История формирования уездов Русского государства ХV - ХVII вв. практически не изучена. Не прослежен процесс возникновения структурных единиц каждого уезда - станов и волостей. На материале писцовых и переписных книг первой половины XVII в. Ю.В. Готье показал становой и волостной состав большинства европейских уездов Русского государства, точнее уездов, входивших в пределы т. н. "Замосковного края", или Северо-Восточной Руси. Краткие указания автора о местонахождении станов и волостей дополнены обозначением их цифрами на карте¹. При всей ценности работы Ю. В. Готье она, во-первых, дает лишь примерное представление о границах станов и уездов, во-вторых, не затрагивает вопрос об истории их складывания, хотя в отдельных случаях автор и указывает дату первого упоминания того или иного стана в источнике². М.К. Любавский, обратившийся к изучению актового материала, приводит многочисленные сведения о ранних упоминаниях в источниках волостей и населенных пунктов Северо-Восточной Руси XIV - XVI вв., но этот набор данных не служит ему для исследования процесса складывания уездов и их административно - территориальных подразделений - станов и волостей³.

В плане изученности история Ростовского уезда не составляет исключения из общего правила. Формирование уезда в ХV - ХVI вв. не получило освещения в литературе⁴. Определение Ростовской земли как "Ростовского уезда" - явление сравнительно позднее. В большинстве актов относящихся к периоду до 90-х годов XV в., говорится обычно "в Ростове". Так обозначается не только город, но и уезд. Это выражение встречается, в частности, в грамоте в. кн. Василия II Васильевича ростовскому боярину Илье Борисовичу на "село Николское с деревнями в Ростовe за озером"⁵. Грамота дошла в копии 1797 г., обнаруженной К.В. Барановым, который датирует документ приблизительно 1425 - 1435 гг. Выражение "в Ростове" употреблено также в данной грамоте Евдокии Зворыкиной ок. 1446 - 1447 гг. Троице-Сергиеву монастырю⁶, в зарядной записи Черемисиновых ок. 1463 - 1476 гг.⁷, в актах Пильемовых-Сабуровых на с. Ивашково ок. 1474 - 1484 гг.⁸

Формулировка "в Ростовском оуезде" впервые появляется в жалованной грамоте Василия II Троице-Сергиеву монастырю 1453 г., которая сохранилась в подлиннике⁹. Тот же оборот употреблен в грамоте Василия II ростовскому боярину Илье Борисовичу на села Зубарево и Егорьевское¹⁰. Текст этой грамоты в копии 1797 г. был найден К.В. Барановым, который, датируя акт 1425 - 1462 гг., считает его, тем не менее, фальсифицированным. Мнение ученого вполне резонно, поскольку в грамоте речь идет о пожаловании земель "в вотчину" "из дворцовых сел". Приведенные обороты позволяют отнести возникновение текста грамоты в его нынешней редакции к периоду не ранее XVI в., когда в источниках начинает применяться понятие "дворцовые села"¹¹. Выражение "в Ростовском уезде" в грамоте Василия II Илье Борисовичу можно, таким образом, считать результатом составления или поновления текста в ХVI - ХVII вв. Грамота 1453 г. Троице-Сергееву монастырю остается пока единственным подлинным документом середины XV в., употребляющим выражение "в Ростовском оуезде". Обычным это словоупотребление становится лишь с 90-х годов XV в.¹² Упоминание "Ростовского оуезда" в акте середины XV в. не означает, на наш взгляд, что к этому времени уезд уже сложился в том виде, в каком он предстает из источников ХVI - ХVII вв. Что именно подразумевалось под "оуездом" в грамоте 1453 г., не вполне ясно.

Перейдем к рассмотрению сведений о территориях, из которых формировался Ростовский уезд в ХV - ХVI вв. Порядок рассмотрения определяется хронологией первого упоминания о той или иной административно-территориальной единице. Начиная свой обзор с волостей и станов, упомянутых ранее других в известных нам источниках, мы будем постепенно приближаться к рассмотрению тех административно-территориальных единиц, названия которых появились в источниках позднее. При этом анализ сведений о каждой единице будет производиться по источникам главным образом XV - первой трети XVI в., хотя и с привлечением в отдельных случаях более поздних документов.

В жалованной грамоте 1453 г. понятие "Ростовский оуезд" было применено к территории Локсомери и Рождественского стана. В грамоте говорится: "...в Ростовском oуезде на Локсомери... деревни да и пустоши в Рожественском стану Поповское с деревнями и с пустошми"¹³. Это были земли, переданные Евдокией Зворыкиной Троице-Сергиеву монастырю ок. 1446 - 1447 гг. В данной грамоте Зворыкиной упомянуты, кроме Поповского, еще 24 пункта, в том числе Юркино¹⁴. В АСЭИ Поповское и Юркино объединены в один объект: "Поповское Юркино"¹⁵. Едва ли такое объединение правомерно. Если в данной Евдокии Зворыкиной Юркино названо сразу после Поповского и не соединено с ним союзом "да", то в жалованной грамоте 1453 г. сказано только "Поповское с деревнями и с пустошми". Очевидно, Юркино входило в состав деревень с. Поповского, а не было частью последнего.

Под Локсомерью в грамотах середины XV в. подразумевается местность в бассейне р. Локсомери, среднее течение которой находится примерно в 40 км к северо-западу от Ростова, в 38 - 39 км к юго-востоку от Углича и в 59 - 60 км к юго-западу от Ярославля. Река, названная на картах конца XVIII в. "Лаксамера" или "Лакскамера"¹⁶, в СНМ Яр. и у Фасмера - "Локсомерь"¹⁷, а современной карте - "Локсимер"¹⁸, является правым (западным) притоком Могзы, которая впадает в р. Устье (с северо-запада).

Из 25 конкретных пунктов, фигурирующих в грамоте 1446 - 1447 гг., лишь немногие сопоставимы по названию с позднейшими поселениями, показанными в СНМ Яр. в районе р. Локсомери. Прежде всего это Поповское. Оно отождествляется с владельческим сц. Поповкой на левом берегу Локсомери в 1-м ст. Угличского у., в 36 в. от Углича, между торговыми трактами из Углича в Ярославль и Ростов¹⁹. В 0,6 - 0,7 в. на юго-запад от Поповки, тоже в 36 в. от Углича, на правом берегу Локсомери, находилась д. Андрейцево²⁰, которую можно отождествить с Андреевским грамоты 1446 - 1447 гг. Примерно в 4,4 в. на северо-восток от Поповки, в 48 в. от Углича, была расположена д. Жарки²¹. С нею, возможно, отождествляется Жалково данной грамоты 1446 - 1447 гг.

Отождествлению поддается как будто и Старое, упомянутое в грамоте 1446 - 1447 гг. Среди пунктов, расположенных северо-восточнее Поповки, ближе к рч. Яксуре, в СНМ Яр. показано сц. Старово в 50 в. от Углича²². В 52 в. от Углича, на правом берегу рч. Инобожки²³, протекавшей севернее Локсомери и впадавшей в Могзу в 3,6 в. к востоку от Локсомерского устья²⁴, находилась д. Старово²⁵. Она лежала в 12 - 13 в. к северо-востоку от Поповки, вдвое дальше, чем сц. Старово (не более 5 - 6 в.)²⁶.

В СНМ Яр, указана владельческая д. Юркино при рр. Кеде и Лодке в 1-м ст. Угличского у., в 57 в. от Углича, между торговыми трактами из Углича в Ярославль и Ростов²⁷. Судя по атласу Угличского у, конца XVIII в., Юркино находилось в 9 - 10 вв. на юго-восток от Поповки, на левом берегу рч. Лодки при впадении ее в р. Кеду, правый приток Могзвы²⁸ Юркино существует на этом месте и в настоящее время²⁹. Если оно тождественно Юркину, упомянутому в грамотах середины XV в., у нас есть основания считать, что вотчина Зворыкиных занимала обширное пространство в бассейне р. Локсомери и соседних с ней речек - Яксуры на севере. Кеды и Лодки на юго-востоке.

Упомянутое в грамоте 1446 - 1447 гг. Внуково нельзя отождествить с позднейшим с. Внуковым при р. Могзе. В СНМ Яр, оно показано во 2-м ст. Ростовского у., в 28 в. от Ростова, по правую сторону проселочного тракта из Ростова в Углич³⁰. Это село находилось на правом берегу Могзы в 8 в. к северо-западу от ее устья и в 6 - 7 в. юго-восточнее известного с. Вощажникова³¹. Другими словами, с. Внуково было расположено весьма далеко на юго-восток от сц. Поповки. Их разделяло расстояние не менее 24 в. по прямой.

Вотчина Зворыкиных, локализуемая в бассейне р. Локсомери, скорее всего, не переходила на левый берег Могзы, а на ее правобережье не простиралась на юг дальше Юркина. Но ограничивался ли правобережьем Могзы Рождественский стан? На карте Ю.В. Готье Рождественский стан, этот "крайний северный стан" Ростовского уезда³², указан под № 15 северо-западнее с. Вощажникова. Р. Могза на карте не изображена, да и сам масштаб карты (в 1 см 20 км) не позволяет разобраться в точных границах станов. Между грамотой 1453 г., впервые упоминающей Рождественский стан, и другим известным нам документом, где фигурирует эта административно-территориальная единица, - большой промежуток времени. В августе 1538 г. Борис и Юрий Ивановы дети Немцова получили данную (поместную) и несудимую грамоту на сц. Поповское "в Ростовском уезде в Рожественском стану"³³. Наряду с сельцом в грамоте названо 7 деревень и 4 пустоши³⁴. Состав объектов, упомянутых в грамоте 1446 - 1447 гг., с одной стороны, и в грамоте 1538 г., с другой. По большинству пунктов не совпадает. Кроме названия сeльца, только один топоним грамоты XV в. ("Суховерхово") находит соответствие в грамоте XVI в. (пустошь "Суховерково"). Судя по жалованной грамоте Немцовым, сц. Поповское и до 1538 г. входило в состав поместного фонда (было в поместье за Олферьем Васильевым сыном Наугородцем). Судьба же Поповского в составе троицкой вотчины неясна. Жалованная грамота 1453 г. не имеет позднейших подтверждений. В общей жалованной грамоте Троице-Сергиеву монастырю от 17 марта 1544 г. упоминается как будто костромское Поповское³⁵. Вместе с тем у нас нет сведений о том, что Поповское на Локсомери попало в состав великокняжеских земель и пошло в поместные раздачи.

Против отождествления Поповского грамот средины XV в. с Поповским грамоты 1538 г. свидетельствует не только разный состав деревень и пустошей, которые перечисляются в грамотах при этих селах, но и отсутствие в грамоте 1538 г. указания на Локсомерь. В XIX в. существовала владельческая д. Поповка при р. Могзе в 1-м ст. Угличского у., в 50 в. к востоку от Углича, между торговыми трактами из Углича в Ярославль и Ростов³⁶, т. е. в том же районе, что и сц. Поповка на Локсомери. Однако д. Поповка, судя по картам конца XVIII в., где она названа сельцом, находилась на левом берегу Могзы, между с. Звеняговым (позднее Звеняческий погост) и д. Дьяконцовой, в 12-13 в. к востоку от сц. Поповки на Локсомери и в 3 - 4 в. к северо-востоку от Юркина на Лодке и Кеде³⁷. С этой д. Поповкой на р. Могзе нам и хотелось бы отождествить сц. Поповское грамоты 1538 г. Правда, ни одна из деревень и пустошей, упомянутых в грамоте Немцовым, уверенно не идентифицируется по названиям поселений ХVIII - ХIХ вв., находившихся вблизи д. Поповки³⁸. Установить их существование в других местах по СНМ Яр. также не удается. Очевидно, перечисленные в грамоте населенные пункты к XIX в. исчезли или переменили названия. Возможно, они находились, как и Поповка, в бассейне рч. Инобожки, северного притока Могзы.

Если поместье Немцовых находилось на левом берегу Могзы и концентрировалось вокруг сельца, отождествляемого с позднейшей д. Поповкой, мы можем заключить, что Рождественский стан располагался с правой и левой сторон Могзы на широтах Локсомери и ее окрестностей. Таким образом, Локсомерь составляла только западную часть Рождественского стана, территория которого охватывала какое-то пространство и на восточном берегу Могзы, по крайней мере, в районе рч. Инобожки, к северу от левого берега Могзы.

Создание Рождественского стана Ростовского уезда могло вызываться стремлением московского правительства закрепить близкую к Угличу Локсомерь в составе Ростовской земли. В середине XV в. Углич был объектом удельных домогательств. Некоторое время он находился в руках Дмитрия Шемяки³⁹ и еще в 50-х годах считался наследством Владимира Андреевича Серпуховского. В договоре, который был заключен около 1454 - 1456 гг. между Василием II и боровско-серпуховским князем Василием Ярославичем, обе стороны признавали, что великий князь "не додал" удельному его "дедины" - "Углеча с волостьми"⁴⁰ В одном из экземпляров докончания Ивана III с угличским князем Андреем Васильевичем Большим от 14 сентября 1473 г. упоминается, что удельный князь получил от своей матери в. кнг. Марии Ярославны "Локъсомерь з деревнями"⁴¹. Передача Локсомери Андрею Большому состоялась, по-видимому, после смерти Василия II (1462 г.), по завещанию которого Марии Ярославне достался Ростов⁴².

Возможность передачи Локсомери из Ростова в Углич свидетельствует о непрочном вхождении ее в новообразованный Рождественский стан. Вместе с тем наличие этого стана служило препятствием распространению притязаний угличского князя на соседние ростовские земли. Пребывание Локсомери под властью Андрея Большого могло длиться до 20 сентября 1491 г., когда его княжество было ликвидировано⁴³. Наиболее вероятно, что после этого Локсомерь вновь стала принадлежностью Рождественского стана Ростовского уезда. По духовной Ивана III (ок. 1504 г.) Ростов закреплялся за Василием III, а Углич переходил к его младшему брату Дмитрию Ивановичу Жилке. Какова была при этом судьба Локсомери, не вполне ясно. Духовная Ивана III, говоря о "волостях", переданных Василию вместе с г. Ростовом, не перечисляет их конкретно⁴⁴. В том же документе речь идет о "волостях", отданных вместе с Угличем князю Дмитрию Ивановичу. После общей формулы передачи города "с волостьми, и с путми, и з селы, и со всеми пошлинами" сказано: "и с Устюжною, и с Рожаловым, и с Велетовым, и с Кистьмою..."⁴⁵. Как видим, ни Локсомери, ни Рождественского стана в этом перечне нет. Из духовной Дмитрия Ивановича Жилки (ок. 1521 г.) известно, что он купил сц. Рожественое с деревнями у Ивана Голочола сына Давыдова⁴⁶. Локализовать это село затруднительно. В XIX в. был погост Рождественский При рч. Воронежке, в 45 в. к востоку от Углича, во 2-м ст. Угличского у., по правую сторону торгового тракта из Углича в Ростов⁴⁷. Указанный погост достаточно далек от Локсомери, и, по-видимому, нет оснований отождествлять его с возможным центром древнего Рождественского стана. Других Рождественских, подходящие для подобных отождествлений, мы в СНМ Яр, также не находим. Таким образом, наиболее вероятно предположить, что не позже 1491 г. Локсомерь вернулась в состав Рождественского стана Ростовского уезда и в XVI в. не передавалась в Угличский удел.

Несмотря на отсутствие у нас информации о судьбе Рождественского стана между 1453 и 1538 гг., сам факт его возникновения около 1453 г. свидетельствует, как мы уже говорили, о попытках укрепить позиции великокняжеской власти в Ростовской земле, на границе с Угличем, чье нахождение в составе великого княжения было переменчивым и непрочным. Рождественский стан создавался как часть Ростовского "уезда", т. е. территории, расположенной за пределами города. Такие "уезды" могли формироваться в виде отдельных кусков территории, или "станов", отделенных от города более или менее значительным расстоянием. Рождественский стан - первый по времени из числа ростовских cтанов, фигурирующих в источниках.

1. Готье Ю.В. Замосковный край в XVII веке. Опыт исследования по истории экономического быта Московской Руси. М., 1937. Изд. 2. С. 371 - 407. Первое издание книги Ю.В. Готье появилось в 1906 г.
2. Ср. ответ Ю.В. Готье на критические замечания С.Б. Веселовского. (Там же. С. 406).
3. Любавский М.К. Образование основной государственной территории великорусской народности. Заселение и объединение центра. Л., 1929.
4. О приобретении отдельных владений в Ростовской земле московскими князьями в XIV в. см.: Кучкин В.А. Земельные приобретения московских князей в Ростовском княжестве в XIV в. // Восточная Европа в древности и средневековье. Сб. статей. М., 1978. С. 185 - 192.
5. Гос. архив Тверской обл. (далее - ГАТО). Ф. 645. Оп. 1. д. 919. Л. 9 - 9 об. Используется по машинописной копии, любезно предоставленной нам К.В. Барановым.
6. АСЭИ. М., 1952. Т. 1. № 185.
7. Там же. № 339.
8. Там же. № 444 - 446.
9. Там же. № 243.
10. ГАТО. Ф. 645. Оп. 1. д. 919. Л. 9 об. Используется по машинописной копии К.В. Баранова.
11. Один из наиболее ранних документов, говорящих о "дворцовых селах", - духовная запись в. кн. Василия III 1523 г.: "из своих сел дворцовых", "и из сел из своих из дворцовых" - ДДГ. № 100 С. 415.
12. АСЭИ. Т. 1. № 542, 562, 606, 611, 648.
13. Там же. № 243. С. 170.
14. Там же. № 185.
15. Там же. С. 1З2, 728.
16. РГАДА. Ф. 1356 (Губернские планы, уездные планы, карты, атласы и планы городов). Оп. 1. № 6738, 6742.
17. Worterbuch der Russischen Gewassernameп / von Max Vasmer. Zussammengestellt von W. Eisold und A. Kerndl. Berlin; Wiesbadеn, 1965. Вd. 3. S. 104.
18. Ярославская область. Масштаб 1:350000. Топографическая карта. [М.], 1991 (далее - Топ. Яр.).
19. Ярославская губерния. Список населенных мест по сведениям 1859 года. СПб., 1865 (далее - СНМ Яр.). № 9388.
20. РГАДА. Ф. 1356. Оп. 1. № 6738, 6742; РГБ. Отдел картографии (далее - ОК). № Ко. 1.7 - 116 (карта волостей Угличского у., б/д.); СНМ Яр. № 9389
21. СНМ Яр. .№ 9420. Д. Жарки указана тут "при р. Инобожке", что представляется сомнительным. На карте конца XVIII в. Жарки помещаются в междуречье Локсомери (с юга) и Яксуры (с севера). В 2 в. к востоку от Жарков протекает р. Могза, в которую впадают Яксура и Локсомерь. Расстояние между их устьями - около 1 в. (см. РГАДА. Ф. 1356. Оп. 1. № 6738). В 1-й части атласа Угличского у. рч. Инобожка сдвинута на запад и изображена фактически на месте Могзы (Там же. № 6742). Во 2-й части того же атласа она находится на своем месте. (Там же. № 6743).
22. СНМ Яр. До 9386. Обнаружить название этого сельца на картах нам не удалось, хотя там отмечены находящиеся на том же расстоянии от Углича Голятино (Годятино, Горятино) и Неверково, указанные в СНМ Яр, непосредственно перед Старовым (№ 9384. 9385): РГАДА. Ф. 1356. Оп. 1. № 6738 (карта сильно повреждена, бумага во многих местах вырвана, текст в ряде случаев попорчен и полустерт), 6742; РГБ. ОК. .№ Ко _____1____7 - 116
23. В 1-й части атласа Угличского у, эта речка называется "Инобошка", во 2-й "Ибоношка" (РГАДА. Ф. 1356. Оп. 1. № 6742, 6743). С севера деревню Старово омывала речка, названная в генеральном плане Угличского у. Вздериножка (Там же. № 6738), а во 2-й части атласа того же уезда - Звериновка (Там же. № 6743). Она впадала в Инобожку с востока (левый приток) в 0,3 в. от д. Старово.
24. Напротив устья Локсомери на другой (левой, или северной); стороне Могзы находилась д. Климцово (Климцево, ныне Клинцево). в 50 в. от Углича (см. СНМ Яр, № 9393; РГАДА. Ф. 1356. Оп. 1. № 6738; Топ. Яр.).
25. СНМ Яр. № 9403.
26. Цифра предположительная, выведенная на основании расчета расстояния от Поповки до селений Голятино (3 в.), Неверково (4,5 в.), Стоятино (5 в.), которые, судя по СНМ Яр., находились вблизи Старова (указаны перед ним). Наиболее отдаленным от Поповки пунктом по нижнему течению Локсомери была д. Бережки, расположенная недалеко от Локсомерского устья. От Углича до нее считалось 50 в. (СНМ Яр. № 9395), от Поповки - около 8 в.
27. СНМ Яр. № 9413.
28. РГАДА. Ф. 1356. Оп. 1. № 6742
29. Топ. Яр.
30. СНМ Яр. № 7638.
31. РГАДА. Ф. 1356. Оп. 1. № 6715 (1-я часть атласа Ростовского у. конца XVIII в.); РГБ. ОК. № Ко 12 (карта Ростовского у. 1916 г.). VIII - 36
32. Готье Ю. В. Указ. соч. С. 399.
33. РГИА. Ф. 1343. Оп. 26. д. 1213. Л. 56-57. Копия 1796 г. со списка 1686 г. Документ выявлен А. В. Антоновым, по машинописной копии которого используется в настоящей работе.
34. Деревни Машково, Лучинское, Кузмицыно, Решеткино, Подраменье, Мелетихино, Дуракино, пустоши Суховерхово, Хожалково, Першино, Задницы.
35. РГБ. Отдел рукописей. Ф. 303 (Архив Троице-Сергиевой лавры). Кн. 527-529. № 288; Каштанов С. М. Хронологический перечень иммунитетных грамот XVI века [часть первая] // АЕ за 1957 год. М., 1958. С. 362. № 466.
36. СНМ Яр. № 9408.
37. РГАДА. Ф. 1356. Оп. 1. № 6738 ("сел. Поповское"), 6743 ("сел. Поповка"); РГБ. ОК. № Ко1("Поповка").7 - 116
38. Можно лишь с большой натяжкой найти известное созвучие между Решеткиным (см. выше, примеч. 34) и Ратышиным (СНМ Яр. № 9418), Хожалковым (см. выше, примеч. 34) и Холманами (СНМ Яр № 9404). Ратышино было расположено на рч. Вздериножке (Звериновке) в 1,8 в. к востоку от д. Старово на той же речке, Холманы - при слиянии речек Фроловки и Инобожки. Оба пункта находились на левой (восточной) стороне бассейна Инобожки, Ратышино - в 4,6, Холманы - в 2,8 в. к северу от Поповского (Поповки) на Могзе.
39. ДДГ. № 46. С. 141.
40. Там же. № 58 (а, б). С. 180, 183.
41. Там же. № 70 (111, а). С. 243.
42. Там же. № 61. С. 195.
43. ПСРЛ. СПб. 1859. Т. 8. С. 223; СПб., 1901 (М., 1965). Т. 12. С. 231 и др.
44. ДДГ. № 89. С. 355.
45. Там же. С. 360.
46. Там же. № 99. С. 414
47. СНМ Яр. № 9589.

Рукописи Ярославского Спасо-Преображенского монастыря и Архиерейского дома, составляющие основу современного собрания Ярославского музея-заповедника, в отношении их художественного убранства в полной мере еще не изучены. В литературе известны Спасское и Федоровское евангелия (ХIII - ХIV вв.), украшенные миниатюрами, заставками, инициалами, а также пергаменные рукописи до XV в.¹

Изучение рукописей ХV - ХVI вв. дает возможность предположить, что они связаны происхождением с несколькими центрами. В этом свете обратимся к краткой характеристике убранства рукописей.

В нынешнем собрании музея только три рукописи интересующего нас периода из библиотеки Спасского монастыря имеют свидетельства о ярославском происхождении. Это "Слова Григория Богослова" (ЯМЗ - 15473), написанные в Спасо-Ярославском монастыре иноком Ефросином в конце ХIV - начале XV вв., сборник патриотический и агиографический (ЯМЗ - 15480), переписанный в Спасской обители в 1461 г. В 1535 г. для монастырской библиотеки была дописана сентябрьская служебная Минея (ЯМЗ - 15204) текстом службы ярославским чудотворцам Федору, Давиду и Константину. Они дают представление о декорации ярославских и ростово-ярославских рукописных книг конца XIV - первой половины XV вв., украшенных в лучшем случае киноварной заставкой или несколькими инициалами, довольно бедными по своему оформлению, как в Псалтири толковой 1 четверти XV в. (ЯМЗ - 15321) или в "Словах Федора Студита" 1 половины XV в. (ЯМЗ - 15493). Подобную картину можно наблюдать и в ярославских рукописях 1 трети XVI в., когда в Ярославле в Спасском монастыре была организована работа по переписке книг². Отсутствие в них орнаментальных и лицевых украшений, как и сколько-нибудь развитых инициалов определенного стиля, заставляет предполагать и отсутствие в монастыре художников, занимавшихся оформлением рукописных книг. Однако для окончательных выводов необходимы дальнейшие исследования и попеки ярославских рукописей этого периода в других книгохранилищах страны. Поскольку известна лицевая рукопись ярославского происхождения - уваровский список Космографии Козмы Индикоплова, относящийся к 1495г.³

Провинциальный облик имеют две Минеи конца XV в. новгородского происхождения из библиотеки Ярославского архиерейского дома. Они отличаются общей примитивностью оформления, характерной для многих рукописей новгородского круга XV в., по замечанию Т. В. Ильиной⁴. В Минее за февраль (ЯМЗ -15292) это единственная заставка балканского стиля простой ремесленной работы; Минея за июль лишена вообще каких-либо украшений, кроме киноварных заглавных букв.

Вероятно, с Москвой по происхождению можно связать ряд рукописных книг ХV - ХVI вв. из библиотеки Ярославского архиерейского дома (ЯМЗ - 15591, 15258, 15474, 15495, 7738). Известно, что в конце XVII в. архимандрит Иосиф (1693 - 1700) заботился о Спасской библиотеке: в этот период монастырская книгохранительница пополнялась купленными в Москве рукописями и печатными изданиями, на первых листах библиотечных рукописей делались записи о принадлежности Спасской обители⁵.

Два евангелия XV в. (ЯМЗ - 15258, 15474) с заставками и инициалами балканского орнамента по характеру украшений (близостью основных мотивов орнамента, деталей наполнения, яркой красочной гаммой) имеют аналогии рукописям конца XV в. из московских монастырей, описанным Э.В. Шульгиной⁶.

Заставки нововизантийского стиля крупного рисунка украшают Апостол второй половины XVI в. (ЯМЗ - 15495). Четкий, выработанный, красивый почерк, богатства и Разнообразие орнаментальных мотивов красочной гаммы и золотых фонов позволяет считать, что рукопись вышла из крупного книгописного центра. Содержание рукописи обусловило обилие заставок, их двадцать четыре, и ни одна не повторяет другую. Они представляют традиционный тип нововизантийского стиля, где основным мотивом служит византийский цветок в разных вариациях. Среди инициалов растительно-геометрического характера выделяется инициал со старопечатными элементами в орнаменте: акантовая листва дана штриховкой в гравюрной манере на черном фоне инициала.

К замечательным памятникам книжного искусства, подобным Апостолу, следует отнести Евангелие-тетр второй половины XVI в. Высокий уровень мастерства, множество заставок, близость цветовой гаммы и украшений инициалов заставляют предположить, что обе рукописи вышли из одного центра. Малые и большие заставки Апостола выполнены на золоте синей, вишневой, зеленой и киноварной краской. Основной мотив - византийский цветок в различных вариациях. Лишь в одной заставке он заменен цветком, подобным незабудке, а в другой дополнен турецкими перцами. Наряду с элементами нововизантийского стиля в инициалах применен мотив старопечатного орнамента: по черному фону размещена вьющаяся гирлянда листьев, расцвеченная светлыми оттенками зеленого и желтого, а не классически черно-белая.

Это Евангелие - единственное в ярославском собрании рукописей ХV - XVI вв., которое украшено лицевыми миниатюрами. Миниатюры - их четыре - с изображением евангелистов лишены внешнего художественного блеска, откровенной орнаментальности и ювелирного узорочья, характерных для многих миниатюр XV в., ведущих линию от миниатюр Феодосия. Миниатюры выполнены в светлой зелено-охристой гамме со спокойными тональными переходами. Фигуры евангелистов описаны плавными параболическими контурами, сохраняющими целостность линии красочного пятна. Драпировки одежд выявлены легкими белильными и цветными линиями, передающими очертания складок. Складки переданы так, что за ними ощущается форма, очертания тела. Плавный очерк голов с русскими типами лиц, отсутствие красных румян, перетекания теплых коричневых и дымчатых зеленых оттенков, отсутствие экспрессии мазка, согласованная красочная гамма передают атмосферу сосредоточенности и мыслительного процесса. Архитектурные фоны, бесплотные и невесомые, имеют cкорее декоративное значение, их формы не обладают тяжестью и плотностью, а соотношения этих форм - какой-либо реальностью. Они строятся по законам плоскости и ровно закрашиваются. В миниатюру такие архитектурные кулисы перенесены были из иконописи XV в. Связь с иконным письмом подчеркнута и широкой киноварной рамкой, обрамляющей каждую миниатюру. Причем близкую иконографию миниатюре с Иоанном Богословом находим в Евангелии 1480-х годов из мастерской Дионисия⁷. Она же использована в московской иконе начала XVI в. "Иоанн Богослов на острове Патмосе с житием" - тот же поворот фигуры Иоанна, его благословляющий жест, книга в левой руке, приподнятая правая нога. Аналогичные иконографические детали (только без книги в руке евангелиста) представлены в нашей миниатюре. К ним восходит и клеймо царских врат начала XVII в. из церкви с. Иванково Угличского района Ярославской области, хранящихся в музее имени Андрея Рублева (КП-406).

Оформление Евангелия дополняет серебряный с позолотой оклад ажурной работы, со сложным растительным орнаментом. Оклад расцвечен эмалью, украшен дробницами с черневыми изображениями евангелистов и Христа на престоле. По характеру мотивов сканого орнамента (стилизованные цветы и травы, поднимающиеся из цветка лилии, и вьющиеся стебли с побегами и трилистниками), сдержанной гамме тонов - синего, зеленого - оклад близок к новгородским работам. Он выдерживает сравнение с лучшими скаными изделиями мастеров Оружейной палаты XVI в. Возможно он был выполнен мастером-новгородцем в Москве, куда, как известно, грамотой Ивана IV в 1556 г. вызывались мастера-серебряники из Новгорода. Многие из них в XVI -XVII столетиях привлекались для работы в Золотой и Серебряной палатах Московского Кремля, где они, несомненно, привносили свои вкусы и навыки и, в свою очередь, обогащались опытом работы лучших мастеров страны.

Ряд рукописей ярославского собрания имеет в заставках элементы старопечатного орнамента (ЯМЗ-17037, 15516, 15293, 15510, 15508): гирлянды, воспроизводящие элементы живой природы, с особенно распространенным мотивом аканта. В Уставе церковном (ЯМЗ-17037), кроме заставок с балканским орнаментом, представлены две заставки, выполненные в нововизантийском стиле с элементами рождающегося старопечатного. В них использованы гирлянды, воспроизводящие мотивы живой природы: вьющийся лист аканта с цветами, напоминающими незабудки, или гирлянда, сочетающая орнамент византийских цветов с, незабудками. В "Толкованиях Аммония Александрийского" (ЯМЗ-15516) - это акантовый завиток в арочном проеме, раскрашенный синей, зеленой, киноварной краской. В "Поучениях аввы Дорофея" (ЯМЗ-15293) старопечатный мотив представлен черно-белым клеймом в виде акантовых листьев, образующих подобие цветка в черной штриховкой и подцветкой желтой краской. Гирлянды акантовой листвы вьются вертикально по боковым сторонам заставки, этот же мотив в инициале. Своеобразные элементы нового стиля введены в украшения рукописи второй половины XVI в. "Слова Григория Богослова" (ЯМЗ-15510). Здесь ренессасные мотивы в заставках дополнены украшениями на полях в виде вьющихся вычурных веток и инициалов с характерной для старопечатного стиля решеткой. Пять заставок и инициалов выполнены на золоте яркими красками - малиновой, зеленой, голубой. В контурах использованы киноварь и чернила. Рисунок размельчен, доработан белилами. На трех листах заставки отсутствуют, для них оставлено место. Инициалы на этих листах представляют заготовки для дальнейшего украшения их в стиле уже имеющихся в рукописи. В последней заставке рукописи использован редкий орнаментальный мотив, привнесенный с Запада, - львиная маска в окружении сложных вьющихся гирлянд с желудями.

Таким образом, в украшении рассмотренных рукописей ХV - ХVI вв. использованы в основном два орнаментальных стиля: балканский и нововизантийский, а также элементы старопечатного в нововизантийских заставках. Анализируя украшенные рукописи, можно видеть изменения балканского орнамента на протяжении ХV - ХVI вв. Стиль претерпевает изменения от простого рисунка к сложному, ювелирному. От несложных переплетений с небольшим количеством деталей наполнения в виде жемчужин - к сложному размельченному рисунку с богатой красочной гаммой и применением циркуля или лекал при их создании. Конец XV - начало XVI в. - время наивысшего расцвета этого стиля в русских рукописях. Это демонстрируют рукописи нашего собрания, относящиеся к разряду роскошных. По нашему мнению, они связаны происхождением с Москвой, в частности, возможно, с мастерской Чудова монастыря. На основании стилистического анализа и некоторых художественных особенностей можно уточнить датировку одной из этих книг - Евангелия-тетр (ЯМЗ-15258). Рукопись относится к концу XV в.

Рукописи с нововизантийским орнаментом представляют традиционный его вариант - геометрическая рамка с "византийским" растительно-цветочным наполнением в красках, на золотом фоне, а также своеобразный самостоятельный вариант - с ренессансными мотивами - в виде гирлянд живой растительности. Лучшие рукописи, оформленные в нововизантийском стиле, в нашем собрании относятся ко второй половине XVI в., как описанное выше Евангелие в серебряном окладе. Его миниатюры можно связать с московской традицией, а оклад - с работой новгородского мастера, трудившегося, возможно, в Серебряной палате Московского Кремля.

1. Уварова Л.Ф. Каталог ризницы Спасо-Преображенского монастыря в Ярославле. М., 1887; Некрасов А.И. Федоровское евангелие. М., 1928; Грищенко Ф.Ф. Заметка о рукописях Ярославского обл. музея. // Ученые записки Яросл. Гос. пед. ин-та. Выл. 1. Ярославль, 1944; Воронин Н.Н. Смоленские миниатюры XIII в. // Византия. Южные славяне и древняя Русь. Западная Европа. М., 1973. С. 235 - 243; Воронин Н.Н., Лазарев В.Н. Искусство среднерусских княжеств ХIII - ХV вв. // История русского искусства. Т. III. М., 1955 С. 12 - 15; Вздорнов Г.И. Живопись. // Очерки русской культуры XIII - XV вв. Ч. 2. Духовная культура. М., 1970. С. 267 - 269; он же. Искусство книги в Древней Руси. Рукописная книга Северо-Восточной Руси XII - нач. XV веков. М., 1980; Попова О.С. Русская книжная миниатюра ХI - ХV вв. // Древнерусское искусство. Рукописная книга. Сб. 3. М., 1983; Попов Г.В. Русская традиция украшения библейских книг // Наше наследие. №1. 1990. C.130 - 136; Князевская О.А., Турилов А.А. Федоровское евангелие. (О времени создания и происхождении рукописи) // Древнерусское искусство ХIV - ХV вв. М., 1984. С. 128 - 140.
2. Синицына Е.В. Источники по истории книжной культуры: Ярославские рукописные собрания ХV - ХVIII веков. Автореферат лисе. М., 1991. C. 18.
3. ГИМ. Увар., 566/173, 1/210.
4. Ильина Т.В. Декоративное оформление древнерусских книг, Новгород и Псков. ХII - ХV вв. Л., 1978.
5. Синицына Е.В. Ук. соч. С. 18.
6. Шульгина Э.В. Византийский орнамент. // Древнерусское искусство. Рукописная книга. Сб. 2. М., 1974. (Псалтырь - Син., № 350, л. 13; Апостол - Чуд., № 46, л. 125, 291)

В России ХV - ХVII вв. различались вотчины родовые, купленные, выслуженные. Автора интересует эволюция так называемой старинной (родовой) вотчины первой генерации и влияние, оказанное на нее установками средневекового (по преимуществу религиозного) сознания. На протяжении XV - XVII вв. происходил процесс активной мобилизации светских и духовных вотчин в рамках сложившейся к XV в. системы вотчинного землевладения (дарения, покупки, обмены, заклады земли, ее передача в монастыри, изъятия верховной властью и т. д.). В результате перехода светских вотчинных земель (крупных, средних, мелких) в руки духовных учреждений (разными способами, в силу различных причин и с разной степенью интенсивности в тот или иной исторический период) формируется церковно-монастырское землевладение в России. По природе своей его можно считать явлением вторичным, субфеодальным по отношению к светскому землевладению. На процесс поглощения монастырями большого количества светских вотчин воздействовали различные факторы - демографические (рост или пресечение ряда феодальных семей), государственной политики, общее состояние социально-экономического развития, соотношение в нем натурально-хозяйственного и товарно-денежного начала и др. Сказывался и духовный фактор, социально-психологический настрой индивидуального и коллективного сознания людей средневековья, их религиозные, родственные чувства и переживания.

В многочисленных поземельных актах средневековой Руси можно найти более или менее подробную и, как правило, религиозную (хотя не только ее) мотивацию передачи дарителем или завещателем земли в данный монастырь. Изложение религиозных мотивов такой передачи в актах частных лиц ХIV - ХVI вв. требует специального дипломатического анализа по разным монастырским фондам, разным регионам Северо-восточной и Северо-Западной Руси. Подобный обстоятельный анализ был проделан С.М. Каштановым в отношении богословской преамбулы княжеских жалованных грамот XII - XV вв.¹ В предварительном порядке отметим пока важность изучения таких видов актов, как данные (вкладные) и духовные грамоты, но не только их одних, а с привлечением к ним еще и "заупокойно-поминальной документации" монастырей. Имеем в виду их синодики, кормовые и вкладные книги, списки погребенных и т. п. источники. По Троице-Сергиеву монастырю подобного комплексного сопоставления актового материала с документами, отразившими профессиональную организацию заупокойного культа в этой крупнейшей и почитаемой обители России еще не проводилось. А между тем он многое мог бы дать для исследования фундаментальных представлений средневекового человека на Руси: о смерти, о монашестве, о пространстве и времени, о преходящих и вечных ценностях. Предлагаемый анализ должен, на наш взгляд, включать наблюдения над соотношением возвышенных, идеальных целей дарения земли ("в вечный поминок по душе", "своего деля спасения" и т. п.) с практическими, земными мотивами и потребностями ("за долг", с правом родового выкупа, с условиями получения разного вида социальной помощи от духовного учреждения - деньги, пострижение близких, поступление в состав слуг, устройство судьбы детей и т. д.).

Морально-религиозные обязательства монастырей перед своими вкладчиками (или "христолюбцами", как называют их вкладные и кормовые книги) выражались обычно в двуединой или двучленной поминально-заздравной формуле. Она предполагала молитву монастыря за усопших родственников дарителя и за здравие - его самого при жизни с его близкими. В наиболее ранней жалованной грамоте вел. кн. Мстислава Владимировича и его сына Всеволода Новгородскому Юрьеву монастырю на вол. Буец 1130 г. читаем: "И ты, игумене Исайе, и вы, братие, донеле же ся мир стоит, молите Бога за мя и за мое дети, кто ся изоостанет в монастыри, то вы тем должны есте молити за ны Бога и при животе и в смерти"².

В жалованных грамотах тверских князей Успенскому Oтрочу монастырю ХIV - ХV вв. двуединая формула поминания-заздравия выглядит как бы более сдвинутой в сторону заупокойного культа предков. Иммунитет монастырю князья предоставляют "на память преставльшимся от сего жития роду нашему, а нам пребывающим в житье сем за въздоровие"³. Довольно законченным, сформированным выглядит представление о единстве княжеского рода и необходимости монастырского поминовения всех своих предков в грамотах московских великих князей и княгинь (например, Софьи Витовтовны, Василия II, Ивана III). В жалованной грамоте, данной Василием II Спасо-Каменному монастырю 1453 - 1455 гг. на пустоши в Вологодском у, упоминается его прадед Иван II, дед Дмитрий Иванович, отец Василий I, мать Софья Витовтовна⁴. В грамотах Ивана III Спасо-Ефимьеву (1472г.) и Симонову (1481 г.) монастырям по случаю смерти брата, кн. Юрия Васильевича говорилось о поминовении "всего нашего рода" и о молитвах за здравие самого дарителя и его детей⁵.

В отличие от княжеских грамот, в частных поземельных актах ХIV -ХVI вв. уравновешенная формула поминовения-заздравия встречается реже (заздравных мотивов в этих документах вообще меньше), а представления о единстве тех или иных родственных ассоциаций (в рамках семей) отражаются в массе своей позднее, в ХVI - ХVII вв. Складывается впечатление, что взоры частных дарителей земли в монастыри более всего были устремлены из "сей жизни" в будущее, то есть к своей неизбежной земной кончине с последующим продолжением жизни души в потустороннем мире вечном. Даниил Андреев отмечает, что в своих раздумьях о жизни на земле религиозное мировоззрение всегда берет земную жизнь в связи с ее потусторонним продолжением⁶.

