Электронная библиотека

Вопросы экспонирования коллекций в российских музеях второй половины ХIX - начала XX вв. уже освещались с музееведческой литературе. Наиболее полная характеристика этого вида музейной деятельности в рамках указанного периода содержится в статьях А.М. Разгона, который выявил основные тенденции в подходе к построению экспозиций археологических и этнографических музеев1.

Однако для изучения истории музейного дела вряд ли могут оказаться бесполезными исследования, посвященные отдельно взятым музейным экспозициям. Такие работы, на наш взгляд, способны воссоздать новые интересные детали и местные особенности, которые были свойственны для той или иной экспозиции.

К настоящему времени представления об экспозиции Ростовского музея 1883-го - начала 1920-х гг. ограничиваются описаниями, содержащимися в некоторых дореволюционных изданиях2, старыми фотографиями3, а также весьма краткими заметками в работах современных авторов4.

Процесс формирования и пополнения коллекции Ростовского музея церковных древностей протекал очень интенсивно: уже спустя два года со дня основания музея она насчитывала 5289 предметов5, а к октябрю 1918г. - 128296. Примечательно, что с первых дней существования музея его коллекция была доступна для очень широкого круга посетителей.

Музейная экспозиция формировалась и расширялась так же активно, как и сама коллекция. В 1883г. под нее были приспособлены Белая и Отдаточная палаты. Через год она получила продолжение в Княжьих теремах, а к 1887г. экспонаты заполнили Ионинскую палату и помещение Садовой башни. Общая экспозиционная площадь составляла 602,47 кв. м.

Самые ранние свидетельства о характере экспозиции содержатся в путеводителе по Ростовскому музею 1886г. Пытаясь обозначить ее структуру, автор описания выделяет два основных отдела: церковно-археологический и историко-этнографический. Первый располагался в Белой и Отдаточной палатах и подразделялся на коллекции: икон и других богослужебных предметов; портретов духовных деятелей; нумизматическую; рукописей, автографов и древних актов; старопечатных книг. Другой помещался в Княжьих теремах, где были представлены портреты русских царей и видных исторических лиц, а также предметы "относящиеся до местной и вообще русской истории, этнографии и археологии"7.

Наиболее подробно описана экспозиция Белой палаты8, где, судя по всему, была сосредоточена большая часть собрания. Вокруг столба группировались крупные предметы. Другие экспонаты, в основном небольшие по своим размерам, помещались в 16 витринах, часть которых располагалась по стенам, а другая часть была оборудована в оконных углублениях. Иконы, портреты и картины были развешаны на столбе, по стенам и откосам окон.

При всем многообразии предметов, в построении экспозиции в целом просматривается определенный план.

В частности, сам автор путеводителя обращает внимание на три тематических комплекса, которые, предваряя основную часть экспозиции, выявляли связи прошлого с настоящим. Так, уже у входа в Белую палату, на откосах дверного проема висели парные портреты братьев Всеволода и Евграфа Ивановичей Королевых. Как известно, эти томские купцы пожертвовали на восстановление Белой и Отдаточной палат более 6 тыс. рублей и до конца своих дней являлись почетными попечителями Ростовского музея. В центре палаты, в верхней части столба выделялась памятная доска с указанием имен строителя палаты митрополита Ионы Сысоевича и способствовавших восстановлению здания братьев Королевых. Несколько ниже висели два портрета Ионы. Здесь же, на столбе помещался портрет св. Димитрия Ростовского - небесного покровителя музея. Кроме того, тут были представлены и другие материалы, связанные с памятью св. Димитрия: портрет его отца Саввы Туптало, посох святителя, ставленные грамоты за его подписью. Третий тематический комплекс, отражающий новый период истории Белой палаты, размещался в юго-западном ("переднем") углу, откуда начинался осмотр основной части экспозиции. Здесь главенствующее положение занимала икона Владимирской Богоматери, которой архиепископ Ярославский и Ростовский Ионафан благословил создание музея. Напомним в этой связи, что и сам владыка, будучи официальным покровителем музея, сыграл поистине выдающуюся роль в комплектовании музейного собрания, издав циркулярное распоряжение о доставлении в Ростовский музей церковных предметов, вышедших из богослужебного употребления. Возможно, не случайно в этом углу оказались и иконы, пожертвованные в музей Д.А. Булатовым. Предводитель дворянства Ростовского уезда, первый товарищ председателя Комитета музея, Булатов был первым частным лицом, передавшим в дар музею довольно большую и разнообразную личную коллекцию.

В распределении предметов по витринам и в самих витринах заметно стремление экспозиционеров к систематизации. Три первых витрины были заполнены в основном предметами, применявшимися при литургическом богослужении. В витринах IV, V и VI экспонировались кресты, складни и образки, которые, судя по косвенному указанию автора путеводителя, разделялись не только по функциональным признакам, но и по материальным (медь, дерево, камень). Следующие две витрины (VII и VIII) объединяли произведения шитья (пелены, иконы, хоругви). В IX и X витринах была представлена нумизматическая коллекция. Причем, в первой показывались русские монеты, медали и жетоны, а во второй - монеты византийские, из Боспора Киммерийского и римские. В витрине XI демонстрировались брачные венцы. Автографы, рукописи и грамоты были сосредоточены в витринах XII и XIII. Одна из витрин (ХIV) вмещала дары Д.А. Булатова: иконы, документы, акты, грамоты и т.д. Так же отдельно, но в застекленном тайнике северной стены была выставлена коллекция серебряных кубков и чарок, подаренная А.Л. Кекиным. Завершали экспозицию две витрины с фотографиями зданий Ростовского кремля до и после реставрации.

Помимо витрин, в Белой палате стояли два книжных шкафа, и большой стол, за которым работали исследователи и собирались на заседания члены Комитета музея.

Однако сложившаяся на 1886г. система организации музейных предметов не удовлетворяла создателей экспозиции.

Об этом свидетельствует протокол заседания членов Комитета музея от 23 января 1886 г.9. Председательствовавший на заседании И.А. Шляков предложил собравшимся обсудить вопрос о систематизации предметов, представленных в Белой палате. Комитет признал необходимость значительных перемещений в сложившейся экспозиции. Но при этом было отмечено, что количество предметов постоянно возрастает и может оказаться, что вскоре вновь возникнет надобность в перестановке, а это повлечет за собой угрозу их сохранности. Поэтому решили "полную систематизацию отложить на неопределенное время, сделав в настоящий момент некоторые частичные перемещения".

По данным более поздних протоколов, в последующие годы вопросы, связанные с систематизацией экспонируемых предметов, на заседаниях Комитета музея не обсуждались. Однако подробное описание экспозиции, имеющееся в путеводителе И.Н. Богословского 1911 г.10, позволяет утверждать, что частичные перестановки производились. При описании Белой палаты упоминается комплекс, полностью состоявший из богородичных икон. В отдельных витринах помещались медные образки и складни. Кресты объединялись в группы по материалу (золото, серебро, медь и т. д.), функциональному назначению (тельные, наперсные, напрестольные, подвесные к иконам) и форме. В одной из витрин был подобран комплекс из дарохранительниц. Брачные венцы были разобраны по материалу (дерево, жесть, медь). Особый комплекс составляли напрестольные предметы: антиминсы, евангелия, кресты. В отдельной витрине были собраны памятники новгородского происхождения. Нумизматический отдел к этому времени насчитывал уже шесть витрин с монетами и несколько витрин (точное число неизвестно) с медалями. Все материалы здесь, как и в предыдущих случаях, были систематизированы.

Пожалуй в меньшей степени систематизация коснулась предметов, расположенных в Княжьих теремах, Ионинской и Садовой палатах. Это признал и сам Богословский, указав, что представленные тут предметы сосредоточены не по отделам, а "в зависимости от времени поступления их"11.

Мы не располагаем сколь-нибудь подробными данными о характере аннотационного материала. Нам известна лишь одна случайно сохранившаяся этикетка к комплексу археологических памятников из Херсонеса, изготовленная типографским способом. Но и этот факт свидетельствует о присутствии в экспозиции этикетажа.

Дошедшие до нашего временя документы позволяют охарактеризовать в общих чертах экспозиционное оборудование Музея церковных древностей12. Перечень приспособлений, применявшихся для показа экспонатов, выглядит довольно внушительно. В него, помимо уже упоминавшихся витрин, входят шкафы, остекленные ящики "для моделей с фресковой орнаментацией", щиты для развешивания картин, киоты для икон, горки под кресты, тумбы для запрестольных крестов и икон, рамы, лафеты под пушки. Часть из них были обычной столярной работы, но нередко они украшались бронзированной отделкой, резьбой и росписью. Заказы на изготовление оборудования давались как подрядчику Ивану Комарову, так и отдельным ростовским мастерам.

Попытаемся обобщить все изложенное и дать хотя бы предварительную оценку музейной экспозиции в целом.

Во-первых, необходимо отметить, что на ее характере отразилось то синкретическое состояние, которое вообще было свойственно Ростовскому музею, находившемуся тогда на первоначальной стадии своего развития. Собрание музея не делилось, как в современной практике музейного дела, на фонды и экспозицию. Все, что поступало в музей, почти сразу же выставлялось для публичного обозрения. Работа по комплектованию, изучению и экспонированию коллекции совершалась почти ежедневно и велась она малочисленным составом сотрудников, работавших на общественных началах. Коллекция росла очень интенсивно и требовалось немало времени даже на первичную обработку предметов. А если к этому прибавить постоянно возникавшие финансовые, хозяйственные и прочие проблемы, то станет понятным, в чем кроется причина недостатков, проявившихся как в общем построении экспозиции, так и в научном осмыслении ее подразделений.

И все же были попытки распределения материала по отделам. Проводилась, хотя и не совсем последовательно, систематизация предметов, которые в некоторых случаях выстраивались в простейшие типологические ряды. Для показа предметов широко применялись различные виды музейного оборудования, качество которого по тем временам было достаточно высоким. Показ сопровождался пояснительным материалом, существовавшим, по меньшей мере, в виде этикеток.

Все это свидетельствует о том, что в первобытном хаосе древлехранилища зримо проявлялись черты музейной экспозиции.

  1. Разгон А.М. Археологические музеи в России (1861 - 1917 гг.) // Очерки истории музейного дела в России. Вып. III. М., 1961. Он же. Этнографические музеи в России (1861-1917 гг.) //Там же.
  2. См., например: Бычков Ф.А. Путеводитель по Ростовскому музею церковных древностей. Ярославль, 1886; [Богословский И.Н.] Путеводитель по Ростовскому музею церковных древностей. М., [1911]; Он же. Краткий путеводитель по Ростовскому музею церковных древностей. Ростов, [1911].
  3. Инв. №№ РМЗ - 250 - 265, 267.
  4. Полознев Д.Ф. Возникновение музея в Ростове Великом // Краеведческие записки. Вып. V - VI. Ярославль, I984. С. 52; Вздорнов Г.И. История открытия и изучения русской средневековой живописи. XIX век. М., 1986. С. 176; Вахрина В. И. История создания, реставрации и экспонирования коллекции икон Ростовского музея-заповедника // СРМ, вып. III. Ростов, 1992. С. 121.
  5. Отчет о деятельности комиссии по восстановлению древних зданий в кремле Ростова Великого в 1885 году. Ярославль, 1885. С. 11 и след.
  6. Доклад Комитета музея отделу народного образования при Ростовском уездном Совете. РЯАХМЗ, А-71. Л. 38.
  7. Бычков Ф.А. Ук. соч. С. 4 и след.
  8. Там же. С. 5 - 26.
  9. РЯАХМЗ, А-15. Лл. 50 - 52.
  10. [Богословский И.Н.] Путеводитель по Ростовскому музею церковных древностей. М., [1911]. С. 2 - 60.
  11. Там же. С. 73 - 97.
  12. Сведения об этом см.: РЯАХМЗ, А-12; А-17; А-34; А-42; А-44; А-45; А-47; А-50; А-52; А-54; А-55; А-56; А-61; А-62; А-66.

Икона "Жрется Агнец Божий"1 поступила в Ростовский Музей Церковных Древностей через пять лет после его открытия. Икона была реставрирована до поступления в музей. В 1978 году была проведена повторная реставрация реставратором музея Ю.М. Барановым. Однако, это одно из первых поступлений в музей, прошедшее научную современную реставрацию, еще не служило предметом специального изучения. Между тем, икона имеет значительный интерес для истории искусства XVII века. Перед нами подписной датированный памятник. Икона написана в 1651 году Иваном Суворовым. Имя автора, написавшего икону, не зафиксировано в специальной литературе. Икон с именем этого мастера нет в крупнейших музейных собраниях икон. Не исключено, что это единственное сохранившееся произведение иконописца XVII века Ивана Суворова.

Икона "Жрется Агнец Божий" - памятник редкой, если не сказать уникальной, иконографии.

Икона является и памятником реставрации XIX века, раскрывающим взгляды прошлого века на этот сложнейший процесс. Икона " Жрется Агнец Божий" органически вошла в коллекцию икон музея. Ее поступление является той замечательной страницей в истории музея, когда от людей разных сословий были приподнесены в музей дары, послужившие началом многих музейных коллекций. Икона "Жрется Агнец Божий" была приподнесена в дар музею преосвященным Амфилохием в 1888 году.

Говоря об этой иконе, необходимо назвать и имя Ивана Николаевича Богословского, который внес исключительно важный вклад в изучение иконной музейной коллекции. Богословский составил, а музей издал в 1909 году "Описание икон, хранящихся в Ростовском Музее Церковных Древностей"2. Богословский во вступительном слове обозначил цель своей работы: "...чтобы указать на иконы, хранящиеся в Ростовском Музее и обозначить подробности тех из них, которые или сравнительной древностью, или же художественным достоинством своим... или, наконец, некоторою оригинальностию и сложностью сюжета"3 интересны. Все эти три качества есть у иконы "Жрется Агнец Божий", видимо, этим объясняется не только подробное и тщательное описание иконы, сделанное Богословским, но и то, что в его труде данное описание представлено под первым номером. Автор приводит, хотя и не целиком прочитанную, надпись на обороте иконы: "лета 7160 (обозначено буквами) сентября в день... монастырь к Спасу Нерукотворному образу и Пречистыя Его Матери и к Миколе Чудотворцу на Комрежму писал многогрешный раб Ивашко Суворов"4. Надпись имеет историческое значение, поскольку указывается дата, имя художника, а также монастырь, куда писалась икона. В настоящий момент в данной надписи можно сделать некоторые уточнения.

Надпись вписана в белый круг, расположенный между шпонками. Четыре ряда ровных крупных букв, выполненных дитмичной каллиграфической вязью. Два нижних ряда букв со словами: "многогрешный раб Ивашко Суворов" - написаны скорописью. После букв, обозначающих год, наверх вынесена буква Г, что означает "год", далее перед первой буквой слова "сентября" - утрата, где едва просматривается буква М, что нами читается как слово "месяца". После предлога "В" стоит буква I, а слово день, обозначенное одной буквой "Д", вынесено наверх, I читается как цифра 10. Перед словом "монастырь" нами прочитано слово "общий". Таким образом, надпись на обороте читается: "Лета 7160 месяца сентября в 10 день в общий монастырь к Спасу Нерукотворному образу и Пречистыя Его Матери и Миколе Чудотворцу на Комрежму писал многогрешный раб Ивашко Суворов". С учетом сентябрьского года эта икона датируется 10 сентябрем 1651 года.

Остановимся кратко на сохранности памятника. Реставрация, проведенная Ю.М. Барановым в 1978 году, заключалась в снятии олифы. Особенностью старой реставрации, до музейной, была не только, очевидно, расчистка, но и тщательная подробная реконструкция утрат с частичным заходом записей и прописей на авторскую живопись. Основная утрата, реконструированная в прошлом столетии, это вертикальная осыпь в правой части иконы, коснувшаяся верхнего поля, части надписи, церковной главы, части архитектуры и, практически, всей фигуры правого ангела. Эта "сель" была восстановлена и достаточно мастерски. Несколько темный тон всех красок на вставке может быть объяснен тем, что реставратор прошлого века подгонял эту вставку по цвету подлинного без учета, что под олифой тонировки несколько потемнеют. Реконструированы детали, написанные золотом: решетки окон храма, кресты на куполах, орнаменты. К этому времени относятся и надписи, наведенные твореным золотом не всегда на месте первоначальных, стилизующие древность и не совсем точно. Есть прописи и на архитектуре. Авторские в этой иконе изображения Бога Саваофа, левого ангела, младенца, чаши херувима. Вобщем, икона дает вполне объективную картину авторского слоя. Представляется сохранной и надпись на верхнем поле, кроме вставки. Надпись по характеру очертания букв совпадает с надписью на обороте.

Сюжет иконы посвящен одному из важных действий в Божественной Литургии: "Чистейшее жертвоприношение которое одно имело приноситься Богу от восток Солнца до западе"5. Агнец Божий - символическое наименование Христа - восходит еще к пророчеству Исайи и употребляется по отношению к Христу Иоанном Крестителем: "Се Агнец Божий, вземляй грехи мира" (И. гл. 1; 29, 36). Уподобление Христа Агнцу Божьему составляет основу литургического понимания Спасителя, начиная от апостола Павла и через литургические тексты, до поздних толкований Божественной Литургии. "Сия, бесконечной цены, высочайшая Божественная Жертва, однажды принесенная на кресте, исполнила все преобразования кровопролитных жертв Аароновых, омыла грехи человеческого рода (1. Иоанн. 1, 7, 22), угасила гнев Правды Божией (Рим. 5, 9-11), удовлетворила за вину, лежавшую на людях, бесконечно оскорбивших Величество Вседержителя, и, будучи вознесена в самое небо (Евр. 9, 24), отверзла туда путь всем верующим, к наследию вечного блажества"6.

На верхнем поле иконы написаны слова: "Жрется Агнец Божий...". Эти слова священник произносит во время первой части Божественной Литургии, Проскомидии, при приготовлении приношения жертвы в жертвеннике. Здесь рождение Христа таинственно соединяется на Проскомидии с распятием его на Голгофе. Слова "Жрется Агнец Бежим..." являются литературной и символической основой нашей иконы. В иконе это важное таинственное литургическое действие представлено в видимых изобразительных формах.

На иконе изображен трехглавый храм с двумя приделами, увенчанными так же главами. Храм здесь - весь мир, за который принес себя в жертву Спаситель, и место приношения предвечной жертвы. Цветом и архитектурой выделен интерьер храма, а, именно алтарь, где стоит престол. Престол во время Божественной Литургии несет разные значения: это и святая трапеза, и "Гроб Господен" и "сидалище Божие"7.

Здесь же, в иконе, святой престол "прежде всего есть тот истинный жертвенник, на котором приносится в жертву Христос наших ради грехов"8. На престоле чаша с закланным Агнцем, над чашей евхаристическая звездица, поддерживаемая херувимом. В другой руке херувима кадило. Каждение начинается от престола и к нему возвращается, что знаменует "начало и конец всех благ есть Бог, пребывающий на престоле"9. Здесь в этой иконе и приготовление жертвы, и великий вход, когда Святые Дары переносятся на престол для совершения святого таинства Причащения, и принесение их в жертву Богу, и совершения этого таинства. Вокруг престола - мир ангельский, что звучит в евхаристической молитве священника: "...Аще и предстоит Тебе тысщи Архангелов и тьмы Ангелов, Херувими и Серафими.10 При этой молитве хор поет: "Свят, свят, свят Господь Саваоф". В иконе над престолом и Ангелами, херувимом изображен благословляющий Бог Саваоф.

"В этот высочайший момент литургии соединяется и соприсутствует вместе прошлое, настоящее и будущее: Совет Отчий о принесении Сына, дело сына уже совершенное (Крест, Гроб, Воскресение, Вознесение), совершаемое (одесную сидение) и имеющее совершиться (Второ и Славное Пришествие), сошествие Святого Духа Животворящего, которым освящает нас и предлежащие Дары сия"11. Святитель Иоанн Златоуст говорит: "Стоит священник и низводит не огонь, а Духа Святого, читает длинную молитву..., чтобы благодать сошла на Жертву и зажгла через нее души всех"12.

В основе нашей иконы лежит иконография "Агнец Божий", который, по изысканиям, Покровского13 не встречается в византийских памятниках, но в XVI веке есть в афонских стенописях, а так же становится обычной в русских стенописях, в жертвеннике, где приготовляется литургический Агнец. Вагнер14 находит, что впервые этот сюжет "Агнец Божий" появился на Руси в росписи апсиды церкви св. Георгия в Старой Ладоге. Именно из стенописи, по мнению Покровского, изображение перешло и на другие памятники, например, евхаристические покровцы. В описании Сийского иконописного подлинника так дается эта иконография: "Изображен изящный сосуд на высокой ножке: в сосуде лежит Иисус Христос бездетный агнец, закланный за грехи мира, юный с благословляющими руками, с перевязкою по чреслам; над ним поставлена евхаристическая звездица. По обеим сторонам сосуда стоят два ангела с рипидами в руках; ноги их утверждены на облаках"15. Эта иконография у Покровского названа "Агнец Божий". В иконе Ростовского музея на основе этой иконографии создан образ жертвоприношения, "Жрется Агнец Божий".

Композиция построена на вертикальном движении всей архитектуры. Симметричность и движение вверх придает иконному образу состояние торжественности. Божественная Литургия это всегда торжество и движение вверх к духовной горе. Фигуры ангелов в светлых одеждах поддерживают темные вертикали приделов храма. Весь центр, от престола к чаше, херувиму и Господу Саваофу и центральной главе храма держит смысловую часть иконы. "Горе имеем сердца". "Во истину в тот страшный час надо иметь сердце горе, к Богу, а не долу, к земле, земным вещам. Поэтому... надо, чтобы все в тот час оставили житейские попечения, вознеслись сердцем на небо, к человеколюбцу Богу" писал святой Кирилл Иерусалимский16. Движение вверх, к небу и в литургии, и в нашей иконе это как бы соединение земли и неба. Здесь в иконе изображен тот миг, когда в литургии "Царство Божие наступает в храме и вечность упраздняет время. Сошествие Духа святого не только пролагает хлеб в тело, а вино в кровь Христа, но соединяет небо и землю, возводит христиан на небо"17. В композиции много круглящихся элементов архитектуры и ритмов кругов. Средневековый художник последовательно и часто обращался к форме круга, когда нужно было выделить значительную часть иконы, связанную с божественным совершенством. В иконе - круг Бога Саваофа, чаща со звездицей образуют круг, круг читается и вокруг центрального изображения, объединив ангелов, престол и летящего херувима.

В иконе две сферы цвета: светлое, ясное свечение внешней архитектуры и некоторая затемненность внутреннего пространства, где контрастность коричневато-красного фона и светлых одежд ангелов создают напряженную торжественность жертвоприношения. В середине, как бы из темноты, огненное полыхание летящего херувима. Темный вход, изображенный за престолом, вносит глубинность в пространство храма и участвует в создании таинственности происходящего. В композиционной и цветовой организованности иконы лежит чин и порядок, как и все в Литургии, а так же призыв к внутренней духовной собранности во время приношения Богу жертвы. Так в этой иконе немногословно передано сложнейшее таинство Божественной Литургии "Жрется Агнец Божий".

Для осмысления стилистических истоков иконы представляют интерес исторические сведения, заключенные в надписи на обороте иконы. Ибо об авторе иконы мы ничего не знаем, кроме того, что писал он ее в Николокоряжемский монастырь, что находился в 16 верстах от Сольвычегодска. Здесь уместно поискать строгановские традиции, и они есть в иконе. Строгановские традиции просматриваются и в обращении к редкому сюжету, в наличии надписи на обороте, а так же в некоторой измельченности орнаментации на одеждах престола, саккосов ангелов. Удивительно тонко и легко прописаны цветной линией складки этих саккосов. Евхаристическая чаша украшена тонким черневым орнаментом, столь любимым строгановскими мастерами. Некоторая контрастность цветовых отношений сглажена, что создает особую цветовую изысканность. Самая архаичная часть иконы -написание лично го-жидкие плавные охрения. Как часто встречается в строгановских иконах, лики здесь не играют большой роли. В ростовской иконе есть и некоторое упрощение изысканности строгановских икон, что особенно чувствуется в приземистых фигурах ангелов. В этой иконе как бы донашивание строгановских традиций.

Икона была написана в Коряжемский монастырь18. Основатели обители преподобные Логгин и Симон, последователи Стефана Пермского построил в 1535 году церковь во имя Николы Чудотворца. В 1665 году на месте деревянной церкви был построен каменный храм. Значит, в 1651 году икона "Жрется Агнец Божий" была написана в деревянную церковь Николы Чудотворца, где, очевидно, были приделы Богоматери и иконы Нерукотворного Спаса. Место этой иконы, видимо, было в алтаре, где приносится святая жертва.

В дальнейшем эта икона, видимо, разделила участь многих строгановских икон19. В ХVIII - начале XIX вв. строгановские иконы были сосредоточены в Сольвычегодске и его окрестностях. В течение всего XIX века иконы строгановских мастеров становятся предметом ревностного собирательства. Особенно высоко их ценили старообрядцы, за их дониконовское написание, за эстетику тонкого письма и за небольшие размеры. К середине XIX века строгановские иконы были сосредоточены в Москве в частных собраниях, которыми владели купцы-старообрядцы.

Икона "Жрется Агнец Божий", по-видимому, так же побывала у старообрядцев и не только потому, что она строгановских писем. Здесь есть некоторые особенности, которые привлекали старообрядцев: двуперстное благословение Бога Саваофа и надпись на верхнем поле. Здесь, в иконе, на верхнем поле та старая дореформенная редакция слов из Проскомидии, которую ревностно отстаивали старообрядцы, и так редко встречаемая в иконах. После реформ Никона и по сегодняшний день эти слова священника читаются: "Жрется Агнец Божий вземляй грех мира за мирский живот и спасение"20. У старообрядцев: "Жрется Агнец Божий вземляй грехи мира за весь мир:"21. Изменение слова "грехи" на "грех" было принципиальным изменением и предметом спора и несогласия старообрядцев с официальной церковью. Видимо, реставрация проведена по заказу старообрядцев, здесь некоторая "заделанность" явно ощущается.

Где-то с середины XIX век древними иконами стали интересоваться не только как гонимыми дониконианскими памятниками и не из конфессиональных соображений, а как памятниками старины, отечественной истории и культуры. В постижении старины не последнее место занимал Преосвященный Амфилохий22. Трудно сказать, как икона "Жрется Агнец Божий" попала к Амфилохию. Будучи архимандритом Московского Данилова монастыря, Амфилохий около 1870 г. создал хранилище икон23. Переболев собирательством, архимандрит Амфилохий лучшие иконы приказал разместить в церквах Данилова монастыря, а оставшиеся, их было не менее 600, оказались позднее в духовных академиях Киева и Петербурга. Из архимандритов Данилова монастыря Амфилохий был наречен в епископа Угличского, викария Ярославской епархии24. Через месяц жительства в Ростове он приподнес в дар музею книги, медные иконки, кресты и четыре иконы, среди которых и была икона "Жрется Агнец Божий". Преосвященный Амфилохий разделил со своими современниками увлечение строгановскими иконами, икона "Сретение иконы Владимирской Богоматери" строгановских писем так же была им подарена в музей.

  1. Икона "Жрется Агнец Божий", художник Иван Суворов, 1651 г., Размер 36 х 29 х З см; техника: дерево, темпера, шпонки врезные, встречные, ковчег. Инв. № И-993. Поступила в музей в 1888 г., дар преосвященного Амфилохия.
  2. Богословский И.Н. Описание икон, хранящихся в Ростовском музее Церковных Древностей. Ростов Ярославский. 1909.
  3. Там же. С. 6.
  4. Там же. С. 7- 8.
  5. Дмитревский И. Историческое, догматическое и таинственное изъяснение Божественной Литургии. М., 1897. Репринт. изд. 1993. С. 16
  6. Там же. С. 16.
  7. Там же. С. 116 - 120.
  8. Вениамин, архиепископ Нижегородский и Арзамасский. Новая Скрижаль. СПб., 1899. Репринт. изд-е. М., 1992. С. 9.
  9. Всенощное Бдение. Литургия. М., 1982. С. 79.
  10. Там же. С. 85.
  11. Литургия Божественной Евхаристии // "Богословские труды", сб. 21 М., 1980. С. 135.
  12. Цит. по кн. "Всенощное бдение...". С. 86.
  13. Покровский Н.В. Сийский иконописный подлинник. Выл. 1 М., 1895, С. 4.
  14. Вагнер Г.К. Проблема жанров в древнерусском искусстве. М 1974. С. 155 - 156.
  15. Покровский Н.В. Ук. соч. С. 3.
  16. Цит. по кн. "Всенощное бдение...". С. 85..
  17. Всенощное бдение... С. 76.
  18. О Николо-Коряжемском монастыре см.: Ратшин А. Полное собрание исторических сведений о всех бывших в древности и ныне существующих монастырях и примечательных церквей в России. М., 1852. С. 62 - 63. Проценко Н.Ф. Монастыри в России и соборы в Москве обзором их истории, описанием почивающих в них мощей, чудотворны: икон и других святынь, и хранящихся в оных древностей и богатств М., 1863. С. 33.
  19. Об истории собирательства Строгановских икон см.: Вздорно Г.И. История открытия и изучения русской средневековой живописи XIX век. М., 1986. С. 59 - 71.
  20. Служебник 1656 г. С. 286. РЯАХМЗ КП - 10056/2102 П - 2102 Служебник. М., 1977. С. 80.
  21. Чернявской В. Об изменениях в чине литургии Иоанна Златоустаго, Василия Великаго и Григория Двоеслова, указанных в поморских ответах и мече духовном. Кишинев, 1860. С. 177 - 187.
  22. Преосвященный Амфилохий, в миру Павел Иванович Казанцев (1818-1893).
  23. Вздорнов Г.И. Ук. соч. С. 189.
  24. Из Ростова Великого. Наречение и хиротония Архимандрита Амфилохия во епископа Угличскаго, викария Ярославской епархии. СПб.,1888.

Работа над темой "Мифологические и аллегорические сюжеты в произведениях декоративно-прикладного искусства из собрания Ростовского музея" проводилась в связи с изучением и описанием коллекции фарфора, т. к, многие мифологические и аллегорические сюжеты не были указаны в описаниях экспонатов в первых инвентарных книгах музея. Наряду с изделиями из фарфора рассмотрены и предметы из металла.

Произведения декоративно-прикладного искусства служили для украшения интерьера и, поэтому, были тесно связаны стилистически с архитектурой и внутренним убранством помещений. Многие мастера иллюстрировали труды античных авторов, в эпоху Просвещения мифологические сюжеты использовали как условные фабулы, в которые вкладывалось совершенно новое философское содержание. В XVIII веке была характерна широкая интерпретация мифов как элементов художественной знаковой системы и как мотивов декоративных. Благодаря разным случайным находкам или археологическим раскопкам становились известными все новые примеры античной архитектуры, скульптуры и произведений декоративно-прикладного искусства. В начале XIX века в искусстве воцярается стиль "Ампир" и художники и скульпторы вновь обращаются к античным сюжетам.

В предисловии книги "Мифология в картинах", вышедшей в Москве в 1838 году, сказано, что "...не нужно глубоко изучать религию древних Греков и мечты их поэтов. Но необходимо знать довольно, чтобы не быть в затруднении, читая историю древних, стихотворения, и любуясь неподражаемыми творениями живописи и ваяния"1.

В коллекции нашего музея всего лишь чуть более чем на пятидесяти экспонатах ХVIII - ХIХ веков можно увидеть аллегорические и мифологические сюжеты. Рассмотрим некоторые из них.

На заводе Джозайи Веджвуда в Англии (г. Стаффорд- шир) в XVIII веке была изготовлена сахарница с крышкой из каменной массы2. Тулово и крышка с кобальтовым покрытием украшены рельефными белыми композициями по мотивам "Одиссеи" и "Илиады" Гомера. На крышке скульптурное изображение скорбящей Пенелопы в центре и четыре сцены, рассказывающие историю Одиссея и Пенелопы, напр. "Женихи в доме Одиссея" и "Плач Пенелопы". Четыре богини, персонажи произведений Гомера, представлены на тулове сахарницы. Это Артемида, Алфея, Геба и Гера.

Артемида - в греческой мифологии - богиня охоты, дочь Зевса и Лето, часто пользуется стрелами как орудием наказания, изображена с луком в поднятой руке, рядом с ней - лань.

Алфея - в греческой мифологии - мать Мелеагра. Ей предсказали, что ее сын умрет, как только догорит полено, пылающее в этот момент в очаге; чтобы этого не случилось, она вытащила полено и потушила его. Но когда Мелеагр убил ее брата, Алфея бросила полено в огонь, полено догорело и сын ее умер. Раскаявшись, она покончила с собой. Изображена в рост перед пылающим очагом.

Геба, богиня юности, дочь Зевса и Геры. На Олимпе на пирах богов во дворце Зевса выполняет обязанности виночерпия. Изображена с чашей, наполненной нектаром.

Гера, сестра и супруга Зевса, верховная олимпийская богиня. Покровительница героев и городов. В Троянской войне ярая защитница ахейцев и противница троянцев. Отождествляется с римской Юноной. Около нее изображен павлин.

В нише деревянного футляра для часов изображение Афины - в греческой мифологии - богини мудрости, представлено в виде барельефной бронзовой скульптуры3. Богиня сидит на постаменте, в правой руке пика, в левой щит с головой змеевласой Медузы, который обладает огромной магической силой, устрашает богов и людей; на груди - эгида. Афину называют также Палладой, под этим именем она покровительствует войне. (Афина - Паллада у Гомера).

Ника - богиня победы в греческой мифологии - на бронзовом подсвечнике нач. XIX века4 играет роль стояла. Крылатая женщина стоит на шаре, в поднятых руках держит корзину, из которой выходит шесть рожков для свеч. Красиво моделированы складки на одежде.

На подсвечнике Мейсенской фарфоровой мануфактуры у подножия стояна сидят два мальчика: один с венком на голове и кубком в руке, другой в лиловом плаще и с корзиной винограда на коленях. Это Бахус или Дионис - в греческой мифологии - бог плодоносящих сил земли, растительности, виноградорства и виноделия, рядам с ним - аллегория осени. Подсвечник изготовлен во второй половине XVIII века5.

Бахус и сатир представлены на двух парных подсвечникам русской работы конца XVIII - нач. XIX веков6 в виде маленьких обнаженных детей, держащих в руках рог изобилия, из которого выходит пять изогнутых веток с рожками для свеч.

Скульптура "Венера с Бахусом"7, изготовленная на заводе Попова в сер. XIX века по модели Мейсенской фарфоровой мануфактуры позволяет увидеть еще один сюжет из жизни античных богов: Венера сидит на постаменте из завитков и гладит, сидящего рядом с ней на козе Амалфее, Бахуса, наполняющего кубок виноградным вином.

Венера - в римской мифологии - богиня садов, красоты и любви, обычно изображалась рядом с Амуром, считаясь, его матерью. Это можно видеть на тулове чашки, выполненной на заводе Батенина в Петербурге в XIX веке8, и на майоликовой итальянской тарелке XVII века9.

Амуры и путти очень часто украшали произведения декоративно-прикладного искусства. На двух предметах мелкой фарфоровой пластики немецкой работы они представлены забавными малышами, занимающимися голубями и играющими с козлом10-11 Фигуры амурчиков украшают верхний край тулова вазы иностранной работы конца XVIII - начала XIX века12. Застывшая поза амура - юноши, опирающегося на лук, поддерживает круглую ажурную чашу вазы из бронзы начала XIX в.13 Фигура амура установлена на массивном круглом постаменте, характерном для стиля ампир.

В XVIII веке на Мейсенской фарфоровой мануфактуре была изготовлена скульптура "Юпитер на орле"14. Юпитер - верховное божество римского пантеона, властелин богов и людей, бог неба и небесных сил, повелевающий громами, молниями, тучами, ливнями. Повелитель молний изображен сидящим на орле - символе солнца и неба, ставшем впоследствии символом Юпитера. В поднятой руке бога - молнии, а у орла - в лапах, т. к, при помощи молний и грома наказывают или подавляют сопротивление. Юпитер на орле парит над серыми облаками в развевающемся лиловом плаще.

Медея - в греческой мифологии - волшебница, дочь царя Колхиды Ээта. Миф о Медее связан с мифом об аргонавтах. Чтобы не отдавать своих сыновей Язону и Главке, она убивает их и уезжает на ужасной колеснице, запряженной парой драконов, мчащих ее в подземное царство. Такой мы видим ее на тулове чашки нач. XIX в. неизвестного подмосковного (?) завода15.

"Собаками Зевса", стерегущими золото, называли грифонов - чудовищных птиц с орлиным клювом и телом льва. Скульптура сидящего грифона на круглом бронзовом постаменте и квадратном из белого мрамора поддерживает полуовальную чашу из черного рога. Эта ваза16, как и чугунный рукомой17, датируется первой половиной XIX века. Тулово, рукомоя украшено рельефными изображениями сидящих грифонов, обращенных друг к другу, с поднятой лапой перед вазой; сливы рукомоя в виде стилизованных грифонов.

Бронзовая скульптура музы Талии, покровительницы комедии и легкой поэзии, выполнена по античным образцам а 1787 году18. На поддоне латинскими буквами гравирована монограмма итальянского (?) мастера - "FRF" Талия сидит на скале, в руках у нее бубен, рядом с ней - комическая маска. На голове венок из плюща.

Для обивки мебельного гарнитура19, выполненного в стиле классицизма, использованы гобелены с античными сценами, иллюстрирующими жизнь муз и амура. Амур играет не двойной свирели (авлосе), сидя на лавочке перед деревом сзади него, на фоне пейзажа, стоят две музы, около них - музыкальные инструменты.

Наряду с мифологическими сюжетами, как в живописи так и в декоративно-прикладном искусстве, с 40-х годов широко использовали аллегории.

Две скульптуры в нашем собрании представляют символ (аллегорию) Америки в виде женщины20, сидящей на крокодиле; в правой руке у нее попугай, в левой - рог изобилия. Ее одеяние напоминает одежду индейцев, коренных жителей Америки. Америка представлялась всегда экзотической и богатой страной. Статуэтки были изготовлены в XVIII веке на Мейсенской фарфоровой мануфактуре, где очень часто обращались к мифологическим и аллегорическим сюжетам.

В России, на заводе Попова А.Г., во второй половине XIX века была выполнена фарфоровая скульптура "Азия"21. Эту часть света представляла женщина в азиатском костюме, сидящая на верблюде. Верблюд символизировал Азию.

Не только части света, но и природные стихии, и времена года изображались в виде символов. Так, на фарфоровом заводе в Клостер-Фейльсдорфе в Германии в 1763 - 1765 гг. по модели Венцеля Нёя выпускались скульптуры из серии "ЧЕТЫРЕ СТИХИИ" - "Воздух", "Вода", "Огонь" и "Земля".

В Ростовском музее находится одна из этих скульптур - Вода"22. Аллегория воды представлена в виде полуобнаженного ребенка, держащего на правом боку сосуд с льющейся водой, левой рукой он прижимает к груди, рыбу, с правого бока нежно спадает пурпурный плащ на желтой подкладке.

Аллегории в искусстве были представлены не только в виде детей, но и как взрослые. Мужчина с черной бородой, завернутый в пурпурный плащ на желтой подкладке, стоит перед очагом с горящим огнем - это символ огня. Скульптура датируется 1-й половиной XIX века, но из-за отсутствия марки трудно определить место производства23.

На прямоугольном постаменте бронзового канделябра 1-й половины XIX века, служащим основанием для круглой колонны, на барельефных накладных пластинках с завитками изображены аллегории лета и земли. Двое обнаженных детей со снопами и серпом символизируют лето, а землю - дама с кавалером перед факелом, колчаном со стрелами и рогами изобилия24.

Экспонаты Ростовского музея, отражающие мифологические и аллегорические сюжеты, поступили в основном из государственного музейного фонда в 1920-е годы, а также и от частных лиц.

Для определения сюжетов использовались статьи энциклопедии "Мифы народов мира"25, мифологического словаря26 и обширный иллюстративный ряд из книг по античному искусству.

  1. Мифология в картинах. М., 1838. С. 5 - 7.
  2. РЯМЗ К-1233 (1-2).
  3. РЯМЗ Д-525.
  4. РЯМЗ Б 925/38; РЯАХМЗ, А-130. Л. 37.
  5. РЯМЗ К-1996.
  6. РЯМЗ Б 927/167, 168.
  7. РЯМЗ К-1686.
  8. РЯМЗ К-678.
  9. РЯМЗ Б 925/31: РЯАХМЗ, А-130. Л. 37.
  10. РЯМЗ Б 921/157.
  11. РЯМЗ К-2004.
  12. РЯМЗ Б 921/21.
  13. РЯМЗ М-1486; РЯАХМЗ А-130. Л. 37.
  14. РЯМЗ К-1999.
  15. РЯМЗ К-81 (1 - 2).
  16. РЯМЗ М-1109.
  17. РЯМЗ М-184.
  18. РЯМЗ М-2201; РЯАХМЗ,А-130. Л. 37.
  19. РЯМЗ Д-З69, 459, 460, 461, 462, 463, 465.
  20. РЯМЗ К-1994, 1995.
  21. РЯМЗ К-1949.
  22. РЯМЗ К-954.
  23. РЯМЗ К-978.
  24. РЯМЗ Б 919/238
  25. Мифы народов мира. Энциклопедия. (В 2-х томах). Гл. ред. С.А Токарев. - М.: "Советская Энциклопедия", 1988.
  26. Мифологический словарь. Гл. ред. Е.М. Мелетинский. М., "Советская Энциклопедия", 1991.

В одном из древнеегипетских мифов рассказывается о том, как на возникшем из первобытного хаоса холме вырос цветок лотоса, из которого родился солнечный бог Ра. Он победил силы мрака, рассеял тьму и освободил от страха перед нею человеческие сердца. Мотив цветка, рождающего свет, а вместе с ним жизнь, прочно вошел в область декоративно-прикладного искусства, вылился в художественный образ светильника. Форму цветочной чашечки с отогнутым венчиком получили профитки - гнезда для свечей - у старинных подсвечников, канделябров и люстр, сохраняя отголоски древних представлений о зарождении жизни на земле, начавшейся с разделения тьмы и света.

Тема осветительных приборов не получила должного отражения в литературе. Для основной не парадной массы этих предметов характерно было превалирование утилитарного назначения над эстетическим. С течением времени усиливалась роль осветительных приборов в оформлении и восприятии интерьеров. Они приобретают высокохудожественные формы, нередко превращаются в подлинные произведения искусства и становятся неотъемлемыми элементами убранства парадных залов дворцов царей и высшей знати. Их проектируют ведущие архитекторы и скульпторы, которые и сами участвуют в создании канделябров, торшеров и люстр. Кузнецы, бронзовщики, позолотчики, резчики, стеклодувы - мастера многих профессий, имена которых большей частью забыты, творили настоящую красоту из металла, дерева, стекла и других материалов.

Основными центрами производства осветительных приборов стали Санкт-Петербург и Москва. В Академии Художеств во второй половине XVIII века велось обучение учеников "деланию люстр и паникадил", как о том свидетельствует рапорт директора Академии архитектора А.Ф. Кокоринова И.И. Бецкому от 3 октября 1763 г.1 Но это касается главным образом парадных образцов. Значительная масса осветительных приборов, использовавшихся в народном быту, нередко изготовлялась и в провинции. Каждый мало-мальски искусный кузнец имел навык создания светцов и подсвечников из железа. Мастера имелись и при дворянских усадьбах и могли работать по бронзе и дереву. Как правило, клейма, на их изделиях редки, что не позволяет точно указать место производства.

В Ростовском музее около 280 предметов освещения и более 20 инструментов для зажигания и гашения огня. В большинстве своем они поступили от частных лиц. Среди вкладчиков есть такие известные люди, как А.А. Титов, И.А. Шляков, В.Л. Мордвинов и др. Немало вещей передали в музей священнослужители. Этому способствовал циркуляр главы Ярославско-Ростовской епархии Преосвященного Ионафана о передаче в музей обветшавших или неиспользуемых в богослужении предметов. Такие вклады имели место и в 1920-е годы в период разворачивания компании по ликвидации церквей и монастырей, имущество которых переходило в музей. Этнографические экспедиции тоже пополняли коллекцию, но, если судить по материалам поступлений, их было не так много, или результаты их оказались не столь значительными.

Коллекцию осветительных приборов можно разделить на три основные группы: стоячие, навесные и подвесные. Каждая, в свою очередь, разбивается на подгруппы по видам и стилям. Сложность в том, что только репрезентативные и парадные образцы следовали общей эволюции стилей, а продукция средней руки дольше сохраняла неизменные формы и декоративные мотивы. Коллекция не претендует на полное представление истории русской и тем более мировой осветительной арматуры, но она достаточно интересна, не смотря на то, что многие экспонаты нуждаются в пристальном внимании реставратора. В нормальном физическом состоянии любой из них обладает тем важным качеством музейного предмета, благодаря которому современный зритель получает живое впечатление от той предметной среды, что окружала человека в прошлом.

