Электронная библиотека

Реставрация Ростовского кремля и открытие в октябре 1883 г. Музея церковных древностей явилось историческим событием нашего государства и мощным явлением в истории охраны памятников.

Значительность данному событию изначально придали многие факторы: во-первых, место реставрации и нового музея – Ростовский кремль, который являлся древней святыней, символом русской идеологии и культуры; во-вторых, грандиозный труд был осуществлен силами меценатов и дарителей, как пример благотворительности, в-третьих, имена известных соотечественников, смыслом деятельности которых, в обстановке резкого противостояния в обществе по философской мысли, была «любовь к русской старине». Об этом свидетельствуют отчеты, протоколы собраний, письма.

Охрана архитектурных памятников в России в первой половине XIX в. проявлялась в том, что право на разрешение работ, касающихся памятников древности, было предоставлено правительственным инстанциям: по казенным зданиям вопросы рассматривались Министерством Внутренних Дел, а церковным, соответственно, Св.Синодом¹. При этом не существовало критериев, определяющих само понятие «памятник».

Императорское Русское Археологическое общество (ИРАО) в 1851, затем в 1859 г. пыталось создать «свод русских древностей», программу, но работа не была завершена.

В том же 1859 г. создано первое правительственное научное учреждение Императорская Археологическая комиссия (ИАК). В 1864 г. было учреждено Московское Археологическое общество (МАО). А.С.Уваров, один из его основателей, по-новому поставил вопрос об организации сохранения и реставрации памятников.

Он, прежде всего, призывал составить подробные списки памятников, которые должны стать основанием Археологической карты России «необходимость которой так сильно чувствуется наукою». На общем собрании МАО в марте 1869 г. была предложена грандиозная программа - целостная организационная система, комплексно охватывающая все стороны существования памятника в современной жизни. Систематизация памятников вводила новые понятия: памятник архитектуры, памятник письменности, памятник живописи, однако, в силу многих обстоятельств, в том числе финансовых, программа МАО не была принята.

Право археологического общества давать или не давать разрешение на реставрацию, уничтожение памятника не было закреплено законом до событий 1877 г., когда оказался под угрозой искажения знаменитый храм Покрова на Нерли. В 1879 г. Св.Синод циркулярным указом предписал, «чтобы на будущее время по делам о поправках памятников старины обязательно входили в сношение с одним из ближайших к месту их нахождения археологических или исторических обществ, как то Санкт-Петербургским, Московским и Одесским.»²

Научный авторитет Московского Археологического общества, его регулярная издательская деятельность, репутация его членов и председателя А.С.Уварова, который, как известно, являлся инициатором, создателем проекта программы Исторического музея в Москве и первым директором этого музея³, определили наиболее частое обращение с мест именно к МАО. Большую роль в этом, несомненно, сыграла его деятельность в провинциях Российской империи. После смерти А.С. Уварова в 1884 г., председателем общества была избрана его вдова П.С. Уварова.

Право МАО на разрешение реставраций подтверждается и письмом Ярославского губернского инженера В. Шишкина, датируемым 1896 г.⁴, в котором автор просит изменить формулировку разрешения на реставрацию древней башни Спасского монастыря: «…в принципе согласно с составленным Шишкиным проектом…». Он объясняет: «здесь толкуют, что слово «принцип» не есть еще полное разрешение реставрации <…> не признает ли Ваше Сиятельство возможным приказать при редактировании нового постановления Общества исключить слово «в принципе» и дать всему постановлению более точный характер, а именно, что И.М.А. Общество по составленному мною Шишкиным проекту дает свое разрешение на реставрацию. Крайне полезно для дела было бы видеть подобную надпись на самих чертежах. Простите Ваше сиятельство за беспокойство, но мы ведь люди провинциальные…».

Как реставрация Ростовского кремля, так и история создания музея Церковных древностей, его дальнейшая деятельность до революции, неразрывно связана с МАО. Члены комиссии по реставрации, внесшие наибольший вклад меценаты, становились членами МАО. Логично, что именно в фондах Государственного Исторического музея (товарищем председателя музея до 1884 г. был А.С. Уваров), автором были обнаружены 27 писем действительного члена МАО И.А. Шлякова к П.С. Уваровой и 3 письма к В.Е. Румянцеву.

Эти письма свидетельствуют о связях участников реставрации с МАО, о заботе руководителя МАО П.С. Уваровой к провинциальным членам общества. Она была в курсе всего, что касается деятельности Ростовского Музея церковных древностей. Даже установление мемориальной доски с вписанными для истории именами братьев Королевых не обошлось без участия МАО. Так, в письме от сентября 1883 г. к В.Е. Румянцеву И.А. Шляков пишет: «Еще присовокупляю к Вам мою покорнейшую просьбу, если готова вполне доска заказанная Вами для Белой Палаты, было бы желательно поскорее ее прислать в Ростов, так как г. Королевы (есть слух) непременно приедут в Ростов в июле месяце»⁵.

Связь с МАО, его роль в жизни музея прослеживается во всех письмах И.А. Шлякова. И эти связи многогранны. Научного характера, если речь идет об организации выставки, формировании коллекции, о судьбе памятника древности, межличностные, когда проявляется тревога и забота председателя П.С. Уваровой о здоровье провинциальных членов МАО. Прасковью Сергеевну, как руководителя общества, занимают даже вопросы кадров Ростовского музея.

Из 27 писем И.А. Шлякова в двух он пишет о викарии Ярославской епархии Амфилохии (П.И. Сергиевском), археологе, который «…состоял действительным и почетным членом почти всех столичных и провинциальных исторических и археологических обществ; в 1868 г. был избран в члены-корреспонденты Академии наук по греческой и славянской палеографии. Оставил много работ по археологии, филологии и истории древней русской литературы; составил описание рукописей библиотеки Воскресенского монастыря; впервые описал многие древние рукописи. Очень важны его труды по сравнению греческих и древнеславянских рукописей и по составлению словарей к древним памятникам»⁶. «Ваше Сиятельство Графиня Прасковья Сергеевна! На телеграмму Вашего Сиятельства имею честь ответить: здоровье Преосвященного Амфилохия в настоящее время улучшилось<…> При этом владыко поручил мне свидетельствовать Вашему Сиятельству о чувстве сердечной благодарности за Вашу память и благосклонное Ваше к нему внимание»⁷. Письмо датировано 1893 г. В этом же году ученый, владыко Амфилохий скончался в Ростове.

Важно отметить, что археология, как наука, с 1869 г. вводится для изучения в духовных академиях. В епархиях образовываются церковно-археологические комитеты (ЦАК), историко-археологические комитеты (ИАК), церковные историко-археологические комитеты (ЦИАК) и другие организации. При епархиях возникают древлехранилища, т.е. церковные музеи общественного вида – результат общей культурной работы православной церкви и общества. К 1917 г. в 64-х епархиях было 43 древлехранилища⁸ при различных церковных организациях, семинариях, духовных академиях, из них 14 древлехранилищ – при братствах⁹.

Комплектование древлехранилищ было непрерывным, некоторые имели уникальные памятники культуры:

• Архангельское древлехранилище (1886 г.) при епархиальном ЦАК располагало архивом и библиотекой Антониево-Сийского монастыря – «более 25000 отдельных документов XV-XVIII вв. и 359 книг XVIII в. (имеется рукописное описание их)»¹⁰; среди рукописей – пергаментное евангелие-апракос 1339 г.¹¹, грамоты великих князей и царей от Василия III до Алексея Михайловича, патриархов и митрополитов;
• Во Владимирском церковно-историческом древлехранилище при Братстве святого Александра Невского (1886 г.) имелось 350 рукописей ХV-ХVIII вв., в том числе раритеты: «Пятикнижие» Франциска Скорины 1519г с многими гравюрами и «Острожская библия» 1581 г.; царские врата XV в., иконы, бронзовые, холщовые и лубочные венцы;
• В Тверском древлехранилище (1902 г.) при епархиальном ИАК находились 4 рукописных Евангелия ХV-ХVI вв, Апостол ХV в., старопечатные книги с 1622 г.;
• В Тобольском древлехранилище (1902 г.) при братстве св. Димитрия Солунского собрано до 1967 предметов старины (100 рукописей, шитые серебром иконы, частица от знамени Ермака);
• Новгородское древлехранилище (1913 г.) – при ЦАО владело уникальной коллекцией икон Новгородской школы, там же были иконы «Вознесение» ХVI в., иконы Спасителя редкой иконографии «Мокрая брада» – ХV в., иконы Строгановской школы;
• Полтавское древлехранилище (1907 г.) – при ЦИАК имело свыше 1400 памятников церковной старины (в том числе коллекция облачений ХVII-ХVIII вв., рукописное Евангелие 1556 г., плащаница ХV в., кресты домонгольской эпохи).

К сожалению, рамки доклада не позволяют шире осветить этот вопрос. Отмечу, что Ростовский Музей церковных древностей в некоторых источниках тоже называется древлехранилищем, чем подчеркивается изначальная задача, обозначенная уставом музея – служить целям братства св. Димитрия Ростовского.

Основная заслуга древлехранилищ заключается именно в выявлении, описании и сохранности наиболее ценных памятников древности отечественной культуры и теперь являющихся гордостью музейного фонда.

Проникнуться идеей сохранения культурного наследия, творчеством, созиданием, изучением всего лучшего, накопленного традициями может только личность – носитель гена культуры. Такой личностью, без сомнения, являлся Иван Александрович Шляков, памяти которого посвящена эта конференция. Осуществление грандиозного проекта было делом его жизни. Письмо А.А. Титова к В.Е. Румянцеву от 9 апреля 1885 г.: «Многоуважаемый Василий Егорович! Спешу Вам сообщить горе Шлякова. 2 апреля Суслов¹² в собрании архитекторов академии художеств отшельмовал¹³ все наши реставрации и Белую палату. Что он говорил в подробностях, я не знаю. Я писал Стасову, чтобы он выслал реферат. Суслов летом бывал в Ростове и конкретно мог бы сделать указания, но он ни чего не говорил. <…>Пусть Академия художеств разломает наши постройки и создаст новые<…>»¹⁴. Потрясающие откровенные строки. По сути, признание центральной роли Ивана Александровича в деле реставрации Кремля.

О том, какова роль И.А. Шлякова в организации и деятельности Музея церковных древностей можно заключить на основании его письма – ответа П.С. Уваровой от 10 февраля 1897 г. В письме на 4-х листах профессионально излагаются искусствоведческие вопросы, вопросы сохранности предметов старины, находящихся у частных лиц, пути и возможности их передачи музеям: «…в Иоанно-Предтеченской церкви в двух палатках на самом чердаке храма находится более 150 икон превосходно сохранившихся <…> и эти памятники старины остаются в сохранности, лишь только благодаря местному священнику этой церкви как любителю древности, о. Федору, а то могла исчезнуть и эта коллекция икон через продажу старьевщикам. <…> В Богоявленском монастыре, часть икон «Корсунского письма», описанных графом Мих.В. Толстым в его книге: Древности и святыни Ростова Великого, сохранилась без повреждения записью новейшего художества, да и то только небольшая часть этих драгоценных для истории памятников старины»¹⁵.

Письма И.А. Шлякова отличаются аккуратным, красивым почерком, их очень легко читать. За строками видится интеллигентный ученый, посвятивший жизнь сохранению памятников культуры. Память об этом скромном, честном (что отмечается современниками) человеке, обязывает нас ценить и беречь духовное наследие, великодушно нам оставленное.

К истории, археологии, а значит, и к охране памятников, относятся слова В.И. Вернадского: «Но когда вновь зарождалось научное искание, оно открывало и вновь создавало то же самое. Опять находились те же истины, опять воссоздавались те же задания, и после перерыва во много столетий или в другой исторической и нередко этнической среде могла продолжаться непрерывно та же прерванная столетия назад работа»¹⁶.

По мнению доктора культурологии Э.А. Шулеповой¹⁷, образцы культурного наследия, прошедшие самое жесткое испытание временем, несут в себе наиболее ценную информацию, запечатлевают его поиск смысла жизни и законов бытия. Это в полной мере относится к истории музея-заповедника «Ростовский Кремль».