В частных грамотах XV в. наиболее употребима краткая поминальная формула при передаче земли в монастырь: они (то есть монахи) землею владеют и меня (вариант - мою мать, отца, мужа, сына) поминают. Так, давая Троице земли в Ростовском уезде "на Локсомери", Е.И. Зворыкина говорила о поминовении ее мужа, боярина и воеводы Владимира Андреевича Зворыкина, погибшего в Суздальском бою 1445г. Давая земли Троице в Угличском уезде, она же упоминала, помимо мужа, еще и своего сына Феогноста (имя, скорее всего, монашеское)⁷. Краткую поминальную формулу использовали и официальные лица в своих частных земельных сделках. Митрополит Фотий в 1420 г. передавал Успенскому Горицкому монастырю земли в Переяславском уезде "на поминок своих родителей и отцу моему Василию и матери моей иноки Агрипене"⁸. Во второй половине ХV - ХVI вв. на фоне обобщенного выражения "по всему нашему роду" в некоторых актах встречаются довольно пространные перечни имен своих ближних и дальних родственников, предназначаемых для поминовения в избранной обители. 14 имен названо в данной грамоте Авдотьи Нетребуевой 1539/40 г., 15 - в данной бежецкого вотчинника А.В. Кашкадамова 1569/70 г. Среди этих семейных поминальных списков встречаются иноки и инокини, схимники и схимницы, священноиереи⁹, что служит дополнительным аргументом в пользу наблюдения С.В. Сазонова об активизации практики предсмертных пострижений на Руси в ХV - XVI вв., связанной с возрастанием личностно-индивидуального начала в сознании людей, обеспокоенностью их собственными грехами и несовершенством, заботой о спасении своей души и душ своих умерших предков¹⁰.

Особого внимания заслуживают данные и духовные грамоты XV -ХVI вв., написанные или составленные людьми, уже ставшими монахами. Возможно, именно в них раньше всего (уже в ХV в.) встречается более возвышенная идеальная формулировка целей расставания с землей в пользу своей обители. Монах Кирилло-Белозерского монастыря Арсений Кормилицын в 1435 - 1447 гг. дал землю игумену Трифону "своего ради спасения"¹¹. Заметны такие фразы и в поземельных актах XV в. Троице-Калязина монастыря¹².

В XVI в. определение идеальной, высшей цели земельного дарения станет особенно пространным и витиеватым: "небесных ради благ и вечного ради наслаждения", "вечного ради покоя"¹³. Из грамот частных лиц эта формулировка переходит и в документы, оформляемые в монастырских канцеляриях. Именно так сформулировал цель своего земельного вклада в Троицу и сам знаменитый келарь и писатель Авраамий Палицын. В подлинной данной грамоте от 11 февраля 1611 г. он писал, что отдает свой жребий в сельце Лазареве Дмитровского уезда "в наследие вечных благ за 30 рублей... по своих родителях и по себе". Далее запись содержит перечисление 10 имен для занесения в синодики и кормовые книги¹⁴.

Л.Л. Карсавин отмечал присущее средневековому сознанию чувство единства своего рода, семьи. Ощущение духовного единства семьи являлось, как он считает, конституирующим моментом в христианской семье вообще. Выполнение доли усопших (а передача земли в монастырь нередко носила именно такой характер) в надежде на встречу со своими близкими "за гробом" помогала как бы преодолевать время в средневековье, прорываться человеческому сознанию из посюсторонней в иную, вечную, трансцендентную реальность¹⁵. Думаем, что в какой-то мере эти наблюдения русского медевиста приложимы и к трактовке поземельных актов Руси ХV - ХVII вв.

Добавим к этому также и то, что передача земель Троице-Сeргиеву монастырю (да и не только ему в ХV - ХVII вв.) и пострижение в нем зачастую не означали полного разрыва и с прежней собственностью, и прежних семейных уз. Сергиев монастырь имел несколько приписных к нему женских филиалов, в которых постригались (и не только перед смертью и не только престарелые вдовы) жены и дочери из тех феодальных семей, мужья, сыновья и братья которых стали троицкими монахами "большого монастыря". Дети их нередко в ХVI -ХVII вв. поступали в монастырские слуги, а служба именно Троице казалась в XVII в. более предпочтительное (не столь обременительной) по сравнению с государевой службой. Об этом свидетельствуют документы, опубликованные еще в XIX в. лаврским библиотекарем, иеромонахом Арсением¹⁶.

Полный набор социальных и религиозно-моральных услуг оказываемых обителью своим "христолюбцам", оформился ко второй половине XVI в.: это поминовение дарителя и егo близких, запись в монастырские синодики, литийные, кормовые и вкладные и другие "вечные большие повсядневные книги", пострижение при жизни (в случае желания или необходимости) или перед смертью и, наконец, погребение рядом со своими уже умершими близкими на монастырском кладбище. Важно еще и то, что на протяжении всех этих событий вотчины, данные "по душе в вечной поминок" нередко продолжали оставаться у светских землевладельцев в так называемом "держании до живота". Последняя форма держания была умелым компромиссом, найденным обеими сторонами (и светскими лицами, и духовной корпорацией), либо подсказанным самой жизнью способом смягчения непростого противоречия в их отношениях в ХV - ХVII вв. Вот наиболее полное выражение тесных личностно-поземельных связей и взаимопроникновений монастыря с отдельной феодальной семьей: "А за тот мой вклад меня у Живоначальные Троицы постричи и колейкою пожалавати упокоити и семью мою Матрену (!-М. Ч.) пожаловати, постричи у Пречистые богородицы под сосною и келейкою пожаловати, дати, да детей моих Василья да Микифора пожаловати, приняти в дом Живоначальной Троицы в слуги и деревеньку им пожаловати, дати, на чем им мочно прожита. И которой сын похочет постричися, и архимандриту з братией пожаловати, велети его постричи в чернцы и колейкою пожаловати, устроити за тем же вкладом"¹⁷.

Однако нет оснований идеализировать поземельно-личностные отношения Троицкого монастыря с широким кругом своих "христолюбцев". В конце XVI в. особенно явственно обнаружилось изначальное противоречие двух фундаментальных принципов: передачи земли "впрок без выкупа" как залог вечного поминовения и права родового выкупа, как защитного механизма против полного исчезновения фонда родового землевладения в составе монастырских латифундий. Активизируя это свое право, светские вотчинники попытались (правда, безуспешно, не получив поддержки у государства) выкупить у Троицы часть своих земель, попавших к ней в неблагоприятные предшествующие десятилетия. В этом конфликте правительство царя Федора Ивановича твердо заняло позицию помощи монастырю от напора бывших вкладчиков (либо их родственников), апеллируя к каноническому праву неотчуждаемости "в богови данных благ". В дальнейшем устанавливается не слишком устойчивое равновесие: в конце XVI - XVII в. вотчины продолжают дариться монастырю, но в грамотах почти всегда присутствует статья о родовом выкупе и определены его размеры. Денежная состоятельность позволяла наиболее видным феодалам эффективнее осуществлять свое право родового выкупа по сравнению с малообеспеченными деньгами землевладельцами. Так, из четырех крупных сел вотчины князей Хворостининых в разных уездах только два в первой четверти XVII в. удержались за монастырем - село Баскаки в Бежецком Верхе и село Клементьевское в Угличском уезде. Два же других были отданы на выкуп: ростовское с. Павловское (за 450 руб. кн. М.Ф. Волконскому) и переяславское с. Богородицкое (кн. А.М. Львову за 400 руб.)¹⁸. В связи с Хворостининскими вотчинами уместно заметить, что религиозные чувства вкладчиков к знаменитому общерусскому Троицкому монастырю не вытеснялись таковыми же по отношению к своим, местным или даже собственным родовым монастырям или церквам-усыпальницам. Завещая ростовское с. Павловское в 1617 г. Троице, кн. А.В. Хворостинина одну деревню этого комплекса - Токовую - передавала Борисоглебскому на Устье монастырю по душе своего зятя, Б.А. Щекина. Кроме того, она распоряжалась о переносе его тела из с. Павловского в Борисоглебский монастырь.

Столетием раньше известны аналогичные случаи, и тоже в Ростовском уезде. Г.Д. Русинов в своей духовной грамоте 1521/22 г., завещая Троице с. Берлюково, одну деревню этого комплекса передавал "Илье пророку в дом" в село Ильинскоe¹⁹. Религиозные потребности (поминовения, пострижения, погребения) светских землевладельцев удовлетворялись с помощью местных церковных центров и в других уездах. Можно назвать село Кушелево с ц. Спаса в Тверском уезде (вотчина Киндыревых), село Заборовье в том же уезде с Тутанским Рождественским монастырьком (вотчина Заборовских), село Алексино в Стародубе Ряполовском с церковью Рождества Богородицы (вотчина князей Стародубских), церковь-монастырь "Великое Воскресение" в Переяславском уезде, монастырь Флора и Лавра в муромском с. Дубровы²⁰. Широкое участие местного духовенства в оформлении поземельных документов в ХV - ХVII вв. не требует особых доказательств. В духовных грамотах знатных феодалов нередко назначаемые ими своими душеприказчиками троицкие монахи соседствовали с духовными отцами местных церквей. Так, в духовной инока Ионы (Ивана Воина) Киндырева 1599 г. среди его душеприказчиков названы троицкие соборные старцы Евстафий Головкин и Варсонофий Якимов и свой, Пречистенский священник Захарий (20). На ход межфеодальных поземельных отношений и эволюции светской вотчины заметное влияние оказал и денежный фактор, чему автор собирается посвятить специальную статью.

Публикация осуществлена в рамках научного проекта, получившего поддержку Российского гуманитарного научного фонда.

1. См.: Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1973. Вып. V.
2. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. - М.-Л,, 1949. № 81.
3. АСЭИ. Т. III. № 116, 117.
4. Там же. № 266. Cм. также: АСЭИ. Т. II. № 446.
5. Там же. № 394, 467. Cм. также: АСЭИ. Т. III, № 59.
6. Андреев Д. Роза Мира. М., 1992. С. 136.
7. АСЭИ. Т. I. № 185 (земли в Ростовском у. В.А. Зворыкин купил у местного землевладельца Чечки Микулина). - Там же. № 114, 208.
8. АСЭИ. Т. III. № 94.
9. РГАДА. Ф. 281 (ГКЭ), по Галичу, № 3353, по Бежецку, № 1275. Cм. также - по Дмитрову, № 3853.
10. Сазанов С.В. К проблеме восприятия смерти в средневековой Руси // Русская история: проблемы менталитета. Тезисы докл. научн. конф. М., 1994. С. 47 - 52.
11. АСЭИ. Т. II. № 84.
12. Там же. №№ 122 - 126, 128, 152 (1440- 1 460-e гг.).
13. РГАДА. Ф. ГКЭ, по Дмитрову, № 3806, по Костроме, № 5028, 5094, 5107, по Ростову, № 10552, 10561, Акты феодального землевладения и хозяйства. Акты Московского Симонова монастыря. 1506 - 1613 гг. Л.. 1983. № 112, 116, 124, 126, 143.
14. ОР РГБ. Ф. 303 (АТСЛ). № 1006.
15. Карсавин Л.Л. Философия истории. СПб., 1993. С. 139 - 140.
16. Арсений, иером. Доклады, грамоты и другие акты о служках Троицкого Сергиева монастыря. М., 1868. Рукописи некоторых документов см.: АТСЛ. № 849, ОР РГБ. Ф. 256 (Н.Л. Румянцев). Кн. 365. Л. 97 - 103.
17. АТСЛ. Кн. 520. Л. 75 об. - 78. (1567/68 г.).
18. АТСЛ. Кн. 541. Л. 295 - 297 об., Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. М., 1987. С. 47 - л. 135 об. - 136.
19. АРГ. № 196.
20. РГАДА. Ф. ГКЭ, по Мурому, № 7787, АТСЛ. Кн. 532. Л. 264 - 268, ПКМГ. Отд. II. С. 257, Чернoв С.З. Воскресенская земля Троице-Сергиева монастыря // АЕ за 1981 г. М., 1982. С. 95 - 109.

Икона "Сергий Радонежский и ростовские чудотворцы"¹ поступила в музей в 1924 г. из церкви Богоявления, построенной в 1806 г. на месте деревянной, села Уславцево Вощажниковской волости Ростовского уезда². Икона неоднократно публиковалась, участвовала в выставках как памятник конца XV - нач. XVI вв.³ Эту датировку, принятую всеми исследователями, ввел реставратор Н. Брягин в 1926 г.⁴

Между тем, изучение иконографической программы произведения как богословско-символической системы, а также внимательное рассмотрение стилистических особенностей позволяют уточнить некоторые моменты в его атрибуции.

На иконе изображены Сергий Радонежский и покровители града Ростова: епископы Игнатий, Леонтий, Исайя и преп. Авраамий. На полях помещены образы юродивых Максима Московского и Исидора Ростовского.

При изучении иконологической программы памятника в первую очередь необходимо проследить, когда и где жили, как выстраивались в истории эти святые, существуют ли их изображения ранее времени написания этой иконы.

Игумен земли Русской Сергий (1314 - 1392) является одним из самых чтимых на Руси монахов-подвижников. Местное празднование ему было установлено сразу после смерти, общецерковное - в нач. XV в.⁵ Ко времени написания рассматриваемой иконы его изображение имеет уже устойчивую иконографию (начиная с надгробного покрова 1422 - 1424 гг. он изображается уже более ста лет).

Изображенный рядом с Сергием епископ Игнатий - святой XIII в.⁶, живший в тяжкие для Руси годы татарского ига, он всегда стремился предотвратить распри князей, ездил в Орду с ходатайством за Церковь. Сразу после смерти в 1288 г. ему установлено местное празднование, а общецерковное - между 1474 и 1480 гг.⁷ Нам неизвестны его изображения ранее времени создания этой иконы.

Епископ Леонтий, стоящий в центре группы святых, жил на рубеже Х - ХI вв.⁸ Это первый епископ, причисленный к лику святых в Ростове и один из первых на Руси. Его трудам принадлежит распространение христианства в языческом Ростовском крае. Мощи Леонтия обретены в 1164 г., и от ХII-го же века известна служба епископу⁹. Ко времени создания этой иконы уже существовала своя иконографическая традиция изображений Леонтия.

Его преемник на ростовской кафедре епископ Исайя (ум, около 1090 г.)¹⁰ также посвятил жизнь просвещению деятелей этого края. Местное празднование ему было установлено Вассианом Рыло в 1474 г.¹¹ До XVI в. нам известна одна икона с изображением Исайи: "Никола, Леонтий и Исайя с лентяем Николы" второй половины XIV в. (ГТГ)¹².

Изображенный рядом преп. Авраамий - родоначальник ростовского монашества, основатель первого монастыря в северо-восточной Руси, возникшего чуть позже, чем Киево-Печерская Лавра. По житию святой был современником епископа Исайи¹³ и, можно сказать, завершил христианизацию и воцерковление Ростовского края. Общецерковное празднование Авраамию было установлено в конце XV - нач. XVI вв.¹⁴ Но уже в середине XV века была составлена служба святому, при исследовании которой учеными было обнаружено, что она "списана" со службы преп. Сергию Радонежскому¹⁵. Ко времени создания этой иконы ранних изображений Авраамия до нас не дошло.

Помещенные на полях иконы юродивые жили в XV в. О них сохранилось немного сведений. Максим Московский погребен в 1434 г. в церкви Бориса и Глеба в Москве¹⁶. В 1547 г. были обретены его мощи и тогда же на Московском соборе установлено ему празднование¹⁷.

Исидор Ростовский был родом из Германии, обошел многие земли и города, когда прибыл в Россию. Здесь он принял православную веру и поселился в Ростове¹⁸. Местное почитание его началось вскоре после смерти в 1474 г., а общерусским Исидор объявлен между 1547 и 1549 г.¹⁹ Изображений этих святых ранее данной иконы мы не имеем.

Таким образом, в произведении изображена вся история ростовской Церкви, духовная история города. Можно сказать, что икона являет нам собирательный образ Ростова в лице его покровителей со своей символикой и иерархией.

Символическая сущность иконы заставляет нас говорить о первенстве преп. Сергия. Здесь надо отметить повторяющуюся много лет ошибку в названии иконы, которое встречается в литературе, в каталогах выставок: "Ростовские святые и Сергий Радонежский"²⁰. Это название не соответствует семантике расположения святых на поле иконной доски.

Составитель программы иконы помнил, что Сергий родился близ Ростова: вместе с ростовскими святыми он молится за Ростовскую землю. Интересно отметить, что в надписи над его нимбом нет слова "Радонежский", а лишь "Сергей чудотворец".

В изображении трех святителей подчеркивается идея их равноапостольного служения. Они стоят, словно стена, это основание ростовской Церкви. Обрамляют эту группу епископов основатели монастырей, два столпа: Сергий и Авраамий. Как видим, расположение фигур не следует хронологическому порядку времени жизни и деятельности святых, а следует иерархии вертикалей: первенство Сергия, параллельность ему Авраамия и центральность Леонтия.

Изображенный на левом поле иконы московский святой Максим составляет с Сергием Радонежским единую группу московских святых. То есть явно выстраивается московская часть и ростовская. Чем же вызвано такое сопоставление святых Москвы и Ростова? Возможно, в иконографической программе произведения заложена идея духовной истории двух центров? Обратимся к историческим обстоятельствам, происходившим в Ростове и Москве в то время, каким датируется икона - в конце XV - начале XVI в.

Это был период широкой канонизации святых, которые теперь ставились в один ряд вместе с московскими святыми, когда в агиографии создавалась единая традиция (Макарьевские Четьи-Минеи). Политическая судьба Ростова слилась с судьбой молодого централизованного государства. "Но по мере того, как стало падать политическое значение Ростова Великого, начинает постепенно возвышаться его значение в церковно-иерархическом отношении"²¹. В центре города разрастается обширный двор церковных иерархов. "...Ростов Великий в лице архиепископов принимал активное участие в общественной жизни государства. Ростовские владыки участвовали в решении всех государственных проблем, которые возникали в это сложное время..."²² Достаточно вспомнить, что в этот период только ростовские и новгородские иерархи носили архиепископский титул, в отличие от остальных епископских кафедр на всем пространстве Руси.

Ростовский архиепископ Вассиан Рыло (1468 - 1481 гг.) крестил и был духовником князя Василия III²³; архиепископ Тихон (1489 - 1503 гг.) являлся "вторым по значению лицом после митрополита Московского"²⁴. Пришедший за ним на Ростовскую кафедру Вассиан Санин (1506 - 1515 гг.) "при безвольном митрополите Симоне был наиболее энергичным Церковным иерархом"²⁵. Этот перечень ростовских владык можно продолжать вплоть до середины XVI в.: епископы Иоанн, Кирилл, Алексий, Никандр также были тесно связаны с великим князем и митрополитом Московским²⁶.

Краткий выстроенный ряд ростовских архиепископов того времени объясняет причину такого всплеска явного параллелизма заслуг Ростова и Москвы, который выражен в этой иконе. В ее иконографической программе заложена не просто идея духовной истории двух центров, но серьезная духовно-историческая концепция единства Московского и Ростовского княжеств, единства Руси, концепция, которую можно (определить как духовную связь ростовской и московской святости. Наиболее почитаемые, великие святые Ростовской и Московской земель вместе предстоят за свое отечество и Церковь.

Центральную группу святителей фланкируют два преподобных. При первом же взгляде на икону заметна их "одноликость". Они похожи по характерной форме головы, широкой окладистой бороде, у них одинаковы высокие лбы, постановка глаз близко к переносице. Художник словно стремится передать идеал преподобного в едином облике. Это изображение идет не от той характеристики облика святых на надгробных покровах (которые являются источником иконографии святого), художник словно пренебрегает ею для создания образа абстрактного, лишенного черт индивидуальности, но наполненного той духовной возвышенностью, которая создает эту "похожесть" ликов преподобных. Изображая Авраамия, мастер шел по пути его подобия и равночестия Сергию. Авраамий здесь духовно уподоблен Сергию. Это подобие строили сначала через службу²⁷, а затем это литургическое подобие проецируется на подобие чисто внешнее (в данной иконе), которое фиксирует и иконописный подлинник²⁸. Первые преподобные Московской и Ростовской земель духовно родственны. Московский святой был уже давно прославлен всей Церковью, а Авраамий долго оставался местночтимым. И после канонизации он, вопреки исторической хронологии, является неким подобием Сергия Радонежского. Метафора, раскрывающая для нас духовную сущность святого, распространяется и на его иконографию.

Фигуры стоящих святых плотно заполняют средник. В самой постановке, "сбитости" фигур плечом к плечу, когда между ними нет воздуха (пространства), когда стоящие по краям преподобные словно упираются в поля ковчега, создается ощущение монументальности, невольно возникает образ, имеющийся в литургию: "Нерушимая стена", "Необоримая крепость" Православия. В то же время, сильно вытянутые пропорции фигур, в которых есть тягучая плавность, их ритмическое расположение передают состояние вознесенности над миром, парения образов.

Спокойное достоинство святых выражено в постановке фигур с опорой на одну ногу, в ритме спадающих складок мантий и святительских фелоней, в вертикалях их омофоров и парамандов. Посредством легкого рисунка художник особо акцентирует изысканность пропорций фигур, их изящество и утонченность. Выразительны жесты святых: пальцы правых рук не просто сложены в именословном благословении, создавая ясный ритм в общей композиции иконы, но этим жестом они указывают на свиток или Евангелие в левой руке.

Светоносные звучные краски развивают целую мелодию из золотистых, зеленых, розовых и светлых тонов. Необычайно выразительна по цвету группа святителей в центре. Тонко подобраны сочетания одежд епископа Леонтия - розового испода и зеленой фелони, а его белый клобук сочетается с преобладающими светлыми цветами одежд Игнатия и Исайи. Ярким акцентом всей иконы вспыхивает киноварный корешок Евангелия стоящего в центре епископа. Эту светлую группу замыкают фигуры преподобных в темно-коричневых мантиях и золотистых подрясниках. Цвета их одежд, а также позема достаточно плотны, что придает особую легкость фигурам епископов.

Над удлиненными торсами высятся небольшие лики святых с развернутыми лбами, шапками волос, с длинноватыми бородами. Графичность некоторых деталей (выделенные контуры век и подглазных теней) придают взглядам особую остроту.

Эта сумма характерных стилистических признаков иконы являет во времени рубеж ХV - ХVI вв. Достаточно сравнить это произведение с таким памятником рубежа веков, как иконой "Кирилл Белозерский" вышедшей из мастерское Дионисия (ГРМ)²⁹, чтобы увидеть их общность в особой одухотворенности образов, в удлиненных пропорциях фигур, в звонком, данном в необычайно светлом регистре, колорите. Их роднит между собой единство линейного и цветового ритмов, тонкое сопоставление изящных форм, певучих линий легкость рисунка. Эти качества особенно ярко читаются при сравнении фигуры Кирилла Белозерского с обликами преподобных на рассматриваемой иконе. У них одинакова применяемая многослойная моделировка ликов, трактовка одежд, когда художник добивается переливчатости цвета; ткани выглядят словно шелка, меняющие свой цвет при том или ином повороте. Выше мы говорили об "одноликости" образов преподобных. Этот изобразительный принцип является также одним из признаков искусства эпохи Дионисия, когда художник стремится передать не характерность облика святого, что можно видеть в искусстве середины - второй половины XVI в., а создает некий обобщенный идеализированный образ преподобного.

Вместе с тем, нельзя не отметить, что в нашей иконе нет той пластичности фигур, их нарочитой хрупкости, того письма тончайшими плавями "яко дым", которое отличает в целом искусство конца XV - нач. XVI вв.

В строго симметричной композиции есть что-то статичное, отметим некую упрощенность живописи, большую плотность ликов, их тоновую лепку, а не подчеркнутую силуэтность искусства рубежа веков. Кроме того, в иконе можно наблюдать отход от образа созерцательного к образу динамическому и конкретному. Эти особенности характерны для икон более позднего времени, чем рубеж ХV - ХVI вв. Отметим особую заостренность образов святых, что является также признаком искусства переходного от дионисиевского к искусству грозненского времени.

Признаком для атрибуции памятника в данном случае выступают не только художественные особенности иконы, но и ее иконографическая программа, о которой уже говорилось. Изображенные на полях юродивые Максим и Исидор были канонизированы к общецерковному празднованию лишь в середине XVI в.: Максим - на соборе 1547 г., а Исидор - между 1547 и 1549 гг.³⁰ (по Когану - между 1552 и 1563 гг.³¹). Стиль живописи фигурок этих святых не позволяет считать их приписными. У них те же вытянутые пропорции, плавные движения. Их роднит с ликами святых в середине мягкая моделировка охрами по светло-оливковому санкирю, применяемый метод мягких плавей, одинаковое расположение белильных движков. И не случайно художник разместил их на полях, как бы в другой иерархии: это - изображение только что канонизированных святых времени их прославления. Трудно предположить, что в таком серьезном по своему иконографическому составу памятнике изображались бы местночтимые святые (к тому же Максим местночтимым стал лишь в 1547 г.³² - в год обретения его мощей). Полагать, что в Ростове было такое почитание еще не прославленного московского юродивого также невозможно. Известно, что к канонизации праведника всегда писали его образ³³ - перед нами, видимо, самое раннее изображение этих святых.

Рассмотренный факт является, на наш взгляд, важным моментом, и служит одним из признаков для атрибуции памятника.

Из сказанного видно, что художественно-выразительные особенности иконы - в первую очередь, а также ее иконографический состав не позволяют датировать памятник ранее 40-х гг. XVI в. Предположить, что икона была выполнена позже невозможно, т. к. в искусстве середины XVI в. появляются новые эстетические вкусы: это живопись более плотная, а иконографические типы более развиты.

Вместе с тем, отметим, что стилистика иконы в целом отражает какую-то иную, более раннюю эпоху, чем 40-е гг. XVI в. Икона архаична для этого времени. Об этом говорит и указанное стилистическое родство памятника с произведениями иконописи рубежа ХV - ХVI вв. Кроме того, прекрасные пропорции иконы с широкими верхними и нижними полями и зауженными боковыми также являются одним из признаков памятника конца XV - нач. XVI вв.

В чем причина такой противоречивости в стиле иконы?

Известно, что в первой половине XVI в. в искусстве многих провинциальных культур существовал архаический стиль (в Пскове, Новгороде)³⁴. Создававшиеся в этот период произведения в стилистике восходили к традициям вершинного времени своей культуры. И если Москва часто стремилась вернуться к византийским формам, то для местных центров, в частности для Ростова, характерно возвращение к национальной традиции как возможности продолжения культурной самостоятельности.

Возможно, эта икона - "Избранные святые" - являет нам пример архаизирующей линии ростовского искусства. К этому можно добавить, что в первой половине ХVI в. получает большое распространение обычай копировать старые образы, чтимые иконы³⁵. Отметим копии и многочисленные списки "Богоматери Владимирской" и "Донской". И, может, Ростовская икона также есть повторение более ранней иконы - дионисиевского времени. Подкреплением этой гипотезы служит иконографический состав: трудно предположить, что программа с таким серьезным подбором святых (в среднике) писалась лишь один раз. И, если это предположение верно, то протооснову рассматриваемой иконы можно искать на рубеже ХV - ХVI веков.

В данном случае можно поставить еще одну проблему, касающуюся этой иконы: насколько в ее живописи нашла свое отражение культура только ростовская или культура московско-ростовская. На этот нелегкий вопрос особого свойства, который сам по себе возникает, ответим кратко.

Занимавшиеся изучением этих школ живописи исследователи считают их родственными явлениями: в частности, Антонова В.И. пишет, что "Ростовская живопись послужила основой для развития раннего Московского искусства"³⁶. Большая близость к искусству Москвы сохраняется и в произведениях конца XV - нач. XVI вв.³⁷ Ростовская живопись шла в развитии определенных стилистических тенденций параллельно с живописью Москвы, условно говоря, в "Дионисиевском ключе". Причина этого может быть в общих истоках, или в подражании ростовцев московским художникам. Так или иначе, наша икона показывает, что в этих двух культурных центрах сложился тот художественный стиль, который в некоем архаическом опрощении дошел почти до середины XVI века.

Таким образом, вопрос о датировке иконы имеет не чисто формальный интерес, он уточняет наше понимание русской художественной культуры конца XV - 40-х гг. XVI в.

Предложенное объяснение стиля иконы представляет, конечно, только гипотезу для выяснения происхождения интереснейшего памятника и не может претендовать на абсолютную достоверность. Тем не менее, нам представляется, что эта гипотеза проливает свет на вопрос верной атрибуции произведения и дает понять причину долго длящейся ошибки в датировке иконы концом XV - началом XVI в.

1. Инв. № И-517. Размеры 71х66.
2. Иконы из собрания Ростовского музея-заповедника. Каталог. Автор- составитель Вахрина В.И. М.,1991. С. 16.
3. Живопись Ростова Великого. Каталог. М., 1973. Без пагинации. 1000-летие русской художественной культуры. Каталог. М., 1988. С. 338. Иконы из собрания Ростовского музея-заповедника... С. 16 - 17. Мельник А.Г., Сазонов С.В. "Икона "Ростовские святые и Сергий Радонежский" - в сб.: Научная конференция, посвященная 125-летию со дня рождения М.И. Смирнова. Тезисы докладов. Переславль-Залесский. 1993.
4. Иконы из собрания Ростовского музея-заповедника... С.16.
5. Голубинский Е.Е. История канонизации святых в русской Церкви. М., 1903. С. 72.
6. Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871. Репринт. изд. С. 38.
7. Голубинский Е.Е. Указ. соч. С. 81.
8. ПСРЛ Т. VII, СПб., 1856. С. 313.
9. Ключевский В.О. Указ. соч. С. 11.
10. Голубинский Е.Е. Указ. соч. С. 80.
11. Там же.
12. Антонова В.И., Мнева Н.Е. Каталог древнерусской живописи. М., 1963, № 172.
13. Житие преп. Авраамия Ростовского архимандрита Ростовского чудотворца. Ярославль, 1884. С. 3.
14. Голубинский Е.Е. Указ. соч. С. 82 - 83.
15. Голубинский Е.Е. История Русской Церкви. М., 1904, Т. 1, вторая половина. С. 772.
16. Словарь исторический о русских святых. М., 1991. С. 155.
17. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вторая пол. XIV- XVI вв. Л., 1987. С. 281.
18. Там же. С. 283.
19. Живопись Ростова Великого...; 1000-летие русской художественной культуры...; Иконы из собрания Ростовского музея-заповедника...; Научная конференция, посвященная 125-летию со дня рождения М.И. Смирнова...
20. Б. фон Эдинг. Ростов Великий. Углич. М., б/г. С. 50.
21. Зимин А.А. Россия на пороге Нового времени. М., 1972. С. 356.
22. Титов А.А. Летописец о ростовских архиереях. СПб., 1890. С. 15.
23. Каштанов С.М. Социально-политическая история России конца XV - первой половины XVI вв. М., 1967. С. 21.
24. Зимин А.А. Указ. соч. С. 356.
25. Титов А.А. Указ. соч. С. 17 - 18.
26. Голубинский Е.Е. История русской Церкви... С. 772.
27. Подлинник иконописный. Изд. Большакова С.Т., под ред. Успенского А.И. М., 1903. С. 32.
28. ГРМ, инв. № ВП 2733.
29. Голубинский Е.Е. История канонизации... С. 108.
30. Словарь книжников и книжности Древней Руси... С. 281.
31. Словарь книжников и книжности Древней Руси... С. 281.
32. Голубинский Е.Е. История канонизации святых... С. 277.
33. Смирнова Э.С., Лаурина В.К., Гордиенко Э.А. Живопись Великого Новгорода. XV век. М., 1982. С. 24 - 40.
34. Смирнова Э.С. Московская икона ХIV - ХVII вв. Л., 1988. C.35.
35. Ростово-Суздальская школа живописи. Каталог. М., 1967. С. 8.
36. Там же. С. 8.

Икона была предложена на закупку в Третьяковскую галерею в феврале 1995 г.

Сцена представлена на фоне горок и пещеры. Христос стоит на скрещенных створках дверей ада. Правой рукой он тянет за руку встающего из гроба Адама, повернувшись к нему лицом, за спиной Адама стоят в гробах ветхозаветные цари Давид и Соломон, несколько выше стоят Авель и Иоанн Предтеча. У Соломона в правой руке крест, у Иоанна Предтечи - в правой руке крест, в левой - развернутый свиток с надписью: "ПОКА(Й)ТЕСЯ ПРИБЛИЖИ". (Это известный текст из евангелия от Матфея: "Покайтесь, ибо приблизилось царствие небесное" - Матф., 3,2). Имена персонажей написаны на нимбах или рядом с ними.

Левая рука Христа опущена в сторону трех жен, стоящих в гробах справа. Все три имеют нимбы. Средняя, в красных одеждах, судя по надписи, - Ева. ("ЕBГА"). Около верхней фигуры надпись: "НАРОД". Видимо, она относится и к нижней фигуре.

В нижней части композиции представлена сцена в аду. Справа лежит обнаженный старец с косматыми волосами, связанный по рукам и ногам. Веревками он привязан к столбам, стоящим у ног его и у изголовья. Рядом надпись: "СОТОНА". Над ним стоят два красных (огненных) ангела с поднятыми молотками, это должно означать, что они заковывают Сатану. Полустертые надписи около ангелов можно прочитать как "АМИ(НЬ)" около левого и "АЛЕЛО" (аллилуия) - около правого.

Левее стоит человек, похожий на Сатану: обнаженный старец с косматыми волосами, длинной бородой и невзрачной внешностью. Он смотрит в сторону ангелов. Надпись рядом с ним: "ВЕ(ЛЪ)ЗАУ(ЛЪ)", то есть Вельзевул. За его спиной двустворчатая дверь, за ней стоит небольшая фигура в красном. Лицо ее не сохранилось из-за выпада грунта. Но можно видеть, что у нее тоже лохматые волосы, а пальцы рук кончаются длинными когтями. За спиной у нее белый мешок в сетке, из которого торчат острые предметы. Надпись поясняет, что это "СМРТЬ" (смерть).

В верхней части композиции два летящих ангела устанавливают на горке 4-конечный крест с небольшой квадратной крышкой на нем. Надписи по сторонам креста называют имена ангелов: "МИХАЕЛЪ" и "ГАВРИЛЪ", а надпись над крестом, на верхнем поле, гласит: "КР(ЕС)ТЪ ЖИВОТВОРЯЩИЙ". Надпись в верхней части ковчега содержит название сюжета: "ВОСКР(Е)С(Е)НИЕ Х(РИС)Т(O)ВО".

Все персонажи на иконе имеют нимбы, кроме, естественно, Сатаны, Вельзевула и Смерти. У Христа нимб с перекрестиями. Размер иконы - 52ХЗ5 см.

С самого начала датировка иконы вызвала разногласия среди специалистов Третьяковской галереи. Высказывались, в частности, мнения, что это живопись XIX века (типа "краснушки") и даже, что это подделка начала XX века.

Эти мнения должны быть отвергнуты еще до рассмотрения иконографии и стиля произведения. Дело в том, что сохранился оклад иконы, металлический, посеребренный, с чеканным орнаментом. По характеру орнамента оклад может быть датирован XVIII веком. Принадлежность оклада этой именно иконе не вызывает сомнения: отверстия для ликов точно совпадают с живописью. Нижняя часть оклада выполнена на отдельной пластине, и отверстия от гвоздей на окладе точно совпадают со следами гвоздей на иконной доске. По сведениям, полученным от раскрывавшего икону Н.И. Федышина, на ней имелась сплошная запись XVIII века, а под ней - следы разновременных частичных чинок живописи. Таким образом, икона старше II половины XVIII века, а следовательно, говорить об искусной подделке не приходится.

О древности иконы говорят археологические признаки. Она написана на липовой (?) рубленой, очень тонкой (около 1,7 см) доске, состоящей из двух плотно пригнанных частей, скрепленных вверху и внизу торцевыми шпонками. Шпонки с каждой стороны прикреплены четырьмя округлыми деревянными штырями, которые целиком сохранились на верхнем шпонке и в обломленном виде - на нижней. На нижней шпонке, как и на нижнем поле иконы, первоначальный левкас не сохранился. Зато частично сохранившийся левкас на верхней шпонке имеет такую же сетку кракеллюр, как на полях с первоначальной живописью.

Итак, с самого начала икона имела торцевые шпонки, и следы какого-либо другого крепления на ней отсутствуют.

Торцевые накладные шпонки свидетельствуют о значительной древности иконы. Такие шпонки, как правило, встречаются на иконах ХII - ХIV веков, потом они исчезают. Это аргумент в пользу датировки нашей иконы не позже начала XV века.

Иконография сюжета "Воскресение-Сошествие во ад" имеет множество вариантов: Христос представлен в фас или вполоборота влево или вправо, в его руках крест или же он отсутствует, он держит Адама правой или левой рукой, Ева расположена с той же стороны, что Адам, или с противоположной, различны по составу группы праведников, на иконе могут быть изображены персонажи ада или нет, на некоторых иконах Христа окружает множество ангелов - персонификаций христианских добродетелей, которым соответствует множество бесов, олицетворяющих грехи, и т. п.

Существенными признаками иконы, от которых зависят все остальные, являются: отсутствие дополнительных сюжетов, крест в руках ангелов и фигура связанного Сатаны. Они встречаются в отдельности на многих русских иконах, однако в таком сочетании ни на одной иконе их нет.

Исключение составляет одна икона из другого частного собрания, которая является "двойником" анализируемой иконы. Совпадают основные элементы композиции: Христос стоит на створках, держит правой рукой руку Адама, а левую протянул к другой группе праведников, над головой его два летящих ангела с крестом. Нижняя часть иконы обрезана. Хорошо видны только два красных ангела с поднятыми молотами в руках. Они, несомненно, заковывают лежащего Сатану. Сравнение с нашей иконой позволяет восстановить утраченную часть композиции. Левее ангелов виден желтый верх столба, к которому привязан Сатана. Левее видна верхняя часть фигуры с лохматыми волосами. Это, несомненно, Вельзевул. За его спиной сохранился небольшой фрагмент двустворчатой двери. На нашей иконе левее двери стоит Смерть, Вельзевул как будто прикрывает ее собой. На второй иконе для Смерти места здесь не осталось, она перешла в правую часть композиции.

Иконы не являются точной копией одна другой. На второй иконе фигура Христа заключена в круглую красно-зеленую славу. Внутри нее видны контуры фигур ангелов. Справа сохранилась надпись красными буквами: "СЕРАФИМЪ". Появились новые персонажи в группах праведников: слева это юноша за спиной Авеля, справа - еще 3 жены.

Сходство двух икон распространяется в значительной степени и на манеру письма. Это особенно чувствуется в манере написания горок: не совсем умелом рисунке острых вершин, заливке контурного рисунка очень тонким слоем краски. Совпадает даже такая мелкая черта рисунка горок, как сочетание ломких острых форм с формами округлыми, как будто оплывшими. Однако техника 1-й иконы выглядит как явное подражание технике 2-й. Многие формы 1-й иконы становятся понятны при сравнении их с соответствующими формами 2-й. Оттуда мастер 1-й иконы заимствует отдельные фигуры (Адам), разделку одежд Иоанна Предтечи и даже такие мелкие детали, как форма гробниц, орнамент на створках врат, манеру написания волос адских персонажей тонкими белильными штрихами.

Техника личного письма на 1-й иконе оставляет впечатление странной неустойчивости: лик Соломона имеет крупные черты, заливка белилами сочетается с прозрачной подрумянкой, вдоль гребня носа идет толстая линия густых белил. Лик стоящего рядом Авеля написан по-другому: поверх охряной подготовки легкая тень и очень тонкие белильные линии по гребню носа и над бровями, короткие белильные движки на скулах. Вторая манера ближе индивидуальному стилю мастера, который отличается графичностью, а первая объясняется влиянием образца, которому иконописец старательно подражает, не будучи в состоянии сравняться с ним в мастерстве.

Некоторые отступления от образца можно объяснить желанием иконописца упростить свою задачу. Так в образце Давид и Соломон представлены в фас, в отличие от других праведников. Автор 1-й иконы изображает их в привычном полуобороте.

Итак, перед нами копия древней иконы. Копия древняя, судя по археологическим признакам и стилю. Хотя иконография в целом заимствована у образца, она тоже может служить доказательством древности: важен сам факт обращения иконописца к этому древнему варианту иконографии, который характерен только для памятников XIV века.

Какой промежуток времени разделяет оригинал и копию? Обратим внимание на одну странность нашей иконы. Стремясь к максимальной точности в передаче даже мелких деталей протографа, иконописец отступает от него в таком важном признаке, как наличие или отсутствие славы вокруг фигуры Христа. Это не нововведение автора иконы, а след другого образца, который зафиксирован в ряде икон на этот сюжет. Имеются и другие отступления от образца. Фигура Смерти переставлена из правой части композиции в левую. Автор вводит мелкие пояснительные надписи около фигур Смерти, Вельзевула и ангелов в аду, которых на 2-й иконе нет и, по-видимому, никогда не было. Надписи не совсем обычные, на других известных мне иконах они не встречаются.

Получается, что автор 1-й иконы использует 2-ю в качестве образца, при этом хорошо видит все ее мелкие детали, правильно понимает ее редкие особенности и при желании вносит изменения, ориентируясь на другой тоже древний образец. Все это приводит к выводу, что иконы разделены весьма небольшим промежутком времени. Быть может, в них следует видеть работы мастера и его ученика, вышедшие из одной мастерской. Таким образом, это не столько копия, сколько вариант иконы-образца. В пользу высказанного предположения говорит и обработка доски 2-й иконы: как и 1-я, она написана на очень тонкой липовой доске, скрепленной торцевыми шпонками на деревянных штырях (от них сохранились отверстия на верхнем торце).

Если бы иконы не находились в генетической связи между собой, мы, несомненно, датировали бы их разным временем. Вторая икона в личном письме несет явные признаки XIII века: крупные черты лиц с массивными носами "в скобку", бессанкирная манера письма, сильная подрумянка, подготовительный рисунок обведен толстыми линиями контуров. На 1-й иконе приемы сходные, но тени и высветления кладутся отдельными пятнами, подрумянка тоже не занимает больших плоскостей, поэтому во многих местах видна первоначальная прокладка, сквозь которую проступает подготовительный рисунок. Контуры более тонкие, иногда выполнены не коричневой, а черной краской. В целом манера выглядит более графичной и упрощенной. Такая манера долго сохраняется в произведениях живописи сравнительно невысокого профессионального уровня. Она часто с трудом поддается датировке. Однако как для первой, так и для второй манеры можно найти аналогии среди произведений ХIII - ХIV веков. Видимо, обе иконы написаны в первой половине XIV века.