Самая многочисленная группа осветительных приборов - стоячие. Древнейшие из них - античные светильники, выполненные из красной и серой глины и покрытые лаком. Их более 20. Небольшие, округлой формы, с отверстием в прочно укрепленной крышке для горючего масла и носиком для отвода дыма, покрытые скромными украшениями, отдаленно напоминающими растительные, они соединили в себе красоту и целесообразность. У большинства имеется ушко или след от него. Они вряд ли были изготовлены ранее I в. н. э. - в то время, когда возникло нечто вроде их серийного производства. Некоторые экземпляры несут изображения Пана, Гефеста (Вулкана) в мастерской, а на одном можно различить масличную ветку. Видимо ее держит в клюве голубь. Это изображение - символ мира, нередко встречающееся на глиняных светильниках в эпоху раннего христианства. Античные светильники были приобретены на месте раскопок Херсонеса и Пантикапея у частных лиц хранителем музея И.А. Шляковым и делегатом Императорской археологической комиссии, заведующим музея К.К. Костюшко-Волюжиничем.

Главная находка этнографической экспедиции - светцы. В крестьянской среде они бытовали вплоть до начала XX в. Участники экспедиции находили их в сараях, на чердаках заброшенных домов, даже на пашне, забытыми и неиспользуемыми, а ведь когда-то они украшали крестьянские избы, стоя в корытцах с водой или песком под специальным колпаком-лучником, отводившим дым. Присмотришься - словно сказочный цветок распускается: полутораметровый железный стержень на 3 - 4 изогнутых ножках, соединенных обручем - будто стебель на холме, а вверху держатель смолистой лучины, искусно украшенный полосками, завитками, лепестками. Порой весь светец сверху донизу в орнаменте из полос. Даже самые несложные конструкции поражают виртуозностью обработки такого твердого материала, как железо, приемами ковки, гнутья и просечки. Это искусство корнями своими уходит в древнюю языческую Русь и широко проникло в народный быт. В коллекции музея примерно 20 железных светцов.

В северных районах, местах традиционно развитого искусства резьбы по дереву, в частности, объемной скульптуры. также связанного с языческим прошлым, использовались деревянные светцы с металлическими держателями. В конце прошлого века от А.А. Делицына поступил светец, выполненный в виде человеческой фигурки в 1-й половине XIX в.2 Подобного рода изделия, не блещущие ни тонкостью отделки, ни изяществом пропорций имелись в крестьянском обиходен были нередки.

В городской среде использовались кованные подсвечник, на одну свечу, высотой, как правило, не более 30 см. Они стояли на изогнутых ножках, а стержни изготовлялись из спиральных железных полос. В коллекции музея 10 таких подсвечников, и все снабжены механизмом перемещения свечника со специальным рычажком.

Самая многочисленная подгруппа - это переносные подсвечники на 1 - 3 свечи, отлитые из меди, бронзы, изготовленные из мрамора, стекла и других материалов. Они выполняли, главным образом, служебные функции и использовались всюду, начиная от кухни и кончая парадными залами. В коллекции около 100 подсвечников, относящихся к концу ХVIII - ХIХ вв. и несколько более ранних экземпляров XVII в. иностранного происхождения. Два из них изготовлены в Аугсбурге и поступили из Успенского собора в 1922 г.3 Их стояны выполнены в виде фигурок путти, а двойной поддон украшен чеканными листьями аканта и связками плодов.

Основная конструкция подсвечника восходит к египетским образцам. Русь восприняла эту форму через Византию. Первоначально подсвечник состоял из пирамидального основания, стояна из конусов и колец и чаши, отдаленно напоминая лотос на холме. За многие века произошли значительные изменения, но основная конструкция сохранялась, лишь детали видоизменялись и разнообразились. Так вместо чаши появилась цветовидная профитка-свечник. Классицизм - а большинство экспонатов относится именно к этому стилю - придал подсвечникам совершенство формы. Нередко традиционная конструкция уступала место подсвечникам, повторяющим форму античного глиняного светильника. В конце XVIII в. они были популярны4. Но чаще всего стояны у подсвечников с традиционной конструкцией выполнены в виде колонн с каннелюрами или стержней с дисками. Стояны в первую очередь становились объектом новаций. В коллекции есть подсвечники со стоянами в виде лебедей, амуров, путти. Встречаются произведения, копирующие европейские образцы. Этому способствовали публикации лучших осветительных приборов. В музейной коллекции есть несколько экземпляров, повторяющих популярные в позднее средневековье, особенно в Центральной Европе, подсвечники со стоянами в виде слуг в современных одеждах, держащих свечники в обеих руках.

Имена некоторых мастеров-серебряников известны, Так, петербургский мастер Людвиг Иоганн-Вильгельм, родом из Гамбурга, исполнил трикирий и дикирий. поступившие в музей из Спасо-Яковлевского монастыря5. На них стоит клейма пробирного мастера Михаила Карпинского. В коллекции есть также изделия петербургского мастера Матнаса Весселя, подсвечник фабрики Дубинина. Этими именами можно и исчерпать список, сделав оговорку, что некоторые экспонаты имеют пока нерасшифрованные клейма: ИБСО, МВА, МФБ и др.

На рубеже ХVII - ХIХ вв. особенное развитие в России получает бронзовая промышленность, в первую очередь в Москве и Петербурге. Бронзовое производство приобрело своеобразные черты, позволившие говорить о собственно русской классике первой трети XIX в. Этот период наиболее богато представлен в музейной коллекции и дает основу для общей ее оценки.

Необычайно красивы русские канделябры. До середины XVIII в. они создавались в рост человека. Из ликвидированной в 1936 г. церкви села Погорелово музей получил 4 многосвечника, напоминавшие барочные канделябры XVIII в. Но на одном из них оказалась надпись, свидетельствующая о том, что он сооружен в 1903 г. трудами Вахромеева6. Это еще один пример позднего копирования. А вообще со 2-й половины XVIII в. канделябры делаются меньшего размера - в пределах 50 - 70 см. Стоян у них чаще всего фигурный: в виде путти, олицетворения крылатой Свободы или Победы, держащей над головой светильник, орла, садящегося на гнездо. Чувствуется влияние на классические изделия стиля ампир. Особенность русского канделябра - изысканный, украшенный фигурками козлов, львов и т. п., постамент в виде треножника или, реже, квадрата. С развитием стекольной промышленности стояны подсвечников и канделябров делаются стеклянными со сложной огранкой, но это относится уже ко 2-й четверти XIX в.

В коллекции имеется два жирандоля. Это - разновидность канделябра, распространившаяся во 2-й половине XVIII в. Оба жирандоля на подставках. Их стержни из бирюзового и синего стекла, используемого в 4-й четверти XVIII в. Завершаются они своеобразным "дождем" из металлических полосок. Жирандоли внешне напоминают люстры. Канделябры и жирандоли были связаны с определенным интерьером и редко переносились в другие места. Канделябры освещали стены, жирандоли находились между колоннами. Исключение составлял театр. В антракте в зрительный зал вносили канделябры, а перед открытием занавеса уносили.

Оба жирандоля и часть канделябров поступили из двора Юсуповых в Ленинграде, а остальные переданы из вещей Титова и Макалинского.

Из 20 церковных напольных подсвечников есть один серебряный, поступивший из Успенского собора7. Он изготовлен в XVII в., покрыт чеканкой, канфарением и золочением. Высота его более метра. Конструкция проста: круглый поддон, стоян с пятью вздутиями - "яблоками", завершающийся диском с подзорами вверху, на котором укреплены свечные гнезда. Остальные напольные подсвечники - железные и деревянные ХVII - ХIХ вв. - поступили из уездных церквей или подарены Амфилохием, епископом Угличским. Деревянные изделия расписаны зеленой, коричневой, багровой и желтой краской. Есть еще крышка от серебряного напольного подсвечника, изготовленная мастером И.Ефимовым в Москве в 1797 г.

Самый ранний из фонарей относится к концу XVII в. Он имеет завершение в виде шатровой постройки, слюдяные стенки. Интересен фонарь рубежа ХVII - XVIII вв. По преданию, его несли перед гробом Димитрия Ростовского. Он 10 гранный, с завершением в виде многоглавой церкви. Еще в 1880-е годы фонарь был пожертвован из Спасо-Яковлевскогс монастыря. Из остальных фонарей интересен небольшой ручной немецкий фонарик конца XVIII в. с пока еще непрочитанной надписью.

Группа навесных приборов по количеству самая незначительная. В нее входят настенники с барочным хрусталем и настенники из бронзы или из дерева - бра. Первые поступили из имения Шереметьевых, находившегося в селе Ващажникове бывшего Ростовского уезда, вторые - от В.П. Мордвинова и А.А. Титова. Все относятся к началу XIX в., а хрустальный убор со стилизованными дубовыми листьями барочного типа, от более раннего предмета. Деревянные бра покрыты золоченым левкасом. Они выполнены во 2-й четверти XIX в.

Подвесных осветительных приборов насчитывается менее 60. Среди них большие паникадила, обычно подвешивавшиеся под центральным куполом храма и в палатах. Центральный ствол у каждого завершается шаром. В дисках закрепляются S-образные отроги - "перья", расположенные кругами в несколько ярусов и напоминающие пышные побеги. На изгибах стилизованные кресты, херувимы и ангелы. Расположенные по кругу свечи символизировали колесниц, восхитившую Илью Пророка.

В Белой палате Ростовского Кремля по четырем углам подвешены четыре паникадила. Во времена барокко люстры располагались по оси зала8, а в конце XVIII в. принцип из размещения изменился, и интерьер Белой палаты получил соответствующее классическому оформление, с той разницей, что вместо люстр здесь находятся паникадила, которые и в более ранние времена употреблялись в гражданских постройках.

Церковный иконостас освещали красиво оформленные кандила ("свечники"), подвешиваемые на трех цепях. Зажигали обычно 7 свечей по кругу, по числу иереев и даров святого духа. В центре вставлялась крупная свеча, или маленькая лампадка.

Из лампадок интересна серебряная, выполненная Матиасом Весселем и принадлежавшая вначале - до 1751 г. - пятой роте лейб-гвардии конного полка, а затем поступившая в Спасо-Яковлевский монастырь9.

Коллекция люстр насчитывает 18 единиц. Все они требуют серьезной реставрации. Первые стеклянные люстры в России выделывали на казенном стекольном заводе в Измайлове, построенном "про обиход великого государя" в 1669 г.10. Внешне они напоминали русские паникадила ХVI - ХVII вв., состояли из множества деталей, соединенных стальным стержнем с деревянными дисками. В 1880-е годы А.П. Иванов передал в музей такую люстру из богемского стекла, тяжелого и твердого. Рожки S-образной формы укреплялись в дисках по кругу в два яруса. Хрустальные подвески не сохранились.

В 1890-е годы у неизвестного куплена люстра переходного периода. У нее стеклянная балясина, но композиция уже легкая, а стеклянные дубовые листья заменены классическими пирамидками и бусинами. Такие люстры изготовлялись в 1770 годы, когда наступил период русской классики. В это время у люстр четко просматривается членение по вертикали, подчеркиваемое хрустальными подвесками. Стержень-балясина вверху завершается проволочным "дождем" с хрустальными "слезками" на концах. На стержне цветное стекло в виде вздутий. Четко просматриваются и горизонтали, благодаря обручам с рожками. Обычно обручей несколько. Они крепятся к стержню и верхнему диску. В коллекции есть люстры с тонкой бронзовой работой, ажурным ободом, со вставленными в него пирамидками и головками херувимов.

На рубеже ХVII - ХIХ вв. наступил переходный период к так называемой русской классике XIX в., когда создаются упрощенные люстры в виде подвешанных на цепях обручей со свечниками и коронами из акантовых листьев над ними.

Это своеобразные венки победы. Подобные висели в Военной галерее Зимнего дворца, посвященной героям Отечественной войны 1812 г. В. обруч вставлялось стеклянное дно. Люстры покрывались гравировкой, плоской чеканкой, накладными просечными пластинками в виде пальметок, меандров и фигур, а также огневым золочением.

Золоченая бронза в 1-й половине XIX в. заняла одно из важнейших мест в русском декоративно-прикладном искусстве. Основные центры ее производства - мастерские Академии Художеств в Петербурге, частные предприятия Павла Шрейбера и его сына Андрея, фабрика Брауна, а также московское заведение Споля11. В России появились собственная передовая технология и высококвалифицированные мастера. Три люстры из коллекции относятся к этому периоду. У них ажурные обеды, накладные декоративные детали с литыми украшениями в виде акантовых листьев, сложных фигур и растительных композиций. Поверхность, покрыта искусной чеканкой. Поддоны фигурные - из листьев акантов и пальметок. Люстры подвешивались на цепях, большей частью утраченных и сохранившихся только во фрагментах.

Бронзовые изделия были дорогими, поэтому осветительные приборы изготовлялись и из других материалов. В коллекции есть деревянная люстра начала XIX в., украшенная резным вызолоченным орнаментом и херувимами. Это - одно из самых первых приобретений музея: люстра поступила в 1883г.

Самыми дешевыми были проволочные люстры с левкасом под "бронзу". Техника их изготовления получила название "бумажной резьбы". На первой художественно-промышленной выставке 1829 г. в Петербурге они получили высокую оценку за свои декоративные качества12. Однако материал этих люстр непрочен, и сейчас они очень редки. В коллекции три подобных экземпляра.

Так называемый "современный стиль", или модерн представлен двумя люстрами, приобретенными в 1971 г.: тяжелым светильником в виде отдыхающей в гамаке среди экзотических цветов женщины; подсвечника, выполненного из чугунных ядер с тисненой надписью: "Память о Севастополе" и др.

Отдельно можно упомянуть керосиновые лампы, вошедшие в быт в 1853 г. В основе каждой - полая ваза - постамент куда вставлен резервуар для горючего. Вытяжное стекло увенчано абажуром. В музее 6 керосиновых ламп, поступивших в 1920-е годы и в 1970-е. Среди них две лампы берлинской фабрики Бреннера, нач. XX в.

Имеются комбинации различных предметов: письменный прибор-подсвечник с отражателем, зеркало-бра, проскомидное блюдо со свечником и др.

В заключение можно остановиться на инструментах для зажигания и гашения свечей. Стальные огнива, выполненные в виде ножевого клинка и пистолета, имеются в нескольких экземплярах. Фитильных ножниц насчитывается 17. Они внешне похожи на обыкновенные ножницы, но снабжены коробочками для обрезания кусочков фитиля и имеют разной конфигурации кривизну. Их поверхность гравирована изображениями цветов. Они изготовлены из стали, бронзы и латуни. Есть также гасильник XVII в. в виде железного колпачка.

Такова в общих чертах коллекция осветительных приборов Ростовского музея. Она небольшая, многие предметы находятся в плохом состоянии, но при соответствующей работе с ней и при более внимательном изучении можно получить хороший материал, дающий представление о русской осветительной арматуре, являющейся одной из ярких страниц в истории мирового декоративно-прикладного искусства.

  1. Соловьев К.А. Русская осветительная арматура ХVII-ХIХ вв. М. 1950. С. 9.
  2. РЯАХМЗ. Инв. № Д-146.
  3. РЯАХМЗ. Ига. № ДМ-559-560.
  4. РЯАХМЗ. Инв. № М-276.
  5. РЯАХМЗ. Инв. № ДМ-557-558.
  6. РЯАХМЗ. Инв. № Ц936/13-14.
  7. РЯАХМЗ. Инв. № ДМ-633
  8. Соловьев К.А. Указ. соч. С. 15.
  9. РЯАХМЗ. Инв. № ДМ-561.
  10. Никифорова Л.Р. Выставка русских осветительных приборов кон. XVII - нач. XX в. в Эрмитаже. // Научно-исследовательская работа в художественных музеях. Вып. 3. М., 1975. С. 107.
  11. Соловьев К.А. Указ. соч. С. 28.
  12. Никифорова Л.Р. Указ. соч. С. 116.

Предание Троице-Сергиева монастыря утверждает, что икона "Никола" находилась в келии Сергия Радонежского при его жизни (умер в 1392 году). Это предание впервые зафиксировано в описи монастыря 1641 года. Специалисты считают, что датировка иконы XIV веком не противоречит ее стилю. При этом икону определяют как произведение ростовской живописи и даже высказывают предположение, что это семейная икона Сергия, принесенная его родителями из Ростова1. В таком случае икона должна быть датирована не позднее начала XIV века. Впрочем, никто не пытался уточнить датировку иконы по стилистическим признакам.

Чтобы проделать такую работу, необходимо, прежде всего, подыскать ей стилистические аналогии. Ближайшей аналогией является икона "Илья пророк в пустыне" из собрания Ярославского художественного музея. Их сближают сходные принципы построения композиции, трактовка формы, колорит, манера письма. Композиции обеих икон отличаются геометрической упорядоченностью, они строятся вокруг осей симметрии, что дает впечатление некоторой застылости. Для обеих икон характерно плотное заполнение нижних углов, способствующее устойчивости композиции. Форма трактована плоскостно, с преобладанием рисунка. Похож рисунок рук, с тонким запястьем и длинными пальцами. В колорите преобладают теплые тона, гамма которых завершается ярко-красным. Использован также исчерна-синий или черный, белый, рядом с которыми красный цветовой акцент (платок на груди Илии, воротник у Николы).

На обеих иконах редкая манера личного письма, по охряной подготовке, положенной одновременно под лик и волосы, вертикальные мазки темно-серой краски, между которыми просвечивает охра. Поверх легкая моделировка жидкими белилами (на "Николе" белила утрачены, на "Илье" сохранились небольшие фрагменты). Бледно-красной краской выполнена подрумянка и написана нижняя губа. В той же технике жидкого раздельного мазка написан омофор Николы и хитон Ильи.

Высветления на одеждах выполнены прозрачными белилами в форме нешироких плоскостей, узких полос и линий вдоль складок, иногда вдоль высветлений идут ряды неярких белильных точек.

Сходство манеры этих двух икон настолько велико, что может возникнуть мысль о работе одного мастера. К сожалению, сделанное наблюдение мало помогает в атрибуций "Николы", поскольку происхождение "Ильи" точно неизвестно, а его датировка колеблется от начала XIV века2 до конца XV века3. Интересно уже то, что в качестве ближайшей аналогии выступает ярославская икона. Видимо, икона и написана была в Ярославле, где еще при Ярославе Мудром, в момент заложения города, была поставлена первая церковь в честь Ильи.

Кроме того, икона Ильи позволяет расширить круг аналогий. На сходство с этой иконой трех икон деисусного чина из ярославской церкви Параскевы Пятницы на Всполье обратила внимание Н.В. Розанова4. Она датировала все эти иконы XIV веком. С.И. Масленицын находил сходство между ними в подборе красок, в способе их наложения жидкими неровными мазками, в формах тел, ликов, ног, в рисунке складок, разделке волос. Однако он предлагает значительно более позднюю датировку - рубеж ХV - ХVI веков5. Справедливые наблюдения С.И. Масленицына можно только конкретизировать: светлозеленый цвет гиматия Иоанна похож на такие же горки в "Илье", хитон Иоанна, светлокоричневый, с заливкой жидкой краской в тенях - на хитон Ильи, написанный в той же технике. Одинакова также необычная манера личного письма. Можно отметить и сходство "Спаса" из деисуса с "Николой": одинаковая техника личного, в колорите сочетание холодного красного с разбельным оранжевым.

Стилистическое сходство указанной группы икон дает основания утверждать, что все они написаны в одном месте и в одно время. Но какое? Попробуем ответить на этот вопрос, исходя из истории полнофигурного деисусного чина, к которому принадлежат иконы из церкви Параскевы Пятницы. Полнофигурный чин появился на Руси не раньше 90-х годов XIV века, что дает нижнюю границу датировки. Древнейшим чином является чин Благовещенского собора Московского Кремля, принадлежащий, по-видимому, кисти Феофана Грека. Его можно датировать либо самым концом ХIV-го, либо началом XV века.

"Спас в силах" из Ярославля, как и все русские иконы на этот сюжет, иконографически восходит к иконе Успенского собора во Владимире 1408 года и, следовательно, не может быть датирован ранее этого года6. Все они отличаются от иконы Благовещенского собора положением ног Спаса, цветом одежд, формой спадающею конца гиматия и некоторыми мелкими деталями рисунка. Автор ярославской иконы не так точно копирует образец, как большинство русских иконописцев ХV - ХVI веков. Эта икона не послужила образцом ни для одной известной нам иконы на этот сюжет.

Все русские чиновые иконы Богоматери восходят к иконе Феофана из Благовещенского собора. Другими словами, икона Феофана является их архетипом. При этом все они имеют общие отличия от архетипа, что предполагает наличие общего протографа. Этот протограф до нас, по-видимому, не дошел. Наибольшей близостью к нему отличаются две иконы: икона из церкви Параскевы в Ярославле и икона из собора Ферапонтова монастыря 1502 года. Они имеют с архетипом общий признак, отсутствующий на всех остальных иконах: правая (от зрителя) пола мафория имеет уступчатый контур, тогда как у подавляющего большинства икон нижний конец полы кончается острым углом. В верхней части эта пола имеет прямой контур, тогда как у большинства икон линия контура осложнена наличием двойной складки. Близость ярославской иконы к протографу говорит о знакомстве ее автора с ранним, видимо, московским, образцом.

В иконографии Иоанна Предтечи можно выделить три редакции. Икона из Ярославля принадлежит к той из них, которая явно восходит к иконе Благовещенского собора. Главный признак ее - гиматий, спадающий с левого плеча святого. Эта группа довольно многочисленна. В нее входят преимущественно иконы не московского происхождения: ростово-суздальские, вологодские, ярославские, тверские, новгородские, северные. Все эти иконы имеют общие отличия от архетипа и, следовательно, восходят к общему протографу. К этому протографу ближе всех ярославская икона, которая лучше других передает черты архетипа. (срз. с иконами XV века из собрания И.С. Остроухова, ГТГ, кат. 179; из Гостинополья, ГТГ, кат. 101). Однако едва ли этим прототипом была ярославская икона: некоторые индивидуальные особенности ее рисунка (например, складки ткани по контуру под правой рукой и на поясе справа) не вошли в иконографию.

Сделанные наблюдения показывают, что ярославский чин восходит к ранним образцам московских чиновых икон первой четверти XV века, что служит аргументом в пользу датировки его этим временем. Итак, мы получаем возможности датировать всю стилистически близкую группу икон первой четвертью XV века. Не противоречит ли это нашим представлениям о развитии стиля?

Мнение о датировке этих икон концом XV века кажется наименее обоснованным. В это время живопись Центральной Руси испытывала сильное воздействие московской живописи, чего нет и в помине на рассмотренных иконах. Стилистические аналогии им найдем скорее среди ростовских икон, таких как "Никола" из села Павлова близ Ростова Великого, которая датируется XIV веком, хотя не исключена и несколько более поздняя датировка. Стилистическое сходство "Николы" из Павлова и "Ильи в пустыне" справедливо отмечала Н.В. Розанова, датируя однако "Николу" неоправданно ранним временем - началом XIV века4.

Новая датировка так называемого "келейного" "Николы" хорошо объясняет один загадочный факт, давно отмеченный историками искусства - явное сходство лика Николы на этой иконе с ликом Сергия Радонежского на шитом покрове первой четверти XV века из Троице-Сергиева монастыря7. При старой датировке получалось, что лик Сергия был списан с лика Николы, но это противоречило всеобщему убеждению, что в пелене отразились некоторые портретные черты преподобного Сергия. Н.В. Розанова высказала смелое предположение, что, напротив, образ Николы был написан с самого Сергия. Но это было явно невозможно при жизни преподобного. При новой датировке получается, что икона Николы и пелена были выполнены примерно в одно время. Видимо, оба произведения отразили привычный какому-то иконописцу физиономический тип.

  1. Троице-Сергиева лавра. Художественные памятники. М., 1908. С. 73.
  2. Ростово-Суздальская школа живописи (Каталог выставки). М., 1967, № 18.
  3. Масленицын С.И. Ярославская иконопись. М., 1973. С. 20 - 21.
  4. Розанова Н.В. Ростово-Суздальская живопись ХII - ХVI веков. М., 1970.
  5. Масленицын С.И. Указ. соч. С. 21 - 22. Автор отправлялся от датировки этих икон А.С. Тяном, см. прим. 2, № 116.
  6. Сложению иконографии полнофигурного деисусного чина посвящены два доклада автора: на конференции в Институте искусствознания в октябре 1985 года и на конференции в ГММК 22 мая 1990 года.
  7. Маясова Н.А. Древнерусское шитье. М., 1971. С. 11 - 12.

Целью настоящего сообщения является выяснение особенностей земельной, судебно-административной и финансовой политики правительства Ивана IV по отношению к Ростовской земле в составе Русского централизованного государства. Ростовский уезд, судя по сохранившимся источникам XVI в., не был объектом столь пристального внимания центральной власти, как некоторые другие, особенно более близкие к Москве уезды, например, Переславль-Залесский, Дмитровский и т. д. Тем не менее, уже при выдаче и подтверждении жалованных грамот правительством Елены Глинской в 1534 г. ростовские вотчины Троице-Сергиева монастыря не были забыты.

9 февраля 1534 г. были подтверждены некоторые старые грамоты на ростовские владения Троице-Сергиева монастыря: жалованная грамота ок. 1467 - 1474 гг. в. кнг. Марии Ярославны на двор в Ростове (полный податной иммунитет; несудимость, "опроче душегубства")1; жалованная грамота Василия III 1522 г. на сц. Берликово в Лутском ст. Ростовского уезда (освобождение от "проторов" и "размеров"; несудимость, "оприч душегубства и разбоя с поличным")2; жалованная грамота Василия III 1529 г. на с. Поникарово в Согильском ст. Ростовского уезда, расположенном к западу от Ростова (несудимость, кроме душегубства и разбоя с поличным; право монастырского "пятна" - освобождение от "пятна" праведников)3.

12 апреля 1534 г. была выдана жалованная грамота на другие владения Троице-Сергиева монастыря в трех станах Ростовского уезда: Печеготцком (с. Гусарниково, сц. Новое). Подольском (сц. Губимо, сц. Взманово) и Лутцком (дд. Неврюево, Медведково и др.)4. По этой грамоте вотчины Троице-Сергиева монастыря в Ростовском уезде получали такой же иммунитетный статус, как и его владения в Переславль-Залесском, Юрьев-Польском, Владимирском, Костромском и ряде других уездов: освобождение от "дани" и всяких "пошлин", кроме яма, посошной службы и городового дела; несудимость, за исключением дел о душегубстве и разбое с поличным5. О фактическом исполнении городового дела крестьянами сц. Гусарникова в Переславле-Залесском речь идет в двух указных грамотах 1537 г. Грамоты запрещают местным властям "списывать" это сельцо с пустыми вытями пли сохами, но не отменяют саму обязанность выполнять городовую повинность6.

В период регентства Елены Глинской местные духовные корпорации Ростова, видимо, также получали жалованные грамоты. Мы не знаем, как именно было оформлено пожалование Никольскому попу Миките в 7043 (1534/35) г. на церковную землю в Ростовском уезде: д. Микулицыну в Якимовском стане (расположенном к востоку от Ростовского озера) сц. Спасское "в городе" и дворцовые пожни. Сведения об этом пожаловании приводит А.А. Титов на основании неизвестного нам "тяжебного дела" XVII в. Он пишет: "В выписи из тяжебного дела XVII в. упоминается, что в 7043 (1534/1535) году великий князь Иван Васильевич пожаловал попа Микиту который служит у церкви Николая чудотворца в Ростове на посаде, в монастыре на Всполье, церковною землею в Ростовском уезде, в Якимовском стану деревнею Микулициною, да в городе сельцом Спасским, да дворцовыми пожнями"7.

О заинтересованности правительства в усилении позиции великокняжеского землевладения в Ростовском уезде свидетельствует меновная грамота дворецких И.И. Хабарова и В.М. Тучкова, "по приказу" Ивана IV, с Павловым Обнорским монастырем. Дворецкие выменяли у монастыря "государю, великому князю Ивану Васильевичу всеа Росии и его детемъ" сц. Козлятево с деревнями в Раменском ст. Ростовского уезда, дав монастырю взамен черные деревни в вол. Обноре Вологодского уезда8. В этом обмене был, возможно, заинтересован и Павлов монастырь, расширявший таким образом круг своих владений в Вологодском уезде. В списке конца XVII в., в котором дошла меновная грамота, она датирована июнем 7040 (1532) г., что является, безусловно, ошибкой. Вероятно, в подлиннике был указан 7050 (1542), а не 7040 г. В таком случае грамота приходится на время второго правления Шуйских.

В этот период большое внимание было вновь уделено землевладению и иммунитету Троице-Сергиева монастыря в Ростовском уезде. В связи с приобретением с. Нового в Песьем ст. Ростовского уезда Троице-Сергиев монастырь получил на него жалованную грамоту от правительства Шуйских. Эта грамота, датированная 1 декабря 1542 г., не предоставляла монастырю никаких податных привилегий. Судебный иммунитет закреплялся в ней в обычном объеме ("опричь душегубства и разбоя с поличным"). В грамоте фиксировалось право монастырского "пятна" ("пятнают лошади доморощеные и купленые своим пятном в их селе в Новом у их у монастырьского приказсчика..."). Посторонним людям запрещалось въезжать в монастырские рощи и сечь их9.

При Шуйских же монастырь получил еще одну существенную привилегию для с. Нового. В грамоте от 5 октября 1543 г. крестьянам с. Нового разрешалось торговать в Переславле-Залесском "безмытно и безъявочно", "как Переславского уезда крастьяне торгуют в Переславле". Это уравнение ростовских крестьян с переславскими объясняется в грамоте тем, что с. Новое близко подошло к переславскому рубежу: "а то деи село пришло к городу к Переславлю на рубеже"10.

17 марта 1544 г. Троице-Сергиев монастырь получил льготную грамоту на все вотчины, в том числе и ростовские11. Здесь упомянуты двор в Ростове на посаде, с. Новое, сц. Берляково с деревнями, деревни Гусарниково, Щипачево и др. (уездная принадлежность фигурирующих в грамоте владений не всегда ясна). В грамоте давалось освобождение от главных налогов и повинностей: дани, ямских денег, посошной службы, городового дела, наместничьих кормов и пр., однако при подтверждении грамоты 26 сентября 1545 г. срок льготы был ограничен временем до 17 марта 1548 г.

Другая общая жалованная грамота на все троицкие вотчины была выдана 9 или 19 ноября 1545 г. Она освобождала монастырские владения от поставки запасов для казанского похода12. Порядок перечисления вотчин здесь такой же, как и в грамоте 1544 г. - ростовские владения выступают в окружении переславских и костромских: 43) двор в г. Переславле, 44) двор в Усолье Переславском, 45) с. Новое с деревнями, 46) с. Михайловское, 47) с. Оносово с деревнями, 48) дер. Гусарниково, 49) дер. Щипачево, 50) сц. Боронаволоково с деревнями, 51) двор в Ростове на посаде, 52) с. Берликово с деревнями, 53) с. Федоровское с деревнями, 54) сц. Кувакино с деревнями, 55) варницы и двор в Нерехте у Соли, 56) с. Марьинское с деревнями, 57) двор в Костроме.

В сентябре 1549 г. правительство Ивана IV санкционировало дальнейшее расширение троицкого землевладения в Ростовском уезде. Монастырю была выдана жалованная грамота на с. Дебалы, сц. Новое, пять деревень и слободку из пяти дворов на р. Где13. С. Дебалы, по-видимому, отождествляется с современным населенным пунктом Деболовская или Деболовское, расположенным в 10 км юго-западнее Ростова.

С. Дебалы монастырь получил вкладом от боярина Михаила Васильевича Тучкова. Жители монастырских владений, указанных в грамоте, освободились от поборов в пользу местной администрации - свадебных пошлин (выводной куницы и убрусного), поворотного, "пятна", строительства наместничьего двора, но не освобождались от главных налогов и повинностей. За монастырем закреплялось право взимать таможенные пошлины и конское "пятно" со своих крестьян. Монастырю предоставлялся судебный иммунитет, кроме дел о душегубстве и разбое с поличным. Устанавливался довольно широкий круг заповедей (от порубщиков, незваных гостей, ездоков, попрошатаев). В условиях более или менее ограничительной иммунитетной политики, проводившейся в 1549 г., пожалование Троице-Сергиеву монастырю выглядит как относительно щедрое.

В декабре 1550 г. Троице-Сергиев монастырь получил жалованную грамоту на с. Мамоново в Сетунском ст. Московского уезда (вклад боярина кн. Ив.Ив. Кубенского) и на Чюфаровские пустоши в Савине ст. Ростовского уезда, купленные Троице-Сергиевым монастырем у Богоявленского Аврамиева монастыря14. Савин стан находился юго-западнее г. Ростова. Покупка монастырем Чюфаровских пустошей была вызвана, видимо, желанием расширить комплекс троицких владений, концентрировавшихся вокруг с. Дебалы. Чуфарово находилось в 13,5 версты западнее Дебал.

Грамота предоставляла только судебный иммунитет, но зато в расширенном объеме - "опричь одного душегубства". Эта норма не случайна для судебной политики 1550 г. Она связана, скорее всего, с попытками ограничить юрисдикцию наместников до и после принятия нового Судебника.

Интересно и то, что грамота 1550 г. закрепляет подсудность келаря и казначея царю или его боярину введенному. Этот принцип был отменен в подтвердительной подписи от 17 мая 1551 г., согласно которой келарь, казначей и старцы в исковых делах подлежали суду митрополита Макария, за царем же сохранялось право суда над монастырским приказчиком.

Постановления Стоглава расширили сферу юрисдикции не только митрополита, но и областных иерархов. Так, подчинение настоятелей монастырей судебной власти архиепископа Ростовского и Ярославского было закреплено в грамотах Ферапонтову, Троицкому Усть-Шехонскому, Троицкому Гледенскому монастырям. Протопоп Великоустюжского Успенского собора также перешел под юрисдикцию ростовского владыки15. В то же время это правило как-будто не было распространено на Кирилло-Белозерский и, возможно, некоторые другие монастыри Ростовской епархии16. В грамоте, посланной в декабре 1551 г. в Заволочье, Иван IV требовал строгого надзора за деятельностью недельщиков ростовского архиепископа и его десятильника. О всех злоупотреблениях этих агентов следовало доносить архиепископу, а в случае, если он "не управит", то самому царю17.

Весной 1552 г. Иван IV пожаловал свою бабку, старицу Анисью Глинскую. 15 апреля 1552 г. ей была выдана жалованная грамота на с. Угодичи с шестью деревнями и четырьмя пустошами в Якимовском ст. Ростовского уезда18. Якимовский стан располагался на восточном берегу Ростовского озера, к югу от р. Которосли. С. Угодичи, сохранившееся до настоящего времени, находится примерно в 5 км к юго-востоку от Ростова (если измерять расстояние по прямой, через озеро). С. Угодичи числилось за кнг. Анной Глинской, женой кн. Василия Львовича Глинского, еще по писцовым книгам Ивана Плещеева 1543/44 г.19. Судя по челобитной, у Анны была на это село вотчинная жалованная грамота, которая сгорела "в большой московской пожар" (1547 г.). Вероятно, грамота долго не восстанавливалась из-за преобладания в правительстве после восстания 1547 г. политических противников князей Глинских, прежде всего родственников царицы - Романовых-Юрьевых.

Но, как отмечает А.А. Зимин, к концу 1551 г. умерли бояре Д.Д. Пронский, возможно, К.И. Курлятев и Д.Ф. Бельский, а в 1552 г. Г.В. Морозов и И.М. Юрьев. Боярами в это время сделались Захарий Петрович Яковлев (апрель) и Петр Семенович Серебряный (лето)20. Сын Анны Глинской, Михаил Васильевич Глинский, после опалы 1547 г. вновь упоминается в разрядах как боярин в июле 1550 г. апреле и сентябре-октябре 1552 г., апреле 1554 г.21. Упрочение позиций М. В. Глинского в апреле 1552 г. совпадает, таким образом, с восстановлением привилегированного статуса с. Угодичи, принадлежащего его матери.

По грамоте 1552 г. с. Угодичи освобождалось от оброка с рыбных ловель и от наместничьего суда, кроме дел о душегубстве и разбое с поличным. Интересно, что царь устанавливал свою юрисдикцию над приказчиком Анисьи Глинской, но не над ней самой. Как "старица" она, видимо, подлежала святительскому суду.

В духе Стоглава была выдержана дошедшая в пересказе грамоты 1622 г. жалованная грамота Ивана IV 1554/55 г. ростовскому архиепископу Никандру на слободы в Ростове и земли в Ростовском, Ярославском, Вологодском, Устюжском и Белозерском уездах. Кроме предоставления ростовскому архиерейскому дому судебных и проездных привилегий, грамота провозглашала отмену тех жалованных грамот духовным корпорациям Ростовской епархии, которые освобождали церковнослужителей от уплаты налогов архиепископу22. Такая постановка вопроса была логическим следствием восстановления в 1551 г. святительского суда над духовенством не только в духовных, но и в светских делах. Расширение сферы святительского суда привело к активизации аппарата церковного управления, чья деятельность должна была оплачиваться за счет местного духовенства.

За период между 1555 и 1571 гг. у нас нет данных об иммунитетной политике в отношении Ростовского уезда. В июле 1571 г. Московский Новодевичий монастырь получил от Ивана IV тарханно-несудимую грамоту на свои вотчины во многих уездах, в том числе и в Ростовском, где он владел селом Кондаковым с деревнями - вкладом Евпраксии, жены Григория Юрьевича Захарьина23. Нынешнее селение Кондаково, которое, вероятно, можно отождествить с упомянутым в грамоте объектом, находится в 38,5 км к северо-западу от Ростова. В грамоте не говорится, в каком стане помещалось с. Кондаково, но едва ли мы ошибемся, предположив, что оно принадлежало к Поречскому стану. Этот стан был расположен по левой стороне р. Устья и граничил с Угличским уездом24. Как раз в левобережье Устья лежит и с. Кондаково, близко подошедшее к угличскому рубежу.

Грамота 1571 г. Новодевичьему монастырю отличалась большой щедростью иммунитетного пожалования. Она освобождала монастырскую вотчину от дани, ямских денег, примета, посошной службы, а также от городового дела ("города не делают") и других повинностей ("ни мостов не мостят, ни на ямах с подводами не стоят, и ямских дворов не делают"). Кроме того, население монастырской вотчины получило право беспошлинно покупать, продавать и провозить свой товар: "...и они с того мыта и тамги, ни померного, ни весчего, ни по рекам перевозов, ни мостовщин, никоторых пошлин не дают". За монастырем закреплялся полный судебный иммунитет: "А наместницы наши... и волостели, и их тиуни не судят и приставов своих не дают, и не посылают ни в чем". Для вызова по исковым делам назначался один срок в году, кроме особо опасных дел: "...оприч тех людей, что есми бояром своим приказал на Москве обыскивати лихих людей, татей и разбойников; и на которых будет слово лихое взмолвят в тадбе и в разбое, и яз сам, царь и великий князь, по тех людей пошлю или мой дворетцкий Болшого дворца".

Весьма интересно постановление грамоты 1571 г., касающееся податного и судебного иммунитета церковнослужителей в монастырской вотчине. В грамоте говорилось: "Что у их храмов попов и дияконов их учнут служити, и те их попы и дияконы митрополиту и архиепискупу Ноугородцкому и Ростовскому, и епископом Суздалскому н Крутицкому, и Тверскому дани, иных никоторых пошлин не дают, и десятилники и заезщики к ним не въезжают ни по что". Запрещение въезда десятильников и заезщиков означало отрицание права святительского суда. О том же свидетельствует освобождение попов и дьяконов от церковной дани митрополиту и областным иерархам.

Надо, однако, иметь в виду, что грамота 1571 г. основывалась, по-видимому, на формуляре более ранней грамоты, которая, как указывается в источнике, "в приход крымского царя в пожар згорела". Может быть, это была грамота 40-х годов, выданная до провозглашения принципа подсудности духовенства святителям в светских делах. Но восстановление старых принципов в новых условиях показывает существенную перемену правительственного курса в начале 70-х годов по сравнению с политикой 50-х годов. Постановление грамоты 1571 г. о неуплате дани иерархам и невъезде их агентов составляет резкий контраст с теми нормами права, которые провозглашались в жалованной грамоте 1554/55 г. ростовскому архиепископу Никандру. Из других источников также видно, что после смерти митрополита Макария в 1563 г. право святительского суда в отношении духовенства практически перестало предоставляться и подтверждаться.

Наряду с весьма существенными податными, таможенными и судебными привилегиями грамота 1571 г. содержала заповеди от незваных гостей и ездоков, а также от царских и посольских кормов, от взимания подвод и проводников ямщиками и гонцами.

Таким образом, по объему полученных иммунитетных прав ни одно другое ростовское владение XVI в. не может сравниться с новодевичьем селом Кондаковым, однако исключительность этих привилегий связана не с особой политикой по отношению к Ростову, а с особой политикой по отношению к Новодевичьему монастырю. Ростовский уезд был лишь одним из многих уездов, фигурирующих в грамоте 1571 г.

В копийной книге Кирилло-Белозерского монастыря XVI в. упоминается указная грамота Ивана IV "в Ростов городовому приказщику Стефану Сабурову да в Дмитров городовому приказщику Якову Саморокову: с манастырьские вотчины Романовского и Дмитровского уездов ямъских и приметных денег, и за городовые, и за засечные, и за емчюжное дело, и за посошных людей велено имати з живущаго"25. Известие это весьма противоречиво, так как остается неясным, о каком уезде идет речь: Ростовском или Романовском. Кирилло-Белозерский монастырь, бесспорно, имел вотчины в Романове. Судя по грамоте от 9 марта 1577 г., были у него владения и в Ростове26. Кстати, грамота 1577 г. указывает Ростов и Дмитров в той же прямой последовательности, что и цитированное известие, передающее содержание указной грамоты 1573 г.: "в Ростове и в Ростовском уезде, в Дмитрове и в Дмитровском уезде". Напротив, Романовский уезд ни в этой грамоте, ни в другой общей грамоте Кирилло-Белозерскому монастырю (от 11 марта 1577 г.)27 не упоминается.

Учитывая это обстоятельство, а также то, что указная грамота 1573 г. направлялась в Ростов, можно отдать предпочтение конъектуре "Ростовского" вместо стоящего в источнике "Романовского". Помимо указной грамоты (или указных грамот?) в Дмитров и Ростов, в 1573/74 г. была послана еще указная грамота (или указные грамоты?) в Пошехонье, на Белоозеро, в Московский уезд, в Бежецкий Верх и на Углич с аналогичным предписанием - взимать подати с кирилловских вотчин только "з живущаго, а с пуста не имати"28. Романовские владения Кирилло-Белозерского монастыря должны были упоминаться скорее в этой грамоте (грамотах?), где фигурировали Белоозеро и Пошехонье, чем в той, где речь идет о Дмитрове. Впрочем, с полной уверенностью настаивать на предложенной конъектуре мы не решаемся.

17 сентября 7084 (1575) г. Иван Грозный дал Кирилло-Белозерскому монастырю село Спас-Городец в Ростовском уезде, в 31 версте к юго-востоку от Ростова. Это был вклад по душе кн. Ивана Дмитриевича Бельского29.

В 1575/76 г., в период "великого княжения" Симеона Бекбулатовича, Ростов имел особый статус, входя в "удел" Ивана IV, который принял в конце 1575 г. титул князя "Московского и Псковского, и Ростовского"30. Впервые определение "Ростовский" было включено в титул московских великих князей при Василии Темном. В договоре 1449 г. с польским королем Казимиром IV московский государь выступает как "князь великии Василеи Васильевичъ Московъскии и Новгородскии, и Ростовъскии, и Пермъскии, и иных31. Однако в территориальный титул, сложившийся при Иване III и состоявший из 9 элементов, слово "Ростовский" не вошло. Начиная с 1514 г. стал употребляться более обширный великокняжеский титул, составленный из 22 территориальных атрибутов. В этом титуле эпитет "Ростовский" занимает шестое место от конца: "...и Бельский, и Ростовский, и Ярославский, и Белозерский, и Удорский, и Обдорский, и Кондинский, и иных".

Включение Ростова в "удел" Ивана IV в 1575/76 г. не было случайным. Уже из духовной царя, относимой обычно к 1572 г., можно заключить, что с Ростовом у него были связаны представления о некоторой автономии, обособленности. "Город Ростов с волостью и с путми, с селы, и со всеми пошлинами..." Иван Грозный завещал своей жене Анне32. Возможно, царь следовал примеру своего прадеда Василия Темного, который тоже завещал Ростов жене (Марии Ярославне)33.

Однако, несмотря на то, что Ростов числился в 1575/76 г. в уделе Ивана IV, следов какой-то особой политики по отношению к нему в это время мы в источниках не находим. Удельный статус Ростова в 1575/76 г. определил его вхождение в дальнейшем в состав "дворовых" городов. Упоминавшаяся выше жалованная грамота Кирилло-Белозерскому монастырю от 9 марта 1577 г. была дана на монастырские вотчины в "дворовых городех": "на Вологде и в Вологоцком уезде, в Пошехонье и в Пошехонском уезде, в Ростове и в Ростовском уезде, в Дмитрове и в Дмитровском уезде, в Каргополе и в Каргопольском уезде, и н Поморье, и в-ыных городех". Какие конкретно ростовские владения Кирилло-Белозерского монастыря имеются в виду, грамота не говорит. Привилегии, зафиксированные в этой грамоте, были весьма значительными - освобождение от многих повинностей (в том числе посошной службы, городового и ямчужного дела), таможенных пошлин, полный судебный иммунитет и др. Однако не находим здесь освобождения от главного прямого налога - ямских денег, что делает грамоту менее льготной по сравнению с рассматриваемой выше грамотой 1571 г. Новодевичьему монастырю.