1. Баталов А.Л. К вопросу о становлении системы охраны памятников и реставрации в России в XIX – нач. XX вв. // Святыни и культура. М., 1992. С. 147.
2. Баталов А.Л. К вопросу о становлении системы охраны памятников и реставрации в России в XIX – нач. XX вв. // Святыни и культура. М., 1992. С. 153.
3. Каспаринская С.А. Музеи России и влияние государственной политики на их развитие (XVIII – нач. XX вв.) Музей и власть. Государственная политика в области музейного дела (XVII-XX вв.) М., 1991. С. 50.
4. ОПИ ГИМ Ф. 17. Оп. 1. Л. 139.
5. ОПИ ГИМ. Ф. 179. Д. 20. Л. 24.
6. Христианство: Энциклопедический словарь: в 3 т. М ., 1993 Т. 1. С. 68.
7. ОПИ ГИМ. Ф. 17. Оп.1. Л. 149.
8. Здравомыслов К.Я. Сведения о существующих в епархиях церковно-археологических учреждениях и консисторских архивах. Петроград, 1917.
9. Братства, как союзы, существовали еще в древней Руси: монашеские, крестовые, княжеские, для взаимной помощи в нуждах мирских и духовных, вначале, как торговые и промышленные; во время борьбы с католичеством в Западной Руси, – религиозно-просветительские, например, Львовское, Киевское, Виленское, Могилевское и др. С подчинением западной Руси Москве и развитием светского образования, братства потеряли свое политическое значение, уменьшилась и просветительская роль. В конце 19 в. в епархиях повсеместно создаются братства, как оплот православия и монархии, в обстановке нарастающего в России отрицания отечественной культуры и традиций, активизации всевозможных сект. После 1917 года считались идеологически враждебными, черносотенными. Как организаторы музеев не упоминаются.
10. Здравомыслов К.Я. Сведения о существующих в епархиях церковно-археологических учреждениях и консисторских архивах. Петроград, 1917.
11. Греческое евангелие, в котором текст располагается не по евангелистам (не по Четвероевангелию), а по неделям и дням, т.е. по порядку чтения при общественном богослужении, начиная с первого дня Пасхи.
12. Известно, что В.В. Суслов перед учебой в Академии художеств окончил в 1878 г. курсы в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Московское училище отличалось в то время своими демократическими взглядами. Присутствовал от Академии художеств на торжественном собрании при открытии восстановленных Княжьих Теремов в Ростове 28 октября 1884 г.
13. В словаре С.И.Ожегова шельмовать - позорить, бесчестить Ш.честного человека.
14. ОПИ ГИМ. Ф. 179. Д. 18. Л. 111.
15. ОПИ ГИМ. Ф. 17. Оп. 1. Л. 153.
16. Вернадский В.И. Единство процесса развития научной мысли // Владимир Вернадский: Жизнеописание. Избранные труды. Воспоминания современников. Суждения потомков. М., 1993. С. 528.
17. Шулепова Э.А. Наследие как интеграционный компонент памяти поколений // От краеведения к культурологии: Российскому институту культурологии – 70 лет. М., 2002. С. 157.

Разрушение архитектурных памятников всегда имело две основные причины – естественное обветшание и бесконтрольные поновления. Начиная с XVIII в., государство осуществляло учет памятников и меры по предохранению их от разрушений и пожаров. В XIX в. постепенно сформировалось отношение к древним зданиям как к памятникам истории и архитектуры. Правительством был издан ряд указов об охране, фиксации и сборе сведений о древних памятниках¹. Строго запрещалось разрушать древние здания, однако не поддерживалось и восстановление древних построек, не имеющих практического использования.

Ансамбль Ростовского кремля утратил свою первоначальную функцию, перестав быть архиерейской резиденцией, после перевода кафедры из Ростова в Ярославль в 1788 г. С этого времени кремль постоянно находился под угрозой гибели вплоть до окончания реставрационных работ Кремлевской комиссии в 1896 г.

В течение многих лет происходил некий стихийный процесс, в котором в разной степени сочетались попытки возобновления или разрушения ансамбля. Отражение в печати явлений общественной жизни, которые вызывали этот процесс на протяжении XIX – начала XX вв., предполагается рассмотреть в настоящей работе. В качестве источников использованы опубликованные материалы этого периода².

Первую попытку последовательно изложить историю восстановления кремля (в рамках истории ансамбля) предпринял в 1887 г. М.В. Толстой³. Он останавливается на отдельных крупных событиях – реставрации И. И. Хранилова и устройстве Духовного училища. Деятельность кремлевской комиссии подробно описана в отчете И. А. Шлякова 1897 г.⁴ Собственную концепцию возобновления кремля изложил в 1905 г. А.А. Титов⁵, отдельными главами книги обозначив три периода: первый закончился в 1826 г., второй - в 1881 г., третий связан с деятельностью кремлевской комиссии в 1881-1896 гг. Частичная переоценка взглядов А.А. Титова была предпринята в связи с реставрацией В. С. Баниге в середине XX в. Э. Д. Добровольская выделяет только два крупных периода: до кремлевской комиссии и после (с начала 1880-х гг.)⁶. Е.И. Сазонова⁷ отчетливо делит историю реставрации на три этапа: «подготовительный» (1840-1850-е гг.); этап возобновлений И.И. Хранилова 1861-1866 гг.; последний этап – «подлинная научная реставрация» (1883-1896 гг.). По нашему мнению, требуется уточнение периодизации, что и является одной из задач настоящего исследования.

Первый период: 1788-1824 гг. Это время приспособления ансамбля для использования его в утилитарных целях. Владельцев кремля – духовное и гражданское ведомства – тяготят заботы о ветхих зданиях, в связи с чем выдвигаются проекты их разборки. Городское общество готово жертвовать средства на возобновление церквей для украшения города, но в связи с проектом А.А. Бетанкура этот вопрос был закрыт.

Второй период: 1824-1840-е гг. Губернатор А. М. Безобразов запрещает разрушать кремль и буквально принуждает город к ассигнованию денег, которых хватает на небольшой ремонт. Частных пожертвований в этот период нет, хотя возникает археологический (в значении XIX в.) интерес к кремлю. Новый соборный протоиерей А. Тихвинский перестает настаивать на разборке церквей. В то же время разобраны верхние этажи Красной палаты и Часобитной башни, принадлежавших гражданскому ведомству.

Третий период: 1840-е – 1850-е гг. Кремль возвращается в духовное ведомство, возникает проект восстановления ансамбля для использования его по духовному назначению. Попытки местного патриота П.В. Хлебникова привлечь внимание к кремлю не сопровождаются пожертвованиями.

Четвертый период: 1861-1866 гг. Епархиальная власть в лице архиепископа Нила принимает и поддерживает инициативу И.И. Хранилова возобновить богослужение в кремлевских церквах. Широко организуются сборы пожертвований по всей епархии. На эти средства ремонтируются и другие постройки кремля - стены, Самуилов корпус.

Пятый период: 1873-1881 гг. Епархиальная власть реконструирует Самуилов корпус для размещения в нем Духовного училища.

Шестой период: 1880-е – 1896 гг. Судьбу кремля определяет губернатор В. Д. Левшин, поддерживая инициативу А.А. Титова. Цель предлагаемой А.А. Титовым научной реставрации всего кремля – обеспечить сохранность древних памятников. Предполагается новый путь использования зданий – создание музея. Работы проводятся на крупные пожертвования частных лиц, живущих вне Ростова. Исключение составляет церковь Григория Богослова, восстановленная на средства ростовских граждан.

Анализ опубликованных материалов выявляет значение для нашей темы следующих проблем. Прежде всего, ценностного восприятия кремля – как святыни, как знака величия города и его украшения, как аварийного здания, как памятника истории и памятника искусства, с характерным различием в оценке кремля жителями Ростова и не-ростовцами и изменением представлений о значимости памятника на протяжении XIX в. А также, соотношения на каждом этапе сил, причастных к эксплуатации и реставрации зданий (духовные власти, городские власти, городское общество, отдельные лица).

Восприятие кремля как святыни в первой половине XIX в. передают преимущественно паломники⁸. Святынями представляются не столько церкви, сколько «келья Димитрия Ростовского» в пустующем Митрополичьем доме и Григорьевский монастырь, связанный с памятью о св. Стефане Пермском. С середины XIX в. неразрывная связь кремля с образом Димитрия Ростовского утрачивает свое материальное выражение в виде «кельи». «Священным» начинают называть весь ансамбль, и М.В. Толстой характеризует его обветшание апокалиптической фразой «мерзость запустения стояла на месте святе»⁹.

Почитание Димитрия Ростовского в Ростовском кремле получает новое воплощение – это идея размещения в кремле духовного училища, получившего название Димитриевского. Впоследствии с памятью Димитрия Ростовского связывается начало реставрационных работ 1880-х гг. На торжестве освящения Белой палаты секретарь общества истории и древностей Российских Е. В. Барсов говорил: «Возстановленная Белая Палата, среди которой мы присутствуем, дорога для историка не столько сама по себе как архитектурный памятник XVII века, сколько именно потому, что она так сказать живьем напоминает собою того великаго человека, который здесь жил и действовал, святителя Димитрия Ростовскаго. …Честь перваго археолога и перваго историка в великой России безспорно принадлежит св. Димитрию Ростовскому. … Возстановляя эту храмину, мм. гг., вы возстановляете храмину, где впервые зародилась русская историческая наука, вы возстановляете дом радостей и гореваний перваго русскаго историка и археолога»¹⁰.

В течение всего XIX в. кремль осознается как один из знаков былого величия города наряду с собором и земляной крепостью¹¹. Однако патриотов Ростова интересовало в первую очередь княжеское прошлое города, что видно из воспоминаний А.Я. Артынова¹² и о чем свидетельствует еще одна легенда, связанная с кремлем – предание о княжьих теремах.

В то же время не исчезает утилитарное отношение к кремлевским зданиям, существование которых ставится в зависимость от их полезности. Такое отношение в первой половине XIX в. свойственно и городским, и духовным властям, тогда как городское общество выступает с прошениями о сохранении и возобновлении церквей. С середины XIX в. подобное восприятие сохраняет только духовное ведомство, что вызывает резкие протесты реставраторов конца XIX в.

Один из церковных авторов середины XIX в., подписавший свою статью инициалами Н. П., пишет: «Кремль, как ни много говорят и пишут о нем, по отношению к жилым зданиям есть только неуклюжая громада, за которую с какой стороны ни возьмись, отовсюду представляется решительная несоответственность современным требованиям…», тут же замечая: «В кремле Ростовском столько церквей, что разве при составе лаврского братства могут оне не оставаться без служения»¹³. С этой же точки зрения протоиерей Успенского собора П. Фивейский оценивает и создание музея: «Ибо что же иное есть, по нашему мнению, музей церковно-исторических древностей, для котораго возобновлена эта палата, как не практическое училище веры и благочестия?»¹⁴.

Как памятник русской истории и архитектуры кремль начинает восприниматься только к середине XIX в., и в конце столетия это отношение становится преобладающим. Характерна эмоциональность описаний, персонализация кремля, уподобление его разрушений страданиям, причем страданиям святых мучеников.

П. В. Хлебников в письме о разрушении Красной палаты подчеркивает насильственность разрушений: «… было время, когда предстоящие пред ликами святых, изображенных в разрушаемой храмине, с благоговением взирали на них, знаменовали себя знамением креста и, быть может, лобзали их с верою. Что-же ныне? Те же изображения, те же лики святых, но сброшенные на землю, и в каком положении! Одно, лишенное ног; другое – имеет лишь корпус без главы; третье, упав, встало головою вниз. Еслибы надо было изобразить картину мученичества, - оставалось лишь списать …»¹⁵.

Подобные ассоциации вызывает у П. Фивейского Белая палата: «Буйные ветры раскрыли ее, проливные дожди по местам промыли массивные своды ея, трескучие морозы разорвали крепкие связи ея, разныя птицы повыбили стекла ея, а хищные люди растащили из нея и то, что осталось от птиц. И вот гостеприимная некогда палата стала дряхла и бедна. … А были и такие посетители, которые наругались над палатою, как над бедною, беззащитною старухою, и своими, часто дерзкими подписями сделали … поистине «начертанною» (примечание – «начертанными» назывались исповедники веры Христовой, на лицах коих мучители их начертывали разныя хульныя слова)»¹⁶.

Расстановка сил оставалась неизменной на протяжении всего XIX в. Взаимодействовали духовные власти (Архиерейский дом и Успенский собор), гражданские власти и ростовское общество. Изменялось лишь соотношение сил и уровень принятия определяющих решений. Если в начале XIX в. решения принимались на губернском и епархиальном уровне, то в середине XIX в. участие в судьбе кремля приняли августейшие особы. Соотношение сил до 1860-х гг. известно нам только по изложениям позднейших авторов, а начиная с реставрации И.И. Хранилова, противостояние разных групп получает отражение в печати. Во-первых, непрерывно конфликтуют духовное и гражданское ведомства, возлагая друг на друга вину за состояние кремля. Упоминаемый уже Н.П. пишет: «Стены кремля… находясь 65 лет в ведении градском, находились будто в плену Вавилонском», подчеркивая, что памятники кремля оказались разрушенными «не столько под гнетом времени, сколько под ударами молота хищников, которые из-за куска железа громили здание нагло и безнаказанно»¹⁷. Во-вторых, внутри духовного ведомства также возникают две противоположных позиции – одну из них представляет архиепископ Нил, всемерно поддерживающий деятельность И.И. Хранилова, другая изложена в статье Н.П., который пишет: «…точно ли следует браться за возсозидание каждаго стараго уголка, не думая о последствиях, не заботясь и о средствах, необходимых для поддержания, а в добавок не имея и капитала к самому начинанию дела?»¹⁸

С 1880-х гг. представители всех заинтересованных ведомств объединены в рамках Кремлевской комиссии. Возникающие между ними конфликты разрешаются на уровне Московского Археологического общества¹⁹.

Сохранение ансамбля буквально с момента его создания зависело исключительно от воли личностей (энтузиастов или обладающих властью), а не обусловленных законодательством целенаправленных действий административных структур. Не раз ситуация в корне менялась с приходом или уходом того или иного деятеля – губернатора, архиерея или соборного настоятеля. Так, в начале XIX в. кремль обязан своим спасением ярославскому губернатору А. М. Безобразову, своей властью остановившему исполнение проекта А. А. Бетанкура. В 1840-е гг. определяющей личностью является П.В. Хлебников, который обращался с ходатайствами о Ростовском кремле в различные инстанции вплоть до императора. В 1850-е гг. кремлю покровительствовали высшие чиновники Синода Протасов и Карасевский. Реставрация кремля в 1860-е гг. связана с заинтересованностью архиепископа Нила и личным участием И.И. Хранилова. Восстановление Духовного училища в Самуиловом корпусе произошло благодаря архиепископу Ионафану и протоиерею П. Фивейскому. В 1880-е гг. к реставрации кремля причастны многие яркие личности. Это может быть следствием, с одной стороны, возросшего интереса к истории и древностям, и с другой - более подробного освещения этого периода в печати. Центральными фигурами были А.А. Титов и И.А. Шляков.