С владимиро-суздальской культурой, во многом явившейся источником тверского искусства, Тверь сохраняла постоянные художественные связи. Особенно явно они ощутимы в памятниках начальной стадии формирования тверского искусства, но и в отдельных произведениях XV в. они также просматриваются в разной степени полноты и последовательности.

Обращение к произведению владимиро-суздальской культуры, как образцу иконописца, можно предположить во вновь открытой тверской иконе в собрании Музея имени Андрея Рублева "Богоматерь Владимирская XV в.¹, происходящей из с. Млёво, расположенного в среднем течении р. Мoлoги, левого притока Волги.

Иконография иконы связана с местными владимирскими или суздальскими списками прославленного образа первой трети XII в. из владимирского Успенского собора² типа "Владимирской Богоматери" раннего XV в. во Владимирo-Суздальском музее-заповеднике³, а не с известными его московскими копиями первой трети XV в.⁴

Тип лика Богоматери с крупными чертами на иконе ЦМиАР близок изображению Марии на суздальской иконе. Обе сохранили от своего знаменитого прототипа крупный размер глаз и экспрессию взгляда, что не характерно для московских списков Богоматери Владимирской. Образцом для иконы ЦМиАР, как и суздальского памятника, послужили списки Владимирской, связанные, вероятней всего, с ростово-суздальской живописью XIV в.

Конструктивность формы на иконе ЦМиАР, своеобразная скульптурность, геометризм графических деталей говорят о возможности ее тверского происхождения, что подкрепляется близостью отдельных приемов живописи иконы тверским произведениям первой половины - середины XV в. Сходную пластику ликов со сгущенными тенями и розовыми светящимися вохрениями, серповидными подглазинами, можно наблюдать в тверской иконе Богоматери середины XV в. из с. Ободова в ЦМиАР⁵. Однако в живописи вновь открытой иконы присутствует большая жесткость формы и грубоватость рисунка.

Орнаментика иконы из Млева в виде цированных по золоту нимбов и полей лиственных побегов типично новгородская. Можно предположить исполнение иконы "Богоматерь Владимирская" в близлежащей от с. Млёво провинциальной тверской мастерской, не чуждой и интереса к новгородскому искусству. Само же село расположено в пределах новгородской Бежецкой пятины⁶, близ границы с тверскими землями и было известно в ХV - ХVI вв. как место проведения крупных торгов новгородцев с выходцами из Суздаля и Москвы⁷. Из одной из млёвских церквей происходит серебряный мощевик 1414 г., принадлежавший сыну последнего нижегородского князя Даниила Борисовича Ивану ⁸, что подтверждает наличие в раннем XV в. контактов этих земель с суздальско-нижегородской культурой.

Север тверских земель оказывался связанным с несколькими княжествами и, следовательно, с их культурой. Непосредственно он граничил с так называемым Бежецким Верхом, расположенным в верховьях р. Мoлoги, который являлся совместным владением Новгорода, Москвы, а некоторое время, возможно, и Твери⁹. На землях Бежецкого Верха на р. Могоче, притоке р. Осень, впадающей в Мoлoгу, находился Антониев-Николаевский монастырь, основанный в 1461 г. выходцем из Кирилла-Белозерского монастыря Антонием¹⁰. Мoлoга связывала земли Бежецкого Верха с Бежецкой новгородской пятиной. В нижнем ее течении находилось крупное торговое село Весь Егонская, с середины XV в. принадлежавшее Москве¹¹. Здесь же были владения новгородцев¹². В 27 км от Веси Егонской располагалась Успенская Ламcкая пустынь, известная с XIV в. и связанная с Ростовом¹³. В низовьях Мoлoги находился крупный ростовский Афанасьев Троицкий (Холопий) монастырь, первоначально расположенный неподалеку от Весьегонска и впоследствии переведенный Иваном III в устье Мологи¹⁴. В конце ХIV - ХV вв. одним из его иноков был ярославский князь Феодор (Феодoрит), вложивший в монастырь икону Одигитрии¹⁵. Возможно, с этим монастырем (в источниках называемым "у Бориса и Глеба") связана провинциальная по стилю ростовская икона конца XV - начала XVI в. "Борис и Глеб" в ГТГ, найденная на колокольне Весьегонского собора¹⁶.

Ростовские монастыри являлись в этих землях особым проводником ростовского искусства. Они поддерживали постоянную связь не только с Ростовом, но и Белозерьем: путь к Белому озеру частично проходил по Малого, в древнейшей из местных пустыней. Успенской Ламской, останавливался Кирилл Белозерский в своем пути на север¹⁷. Но территориально самыми близкими художественными центрами для всей этой большой группы земель, расположенных по Мологе и ее притокам, оказывались Тверь и монастыри тверской епархии.

В этих отдаленных землях были выявлены созданные тверскими мастерами иконы, которые включали в себя черты ростовской и новгородской, как правило, провинциальной, живописи. Эта своеобразная ветвь тверского искусства известна только по памятникам коллекции Музея имени Андрея Рублева. Они не составляют единой стилистической группы, в каждом из них соотношение черт ростовской, новгородской, как и собственно тверской культуры, будет различно.

Наиболее значительным среди этих икон является образ Николы Чудотворца на дубовой доске конца XV - начала XVI в. из церкви с. Георгиевского на р. Мелече, притоке р. Осень¹⁸.

Пропорции полуфигуры Николы с небольшой головой и узкими плечами, общий ее абрис, выводящий очерк головы непосредственно из линии плеч, орнамент нимба в виде крупных листьев-цветков на широких изгибающихся стеблях и голубой цвет святительской фелони - встречаются в ряде памятников новгородской иконописи второй половины XV в.

Тип лика Николы - высокий куполообразный лоб, крупные глаза с тяжелыми веками - типичны для группы тверских произведений XV в. консервативного стиля, связанной с посадским искусством: "Иоанн Богослов" второй половины XV в. в ГРМ¹⁹, изображение Иоанна Богослова в клейме "Иоанн Богослов с Прохором на о. Патмос" на створке Царских Врат из Строча монастыря²⁰. Усложненная графика лика на иконе из ЦМиАР говорит о возможности исполнения памятника уже в начале XVI в.

Указанная общность живописи исследуемой иконы с произведениями Твери и частично Новгорода не исчерпывает ее стилистических и образных особенностей. Неподвижность и строгая фронтальность лика Николы, плотность письма глаз, контраст сверкающих белил белка и темной радужной оболочки с расширенным зрачком, общий отстранение магический тип образа имеет своим источником провинциальное ростовское искусство, архаическое по стилю. Характерна застылость лика при почти полной симметрии рисунка, плотное по живописи исполнение глаз с расширенным зрачком на иконах "Николы в житии" раннего XV в. из погоста Каргач и Спаса Нерукотворного того же времени из Пошехонья в Третьяковской Галерее²¹ - мест, сопредельных землям бассейна Мологи.

Можно предположить, что создание иконы ЦМиАР связано с Антониевым-Николаевским монастырем, от которого с. Георгиевское находится в нескольких километрах.

Не менее интересное сочетание типичных тверских приемов письма, новгородских мотивов в изображении архитектуры и образности, характерной для ростовских произведений, можно отметить в небольшой иконе Николы Чудотворца с клеймами жития конца XV в. - начала XVI в., к сожалению, дошедшей до нас с большими утратами красочного слоя²². Система ее живописи близка тверским произведениям второй половины XV в. посадского круга, хотя и опрощена, что особенно последовательно прослеживается в клеймах иконы. Тип лика Николы в среднике и клеймах - с крупным округлым лбом, выступающим объемом щек и глубоко посаженными глазами - близок ликам евангелистов на створке Царских Врат второй половины XV в. из Отроча монастыря. Сходны и приемы их исполнения мазками светлой розовой краски с красными приплесками по высоте формы. В изображении одеяний на иконе употреблены цвета, близкие краскам створки: светло-зеленый, голубой, красный. Приемы моделировки фигур немногими линиями более темного тона при этом также аналогичны.

В трактовке образа Николы на нашей иконе можно отметить влияние ростовской живописи XV в. с ее деликатностью форм и душевной мягкостью образов. Сосредоточенный и кроткий лик Николы как в среднике, так и в клеймах нашей иконы, сдержанность его жестов не имеет прямых аналогий ни в тверском, ни в новгородском искусстве. Облачный фон в среднике является подражанием облачному зеленому фону на среднерусских иконах Николы Можайского, которые сохранились только от XVI в. (икона первой половины XVI в. из Троице-Сергиева монастыря в ГТГ)²³ - но имели более ранний протограф. Г.В. Попов при публикации "Николы" из Григоркова высказал предположение об исполнении памятника в ростовской провинции.

В первой половине XVI в. определенное тяготение тверских художников к искусству ростовских земель заметно усиливается, чему способствовало и интенсивное общение Твери с городами Верхнего Поволжья, входившими в орбиту ростовской культуры. Спилок Царских Врат первой половины XVI в. с изображением Богоматери из композиции "Благовещение" в ЦМиАР²⁴ особенно близок ростовским произведениям.

Вытянутые пропорции фигуры Богоматери, удлиненность ее шеи и особенно верхней части головы под мафорием, общая хрупкость форм, неконструктивные фантастические формы архитектуры, как и голубой фон и тонкость красочных слоев сохранившегося клейма Врат свидетельствуют о восприятии тверским мастером традиций ростовской живописи. Вытянутый абрис головы, как и узкая высокая шея характерны для многих ростовских изображений Богоматери, начиная с XV в.: иконка - вклад ростовской княгини Неонилы в Троице-Сергиев монастырь в Сергиевопосадском музее²⁵, чиновая икона из с. Гуменец в Ростовском музее²⁶. Уплощенность и хрупкость форм, как и неконструктивность палат и башен архитектурного стаффажа определяют художественный облик многих ростовских икон XV - первой половины XVI в. Легко нанесенные голубые фоны наиболее последовательно встречаются в ростово-суздальских памятниках конца XV - первой половины XVI в.: "Рождество Христово" конца XV - начала XVI в. из собрания А.М. и А.В. Мараевых в Третьяковской Галерее²⁷, "Чудо Георгия о змие" XVI в. в Русском музее²⁸.

Лихославль, откуда происходит фрагмент в собрании ЦМиАР, находится на исконно тверских землях, немного севернее Волги, которая связывала Тверь через Углич с ростовским краем.

Относительно первой половины XVI в. можно говорить и о присутствии художественных традиций ростовских земель в иконах, написанных для храмов самой Твери, как, например, чиновая деисусная икона архангела Гавриила этого времени в собрании ЦМиАР²⁹. К ростовским традициям в этой иконе можно отнести чрезмерную вытянутость фигуры и некоторую декоративность цвета, в том числе наличие голубого фона.

Со второй половины XVI в. стиль тверской живописи все больше сближается с искусством Верхнего Поволжья, для которого определяющими чертами стиля в это время становятся многокрасочность и декоративность композиций. Тем самым тверские мастера постепенно отходят как от собственных художественных традиций, так и от классических ростовских и владимиро-суздальских образцов.

1. Икона "Богоматерь Владимирская", ЦМиАР, КП 1587, размер 85,5х63х5 см. В процессе реставрации, работу по раскрытию памятника проводит С.Н. Ратников в мастерской ЦМиАР.
2. Государственная Третьяковская Галерея. Каталог собрания. Т. 1. Древнерусское искусство X - начала XV века. М., 1995, № 1. С. 35 - 40.
3. Сокровища Суздаля. М., 1970. С. 34.
4. Иконы Владимирской Богоматери во Владимире (Смирнова Э.С. Московская икона ХIV - ХVII веков. Ленинград, 1988, № 98. С. 279. Здесь же полная библиография по памятнику) и Успенском соборе Московского Кремля (Толстая Т.В. Успенский собор Московского Кремля. М., 1979. С. 28, ил. 86).
5. Попов Г.В., Рындина А.В. Живопись и прикладное искусство Твери ХV - ХVI века. М., 1979. С. 275 - 278 (№ 7), илл на с. 384.
6. Неволин К.А. О пятинах и погостах новгородских в XVI в. СПб., 1863. С. 189, 197, приложение "Карта пятин новгородских в XV в.".
7. Максимов М.В. Собрание сочинений, т. XVI, СПб., 1910. С. 20.
8. Ковчег-мощевик приобрел у местного клира князь А.А. Ширинский- Шихматов, известная коллекция которого находилась в тверском имении Островки. В дальнейшем ковчег был поднесен Ширинским-Шихматовым великому князю Сергею Александровичу и по смерти последнего хранился в великокняжеской усыпальнице в Чудовом монастыре Московского Кремля (см. Степанов М.Л. Храм-усыпальница Великого князя Сергея Александровича во имя Преподобного Сергия Радонежского в Чудовом монастыре в Москве. М., 1909. С. 153 - 159, табл. XXXIX (№ 2), в настоящее время ковчег вошел в собрание Оружейной палаты музеев Московского Кремля (№ 13366). см. о нем Рыбаков Б.А. Ремесло древней Руси. М., 1948. С. 625; Рыбаков Б.А. Из истории московско-нижегородских отношений в начале XV в. (Мощевик княгини Марии 1410) // Материалы и исследования по археологии СССР, № 12, 1949. С. Николаева Т.В. Произведения русского прикладного искусства с надписями XV - первой половины ХVI в. М., 1971. С. 33 -34 (№ 4) // Археология СССР. Свод археологических источников. Выпуск Е 1-49.
9. Возможность совместных тверских владений в землях Бежецкого Верха наряду с новгородскими и московскими предположительна, так как духовные грамоты тверских князей не сохранились. В.С. Борзаковский (В.С. Борзаковский. История Тверского княжества. СПб., 1879. С. 52) считает, что одно место, тверских летописей позволяет эти владения предположить. В. Покровский (Историко-статистическое описание Тверской губернии, составленное В. Покровским. Тверь, 1879 г., т. 1. С. 88) утверждает, что г. Бежецк первоначально принадлежал Новгороду, впоследствии не раз бывал присоединен к Твери.
10. Зверинскнй В.В. Материал для историкo-топографического исследования о православных монастырях в Российской империи. СПб., 1884, т. I. С. 76.
11. Антонова В.А. У Медвежья озера и в Веси Егонской. - ТОДРЛ, XXII, (взаимодействие литературы и изобразительного искусства в Древней Руси), М.-Л., 1966. С. 195.
12. Неволин. 1856. С. 56.
13. Зверинский. 1895, т. III. С. 194, № 2164.
14. Зверинский. 1884, т. 1. С. 79, № 22.
15. Антонова В.И. Икона Богоматери Смоленской Ивана Мамонова. - сб. "Средневековая Русь", М., 1976.
16. Попов. 1979. С. 201, прим. 286.
17. Зверинский. 1884, т. III. С. 194, № 2164.
18. ЦМиАР КП 256, размер 66х45,5 см. Икона раскрыта А.В. Кириковым в мастерской музея.
19. Попов. 1979, № 21. С. 317 - 318, илл. на с. 439.
20. Там же, № 19. С. З12 - 315, илл. на с. 437.
21. Гос. Третьяковская Галерея. 1995, № 51 и 52. С. 125 - 127.
22. ЦМиАР КП 1052, размер 77х57 см. Икона раскрыта А.В. Кириковым в мастерской музея. Опубликована в ст.: Попов Г.В. Пути развития тверского искусства в XIV - начале XV века (живопись, миниатюра) // Древнерусское искусство. Художественная культура Москвы и прилежащих к ней княжеств, ХIV - ХVI вв. М., 1970. С. 333, илл., на с. 334 и 335.
23. Антонова В.И., Мнева Н.Е. Каталог древнерусской живописи XI - начала XVIII вв. Гос. Третьяковская галерея. М. 1963 т. 1. С. 317 -318, № 259, илл. 200.
24. ЦМиАР КП 438, размер 40,5х27,5 см. Раскрыта А.В. Кириковым в мастерской музея. Публикацию см.: Евсеева Л.М., Кочетков И.А., Сергеев В.Н. Живопись древней Твери. М., 1974. С. 38 - 39, табл. 53; Попов. 1979, № 31. С. 343 - 343, илл. на с. 460.
25. Николаева Т.В. Древнерусская живопись Загорского музея. М..1977, репр. III.
26. Живопись Ростова Великого. Каталог выставки. М., 1973, б. п. (цветн. илл.).
27. Розанова Н.В. Ростово-Суздальская живопись ХII - ХVI веков. М., 1970, репр. 55.
28. Там же, репр. 63.
29. ЦМиАР, КП 18, размер 131х59 см. Раскрыта В. Е. Брягиным в мастерской музея. Публикацию см.: Евсеева, Кочетков, Сергеев. 1974 С. 41, ил. 70; Попов. 1979, № 29. С. 340 - 342, ил. на с. 458.

Наблюдая развитие архитектурно-декоративных форм в их конкретных контекстах - в динамической соотнесенности с другими компонентами архитектуры, - мы вплотную приближаемся к проблеме значимости этих форм. Их значения раскрываются как фиксированные моменты взаимодействия декора с развивающейся структурой сооружений.

В данном случае речь пойдет о форме, применявшейся в ярославском зодчестве XVII в. в качестве распространенного украшения галерей и крылец, крупных "холодных" храмов, - о вертикальных рядах квадратных впадин. Мы имеем тут дело с первым на ярославской почве элементом постепенно складывавшейся архитектурно-декорационной системы XVII в. Характерно, что ее формирование начинается на композиционной периферии большого четырехстолпного храма.

Крытые галереи, быстро поглощаемые у московского бесстолпного храма разрастающейся трапезной, в зодчестве "ярославской школы", напротив, оказываются наиболее устойчивым звеном архитектурной композиции, позволяющим соединять между собой различные по назначению и формам объемы: собственно храм, крыльца, приделы, колокольню и, наконец, "теплую" церковь с притвором. Как необходимый минимум усложнения композиции, галереи непосредственно сопоставляются с ее центром - доминирующим объемом собственно храма. В большинстве своем это - аркады, эволюция которых на протяжении XVII в. заключается в уменьшении арочных пролетов и расширении простенков (пилонов). Ширина пролета арки в галереях Николо-Надеинской церкви (1620 - 1622 гг.) равняется 3,5 - 4,5 м при соотношении простенка к пролету 1/3 и 1/4. Эти размеры остаются предельными в ярославском зодчестве; уже в середине XVII в. пролет сокращается до 1 м при соотношении 1/2 (церковь Архангела Михаила, 1658 г.). Эта ширина с небольшими отклонениями повторяется затем почти во всех галереях "ярославской школы" (исключение составляют только галереи церкви Варвары в Ярославле, 1668 г., и собора Воскресенского монастыря в Угличе, 1674 - 1677 гг., имеющие широкие пролеты), но соотношение между простенком и пролетом продолжает изменяться в пользу простенка, приближаясь к 1/1. При этом в отдельных случаях (церковь Николы Мокрого, 1665 - 1672 гг.) вводится мотив двойных арок с промежуточным столбиком; но уже в галереях собора Толгcкого монастыря (1683 - 1685 гг.) промежуточные столбики уравниваются по ширине с пролетами, тогда как простенки превышают ширину пролета в полтора раза. Таким образом, происходит известное сближение арочных галерей с галереями закрытого типа, у которых минимальное соотношение простенка и оконного отверстия составляет 1/0,5 (церковь Николы в Меленках, 1668 - 1672 гг.).

Эта эволюция аркад совпадает с тенденцией "ярославской школы" к увеличению горизонтальных размеров храма (в первую очередь - продольного размера, благодаря все более решительному смещению подкупольных столбов к востоку с одновременным продольным растягиванием подкупольного квадрата), вызывающему увеличение протяженности галерей. Уменьшение пролетов арок, в сочетании с увеличением протяженности аркад, приводит, во-первых, к учащению и дробности ритма, а во-вторых, к резкому возрастанию числа этих арок - к количественному развертыванию ритмического мотива. Аркады, вскрывающие замкнутый, разрастающийся массив ярославского "холодного" храма, устанавливающие его связь с окружающим пространством - связь, которая реализуется, в частности, "придвиганием" других композиционных объемов, - превращается в активно организованную, насыщенную ритмом архитектурную поверхность.

Арочным галереям соответствует определенный, выработанный "ярославской школой" вид крылец, трактуемых как простое их ответвление с тем же уровнем двускатной кровли и выведенными на одинаковую высоту парами пилонов. Первое такое крыльцо (церковь Николы Надеина) включает два лестничных марша и две площадки - среднюю и верхнюю, но перекрыто только по двум парам пилонов, т. е. четырехчастное построение лестницы остается невыявленным в построении объема. В дальнейшем происходит постепенное удлинение подобных крылец, сопровождаемое увеличением числа пилонов и все более отчетливой дифференциацией лестничных элементов. Так, западное крыльцо церкви Ильи Пророка (1647 - 1650 гг.) имеет уже три пары пилонов: первый марш и средняя площадка попадают в соответствующие, равные по величине пролеты между пилонами, а второй марш и верхняя площадка занимают вместе более длинный пролет между пилонами и галереей. В крыльце церкви Архангела Михаила в третий пролет, еще более удлинившийся, введена пара небольших перемычек, разделяющих зоны лестничного марша и площадки, а в крыльцах тутаевского Воскресенского собора (1670 - 1678 гг.) эти перемычки сменяются четвертой парой пилонов, поставленных, правда, не на землю, а на ползучие арки всхода. Наконец, в западном крыльце собора Толгского монастыря четырехчастное построение утверждается полностью, но между первой и второй парами пилонов помещается теперь нижняя площадка лестницы, до сих пор выносившаяся за пределы крыльца, и Решение трех остальных пролетов становится почти таким же, как при трехчастном построении. В тех же случаях, когда крыльцо примыкает к одноярусной галерее (при отсутствии у храма подклета) и, следовательно, не включает в себя лестничных элементов, число арочных пролетов уменьшается до двух (церковь Иоанна Предтечи в Толчкове, 1671 - 1687 гг.).

Исходной формой убранства пилонов служат длинные филенки, примененные к охватывающим двухъярусным аркадам церкви Николы Надеина. Наложенные поверх пилонов лопатки южной и западной галерей в обоих ярусах, разделенных междуярусным поясом, заглублены трехобломным профилем: уступ - вал - четвертной вал (У - В - ЧВ) в верхнем ярусе, уступ - четвертной вал - полочка (У - ЧВ - П) - в нижнем. Заглубленная плоскость лопаток верхнего яруса украшена тремя ромбовидными вставками, равномерно расположенными по оси филенок. Подобные филенки (за исключением вставок) применялись в зодчестве рубежа XVI и XVII вв., в частности, в обработке лопаток Преображенской церкви в Вяземах. Преемственность первого храма "ярославской школы" от этого годуновского памятника подтверждается не только повторенным "соборным" пятиглавием применительно к приходской церкви и частично повторенной композиционной схемой, но и использованием такой редкой, заимствованной от Василия Блаженного декоративной формы, как катушечный пояс по апсидам; теперь длинные ярусные филенки с фасадов собственно храма переносятся на пилоны охватывающей аркады.

В отличие от галерей, две пары крылечных пилонов на всю свою высоту обработаны вертикальными рядами квадратных впадин (по четыре в ряду) с ромбовидной вставкой. Мы присутствуем, так сказать, при самом зарождении новой декоративной формы: она возникает в результате дробления длинной "годуновской" филенки на ряд однотипных впадин, еще не отождествляемых в этот момент с традиционными ширинками парапета; дробление сопровождается усложнением заглубляющего профиля: У - ЧВ(П) - П - П, - т. е. подчеркиванием, выделением каждой впадины и сокращением заглубленной плоскости. Предпосылкой этого формообразования можно считать появление ромбовидных вставок на заглубленной плоскости филенки, как бы намечающих ее дробление, а непосредственным условием - отсутствие у крыльца междуярусного членения, подобного "прикрепленному" членению галерей. (Напомним, что объемно решенное крыльцо, сменившее прежние открытые всходы, является новшеством XVII в.). Промежуточное, компромиссное решение наблюдаем в декоре Святых ворот ярославского Спасо- Преображенского монастыря (1621 г.), где междуярусное членение фасадов крыльца обусловило сохранение длинных филенок, тогда как нерасчлененные внутренние плоскости пилонов обработаны квадратными впадинами.

В декоре церкви Ильи Пророка новый прием оформления пилонов распространяется - с отказом от междуярусного члeнения галерей - на всю композиционную периферию храма. Это происходит в тот самый момент, когда возникает наиболее сложная из созданных "ярославской школой" открыто-асимметричная композиция "придвинутых" к храму дополнительных объемов. Одновременно и в связи с этим совершается дальнейшее развитие формы.

Прежде всего, с уменьшением ширины лопаток, утративших жесткую "прикрепленность" к уже расширившимся простенкам, появляется возможность, уменьшая размеры впадин, увеличивать и варьировать их число в рядах: оно колеблется от четырех (укороченные лопатки западной галереи) до девяти (средняя лопатка восточного фасада северного крыльца). Усложняется профиль впадин: пять и даже шесть мелких обломов - У - ЧВ - П - ЧВ - П - вместо четырех крупных. Изменяется и варьируется форма вставок: помимо знакомых ромбовидных вставок, украшающих нижние впадины некоторых лопаток, мы встречаем здесь круглые белокаменные вставки с резными розетками и фигуративными изображениями, постоянно чередующимися; впадины крайних лопаток боковых фасадов западного крыльца включают по две такие вставки, одна над другой. Но самое главное - появляется валиковая рамка, охватывающая вставку и отделяющая внутреннее поле заглубленной плоскости от внешнего, заполняемого обронным узором: ромбиками, кружками, елочками или поребриком (лопатки галерей и входных фасадов крылец). Множественность вариантов - с аритмичными, непредсказуемыми и потому трудно уловимыми повторами - вызывает впечатление бесконечной изменчивости однотипных форм. Это впечатление еще усиливается колебанием числа впадин на боковых - удлиняемых - фасадах крылец, впервые получивших третью пару пилонов.

Вычленением внутреннего поля заглубленной плоскости завершается формирование "классической" ширинки XVII в. и воплощаемого ею формообразующего принципа. Затем, в течение двух десятилетий, последовавших за созданием Церкви Ильи Пророка, наблюдается перерыв в развитии новой декоративной формы и даже известное свертывание ее. Лопатки крылечных пилонов церкви Архангела Михаила прорезаны каждая шестью впадинами, профиль которых повторяет профиль впадин Ильинской церкви. Заглубленная плоскость украшена квадратной плиткой зеленого изразца, которую можно рассматривать как узорную вставку, заполнившую невычлененное внутреннее поле. Надо сказать, что такое - сокращенное - решение впадины получило наибольшее распространение в архитектуре XVII в. Только в 1670-х и отчасти в 1680-х гг. "ярославская школа" раскрывает все возможности новой декоративной формы.

Впадины крылечных пилонов Воскресенского собора в Тутаеве (по пять в рядах, украшающих три первые пары пилонов обоих крылец, и по три - в рядах новой, четвертой пары) демонстрируют сразу три варианта мелкой профилировки: пятиобломный, знакомый нам по впадинам Ильинской церкви (У - ЧВ - П - ЧВ - П), более сложный шестиобломный (У- В - П - П - ЧВ - П) и более простой трехобломный (У - В - П). Все они, за исключением впадин четвертой пары пилонов, имеют расчлененную заглубленную плоскость, причем способ расчленения также распадается на варианты: кирпичный валик, гладкий или порезанный жгутом, выступ нефасонного кирпича, выступ или, наоборот, заглубление самого внутреннего поля. В качестве вставок на внутреннем поле заглубленной плоскости используются изразцы с варьируемым растительным или зооморфным мотивом, кирпичные квадратные выступы, парные и одиночные балясинки и парные кружки на консольках. Даже мотивы узорного заполнения внешнего поля, достаточно разнообразные у впадин Ильинской церкви, обогащаются здесь косой штриховкой, причем направление штриховки на вертикальных и горизонтальных участках заполняемой плоскости также без конца варьируется.

Все перечисленные варианты профилировки, расчленения и заполнения впадин выступают в самых различных сочетаниях, порождая неуловимое множество построенных форм. Благодаря повсеместному применению расчленения заглубленной плоскости, возрастает однотипность форм, подчеркнутая равенством числа впадин в рядах (за исключением четвертой, укороченной пары пилонов) и, одновременно, возрастает самостоятельность каждой отдельной впадины, которая не только кажется неповторимой, но и является таковой (по крайней мере, в пределах фасадной плоскости); ее неповторимость тем отчетливее выступает на фоне утверждаемой однотипности. Таким образом, обе стороны выявленного формообразующего принципа достигают предельного развития, а сам принцип оказывается полностью исчерпанным в рамках созданной декоративной формы.

Попытку преодолеть эти рамки представляет оформление крылец церкви Иоанна Предтечи в Толчкове. Она заключается во введении еще одного расчленения заглубленной плоскости: появляется второй валик, плотно охватывающий вставку - крупную плитку цветного изразца. Теперь обронным узором заполняется не только внешнее, но и внутреннее поле, позволяя комбинировать узорные мотивы заполнения. Однако резко возросшие возможности разнообразия становятся явно избыточными, если учесть, что невысокие крыльца толчковской церкви включают только по две пары пилонов (западное крыльцо - три пары), а каждый пилон прорезан только тремя разросшимися впадинами в ряду (пилоны южного крыльца - четырьмя впадинами) и, значит, число впадин на фасаде не превышает девяти. Развитие формы, не подкрепленное структурным фактором, приобретает характер инерции, автоматизма: повторение валика, разделяющего поля заглубленной плоскости, повторение способа заполнения полей... Творческий поиск сводится к подбору готовых узорных мотивов в различных комбинациях с соблюдением обязательного условия их неповторимости. При этом многие возможные варианты комбинаций остаются все-таки неиспользованными (например, поребрик на внутреннем поле сочетается с ромбиками на внешнем, но не сочетается с кружками, косая штриховка сочетается только с елочками и т. д.), и вариативность формы оказывается настолько нереализованной, что одинаковые комбинации повторяются в пределах фасада. Однотипность впадин с неразличимыми вариантами сокращенной измельченной профилировки (У - ЧВ - П и У - П - ЧВ - П) начинает преобладать над их разнообразием.

Односторонность достигнутых результатов особенно наглядно проявляется на фасадах южного крыльца - как раз там, где строители, по-видимому, стремились создать наиболее впечатляющую картину оформления. Лопатки заменяются здесь двойными полуколонками, обрамляющими ряды впадин, отсюда уменьшение, сравнительно с другими крыльцами, размера впадин и увеличение их числа в рядах. Уменьшение размера впадин вынуждает зодчих отказаться от главного своего нововведения - второго расчленения заглубленной плоскости; лишенные, вследствие этого, возможности комбинировать узорные мотивы, они начинают ритмически чередовать ромбики и кружки на оставшемся поле, почти совсем отказавшись от попыток утвердить неповторимость каждой впадины.

В ярославском зодчестве видоизменению подвергается не только форма впадин, но и весь их ряд в целом. На примере оформления удлиняемых галерей церкви Николы Мокрого, Воскресенского собора в Угличе и собора Толгского монастыря можно видеть, как ряд впадин размыкается на отдельные звенья, подчиняясь горизонтальному сопряжению простенков с арками и парапетом. Выработанные при этом приемы суммируются в оформлении предельно удлинившихся галерей толчковской церкви, где размыкание осуществлено приставленными к простенкам тройными полуколоннами. Эта новая декоративная форма, частично, а на фасадах галерей тутаевского собора - и полностью, заменившая пиленные лопатки, знаменует собой определенный этап в развитии ритмического мотива аркады. Чем бы "извне" ни была вызвана замена разлагающихся рядов впадин сгруппированными полуколоннами, мы должны признать ее "внутреннюю" обусловленность происходящими структурными изменениями - увеличением протяженности аркад при одновременном уменьшении арочных пролетов. В этой связи появление новой формы означает, что постепенное изменение соотношения между пролетом и простенком в пользу простенка перешло, наконец, некий предел, за которым использование прежней формы утратило смысл. Пилон, служивший опорой для широкой арки, исчез, растворился в стене, прорезаемой небольшими арочными проемами; система "арки-пилоны" превратилась в систему "стена-арки", где поверхность доминирует над отверстием. И вместе с пилоном исчезла фиксировавшая его лопатка, украшенная рядом впадин. Участившийся и дробный, количественно развернутый ритм небольших арок получает новое, соответствующее пластическое сопровождение, способное к сплошному заполнению доминирующей поверхности.

Как видим, декоративная форма развивается параллельно и синхронно с видоизменениями структуры, активность формообразования связана всякий раз с теми участками архитектурной поверхности, которые более других затронуты динамикой этих видоизменений. Установленное соответствие между декором и структурой - соответствие, выявляющееся только в диахроническом разрезе, - само по себе свидетельствует о значимости декоративной формы, т. е. о наличии у нее определенного предметного значения. С другой стороны, очевидная независимость декора, отсутствие однозначного подобия форм структурным реалиям сооружений (в том смысле, в каком, например, лопатки четырехстолпного храма "изображают" подкупольные столбы и даже сами в какой-то мере являются элементами конструкции) заставляет внимательнее присмотреться к тому, как осуществляется согласование формы и оформляемого. Почему к пилонам крылец и галерей в ярославском зодчестве применяются именно вертикальные ряды квадратных впадин, а не какая-либо другая форма? Мы начинаем это понимать, проследив генезис данной формы: как "годуновские" филенки с лопаток четырехстолпного храма переносятся на пилоны охватывающей аркады, вполне обоснованно уподобляя эти конструктивные элементы вертикальным фасадным членениям, которым они, кстати, пространственно соответствуют, но которые, вследствие начавшегося смещения подкупольных столбов к востоку, сами уже утратили связь с конструкцией; как, удлиняясь в условиях исключенного междуярусного членения, филенки дробятся и превращаются в ряды квадратных впадин; как, подчиняясь логике формообразования, впадины затем снабжаются более мелкой профилировкой, валиковой рамкой на заглубленной плоскости и варьируемым узорно-фигуративным заполнением образовавшихся полей, обретают одновременно самодостаточность и слитность. Во всем этом есть что- то непреложное. Однако четкая логика развития приводит к алогичному - с нормативной точки зрения - результату: выработанная сложная форма, с ее способностью бесконечно видоизменяться при многократных повторениях, противоречит самой "идее" пилонов как неизменно равных себе несущих элементов конструкции.

Вместе с тем, поскольку каждый ряд индивидуализированных впадин наглядно соотнесен с простой, внутренне единой конструктивной данностью пилона, применение этой формы получает значение целенаправленного, подчеркнутого смыслового контраста. (Недаром ее применение в ярославском зодчестве никогда не распространяется на исходную зону генезиса - "неприкрепленные" фасадные лопатки храма). Мы имеем тут дело с характерным для XVII в. метафорическим мышлением, с удваиванием значения формы, при котором выражение, "образ" отделяется от своего предмета, не разрывая, а лишь напрягая смысловую взаимосвязь, тем самым выявляя ее и порождая новое, парадоксальное представление. Работа пилонов, экспонированная вертикальными рядами квадратных впадин, должна была представляться современникам столь же парадоксальной, как работа висячих арок. Особенность этой метафоры, типичная для ярославского зодчества, заключается в ее укорененности, в том, что она органично вырастает из традиционной метафоричности архитектурного языка навстречу новым образам, заимствуемым "извне". Когда пилоны растворяются в расширившихся простенках аркады, а сама аркада приобретает облик развернутого ритмического мотива, вертикальные ряды квадратных впадин тотчас уступают место привнесенным тройным полуколоннам, "обозначившим" исчезнувшие конструктивные элементы. Одна метафора подготавливает другую, развитие идет по пути освобождения архитектурного языка от однозначной структурной "прикрепленности".

Церковь Григория Богослова расположена на территории бывшего Григорьевского монастыря¹, ныне именуемой митрополичьим садом Ростовского кремля (архиерейского двора). Как известно, во 2-й половине XIX в. храм пришел в полное запустение. В 1884 г. под наблюдением А.А. Титова проводилось восстановление памятника². Тогда в его интерьере возник сохранившийся доныне высокий иконостас, весьма мало соответствующий тому, который существовал изначально³ (см. ниже). При этом на стенах были сохранены живопись и лепнина середины XVIII в. Хотя формы первоначального интерьера остались неисследованными, но А.А. Титов справедливо указал, что изначально над царскими вратами имелся "портик"⁴, позже утраченный.

В 50-60-е гг. нашего века Григорьевская церковь вновь подверглась реставрации, которой руководил В. С. Баниге. Эти работы касались только наружного облика памятника⁵. Однако тогда же были выполнены обмеры его интерьера.

Данные чертежи, несколько их доработав, мы использовали в настоящей работе⁶.

Григорьевский храм не имеет документально установленной даты строительства. Ранее по целому ряду признаков он был датирован 70-80-ми гг. XVII в.⁷ Эта церковь относится ко времени ростовского митрополита Ионы (1652-1690 гг.), и создана, очевидно, в значительной мере по его замыслу.

Интерьер Григорьевской церкви включает в себя бесстолпное помещение собственно храма, к которому с востока примыкает пониженный трехапсидный алтарь, а с запада - столь же пониженная бесстолпная трапезная палата (рис. 1, 2). Помещение собственно храма перекрыто своеобразным крещатым сводом, который отличается от обычных подобных сводов тем, что построен не на сочетании сомкнутого свода с четырьями распалубками, а на сочетании лоткового свода с тем Же количеством распалубок. Отсюда возникла некоторая размытость креста, образованного упомянутыми распалубками (рис. 1). Данная трансформация традиционного крещатого свода произошла, очевидно, потому, что помещение Григорьевской церкви не квадратное, а слегка вытянутое по оси север-юг. Другими словами, мастерам пришлось приспособить конструкцию крещатого свода к не совсем подходящему для него плану помещения. Но это значит, что данный весьма сложный по конструкции свод создавался явно намеренно, очевидно - под влиянием заказчика храма митрополита Ионы, который, конечно, хотел, чтобы пространство для молящихся было осенено ясно воспринимаемым крестом.

Как известно, крещатые своды имеются еще в двух храмах Ростовского кремля - церкви Спаса на сенях (1675 г.) и церкви Иоанна Богослова (около 1683 г.). Но в отличие от них Григорьевская церковь не обладает центральным световым барабаном, все ее барабаны, включая и центральный, глухие.

Собственно храм имеет два яруса оконных проемов в южной стене и один ярус - в верхней части северной. Довольно широкие окна наполняют интерьер ровным интенсивным светом. Столь же хорошо подобными окнами освещены алтарь и трапезная.

Принято считать, что оконные проемы Григорьевской церкви были растесаны. Очевидно, данное мнение восходит к "Летописи о ростовских архиереях", согласно которой ростовский архиепископ Арсений Мациевич (1742 - 1763 гг.) "в церкви Григория Богослова, что при доме архиерейском, построил иконостас и святые образы написал все новые, в ней же стены убрал алебастром и окна прибавил"⁸.

Однако в натуре заметных признаков расширения оконных проемов не наблюдается. Напротив, их форма типична для второй половины XVII в. Ближайшим их аналогом являются оконные проемы Рождественской церкви (конец XVII в.) ростовского Рождественского монастыря. Очевидно, если окна рассматриваемой церкви и растесывались, то совсем незначительно.

Характерно, что собственно церковь внутри примерно в два раза выше трапезной, хотя размеры в плане у них одни и те же. Таким образом, основная идея решения рассматриваемого интерьера заключается в контрастном сопоставлении подчеркнуто камерного помещения трапезной с довольно высоким пространством церкви. Чем была усилена сакральная роль последнего.

Более или менее определенно представить, как был оформлен первоначальный интерьер Григорьевской церкви, позволяет ее описание, имеющееся в составе описи Ростовского архиерейского дома 1691 г.⁹ (далее - Опись 1691 г.), так как составление ее произошло лишь через несколько лет после строительства этой церкви (см. выше). Важные сведения по данной теме содержит и опись Ростовского архиерейского дома 1743 г.¹⁰ (далее - Опись 1743 г.).

Сличение этих двух документов показало, что они зафиксировали, в основном, одни и те же находящиеся на тех же местах элементы убранства рассматриваемого храма. Следовательно, в пожар 1730 г., вопреки мнению А.А. Титова¹¹, пострадал не весь храм, а только его наружная часть.

Согласно Описи 1691 г., над царскими вратами имелась "сень на четырех столпах каменных, на ней над царскими дверми образ Господа Саваофа, округ его херувимы писаны стенным письмом по камени". На деревянных царских вратах было изображение Благовещения и евангелистов "писаны на празелени, ризы прописаны золотом". Поля врат были "обложены белым железом немецким, по железу писано разными красками"¹².

С южной стороны от царских врат располагались иконы "Всемилостивого Спаса в киоте в молении ростовских чудотворцев, венцы чеканные, на полях оклад басемной". Еще южнее "Образ Григория Богослова, оклад жестяной писан красками". На южных дверях в дьяконник был изображен архангел Гавриил. С северной стороны от царских дверей размещалась икона "Пресвятые Богородицы с предвечным Младенцем, в киоте, венец чеканный, золочен". На северных дверях в жертвенник имелось изображение Благоразумного разбойника. Перед описанными иконами местного ряда иконостаса висели "два паникадила медные" небольшие¹³.

Далее в Описи 1691 г. дается следующее описание верхних ярусов иконостаса: "В тяблах трех поясах празников, пророков и праотцев сорок образов, писаны разными красками"¹⁴.

Сомнение в полной достоверности данного описания вызывает отсутствие в нем упоминания о деисусном чине, которого, конечно, не могло не быть. Очевидно, авторы описи ошиблись в названии чинов иконостаса, об этом свидетельствует описание, по всей видимости, того же иконостаса, составленное в 1743 г. Оно гласит: "Деисусы в трех поясах, а именно апостольский, праздничный, пророческой в тяблах деревянных. А тябла обиты жестью, на той жести надпись и расписаны красками"¹⁵. Последнее описание выглядит более достоверным, чем вышеприведенный текст Описи 1691 г.