В апреле 1578 г. Троице-Сергиев монастырь получил тарханную грамоту на все свои вотчины во всех уездах, кроме Казанского и Свияжского. Упомянут в числе прочих и Ростовский уезд. Конкретные владения в грамоте не указываются. Выдача грамоты мотивировалась запустением монастырской вотчины "от хлебного недороду и от лихово поветрея; "а нынече де их и досталные крестьяне от пустоты разошлися". Для поправки положения монастырю был предоставлен широкий круг податных привилегий (освобождение от посохи, ямщины, городового дела, таможенных пошлин и др.) полный судебный иммунитет, односрочность, освобождение попов и дьяконов от дани митрополиту и архиепископам, запрещение въезда митрополичьих и владычных десятильников и заезщиков34.

После 1580 г. иммунитетная политика правительства стала менее льготной, чем в 1577 - 1578 гг. Так, из грамоты октября 1582 г. узнаем, что вотчины Кирилло-Белозерского монастыря в разных уездах должны были обеспечивать варку) 38 пудов "емчуги" (селитры) и поставку ее в Москву в Пушечный приказ. Среди уездов, где имелись земли Кирилло-Белозерского монастыря, назван и Ростовский, однако опять таки без указания конкретных владений: "Кирилова монастыря вотчины на Белеозере, в Бежетцком Верху, на Углече на Костроме, в Ростове, в Дмитрове, в Пошехонье, в Клине всего семнатцать сох с полусохою и полполполчети сохи"35.

Некоторые грамоты Ивана IV, касающиеся Ростовского уезда, известны лишь по упоминаниям без точной даты. Это преимущественно грамоты местным духовным корпорациям" Ростова. Такова, например, жалованная грамота Ивана Грозного Ростовскому Андреевскому на посаде монастырю не с. Сельцо, дер. Борисовскую и слободку под монастырем36. Деревня Борисовская может быть, вероятно, отождествлена с ныне существующим селением Борисовским на восточном берегу Ростовского озера, в 1,2 км к северу от Угодичей.

В жалованной грамоте ц. Михаила Федоровича от 20 марта 1618 г. Богоявленскому Авраамиеву монастырю37 излагается монастырское челобитье, согласно которому "царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии пожаловал, дал к ним в Богоявленской монастырь из дворцовых сел деревню Богословскую на речке на Ишне, где встретил чюдотворецъ Аврамей апостола38 Ивана Богослова, и реку Ишню, и перевозь39 по Богословскую деревню и под40 Юрьевскую41 слободкою, и рыбную ловлю, и грамоту де жаловалную на ту реку Ишню дал". Эти владения находились западнее Ростова .Там протекает р. Ишня, впадающая в Ростовское озеро с западной стороны. Нынешний поселок Ишня расположен в 1,75 км к западу от Ростова.

Особенно плохо сохранились жалованные грамоты церквам. Дошли упоминания 1623 г. о выдаче Василием III жалованных грамот ростовским румяным церквам в 1528/29 и 1529/30 г.г.42. В известии 1623 г. названы церковь св. Василия на Чютцкой улице, церковь св. Седмидесят апостол за Болотом, церковь св. Власья в Заровье, Пятницкая церковь. Все ли они были пожалованы при Василии III, неясно. В челобитной, составленной ок. 1669 г., упоминается жалованная грамота царя Ивана IV церкви Николы чудотворца, что на Всполье, в Ростове43. Речь, видимо, идет об уже упоминавшейся грамоте 1534/35 г. попу Миките.

К сожалению, значительный пласт некогда бывшей документации безвозвратно утрачен. Удивляет, что до нас не дошло ни одной грамоты Ивана IV Борисоглебскому монастырю, важному опорному пункту северо-западнее Ростова. Мне неизвестны даже упоминания о таких грамотах. Оперируя данными о землевладении крупнейших монастырей, чьи архивы сохранились в лучшем виде, чем документальное наследие более мелких монастырей, мы рискуем представить общую картину развития несколько однобоко. Во всяком случае, наличный материал не отражает всей сложности взаимоотношений между местными духовными землевладельцами и такими лидерами монастырской колонизации, как Троице-Сергиев или Кирилло-Белозерский монастыри.

  1. АСЭИ Северо-Восточной Руси ХIV - начала XVI в. М., 1952. Т 1. № 349.
  2. АРГ 1505 - 1526 гг. М., 1975. № 205.
  3. ОР РНБ. Собр. актов и грамот. № 1-100; ОР РГБ. Ф. 303. Кн. 518. Л. 437об.- 438; Кн. 527 - 529. № 221; Каштанов С.М. Хронологический перечень иммунитетных грамот XVI века [Ч. 1] // АЕ за 1957 год. М., 1958 (далее - ХП. 1). С. 336 - 337. № 260.
  4. ХП. 1. С. 346. № 339.
  5. Подробнее см.: Каштанов С.М. Социально-политическая история России конца ХV - первой половины XVI в. М., 1967. С. 296 - 298, З10; Он же. Очерки русской дипломатики. М., 1970. С. 75 - 79 (см. о формуляре Т5); Он же. Финансы средневековой Руси. М., 1988. С. 62 - 63.
  6. Каштанов С.М., Кириченко Л.А. К истории феодального землевладения в Ростовском уезде в XVI в. (Две указные грамоты 1537 г. о городовой повинности крестьян сельца Гусарникова) // История и культура Ростовской земли. 1992. Ростов, 1993. С. 128 - 147.
  7. Титов А.А. Вкладные и записные книги Иосифова Волоколамского монастыря XVI века и упраздненные монастыри и пустыни в Ярославской епархии. М., 1906. С. 142 (на это известие наше внимание обратила А.Е. Виденеева).
  8. РЯАХМЗ, Р-169. Л. 47 - 49. Список конца XVII в.
  9. ОР РНБ. Собр. актов и грамот. № 1 - 123: ХП. 1. С. 359. № 443
  10. АИ. СПб., 1841. Т. 1. С. 208 - 209. № Г43; ХП. 1. С. 361. № 457.
  11. ОР РГБ. Ф. 303. Кн. 527 - 529. № 288; ХП. 1. С. З62. № 466.
  12. ОР РГБ. Ф. 303. Кн. 527 - 529. № 292: ХП. 1. С. 364 - 365. № 493
  13. РГАДА. Ф. 281. (ГКЭ), по Ростову. № 23/10560; ОР РГБ. Ф. 303. Кн. 527 - 529. № 304: Каштанов С.М. Хронологический перечень иммунитетных грамот XVI века. Ч. 2 // АЕ за 1960 год. М., 962 (далее - ХП. 2). С. 133. № 610.
  14. ОР РГБ. Ф. 303. Кн. 519. Л. 162 об. - 170 об.; Кн. 527 - 529. № 309: ХП. 2. С. 135. № 631.
  15. См.: Каштанов С.М. Финансы средневековой Руси. С. 133.
  16. Там же. С. 134.
  17. ААЗ. СПб., 1836. Т. 1. № 231; РИБ. Пг., 1916. Т. 32. № 187; ХП. 2. С. 139. № 662.
  18. ХП. 2. С. 140. № 669.
  19. В перечне П.Н. Милюкова эти писцовые книги не упоминаются (см.: Милюков П.Н. Спорные вопросы финансовой истории Московского государства, СПб., 1892. С. 162).
  20. Зимин А.А. Состав Боярской Думы в ХV - ХVII веках // Археографический ежегодник за 1957 год. М., 1958. С. 64.
  21. Разрядная книга 1475 - 1598 гг. М., 1966. С. 127, 134, 137, 138, 144.
  22. Каштанов С.М., Назаров В.Д., Флора Б.Н. Хронологический перечень иммунитетных грамот XVI в. Ч. 3 // Археографический ежегодник за 1966 год. М., 1968 (далее - ХП. 3). С. 231 - 232. № 1 - 316.
  23. ОР РНБ. Собр. актов и грамот. № 1 - 168; ХП. 2. С. 175. № 945.
  24. См.: Готье Ю.В. Замосковный край в XVII веке. Изд. 2. М., 1937. С. 399. № 13; ср. карту с номерами станов в конце книги.
  25. ОР РНБ. Q-IV-113 а. С. 216 - 217; XII. 3. С. 244. № 1 - 441.
  26. XП. 2. С. 184. № 1017.
  27. Там же. № 1018.
  28. XП. 3. С. 244. № 1 - 437.
  29. Титов А.А. Ростовская старина. Ростов. 1883. Вып. 1. С. 20 - 21 (на это известие наше внимание обратила А.Е. Виденеева).
  30. Подробнее см.: Каштанов С.М. О внутренней политике Ивана Грозного в период "великого княжения" Симеона Бекбулатовича // Труды Московского государственного историко-архивного института. М., 1961. Т. 16. С. 430.
  31. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV - XVI вв. М.; Л.; 1950. № 53. С. 160.
  32. Там же. № 104. С. 443.
  33. Там же. № 61. С. 195.
  34. ХП. 2. С. 187. № 1039; Каштанов С.М. Общие жалованные грамоты Троице-Сергиеву монастырю 1550, 1577 и 1578 гг. на все вотчины (соотношение текстов) // Записки Отдела рукописей. М., 1966. Вып. 28. С. 97. (Примеч. 6) и сл.
  35. РИБ. Т. 32. № 300. СТб. 589; ХП. 2. С. 197- 198. № 1121.
  36. ХП. 3. С. 216. № 1 - 173.
  37. РЯАХМЗ. Р-1203. Список второй половины XVII в. Водяной знак - голова шута и литеры IСО в прямоугольнике. Грамота 1618 г. опубл.: Иустин, архим. Описание Ростовского Богоявленского Авраамиева мужескаго второклассного монастыря Ярославской епархии. Ярославль, 1862. С. 52 - 56 (публикацию указал А.Г. Мельник); Ярославские епархиальные ведомости. 1895 г. Ч. неофиц. Стб. 209 - 212 (указала А.Е. Виденеева).
  38. Слово вписано на левом поле и над строкой другим почерком и другими чернилами.
  39. Так в рукописи.
  40. В публикации Иустина "подъюрьевскую" (Иустин, архим. Описание... С. 52), однако тот же автор говорит не о "Подъюрьевской", а о "Юрьевской" слободке: "от деревни Богословской до Юрьевской слободки" (Там же. С. 23).
  41. В публикации Иустина "подъюрьевскую" (Иустин, архим. Описание... С. 52), однако тот же автор говорит не о "Подъюрьевской", а о "Юрьевской" слободке: "от деревни Богословской до Юрьевской слободки" (Там же. С. 23).
  42. ХП. 3. С. 209 - 210. № 1 - 101, 1 - 105.
  43. Там же. С. 215. № 1 - 164.

Эта работа посвящена изучению некоторых закономерностей судьбы представителей ростовского служилого рода в ХV - ХVI вв. О важности такого типа исторических исследований не нужно много говорить: именно они позволяют рельефно представить перепетии политической и общественной жизни на Руси средневекового периода. Можно только сожалеть, что состояние наших источников редко позволяет углубляться в историю дворянского рода на "расстояние" в пятьсот лет и более отстоящее от нашего времени. Актовые источники сохранились очень неполно. Особенно бедно представлена Ростовская земля: для XV в. мы имеем только подборки грамот на владения Троице-Сергиева монастыря и московской митрополичьей кафедры, опубликованные в первом томе Актов социально-экономической истории Северо-Восточной Руси и в первой части Актов феодального землевладения и хозяйства. Благодаря такому недостатку источников история Ростовской земли XV в. и обстоятельства ее присоединения до сих пор во многом остаются неясными.

Такое положение отчасти исправляется благодаря счастливой находке десятка грамот ХV - начала XVI вв., некогда принадлежащих предкам знаменитого в нашей истории опричника Василия Григорьевича Грязного1. Позволю себе напомнить несколько черт его биографии.

В Московской Руси существовали два рода Грязных, совершенно разного происхождения. Род Ховриных, от которого пошли известные боярские роды Головиных, Третьяковых и Грязных, по вполне вероятному преданию, происходит от выезжего торгового грека. Но не этот род, а другие Грязные будут занимать наше внимание.

Второй род Грязных выделил целый ряд ярких и своеобразных деятелей русской истории ХV - ХVII вв., из которых наиболее известен, конечно, Василий Григорьевич Грязной, любимец и приближенный царя Ивана Васильевича Грозного в самый мрачный период его царствия - во время опричнины. Карьера его была стремительна. Появившись при царском дворе в середине 1560-х гг. как бы из тьмы неизвестности - почти никаких сведений о нем в источниках до этого нет - Василий Григорьевич скоро становится своим человеком в опричном окружении царя2. Пиком его карьеры стал 1570 г., когда он упоминается как думный дворянин. Однако закат опричнины приводит к губительному для всякого фаворита удалению от особы государя: в 1572 г. Василий Григорьевич участвует в осаде ливонского города Пайды, где гибнет его сотоварищ Малюта Скуратов; в следующем году он отсылается в южные степи, на Донец, для разведки за передвижениями татар и, неудачно ввязавшись в бой, попадает в крымский плен, где, скорее всего, и умирает (после 1577 г.)3.

В нашей историографии Василий Григорьевич Грязной считается одним из "злейших" палачей-опричников. По-моему, такая репутация не вполне справедлива, поскольку не доказывается показаниями источников. Важнее напомнить, что Василий Григорьевич вошел в русскую историю еще и как литератор (до некоторой степени). Он является автором двух писем из крымского плена своему высокому покровителю, царю Ивану Грозному. Конечно, его письма довольно однообразны и содержат в основном выражения личной преданности, оправдание своей неудачи (пленения), вести о событиях в Крыму. Однако искренний тон писем указывает не только на некоторый литературный талант писавшего их, по и позволяет заглянуть в душу русского служилого человека XVI в. Благодаря таким достоинствам, переписка Грязного с царем стала для историографии хорошей иллюстрацией следующего тезиса: Иван Грозный на место мятежных боярских родов выдвигал представителей мелкого городового дворянства, целиком ему обязанного. Таким образом, письма Василия Грязного приобретают статус едва ли не манифеста нового царского окружения. Изучение родопроисхождения этого новоявленного "идеолога" получает дополнительный стимул как опоры для рассуждений об источниках жизненных воззрений В.Г. Грязного. Итак, обратимся к "корням".

Документы, тот десяток грамот ХV - ХVI вв., о которых я упоминал, довольно полно рисуют жизнь и судьбу отца опричника, Григория Васильевича Грязного (от которого и пошла фамилия), его деда Василия Ильича. прадеда Ильи Борисовича. С последнего и начну я свое изложение.

Впервые Илья Борисович упоминается около 1425 - 1435 гг. как вотчинник - владелец села Никольского с деревнями, находившегося "в Ростове за озером". Вплоть до XIX в. это село принадлежало однородцам Грязных, Ошаниным, потомкам младшего сына Ильи Борисовича - Данилы. Интересен способ приобретения села: оно досталось еще отцу Ильи, Борису, от ростовского князя Федора Александровича в возмещение его долга, довольно значительного для того времени - триста рублей. Эта сделка состоялась не позднее 1418 г., когда умер этот ростовский князь. Очевидно, вскоре после этого Борис или Илья Борисович решились поступить на службу к московскому великому князю Василию I. ОС этом говорит тот факт, что Василий II, своей грамотой жалуя вотчину Ильи полным судебным иммунитетом от своих наместников, делал это "по отца своего грамоте", великого князя Василия I, подтверждая его раннее пожалование. Стоит отметить одну важную деталь: объект пожалования, село Никольское, располагался на территории формально не принадлежавшей московским великим князьям. Как известно, еще при Иване Калите, в первой половине XIV в. Ростовская земля была разделена на две части - Сретенскую и Борисоглебскую. Сретенская тогда же досталась Москве; Борисоглебская половина была продана ростовскими князьями только в 1474 г. Именно на Борисоглебской стороне находилось село Никольское4. Такая свобода распоряжения московского великого князя на чужой территории наряду с фактом уступки села ростовским князем в возмещение долга частному лицу может свидетельствовать о слабости положения ростовских князей Борисоглебской половины как государей территории своих княжеств. Вместе с тем, отсутствие в грамоте податного иммунитета показывает, как будто, что "данью" вотчина Ильи Борисовича продолжала тянуть к ростовским князьям. Кроме того, существенен тот факт, что Василий и в своей грамоте называет Илью Борисовича своим боярином. "Боярин" здесь, конечно, не является думным чином, это - показатель того, что Илья Борисович является вольным слугой довольно высокого ранга. Суммируя эти наблюдения, можно высказать следующее суждение: являясь довольно крупным вотчинником, Илья Борисович достиг известной независимости благодаря, с одной стороны, слабости положения ростовских князей, на территории владений которых располагалась его вотчина и, с другой стороны, неполноте власти московского великого князя. Такие казусы известны в западноевропейской средневековой истории, когда феодалы из пограничных областей, пользуясь возможностью менять государей, в итоге оставались долгое время полунезависимыми.

В наступившей вскоре гражданской войне второй четверти XV в. Илья Борисович, видимо, оставался лояльным по отношению к своему государю, Василию II, за что и был вознагражден. Вскоре после отнятия Углича у мятежного князя Дмитрия Шемяки он получает в кормление целую Кинельскую волость в Угличском уезде (между 1447-1462 гг.).

Положение его осложняется после смерти Василия II: на великокняжеский стол сел Иван III, а Углич достался в удел князю Андрею Васильевичу Большому. Требовалось выбрать себе нового государя. Первоначально Илья Борисович предложил свою службу угличскому князю, судя по тому, что он получил от него в кормление ту же Кинельскую волость (между 1462 - 1480 гг.). Однако служба в уделе сказалась неблагоприятным образом на социальном статусе: в грамоте князя Андрея Илья Борисович уже не называется боярином. Через какое-то время Илья перешел на службу к Ивану III, вернув себе положение высокопоставленного слуги. Хотя известий о его московской службе нет, но факт причастности Ильи Борисовича к такому важному делу как участие в посольстве к братьям великого князя, князьям Андрею Угличскому и Борису Волоцкому во время их мятежа 1480 г. и возвращение именования его боярином в великокняжеских грамотах свидетельствует о высоком положении этого служилого человека5. Таким образом, и на этом, заключительном уже этапе карьеры Ильи Борисовича, ему удалось сохранить равновесие между двумя феодальными сеньорами - Иваном III и Андреем Угличским (ростовские князья к тому времени явно выбыли из игры).

Старший сын Ильи Борисовича, Василий, служил угличскому удельному князю. Очевидно, он не обладал отцовскими талантами, да и время настало другое, так что карьера его была, как будто, непродолжительна. О ней свидетельствует лишь одна кормленая грамота князя Андрея (между 1467- 1491 гг.). В чем причина этого?

Можно выдвинуть следующее предположение. Известно. что судьба Андрея Угличского была печальна: в 1491 г. он был арестован по приказу старшего брата, великого князя Ивана III, и вскоре погиб в тюрьме. Попали в заключение его маленькие дети, а также бояре. Любопытный рассказ об этих репрессиях сохранился в роде Чириковых, также ростовских вотчинников. По родовому преданию, после ареста князя Андрея и его детей, Власий Чириков, служивший угличском князю, был сослан в опале в Муром, а его сын Семен, с женой и детьми, оказался в Ярославле. Вскоре Власий умер, а Семен был в опале до самой смерти Ивана III. Только в 1510 г. новый великий князь Василий III пожаловал Семена с сыном поместьями, однако "из опалы взять не велел", так как были еще живы дети и угличского князя, князья Дмитрий и Иван Андреевичи. Возможно, это свидетельствует о том, что князь Андрей еще до своего ареста привел служилых людей к крестоцелованию на имя своих детей, что и вызывало опасения московской власти. Очень может быть, что и судьба Василия Ильича была сходной и он умер в государевой опале, сосланный в какой-нибудь город.

По крайней мере его сын, Григорий Васильевич Грязной, появляется впервые в 1505г., когда он служит новому угличскому князю Дмитрию Ивановичу Жилке. Однако наследственная охота к перемене государей владеет и им; через некоторое время Григорий поступает на службу к Василию III, о чем свидетельствует кормленая грамота, выданная между 1506 и 1519 гг. Но и здесь он не удерживается надолго и переходит, уже окончательно, на службу к старицкому князю Андрею Ивановичу. От него он получает земельное владение в Алексинском уезде (в 1519 г.), кормление в Старицком уезде (между 1519 - 1537 гг.). Известно, что и старицкий князь был несчастлив в своей судьбе, но подвергся ли Григорий Васильевич опале или нет, сказать трудно.

Наконец, его сын Василий начало своей карьеры также проводит на службе у удельного князя Владимира Андреевича, после которой и попадает в избранное число царских приближенных.

Круг замкнулся. Василий Григорьевич, как и его прадед Илья Борисович, попадает на службу московскому государю. Но какая между ними колоссальная разница! Илья Борисович, благодаря известному богатству и специфической ситуации, смог занять значительное место на великокняжеской службе, сохранив при том определенную независимость; его правнук же всеми силами стремится удержаться в приближении царя, дабы не затеряться в массе провинциального дворянства и не потерять выгод придворной службы. Даже в крымском плену он пытается играть роль царского эмиссара при ханском дворе и вмешивается в ход дипломатических переговоров.

Эти наблюдения представляются мне существенными для характеристики мировоззрения опричника Василия Григорьевича Грязного. Являясь представителем закосневшего в уделах рода, он не мог рассчитывать на продвижение на придворной службе, так сказать, обычным порядком. Вместе с тем, честолюбивые амбиции Василия Григорьевича питались, очевидно, воспоминаниями о высоком положении предков, таких, как прадед Илья. Опричнина предоставила ему случай войти в близкое окружение царя, где он и старается удержаться. Но, конечно, Василий Григорьевич Грязной не являлся при этом представителем рядовых служилых людей: он происходил из среды феодалов, оттесненных от власти вследствие политики московских великих князей XV - XVI вв., направленной на систематическое принижение удельной службы.

  1. Эти документы были приложены к родословной росписи Грязных, поданной в конце XVII в. в Палату Родословных дел. Подлинник росписи погиб при разгроме Разрядно-Сенатского архива французами в 1812 г., но уцелела копия 1797 г., хранящаяся в ГАТО, ф. 645, оп. 1, д. 919.
  2. Впрочем, некогда в архиве Переславского Горицкого монастыря хранилась, датированная 1560 г., "меновная запись на Белое болото Василья Григорьева сына Грязнова". См.: Смирнов М.И. Указатель рукописных и изданных документов Переславль-Залесского края. Часть 1. Акты ХIV - ХVI вв. / Доклады Переславль-Залесского научно-просветительского общества. Вып. № 12. Переславль-Залесский. 1924. С. 28. № 278.
  3. Лучшей биографией В.Г. Грязного остается старая работа П.А. Садикова "Царь и опричник". См.: Века. Исторический сборник. Пг., 1924. С. 36-78
  4. Бывшие владельцы села, князь Федор Александрович и упоминаемые в грамоте его отец князь Александр Константинович и дед князь Константин Васильевич, были князьями Борисоглебской половины.
  5. Об этом эпизоде см.: Баранов К.В. Новое свидетельство удельных князей и роль Ростова в событиях 1460 г. // История и культура Ростовской земли. 1992. Ростов, 1993. С. 119 - 128.

Ростовский уезд в ХV - ХVII вв. принадлежал к числу регионов развитого феодального землевладения - княжеско-боярского, церковно-монастырского, поместного. Здесь, в древнейшем центре христианизации Северо-Восточной Руси, было много монастырей-вотчинников - Ростовский Богоявленский, Спасо-Яковлевский, Борисоглебский, а также Кирилло- Белозерский, Иосифо-Волоколамский и мн. др. Имел здесь свои владения и крупнейший духовный феодал России - Троице-Сергиев монастырь.

Появление их относится ко времени феодальной войны на Руси второй четверти XV в. В 1432 - 1435 гг. Василий II пожаловал троицкому игумену Зиновию право на рыбную ловлю для монастыря в Ростовском озере "и в реках, да и двор себе купят в Ростове, хто им продаст, чем ни буди"1. Существование у Сергиева монастыря двора в Ростове в 1430 - 1440-е гг. удостоверяется показаниями свидетелей на суде в 1500/01 г., помнивших за 50 - 60 лет и о том, что двор был за 10 лет до Суздальского боя (1445 г.)2. Необходимость же для монастыря и его населения во дворе в Ростове могла диктоваться потребностями развития торговли. В жалованной грамоте Василия II 1432 - 1435 гг. читаем: "...те люди монастырские кде учнут торговати в моих городех или в волостех купят ли что, продадут ли ино им не надобе мыт ни тамга, ни иные никоторые пошлины, ни явленое им не надобе"3.

В 1430 - 1440-е гг. у корпорации появляются и первые земельные владения в Ростовском уезде ("на Локсомери" и в Рождественском стане), которые позднее могли быть утрачены, поскольку в источниках XVI в. уже не упоминаются. В 1434 г. ростовский и ярославский владыка Ефрем дал игумену Зиновию "домовую пустошь в Карачеве у Св. Дмитрия с лесы и с пожнями, со всем, что к той пустоши издавна по тягло"4. В 1446 - 1447 гг. вдова боярина В.А. Зворыкина, погибшего в Суздальском бою, Евдокия дала игумену Досифею вотчину мужа (починок Мануковский и 22 "земли")5.

По-настоящему интенсивное формирование землевладения Троице-Сергиева монастыря в Ростовском уезде происходит в 20 - 60-е годы XVI в. Корпорация в это время не только получает весьма крупные княжеско-боярские и иные вотчины, но и активно расстается с частью из них в результате обменных операций. В 1521г. по духовной грамоте Г.Д. Русинова было получено село Берлюково в Лутском стане6. В дальнейшем части этой вотчины поступают в монастырь от племянников Г.Д. Русинова, И.П. Морева и Д.Г. Мордвинова-Мещеринова7, Д.Ф. Кутузов дал в 1531/32 г. село Гусарниково и сельцо Новое (позднее называемые деревнями) в Печехотском стане8. В конце З0-х - начале 60-х годов XVI в. Троицкий монастырь в Ростовском уезде получает особенно значительные княжеско-боярские вотчины. Это были: село Михайловское (Поддубное), данное кн. А.Б. Горбатым в 1539 г.9, село Новое, сельца Ворыгино и Чепурово, "погостец" Николы на Талице и 61 деревня, данные Е.И. Челядниной в 1542 г.10, и село Деболы (Дебала, Дебола), переданное в 1549 г. Иваном IV по душе боярина М.В. Тучкова-Морозова11.

Помимо ценных для корпорации вкладов, важным способом роста ее землевладения в Ростовском уезде были и покупки земли. Так, в 1545/46 г. у старцев Ростовского Богоявленского монастыря были куплены за 30 руб. "Чуфаровские пустоши", на которых, вероятно, возникло затем сельцо Чуфарово12. С получением в 1562/63 г. села Ивашкова от Домны Ивановны Клушиной-Белеутовой (жены Юрия Андреевича Пильемова) образование ростовских владений Троицкого монастыря в основном завершается. Из актов XV в. известно, что село Ивашково было вотчиной бояр Пильемовых-Сабуровых, разделенных между братьями Федором Пильемом и Семеном Вислоухом13. Последний же владелец Ивашкова Ю.А. Пильемов был внуком Федора Пильема14.

На некоторые вклады земель в Троицкий монастырь по Ростовскому уезду не сохранилось первоначальных документов. Так, неизвестна грамота от дьяка Ивана III Василия Кулешина, давшего в конце XV или первой четверти XVI в. село Амосовское "с прикупами"15. Еще один дьяк, Данила Киприянов сын Мамырев (делавший подтвердительные подписи на монастырских жалованных грамотах 14 декабря 1505 г.) до 1529 г. дал село Поникарово в Печехотском стане16 проданное монахами Захарию Панфилову, а затем вторично отданное корпорации Иванова Панфиловым в 1555/56 г.17.

В Ростовском уезде, как и в ряде других, Сергиев монастырь практиковал предоставление светским феодалам земель в пожизненные держания. Упомянутая выше боярыня Елена Ивановна Челяднина в 1542 г. получила из монастыря запись за келарскою печатью на пожизненное владение частью собственной вотчины - сельцом Чепуровым с несколькими деревнями18. В Верхусетском стане дер. Ермолинской и починком Жарки владел кн. И.Д. Бельский, погибший в майском пожаре 1571 г. в Москве во время нашествия крымского хана Девлет-Гирея19.

В ХVI - начале XVII вв. известно несколько писцовых описаний ростовских вотчин монастыря. В 1529 г. было составлено наиболее раннее, дошедшее до нас внутривотчинное описание села Поникарова. Это были "дозор и межеванье" троицких старцев Гурия Коровина и Осеи, выяснявших, "сколка в селе и в деревнях пашни монастырские и за попом и за крестьяны и сколка у них трав"20. Описание зафиксировало значительную господскую (монастырскую) запашку в селе - 60 четв. пашни (при 17 четв. крестьянской). Вытная раскладка тягла в данном комплексе еще отсутствовала (к концу XVI в. она появится), и окладная единица (по 15 - 16 четв.) носила название "жребий"21. Всего монастырский дозор отметил в Поникаровской вотчине 315 четв. земли в 1 поле и 3/4 сохи государственного тягла.

Следующее по времени описание писцов И.А. Плещеева и И.И. Низовцова отразило практически весь состав ростовских владений монастыря на тот момент. В них насчитывалось 339 крестьянских и бобыльских дворов (жители не регистрировались) и 6 24/32 сох тягла22. В 1594 г. в ходе валового описания троицких вотчин была составлена писцовая книга его владений и в Ростовском уезде. Эти же писцы (Т. Вельяминов и К. Федоров) составили книги по Костромскому, Галичскому и соседнему Ярославскому уездам23. Все названные книги содержат ценные сведения о феодальной ренте в троицких вотчинах, ставшие недавно предметом обстоятельного анализа в монографии Е.И. Колычевой24 Меньшее внимание в литературе обращалось на внутривотчинные пошлины и взимания административного происхождения. В писцовых книгах 1594 г. они именуются "подымное" и "проезжое", а в сопоставимых с ними хозяйственных книгах Троицкого монастыря первой четверти XVII в. (оброчной 1617 г. и вытной 1623 г.) - "дымное", "езжое", "проезжая рожь", а также - "писчее". В Ростовской писцовой книге 1594 г. "подымное" названо в общей совокупности коммутированной ренты: "за сыры и за масло и за московские дрова и подымного" столько-то алтын с данного комплекса (Поникарова, Гусарникова)25. В Костромской же писцовой книге подымное записано так, что размер его становится ясен - это по 1 деньге с дыма (чаще всего - со двора)26. В Ростовской и Костромской писцовых книгах 1594 г. фигурирует еще один, не имеющий названия взнос - по 1 четв. ржи с выти, а в Ярославской книге он назван - "за презжое" (с 40 вытей Копринского комплекса 40 четв. ржи). В Ростовском разделе оброчной книги 1617 г. этот побор так и фигурирует - "проезжая рожь" (по 1 четв. ржи с выти, в отличие от оброчной ржи, ее норматив был 3 четв. с выти). Кроме "проезжей ржи" (натурального взимания), в ростовских вотчинах, согласно оброчной книге 1617 г., брались еще и особые пошлины "езжая", "езжое", "проезжее", напоминающие хорошо известное "въезжее" уставных грамот (наместничьих, монастырских).

Существование отмеченных внутривотчинных платежей как в натуральном, так и в денежном выражении можно объяснить институтом разъезда, проезда дворцовых старцев Троицкого монастыря. Сложение такового института фиксируется троицкими документами в 1590 - 1620-е годы, а разъезжавшие по административно-территориальным единицам обширной троицкой вотчины - "дворцам" - старцы имели административно- фискальные прерогативы. К числу последних можно также отнести и письменную фиксацию собираемых оброков и других платежей. В связи с этим, очевидно, и появляется внутривотчинный взнос "писчее" (по 1 - 2 ден. с дыма, иногда - с выти)27.

Регистрация крестьянского и бобыльского населения в описаниях 1594, 1616 и 1617 гг. дает возможность сопоставить его наличный состав, в частности, в ростовских вотчинах Троицкого монастыря. Но прежде необходимо отметить, что сами сведения о населении в монастырской оброчной книге 1617 г. намного полнее, чем в правительственной дозорной А. Дубасова и М. Толпыгина 1616 г.28. В троицкой оброчной названо в 3,5 раза больше дворов и людей, поэтому именно с ней, правомернее сопоставить сведения писцовой книги 1594 г. При этом выясняется, что из 487 крестьян-дворохозяев 1594 года только 21 повторен в 1617 г., а 3 фигурируют как бобыли и еще 4 двора отмечены пустыми с указанием имен и фамилий их хозяев 1594 г. Таким образом, степень закрепляемости монастырского населения от 1590-х к 1610-м годам была еще весьма невысокой - не более 5%. Это наблюдение, подкрепленное в дальнейшем аналогичными по другим уездам, необходимо учитывать при изучении хода крестьянского закрепощения в России в конце ХVI - первой половине ХVII в. и роли в этом процессе Троице-Сергиева монастыря.

  1. АСЭИ. М., 1964. Т. 1. № 98.
  2. Там же. № 635.
  3. Там же. № 98.
  4. Там же. № 113.
  5. Там же. №№ 114, 185, 243.
  6. АРГ. № 196.
  7. Там же. ,№№ 198, 221; РГАДА. Ф. 281. ГКЭ по Ростову. №№ 10551, 10552, 10556 (последний акт - купчая на 60 руб.). Послухом в грамотах И.П. Морева выступал Муртаза Никитин сын Чуфаров, известный позднее как один из составителей троицких межевых книг 1550-х гг. (РГАДА. Ф. 1209 Кн. 20, 254) и как троицкий монах: РГАДА. ГКЭ. Дмитров. № 3796; ОР РГБ. Ф. 303. Кн. 521. Л. 64 об.-66.
  8. ОР РГБ. Ф. 303 (Архив Троице-Сергиевой Лавры). Кн. 520. Л. 275 об.- 276 об.; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. (Отв. ред. Б.А. Рыбаков. М., 1987 (далее - Вкл. кн.). Л. 205. Брат вкладчика. Иона Кутузов, фигурирует в грамоте как троицкий инок.
  9. РГАДА. ГКЭ. Ростов. № 10555.
  10. Там же. № 10557. Подлинник имеет две хорошо сохранившиеся печати вкладчицы и одного из послухов, окольничего и тверского дворецкого Ю.Д. Щеина.
  11. Там же. № 10560. АСЭИ. Т. 1. № 612.
  12. ОР РГБ. Ф. 303. Кн. 520. Л. 282 - 284 об. В конце XVI в. сц. Чуфарово будет дано из Троицкого монастыря в Ростовский Богоявленский. (Кн. 569. Л. 5).
  13. АСЭИ. Т. 1. №№ 444 - 446, 611.
  14. РГАДА. ГКЭ. Ростов. № 10565.
  15. Шумаков С.А. Сотницы, грамоты и записи. М., 1902. Вып. 1. С. 134-135; АСЭИ. Т. 1. № 349. (подпись дьяка В. Кулешина на жалованной грамоте вел. кнг. Марии Ярославны на имя игумена Макария (1484-1488 гг.).
  16. ОР РГБ. Ф. 304/III - ризница Троице-Сергиевой Лавры. Кн. 40. Л. 9.
  17. РГАДА. ГКЭ. Ростов. № 10561; Вкл. кн. Л. 371.
  18. ОР РГБ. Ф. 303. № 304.
  19. Там же. Кн. 569. Л. 6 об.
  20. Там же. Кн. 518. Л. 438 об.- 440 об.
  21. Колычева Е.И. Аграрный строй России XVI в. М., 1987 С. 75 и прям. 97 на с. 209.
  22. Шумаков С.А. Сотницы. Вып. 1. С. 134-136.
  23. ПКМГ. СПб., 1872. Отд. 1. см. архивный противень: РГАДА Ф. 1209 (Поместный приказ). № 541.
  24. Колычева Е.И. Указ. соч. С. 89 - 94 и др.
  25. ПКМГ. СПб., 1877. Отд. II. С. 14, 22.
  26. ПКМГ. Отд. 1. С. 896, 908, 910, 912. 914, 922 - 923.
  27. ОР РГБ. Ф. 303. Кн. 573. Л. 38 - 104.
  28. РГАДА. Ф. 1209. Кн. 498. Л. 41 - 79 об.

Известно, что Ростов был подвергнут опустошительному разорению в эпоху Смуты начала XVII в. Встает вопрос: какой оказалась судьба архивов большинства ростовских монастырей и Ростовского архиерейского дома в тот период? С большей или меньшей уверенностью ответить на данный вопрос позволяют источники ХVII - начала XVIII вв.

Так, царская жалованная грамота 1614 г. Ростовскому Борисоглебскому монастырю свидетельствует: "И как де приходили в Борисоглебский монастырь литовские люди, и те де литовские люди монастырь разорили, образы окладные ободрали, и казну всякую поймали, и отцев и слуг многих посекли, и прежних государей царей и великих князей всея Русии жалованные грамоты у них поимали, и тое жалованную несудимую грамоту у них взяли"1. О гибели документов Ростовского Петровского монастыря при пожаре монастырской соборной церкви ("а сожгли тес церковь литовские люди") говорит грамота 1645 г.2 По всей видимости, во время захвата Ростова "литовскими людьми" в 1608 г. в огне пожара "владычных хором"3 погиб архив Ростовского архиерейского двора. Об этом косвенно свидетельствует и то, что, судя по описи архиерейского архива 1691 г., самые ранние из имевшихся в них документов датировались временем царя Михаила Федоровича4. В том же пожаре, очевидно, сгорели и документы приписного к архиерейскому дому Григорьевского монастыря. Очевидно, в эпоху Смуты исчез и архив Спасского на песку монастыря, что косвенно подтверждается наиболее ранней из дошедших до нас монастырской описью 1719 г. В ней фигурируют грамоты, относящиеся к 1613/14 г. и более позднему времени5. О сходной печальной участи, постигшей архив находившегося рядом со Спасским Зачатьевского (Яковлевского) монастыря, говорит тот факт, что в жалованной царской грамоте 1678 г. о приписке Зачатьевского монастыря, к Ростовскому архиерейскому дому имеют место ссылки лишь на грамоту царя Михаила Федоровича и более поздние документы6.

Несмотря на полное разорение и даже уничтожение большинства построек Троице-Варницкого монастыря в Смутное время, монастырю каким-то чудом удалось сохранить часть своих жалованных грамот XVI в.7 Судя по тому, как Авраамиев монастырь оперировал в XVII в. целым рядом своих документов, датировавшихся серединой и даже началом XVI в.8, можно считать, что его архив счастливо пережил эпоху Смуты. То же самое утверждение справедливо и для архива Белогостицкого монастыря9.

  1. Царские грамоты, жалованные Ростовскому Борисоглебскому монастырю // ЯЕВ, 1893. Ч. неофиц. Ст. 578.
  2. Царские грамоты, жалованные Ростовскому Петровскому монастырю // ЯЕВ, 1893. Ч. неофиц. Ст. 550 - 551.
  3. Богданов А.Л. Краткий ростовский летописец конца XVII века // "Советские архивы", 1981. № 6. С. 35.
  4. Опись Ростовского архиерейского дома 1691 г. // РЯ АХМЗ. Р-1083. Л. 102-110. Известная жалованная грамота 1554/55 г., пересказанная в грамоте царя Михаила Федоровича 1622 г. ростовскому митрополиту Варлааму, очевидно, сохранилась в одном из центральных учреждений Москвы.
  5. Мельник А.Г. Ансамбль ростовского Спасского монастыря. Приложение: Опись Спасского на песках монастыря в Ростове 1719 года // ТРМ. Ростов, 1991. С. 138 - 139.
  6. Жалованная грамота от 7187 (1678 г.) царя Федора Алексеевича // ЯЕВ, 1895. Ч. неофиц. Ст. 33 - 40.
  7. Царские грамоты, жалованные Ростовскому Троицкому Варницкому монастырю // ЯЕВ, 1893. Ч. неофиц. Ст. 529 - 535.
  8. См.: Иустин, архим. Описание Ростовского Богоявленского Авраамиева мужеского второклассного монастыря Ярославской епархии. Ярославль, 1862. Приложения. С. 52 - 65.
  9. См.: Гаврилов А.В. Историко-археологическое описание Белогостицкого монастыря. СПб., 1880. С. 2 - З.

Настоящая работа посвящена интерьерам следующих храмов: Спасо-Преображенского собора (1481) Спасо-Каменного монастыря. Рождественского собора (1490) Ферапонтова монастыря. Успенского собора (1496 или 1497), а также церквей Введения (1519), Иоанна Предтечи (1531-1534), Архангела Гавриила (1531-1534) Кирилло-Белозерского монастыря, Спасского собора (1537-1542) Спасо-Прилуцкого монастыря и Воскресенского собора (1544) Горицкого монастыря. Данные памятники, кроме Введенской трапезной церкви, являются четырехстолпными трехапсидными храмами. Всех их, исключая ту же Введенскую церковь, С.С. Подъяпольский приписывает ростовским мастерам. Ранее основное внимание уделялось анализу наружного облика этих памятников. Их интерьеры в общих чертах рассматривались1, но все-таки были изучены недостаточно. В предлагаемой статье мы сосредоточимся на наиболее неисследованных аспектах данной проблемы.

Ныне об интерьере первого каменного храма Белозерья - утраченного в 1930-е гг. собора Спасо-Каменного монастыря - можно судить только по схематическим чертежам В.А. Богусевича и старым фотографиям2. Относительно нетолстые квадратные столпы располагались очень близко от углов почти квадратного четверика храма. Подпружные арки западного и боковых нефов находились на значительной высоте, придавая столпам качество свободно стоящих опор. Вместе с тем, эти арки с опирающимися на них коробовыми сводами довольно отчетливо обозначали пространственный крест. Т. о., интерьер обладал значительной цельностью при явном господстве несколько вытянутого по оси восток-запад подкупольного пространства. Центральный барабан был сделан много уже последнего, для чего повышенные подпружные арки получили уширение к шелыгам, а переход от этих арок к барабану - конусовидную форму. В таком интерьере заметно ощущалось вертикальное движение пространства, чему способствовали достаточно стройные столпы, очень узкие пролеты между ними и стенами, пусть не очень большой, но все же существенный подъем ступенчато повышенных подпружных арок. Иллюзию большей высоты подкупольного пространства создавал и упомянутый конусовидный переход от арок к центральному барабану. Одна из особенностей интерьера заключалась в том, что свод восточного рукава пространственного креста был сделан на одном уровне со сводом сильно пониженной средней апсиды, т. е. много ниже свода западного рукава. Тектоническая структура здания в интерьере почти совершенно не была выявлена. Столпы и стены плавно, без каких-либо горизонтальных членений, переходили в своды и арки. Только в основании барабана имелся скромный карниз. От всех московских церквей XV в. (кроме Ризоположенской) наш храм отличает отсутствие импостов в основаниях подпружных арок. То же самое сближает его с Рождественской церковью (ХV в.) в Городне3. Рассматриваемый собор освещался окнами центрального и малого барабанов, окнами, расположенными высоко по стенам четверика, а также окнами апсид, т. е. верхняя зона храма была освещена лучше нижней.

Внутреннее пространство Рождественского собора обладает теми же чертами цельности, отчетливо выраженного вертикального движения, аналогичной системой освещения, стольже плавным переходом от столпов и стен и аркам и сводам. Различаются эти интерьеры следующим. Квадратные столпы Рождественского собора поставлены гораздо ближе к центру, чем у Спасо-Преображенского собора. Поэтому подкупольное пространство ферапонтовского храма не столь явно доминирует в его интерьере. Диаметр центрального барабана Рождественского собора равен ширине подкупольного квадрата. Разумеется, и у ступенчато повышенных арок нет уширений к замкам, а переход к указанному барабану не имеет конусовидной формы. Из-за этого динамизм нарастания внутреннего пространства кверху в Рождественском соборе ощущается менее остро, чем в соборе Спасо-Каменного монастыря. Хотя уровни расположения шелыг восточного и западного рукавов пространственного креста ферапонтовского храма несколько различаются, зрительно они выглядят находящимися примерно на одном уровне. А своды апсид расположены много ниже этого уровня.

Установлено, что иконостас Рождественского храма первоначально состоял из деисусного, праздничного и пророческого чинов4. Указывалось также, что поверх иконостаса из помещения для молящихся была видна верхняя часть пространства алтаря5. Подчеркнем, что и из алтаря, в частности, с архиерейского горнего места, поверх иконостаса была видна верхняя зона подкупольного пространства. Т. о., верхние зоны собственно храма и алтаря первоначально обладали зрительной связью, а свет, лившийся из центрального барабана, свободно проникал не только в собственно храм, но и в алтарь. Как общей схемой, так и способом сочетания с интерьером иконостас, созданный Дионисием, видимо, воспроизводил иконостас Успенского собора Кирилло-Белозерского монастыря (см. ниже). Причем в указанном отношении оба данных иконостаса восходили к одному архетипу - рублевскому иконостасу Троицкого собора Троице-Сергиева монастыря. Анализ опубликованных обмерных чертежей Троицкого собора6 свидетельствует, что, вопреки весьма распространенному и неверному мнению, указанный рублевский иконостас, состоявший из деисусного, праздничного и пророческого чинов (праотеческий ряд появился значительно позже) вовсе не отсекал полностью пространство алтаря от глаз молящихся7. Напротив, из собственно храма поверх иконостаса были видны и свод восточного рукава пространственного креста, и верх конхи средней апсиды. Об ориентации Дионисия на рублевский иконостас говорит еще один факт. Высота троицкого иконостаса первоначально составляла примерно треть расстояния от пола храма до шелыги свода центрального барабана. Такое же соотношение между соответствующими высотами имеет место и в соборе Ферапонтова монастыря.