Оценки памятника жителями Ростова и не-ростовцами существенно различаются. Для местных патриотов кремль прежде всего символ былого величия Ростова. «… Древности кремля составляют незабвенную славу Ростова и долговечность его существования в отечественной истории» - с гордостью заявляет ростовский городской голова И.А. Первушин. Путешественники и ученые рассматривают ансамбль с иных позиций, изначально вписывая его в ряд общероссийских святынь и памятников искусства. Их оценки заслуженно высоки, но зачастую парадоксальны. «Великолепной развалиной» называет разрушающийся кремль С.П. Шевырев²⁰. «Здесь тихо, как на кладбище, и весь кремль, залитый весенним солнцем, кажется одной величественной могилой прошлого», - любуясь уже восстановленным памятником, замечает Ю. Шамурин²¹.

Осознание значимости кремля заметно меняется на протяжении XIX в. Если в историко-топографических описаниях начала века кремль присутствует как часть городского пейзажа, наряду с другими равнозначными памятниками, то с 1860-х гг. он начинает восприниматься как самоценный и все более значимый объект. Ему посвящаются уже не отдельные строки или главы, а статьи и монографии. Именно кремль становится теперь символом Ростова. При этом существенно возрастает и положение памятника в иерархии общерусских ценностей. В ряду неравнозначных, но неизменно лестных мнений предельно высокую оценку дает ансамблю Ю. Шамурин: «Самое ценное наследство XVII века хранит Ростов Великий в своем кремле, в своих бесчисленных монастырях. Таких памятников XVII века нет в России»²².

За рамками настоящей работы остались проблемы технологии и производственной организации реставрационных работ, оценки реставраторами действий своих предшественников. Эти вопросы, надеемся, будут исследованы в дальнейшем, на основании изучения архивных материалов.

В приложении к статье опубликована библиография Ростовского кремля. В список включены издания XVIII – начала XX вв., разные по жанрам и значимости. Библиография составлена в хронологическом порядке.

1. Разгон А.М. Охрана исторических памятников в России (XVIII – первая половина XIX в.) // Очерки истории музейного дела в СССР. Вып. 7. М., 1971. С. 292-365; Сохранение памятников церковной старины в России XVIII - начала XX вв. Сборник документов. М., 1997.
2. Библиографию см. в приложении к статье. Помимо печатных материалов, использованы архивные выписки Э.Д. Добровольской.
3. Толстой М.В. Ростовский кремль и восстановление его зданий. Отд. оттиск из журн. «Воскресный день». М., 1887.
4. Шляков И.А. Очерки по восстановлению Ростовского кремля. Ярославль, 1897.
5. Титов А.А. Кремль Ростова Великого. М., 1905.
6. ГМЗРК. Научно-технический архив. Д. 233. Ростовский кремль. Историческая справка. 1957.
7. Сазонова Е.И. Об основных этапах реставрации Ростовского кремля в XIX веке // Памятники истории и культуры Верхнего Поволжья. Нижний Новгород, 1991. С. 230-235.
8. Муравьев А.Н. Путешествие по святым местам русским. [3-е изд.] СПб., 1840. С. 76-78; Толстой М.В. Древние святыни Ростова Великого. М., 1847; Шевырев С.П. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Вакационные дни профессора С. Шевырева в 1847 году. М., 1850. С. 71-74; Мысли о православии при посещении святыни русской. СПб., 1850.
9. Толстой М.В. Ростовский кремль и восстановление его зданий… С. 7.
10. Титов А.А. Освящение Белой палаты в Ростовском кремле // ЯЕВ. 1883. Ч. неоф. С. 366.
11. Ростов в 1802 году (Подлинныя современныя записки) // ЯГВ. 1853. № 47-52.
12. Воспоминания крестьянина села Угодич Ярославской губернии Ростовского уезда Александра Артынова. Издание А.А. Титова М.: Университетская типография, 1882.
13. (Н.П.) Ростовский кремль // ЯЕВ 1863. С. 280-287.
14. Фивейский П. Речь, произнесенная 28 октября сего года в обновленной кремлевской г. Ростова Белой палате, при освящении ея // ЯЕВ. 1883. Ч. неоф. С. 382.
15. Шляков И.А. Очерки по восстановлению Ростовского кремля… С. 4-5. Авторство П.В. Хлебникова установлено Э.Д. Добровольской.
16. Фивейский П. Речь, произнесенная 28 октября… С. 380.
17. (Н.П.) Ростовский кремль… С. 282, 286.
18. (Н.П.) Ростовский кремль… С. 283.
19. Алитова Р.Ф. Особое мнение господина Шлякова // «Провинция», 27 августа 2003 г.; Никитина Т.Л. «Действовать на пользу охранения памятников родной старины»// Там же.
20. Шевырев С.П. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь… С. 71.
21. Шамурин Ю. Ростов Великий. Троице-Сергиева лавра. М., 1913. С. 29.
22. Шамурин Ю. Ростов Великий… С. 31.