Как видим, иконостас Григорьевской церкви своеобразно сочетал в себе черты сугубо традиционные с чертами, выработанными при непосредственном участии митрополита Ионы (1652 - 1690 гг.)¹⁶. К первым можно отнести всю верхнюю часть иконостаса с ее тябловой конструкцией, древним набором и порядком иконных чинов. Ко второй - четырехстолпную сень над царскими вратами, аналогичную соответствующим сеням церквей Воскресения и Иоанна Богослова Ростовского митрополичьего двора.

Использование "белого", то есть луженого железа для оформления царских врат, киотов, икон, иконостасных тябел и т. п., судя по тогдашнему интерьеру ростовского Успенского собора¹⁷, также, видимо, было излюбленным художественным приемом мастеров, работавших по заказу митрополита Ионы¹⁸.

Зная общее число икон в верхних ярусах иконостаса, легко представить количество икон в каждом из рядов. В деисусном (апостольском) чине, несомненно, было 13 икон. В следующем праздничном - на одну больше - 14 икон, так как обычно ширина самой широкой центральной иконы деисуса - Спас в силах - была примерно равна ширине двух праздничных икон. И в пророческом, как и в деисусном, также было 13 икон.

С учетом всего вышесказанного можно выполнить схематическую графическую реконструкцию иконостаса Григорьевской церкви (рис. 3).

Иконостас играл господствующую роль в художественном оформлении интерьера храма. Судя по той же Описи 1691 г., остальные стены последнего были лишены икон и вообще каких-либо иных украшений¹⁹.

Ничего не известно о настенной росписи храма. Скорее всего, расписана была лишь каменная сень над царскими вратами и выступающие элементы местного ряда (полуколонны, арки и т. п.). Фрагменты фресковой росписи обнаружены нами над проемом царских врат - там, где располагалась первоначальная сень. Стены же и своды церкви имели только известковую побелку. Таким образом, интерьер Григорьевской церкви выглядел гораздо более аскетично, чем интерьеры других церквей митрополичьего двора. Подобной же простотой отличалось и убранство алтаря Григорьевской церкви²⁰.

Пожалуй, еще большим аскетизмом отличалось оформление трапезной рассматриваемого храма. На ее стенах располагались следующие немногочисленные иконы: "Господа Саваофа", "Моление ростовских чудотворцев", и пред ними .: лампада медная. А также иконы "Воскресение Христово", "Рождество Христово" и "Григория Богослова".

Небогата была и церковная книгохранительница. В ней; имелось лишь 16 книг исключительно богослужебного содержания²¹.

В заключение необходимо поставить вопрос: какое местo занимает интерьер Григорьевской церкви в ряду церковных интерьеров времени ростовского митрополита Ионы? Ясно, что рассматриваемый интерьер решен гораздо проще, чем интерьеры всех остальных храмов Ростовского кремля. Ближе всего он к интерьеру церкви Иоанна Богослова (около 1683 г.) этого ансамбля. Как и у церкви Иоанна Богослова, в Григорьевской церкви имеется невысокая солея, но был только один киворий над царскими вратами, а в алтаре его не было. В церкви же Иоанна Богослова подобный кивори расположен и в алтаре над горним местом. Аналогичный киворий над одними только царскими вратами имеется и ростовской церкви Спаса на Торгу (около 1690 г.). Но в ней вместо сложного крещатого свода устроен обыкновенный сомкнутый свод.

Таким образом, интерьер Григорьевской церкви по своим формам располагается между интерьерами церквей Иоанна, Богослова и Спаса на Торгу. А иконостас первой предвосхитил в значительной мере формы иконостаса церкви Спаса на Песках (конца XVII в.). Характерно, что на тяблах иконостасов того и другого храмов имелись большие надписи (летописи)²².

Итак, анализ художественных форм интерьера Григорьевской церкви позволил уточнить ее датировку. Теперь можно утверждать, что она создана на последнем этапе строительства Ростовского кремля - в 80-е гг. XVII в.

1. О Григорьевском монастыре см. более подробно: Мельник А.Г. К вопросу о времени существования Григорьевского затвора в Ростове Великом // Уваровские чтения. Тезисы докладов. Муром, 1990. С. 25 - 27.
2. Титов А.А. Церковь Григория Богослова в кремле Ростова Великого. Ярославль, 1893.
3. Cм. воспроизведение в: Титов А. А. Кремль Ростова Великого. М., 1905. С. 93.
4. Там же. С. 90.
5. Баниге В.С. Кремль Ростова Великого ХVI - ХVII века. М, 1976 С. 126.
6. Обмеры Григорьевской церкви были выполнены Э.К. Подянкиной, Р.С. Топоровой и К.В. Розовой.
7. Мельник А.Г. Исследования памятников архитектуры Ростов Великого. Ростов, 1992. С. 38.
8. Титов А.А. Летопись о ростовских архиереях. СПб., 1890. С. 19.
9. Опись Ростовского архиерейского дома 1691 г. // ГМЗРК. Р-Ю83 (Далее - Опись 1691 г.).
10. Ярославский историкo-архитектурный музей-заповедник (ЯИАМЗ) Инв. № 15268.
11. Титов А.А. Кремль Ростова. С. 91.
12. Опись 1691 г. Л. 45 об.
13. Там же. Л. 45 об. - 46.
14. Там же. Л. 46.
15. ЯИАМЗ. Инв. № 15268. Л. 28 об.
16. См.: Мельник А.Г. О храмовых интерьерах второй половина XVII в. Ростова Великого, созданных по заказу митрополита Ионы // СРМ. Ростов, 1992. Вып. III. С. 89 - 105; Его же. К истории иконостаса Успенского собора Ростова Великого // Памятники культуры. Новые открытия. 1992. М., 1993. С. 330 - 343.
17. Мельник А.Г. Интерьер ростовского Успенского собора в XVI - XVIII вв. // СРМ. Ростов. 1993. Вып. V. С. 70 - 71.
18. Следует указать, что "белое железо" применялось довольно широко для оформления отдельных элементов храмовых интерьеров в России XVII в.
19. Опись 1691 г. Л. 48 об. - 49 об
20. Там же. Л. 46 - 48 об.
21. Там же. Л. 48 об. - 49 об.
22. См.: Мельник А.Г. Ансамбль Ростовского Спасского монастыря // Труды Ростовского музея. Ростов, 1991. С. 126.

Основной достопримечательностью Ростова, безусловно является ансамбль его кремля. Органичную часть этого ансамбля составляет кирпичная ограда сада с двумя башенками и двухэтажным зданием т.н. "мыленки". Немаловажна ее градостроительная роль. Сад вытянулся вдоль всего южного фасада кремля. Окружающая его ограда зрительно продолжает западный и восточный кремлевские фасады. Она является как бы первым планом и южного кремлевского фасада со стороны озера. Ограда пребывает в аварийном состоянии. Ее архитектурные достоинства, датировка не определены. Наиболее важный участок - восточный - утрачен.

А.Г. Мельником в 1993 г. был сделан доклад¹ о разобранных в конце XVIII в. воротах дровяного двора вместе с примыкавшей к восточному фасаду кремля оградой сада. Нижний этаж воротного здания делился на три части - в центре воротный проезд, по бокам 2 малые кладовки. Вверху было 2 помещения с 8 окнами. А.Г. Мельник проанализировал письменные и графические источники. Для полноты картины недоставало выявления археологических остатков сооружения.

На протяжении двух последних веков восточная ограда сада была деревянной с каменными столбами. В середине 1970-х гг. ее частично восстановили в камне без предварительного натурного исследования. По сведениям В.А. Кима и А.Г. Мельника, при закладке траншеи под восстанавливаемую стену у самой дневной поверхности были обнаружены четыре поперечные ленты валунных фундаментов.

В 1995 г. в границах бывшего Дровяного двора началось обустройство хозяйственного двора музея. Определение местоположения утраченного участка ограды, воротного проезда позволило бы подойти к научному осмыслению реконструкции фрагмента ансамбля Ростовского кремля.

Основная задача археологических исследований 1995 г. заключалась в обнаружении остатков воротной постройки, определения ее характеристик. Для этого были заложены 2 раскопа общей площадью 74,8 кв. м по обеим сторонам от ныне существующей стены сада. В целях безопасности раскопы закладывались в 1 м от нее. Поскольку было известно, что новая стена 1970-х гг. пересекла поперечные фундаменты ворот, их западную продольную границу предполагалось обнаружить на расстоянии не меньшем, чем в одном метре от новой стены.

Первый раскоп, заложенный с внутренней стороны стены, не дал ожидаемых результатов. Остатков фундаментов в нем не оказалось. Во втором раскопе с внешней стороны сада валунные ленты отсутствовали. Лишь по мере снятия культурных слоев были обнаружены фундаментные рвы древней ограды и ворот. Оказалось, что они проходят под углом в 34 градуса к существующей стене (рис. 1).

В пределы раскопа попал 7 м отрезок фундаментного рва древней ограды. Он упирался в северный поперечный фундаментный ров воротной постройки. За первыми были обнаружены еще 2 поперечных рва. Последний четвертый ров - южный - остался за пределами раскопа. При наложении на план раскопа чертежа XVIII в. видно совпадение размеров и расположения помещений воротной постройки. Ширина воротного проема составила около 4 м. Сохранились фрагменты деревянного настила. В боковых кладовых также имелись остатки полов. Два поперечных фундаментных рва постройки были прослежены до их восточных оконечностей. Поздняя засыпка была выбрана до самого дна рвов. При этом было выявлено отсутствие восточной продольной фундаментной стяжки. Очевидно, основания закладывались только под пятами поперечных сводов трех помещений первого этажа. В дно фундаментных рвов на глубине 1,5 м от верхнего уровня были забиты крупные хорошо сохранившиеся бревенчатые сваи. В прирезке к первому раскопу под современной стеной найден северо-восточный угол валунного фундамента постройки. Таким образом, была установлена реальная ширина сооружения в уровне фундаментных рвов. В отличие от обмера XVIII в., соотношение наружного и внутреннего выступов ворот относительно ограды было не одинаковым. В два раза больший выступ обращен внутрь двора. Однако о точных размерах здания мы говорить не можем, так как наземной кладки пока не обнаружено.

Первый раскоп, казалось бы, неудачный в отношении поставленной задачи, дал, однако, значительный набор фрагментов фасадного убранства. Именно к западу располагался слой развала сооружения. В нем найдены множество разнообразного профиля лекальных кирпичей, фрагменты изразцов из разных наборов, железные подставы воротных и дверных полотен. Вероятно, в верхнем этаже палат имелись изразцовые печи. Не исключено, что изразцами украшались и фасады. Профильные кирпичи относятся, скорее всего, к цоколю и карнизу здания. Фрагментов сложных оконных наличников не отмечено. Они могли быть в виде валика, как на здании т.н. "мыленки".

Помимо изразцов и лекальных кирпичей в опись занесено около двух десятков индивидуальных находок. Среди них шиферное домонгольское пряслице, костяной гребень XIII в., голландские курительные трубки, 4 монеты XVIII и начала XIX в., пуговица с гербом, изделия из железа, стекла. Собрано множество фрагментов керамики.

Время разрушения постройки, определяемое по письменным и графическим источникам, подтверждается археологически. Начало разрушения - по найденной в соответствующем уровне монете 1797 г. - можно датировать близким к этому году временем. Рвы фундаментов, судя по найденным монетам в их заполнении, были в значительной степени выбраны в конце 20-х - начале 30-х гг. XIX в.

Когда же построена ограда и ворота в ней? Приблизительная датировка строительства определяется по соотношению уровней залегания культурного слоя, по характеру архитектурных остатков. Слой строительного развала ворот задает уровень их разрушения. Немного ниже наблюдается лишь одна строительная прослойка. Еще ниже на большую глубину опускается однородный темный культурный слой. В итоге можно предположить, что значительного перерыва между строительством расположенных вблизи кремлевских стен и возведением ограды не существовало. Более наглядное соотношение прослоек может дать шурф в месте примыкания ограды к кремлевской башне.

Архитектурные детали утраченной постройки сопоставимы с существующими. Крупный формат кирпичей и их профили близки сохранившимся южному и западному участкам ограды сада. Очевидно, эти сохранившиеся части ограды перестраивались во второй половине XVIII в. Благодаря нашим раскопкам к первоначальному периоду определенно можно отнести те, которые сложены из большемерного кирпича. В том числе т.н. "мыленка", строительная история которой еще не вполне ясна, но характер оформления окон присущ зданиям XVII в. Найденные в развале ворот изразцы относятся к рубежу ХVII - ХVIII вв. Анализ взятых с фундаментных свай спилов уточнит датировку ворот.

Подытоживая сказанное, надо отметить:
1. В результате раскопок ворота Дровяного двора обнаружены.
2. В основном определены их размеры в плане. Поддается реконструкции характер внутреннего убранства (печи), наружного архитектурного декора.
3. Изучена конструкция фундаментов.
4. Получены сведения для определения времени строительства и разборки ворот.
5. Результаты исследований позволят лучше понимать весь комплекс ограды в целом как в научных, так и практических целях.
6. Определены перспективы дальнейших исследований - уточнение южной границы воротного здания, местоположения отходящей от нее ограды, угловой башни. Археологические данные необходимы и для характеристики уцелевших участков.

1. Мельник А.Г. О двух утраченных памятниках Ростовского кремля // Уваровские чтения - II. М., 1994. С. 170 - 172.

В собрании Ростовского музея имеется значительная группа живописных памятников, которую мы предлагаем, условно, конечно, рассматривать как особую коллекцию. Это иконы ростовских святых. В музейных книгах поступлений и инвентарных карточках большинство интересующих нас произведений получило краткое описание. Но степень их изученности явно оставляет желать лучшего. Более того, многие из них еще не подвергались реставрации¹. Лишь единичные памятники из указанной коллекции стали предметом специального рассмотрения². Только иконографии св. Димитрия Ростовского была посвящена отдельная работа³. И хотя иконы этого святого исследованы недостаточно, все-таки они в настоящий обзор не включены.

Оговоримся, что, поскольку многие из рассматриваемых произведений находятся на начальной стадии изучения, большинство их датировок, за исключением специально оговоренных случаев, имеет сугубо предварительный характер.

Ранее, в основном, на основании анализа письменных источников нами была сделана попытка классификации иконографии ростовских святых. Согласно ей, все иконы, на которых представлены эти святые, делятся на пять групп. Первую составляют единоличные изображения, вторую - житийные иконы, третью - групповые изображения ростовских святых, в иконах четвертой группы отчетливо выражена идея контакта ростовских святых с высшими небесными силами и моления перед ними, в пятую группу включены иконы с групповыми изображениями ростовских и других святых⁴. В настоящем обзоре мы будем придерживаться данной классификации, несколько ее уточнив и дифференцировав.

Итак, обратимся к иконографии старейшего из ростовских святых - епископа Леонтия. Иконы с его единоличными изображениями в нашей коллекции распадаются на две подгруппы: деисусные и, условно говоря, наместные.

Среди первых выделяется единственное поясное изображение св. Леонтия (ХVI в.) из известного Гуменецкого чина⁵, остальные иконы полнофигурные, представленные в двух основных иконографических вариантах. К первому из них принадлежат произведения ХV - ХVII вв., на которых Леонтии одной рукой держит Евангелие, а другой показывает на него⁶. Ко второму - иконы ХVI - ХVII вв., на которых он поддерживает Евангелие обеими руками⁷.

Вторая подгруппа опять-таки делится на два иконографических варианта. Первый из них - 4 иконы ХVI - ХVII вв., на которых Леонтий представлен в рост, фронтально, с воздетыми руками, в левой находится Евангелие, правой он благословляет⁸. Несомненно, данный вариант иконографии св. Леонтия был создан по образцу "Николы Зарайского". Второй вариант представляют две иконы, одна из них, происходящая из Белогостицкого монастыря, датируется рубежом XVII и XVIII вв. Изображение неясное, отличается от первого варианта тем, что Леонтий держит Евангелие левой рукой на уровне груди, благословляющая правая также находится на том же уровне⁹.

Сходное по иконографии, но только полнофигурное изображение Леонтия имеется на другой иконе¹⁰ (рис. 1). Совсем недавно мы совместно с хранителем Ростовского музея Н.А. Дементьевой обнаружили в нижней части этого произведения ранее совершенно неизвестную надпись: "Писасий образ Петр Bоржский 1738 го декеври". Весьма вероятно, что этот художник являлся сыном ростовского иконописца Ивана Воржского, действовавшего в самом конце XVII в.¹¹

Единоличные изображения св. епископа Исаии делятся на две подгруппы. Первую составляют близкие иконографически полнофигурные деисусные иконы XVII в.¹²

Во вторую подгруппу входят три иконы. Первая из них, поступившая из Белогостицкого монастыря¹³, явно писалась по единому замыслу и одновременно с упомянутой выше иконой св. Леонтия из того же монастыря (И-283). На остальных двух произведениях мы видим сходные фронтальные полнофигурные изображения св. Исаии, в левой руке которого Евангелие, находящееся у груди, правая рука застыла в жесте именословного перстосложения. На первой иконе фигура святого заполняет все поле доски¹⁴. В верхней части второй над головой Исаии в облачном секторе неба представлен Иисус Христос, с державой в левой руке и благословляющий правой¹⁵ (рис. 2). Оба произведения подчеркнуто монументальны, размеры первого 195х70 см, второго - 236х89,Зсм. К каждой из этих двух икон как иконографически, так и по размерам соответственно близки две иконы св. епископа Игнатия. Размеры первой - 186,5х65,5¹⁶, второй - 237,6х69,6 см¹⁷ (рис 3).

Недавно в беседе с нами В.Г. Пуцко предположил, что упомянутые две иконы Исаии и Игнатия с изображениями Иисуса Христа были созданы в 1697 г. ростовским иконописцем Афанасием Петровым. Действительно, согласно приходо-расходной книге Ростовского архиерейского двора, в 1697 г. этот мастер "написал в соборную церковь над гробы святителей Исаия да Игнатия епископов ростовских чудотворцев два образа их же святительские со Вседержителем Спасом"¹⁸.

Казалось бы, до нас дошли оба произведения упомянутого художника. Однако из доношения о ростовском пожаре 1730г. мы узнаем, что во время его уцелела только икона Исаии, а также его рака¹⁹. Рака же св. Игнатия и образ его сгорели²⁰. Следовательно, надгробная икона Игнатия со Вседержителем Спасом написана, вероятнее всего, вскоре после пожара в 1730-е гг.

Вторая пара икон св. Исаии и Игнатия поступила в музей в 1883 -1887 гг. из ростовской приходской церкви Николая во Ржищах. В старых книгах поступлений они фигурируют как "крышки рак". И их оборотные стороны свидетельствуют, что они действительно первоначально использовались в этом качестве. Значит, до нас дошли крышки рак свв. Исаии и Игнатия, находившихся когда-то в ростовском Успенском соборе. Анализ описей как этого храма, так и церкви Николая во Ржищах, позволяет уверенно предполагать, что после изготовления новых рак Исаии и Игнатия в самом конце XVIII в. крышки старых рак были переданы в церковь Николая во Ржищах, в которой их установили как иконы по краям местного ряда иконостаса²¹, то есть точно так же, как стояли иконы Исаии и Игнатия со Вседержителем Спасом в ростовском Успенском соборе. В последующем обе крышки-иконы были убраны в ризницу церкви Николая во Ржищах²², и после длительного там пребывания переданы в ростовский музей церковных древностей.

Крышку раки св. Исаии можно датировать второй половиной ХVII в. Возможно, именно она указана в следующем фрагменте описи Ростовского архиерейского дома 1691 г.: "Подле стены гроб Исаия ростовского чудотворца на нем образ его писан на празелени"²³. С датировкой крышки раки св. Игнатия дело обстоит сложнее. Как будто бы упоминание о сгоревшей в 1730 г. раке последнего свидетельствует, что сгорела и ее крышка. Но стилистически изображение на крышке раки св. Игнатия весьма близко образу Исаии со Вседержителем Спасом 1697 г. Не была ли крышка раки св. Игнатия спасена во время пожара 1730 г.? Косвенно данное предположение подтверждается следующим. Хотя рака св. Игнатия сгорела, но мощи его были спасены. Но ведь, чтобы спасти мощи, надо открыть раку. А уж коли ее открыли, то, значит, могли спасти и крышку последней.

Так или иначе, но до нас дошел уникальный комплекс четырех надгробных изображений свв. Исаии и Игнатия, одно из которых, несомненно, принадлежит кисти ростовского иконописца Афанасия Петрова. Группу единоличных изображений св. Игнатия дополняет его деисусная полнофигурная икона (ХVI в.?)²⁴.

Единственная в нашей коллекции единоличная икона св. архиепископа Феодора достаточно хорошо известна²⁵. Возможно, она была создана в 1690-е гг.

Все три единоличных изображения св. Иринарха Борисоглебского очень поздние и относятся к XIX - началу XX вв.²⁶

Житийные иконы нашей коллекции немногочисленны. Это икона преподобного Авраамия в житии XVII в.²⁷ (рис. 4), икона Петра царевича в житии конца XVII в.²⁸ и икона св. Иринарха в житии²⁹. Последняя была совершенно неизвестна, и легла на стол реставраторов буквально в последнее время. Предварительно ее можно датировать концом XVII - началом XVIII вв. Она отличается от двух предыдущих произведений свободным размещением житийных клеим на своем среднике. (Рис. 5).

Групповые изображения ростовских святых когда-то, судя по письменным источникам, весьма распространенные в Ростове, представлены в данной коллекции лишь тремя иконами XIX - начала XX вв.³⁰ Среди них выделяется икона XIX в. св. Леонтия, Исаии, Игнатия, Федора и князя Василько³¹. Интересна она именно изображением последнего, которое встречается довольно редко.

Иконы четвертой группы в музейной коллекции отличаются особым своеобразием. К таким произведениям относятся четыре иконы "Явления апостола Иоанна Богослова Авраамию Ростовскому". Это икона около 1687 г. из ц. Иоанна Богослова на Ишне³², икона того же "Явления" с 24-мя клеймами жития Авраамия конца ХVI - середины XVIII вв.³³ из той же церкви, и две небольшие иконы XIX в.³⁴

К этой же группе относится икона "Явление апостолов Петра и Павла Петру царевичу" XVIII в.³⁵

В ХVI - ХVII вв. в различных регионах России стали особенно популярными иконы Богоматери Боголюбской с молящимися перед ней местными святыми. Известны такие варианты Боголюбской, как Московская, Соловецкая, Угличская, Иосифа-Волоколамская и др.

В Ростове, по-видимому, в то же время возник свой вариант Богоматери Боголюбской. Такие иконы в ХVII - ХIХ вв., видимо, имели довольно широкое распространение. В нашей коллекции имеется единственная подобная икона XVII в. - Богоматерь Боголюбская в молении ростовских чудотворцев Леонтия, Исаии, Игнатия, Исидора, Авраамия, Иоанна Власатого Милостивого, Иакова и Петра царевича³⁶.

Пожалуй, наиболее своеобразной иконографией в четвертой группе отличается икона "Богоматери в молении ростовских чудотворцев". Их две, одна датируется временем около 1695/96 г.³⁷ (рис.6), другая пока еще не раскрыта, предварительно ее можно отнести к XVII в.³⁸ В средниках того и другого произведения представлена Богоматерь в рост, с Младенцем Христом на руках, стоящая на облаке. Перед ними в молитвенном предстоянии изображены ростовские святители Леонтий, Исаия и Игнатий. Христос благословляет их. Очевидно, данная иконография была выработана при Ростовском архиерейском доме и являлась его своеобразным символом³⁹. Уже в XVII в. к трем ростовским святителям на подобных иконах стали добавляться и другие святые. Такова икона, на которой перед Богоматерью с Младенцем представлено 16 как ростовских, так и иных святых⁴⁰. Или на пока еще не совсем раскрытой иконе кроме трех упомянутых ростовских святителей изображен Афанасий, патриарх Александрийский⁴¹. Данная икона замечательна тем, что на ней Богоматерь с Младенцем названа Ростовской, чем как бы было подчеркнуто местное происхождение ее иконографии. Вероятно, иконография Богоматери Ростовской в молении ростовских чудотворцев возникла не позже XVI в. в результате переработки иконографии "Богоматери Боголюбской" и, возможно, "Богоматери Максимовской".

К четвертой группе следует отнести небольшую икону, в среднике которой представлены апостолы Петр и Павел в рост и коленопреклоненные св. Авраамий и Петр царевич в молении перед распятием⁴².

В иконах пятой группы ростовские святые часто количественно преобладают над другими святыми, что позволяет предположить ростовское происхождение программ данных икон.

Старейшим в нашей коллекции и широко известным произведением этой группы является икона начала XVI в. святых Леонтия, Исаии, Игнатия, Авраамия и Сергия Радонежского с Исидором Ростовским и Максимом Московским на полях⁴³.

К одним из наиболее значительных памятников пятой группы принадлежит пока еще не до конца раскрытая икона "Спас Нерукотворный с избранными и ростовскими святыми", созданная, судя по поздней надписи, в 1644/45 г.⁴⁴ и помещенная тогда же над проездом западной надвратной башни земляной крепости Ростова. В XVII в., очевидно, эта икона призвана была выполнять охранительные функции.

К той же группе следует отнести иконы "Воскресение Христово с ростовскими и избранными святыми" (1729 г.)⁴⁵, "Ростовские и избранные святые в молении перед иконой Богоматери Владимирской" (ХVIII в.)⁴⁶, "Исидор Ростовский и мученик Харлампий"⁴⁷ (ХVIII в.) и выносную двустороннюю икону-хоругвь, на лицевой стороне которой представлены Иона митрополит Московский и Иаков епископ Ростовский (ХVIII в.)⁴⁸.

Особый интерес представляет икона второй половины XVII в.⁴⁹, в которой объединены признаки 4-й и 5-й рассмотренных выше групп. Она явно создана в Ростове по особой программе. В центре на ее переднем плане представлено явление апостолов Петра и Павла Петру царевичу в своеобразном иконографическом изводе. Прямо над этой сценой изображена икона Богоматери Владимирской, покоящейся на облаках. Боковые части средника плотно заполнены двумя большими группами ростовских и избранных святых. Данная икона как бы вводит нас в ту интеллектуальную среду, в которой существовала духовная элита Ростова второй половины XVIII в.

В заключение подчеркнем, что при всей значимости рассмотренной коллекции, она, к сожалению, далеко не столь полно, как хотелось бы, представляет бытовавшую в прошлом иконографию ростовских святых⁵⁰.

1. В начале 1995 г. нами была составлена программа по реставрации икон ростовских святых из собрания Ростовского музея, которая уже начала осуществляться.
2. Мельник А.Г., Сазонов С.В. Икона "Ростовские святые и Сергий Радонежский" // Научная конференция, посвященная 125-летию со дня рождения Михаила Ивановича Смирнова. Тезисы докладов. Перeславль-Залесский, 1993. С. 63 - 67; Вахрина В.И. Икона "Феодор архиепископ Ростовский" из собрания ростовского музея-заповедника // СРМ. Ростов, 1993. Вып. 5. С. 85 - 92; Мельник А.Г. Об иконографической программе житийной иконы конца XVII в. "Святой преподобный Петр царевич" // СРМ. Ярославль, 1995. Вып. 8. С. 105 - 113; Его же. Житийная икона Авраамия Ростовского XVII века // "Минувших дней связующая нить..." (V Тихомировские чтения). Ярославль, 1995, С. 17 - 19.
3. Федорова М.М. Димитрий Ростовский. Иконография в собрании Ростовского музея // СРМ. Ростов, 1991. Вып. 2. С. 48 - 70.
4. Мельник А.Г. Иконография ростовских святых по письменным источникам // Россия в Х - ХVIII вв. Проблемы истории и источниковедения. Тезисы докладов и сообщений вторых чтений, посвященных памяти А.А. Зимина. М., 1995. С. 350 - 351.
5. ГМЗРК. И-550.
6. ГМЗРК. И-530 (ХV в.); ГМЗРК. И-788 (ХVI в.?); ГМЗРК. И-688 (XVII).
7. ГМЗРК. И-664 (ХVI в.?); ГМЗРК. Ц 930/24 (ХVII в.); ГМЗРК. И-557 (ХVII в.): ГМЗРК. И-901 (ХVII в.).
8. ГМЗРК. И-535 (ХVI в.); ГМЗРК. И-383 (ХVII в.); ГМЗРК. И-968 (ХVII в.); ГМЗРК. И-433 (ХVII в.).
9. ГМЗРК. И-283 (кон. XVII - нач. XVIII вв.).
10. ГМЗРК. И-865 (1738 г.).
11. (11) См.: Добровольская Э.Д. Новые материалы по истории Ростовского кремля // Древний Ростов. Ярославль, 1958. Вып. 1. С. 45.
12. ГМЗРК. И-778 (ХVII в.); ГМЗРК. И-556 (ХVII в.).
13. ГМЗРК. И-284 (кон. XVII - нач. XVIII вв.).
14. ГМЗРК. И-988 (втoр, пол. XVII в.).
15. ГМЗРК. И-990 (1697 г.).
16. ГМЗРК. И-989 (кон. XVII в.?).
17. ГМЗРК. И-991 (1730-е гг.?).
18. Добровольская Э.Д. Указ. соч. С. 45; РГАДА. Ф. 235. Оп. 2. Кн. 162. Л. 41.
19. См.: Титов А.А. Великий ростовский пожар 1730 года. Ярославль, 1902. С. 7.
20. Там же. С. 10.
21. ГМЗРК. № 460, КП-10055/455. Л. 5, 7; РФГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 825. Л. 4 об. - 5.
22. РФ ГАЯО. Ф. 196. Оп. 1. д. 12110. Л. 13.
23. ГМЗРК. Р-1083. Л. 3.
24. ГМЗРК. И-666 (ХVII в.?).
25. ГМЗРК. И-790 (конец XVII в.).
26. ГМЗРК. № 23001 (ХIХ - начало XX вв.); Борисоглебский филиал ГМЗРК. Ж-56Р-158/91 (ХIХ в.)
27. ГМЗРК. ММ (вторая половина XVII в.); Мельник А.Г. Житийная икона Авраамия... С. 17 - 19.
28. ГМЗРК. И-940 (конец XVII в.); Мельник А.Г. Об иконографической программе... С. 105 - 113.
29. ГМЗРК. № 23008.
30. ГМЗРК. И-367 (ХIХ в.); ГМЗРК. И-895 (нач. XX в.); ГМЗРК. И-211 (1902г.).
31. ГМЗРК. И-367 (ХIХ в.).
32. ГМЗРК. И-814 (около 1687 г.). Датирована на основании свидетельства об освящении ц. Иоанна Богослова на Ишне в 1687 г. К тому же времени относится и большая часть икон иконостаса этого храма.
33. ГМЗРК, И-582 (кон. XVII - сер. XVIII вв.).
34. ГМЗРК. И-222 (ХIХ в.); ГМЗРК. И-39 (ХIХ в.).
35. ГМЗРК. И-404 (ХVIII в.).
36. ГМЗРК. И-651 (ХVII в.).
37. ГМЗРК. И-341 (около 1695/96 г.). Датировка иконы установлена по датированному этим годом клейму на ее окладе. Приношу благодарность главному хранителю Ростовского музея В.М. Уткиной, помогшей мне установить датировку обнаруженного мною данного клейма.
38. ГМЗРК. И-198 (XVII в.).
39. Мельник А.Г. Иконография ростовских святых... С. 350 - 351.
40. ГМЗРК. И-340 (ХVII в.).
41. ГМЗРК. И-446.
42. ГМЗРК. И-85 (ХVII в.).
43. ГМЗРК. И-517 (нач. XVI в.); Мельник А.Г. Сазонов С.В. Указ. соч. С. 65 - 67.
44. ГМЗРК. И-861 (1644/145 г.). О датировке иконы см.: Титов А.А. Ростов Великий в его церковно-археологических памятниках. М., 1911.
45. ГМЗРК. И-571 (1729 г.).
46. ГМЗРК. И-428 (ХVIII в.).
47. ГМЗРК. И-744 (ХVIII в.).
48. ГМЗРК. И-307 (ХVIII в.).
49. ГМЗРК. И-123 (втoр, пол. XVII в.).
50. Ср.: Мельник А.Г. Иконография ростовских святых... С. 347- 351

Как и все города средневековой Руси, г. Ростов Великий в первой половине XVII в. представлял собой прежде всего центр местной торговли и ремесла, но благодаря своему выгодному расположению на одной из важнейших торговых дорог страны, связывающей Москву с Архангельским портом через Ярославль, Вологду и Устюг Великий с кон. XVI в. был втянут в орбиту межобластных рыночных связей. Ростовцы участвовали в "отъезжей" торговле различными товарами местного городского и уездного производства в основном агропродуктов, и ее объем и интенсивность зависели от величины местного рынка. Поэтому прежде чем говорить о межобластных связях города, необходимо охарактеризовать его рыночные связи с округой. В 20 - 30 гг. XVII в. по писцовой книге 1624 г. Ф.Дурова и подьячего И.Петрова и по другим источникам в Ростовe на посаде насчитывалось 10 торговых рядов: красильный, москатильный, сапожный, рыбный, мясной, солодяной, масляный, калачный, соляной и москатильный и калачный (объединенный). Кроме того, на городской площади перед торговыми рядами стояли скамьи, с которых проводилась розничная мелкая торговля свечами, маслом, хлебом и калачами, луком и чесноком. Перед рядами же "с московского приезда" находилась житная площадь размером 47 х 43 саж., на которой торговали "рожью и всяким житом" приезжие из Ростовского уезда крестьяне и из разных городов "торговые и всякие люди". Позади рядов стоял гостиный двор, огороженный забором. Во дворе находились "изба на подклети да сарай крытый дранницами да 6 анбарцев крыты дранью ж, в длину того двора 26 саж., а поперек 16 саж."¹ Во всех этих торговых заведениях уездные крестьяне всех категорий, иногородние и местные торговцы продавали самый разнообразный товар... "в зиме на санях и на полках солью в резвее и мясом сеченым и рыбою и всяким товаром..."². О конкретных промыслово-торговых контактах крестьян и посадских людей-ростовцев свидетельствуют некоторые сохранившиеся документы. Так, в Ростовском озере в 1629 г. ловили рыбу всякие люди, в том числе крестьяне ростовских сел Угодич, Поречья, Воржи и др. и продавали ее на городском торгу, "а на озере у тех же рыбных ловцов покупали рыбу, приезжая в лодках, торговые люди - рыбные прасолы"³. О том, что эти рыбные прасолы были из Ростова, можно узнать из челобитной крестьянина Ростовского Спасского монастыря с Песку Павла Русинова, который жаловался на ростовцев посадских людей Родиона Петрова и Богдана Одинцова, которые в 1634 г. в Великий пост, в Вербное воскресенье заняли у него на рыбный свой промысел 35 руб. "до Николина дня вешнего и не отдают...⁴. В 1640 г. стольника И.Ф. Луговского села Угодичи крестьянин Митька Кокотов "промышлял в Ростове продажною пшеницею" и купил у него пшеницы 15 четвертей по 1,5 руб. за четь посадский человек Миней Тарасов, но когда крестьянин привез товар "к нему на двор и отмерил и деньги стал просить", то Миней "стал его лаять и бить и грабить и завладел животом его по 30,5 руб."⁵

Некоторые крестьяне села Угодич по сведениям писцовых книг 1624 г. имели в городе оброчные лавки и вели стационарную торговлю. Так, "Лукьянко прозвище Завьялко Романов владел в солодовом ряду анбаром кладовым в 5 саж. и местом лавочным в 2 саж." совместно с посадскими людьми Богдашком и Стенькою Ивановыми детьми Мышкина, крестьянин Молчанко Офонасьев лавкой в рыбном ряду, Первушка Маланин - лавкой в красильном ряду и Первушка Пахомов - местом лавочным в солодяном ряду⁶. Эти крестьяне, очевидно, торговую деятельность совмещали с хлебопашеством. В свою очередь, посадские торговцы промышляли в уезде. Про некоторых из них в писцовой книге 1624 г. прямо сказано, что они ездят "по торжкам с луком и чесноком" (Наумко Самойлов сын Горшечников и Ловка Исаев сын Брязгин). Про Федота Овдеева сына Хлебникова сказано что он "по торжкам торгует". Очевидно, он торговал тем жe товаром, т. к, у него на площади была скамья, с которой он продавал лук и чеснок⁷, т. е. совмещал разъездную и стационарную торговлю. Естественно, что мелкая и средняя местная крестьянская и городская торговля была питательной средой для деятельности крупных и средних торговцев-скупщиков, которые вели "отъезжий" торг и имели своих торговых агентов. Так, ростовец Гришка Федоров сын Черемхин от своего дяди Ивана Карепина "с торгом по городам ездил", а Еремей Иванов сын Ботин "жил у тестя своего Вторушки Хорошавина и торговал с ним заодно по городам"⁸. В этих примерах нет указаний, в каких городах они торговали, однако мы знаем, что самые тесные торговые связи были v ростовцев с Москвой, Ярославлем и Вологдой. В одном документе от 1622 г. в числе приезжающих торговать в Ростов названы ярославцы и вологжане, которым предписывалось торговать только на Гостином дворе⁹. С Москвой же ростовцы были связаны не только торговой деятельностью, но и промысловыми и судебно-административными отношениями. В нашу же задачу входит лишь анализ торговых контактов Ростова с Москвой. В нашем распоряжении имеются данные, свидетельствующие о том, что рынок Ростова привлекал внимание не только московских торговцев, но и хозяйственные службы приказа Большого Дворца. Так, в 1613 г- для московских дворцовых рыболовов в Ростове приобретались "двестесаженные дели" - толстые пеньковые нити для неводов, в 1616 г. закупали овес для царских лошадей на 228 руб. 20 алт., в 1617 г. - патоку (17,5 пуд.) и масло конопляное (одно ведро) для приготовления более 30 ягодных пастильных труб. В том же 1617 г. для "государева обихода" на ростовском рынке закупались патока, мед-сырец, солод, хмель, овес и "всякой столовой запас"¹⁰. В октябре 1637 г. в Ростовe закупалась "репа самая добрая, которая б про государев обиход пригодилась". Репа приобреталась в большом количестве, т. к, для хранения купленной репы предписали было выделить "амбар добрый", а к репной покупке "дати целовальников, сколько человек пригоже и для письма дьячка..."¹¹. Во всех отмеченных примерах деньги за купленный товар предписывалось "брать" из местных "таможенных и кабацких доходов". Пользовался также известностью и ростовский конский торг. Так, в 1640 г. московский дворянин Иван Мусоргский, который ранее в 1634 - 35 гг. был воеводой в Ростовe, "в Великий пост посылал в Ростов покупать лошадей человека своего Федьку Исаева", и когда он купил лошадей и поехал с ними к Москве, то ростовцы посадские люди Зиновий и Василий Неждановы дети Аладьины его ограбили, отняв 13 лошадей, которые стоили 52,5 руб.¹²

В свою очередь, ростовцы торговали в Москве. Так, в августе 1634 г. они отмечены как продавцы лошадей на конской площадке¹³. Некоторые ростовцы вообще годами жили в Москве, а подати платили в Ростове "с Москвы приезжая"¹⁴. Интересно, что эти ростовцы торговали в Москве "мелким торгом" - луком и чесноком.

Показателем торговых связей городов был факт перевода из ростовских тяглецов в конце З0-х годов в гостиную сотню торгового человека Окундинка Яковлева сына Князева, который торговал хмелем¹⁵. Связь Ростова с Ярославлем осуществлялась как сухопутным, так и водным путем по судоходной в то время реке Которосли, вытекающей из Ростовского озера и впадающей в Волгу под Ярославлем. Летом 1620 г. из Ростова по Которосли направлялась царская свита во главе с Михаилом Романовым "к Макарию чюдотворцу Желтоводскому" под Нижний Новгород, где проходила знаменитая ярмарка¹⁶. В 1641 г. в августе месяце торговая артель из З-х ростовцев поехала закупать товар в Ярославль на 35 руб., которые она занимала у более состоятельного торговца¹⁷. Через г. Романов возможно из Твери или Углича проплывали в лодке 4 ростовца в 1649 г. в Ярославль¹⁸.

Если о торговых связях Ростова с Москвой и Ярославлем мы имеем лишь отрывочные данные, то о связях города с Вологдой у нас есть более подробные сведения из вологодской таможенной книги 1634/35 г. Эта книга сохранилась за полгода - с сентября по март, и в ней зафиксированы имена 34 ростовцев, которые сделали 37 явок. Один торговец Григорий Пятой сделал три явки, а другой Прокофий Парфенов - две явки. Возможно, что под собирательным названием "ростовцы" в книгу попадали и крестьяне Ростовского уезда, но в основном, как нам удалось установить, это были ростовские посадские тяглецы и беломестцы (при сопоставлении имен торговцев с данными писцовой книги 1624 г. и других источников). Прибывающие в Вологду ростовцы производили явку денег на покупку товаров, явку товаров на продажу, явку "порозжих" саней под извоз своих купленных товаров или под сдачу в наем под извоз чужих товаров, Всего зимой 1634/35 г. ростовцы явили более 1400 руб. денег, на 900 руб. различного товара, примерно на 50 санях, 164 "порозжих" саней со 100 извощиками. Ассортимент привозимых ростовцами на вологодский рынок товаров был "привязан" к спросу на Вологде. Больше всего в привозе было хмеля 18 кип (18 возов) на 360 руб. и пеньки 16 возов на 240 руб. Возами доставлялись лук и чеснок (5 возов), пшено (5 возов), горох (1 воз), сало-сырец (7 возов), а также щетина - 12 пуд, семена огурешные - 3 пуда, семени конопляного около 10 пуд, 3 воза лык и 1 воз "лавочной мелочи". Хмель, пеньку, щетину, сало у ростовцев покупали вологжане, которые готовили эти товары для Архангельской ярмарки.