На стилистическое сходство архитектуры Успенского собора Кирилло-Белозерского монастыря и соборов Спасо-Каменного и Ферапонтова монастырей справедливо указал С.С. Подъяпольский. Он предположил также, что ориентиром для зодчих Успенского собора служил Троицкий собор Троице- Сергиева монастыря8. Рассмотрим, в какой мере интерьер кирилловского собора унаследовал черты интерьера последнего. У обоих храмов сходным образом четырехстолпие имеет сильный сдвиг к востоку. Однако если у Троицкого собора главные нефы по ширине примерно равны, то у Успенского собора средний поперечный неф намного шире среднего продольного нефа, который своей шириной не слишком превосходит боковые продольные нефы. От Троицкого собора, видимо, взят и прием устройства очень широкого барабана, не характерного для предшествующих храмов Белозерья. Впрочем, не менее широкий барабан на повышенных подпружных арках возвел в 1471 г. В.Д. Ермолин при восстановлении Георгиевского собора в Юрьеве-Польском. Ряд элементов интерьера Успенского собора, видимо, порожден местной традицией. Падобно интерьерам соборов Спасо-Каменного и Ферапонтова монастырей, в рассматриваемом интерьере апсиды довольно сильно понижены, отсутствует каменная алтарная преграда (существующая преграда появилась позже, видимо - в XVI в.), нет обломов в основаниях арок и сводов. Та же и система освещения. Подчеркнем: хотя система освещения всех храмов Белозерья конца XV в. типологически восходит к системе освещения Троицкого собора, она все же несколько отличается от последней. Так, у Троицкого собора большая часть окон, не считая алтаря, размещена в центральном барабане и в верхних частях стен, но два окна расположены на небольшой высоте в южной и северной стенах основного объема. В белозерских же храмах конца XV в. окна есть только в апсидах, барабанах и верхних частях стен четверика.

Пожалуй, самой своеобразной чертой интерьера Успенского собора, отличающей его от белозерских храмов предшествующего времени, является система сводчатого перекрытия основного объема: вместо обычных для того времени ступенчато повышенных подпружных арок у Успенского собора устроены своеобразные ступенчато повышенные своды, настолько широкие в шелыгах, что столпы под ними в сечении много уже оснований этих сводов. Поэтому последние опираются не только на столпы, но и на соседние подпружные арки и своды. В шелыгах повышенные своды и примыкающие к ним коробовые своды рукавов пространственного креста почти равны, что, видимо, не случайно. Мастера, очевидно, сознательно приблизили к этому параметру и размеры необыкновенно высоких ступеней подъема повышенных сводов. Данная сводчатая система создает удивительно мощный и мерный ритм нарастания внутреннего пространства от периспории к центральному куполу. Вместе с последним эта система во многом определила основное впечатление от интерьера храма. Что же породило эти необычные повышенные своды? Может, они появились в результате развития идеи уширенных к замку повышенных арок (см. выше)? Такое объяснение могло выглядеть правдоподобным, если бы не наличие схожих, хотя и не столь явно выраженных повышенных сводов в псковских церквах Успения в Мелетове (1461 - 1462), Богоявления с Запсковья (1496)9, а также у построенного псковичами московского Благовещенского собора (1484 - 1489). Конечно, проблема происхождения и бытования указанных сводов нуждается в отдельном исследовании.

Первоначальный иконостас Успенского собора10 составлял треть расстояния от пола храма до шелыги купола. Поверх иконостаса осуществлялась зрительная связь верхних зон собственно храма и алтаря. Указанные черты иконостаса свидетельствуют, что он создавался по образцу иконостаса Троицкого собора Троице-Сергиева монастыря. От западного входа в Успенский собор до его первоначального иконостаса пролегает расстояние примерно равное двум высотам последнего, а от середины храма - одной его высоте. Очевидно, это не случайно. Надо полагать, мастера той эпохи знали об особенности человеческого зрения полноценно воспринимать какой-либо объект по всей высоте с расстояния примерно двух его высот, оптимальное же расстояние для восприятия деталей объекта - одна его высота11.

Следующим по времени храмом Белозерья является Введенская трапезная церковь (1519) Кирилло-Белозерского монастыря. Наиболее характерными чертами ее интерьера являются крестообразный план и карниз в основании сводов и арок. Если данный карниз находит аналогии в московских итальянизирующих постройках12, то крестообразному плану в предшествующей русской архитектуре аналогий пока не найдено. Зато подобные планы были характерны для итальянской архитектуры эпохи Ренессанса. В Италии же встречаются церкви со сходным несовпадением конфигураций наружных и внутренних стен13. Мы не склонны решительно утверждать, что к строительству данного храма был причастен итальянский мастер. Однако и отрицать это без более тщательной проверки, кажется, не следует. Интерьер Введенской церкви знаменует отказ от предшествующей традиции Белозерья в оформлении внутреннего облика храма. Вместе с тем, указанная церковь открывает собой ряд белозерских церквей, имеющих явно выраженные итальянизирующие черты в своих интерьерах. К таким храмам, по справедливому мнению С.С. Подъяпольского, относятся храмы Иоанна Предтечи и Архангела Гавриила. Автором были описаны общая структура и ордерное убранство интерьеров этих очень схожих храмов14. В более внимательном рассмотрении нуждается система сводов Предтеченской церкви. Ее средний западный компартимент перекрыт крестовым сводом, опирающимся на пониженные подпружные арки. Остальные боковые ячейки перекрыты коробовыми сводами. Но применены эти коробовые своды весьма необычно. Своими основаниями они опираются на пониженные подпружные арки не сверху, как бывает обычно, а под углом. Поэтому указанные своды выглядят очень уплощенными, отдаленно напоминая крестовые своды. Такой прием, несомненно, был использован для того, чтобы вывести шелыги всех сводов храма примерно на один уровень. В результате пространственный крест в уровне сводов явно намеренно не выявлен, а интерьер с его стройными свободно стоящими столпами приобрел в полном смысле слова зальный характер. Архетипом подобной организации внутреннего пространства храма является интерьер московского Успенского собора (1479). В силу особого статуса последнего его интерьер сделался одной из основных парадигм русского зодчества XVI в. Непосредственным же образцом для интерьера Предтеченской церкви явился интерьер собора (1506-1516) ярославского Спасского монастыря, сформировавшийся под влиянием интерьера того же московского памятника15. От ярославского храма к Предтеченскому перешли в несколько модифицированном виде характер расположения подкупольных опор, соотношение между высотой центрального барабана и высотой подкупольного пространства, идея устройства сводов с шелыгами в одном уровне при существенно различающихся размерах перекрываемых ими ячеек, каменная алтарная преграда, декоративное оформление интерьера, близкое к тосканскому ордеру, и, наконец, система равномерного освещения храма окнами центрального барабана, круглыми окнами в люнетах сводов и относительно невысоко расположенными окнами четверика и апсид. Как видим, данная система освещения принципиально отличается от той, что была присуща белозерским храмам конца XV в. Первоначальный иконостас Предтеченской церкви, судя по гнездам от тябловых брусьев, оставлял открытой для взоров молящихся несколько большую верхнюю часть алтарных столпов, чем иконостасы белозерских храмов конца XV в. Разумеется, верхние зоны алтаря и помещения для молящихся рассматриваемой церкви имели отчетливую зрительную связь.

Опуская описание интерьера церкви Архангела Гавриила, укажем лишь, что в ней влияние архетипа - московского Успенского собора - подчеркнуто прямой из него цитатой - круглыми западными столпами.

Внутреннему облику четырехстолпного трехапсидного крестовокупольного пятиглавого Спасского собора Прилуцкого монастыря, в отличие от трех вышеописанных кирилловских храмов, присущи черты явного упрощения, архаизации или "деитальянизации". Применение немногочисленных итальянизирующих элементов в оформлении данного интерьера носит совершенно случайный характер. Особенно показательны в этом отношении крестчатые западные столпы, которые, при наличии аттических баз, не имеют, как и восточные столпы, импостов. Кажется уникальным для предшествующей среднерусской архитектуры и для архитектуры Белозерья размещение единственного круглого окна именно в тимпане восточного рукава креста. Если же отвлечься от ренессансной формы данного окна, то прием его размещения находит аналогии в архитектуре Новгорода ХIV - первой половины XV в.17

Гнезда от тябел первоначального иконостаса свидетельствуют, что он открывал для взглядов молящихся верх алтарного пространства и верха алтарных столпов. Верхняя зона под центральным куполом также хорошо была видна из алтаря.

При сравнении интерьера собора Прилуцкого монастыря с интерьерами вышерассмотренных храмов Белозерья обнаруживается, что между ними весьма мало общего. По-видимому, облик интерьера Спасского собора складывался под влиянием иных образцов, выявлению которых должно быть посвящено специальное исследование.

Значительно более определенно вырисовываются основные истоки формирования интерьера Воскресенского собора Горицкого монастыря. Его строители, очевидно, под влиянием заказчика ориентировались на интерьеры Успенского собора и церкви Иоанна Предтечи Кирилло-Белозерского монастыря. От первого из них Воскресенский собор получил значительный сдвиг всех четырех прямоугольных, в плане столпов к востоку, сильно различающиеся по ширине средний продольный, средний поперечный нефы, месторасположение подпружных арок и, наконец, ступенчато повышенные арки, восточная и западная из которых напоминают своим расширением к центру храма ступенчато повышенные своды Успенского собора. От Предтеченской церкви к Воскресенскому собору перешли форма неширокого стройного барабана с карнизом в основании; каменная алтарная преграда (ныне почти утрачена); такие несколько упрощенные элементы ордерного оформления, как базы и импосты столпов, а также система освещения. Как и в соборе Спасо-Прилуцкого монастыря, в образе интерьера Воскресенского храма явно заметна тенденция к упрощению и архаизации всех форм.

Подведем некоторые предварительные итоги. При значительной унифицированности наружного облика белозерских храмов конца XV в. их интерьеры более индивидуализированы. Сходная тенденция, в основном, сохранялась и в первой половине XVI в. Интерьеры рассмотренных церквей первой трети XVI в. отличаются подчеркнуто итальянизирующим характером, знаменуя отказ от предшествующей традиции оформления храмового интерьера; интерьеры же памятников второй половины 30 - 40-х гг. XVI в. характеризует резкое упрощение, архаизация и "деитальянизация" основных форм, что подтверждает и несколько дополняет соответствующее мнение С.С. Подъяпольского. Для ряда рассмотренных храмов выявлены и уточнены основные истоки формирования их интерьеров. Во всех случаях, когда форма первоначального иконостаса в рассмотренных церквах установлена, эти иконостасы в большей или меньшей мере сохраняли зрительную связь верхних зон собственно храма и алтаря.

  1. Подъяпольский С.С. Архитектурные памятники Спасо-Каменного монастыря (ХV - ХVIвека) // Древнерусское искусство. Художественная культура Москвы и прилегающих к ней княжеств. ХIV - ХVI вв. М., 1970. С. 437 - 450, Его же. Каменное зодчество Белозерья в XV и XVI веках. Диссертация. М., 1970 (в настоящей работе дана библиография по рассматриваемой теме): Его же. Архитектура // Кочетков И.А., Лелекова О.В., Подъяпольский С.С. Кирилло-Белозерский монастырь. Л., 1979. С. 21 - 34: Филатов С.В. Иконостас и интерьер собора Ферапонтова монастыря (к проблеме организации внутреннего пространства) // Ферапонтовский сборник. М., 1985. Вып. 1. С. 47 - 86; Подъяпольский С.С. Каменное зодчество Кирилло-Белозерского монастыря в его отношении к строительству Троице-Сергиева монастыря // Древнерусское искусство. Художественные памятники русского Севера. М., 1989. С. 310 - 316; Его же. Собор белозерского Горицкого монастыря // Там же. С. 334 - 339.
  2. См.: Подъяпольский С.С. Архитектурные памятники... С. 439 - 441.
  3. Воронки Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси. М., 1962. Т- II. С. 414.
  4. Подъяпольский С.С. Каким же был иконостас Рождественского собора Ферапонтова монастыря? // Ферапонтовский сборник. М., 1991. Выл. 3. С. 183.
  5. Филатов С.В. Иконостас и интерьер... С. 60 - 61.
  6. См.: Балдин В. Архитектура Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры // АН. М., 1956. № 6. С. 29, 34, 37.
  7. См.: Ильин М.А. Архитектурное пространство храмов рубежа ХIV - ХV вв. // Древнерусское искусство ХIV - ХV вв. M., 1984. С. 115: Гуляницкий Н.Ф. О внутреннем пространстве в композиции раннемосковских храмов // АН. М., 1985, № 33. С. 212.
  8. Подъяпольский С.С. Каменное зодчество... С. 314.
  9. См. воспроизведение в: Седов Вл.В. Псковская архитектура ХIV - ХV веков. М, 1992. Табл. XII, XVII.
  10. Лелекова О.В. Иконостас Успенского собора Кирилло-Белозерского монастыря 1479 г. Исследования и реставрация. М., 1988. С. 320.
  11. Гликин Я.Д. Методы архитектурной гармонизации. Л., 1979. С. 26 - 33.
  12. Подъяпольский С.С. Архитектура. С. 27.
  13. См.: Всеобщая история архитектуры в 12 томах. М., 1967. Т. 5. С. 270.
  14. Подъяпольский С.С. Архитектура. С. 34; Его же. Каменное зодчество Белозерья... Л. 128 - 139.
  15. Мельник А.Г. О соборе ярославского Спасского монастыря // Научная конференция, посвященная 125-летию со дня рождения Михаила Ивановича Смирнова. Тезисы докладов. Переславль-Залесский, 1993 С. 75 - 77.
  16. Ср.: Подъяпольский С.С. Каменное зодчество Белозерья Л. 147.
  17. См.: Седов Вл.В. Об иконографии внутреннего пространства новгородских храмов XIII - начала XVI веков // Иконография архитектуры М., 1990. С. 107.

В фондах Музея архитектуры в Москве мне удалось обнаружить несколько листков со схематическими набросками плана и фасадов Введенского собора Корнилиево-Комельского монастыря, а также фасада колокольни того же монастыря1. Корниляев-Комельский монастырь был почти полностью разрушен в середине XX в., от древних построек осталась только трапезная, поэтому любые материалы по архитектуре утраченного собора и колокольни необыкновенно важны для истории архитектуры.

Специальному архитектуроведческому изучению монастырь до разрушения не подвергался, монастырскому ансамблю были посвящены только общие описания2. Исследования С.С. Подъяпольского, ограниченные тем, что собор был уже разрушен, и его приходилось изучать по фотографиям, дают представление о соборе как о памятнике середины XVI в., причем без конкретной привязки к "Белозерско-Вологодскому" зодчеству3. Среди форм собора С.С. Подъяпольский указывал на повышенные подпружные арки, изображенные на схематическом наброске разреза собора4.

Про собор Введения известно, что это был четырехстолпный пятиглавый трехабсидный храм без подклета. По фотографиям видно, что барабаны были лишены декора. Собор с запада и юга окружали более поздние паперти, с юга примыкал придел Корнилия Комельского, сооруженный в 1854 г. на месте придела Феодора Стратилата, возведенного до 1600 г., когда он был переосвящен во имя Корнилия. В дьяконнике собора помещался придел Усекновения главы Иоанна Предтечи. Размеры собора по описаниям монастыря: длина - 9 саж. 1/4 арш. (с абсидами - 19,3 м), ширина - 7 саж. (14,9 м), толщина стен - 2 1/4 арш. (1,6 м). Центральный купол несли повышенные подпружные арки5.

Чертежи, обнаруженные в Музее архитектуры, к перечисленным сведениям прибавляют более четкое представление о плане собора: столбы храма были квадратными в плане, помимо упоминаемых в Описании западного и южного входов имелся и северный вход, переделанный позднее в окно, из дьяконника арка вела в придел Феодора Стратилата (Корнилия) (Рис.1); прямо в самой арке размещалась рака над мощами преподобного. На схематических чертежах фасадов собора видно, что стены были расчленены на три прясла узкими лопатками, закомары отделялись карнизом над лопатками. Западный портал был растесан, на северной стене видны окна второго света в центральном и западном прясле и окно третьего света в среднем прясле. В средних закомарах северного и западного фасадов размещались прямоугольные киоты.

Перед нами описание обобщенного облика монастырского пятиглавого храма XVI в., скорее всего - времени Ивана Грозного. Такая форма, как повышенные подпружные арки, (Рис.2) объединяет Введенский собор с двумя другими монастырскими соборами, находящимися, как и Корнилиев-Комельский монастырь, в пределах Ростовской епархии: собором Богоявления Ростовского Авраамиева монастыря (1554/1555 г.)6 и собором Богоявленского монастыря в Костроме (1559 - 1565 гг.)7. Правда, эти соборы имеют подклеты и гораздо более развитую декорацию, чего во Введенском соборе нет.

По лапидарной декорации (лопатки, пояс, отсекающий закомары, квадратные киоты) и конструкции (повышенные подпружные арки и сочетании с квадратными столбами - редкой для сер. XVI в. деталью) наиболее близкой аналогией Введенскому собору является собор Спасского монастыря в Муроме, сооруженный в 1550-х - начале 1560-х гг. Два указанных храма могут быть объединены в отдельную архаизирующую подгруппу монастырских соборов середины XVI в., в которой пятиглавие сочетается с повышенными подпружными арками, восходящими еще к раннемосковской, "доитальянской" архитектуре; подпружные арки опираются на нерасчлененные столбы, квадратные в плане, что также соотносится с раннемосковскими формами, а в середине XVI в. встречается крайне редко (одноглавый с главой над приделом собор Горицкого монастыря (1544 г.), который относится к "белозерской" школе)8. Введенский собор Корнилиево-Комельского монастыря представляет особое движение внутри ростовской архитектурной школы: архаизм ростовцев и белозерцев здесь приобретает не декоративное, а конструктивное обличье. Строгая простота фасадов со скупым декором в соборе сочетается с мягкими и более "средневековыми" конструктивными формами в интерьере - квадратными столбами и повышенными подпружными арками. Эти формы напоминают ростово-белозерскую архитектуру конца XV в.9, что говорит о большом запасе традиционности в ростовской школе: облик мощного монастырского пятиглавого собора скрывает интерьер более спокойный и задумчивый, чем жестко расчлененные и пространственно-массивные интерьеры "московских" соборов (ср. соборы Никитского и Федоровского монастырей в Переславле-Залесском (1550-е и 1560-е гг.). Близость соборов Корнилиево-Комельского монастыря и Спасского монастыря в Муроме позволяют с определенной осторожностью относить последний к ростовской архитектурной школе. Предполагаемая работа ростовских мастеров в Муроме, впрочем, требует более подробных доказательств и внимательного изучения всех муромских храмов XVI в., среди которых были и такие "московские", общегосударственные по звучанию, как городской собор Рождества Богородицы (втор. пол. 1550-х - 1560-е гг.).

Если аналогии Введенского собора и сам характер его пока недостаточно изученной архитектуры указывают на середину XVI в., как на время сооружения храма, то письменные источники позволяют даже несколько сузить расплывчатую датировку. А. Муравьев в своем очерке о Корнилиево-Комельском монастыре пишет, что собор "сооружен в исходе XVI столетия и строителем был инок его же обители, по имени Ефрем"10. Как выясняется, это не имя зодчего, а имя настоятеля монастыря, он управлял монастырем вслед за Лаврентием (1537 - 1548), после него во главе монастыря стоял Боголеп, годы управления которого неизвестны11. По сведениям другого описания монастыря, Ефрем упоминается в 1548 - 1551 гг., после него и Боголепа монастырем управлял Филофей (1557 - 1561 гг.)12. Время сооружения сужается: от первого упоминания Ефрема в 1548 г. до 1557 г., когда вслед за наследовавшим Ефрему Боголепом упоминается уже Филофей. Датировка может быть еще раз уточнена: в 1552 г. в монастыре произошел сильнейший пожар, уничтоживший прежние постройки13, после него, видимо, и начали сооружаться каменные собор и трапезная. Таким образом, примерная дата Введенского собора - 1552 - 1557 г., чему не противоречит схожесть собора с двумя монастырскими соборами ростовской школы второй половины 1550-х - начала 1560-х гг.

Рядом с планом собора схематично набросан западный фасад колокольни, соединявшейся переходом с Корнилиевским приделом. Два нижних этажа колокольни прямоугольные, они разделены на прясла узкими лопатками, этажи выделены карнизом. Третий и четвертый ярусы - восьмигранные, уменьшающиеся в высоте и ширине, с арочными проемами звона. Над четвертым ярусом возвышается восьмигранный глухой шатер с восьмигранным барабаном наверху, в основании шатра - полукруглые кокошники. При первом взгляде на рисунок можно предположить, что перед нами немного неуверенное в формах и деталях произведение провинциального зодчего XVII в., но уже сама постановка двух уменьшающихся восьмериков и то, что шатер над ними глухой, противоречит такой датировке. И все же, когда в Известиях Археологической комиссии читаешь дату колокольни: "1599 - 1601 гг."; сразу подозреваешь ошибку. Однако никакой ошибки нет: колокольня действительно сооружена на рубеже ХVI - ХVII вв. Об этом свидетельствовал камень с храмозданной надписью, вделанный в стену колокольни. В надписи говорилось, что строительство началось в 1599 г. при игумене Иосифе, причем производил строительство инок Матвей. Как видим, нам известно даже имя зодчего, причем он был монахом, что характерно для монастырского строительства, начиная со второй половины XVI в. В той же надписи указывалось, что колокольня окончена в 1604 г. при игумене Алексии15. Очень показательно то, что строительство колокольни осуществлялось в то время, как в 1600 году было соборно принято общероссийское почитание Корнилия Комельского. Колокольня как бы отмечала канонизацию, которая, по грамоте патриарха Иова, поддерживалась царем Борисом Годуновым16.

Итак, перед нами памятник эпохи Бориса Годунова, причем почти совсем неизвестный и в полной мере загадочный. Тяжеловатая грация восьмериков и шатра с кокошниками близко родственна тем шатровым храмам конца XVI - нач. XVII вв., в которых намеренная изысканность, свойственная времени, сочеталась с обобщенностью и нестрогостью форм (церковь Петра Митрополита 1589 г. в Переславле-Залесском, храмы в Лютиковом монастыре и Балахне)17. Тонкие лопатки первого и второго ярусов также встречаются в "годуновском" зодчестве. Из описаний монастыря видно, что в первом этаже помещался переход из собора в трапезную, во втором - монастырская ризница, в третьем этаже (ярусе) - восьмерике находились колокола, а верхний восьмерик был пуст, т. е. его проемы выполняли функции "слухов" в более поздних шатровых колокольнях. Размеры колокольни: 3 сажени 2 аршина (7,8 м) и 4 сажени ширины (8,5 м)18.

Значение колокольни Корнилиево-Комельского монастыря больше того, что это редкий памятник годуновской архитектуры в Вологодской епархии (отделившейся от Ростовской а 1589 г.). Это один из самых ранних памятников, представляющих развитие шатровой колокольни, столь характерной для XVI в., одновременно из столпообразного типа храма и из шатровых храмов.

Единственной известной к настоящему времени шатровой колокольней XVI в. была Распятская колокольня в Александровской слободе (ок. 1570 г.)19, явно демонстрирующая зависимость своих форм от восьмигранных столпообразных храмов. Шатер в этом случае компонуется с уже известным типом. Продолжением этого варианта шатровой колокольни были столпообразные колокольни XVII в., одним из наиболее ранних примеров которых является колокольня Рожденственского собора в Суздале (1635 г.).

Колокольня Корнилиево-Комельского монастыря относится к другому типу: восьмерик звона пол шатром (в данном случае - два восьмерика, но второй уже является как бы частью шатра, образуя ярус слухов) поставлен на прямоугольном основании. Подобные сооружения известны в ХVII в. (колокольня церкви Рождества Христова в Ярославле ок. 1658 г.20, колокольня с церковью Трех Святителей Сийского монастыря ок. 1654 - 1661 гг.21 и др.), но чаще они имеют невысокое и компактное кубическое основание и высокий восьмерик с высоким шатром.

Совмещение прямоугольного в плане двухэтажного основания с двумя восьмериками и узким шатром выдает если не робость зодчего Матвея, то некоторую незавершенность типа, в котором тяжести нижней части противопоставлена плавная, спокойная вертикальность верха. Несмотря на указанные черты, говорящие о том, что сам архитектурный жанр шатровой колокольни еще не сложился отчетливо, памятник обладает несомненными художественными достоинствами. Более того, он может быть причислен к тем постройкам-экспериментам, в которых в переломные для древнерусского зодчества моменты решались судьбы развития архитектурных типов.

  1. ГНИМА Р-Арх. 1717/1, - Указанные схематические чертежи без масштаба были сделаны где-то в конце 1920-х гг., на листах стоит штамп Центральных Государственных реставрационных мастерских.
  2. Основная литература по монастырю, находившемуся в окрестностях г. Грязовца Вологодской губернии: Историческое и статистическое описание Корнилиево-Комельского монастыря. Составленное в 1852 году. Вологда, 1855; Муравьев А. Русская Фиваида на Севере. СПб. С. 20 - 64; Корнилиево-Комельский монастырь Вологодской епархии // Вологодские епархиальные ведомости. Прибавления. 1883 г. № 1 - 6. Зверинский В.В. Материал для историко-топографического исследования о православных монастырях с Российской империи. Т. II. СПб., 1892. С. 187 - 188; Известия императорской Археологической комиссии. Вып. 59 (Вопр. реставр. 16) Пг., 1915. С. 178 - 179.
  3. Подъяпольский С.С. Каменное зодчество Белозерья в конце ХV - ХVI веках. Диссертация кандидата архитектуры. М., 1969. С. 163 - 165.
  4. Подъяпольский С.С. Там же, С. 165, С. 165 прим. 1 указано, что разрез хранится в Архиве реставрационных мастерских Вологодского областного краеведческого музея. Папка XV, л. 103. Это дело указано С.С. Подъяпольскому Г.И. Вздорновым.
  5. Перечисленные сведения взяты из описаний монастыря, фотографий из работы С.С. Подъялольского.
  6. Мельник А.Г. Первоначальный интерьер Богоявленского собора ростовского Авраамиева монастыря // СРМ. Вып III Ростов 1992 С. 71 - 79.
  7. Известия императорской Археологической комиссии. Вып. 31. (Вопросы реставр. 3). СПб., 1909. С. 90 - 91.
  8. Подъяпольский С.С. Собор белозерского Горицкого монастыря // Древнерусское искусство. Художественные памятники русского Севера. М., 1989. С. 334 - 339.
  9. Подьяпольский С.С. К характеристике кирилловского зодчества ХV - ХVI вв. // "Советская археология". 1966, № 2. С. 75 - 95.
  10. Муравьев А. Русская Фиваида на Севере. С. 59.
  11. Историческое и статистическое описание... С. 58.
  12. Прибавление к Вологодским епархиальным ведомостям, 1883, № 3 С. 755.
  13. Историческое и статистическое описание... С. 59.
  14. Известия импер. Археологической комиссии. Вып. 59. С. 178.
  15. Историческое и статистическое описание... С. 64.
  16. Голубинский Е. История канонизации святых в русской церкви. М., 1903. С. 120.
  17. Раппопорт Л.А. Русское шатровое зодчество конца XVI века // Материалы и исследования по археологии Москвы. Т. 2. М - Л., 1949.
  18. Историческое и статистическое описание... С. 98 - 99. Прибавления к Вологодским епархиальным ведомостям. 1883, № 5, С. 105 - 106.
  19. Кавельмахер В.В. Новые исследования Распятской колокольни Успенского монастыря в Александрове // Реставрация и архитектурная археология. Новью материалы и исследования. М., 1991, С. 110 - 124.
  20. Добровольская Э.Д. У истоков каменного посадского зодчества Ярославля (Церковь Рождества Христова на Волге) // Культура Средневековой Руси. Л., 1974.
  21. Булкин В.А., Овсянников О.В. Каменные шатровые храмы Сийского монастыря // Краткие сообщения Института археологии. 100. М., 1980. С. 117 - 122.

В собрании Русского музея хранится икона с изображением Богоматери Умиление в среднике, Деисуса и избранных святых на полях. Икона происходит из сельской церкви Флора и Лавра на реке Свиль, располагавшейся в бывшей Хотеновской волости Каргопольского уезда. В древности эти земли входили в состав обширной Олонецкой губернии. Краткие сведения об иконе не раз помещались в каталогах музейных выставок и в альбомных изданиях. Большинство авторов этих публикаций датируют икону концом XV - началом XVI в. и связывают с искусством Вологды, отмечая в ее стилистике черты новгородской и среднерусской иконописи. Между тем, сложная композиция иконы и ряд ее иконографических особенностей заставляют обратиться к ее более внимательному исследованию. Рамки настоящего сообщения не позволят рассмотреть всю "программу" этого памятника. Поэтому, соглашаясь с установившейся атрибуцией иконы и не затрагивая вопросов ее стилистики, внимание в нем будет сосредоточено на анализе иконографии средника иконы. В центре иконы изображена Богоматерь с прильнувшим к ее правой щеке младенцем Христом. В предшествовавших публикациях это изображение Богоматери Умиление относилось к типу "Богоматерь Владимирская", либо атрибутировалось как его вариант - "Богоматерь Игоревская"1.

Следует сразу отметить, что изображение Богоматери Умиление на иконе Русского музея лишь очень опосредовано связано с прославленным византийским образом, в 1155 г. привезенным во Владимир князем Андреем Боголюбским. Значительно более близкую аналогию музейной иконе составляют списки византийской иконы, выполненные московскими иконописцами в начале XV в. для Успенских соборов Москвы и Владимира. Как известно, эти иконы были написаны с чудотворного владимирского образа после избавления им Москвы в 1395 г. от войск Тамерлана. В Москве живопись древней обветшавшей иконы была значительно поновлена, поля надставлены и в 1410 г. икона украшена митрополитом Фотием золотым окладом2. Московские списки точно повторили новые пропорции и размеры древней иконы, а также сохранили ее основную иконографическую схему - младенец Христос приникает запрокинутой головкой к правой щеке Богоматери, обнимая ее за шею левой рукой и протягивая правую к ее левому плечу. Вместе с тем, в этих, написанных по одной прориси, но разными мастерами иконах допущены значительные иконографические отступления от византийского оригинала. Главные изменения коснулись направления взгляда Богоматери, который устремился не на молящегося, а поверх головы младенца, и положения левой руки Богоматери, которая заняла место на одном уровне с ее правой, поддерживающей младенца, рукой. Кроме того, фигура младенца приобрела более спрямленное положение, лик Богоматери получил больший наклон в сторону младенца, изменились черты ее лика. Эта существенная переработка композиции древнейшей Владимирской иконы позволяет говорить о создании в начале XV в. самостоятельного извода этого иконографического типа Богоматери Умиление3.

К этому изводу "Богоматери Владимирской" начала ХV в. и восходит изображение Богоматери и младенца в среднике иконы Русского музея. Повторены лики этих икон, высокий чепец под мафорием Богоматери и значительный наклон ее головы влево, рисунок складок и ассиста на хитоне младенца, вытянутый по вертикали формат всей композиции. Однако, в отличие от изображений на иконе XII в. и ее московских списков начала XV в., младенец на иконе Русского музея не обнимает Богоматерь за шею, его левая рука остается скрытой за мафорием, который поэтому, спускаясь с головы Богоматери на грудь, свободно ложится между нею и фигуркой младенца. Эта особенность изображения Богоматери и младенца заимствована из композиции иконы "Богоматерь Умиление Донская", написанной в конце XIV в. и часто приписываемой кисти Феофана Грека. Иконография этой чтимой иконы, отмеченная большим своеобразием и, в свою очередь, возможно, созданная под определенным влиянием византийского оригинала "Владимирской Богоматери"4, оказала влияние и на икону Успенского собора Московского Кремля, более всего проявившееся в трактовке ликов и всего образа младенца Христа5.

Выделенная иконографическая деталь присутствует не только в нашей северной иконе, но и в нескольских других произведениях, как например, в иконах раннего XV в. из Покровского монастыря в Суздале (Собрание Владимирского музея. СМ 29), из собраний В.А. Прохорова (ГРМ ДРЖ 275)6 и ГИМ (ИУШ 5740 / 95478), а также в близкой по времени к рассматриваемому произведению иконе конца XV - первой половины XVI в. из Благовещенского собора Московского Кремля (ГММК. Ж 1421).

Существование нескольких памятников, написанных по одной иконографической схеме, позволяет предположить создание в начале XV в. в московском художественном круге еще одной копии чудотворного образа Владимирской Богоматери7. В основу ее изображения была положена иконография Богоматери Владимирской в ее московской интерпретации начала XV в. с заимствованием композиционных особенностей иконы "Богоматерь Донская". Возможно, этот вариант основного иконографического типа "Владимирской Богоматери" первоначально был написан, а впоследствии воспроизводился в основном на небольших иконах.

На протяжении ХV - ХVI столетий вновь возникшие варианты развивались по-разному. Списки иконы "Владимирской Богоматери" начала XV в. из главных соборов Владимира и Москвы сразу после своего создания пользовались большим почитанием. Они послужили оригиналами для многочисленных копий, писавшихся на протяжении всего XV в. Около 1519 г. был создан новый список византийского образа, который точно повторил всю композицию своего протооригинала и возобновил традицию изображения "Богоматери Владимирской" "в меру и подобие" чудотворной иконы8.

Композиция иконы Русского музея из церкви Флора и Лавра представляет один из этапов дальнейшего развития иконографического извода "Богоматери Владимирской" с изображением младенца со скрытой левой рукой. Она дает сокращенный вариант этого типа - высокая нижняя граница средника делает невидимыми ножки младенца. Узкий формат средника и его высокая нижняя граница не позволили иконописцу изобразить раскрытую кисть правой руки Богоматери, которой она поддерживает младенца, и вынудили приподнять ее левую руку. Дальнейшая переработка этого варианта. древнего типа и сокращение его до оплечного перевода нашла завершение уже в XVI в. в композиции получившей позднейшее наименование "Богоматерь Игоревская".

Согласно традиции, древнейшая икона "Богоматери Игоревской" принадлежала князю Игорю Ольговичу Черниговскому, который во время княжеской распри был насильственно пострижен в монахи и в 1147 г. убит в Федоровском монастыре в Киеве9. В XIX в. икона с оплечным изображением Богоматери и младенца, на позднем окладе которой был выгравирован текст этой легенды, хранилась в приделе Иоанна Богослова Успенской церкви Киево -Печерской Лавры10. В литературе связь подобного изображения с моленным образом Игоря Ольговича не подвергается сомнению и изображение "Богоматери Игоревской" трактуется как оплечный, один из наиболее ранних списков иконы "Богоматерь Владимирская" XII в.11. Однако, прослеженная эволюция этого извода, а также примеры образования других сокращенных изводов древнейших иконографических схем - таких как "Богоматерь Корсунская" и "Богоматерь Казанская", заставляют связывать его происхождение с поздним XV в. или даже с XVI столетием. Старейшие сохранившиеся произведения извода "Богоматери Игоревской" также могут быть связаны с этим периодом12. Появление извода "Богоматери Игоревской" только в XVI в. предполагали Н.П. Кондаков и Н.П. Лихачев13.

Близкие аналогии композиции средника каргопольской иконы и примеры подобного же принципа сокращения древнего прототипа составляют изображения Богоматери и младенца на двух иконах XVI в. "Богоматерь Умиление Владимирская" (собрания П. Корина и Temple gallery) и "Богоматерь Одигитрия Смоленская" 1565 г. (?)14. Высокая нижняя граница их средников скрывает нижнюю часть фигуры младенца Христа и делает либо вообще невидимыми руки Богоматери, либо заставляет находить для них иное положение, чем в иконографическом протографе.

Таким образом, подводя итоги, еще раз отметим, что композиция с изображением Богоматери и младенца в среднике иконы из церкви Флора и Лавра на реке Свиль представляет сокращенный вариант, совмещающий особенности изводов "Богоматери Владимирской" и "Богоматери Донской", написанных на рубеже XIV и XV вв., складывается на рубеже XV и XVI вв. и имеет, несомненно, московское происхождение. Дальнейшее развитие этого извода и сокращение его до оплечного варианта получило позднейшее наименование "Богоматерь Игоревская"15.

  1. Denrmaller altrussischer Malerei. Russische Ikonen von 12 - 18 jahrhundert. Berlin, 1929. № 15; Смирнова Э.С. Живопись Обонежья XIV - XVI веков. М. 1967. С. 85; Вздорнов Г.И. Вологда. Л. 1972. С. 63: Живопись древнего Новгорода и его земель ХII - ХVII столетий. Каталог выставки. Л. 1974. С. 20, 65. № 84; Новгородская икона ХII - XVII веков. Ввод, ст. Д.С. Лихачева. Авт.сост. В.К. Лаурина, В.А. Пушкарев. Л. 1983. С. 311. № 145. Особняком стоит мнение Я.В. Сосина, который, относя икону к искусству Вологды, датировал ее XIV в. и определял извод центрального изображения как "Богоматерь Корсунская - вариант "Богоматери Владимирской" (Картотека состояния сохранности икон, составленная Я.В. Сосиным. ОДРЖ ГРМ. Запись от 20. ХI. 1936 г.).
  2. Анисимов А.И. Владимирская икона Божией Матери // 0 древнерусском искусстве. Сборник статей. М. 1983. С. 215 - 218.
  3. Антонова В.И. Раннее произведение Андрея Рублева в Московском Кремле // Культура Древней Руси. М. 1966. С. 21 - 24; Маркина Н.Д. Две иконы "Богоматерь Владимирская" начала XV в. К вопросу об изменении иконографии древнего оригинала // Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины. М. 1983. С. 168 - 177; Гусева Э.К. Иконы "Донская" и "Владимирская" в копиях конца XIV - начала XV в. // Древнерусское искусство. ХIV - ХV века. М. 1984. С. 56.
  4. Смирнова Э.С. Московская икона ХIV - ХVII веков. Л. 1988. С. 263 - 264.
  5. Антонова В.И. Ук. соч. С. 24; Лившиц Л.И. Икона "Донской Богоматери" // Древнерусское искусство. Художественная культура Москвы и прилежащих к ней княжеств. М. 1970. С. 94, 109; Маркина Н.Д, Ук. соч. С. 173.
  6. Влияние иконографии "Богоматери Донской" на эту икону отмечено Ю.А. Лебедевой в ст.: К вопросу о раннем творчестве Рублева // Искусство. 1957. № 4. С. 66-69.
  7. Существование в этот период нескольких редакций "Богоматери Владимирской" отмечено В.А. Плугиным в ст.: Тема "Троицы" в творчестве Андрея Рублева и ее отражение в древнерусском искусстве ХV - ХVII вв. // Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины М. 1983. С. 156.
  8. Смирнова Э.С. Московская икона. С. 298.
  9. Согласно Ипатьевской летописи, предсмертная молитва Игоря была обращена к Богу. Сообщение о молитве Игоря перед иконой Богоматери сохранилось в "Повести о убиении блаженного Игоря" в рукописи Печерского патерика XVII в. в собрании Троице-Сергиева монастыря: Бережков М.Н. Блаженный Игорь Ольгович, князь Новгородский и великий князь Киевский. Чернигов. 1893. С. 37 - 38. Прим. 24; Антонова В.И., Мнева Н.Е. Государственная Третьяковская галерея. Каталог древнерусской живописи XI - начала XVIII веков. М. 1963. Т. I. С. 322 - 323.
  10. Описание Киевопечерской Лавры. Киев. 1847. С. 76; Поселянин Е. Богоматерь. Полное иллюстрированное описание ее земной жизни и посвященных ее имени чудотворных икон. СПб. Б. г. С. 334 - 335.
  11. Антонова В.И.. Мнева Н.Е. Ук. соч.; Гусева Э.К. О некоторых чтимых списках иконы Богоматери Владимирской // История и культура Ростовской земли. 1992. Ростов. 1993. С. 4 - 8.
  12. Антонова В.И., Мнева Н.Е. Ук. соч. № 265, 468, 782.
  13. Лиxачев Н.П. Краткое описание икон собрания П. М. Третьякова. М. 1905. С. 5, Лихачев Н.П. Историческое значение итало греческой школы иконописи. СПб. 1911. С. 188; Кондаков Н.П. Иконография Богоматери. СПб. 1910. С. 175.
  14. Антонова В.И. Древнерусское искусство в собрании Павла Корина. М.Б. г. Кат. 54. Ил. 72; А. Brief Illustrated History of Icons Richard Temple. London. P. 49;. 49; Новгородская икона XII - ХVII веков. № 242, 243.
  15. В центре нижнего поля иконы помещена фигура мученика Никиты. Согласно его житию, обращение будущего мученика к учению Христа произошло после явления ему иконы Богоматери. В то же время, память этого святого 15 сентября совпадает с днем свершения ежегодного крестного хода в Москве, установленного в память поновления чудотворного образа "Владимирской Богоматери" в 1519 г. и совершающегося к возведенной по поводу этого события на Старой Басманной улице церкви во имя Владимирской Богоматери. Придел ее был посвящен великомученику Никите (Анисимов А. И. Владимирская икона Божией Матер // О древнерусском искусстве. Сборник статей. М. 1983. С. 222 - 223). Совпадение одного из дней памяти иконы Богоматери Владимирской и мученика Никиты еще раз подтверждает, на наш взгляд, вывод о том, что в XVI в. сокращенные варианты изображения Богоматери с младенцем, подобные представленному на иконе церкви Флора и Лавра, воспринимались как воспроизведения чудотворной иконы. Память иконы "Богоматерь Игоревская" отмечалась 5 июня.

Вопрос о наличии в Ростове в конце XIX в. резчиков по дереву до сих пор не изучен, хотя обилие материальных памятников этого периода, украшенных резьбой, заставляют предположить присутствие таковых в городе в указанный период.

Чтобы исследовать этот вопрос обратимся к печатным изданиям Ростова этого времени. Их немного, но сведения в них содержащиеся достаточно интересны.

Так, в отчете о Ростовской выставке 1880 г.1 упоминаются имена трех резчиков: Владимира Лаврентьевича Никольского, Абрама Николаевича Гогина и Михаила Дмитриевича Левозорова. Приводится обширный перечень работ, представленных на выставке, среди которых киоты для икон, небольшие иконостасы, рамы, шкатулки и даже этажерки. Причем первый из перечисленных - В.Л. Никольский назван лучшим мастером в Ростове, а 2 последних удостоены Похвальных Листов Министерства Государственных Имуществ первого разряда.

О Михаиле Дмитриевиче Левозорове мы еще раз встречаем упоминание в Журналах Ростовского уездного земского собрания за 1899 г.2 в связи с обоснованием необходимости открытия в Ростове школы резьбы и позолоты по дереву. Здесь приводится письмо ярославского губернатора Алексея Яковлевича Фриде председателю ростовской уездной земской управы, из которого можно почерпнуть много дополнительных сведений об этом резчике, сам он, правда, ошибочно назван Леозоровым.

Из письма становится известно, что у Левозорова есть в Ростове своя мастерская, которая находится в трудном положении, а сам он назван прекрасным мастером, резные рамки которого, сделанные им для В.В. Верещагина "...обратили в Париже общее внимание изяществом и тонкостью работы..." Из этого письма также становится известно, что часть работ Левозорова находится в Ростовском музее.

Обращение к печатным материалам, связанным с Ростовским Музеем Церковных Древностей, расширяют более представление о другом ростовском резчике - В. Л. Никольском.

Из протокола торжественного собрания при освящении Белой Палаты в Ростове Великом в 1883 г.3 мы узнаем, что резчики Никольский и Семенов поставили в музей резную мебель. А из протокола торжественного собрания по случаю освящения храма Григория Богослова в Кремле становится известным, что Никольский выполнил для этой церкви иконостас, царские врата и клиросы. Царские врата представляли собой копию с царских врат ц. Иоанна Богослова на реке Ишне, также как и весь иконостас был сделан подобным иконостасу этой церкви, поскольку прежний иконостас не сохранился, а клиросы, с небольшими изменениями в колоннах были сделаны по образцу клиросов церкви Иоанна Богослова в кремле4.

Эта работа Никольского всеми отмечалась как высокохудожественная. А в 1885 г. за эту работу он был удостоен представления Великому Князю Владимиру Александровичу, посетившему Ростов в июне этого года. Временная Комиссия по возобновлению древних Кремлевских зданий преподнесла Великому Князю также собрание видов возобновленных зданий Ростовского Кремля и снимков с некоторых предметов Музея Белой Палаты, вложенное в альбом из дубового дерева, ввиде старинного сундучка, с металлическою прозрачною отделкой, под которой проложена цветная кожа; альбом этот, как писали тогда: "весьма художественной работы" также был выполнен Владимиром Лаврентьевичем Никольским5.

На этом заканчиваются сведения, почерпнутые в дореволюционных изданиях.