Приложение

Библиография Ростовского кремля

1. Бишинг А.Ф. Из сокращенной его географии три главы о географии вообще, о Европе и о Российской империи, переведенныя с немецкаго на российской язык Иваном Долинским. (М.): Императорский Московский Университет, 1766. С. 59.
2. Бакмейстер Л. Топографические известия, служащие для полнаго географического описания Российской империи. Т. 1. Ч. 2. СПб.: Императорская Академия Наук, 1771. С. 102-114.
3. Полунин Ф.А. Географический лексикон Российского государства… М.: Типография при Императорском Московском Университете, 1773. С. 295.
4. Максимович Л.М. Новый и полный географический словарь Российского государства, или Лексикон… Ч. 4. М.: Университетская Типография, у Н. Новикова, 1788. С. 190-199.
5. О древностях в Ярославской губернии (в т. ч. Ростовския древности) // ЯГВ. 1832. Ч. неоф. № 1, 2. С. 19; 66.
6. Сообщение о сдаче в наем в Ростове в зданиях бывшего Архиерейского Дома и под Богословской Церковью палаток. // ЯГВ. 1836. Ч. неоф. Прибавление к № 46. С. 545.
7. Путешествие по святым местам русским. [3-е изд.] СПб.: Типография штаба отдельного корпуса внутренней стражи, 1840. С. 76-78.
8. Всеобщий географический и статистический словарь. Сост. С.П. Гагарин. Ч. 3. М.: Типография А. Семена, 1843. С. 275.
9. Толстой М.В. Древние святыни Ростова Великого. М.: Типография Московского университета, 1847. С. 19-34.
10. Мартынов А., Снегирев И.М. Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества. М.: Типография Ведомства Московской городской полиции, 1850. С. 27-28.
11. Шевырев С.П. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Вакационные дни профессора С. Шевырева в 1847 году. М.: Университетская типография, 1850. С. 71-74.
12. Ростов в 1802 году (Подлинныя современныя записки) // ЯГВ. 1853. Ч. неоф. № 49. С. 505-507.
13. Путевые заметки при поездке в Ростов, Ярославль, Кострому и Юрьев Польский. М., 1854. 34 с.
14. Журавлев Н.М. Путеводитель по Ярославской губернии. Ярославль: Типография Г. Фалька, 1859. С. 298-301.
15. Хранилов И. Ростовский уезд и г. Ростов Ярославской губернии. М.: Тип. Степана Попова, 1859.
16. О посещении Ростова Их Императорскими Высочествами // ЯГВ. 1860 г. Ч. неоф. № 23. С. 178.
17. Толстой М.В. Древние святыни Ростова Великого. [2-е изд.] М.: Типография М.П. Захарова, 1860. С. 27-48.
18. Крылов А. Историко-статистический обзор Ростовско-Ярославской епархии. Ярославль: Типография Г. Фалька, 1861. С. 193-194.
19. О малом освящении 1 октября 1861 г. в Ростове находившейся доселе в запустении обновленной ц. Воскресения при доме бывшей Ростовской митрополии // ЯГВ. 1861. Ч. неоф. С. 345.
20. Хранилов И.И. Отчет о работах за 1861 год // ЯГВ. № 4. 25 января 1862 г. –С. 19-20.
21. Иванов П. Возобновление древней церкви Иоанна Богослова в Ростове // ЯГВ.1863. Ч. неоф. № 37. С. 257-258.
22. Из Ростова. Письмо в редакцию городского головы Первушина (отклик на заметку купца Иванова в ЯГВ № 37) // ЯГВ. 1863. Ч. неоф. № 42. С. 295.
23. Н.П. Ростовский кремль // ЯЕВ. 1863. Ч. неоф. С. 280-287.
24. Хранилов И.И. Письмо в редакцию Ярославских Губернских Ведомостей // ЯГВ.1863. Ч. неоф. № 48. С. 343-344.
25. Тихвинский Н., Прот. Иван Иванович Хранилов как обновитель и ктитор Кремлевских в Ростове церквей // ЯЕВ. 1866. Ч. неоф. С. 332.
26. Толстой М.В. Святыни и древности Ростова Великого. [3-е изд.] М.: Университетская типография (Катков и К*), 1866. С. 27-51.
27. Летописец о Ростовских архиереях // Труды Ярославского губернского статистического комитета. Вып. V. Ярославль, 1868. С. 209.
28. Лествицын В. Два дня в Ростове // ЯГВ. 1869. Ч. неоф. № 46. С. 2-4.
29. Ростовские новости. Образование коммиссии по возобновлению кремлевских древностей… // ЯГВ. 1870. Ч. неоф. № 40. С. 156.
30. Фивейский П. Открытие Ростовского Духовного училища 26 августа 1874 г. // ЯЕВ. 1874. Ч. неоф. С. 305.
31. Кайдалов Н.А. Ростовский Успенский собор. Ростов: Типография И. Краморева, 1877. 53 с.
32. Лествицын В. Статьи из Вестника Общества Древнерусского искусства // ЯЕВ, 1877. Ч. неоф. С. 57, 58, 59, 61, 62, 63.
33. Недумов И. Перемещение Ростовского духовного училища в заново отстроенный корпус и краткая история училища // ЯЕВ. 1881. Ч. неоф. С. 1-11.
34. Речь преосвященнейшего Ионафана на акте по тому же случаю (открытие духовного училища) // ЯЕВ. 1881. Ч. неоф. С. 17.
35. Фивейский П. Речь при освящении Ростовского митрополичьего дома и перемещении в него духовного училища с общежитием // ЯЕВ. 1881. Ч. неоф. С. 11.
36. Воспоминания крестьянина села Угодич Ярославской губернии Ростовского уезда Александра Артынова. Издание А.А. Титова. М.: Университетская типография, 1882. 164 с.
37. Недумов И. Возобновление Белой палаты в Ростовском кремле и открытие в ней церковного Музея // ЯЕВ. 1883. Ч. неоф. С. 386.
38. Освящение Белой палаты в Ростовском кремле // ЯЕВ. 1883. Ч. неоф. С. 365, 380.
39. Речь при освящении в Ростовском кремле Белой палаты, произнесенная прот. П. Фивейским // ЯЕВ. 1883. Ч. неоф. С. 380.
40. Титов А.А. Ростов Великий. Путеводитель по г. Ростову Ярославской губернии. М.: Русская типография, 1883. С. 18-37.
41. Найденов Н.А. Ростов. Материалы для истории города XVII и XVIII столетий. М.: Типо-литография И.Н. Кушнерева и К*, 1884. 90 с.
42. Освящение Григорьевского храма и Княжих теремов в Ростовском кремле // ЯЕВ. 1884. Ч. неоф. С. 345, 353, 366.
43. Протокол торжественного собрания при освящении ц. Григория Богослова и открытии восстановленных Княжих теремов 28 октября 1884 г. – Ярославль: Типография Губернской Земской управы, 1884. 62 с.
44. Титов А.А. Ростов Великий (историческое обозрение). М.: Русская типо-литография, 1884. 51 с.
45. Фивейский П. Краткая история Ростовского кремля // ЯЕВ. 1884. Ч. неоф. С. 11.
46. Восстановление древних зданий и Музей Церковных Древностей в Ростове Великом. Отд. оттиск из Журнала Министерства Народного Просвещения. СПб.: Типография В.С. Балашева, 1885. 10 с.
47. Каово А. Ростовский кремль и новейшие реставрации его // Вестник Литературный. 1885. № 3. (Отд. оттиск. М.: Тип. М.П. Щепкина, 1885. 25 с.)
48. Отчет о деятельности коммиссии по возстановлению древних зданий в Кремле Ростова Великого в 1885 году. Ярославль: Типография Губернского правления, 1885. 15 с.
49. Титов А.А. Митрополит Иона III Сысоевич и его постройки в Кремле Ростова Великого // «Исторический вестник». СПб., 1885. № 10. С. 88-101.
50. Титов А.А. Церковь Иоанна Богослова в Ростовском Кремле. Ярославль: Типография Губернского правления, 1886. 7 с.
51. Титов А.А. Ростовская и Ярославская старина. Вып. 1. Ярославль: Типография Губернского правления, 1888. 17 с.
52. Толстой М.В. Ростовский кремль и восстановление его зданий. Отд. оттиск из журн. «Воскресный день». М.: Типография Л. и А. Снегиревых, 1887. 12 с.
53. Титов А.А. Древние памятники и исторические святыни Ростова Великого. М.: Типография Л. и А. Снегиревых, 1888. 76 с.
54. Титов А.А. Отчет Ростовского музея церковных древностей за 1885-1887 год. Ярославль: Типография Губернского правления, 1888. 24 с.
55. Титов А.А. Ростовская и Ярославская старина. Вып. 2. Ярославль: Типография Губернского правления, 1888. 20 с.
56. Семевский М. И. Путевые очерки, заметки и наброски. Поездка по России в 1888 г. IV. Ростов Великий // Русская старина, 1889, № 9.
57. Описание Ростовской соборной церкви нынешней и прежде бывшей // ЯЕВ. 1890. Ч. неоф. С. 417-423, 433-441.
58. Отчет Ростовского музея Церковных древностей, находящегося в Белой палате г. Ростова, Ярославской губернии, за 1888 и 1889 гг. М.: Типография Л. и А. Снегиревых, 1890. 29 с.
59. Суслов В.В. Памятники древнего русского зодчества. Вып. 2. СПб.: Императорская Академия Художеств, 1890. Л. 6-11.
60. Титов А. А. Летопись о ростовских архиереях. СПб.: Типография С. Добродеева, 1890. 12 с.
61. Отчет Коммиссии по заведыванию Ростовским кремлем за третий 1890/91 год. Отд. оттиск из ЯГВ. Ярославль: Типография Губернского правления, 1891. 8 с.
62. Титов А.А. Описание Ростова Великого. М.: Типография А.Л. Снегиревой, 1891. 123 с.
63. Титов А.А. Ростов Великий. 14 июля 1891. Ярославль: Типография Губернского правления, 1891. 10 с.
64. Павлинов А.М. Древности Ярославские и Ростовские. М.: Типография Э. Лисснера и Ю. Романа, 1892. С. 23-36.
65. Титов А.А. Церковь Григория Богослова в Кремле Ростова Великого. Ярославль: Типография Губернского правления, 1893. 6 с.
66. Титов А.А. Церковь Спаса на Сенях и Всех Святых в Кремле Ростова Великого Ярославской губернии. Ростов: Типо-литография Е. Сорокиной, 1893. 18 с.
67. Деятельность Комиссии по административно-хозяйственному управлению Ростовским кремлем за 1893-1894 год. Отд. оттиск из ЯГВ. – Ярославль: Типография Губернского правления, 1895. 12 с.
68. Павлинов А.М. История русской архитектуры. М.: Типо-Литография Т-ва И.Н. Кушнерев К*, 1894. С. 182-199.
Титов А.А. Ростов Великий и его святыни. СПб.: Товарищество «Печатня С.П. Яковлева», 1895. 68 с.
69. Верман К. История искусства всех времен и народов. Пер. с нем. П.С. Раевского, В.Н. Ракинта, М.А. Энгельгардта. / Под ред. Д.В. Айналова. Т. 3. СПб.: Книгоиздательское т-во «Просвещение», 1896. С. 519.
70. Отчет Комиссии по административно-хозяйственному управлению Ростовским кремлем за 1894-1895 гг. Ярославль: Типография Губернского правления, 1896. 9 с.
71. Канчаловский П. От Москвы до Архангельска по Московско-Ярославской железной дороге. М.: Т-во типографии А.И. Мамонтова, 1897. С. 111-130.
72. Суслов В.В. Памятники древнего русского зодчества. Вып. 3. СПб.: Императорская Академия Художеств, 1897. Л. 4.
73. Шляков И.А. Очерки по восстановлению Ростовского кремля. Ярославль: Типография Губернского правления, 1897. 26 с.
74. Модрич И.Н. Ростов. Заметки и записки иностранца. Ярославль, 1898.
75. Суслов В.В. Памятники древнего русского зодчества. Вып. 4. СПб.: Императорская Академия Художеств, 1898. Л. 10.
76. Якушкин Е.И. Келья святого Димитрия Ростовского // Северный край. 1898. № 18.
77. Ростовское Димитриевское духовное училище. Акт, бывший в нем 28 октября 1899 г. и краткий исторический очерк его. Ростов: Типография А.Х. Оппель, 1899.
78. Суслов В.В. Памятники древнего русского зодчества. Вып. 6. СПб.: Императорская Академия Художеств, 1900. Л. 5-7.
79. Титов А.А. Ростов Великий и его святыни. [2-е изд.] СПб.: Типография М. Акинфиева и И. Леонтьева, 1901. 68 с.
80. Титов А.А. Великий ростовский пожар 1730 года. Ярославль: Типография Губернского земского управления, 1902. С. 4-10.
81. Шляков И.А. Очерк деятельности Коммиссии по восстановлению Ростовского кремля. Ростов-Ярославский: Типо-Литография А. Барщевского, 1902. 35 с.
82. Шереметев С. В дороге. Вып. 6. Ростов Великий. М.: Синодальная тип., 1903. 16 с.
83. Талицкий В. Ростов Великий и его окрестности. Ростов: Типография А.Х. Оппель,1904. С. 3-14.
84. Титов А.А. Кремль Ростова Великого. М.: Печатня А.И. Снегиревой, 1905. 129 с.
85. Краткие сведения о монастырях и церквах Ярославской епархии. Ярославль: Типография Губернской Земской управы, 1908. С. 116-118.
86. Горностаев Ф.Ф. История архитектуры. Допетровская эпоха // Грабарь И. История русского искусства. Т. 2. М.: Издание И. Кнебель, 1909. С. 159-166.
87. Титов А.А. Ростов Великий Ярославской губернии и его святыни. – М.: Печатня А.И. Снегиревой, 1909. 65 с.
88. Ростов. План и краткий очерк. Издание ЯГСК. Ярославль: Типография Губернского правления, 1910. 12 с.
89. Отчет Комиссии по административно-хозяйственному управлению Ростовским кремлем за 1910-1911 гг. Ростов: Типография С.П. Сорокина, 1911. 9 с.
90. Отчет Комитета Ростовского музея Церковных древностей за 1910 г. Ростов: Типография С.П. Сорокина, 1911. 12 с.
91. Титов А.А. Ростов Великий в его церковно-археологических памятниках. М.: Печатня А.И. Снегиревой, 1911. С. 7-48.
92. Титов А.А. Святыни и древности Ростова Великого. М.: Печатня А.И. Снегиревой, 1911. С. 8-16.
93. Отчет Комиссии по административно-хозяйственному управлению Ростовским кремлем за 1911-1912 гг. Ростов: Типография С.П. Сорокина, 1912. 14 с.
94. Отчет Комитета Ростовского музея Церковных древностей за 1911 г. – Ростов: Типография А.Х. Оппель, 1912. 19 с.
95. Иванов Д.А. Спутник по Ростову Великому Ярославской губернии. Ростов Великий: Типография А.Х. Оппель, 1912. С. 38-87.
96. Богословский И. Филарет Никитич Романов и город Ростов Ярославский. Ярославль: Типография Губернской земской управы, 1913. 22 с.
97. Гинтовт С.И. Спутник экскурсанта № 5. Города, объединенные подвигом избрания дома Романовых на царство. Кострома, Ярославль, Ростов Великий. М.: Т-во скоропечатни А.А. Левенсон, 1913. С. 53-60.
98. Краткий путеводитель по г. Ростову. Издание ЯУАК. Ярославль: Типо-литография Н.Х. Николаевой, 1913. 85 с.
99. Талицкий В.А. Ростовский Успенский собор. М.: Печатня А.И. Снегиревой, 1913. 63 с., илл.
100. Успенский Н.А. Путеводитель по святыням древнего Ростова Великого. Сергиев Посад: Типография Свято-Троицкой Сергиевой лавры 1913. С. 7-18.
101. Шамурин Ю. Ростов Великий. Троице-Сергиева лавра. М.: Издание т-ва «Образование», 1913. С. 4, 16-19, 25-39.
102. Эдинг Б.Н. Ростов Великий. Углич. М.: Издание И. Кнебель, 1913. С. 74-90. 198 с. с илл.
103. Отчет Высочайше утвержденной Комиссии по административно-хозяйственному управлению Ростовским кремлем за 1913-1914 гг. Ростов: Типография С.П. Сорокина, 1914. 10 с.
104. Грабарь И.Э. Стенные росписи в русских храмах XVII века // История русского искусства. Т. 4. СПб.: Шиповник, 1915. С. 489-492.
105. Денике Е. Старинный вид Ростова // Старые годы. 1915, № 10. С. 37-40.
106. Лукомский Г.К. Памятники старинной архитектуры России. Петроград: Шиповник, 1916. С. 137.
107. Письма Хранилова 1861-1866 гг. Публ. Л.Ю. Мельник // Ростовский вестник, 3 марта 1995 г. (Ростовская старина № 49).
108. Грэм С. Ростов Великий: глава из книги «Неоткрытая Россия» [Лондон, 1913] / Пер. с англ. В. Шведова // Ярославль многоликий. 1998, № 1. С. 20-22.

Известный своей благотворительностью купеческий и крестьянский род Королевых, как никакой другой нуждается во внимании историков.

Указанная тема малоисследованна. Ранее никто не рассматривал детально историю и генеалогию рода Королевых. В историографии темы практически нет работ, посвященных данному вопросу, а лишь упоминания о знаменитых братьях Королевых, которые мы часто встречаем в публикациях историков, искусствоведов, так или иначе посвященных истории музея г. Ростова¹. Задачей настоящей работы является введение в оборот материалов, связанных с генеалогией рода.

Документальной основой для исследования послужили ревизские сказки 5-8 ревизий, метрические книги с. Поречья, договора и контракты крестьян, прошения по разным предметам в фонде поречского вотчинного правления; списки ростовских купцов и мещан, материалы ростовской уездной земской управы, а также документы советского периода, содержащиеся в Ростовском филиале Государственного архива Ярославской области. Использовались различные документы фондов графов Орловых и Паниных Российского Государственного архива древних актов. Рассмотрение вопроса в тексте необходимо совмещать с просмотром генеалогической схемы в приложении.

В книге ревизской 5 ревизии 1795 г. с. Поречья имеется полная роспись рода под названием «Род Королевых»: Федор Васильев Королев умер еще до проведения 4 ревизии, до 1782 г. Его вторая жена, вдова Татьяна Петровна, (1734-?)., была дочерью дьякона Петропавловской церкви с. Поречья Петра Федорова². У Федора Васильевича упомянуты дети: Василий 37 лет, Дмитрий 35 лет, Николай 33 года, Иван 23 года, дочь Анна (1769-?), выданная в замужество в за купца г. Ростова. У Василия Федоровича жена Прасковья Ивановна (1755-?). У них дети: Дмитрий 19 лет, и Андрей 16 лет. Оба холосты. У Дмитрия Федоровича жена Надежда Петровна(1761-?). У Николая Федоровича жена Прасковья Михайловна(1764-?). Жены Василия, Дмитрия и Николая происходили из с. Поречья. Иван Федорович в 23 года, очевидно, был еще не женат.

У Якова Васильева Королева, умершего до проведения 5 ревизии упомянута жена, вдова Матрена Ивановна, (Род. в 1734 г.), происходившая из ростовского купечества. В ревизской сказке на полях есть приписка, что у Матрены Ивановны живет в работницах вольноотпущенная помещичьей деревни Бурчакова крестьянская жена Ульяна Петрова (1735-1787) В семье Якова Васильевича указаны сыновья – Андрей 40 лет, Иван 34 года; дочь Надежда, выданная замуж в Ростов за купца³. У Андрея Яковлевича женой была Ульяна Петровна (1754-?). У Ивана Яковлевича жена – Матрена Петровна (1762 – ок. 1817). У них дети Алексей 10 лет, Василий 5 лет, Николай 3 года. Жены Андрея и Ивана происходили из Поречья.

В данном месте ревизской сказки упомянуты умершие Алексей Иванов Королев (1712-1789) и его жена Прасковья Никитична (1717-1789), происходившая из купечества г. Ростова⁴.

Ветвь Василия Федоровича Королева

От вышеуказанной ветви ведут свое происхождение все Королевы, оставшиеся в с. Поречье. К моменту проведения 6-й ревизии в 1815 г. Василий Федорович умер. Точная дата его смерти не устанавливается. Его сын Дмитрий Васильевич упомянут с женой Надеждой Никитичной (1780-?), детьми: Николаем, Василием, Пелагеей, Евдокией, Марией. С ними проживал родной племянник, Василий, сын умершего Андрея Васильевича⁵.

Семья была богатой: при доме в услужении имелся покупной человек Андрей Абрамов. Книга договоров и согласий Поречского вотчинного правления от 20 февраля 1826 г. сохранила соглашение между ним и Дмитрием Васильевичем Королевым. За свою свободу Андрей Абрамов был обязан внести Королеву плату 1000 руб., или выслужить в его доме 6 лет⁶. 20 января 1832 г. Дмитрий Васильевич отпустил Андрея Абрамова на свободу в дом крестьянина П.Я. Лепехина в зятья⁷.

В книге краткой исходящей Московской домовой конторы графа В.Г. Орлова по вотчинам Семеновской, Поречской, Борисоглебской за 1825 г. упомянут крестьянин Петр Дмитриевич Королев, назначенный по мирскому приговору вместе с крестьянином Владимиром Лалиным опекуном над деньгами Петра Лалина⁸.