В Вологде ростовцы покупали в отвоз в Ростов в основном соль (мехами) у старцев Кириллова и Соловецкого монастырей¹⁹. На Вологду ежедневно по зимнему санному пути из центральной России прибывали огромные товарные обозы с хмелем, пенькой, щетиной, хлебом, кожами, салом и т. д. Ростовцы, как и торговцы из других городов, объединялись в санные обозы до 30 саней, груженых и "порозжих" и на всем протяжении пути держались вместе. В Вологде они останавливались на Гостином дворе или на подворьях у посадских людей или на монастырских подворьях. О прочности ростовско-вологодских торговых связей говорит и тот факт, что ростовские торговцы иногда "выбирались" в Ростовe по царским указам на службу таможенными головами в Вологду, как это было в 1626 г., когда на эти должности были выбраны Микифор Шарапов и Петр Карепин. Целовальниками при них были выборные вологжане²⁰. Кстати, таможенной книгой 1634/35 г. упомянут брат Микифора Гаврила (беломестец) и Петр Корепин, которые являли в Вологде деньги на покупку товара. Некоторые торговые люди из Ростова добирались и севернее Вологды - до Тотьмы, Устюга Великого и Соли Вычегодской, а про одного торгового человека Павла Ермолаева в таможенной книге Устюга Великого сказано, что он "с летчинами" (сукнами), купленными для него в Архангельске Василием Грудциным - торговцем гостиной сотни, в марте 1651 г. "поехал из Устюга в Сибирь на 2 лошадех"²¹.

О связях ростовцев с городами северо-запада с Тихвинским посадом и Новгородом через Устюжну Железнопольскую можно узнать из таможенных книг Устюжны 20 - 40-х годов, где зафиксированы их явки "впроезд" - до 4 явок в год (в одной явке - до 12 лошадей), без указания на вид товара²². (Кроме проездов в 1637 г. ростовца Ив. Федорова, у которого на возах был лук и чеснок). Но по таможенным книгам Новгорода и Тихвинского посада устанавливается, что это были лен, воск, огуречные семена. Есть сведения, что на Тихвинском посаде ростовцы закупали уклад²³. В Устюжну "в привоз" ростовцы являли возами лук и чеснок²⁴. На Романове ростовцы покупали чеснок. Кстати, чеснок ростовцы покупали также в Калуге и в Рузе²⁵. Во всех этих городах местный чеснок пользовался широкой известностью и, возможно, ростовцы специализировались не только на продаже своего лука и чеснока, но на перепродаже популярных сортов чеснока из указанных городов.

В нашем распоряжении есть сведения об эпизодических поездках ростовцев в Тверь и на Чарондский посад (в Твери в 1619 г. они продавали пшеницу, а на Чаронде в 1632 г. - лук и чеснок)²⁶. В Ростовe иногда появлялись торговцы и из отдаленных местностей - в 1623 г. осташковец патриарший крестьянин Сергей Федоров торговал серебром²⁷. Можно предположить, что Ростов был связан торговыми контактами с ближайшими городами - Переяславлем Залесским, Угличем, а также с Костромой и Нижним Новгородом, но конкретных сведений об этом пока нами не найдено.

Во второй половине XVII в. торговые связи ростовцев значительно расширились, чему немало способствовала Соборная Ростовская ярмарка, проходившая ежегодно (по нашему предположению с середины XVII в.).

Таким образом, в первой половине XVII в. г. Ростов Великий в торговом отношении был связан с 15 городами России. Наиболее тесными торговые контакты были у него с Москвой, Ярославлем и Вологдой. Ростовцы опосредованно принимали участие и во внешней торговле (через Архангельск), а также в торговле с отдаленными районами - Сибирью.

1. РГАДА, ф. 1209, Поместный приказ, кн. 380, лл. 146 - 179.
2. Титов А.А Рукописи славянские и русские, принадлежащие А.А. Вахрамееву, вып. 4, Сергиев посад, 1897. С. 64.
3. Там же. С. 78.
4. РГАДА, ф. 396. Столбцы Оружейной палаты, № 48596, л. 1.
5. Там же, № 50576, л. 1.
6. Там же, ф. 1209, кн. 380, лл. 153 об. - 168 об.
7. Там же, лл. 40 об., 42, 46.
8. Там же, ф. 210. Разрядный приказ. Приказной стол, № 98, лл. 86, 110.
9. Титов А.А. Рукописи славянские и русские... Вып. 4. С. 69.
10. РГАДА, ф. 396, № 20, л. 1; № 83, л. 1; № 36235, л. 2.
11. Там же, № 2861, л. 1.
12. Там же, № 50556, л. 1.
13. Там же, ф. 137, Боярские и городовые книги, оп. 2, № 152, л. 2 об.
14. Там же, ф. 210. Приказной стол, № 98, л. 156.
15. Там же, ф. 396, № 50536, л. 12; ф. 1209, кн. 380, л. 31.
16. Титов А. А. Рукописи славянские и русские... Вып. 4. С. 66.
17. РГАДА, ф. 396, № 48609, л. 1.
18. Там же, ф. 137, г. Романов, кн. 2, л. 193.
19. Таможенные книги г. Вологды 1634 - 1655 г. Составитель Е.Б. Французова. Выл. 1 - 3. М., 1993.
20. РГАДА, ф. 137, г. Новгород.
21. Таможенные книги Московского государства XVII в. Т. II М., 1951. С. 175.
22. РГАДА, ф. 137, г. Устюг В., кн. 16а, кн. 41, кн. 16, а также см.: Сперанский А.А. Торговля Устюжны Железопольской в первой половине XVII в. // Русское государство в XVII в. М., 1961. С.
23. Сербина К.Н. Очерки из социально-экономической истории русского города. Тихвинский посад в ХVI - ХVII вв. М.-Л., 1951. С. 165, 240, 250; Варенцов В.А. Торговля и купечество Новгорода по данным тамoженных книг 1610/11 и 1613/14 гг. // Торговля и предпринимательство в России. М., 1994. С. 112.
24. РГАДА, ф. 137, г. Устюг В., кн. 41, лл. 20, 33, 35.
25. Там же, ф. 396, № 48597, л. 1.
26. Там же, ф. 231, Земский приказ. № 1210, л. 5; ф. 14. Приказные дела старых лет. 1632 г. № 72, л. 3 об.
27. Там же, ф. 396, № 9905, л. 170.

В отечественной историографии мало уделялось внимания церковным иерархам XVII в. Исключение представляет, пожалуй, только патриарх Никон, о котором существует большая литература. Исторический портрет патриарха, сложившийся под влиянием оценок С.М. Соловьева, Н.Ф. Каптерева, а также П.П. Смирнова, не соответствует уровню современных эмпирических знаний о нем¹. В советское время о церковных иерархах предпочитали не писать. В понятии вероисповедания, как подчеркивает Эрнст Питц, "теснейшим образом переплетены церковные, правовые, экономические, эстетические и религиозные цели"². Научная формула "вероисповедание" обозначает взаимосвязанные мотивы поведения самой различной целенаправленности³. Анализ документальных источников о церковных иерархах - представителях православного вероисповедания предполагает сочетание методологических и методических принципов для определения комплекса мотивов поведения их в реальной обстановке и разных сферах человеческой деятельности.

Митрополит Иона не был писателем, как патриарх Никон, оставивший обширное полемическое сочинение, написанное им в Воскресенском монастыре (Новый Иерусалим)⁴. Наделенный природной энергией, Иона оставил результаты своей деятельности в религиозной, церковной, вотчинно-хозяйственной сферах, церковной политике (взаимодействие с патриархом, правительством царя Алексея Михайловича, Освященным собором, управление Патриархией после ухода Никона с престола и т. д.), а также охранительной церковной идеологии (борьба с раскольниками). Он покровительствовал и развивал культовое искусство и церковное зодчество в Ростовe Великом. Эстетические цели, которыми руководствовался этот иерарх, его художественные вкусы - предмет исследования искусствоведов, но мотивы, побуждавшие его вести каменное строительство, украшать храмы, важны для его биографии и исторической оценки.

Ростовская кафедра, основанная в XI в., одна из древнейших; в конце XVI в. здесь учреждена была Митрополия. Ростовский и Ярославский митрополит в XVII в. (до 80-х гг.) занимал третье место на иерархической лестнице высших соборных властей после митрополитов Новгородского и Казанского. Предшественник Ионы Ростовский митрополит Варлаам поставил свою подпись-рукоприкладство на Соборном Уложении 1649 г. вторым, за патриархом Иосифом⁵. Будучи архимандритом Богоявленского Авраамиева монастыря. Иона возведен на Ростовскую Кафедру 15 августа 1652 г. патриархом Никоном. Оба происходили из социальных низов: Никон, 1605-го года рождения, сын нижегородского крестьянина из мордовской деревни; Иона, 1607-то - сын пономаря. Богоявленский монастырь занимал первое место среди ростовских степенных обителей и 16-е на иерархической лестнице церковных соборных властей.

О связях архимандрита Ионы с придворным просветительским кружком благовещенского протопопа Стефана Внифантьева⁶ (в него входил архимандрит московского Новоспасского монастыря Никон, он же митрополит Новгородский, а затем патриарх), документальных сведений не имеется. Вряд ли они существовали, поскольку Иона представлял традиционную монашескую культуру⁷. Однако отношения его с Никоном прослеживаются до избрания последнего патриархом⁸. Поэтому необходимо посмотреть на церковную и строительную деятельность Ионы с точки зрения политического курса патриарха Никона и его программы незавершенных церковных преобразований⁹.

Период кратковременного патриаршества Никона и начальный этап пребывания Ионы на Ростовской Кафедре - время формирования в обществе правосознания на основе Соборного Уложения 1649 г. В соответствии с его правовыми нормами, законоподчинение ставилось выше церковного послушания и монашеского обета. Закрывался таким образом путь для совершенствования законодательства и критики правящих феодальных верхов, недаром в его преамбуле говорится: "...чтобы то все Уложенье впредь было прочно и неподвижно"¹⁰. Патриарх Никон, обучавшийся богословию и греко-римскому праву под руководством ученого иеромонаха Епифания Славинецкого, осознавал в какой-то степени взрывоопасность политической ситуации в стране в постуложенный период¹¹. Внутриполитический курс патриарха определяет прежде всего его отношение к Уложению. Критический отзыв об Уложении в XVII в. квалифицировался как "великое государево дело", т. е. приравнивался к бунту против царя и государственного порядка.

По восшествии на Патриарший престол Никон стал открыто высказываться критически о правовом кодексе благодаря, конечно, личной поддержке царя Алексея Михайловича. Первое его выступление имело место на церковном соборе летом 1653 г., участником которого был протопоп Казанского собора Иоанн Неронов, сосланный Никоном в Спасo-Каменный монастырь¹². Неронов извещал из ссылки царя в челобитной (донос) на Никона и приложении к ней ("Роспись спорных речей протопопа Ивана Неронова с патриархом Никоном", ноябрь 1653 г.). Осознавая, что царь непременно покажет челобитную патриарху, он обращается прямо к последнему: "А ее ты укоряешь Новоуложенную книгу и посохом ее попираешь и называешь ее недоброю, а ты и руку приложил, когда ее строили, ее ты в те поры называл ее доброю. А как руку приложил для земного страха, так ныне ты на соборе дерзаешь, потому что государь тебе волю дал"¹³.

Смысл никоновской критики Уложения Неронов представляет в искаженном виде: обличает патриарха с позиции абсолютных религиозно-нравственных ценностей, на которых складывалось в средневековой книжности представление об общественном согласии, тогда как в жизненной практике действовало право феодала. По челобитью Неронова, моральный облик верховного пастыря не тверд, а его благонадежность сомнительна. Поскольку Уложением руководствуется правительство царя Алексея Михайловича, патриарх обязан признавать его законоположения.

Когда проходил земский собор 1648/49 г. архимандрит московского Новоспасского монастыря Никон поставил свою подпись под Уложенной книгой десятым после архимандрита Чудова монастыря Кирилла¹⁴. В то время он не имел никакого политического влияния в правительстве. "Я руку приложил (к Уложению. - В.Р.) поневоле", - отвел он обвинение царя в свой адрес во время соборного суда¹⁵. Из этого следует, что Никон довольно трезво соизмерял свои возможности с эмпирической оценкой политической ситуации, когда господствовал феодальный обычай сильных властью - бояр и дьяков - прибегать к насилию в классовых интересах для предотвращения каких-либо перемен к лучшему.

Иоанн Неронов не только не разделял смелый политический шаг патриарха, но даже считал его опасным для царя, государства и общественного спокойствия. В то время как Никон держался мнения, что на основе Соборного Уложения не может быть мира в государстве¹⁶. Даже после возвращения из ссылки и примирения с церковью Неронов (в монашестве старец Григорий) резко отрицательно относился к Никону, подчеркивая это в личной беседе с царем: "Смутил всею Рускою землею и твою царскую честь попрал и уже твоей власти не слышать, от него врага (Никона. - В.Р.) всем страх", 13 января 1657 г.¹⁷ Члены просветительского кружка, группировавшиеся вокруг Неронова, не разделяли внутриполитического курса на "искоренение" Уложения. Этим, вероятно, объясняется резкий разрыв Никона с кружком и коломенским епископом Павлом (ставленник патриарха на Кафедре).

В сложной церковно-политической ситуации важно определить отношение Ростовского митрополита Ионы к политическому курсу патриарха. В окружном послании Ионы от 15 августа 1652 г. в связи с его поставлен нем на Митрополию, во главу угла своей политической линии он ставит охранительную функцию в конфессиональной деятельности. Всех недовольных церковными порядками Иона называет "душевными разбойниками и прямо "раскольниками", хотя церковная реформа Никона еще не развернулась. Митрополитом перечислены признаки причастности к расколу: 1) критика Божественного Писания ("аще ...от Божественнаго Писания по учению кто учнет соперник быти"); 2) неповиновение церковным пастырям ("кто истиннаго пастыря и учителя архимадрита или игумена или попа или дьякона поносити учнет")¹⁸. Послание объявляет борьбу всем раскольникам с помощью "духовной палицы". По-видимому, такой путь указывал патриарх Никон иерархам, склонным прибегать к государственной силовой поддержке.

В 1990 г. мною опубликован комплекс сыскных дел о раскольниках, в том числе ростовские документы о сыске, проходившем под руководством митрополита Ионы¹⁹. Собственно из документов можно назвать непосредственно ростовскими две отписки митрополита Ионы царю Алексею Михайловичу с извещением о церковных "развратниках" портном мастере Силе Богданове с двумя работными людьми - огородниками Федором Голицыным и Алексеем Шалдовым. Как свидетельствуют источники, 13 января 1657 г. митрополит послал отписку патриарху Никону с извещением о пойманных. Ответа патриарха не последовало, но известно неодобрительное его отношение к судным духовным делам, проводимым светскими властями²⁰. Стало быть, патриарх не мог рекомендовать ростовскому митрополиту обратиться за поддержкой к правительству.

Расспросные речи Силы Богданова в Москве в Посольском приказе, выписи из его показаний в Ростовe, отписка самого митрополита свидетельствуют, что традиционные средства по "смирению" церковных "развратников" не помогли. В отписках патриарху Никону и царю Алексею Михайловичу Иона извещает со всей непосредственностью: "И взяв животворящий крест при всем народе многажды его Богдашку ко Кресту приводил, чтоб он поклонился и приложился и святою водою кропил. И он Богдашко ко Кресту не пощол и от святые воды пал на землю и Спасову Образу не поклонился ж и к Образу Пречистые Богородицы не пошел"²¹. Очевидно, других форм духовного (словесного) воздействия на паству Иона не знал. Он обращается за поддержкой к царю вопреки советам патриарха. После завершения сыскного дела над ростовцами в Посольском приказе и их ссылки. Иона не посылал известов на раскольников. Во всяком случае документов об этом не имеется. Свою энергию он направляет на церковное строительство в Ростове Великом, которым занимался много лет.

Итак, митрополит Иона оказался вполне законопослушным пастырем, действуя согласно Соборному Уложению.

В сложившейся обстановке Иона не мог поддерживать политического курса патриарха Никона на отмену Уложенной книги.

Источники раскрывают границы духовного горизонта Ионы, его приверженность традиционной культуре и древнерусской образованности.

После соборного осуждения патриарха Никона Иона не отошел от его церковных реформ, поддержанных правительством; но не разделял богословских и правовых воззрений опального патриарха.

И тем не менее митрополит Иона пошел дальше официальной черты в деле церковных преобразований: огромный запас энергии он израсходовал на строительство Православного Центра при Кафедре Ростовской Митрополии.

Служение Богу осознавалось этим иерархом как созидание рукотворной - зримой в камне и красках - Красоты человеческой.

1. Румянцева В.С. Патриарх Никон и Соборное Уложение 1649 г. // Реформы в России: ХVI - ХIX вв. Сб. научных трудов. М., 1992. С. 89 - 101.
2. Питц Эрнст. Исторические структуры. (К вопросу о так называемом кризисе методологических основ исторической науки) // Философия и методология истории. Сб. статей. Общая редакция и вст, статья И.С. Кона. М., 1977. С. 181.
3. Там же.
4. Мнение патриарха Никона об Уложении... // Записки Отделения русской и славянской археологии имп. Русского Археологического Общества. СПб., 1861. Т. 2. С. 517 и след.; его название "Возражение или разорение смиреннаго Никона Божию милостию патриарха, противо вопросов боярина Симеона Стрешнева, еже написа Газскому митрополиту Паисию Лигаридиусу и на ответи Паисеевы" (РГБ. Ф. 310. Собр. В. М. Ундольского, № 417).
5. Соборное Уложение 1649 г.: Текст. Комментарии. Л., 1987. С. 404.
6. О придворном кружке благовещенского протопопа Стефана см. библиографию в кн.: Румянцева В.С. Народное антицерковное движение в России в XVII в. М., 1986. С. 54 - 65.
7. О традиционной монашеской культуре, сложившейся под воздействием аскетического идеала и ее кризисе в XVII в. см.: Федотов Г.П. Святые Древней Руси. Предисл. Д.С. Лихачева и А.В. Меня. М., 1990.
8. Вопрос нуждается в специальном изучении.
9. О незавершенности церковных преобразований Никона (свидетельствуют источники и прежде всего его сочинение (см. сн. 4). Вопрос в исторической литературе еще не рассматривался.
10. Соборное Уложение 1649 г.: Текст. Комментарии. С. 18.
11. Вопрос нуждается в специальной разработке; см.: Румянцева В.С. Собрание Греко-Римского права И. Левенклава в России XVII - ХIХ вв. // XVIII Международный конгресс византинистов: Резюме сообщений. М., 1991. Т. II. С. 970 - 971.
12. Причиной ссылки было выступление Неронова против соборного решения о муромском протопопе Логине: Никон проявил жесткость по отношению и к Логину и Неронову как членам кружка Стефана Внифантьева, выступивших против его конфронтации с боярством. Протопоп Стефан не прерывал дружеских отношений с Никоном, но ему пришлось оставить должность царского духовника и принять монашество с именем Савватия; он умер в ноябре 1656 г. (Письма русских государей и других особ царского семейства, изданные Археографическою комиссиею. М., 1848. Т. I. С. 305).
13. Материалы для истории раскола за первое время его существования. М., 1875. Т. I. С. 48. Протопоп Аввакум, как и Неронов, представлял Никона нарушителем тишины, ниспровергателем государственного порядка, хотя сам он действовал также как Никон, обличая гордых и сильных. (Памятники истории старообрядчества XVII в. Кн. 1. Вып. 1 // Русская историческая библиотека. Л., 1927. Т. 39. Стб. 729).
14. Соборное Уложение 1649 г.: Текст. Комментарии. С. 404.
15. Гиббенет Н. А. Историческое исследование дела патриарха Никона. СПб., 1884. Часть 2. С. 1014.
16. Записки Отделения русской и славянской археологии имп. Русского Археологического общества. Т. 2. С. 517.
17. Материалы для истории раскола за первое время его существования. Т. 1. С. 158.
18. Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссиею. СПб., 1842. Т. 4. С. 174-175.
19. Документы Разрядного, Посольского, Новгородского и Тайного приказов о раскольниках в городах России. 1654-1684 гг. М., 1990. С. 29 - 58.
20. Этой же точки зрения придерживался Е. В. Барсов, опубликовавший частично ростовское дело. (Барсов Е. В. Новые материалы для истории старообрядства ХVII-ХVIII вв. М., 1890. Предисловие).
21. Документы Разрядного, Посольского, Новгородского и Тайного приказов о раскольниках в городах России. 1654-Г684 гг. С. 30, 50.

Монастырские вкладные книги, несмотря на их широкое использование в работах по социально-экономической истории и культуре России ХVI - ХVII вв., до сих пор остаются источниковедчески малоизученными. В частности, требуют уточнения вопросы происхождения и эволюции этих источников, их вытеcнения другими документами, полноты и достоверности содержащихся во вкладных книгах сведений.

Вкладные книги переславских Троице-Данилова и Никитского монастырей, хранящиеся в архиве СПФ ИРИ РАН (кол. 115, № 44, 46), очень редко привлекают внимание исследователей. К ним обращались лишь местные историки конца XIX - начала XX в.¹ Вкладная книга Данилова монастыря (далее ДВК), согласно заглавию рукописи, была заведена при архимандрите Корнилии, управлявшем монастырем в 1642 - 1650 гг.² Действующей оставалась до 1750 г., затем дважды дополнялась в конце XVIII в. и в 1825 -1835 гг.³ Из заголовка Никитской вкладной книги (далее НВК) следует, что начали ее в 1664/65 г.; фиксация поступлений в ней продолжалась до 1757 г. (дата последнего записанного вклада)⁴. Появление вкладных книг в середине XVII в. обычно связывают со стремлением монастырских властей восстановить и закрепить права на свою собственность после Смуты, увековечить имена старых знатных вкладчиков, чье покровительство делало честь обители, а также желанием братии наладить учет новых поступлений и упорядочить сведения о предшествующих в соответствии с Уложением 1649 г. Но, очевидно, существовали и другие причины.

ДВК состоит лишь из записей вкладов ХVI - ХIХ вв., внесенных в основном в хронологической последовательности, которая нарушалась при попытках систематизировать часть вкладов по родам. Из царских вкладов выделены лишь пожалования Ивана Грозного и Михаила Федоровича. Строгого формуляра вкладной записи составители не придерживались. Как правило, указывались дата, имя вкладчика, иногда имя того, по ком дается вклад, его назначение и, реже, использование. Формуляр не был устойчивым даже при фиксации вкладов одного лица (напр., перечень пожалований Ивана IV). В основе первых записей ДВК - актовый материал и, возможно, монастырские описи, воспоминания старцев. Самые ранние сведения о пожертвованиях в монастырь связаны в ДВК с именем Ивана Грозного, крестника Даниила Переславского, хотя известно, что Троице-Данилова обитель была основана при покровительстве великого князя Василия III. Его жалованные грамоты на монастырские вотчины были известны в XVII в. (одна из них хранилась "без печати, ветха, поизодралась")⁵. В середине XVI в. ученик основателя монастыря, царский духовник Андрей (затем митрополит Афанасий) написал житие Даниила, где подробно рассказал о благотворительности Василия Ивановича в пользу обители⁶. Но составители ДВК почему-то не воспользовались данными материалами. Возможно, в момент создания ДВК эти источники были им недоступны по каким-то причинам. Или монастырские власти вовсе не преследовали цель внесения поляной информации о всех ранее поступивших вкладах.

В перечень "дач" Ивана IV записаны без соблюдения хронологической последовательности все земельные вклады царя, известные по другим источникам, а также ряд льгот, данных им монастырю (л. 1-3). Но в книге не упоминается о пожаловании царем на "братский и церковный обиход руги", отсутствуют и некоторые представленные Грозным льготы, очевидно, потерявшие в середине XVII в. свое значение⁷. В ДВК не внесено имя царя Федора Ивановича, давшего в 1584 г. тарханную и несудимую грамоту⁸. И жалованная грамота Михаила Федоровича на монастырские вотчины не попала в ДВК⁹, но в ней есть сведения о тархачной грамоте на с. Усолье, о вкладах деньгами и предметами ризничного обихода (л. 3 - 3 об.). Сопоставление текстов сохранившихся грамот Михаила Федоровича Данилову монастырю с записями вкладов Ивана IV показывает, что первые использовались составителями ДВК при восстановлении некоторых поступлений Ивана Грозного. Нет в ДВК и имени царя Алексея Михайловича¹⁰. Сведения о пожалованиях царей Ивана и Петра Алексеевичей, царицы Натальи Кирилловны помещены в ДВК между записями о вкладах рядовых благотворителей (л. 11 об. - 12). В книгу внесены полученные от них ризы, стихарь, золоченая сень и т. п., но нет данных о грамотах царей Федора, Ивана и Петра Алексеевичей¹¹.

Большая часть земельных поступлений от переславских вотчинников XVI в., перечисленных в ДВК вслед за царскими вкладами, подтверждается другими сохранившимися документами (актами, описями, настольной книгой). Они дополняют и уточняют данные вкладной книги. Очевидно, что в основе этих записей ДВК - актовый материал, не всегда добросовестно переписанный составителями в книгу (описки в датах, именах, размерах вотчин и т. д.). О передаче двух вотчин в начале 80-х годов XVI в. известно только из ДВК (л. 7). ДВК упоминает лишь о трех неземельных пожертвованиях этого времени - серебряном подсвечнике от Д.И. Годунова, денежных вкладах Басмановых и Я. Корсакова (л. 10). Сведения о последних были извлечены из купчей на село, приобретенное на эти средства¹². В то же время в книгу не попала информация о некоторых вкладах, имеющаяся в иных источниках (напр. пожалование денег кн. Дмитрием Углическим, - факт известен из купчей на село и из жития Даниила¹³). Вероятно, в Смуту пострадала не только хозяйственная документация Троице-Данилова монастыря, но и ризничные предметы, книгохранительница. Сведения о вкладных вещах XVI в. в позднейших описях полностью отсутствуют. На существование других "доброхотных дателей" у обители в XVI столетии указывают имена в даниловских синодиках¹⁴.

Наиболее тщательно записаны в ДВК данные о вкладах за вторую и третью четверти XVII в. Зафиксированы даже очень мелкие пожертвования, вплоть до сумм в алтынах, описаны самые незначительные вклады. Но в тоже время не упоминаются, например, некоторые царские "дачи", достaточно крупное поступление от Григория Неронова и др.¹⁵ Из немногочисленных вкладов конца XVII - начала XVIII в. большой подробностью отличаются сведения о пожертвованиях в монастырь крупнейшего благотворителя обители в это время князя И.П. Борятинского (лл. 66 - 84). В книге расписано, куда конкретно пошли вложенные князем деньги, что на них построено, отремонтировано, куплено, указана цена покупок и стоимость работ. Подсчитана общая сумма поступлений от И.П. Борятинского (более 20 тысяч рублей), которую он собственноручно заверил (л. 86). Информация о благотворительности князя содержится также в хозяйственных документах монастырского архива¹⁶, на белокаменных храмозданных плитах строений, возведенных на его средства¹⁷. На хранящихся в Переславском музее евангелии в серебряном окладе, серебряном потире и митре имеются надписи о вложении этих вещей в Данилов монастырь И.П. Борятинским¹⁸.

Незначительное число вкладных культовых предметов и богослужебных книг дошло в обители до начала ХХ в.¹⁹ И только единицы из них оказались затем в музее. Еще А.И. Свирелин не обнаружил в монастыре ни одного царского вклада предметами церковного обихода из указанных в ДВК. Судьба их уже тогда была неизвестна²⁰. Даниловские описи ризницы, церковной утвари, монастырской казны конца ХVII - ХVIII вв. не называют имен вкладчиков²¹. ДВК уже сама служила источником при составлении "настольной книги" обители 1703 г. и "описи вещей, зданий и утвари 1753 г."²². Поэтому лишь в отдельных случаях сведения ДВК о поступлениях подобного характера можно подтвердить или дополнить данными, содержащимися во вкладных надписях на сохранившихся культовых вещах и книгах. Некоторые из них, а также записи в даниловских синодиках свидетельствуют о том, что далеко не все вклады вносились в ДВК в конце ХVII -первой половине XVIII вв., фиксация пожертвований в это время, очевидно, уже не была обязательной. Аналогичная ситуация прослеживается и в переславском Федоровском монастыре²³. Регистрация поступлений в ДBК прекращается в Троице-Даниловой обители в середине XVIII в.

Никитская вкладная книга также состоит лишь из записей поступлений в монастырь в XVI - первой половине XVIII вв. Только вклады представителей царской фамилии за XVI - XVII вв. выделены в ней в отдельную группу. При занесении в ДBК данных о других вкладах (как предшествующих созданию книги, так и текущих) составители не придерживались строго определенного принципа систематизации. Они располагали сведения то в соответствии с социальной принадлежностью вкладчиков по хронологии, то по родам. Устойчивого формуляра для вкладной записи в НBК также нет. Сведения о поступлениях XVI - начала XVII вв. включали неполную дату, имя вкладчика, описание вклада (порой очень краткое). B записях о более поздних пожертвованиях часто указывали и имя того, по ком давался вклад, стоимость и цель (в большинстве случаев это поминание).

Источниками ранних записей НВК, очевидно, стали отдельные литературные памятники и эпиграфический материал. Данные о поступлениях первой половины XVII в. могли быть также извлечены из традиционно используемых в этих целях монастырских документов - актов, описей, приходных книг, синодиков.

Также как и ДВК, никитская вкладная книга открывается перечнем пожалований Ивана IV. В ней тоже отсутствует имя великого князя Василия III, хотя известно, что он построил в монастыре первую каменную церковь²⁴. Пожертвования Ивана Грозного объединены в одной записи, без разбивки на отдельные "дачи" (л. 1-1 об.). Перечислены постройки, воздвигнутые царем в обители, его земельные пожалования, описаны вклады культовыми предметами. Стиль записи далек от языка официальных документов, в ней содержатся любопытные подробности благотворительности царской семьи в пользу монастыря. B основе описания царских вкладов, видимо, немногочисленные, уцелевшие после Смуты, источники XVI в.: "Сказание о царском хождении по святым обителям и о его царских чадах и о чудотворной воде от кладезя святого Никиты и о распространении монастыря его", "Сказание о совершении церкви большия Христова мученника Никиты", вошедшие в состав "Жития Никиты Переславского"²⁵; летописные известия о приездах Ивана IV в обитель²⁶, храмозданные надписи²⁷. B то же время НBК не упоминает о вкладе, который должен был бы сделать царь при присылке сюда списка "опальных" (факт известен из никитского синодика начала XVII в.²⁸).

Лишь одно поступление XVI в. (кроме царских вкладов) зафиксировано в НВК: Я.М. Годунов передал в монастырь свою вотчину в Углическом уезде (л. 8), принадлежность которой Никитской обители подтверждается позднейшими документами²⁹. Наверняка, монастырь, пользовавшийся покровительством Ивана Грозного, имел во второй половине XVI в. и других крупных вкладчиков. Немало известных имен этого времени содержится в никитском синодике, но ни одно из них не попало в НВК³⁰. Может быть, память о пожертвованиях современников Ивана IV была безвозвратно утеряна, а их имена сохранялись в синодике, уцелевшем во время Смуты.

Не все царские вклады XVII в. указаны в НВК. Из "дач" Михаила Федоровича записаны денежные и культовыми предметами (л. 3-3 об.), но нет сведений о даровании им монастырю "дворового места" в Москве³¹. НBК не упоминает о "денежной руге" Алексея Михайловича и пожаловании "дворового места" в Переславле царями Иваном и Петром Алексеевичами³².

Перечень поступлений от других вкладчиков за первую треть XVII в., очевидно, также далеко не полный. Лишь десять вкладов, относящихся к этому времени, включены в книгу (в последующие 25 лет их зафиксировано 125). Хотя не исключено, что количество данных о пожертвованиях, внесенных в НВК, было близко к действительности: запустевший монастырь мог не иметь в эти годы большого числа благотворителей. Или после Смуты в обители не вели строгого учета вкладов, и в то же время исправно заносили имена в синодики.

Наибольшее количество вкладов, записанных в НВК, падает на середину XVII в. В это время делаются целевые вложения на каменное строительство, которое ведется в монастыре. Чаще других в НВК, встречается фамилия Милославских, чьи представители давали в обитель самые разнообразные вклады (л. 9 - 10 об., 11 об., 16 об, и др.). Часть из них подтверждается данными эпиграфики и монастырскими описями. Многие же сведения НВК о денежных поступлениях, пожертвованиях скотом, зерном, предметами бытового назначения сейчас сложно проверить в связи с плохой сохранностью никитского архива за XVII в. и слабой изученностью уцелевшей его части.

Согласно НВК, поток вкладов в Никитский монастырь значительно сократился в 80-е годы XVII в. За это десятилетие их записано 14, за последующее еще меньше - 7. Число записей в НВК продолжало уменьшаться в начале XVIII в., и только после поставления никитского игумена в архимандриты несколько выросло, а затем опять упало. Последняя запись в НВК относится к 1757 г. (л. 77). Маловероятно, чтобы количество поступлений столь резко сократилось в момент интенсивного строительства в обители в последней четверти XVII в. Данные монастырских описей и синодиков, хотя и немногочисленные, о некоторых, не вошедших в ДВК пожертвованиях (царские вклады, передача дворов, крестьянской семьи, культовых предметов) все же позволяют говорить о выборочном характере записей во вкладную книгу в конце XVII - первой половине XVIII в.

Сопоставление даже отдельных сведений из переславских вкладных книг с другими источниками (грамотами, описями, агиографическими памятниками, эпиграфическим материалом и т. д.) показывает, что фиксация вкладов в них не отличалась системностью и полнотой. Выборочно вносились вклады, данные в монастыри до появления вкладных книг, и пожертвования, поступавшие в последней четверти XVII в. и позднее. Пропуски и ошибки в записях ранних вкладов обычно объясняют плохой сохранностью монастырских архивов. Но многие даниловские грамоты XVI - первой половины XVII в. дошли до нашего времени в подлинниках или списках, зафиксированы они и в монастырских описях. И тем не менее, некоторые из этих источников не были использованы составителями ДВК. За пределами их внимания осталось также и житие Даниила Переславского. Непонятно также отсутствие имени великого князя Василия III в ДВК и НВК, хотя его роль в истории обеих обителей должна была быть известна инокам XVII в. прежде всего из агиографических произведений XVI в., и грамот, а также по устным преданиям. Можно лишь предположить, что часть материалов монастырского архива по каким-то причинам была недоступна братии в середине XVII в., либо на какое-то время затерялась. Вполне вероятно, что монастырские власти уже не считали внесение всех без исключения вкладов, сделанных до начала составления данной вкладной книги лет строго обязательным особенно тех, которые потеряли свое значение). Хотя вряд ли это предположение можно отнести к пожалованиям Василия III. Трудно объяснить утратами документов пропуски в записях вкладчиков последней четверти ХVII - ХVIII в.³³

Очевидно, первоначально учет пожертвований дублировался в различных монастырских книгах. На некоторые из них есть ссылки в НВК: "тетради строения", "приходные книги (л. 50 об., 53 об.). С конца XVII в. часть поступлений уже стали фиксировать преимущественно в хозяйственных документах. К середине XVIII в. вкладные книги почти вышли из употребления. Известно, что в Никитском монастыре в 1758 г. велась "книга записная подаваемым в святые церкви от вкладчиков всякого звания вкладным вещам"³⁴. В Даниловском монастыре денежные поступления фиксировались в "зборной книге" (ПЗИХМ, № 4250). Существовали в это время и книги целевого назначения, такие как, например, "приемным и расходным деньгам на строение в оном монастыре самонужнейших ветхостей"³⁵. Подробные сведения о вкладах культовыми предметами содержат никитские описи XVIII в.³⁶ В итоге данные о вкладах, вероятно, сосредоточились в "приходно-расходных книгах и церковных и хозяйственных описях", как было указано в ДВК (л. 131). Иногда это правило нарушали. По личному распоряжению архимандрита, при стремлении братии увековечить крупное пожертвование, вкладную книгу могли извлечь из книгохранилища, где она теперь хранилась³⁷.

Принято считать, что основное назначение вкладных книг - хронологическая фиксация поступавших в монастырь вкладов вотчинами, деньгами, иконами, утварью, тканями, скотом и т. п. Отмечается, что вкладные книги служили прославленнию благотворительности в пользу монастырей. Их ставят и ряд источников, раскрывающих систему поминаний в православной церкви и относят к юридическим документам, содержащим информацию о монастырской собственности³⁸. Но кроме того, вкладная книга, как одна из составляющих православного христианского культа имела и второй, сакральный смысл. Вносимые в нее "доброхотные даяния" на поминовение, пострижение, погребение и т. п. символизировали "милостыню Христу"³⁹. Запись имени "христолюбца" во вкладную книгу могла способствовать облегчению его участи на Страшном Суде. Конкретные хозяйственные сведения в самом вкладе в этом случае становились второстепенными ("денарий кесаря" и "лепта вдовицы" имеют для Господа одинаковую цену). Преобладание в тексте вкладной книги ее "юридической" или, наоборот, "духовной" сущности могло зависеть от требований, предъявляемых временем.

В конце 40-х годов XVII в. по инициативе ревнителей древнего благочестия из окружения царя Алексея Михайловича были предприняты попытки восстановления всей традиционной инфраструктуры церковной жизни, возврата к издревле установленному порядку, что подразумевало и возвращение в обиход старых форм монастырской документации. Многие из этих идей нашли отражение в решениях церковных соборов середины столетия⁴⁰. В это время в монастырской и церковной практике вновь широкое применение получили синодики и, очевидно, вкладные книги.

Как известно, "древние устои" православия реанимировать не удалось. В конце XVII - начале XVIII в. начинает меняться порядок русской жизни, происходит рационализация мышления. Люди, становясь более практичными, волей или неволей пытаются отказываться от сакрализации своего сознания. И теперь вклад - скорее не "милостыня Христу", не акт покаяния, а дело материальной помощи конкретному монастырю⁴¹. Раньше вкладчики становились членами объединенного духовного братства милостников божьих, теперь они - члены духовного братства данной обители. Сведения о вкладах в этой ситуации более уместны в хозяйственные книгах, куда они сначала вносились параллельно с вкладными книгами. К середине XVIII в. вкладные книги во многих монастырях окончательно уходят из повседневного употребления. Имя вкладчика теряет свой смысл. Описи порою безлики, а в приходных книгах часто лишь резюмируется: "собрано от доброхотных дателей".

Этому способствовали перемены внутри самой церкви. В 1767 г. Чин православия был выведен из Постной Триоди, а обер-прокурор Синода И.И. Мелиссино в своем проекте реформы церковной жизни предлагал "совершенно отменить обычай поминовения усопших"⁴². Вкладные книги оказались В монастырских книгохранительницах вместе с богослужебной литературой и синодиками, что подчеркивает их преимущественно "духовный" характер. Местом же хранения хозяйственной документации была казначейская изба.