Более полную картину дают нам архивные источники. К их числу относятся приходо-расходные книги Музея Церковных Древностей, материалы Комиссии по восстановлению древних кремлевских зданий, археологической комиссии, школы резьбы и позолоты по дереву, а также к ним примыкает переписка между В.В. Верещагиным - известным художником баталистом и Иваном Александровичем Шляковым - одним из основателей музея.

Последняя содержит наиболее разносторонние сведения о ростовских резчиках.

Специфичная для эпистолярного жанра открытость, эмоциональность человеческих чувств и отношений способствует здесь тому, что называемые в письмах Верещагиным имена резчиков перестают быть абстрактными, обрастают живой плотью человеческих поступков и взаимоотношений.

Верещагин общался с ростовскими резчиками на протяжении периода с 1888 по 1894 гг., размещая среди них свои заказы на рамы и мебель.

Нужно сказать, что все ростовские резчики, с которыми он имел дело, отличались строптивостью нрава и неуступчивостью характера. Степень мастерства их не всегда в одинаковой степени удовлетворяла заказчика, но за некоторыми он признавал высокий профессионализм. Из писем Верещагина мы получаем представление о бытовой стороне жизни ростовских резчиков, о том как строились взаимоотношения мастера и заказчика, исходя из чего оценивался труд резчиков. А именно: цена устанавливалась за аршин резьбы и стоимость определялась в зависимости от размеров и степени сложности работы. Если узор представлял собой разновидность народной резьбы, то цены были значительно ниже: "...Вы можете заплатить Ефрему что Вам угодно, - замечает Верещагин в письме Шлякову от 28 марта 1990 г., - ...но думаю все-таки что более 60 рублей давать - значит баловать его. Я узнал, что этого рода работы по простому дереву (не дуб, не орех напр.) не дороги и хоть бы дуга резная вся сверху донизу крытая и прекрасным и чистым узором - но не много сравнительно дороже дуги раскрашенной"6.

В системе оплаты необходим учитывать также возможности заказчика. Заказы Верещагина оплачивались явно дороже обычной платы. Музей свои заказы оплачивал значительно дешевле. Например, за резьбу рамки с позолотою музей заплатил М.Д. Левозорову 10 руб., а самая маленькая рамка для Верещагина размером 8 х 6 вершков стоила 25 рублей. А рама среднего размера обходилась ему по 500 рублей7. Хотя, возможно, что рама для музея была значительно проще по исполнению. К сожалению, определенней судить об этом нельзя, так как ни одной музейной рамы этого времени не сохранилось.

Судя по всему, каждый мастер имел свои рисунки орнаментов, но если они не устраивали заказчика, мог сделать по предложенному образцу8.

В среде резчиков существовала, видимо, некоторая специализация. Так, выделялись иконостасные мастера. Последние, вероятно, представляли собой более высокую имущественную, а возможно, и профессиональную ступень. Это можно предположить на основании письма Верещагина от 31 января 1890 г. Верещагин пишет: "Как видите Вашему люду честному работы будет по самую бороду, лишь бы они не зазнались и не полезли опять добровольно в хомут иконостасных мастеров"9.

Вероятно, что именно к таким иконостасным мастерам относился упомянутый выше Владимир Лаврентьевич Никольский. В Ростове он имел свою столярную мастерскую, где содержал 7 рабочих10.

С одной стороны, о том, что он был иконостасным мастером, говорит перечень его работ на Ростовской выставке 1880 г., а с другой, единственная известная нам сохранившаяся работа - это также иконостас.

В перечень сохранившихся резных работ, выполненных Никольским в церкви Григория Богослова в Кремле, помимо царских врат, входят обрамления икон двух нижних ярусов, полоса орнамента в промежутке между первым и вторым ярусами, полоса резных элементов под иконами нижнего яруса, а также резной орнамент колонн алтарных проходов. Все перечисленные выше орнаментальные полосы выполнены в технике сквозной резьбы и являются накладными. Орнамент же выступающих на 3/4 колонн, выполнен в технике глухой резьбы.

Согласно процитированным выше документам, работы в церкви Григория Богослова носили копийный характер, вместе с тем, сравнивая интерьер кремлевской церкви и интерьер церкви Иоанна Богослова на реке Ишне, можно убедиться, что между ними не так много сходства. А, если сравнить царские врата обеих церквей, то и здесь разница очевидна: если в размерах, пропорциях, орнаментальных мотивах царские врата действительно представляют собой копии, то в прочтении характера орнамента они значительно отличаются.

Повторяя извивы орнамента трехсотлетней давности, Никольский отходит от той значительной степени стилизации, которая присутствует в древнем образце, которая позволяет органично слиться орнаменту с деревянной основой не только технически, но и зрительно. Напротив, через небольшие изменения в пластической трактовке, он привносит в орнамент объем, энергию движения, зрительно отрывающие орнамент от основы и придающие ему самостоятельность, самоценность, несмотря на то, что техника остается прежней - это глухая резьба.

В музейных документах имя Никольского упоминается с 1883 вплоть до 1905 г. За этот период им были выполнены образцовая витрина для хранения вещей в палате, два шкафа для книг и рамки; им были сделаны 3 кресла для Белой Палаты, витрины, золоченая рамка, резьба и позолота З-х грифоно-орлов (так указано в музейных документах) к шкафам музейским, а также письменный стол и рамы для картин, пожертвованных В.Л. Мордвиновым. Судьба этих вещей пока неизвестна.

Нужно сказать, что выступая в роли подрядчика, Никольский выполнял в кремле не только работы, связанные с резьбой. Так, в делах Ростовской Археологической комиссии за апрель 1885 г. сохранилась смета за подписью Никольского на изготовление лестницы для входа в церковь Спаса на Сенях"11.

Изученные документы позволяют назвать около 16 фамилий ростовских резчиков. Кроме упомянутых выше двое Дубовых, Семенов, Шухвостов, Рахманов, Мясников, Кудрявцев, Чебоксаров, Красотин, Меркулов, Чистяков, Солярский.

Большая часть их упоминается в музейных документах, поскольку на долгие годы музей становится для них постоянным заказчиком.

Работы, которые выполняли резчики при музее, специфичны: это поправка (как писали тогда) - иными словами - реставрация древних образцов, изготовление рам для различных нужд и изготовление музейной мебели. Музейная мебель подразумевала под собой не только витрины, так в расходах за 1892 г. значится оплата счета Петра Федорова Дубова за резное кресло12.

Музейная мебель почти не сохранилась, за небольшим исключением. Она считалась хозяйственным инвентарем и по мере старения уничтожалась. О сохранившейся же сведения собрать очень сложно, поскольку неизвестна дата ее поступления в музей, трудно соотнести ее поэтому и с записями в приходо-расходных книгах, поскольку в тех почти отсутствует описание.

Однако относительно некоторых витрин можно высказать несколько предположений. Так, 15 декабря 1888 г. Ивану Артемьевичу Комарову был оплачен счет за работу витрин, копированных с древних образцов резных ящиков13.

Среди экспонатов музея сохранился свечной ящик XVII века, богато украшенный выемчатой резьбой14. Происхождение его неизвестно. Известно только, что он поступил в собрание музея в период между 1883 -1887 гг. Сохранилась также одна из старых витрин Музея Церковных Древностей. Последняя, с поправкой на материал, инструмент и назначение, является копией этого свечного ящика.

В музее сохранился также шкаф и часть витрины, которые украшены аналогичными мотивами. А на старых фотографиях можно увидеть несколько витрин, украшенных подобными мотивами. Сравнив их, становится очевидным, что все эти орнаменты являются производными от орнамента на свечном ящике.

Трудно сказать, выполнял ли Комаров резную отделку. В музейных документах он проходит как столяр и подрядчик, в письмах Верещагина он также назван столяром. Поэтому вполне возможно, что резьбу выполнял другой мастер, например, Ефрем Базин. О нем речь пойдет ниже.

В ноябре того же 1888 г. было "отдано по счету" резчику Ф.А. Чистякову за резьбу символических изображений для витрин музея 18 рублей15.

Можно предположить, что речь идет о витринах, подобных той, что сейчас находится в реставрационной мастерской музея. На фризе этой витрины находятся резные вставки с изображением крылатого льва, двуглавого орла, а также льва и коня по обе стороны от вьющегося растения.

Касаясь вопроса изготовления резной мебели в Ростове, необходимо упомянуть имя Ефрема Николаевича Базина. Имя это известно как по музейным документам, так и по письмам В. В. Верещагина.

С 1889 по 1894 гг. Базин выполнял заказы художника на мебель. Для его московского дома в разное время он выполнил не менее 14 шкафов разного размера.

Какого характера был орнамент резной отделки частично было уже упомянуто выше. К этому можно добавить еще несколько отрывков из писем: "...Ефрему, надеюсь, Вы не даете более 60 рублей? Право не стоит - целый крестьянский дом покроют Вам такою резьбою за 25 рублей"16. В письме от 28 марта 1890 г. он замечает, что цена на резьбу была поднята из-за замеченного увлечения Верещагина и Шлякова прелестью и простотой простонародных рисунков17. В планах отделки лавок для московского дома он замечает, что "...от лапок почти до полу можно пустить тот узор, что у вас на старом столике-витрине"18. Покрыта мебель была в "ореховый" цвет19.

Наиболее интересной и в то же время загадочной личностью в свете изученных документов предстает Михаил Дмитриевич Левозоров. Суммируя все сведения о нем, содержащиеся в архивных и печатных источниках можно сказать о кем следующее: он был мещанином города Ростова и по предварительным данным умер в 1891 г.20 в возрасте 51 - 53-х лет. В Ростове имел свою мастерскую и штат рабочих21. Отличался высоким мастерством как резчик и как рисовальщик, что можно заключить по отзывам Стасова и Верещагина.

В архиве Шлякова находится письмо В.В. Стасова А.А. Титову. Оно относится к периоду работы Стасова над изданием "Славянский и восточный орнамент" и помечено 25 февраля 1885 г.22. Хочется здесь привести его полностью: "Что касается рисунков Левозорова, то они так превосходны, что все знающие на них любуются, и по окончании работы я их подарю в один из художественно-промышленных музеев и там они будут выставлены в орнаментальном отделении.

Я, конечно, вовсе не имел надобности в такой массе их для моего издания, места нет. Поэтому мне и тратить понапрасну деньги за непотребные мне вещи - досадно и накладно, несмотря на все это, цена Левозорова (сама по себе взятая, независимо от моего издания) слишком ничтожна. Вы знаете что за подобные вещи взяли бы здесь или в Москве? По крайней мере по 10 рублей за каждый такой листок - так они сложны, многодельны и превосходно выполнены! И Вы, извините меня Андрей Александрович, напрасно называете Левозорова "мастеровым". Нет, он не мастеровой, а превосходный художник-рисовальщик, и я не знаю, где он так научился! Не был ли он в Московской Строгановской школе?"22.

Известно, что в музее Левозоров также выполнял некоторые работы, связанные с рисованием. Так из документов за 1885 г. выяснено, что М.Д. Левозоровым "поправлены" Остромирово евангелие, древняя икона, а также выполнен "плановой" рисунок123.

Как резчика, его более всего характеризуют письма Верещагина. Так, в 1889 г. из Парижа он пишет: "Работу Левозорева здесь хвалили..." Позднее в письме он просит, чтобы Левозоров написал ему свидетельство, что рамка, которую В.В. Верещагин высылает из Парижа выполнена им в Ростове. Это было необходимо для того, чтобы она не облагалась пошлиной как работа иностранного мастера24.

Эти отрывки дополняют слова ярославского губернатора из уже упомянутого выше письма. Письмо это очевидно явилось следствием разговора Верещагина с ярославским губернатором летом 1890 г.: "Я крепко накрепко говорил Алексею Яковлевичу насчет росписи Белой палаты и устройстве школы резьбы и позолоты с Левозоровым как учителем и Вами как директором"25.

Относительно того, какие именно рамы были выполнены Левозоровым можно предположить, что подлинные рамы, сохранившиеся на картинах "Иконостас церкви Иоанна Богослова на реке Ишне близ Ростова Ярославского" и "Перед исповедью на паперти сельской церкви" (интерьер той же церкви, обе хранятся в Русском музее), являются работой этого мастера. Деловые отношения художника с Левозоровым поддерживались до лета 1889 г., затем они прерываются, так как Верещагина не устраивала медлительность в исполнении заказов. Но, по-видимому, Верещагин по-прежнему считал Левозорова лучшим мастером в Ростове, поскольку предлагал его в качестве преподавателя в вышеупомянутую школу.

В музейных документах имя Левозорова упоминается еще в связи с выполнением им орнаментов, бывших на карнизах и стенах Белой Палаты, резанных на дереве (не сохранились), а также "поправкой" З-х серафимов26.

После смерти М.Д. Левозорова для преподавания в открывшейся в 1889 г. школы резьбы и позолоты по дереву был найден другой мастер - Иван Абрамович Солярский. Как сказано о нем в документах школы: "образования нисшаго, обучался ремеслу в Москве, имеет свою мастерскую". Ничто, на наш взгляд, не может так характеризовать лицо мастера, как работа его учеников, да к тому же в первый же год обучения.

В фондах музея хранится великолепно исполненная головка херувима (горельеф, №Ц922/735) с надписью на обороте: "От преподавателя резного искусства Ив. Абр. Солярского Его Высокоблагословению О. Протоиерею Александру Пречистенскому.

Копировали ученики под руководством преподавателя 2 дек. 1899 г.".

Таким образом, в конце прошлого столетия в Ростове проживало значительное число резчиков по дереву. Многие из них обладали высоким профессиональным мастерством, владели различными техниками: сквозная, глухая, выемчатая, рельефная резьба. Они применяли свое умение в различных областях быта: это и резная мебель, иконостасы, киоты для икон, ларцы, рамы, декоративные блюда. Не случайно поэтому в 1889 г. в Ростове была открыта школа резьбы и позолоты по дереву.

  1. Титов А. Подробный отчет о Ростовской выставке 1880 года. Очерк живописи по финифти в Ростове. Ярославль, 1880. С. 81 - 83.
  2. Журналы Ростовскаго уезднаго земскаго собрания. Очередная сессия 1890 г. Экстренное заседание 7 февраля 1891 г. Ярославль, 1891. С. 144 - 145.
  3. Протокол торжественнаго собрания при освящении Белой Палаты в Ростове-Великом. Ярославль, 1883. С. 7.
  4. Протокол торжественнаго собрания 28 октября 1884 г. в г. Ростове-Великом. Ярославль, 1884. С. 6 - 7.
  5. О пребывании Великаго Князя Владимира Александровича в Ярославской губернии 2, 3 и 4 июня 1885 года. Б. м., б, г. С. 20, 22.
  6. ГАЯО, Коллекция рукописей. № 285.
  7. Там же. Л. 82, 259; РФГАЯО, Ф. 103. Оп. 1. Д. 3.
  8. ГАЯО, Коллекция рукописей. № 285. Лл. 110 об., 150, 253.
  9. Там же. К. 143 об.
  10. РФГАЯО, Ф. 2. Оп. 1. Д. 204. Лл. 47 об.- 48.
  11. РЯАХМЗ. А-330.
  12. РФГАЯО, Ф. 103. Оп. 1. Д. 5.
  13. РФГАЯО, Ф. 103. Он. 1. Д. 3.
  14. РЯАХМЗ. Инв. № Д-345.
  15. РФГАЯО, Ф. 103. Оп. 1. Д. 3; РЯАХМЗ, А-34.
  16. ГАЯО, Коллекция рукописей. № 285. Л. 145.
  17. Там же. Л. 150.
  18. Там же. Лл. 163 - 164.
  19. Там же. Л. 335.
  20. РФГАЯО, Ф. 2. Оп. 1. Д. 28.
  21. Журналы Ростовскаго уезднаго земскаго собрания. Очередная сессия 1890 г. Экстренное заседание 7 февраля 1891 г .Ярославль, 1891. С. 144 - 145.
  22. ГАЯО, Коллекция рукописей. № 285.
  23. РЯАХМЗ, А-17. Л. 41.
  24. ГАЯО, Коллекция рукописей. № 285. Л. ЗЗоб
  25. Там же. Л. 166; РЯАХМЗ. А17. Л. 2.
  26. РФГАЯО, Ф. 60. Оп. 1. Д. 2. Лл. 22 об - 23.

Основное назначение вкладных книг С.Б. Веселовский видел в хронологической фиксации поступивших в монастырь вкладов вотчинами, деньгами, иконами, вещами, скотом, хлебом и т. д.1. Книги также являлись юридическими документами, содержавшими информацию о монастырской собственности; в них вносились сведения, использовавшиеся при проведении определенных церковных служб2. Специалисты широко привлекают эти памятники в исследованиях по социально- экономической истории и культуре России ХVI - ХVIII вв3. Вместе с тем вкладные книги до сих пор остаются источниковедчески малоизученными; нуждаются в уточнении вопросы их происхождения, структуры, формуляра, достоверности.

Не были предметом специального изучения вкладные книги переславских монастырей. Известные нам три вкладные книги Никитского, Троице-Данилова и Федоровского монастырей хранятся в Санкт-Петербургском филиале Института российской истории (Кол. 115)4. Самая ранняя из них - федоровская вкладная книга 1592/93 г. (№ 170, далее ФВК).

Переславский Введения Пречистой Богородицы и святого великомученика Федора Стратилата (общепринятое сокращенное название - Федоровский) монастырь, согласно одной из легенд, был основан в начале XIV в., точная же дата его возникновения неизвестна. До 1667 г. он был мужским, затем обращен в женский. В 50-е годы XVI в. монастырь привлек внимание Ивана IV, сделавшего в обитель щедрые пожертвования. Особую известность обитель приобрела в конце XVII - начале XVIII в., когда превратилась в место насильственного заточения женщин и их принудительного пострижения. Одновременно здесь проживали несколько монахинь, не потерявших связей с внешним миром и сохранивших отношения с двором и которым дозволялось не придерживаться строго монастырского устава5. Монастырь неоднократно посещали Петр I и члены его семьи, давшие в него значительные вклады. Монастырь был упразднен в 1923 г.

Сохранившаяся федоровская вкладная книга содержит сведения за вторую половину XVI - начало XVIII вв. Это рукопись форматом в 1° на 104 листах (заполнено 66), пагинация начала XX в., филигрань - кувшинчик с ручкой и литорами 1Н6. Первые записи (введение, предисловие, описание вкладов второй половины XVI в.) выполнены одним почерком полууставом. Позднейшие сделаны различными почерками и чернилами полууставом и скорописью. Книга, согласно записи в предисловии, была начата в 1592/93 г. и оставалась действующей до 1733 г. (дата последнего вклада).

Сами составители ФВК объяснили ее появление желанием увековечить "государевы дачи или кто что инои в монастырь давали и вперед кто что даст, чтоб забвенно не было ничто", поскольку до этого времени книги "дачные" в обители отсутствовали, и стало "беспаметно, что давали в монастырь цари Иван Васильевич и Федор Иванович"7. Не исключено также, что одной из основных причин, побудивших братию взяться за составление вкладной книги спустя десятилетия после решения Стоглавого собора 1551 г., установившего обязанности монастырей по выявлению и учету вкладов и поминаний по вкладчикам, было описание земель Переславского уезда.

ФВК состоит из введения, обосновывающего необходимость благотворительности в пользу монастырей и поминаний по умершим; предисловия, указывающего на причины создания книги и источники первых записей; собственно записей вкладов. Первоначально их предполагалось систематизировать весьма традиционно, по социальному положению складчиков. Для этого были выделены следующие разделы: царские вклады; "дачи князей и бояр, детей боярских"; "вклады братские Федоровского монастыря старцев"; "дачи монастырских слуг и сторонних людей всяких". Внутри разделов записи должны были вестись по хронологии, по монастырским игуменам. Но выдержать подобную систематизацию не удалось уже в записях 20-х годов XVII в. (так, например, в "дачи боярские" начали вноситься в это время вклады царя Михаила Федоровича и его семьи, там же оказался вклад посадского человека и т. д.). С середины XVII в. все вклады стали записываться в хронологической последовательности, независимо от социальной принадлежности вкладчиков.

Устойчивого формуляра для фиксации вкладов XVI в. в книга нет. Он установился в основном в записях поступлений после Смуты и включал дату (часто неполную), имя игумена в это время; имя вкладчика, а иногда и имя того, по ком давался вклад; затем описание вклада и его цель (поминание, погребение, пострижение); в некоторых случаях Указана судьба вклада.

Принято считать, что в основе вкладных книг - акты, писцовые и копийные книги, описи ризниц и другие документы8. Источники ФВК, видимо, иные: как сказано в предисловии, келарь Варсунофей и казначей Арсений по решению братии расспрашивали "старых старцов и всеи братьи с собору, кто что вспомнит, и тому уложа написали книгу"9. Обращение к памяти монахов было вынужденным, так как в монастыре не оказалось письменных данных даже о царских вкладах ("писма нету никакова").

Насколько замечания составителей книги отражали реальный состав монастырского архива, сказать сложно. Неясно, куда могли исчезнуть в конце XVI в. некоторые документы, в том числе и жалованные грамоты. Причем пропажа части из них, видимо, была временной, так как в описях обители второй четверти XVII в. жалованные грамоты Василия III, Ивана Грозного, Федора Ивановича и Бориса Годунова зафиксированы. Стихийные бедствия в монастыре за это время неизвестны, военные действия тоже не велись. И тем не менее, часть материалов архива была недоступна составителям ФВК или на какое-то время затерялась. Имеется примечание под записью вклада федоровского игумена Рафаила за 1622 / 23 г. со словами, что при этом настоятеле "сыскалися вотчиные грамоты, и тарханную грамоту государь пожаловал при нем же"10. В описи 1641 г. также указано, что одну из федоровских грамот Ивана IV нашел келарь Горицкого монастыря в Москве у подьячего Василия Толмачева11. В цитированных словах можно увидеть подтверждение предположению о пропаже актов и их позднейшем обнаружении. Но вероятнее, что эти находки связаны с событиями Смутного времени, когда монастырь серьезно пострадал и вынужден был восстанавливать не только постройки, но и права на собственность.

Записи вкладов, данных в монастырь до появления вкладной книги, лаконичны, их цель определена обобщенно или вовсе отсутствует, нет каких-либо ссылок на другие документы. Вклады Ивана IV объединены в одной записи без разбивки на отдельные "дачи", подробного описания, традиционных воспроизведений фрагментов жалованных грамот, условий и дат. Пожертвования Ивана Грозного внесены в ФВК выборочно (судя по описям), пожалования Василия III не упоминаются в ней вообще. Содержание первых записей и история с пропавшими актами позволяют предположить, что составители действительно могли пользоваться только устными воспоминаниями старцев и в начале работы Над ФВК не располагали другими источниками.

Вкладов XVI в. в книге немного. Первыми записаны пожертвования Ивана IV. В честь рождения сына, царевича Федора, царь "изобрел... в Переславле-Залесском за посадом монастырь особняк Федора Стратилата во имя ангела сыну своему Федору и велел... тот монастырь устроить... и церковь... Федора Стратилата камену поставил и украсил образы и пеленами, и книгами, и ризами, и всякою церковною утварью, и трапезу камену заложил, и келии многые поставил, и монастырь оградил...". Царь, заново отстроив обитель, также пожаловал туда новые земли (с. Ивановское и Петровское, подмонастырская Слободка), пятьсот рублей, одежду и посуду по сыну Ивану (очевидно, после его гибели)12. Царь Федор Иванович дал в монастырь 12 кобылиц и дворцовое село Ильинское и установил кормы по отцу, матери и брату. Факт пожалования царями вотчин, указанных в ФВК, подтверждается монастырскими документами второй половины XVI в. и описями XVII в13. В память о царе Федоре Борис Годунов пожертвовал двести рублей. Он также сделал вклад по своей сестре царице Ирине Федоровне, лист с описанием которого не сохранился, и пожаловал "старую тарханую грамоту царя... Федора Ивановича"14.

Другие пожертвования в это время были значительно скромнее. Это в основном деньги в сумме 1 - 5 рублей, зерно, сено и скот. Постоянным вкладчиком в последнюю треть XVI в. был келарь монастыря старец Варсунофей Гончаков, очевидно, один из составителей книги. Его вклады записаны очень подробно, помещены в одном месте в хронологической последовательности (по монастырским игуменам). Келарь, в частности, "зделал келью с комнатою своими денгами, стала восмь рублев с полтиною"15. "Посадский человек Пятой, прозвище Питух, дал лавку свою с местом в городе Переславле"16.

Среди немногочисленных вкладчиков времени Смуты - казак Трофим Васильев сын Ванюшин, пожертвовавший лошадь в 1610 / 11 г. При том же настоятеле и, судя по почерку, в это же время, преставился казак Зимовий, давший в обитель "полтрети рубля"17. Внимание к монастырю усилилось позднее. Так, несколько сот рублей поступило в 20-е годы XVII в., когда здесь велись строительные работы. В 1622 / 23 г. по указу царя игумен Рафаил "монастырь огородил и в церкви образы все поновил". На деньги царя, княжны Мстиславской, переславского воеводы И. Селунского, самого игумена "построили" "кельи игуменские и братцкие" и "храм большой покрыли". При Рафаиле же "храм поставили теплой, два престола Введение Богородицы да Николы Чюдотворца с трапезою да святые ворота"18. На личные средства Рафаила были сделаны пять крестов на "большой храм". В 1638 г. царь Михаил Федорович дал в монастырь семь золотых. Он также установил в нем кормы по отцу и матери.

В середине XVII столетня охотнее жертвовали церковные облачения, литургические предметы, книги, скот, стройматериалы. Средние размеры денежных вкладов почти не изменились, но их стало меньше. Так, евангелие, минею и псалтырь вложил в монастырь царь Алексей Михайлович; 20 рублей дал боярин кн. А.М. Львов, 15 рублей поступило по околничему кн. С.П. Львову; ризы пожертвовал боярин кн. И.Б. Репнин. Основную массу вкладчиков составляли монастырская братия, мелкие переславские вотчинники, представители посада, крестьяне. Судя по ФВК, монастырь не имел постоянных покровителей, поддерживавших его на протяжении длительного времени (в отличие, например, от переславского Горицкого монастыря). Здесь почти нет записей о вкладчиках, принадлежавших к одному роду. Исключение составила семья Тяпкиных, вклады четырех членов которой внесены в книгу в 20 - 50-е гг. XVII в.

Самым частым условием вкладов было поминание родственников с записью их имен (а после смерти и имени вкладчика) в синодики: "в просфиромисалной", "литейной и подстенной", только в "литейной" или просто "в синодик". Определенной цены за включение имен в синодики в монастыре, очевидно, не было, так как это требование встречается при вкладах и в 2 рубля, и в 30 рублей. Не был установлен и размер вклада при пострижении.

Значительные вклады стали поступать в монастырь в конце ХVII - начале XVIII в. В это время немалые пожертвования были получены от царской семьи. В 1703 г. "две тысячи денег" пожаловала сестра Петра I царевна Наталья Алексеевна, и на те деньги была "построена церковь теплая" во имя Введения Богоматери с приделами св. мучеников Адриана и Натальи19. Согласно ФВК, цари Петр Алексеевич и Иван Алексеевич вложили в монастырь в конце XVII в. 100 рублей, ризы, стихарь, орарь и орариновые кружева "с городами", медное паникадило и серебряное кадило, "двери царские, дело столярное, позолочены", семь белых медных лампад20. Известны также данная царей на московское дворовое место (1693 г.), денежные пожертвования царевны Натальи Алексеевны на строительство церкви Казанской Богоматери, вклады литургическими предметами цариц Прасковьи Федоровны и Натальи Кирилловны, не внесенные в ФВК. Посещения монастыря царем Федором Алексеевичем тоже не нашли отражения в книге.

Особое место в Федоровской обители монахини, Натальи Взимковой, дочери дьяка царицыной Мастерской палаты И.Д. Взимкова, подтверждают и ее вклады, частично записанные в ФВК. Среди них - евангелие напрестольное стоимостью в 600 рублей, иконостас в соборную церковь ценою 500 рублей, ризы, стихари и т. д., а также средства на ремонт ограды и устройство пруда21. Условие - "молится за государево здравие, а государыню царицу Наталию Кириловну поминать да родителей еях Иоанна, Евдокии, Петра, Александры и всех сродников" (подобное требование н поминальный список для ФВК являются исключением).

Распространенными в эти годы были вклады по 100 рублей. Среди вкладчиков глава Пушкарского приказа боярин кн. Ф.С. Урусов, "великокого государя уставщик" С.И. Уваров, "построивший" паперти в соборной церкви в 1704 г.; княгини Козловские. Прибыльщик Петра I А.А. Курбатов в 1720 г. дал в монастырь 40 рублей серебряных и 5 золотых (за этот вклад постригли "рабу его Христину")22.

В первую четверть XVIII в. в монастырь были также пострижены постельница царевны Марфы Алексеевны Анна Клушина; А.Ф. Ягужинская, жена генерал-прокурора Сената П.И. Ягужинского; жена И.П. Мусина-Пушкина Наталья Юрьевна. Но их имен нет в ФВК. Не упоминается в книге и строительство, которое велось в монастыре в конце XVII в., не записаны и целевые вклады на эти работы. Фиксация пожертвований в ФВК в конце XVII - начале XVIII в. не отличалась системностью и полнотой. Очевидно, часть их регистрировалась в других документах, ссылки на которые во вкладной книге отсутствуют. В 1733 г. в ФВК сделали последнюю запись - о вкладе полковника И.И. Головина. Суди по монастырским описям, новой вкладной в обители не завели, а вклады, видимо, стали вносить в приходно-расходные книги, "Церковные и хозяйственные описи".

Как и другие монастырские вкладные книги, ФВК служит источником по экономической истории, культуре, генеалогии, исторической географии России и представляет интерес прежде всего для истории Федоровского монастыря. Так, она является основным источником по составу федоровских вкладчиков с начала XVII в. до 70-х годов XVII в. (данные за вторую половину ХVI в. и конец XVII - начало XVIII в. отрывочны). ФВК содержит сведения о строительных работах в обители и источниках их финансирования, составе ризницы и библиотеки, указания на время создания и "поновления" ряда икон и иконостасов в монастырских церквях второй половины ХVI - ХVII в. Однако изучать текст книги необходимо с привлечением не только письменных, но и вещественных источников, работая совместно с историками искусства и архитекторами-археологами.

  1. Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 30 - 31.
  2. Клитина Е.Н. Вкладные книги Троице-Сергиева монастыря // ТОДРЛ. 1971. Т. 24. С. 292.
  3. См., напр.: Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев: Зимин А.А. Реформы Ивана Грозного: Очерки социально-экономической и политической истории России середины XVI в. М., 1960; Ивина Л.И. Крупная вотчина Северо-Восточной Руси в конце XIV - первой половине XVI в. Л.. 1979.
  4. См. о них: Левицкая Н.В. Монастырские вкладные книги Переславля-Залесского // Реализм исторического мышления: Проблемы отечественной истории периода феодализма: Чтения, посвященные памяти А.Л. Станиславского. М., 1991. С. 152 - 154.
  5. См. об этом: Свирелин А.И. Переславский Федоровский женский монастырь. Владимир, 1903: Левицкая Н.В. К истории переславского Федоровского монастыря в конце XVII - начале XVIII в. // Труды Всероссийской научной конференции, посвященной З00-летнему юбилею отечественного флота. Переславль-Залесский. 1992. Выл. 1. С. 131 - 136.
  6. Аналогичный знак по альбому Н.П. Лихачева датируется 1594 г. См.: Лихачев Н.П. Палеографическое описание бумажных водяных знаков. СПб., 1899. Ч. 3. № 1953.
  7. Архив СПФ ИРИ РАН. Кол. 115. № 170. Л. 12.
  8. См., напр.: Ивина Л.И. Вкладная и кормовая книга Симонова монастыря // Вспомогательные исторические дисциплины. Л.. 1969. С. 229 - 240. Клитина Е.Н. Вкладные книг Троице-Сергиева монастыря.
  9. Архив СПФ ИРИ РАН. Кол. 115. № 170. Л. 12 об.
  10. Там же. Л. 19 об.
  11. РФ ГАЯО. Ф. 326. Оп. 1. № 2. Л. 21 об.
  12. Архив СПФ ИРИ РАН. Кол. r15. № 170. Л. 12 об. - 13. Вероятно, данная запись послужила причиной путаницы во времени основания монастыря: глагол "изобрел" понимался некоторыми исследователями как "основал", и датой основания обители называли середину XVI в.
  13. См., напр: РФ ГАЯО. Ф. 326. Оп. 1. № 2. Л. 19 об. - 21 об.: Архив СПФ ИРИ РАН. Кол. 102. Карт. 1. № 237; Обзор "грамот коллегии экономии: Кострома "с товарищи" и Переславль-Залесский // Сост. С Шумаков. М., 1917. Вып. 4 № 1454, 1455
  14. Архив СПФ ИРИ РАН. Кол. 115. № 170. Л. 14
  15. Там же. Л. 21.
  16. Там же. Л. 18.
  17. Там же. Л. 30 - 30 об.
  18. Там же. Оценка этих и других подобных сведений возможна при комплексном изучении вопроса (археологические работы, архитектурно-искусствоведческий анализ памятников, сохранившихся до нашего времени, технико-технологические исследования, данные других письменных источников). Так, например согласно ФВК, Иван IV заложил в монастыре каменную трапезную, а по описи 1641 г. - "трапеза деревянный рубленная". А "построить" могло означать "доделать, привести в порядок, благоустроить".
  19. Архив СПФ ИРИ РАН. Кол. 115. № 170. Л. 61
  20. Там же. Л. 54 - 54 об.
  21. Там же. Л. 58 об. Некоторые из книг и литургических предметов со вкладными надписями царей Петра Алексеевича и Ивана Алексеевича, Н.И. Взимковой, упоминаемые в ФВК и не указанные в ней, хранятся сейчас в Переславль-Залесском историко-архитектурном и художественном музее-заповеднике.
  22. Архив СПФ ИРИ РАН. Кол. 115. № 170. Л. 56 - 64

В настоящем сообщении рассматривается одна из категорий ремесленников ростовского посада - каменщики и кирпичники. Каменщиками на Руси называли строителей, производящих различные работы из камня и кирпича, кирпичниками - изготовителей кирпичей. Во второй половине XVI в. эти строительные ремесленники были выделены в особую категорию записных ремесленников для обеспечения рабочей силой строительства крупных оборонительных и других сооружений. Записные каменщики и кирпичники, жившие на посадах, освобождались от посадского тягла и могли заниматься различными другими ремеслами, но в летнее время они должны были являться в Москву, в Приказ каменных дел, который распределял их по местам казенных работ. (Известно, например, что ростовские каменщики и кирпичники, в 1670 г. участвовали в строительстве гостиного двора в Архангельске)1. Освобождение от посадского тягла было подкреплено и Уложением Алексея Михайловича 1650 г.: "к... городовым записным каменщикам и кирпичникам... по прежнему в каменщиках и кирпичниках, а в посады их не имать".

Среди каменщиков и кирпичников в XVII в. следует различать каменных дел мастеров, обжигальщиков, рядовых каменщиков и кирпичников, и ярыжников. Каменных дел мастера - это наиболее квалифицированные строители, руководители артелей. Обжигальщики - это мастера по изготовлению кирпичей, которым подчинялись простые кирпичники; ярыжниками называли чернорабочих. Среди ремесленников ростовского посада в переписных книгах XVII в. значатся только рядовые каменщики и кирпичники. В отличие от мастеров рядовые каменщики и кирпичники в период строительных работ денежное жалование не получали. Им выдавали лишь, поденный корм - 8 денег в день2.

Первое упоминание о ростовских каменщиках и кирпичниках XVII в. находим в дозорной книге Ростова 1619 г., которая зафиксировала положение ростовского посада после разорения Ростова поляками. В данном источнике отмечено 16 дворов каменщиков и кирпичников3. Здесь ни имена, ни места жительства данных ремесленников на посаде не обозначены. Эти сведения существенно дополняет выпись с писцовой книги 1624 г. с указанием новых дворовладельцев, выполненная в 1677- 78 гг4. Выпись показывает, что за несколько лет (с 1619 по 1624 гг.) количество каменщиков и кирпичников в Ростове увеличилось на 7 человек. В 1624 г. на посаде им принадлежало 22 двора, 1 изба и 40 земельных участков ("мест"). Выпись отмечает, что все дворы и земли данных ремесленников находились на "белых местах", т. е. не облагались государственным тяглом. Указанный источник называет имена ростовских каменщиков и кирпичников первой половины XVII в. Среди них отметим каменщиков и кирпичников, род которых прослеживается до конца XVIII в. Это Кречковы, Щеткины, Хухоревы. Выпись указывает, что среди записных ремесленников был шапошник - Родька Ермолин и саловолоны - кирпичники Алексеевы.

В середине XVII в., по переписной книге 1646 г., в Ростове было 18 дворов каменщиков и кирпичников, в которых проживало 39 человек ("с братьями, детьми и племенниками")5.

Прежде чем перейти к анализу источников второй половины XVII в., отметим, что переписные книги Ростова XVII Б. не отмечают наличие на ростовском посаде специальной слободы каменщиков и кирпичников. Их дворы и места были разбросаны по всей территории города. Так, например, дворы и места кирпичников и каменщиков отмечены в Горицкой и Троицкой десятне, "на Заровье", у "Семиона Столпника" и др. местах. А двор кирпичника Афоньки Акильева с. Пуришева находился в Пищальной слободе. Переписная книга Ростова 1646 г. прямо указывает, что дворы ростовских каменщиков и кирпичников находились на посаде и в слободах.

Переписные книги Ростова второй половины XVII в. дают нам следующие сведения о ростовских каменщиках и кирпичниках. В 1670-е годы на посаде проживало 20 каменщиков и кирпичников (среди них две вдовы), Многих записных ремесленников, как отмечают источники, "не стало" в результате моровой язвы 1654 г. Опустевшие "белые дворы и места" Распределились следующим образом. Большая часть из них осталась во владении самих каменщиков и кирпичников. Некоторые семьи смогли завладеть двумя и даже тремя дворами. Например, кирпичники Иван и Авдей Дыбакины имели шесть дворов. В двух дворах они проживали со своими семьями, один пустующий двор в Пищальной слободе сдавали в наем, а три пустующих двора (у монастыря Петра и Павла, у ц. Симеона Столпника и ц. Св. жен мироносиц) заняли под пашню. Вскопали огороды на опустевших "белых дворах" кирпичники Оска Бурлов и Томилка Сутыгин, пустующий же двор каменщика Петрушки Будилова остался "лежать в межах". Двумя пустующими дворами завладел город и представители духовенства. Так на месте, где находился двор каменщика Васки Веренина "поставил двор соборный дьякон Иван Павлов с. Ключарев", а на месте, где был двор кирпичника Богданки Репкина построен погреб кружечного двора. Если пустующие "белые дворы" (кроме 2-х) остались во владении записных ремесленников, то земельные места (17 ед.), оставшиеся без хозяев, правительство отдало на оброк городскому посаду и представителям церкви. (Посадским людям отошло 6 мест, соборным дьяконам и приходским священникам - 9). Каменщики и кирпичники крепко держались за землю, которая давала им определенную стабильность. Два строчных участка им удалось сохранить. На одном из них построили двор кирпичники Кречковы, другим завладел упоминавшийся уже кирпичник Иван Дыбакин. Но потеря значительных участков земли вынудила некоторых каменщиков и кирпичников занимать пустующие дворы посадских людей. Так, например, в выписи 1677-78 гг. встречаем такую запись: "Место дворовое с огородом бывало Ваньки Стрелки, пашет из оброку Ивашка Петров, про Ивашку сказали, что его не стало; а ныне тем местом владеют насильством каменщики и кирпичники"6. По всей видимости огородничество было вторым основным занятием ростовских записных ремесленников. Некоторые каменщики и кирпичники занимались и торговлей. В окладной книге торговых лавок Ростова 1691 - 92 гг. указывается, что в сапожном ряду две лавки принадлежали Ивану Дыбакину (Цыбакину). Обе лавки им были куплены (в 1658 и в 1688 гг.). В мясном ряду была лавка кирпичника Михаила Якимова7.

В конце XVII в., как отмечают исследователи А.Н. Сперанский, Н.В. Устюгов и др., записных каменщиков и кирпичников начинает вытеснять наемная рабочая сила. Правительству становится выгоднее производить строительные работы подрядным способом. Постепенно вывоз каменщиков и кирпичников заменяется денежной повинностью, т. е. с них брали деньги (по 2 рубля с человека)8, которые шли на подрядные строительные работы. В 1700 г. Каменный приказ был закрыт, а категория записных ремесленников упразднена. Правда записные каменщики и кирпичники исчезли не сразу. Еще в начале XVIII в. Канцелярия каменных дел, образованная вместо Каменного приказа, продолжала вывозить записных ремесленников из провинции. Так, например, в 1708 г. из Ростова были вывезены посадские каменщики и плотники на строительство Петербурга9. По-видимому, ростовские каменщики так и остались в новой столице, так как в переписных книгах XVIII в. они уже не значатся. То же самое произошло и с каменщиками Ростовского архиерейского дома. В одном из доношений казначея Ростовского архиерейского дома Филарета в Монастырский приказ прямо указано, что архиерейские каменщики с семьями были высланы в Петербург "на вечное житье". Всего из вотчин Ростовского архиерейского дома было вывезено 134 семьи каменщиков10. В отписке дьяка Луки Палицына в Монастырский приказ находим некоторые подробности отправки архиерейских каменщиков. На 10 человек им давалась одна подвода, за которую нужно было уплатить 3 рубля. На дорогу на каждого человека выдавались по пол-осьмины овсяной крупы и по пол-осьмины толокна11.

Итак, с начала XVIII в. каменщики на ростовском посаде не значатся. Что же касается ростовских кирпичников, то они продолжали числиться на посаде как особая категория, то есть они "по-прежнему оставались отверстанными от посада в отношении податных тягот"12, оставались на льготном пополнении. А.Н. Сперанский пришел к выводу, что окончательно записные ремесленники перестали существовать после выхода Указа 1722 г. об устройстве ремесленных цехов13. Это не совсем так. Действительно, записных ремесленников начали приписывать в цехи. Но процесс фактического образования цехов в России был сложным. В провинциальных городах ремесленные цехи возникли очень поздно. Так в Ростове цехи стали образовываться только в 1770 - 80-х гг.14. До этого времени ростовские кирпичники продолжали оставаться на ростовском посаде как особая категория: в городских ведомостях об уплате подушного оклада они записывались отдельно, как и ростовские кузнецы и сокольи помытчики, категории которых также являлись пережитками XVII в15.

В XVIII в. в Ростове проживало всего 5 семей кирпичников. В переписной книге Ростова 1749 г. названы семьи Кречковых, Хухоревых, Щеткиных, Васильевых, Козминых (всего мужского пола 15 человек)16. Фамилии Кречковых, Хухоревых, Щеткиных известны нам с XVII в., а Васильевы и Козмины записались в кирпичники в XVIII в. из других посадских "чинов": Иван Васильев был сыном ростовского попа, а Иван Козмин происходит из россыльщиков. Эти же пять семей проходят и но последней переписи кирпичников, сделанной по указу Ярославского наместничества в 1780 г. специально для записи кирпичников в цех17. Кирпичный цех, по-видимому, просуществовал довольно короткий промежуток времени или же совсем не был сформирован. Дело в том, что в образованной в Ростове в 1785 г. Ремесленной управе кир­пичники не значатся. Возникает закономерынй вопрос, по­чему? Анализ последней переписи семей кирпичников по­казал, что на 1780 г. среди них взрослых мужчин было только 4 человека: Иван Абрамович Кречков 40 лет, его сын Леон­тий 22 лет, Михей Иванович Козмин 30 лет и Иван Иванович Васильев 50 лет. В этом же документе отмечено, что сыновья умершего Никиты Андреевича Щеткина и умершего Андрея Михайловича Хухорева еще в 1765 г. записались в ростов­ское купечество. Все вышеназванные четыре кирпичника из­готовлением кирпича самостоятельно не занимались. В 1780-е годы в Ростове работало семь кирпичных заведений18, но ни одно из них не принадлежало ростовским кирпичникам. Правда в начале XVIII в. кирпичник Григорий Кречков из­готавливал сырые кирпичи (факт о продаже им в 1702 г. 600 штук сырого кирпича Ростовскому архиерейскому дому приводит Э. Д. Добровольская19), но сырые кирпичи, по- видимому, не пользовались особым спросом, и предприятие Григория Кречкова не получило дальнейшего развития. Обы­вательская книга Ростова 1793—95 гг.20 позволяет просле­дить дальнейшую судьбу ростовских кирпичников. В ней на­ходим семью Ивана Аврамовнча Кречкова, который записан купцом третьей гильдии. В купцах значатся потомки Щетки- ных и Хухоревых. Сведения о семье Михея Ивановича Коз- мина и о семье Ив. Васильева не обнаружены.