12 января 1831 г. крестьянин вдовец Василий Андреевич Королев венчался вторым браком с крестьянкой Нажеровской волости Белогостицкой Слободы дочерью умершего Василия Яковлевича Балмазова «девкой» Феклою. Тысяцким на свадьбе был Иван Мантухин, дружками – двоюродный брат жениха Николай Дмитриевич Королев и Никита Лалин. Со стороны невесты – ростовский мещанин Алексей Бушуев⁹. В 1832 г. Василий Андреевич был отдан в рекруты. Вероятно, он, или его двоюродный брат Иван Дмитриевич (см. ниже.) изображен на портрете художника М.А. Бубнова, 1878 г., в собрании ростовского музея.

Василий Дмитриевич Королев упомянут 1 ноября 1831 г. на свадьбе А.Н. Серафимова с А.П. Лалиной. Он выступал дружкой со стороны невесты. Дружка со стороны жениха – Яков Яковлевич Пыхов, которому жених приходился шурином¹⁰. Очевидно, что Королевы имели родственные связи с семьей Лалиных, одной из самых зажиточных в Поречье¹¹. Отметим, что 4 ноября 1834 г. брат жениха П.Н. Серафимов женился на девице Клеопатре Яковлевне, дочери Я.А. Пелевина. Поручители на свадьбе – Пыховы, Лалины и Королевы¹².

25 января 1832 г. Дмитрий Васильевич Королев женил своего приемного сына Андрея на дочери крестьянина П.Я. Вихорева девице Прасковье. Поручителем выступал Василий Дмитриевич Королев с Г.Е. Зориным и И.Н. Мантухиным. От невесты – богатые поречские крестьяне Н.Н. Титов и Д.И. Чирков¹³.

По данным 7-й ревизии 1834 г., старшие сыновья Дмитрия Васильевича Королева Николай и Василий обзавелись собственными семьями, но жили с отцом. У первого жена Прасковья (1803-?), у второго жена Любовь (1812-?). Детей в этих семьях не было¹⁴.

В ревизионных списках крестьян 1834 г. зафиксирована смерть в 1820 г. бездетного Дмитрия Федоровича Королева. Здесь же упомянута его вторая жена, вдова Анастасия (1789-?)15.

В Журнале исходящих бумаг по вотчинам графа В.Н. Панина за 18 июля 1845 г. – 14 декабря 1846 г. значится молодой крестьянин Иван Королев, совершивший кражу вместе с И. Игнатовым и А. Зориным. Согласно приговору Общества, они были выпороты розгами и отданы в рекруты¹⁶.

В ревизской сказке 1858 г. упомянуты Николай Васильевич Королев с женой Любовью Александровной (1827-?), детьми Александром, Яковом, Надеждой и Анной¹⁷. Здесь же значится Александр Васильевич Королев, проживавший со своей тещей Екатериной Яковлевной (1796-?), женой Марией Гавриловной (1821-?), детьми Вячеславом, Иваном, Василием, Анной и Клавдией¹⁸.

Последняя ревизия крестьян зафиксировала смерть в 1856 г. бездетного Николая Дмитриевича¹⁹, и в 1858 г. бездетного Василия Дмитриевича, который свои последние годы был совсем одинок²⁰. Сам Дмитрий Васильевич прожил долгую жизнь в семьях сыновей Алексея и Петра. Дмитрию Васильевичу пришлось пережить смерть третьего сына: Алексей Дмитриевич огородничал в г. Риге. 30 июля 1863 г. он утонул в Западной Двине. У него осталась жена, вдова «второго браку» Анастасия Николаевна (1833-?) и дети: от первой жены дочь Евдокия, от второй жены сын Никита. Петр Дмитриевич в 1858 г. в 36-летнем возрасте был не женат²¹.

Такой источник, как «Списки лиц, проживающих в селе Поречье в 1876 г.» позволяет нам уточнить даты рождения, перепроверить годы жизни людей, зафиксированные в более ранних ревизских сказках. В 1876 г. в селе Поречье значились: Королев Николай Васильевич, умерший в 1866 г.; его жена, вдова Любовь Александровна; его сыновья: Александр Николаевич, родившийся 11 июня 1851 г. и умерший 25 декабря 1880 г.; его жена с 1874 г., вдова Ольга Николаевна (1858-?); Яков Николаевич (род. 19 октября), его жена с 1880 г. Мария Георгиевна; дочь Николая Васильевича Анна в замужестве с 1875 г.²² Ниже упомянуты: Александр Васильевич с женой Марией Гавриловной, детьми: Вячеславом (род. 28 сентября); Иваном (род. 26 января); Василием (род. 10 апреля); Анной (1848-?), Клавдией (1854-?). Вячеслав Александрович в 35 лет был не женат и не имел детей. Иван Александрович в 1874 г. женился на Анне Петровне (1858-?), а в 1875 г. был призван на действительную военную службу²³.

Дмитрий Васильевич Королев умер у 1862 г. в возрасте 86 лет. В его семье числились вдова утонувшего сына Алексея Анастасия Николаевна с сыновьями Никитой (род. 25 марта) и Петром род. 19 февраля). Проживавший с ними неженатый дядя Петр Дмитриевич Королев умер в 1871 г. Никита Алексеевич 24 мая 1878 г. женился на Александре Гавриловне. В 1880 г. у них родился сын Алексей²⁴.

В материалах приговоров поречского Общества зафиксирован случай, когда 28 февраля 1877 г. при слушании отчетов на сельском сходе Попечителя мирских сумм И.В. Барашкова, Вячеслав Александрович Королев, вместе с И.Н. Ахниным и А.В. Шестаковым допустил «оскорбительные для Общества выражения», и был лишен права участия в Общественных сходах на три года²⁵.

По предписанию Ростовского Уездного по крестьянским делам присутствия от 11 мая 1877 г., относительно избрания из крестьян Выборщиков для участия при выборе Гласных в Уездное земское собрание от сельских обществ на следующее трехлетие, на сельском избирательном съезде был избран Александр Васильевич Королев в числе 10 уважаемых Обществом крестьян²⁶.

С августа 1878 г. по август 1886 г. Александр Васильевич содержал пустошь «Поверка» с платой Обществу ежегодно 450 рублей²⁷. В 1887 г. он имел картофельно-терочное заведение в дер. Заречье, Ростовского уезда, сумма производства составляла 360 руб.²⁸ В 1888-1889 гг. Александр Васильевич числился гласным Петровской городской Думы²⁹.

В документах Ростовского уездного земского собрания и управы значится, что 17 сентября 1905 г. крестьяне села Поречья Королевы Вячеслав Александрович, Любовь Яковлевна и Мария Ивановна Щелягина, урожденная Королева передали Королевой Анне Александровне в пустоши Слинкиной право на 1/6 часть в 12 1/2 десятинах разных угодий за 100 рублей³⁰.

В роду Королевых были и революционеры: Илья Николаевич Королев (?) являлся борцом за установление советской власти в Поречье. Член ростовской организации РКП(б).³¹ В 1957 г. в районной газете «Путь Ленина» были опубликованы его воспоминания: «А.Н. Булатов – один из организаторов Советской власти в Поречье»³². К Октябрьским праздникам в разные годы были опубликованы воспоминания его соратников по борьбе³³. Последние годы жизни И.Н. Королев проживал в г. Кимры.

В материалах общины верующих с. Поречья за 1923-1927 гг. упомянуты жившие в селе Королевы: Петр Алексеевич с женой Екатериной Ивановной, детьми Николаем, Варварой и Елизаветой. Николай Петрович был женат на Анне Ивановне (1893-?). Кроме того: Алексей Никитич с женой Александрой Павловной (1882-1965), происходившей из поречского рода Барашковых. Одиноко жила семидесятилетняя Клавдия Александровна, так и не вышедшая замуж³⁴.

Дом Королевых в воспоминаниях родственников фиксируется в юго-западной части Поречья, на посаде «Долматово», современное название – ул. Пушкина. Это большой деревянный двухэтажный дом в три окна по фасаду, с большим двухэтажным двором и постройками. В настоящее время принадлежит поречскому роду Корелиных. В этот дом выходила замуж за Алексея Никитича Королева Александра Павловна Барашкова. Вот ее воспоминания, дошедшие через детей и внуков: «Королевы были очень богатые, породистые. На свадьбе было много хрустальной и фарфоровой посуды. Алексей Никитич был отходником и в Поречье почти не жил. Огородник он был хороший, огородничал в г. Луге, в Ораниенбауме, в Петербурге. Присылал деньги на разные нужды, на житье, на дом, на корову. Жили в достатке»³⁵. 28 августа 1912 г. Алексей Никитич приобрел в с. Поречье в личную собственность огородную землю на один душевой надел мерою около 1 десятины 2210 кв. сажен у доверенного Н.Д. Подгорнова, принадлежавшую крестьянину Н.Ф. Баженову. Данный участок усадебной земли располагался на ул. «Заречье» рядом с водяной мельницей. В состав его входили дворовое место и огород с находящимся на этом участке крестьянским домом с постройками при нем. За все А.Н. Королев заплатил 250 рублей. Свидетелями данной сделки выступали ростовские мещане А.А. Морозов, С.А. Числов и С.Ф. Урановский³⁶. В настоящее время домовладение принадлежит внучке А.Н. Королева Т.И. Седовой (Королевой).

Василий Никитич Королев жил в д. Ново под Поречьем, работал на консервном заводе. В 1925 г. он упомянут в списке участников духового оркестра Поречской волости³⁷. Василий Никитич имел единственную дочь Нину, которая всю жизнь проработала на консервном заводе, замуж не выходила, была бездетна.

У Алексея Никитича и Александры Павловны было четверо детей: Анатолий³⁸, Анна (1910-?), Лидия (1911-?), Валентин. Анатолий Никитич был женат на Анне Даниловне Панченко, происходившей с Украины, из села Селище Корсунь-Шевченковского района. Анну Даниловну во время голода 1932-1933 гг. завербовали на работу в Россию. Сначала она трудилась в Семибратовe, затем устроилась на Поречский консервный завод.

Старшая дочь Тамара Анатольевна была за мужем за Симоновым Петром Егоровичем. Почти всю свою жизнь они прожили в Казахстане, в Караганде. Петр Егорович был шахтером, Татьяна Анатольевна также работала при шахтах. После выхода на пенсию семья переехала в Поречье и проживала на ул. Мологской. У Татьяны Анатольевны двое детей. Старшая дочь Татьяна, замужем за Шленевым Александром Владимировичем. Он шофер, она лаборант ремонтного завода на Ишне. Младший сын Сергей старшина воинской части в Петровске. У Татьяны Петровны единственная дочь Наталья, медсестра, учится в медицинской академии г. Ярославля. Ее муж Добрецов Леонид Николаевич работает в охране на Хим. базе г. Ростова. У Сергея Петровича дочь Анна учится в железнодорожном училище.

Лидия Анатольевна была замужем за Котовым Евгением Алексеевичем. Она всю жизнь проработала зав. магазином. Муж работал в милиции, закончил ВШМ, затем Академию, был Нач. УВД г. Рыбинска. Их сын Игорь подполковник, начальник ГАИ г. Рыбинска. Его жена Марина Викторовна также работает в милиции экономистом.

Т.И. Королева была замужем за Седовым Германом Сергеевичем, военным, сейчас подполковником в отставке. Они долгое время жили по гарнизонам от Венгрии до Дальнего Востока. После переезда в Поречье она до пенсии работала директором детского сада. Трудится в саду и сейчас. Старший сын Дмитрий окончил рыбопромышленный техникум и работает в ЧП Грибова. Дочь Анастасия училась на 3 курсе финансово-экономического факультета института финансов, экономики и права офицеров запаса г. Ярославля. В ноябре 2003 г. она трагически погибла при переходе шоссе.

Ветвь Ивана Федоровича Королева

29 октября 1808 г. И.Ф. Королев получил вольную от графа В.Г. Орлова. 18 февраля 1809 г. в Ростовском городском магистрате он был записан с семьей в ростовское купечество, в III гильдию с капиталом в 8050 рублей. Его семья состояла тогда из жены Александры Ивановны 17 лет, происходившей из купечества г. Ростова, и дочери Александры в возрасте 1 года. Самому Ивану Федоровичу было 37 лет³⁹.

До сих пор в литературе не прозвучала дата смерти Ивана Федоровича. В сведениях о купцах и мещанах за 1830 г. сохранилось прошение его вдовы Александры Ивановны. Она пишет, что Иван Федорович умер, в семействе остались дети: Александра 21 года, Мария 14 лет, Всеволод 10 лет, Евграф 6 лет и Иван 5 лет. Александра Ивановна просила уволить ее из Ростовского Общества. Просительница жила с детьми в Казани, в 4 части 1 квартала, в доме губернской секретарши Анны Викентьевны Марининой. Данное прошение для нее писал губернский секретарь Иван Никитич Маринин⁴⁰. Отец последнего, Никита Афанасьевич Маринин, крестьянин села Поречья упомянут в 1798 г. в числе доверенных лиц графа В.Г. Орлова, в последствии получивших вольную⁴¹. По источникам, Маринины несколько раз выступали компаньонами Королевых. Например, в Журнале входящих бумаг Московской домовой конторы графа В.Г. Орлова 1799 г. значится, что Иван Королев с Марининым-Меньшим «желают купить пшеницу в Рыбной Слободе»⁴².

В списках купцов и мещан, отлучавшихся из Ростова по торговым делам и на заработки за 1853 г. упомянуты купец III гильдии Евграф Иванович Королев, уезжавший на 9 месяцев и 2 дня в Уральск, и мещанин Всеволод Иванович Королев, уезжавший на год в Петербург по торговой части, в приказчики⁴³.