1. Свирелин А.И. Описание переславского Никитского монастыря в прежнее и нынешнее время. М., 1905; Свирелин А.И. Переславский Троицкий Данилов монастырь, Владимир, 1905; Добронравов В.Г. История Троицкого Данилова монастыря в г. Переславле-Залесском. СПб., 1908. Сведения о вкладных книгах переславских монастырей приводятся в издании В.В. Касаткина "Монастыри, соборы, и приходские церкви Владимирской епархии, построенные до начала XIX столетия, Ч. 1. Монастыри. Владимир, 1906. С. 75 -76; 292.
2. Свирелин А.И. Переславский Троицкий Данилов монастырь... С. 60.
3. Троице-Данилов монастырь был основан иноком Даниилом в 1508 г. при поддержке великого князя Василия III. Вскоре стал одним из крупнейших в Переславском уезде. Серьезно пострадал в Смутное время. Заново отстроен в камне во второй половине XVII в. на средства бояр Борятинских. Упразднен в 1923 г. Возобновлен в 1995 г. Знаменит Троицким собором 1530 г. с фресками артели Гурия Никитина 1670-х гг. Вкладная книга монастыря представляет собой рукопись форматом в 1°, на 183 листах, заполнено 112, пагинация XIX в. Филигрань-шут с пятью бубенцами и литерами РR, близкий знак по альбому Гераклитова 1963 г. датируется 1642, 1643 гг. (№№ 1177, 1178). Текст выполнен полууставом и скорописью различных почерков, в заголовке использована киноварная вязь.
4. Никитский монастырь - древнейший в Переславле. Предположительно основан в XII в. в честь великомученника Никиты. Стал известен благодаря местному святому Никите Переславскому. В XVI в. пользовался покровительством Ивана IV. Был полуразрушен в Смуту. Восстановлен в середине XVII в. Упразднен в 1923 г. Возобновлен в 1994 г. Вкладная книга представляет собой рукопись форматом в 1°, на 77 листах, заполнены все. Филигрань-якорь, по альбому Диановой датируется 1652 г., (№598), а также шут с пятью бубенцами, аналогий найти де удалось. Большая часть текста выполнена полууставом различных почерков, ряд записей, приписки и вставки - скорописью. На первом листе - киноварная вязь в заглавии рукописи и заставка в старопечатном стиле. В начале вкладных записей применяются инициалы и киноварные буквы.
5. Добронравов В.Г. История Троицкого Данилова монастыря... С. 13-15; Грамота великаго князя Василия Ивановича игумену Даниилу о пожаловании в монастырь сельца старого Будовскога. 1526. // Там же. С. 16 - 17.
6. Житие преподобнаго Даниила, переяславского чудотворца / Изд; С. И. Смирнова. М. 1908. С. 23, 41, 44.
7. См., напр., [Грамота великого князя Иоанна Васильевича о невзимании с монастырских сел, деревень и слобод всяких податей. 1546 г.]; [Грамота царя Иоанна Васильевича переславским городовым приказчикам o невзимании с вотчин Данилова монастыря ямских денег. 1547 г.] // Добронравов В.Г. История Троицкого Данилова монастыря... Прилож. С. 23 - 25.
8. [Грамота царя Феодора Иоанновича архимандриту Сергию тарханная и несудимая. 1584г.] //Добронравов В.Г. История Троицкого Данилова монастыря... Прилож. С. 36 - 40.
9. [Подтвердительная грамота царя Михаила Федоровича на прежде пожалованные Данилову монастырю вотчины. 1623 г.] // Добрoнравов В.Г. История Троицкого Данилова монастыря... Прилож. С. 42 - 46.
10. См., напр., [Грамота царя Алексея Михайловича архимандриту Никите о невзимании торговых пошлин с 50 возов монастырских. 1661 г.] [Грамота царя Алексея Михайловича архимандриту Корнилию об утверждении за монастырем слободки Луговой по прежнему владению. 1650 г.] //- Добронравов В.Г. История Троицкого Данилова монастыря... Прилож. С. 55 - 60.
11. См., напр., [Жалованная грамота царей Иоанна и Петра Алексеевичей на Порецкую водяную мельницу в Ростовском уезде. 1682 г.]; [Грамота царя Феодора Алексеевича архимандриту Варфоломею об утверждении в монастырском владении всех прежде жалованных и приобретенных монастырем вотчин. 1681 г] // Добронравов В.Г. История Троицкого Данилова монастыря... Прилож. С. 71 - 78.
12. Добронравов В.Г. История Троицкого Данилова монастыря... С. 27 - 28.
13. [Купчая игумена Даниила на сельцо Будовское старое. 1525 г.] // Добронравов В.Г. История Троицкого Данилова монастыря... Прилож. С. 87- 88; Житие преподобного Даниила... С. 43.
14. См., напр., Синодики переславского Троице-Данилова монастыря ПЗИХМ, № 4288, 4185.
15. РФ ГАЯО. Ф. 329. Оп. 1. № 69.
16. См., напр., Добронравов В.Г. История Троицкого Данилова монастыря... С. 60 - 73, РФ ГАЯО. Ф. 329. Оп. 1. № 58, 69.
17. Свирелин А.И. Переславский Троицкий Данилов монастырь... С. 17 - 20.
18. Там же. С. 22, 24, 26; ПЗИХМ, № 1207, 1225, 1239.
19. Свирелин А.И. Переславский Троицкий Данилов монастырь... С. 22 - 27.
20. Там же. С. 27.
21. См., напр., [Описная книга Данилова монастыря 1671 - 1673 гг.];. [Росписная тетрадь церковной утвари, ризницы и книг 1675 г.] //Добронравов В.Г. История Троицкого Данилова монастыря... Прилож. С. 107 - 112; 113 - 114; Опись имущества Троице-Данилова монастыря. 1732 г. ПЗИХМ, № 4251.
22. РФ ГАЯО. Ф. 329. Оп. 1. № 44. Л. 5.
23. Левицкая Н.В. Вкладная книга Переславль-Залесского Федеровского монастыря // История и культура Ростовской земли. 1993. Ростов, 1994. С. 126 - 127.
24. Житие Никиты Переславского. ПЗИХМ. № 4205. Л. 66 об.
25. Там же. Л. 66 - 68, 76 - 89.
26. См., напр., ПСРЛ. Т. XIII. ч. 2. С. 383.
27. Тихонравов К.Н. Надписи на соборной церкви Никитского монастыря // Владимирский сборник. М., 1857. С. 94; Смирнов М. И. Краткая сводка историкo-эпиграфических материалов Переславля-Залесского // Труды ПЗИХМ. 1929. Выл. 10. С. 76 - 78.
28. Синодик переславского Никитского монастыря ХVII в. ПЗИХМ. № 4206. Л. 9 - 15.
29. СПФ ИРИ РАН. Колл.115. № 47.
30. Синодик переславского Никитского монастыря XVII в. ПЗИХМ. № 4206.
31. РФ ГАЯО. ф. 328. Оп. 1. № 2. Л. 582.
32. Свирелин А.И. Описание переславского Никитского монастыря,., С. 60; РФ ГАЯО. Ф. 328. Оп. 1. № 102. Л. 82.
33. Павлов-Сильванскии В.Б. Источники по социально-экономической истории России ХVI - ХVIII вв. из архива Московского Новодевичьего монастыря. М., 1985. С. 22.
34. РФ ГАЯО. Ф. 328. Оп. 1. № 102. Л. 100.
35. Там же.
36. См., напр., РФ ГАЯО. № 328. Оп. 1. № 132.
37. Там же. Л. 80.
38. См., напр., Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 30 - 31; Клитина Е.Н. Вкладные книги Троице-Сергеева монастыря // ТОДРЛ. 1971. Т. 24. C. 292.
39. Никольский Н. Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство. Т. 1. Выл. 1. СПб., 1897. С. 140.
40. Материалы для истории раскола за первое время его существования // Под ред. Н.Н. Субботина. Т. 2. М., 1876. С. 45 - 412.
41. Успенский Л.А. Богословие иконы православной церкви. М., 1989. С. 362.

Прежде чем перейти к теме доклада, необходимо напомнить, что же такое Рыбная Слобода? Как говорил один из исследователей края К.Д. Головщиков: "Это простолюдин, зачатый рыбным промыслом, вскормленный богатством вод Волги и Шексны, осчастливленный впоследствии личной службой двору московских князей и царей, вызванный Петром на служении промышленности и заслуживший наконец имя города, дарованного ему Великой Екатериной"¹. Более точное и более краткое описание истории края вряд ли существует. Всего лишь в одном предложении история нескольких веков.

Несмотря на то, что официальный статус города Рыбная Слобода получила при Екатерине II, всем исследователям совершенно очевидно, что таковою она стала значительно раньше. Об этом свидетельствуют торгово-промысловая деятельность Рыбной Слободы, занятия населения, социальный состав, существование таких атрибутов городской жизни, как подворное налогообложение, существование категории населения - посадские, своеобразная система самоуправления.

Дворцовые земли хотя и управлялись отдельно, тем не менее они участвовали в общих государственных повинностях наравне с другими землями, только по особому расчету.

В отличие от черных земель дворцовые земли были призваны обеспечивать двор всем необходимым. Для нужд двора работали целые слободы кожевников, портных, оловянишников, кузнецов и многих других. Были и слободы, обеспечивавшие царский двор продуктами питания, поэтому за исключением общих налогов они платили оброк.

Большая часть дворцовых волостей платила рыбой и икрой. Не исключение и Рыбная Слобода. В первой половине XVIII века рыбный оброк составлял, как записано "В счетной памяти об уплате рыбного оброка" "...свежие красные рыбы по окладу по 30 осетров с третью, по 8 стерлядей больших, по 18 стерлядей средних, по 32 стерляди меньших, по 11 белых рыбиц"². В общей сложности каждый рыбный ловец должен был сдать 99 рыб. В течение года "с вешнего льду до осеннего льду", как записано в писцовой книге, все ловцы участвовали в ловле рыбы, причем писцовая книга позволяет с максимальной точностью определить места рыбных ловель, так как в ней указано расстояние от Рыбной Слободы до них, перечислены десятки речек, вблизи которых они располагались. Зная количество рыбных ловцов в слободе, можно вычислить, что рыбные ловцы поставляли на царский стол около 5 тыс. рыб. Оброк поставлялся дважды в год - на 1 августа, на 1 марта. Зимнюю часть "государевой отколотой рыбы" хранили в леднике, в "анбаре", о чем сообщает нам писцовая книга. Несмотря на то, что оброк был невелик, тем не менее часто случались недопоставки. Причины этого были самые разные, в т. ч. и жесткая регламентация видов и количества рыбы. Так, нам известно, что за 1654, 1655 велено "донять оброчные рыбы: 6 осетров без полутрети и малая чети осетра, 11 стерлядей больших, 16 середних, 43 меньших"³. По необходимости можно было доставлять рыбу других видов: за 17 осетров без чети можно заплатить 118 белыми рыбицами, по 7 белых рыбиц за осетра, а за 11 осетров белугою 5 рыб. Эти данные позволяют заключить, какая рыба была наиболее употребляемой, а какая наиболее ценной.

На наш взгляд, наиболее употребляемой была стерлядь, а наиболее ценной, по всей видимости, белуга, не включенная в список оброчных рыб.

Поскольку запросы двора в рыбе постоянно увеличивались, в 1679 году вышел царский указ на преимущественное право ловли красной рыбы по Волге, Шексне, Мoлoге рыбнослободским ловцам. Возрос и рыбный оброк "сверх прежнего оброку наложено - уловные рыбы 9 белых рыбиц с четью, да по 2 стерляди больших, и по 7 стерлядей середних, по 18 меньших"⁴. Таким образом, рыбный оброк стал составлять: 30 осетров, 20 белорыбиц, 85 стерлядей (10 больших, 35 середних, 50 меньших). "А только у них улов будет и сверху окладу белуги и осетры, и белые рыбицы, и стерляди, и им тое рыбу по тому же прислать на государев обиход на Кормовой Дворец, а за тое рыбу из государевой казны давать деньгами по указной цене"⁵. В начале XVIII века рыбный оброк был снят, в каком году это сделано, пока не известно.

Так же, как и по всей России, самой обременительной податью был сбор на содержание войска и на военные потребности - стрелецкие деньги. Сначала он взимался натурой, но потом стал переходить в денежный и увеличиваться. Менее всего стрелецкого хлеба собирали с дворцовых сел. Если в Вятке стрелецкие деньги от общего числа налога составляли 79%, то в Рыбной 15%. В 1631 г. собиралось 36 четой с осьминою (это в натуральном исчислении), а деньгами 72 руб. 17 алтын с деньгою.

Во второй половине XVII века произошло повышение стрелецкого сбора. Стрелецких денег собиралось уже 87 четвертей с осьминою, а деньгами 175 руб. В 1672 г. он установился окончательно, а с 1679 г. стал уменьшаться и, как сообщает писцовая книга, "с тяглецов убыло стрелецкого хлеба на 51 четь с осьминою без малого четверика ржи, овса тож, а деньгами убудет 102 руб. 16 алтын 1 деньга"⁶.

Постоянное передвижение воевод с их канцелярией, разных гонцов и посланников, разных людей и пр. сделали ямскую повинность одною из важнейших и вместе с тем наиболее тяжелой. Как и от стрелецкого сбора, никто от обязательного выполнения ее не был освобожден. На протяжении всего XVII столетия ямских денег с Рыбной Слободы собиралось 2 руб. 4 алтына 1 деньга.

Были также и местные сборы. "За дворецкого и за его тиунов, и за подъемное, и за поворотное, и за въезжие, и за наместнический корм", которые составляли 9 руб. 23 алтына подняты деньги"⁷. Т. е. посадские люди обязаны были "ставить корм" проезжающим посланникам государевым и должностным лицам, выполнять подводную повинность и постойную.

Главный налог платили за землю. Так как на посаде заведение нужно было поставить в выгодные условия, т. е. на площади, нужно получить здесь место, значит арендовать его у казны. Несмотря на то, что площадь находилась в руках посадских, она считалась государевой.

Оброчные статьи собственно городские носили название лавок, полулавок, кузниц, амбаров, шалашей и т. д. Лавочные в 1631 г. составляли "с 19 лавок, да с лавчонки, да с места лавочного, да с 14 скамьишек, да с 3 избенок харчевенных, с 4 кузниц оброку и пошлин 1 руб. 29 алтын полчетыре деньги, да с 3 мест лавочных - 19 алтын полчетыре деньги"⁸. Так как то второй половине XVII века увеличилось число лавок, полулавок, изб харчевенных - их стало 50 лавок, 5 полулавок, 5 изб харчевенных. Вырос и лавочный оброк. Он составлял 3 руб. 14 алтын 2 деньги⁹.

Самую крупную статью налога составляли таможенные и кружечные сборы. Таможенные сборы существовали в России с давних пор, и были очень разнообразны. С XVII в. эти сборы перешли в ведение таможенных голов. В Рыбной Слободе, где было 2 торговые площади - одна площадь для настоянной торговли с лавками и лавочными местами для посадских жителей Рыбной Слободы, где торгуют один день в неделю, в субботу; да у Рыбной же Слободы площадь торговая, где бывает ярмарка и куда приезжают торговые люди из разных городов торговать на Петров и Преображеньев день. Каждый привезенный товар, а также деньги предъявлялись таможенному голове, который брал с них определенную пошлину, о чем давая расписку.

Количество таможенных сборов определялось уставными грамотами и было не одинаково в различных местностях. Писцовая книга, давая сведения о 1631 г., сообщает: "Да в Рыбной Слободе тамга, и кабак, и мыт, и дана им та тамга, и кабак, и мыт, и перевоз для их крестьянские откупщиков продажи... да таможенных и кружечного двора и за перевоз платили указную статью по 1165 руб. 16 алтын 4 деньги на год... откупу и пошлин 560 рублев"¹⁰.

С введением Торгового Устава 1653 г. мыт и явка были отменены, а таможенные сборы для увеличения доходов стали взиматься при покупке и продаже товаров по 10 денег с рубля: 5 денег с рубля должен был заплатить покупатель, 5 - торговец. При продаже соли и рыбы пошлина была увеличена до гривны с рубля. Как сообщает писцовая книга в 1674 г. "указная статья" составила все те же 1165 руб. 16 алтын 4 деньги, но "прибыло перед прежними писцовыми книгами таможенных и кабацких и с мельницы 645 руб."¹¹ Все таможенные сборы вносились в особую книгу. За уклонение от торговых сборов (за протаможье) полагался штраф. Так как в Рыбной Слободе у таможенного и кружечного двора стоял единый голова, то и сборы производились совместные. В данном докладе мы не затрагивали вопрос об управлении Рыбной Слободы, но интересно отметить, что "таможенным головой в Рыбной сидит Степан Тупицын с товарищи, а не Рыбной Слободы жители"¹². Это могло означать следующее: в головы и целовальники избирались только лучшие, за недостатком таковых могли быть присланы из Москвы. Где сборы были значительны, головами были тоже всегда присылаемые из Москвы гости и торговые люди гостинной и суконной сотен.

Поскольку, как говорилось выше, сборы были совместные, каков процент из них кружечных сборов, мы не знаем, однако есть данные по другим городам. В Вятке, например, одно ведро вина стоило десять алтын, а в Городецке в день кабацких сборов приходилось собирать по окладу 1 руб. 28 алтын с деньгою, что в год составляло 386 руб. 31 алтын 7 денег. Можно предположить, что примерно столько же было и в Рыбной Слободе.

Мы рассмотрели далеко не все те многочисленные налоги, которые выплачивались жителями Рыбной Слободы. Однако аккуратное выплачивание такого количества налогов представлялось делом более чем трудным.

Причины недоимок указывались различные. Например: "... тех денег сполна не оплачивают, потому что у них многие тягла опустели"¹³. Или "... книги у него не сделаны и к Москве в Приказ Большой казны за пошлинным недобором не высланы, потому что торговые люди, на ком довелись взять пошлины и за питья, ныне в отъезде на Макарьевской ярмаркe и в иных городах"¹⁴.

1. Головщиков К.Д. Город Рыбинск, его прошедшее и настоящее. Ярославль, 1890. С. 6.
2. ГПБ ОР. Ф. 532, № 1023.
3. Там же.
4. Выпись с Ярославских писцовых книг... 182, 183, 184 гг. РБМ 947. С. 62.
5. ЯГВ. 1853. № 37.
6. Выпись с Ярославских писцовых книг... 182, 183, 184 гг. РБМ 947. С. 62.
7. Там же. С. 59.
8. Там же. С. 57.
9. Там же. С. 57.
10. Там же. С. 59 - 62.
11. Там же. С. 58.
12. ЯГВ. 1850, № 36.
13. ЯГВ. 1850, № 31.
14. ЯГВ. 1850, № 36.

Помещичьи крестьяне Ростовского уезда в середине XVIII в. были самой многочисленной сословной категорией. По данным III (1762 г.) ревизии их численность здесь составила 39734 души мужского пола (далее - д. м. п.), или 59% всего податного населения. Вместе с экономическими (бывшими монастырскими) крестьянами они занимали ведущее положение среди всех жителей уезда (на их долю совместно приходилось 66075 д. м. п., или 98,1%)¹.

Среди помещичьих владений преобладали оброчные имения, в которых числилось 62,7% от всех крестьян в то время как в барщинных всего лишь 37.3%². Численное преобладание оброчного крестьянства не могло не оказать влияния и на хозяйственный уровень развития Ростовской земли. Однако в исторической литературе экономическое положение жителей оброчных владений изучаемого района в середине XVIII в. специально не рассматривалось, хотя отдельные стороны этой темы нашли отражение в исследованиях В.А. Александрова, Л.С. Прокофьевой, К.Н. Щепетова и др.³ Но историки, как правило, основывались на материалах конца XVIII в., или затрагивали состояние господского в уезде.

Документальной базой для данной статьи явились подворные описания двух крупных оброчных владений Б.А. Куракина (село Рождественское) и Голицыных (село Воскресенское), обнаруженные автором в личных фондах ОПИ ГИМ и ОР РГБ. Опись по селу Рождественскому датируется июнем 1770 г., а по селу Воскресенскому - декабрем 1773 г.⁴ Документы впервые вводятся в научный оборот. По своему содержанию источники представляют описание крестьянских дворов, с указанием поименного состава семей, возраста, пола и родственных отношений крестьян, а также наличия у них рабочего и продуктивного скота, хлеба, определенных размеров оброчных платежей. Однако эти данные в описях не всегда приводятся в полном объеме. В частности, по имению Голицыных отсутствуют сведения о наличии хлеба, мелкого скота и молодняка; по двум имениям нет данных о посевах и птице. Тем не менее подворные описания представляют собой уникальный источник, позволяющий проследить за хозяйственным состоянием каждого крестьянского двора - основной производственной единицы в деревне. Информация, содержащаяся в источниках, дает возможность исследовать такие важные вопросы, как обеспеченность крестьян рабочей силой, скотом и хлебом, определить уровень хозяйственного состояния различных имущественных групп, дать им историко-демографическую характеристику.

В качестве дополнительного материала использовались сохранившиеся в вотчинном архиве Куракиных по селу Рождественскому разнообразные документы: предписания помещика, отписки вотчинной администрации, челобитные крестьян и т. п.

Для выяснения хозяйственного положения крестьян в указанных владениях возьмем за основу группировки обеспеченность их рабочим скотом. Расчеты свидетельствуют о том, что ведущую группу крестьянских хозяйств составляли двухлошадные дворы (на их долю приходилась более половины всех дворов - 61,2%). Они были в основном трех-четырех коровными (225 дворов, или 65,8% от всех подобных хозяйств). имели одну-четыре овцы (194 двора, или 56,7%). Из 342 двухлошадных хозяйств 4 (1,2%) не имели коров и 132 (38,6%) -овец. Достаточно распространенными были однолошадные дворы (156 дворов, или 27,9%). Жители этой группы имели преимущественно одну-три коровы (137 дворов, или 87,8% от данной группы хозяйств) и одну-четыре овцы (82 двора, или 52,6%). Здесь не были обеспечены коровами 9 дворов (5,8%) и овцами - 72 (46,2%).

Далее следовала группа трехлошадных дворов (42 двора, или 7,5%). На долю каждого хозяйства приходилось пятьшесть коров (23 двора, или 54,8% от данной группы хозяйств) и три-шесть-овец (25 дворов, или 59,5%). Среди них лишь одно хозяйство было без коров, а 9 - без овец.

В Рождественском и Воскресенском имениях числилось только 14 дворов безлошадных (2,5%) и практически отсутствовали многолошадные хозяйства (было зафиксировано одно хозяйство с пятью лошадьми и четыре - с четырьмя). Отметим, что половина дворов (7) безлошадных не имела коров, а 9 - овец. А что касается многолошадных семей, то все они имели не менее четырех коров и пяти овец.

Итак, наибольшее распространение в Ростовском уезде занимали крестьянские дворы, имевшие одну-две лошади (498 дворов, или 89,1%), две-четыре коровы (387 дворов, или 69,2%), одну-четыре овцы (302 двора, или 54%). Причем более одной трети дворов не была обеспечена овцами (221 двора, или 39,5%). Наблюдается довольно высокая степень обеспеченности крестьян коровами (из 559 дворов не имели коров только 21, или 3,8%), что является одним из свидетельств их ориентации на молочное животноводство.

Каково было положение ростовских оброчных крестьян по отдельным имущественным группам? В основу группировки был положен принятый в историко-экономической литературе принцип деления промыслово-земледельческого хозяйства крестьян по рабочему скоту, но с определенными уточнениями⁵. К беднейшей группе отнесены безлошадные и однолошадные дворы при одной-трех коровах. К средней - с двумя - тремя лошадьми и при одной-четырех коровах или с одной лошадью и с четырьмя коровами и более. В зажиточную группу включены дворы с четырьмя лошадьми и более и с двумя-тремя лошадьми и пятью коровами и более.

Расчеты свидетельствуют о том, что число беднейших дворов достигало 28,6%, средних - 53% и зажиточных - 18,4%, то есть среднее крестьянство занимало ведущее положение.

Указанные группы резко отличались по экономическому положению: зажиточные крестьяне имели на двор больше, чем средние, лошадей - в 1,2 раза, коров и овец - в 1,7 раза.

Беднейшее крестьянство, в свою очередь, имело меньше, чем среднее, лошадей - в 2,2 раза, а коров и овец - в 1,8 раза.

Высокой доли численности населения в средней группе (53,2%) соответствовала примерно такая же доля рабочего (60%), молочного (52.5%) и мелкого (51,7%) скота. Несколько выше были экономические показатели у зажиточных крестьян. Их доля составляла 24,4% населения, но лошадей - 23,2%, коров - 31,9% и овец - 31,5%. В свою очередь, беднейшие слои значительно уступали по всем хозяйственным показателям. На одну четвертую часть жителей этой группы (22,4%) приходилось всего лишь 14,8% лошадей, 15,6% коров и 16,8% овец.

Особенно заметной выглядит имущественная разница при исчислении экономических показателей беднейшего крестьянства в расчете на один двор: рабочего скота приходилось 0,9 (в то время как в средней - 2 и зажиточной - 2,4), молочного - 1,8 (в средней и зажиточных группах соответственно 3,3 и 5,7), овец - 1,2 (2,1 и 3,6).

Подобная картина складывается и при обработке подворных описей в расчете на одного работника-мужчину. Подсчеты свидетельствуют о том, что на одного работника приходится: в беднейшей группе лошадей - 0,8, коров - 1,8 и овец - 1,2, по средней соответственно - 1,2; 2,1 и 1,3, а по зажиточной - 1,2; 2,8 и 1,8. Следовательно, с возрастанием имущественного положения увеличивается и доля основных хозяйственных показателей как на двор, так и на работника. Но эти различия не были столь разительны. Не последнюю роль в сдерживании имущественной полярности в крестьянской общине принадлежит политике помещика по нивелировке социальных процессов в вотчине, в поддержке маломощный хозяйств и в ограничении хозяйственных инициатив состоятельных слоев.

В среднем на крестьянский двор, состоящий из 5,7 душ обоего пола (далее - д. об. п.), в оброчной деревне Ростовского уезда приходилось: 1,8 лошади, 3,3 коровы и 2,1 овцы. Эти хозяйственные показатели несколько уступали приводимым в литературе данным о состоянии крестьянского животноводства в центральных уездах России того времени⁶. На недостаточную обеспеченность ростовских крестьян скотом прямо указывали городские власти Ростова в своем ответе на анкету Сената 1767 г. На "умеренное" развитие местного животноводства обращала внимание провинциальная администрация Переяславля-Залесского в ответе на анкету Вольного экономического общества 1765 г.⁷ Вместе с тем отметим, что сельские жители Ростовского уезда ориентировались на разведение молочно-продуктивного скота. На это указывает и довольно высокая для центральных уездов обеспеченность оброчных крестьян коровами (вместе с молодняком на один двор приходилось 5,5 голов молочного скота, а на одного работника - 3,6). Не случайно крепостные жители были заинтересованы в расширении кормовой базы для скота. По этому поводу в одной из крестьянских челобитных по селу Семибратово говорится о тoм, что "понеже у нас ни один крестьянин не может без того пробыть, чтобы не нанявши покосу"⁸.

Каковы были трудовые возможности крестьянского двора в оброчной вотчине Ростовского уезда? В литературе при определении рабочей силы крестьянского хозяйства принято выделять две группы: полные работники (от 18 до 60 лет) и неполные, или полуработники (от 15 до 18 лет), остальные возрастные группы относятся к неработникам⁹.

Данные о половозрастном составе, приведенные в анализируемых подворных описях, позволяют сделать ряд наблюдений о трудовых ресурсах крестьянского двора. Расчеты свидетельствуют о том, что степень населенности у различных имущественных групп крестьян была довольно неодинаковой. Состоятельность крестьянского хозяйства в значительной степени определялась числом работников во дворе. Так, на один двор приходилось населения: у беднейших крестьян - 4,5 д. об. п., v средних - 5,8 и у зажиточных - 7,6. Как видно, численность жителей в состоятельном дворе почти в два раза превышала заселенность беднейшего. Аналогичная ситуация наблюдается и при расчете рабочей силы. В среднем на каждый двор приходилось по 1,6 работника и 0.1 полуработника. Но по имущественным группам трудовые ресурсы крестьян были различны. Если на долю беднейшего двора выходила 1,2 полного работника, то на долю среднего - 1,6 работника, а зажиточного - 2 работника. Таким образом, и трудовые ресурсы зажиточного двора были почти в два раза выше, чем у беднейшего хозяйства. Несмотря на то, что состоятельный слой крестьянства занимал незначительный удельный вес (18,4% от всех дворов), в его составе было сосредоточено 24,4% всего населения, 24,1% работников и 18,5% полуработников. На долю среднего крестьянства (53%) приходилась примерно такая же часть рабочей силы и населения, которая соответствовала удельному весу дворов этой группы (53,2% всего населения, 54,4% работников и 53,9% полуработников). В свою очередь, дворы беднейшей группы составляли 28,6%, но на их долю приходилось меньше крестьян (22,4%), работников (21,5%) и полуработников (27,6%). Все это свидетельствует о существенных различиях в хозяйственном положении и возможностях отдельных имущественных групп крестьян оброчной вотчины Ростовского уезда. На это указывают и вотчинные документы по селу Рождественскому. Судя до источникам, среди рождественских крестьян выделялись состоятельные жители, ведущие активную торгово-предпринимательскую деятельность и имеющие значительные денежные суммы для оплаты рекрутских квитанций, найма работных людей, покупки крепостных людей, оплаты оброчных повинностей за всю вотчину и т. п. Так, в 1769 г. крестьянин Григорий Васильев внес за часть общины 150 руб. оброка. В 1773 - 1774 гг. жители Иван и Герасим Васильевы купили на имя своего помещика трех крестьянских девушек. Ряд жителей села (И. Балдин, Ф. Федотов, М. Мешкин и др.) осуществляли торговые операции в Петербурге, Оренбурге, Казани и в других отдаленных городах¹⁰.

Имеются также свидетельства и об использовании рождественскими крестьянами труда наемных работников. Например, у крестьянки А. Мешиной находился в работниках житель экономического ведомства Иван Федоров. Крестьянин Савелий Петров отдал в "зажив" для отработки денежного долга своего сына Егора односельчанину Семену Матвееву. А Федот Федоров постоянно нанимал работников на полевые работы и сенокос¹¹.

Часть жителей села Рождественского уходила на заработки в качестве вольнонаемной рабочей силы. В частности, Григорий Алексеев работал у крестьянина дер. Дмитрицовой А. Кузьмина. В ноябре 1774 г. в село Борисоглебское Пензенского уезда для "прокормления работой" были отпущены четыре рождественских крестьянина¹².

Подворные описи указанных вотчин Куракиных и Голицыных позволяют судить и об обложении различных имущественных групп крестьянства денежными оброками. Расчетные данные свидетельствуют о том, что зажиточное крестьянство облагалось бoльшим оброком, чем беднейшее. Так, в расчете на один двор скудное хозяйство платило 4 руб. 11 кoп., среднее - 8 руб. 11 коп. и зажиточное - 11 руб. 13 коп. Как видим, при подворном исчислении оброчного платежа, состоятельный двор платил почти в три раза больше, чем беднейший и в 1,4 раза больше, чем средний.

Аналогичная картина наблюдается и при расчете на одного работника: в беднейшей группе платеж составлял 4 руб. 14 коп., в средней - 5 руб. 7 коп. и зажиточной - 5 руб. 46 коп. Здесь также обнаруживается (хотя и не так заметно) тенденция повышения размеров оброка от низшей категории к высшей. Но это не свидетельствует о тяжести оброчных повинностей для зажиточного хозяйства по сравнению с менее состоятельным. Доля зажиточных дворов в общей сумме оброка была не очень велика: они платили одну четвертую часть общей денежной суммы. Основную тяжесть в уплате оброка несли средние и бедные дворы (три четверти всей суммы). В среднем же на одну ревизскую душу в указанных вотчинах приходилось 2 руб. 78 коп. оброчных платежей, а на одного работника - 5 руб. 3 коп. Это был несколько повышенный размер оброка, учитывая, что его средняя величина в центральных уездах России достигала двух руб. с души¹³.

Кроме оброка с крестьян рассматриваемых имений собирали и другие денежные оклады. Так, жители села Рождественского в начале 1770-х годов платили 5009 руб., в том числе оброчных - 3858 руб., подушных - 863 руб. и мирских - 288 руб. В среднем на одну душу приходилось: оброчных - 4 руб. 6 коп., подушных - 70 коп. и мирских - 23 коп. Дополнительными статьями дохода Куракиных здесь были также сборы штрафных денег с незамужних девушек и вдов (по два-три рубля с одной души), за незаконную рубку леса (до пяти руб.), за самовольные кредитные операции (по 20 руб. с каждого участника сделки) и т. п.¹⁴ Оброчные повинности были особенно обременительны для беднейшего крестьянства. Не случайно именно среди них росла оброчная недоимка. В 1773 г. вотчинная администрация села Семибратово сообщала в домовую контору Куракиных о том, что вся оброчная недоимка в размере 153 руб. приходится на крестьян, которые "весьма состоят в бедности". Подобная ситуация повторилась и в 1774 г. (только за вторую половину года недоимка составила 111 руб.)¹⁵.

Итак, анализируемые материалы позволяют сделать вывод о том, что оброчное крестьянство Ростовского уезда в третьей четверти XVIII в. не представляло единой массы; в ее среде явно прослеживается имущественное расслоение, выделяются слои с различным уровнем экономического положения.

1. Переписи населения России. Итоговые материалы подворных переписей и ревизий населения России (1746 -1858). Выл. 3. М., 1972. С. 41 - 45 (подсчет наш).
2. Александров В.А. Сельская община в России (ХVII - начало XIX в.). М., 1976; Шепотов К.Н. Крепостное право в вотчинах Шереметевых (1708 - 1885). М., 1947; Прокофьева Л.С. Крестьянская община в России во второй половине XVIII - первой половине XIX в. (на материалах вотчин Шереметевых). Л., 1981; и др.
3. Прохоров М.Ф. Источники по истории крестьянства Ростовского уезда середины XVIII века // История и культура Ростовской земли. 1993. Ростов. 1994. С. 147.
4. ГИМ ОПИ. Ф. 14. Оп. 1. № 3087. Л. 124 - 133; РГБ ОР. Ф. 586. Карт. 2. № 1. Л. 66 - 138.
5. Ковальченко И.Д. Русское крепостное крестьянство в первой половине XIX в. М., 1967. С. 47 - 48.
6. Прохоров М.Ф. Крестьянское движение в центральной России в третьей четверти XVIII в. (по материалам Московской губернии). М., 1993. С. 15.
7. РГАДА. Ф. 248. Оп. 113. № 1651. Ч. 1. Л. 161; Труды ВЭО. Ч. 7. Спб., 1767. С. 85-87. По административно-территориальному делению в середине XVIII в. Ростовский уезд входил в состав Переяславль-Залесской провинции.
8. ГИМ ОПИ. Ф. 3. Нов. оп. № 35. Л. 86 об.
9. Бакланова Е.Н. Крестьянский двор и община на русском севере. Конец XVII - начало XVIII в. М., 1976. С. 41 - 42.
10. ГИМ ОПИ. Ф. 3. Нов, оп. № 34. Л. 15, 46; № 35. Л. 74, 119, 125; Ф. 450. Оп. 2. № 262. Л. 22 об.
11. Там же. Ф. 3. Нов. оп. № 34. Л. 148; Ф. 450. Оп. 2. № 262. Л. 5, 225.
12. Там же. Ф. 3. Ст. оп. № 1368. Л. 6; Нов. оп. № 35. Л. 91.
13. Семевский В.И. Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II. Т. 1. Спб., 1881. С. 51; Милов Л. В. Исследование об "Экономических примечаниях" к Генеральному межеванию. М., 1965. С. 270 - 271; Прохоров М. Ф. Указ. соч. С. 23.
14. ГИМ ОПИ. Ф. 3. Нов. оп. № 35. Л. 24 об., 92 об.: Ф. 450 Оп. 2. № 262. Л. 121 об., 227; РГБ ОР. Ф. 586. Карт. 2. № 1. Л. 138.
15. ГИМ ОПИ. Ф. 23. Нов. оп. № 34. Л. 34; № 35, Л. 22.

Сведения о св. Леонтии, епископе Ростова, вошедшие в русскую агиографическую литературу, весьма скудные и не лишенные противоречий¹. Одно из них касается происхождения святого: в изложении жития он происходил из Константинополя, но по указанию суздальского епископа Симона (1214 - 1226) являлся постриженцем Печерского монастыря в Киеве. Время мученической смерти Леонтия условно определено 1073 г., на том основании, что незадолго перед тем, в 1071 г., имело место поволжское восстание, инспирированное волхвами. Между тем, в древнейшем списке жития, датируемом ХIII - ХIV вв., сказано: "Во тъж день обретение честнаго тела преподобнаго отца нашего Левонтия епископа ростовьского"; в списке XV в. Кириллова-Новозерского монастыря под 23 мая обретение "честнаго телесе святаго Леонтиа епископа ростовьскаго чюдотворца". Почему он не назван священномучеником?

Житие св. Леонтия Ростовского уже являлось предметом изучения². И здесь не имеет смысла останавливать внимание на различных деталях, неизбежно становящихся объектом критического анализа. Достаточно лишь отметить, что обретение мощей св. Леонтия в 1161 г., при копании рвов для нового каменного собора, является наиболее достоверным фактом, приуроченным к 23 мая. День смерти остался неизвестен: его не зафиксировали местные церковные предания, и это позволяет предположить, что дотоле вряд ли существовали какие-либо формы почитания памяти епископа Леонтия в Ростове. Почитание, по-видимoму местное, установлено епископом Иоанном (1190 - 1214)³.

Если древнейший из известных списков жития св. Леонтия рубежа ХIII - ХIV вв. (Москва, ГИМ, Син. 246), то заметное количественное увеличение списков наблюдается с рубежа ХV - ХVI вв. Наиболее ранние списки службы относятся к XV в., а становятся более распространенными в следующем XVI в. Сохранилось свидетельство о том, что в 1493 г. канон св. Леонтию пели в Новгороде, при архиепископе Геннадии. На эти разрозненные факты, может быть, и не стоило бы обращать особое внимание, если бы они не находили отражения в изобразительном искусстве.

Почитание св. Леонтия в Ростове с 1161 г., а тем более с 1190-х гг., должно было оставить какие-то следы в иконографии. Иконописный подлинник позднейшего происхождения, давая описание внешности святого ("Леонтий чудотворец подобием рус, брада аки Козмина, на главе клобук белой, ризы святительския, с омофором"), предписывает изображать композицию обретения мощей с участием епископа, диакона, чернеца, князя, бояр и "прочих много народов разным подобием". И далее следует указание: "инии держат заступцы, понеже копаше ров для соделания церкви и обретоша мощи святителя, а стена церковная совсем не сделана"⁴. Но в реальности у гробницы обязательно следует предположить помещенный образ св. Леонтия - его сакральный портрет, икону. Он не сохранился, как и вся церковная утварь ростовского соборного храма второй половины XII в. Однако о его некоторых типологических чертах все же можно получить некоторое представление.

В Ростове при рытье пруда на берегу озера Неро 16 октября 1882 г. была найдена икона прямоугольной формы из плохо обработанного темно-серого камня, размером 6,6х4,6х1,7 см, с выполненным резьбой вглубь в графической манере поясным изображением св. Леонтия. Он в фелони, с омофором и клобуком, с правой рукой, простертой перед грудью, и с Евангелием на левой. Положение фигуры фронтальное. Лицо с большими, широко раскрытыми глазами, обрамленное слегка намеченной бородкой⁵. Эпиграфические особенности сопроводительной колончатой надписи, расположенной на уровне окруженной нимбом головы, позволяют датировать изделие рубежом ХIV - ХV вв.⁶ Этот ремесленно выполненный образок явно служит воспроизведением более древнего иконописного произведения, может быть того самого, нахождение которого следует связывать с гробницей святого.

Византийская иконографическая формула изображения святого епископа предполагает его представленным облаченным в фелонь с возложенным поверх нее омофором, но обычно с непокрытой головой, благословляющим правой рукой, держа Евангелие на левой, либо поддерживающим кодекс обеими руками. В качестве наиболее показательных примеров следует назвать мозаики в нишах тимпанов собора Св. Софии в Константинополе (конец IX в.)⁷ и фрески в алтарной части собора Св. Софии в Охрило (около 1040 г.)⁸. Эта формула не претерпевает радикальных изменений и в поздневизантийский период, о чем свидетельствуют фрески апсиды пареклесия храма монастыря Хора (Кахрие джами) в Константинополе (около 1316-1321 гг.)⁹. Таковыми же представлены иерархи и на портретах XIII - XIV вв.¹⁰, и лишь на известной миниатюре, изображающей императора Иоанна VI Кантакузина и членов духовного собора 1351 г., украшающей рукопись Богословских сочинений Иоанна Кантакузина в парижской Национальной библиотеке (1371 - 1375 гг.), архиереи в фелонях-полиставриях и в черных клобуках¹¹.

Если судить по русским памятникам, то изображения архиереев в клобуках впервые появляются тоже в XIV в., но только не в черных, а в белых. На воздухе великой княгини Марьи Семеновны, жены Симеона Гордого (1389 г.), так изображены митрополиты Петр, Алексей, Максим и Феогност, причем только Максим в фелони-полиставрии, а остальные - в саккосах, что соответствует исторической реальности¹². В клобуке предстоит Христу новгородский архиепископ Василий на изготовленных по его заказу в 1336 г. Васильевских вратах, и так же в белых клобуках представлены новгородские архиепископы на ктиторской фреске Успенской церкви на Волотовом поле близ Новгорода (1380-е гг.) - Моисей и Алексей¹³. Белый клобук в Новгороде, как известно, рассматривали как привилегию местных архиепископов, и историю его происхождения окружили легендами¹⁴. Отличие этого клобука от обычных греческих белых епископских полусферических шапочек (каллиме) в том, что он был украшен жемчугом и лентами-ряснами в виде орнаментированных золотых полос¹⁵. Именно в таких белых клобуках, с кружевными лентами-ряснами, изображены стоящие по сторонам св. Николы ростовские епископы Исаия и Леонтий на иконе с обрамляющим эту группу житийным циклом св. Николы, датируемой второй половиной XIV в. (Москва, ГТГ, № 14547)¹⁶. Откуда эта принадлежность сана осевших в Москве киевских митрополитов и привилегия новгородских архиепископов со второй четверти XIV в. появилась в иконографии ростовских епископов? На этот вопрос пока нет ответа, и можно лишь утверждать, что такое явление немыслимо ранее указанного времени. Может быть, в Ростове рассудили, что такие клобуки должны были носить местные святители: на иконе начала XVI в. из церкви с. Уславцева в них изображены Леонтий, Исайя и Игнатий¹⁷. При всей схематичности рисунка на камне, все отмеченные детали вполне прослеживаются. И если это воспроизведение надгробного образа, то последний был создан явно в XIV в. Говорить о его предполагаемом более раннем прототипе пока не приходится.

Эволюцию иконографии св. Леонтия Ростовского таким образом, становится возможным проследить, начиная со второй половины XIV в., главным образом в течение XV - ХVI вв. Уже упомянутая икона свв. Николы, Исайи и Леонтия, из собрания А.В. Морозова, представляет св. Леонтия в светлой фелони без какой-либо орнаментации, в отличие от украшенных жемчужной обнизью епитрахили и епигонатия (палицы), а также подризника с нашитыми "источичками". Обычай изображать св. Леонтия в фелони локального тона держался довольно долго, как о том свидетельствует икона свв. Кирилла и Афанасия Александрийских и Леонтия. XVI в., из собрания Г.А. Фролова (Москва, ГИМ, ИУШ 5980/100828)¹⁸. Если остановить внимание на ряде произведений, в которых Представлен св. Леонтий, то можно прийти к заключению, что цвет его фелони и ее орнаментация скорее всего отражают реалий богослужебного обихода того времени. Так, на пелене московского шитья второй половины XV в., из Кирилло-Белозерского монастыря, с изображением Богоматери Неопалимой Купины и избранных святых св. Лентой в белой фелони и белом клобуке с украшенными золотым шитьем воскрылиями (С.-Петербург, ГРМ)¹⁹. На иконе из Деисусного чина Преображенской церкви Спасо-Преображенского Гуслицкого монастыря, рубежа XV - XVI вв. (С.-Петербург, ГРМ), фелонь св. Леонтия с ланцетовидным орнаментальным мотивом²⁰. На одной из новгородских "таблеток", того же времени, св. Леонтий в алой фелони²¹. На иконе начала XVI в. Деисусного чина из церкви с. Гуменец белесовато-зеленая фелонь разделана легким серебристым узором с геометрическо-растительными мотивами²².

Облик св. Леонтия в одних случаях отличается редкой короткой бородкой, благодаря чему епископ кажется молодым, в других - лицо обрамлено густой окладистой бородой темно-русого цвета, причем форма бороды видоизменяется, иногда распадаясь на пряди.