Остается не совсем ясным вопрос о существовании в Рос­тове в XVIII в. Кирпичной слободы. Как было отмечено выше, в XVII в. такой слободы не было: дворы каменщиков и кир­пичников были разбросаны по всему посаду. Источники же XVIII в. (переписная книга 1749 г., перепись ростовских кир­пичников 1780 г.) имеют в текстах название «Кирпичная сло­бода». Мне представляется это название условным, сущест­вующим только на бумаге, для более удобного учета кирпич­ников во время различных переписей посада. Например, в той же переписи Кирпичной слободы 1780 г.21 указывается,

Где проживает каждая семья. Две семьи Кречковых про­живали в Златоустовском приходе, причем семья Абрама Кречкова «на старинной посадской земле своим домом». Се­мья умершего Никиты Андреева Щеткина проживала в «Ни­кольском приходе, что на подозерье», семья Ивана Василье­ва — в Петропавловском приходе, семья Михея Козмина — в «Никольском, что на всполье». То, что особой Кирпичной слободы фактически не существовало подтверждают и мате­риалы переписи бывших земель каменщиков и кирпичников, проведенной в 1780—90 гг.22. Постепенно все дворы камен­щиков и кирпичников, которые оказывались без хозяев, от­давались на оброк другим владельцам. К концу XVIII в. та­ких бывших земель каменщиков и кирпичников насчитыва­лось 46 единиц. Все эти земли и дворы располагались в раз­ных местах города. С 1789 г. эти земли начали описываться, исключаться из числа оброчных и передаваться во владение городскому магистрату. Большую часть этих земель и дво­ров магистрат продал ростовским купцам и мещанам, а семь участков оставил во владение городского общества. На этих участках магистрат планировал построить следующие заведе­ния: на 1-ом (46 квартал города) — городскую больницу, на 2-ом (36 кв.) — городское училище, на 3-ем (52 кв.) — зда­ние «для собирания общества»), на 4 и 5-ом (50 кв.) — муж­скую и женскую богадельни, на 6 и 7-ом — «произвести строения каменные или деревянные, смотря по надобности»23.

Таким образом, время существования на ростовском по­саде записных каменщиков и кирпичников удается просле­дить с начала XVII по рубеж XVII—XVIII вв. и по конец XVIII в. Исчезновение записных каменщиков с ростовского посада обусловлено выполнением ими своей прямой функции в качестве записных ремесленников — они были вывезены на строительство Петербурга. Исчезновение кирпичников проис­ходило в течение всего XVIII в. и было связано с постепен­ной утратой ими своей ремесленной специализации и пере­водом на денежную повинность. Закономерным результатом этого процесса явился переход потомков этих записных ре­месленников в конце XVIII в. в другие сословные группы.

  1. Акт о строении в Архангельске каменного гостиного двора. 1670 г. // ДАИ. Т. 6. С. 32. 
  2. Устюгов Н. В. Ремесло и мелкотоварное производство в Русском государстве XVII в. // Исторические записки. Т. 34. М. 1950. С. 170.
  3. Дозорная книга Ростова 1619 г. // Ростов. Материалы для истории города XVII и XVIII столетии. М., 1884. С. 3.
  4. Переписные книги Ростова Великого второй половины XVII в. Изд. А.А. Титовым. СПб., 1887. О датировке выписи см.: Сазонова Е.И. Ремесло и торговля ростовского посада по переписным книгам второй половины XVII в. // СРМ. Вып. 1. Ростов, 1991. С. 46.
  5. Переписная книга Ростова 1646 г. // Ростов. Материалы для истории города... С. 17.
  6. Переписные книги Ростова Великого второй половины XVII в. С. 43.
  7. Дозорные и переписные книги древнего города Ростова. Изд. А.А. Титова. М., 1880. С. 40, 41, 50.
  8. Устюгов Н.В. Ремесло и мелкотоварное производство в Русском государстве XVII в. С. 170.
  9. Семенова Л.Н. Обучение мастеровых в Петербурге в первой трети XVIII в. Промышленность и торговля в России в ХVII - ХVIII вв. М., 1983. С. 83.
  10. РГАДА. Ф. 237. Оп. 1. Д. 3420. Л. 1 об.
  11. РГАДА. Ф. 237. Оп. 1. Д. 2509. Л. 1 об. За предоставленные сведения об архиерейских каменщиках благодарю А.Е. Виденееву.
  12. Сперанский А.Н. Очерки по истории Приказа каменных дел Московского государства. М.-Л., 1930. С. 199.
  13. Там же. С. 204.
  14. Сазонова Е.И. Организация финифтяного промысла в Ростове в конце ХVIII - ХIХ вв. // СРМ. Вып. III. Ростов, 1992. С. 36.
  15. См., напр., ведомость 1764 г. // Ростов. Материалы для истории города... С. 64.
  16. Переписная книга Ростова 1749 г. // Ростов. Материалы для истории города... С. 64.
  17. Дело по указу Ярославского наместничества о записи здешних кирпичников в ростовский цех 23 нюня 1780 г. РФ ГАЯО Ф. 204. Оп. 5. Д. 134. Л. 10, 15 - 17.
  18. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 85. Л. 90 - 91.
  19. Добровольская Э.Д. Новые материалы по истории Ростовского кремля. // Материалы по изучению и реставрации памятников архитектуры Ярославской области. Древний Ростов. Ярославль, 1958. С. 42.
  20. Обывательская книга Ростова 1793 - 1795 гг. РФ ГАЯО. Ф 1 Оп. 1. Д. 221.
  21. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 5. Д. 134. Л. 15 - 17.
  22. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 337; Д. 91. Л. 27 - 30.
  23. Дело об использовании пожалованных городу бывших каменщичьих земель. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 378. Л. 1 об.

Файлы:
Скачать файл (610 Кб)

Своеобразие театра Димитрия Ростовского невозможно понять без совокупного изучения известных нам источников: всех списков пьес, декламаций и свидетельств о ростовских спектаклях 1702 - 1705 гг. В дополнение к филологическому изучению текстов пьес Димитрия театроведческий подход предполагает изучение каждого списка пьес как возможного режиссерского экземпляра с целью реконструкции спектаклей, зафиксированных списками на протяжении всего XVIII в. и выделения из позднейших списков особенностей, относящихся к спектаклям ростовской школы начала XVIII в.

Основная трудность изучения театра Димитрия Ростовского заключается в том, что до нас не дошло ни одного упоминания самого писателя о своих драматических сочинениях. Единственное современное митрополиту сообщение 1703 - 1705 гг. о его драматическом произведении принадлежит ученикам ростовской школы: "Архипастырю угодно было написать на праздник Воскресения Христово диалог"1. Название пьесы "Воскресение Христово" в связи с именем Димитрия упоминается историками российского театра, начиная с Я.Я. Штелина2. П.О. Морозов предположил, что название "Воскресение Христово" у Штелина относится к анонимной пьесе "Действие на страсти Христовы списанное"3. Современные украинские исследователи В.И. Крекотень и Н.М. Сулима сочли возможным включить "Венцы... от звезд дванадесята" из пьесы "Действие на страсти Христовы списанное" в собрание стихов Димитрия (Туптало)4. Представляется более вероятным соотнести упоминаемый учениками Димитрия "Диалог на Воскресение Христово" с декламацией "На Воскресение Христово"5, опубликованной Амфилохием, епископом Угличским под названием "Стихи на страсти Господни..."6

Декламации "На Воскресение Христово" тематически близка декламация "На погребение Христово плач", имеющая на поле списка РГАДА запись Димитрия: "В лето 1703 в Ростове от отрока глаголанный, над несомою плащеницею Христовою в церковь"7. Тогда же, на Пасху 1703 - 1705 гг. могла исполняться и декламация "На Воскресение Христово".

Важным источником для изучения театра Димитрия Ростовского являются его автографы. Амфилохий, епископ Угличский, публикуя факсимиле списка декламации "На Воскресение Христово", судя по всему, считал его автографом митрополита. В настоящее время считается, что "дошедшие до нас автографы (Димитрия Ростовского - Е.Ж.) - это личные письма, подписи к официальным документам, черновые материалы, правки тех или иных рукописных и печатных сочинений"8, оглавления книг, владельческие записи. Консультация с современными специалистами по автографам Димитрия А.А. Крумингом и Л.А. Янковской подтверждает мнение о принадлежности скорописи списка декламации руке переписчика9.

При источниковедческой характеристике "Успенской" и "Рождественской" драм будем пользоваться последним, академическим изданием, подготовленным О.А. Державиной10. Текст "Успенской драмы" дошел до нас в двух списках XVIII в. Список, хранящийся в РГАДА (Ф. 381. Рукописное собрание Библиотеки Московской Синодальной Типографии. № 1236) обозначим буквой Т - Типографский. Обнаруженный в начале XX в. список был описан В. Розовым11, атрибутирован Димитрию Ростовскому и издан М.Н. Сперанским12. В издании неверно переданы некоторые трудно разбираемые места списка. Второй список, хранящийся в ГИМ (в сборнике Музейного собрания, № 1199, содержащем также "Рождественскую драму" и "Венец Димитрию"), обозначен О.А. Державиной буквой М - Музейный. Издание пьесы по двум спискам уже было осуществлено В.И. Резановым13, но оно не отвечает современным научным требованиям, так как в нем текст в ряде мест реконструирован. О.А. Державина опубликовала пьесу по изданию М.Н. Сперанского, обозначив его буквой С (в то время как Типографский список считался утраченным), с разночтениями по Музейному списку. В издании О.А. Державиной пропущена строка 23 ("Но уже от долгаго пути утрудихся"). Строки 13-14 обозначены как написанные другим почерком, хотя это относится к строкам 10-12. По поводу строки 99 ("Что аки сетуеши, Авраамов сине") замечено вслед за М.Н. Сперанским и В.И. Резановым, что, может быть. Духу следовало бы обратиться к Иакову: "Исааков сыне". Возразим: согласно Библии, Иаков слышит голос: "Я Господь, Бог Авраама, отца твоего, и Бог Исаака" (Быт. 28.13).

Типографский список датирован М.Н. Сперанским концом XVII в.14 Новая датировка - 1703 - 1709 гг. - сделана В.В. Калугиным15, который, однако, вслед за М.И. Сперанским считает список автографом Димитрия Ростовского, не приводя необходимых палеографических доказательств. М.Н. Сперанский сравнивал почерк Типографского списка со снимками почерка, опубликованными Амфилохием, епископом Угличским16. По нашему мнению, поддержанному Л.А. Янковской, из 59 листов снимков большая часть не является снимками автографов митрополита. По мнению М.Н. Сперанского, исправления и отметки, сделанные на полях крестиком, свидетельствуют о незаконченной работе автора над текстом. Однако, как отметил В.И. Розанов: "Встречаются такие ошибки, каких кажется, автор не мог бы сделать в автографе... написаны неправильно слова, видимо, неразборчиво написанные в протографе"17. По нашему мнению, Типографский список "Успенской драмы" писался переписчиком.

В Музейном списке 1760-х - 1780-х гг. оказались разъясненными многие трудно разбираемые места Типографского списка (С. 172 - 219; № 312 - 313, 322-323, 739, 830 - 831, 844 - 847, 852 - 855, 898 - 899, 1064, 1152, 1221, 1339 - 1340, 1352) (первые цифры указывают страницу, вторые - номера строк указанного издания О.А. Державиной). Протографом Музейного списка не мог быть Типографский, где отсутствует двустишие, нарушающее понимание (С. 180; № 235-236); нет ремарок в конце 1-го действия (С. 201) и в начале 2-го (С. 203); нет части Молитвы (С. 211). Музейный список также не совершенен: в нем отсутствуют парные строки (С. 183, № 315), (С. 188, № 506), отсутствующие и в Типографском списке; пропущена строка (С. 207, № 1071); нет строк (С. 191, № 594) и (С. 195, № 730), вписанных на поле Типографского списка. В Музейном списке автономная первая часть явления З-го (С. 181 - 189, № 267 - 560) помещена в конце пьесы. Такое размещение можно объяснить не только неисправностью протографа, но и возможностью исполнения эпизода "Успенской драмы" в виде отдельной декламации. Такая декламация могла быть быстро подготовлена, так как она требовала минимум актеров: Плач Церковный, Утешение, Вравие и 12 Отроков-певчих, участвующих в процессии. Ремарки и текст Типографского и Музейного списков, несмотря на отдельные неисправности, позволяют реконструировать действо "На Успение Богородицы".

Текст "Рождественской драмы" дошел до нас в четырех списках XVIII в. Обозначенный О.А. Державиной буквой Т Толстовский список 1720-х гг. находится в НПБ (в сборнике О. XIV. 28, из библиотеки графа Ф.А. Толстого); обозначенный буквой Б Бахрушинский список 1720-х гг. находится в ГЦТМ им. А. А. Бахрушина (в сборнике № 162040); обозначенный буквой М Музейный список 1760-х - 1780-х г. находится в ГИМ (в сборнике Музейного собрания .№ 1199). Обозначим буквой Р Ростовский список 1764 г., находящийся в Ростово-Ярославском архитектурно-художественном Музее-заповеднике (РЯ АХМЗ, № Р68). Издание "Рождественской драмы" с разночтениями по четырем указанным спискам уже было осуществлено В.И. Резановым18, с рядом реконструкций текста. О.А. Державина ошибочно сообщает, что текст пьесы дошел до нас в трех списках.

Толстовский список содержит полный текст пьесы, порядок явлений соответствует Программе постановки 27 декабря 1702 г., содержащейся в Музейном сборнике и Ростовском списке (С. 272 - 274).

Бахрушинский список О.А. Державина считала дефектным, так как в нем содержится только часть полного текста пьесы и порядок явлений "перепутан", не соответствует Программе 1702 г. По нашему мнению, композиция текста в Бахрушинском списке может свидетельствовать не только о неисправности протографа, но я отражать фиксируемую с 1720-х гг. тенденцию "нетрадиционных" постановок отдельных частей пьес Димитрия Ростовского в виде компактных декламаций. Бахрушинский список может отражать постановку, начинающуюся с диалога Земли и Неба, примиряемых Милостью Божьей в момент Рождества Христова, в ответ на что следует сцена Вражды Люцеперовой и Циклиопов (С. 226 - 231, № 161 - 297); затем после Пролога (С. 225 - 226, № 141 - 160) следует Антипролог - сцена Натуры Людской. Смерти и Жизни (С. 220 - 225, № 1 - 140). Логически завершает Бахрушинский список отсутствующий в других списках Эпилог (С. 231).

Начало Музейного списка, содержащего полный текст пьесы, точно повторяет Бахрушинский список, несмотря на то, что в сборнике содержится Программа постановки 1702г., с "правильным" порядком явлений. Это может свидетельствовать не только о неисправности протографа Музейного списка и механическом труде переписчика 1760-х - 1780-х гг., но и о закрепившейся тенденции "нетрадиционного" исполнения "Рождественской драмы".

Ростовский список 1764 г. содержит важное разночтение в Прологе, где вместо архиерейского благословения ("Ты же, Архиерею, да благословляеш!") (С. 226, № 160) просится о снисходительности публики ("Трудившихся же в действе да не зазирает!"), (РЯ АХМЗ, № Р-68, л. 9 об.). Это разночтение может восходить к автографу митрополита, где, скорее всего, не было архиерейского благословения, или отражать позднейшее изменение текста. Кроме разночтений в тексте, в Ростовском списке есть целый ряд ремарок, отсутствующих в других списках и позволяющих уточнить мизансцены спектакля. Язык ремарок может быть отнесен к началу XVIII в. Струны инструмента Радости настраивает Фортуна ("Фортуна строит") (С. 222, № 58 - 59). Пастырь Борис обращается к публике ("народу тамо бывшех глаголет") (С. 231, № 297 - 298); "смотрит" в вертеп (С. 235, № 403 - 404). Пастыри проходят через зрительный зал: "В средине людей возвещают" (С. 237, № 470). Недоумение исследователей вызывало то, что Волхвы-Цари после аудиенции у Ирода сразу приветствуют младенца Христа. Ремарка объясняет, что сначала "Трие приидоша к вертепу" (С. 248, № 780 - 781). В "Плаче Рахилином" отсутствует (фрагмент текста (С.257 - 258, № 1014 - 1061), возможно, из-за утери соответствующего листа в протографе. Часть "Плача Рахилина" исполнялась вокально, на что указывает ремарка: "кант" (С. 260, № 1148 - 1149). Невинность "подносит ко устам спяща" Ирода чашу с кровью (С. 263, № 1226 - 1227). Отмщение обращается не только к Ироду, но и к "народу" (С. 268, .№ 1364 - 1365). Ростовский список уточняет, что с репликой: "Вы Натуру Людску семо приведете" Жизнь обращается к "хлопцам" (С. 270, № 1424 - 1425). Ремарки и текст четырех списков "Рождественской драмы" позволяют реконструировать ростовское действо "На Рождество Христово" 27 декабря 1702 г.

Передаваемое А.А. Щаховским описание И.А. Дмитревского "трагедии "Кающийся грешник"19 относится, скорее всего, к петербургской придворной постановке 18 марта 1752.г. или к ярославской постановке труппы Ф.Г. Волкова начала 1750-х гг. Описание И.А. Дмитревского: "Хор певчих, стоящий в оркестре, поддерживаемый огромною музыкою, составленною из всех существовавших тогда инструментов" (с. 337), выходит за рамки эстетики постановок ростовской школы начала XVIII в. Приведенные И.А. Дмит- ревским цитаты из "Кающегося грешника" не имеют рифмы, обязательной у Димитрия. Поскольку известные нам пьесы Димитрия Ростовского посвящены церковным праздникам, можно предположить, что пьесу "Кающийся грешник" митрополит не писал. Подобно Бахрушинскому списку "Рождественской драмы" в кругах, близких к ростовской или ярославской духовным школам 1720-х - 1740-х гг., могла быть создана пьеса "Кающийся грешник" на основе части 2-го действия "Успенской драмы", возможно с привлечением "Рождественской драмы", упразднением казавшихся лишними персонажей и приведением сюжета в соответствие с эстетическими взглядами классицизма. Реплику Кающегося грешника: "Погибель окаянным над вся человики" (с. 336) сравним с репликой Грешника "Успенской драмы": "Погибох окаянный над все человеки" (с. 202, №920). Другую реплику Кающегося грешника: "Кто Бог велий яко Бог наш!" (с. 337) сравним с репликой Крепости Божией "Рождественской драмы": "Кто есть велий, яко Бог, Ироде проклятый!" (с. 271, № 1453). В пересказе "Кающегося грешника" упоминаются те же персонажи, что участвуют во втором действии "Успенской драмы": Совесть, Ангел-Хранитель, Правосудие (Суд), Надежда. Персонажи Ада - Главный Дьявол и черти - могли быть взяты из 2-го явления "Рождественской драмы". В сцене прения с Ангелом-Хранителем Главный Дьявол мог получить реплики Нотария "Успенской драмы".

Театр Димитрия Ростовского - это не только действа, поставленные по пьесам Святителя, но и спектакли украинского и московско-ростовского театрального круга митрополита. Украинскому театральному кругу Димитрия принадлежит пьеса "Действие на страсти Христовы списанное"20. Московский театральный круг митрополита поставил в ноябре 1701 г. спектакль "Ужасная измена"21. Ростовскому театральному кругу принадлежит спектакль "Венец Димитрию" 24 октября 1704 г.22 и, возможно, "Комедия об искуплении человека" (или "Ростовское действо", как назвал нашедший в Ростове ее Программу А.А. Титов23). Известные нам списки пьес свидетельствуют о влиянии театра Димитрия Ростовского на российский театр XVIII в.

  1. ЯЕВ. 1863. Часть неофиц. С. 266.
  2. См. обзор литературы в: Сперанский М.Н. "Успенская драма" Димитрия Ростовского. М., 1907. С. 1 - 11.
  3. Морозов П.О. История русского театра до половины XVIII в. СПб., 1889. С. 106.
  4. Украiнська поэзiя. Середина XVII ст. Киiв, 1992. С. 287 - 294.
  5. Жигулин Е.В. Декламация "На Воскресение Христово" в ростовской школе Святителя Димитрия. // Филевские чтения. 1993. (В печати).
  6. Стихи на страсти Господни, или Стихи страстные, сочиненные св. Димитрием, митрополитом Ростовским. /Сообщены Амфилохием, епископом Угличским. Ярославль, 1889. Экземпляры факсимильного издания, хранящиеся в РГБ U-333 V -106 78 333 указаны А.А. Круменгом.
  7. РГАДА. Ф. 1251. Ин. № 1192. Л. 1 См.: Димитрий Ростовский. Сочинения в 5 т. М., 1842. Т. 1. С. 268 - 274.
  8. Федотова М.А. Туптало Димитрий. // ТОДРЛ. СПб., 1992. Т. 45. С. 141.
  9. См.: Круминг А.А. Подлинные рукописи св. Димитрия Ростовского в собраниях Ростова. (В этом сборнике).
  10. Русская драматургия последней четверти XVII и начала XVIII в. М., 1972. С. 172 - 274. Примечания. С. 329 - 335.
  11. Розов В. Украiнська школьна драма "Успение Богородицы" //Записки Укр. Наук. Тов. Киiв, 1909. Кн. 5. С. 88 - 96.
  12. Сперанский М.Н. "Успенская драма" Димитрия Ростовского.
  13. Резанов В. 1. Драма Украiнська. Киiв, 1928. Вып. 5. С. 189 - 238.
  14. Сперанский М.Н. Ук. соч. С. III - V
  15. Калугин В.В. Автограф "Успенской драмы" Димитрия Ростовского. // Памятники культуры: Новые открытия. 1985. М., 1987. С. 100.
  16. Летописец, списанный св. Димитрием в Украйне с готового, 2-й редакции, до 1617 года с его примечаниями по полям, изображением его и с 25-ю нумерами снимков его почерка из 30 рукописей и печатных книг, ему принадлежащих, и диплома, ему поднесенного Московской Духовной Академиею./ Изд. Амфилохия, епископа Угличского. М., 1892. Экземпляр РГБ М 57/3. Снимки автографов Димитрия см.: л. 11, л. 14 - 14 об., л. 17 - 17 об., л. 19 - 19 об., л. 20, л. 23 - 23 об., л. 28, л. 30, л. 32 - 33, л. 36, л. 44. л. 45 об., л. 47 (№ 811, л. 79), л. 49, л. 55 (№ 920, 217, 146), л. 56, л. 57 - 58, л. 59 (№ 146).
  17. Розанов В. I. Драма украiнська. Киiв, 1928. Вып. 5. С. 190.
  18. Розанов В. I. Драма украiнська. Киiв, 1927. Вып. 4. С. 81 - 145.
  19. Цит, по: Русская драматургия последней четверти XVII и начала XVIII в. М., 1972. С. 335 - 337.
  20. Розанов В. I. Драма украiнська. Киiв, 1925. Выл. 3. С. 65 - 107.
  21. Жигулин Е.В. Московско-ростовский театральный круг Святителя Димитрия. // Герменевтика древнерусской литературы. М., 1992. Сб. 4. С. 355 - 369
  22. Там же. С. 365 - 367; История и культура ростовской земли. 1992. Ростов, 1993. С. 236 - 245.
  23. Русская драматургия последней четверти XVII и начала XVIII в. М., 1972. С. 337 - 339.

По истории крепостного крестьянства Ростовского уезда середины XVIII в. сохранился обширный корпус письменных источников. Основная масса этой документации сосредоточена в РГАДА, РГВИА, РГИА (г. Санкт-Петербург), а также в рукописных отделах ГИМ, РГБ (г. Москва) и РНБ (г. Санкт-Петербург).

Источники отложились как в государственных учреждениях (Сенат и его учреждения, коллегии, Московская губернская, Переяславль-Залесская и Ростовская воеводская канцелярии), так и в архивных коллекциях (например, собрание документов Госархива), и в материалах вотчинных архивов помещиков (Шереметевых, Куракиных, Голицыных и др.).

Весь комплекс письменных источников по истории крестьянства Ростовского уезда за середину XVIII в. можно условно подразделить на ряд больших групп: 1) экономико-статистические и географические; 2) актовые; 3) судебно-следственные; 4) вотчинные.

Первая группа источников представлена разнообразными по своему составу и содержанию документами - анкетами, ведомостями, экономическими описаниями и обозрениями.

Одним из первых массовых и сводных источников официального происхождения являются хозяйственные анкеты 1760-х годов по Переяславль-Залесской провинции, в состав которой входил Ростовский уезд. В архивах сохранились Шляхетская и Академическая анкеты 1760-го года, а также анкета Вольного экономического общества 1765 г. и Сената 1767 г.1. В указанных анкетах приводятся сведения об экономическом и географическом положении местного края, почвенно-климатических условиях, системе земледелия и сельскохозяйственных орудиях, распространении отдельных злаковых культур, торговле, животноводстве, промысловой деятельности крестьян, отходничестве, размерах повинностей и быте населения. Судя по документам, сельские жители Ростовского уезда "по большей части упражняются не столько земледелием, сколько в своих промыслах".

Ценная информация о развитии товарных отношений содержится в ведомости о "торговых селах" Ростовского уезда, датируемая 1766 г.2. В ней собраны сведения о том, "где бывают торги или годовые съезды, какого звания люди по большей части на оные торги приезжают, и с какими товарами торгуют". Из документа следует, что годовые ярмарки были в селах Великое, Ильинское, Ивашово и при Борисоглебском монастыре. Как правило, ярмарки открывались весной и летом, на них съезжались купцы из Ростова, Ярославля, Переяславль-Залесского и Москвы, ассортимент товаров здесь был разнообразным - от текстильных изделий до предметов крестьянского обихода. В уезде действовали и еженедельные торги в селах Вощажниково, Ильинское, Осенево, Гари, Угодичи, Васильевское. Поречье и др.

В связи с подготовкой "географического лексикона" Российской империи московская администрация в 1775 - 1776 гг. подготовила сводное описание городов Московской губернии, в том числе и по Ростовскому уезду3. В описании приводятся данные о численности и социальном составе городского и сельского населения, о состоянии земледелия, ремела и торговли. О широком распространении в уезде дворянского землевладения свидетельствуют данные о том, что здесь числились 33 княжеские и 2 графские фамилии, а также насчитывалось более 400 дворян.

Важное место в плане изучения социально-экономического положения Ростовского уезда занимают "Экономические примечания", датируемые 1772 г4. В них содержатся разнообразные экономико-географические сведения по каждому населенному пункту, в том числе приводятся такие данные, как численность населения, их промысловые и сельскохозяйственные занятия, обеспеченность земледельческими угодьями, выполнение владельческих повинностей. Подсчитано, что на каждую ревизскую душу денежный оброк колебался от двух до трех рублей. Оплата повинностей шла за счет интенсивного вовлечения сельского населения в товарно-денежные отношения; на рынок крестьяне поставляли результаты своего труда - полотно, лен, холст, дрова, фураж и т. п.

О распространении в Ростовском уезде различных форм повинностей позволяют судить ведомости 1766 г. о численности барщинных и оброчных крестьян, подготовленные по специальному запросу генерал-прокурора Сената А.А. Вяземского5. Как видно из источника, в уезде преобладающее положение занимали оброчные владения, в них числилось 62,7% от всех крестьян, в то время как в барщинных, всего лишь 37,3%.

Среди материалов демографического учета в первую очередь следует выделить сводные перечневые ведомости. В них содержатся поуездные сведения о численности и составе податного населения Ростовского уезда. Сохранились генеральные ведомости за 1765 - 1767 гг.6 Подсчитано, что более половины всех жителей уезда составляли помещичьи крестьяне (82389 душ, или 54,7%), далее следовали монастырские (экономические) - 56 182 душ, или 37,3%.

Интересные данные о размерах и типах владений по числу живущих в них крестьян приведены в сводной ведомости 1765 - 1766 гг. о душевладении помещиков Ростовского уезда7. Выяснено, что по уезду числилось 423 помещика, каждый из которых в среднем владел 94 душами мужского пола.

История крестьянства Ростовского уезда достаточно полно нашла отражение в актовых материалах, то есть в документах частноправового характера. По своему составу и содержанию они очень разнообразны: подрядные, жилые, избные, заемные, кортомные и др.8 В этих актах освещаются такие вопросы крестьянского хозяйства, как поземельные арендные отношения, участие в предпринимательской деятельности и торговле, в формировании рынка рабочей силы и т. д. Указанные документы различались лишь по предмету сделки. В частности, подрядные записи фиксировали сделки на поставку материалов гужевым транспортом. Жилые записи регистрировали договоры по найму на промышленные предприятия, торговые заведения, "струговую и домовую" работы. В избных и кортомных книгах фиксировались акты на сдачу в аренду постоялых дворов, харчевен, жилых построек, земельных угодий.

В архивах сохранился значительный материал судебно- следственного характера по истории крестьянства Ростовского уезда. Прежде всего он сосредоточен в фондах местных учреждений и связан в основном с различными актами социального протеста населения - побегами, убийствами помещиков, подачами челобитных, волнениями и пр. Как правило. в состав этих дел входят челобитные владельцев или их крестьян, переписка по организации дознания, допросы арестованных, определения о наказании. В частности, были выявлены следственные дела о физической расправе крестьян над помещиками П.И. Телишевой, Т. Петровым, Д.В. Болдыревым, В. Зориным9.

Документы свидетельствуют о широком распространении в уезде вооруженных отрядов беглых, которые нападали на дворянские усадьбы, уничтожали вотчинную документацию, громили и поджигали имения. Так, в 50 -60-е годы XVIII в. были разгромлены поместья П. Иванова, А. Куровой, И. Ушаковой, И. Чагина и др.10

В фондах обнаружены документы и о волнениях крестьян в ростовских вотчинах В.И. Зорина (1762 г.), Ф.В. Ушакова (1763 и 1771 гг.,) И.Г. Демидова (1773 г.), О.А. Крюкова (1774 г.) и Е.С. Плоховой (1773 г.)11. Крестьяне отказывались нести владельческие повинности, выступали против притеснений со стороны помещиков и вотчинной администрации, оказывали сопротивление отрядам местного гарнизона.

Значительный массив источников по теме сосредоточен в вотчинных архивах Куракиных, Голицыных, Шереметевых. В фондах личного происхождения отложились следующие комплексы документов: распорядительно-исполнительная переписка (указы, предписания, определения и решения помещиков и домовых контор, доношения и рапорта вотчинной администрации и старост), учетные материалы (приходно-расходные книги, окладные ведомости, книги записи паспортов), приговоры сельских миров, челобитные крестьян.

Основными документами, регулирующими внутреннее устройство и жизнь в имениях, являлись указы и инструкции помещиков для вотчинных властей. В них содержатся данные о взаимоотношениях между помещиком и сельским миром, о нормах и правах крестьянского самоуправления. Именно такой характер носит инструкция П.Б. Шереметева приказчику с. Вощажниково12.

Не меньшую ценность представляет хозяйственная переписка, содержащая конкретные данные о повседневной жизни крестьянской общины. В доношениях и рапортах управителей, бурмистров, приказчиков, старост, прежде всего затрагиваются вопросы, связанные с землевладением и землепользованием крестьян, сбором владельческих и государственных повинностей, состоянием и развитием сельскохозяйственного производства и ремесла, проявлением разнообразных форм крестьянского протеста и недовольства. Так, документы свидетельствуют о напряженной обстановке, которая сложилась в селах Воскресенское и Никольское (владение Голицыных), Сулости (Гагариных), Вощажникове (Шереметевых) и др.13 Крестьяне выступали против отдельных распоряжений владельцев, направленных против их материального положения, требовали справедливого обложения повинностями, защиты от притеснений вотчинной администрации.

В сохранившейся учетной документации содержатся сведения о сборе с крестьян разнообразных повинностей, с указанием их размеров, срока выплаты и т. п. Поборы, налагаемые на крестьян, были очень обременительными. Так, оброк с одной души в селе Семибратское составлял пять рублей, а в селе Вощажниково крестьяне обязаны были находиться на господской работе в течение четырех дней в неделю. Результатом такого положения являлся рост обедневших слоев в крепостной деревне. На это указывают крестьяне в своих многочисленных челобитных в адрес своих владельцев. Так, жители сел Сулости и Никольское заметили, что "при вотчине много крестьян скудных и бедных, с которых и взять нечего"14.

Документы вотчинных архивов свидетельствуют об активном участии ростовских крестьян в товарно-денежных операциях, поземельных арендных отношениях, подрядах, отходах на заработки. Только по Вощажниковской вотчине в год уходило на заработки до 28% всего взрослого населения15.

О внутренней жизни сельского мира позволяют судить приговоры крестьянских общин. Эти редко встречаемые документы сохранились за ряд лет по селу Семибратское16. В них содержались данные о распределении земельных угодий среди крестьян, раскладки разнообразных повинностей, разрешение взаимных споров среди односельчан и т. п.

Такова общая характеристика основного состава и содержания документов по истории крестьянства Ростовского уезда в середине XVIII в.

  1. РГБ ОР. Ф. 219. № 109. Ч. 1; Архив РАН. (С.-Петербургское отделение). Ф. 3. Оп. 10-б. № 49, 136; РГАДА. Ф. 248. Оп.11З. № 1451. Ч. 1. Л. 161; Ф. 168. Оп. 1. № 103.
  2. РГАДА. Ф. 400. Оп. 11. № 306. Л. 124, 182 - 184.
  3. РГАДА. Ф. 181. Оп. 1. № 120; Ф. 400. Оп. 1. № 30; РГВИА. Ф. ВУА. № 18860; РГБ ОР. Ф. 178. № 132.
  4. РГАДА. Ф. 1355. Оп. 1. № 2112, 2111; Оп. 2. № 404.
  5. Там же. Ф. 248. Оп. 109. № 158. Л. 441.
  6. РГАДА. Ф. 9. Оп. 3. № 51; Ф. 16. Оп. 1. в 202; Ф. 248. № 3676; РГВИА. Ф. 23. Оп. 1. Св. 7. № 332; РНБ ОР. Ф. 885. № 242.
  7. РГАДА. Ф. 9. Оп. 3. № 52.
  8. Там же. Ф. 615. Оп. 1. № 9179 - 9212.
  9. Там же. Ф. 248. Оп. 114. № 439; Ф. 400. Оп. 4. № 2111, 2407, 2514; Ф. 563. Оп. 1. № 135, 161, 309.
  10. Там же. Ф. 526. Оп. 1. № 414; Ф. 563. Оп. 1. № 133, 158, 160.
  11. Там же. Ф. 437. Оп. 1. № 992; Ф. 455. Оп. 1. № 994; Ф. 563. Оп 1 № 148, 182, 188.
  12. РГИА. Ф. 1088. Оп. 7.№ 48.
  13. РГАДА. Ф. 1263. Оп. 10. № 189. Л. 24; Ф. 1289. Оп. 1. № 484; РГИА. Ф. 1088. Оп. 7. № 456. Л. 76; ГИМ ОПИ. Ф. 14. № 1766. Л. 54; 3083. Л. 1.
  14. РГИА. Ф. 1088. Оп. 7. № 448, 456, 457; ГИМ ОПИ. Нов. оп № 29. Л. 40; Ф. 14. Оп. 1. № 3086. Л. 17.
  15. РГАДА. Ф. 1287, Оп. 3. № 240. 241, 290, 295.
  16. ГИМ ОПИ. Ф. 3. Нов, оп. № 29.

С целью выявления источников, относящихся к истории Ростовского архиерейского дома в XVIII в., нами был обследован ряд фондов РГАДА. Предлагаемый обзор содержит некоторые предварительные итоги этой работы.

Монастырский приказ (Ф. 237)
В архивном фонде Монастырского приказа по истории Ростовского архиерейского дома отложились следующие документальные материалы:

описные книги Ростовского архиерейского двора, Ярославского подворья, домовой вотчины и состава архиерейского штата (1701 - 1702 гг.);
приходно-расходная книга архиерейского дома (1701 - 1702 гг.), приходно-расходные книги мирских старост домовой вотчины (1701 - 1702 гг.), "хлебенные книги" (1710-е - 1720-е гг.);
дела и документы о производстве окладных, табельных, запросных и оброчных сборов, нарядов и повинностей с архиерейских крестьян; о поставке рекрут и работных людей с домовой вотчины; о беглых крестьянах; о сдаче в наем помещений Московского подворья; о разнообразных "домовых делах", касающихся бюджета и состояния архиерейской резиденции.
В целом, в фонде Монастырского приказа содержится обширный документальный материал, характеризующий состояние Ростовского архиерейского дома и его вотчины на протяжении 1710-х - 1720-х гг. Явное количественное преобладание имеют документы, относящиеся к финансовой отчетности. Отметим, что поскольку за первую четверть XVIII в. сохранялось гораздо меньше источников по истории Ростовского архиерейского дома, чем за последующее время, документальные материалы этого фонда имеют особое значение.
Коллегия экономии (Ф. 280)
Канцелярия синодального экономического правления (Ф. 390)
В соответствии со сферой полномочий данных учреждений в их архивных фондах по истории Ростовского архиерейского дома отложились источники, касающиеся, преимущественно, архиерейского землевладения, а именно:

ревизские сказки по архиерейским имениям всех трех ревизий;
опись архиерейского дома и его вотчины (1764 г.);
приходно-расходные книги архиерейского дома (1762 - начало 1780-х гг.);
дела и документы о состоянии домовой вотчины и сборе с нее различных доходов (1730-е - 1764 гг.).
В целом, документальные материалы этих фондов предоставляют широкие возможности для изучения истории землевладения архиерейского дома за период с 1730-х гг. до секуляризационной реформы 1764 г.
Ярославский архиерейский дом (Ф. 1448)
Данный фонд составляют 11 единиц хранения, содержащие документы 1740 - 1741 гг. - указы, рассылаемые из архиерейского дома в монастыри и заказы епархии, а также рапорта и расписки в их получении.

Ростовская земская изба, магистрат, ратуша (Ф. 764)
Выявленные в этом фонде источники по истории Ростовского архиерейского дома, в подавляющем большинстве, представляют собой указы и распоряжения, исходящие из архиерейского дома и адресованные в учреждения городского управления за период с 1702 по конец 1770-х гг. Документы раскрывают взаимоотношения между городской администрацией и посадом с одной стороны и архиерейским домом с другой.

Ростовский Спасо-Яковлевский монастырь (Ф. 1407)
Угличский Покровский монастырь (Ф. 1450)
В фондах двух монастырей Ростово-Ярославской епархии - ростовского Спасо-Яковлевского и угличского Покровского обнаружены указы и распоряжения, исходящие из архиерейского дома (начало XVIII в. - 1790-е гг.). Как правило, эти документы касаются вопросов управления монастырями.

Ряд фондов РГАДА содержит единичные дела и документы по истории Ростовского архиерейского дома. Так, в фонде Духовного ведомства (Ф. 18) хранятся подлинные письма ростовских иерархов российским императрицам (1753 - 1777 гг.). В фонде ГКЭ выявлено 23 документа, которые до передачи их в 1764 г. в Коллегию экономии находились в составе архиерейского архива.

В целом, в указанных фондах РГАДА обнаружен значительный объем документального материала, относящегося к различным аспектам истории Ростовского архиерейского дома в XVIII в.

К Ростову Великому В.Н. Татищев (1686 - 1750) всегда проявлял большой интерес как историк и географ. Этот интерес отражен в его "Истории Российской", в "Лексиконе Российском историческом, географическом, политическом и гражданском", в некоторых географических работах1. В известной мере интерес историка к событиям на Ростовской земле привлек внимание специалистов, изучавших его научное наследие, особенно в части использования ученым какой- то летописи с ростовскими материалами2. Особое внимание этому вопросу уделил С.В. Сазанов, сделав ряд серьезных уточнений и важных наблюдений о том, что могла собой представлять Ростовская летопись3.

В "Истории Российской" тема истории Ростова Великого и Ростовского княжества отражена в довольно значительной мере, что видно по терминологии в тексте труда. Топоним "Ростов" 381 раз встречается в семи томах татищевского труда. Специфические словосочетания - "Ростовское княжение", "Ростовская область", "Ростовская земля", "Ростовское наместничество", "Ростовская провинция", "Ростовские границы", "ростовские бояре", "ростовцы", "епархия Ростовская", "архиепископия Ростовская" встречаются десятки раз на страницах "Истории".

Хорошо видно, что эти словосочетания относятся как к светской, так и к церковной истории. Следует отметить и то, что все они могут быть условно делиться на две другие большие группы - собственно в летописном материале и в авторских суждениях историка. Первое помещено в основном тексте, а второе - содержится в "примечаниях" автора, вынесенных за пределы всего использованного источникового материала.

Многие такие термины вынесены Татищевым на поля основного текста, являясь подзаголовками к описываемым событиям. Это позволяет быстрее ориентироваться при изучении материалов о Ростове и Ростовском княжестве в "Истории Российской" В.Н. Татищева.

В основных "летописных" частях труда В.Н. Татищева отражено становление, место и роль, ослабление Ростова как центра княжества в междоусобной борьбе великокняжеской власти с удельными князьями периода Киевской Руси и Владимира-Суздальского княжества. Наибольший корпус таких материалов за IХ - ХIII века содержится во 2 - 6 томах "Истории". Одни из них весьма кратки, другие же очень объемны, то есть как это отражено в памятниках письменности, которыми пользовался историк при создании своего труда.

Первое упоминание Ростова в материалах "Истории Российской" встречается под 864 годом, а самые ранние данные, относящиеся к церковной истории, под 991 г. (Т. 2, с. 36, 63, 65). Далее ростовские материалы следуют на протяжении всех семи томов "Истории Российской", охватывая исторические события с IX по XVI века.

В "Истории Российской" сведения о городе Ростове и Ростовском княжестве весьма разнообразны. В ней приведены деяния ростовских князей, охарактеризованы их противоречивые действия и поступки. Также даются сведения об участии во многих событиях ростовских бояр, церковных деятелей, "ростовцев" - жителей города, волхвов, сообщается о значительных храмах города, об их закладке, роли в истории, гибели от пожаров во время войн и стихийных бедствий.

В.Н. Татищев неоднократно писал о Ростове и Ростовском княжестве, как о составных частях Белой Руси (Т. 3, с. 250, прим. № 515, в разделе "Варианты", с. 229; Т. 7, с. 135, 402, 404, 423 и в др. томах).

Все изложенное относится к "Истории Российской" В.Н. Татищева, где отражены материалы применительно к древнерусской истории. Однако ученый проявлял живой интерес к Ростову и Ростовской земле своего времени. Это хорошо видно при ознакомлении с его другими трудами.

В 30 - 40-х годах В.Н. Татищев работал над созданием "Лексикона Российского исторического, географического, политического и гражданского". К этому труду он составил "Дополнку росписи Лексикона гражданского", т. е. своего рода программу создания "Лексикона Российского...". В нем предусматривалось написание статьи о Димитрии Ростовском4.

В "Лексиконе Российском" и в других географических трудах В.Н. Татищев неоднократно писал о Ростове и Ростовском княжестве как о составных частях более крупного исторического регионального образования "Белая Русь". Говоря о составных частях указанного региона, он ставит Ростов на первое место: "1) Меря, видимо, древняя столица Ростов..."5.

В другом сочинении "Руссиа или как ныне зовут Россиа" (1739) снова речь идет о Ростове и Ростовском княжестве. Там, где перечисляются древние народы России, историк опять констатирует: "...меря, ныне Ростов"6. Далее, касаясь вопроса о столицах Белой Руси, он снова подчеркивает: "Русских государей столица в сей части первое Ростов, потом Суздаль, из онаго Адрей перенес в Володимер, а Иоанн II в Москву". Ниже историк, рассуждая о княжествах Белой Руси, пишет: "Княжения знатнейшие в сей части были: (1) Ростовское, (2) Муромское, (3) Рязанское... Во втором разделе труда "Настоящая Руссиа" В.Н. Татищев включает топоним "Ростов" в одну из составленных таблиц "Разделение гражданское", где в Белороссийской или Московской губернии, в провинции "Залеская, прежде именована Меря", указан "Ростов"7. Тоже, но с небольшим изменением встречается еще в одной работе Татищева "Введение. К историческому и географическому описанию Великороссийской империи", где он указывает: "Белая Русь також по разделении детей Владимировых названа. К ней выделена средина между Великою и Малою Русью, где престол был первой в Ростове, потом в Суздале, во Владимире и в Смоленску, а напоследок уже перенесен в Москву..."8. Говоря о расселении народов современной ему России, Татищев констатирует еще раз, что "...мераме (меря - В.А.) около Ростова" остались9.

Рассуждая о раздробленности Руси на мелкие княжества и уделы, которые "не точию по городам, но за недостатком оных были по селам имянованы", он, расположив их по "алфабетному порятку", включил топоним "Ростов"10.

Ростов и Ростовская земля интересовали В.Н. Татищева и в несколько ином плане. В работе "Предложения о сочинении истории и географии российской" (1737) в разделе "О природном состоянии земли" в пункте № 37, в перечне о полезных овощных культурах разных регионов России, им написано: "Какие огородные овощи лутше или наиболее родятся, яко: в Володимере хмель, в Муроме овес, огурешные и другие семена, в Ростове лук (разрядка моя - В.А.), в Боровске чеснок, в Дмитрове огурцы, в Астрахане арбузы"11. В работе "Введение. К гисторическому и географическому описанию Великороссийской империи" в главе 4-й "О водах, т. е. о знатнейших морях, озерах и реках" Татищев включил справку о Ростовском озере: "Ростовское озеро в Ростовской провинции, под самым городом Ростовом. В длину около 10, а в ширину около 8 верст. Из онаго вышла река Которость, которая под Ярославлем впадает в Волгу"12.

Из всего изложенного можно заключить, что Ростов и Ростовская земля были постоянно в центре внимания В.Н. Татищева как специалиста по древнерусской истории и как географа. Можно констатировать и то, что В.Н. Татищева следует считать ученым, составившим впервые сводку светской и церковной истории Ростова и Ростовского княжества в увязке с историей Древней Руси. Заслуга Татищева как географа состоит также в том, что он проявил интерес к Ростовской земле как к географическому и этническому региону и как к составной части общей житницы Российской империи XVIII века.