Ветвь Ивана Яковлевича Королева

В книге Указов и распоряжений графов Орловых, исходящей за 1780-1781 гг. значится: «Оного села, крестьянин Иван Королев просил меня, чтоб опять выпустить его по Ярославской губернии с 1783 г. по торговые города»⁴⁴. В источнике отсутствует отчество, но очевидно, что речь идет об Иване Яковлевиче, которому исполнилось 22 года. Ивану Федоровичу тогда было только 11 лет.

По данным 6-й ревизии 1815 г., родной брат Ивана Яковлевича Андрей в 1812 г. был отпущен на волю⁴⁵. С 1816 г. Андрей Яковлевич вместе женой Ульяной Петровной числился в мещанах г. Ростова, о чем свидетельствует его прошение, подписанное бурмистром Кекиным⁴⁶. Андрей Яковлевич не имел детей, умер в Ростове в 1817 г.⁴⁷

К 1815 г. Иван Яковлевич обзавелся многочисленным семейством. Старший сын Алексей упомянут в книгах записи верющих писем, данных от графа В.Г. Орлова по Московской, Поречской и другим вотчинам, за 1794-1813 гг.: «1805 г. январь 26. Крестьянину Алексею Иванову Королеву… доверенность на каменный дом в С. Петербурге. Закладывать его в казну, частным лицам за известную цену, выдавать закладные, купчие, жить в нем, отдавать покои в наймы, исправлять все городские повинности…»⁴⁸. Отметим, что самому Ивану Яковлевичу в январе 1808 г. была выдана доверенность вести дела с одесским купцом Василием Степановым Фоминым, который с 1807 г. был должен графу 4000 руб. ассигнациями, и заложил под эту сумму свое имение⁴⁹.

В 1814 г. старшие сыновья Ивана Яковлевича Алексей и Андрей умерли, был уже и внук Алексей от сына Василия. К этому времени Иван Яковлевич был женат второй раз. Его второй женой стала Вера Ивановна (1781-?), происходившая из купеческой семьи. С ними жила сноха, жена умершего старшего сына Алексея Анна (1787-?). У Василия Ивановича женой была Пелагея Чиханова (1797-?). У Николая Ивановича жена Мария Петровна (1797-?). Анна и Мария происходили из купечества г. Ростова. Пелагея – из мещан г. Москвы. Ниже под росписью родословия в ревизской сказке 1815 г. уже несколько позже была сделана помета: «Оное семейство Ивана Королева отпущено вечно на волю 1820 года октября 23 дня. Приказ об оном 27/7 № 100»⁵⁰.

В 1822 г. Иван Яковлевич Королев с семейством числился купцом III гильдии г. Ростова с капиталом в 8000 рублей. Рождались внуки: у Василия Ивановича – второй сын Дмитрий⁵¹, затем Иван, у Николая Ивановича – сын Александр⁵². В 1826 г. Иван Яковлевич подавал прошение о переходе в купечество г. Петровска, но передумал⁵³. В 1828 г. Иван Яковлевич числился в мещанах г. Ростова. В тот же год умер его сын Николай⁵⁴.

Как значится в поименном списке о купцах и мещанах г. Ростова за 1868-1897 гг. сын Ивана Яковлевича Иван Иванович Королев умер в 1873 г. в возрасте 46 лет. За год до своей смерти, он перешел из купцов III гильдии в мещане – не уплатил в установленные сроки гильдейские пошлины⁵⁵. Его сын Михаил Иванович умер в том же 1873 г. Здесь же упомянуты умершими Ивана Ивановича мать Вера, жена Любовь. Жена Михаила Ивановича Валентина Ивановна после его смерти вышла замуж⁵⁶. У Михаила Ивановича была единственная дочь Любовь Михайловна о судьбе, которой пока ничего не известно.

Таким образом, на основе генеалогической схемы мы рассмотрели здесь некоторые неизвестные фрагменты истории рода. Представители почти всех ветвей рода Королевых вышли в купеческое сословие, а оставшиеся в Поречье – имели высокое имущественное положение. Данная работа может быть существенно расширена, пополнена новыми материалами, учитывая какое значение для музея г. Ростова имеет фамилия Королевых.

1. В.А. Давыдов. О формах землевладения у ростовских огородников // Ярославские губернские ведомости. 24 ноября 1887 г. № 95. Федоров В.Д. Возникновение торгового огородничества в Ростовском уезде Ярославской губернии (конец XVIII - первая половина XIX века // «Вестник МГУ» Серия IX. 1962. № 6.; Шаматонова Л. Ярославские огородники (История картофелеводства и огородничества в Ярославской губернии в XVIII – XIX вв.) Политическая агитация 1988. № 5. С. 29.; Л. Мельник. Летопись Ростова Великого // газета «Ростовский вестник» 30 августа 1994 г.; Вахрина В.И. Иконы с датами, подписями, надписями из собрания Ростовского музея // СРМ. Вып. IX. 1998. С. 109; Колбасова Т.В. Портретная галерея купцов благотворителей в Ростовской городской думе во второй половине XIX века // ИКРЗ. 1999. Ростов, 2000. С. 253- 254, 256.; Колбасова Т.В. Купеческий портрет из собрания Ростовского музея //СРМ. Вып. XI. Ростов, 2000. С. 171, 178, 179, 180.
2. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 1. Л. 173-174.
3. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 1. Л. 174-175.
4. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 1. Л. 173-175.
5. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 2. Л. 67, 68.
6. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 3. Л. 5.
7. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 3. Л. 78 об.
8. РГАДА. Ф. 1273. Оп. 1. Д. 973. Л. 15.
9. РФ ГАЯО Ф.372. Оп. 2. Д. 262. Л. 50.
10. Это родители известных братьев Пыховых, владельцев поречской цикорной фабрики, в честь которых в Москве один из переулков назван «Пыхов-церковный».
11. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 3. Л. 86 об.; Титов А.А. Указ. соч. С. 151; Хранилов И.И. Огородничество в Ростовском уезде // ЯГВ. 1851. № 50. Ч. III.
12. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 262. Л. 121 об.
13. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 262. Л. 74 об.
14. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 4. Л. 89 об.
15. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 4. Л. 103.
16. РГАДА. Ф. 1274. Оп. 1. Д. 1273. Л. 76 об.
17. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 9. Л. 38 об.
18. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 9. Л. 51 об.
19. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 9. Л. 123 об.
20. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 9. Л. 142 об.
21. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 9. Л. 143 об.
22. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 8. Л. 79.
23. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 8. Л. 109 об.
24. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 8. Л. 346 об.
25. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 5. Л. 51.
26. Там же. Л. 59.
27. Там же. Л. 84.
28. Ярославский календарь на 1889 год, Ярославль 1888. С. 31.
29. Ярославский календарь на 1889 год, Ярославль, 1888. С. 69.
30. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 593. Л. 5.
31. РФ ГАЯО. Ф. – Р. 183. Оп. 1. Д. 20. Л. 4.
32. Королев И. г. Кимры. А.Н. Булатов – один из организаторов Советской власти в Поречье // газ. «Путь Ленина» 5 ноября 1957 г.; Они были первыми // газ. «Путь к коммунизму». 7 ноября 1967 г.
33. Д.И. Барыкин. Борцов за свободу никогда не забудем. Автобиография // газ. «Путь к коммунизму». 28 октября 1968 г.; Он же: О прошлом и настоящем // газ. «Путь к коммунизму». 20 ноября 1968 г.; П. Моторин. Полвека в строю // газ. «Путь к коммунизму». 22 сентября 1968 г.; Он же: Незабываемое // газ. «Путь к коммунизму». 9 января 1969 г.; И. Маринин. Революционное прошлое Поречья // газ. «Путь к коммунизму». 8 августа 1984 г.; Он же: Развитие Народного образования в Поречье-Рыбном // газ. «Ростовский вестник». 11 августа 1990 г. № 9.; Н. Головатый. В сиянии зарождающегося дня // газ. «Северный рабочий». 25 августа 1972 г.
34. РФ ГАЯО. Ф. – Р. 183. Оп. 1. Д. 58. Л. 22 об., 23 об., 28 об., 29 об.
35. Воспоминания Т.И. Седовой (Королевой). Записано А.Г. Морозовым в октябре 2003 г.
36. Подлинник купчей хранится у Т.И. Седовой (Королевой).
37. РФ ГАЯО. Ф. – Р. 183. Оп. 1. Д. 22. Л. 11.
38. Записная книжка И.Л. Маринина. Записи о ветеранах Великой Отечественной войны. Документ хранится у А.Г. Морозова.
39. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 3500. Л. 1-7.
40. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1526. Л. 110.
41. РГАДА. Ф. 1273. Оп. 1. Д. 527. Л. 14.
42. РГАДА. Ф. 1273. Оп. 1. Д. 535. Д. 1 об.
43. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2926. Л. 19 об., 40 об.
44. РГАДА. Ф. 1273. Оп. 1. Д. 517. Л. 127 об.
45. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 2. Л. 79.
46. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 937. Л. 12, 13.
47. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1008. Л. 117 об.
48. РГАДА. Ф. 1273. Оп. 1. Д. 527. Л. 15.
49. РГАДА. Ф. 1273. Оп. 1. Д. 527. Л. 25.
50. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 2. Л. 79.
51. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1029. Л. 121.
52. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1157. Л. 48.
53. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1258. Л. 149.
54. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1371. Л. 92.
55. РФ ГАЯО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 88. Л. 13 об.
56. РФ ГАЯО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 28. Л. 38 об.

Одной из актуальных проблем нашего музея является построение исторической экспозиции: в силу разных обстоятельств вопрос о ней так и не решен, она превратилась в своеобразный музейный долгострой. Цель данной работы – подготовить одно из условий для выработки концепции – сделать обзор исторических экспозиций Ростовского музея. Ответы на многие вопросы можно найти, изучая опыт прежних лет. Это позволит избежать повторения ошибок и наоборот, лучшее – применять в своей практике.

В процессе работы над данной темой основными источниками были тематико-экспозиционные планы (далее ТЭП), описи материалов для экспозиций, различная музейная документация, путеводители. Специальных исследований, посвященных обзору исторических экспозиций Ростовского музея нет, поэтому данная работа является первой. Вполне естественно, что она может содержать неточности, ошибки. С вниманием отнесусь ко всем советам и рекомендациям. Искренне благодарю всех, кто уже помог мне в работе над этой темой.

В первые десятилетия существования Ростовского музея исторического отдела и соответсвующей экспозиции, в их современном понимании, не было – описание экспозиции начала XX в.¹, «Краткий путеводитель по Ростовскому Музею Церковных Древностей»² и Отчет о деятельности Ростовского Музея Церковных Древностей за 1883-1915 гг.³ ничего не сообщают о наличии. Соответствуя своему названию, музей собирал и «показывал» преимущественно церковные древности, хотя уже в начале XX в. появляются отделы археологии и быта.

О работе музея в 1916 и 1917 гг. сведений мной не обнаружено, поэтому можно лишь догадываться о том, как жил музей в годы тяжелых испытаний: неудач конца I Мировой войны и двух революций.

В отчете 1921 г. за три года работы музей называется уже Ростовским музеем древностей (без слова «церковных»), и в нем исторический отдел тоже не упоминается⁴. Правда, существуют разрозненные и неполные источники, сообщающие о существовании отдела Старого Ростова в начале – первой половине 1920-х гг. Например, Черновая опись планов отдела Старого Ростова, в которой было представлено 58 планов и чертежей объектов церковной, гражданской и военной архитектуры XVIII-XIX вв. (тушь, акварель)⁵. Также в сборнике по переписке музея за 1923 г. среди существовавших отделов музея вновь упоминается отдел Старого Ростова, в экспозиции которого было представлено 1014 экспонатов⁶. К сожалению, дано только количество экспонатов, а их характер не указан. В этом же документе упоминается и Музей Революции. По всей видимости, этот музей был преобразован в историко-революционный отдел, который открылся в 1927 г. к 10-й годовщине Октябрьской революции (автор Рыньков)⁷. В этом отделе рассказывалось о причинах свержения монархии, о работе Временного правительства и К.О.Б. (Комитет Общественной Безопасности г. Ростова), о работе Советов и постоянном увеличении их влияния на массы, о жизни, деятельности и смерти В.И. Ленина, о событиях Октябрьской революции, о работе органов революционной власти, о белогвардейском мятеже, интервенции и борьбе с ними, о трудностях первых лет и их преодолении. В повествовании соблюдалась схема: событие в центрах (Москва и Петроград) – отклик в Ростове. Экспонатура в подавляющем большинстве была представлена документами, газетами, плакатами, фотоматериалами и картинами. Выставка носила одиозный и идеологический характер. В качестве примеров приведу несколько цитат из путеводителя по этому отделу: «романовский последыш», «психопатка-царица», «здоровый, чисто большевистский инстинкт», «Великий вождь Великого Октября»⁸.

Т.о., к концу 1920-х гг. исторической экспозиции, привычного многопланового вида в Ростовском музее не было. Существовавшие отделы (археологический, этнографический, бытовой, Старого Ростова, историко-революционный и др.) носили коллекционный или монотематическый характер.

С 1931 г. музей был преобразован в базовый краеведческий⁹. ТЭПов или описей материалов экспозиций перв. пол. 1930-х гг. не обнаружено, поэтому узнать тематику и экспонатуру очень сложно. Так, например, в тумане остается историко-культурный отдел Ростовского базового музея¹⁰.