Между тем уже на плащанице, вышитой женой верейского князя Михаила Андреевича Еленой в 1466 г., св. Леонтий представлен облаченным в фелонь-полиставрий (Астрахань, Краеведческий музей). Ростовский епископ XI в. здесь изображен так, как на воздухе 1389 г. показан митрополит Максим. Не явилось ли это естественным результатом иного восприятия крестчатой фелони, переставшей быть привилегией отдельных иерархов? Крупными крестами украшена зеленоватая фелонь св. Леонтия на иконе Деисусного чина рубежа ХV - ХVI вв. из Благовещенского погоста Ростовского уезда²³. На надгробном покрове св. Леонтия, выполненном в светлице великой княгини Соломонии Сабуровой и вложенном Василием III в Успенский собор в Ростове в 1514 г., фелонь декорирована золотными крестами в кругах²⁴. Не исключено, что изображение знаменил Дионисий. На ином покрове, середины XVI в., мастерской царицы Анастасии Романовны, фелонь сохраняет уже заданную типологию, но вписанные в круги кресты более тонкие и с расширяющимися концами²⁵. Наконец, в изображении на покрове рубежа ХVI - XVII вв. присутствует новый орнаментальный мотив: крест, вписанный в прямоугольное обрамление; в целом это произведение выдается подчеркнутой графичностью²⁶.

Начиная с фрески собора Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря, расписанного Дионисием и его мастерской в 1502 г., где изображение св. Леонтия Ростовского украшает плоскость арки между алтарем и жертвенником²⁷, получает известность схема, представляющая епископа с распростертыми руками, подобно Николе Зарайскому. Правой рукой благословляет, в левой - держит Евангелие с подложенным под него платам. Именно этот вариант становится популярным в первой половине XVI в. Подобные иконы, очевидно, выполняли в Ростове при архиерейском дворе, как подносные. Одна из них сохранилась в ризнице Троице-Сергиевой лавры²⁸. Подобная ей происходит из Кирилло-Белозерского монастыря (Кириллов, Музей-заповедник, № 3878); третья, подобного типа - из Горицкого монастыря близ Кириллова (С.-Петербург, ГРМ, № 417)²⁹. В самом Ростове сохранилась темноликая икона, происходящая из церкви Введения во храм Пресв. Богородицы, написанная, скорее всего, вскоре после 1551 г.³⁰ Орнаментика фелони, сходная с отмеченной в шитье покрова мастерской царицы Анастасии Романовны. Это, в сущности, было завершением развития иконографии св. Леонтия Ростовского, почти непременным атрибутом которого стала крестчатая фелонь. В Успенском соборе выполненную тогда же фелонь-полиставрий, сплошь зашитую золотыми и серебряными равноконечными крестами, позднее связывали с его именем, осмысляя как мемориальную вещь³¹. В XVII в. в развитие иконографии св. Леонтия как будто не было внесено ничего принципиально нового.

Были, возможно, и житийные иконы. Сейчас известна лишь одна, похоже палехского письма XIX в., вряд ли восходящая к древнему образцу³². Изображения св. Леонтия Ростовского включали в состав различных многофигурных иконописных композиций, известных как по описям XVII - XVIII вв., так и по сохранившимся произведениям³³. Их обзор и характеристика, однако, выходят за пределы поставленной задачи проследить формирование иконного изображения наиболее раннего и почитаемого из ростовских святителей. Казалось бы, его иконография должна оказаться изученной. В действительности же все остается еще в стадии накопления материала, для осмысления которого нужно немало усилий.

1. Словарь исторический о святых, прославленных в Российской церкви, и о некоторых подвижниках благочестия местно чтимых. Изд. 2-ое. СПб., 1862. С. 146 - 147; Барсуков Н. Источники русской агиографии. СПб., 1882. Стб. 323-329; Толстой М. Святыни и древности Ростова Великого. Изд. 3-е. М., 1866. С. 33 - 36; Жизнеописание угодников божиих, живших в пределах нынешней Ярославской епархии. Сост. Толстой М.В. Ярославль, 1887. С. 1 - 4.
2. Ключевский В. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871. С. 3 - 22; Бугославский С.А. Литературная традиция в северо-восточной русской агиографии // Сборник статей в честь акад. А.И. Соболевского. Л., 1928. С. 333 - 334; Воронин Н.Н. "Житие Леонтия Ростовского" и византийско-русские отношения второй половины XII в. // Византийский временник. 1963. Т. XXIII. С. 23 - 46.
3. Голубинский Е. История канонизации святых в Русской церкви. Сергиев Посад, 1894. С. 37 - 38.
4. Барсуков Н. Источники русской агиографии. Стб. 324.
5. Титов А.А. Древние памятники и святыни Ростова Великого. М., 1888. Табл. на отдельном листе.
6. Николаева Т.В. Древнерусская мелкая пластика из камня. ХI - ХV вв М., 1983 (Археология СССР. САН. Вып. Е1-60). С. 39, 128. Табл. 54,1. № 304.
7. Mango S. Маteriаls fоr thе study of the mosaics of St. Sophia at Istanbul. Washington, 1962 (Dumbarton Oaks Studies. Yol. VIII). Р. 49-58. Figs. 57 - 75.
8. Милькович-Пепек П. Матерiали за македонската средновековна уметност, фреските во светилиштето на црквата св. Софиiа во Охрид // Зборник на Археолошкиот музеi (1955-1956). Скопiе, 1956 Кн. 1. С. 38 - 44, 56 - 58. ел. 1, 4, 15. Т. ХV - ХХI, ХХVI, XXVII.
9. Underwood Р.А. The Kariue Djami. New York.1966 Уоl.1. Р. 244 - 247. Уоl. 3. Рl. 476 - 485.
10. Mаndiic S. Рortrais from the frescoes. Веоgrad, 1966. Р1. 1, 4, 5; Velmans T. Le portrait dans lагt dеs Раlеоlоguеs. // Art et societe Bуzапсе sous lеs Раleоlоguеs. Actes du Collogue оrganisw раг lAssociation Internationale des etudes byzantineds f Venise en septembre 1968. Venise,1971 (Bibliotheque de lInstitut Hellenique detudes buzatines et postbuzantines de Venise. № 4). Р. 118 - 119. Figs. 28, 29.
11. Spatharaksis I. The porttrait in buzantine illunated manuscripts. Leiden, 1976. (Buzantina Neerlandica. Fasc. 6). P. 129 - 139. Fig. 86.
12. Mаясова Н.А. Древнерусское шитье. М., 1971. Табл. 5, 6.
13. Вздорнов Г.И. Портреты новгородских архиепископов в искусстве XIV в. // Древнерусское искусство. Монументальная живопись ХI - XVII вв. М., 1980. С. 115 -134.
14. Розов Н.Н. Повесть о новгородском белом клобуке как памятник общерусской публицистики XV века // Труды Отдела древнерусской литературы ИРЛИ (Пушкинский дом). М.; Л., 1953. Т. IX. С. 178 - 219. Подробнее о белом клобуке см.: Голубинский Е.Е. История Русской церкви. Изд. 2-е. М., 1901. Т. I(1). С. 585 - 588; Покровский Н.В. Древняя ризница Софийского новгородского собора // Труды XV Археологического съезда в Новгороде. М., 1914. Т. 1. С. 118 -122. Табл. ХХII(1).
15. Cм. клобук из погребения новгородского архиепископа Василия (1331 - 1352): Монгайт А.Л. Раскопки в Мартирьевской паперти Софийского собора в Новгороде // Краткие сообщения Института истории материальной культуры АН СССР. 1949. Выл. XXIV. С. 100 - 104.
16. Антонова В.И., Мнева Н.Е. Каталог древнерусской живописи Гос. Третьяковской галереи. М., 1963. Т. 1. С. 214 -215. № 172.
17. Иконы из собрания Ростовского музея-заповедника. Каталог. М., 1991. № 6.
18. Русская икона ХIV - ХVI веков. Государственный Исторический музей, Москва; Автор-составитель Кызласова И.Л. Л., 1988. Табл. 85.
19. Маясова Н.А. Древнерусское шитье. Табл. 14.
20. 1000-летие русской художественной культуры. Каталог выставки. М., 1988. С. 336 - 337. Илл. 75.
21. Лазарев В.Н. Страницы истории новгородской живописи, Двусторонние таблетки из собора Св. Софии в Новгороде. М., 1983.Табл.ХIII.
22. Иконы из собрания Ростовского музея-заповедника. № 17.
23. Там же. № 4.
24. Пуцко В. Памятники русского прикладного искусства XV - XVII веков в Ростове // Зборник Музеjа применьене уметности. Београд, 1980 - 1981. Св. 24 - 25. С. 56 - 58. Рис. 4.
25. Там же. С. 58 - 60. Рис. 5.
26. Там же. С. 66. Рис. 8.
27. Фрески Ферапонтова монастыря. Текст Даниловой И.Е. М., 1970. Табл. 44.
28. Николаева Т.В. Древнерусская живопись Загорского музея. М., 1977. С. 34, 84 - 85. № 112.
29. Дионисий и искусство Москвы ХV - ХVI столетий. Каталог выставки. Л., 1981. С. 65. Илл. 75. № 93.
30. 1000-летие русской художественной культуры. С. 346. Илл. 107.
31. Титов А.А. Ростов Великий в его церковно-археологических памятниках. М., 1911. С. 27.
32. 1000 Jahuе Orthodохе Кirche in der Rus. 988 - 1988. Russische Heiligе in lkоnеn. Rесklinghausen, 1988. S. 18 - 19. В каталоге икона отнесена к концу XVII в.
33. Мельник А.Г. Иконография ростовских святых по письменным источникам // Россия в Х - ХVIII вв. Проблемы истории и источниковедения. Тезисы докл. и сообщ. Вторых чтений, посвященных памяти А.А. Зимина. Москва, 26 - 28 января 1995 г. М., 1995. Ч. 1. С. 347 - 351.

Вплоть до перевода архиерейской кафедры из Ростова в Ярославль во второй половине 1780-х гг., Ростовский Успенский собор сохранял за собой статус кафедрального храма Ростово-Ярославской епархии. Настоящая работа посвящена соборным штатам и кругу обязанностей соборных служителей в период с начала XVIII в. до второй половины 1780-х гг.

Ростовский собор имеет обширную историографию, однако специальных работ, раскрывающих эту тему, не существует. Пожалуй, единственным исключением служат статьи А.Г. Мельника и А.Е. Виденеевой о соборных звонарях¹. Основными источниками для данного исследования послужили документы архивных фондов Ростовской духовной консистории и Успенского собора, хранящиеся в РФ ГАЯО (Ф. 197, 123). В большинстве своем это архиерейские указы и распоряжения консистории относительно собора и служащих в нем лиц; многочисленные консисторские дела, касающиеся служителей собора; доношения протоиереев, а также разнообразные и разновременные ведомости, перечни и списки соборных служителей.

Ростовский собор, выступающий в качестве архиерейской кафедры, основного места проведения архиерейских богослужений, являлся важным звеном в системе Ростовского архиерейского дома. Соборные служители или, как они себя называли, соборяне, входили в числослужащих архиерейского дома и получали содержание из архиерейского бюджета². На протяжении всего XVIII столетия соборные штаты были достаточно многочисленными. Общее число служителей Ростовского собора либо равнялось законодательно установленным нормам, либо превосходило их. Как известно, в 1722 г. Синод утвердил штаты кафедральных соборов; по этому определению количество соборян ограничивалось в пределах до пятидесяти человек. Между тем, в период с начала XVIII в. до реформы 1764 г. на службе в Ростовском соборе одновременно состояло от 50 до 70 человек³. Далее. По высочайше утвержденным в 1764 г. штатам кафедральных соборов при архиерейских домах II класса число служащих должно было равняться 46 человекам. В Ростовe же, вплоть до перевода архиерейской кафедры в Ярославль, в штате собора числилось от 46 до 60 человек⁴.

В источниках XVIII. в. зафиксировано 13 наименований различных должностей соборных служителей. В зависимости от степени их значимости, мы делим эти должности, на три большие разряда. К первому разряду, включающему в себя всех священнослужителей собора, относятся должности настоятеля собора, ключарей, священников, протодиакона, и диаконов. Во второй разряд мы выделяем всех церковнослужителей, это псаломщики, пономари, певчие, иподиаконы и малые подьяки. Наконец, третий разряд соборных должностей составляют низшие причетники - сторожа и звонари. Рассмотрим численный состав представителей каждой из названных должностей.
1. Настоятель собора. Должность настоятеля собора и главы соборного клира занимал один священнослужитель в сане протопопа или протоиерея (первое название употреблялось в первой половине XVIII в., а к середине столетия было вытеснено вторым). Назначение на этот высокий пост осуществлялось по выбору архиерея. Сроки службы настоятелей исчислялись десятилетиями. С начала XVIII в. до середины 1780-х гг. в соборе сменились пятеро протоиереев. Дольше всех, без малого 30 лет, настоятелем собора являлся протоиерей Стефан⁵.
2. Ключари. Двое из числа соборных священнослужителей назначались на должность ключарей. Один из них назывался "первым" или "старшим", другой, находившийся в подчиненном положении - "вторым". По высочайше утвержденным штатам 1764 г. в соборе должен был остаться один ключарь, но до тех пор, пока Ростовский собор оставался кафедральным, в его штате числилось два ключаря. Наряду с другими соборными священниками, ключари принимали участие в богослужениях⁶.
3. Священники или иереи. В XVIII в. в состав соборного штата входило от трех до пяти священников. По описи 1701 г. в соборе служило 3 священника. В период с середины 1740-х по первую половину 1760-х гг., то есть во время правления Ростовской епархией митрополита Арсения Мациевича, число священников, одновременно служивших в соборе, было максимальным и составляло 5 человек. По высочайше утвержденным штатам в соборе предполагалось наличие трех священников, но вплоть до середины 1780-х гг. в составе соборного штата состояло 4 священника⁷.
4. Протодиакон. Подобно протоиерею, прoтодиакон в соборе был один. Его основной обязанностью являлось участие в архиерейских богослужениях⁸.
5. Диаконы. До 1764 г. в штате собора числилось 4 диакона. После реформы их число должно было сократиться вдвое, но в действительности в соборе продолжали служить 3- 4 диакона, два из которых занимали утвержденные диаконские ставки, а остальные числились на церковнослужительских вакансиях⁹.
6-7. Псаломщики и пономари. На протяжении всего XVIIIв. в составе соборного причта находилось по два псаломщика и по два пономаря. Их обязанностью являлось исполнение клиросного чтения во время богослужений¹⁰.
8. Иподиаконы. До реформы 1764 г. в соборе служили 2-3 иподиакона, после реформы в штате были оставлены двое. Иподиаконы были обязательными участниками архиерейских богослужений¹¹.
9-10. Певчие и малые подьяки. Собор располагал большим хором, в состав которого до реформы 1764 г. входило от 20 до 30 певчих и малых подьяков. После реформы должность малых подьяков упразднили, но разделение певчих на старших и младших сохранилось. Для певчих были выделены 24 ставки, правда, зачастую одна, две или даже три из них освобождались для представителей других должностей, например диаконов или иподиаконов. Обязанности певчих заключались в исполнении церковного пения¹².
11. Просфирия. Эта ставка появилась в штатном расписании собора после 1764 г.¹³
12. Звонари. На протяжении XVIII в составе соборного причта состояло 6-7 звонарей. Высочайше утвержденными штатами 1764 г. для звонарей выделялись четыре ставки, между тем, вплоть до 1793 г. в штате Ростовского собора числилось 6 звонарей. Наличие такого большого числа звонарей объяснялось спецификой колокольного набора Ростовской соборной звонницы; для исполнения больших праздничных звонов на ее огромных колоколах необходимо было участие как минимум пяти человек¹⁴.
13. Сторожа. По давней традиции, имевшей корни еще в XVII в., вплоть до реформы 1764 г. при соборе числилось 16 сторожей. В 1743 г. митрополит Арсений Мациевич попытался сократить число сторожей вдвое, но это нововведение не продержалось и года. По высочайше утвержденным штатам 1764 г. для сторожей учреждались три вакансии, однако ростовский еписком Афанасий в своем соборе предпочел увеличить число сторожей до десяти, в три раза уменьшив размер их жалованья. Свою службу сторожа несли посменно¹⁵.

Как видим, штаты собора были достаточно представительны. Содержание соборных служителей требовало немалых затрат. Соборяне располагали следующими источниками средств к существованию.
1. Первым и основным являлось получение жалования. До реформы 1764 г. служителям собора выплачивались денежные и хлебные оклады. Некоторые соборяне вместо получения жалованья довольствовались предоставлением им определенных льгот и привилегий. Так, например, настоятель собора не имел денежного оклада, зато получал все доходы с принадлежащих собору земель. Младшие певчие и малые подьяки обходились без жалованья, поскольку находились на содержании архиерейского дома. Соборные сторожа также по давней традиции не имели ни денежных, ни хлебных окладов, но были освобождены от оплаты оброка за их дворы, стоящие на церковной земле. После реформы 1764 г. хлебные оклады для всех соборян были отменены, а денежное жалованье стали получать все члены соборного клира. Размеры окладов соответствовали иерархии должностных постов. К примеру, в 1770-х гг. протоиерей получал вдвое больше ключарей, священников и протодиакона, втрое больше диаконов, иподиаконов и старших певчих, в шесть раз больше пономарей, псаломщиков и младших певчих, в двенадцать раз больше звонарей и, наконец, в двадцать пять раз больше сторожей. Помимо установленных окладов, соборным служителям время от времени выплачивались наградные деньги. Как правило, их получали по большим праздникам самые низкооплачиваемые причетники - певчие, звонари и сторожа¹⁶.
2. Вторым источником средств для соборян являлись церковные доходы по собору. Плата, получаемая за служение в соборе заказных молебнов и отправление треб, делилась между членами соборного клира "по надлежащим частям". Сюда же, на наш взгляд, возможно отнести пожертвования (вклады, кружечный и кошельковый сборы), а также доходы от крестных ходов¹⁷.
3. В особый источник доходов следует выделить плату, получаемую соборянами за выполнение различных работ, не связанных напрямую с режимом соборного богослужения (освящение церквей, выдача антиминсов, приведение к присяге и т. п.), а также оплата аренды помещений, принадлежащих собору и сдаваемых внаем¹⁸.

Обратимся к рассмотрению обязанностей соборян. Помимо участия в богослужениях, обязательного для всех священно-церковнослужителей, на членов клира кафедрального собора, в связи с особым статусом их храма, возлагалось выполнение целого ряда других функций, а именно: участие в системе епархиального упрaвления и приведение к присягам в соборе, освящение церквей и выдача антиминсов, наблюдение за состоянием храмов и забота о благочинии паствы, наконец, охрана собора и хранившихся в нем ценностей. Дадим краткое пояснение каждой из названных функций.

Главной обязанностью священно-церковнослужителей собора являлось проведение богослужений. Участие в соборных службах самого владыки делало эту обязанность в равной степени и почетной и ответственной. Архиерейские служения отличались особой пышностью и торжественностью, в первую очередь это относилось к службам по праздничным и высокоторжественным дням. В связи с этим стоит упомянуть указ митрополита Арсения Мациевича от 15 ноября 1754 г., которым он запрещал всем архимандритам, игуменам и протопопам своей епархии при проведении ими служб в кафедральном или городовых соборах привлекать к участию в богослужении более двух священников и диаконов, "дабы с архиереем не верстаться". Ростовские архиереи проявляли заботу о том, чтобы во время церковных служб собор не был пуст. Так, к примеру, митрополит Арсений Мациевич своим указом 1751 г. повелевал всем жителям Ростова приходить "в праздничные и воскресные дни в соборную церковь к Божественным пениям и к нашим поучениям". Для проведения богослужений между членами соборного клира устанавливалась определенная очередность, так называемая "череда"¹⁹.

Помимо богослужения, прямой обязанностью всех соборных священно-церковнослужителей было участие в крестных ходах. Соборяне проводили собственные процессии со святынями, принадлежавшими собору, в первую очередь, с иконой Владимирской Богоматери, а кроме того, принимали у себя в соборе приносимые во время крестных ходов святыни других храмов и монастырей²⁰.

Соборные служители, занимавшие высшие должности, получали право принимать непосредственное участие в деятельности по управлению епархией. Настоятель собора и ключари имели возможность быть избранными архиереем для представительства в Духовной консистории. Соборные ключари и священники зачастую утверждались в качестве благочинных (заказщиков) или духовных депутатов²¹.

Кафедральный собор являлся местом приведения светских и духовных лиц, к присягам, производимым по различным поводам. Во-первых, в соборе, впрочем, равно как и в прочих церквях, осуществлялась процедура приведения к присяге на верность государю. Во-вторых, все лица, определяемые к каким-либо должностям, именно в соборе должны были произнести присягу, обязующую их к "добропорядочному" исполнению возлагаемых на них обязанностей. В-третьих, духовные лица при поставлении в священники или в диаконы давали в соборе присягу "в проклятии всяких раскольнических согласий" и неутайке раскольников в своих приходах. В-четвертых, особую "отрицательную от раскола" присягу приносили в соборе раскаявшиеся раскольники при обращении их в правоверие, а также лица подозревавшиеся в причастности к расколу. Наконец, при разборе судных дел в ряде случаев обвиняемые приводились в соборе к крестному целованию перед евангелием. Все виды присяг производились публично, при большом стечении народа. Приведение к присяге осуществлялось протоиереем или одним из соборных священников²².

Важной обязанностью ростовских соборян являлось освящение церквей, производимое ими на территории всей епархии за исключением Ярославля и Ярославского уезда, где храмы освящались служителями Ярославского собора. На освящение церквей соборные священнослужители в сопровождении причетников посылались поочередно²³.

На священнослужителей Ростовского собора была возложена ответственность за хранение антиминсов, прием старых и выдачу новых. Из текста архиерейского указа 1753 г. следует, что собор являлся местом хранения антиминсов для храмов всей Ростовской епархии²⁴.

К числу обязанностей соборных служителей относилось наблюдение за состоянием храмов, церковного убранства и церковного имущества в Ростовe и в Ростовском уезде. Начиная с 1746 г., по распоряжению митрополита Арсения Мациевича в епархии вводилась практика регулярных "освидетельствований" состояния храмов; условий хранения святых даров, антиминсов, мира, качества церковного вина и просфор. Эти ревизии проводили назначенные протоиереем священнослужители. Отчеты, составляемые ими по итогам их проверки, предоставлялись на рассмотрение архиерея. Помимо общих проверок состояния приходских церквей имели место целевые ревизии, направленные на выявление и изъятие из храмов "неискусно" или некачественно написанных икон, проведение которых также поручалось представителям соборного клира²⁵.

Обязанностью соборных служителей являлась забота о благочинии паствы в пределах всей епархии. В частности, соборянам поручалось исправление и обучение обращавшихся к правоверию раскольников, а также лиц, склонных к различным суевериям²⁶.

Большое внимание следовало уделять охране собора, поскольку ему принадлежали огромные материальные ценности. Основная ответственность за их сохранность была возложена на настоятеля и ключарей, хранивших ключи от ризниц - большой архиерейской и малой соборной. Сторожа обеспечивали круглосуточную охрану собора²⁷.

В заключении следует подчеркнуть, что кафедральный Ростовский Успенский собор, будучи важной частью структуры Ростовского архиерейского дома, являлся одним из наиболее значимых духовных учреждений Ростовской епархии. Штаты собора были достаточно многочисленны, а обязанности соборных служителей обширны и разнообразны.

1. Мельник А. Г. Звонари XVII - начала XVIII вв. // Соборная звонница Ростова Великого. СРМ. Ростов, 1993. Выл. IV. С. 47 - 57; Виденеева А.Е. Звонари Ростовского Успенского собора во второй половине XVIII - первой четверти XIX вв. // Колокола и колокольни Ростова Великого. СРМ. Ростов, 1995. Выл. VII. С. 18 - 27.
2. РГАДА. Ф. 280. Оп. 3. Д. 506. Ч. 1. (Далее - Оп. 1763). Л. 16 об. - 18 об., 37 - 39; РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 5029. Л. 23 об. - 25 об.
3. ОДДАС. Спб., 1879. Т. 2. Ч. 1. С. 1170. № 756; РГАДА. Ф. 237. Оп. 1. Д. 6338. (Далее - Оп. 1701). Л. 9 - 14, 100 - 106; ЯЕВ. 1886. Ч. неофич. (Далее - Вед. 1743). Л. 216; Оп. 1763. Л. 37 - 37 об.
4. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 7932. (Далее - Вед. 1764); Д. 6644. (Далее - Вед. 1777). Л. 1 - 7; Д. 6643. (Далее - Вед. 1777*). Л. 1 - 13.
5. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 1. Л. 156; РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 2. Д. 277. Л. 1 - 2.
6. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 223. Л. 38; Ф. 197. Оп. 1. Д. 6863. Л. 2, 5; Вед. 1764. Л. 6 об.; Вед. 1777. Л. 1 об. - 2.
7. Оп. 1701. Л. 10 - 11; Вед. 1743. Л. 216; Оп. 1763. Л. 37; Вед. 1764. Л. 6 об.; Вед. 1777. Л. 1 - 2.
8. Оп. 1701. Л. 11; Оп. 1763. Л. 37; Вед. 1777. Л. 4 об.
9. Оп. 1701. Л. 11 - 12 об.; Оп. 1763. Л. 37 об.; Вел. 1764. Л. 6. об.; Вед. 1777. Л. 5 - 6.
10. Оп. 1701. Л. 12 - 13 об.; Оп. 1763. Л. 37 - 37 об.; Вед. 1777*. Л. 10 - 11 об.
11. Вед. 1743. Л. 216; Вед. 1764. Л. 6 об.; Вед. 1777. Л. 6 - 6 об.
12. Вед. 1743. Л. 216; Оп. 1763. Л. 38; Вед. 1764. Л. 6. об.; Вед. 1777*. Л. 1 - 7.
13. Вед. 1764. Л. 6 об.; Вед. 1777*. Л. 13.
14. Мельник А.Г. Звонари... С. 47 - 57; Виденеева А.Е. Звонари... С. 18 - 27.
15. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 208. Л. 86: Д. 147. Л. 38 - 38 об.; Оп. 1701. Л. 100 - 106; Оп. 1763. Л. 38.; Вед. 1764. Л. 6. об.; Вед. 1777*. Л. 12 об. Виденеева А.Е. Соборные сторожа. Газета "Ростовский вестник". 29 сентября 1995г.
16. Оп. 1701. Л. 9 - 14, 100 - 106; Вед. 1743. Л. 216; Оп. 1763. Л. 37 - 38; Вед. 1777. Л. 1 - 6 об., 1 - 13; РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 288. Л. 1.
17. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 2. Д. 277. Л. 2, 9; Ф. 123, Оп. 1. Д. 13. Л. 5 об., 7.
18. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 407. Л. 1 об.; Ф. 123. Оп. 1. Д. 13. Л. 2 - 8.
19. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 210. Л. 86; ЯЕВ. 868. Ч. неофиц. С. 291 - 293.
20. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 13. Л. 5 об.. 7; Д. 147. Л. 23; Д 224. Л. 130.
21. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 2. Д. 277. Л. 1. Ф. 123. Оп. 1. Д. 210. Л. 68.
22. МЗ "РК". Р - 277. Л. 18. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 147, 208, 233; Д. 210. Л. 1 - 7, 13 об.
23. РФ ГАЯО Ф. 123. Оп. 1. Д. 210. Л. 39, 53, 57; Д. 7. Л. 1 - 37.
24. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 210. Л. 53 - 53 об.
25. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 147. Л. 81 - 82; РГАДА. Ф. 764. Оп. 1. Д. 200. Л. 9 - 10.
26. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 210. Л. 17.
27. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 6863. Л. 2; Ф. 123. Оп. 1. Д. 210. Л. 68; Д. 208. Л. 86.

Тема моего настоящего сообщения - религиозная жизнь прихожан Ростово-Ярославской епархии в 18 столетии. Эта тема может одновременно оказаться очень широкой и очень узкой. Узость темы объясняется тем, что сохранившиеся и доступные источники не могут нам рассказать всего, что мы хотели бы узнать о роли религиозных обрядов в ежедневной жизни прихожан, принадлежавших к Православной церкви, участвовавших в ее обрядах, и соглашавшихся с ее доктринами. Немного людей - а особенно среди тех, которые не принадлежали к образованным слоям общества, оставили мемуары этого периода, в которых описали свой внутренний мир. Таким образом, историки могут только предполагать о том, как прихожане в прошлом понимали свою религию, как они выражали свою религиозность. Тема, посвященная религиозной жизни прихожан - шире чем думаем, потому, что в XVIII веке религия еще была основным мировоззрением провинциальных прихожан всех социальных групп, с дворянства до крестьянства, и поэтому влияла на их поведение во многих сферах, кроме чисто "религиозных". Другими словами, невозможно рассматривать религию прихожан как отдельный, узкий раздел русской народной культуры. Люди часто принимали решения, основываясь на религиозных убеждениях, и их восприятие окружающей среды нередко определялось религиозными традициями, на которых они были воспитаны. Таким образом, деятельность, которую мы бы считали прежде всего выражением религиозности, например, вклады в монастыри, в действительности выполняла более сложные функции в русском провинциальном обществе, чем простое выражение веры.

В Ростово-Ярославской епархии, так же как и в других местах старой северо-восточной Руси, религиозная жизнь православных в первой половине XVIII века подчинялась традициям, которые сложились в ранних веках. В настоящем сообщении я сосредоточу внимание на основном аспекте, то есть попытаюсь выявить тонкую границу между небесной и земной жизнями, и личные взаимоотношения прихожан со святыми в раю, которые являются опекунами и помошниками прихожан. Власть святых проявлялась на земле через чудеса, которые они или их иконы, или их мощи, совершали, а также заступничество святых за умерших, когда о них ходатайствовали члены семьи прихожанина, чтобы помогать умершим попасть в рай. Хотя было несколько святых, культ которых имел общероссийское значение, например Св. Николай, много и, может быть, большинство святых имели самые значимые культы в одной местности, часто в местах, связанных несколькими аспектами жития святого. Исключениями из этого являются места паломничеств, где находились мощи, и те, кто там получил исцеления, продолжали благодарить святого за помощь. Культы святых и культы чудотворных икон в провинциях имели отчетливо местные корни. Например, Св. Геннадий, который основал Спасо-Геннадиевский монастырь недалеко от Любима, а потом там был похоронен, был "благоговедён" местным святым окружающей общине. Среди пожертвователей монастырю мы находим вкладчиков из Ярославля, но из отдаленных мест практически не было пожертвований. Хотя этот монастырь формально не находился в Ростовской земле, привожу пример Св. Геннадия потому, что трудно найти вкладные книги XVIII века. Вкладная книга названного монастыря с 1714 по 1775 год хранится в рукописном отделе Ярославского историко-архитектурного музея - заповедника¹. Она показывает социальное происхождение пожертвователей (то есть дворян, купцов, посадских людей, крестьян), количество вкладов, время года и, самое важное - причину вклада. Предварительный анализ содержания этой рукописи дает возможность заключить, что вклады монастырям таким, как Спасо-Геннадиевский, не зависели от социального происхождения, и что там записаны члены почти всех социальных групп. Вклады не прекращались в течение 18 столетия, за исключением промежутка в конце 1750- начале 1760 годов (в эпоху секуляризации церковных земель). Дворяне имели склонность жертвовать в начале года, чтобы имена их семей занимали самую видную позицию в годовых записях. Крестьяне обычно жертвовали в конце года, после жатвы. Но одно неожиданное изменение в течение XVIII века появилось. Дворянские женщины начинают более часто появляться среди пожертвователей к концу века. Возможно, этот феномен объяснялся высоким количеством вдов среди населения, или был результатом возрастающего участия женщин в публичной религиозной деятельности. Данные других источников подтверждают последнее наблюдение. В течении века мы видим возрастающее желание многих женщин всех социальных групп, и особенно дворянок, уйти из светской жизни в монашество. Это видно на примере регистра указов Ярославского Казанского девичьего монастыря, который хранится в Государственном архиве Ярославской области².

Возвращаясь к Спасо-Геннадиевской вкладной книге, приведем типичную запись: "1720-м году июня 16 день града Ярославля посадской человек Иван Якимов сынъ Кирпичев по обещанию своему всемилостивому спасу и преподобному отцу Геннадию чудотворцу дал вкладу телицу бурую по другому году для поминовения своих родителей"³. Отметим, что обещание вклада самому Св. Геннадию, а не монастырю. Это доказательство личного отношения к святому, которому прихожане несли пожертвования, и эти отношения укреплялись дальнейшими пожертвованиями. Отметим также, что Иван Кирпичев дал вклад для поминовения своих родителей, чтобы те оказались в раю. Целью вклада было укрепление связи с родителями в ином мире и сохранение о них памяти на земле.

Другим интересным феноменом вкладной книги являются пожертвования отцами малолетних дворян в честь детей, чтобы посвятить детей в семейную традицию. Таким образом, пожертвования монастырям имели в виду выражение и утверждение местной значимости семей. Поздние записи во вкладной книге тоже часто включают сведения о том, что человек дал вклад в обмен на написание имен его родственников и предков в синодике монастыря, особенно если человек был крестьянином. Так же, как и во вкладной книге, имена предков жертвователей были написаны в синодике для поминовения. Такие семейные списки в синодиках функционировали для связи жертвователей с монастырем на взаимовыгодных условиях⁴. Это также говорит о том, насколько прихожане ценили роль монаха в "системе духовной жизни" провинции: монахи были посредниками между живыми и умершими. Хотя американский историк Паул Бушкович утверждает, что ведущая роль монастырей в религиозной жизни дворянства XVII и XVIII веков упалa⁵, монастыри еще продолжали быть очень важными в обществе вообще, как видно из вкладной книги Спасo-Геннадиевского монастыря.

Кроме монастырей, религиозная жизнь прихожан XVIII века концентрировалась в приходе. Приход был не только духовным местом, но и местом светской жизни общины. На деле религиозная и светская функции прихода часто сливались. Эта тема уже исследована несколькими историками, включая А.В. Камкина с его работой по приходским структурам на севере⁶. Тем не менее, контроль Православной иерархии (а это значит высшего духовенства) за приходом был действительно довольно ограничен, потому что приходы отличались по количеству прихожан до реформы, а также потому что прихожане имели право выбирать своего приходского священника. Хотя в 1740-х годах Арсений Мацеевич, Митрополит Ростовский, заявил о своем праве назначать священников, прихожане сильно протестовали против этого. Они объявляли голодовки, ругали и выселяли священников, которых Арсений посвятил без их разрешения. Преемник Арсения Афанасий столкнулся с той же самой проблемой, а с того времени право прихожан выбирать священников не вызывало сомнений. Приходское духовенство также поддерживалось прихожанами за счет доходов в виде оплаты за исполнение таких таинств как браки и крещения. В результате приходское духовенство полностью зависело от доброго расположения прихожан, а поэтому не было возможности наказать тех членов прихода, чье поведение не одобрялось ни Православной иерархией, ни даже иногда приходскими священниками.

Тем не менее, религиозная жизнь прихожан Ростово-Ярославской епархии в XVIII веке не была столь простой, как это было отмечено выше. Она осложнялась тем фактом, что XVIII столетие в России было периодом больших социальных, политических и экономических перемен. Нигде эти перемены не чувствовались так остро, как в Русской православной церкви, которая в течение столетия испытала перестройку своей административной структуры, конфискацию земель, закрытие почти половины монастырей, и мужских, и женских. Церковная иерархия тоже испытала перемены в идеологии. Во время царствования Петра Первого иерархию занимали идеи реформ и новые административные дела из Протестантских и Католических церквей в разных странах Западной Европы, например, стандартизация величины приходов и обязательное ведение исповедных росписей. К тому же, Петр Первый не любил монашескую жизнь, думая, что монахи втуне тратили время вместо служения государству. Чтобы ограничить влияние и престиж монашества, Петр определил количество людей, которые были посвящены в монашеский чин, и повторил запрещение против пожертвований земли монастырям прихожанами⁷. Православная церковь тоже старалась переориентировать прихожан по отношению к монастырям, чтобы приходские церкви, а не монастыри, были центром религиозной жизни. По иерархии это означало, что было необходимо приходскому духовенству играть более активную роль в приходе как в религиозных, так и в светских делах. Иерархия и государство изменили свою политику только в конце века, когда государство начинало сомневаться в верности многих священников после Пугачевщины⁸.

Во второй половине 18 столетия Русская православная церковь поставила целью через Просвещение искоренить суеверия и иметь больший контроль над поведением прихожан. Американский историк Грэгори Фрийз аргументировал, что иерархия тоже хотела создать отдельную сферу для себя в Русском обществе параллельно с государством⁹. Эту тенденцию можно четко проследить в желании иерархии установить и контролировать границы между светской и духовной сферами. В том смысле, во-первых Православная церковь старалась подтвердить свою роль единственного настоящего посредника между небом и землей. Хотя святые еще оставались важными в православной вере, высшее духовенство само хотело занимать центральную позицию в качестве заступников перед Богом в религиозной жизни прихожан. Иерархия хотела добиться этого через принуждение прихожан участвовать регулярно в обрядах, которые контролировались приходским духовенством, особенно система таинств с рождения до смерти, в которых обязательно принимал участие священник. В том было заинтересовано и государство, так как законопослушание прихожан укрепило его систему. Другими словами, интересы государства и церкви в этом случае совпадали. Например, в 1800 году ярославская "посадская жена" Марина Осонина и посадский человек Иван Зеркальников были вызваны в духовную консисторию, чтобы объяснить, почему они не исповедались и не причащались за несколько лет. Марине и Ивану надо было сделать публичное покаяние, а Марина даже была заключена на три месяца, хотя она позднее была освобождена, когда ее муж объяснил, что она была беременна¹⁰.

Во-вторых. Православная иерархия старалась ограничивать места, где происходила религиозная деятельность прихожан. Эти места она контролировала, например, приходские церкви. Так, иерархия расследовала со скептицизмом явление чудотворных икон и мощей, которые не были обнаружены духовенством, и требовала, чтобы прихожане приносили свои чудотворные иконы в церковь. В одном из дел фонда Ярославской духовной консистории в 1803 году крестьянину Мокею Власову было запрещено консисторией говорить, что его собственная икона Владимирской Богоматери была чудотворная. Но когда консистория отправила представителя, чтобы взять икону, Власов сказал, что он ее уже пожертвовал в церковь в другом селе¹¹. В другом деле, в 1749-м году посадский человек Петр Иванов сын вызвал возмущение в Романове, когда он старался жертвовать икону часовне, приписанной к его местной приходской церкви. Иерархия скоро узнала, что Иванов имел желание пожертвовать икону, чтобы привлечь паломников к часовне для поклонения мощам погребенного там местного святого, который, по словам Иванова, исцелил его от "падучей болезни". Раньше часовня была местом большого ежегодного паломничества и городского праздника. Но традиция постепенно приходила в упадок, и Иванов хотел возродить интерес к мощам среди горожан Романова. Когда Митрополит Арсений Мацеевич обследовал мощи и решил, что они не являются чудотворными, он приказал разрушить часовню, чтобы убрать из памяти горожан все остатки ее существования¹². Вместе с тем, высшее духовенство особенно активно поддерживало культ святых, наиболее ярко отражавших религиозные идеи, которые иерархия хотела осуществить. Самым значительным примером этого процесса была канонизация Св. Димитрия Ростовского в конце 1750-х годов. Кульминацией становления культа является перенесение его мощей в новую серебряную раку в Ростовском Спасо-Яковлевском-Димитриевом монастыре в 1764 году. Даже Екатерина Вторая туда приезжала. Хотя достоинства жизни и дел Св. Димитрия, конечно, заслуживали его канонизации. Синодальная комиссия в XIX веке нашла, что иерархия XVIII века так сильно хотела канонизации Св. Димитрия, что не было обращено внимание на разложение его тела, эксгумированного 50 лет спустя после его смерти¹³. Епископ Ростова даже приказал игумену Спасо-Яковлевского-Димитриева монастыря записывать все чудотворные исцеления, которые происходили от мощей Св. Димитрия. Это не значит, что Св. Димитрий не был настоящим святым, или что любовь к нему прихожан не была подлинной. Я бы только хотела показать те усилия, которые были сделаны иерархией для обеспечения популярности культа Св. Димитрия.

Православное духовенство также старалось укоренить у прихожан идею, что церкви и соборы были особыми местами, отличными от светской жизни, а с того времени церкви и соборы были местами только религиозной жизни. Духовенство запрещало праздничные пиры в церквях и требовало наказания для людей, которые говорили, шутили или ругались в церкви во время службы. Духовенство также запретило строить питейные дома рядом с церквями, но Государственный Сенат изменил этот указ, потому что боялся большой потери доходов от продажи спиртных напитков. В конце концов достигли компромисса: уже существующие питейные дома остались на своих местах, но новые строились вдали от приходских церквей.

Можно считать, что большое количество прихожан вначале не поддавалось попыткам иерархии реформировать их религиозные обычаи. Часто они находили способы перехитрить или расстроить планы иерархии, как сделал Мокей Власов, когда он пожертвовал икону в другую церковь, но в конце концов большинство людей соглашались с желаниями их духовных лидеров. Дальнейшие последствия этого сопротивления в религиозной жизни прихожан требуют дальнейшего исследования. Тем не менее, одно последствие, которое сейчас можно упомянуть - это бифуркация популярной и элитной религии в провинциях. Это был процесс, который начался уже в конце XVII века в Москве. Продолжение процесса наблюдается, когда дворянство и образованные посадские люди больше чем другие подчинялись реформам Православной иерархии, и в результате религия начала играть все более отдельную и специфичную роль в их жизни, вместо того, чтобы быть фундаментом их мировоззрения, как это еще продолжалось в мировоззрении большинства крестьян и посадских людей. Но большим исключением в этом процессе были женщины. Они продолжали служить опорой традиционной религиозной культуры и участвовать в традиционной религиозной деятельности в XIX веке в большем количестве, чем мужчины. Женщины из дворянства и купечества особенно продолжали пополнять монашеский чин и, когда не было достаточно мест в существующих монастырях, учреждали новые формы религиозных общин. Женщины из низких сословий получили большинство исцелений от новоявленных чудотворных икон, так, например, исцеления в 1823 году от известной иконы Печерской Божьей Матери, которая написана на стене собора Ярославского Спасского монастыря, в то время уже архиерейского дома¹⁴.

Подводя итоги, отметим: предварительные результаты моего исследования по Ростовско-Ярославской епархии свидетельствуют, что прихожане имели богатую духовную жизнь в течение XVIII века, вместе с тем в их религиозной жизни было много неопределенности. Религиозная жизнь прихожан - такой широкий и сложный вопрос, что я сегодня касалась только нескольких аспектов этой темы, и надеюсь, что эти первые шаги к истории этой темы ободрят других исследователей продолжать эту работу в будущем.