Относительно вопроса о более обстоятельном обозрении и анализе соотношения исторических известий о Ростове Великом и Ростовском княжестве в памятниках письменности Древней Руси и в "Истории Российской" В.Н. Татищева можно сказать, что это должно быть предметом отдельного диссертационного исследования.

  1. Татищев В.Н. История Российская. В 7 томах. М.: Л.: Наука, 1962 - 1968, Татищев В.Н. Лексикон Российской исторической географической, политической и гражданской // Татищев В.В. Избранные произведения. Л.: Наука, 1979. С. 153 - 327; Татищев В.Н. Избранные труды по географии России. М.: Географиздат. 1950.
  2. Шахматов А.А. О так называемой Ростовской летописи. М., 1904. С. 9; Тихомиров М.Н. О русских источниках "Истории Российской" и Татищев В.Н. История Российская. М.: Л., 1962. Т. 1. С. 47. 49 - 50; Кузьмин А.Г. Рязанское летописание. Сведения летописей о Рязани и Муроме до середины XVI века. М.: Наука, 1965. С. 42 - 43; Кузьмин А.Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М.: МГУ, 1977. С. 130, 237 - 239, 377 и др.
  3. Сазанов С.В. О "Ростовской" летописи, бывшей у В.Н. Татищева // ТРМ, Ростов. 1991. С. 33 - 47.
  4. Татищев В.Н. Избранные произведения. Л.: Наука, 1979. С. 359.
  5. Там же. С. 183.
  6. Татищев В.Н. Избранные труды по географии России. М.: Географиздат, 1950. С. 111.
  7. Там же.
  8. Там же. С. 145.
  9. Там же. С. 146.
  10. Там же.
  11. Там же. С. 82.
  12. Там же. С. 149.

Коллекция ростовской финифти XVIII в. составляет незначительную часть собрания живописных эмалей Ростовского музея. Достоинство этой части коллекции в том, что в значительной мере, она сохранилась не в виде отдельных пластин, а на не разукомплектованных предметах, т. е. на церковной утвари и священных облачениях, составляя в ряде случаев, комплексы произведений определенного мастера. Данное собрание не обладает чертами стилистического единства, которое появилось в ростовской финифти к середине XIX века. Мы можем лишь предполагать, что те или иные миниатюры выполнялись в Ростове. Исключение составляют подписные и датированные вещи, но их не более десятка на всю коллекцию. Относительным ориентиром служат так же клейма на оправах миниатюр из драгметалла. Клейма, как правило, московские, что не должно вводить нас в уверенность, что изделие выполнено московскими мастерами, так как известно, что ростовская епархия активно сотрудничала с московскими ювелирами и мастерицами из подмосковных монастырей. Ростовские эмали XVIII века трудно отделить от московских, а может быть и киевских, также потому, что последние поступали в местные храмы на вкладных вещах, после чего их могли копировать ростовские мастера. Кроме того, мы не можем утверждать, что первые ростовские мастера не были выходцами из Москвы или Украины.

Самым ранним датированным произведением в ростовском собрании является пластинка от наперсного креста с надписью: "п. А.М. 1777"1. Живопись этой пластины выделяется ювелирно-точной работой кисти. Мастер "А.М." сначала раскладывал неуловимо легкие цветовые пятна, а затем наносил на них едва заметный красный контур. Видимо, его не очень заботила звучность красок, необходимая миниатюре. Колорит этого произведения построен на сочетании нежных.. мягких тонов - серо-зеленых теней тела Христа, серо-голубой набедренной повязки, подчеркнутых теплым деревом креста - в отдельном фрагменте. Если в центральной части миниатюры царит композиционный и цветовой покой, то, все, что окружает распятие, находится в стремительном движении - облака, пересекающие крест от его горизонтальной ветви к вертикальной, взлетающие одежды Иоанна, падающий с небес голубь. Лица Иоанна Богослова и Богородицы промоделированы серо-зелеными тенями с красной подрумянкой, их одежды с многочисленными складками и цветовыми бликами написаны быстрым мазком.

Так же темпераментно и с использованием тех же технических приемов исполнены две пластинки для напрестольного креста - "Богородица" и "Иоанн Богослов"2. Схожие пластинки в сборе представлены на аналогичном кресте из собрания Ярославского музея-заповедника. Миниатюры этого креста, как и две упомянутые дробницы из ростовского собрания можно отнести к произведениям, изготовленным мастерами из круга мастера "А.М.". Возможно, близкое отношение к творчеству самого мастера имеют дробницы митры3, поступившей из Спасо-Яковлевского Димитриева монастыря. Отличительной особенностью этой митры является искусное шитье жемчугом. Не ростовское происхождение шитья не вызывает сомнения, тем более, что подобные работы монастырь заказывал одному из женских монастырей Подмосковья. Но, в данном случае, чистые, светлые тона эмалевых миниатюр в сочетании с тонко подобранным, тускло мерцающим жемчугом, создают целостное впечатление единого ансамбля шитья и живописи, что наводит на мысль об иногороднем происхождении в том числе и дробниц. Темперамент, с которым они выполнены, использование редких для ростовской палитры красок и позволяют соотнести их с работами мастера "А.М.".

Моделировку объемов зеленоватыми тенями, красную подрумянку и красный контур можно считать отличительной особенностью живописных эмалей последней четверти XVIII века. Этими же приемами пользовался автор панагии4, вложенной в 1793 году дьячком Ружной, что на площади церкви Всемилостивого Спаса П.Ивановым. П.Иванов был также вкладчиком наперсного креста 1791 года5. Оба произведения столь различны, что отводят мысль об авторстве П.Иванова, тем более, что в документах Спасской и Стефановской церквей, где тот впоследствии служил, нет упоминания о занятиях священником живописью по эмали. Автор панагии хорошо владел рисунком, почти не ошибался в пропорциях. Мастеру в какой-то степени удавалась даже фактура ткани, о чем редко задумывались ростовские финифтянщики, так, мафорий Богородицы свисает с ее рук плотным, тяжелым атласом. Вместе с тем, моделировка лика Богородицы достаточно условна. Живопись панагии легкая, светлая, сохраняет радостное чувство, отличающее православную иконопись.

В ростовском собрании несколько миниатюр стилистически близких к панагии, среди них комплект дробниц для митры XVIII века6, поступившей из Спасо-Яковлевского монастыря. Сходство начинается с качества самой эмали - грязновато-белой с мелкими отверстиями от выгоревшей копоти. Сравнивая панагию с изображением Богородицы на митре, мы заметим тот же мягкий овал лица, крупные, круглые глаза, небольшой рот щепоткой, так же неловко вывернута и условно написана раскрытая кисть левой руки. Нимбы на всех миниатюрах представляют собой бледно-желтое сияние с красным контуром, от которого расходятся тонкие, острые лучи. Формальное сходство дополняется близким, высветленным колоритом, мягкой выписанностью объемов в серо-зеленых тенях с нежно-розовой подрумянкой. Повторяется также начертание букв. Все сказанное позволяет предположить одного автора, создавшего как панагию, так и миниатюры для митры.

Другую, стилистически близкую группу миниатюр, составляют дробницы с разукомплектованной митры - три апостола и Иоанн Златоуст7 и деисус на митре из Спасо-Яковлевского монастыря8. Почти поколенные изображения святых восходят к полнофигурным миниатюрам на церковной утвари первой половины XVIII века. Глубокие тени ликов плавно, без резких контрастов переходят к едва заметному румянцу. Кисть мастера очень осторожна и скрупулезна во всем, что касается лика святого - он отмечает припухшие губы Богородицы, ее покрасневшие веки, блики в уголках глаз. Более свободно и условно написаны одежды. Миниатюры с обеих митр, вероятно, выполнены одним мастером, и даже собираются в единый ансамбль, который некогда мог предназначаться для украшения только одной митры. Патрональным святым на митре из Спасо-Яковлевского монастыря является преподобный Авраамий архимандрит, ростовский чудотворец. Четвертым святым на митре, кроме традиционного деисуса, венчающего перекрестие, как правило, был покровитель обители или небесный патрон ее настоятеля. В таком случае, митра предназначалась для архимандрита Спасо-Яковлевского монастыря Авраамия Флоринского, который управлял обителью с 1786 по 1797 годы9, что может нам служить ориентировочной датировкой дробниц. Основанием для сравнения этих дробниц с предыдущей группой служит прежде всего технический прием, близкий к моделировке объемов плавями. Но, думается, этот прием вернее будет связывать не с конкретным именем мастера, а с одной из линий развития ростовских живописных эмалей, так как случай этот не единичный.

Представители этого направления были более тесно связаны с национальной традицией, почерпнутой в иконописи, другого - ориентировались на западноевропейскую гравюру.

Самым ярким представителем первого направления можно считать мастера - автора дробниц для митры, поступившей из Борисоглебского монастыря10 Особенностью этих миниатюр являются краски - их глубина, звучность. Ни до, ни после ростовская финифть не знала такого оливкового, сиреневого, пурпурного и других цветов, взятых в самых рискованных сочетаниях. Глубину и сочность краскам придает техника последовательного наложения полупрозрачных красочных слоев, которую мы условно, по аналогии с иконописью, называем плавями. Наполненность воздухом и светом характерна для большинства миниатюр XVIII в., но автор Борисоглебской митры сумел внести в свои произведения так же и красочные акценты. Барочная игра красок здесь дополнена открытыми насыщенными тонами древнерусской иконописи. О ней, кроме цвета и техники плавей, напоминают типажи русских святых, в данном случае, - Бориса и Глеба. Нельзя сказать, что эти миниатюры выполнены полностью в духе традиционной русской иконописи. Разноцветные головки херувимов, выглядывающих из облаков, выполнены, как озорные путти. В миниатюрах нет цветовой и ритмической гармонии, ощущения тишины и благостности русской иконы. Но, вместе с тем, миниатюры лишены сухости и назидательности западно-европейской гравюры, которой пользовались эмальеры.

Дробницы Борисоглебской митры так бы и оставались исключением в ростовском собрании, если бы им не нашелся красочный аналог в собрании Ярославского музея-заповедника. Речь идет о дробницах митры, также поступившей из Борисоглебского монастыря. Трудно заочно сравнивать произведения, но принцип подачи цвета в самых невозможных сочетаниях, горящие краски - сразу наводят на мысль об общности происхождения этих миниатюр. Об этом же говорят - несколько "скомканные" фигуры святых, их типологическая близость, техника "плавей", высокое качество эмалей. Наличие двух сходных произведений, поступивших из одного места, приближают их автора к нам. Тем более, что к "борисоглебским" митрам стилистически близок наперсный крест из ростовского собрания 1791 года - вторая, уже упомянутая выше, вкладная вещь П.Иванова. Типологически схожи лики князя Бориса на митре из ростовского собрания и Иоанна Богослова на наперсном кресте. Крест так же отличает многослойная блестящая эмаль, глубокие тона. Но, к сожалению, это уже другие краски - более плотные и темные. Здесь нет цветистости предыдущих работ. Колорит креста более сгармонирован и выдержан в коричневато-синих тонах.

Большая часть коллекции Ростовского музея представлена эмалями XVIII века другого направления, более, чем первое ориентированного на западноевропейское искусство. Ощутима значительная разница между этими двумя комплексами, хотя граница между ними не была непроходимой, о чем свидетельствует творчество Всесвятского, которое здесь мы рассматривать не будем.

Если вспомнить изображение Спасителя на митре с деисусом из Спасо-Яковлевского монастыря, о которой уже шла речь, - его позу, жест, длинные, вьющиеся по плечам волосы, короткую раздвоенную бороду, то отметим, что оно близко к аналогичной дробнице на "жемчужной" митре. Судя по ростовской коллекции, "жемчужная" митра стала прообразом для целого ряда миниатюр на митрах XVIII века. есть подобные работы и в ярославском собрании. Несколько таких митр поступило из Спасо-Яковлевского монастыря, одна - из Борисоглебского11. Миниатюры этих митр нельзя отнести к руке одного мастера, возможно в монастыре их было несколько или же мы имеем дело с определенной традицией или школой.

Ростовская финифть и Спасо-Яковлевский монастырь - тема отдельного исследования и специального разговора. На монастырь работали как свои мастера, так и городские финифтянщики. Но, если мы говорим о целом круге стилистически близких работ, то можем предположить, что их создатели имели более тесную связь, чем через разовые заказы монастыря, т. е, что в монастыре существовала своя мастерская. Работали в ней уже местные мастера, получившие художественное образование на месте.

Если, например, сравнить несколько близких по теме миниатюр, то мы заметим, что евангелиста Луку монастырские мастера, как и автор "жемчужной" митры, писали с разделенными на прямой пробор волнистыми волосами, голым подбородком, из-под которого видна короткая раздвоенная борода, с широкой переносицей и изогнутыми бровями. Пунктир они применяли только в фоне, да и то в более поздних работах, лики и одежды писали мазком - растягивая цвет от плотного к более прозрачному, использовали красный контур и цветные зеленовато-красные тени. Но, по сравнению с "жемчужной" митрой, кисть миниатюриста уже была менее искусна, упростилась композиция, лаконичнее стала цветовая гамма. Более ранние миниатюры написаны на бледно-голубоватых фонах. Белый цвет в них присутствует везде - многочисленными бликами он лежит на одеждах, ликах, столах, книгах. Их цветовая гамма легкая, светлая. В более поздних работах цвет становится плотнее, насыщеннее.

Наше исследование не содержит полный анализ коллекции живописных эмалей XVIII века в ростовском собрании, а отмечает лишь основные ее комплексы. Это первая попытка систематизации данной части коллекции на основе стилистического анализа, который позволяет нам сделать вывод, что обозначились три круга произведений - мастера "А.М.", мастеров из Спасо-Яковлевского монастыря и работ, близких к миниатюрам "борисоглебских" митр.

  1. РЯ АХМЗ КП - 24044; Ф - 2304.
  2. РЯ АХМЗ Ф - 2296; Ф - 132.
  3. РЯ АХМЗ КП - 9806, Дм - 33, В-125.
  4. РЯ АХМЗ КП - 24034, Ф - 2294.
  5. РЯ АХМЗ КП - 24033, Ф - 2293.
  6. РЯ АХМЗ КП - 15379, Ф - 2994.
  7. РЯ АХМЗ КП - 6854, Ф - 606; КП - 24030, Ф - 2290; КП - 10922, Ф - 1620; КП - 10921, Ф - 1619.
  8. РЯ АХМЗ КП - 9808, Дм - 35. В - 127.
  9. Титов А.А. Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь. М., 1900. С. 22.
  10. РЯ АХМЗ КП - 15360, Т - 2990.
  11. РЯ АХМЗ КП - 9807, Дм - 34, В - 126; КП - 9808, Дм- 35, В - 125; КП - 15295, Т - 2982 и т. д.

Молога - старинный русский город, возраст которого сегодня мог бы быть более 850 лет. Сейчас этого города уже нет. Весной 1941 года то место, где был город и большая часть уезда, затоплены водами Рыбинского водохранилища.

До 1917 года на территории Мологского уезда располагались аристократические дворянские усадьбы графов Мусиных-Пушкиных, среди которых по особому выделялось Андреевское. Эта усадьба располагалась в южной части уезда, на высоком берегу Ильди. Извилистые берега реки, красота местных полей, русские деревни и близ расположенное село Марьино представляли живописную картину этого края. Российская Швейцария - так в дореволюционных путеводителях назывались эти места.

В историческом плане усадьба Андреевское представляет наибольший интерес, владельцы ее внесли огромный вклад в русскую культуру. Эти земли в конце XVIII столетия по наследству получил видный государственный деятель, первооткрыватель "Слова о полку Игореве", обер-прокурор Синода, президент Петербургской императорской академии художеств, дипломат и знаменитый коллекционер Алексей Иванович Мусин-Пушкин. Тонкий знаток русского и западноевропейского искусства, он строил Андреевское в соответствии со вкусами того времени.

Самым впечатляющим сооружением был графский дом, весь комплекс которого был построен в соответствии с новыми романтическими тенденциями, которые сложились в то время в западноевропейской архитектуре, когда в проектировании зданий стали использовать некоторые элементы стилей и декоративных приемов средневекового зодчества. Архитектурный романтизм нашел широкое применение в усадебном строительстве. Все здание в Андреевском было построено по асимметричному плану, как это делалось при сооружении средневековых замков и крепостей. По-особому выделен кухонный корпус, построенный из красного кирпича с величественной смотровой башней. Полукруглой, крытой, остекленной галереей эта часть здания соединялась с построенным из дерева двухэтажным жилым корпусом, восемнадцать величественных колонн которого гармонично вписывались в главный подъезд. Точно сплетенное кружево из двадцати одной ажурной решетки служило украшением балконов второго этажа. Весь архитектурный комплекс казался фантастически сказочным. По своему романтическому замыслу это было единственное здание из всех дворянских усадеб в Ярославской губернии.

Парк в Андреевском был заложен английскими садоводами во второй половине XVIII столетия при жизни Алексея Ивановича Мусина-Пушкина и занимал площадь более трех гектаров. В нем на редкость удачно сочетались особенности, присущие крупнейшим пейзажным паркам Европы, с чертами сугубо местными, обусловленными рельефом данной местности. Самым живописным местом здесь была солнечная поляна перед графским домом с нежной бархатистой зеленью газона, окруженной со всех сторон густыми деревьями, преимущественно дубом, которые как величественные памятники возвышались над равнинной местностью, удерживая живительную прохладу в период летнего зноя. Обилие света на этой поляне было особенно ощутимо после мрачноватых и тенистых уголков парка. Весенние крики птиц, журчание воды в реке Ильдь, сливаясь с тихим шелестом листвы, рождали чарующую звуковую мелодию этого романтического парка. Вместе с графским домом это придавало всему ансамблю особый отпечаток уникальности, о котором с восторгом вспоминали современники.

В 1811 году дочь графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина Наталья Алексеевна выходит замуж за князя, генерал- лейтенанта Дмитрия Михайловича Волконского и получает в приданое от отца эту романтическую усадьбу Андреевское. Таким образом, через брак Андреевское от графа А.И. Мусина-Пушкина переходит к князю Д.М. Волконскому, участнику суворовских походов и герою Отечественной войны 1812 года. Дмитрий Михайлович Волконский был известной личностью, дважды получил высшую награду - Георгиевский крест. Он оставил дневник-воспоминания, в котором подробно описывает события того времени.

20 ноября 1811 года в семье Д.М. Волконского родился сын Михаил. "Мой Мишенька", - так ласково называл отец своего сына. Михаил Дмитриевич Волконский стал военным. Окончил службу в звании генерал-майора. Он сделал много добрых дел для Андреевского. 1 сентября 1835 года по его распоряжению в селе Марьине была открыта школа для крестьянских детей, которая сейчас самая старейшая в России. 1 сентября 1995 года ей исполнится 160 лет. И за все время в ней ни на один год не прекращались занятия. В Рыбинском художественном музее хранится портрет основателя Марьинской школы Михаила Дмитриевича Волконского, написанный художником второй половины XIX столетия Иваном Извековым. А в фондах Ярославского музея-заповедника его же портрет в молодом возрасте, работы неизвестного художника первой половины XIX столетия.

Михаил Дмитриевич Волконский был женат на светлейшей княгине Анне Ивановне Паскевич-Эриванской. Здесь следует сказать, что все владельцы Андреевского принадлежали к высшему аристократическому сословию России. Их финансовые возможности были неисчерпаемы.

В 1843 году в семье М.Д. Волконского родилась дочь Елизавета. Когда Лизе Волконской исполнилось 8 лет, в Петербурге она поступает в закрытое аристократическое учебное заведение - Смольный институт благородных девиц со сроком обучения 10 лет. По окончании института за отличные успехи в учебе и высокое нравственное поведение Елизавета Волконская получает Большую серебряную медаль.

В 1864 году молодая княгиня Елизавета Михайловна Волконская вышла замуж за князя Анатолия Александровича Куракина и с этого времени усадьба Андреевское через брак переходит к новому владельцу. Князь А.А. Куракин был с 1834 года рождения и принадлежал к потомственным дворянам, представители которых занимали высокие государственные посты в управлении Россией. Он окончил юридический факультет Петербургского университета и в последующем сформировался в типичного представителя делового капиталистического мира, хорошо знающего административные науки и экономику. Он был владельцем не только Шестихинского кирпичного завода. В его собственности были лесопильный и цементные заводы в Симбирской губернии. Он был держателем акций среднеамурской золотопромышленной компании и испанского металлургического общества по производству фугасных снарядов. Был владельцем Дальневосточного промышленного общества по организации добычи нефти на Сахалине. Состоял членом государственного Совета и занимал должность заместителя министра земледелия и землеустройства. Был награжден русскими орденами и орденами зарубежных стран: Италии, Франции, Германии. Несмотря на его высокий организаторский талант во всех отраслях производства, в Мологском уезде стихией князя А.А. Куракина было развитие животноводства и производство высококачественных молочных продуктов. При его жизни Мологский уезд Ярославской губернии с его знаменитыми лугами по производству молочной продукции занимал одно из ведущих мест в Европе.

В семье князя А.А. Куракина было четверо детей. Дочери Мария, Анна, сыновья Михаил, Иван. В 1901 году в Париже умирает мать Елизаветы Михайловны - Анна Ивановна Паскевич-Эриванская. Она оставила семье Куракиных огромное наследство. Вот некоторые выдержки из ее завещания: "Весь капитал, принадлежащий мне в России, в Петербургском банке, я завещаю моей внучке Анне Куракиной.
Золото и серебро - Анне Куракиной.
Мои бриллианты и позолоченный саксонский фарфор - моей внучке Марии Куракиной.
Мои золотые прииски в Сибири близ Тюмени - внукам Михаилу и Ивану поровну.
Свои драгоценности и всю мебель, среди которой много весьма ценной, - своей дочери Лизе Куракиной.
3000 франков я завещаю Марьинской церкви.
После моей смерти 1000 франков я завещаю раздать бедным моего квартала".

Княгиня Анна Ивановна Паскевич-Эриванская похоронена в Париже на кладбище Пер-Лашез.

В 1914 году Елизавета Михайловна и Анатолий Александрович отметили золотую свадьбу - 50 лет со дня венчания. На одной из сохранившихся фотографий он написал: "Дорогой моей Лизе на добрую память в знак благодарности за все в жизни от сердечно любящего и неизменно глубоко преданного князя А. Куракина".

Князь А.А. Куракин пользовался уважением среди крестьян. Когда он ехал на богослужение в церковь Благовещения села Марьина, на всем пути от Андреевского горели свечи и раздавался артиллерийский залп.

Церковь Благовещения построена в 1781 году при жизни графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина. В 1902 году на средства прихожан и петербургских купцов Ершовых по проекту архитектора В.А. Демьяновского церковь была перестроена. Заново построена колокольня и два боковых придела во имя Николая Чудотворца и святого Димитрия Солунского в честь поминовения воинов, погибших на полях сражений. Архитектор использовал новые строительные материалы - железобетон и природный гранит. Это самое последнее церковное здание, построенное в начале XX столетия. Больше храмов в Ярославской Епархии уже не строили. Контора усадьбы Андреевское работала до марта 1918 года. После этого началась национализация всех дворянских имений.

Первым председателем Мологского революционного комитета был Федор Иванович Бологов. Мандат на установление Советской власти в уезде он получил в Смольном. В задачу Ревкома входило быстрое изъятие ценностей в дворянских имениях. В один из дней он постучался к Куракиным. Хозяева уже покинули дом. Они ничего с собой забрать не могли. В доме остались только дети. Открыла старшая прислуга. В одном из помещений Ф.И. Бологов стал простукивать стены. Определив разность звука, он разобрал стену. Там находился окованный сундук. Когда его вскрыли в Мологе, от обилия драгоценностей все онемели. В нем были золото, рубины, изумруды, желтые и розовые топазы, множество бриллиантов, подарки предкам Куракиных от императора Александра I. Была составлена опись и драгоценности сдали в казну.

Федор Иванович Бологов был уроженцем деревни Тимонино Брейтовской волости. Позже его назначили заведующим отделом здравоохранения Мологского уезда. В 1939 году он был арестован и приговорен к 15 годам лишения свободы. Этот срок он отбыл полностью. В 50 - х годах был реабилитирован. В начале 60 - х годов, уже будучи тяжело больным, он писал сотрудникам музея "Борок" и делился воспоминаниями об установлении им Советской власти в Марьинской волости.

Изгнанных из России, судьба разбросала русских эмигрантов по всем странам мира, многих из них приняла Франция. В 1923 году из Парижа князья Куракины писали в Советский Союз, сюда, к нам в Борок, академику Н.А. Морозову. Чаще писал Борис, внук князя А.А. Куракина. Борису было 15 лет, Н.А. Морозову - 69. Вот выдержки из нескольких писем:

"Дорогой Николай Александрович, не могу высказать, как я обрадовался, получив Ваше письмо. Ваша фотография всегда у меня на столе. Я благодарен Вам, что Вы пробудили во мне те высокие идеи, носителями которых Вы были всегда. И можете быть уверены, что я им не изменю никогда. Я готовлюсь к поступлению на юридический факультет. Жизнь эмигрантская здесь тяжела. Только и слышишь озлобленные речи бывших русских. О России ходят разные слухи, многим я не верю, считаю, что они слишком преувеличены. Здесь, на чужбине я с наслаждением вспоминаю те тихие вечера, которые мы проводили в милом, уютном Борке после копания картошки. После долгих скитаний по Парижу мы, наконец, обрели квартиру. Искренне благодарен Вам, любящий Вас Борис Куракин. Париж, 1923 год".

Замечательный парень был Борис Куракин, такой романтичный. Унесенный ветром из России и увлеченный идеями академика Н.А. Морозова, из Парижа вместе с русскими переселенцами судьба забросила его в Аргентину. Умер он там в одиночестве, похоронен в Буэнос-Айресе.

В 1918 году Андреевское было национализировано и образована крестьянская коммуна по совместной обработке земли. В мае 1919 года при Ярославском губернском отделе народного образования был организован подотдел по охране памятников старины. Но эта организация оказалась маломощной и не могла охватить все дворянские усадьбы. После князей Куракиных в доме остались огромные художественные ценности - картины, портреты, посуда, зеркала, фарфор, хрусталь, мрамор, бронза, уникальная библиотека и бесценная французская мебель под стиль времени Людовика XVI. Сейчас в фондах музеев хранится лишь небольшое количество экспонатов из имения Андреевское. Все остальное бесследно исчезло. В З0-е годы княжеский дом разобрали и перевезли на Волгу под общежитие для рабочих. Все остальное стало приходить в запустение.

С 1949 по 1959 год в Андреевском был расположен лагерь для заключенных с длинными рядами колючей проволоки, сторожевыми вышками и набрасывающимися овчарками. Худшей судьбы для этой жемчужины садово-паркового искусства XIX столетия уже не придумаешь. Разрушили и церковь Благовещения в селе Марьине. Сейчас она выглядит как будто после бомбежки и представляет жуткое зрелище. От архитектурного романтизма остался только каменный кухонный корпус, в котором размещается контора совхоза "Богатырь". Но сохранились дореволюционные планы и чертежи прежнего двухэтажного княжеского дома.

Усадьба Андреевское является уникальным памятником садово-паркового искусства прошлого столетия и требует к себе пристального внимания.

Молитва Святителю Иакову Епископу Ростовскому Чудотворцу.
Святителю Христов и чудотворче великий, Иакове богомудре! К честней и многоцелебней раце Твоей сошедшеся, и воспоминанием / скончания жительства Твоего к похвалению Твоему побуждаеми, к / Тебе простираем молитву нашу и умилению взываем [,] якоже в живо- / те Твоем добре упасл еси люди, яже Богом Тебе врученныя, сице и по- / преставлении чудес дарования от Бога приял еси исцеляти недуги, и / избавляти от бед и напастей, не престай чудодействовати и в нас / о благодати Христа Бога нашего, Ему же ныне с лики Святых предстои / ши на небесех, духом же нам соприсутствуеши [,] подавая по коегождо / прошению: больным исцеление, скорьбящим утешение, бедствующим / помощъ, нищим пропитание и всем благопотребная, яже к животу / и спасению. Испроси предстательством Твоим и [!у] Всемилостиваго / Бога нашего Православной церкви мир и тишину, в вере единому / дрие, суемудрия же и расколов истребление, отечеству твоему, гра / ду сему и Святей обители сей благоденствие и утверждение, нам же / всем грехов оставление, в добродетелях пруспеяние, и несомнен- /ное упование царствия небеснаго. О великий Святителю Иакове! / не престай моляся о нас [,] совершающих память Твою, да Тебе непре / станно величаем, и благодарны славословием Триипостаснаго Бога, / дивно действующаго во Святых Своих и в Тебе, ныне и присно и во- / веки веков, Аминь1.
Тропарь [,] глас 4. Кондак[,] глас 8.
Избран от юности Богови быв, [,] Святителю Иакове: сего ради Архиерейства саном почтен, упасл еси люди l,] яже Тебе Богом врученныя, Темьже и по преставлении чудес дарования от Бога приял еси, исцеляти различныя недуги: моли о нас [,] совершающих всечестную [честную] Память Твою, да Тебе непрестанно величаем2. Яко Архиереем сопрестольник, и Святителем изрядный споборник [побор- ник] был еси Святителю Иакове, непрестанно сохраняй Отечество Твое, град же и люди. Тебе верою по- читающыя, [и честным мощем твоим покланяющияся,] да велегласно Тебе вопием: радуйся [1,] Иакове богомудре2.

Молитва, тропарь и кондак написаны на стандартном листе писчей нелинованной бумаги (22,2 х З5,5 см) гражданской скорописью начала XX в., черными чернилами. В самом верху, над четко нарисованным крестом - фиолетовый штамп с датой: "24 АПР. 1906" (видимо, день поступления рукописи в Управление Московской Синодальной Типографии). В левом верхнем углу, наискосок, черными чернилами, небрежно написан "№ 7306" (должно быть, входящий номер получателя). На пустом обороте листа, в левом верхнем углу - оттиск фабричного клейма с текстом: "Фабрики / наследников /СУМКИНА/ № 6".

Рукопись обнаружена среди множества листов "переписки разной", которая по Описи датируется XVIII и XIX вв. - РГАДА, Ф. 1407, рукописи Спасо-Яковлевского монастыря. Опись 1 (1624 - 1917 гг.), № 1412. Л. 96.

Она сопровождается ответным письмом из Управления Московской Синодальной Типографии, за .№ 5742. от 26 апреля 1906 г. Письмо написано на машинке, на бланке для писем Управления МСТ (20,35 х 26,2 см), с печатным штемпелем выходных данных отправителя в левом верхнем углу. Оно адресовано "Его Высокопреподобию, Настоятелю Ростовскаго Спасо-Иаковлевскаго Димитриева монастыря, О. Архимандриту Иакову", управлявшему обителью с 1898 по 9 июня 1906 г., которому Управление МСТ "имеет честь объяснить, что молитва Св. Иакову, как ни разу еще не изданная до сего времени, может быть напечатана в том только случае, если на это последует разрешение Святейшаго Синода, о чем вверенному Вам монастырю надлежит войти в сношение с Московским Духовно-Цензурным Комитетом. К напечатанию же молитвы Св. Димитрию препятствий не встречается, и в случае Вашего согласия печатать пока одну эту молитву, не откажите уведомить о том Типографию и выслать гербовую марку в 75 копеек для оплаты гербовым сбором цензурного разрешения к печати молитвы [.] / Что касается требуемых Вами книг: Акафиста Св. Димитрию и 1-ой части полнаго собрания сочинений того же святителя, то в папке, как желает монастырь [,] этих книг нет, а имеются оне лишь в бумажке ценою // акафист, церк. печ. 8 коп. и 1-я часть сочинений гр. печ. 1 руб. за экземпляр, а потому Типографии необходимо получить сведения, могут ли быть высланы требуемыя книги в указанном последнем виде. / Рукопись молитвы Св. Иакову при сем препровождается обратно для упомянутой выше цели". (Там же. Л. 95 - 95 об. Подписано Управляющим Типографией и делопроизводителем). Вверху, справа, рукой писца молитвы помечена дата получения ответа: "29-го Апреля 1906 г."3.

Поиски других документов по делу издания молитвы Св. Иакову, к сожалению, не увенчались успехом. Думается, молитва так и не вышла в печатном виде, тем более, что по свидетельству современника, А.А. Титова, архимандриту Иакову "приходится теперь много трудиться над приведением в порядок обширнаго хозяйства монастыря, пришедшаго в совершенный упадок при его предшественниках"4. Судя по указанным в ответе ценам "гербовой марки" и рекомендуемых книг "в бумажке", печатание молитв в Московской Синодальной Типографии оказалось для обнищавшего монастыря слишком большой роскошью, тем более, что, например, Акафист Св. Димитрию Ростовскому, начиная уже с изданий 1798 - 1799 гг., всегда сопровождается молитвой Святителю, и изданий ее, очевидно, было достаточно5.

О деятельности архимандрита Иакова сведения более чем убогие. Но учитывая факт, что он был назначен в Ростовскую обитель из Киево-Печерской Лавры, во всей истории своего существования служившей распространению образованности и просвещения, логичным кажется предположение, что никто иной, как только архимандрит Иаков является сочинителем этой единственной в своем роде молитвы прославленному с "лики Святых" своему тезоименнику.

А кроме того, необходимо вспомнить, что архимандрит Иаков управлял монастырем в сложное время "христианского Возрождения" (Дмитрий Мережковский, 1901 - 1903 гг.), "соборности народа и коллектива" (Вячеслав Иванов), "нового религиозного сознания" (Николай Бердяев, 1907 г.) и т. д. "Пока мы будем только религиозно-философским собранием, и будем преимущественно отдаваться одним рассуждениям о вере, мы ни до чего не додумаемся. Когда начнется церковное великое действие, собор, все мгновенно выяснится, ибо явится благодать", - с надеждой утверждал Д.С. Мережковский6. Но это "церковное великое действие" было сильно придавлено "опекой государства", которая, как замечал тогда митрополит Санкт-петербургский Антоний, связывает самостоятельность церковных властей и духовенства, "делает голос Церкви совсем неслышным ни в частной, ни в общественной жизни"7. Молитва Святителю Иакову Ростовскому создавалась в то время, когда 8 марта 1906 г. открылось учрежденное Синодом и прозаседавшее до 15 декабря "Предсоборное Присутствие", довольно многолюдное и потому, очевидно, преисполненное существенных разногласий, среди которых О. Георгий Флоровский выделяет вопрос "о составе поместнаго собора" и подчеркивает, что о реформе духовной школы "не стоит и думать", приводя слова преосвященного Антония Волынского по этому поводу: "Строй духовно-учебных заведений, как унаследованный из мира западных еретиков, и приводит дело духовной школы до крайняго безобразия. [...] Должно всю ее разогнать, разломать, вырыть фундаменты семинарских и академических зданий и взамен прежних на новом месте выстроить новыя и наполнить их новыми людьми"8. Были на "Присутствии" и многие благоразумные предложения, например, учредить при университетах православные богословские факультеты "для свободнаго развития богословской науки", что должно освободить последнюю "от всех возможных погрешностей". - ведь не боятся же католики богословских факультетов...9

Не следует сомневаться в том, что Спасо-Яковлевский архимандрит, вышедший из киевского средоточия образованности, был хорошо осведомлен о спорах и разногласиях на "Предсоборном Присутствии". Автора молитвы тревожит не только "благоденствие и утверждение" вверенного ему монастыря. Он проникновенно молится Святителю Иакову: "Испроси представительством Твоим и [!у] Всемилостиваго Бога нашего Православной церкви мир и тишину, в вере единомудрие. суемудрия же и расколов истребление, [...] . В молитве Святителю Димитрию, например, сказано: "Церковь же святую от расколов и ересей сохрани, верных укрепи, заблуждающих обрати, [...]"10. В молитве же Св. Иакову усматривается не просто каноническая дань требованиям молитвословного жанра. а созвучный духу времени лейтмотив всего произведения. В ней звучит стонущий голос истории начала нынешнего века, открывшегося известными кровавыми событиями.

Ожидаемое русской интеллигенцией "церковное великое действие" заблудилось тогда не только во множестве реформаторских идей и предположений "Предсоборного Присутствия", но и в бурных деяниях времени. "Благодать", к несчастью закабаленной Русской Церкви, не явилась... Вместо нее стремительно надвигался эпохальный ураган, наименованный впоследствии Великой Октябрьской Социалистической Революцией, почти до основания разрушившей все то святое и сокровенное, что создавалось целыми поколениями россиян на протяжении девяти столетий христианства. Потому и молитва Святителю Иакову Епископу Ростовскому, затерявшись среди бумаг конфискованного монастырского архива, осталась неизданной, неосвященной, необнародованной и неизвестной, превратившись тем самым в еще одну страницу трагической истории Русской Православной Церкви.

  1. В публикации строки разделяются косыми скобками, точно по подлиннику; в квадратных скобках вставляются пропущенные знаки препинания.
  2. Кроме знаков препинания, в квадратных скобках даются разночтения по изданию: Минея. Ноябрь. Часть вторая. М., 1981. С. 438. (Тропарь). С. 443 (Кондак). По этому же изданию проставлены ударения и восстановлен стих, пропущенный в кондаке рукописи: "и честным мощем твоим [...]".
  3. Абзацы подлинника здесь разделяются косыми скобками.
  4. Титов А.А. Спасо-Яковлевский Димитриевский монастырь в городе Ростове, Ярославской губ. [ернни]. М., 1900. С. 24.
  5. См.: [Князь Г.П. Гагарин]. Служба иже во святых отцу нашему Святителю Димитрию митрополиту Ростовскому. МСТ, [17981]. 4°. Л. 33 об. - 35. - РГБ Музей Книги, инв. № 4308. Или то же без изменений: МСТ. IX. 1799. 4°. - РГБ, МК. инв. № 5920: РЯ АХМЗ, Ц -1471. Новейшее издание той же молитвы Святителю Димитрию см.: Православный церковный календарь. М., 1987. С. 80.
  6. Цитируется по кн.: Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. 4-е издание. Париж, 1988. С. 476. См. так же: Прот. Василий Зеньковский. История русской философии. Т. II, ч. 2. Л., 1991. (Париж , 1950) С. 29 - 32, 54 - 81.
  7. Приведено в исследовании О. Георгия Флоровского. Ук. соч. С. 476.
  8. Там же. С. 479. Ср.: В.В. Зеньковский. Ук. соч. Т. II, ч. 1. С. 130 - 132.
  9. См. подробнее в книге Г. Флоровского. Ук. соч. С. 481 - 484.
  10. Цитируется по изданиям 1798 - 1799 гг. Л. 34 об. Так же в изд. 1987 г.