На основе решений I музейного съезда РСФСР (см. далее) в Ростовском музее в 1931 г. вновь отрылся Историко-революционный отдел (с реэкспозицией в 1934 г.)¹¹. В конце 1932 г. открывается экспозиция по истории общественных формаций: доклассовое общество, феодализм, крепостничество, промышленный капитализм (пополнилась материалами в 1934 г.)¹². Формационный подход в создании исторической экспозиции здесь был применен впервые, и далее вплоть до 1990-х гг. он будет основным. Сохранился путеводитель по разделу феодализма, но он мало дает представлений об экспозиции, походя более на речь антифеодального и антирелигиозного агитатора¹³. Отдел Социалистического строительства в этот же период уже существовал. Он вновь открылся со второй половины 1935 г., зав. отделом был Трофимов¹⁴. В шести залах (общей площадью 229 м2) освещались следующие темы: триумфальное шествие Октября, гражданская война, период военного коммунизма, восстановительный период, I-я пятилетка, II-я пятилетка; всего экспонатов 753, общих 217, местных 536, т.е. 71%¹⁵.

По существу уже в перв. пол. 1930-х гг. складывается классическое трио – отдел дореволюционной истории, историко-революционный отдел, отдел Советского периода. И хотя они были самостоятельными экспозициями, я склонен считать их составными частями одного целого. Поэтому далее под исторической экспозицией будут подразумеваться все три отдела.

Вторая половина 1930-х гг. внесла серьезные коррективы в работу всего музея. С апреля по сентябрь 1937 г. он был закрыт «ввиду вскрытия явно вредительского контрреволюционного действия врагов народа руководящих работников музея»¹⁶. Директор, зав. отделами были сняты с работы; их заменили люди, не имевшие «хотя бы небольшой стаж музейной работы»; исторический отдел возглавила т. Малоземова¹⁷. В июне 1937 г. Музейный отдел НКП во все музеи направляет директиву: «Указания т. Сталина, сделанные в отношении учебников по истории ВКП (б), полностью относятся и к музеям, которым необходимо положить их в основу всей своей научно-экспозиционной работы»¹⁸. В период закрытия музея историческая экспозиция спешно перестраивалась в соответствии со всеми указаниями и директивами. В октябре 1937 г. были открыты лишь разделы, освещавшие события втор. пол. XVII – XX вв.¹⁹ В Плане организации исторического отдела Ростовского базового музея на 1937 г. во вступлении отмечалось, на основе чего будет построен исторический отдел (т.е. экспозиция): «1. Замечания тт. Сталина, Кирова и Жданова к конспекту по составлению учебника Истории Народов СССР. 2. Программа по изучению Истории Народов СССР для курсов пропагандистов /Пропагандист № 17 за 1936 год/. 3. Письмо т. Сталина к составителям учебника по истории ВКП/б/ в мае с/г. /Большевик № 9 за 1937 г./ 4. Программа по истории ВКП/б/ «Большевик» № 11 за 1937 год. 5. Сталинская конституция»²⁰ (дописано от руки), а также Краткий учебник по истории СССР под ред. Шестакова²¹. В конце плана сделано примечание: «Весь материал, все разделы будут отражать историю классовой борьбы в Ростовском районе»²². Остальные разделы (IX-XVII вв.) открылись в 1940 г. Зав. историческим отделом оставалась Малоземова.

Полная экспозиция состояла из двух частей: с IX по XVII вв.²³ и с XVII в. по 1917 г.²⁴ В каком помещении она находилась не указано, известно, что вторая часть занимала 10 залов. Приведу полностью тематическую структуру, т.к. она очень показательна: Сарское городище, Ростов в системе Киевского государства, Ростово-Суздальская земля, Владимиро-Суздальское княжество, монголо-татары и иго, Ледовое побоище, Москва и первые московские князья, Куликовская битва, создание русского национального государства (Иван III), расширение русского государства (Иван IV: его внешняя и внутренняя политика), смутное время, восстания Болотникова и Разина, Ростовский посад перв. пол. XVII в., Ростовская митрополия втор. пол. XVII в., боярский быт XVII в., Российская империя XVIII в., царская Россия – жандарм Европы, война 1812 г., восстание декабристов, Крымская война, крестьянская изба, церковь на службе дворян-крепостников, быт дворян XIX в., развитие ремесла и быт купечества, реформа 1861 г., народники, рабочее движение 1870-х гг., рост капитализма в царской России, быт буржуазии XIX в., рабочее движение 1880-1890-х гг., революционная деятельность Сталина, война с Японией, революция 1905-1907 гг. и ее отражение в Ростове, годы реакции (1908-1912) и подъема (1912-1914), Мировая империалистическая война, свержение царизма в феврале 1917 г. и события в Ростове.

Как видно, тематика носила общегосударственный характер и структура соответствовала школьному учебнику по истории СССР. Экспонатурой служили археологические находки, предметы вооружения, быта, книги, документы – как правило местного происхождения. В качестве вспомогательного материала были использованы карты, планы, фото, диаграммы и невероятное (!) множество… картин. Не указано количество подлинных экспонатов и научно-вспомогательных материалов, но по поверхностным подсчетам их было чуть ли не поровну. При чем аттрактивные качества археологической «мелочи» трудно сравнить с картинами «метр на полтора». Почему же последних было так много? «Картины более подходящий объект для восприятия… С их помощью легче разбудить воображение, вызвать воспоминания, сформулировать ожидания…» – к такому выводу пришел известнейший американский психолог Дж. Гибсон²⁵. Он пятьдесят лет разрабатывал свою теорию восприятия и опубликовал ее в конце 1970-х гг. (перевод на русский язык – 1988 г.)²⁶ Советские же пропагандисты и музейные работники применяли на практике это уже в 1930-х гг., хотя, вероятно лишь интуитивно. Получалось, что основную информационную нагрузку исторической экспозиции несли вспомогательные материалы, а музейные предметы периодически подкрепляли их. Видимо, в задачи экспозиции не входило показывать подлинные уникальные вещи и документы с целью воссоздания правдивой модели исторического прошлого. Прошлое должно было быть смоделировано по взглядам партии и лично т. Сталина. Смоделировано оно должно было быть наглядно и убедительно. Еще в 1930 г. состоялся I музейный съезд РСФСР. Этот съезд принял целый ряд решений, которые определили деятельность музеев почти на два десятилетия: в экспозициях приветствовалось обилие схем, планов и других вспомогательных материалов, а также обращение к «общеисторическим моментам»²⁷. Экспозиции рассмотренного периода вполне соответствовали установкам съезда и другим указанным нормативным документам.

Во время Великой Отечественной войны музей был закрыт, а экспонаты подготовлены к эвакуации.

В первые послевоенные годы прежняя историческая экспозиция была постепенно восстановлена; зав. отделом в тот период была А.Н. Кобылкина²⁸. Экспозиция размещалась в Княжьих теремах, Белой палате и на 3-м этаже Самуилового корпуса²⁹. Можно сказать, что экспозиция была достаточно убедительной и добивалась поставленных целей: «Музей очень хорошо отражает весь ход и развитие Русского государства, смотря на предметы роскоши и богатства купечества и сравнивая их с жизнью и условиями труда крепостных невольно проникаешься ненавистью и презрением к тем порядкам, существовавшим при царском режиме»³⁰. С 1 мая 1948 г. по октябрь функционировал и отдел социалистического строительства (зав. отделом – Н.А. Шмонина), но из-за «устаревшего» материала его закрыли на доработку³¹.

В 1949 г. был составлен новый ТЭП для исторической экспозиции (автор [Левашова] – подпись неразборчива), которая состояла из двух частей: IX-XIX вв.³² и историко-революционный раздел 1900 г. – февр. 1917 г.³³ Помещения были те же, что и раньше³⁴. Темы и метод практически совпадают с экспозицией 1940 г. Объекты показа размещались в витринах и на щитах. Однако просматривается новая тенденция – отражения истории России на материале Ростова. Также можно отметить более лучшее оформление самих ТЭПов – в частности к ним были приложены схемы позального размещения щитов и расположенных на них документов.

Через год, в 1950 г. был разработан отдел советского периода, автор Н.А. Шмонина³⁵. Освещались следующие события: подготовка и проведение Октябрьской революции 1917 г., гражданская война и интервенция, восстановление хозяйства, сталинская конституция, расцвет хозяйства 1930-х гг., Великая Отечественная война, послевоенное развитие хозяйства и культуры, последние достижения в этих областях. Ростовский материал уже явно преобладал над «общим». В примечаниях ТЭПа об экспонируемых предметах слово «оригинал» встречалось не реже чем «фотокопия» или «репродукция».

Т.о., историческая экспозиция втор. пол. 1930-х – кон. 1940-х гг., а также отделы историко-революционный и социалистического строительства (как отмечалось ранее они по сути были ее продолжениями) явно рассматривались как еще одно средство идейного воспитания населения. Это было их целью. Появление многоплановой и всеобъемлющей исторической экспозиции произошло тогда, когда государство жестко взялось за руководство музеями, поняв, что музеи обладают сильными рычагами воздействия на человека³⁶. Идеологическая обработка музейными средствами проводилась, конечно, в тесном взаимодействии с другими институтами пропаганды. Отсюда похожесть экспозиции на школьный учебник истории, которая была его трехмерным вариантом. Можно даже провести прямые аналогии: тематическая структура соответствовала оглавлению учебника, ведущие тексты (выдержки из произведений Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина) – текстам параграфов, объекты показа – иллюстрациям. Экспозиции использовались официальной идеологией для иллюстрации своей доктрины³⁷. В последствии и метод построения таких экспозиций получил название «иллюстративного». Наблюдения показали, что процесс создания и изменения исторических экспозиций тесно был связан с изменениями в историческом образовании. Так, после Октябрьской революции 1917 г. история например, в школе как предмет была заменена курсом обществоведения, и только в начале 1930-х гг. систематический курс истории был восстановлен³⁸. Также и исторические экспозиции: традиционного многопланового вида в общем-то отсутствовали и появились лишь в начале 1930-х гг. Исторические экспозиции в совокупности с образовательными программами позволяли формировать представления людей о прошлом: событиям и процессам давались определенные трактовки, что нужно – сохранялось, что не нужно – убиралось. Действовал известный принцип: если факты противоречат теории, тем хуже для фактов³⁹. Власть получила возможность контролировать память народа – его прошлое. Используя обработку средствами массовой информации (радио, пресса, кино), добровольными обществами и организациями, воспитывая человека «как надо» с самого раннего возраста, используя, наконец, репрессивные меры, государство получало мягкую, податливую народную «массу», которая позволила власти утвердиться и управлять этой же самой «массой». Таким образом, советским музеям была отведена определенная роль в идеологической системе: распространять через экспозицию научные и политические знания среди широких масс трудящихся, способствовать формированию марксистко-ленинского мировоззрения, воспитывать своих посетителей в духе советского патриотизма, в духе коммунизма⁴⁰.

Уже в конце 1940-х гг. установки I музейного съезда уже были признаны ошибочными и порочными, музеи призывались к возвращению подлинных предметов, к использованию местных краеведческих материалов⁴¹. Как видно было выше, кое-какие изменения, действительно, в экспозиции ростовского музея вносились. Темпы не были слишком быстрыми, да и вмешался смерч 1953 г.

В 1954-1958 гг. экспозиции дореволюционного прошлого и Советского периода обновляются. Авторы: И.А. Морозов и Н.А. Шмонина⁴². Обе экспозиции размещалась в Самуиловом корпусе и состояли из шести залов каждая. Четко выделяется тематическая структура: первобытно-общинный строй на территории Ростовского края, край в период образования Древнерусского государства и феодальной раздробленности, край в составе русского централизованного государства, Ростовская митрополия в конце XVII в., край в период образования Российской империи, край в период разложения феодализма и формирования капиталистических отношений, Ростовский уезд в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции и в годы гражданской войны, край в период довоенного мирного строительства, край в период Великой Отечественной войны, социалистическое хозяйство края в послевоенный период. По сравнению с прошлыми годами идеологический налет экспозиции изменился мало, но содержание – экспонаты, информация – были исключительно ростовскими. В целом можно сказать, что во второй половине 1950-х гг. историческая экспозиция Ростовского музея постепенно приобрела свои основные черты классической краеведческой экспозиции, сохранившиеся до 1990-х гг.: периодизация разделов по общественно-экономическим формациям, краеведческий характер информации в контексте общегосударственных событий, в экспонатуре доминирование подлинников (в одном из залов Советского периода некоторое время даже стоял гусеничный трактор, правда, из-за того, что стал «прогибаться» пол, его пришлось вынести⁴³), умеренное использование научно-вспомогательного материала, господство иллюстративно-тематического метода построения. Далее на протяжении целого ряда лет экспозиция только лишь корректировалась, без концептуальных и принципиальных изменений. Следует отметить, что значительные усилия для модернизации исторической экспозиции почти двадцатилетнего периода прилагал заведующий историческим отделом И.А. Морозов: он разработал более десятка ТЭПов для разных периодов, но не все были осуществлены.