1. Ярославский историко-архитектурный музей-заповедник. Собрание рукописей. Инв. № 17056.
2. Государственный архив Ярославской области. Ф. 1118. Оп. 3. Д. 432.
3. ЯИАМЗ. СР. Инв. № 17056. С. 29.
4. См. Rosenwein, Barbara, То Ве the Neighbor of Saint Peter: The Social Meaning of Clunys Property, 909 -1 049. (Ithaса, NY, 1989).
5. Bushkovitch, Раul, Religion and Society in Russia: Тhе Sixteenth and Seventeenth Centuries (Охford), 1992).
6. Камкин А.Б. Традиционные крестьянские сообщества европейского севера России в XVIII веке. Автореферат докторской диссертации. (Москва, 1993). см. тоже, Freeze, Gregory L. "The Disintegration of Traditional Communities: The Parish in Eighteenth-Century Russia", Journal of Modern History 48 (1976): 32 - 50; Знаменский П.В. Приходское духовенство России со времени реформы Петра Великаго* (Казан, 1873); Панков А. Упадок православного прихода XVIII - XIX вв. (Москва, 1899); Богословский М. Земское самоуправление на русском севере XVII в. Вып. 2. (Москва, 1912).
7. Smolitsch, Igor. Russisches Monchtum: Еntstehung, Entwicklung und Wesen, 988 - 1917 (Wurzburg,1953).
8. См., Gregoru Freeze, Тhе Russian Levites: Раrish Сlеrgy in the Еighteenth Century (Cambridge, МА, 1977).
9. Gregory L. Freeze, "Handmaiden of the State? The Church in imperial Russia Reconsidered", Journal of Ecclesiastical History 36 (1985); 82 - 102 .
10. ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Дд. 263 - 64.
11. ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 960.
12. ГАЯО филиал в г. Ростове. Ф. 197. Оп. 1. Д. 1150.
13. Российский государственный исторический архив. Ф. 796. Оп. 205. Д. 49
14. ЯИАМЗ. СР. Инв. № 1056.

По мнению большинства исследователей ростовской финифти. Спасо-Яковлевский монастырь сыграл важную роль в истории возникновения и становления промысла. Об этом писали А.А. Титов, И.М. Суслов и другие¹. Готовится к печати статья "О круге мастеров Спасo-Яковлевского монастыря", в которой освещены и проанализированы документальные источники, отчасти подтверждающие мнение указанных авторов². Но до недавнего времени по историческим преданиям был известен только один иконописец и финифтяник Спасo-Яковлевского монастыря - иеромонах Амфилохий, служивший при мощах Димитрия Ростовского и прославившийся благочестием и духовным наставничеством³. С его авторством связывали создание нескольких предметов культа из собора и монастырской ризницы⁴. К сожалению, пока не удалось обнаружить ни одного произведения действительно созданного отцом Амфилохием. Между тем изучение документов и коллекций музеев Ростова, Москвы и Санкт-Петербурга позволило определить имя другого мастера, деятельность которого связана с монастырем.

Это Александр Григорьевич Мoщанский, живший в подмонастырской Яковлевской слободе и до 1814 г., исправлявший должность штатного служителя в качестве иконописца, живописца и финифтяника⁵. По архивным сведениям можно определить даты его жизни - 1745 - 1824 гг.⁶ Из монастырских расходных книг и ревизских сказок следует, что творческую деятельность Мощанский сочетал с хозяйственными работами. Ему не раз приходилось ездить в Москву и Ярославль по монастырским делам, в том числе и за красками⁷. Возможно именно там Мощанский получал первые живописные навыки, впрочем в те годы художественному ремеслу можно было обучаться в Ростовском архиерейском доме или у мастеров ближнего Троице-Сергиева монастыря. О культурных связях с Лаврой писала Л.А. Шитова⁸. Но к этому необходимо добавить, что Спасо-Яковлевский монастырь не менее тесными узами был связан с Украиной. Во второй половине XVIII в. большинство монастырских настоятелей, а затем и архимандритов были малороссами. Судя по историческим запискам, в 1762 г. с Украины был приглашен и харьковский бывший придворный живописец Венедикт Дмитриевич Вендерский для создания икон в иконостас церкви Зачатия Анны⁹.

Иконы, написанные художником по западноевропейским образцам, сохраняют лучшие традиции украинского барокко. В той же изобразительной системе выполнены две картины из жизни святого Иосифа, созданные Александром Григорьевичем Мещанским в 1791 - 1792 гг.¹⁰ В настоящее время они хранятся в фондах Государственного Исторического музея. Картины написаны на холсте масляными красками технически профессионально, но без той свободы и размаха, которые присутствуют в иконах Вендерского. Использованная здесь в качестве образца западноевропейская гравюра трактуется вольно, с искажением композиции и перспективы, пропорций и форм. Персонажи больше напоминают кряжистых русских мужичков, чем героев ветхозаветной истории. Лики, несколько укрупненные по сравнению с фигурами, прописаны по зеленовато-коричневому фону белилами, смешанными с охрой и красным. Они сохраняют один и тот же тип широкоскулого лица с крупным носом и далеко расставленными глазами. В разработке одежд применена такая же моделировка, что и в иконах украинского мастера, хотя разделка складок выполнена не золотом, а разбельными красками цвета тканей. Некоторое сходство живописного языка художников не дает оснований говорить о прямых аналогиях в их работах. Но логично было бы предположить, что Вендерский мог обучать живописному делу талантливого юношу. По мнению Е.Ю. Ивановой, именно так заезжий мастер Иван Девментьевич Лигоцкий учил своему ремеслу Николая Лужникова, бывшего штатным служителем Ростовского архиерейского дома¹¹. В описях Спасо-Яковлевского монастыря сохранились сведения о портретах Димитрия Ростовского, написанных монастырским живописцем¹². Если вспомнить, что в 1770 - 1780-е гг. в качестве живописца в монастырских документах упоминается только А. Мощанский, напрашивается вывод, что художник работал в разных жанрах. В этом смысле интересно рассмотреть портрет первого архимандрита Спасо-Яковлевского монастыря Павла, поступивший в 1920-е гг. в Ростовский архитектурно-художественный музей-заповедник из Спасо-Яковлевского монастыря. В музее он существует с широкой датировкой XVIII в., но если надпись на портрете авторская, можно предположить, что он был создан после смерти архимандрита, то есть в 1769 г. или позже¹³. В этот период Александр Мощанский уже был штатным служителем и мог написать посмертный портрет архимандрита Павла, похороненного в монастыре. Но достаточных оснований для этого утверждения все же не существует. Вместе с тем сравнение портрета и картин с финифтяными миниатюрами Мощанского выявляет много общего в изобразительной системе столь разных по материалам произведений.

Портрет написан масляными красками на серо-зеленом фоне с использованием его как подмалевка в тенях. Освещенные места лика и рук прописаны белилами, подцвеченными красным и охрой. Характерный тип лица с крупным носом и широкой переносицей, с большими глазами и покрасневшими веками часто встречается как в картинах, так и в миниатюрах Мощанского.

Примером тому может служить финифтяная пластина с изображением Димитрия Ростовского, написанная уже зрелым художником в 1808 г.¹⁴ Она хранится в собрании Государственного Эрмитажа. Иконографический тип известного портрета ростовского митрополита в белом клобуке и мантии трактуется в миниатюре вольно, без сохранения прежней композиции, с изменением в облачениях. Возможно здесь используется один из переработанных графических вариантов, но хочется верить, что это индивидуальная трактовка автора. Знакомый по иконам и живописным портретам образ философа-аскета в финифтяном изображении менее статичен и замкнут. Лик освещен чуть заметной улыбкой, обращенной к зрителю, руки раскрыты в благославляющем жесте. В работе над эмалевой пластиной Мощанский использует традиционные для ростовского финифтяника приемы, расширяя их живописные возможности. Он прорисовывает силуэт и отдельные детали фигуры четким пурпурным контуром-гвентой. Но линия абриса, согласуясь с пластикой форм, то утолщается в тени, то почти исчезает на свету. В разработке личного письма автор миниатюры особенно близок к изобразительной системе живописного портрета. Теплый фон эмали, подцвеченный пурпуром, он, как финифтяник, привычно оставляет в освещенных местах, но, четко очерчивая скулы, использует именно серо-зеленые тени. Как и в портрете, широко поставленные большие глаза с покрасневшими веками и яркими искрами бликов отражают тепло души и напряженность человеческой мысли. Эмоциональный подъем образа поддерживает мажорное звучание колорита. Пурпурный цвет саккоса кажется более насыщенным в сочетании с изумрудным омофором и белым платом клобука.

Цвет в произведениях Мощанского всегда несет дополнительную эмоциональную нагрузку. Так, в одной из его ранних эмалевых миниатюр с изображением Иоанна Предтечи, датированной 1778 г. (ГИМ)¹⁵, грозовое напряжение фона служит прекрасным аккомпониментом экстатической трактовке образа. Лик святого, в доверчивой простоте обращенный к Богу, несколько грубоват, но чист и благороден. Он проработан в иконописной традиции, с использованием приемов, характерных для ростовской финифти. В темном ореоле волос и бороды лицо Иоанна Предтечи как бы озарено внутренним светом. Тонированный цвет фона в освещенных местах художник сочетает с темным вохрением и подвижным коричневым мазком в прописке волос. Рассеивающийся мелкий пунктир сглаживает контрасты свето-тени и усиливает пластику форм. Внутренней динамике образа подчинено вихревое движение нимба и энергичная живописная трактовка фигуры. В ее проработке художник еще делает ошибки. Плохое знание анатомии мешает точной передаче пропорций и ракурсов. Между тем уже в этой ранней миниатюре определяются некоторые особенности живописной манеры автора. В рисунке Мощанский использует пурпурный контур, который позднее станет неотъемлемой частью его произведений. Тонкой, плавной линией он очерчивает лик, руки, ноги; более жестко прорабатывает одежды. Складки плаща мало подчиняются форме. Они ломаются в напряженном движении, образуя характерные вздутия. Каноническое сочетание желто-коричневой власяницы и зеленого цвета плаща живописец обогащает оранжевой, коричневой и пурпурной подцветкой. Неуверенность рисунка искупается тонким чувством колорита. В проработке грозового фона художник использует интенсивное звучание фиолетового и лилового в сочетании с желтым и пурпуром. Подвижный мазок-пунктир, то сгущаясь, то рассеиваясь, объединяет цветовую гамму, обогащая игру свето-тени.

Обе миниатюры представляют творчество финифтяника в разные периоды его жизни и отражают совершенствование его мастерства. Логично было бы предположить, что сохранились и другие работы художника, созданные им для монастыря.

Среди церковной утвари, поступившей в Ростово-Ярославский архитектурно-художественный музей-заповедник из ризницы Спасо-Яковлевокого монастыря, находится финифтяная миниатюра, созданная для креста архимандрита Амфилохия Леонтовича¹⁶. На контрэмали пластины черной краской написана дата исполнения "1777" и буквы "п А М". По определенной расшифровке букв ранее это произведение связывали с именем гробового иеромонаха Амфилохия, но, зная его биографию, можно с уверенностью говорить о том, что надпись не имеет никакого отношения к святому отцу. Ведь в монастырское братство вступил он вдовьим диаконом Андреем Порецким в июне 1777 г., а монашеский чин принял вместе с именем Амфилохия в 1779 г.¹⁷

Финифтяной крест "Распятие" исполнен по известному среди ростовских эмальеров образцу, сохраняющему ярко выраженную барочную традицию. Сложная по рисунку композиция вписана в строгие рамки небольшого прямоугольного креста, но при этом сохраняет внутреннее напряжение трагического сюжета. Образы святых, написанные еще схематично и робко, исполнены глубины человеческих переживаний. Лики имеют тот же тип, что и в финифтяной пластине Мoщанского с изображением Иоанна Предтечи. Они округлы, с коротким квадратным носом, широко расставленными глазами и резко подчеркнутыми скулами. В трактовке личного и доличного письма использованы уже знакомые приемы. Фигуры прорисованы красным контуром. Нимбы окружены пурпурной вихревой обводкой. Силуэты несколько искажены, формы утрированы. Жестко моделированные складки одежд подчинены общей динамике композиции, которой вторит и цветовое решение миниатюры. Напряженное звучание грозового фона усиливается контрастами свето-тени и насыщенностью цвета в одеждах. Применяемый Мощанским подвижный пунктир и здесь лепит форму, сглаживает резкие контрасты, передает изменчивость световоздушной среды.

Нечто общее можно найти и в авторской надписи с одинаковым нажимом и очертанием цифр, похожим силуэтом букв. Все это позволяет предположить, что дробницу для архимандричего креста изготовил не иеромонах Амфилохий, а монастырский художник Александр Мощанский.

К тому же выводу можно прийти, сравнивая две рассмотренные нами миниатюры с финифтяной дробницей из коллекции Государственного Исторического музея, изображающей "Рождество Богоматери"¹⁸. На обороте пластины имеется пурпурная надпись - монограмма "А М" и дата "1779". Начертание цифр и характерная линия под датой напоминают подписи Мoщанского. Аналогичны и живописные приемы, использованные в миниатюре. Художник все так же намечает фигуры пурпурным контуром и тщательно моделирует формы. Напряженные изгибы линий и резкие изломы складок в разработке одежд и драпировок придают живописи дополнительную эмоциональную окраску. Яркий колорит строится на сопоставлении все тех же дополнительных цветов: пурпурного и зеленого, лилового и изумрудного. Богатая игра красок в сочетании с ритмической продуманностью композиции определяют эмоциональный и декоративный характер произведения. Приходится лишь сожалеть о том, что оно не имеет достаточного ювелирного обрамления и находится изолированно от того предмета церковной утвари, который когда-то украшало.

Как выглядели эти живописные миниатюры в драгоценной оправе можно судить по золотной глазетовой митре, вложенной в ризницу Спасo-Яковлевского монастыря в 1779 г.¹⁹ Несомненно высокое мастерство и профессионализм вышивальщиц, украсивших глазет изысканным орнаментом из жемчужных нитей. Подобное по стилю и рисунку оформление встречается на фелонях и саккосах, изготовленных для Троице-Сергиевой лавры как местными, так и столичными мастерами²⁰. Столь же профессионально выполнены и эмалевые дробницы, гармонично вписывающиеся в драгоценное убранство митры. Автор этих миниатюр неизвестен, но пластины верхнего ряда с изображением евангелистов очень близки по характеру живописи к работам монастырского финифтяника. В иконографии, как и в более ранних произведениях Мoщанского, прослеживается влияние западноевропейской и украинской гравюры. В частности, образ евангелиста Иоанна в композиционной основе имеет некоторое сходство с графическим наброском киевского мастера Алимпия Галика, переработавшего гравюру апостола Андрея из Библии Пискатора в поясное изображение. Рисунок в этих финифтяных миниатюрах более схематичен. Обращает на себя внимание искажение пропорций и форм. В живописной разработке использованы приемы, характерные для работ Мощанского: пурпурный контур и подвижный ореол вокруг нимба, черточный пунктир и резкие изломы складок. Даже конец плаща евангелиста Луки взвивается так же как и в дробнице с изображением Иоанна Предтечи, созданной Мощамским в 1778 г. Эти миниатюры, представляющие ранний период творчества художника, схожи не только проработкой личного и доличного письма, но и общей трактовкой образов. В них сохраняется непосредственность, наивная чистота и доверительное отношение к Богу, особенно близкие характеру народного мастера. Некоторая скованность живописного языка искупается цветовым богатством колорита, разнообразием и яркостью типажей и эмоциональных характеристик.

С годами художник освобождается от неуверенности в рисунке и композиции. Созданная им в 1808 г. финифтяная миниатюра с изображением Димитрия Ростовского отличается от ранних произведений мастера совершенством и свободой изобразительного языка. В стремлении к живоподобию и портретной конкретности Мощанский не боится нарушить рамки иконописного канона. При этом ему удается сохранить аскетизм, самоуглубленность и духовную возвышенность чудотворного образа. Дробница с изображением Димитрия Ростовского из коллекции Эрмитажа - единственная подписная из поздних эмалевых миниатюр художника. Но в собрании Ростовского архитектурно-художественного музея-заповедника имеются работы, близкие ей по художественному строю. Среди них комплект миниатюр с шитой серебром митры, поступившей в музей из Спасо-Яковлевского монастыря²¹, и панагия "Богоматерь Знамение", вложенная в 1793 г. в церковь Спаса на Торгу в г. Ростовe Великом²². О сходстве этих произведений писала М.М. Федорова, связывая их с одним неизвестным автором²³. Но при сравнении этих работ с произведениями Мoщанского обращаешь внимание на их близость.

Причем те живописные особенности рассматриваемых произведений, которые ростовский исследователь считает типичными для финифти последней четверти XVIII в., характерны для всего творчества Мoщанского (1770 - 1800-e гг. "Моделировка объемов зелеными тенями", пурпурный контур, намечающий фигуры²⁴, в сочетании с характерными особенностями личного и доличного письма, с определенным подбором красок холодной гаммы составляют живописную манеру финифтяника.

Это особенно ощутимо при сравнении подписной дробницы с изображением Димитрия Ростовского с аналогичными ей произведениями из Ростовского музея. Все миниатюры выполнены на одинаковых овальной формы и невысокого рельефа пластинах по холодного тона белой эмали. Фигуры намечены пурпуром. Той же краской обведены нимбы с расходящимися лучами и написаны сходные по начертанию буквы. Мягкая живописная трактовка личного сочетает традиционные для ростовской финифти прозрачные плави, подрумянку и блик с тончайшей пропиской глаз, бровей, волос. Художник тщательно прописывает одежды. Характерная для него энергичная жесткая моделировка складок условно лепит объем, прозрачная, напоминающая лессировку подцветка создает дополнительный рефлекс, позволяющий передавать фактуру тканей. В толковании образов мастер от яркой типажности переходит к портретной конкретности и психологической глубине. Лики Богоматери еще сохраняют условные черты иконописного образа, но изображения апостолов на митре отличаются индивидуальными характеристиками.

При сравнении миниатюр с работами современника художника А.И. Всесвятского бросается в глаза их принципиальное отличие. Если творчество Всесвятского по справедливому замечанию ростовского исследователя В.В. Зякина "cочетает в себе древнюю традицию и элементы народного искусства" с новыми художественными достижениями XVIII в.²⁵, то в работах Мощанского в большей степени проявляется связь с украинской и московской иконописными и живописными традициями. Его искусство, воплотившее новое понимание духовного образа в эмали, дало толчок к преобразованиям в живописном языке ростовской финифти конца XVIII - начала XIX вв. В творчестве местных художников того времени и позже часто использовались иконографические изводы с миниатюр Мощанского и разработанные им живописные приемы, оживляющие каноническую статичность иконных образов. К сожалению, современные мастера не обращаются к этой живописной традиции, хотя сегодня промысел обладает художниками, способными плодотворно работать в этом направлении. Остается только желать того, чтобы ростовские финифтяники наконец вернулись к своим истокам, тем более что многие из них пишут иконы на эмали.

1. Титов А.А. Спасо-Яковлевский Дмитриевский монастырь в городе Ростове Ярославской губ. - 1890; Титов А.А. Очерк живописи на финифти в Ростове. М., 1881; Титов А.А. Производство финифтяных образцов в Ростове Ярославской губернии в Спас-Песковской слободе. 1853; Суслов И.М. Ростовская эмаль. Ярославль, 1959. С. 15.
2. Борисова В.И. О круге мастеров Спасо-Яковлевского монастыря. В печати.
3. Описание Ростовского ставропигиального первоклассного Спасо-Яковлевского Димитриева монастыря и приписного к нему Спасского, что на Песках. СПб., 1849; Титов А.А. Два подвижника Спасо-Яковлевской Димитриевской обители: гробовой иеромонах Амфилохий и схимник архимандрит Пахомий. М., 1911.
4. РГАДА. Ф. 1407. Оп. 1. Ед. хр. 648. Л. 11.
5. РГАДА. Ф. 1407. Оп. 1. Ед. хр. 1096. Л. 6; Ед. хр. 1159. Приношу благодарность А.Е. Виденеевой за указание источника этих сведений.
6. РГАДА. Ф. 1407. Оп. 1. Ед. хр. 1159. Л. 1. В документах Городского магистрата А. Мощанский не значится, но с аналогичной ему биографией числится Александр Григорьевич Алтынов - возможно, это одно и то же лицо. (РФ ГАЯО. Ф. 1. Д. 221. Л. 9).
7. РГАДА. Ф. 1407. Оп. 1. Ед. хр. 811. Л. 76.
8. Шитова Л.А. Троицкая эмальерная школа ХVIII - начала XX вв.// Сергиев-Посадский музей-заповедник. Сообщения. 1995. М., 1995. С. 188.
9. РФ ГАЯО. Ф. 145. Оп. 1. Ед. хр. 11. - Книга исторических записок за 1836 г., запись за 1762 г. Возможно, в документе допущена ошибка и здесь имеется в виду известный харьковский живописец Венедикт Дмитриевич Свидерский.
10. ГИМ, инв. № 61785/И1-487; инв. № 61786/И1-488.
11. Иванова Е.Ю. Традиции парсуны в произведениях И.С. Лужникова // "Искусство", 1987. № 2. С. 62.
12. РФ ГАЯО. Ф. 145. Оп. 1. Ед. хр. 4, запись 1792 г.
13. РЯ АХМЗ, инв. № Ж-230. Вахрина В.И. Спасo-Яковлевский Димитриев монастырь в Ростове Великом. 1994. С.96.
14. ГЭ, инв. № РЭ 132 (КП 2365 - 197)
15. ГИМ. инв.№ Ф-2304.
16. РЯ АХМЗ, инв. № Ф-2304.
17. РГАДА. Ф. 1407. Оп. 1. Ед. хр. 1096. Л. 24 - ведомость монашествующих за 1788 г.
18. ГИМ. инв. № 46240/эм. 2258.
19. РЯ АХМЗ, инв. № ДМ-33.
20. Зарицкая О.И. Жемчужная ризница Троице-Сергиевой лавры 1761 - 1771 гг. //Тезисы докладов всесоюзной научной конференции (14 - 16 октября 1991 г.). "Проблемы русской художественной культуры XVIII в. М., 1991. С. 80 - 83.
21. РЯ АХМЗ, инв. № Т-2994.
22. РЯ АХМЗ, инв. № Ф-2294.
23. Федорова М.М. Ростовская финифть конца XVIII в. в собрании Ростовского музея-заповедника // ИКРЗ. 1993. Ростов, 1994. С. 161.
24. Там же. С. 160.
25. Зякин В.В. Новые материалы о жизни и творчестве ростовского живописца по эмали А.И. Всесвятского // Памятники культуры. Новые открытия. 1988. М., 1989. С. 361.

"Но если уж зашла речь об искусствах, - писал в середине XIX века В. Лествицын, - то прибавлю, что в Ростовe процветает финифтяная живопись небольших образков"¹. Однако в это время в городе наряду с финифтянщиками работало немало иконописцев и живописцев, изучение творчества которых остается за рамками внимания исследователей. Тем не менее обращение к наследию ростовских художников середины и второй половины XIX века может дополнить наше представление о художественной жизни города этого периода. Один из художников, подписные и датированные работы которого дошли до наших дней - мастер живописного цеха ростовской ремесленной управы Алексей Федорович Крылов.

Биографические данные о А.Ф. Крылове очень скудны. Неизвестна точная дата его рождения - он родился между 1805- 1807 годами. Происходит из крепостных - дворовый человек помещицы Семеновской (Владимирской губернии, Переславского уезда, деревни Пески). В 1837 г. художник получил отпускную, окончательно утвержденную лишь в 1850 г. В 1851 г.² он был причислен в ростовское мещанство. Однако известно, что семья Крыловых живет в Ростовe с начала 1840-х годов. Их деревянный одноэтажный дом стоял во втором квартале "... по Предтеченской улице (ныне ул. Фрунзе) идучи к озеру по левой стороне"³. Уже в это время Крылов был обременен большим семейством, включавшим жену Татьяну Ларионовну и пятерых дочерей: Наталью, Екатерину, Анну, Пелагею, Александру. Кроме того, в доме жили его мать Киприана Алексеевна и отец Федор Леонтьевич, и брат Василий, глухонемой от рождения⁴.

Судя по скупым сведениям архивных документов, жизнь художника протекала в исполнении многочисленных заказов церковных и светских. Это и иконы для ростовских церквей, и портреты государя для государственных учреждений⁵. К сожалению, до наших дней сохранились единицы. Три подписные и датированные работы хранятся в Ростовском музее. Одна в собрании ГИМа.

Остается неизвестным, где Крылов получил художественное образование. Скорее всего азы художественного мастерства он получил у мастера-иконописца, т. е. Крылов, художник, которого с точки зрения академического искусства XIX века принято считать непрофессионалом. В Ростов он приехал уже сложившимся мастером. Об этом говорит тот факт, что в начале 1840-х годов Крылов принял участие в появлении фресок Ростовского Успенского собора.

В первой половине 1840-х годов в Ростовском Успенском соборе при протоиерее Андрее Тихвинском проводились ремонтные и реставрационные работы. Главы собора были покрыты новым белым луженым железом и поновлена фресковая живопись. Для исполнения этой работы были проведены публичные торги, на которых изъявили желание исполнять эту работу несколько мастеров. По указу духовного правления при выборе художника принималось во внимание "...уважительность в искусстве и опытность мастеров, желающих снять возобновление стенного писания в соборе..."⁶. Вероятно неслучайно эта большая и сложная работа была поручена ростовским мещанам, мастерам живописного цеха Ростовской Ремесленной Управы Алексею Федоровичу Крылову и Арсению Ивановичу Мальгину. Им предстояло поновить фрески в алтаре, жертвеннике и приделе Успенского собора⁷.

В следующем 1842 г. было решено продолжить обновление стенного письма в "средине сводов и куполе средней главы б) на южной стене с прилежащей к ней сводом и куполом южной главы и находящимися против ней двумя столбами и в) западную стену на тех же условиях, которые были приняты за основание в производстве работ нынешнего лета"⁸ (т. е. в 1841 г.). Эта работа была вновь поручена Крылову и Мальгину, что явствует из указа Консистории: "...Мальгин и товарищ его Крылов, обновлявшие в нынешнем году стенное письмо, заслужили большую рекомендацию от публики на работе своей соответственно условиям, то и ныне допустить их к продолжению работы..."⁹. В 1843 г. работы были завершены. В настоящее время живопись собора сильно потемнела и практически невозможно судить о художественных особенностях выполненной мастерами работы.

У современников же она вызывала неоднозначную оценку. Имели место и отрицательные отзывы. В частности, в примечаниях к воспоминаниям А.Я. Артынова, А.А. Титов пишет: "Прежняя живопись была фресковая XVII века, поправленная в XVIII в. Хлебников (имеется ввиду староста Ростовского Успенского собора) совершенно ее испортил, размалевав масляными красками за дешевую цену"¹⁰. Тем не менее возобновление стенного письма в главном соборе города было значительным событием, о котором упоминается во многих документах и воспоминаниях этого времени.

В 1855 г. А.Ф. Крыловым был получен не менее важный и почетный заказ - написать икону, которой городское общество напутствовало Ростовскую дружину при выходе ее в поход (во время Крымской войны). По желанию граждан был заказан список с чудотворной иконы Владимирской Богоматери, хранящейся в Ростовском Успенском соборе. Создание этой иконы тесно связано с именем преподобного Алимпия, первого русского иконописца. По преданию, "...манием Божием написанная", она была прислана в Ростов Владимиром Мономахом¹¹. Во все времена икона пользовалась особенным почитанием, считалась одной из главных святынь города.

В среднике иконы - образ Богоматери Владимирской, по краям изображены избранные святые. Первое очень подробное описание иконы было сделано ростовским купцом, собирателем рукописей П.В. Хлебниковым, в доме которого икона была написана: "На ... иконе изображен лик Божией Матери писанный с подлиннаго чудотворного местнаго образа Владимирской Божией Матери. Сверху над головой Богоматери в бордюре написан Господь Саваоф - с левой стороны Его, в той же бордюре, с краю иконы, изображен Ангел в Бозе почившего Государя императора Николая Павловича Св. угодник Божий Николай Чудотворец, а с правой стороны Ангел ныне царствующего Государя императора Александра Николаевича, св. благоверный князь Александр Невский. В нижней бордюре у края его, с левой стороны написан св. угодник Божий Сергий Чудотворец Радонежский, бывший боярин Ростовский, который и при жизни и по смерти своей не оставлял своею помощью Русь Православную; - а с правой стороны лик Ангела начальника дружины Ростовской полковника Ивана Петровича Жнова, - св. Иоанн Златоуст В боковых бордюрах изображены все святые Ростовские Чудотворцы: Леонтий, Исайя, Игнатий, Федор, Иаков. Димитрий, Петр, Авраамий, Исидор, Иоанн, Василько, и Иринарх. - В средине нижней бордюры славянскими буквами написано золотом: "Сей снятый образ Владимирския Божия Матери, Ростовское градское общество вручает Ростовской дружине ратников государственного подвижного ополчения при выходе из города Ростова в поход. Июля 24 дня 1855 года". С другой стороны доски написаны золотыми же буквами чины и имена всех начальствующих дружиною, начиная с начальника всех дружин Ярославских до младшего чина оной включительно. На этом образе главу Пресвятой Богородицы и Спасителя окружает серебряный, вызолоченный через огонь венец. На всю бордюру наложен таковой же оклад с венцами над изображениями ликов святых угодников Божиих. Св. икона Божией Матери вставлена в бронзовую раму, вместе с коей и вложена в иконостас, имеющий в себе в бронзовой же раме стекло. К иконе этой принадлежит хругвь, написанная на полотне и обшитая золотою бахромою, с такими же кистями, на которой с одной стороны изображен нерукотворенный лик Спасителя, и с другой стороны св. Ростовские Чудотворцы, почивающие в соборе..."¹².

После окончания похода в 1856 г. икона Богоматери Владимирской вместе со знаменем дружины и хоругвью была поставлена в Ростовском Успенском соборе, у правого переднего столба подле архиерейского места¹³. После закрытия собора икона поступила в собрание Ростовского музея.

Из известного нам в настоящее время творческого наследия мастера наибольший интерес, на наш взгляд, представляет портрет. К сожалению, мы знаем лишь три подписные и датированные работы этого жанра. Самый ранний, датированный 1854 годом, портрет Максима Михайловича Плешанова принадлежит ГИМу. Он был показан на выставке народного бытового портрета из собрания музея. В статье Н. Гончаровой и Н. Перевезенцевой в журнале "Художник", посвященной народному бытовому портрету из собрания ГИМа произведению Крылова дана высокая оценка, отмечено своеобразие его творческого почерка, связь с традициями иконописи¹⁴.

На портрете М.М. Плешанов изображен сидящим у стола, на котором раскрытая книга - четьи минеи. За окном виднеется ростовская церковь Иоанна Милостивого.

М.М. Плешанов - родоначальник большого богатого купеческого рода. Выходец из крестьян деревни Краснова экономической Спас-Подгорской волости, он в 1812 г. с женой я четырьмя сыновьями был записан в ростовское купечество в третью гильдию. Плешанов сумел сколотить значительное состояние на оптовой торговле салом, сальными свечами, медом в Петербурге, Арзамасе, Рыбинске. Имел в Ростове свечной сальный завод. Обладая значительным состоянием, он много жертвовал на церкви и монастыри города. В 1851 г. за эти пожертвования был награжден золотой медалью на Аннинской ленте, для ношения на шее. Но в то же время, судя по воспоминаниям современников, М.М. Плешанов был достаточно противоречивой фигурой. Вот что, в частности, пишет о нем в своей книге "Родные картинки" А.А. Титов: "В Ростове был богатый купец Максим Михайлович Плешанов (дед академика П.Ф. Плешанова), простой крестьянин, который с помощью двух даровитых сыновей нажил миллионы. Фирма "Максим Плешанов и сыновья" существовала в Петербурге до половины 60-х годов. Старик Максим пил запоем и был крайне невоздержан. Раз во время званого обеда, где был и Августин, он начал бранить преосвященного, укоряя его бедностью и до того забылся, что рванул его за бороду. Присутствующий тут полицмейстер завел было дело, но преосвященный просил за Плешанова, ездил сам по губернскому начальству, чтобы замять дело, И благодарный Плешанов, выгулявшись, богато отстроил заново теплый Ввeденский храм Варницкого монастыря, сделал ограду и вообще устроил монастырь в блестящем виде"¹⁵. Однако, глядя на портрет, мы никогда не сможем предположить, что изображенный благообразный старец мог быть подвержен таким страстям. Максим Плешанов на портрете работы Крылова сосредоточен и замкнут в себе. Художник идеализирует и возвышает свою модель, и это характерно для всех портретов кисти Крылова.

В Ростовском музее хранится копия этого портрета 1866 года, исполненная внуком изображенного М.М. Плешанова - П.Ф. Плешановым, поступившая из Городской Управы в 1918 г.¹⁶

Из зала Городского общества Ростовской Городской Управы в 1918 г. поступили еще два известных нам произведения кисти Крылова - портреты ростовских купцов благотворителей. Андрея Абрамовича Титова и Михаила Александровича Хлебникова. Они принадлежат к последним годам жизни мастера. В отличие от предыдущего рассматриваемого нами портрета они написаны не с натуры. На портрете А.А. Титова надпись на обороте холста гласит: "Сей портрета Ростовского купца. Андрея Абрамовича Титова. (писанъ въ 1833-мъ году. писалъ Алексей Крыловъ с Аргинала в 1866-мъ году апр. мес.". По счастливому стечению обстоятельств оригинал портрета также хранится в Ростовском музее¹⁷. Их сравнение позволяет выявить характерные особенности портретного творчества А.Ф. Крылова.

Андрей Абрамович Титов - ростовский купец 2-й гильдии. Он вел обширную торговлю салом, сахаром и другими товарами оптом. Имел в Ростовe свечной сальный завод. Как и многие богатые ростовские купцы, славился благотворительностью и много жертвовал церквям города, в частности Покровской церкви, где он был прихожанином. Будучи женат дважды, он тем не менее не оставил потомства. Титов прославил свое имя и остался в памяти последующих поколений, благодаря основанию в Ростовe богадельни. Известный краевед А.Я. Артынов, в своем рукописном сборнике пишет об этом: "Причина побудившая Титова построить богадельню и положить на содержание призреваемых 30.000 рублей была такая. Из личной мести в бытность ево градским головою отдал он в военную службу безвинно одного гражданина. Дело обнаружилось и для Титова приняло дурной оборот. Гражданина от службы освободили. Велели помириться вещественно с обиженным и построить "Титовскую богадельню". Титов все это сделал"¹⁸.

Делая копию с прижизненного портрета Титова, Крылов увеличивает формат картины, делает из нагрудного поясной портрет, тем самым стремясь достичь ощущения торжественности и парадности. Фигура скульптурно вырисовывается на нейтральном фоне. Основное внимание художник сосредотачивает на лице и руках. В передаче внешнего облика Крылов точно следует оригиналу. В то же время мастер вносит много своего в само понимание личности Титова, поэтому работа приобретает значение самостоятельного произведения, а не просто сухой бездушной копии. Если на портрете 1833 г. мы встречаем настороженный взгляд человека полного достоинства, но в то же время холодного и расчетливого, то на портрете Крылова в выражении лица - достоинство и отрешенность. Образ, созданный Крыловым, во многом идеализированный и возвышенный.

По своему подходу к трактовке образа человека, близок к портрету А.А. Титова портрет М.А. Хлебникова. Хлебников сидит в кресле, левую руку положил на колени, правой опирается на ручку кресла. Темный нейтральный фон, фигура как бы тонет во мраке, освещаются лишь лицо и живые, тщательно прописанные руки.

Род Хлебниковых один из самых древних купеческих родов Ростова. Он ведет свое начало с XVII века. М.А. Хлебников жил в Ростове в собственном доме по Московской улице в Покровском приходе. При его доме, по свидетельству современников, был сад "... на ремонт которого Хлебников расходовал ежегодно не меньше 200 рублей и который служил собственно для его удовольствия"¹⁹. Как и многие жители Ростова Хлебников занимался торговлей. Не имея семьи, он тратил значительную часть своего состояния на благотворительность. В 1860 г. он вместе с Д.М. Плешановым и во главе с И.И. Храниловым предпринимает первый в истории Ростовского кремля серьезный ремонт его здания на собственные средства. Интересное свидетельство по этому поводу есть в "Летописи Ростова Великого" А.Я. Артынова: "Одигитриевская церковь освящена в 1862 г. В ней стены внутри выбелены и украшены превосходной лепной работой от руки, в которых написаны стенным письмом события из священной истории... Живопись в этой церкви написана ктитором оныя мещанином города Ростова Михаилом Александровичем Хлебниковым на изобретенном им химическом составе, секрет которого он унес в могилу"²⁰. В завещании Хлебников значительную сумму (10560 р.) оставляет на покупку у статской советницы Н.Ю. Арсеньевой на имя городского общества земли. Это пожертвование было высоко оценено горожанами: "Принимая этот вечный памятник, покойного Михаила Александровича Хлебникова, выказавшего столь живое попечение о благополучии граждан, особенно нуждающихся в городском выгоне для пастбищного скота, общество за помянутое пожертвование покойного Хлебникова покорнейше просит родственников выслать, если найдут возможным, для зала ростовского городского общества портрет покойного Хлебникова, чтобы он всегда напоминал гражданам личность человека, столь пекшегося об общественном благе"²¹.

Портрет был написан Крыловым через два года после смерти Хлебникова и в год своей собственной смерти. Остается, неизвестным произведение, которое послужило оригиналом. Вероятно, ощущение того, что Крылов писал портрет уже умершего человека, создало особое настроение произведения. Хлебников сидит в несколько неустойчивой позе, как бы собираясь встать и уйти.. Его взгляд печален и сосредоточен. Благодаря композиционному построению портрета и строгости колорита, художник сумел создать ощущение значимости личности и отрешенности от земного.

Одной из сторон творческой деятельности А.Ф. Крылова было обучение иконописному и живописному мастерству. В книгах прихода и расхода Ростовской Ремесленной Управы часто встречается запись о выплате Крыловым ремесленного сбора за своих учеников²². В 1861 г. в связи со спорным делом о самовольном уходе от Крылова ученика, было произведено освидетельствование его работ: "21 августа мастер Евгений Строгонов и Александр Волков, произвели свидетельство икон, писанных учеником Кузьмой Сосниным, по которому оказалось: в течение учения Кузьмы Соснина, в продолжение трех лет, представленная работа очень удовлетворительная и показывает тщательное учение его мастером Алексеем Крыловым, и если ученик Соснин при таком занятии пробудет еще год, то во всяком случае он выйдет толковым мастером"²³.

Итак, дарование Крылова проявилось в разных видах изобразительного искусства - иконописец, незаурядный портретист, монументалист. Давая оценку творчества художника, трудно и практически невозможно связать его с эпохой и господствующими в это время стилями в изобразительном искусстве. Крылов в середине и второй половине XIX века по сути оставался средневековым цеховым мастером, сохранившим в иконе и своеобразно преломившим в портрете традиции древнерусского искусства. В этом своеобразие и ценность его творческого наследия.

1. От Ярославля до Москвы. Поездка на съезд археологов или древнелюбителей. Соч. Вадима Лествицина. Яр., 1860. С. 27.
2. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Ед. хр. 2753. Документы о зачислении в общество и увольнении из него купцов и мещан. Л. 307.
3. РФ ГАЯО. Ф. 241. Оп. 1. Ед. хр. 437. Подворная книга 2-го квартала. Л. 84 об. - 85.
4. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 5. Т. III. Ед. хр. 2629. Л. 3 об.
5. РФ ГАЯО. Ф. 4. Оп. 1. Ед. хр. 376. Л. 31. "За написание портрета Государя Императора для Управы 3 руб. и за раму к оному 2 руб. - всего 5 руб. 1856 г. РФ ГАЯО. Ф. 4. Оп. 1. Ед. хр. 383. Л. 193. "Цеховому мастеру Алексею Федорову Крылову за написание в сию Управу образа Спасителя серебром 4 рубля", 1848 г. РФ ГАЯО. Ф. 4. Оп. 1. Ед. хр. 383. Л. 193. "Цеховому мастеру Алексею Федорову Крылову за написание портрета Государя Императора для Управы 3 р. и за раму 2 р. А всего 5 рублей".
6. РФ ГАЯО. Ф. 129. Оп. 1. Ед. хр. 53. Л. 35. Указы по Ростовскому Успенскому собору за 1841 г.
7. РФ ГАЯО. Ф. 196. Оп. 1. Ед. хр. 13216. Л. 18.
8. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Ед. хр. 53. Л. 39.
9. Там же. Л. 40.
10. Воспоминания крестьянина села Угодичи А. Артынова. // Чтения в Императорском обществе истории и Древностей Российских при Московском университете. М., 1883, июль - сентябрь. Кн. 3. С. 120.
11. Сведения о Владимирской иконе Богоматери, принадлежащей Ростовскому Успенскому собору. Яр., 1873. С. 6 - 7.
12. ЯГВ. 1855. 3 сентября, № 36.
13. РЯ АХМЗ, Р-881. Л. 1011, Дневник протоиерея Андрея Тихвинского, 1856.
14. Гончарова Н., Перевезенцева Н. Народный бытовой портрет // "Художник". 1985, № 1, С. 59.
15. (А.А. Титов). Родные картинки (очерки и воспоминания). СПб., 1899. С. 5.
16. Плешанов П.Ф. Портрет М.М. Плешанова. X. м., 107,5х89. Инв. № Ж-273.
17. Неизвестный художник. Портрет А.А. Титова. X. м., 69х61,5. Инв. № Ж-278.
18. РЯ АХМЗ. Р-241, А. Артынов. Летопись Ростова Великого. С. 316.
19. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Ед. хр. 343а. Л. 9.
20. РЯ АХМЗ. Р-241. Л. 221.
21. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Ед. хр. 3626. Л. 7.
22. ?
23. ?