Тема этой работы - поиск подлинных рукописей святого Димитрия Ростовского. Подлинными рукописями я называю:

  1. Автографы сочинений святого Димитрия, то есть рукописи сочинений, целиком написанные его рукою. Целые рукописи-автографы почти не встречаются; чаще попадаются фрагменты черновых рукописей, вложенные вместо закладок самим Димитрием в его книги и бумаги, и только поэтому случайно уцелевшие.
  2. Беловые списки сочинений Димитрия, сделанные по его приказанию его писцами и, как правило, находившиеся в его библиотеке. Обычно (но не всегда) эти беловые списки имеют собственноручные приписки и поправки Димитрия.
  3. Экземпляры прижизненных изданий сочинений Димитрия, находившиеся в его библиотеке.
  4. Переписка и документы Димитрия: его письма, подписанные им документы (в том числе ставленнические грамоты), адресованные Димитрию письма (встречаются очень редко, реже, чем подлинные письма самого Димитрия).
  5. Разные рукописные и печатные книги из библиотеки Димитрия. Печатные книги почти все находятся в РГАДА, рукописи - главным образом в ГИМ и отчасти в РГАДА.
Все считающиеся подлинными рукописи Димитрия по степени их подлинности я делю следующим образом:
  1. Достоверные подлинники, просмотренные мною в оригинале, или известные по точным копиям (факсимильные издания, снимки и т. п.), или, в очень редких случаях, известные по не вызывающим никаких сомнений сообщениям в литературе (например. Пролог издания 1675 - 1677 гг., о котором речь будет ниже).
  2. Правдоподобные подлинники, - известны мне только по сообщениям в литературе; эти сообщения особых сомнений не вызывают, но не проверены.
  3. Сомнительные подлинники, - известны мне только по сообщениям в литературе; эти сообщения представляются мне недостоверными, но решительно опровергнуть их я не мог.
  4. Мнимые подлинники, - просмотренные мною, безусловно не подлинные рукописи, известные в литературе как подлинные.
  5. Рукописные копии, явно снятые с подлинников или очень близкие к ним (эти подлинники могут быть и утеряны).
Я нашел в Ростове только три безусловно подлинные рукописи Димитрия; все они находятся в собрании Ростовского музея:
  1. Рукопись № 597 (из собрания Андрея Титова, № 828). Святой Димитрий Ростовский. "Краткое учение о седми таинствах церковных". Без даты (вероятно, середина 1700-х гг.). Полубеловая рукопись с собственноручной правкой Димитрия; основной текст писан полууставом; с 4°, на 5 листах. Факсимильное издание рукописи: "Краткое учение о седми таинствах церковных Святителя Димитрия Ростовскаго, исправленное собственною его рукою. Издано А.А. Титовым". (Собственность издателя). Москва. В Синодальной Типографии. 1880 года". К подлинной рукописи "Краткого учения" приложено факсимильное издание 1880 г., а также -
  2. Подлинное письмо Димитрия митрополичьему дьяку Михаилу Феоктистовичу (24 декабря 1707 г., Ростов). 2°, 2 страницы. Писарская скоропись; число "24" в дате и подпись - рукою Димитрия.
  3. Рукопись № 314. Святой Димитрий Ростовский. Розыск. Рукопись писана в 1709 г. в Ростове писцами Димитрия. 2°, 305 листов, полуустав и скоропись разных рук. Внизу титульного листа, рукою Димитрия - дата: "1709 года". На верхнем форзаце вкладная запись: "Сия книга дадеся в соборную Апостольскую церковь. [в Ростовский Успенский собор? - А.К.] От трудов блаженныя памяти преосвященнаго Димитрия Митрополита Ростовскаго и Ярославскаго в лето 1709. Месяца октября в 31 день по преставлении его". (Димитрий скончался 28 октября 1709 г.).
  4. Две подлинные рукописи Димитрия, принадлежащие Титову, теперь находятся в петербургской РНБ:
  5. РНБ, собрание А.А. Титова, № 3525. Святой Димитрий Ростовский. Книги Житий Святый (Четьи Минеи). Месяц декабрь. Допечатная редакция. Отрывок: 1 лист (19 декабря, из жития Григория Смиритского). Начало 1690-х гг. 2°. Украинская скоропись. Этот лист - из рукописи РНБ F.1.651- декабрьская Минея; лист должен находиться между л. 253 и 254 целой рукописи. Рукопись замечательна тем, что оригиналом для нее был не печатный текст, а допечатная рукопись Димитрия. К находившемуся у Титова листу приложена рукописная заметка епископа Амфилохия Угличского (датирована 30 ноября 1889 г.), где Амфилохий неверно называет рукопись автографом Димитрия. Вопреки мнению Амфилохия и Титова, рукопись - не автограф; нет в ней и никаких помет или записей рукою Димитрия. Однако рукопись сделана несомненно по заказу Димитрия, для него самого или для какого-то близкого к нему человека.
  6. РНБ, собрание А.А. Титова, № 1301. Святой Димитрий Ростовский. Письмо митрополиту Иову Новгородскому (10 декабря 1706 г., Ростов). Подлинник: текст писан рукою Главного Писца Димитрия (имя писца неизвестно), подпись и дата (по-латыни) - рукою Димитрия. 2°, 2 страницы. К письму приложена фототипия подлинного письма Димитрия Феологу Чудовскому (ноябрь 1702 г.).
  7. Несколько несомненно подлинных рукописей Димитрия в конце XIX века находились в Ростове, но их нынешнее местонахождение мне не известно:
  8. Библиотека Ростовского Спасо-Яковлевского монастыря (1891 г.). Пролог. [4-е полное издание.] В 2-х томах. Москва, Печатный Двор, март 1675 - январь 1677. 2°. (Источник сведений: Шляпкин (1891), с. 181). Полистная запись Рукою Димитрия (по Шляпкину): "Я иеромонах Димитрии Савичь игумен св. Николы Крупицкого Батуринскаго сию книгу мне в обители Печерской данную даю взамену за ново выданныи Прологи честному господину отцу Василию пресвитерови церкви Воздвижения Креста Господня в замку Батуринском. Року 1688 февраля 25". По словам Шляпкина, Пролог 1675 - 1677 гг. был дан вкладом в Ростовский Спасо- Яковлевский монастырь Н П. Филатовым. Упомянутые в записи Димитрия "ново выданный Прологи", на которые Димитрий обменял Прилог 1675 - 1677 гг. - Пролог последнего тогда московского издания 1685 г., 2 тома в 4-х книгах, в лист. Экземпляр Пролога 1685 г. из библиотеки Димитрия сейчас находится в РГБ (инв. №№ 1287, 1290); на всех четырех книгах одинаковые собственноручные записи Димитрия: "От книг иерея Василия Батуринского замкового бе, ныне же есть иеромонаха Димитрия Савича, житий святых писателя".
  9. Библиотека Ростовского Спасо-Яковлевского монастыря (1892 г.). Святой Димитрий Ростовский. Книги Житий Святых (Четьи Минеи). Книга 3. Март - май. Киев, тип. Киево-Печерской лавры, январь 1700. 2°. [1], 1 - 647, 647 [ = 648] -676 [ = 677] = [1], 676 [ = 677] л. Титульный лист и л. 1 - 6, внизу - полистная дарственная надпись рукою Димитрия: "Его Царского Пресветлого Величества столникови и полковникови Сумскому, его милости пану Андрею Герасимовичу Кондрат<ъ>еву, дарствует сию книгу, Димитрий Савич Архимандрит Новгородка Северского року 1700: марта 1." Полистная вкладная запись (почерк не Димитрия, московская скоропись, писал, очевидно, какой-то чиновник Димитрия): "От архиереа Ростовскаго Димитриа дана сия книга в девичь Рождества пресвятои Богородицы монастыр[ь] иже в граде Ростове, в лето 1707: декавриа 20:" Собственноручная подпись Димитрия (очевидно, после вкладной записи): "Смиренный Димитрий Митрополит Ростовский и Ярославский". Судя по надписям, Димитрий хотел в 1700 г. послать книгу Сумскому полковнику Андрею Кондратьеву, но по каким-то причинам не отослал ее Кондратьеву, а в 1707 г. подарил книгу Ростовскому женскому монастырю Рождества Богородицы. см. Шляпкин (1891), с. 266. Снимки с надписей: Амфилохий, Летописец (1892), № 20 по "Перечню снимков".
  10. Библиотека Ростовского Спасо-Яковлевского монастыря (1892 г.). Святой Димитрий Ростовский. Письмо к монаху Феологу Чудовскому, справщику Московского Печатного Двора. Писано в ноябре месяце (год и место не указаны, судя по содержанию - 1702 г., Ростов). Автограф. 2°, 1 страница. Полное факсимиле письма - РНБ, собрание А.А. Титова, № 1301; факсимиле выполнено фототипией; приложено к подлинному письму Димитрия митрополиту Иову Новгородскому от 10 декабря 1706 г, (см. выше № 5). Неполное факсимиле письма - Амфилохий, Летописец (1892), № 12 по "Перечню снимков".
  11. Библиотека Ростовского Спасо-Яковлевского монастыря, № 116 (1892 г.). "Конклюзия", посвященная снятому Димитрию Ростовскому Московской Славяно-Греко-Латинской Академией (поднес Димитрию 26 декабря 1707 г. иеродиакон Стефан Прибылович, преподаватель философии в Академии). На латинском языке, с рисунками. [Москва, Печатный Двор, 1707 (декабрь?)]. Цельногравированное издание, отпечатано на большом куске палевого атласа; размер (по Амфилохию) 13,25 х 17,75 вершков, то есть примерно 59 х 79 см. Неточное факсимиле (текст воспроизведен условно, в виде нечитаемых строк) - Собрание из летописцев: [...] (Рисунки гравированы Н. Рыжевым в Москве). Издание Амфилохия епископа Угличскаго. М., 1890, с. [12]. Латинский текст "Конклюзии" (без рисунков) - Шляпкин (1891), ) с. 42 - 47; славянский перевод, выполненный в 1755 г. и поднесенный митрополиту Арсению Мацеевичу - там же, ) с. 47 - 50. Подробное описание "Конклюзии" см.: Амфилохий, Летописец (1892), с. II - IV. см. там же: Титов (1892), с. 9, № 116.
  12. Ризница Ростовского Спасо-Яковлевского Монастыря и Ростовский Музей (1892 г.). Шесть священнических ставленнических грамот, с собственноручными подписями св. Димитрия; одна из грамот - от 11 января 1708 г. (дата также проставлена рукою Димитрия). Снимки с подписей -Амфилохий, Летописец (1892), № 14 по "Перечню снимков".
  13. Библиотека Ростовского Спасо-Яковлевского монастыря, № 115 (1892 г.). Святой Димитрий Ростовский. "Став" или расписание пошлин, взимаемых в Ростовский митрополичий домовый приказ. 11 января 1708 г., Ростов. Подлинник, писан рукою Главного Писца; подпись (вверху) и дата (внизу) - рукою Димитрия. 2°, 1 страница. В золоченой рамке, под стеклом. Факсимиле "Става" - Амфилохий, Летописец (1892), № 16 по "Перечню снимков". см. также Титов (1892), с. 9, № 115.
  14. В собрании Титова, хранящемся в РНБ, я нашел много мнимых подлинников, которые я не буду здесь перечислять по недостатку места. В печатных каталогах собрания Титова значатся также весьма сомнительные подлинники, которых я в РНБ не нашел. В Ростовском музее я нашел три мнимых подлинника:
  15. Рукопись № 804 (из собрания Спасо-Яковлевского монастыря, № 29 по описанию Титова). Хронограф (так называемая 2-я редакция) - в 169 главах, от сотворения мира до царя Михаила Федоровича; писан якобы рукою св. Димитрия. Начало XVIII в. (дарственная надпись от 20 июля 1731 г.). 4°. 11, 224 л. Мелкая украинская скоропись. На переплетном листе в начале книги - рукою епископа Амфилохия Угличского: "Летописец, писанный рукою святит. Димитрия". Почерк в рукописи - не Димитрия; нет также никаких помет и записей рукою Димитрия. Публикация хронографа по настоящей рукописи - Амфилохий, Летописец (1892). см. также Титов (1892), с. 4, № 29 - "Автограф писан в Украине".
  16. Рукопись № 1153 (из собрания Спасо-Яковлевского монастыря, № 54 по описанию Титова). Святой Димитрий Ростовский. Поучение в 13-ю неделю по Святом Духе; произнесено 22 августа 1708 г. в Московском Успенском соборе; якобы - автограф. 1-я четверть XVIII в. 4°. 15 л. Украинская скоропись (одной руки). В разворот с л. 1 - запись конца XVIII века: "Сия проповедь писана рукою собственною, святаго угодника Божия преосвященнейшаго Димитриа Митрополита Ростовскаго чудотворца: [...]" Переплет XIX века - зеленый марокен, богатое золотое тиснение, золотой обрез. На верхней крышке вытиснено золотом заглавие: "Слово сочиненное и собственноручно писанное Святителем Димитрием Митрополитом Ростовским чудотворцем [...]". Список поучений старый, возможно, даже прижизненный, но писан не рукою Димитрия; нет также никаких собственноручных помет и записей. См. Титов (1892), с. 5, № 54 - "Слово, сочиненное и собственноручно писанное святителем Димитрием митрополитом, Ростовским чудотворцем, [...].
  17. Рукопись № 1290 (из собрания Спасо-Яковлевского монастыря, № 56 по описанию Титова). Святой Димитрий Ростовский. Поучения; якобы - автограф. 7 октября 7222/ 1713. 4°. [1], 128 л. Скоропись двух почерков: 1) первый почерк (л. 1 - 26, 86 - 128) - скоропись украинского типа, та же, что и в отдельном поучении в 13-ю неделю по Святом Духе (см. выше № 13); 2) второй почерк (остальные листы текста и оглавление на ней. л. 1) - скоропись московского типа.
    Рукопись представляет собою отдельно переписанные тетрадки с поучениями, объединенные в одну книгу обладателем второго почерка, написавшим оглавление к рукописи. На л. 73 - помета вторым почерком, относящаяся, очевидно, только к одной из тетрадок: "Преписана в лето 7222: [знак Скорпиона = октября. - А. К.] 7 дня:" Возможно, некоторые из тетрадок были переписаны еще при жизни св. Димитрия. Первый почерк, хотя и украинского типа, но Димитрию не принадлежит; нет никаких помет или записей рукою Димитрия.
    См. Титов (1892), с. 5, № 56 - "Автограф".
  18. Следует упомянуть еще один мнимый подлинник, известный мне по факсимильному изданию епископа Амфилохия:
  19. Библиотека Ростовского Спасо-Яковлевского монастыря, № 67 (1892 г.). Святой Димитрий Ростовский (псевдо- эпиграф?). Стихи на Страсти Христовы; якобы - автограф св. Димитрия. Начало XVIII в. 4°. 8 л. Украинская скоропись (одной руки).
    Факсимильное издание рукописи: "Стихи из Страсти Господни, или Стихи Страстные, сочиненные Св. Димитрием Митрополитом Ростовским. Сообщены Преосвященным Амфилохием, епископов Угличским, викарием Ярославской епархии. Ярославль. Типография Губернскаго Правления. 1889."
    Судя по факсимильному изданию: 1) основной текст рукописи писан не рукою Димитрия; 2) нет никаких помет и записей рукою Дмитрия; 3) автор стихов на первоначальных листах рукописи не указан; 4) почерк как будто тот же, что и в отдельном поучении в 13-ю неделю по Святом Духе (см. выше № 13).
    Титов (1892), с. 6, № 67 - "Стихи страстные св. Димитрия, им сочиненные и писанные собственною его рукою".

Сокращения

Амфилохий, Летописец (1892) - Летописец, списанный св. Димитрием в Украине с готоваго 2-й редакции до 1617 года с его примечаниями по полям, изображением его и с 25-ю номерами снимков его почерка из 30 рукописей и печатных книг ему принадлежащих, и диплома ему поднесеннаго Московскою Духовною Академиею. Издание Амфилохия Епископа Угличскаго. М., 1892.

Титов (1892) - Титов А. Описание рукописей библиотеки Ростовскаго Спасо-Яковлевскаго монастыря. Оттиски из 10 № "Библиографических Записок" [за 1892 г.]. М., 1892.

Шляпкин (1891) - Шляпкин И.А. Св. Димитрий Ростовский и его время. Исследование И.А. Шляпкина. СПб., 1891. (Записки Историко Филологического Факультета Императорскаго С.-Петербурскаго Университета. Часть XXIV).

Исследование вопросов взаимозависимости слова и изображения в древнерусской лицевой книге имеет в отечественном искусствознании давнюю традицию, берущую начало в трудах Ф.И. Буслаева и Н.П. Кондакова1. Уже в 80-е гг. XIX в. в науке сформировалось мнение, что "главное историческое значение русской миниатюры заключается в ее теснейшей связи с иллюстрируемым ею текстом и согласии с древним иконографическим преданием"2.

Эта идея послужила исследователям нашего времени основой для разработки комплексного метода изучения древнерусской лицевой книги, который нашел свое воплощение в фундаментальных трудах Д.С.Лихачева и О.И Подобедовой3, а ныне активно используется специалистами Отдела древнерусской литературы Пушкинского дома. Однако проблемы взаимодействия средств художественного воплощения сюжета, стиля и жанра миниатюр и иллюстрированного ими текста нередко по-прежнему остаются за рамками исследований. Особенно это касается лицевых рукописей XVII в., которые до недавнего времени считались "поздними" и не входили в сферу интересов искусствоведов.

Попробуем рассмотреть некоторые вопросы взаимоотношения слова и изображения в лицевой книге XVII в. - "переходного" для русской культуры времени - на примере двух наиболее распространенных ее типов: Апокалипсисов и Синодиков. Первые относятся к эсхатологическим сочинениям, вторые - к литературным сборникам нравственно-учительного характера.

Русский лицевой Толковый Апокалипсис не является в отличие от западноевропейского Апокалипсиса заключительной частью иллюстрированной Библии, а представляет из себя своего рода эсхатологический сборник, состоящий кроме собственно Хождения Иоанна Богослова из Слова Палладия Мниха о втором пришествии. Повести о славе небесной, Слова Блаженного Ипполита о скончании мира и антихриста, Жития Андрея Юродивого, Жития Василия Нового, Пророчества Даниила. Сложный состав русского Апокалипсиса видимо послужил причиной того, что мастера-миниатюристы при иллюстрировании его даже в конце XVII - начале XVIII вв. не пользовались таким доступным "подлинником" как апокалипсический цикл гравюр Дюрера-Пискатора, а предпочитали обращаться к более древним традиционным образцам.

"Священный", по определению Н.П. Кондакова4, характер книги задал четкую организацию ее текста, поделенного да 72 главы или зачала. При иллюстрировании художники строго следовали сюжету повествования, циклы миниатюр внутри книги соответствуют четырем апокалипсическим седмерицам: семь церквей, семь печатей, семь ангелов с трубами и семь ангелов с фиалами5. Количество миниатюр в Апокалипсисах XVII в. колеблется от 60 до 80, а в более поздних экземплярах достигает 250. Как правило, набор иллюстрируемых эпизодов традиционен - это самые главные в смысловом отношении моменты повествования. По воле художника или заказчика рукописи устоявшиеся циклы дополняются теми или иными сюжетами символико-догматического характера: "Троица Новозаветная", "Ангел Господень печален о человеках" и др. В редких случаях на одном из первых листов книги встречается изображение архиепископа Андрея Кессарийского, пишущего толкование на Апокалипсис6.

Задача иллюстраций Толкового Апокалипсиса - сделать его текст еще более понятным, так как он являлся популярной четьей книгой, имевшей хождение в различных слоях населения. Тесная связь священного текста и изображения подчеркивается пояснительными надписями к миниатюрам, иллюстрирующим предыдущую главу (в большинстве случаев миниатюры следуют за текстом и только в редких подносных экземплярах предшествуют ему). В рукописи начала 60-х гг. XVII в. из собрания РНБ текст включен в композицию миниатюр, которые не ограничены рамками, как было принято в искусстве средневековой иллюстрации, а очень живописно расположены на развороте: на одной странице - ангел, указывающий на какое-либо из событий Апокалипсиса, а на другой - маленькая фигурка изумляющегося Иоанна7. Часто художники изображают разные моменты одного и того же эпизода на нескольких миниатюрах, что облегчает толкование текста.

"Канонический" жанр иллюстрируемой книги требовал от художника строгого следования иконографической традиции. Лишь иногда иллюстраторы позволяли себе некоторые "вольности" в виде использования аллегорических изображений, позаимствованных из европейской гравюры (как правило, в "добавочных" композициях циклов). Так, в Апокалипсисе 1705 г. из собрания РНБ в композиции "Ангел Господень печален о человеках" земля изображена в виде сидящего мужчины в красном кафтане на фоне куста, а море представлено полуобнаженным человеком на дельфине8.

Апокалипсисы, как и большинство других обильно иллюстрированных книг, "украшали" 2 - 3, а иногда и больше художников. Для исполнения миниатюр к Апокалипсисам привлекались высокопрофессиональные мастера, чему способствовал особый священный характер рукописи. Учитывая жанр и стиль эсхатологического повествования, они придерживались традиционной манеры иллюстрирования книги, тщательно и аккуратно прорисовывая каждую композицию. В Апокалипсисах довольно редки небрежно выполненные и грубо раскрашенные рисунки, характерные для многих лицевых рукописей второй половины XVII в.

В отличие от Апокалипсиса Синодик - литературный сборник имел не только церковное значение. Кроме канонического "чина православия" в его состав входили различные поучения и легенды на тему о поминовении усопших из житий и патериков, а также переводные новеллы из "Великого зерцала". Во второй половине XVII в. Синодик становится "народной книгой" аналогичной по своему историко-культурному значению западной народной книге периода позднего средневековья и Возрождения9. К. концу XVII в. на основе Синодиков возникает нравственноучительный сборник "Лекарство душевное", уже полностью лишенный литургического значения10.

Текст синодичных предисловий не тиражировался. Сборник каждый раз составлялся заново, и в его состав входили произведения различных жанров: короткая новелла, диалог, учительное слово, отрывки из житий и писаний отцов церкви11. Такое разнообразие жанров ставило сложную задачу перед художниками, украшавшими книгу. Миниатюры Синодиков объединены между собой только композиционно - обычно соблюдался общий принцип размещения картинки на листе, сохранялся единый тип рамок, ограничивавших изображение. Однако нельзя сказать, что миниатюристы были совершенно свободны в живописном толковании текста, изображая его содержание лишь "по силе своего вдохновения", как считали исследователи прошлого века12.

Тексты символико-догматического характера сопровождались миниатюрами соответствующего жанра. Это "Троица", "Собор апостолов", "Душа чистая", "Царь царем" и нек. др.

Их стиль можно охарактеризовать как монументализирующий (строгость и продуманность композиций, точный рисунок, тщательная раскраска). Иконография этих сюжетов использовалась также в иконописи и фреске13. Обычно эти миниатюры писал наиболее опытный и талантливый из нескольких художников, иллюстрировавших рукопись.

Далее, когда мастера приступают к иллюстрированию более "светских" сюжетов ("Повесть о посаднике Щиле" и др.) наблюдается "снижение" стиля. Такие миниатюры выполнены чаще всего в так называемой очерковой манере: перовой контурный рисунок довольно небрежно раскрашивается в несколько традиционных цветов (красный, желтый, зеленый, коричневый)14.

Среди миниатюр, иллюстрирующих "повести" и "притчи", немало таких, в которых художники делают попытку изобразить современный им русский быт: "Русская баня" из повести Григория Двоеслова о Пасхазии диаконе, многочисленные сцены сельского труда, пиров и т. п. А.И. Успенский видел в этих рисунках истоки русского жанра15. Именно такие композиции впоследствие часто использовались мастерами русского лубка и кистевой росписи по дереву16.

В текст синодичных предисловий нередко включались фрагменты Космографий и Месяцесловов. Для их иллюстрирования в качестве образцов использовались европейские гравюры аллегорического характера. Наиболее популярным был цикл, изображающий смену времен года: Государь Великий год. Царь Зима, Царь Весна, Царь Лето и Царь Осень17.

В миниатюрах Синодиков XVII в. достиг своего расцвета новеллистический жанр, зародившийся в искусстве конца XVI - начала XVII вв18. Этому способствовало включение в состав сборников большого количества переводных западноевропейских новелл, в которых говорилось о частной жизни простых людей19. В Синодиках использовались в основном нравоучительные религиозные новеллы "Великого Зерцалах".

Непривычные для русского человека сюжеты ("Госпожа творящая со слугою блуд" и т. д.) заставляли художников использовать некоторые мотивы западной живописи и гравюры. Персонажи зачастую изображены в "немецком" платье, а действие происходит в интерьерах европейских домов. Из западноевропейского искусства пришли в синодичные миниатюры и альковные сцены, в свою очередь оказавшиеся прообразом русского эротического лубка XVIII в.

Рассмотрев два наиболее распространенных типа русских лицевых рукописей XVII в., мы пришли к выводу, что жанр и стиль их миниатюр находится в тесной связи со стилем и жанром иллюстрируемого литературного произведения. Это позволяет подвергнуть серьезным сомнениям бытующее в науке мнение, что причиной стилевых изменений в русской миниатюре и орнаменте XVII в. стало использование скорописи вместо полуустава20. Практически все известные нам Апокалипсисы и Синодики написаны традиционным полууставом21. Этот почерк использовался при их переписке и в более позднее время. Таким образом, не почерк и не другие второстепенные обстоятельства оказывали влияние на формирование нового стиля книжной миниатюры XVII столетия, а те принципиальные изменения, которые происходили в русской культуре "переходного" периода и нашли отражение в первую очередь в литературе того времени.

  1. Буслаев Ф.И. 1) Исторические очерки русской словесности и искусства. СПб., 1861. Т. I - II; 2) Русский лицевой Апокалипсис. СПб., г884. Т. II, Кондаков Н.П. Русский лицевой Апокалипсис. Рецензия на кн. Ф.И. Буслаева // ЖМНП, 1885, июль. С. 110 - 142.
  2. Покровский Н.В. Рецензия на кн.: Буслаев Ф.И. Русский лицевой Апокалипсис. СПб., 1886. С. 1.
  3. Лихачев Д.С. 1) Сравнительное изучение литературы и искусства Древней Руси // ТОДРЛ. М. - Л., 1966. Т. XXII, 2) Поэтика древнерусской литературы. Л., 1967; Подобедова О.И. 1) Миниатюры русских исторических рукописей (К. истории русского лицевого летописания). М., 1965; 2) К. вопросу о поэтике древнерусского изобразительного искусства // Старинар, нова сериja. Београд, 1966. Кн. XX.
  4. Кондаков Н.П. Русский лицевой Апокалипсис. С. 127.
  5. Это обстоятельство было замечено еще И.П. Кондаковым: Кондаков И.П. Русский лицевой Апокалипсис. С. 127.
  6. См., например. Толковый Апокалипсис. До 1964 г. РНБ. F. 1. 84 Л. 1 об.
  7. РНБ. F. 1. 84. Л. 11 об. - 12, 20 об. - 21 и др.
  8. РНБ. Q. r. 1139. Л. 119.
  9. Владимиров П.В. Великое Зерцало. М., 1884.
  10. О литературной истории Синодика см.: Дергачева И.В. Становление повествовательных начал в древнерусской литературе ХV - ХVII веков (На материале Синодика). Дисс. на соиск. уч. степени канд. филол. Наук, М., 1987. Там же приведена подробная библиография вопроса.
  11. Дергачева И.В. Становление повествовательных начал в древнерусской литературе ХV - ХVII веков. С. 81-93.
  12. Успенский А.И. Царские живописцы и иконописцы XVII века // Записки Московского Археологического института. М., 1914. Т. XXXII, С. 15.
  13. Об иконографии редкой композиции "Душа чистая" и ее использовании в иконе и фреске см.: Голышев И.А. Альбом рисунков рукописных Синодиков 1651, 1679 и 1685 гг. Голышевка, 1885. С. 3 - 4 (сноска).
  14. См., например, миниатюры Синодиков из собрания Ростово-Ярославского музея-заповедника: Список церкви с. Шендоры. Р-10; Синодик Ростовского Успенского собора. Р-225.
  15. Успенский А.И. Русский жанр XVII века // Золотое руно, 1906, № 7 - 9. С. 88 - 98.
  16. Уханова И.Н. Книжная иллюстрация XVIII в. в памятниках народного декоративно-прикладного искусства русского Севера (Северная Двина) // Русское искусство первой четверти XVIII века. М., 1974. С. 210 - 226. Там же см. библиографию вопроса.
  17. Великолепное воплощение эти циклы нашли в Синодике РНБ (F. 1.735. Л. 11 - 19) и Лекарстве Душевном (РГАДА. Ф. 181. Ед. хр. 597. Л. 40 - 54).
  18. Подобедова О.И. Московская школа живописи при Иване IV. М., 1972. С. 171.
  19. Державина О.А. Развитие сюжета в переводной новелле XVII в. и его отражение в миниатюре // ТОДРЛ. М.Л., 1960. Т. XVI. С. 388 - 396.
  20. Свирин А.Н. 1) Древнерусская миниатюра. М., 1960. С. 120; 2) Искусство книги Древней Руси ХI - ХVII вв. М., 1964. С. 136; Мнева Н.Е., Постникова-Лосева М.М. Миниатюры и орнаментальные украшения рукописей ХVII в. // История русского искусства. М., 1959. Т. IV. С. 467.
  21. На то, что эти книги в XVII в. и в более позднее время переписывались почти исключительно полууставом обратил внимание еще Н.П. Кондаков: Кондаков Н.П. Русский лицевой Апокалипсис. С. 127.

С 1991 года в городе Рыбинске начались ежегодные планомерные археологические исследования исторического центра города: от устья р. Шексны - левого притока Волги - до устья р. Черемухи - ее правого притока. До этого в 1978 - 80 гг. производились разведочные шурфовки силами студентов ЯрГУ и местного РАТИ под руководством И.Л. Станкевич, что позволило сделать вывод о существовании в устье Шексны домонгольского поселения протогородского типа, практически полностью уничтоженного интенсивным размыванием правого берега реки. В 1988г. К.И. Комаров, обследуя берега Шексны, пришел к заключению о существовании двух средневековых поселений на правом берегу Шексны на расстоянии 0,5 км друг от друга. Целью наших работ явилась проверка состояния домонгольских памятников на правом берегу Шексны вблизи устья, а также - уточнение границ Рыбинска на правом берегу Волги. Рассматривалась также возможность преемственности связи "Усть-Шексна" - "Рыбная Слобода" - "Рыбинск".

Результаты работ на левом берегу Волги показали следующее. Несмотря на интенсивный подмыв правого берега Шексны (с 1980 г. смыта полоса шириной до 20 м, а с 1940г. - времени постройки ГЭС - более 100 м), домонгольский культурный слой мощностью от 10 до 50 см, залегающий на глубине 120 - 220 см, сохранился на площади приблизительно 0,35 х 0,65 га (памятники "Усть-Шексна 1 и 2" соответственно). Памятники разделены лишь 140-метровой полосой, связанной с хозяйственным использованием территории в XX в. (современный песчаный карьер и система прудов и запруд, созданная в 1930-х годах для разведения рыбы). В сочетании с изученными навигационными картами и фотографиями начала века, это позволяет высказать предположение о бытовании единого домонгольского поселения Усть-Шексна, известного по летописи с XI по XV вв. включительно. Площадь этого славянского памятника могла достигать в XII - начале XIII вв. 4 - 8 га. Возникло поселение на самом мысу при впадении Шексны в Волгу в XI в. (пряслица ранних форм, до 10% лепной керамики в нижних слоях намятника "Усть-Шексна 1" и др.), а к XII в. распространилось вверх по Шексне.

На памятнике "Усть-Шексна 1" выявлено несколько деревянных конструкций домонгольского времени: 2 частокола и, предположительно, часть усадьбы: два заглубленных прямоугольных сруба с частоколом и остатком настила между ними (дендрохронологический анализ показал дату рубки всех бревен 1218 - 1220 гг.). Наиболее характерными находками на этом памятнике, помимо достаточно типичной керамики (отметим лишь 8 фрагментов с клеймами и 2 полнопрофильных фрагмента), являются ювелирные изделия: целый свинцово-оловянистый с примесью серебра крученый браслет, свинцовый сосуд-ампула для святой воды (новгородские аналоги датируются ХII - ХIII вв.), серебряная лунница, 26 фрагментов стеклянных браслетов как Новгородского, так и Киевского производства, 3 бусины, 2 бронзовые пуговицы, обломок писала (предположительно), бронзовые язычки от фибулы и обычной пряжки. Интересны 2 дирхема: целый Самаркандский (IХ в.) и фрагмент дирхема нач. X в. (Саманиды). Железные изделия сравнительно немногочисленны: 4 фрагмента ножа, овальное кресало, наконечник сулицы и 2 наконечника стрел, ключ. Найдены также 3 шиферных пряслица, точило, лощило.

На памятнике "Усть-Шексна 2" наиболее многочисленны железные изделия: целые пружинные ножницы, 5 фрагментов ножей, рыболовные крючки, фрагменты различных инструментов, кольца и др. Найдены 5 наконечников стрел (3 железных, 2 кремневых), 3 пряслица (одно шиферное, 2 глиняных), фрагмент бронзовой подвески ("утиная лапка"), неопознанное изделие из кости (предположительно, деталь ткацкого станка), 7 фрагментов витых стеклянных браслетов. фрагмент одного дирхема (Караханиды, XI в.).

Однако наиболее интересны остатки широкомасштабного сыродутного производства (фрагменты криц и шлаки встречаются в подъемном материале на протяжении 120 м вдоль берега Шексны). В 1992 - 93 гг. полностью вскрыты остатки двух сыродутных горнов, аналог которых описан А.Н. Хохловым1. В плане они представляют собой немного овальные пятна глины диаметром 1 - 2 м, которые, в свою очередь, состоят из двух концентрических окружностей: внешняя - из слабо прокаленной, внутренняя - из обожженной глины. Внешний слой, толщиной ок. 0,25 м, составлял основание и нижние части стен, а сильно прокаленная глина, занимающая большую часть пятна, представляла собой внутреннюю часть основания печи - ее под. Сооружения находились в неглубоких (до 0,4 м) материковых ямах. Кроме того, обнаружены остатки крупного сооружения неправильной формы из слабообожженной глины площадью ок. 50 кв. м и мощностью до 0,5 м. Его назначение и функции нам пока еще не вполне ясны.

Рядом с домницами в металлургических комплексах Древней Руси располагались пригорновые ямы, предназначенные для сбора выпущенных из печи шлаков. Подобная яма, размером 2 х З м и глубиной 0,5 м, вскрыта в 3 и 4 м к северо-западу от горнов. Из 1320 фрагментов железных шлаков, обнаруженных на территории раскопа, более 1000 происходят из заполнения этой ямы. В ней же находилось 9 фрагментов керамических сопел, через которые в домницу мехами нагнетался воздух для поддержания температуры 1300 - 1400 градусов, необходимой для варки железа. В целом, обнаружено 38 фрагментов цилиндрических сопел (более древних) и 8 фрагментов конических. Были найдены и 9 криц, однако 7 из них, возможно, являются шлаками правильной формы с большим содержанием железа. В настоящее время они переданы на металлографический анализ.

После монголо-татарского нашествия 1238 г., что хорошо видно на стратиграфии, площадь поселения (по всей видимости - погоста) резко сократилась, приблизительно до первоначальных размеров конца XI в. Изменились и его функции - это стало типично рыболовецкое поселение с некоторыми таможенными (по летописным данным) функциями. Кроме керамики ХIV - ХV вв., в верхних слоях памятника можно отметить лишь многочисленные глиняные грузила и кованые рыболовные крючки плохого качества. В дальнейшем население и площадь Усть-Шексны становились все меньше, и на рубеже ХV - ХVI вв. ее последние деятели окончательно переселились на правый берег Волги, где возникла торгово-рыболовецкая Рыбная слобода. Это же косвенно подтверждают и письменные источники. Спустя еще 1,5 века на территории памятника возникло село Васильевское. Вскрыто в 1991 - 93 гг. на памятниках Усть-Шексна 300 кв. м.

На правом берегу Волги находок, которые можно было бы датировать ранее XVI в. (за исключением пула XV в. и нескольких фрагментов керамики) обнаружено не было. Находки - типичные для верхневолжского торгово-ремесленного и рыболовецкого поселения. Отметим 4 серебряные монеты ХVI - ХVII вв., два каменных пищальных ядра белого камня и два чугунных (одно целое), холодное оружие, напоминающее совню, шпору, льячку, белоглиняные игрушки-свистульки и пр. Хорошо читаются пожар и разорение слободы в начале XVII в. (польская интервенция). В целом, разведочная шурфовка (общей площадью 200 кв. м) доказала, что Рыбная слобода, несмотря на общепринятое умозрительное заключение, не возникла в устье р. Черемухи, а постепенно распространялась по направлению к нему вдоль берега Волги от кварталов, расположенных непосредственно против устья Шексны, где обнаружен культурный слой конца ХV - нач. XVII вв. На остальной территория, включая Казанский конец (устье Черемухи), не было обнаружено культурного слоя, который можно было бы датировать ранее 2-й половины XVII в. Подробнее с работами на правом берегу Волги можно ознакомиться в литературе2.

  1. Хохлов А.Н. Новые исследования курганов и селища в урочище Кидомля на реке Медведице // Памятники железного века и средневековья на Верхней Волге и Верхнем Подвинье. Калинин: КГУ, 1989 С. 49... 57.
  2. Рыкунов А.Н. Рыкунова И.И. Археологическое изучение Рыбинска // Археологические памятники Волго-Клязьминского междуречья. Иванова: НПЦ ОПИК, 1992. С. 8 ... 12.

В г. Ростове с 1986 г. ведется поиск церкви Бориса и Глеба 1214 - 1218 гг.1 Церковь была заложена на дворе князя Константина Всеволодовича. Этот двор незадолго до постройки церкви, по-видимому, был капитально отремонтирован или даже отстроен заново после пожара в 1210 г.2. Можно предположить, что церковь Бориса и Глеба была частью единого ансамбля княжеской резиденции подобно хорошо известной церкви в Боголюбово.

В настоящее время к югу от существующей ныне церкви Бориса и Глеба 1761 г. в раскопе площадью 80 м2 обнаружен слой развала строительных материалов до монгольского времени. Он состоит из плинфы, фрагментов цемяночного и известково-песчаного растворов. В этом развале найден и фрагмент упавшей стены древней постройки. Кладка стены была сооружена из плинфы на известково-цемяночном растворе. Фрагмент интересен тем, что является завершением прясла стены и представляет собой арку и заполнение тимпана закомары.

К сожалению, не было обнаружено основание этой упавшей стены как и, вообще фундаментов до монгольских сооружений княжеского двора. Поэтому сегодня мы еще не можем с уверенностью назвать постройку, которой принадлежал рассматриваемый фрагмент кладки. Однако, имеющиеся в нашем распоряжении сведения о строительных материалах позволяют сделать предварительные выводы о месте исследуемых памятников в истории плинфяного строительства Северо-Восточной Руси, а также о связях этого строительства с зодчеством других земель Руси.

Основным строительным материалом церкви Бориса и Глеба и, возможно, княжеского двора в Ростове была плинфа. В результате промеров нескольких сотен экземпляров был установлен ее формат: (23 - 26) х (16 -17) х (4 - 5) см. Отклонения от среднего формата были редки и незначительны. Плинфы дополнительного формата (более узкие) не обнаружены.

Керамическое тесто плинф имеет ярко-розовый ровный цвет. В изломе оно также имеет однородную структуру и цвет, что свидетельствует о равномерном обжиге. Изредка встречаются и пережженные и недожженные плинфы, но их количество крайне мало (менее 5%). В качестве отощителя в тесте присутствует мелкий песок, крупных примесей не наблюдается.

Обращает на себя внимание характер формовки плинфы церкви Бориса и Глеба. На основании способов формовки можно выделить несколько групп кирпичей:

  1. Плинфа четко формована. На боковых поверхностях часто видны отпечатки волокон дерева (след от формы). Сверху и снизу на боковых сторонах имеются выступы - натеки керамического теста на формовочную рамку, что говорит о том, что она была, по-видимому, разборной. На верхней и нижней плоскостях плинфы видны тонкие параллельные линии - следы от щепы, которой снимался остаток теста с формы.
  2. Плинфа очень похожая на ту, что относится к первому виду, но подрезка остатков керамического теста сделана только на верхней плоскости. На нижней же поверхности видны отпечатки грубой доски, песка, мелкой щепы. Натеки глины на боковых сторонах также наблюдаются только сверху.
  3. Отличительной особенностью плинфы этих двух видов являются знаки на бортах.
  4. Плинфа менее четкой формовки. На ее нижней поверхности заметны желобчатые отпечатки. Верхняя же плоскость кирпича этого вида несет следы щепы, которой снимался остаток керамического теста с формы. Иногда эти следы имеют вид довольно глубоких параллельных линий. Возможно, подобная плинфа формовалась в формах, имеющих дно.
Как мы видим, различие способов формовки плинфы оказывается довольно существенным.

Встречаются ли плинфы указанных видов на других памятниках Северо-Восточной Руси?

Так Н.Н. Воронин отмечал, что плинфа Успенского собора, Княгинина монастыря имеет неровные поверхности с отпечатками пальцев на верхней и грубыми следами деревянной формы на нижней поверхности. Наличие других плинф при раскопках зарегистрировано не было3.

Грубая фактура отмечена и у плинфы, найденной возле собора Рождества Богородицы во Владимире. Здесь из плинфы была построена одна из башен собора. Не было замечено на кирпичах обоих этих знаков4. Можно предположить, что эта плинфа напоминала плинфу третьего вида из раскопок церкви Бориса и Глеба в Ростове.

На плинфах ярославских памятников знаки также не были обнаружены. Однако кирпич Спасского собора и Входоиерусалимской церкви по характеру формовки напоминает плинфу второго вида из Борисоглебской церкви. Фрагмент плинфы третьего вида (с желобчатыми отпечатками на нижней поверхности был обнаружен в единственном экземпляре среди строительных материалов, происходящих из собора Спаса.

Таким образом, мы видим, что приемы формовки плинфы, реконструируемые на основании ростовских материалов, отмечены и на остальных памятниках Владимиро-Суздальской Руси, но почти нигде эти приемы не сосуществуют одновременно на одной и той же постройке. Поэтому правомерно, на наш взгляд, поставить вопрос, не являются ли разные приемы формовки кирпича признаком почерка различных групп плинфотворителей в составе строительной артели.

Одна группа изготовителей плинфы могла обслуживать строительство зданий у Рождественского собора во Владимире. (ок. 1196 г.), затем возведение собора Княгинина монастыря (1200 - 1202 гг.), церкви Бориса и Глеба (1214 - 1218 гг.) и достройку собора Спаса в Ярославле (до 1224 г.).

Другая группа участвовала в строительстве возле Дмитриевского собора во Владимире (до 1197 г.), церкви Бориса и Глеба, Спасского собора и церкви Входа в Иерусалим в Ярославле.

Почему обе группы плинфотворителей работали в Ростове? Это можно объяснить большим объемом строительства. Исследователями отмечалась значительная концентрация строительных кадров в руках князя Константина Всеволодовича. Кроме того, вполне возможно, что в Ростове из плинфы была возведена не только церковь Бориса и Глеба, но и княжеский дворец.

Актуальным остается вопрос происхождения групп плинфотворителей, так и всей строительной артели, возводившей здания из плинфы во Владимиро-Суздальской Руси.

В настоящее время установлено, что строители пришли во Владимир из Киева, и что они происходят, возможно, из артели киевского князя Рюрика Ростиславича. В пользу этого предположения свидетельствует анализ политической обстановки того времени, особенности планового решения храмов, некоторые элементы строительной техники (котлованный фундамент Спасского собора в Ярославле)5. Однако материалы раскопок церкви Бориса и Глеба в Ростове могут внести некоторые уточнения в изложенную схему.

Так, на происхождение мастеров могут указывать знаки на бортах плинфы. В настоящее время на кирпичах церкви Бориса и Глеба найдено около десятка типов знаков. Большинство из них хорошо известны на памятниках киево-черниговской архитектурной школы и имеют распространение в Киеве, Чернигове, Смоленске и т. д. Это знаки в виде буквы N, трезубца округлой формы.

Однако встречаются знаки и более редкого рисунка.

К таким знакам следует отнести, прежде всего, изображение двузубца с загнутыми наружу зубцами. Подобные знаки известны нам на кирпичах церкви Параскевы-Пятницы в Чернигове, что подтверждает киево-черниговское происхождение владимиро-суздальской плинфяной артели. Но надо заметить, что очень похожие знаки существуют на плинфе полоцкого храма в Детинце. Здесь часто встречается изображение трезубца с загнутыми наружу крайними зубцами и очень коротким центральным.

На кирпичах полоцкой церкви в Детинце встречаются также знаки в виде трезубца с загнутыми наружу крайними зубцами и длинным центральным. Изображение похожего трезубца было обнаружено на боковой стороне одной из плинф Борисоглебской церкви.

Кроме того, на кирпичах из Ростова можно видеть знаки в виде двузубца с ножкой, вытянутые вдоль длинной стороны торцовой части плинфы. Знак подобного типа, но несколько иного рисунка отмечен на одном из кирпичей Троицкого собора на Кловке в Смоленске.

Таким образом, мы можем предположить, что одна из групп плинфотворителей пришла во Владимир из Киева, но в ее составе, возможно, были мастера из Смоленска, где одно время работали и полоцкие строители.

Изучение плинфы построек Владимиро-Суздальской Руси начала XIII века позволило нам, как мы видим, поставить вопрос о многокомпонентности артели, работавшей в этой земле. Однако, формирование артели происходило в Киеве. Возможно, в нее вошли мастера из различных строительных центров Руси, но история появления этой артели должна, на наш взгляд, стать темой отдельного исследования.

  1. ЛЛ, 6722; ЛЛ, 6726.
  2. ЛЛ, 6718.
  3. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси ХII - ХV вв. М., 1961. Т. I. С. 469 - 470.
  4. Там же. С. 391.
  5. Иоаннисян О.М. Зодчество Северо-Восточной Руси XII - XIII вв. // Дубов И.В. Города, величеством сияющие. Л, 1985.

ААЭ - Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею императорской Академии наук
АЕ - Археографический ежегодник
АИ - Акты исторические
АН - Архитектурное наследство
АРГ - Акты Русского государства
АСЭИ - Акты социально-экономической истории
ГАТО - Государственный архив Тверской области
ГАЯО - Государственный архив Ярославской области
ГИМ - Государственный исторический музей
ГКЭ - Грамоты коллегии экономии
ГММК - Государственный историко-культурный музей-заповедник "Московский Кремль"
ГНИМА - Государственный научно-исследовательский музей архитектуры им. А.В. Щусева
ГРМ - Государственный Русский музей
ГТГ - Государственная Третьяковская галерея
ГЦТМ - Государственный центральный театральный музей им. А.А. Бахрушина
ДАИ - Дополнения к Актам историческим, собранным и изданным Археографическою комиссиею
ЖМНП - Журнал Министерства Народного Просвещения
КГУ - Калининский государственный университет
ЛЛ - Лаврентьевская летопись
НПЦ ОПИК - Научно-производственный центр охраны памятников истории и культуры
ОДРЖ ГРМ - Отдел древнерусской живописи Государственного Русского музея
ОЛДП - Общество любителей древней письменности
ПКМГ - Писцовые книги Московского государства XVI в.
ПЛДР - Памятники литературы Древней Руси
РАТИ - Рыбинский авиационно-технический институт
РГАДА - Российский государственный архив древних актов
РГБ - Российская государственная библиотека
РГВИА - Российский государственный военно-исторический архив
РГИА - Российский государственный исторический архив
РИБ - Русская историческая библиотека, издаваемая Археографическою комиссией
СПФ ИРИ РАН - Санкт-Петербурский филиал Института русской истории Российской академии наук
РФ ГАЯО - Ростовский филиал государственного архива Ярославской области
РЯ АХМЗ - Государственный Ростово-Ярославский архитектурно-художественный музей-заповедник
СРМ - Сообщения Ростовского музея
ТОДРЛ - Труды отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук
ТРМ - Труды Ростовского музея
ЯЕВ - Ярославские епархиальные ведомости
ЯрГУ - Ярославский государственный университет

В 1955 г. во время раскопок Н.Н. Воронина в Митрополичьем саду Ростовского кремля были найдены два парных дубовых шпангоута, явно предназначавшихся для корпуса крупной ладьи. В настоящее время они хранятся в Государственном Эрмитаже.

Автор раскопок датировал находку X в. При сопоставлении с данными раскопок в Ростове последних лет это определение можно уточнить: судя по стратиграфии, встреченным предметам и керамике, отложения, в которых найдены шпангоуты, относились к рубежу Х - ХI столетий - времени Ярослава Мудрого. Для Ростова - это период начала интенсивного развития города, связанный с появлением различного рода новаций в жизни горожан.

Шпангоуты представляют собой два выгнутых, суживающихся кверху дубовых бруса прямоугольного сечения, длиной 2,51 - 2,52 м и толщиной в нижней части 0,16 и 0,13 м с вырубками для крепления по меньшей мере 6 рядов обшивки с внешней стороны. Сохранность дерева не очень хорошая, особенно в верхней, частично деформированной части. Усыханием дерева, видимо, объясняется неравная толщина шпангоутов при одинаковой длине и симметричности вырубок для обшивки. Не исключено, что по той же причине изгиб верхней части шпангоутов может не соответствовать первоначальному.

Найденные детали принадлежали судну с наборным корпусом. Реконструкция его поперечного сечения при наиболее вероятном способе соединения шпангоутов с килевым брусом показывает, что ширина ладьи могла достигать 4,35 м при высоте борта 1,3 - 1,6 м. Если это мидель-шпангоутов (серединный), то, учитывая пропорции судов того времени, длина ладьи могла достигать 18 м, если же шпангоуты других рядов, то размеры были еще больше. В другом, первоначальном варианте реконструкции Н.Н. Воронина, ширина судна равнялась 3,35 м при высоте борта 1,7 м. Ширина килевого бруса в месте соединения со шпангоутами составляет 0,32 м. Полученные результаты сопоставимы с данными о размерах средневековых судов IХ - ХI вв. Способ обшивки бортов - внакрой (в клинкер) также обычен для своего времени.

Для Руси Х - ХI столетий суда с наборным корпусом не характерны. Упоминаемые Константином Багрянородным "моноксилы" - однодеревки славян, использовавшиеся для плавания по Днепру и Черному морю, набойни, насады, струги, челны - суда иной, более простой конструкции, восходящие к архаичной долбленке. Археологические материалы подтверждают существование тех же долбленок и, не позднее XII в. - довольно крупных плоскодонных судов.

Поиск аналогов уводит на Балтику, где в эпоху викингов строились разнообразные по назначению и размерам военные и торговые корабли (драккары, кнорры) с наборными корпусами, в которых использовались шпангоуты сходней конструкции. Судостроение этого и последующего времени хорошо известно по находкам затонувших и использованных при погребении знатных людей кораблей IХ - ХIII вв. в Норвегии, Швеции, Дании, Польше, Германии.

Нет уверенности в том, что ладья была построена именно в Ростове: для озера суда такого класса не нужны, а создание большого корабля для далекого плавания при отсутствии кораблестроительных традиций кажется сомнительным. Более вероятно, что ладья принадлежала иноземным гостям ("заморская ладья" "Русской Правды"). Известность Ростова подтверждает его упоминание в числе немногих русских городов в раннесредневековых скандинавских источниках. Широкие торговые связи края, по археологическим данным, сложились еще в IX в., в эпоху мери.

Впоследствии попавшее в Ростов судно было разобрано: шпангоуты найдены на территории городской усадьбы в отдалении от озера.





Сложности с получением «Пушкинской карты» или приобретением билетов? Знаете, как улучшить работу учреждений культуры? Напишите — решим!