После изменения статуса музея в 1969 г. (Государственный Ростово-Ярославский архитектурно-художественный музей-заповедник⁴⁴) историческая экспозиция вновь временно закрылась. Открытие первых залов экспозиции произошло в 1973 г.: первобытно-общинный строй на территории Ростовского края», «Ростовский край в системе древнерусского государства и в период феодальной раздробленности Руси IX-XV вв.»⁴⁵ В 1975 г. открылись еще два зала экспозиции «Ростов в системе Русского централизованного государства XVI-XVII вв.»⁴⁶ Тематическая структура, многие экспонаты перекочевали в новую экспозицию, которая представляла собой «исправленную и дополненную» экспозицию втор. пол. 1950-х гг. ТЭПы разделов по XVIII, XIX, XX вв. были разработаны, но не осуществились, т.к. в работе музея стали проводить линию соответствия деятельности статусу: музей уже не был краеведческим и историко-архитектурным, а был архитектурно-художественным. Поэтому историческая экспозиция вроде бы стала и не нужна. Дважды разрабатывались планы историко-архитектурной экспозиции⁴⁷, но их так и не построили. Во второй половине 1970-х гг. исторический отдел преобразовали в сектор, большая часть сотрудников перевелась в другие отделы; дальнейшее строительство исторической экспозиции остановилось; еще некоторое время создавались выставки к «круглым» датам и осуществлялись передвижные выставки; в 1980 г. исторический отдел как подразделение был расформирован, а экспозиция разобрана⁴⁸.

В течение десяти лет исторического отдела не существовало. Но интерес к истории, потребность в исторических выставках не исчезли. В 1987 г. к 1125-летию Ростова в музее была смонтирована историческая выставка; автор В.В. Зякин⁴⁹. Выставка размещалась в Самуиловом корпусе в восьмом зале. На площади 159,66 м2 было выставлено около 700 объектов показа. Тематическая структура повторяла структуру существовавшей ранее экспозиции, только раздел современности был продлен до 1987 г. Абсолютное большинство экспонатов – подлинники. Правда, по мере приближения к современности, характер экспонатуры становился все более и более плоскостным. Так, раздел 1946-1987 гг. был представлен преимущественно фотографиями.

В 1990 г. исторический отдел восстанавливается и вопрос об исторической экспозиции снова становится актуальным. Если в советский период давались жесткие установки по форме и содержанию экспозиций, то в постсоветский период это было отменено, что дало свободу творчества, но и породило разногласия среди экспозиционеров. В начале 1990-х годов начались работы над ТЭПом хрестоматийной исторической экспозиции, которая должна была охватить историю Ростовского края с эпохи каменного века до наших дней. Для этого отвели залы двух этажей Красной палаты. Разработать и смонтировать получилось лишь первую часть экспозиции – «Археологию земли Ростовской», автор Л.А. Михайлова⁵⁰. Раздел открылся в 1997 г. Он освещал период с VI тыс. до н.э. по XIII в. Это, пожалуй, самый основательный раздел по археологии Ростовского края, представленный более чем тысячью подлинными предметами. Выставка отразила последние достижения археологической науки по нашему региону, полнее освещены многие вопросы, отведено место для своеобразной историографии археологических работ в Ростовском крае, что ранее не встречалось. Но концептуальный подход, большинство тем и способ их раскрытия, по большому счету, оставались прежними. Дальше этого этапа построение исторической экспозиции в Ростовском музее пока не продвинулось.

В завершении можно сказать, что основа исторической экспозиции привычного для нас многопланового вида была заложена в начале 1930-х гг. Исторические экспозиции рассматривались как средство пропаганды коммунистической идеологии, как некий вспомогательный материал, некая трехмерная наглядность, подтверждающая и дополняющая знания образовательных программ. Цель – формирование марксистского, коммунистического мировоззрения у народных масс как на прошлое, так на настоящее и даже будущее, оставалась неизменной до конца советского периода. Соответственно, не менялись и методы (господствовали иллюстративный и ансамблевый). Тематическая структура экспозиции менялась в зависимости от конкретных задач: сначала история общественных формаций, затем история России или СССР и, наконец, история Ростовского края. Формационный подход в создании исторических экспозиций в Ростовском музее был непоколебим – древний мир (первобытный строй), средние века (феодализм и крепостничество), новое время (капитализм), новейшее время (социализм) – это был вообще, главный принцип построения исторических экспозиций музеев, зафиксированный в методической литературе⁵¹.

Как видно, за все время своего существования историческая экспозиция в Ростовском музее претерпела не очень существенные изменения. Да и что иного можно было создать в «прокрустовом ложе» идеологии, когда ТЭПы утверждали многоуровневые цензурные инстанции? Все музеи получали бумаги «к сведению и руководству», методические рекомендации, которые определяли, что показывать и как показывать. Не удивительно, что в музеях (по статусу похожих на Ростовский) по всей стране почти одни и те же комплексы вещей рассказывали о почти одних и тех же процессах и событиях. Различия были, пожалуй, лишь в архитектурно-художественных решениях. По содержанию же экспозиции были похожи как братья-близнецы⁵². Это привело к тому, что музейные экспозиции стали практически однотипными, музеи потеряли свою привлекательность и «особость»⁵³.

Все же исторические экспозиции Ростовского музея прошлых лет выполняли задачи своего времени. Люди, которые их строили, решали эти задачи и добивались поставленных целей. Приведя вышеизложенные факты и соображения, я не даю прежним экспозициям никаких жестких оценок и отношусь к ним как к ценному накопленному опыту прошлого, который позволяет нам сегодня выбирать – строить экспозиции так же или по-другому.

1. ГМЗРК. А-1702.
2. И.Н. Богословский. Краткий путеводитель по Ростовскому Музею Церковных Древностей. М., 1911.
3. ГМЗРК. А-7.
4. ГМЗРК. А-1681.
5. ГМЗРК. А-157.
6. ГМЗРК. А-91. Л. 10.
7. ГМЗРК. А-1711. Конспект-путеводитель по историко-революционной выставке к 10-летию Октябрьской революции Ростовского госмузея.
8. Там же.
9. Путеводитель по залам музея и архитектурному ансамблю Ростовского кремля. Сост. В. Баниге, И. Морозов, А. Соловьева, Л. Толпыгина, Н. Шмонина; под ред. М. Мейеровича. Ростов-Ярославский, 1958. С. 4.
10. ГМЗРК. А-191. Л. 2.
11. ГМЗРК. А-253. Л. 27. (Обзор деятельности Ростовского базового музея с 1.01.1931 г. по 1. 10. 1934 г.).
12. Там же.
13. См. Брудастов М. Отдел феодализма Ростовского музея. Ростов, 1933.
14. ГМЗРК. А-231. Л. 1. (Отчет о работе отдела Социалистического строительства за 1935 г.).
15. Там же.
16. ГМЗРК. А-238. Л. 69.
17. Там же.
18. Там же. Л. 40.
19. Там же. Л. 70.
20. ГМЗРК. А-234. Л. 1.
21. ГМЗРК. А - 238. Л. 70.
22. ГМЗРК. А-234. Л. 5.
23. ГМЗРК. А-261.
24. ГМЗРК. А-262.
25. Столяров Б.А., Соколова Н.Д., Алексеева Н.А. Основы экскурсионного дела. СПб., 2002. С. 25.
26. Гибсон Дж. Экологический подход к зрительному восприятию. М., 1988.
27. Ким Е.В. К истории картинной галереи Ростовского музея. 1950-60-е годы // ИКРЗ. 2001. Ростов, 2002. С. 340.
28. ГМЗРК. А-298. Л. 4. (Отчет о работе исторического отдела за 1947 г.)
29. ГМЗРК. А-301. Л. 7-8. (Отчет о работе музея за 1948 г.)
30. Там же. Л. 8 об. – 9. (Из отзывов посетителей)
31. ГМЗРК. А-298. Л. 22. (Отчет о работе музея за I-е полугодие 1948 г.) и ГМЗРК. А - 301. Л. 5 об. (Отчет о работе музея за 1948 г.)
32. ГМЗРК. А-259.
33. ГМЗРК. А-1387.
34. ГМЗРК. А-1552. (Отчет о работе музея за 1949 г.).
35. ГМЗРК. А-1375.
36. См. Фрумкина Р.Н. Музеи как орудие классовой борьбы (У них и у нас) // Советский музей. 1934. № 1. С.42-45.
37. Плохотнюк В.С. История в краеведческом музее: классика или постмодерн? / Современная историография и проблемы содержания исторических экспозиций музеев. ГИМ. М., 2002. С. 195.
38. Короткова М.В., Студеникин М.Т. Методика обучения истории в схемах, таблицах, описаниях. М., 1999. С. 27-28.
39. Плохотнюк В.С. История в краеведческом музее: классика или постмодерн? / Современная историография и проблемы содержания исторических экспозиций музеев. ГИМ. М., 2002. С. 195.
40. Романовская Н.В. Экскурсионная работа музеев / Вопросы музейного дела. М., 1952. С. 59.
41. Ким Е.В. К истории картинной галереи Ростовского музея. 1950-60-е годы. // ИКРЗ. 2001. Ростов, 2002. С. 340.
42. Путеводитель по залам музея и архитектурному ансамблю Ростовского кремля. Сост. В. Баниге, И. Морозов, А. Соловьева, Л. Толпыгина, Н. Шмонина; под ред. М. Мейеровича. Ростов-Ярославский, 1958. С. 4.
43. Сведения сообщила Е.И. Крестьянинова, ученый секретарь ГМЗРК.
44. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 229. Л. 6.
45. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 72. Л. 2. (Отчет о работе музея за 1973 год).
46. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 113. Л. 2. (Отчет о работе музея за 1975 год).
47. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 261. и Оп. 1. Д. 539.
48. Эти сведения сообщила А.С. Юревич, зав. научной библиотекой ГМЗРК.
49. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 575.
50. ГМЗРК. А-1506.
51. Напр., Музееведение. Музеи исторического профиля. Под. ред. К.Г. Левыкина и В. Хербста. М., 1988. С. 199, 205.
52. Плохотнюк В.С. История в краеведческом музее: классика или постмодерн? / Современная историография и проблемы содержания исторических экспозиций музеев. ГИМ. М., 2002. С. 195.
53. Кандаурова Т.Н. К вопросу о проблемах построения исторических экспозиций / Современная историография и проблемы содержания исторических экспозиций музеев. ГИМ. М., 2002. С. 229.

В 1866 году в Ростов был командирован Георгий Дмитриевич Филимонов. Филимонов - крупнейший специалист по древнерусскому искусству, автор десятитомной Описи Оружейной палаты Московского кремля¹. Георгий Дмитриевич являлся одним из основателей Общества древнерусского искусства при Московском Публичном музее, созданном в 1863 году небольшим кружком ученых из Московского университета, Московского Публичного музея и Оружейной палаты. Филимонов был редактором изданий этого Общества. В Ростов он приехал для отбора экспонатов на Всемирную Парижскую выставку 1867 года. Парижская выставка должна была показать «полную картину истории художественной и промышленной деятельности человечества»². Проект программы Русского Археологического отдела выставки был составлен Императорским Археологическим обществом. Согласно проекту, на выставке должны быть представлены предметы из государственных, частных и церковных собраний, раскрывающие высокую многовековую культуру России. Первоначально были отобраны предметы из Оружейной палаты, Московского публичного музея, Эрмитажа, Царскосельского арсенала, а также из ризниц соборов и монастырей. Но Святейший Синод, при согласовании списка экспонатов, выразил мнение о невозможности посылать на выставку церковные предметы. Митрополит Московский Филарет считал вывоз священных предметов из России оскорблением народных чувств. Поэтому, было вынесено компромиссное решение: сделать копии наиболее ценных в художественном и историческом отношении вещей. Копии будут находиться рядом, с подлинными памятниками. Отобрать произведения для выставки должен был Г.Д. Филимонов. В кратчайшие сроки он осмотрел огромное количество памятников в кремлевских соборах, храмах Троице-Сергиевой лавры, Ростова Великого, Борисо-Глебского монастыря, Переславля-Залесского и отобрал предметы для выставки. Копии с них были сделаны рисовальщиками Строгановского училища. Очевидно, были сделаны не копии, в современном значении, да и в понимании XIX века, а прориси, так как отчет называл 400 рисунков, 200 слепков и 30 фотографий. Интересно, что в Ростове в 1866 году Филимонов обратил внимание на произведения, которые потом станут широко известными. Это Царские врата из Вознесенского храма Ростова, Царские врата из церкви Иоанна Богослова на Ишне, водосвятная чаша из Богоявленского Авраамиева монастыря (ныне они находятся в собрании Ростовского музея). А вот единственная икона, отобранная в Ростове на выставку в Париж Г.Д. Филимоновым, до сегодняшнего дня была неизвестна. Ей-то, через 140 лет после Георгия Дмитриевича Филимонова, мы и посвящаем наше сообщение.

Икону «Похвала Пресвятой Богородицы» Георгий Дмитриевич, отобрал в Тихвинской церкви Ростовского Рождества Богородицы девичьего монастыря. С 1926 года икона находится в собрании Ростовского музея³. На сегодняшний день икона на реставрации в мастерских Ростовского музея⁴.

На иконе⁵ в нижней части композиции представлено здание Успенского собора Киево-Печерского монастыря с растущей из его центрального купола лозой с гибкими стеблями, с цветами, бутонами, листьями.

На светло-голубом с легким зеленым оттенком фоне иконы в ветвях лозы в крупных чашечках серебристых цветов изображены десять полуфигур печерских чудотворцев, по пять с каждой стороны. Преподобные в молении обращены к центру. В розовых картушах, размещенных над каждым святым, написано имя преподобного. Согласно надписям представлены слева: Прохор (†1107), Исакий-затворник (†ок. 1090), игумен Никон (†1088), Моисей Угрин (†1041) и Афанасий (†ок. 1176), а справа: Никита, будущий епископ новгородский (†1109), Иоанн Многострадальный (†1160), игумен Стефан (†1094), Никола Святоша (†1142) и святой иконописец преподобный Алипий (†ок. 1114). В центре, в чашечке цветка, над куполом Печерской церкви, у основания этого «древа святости», помещен образ Богоматери «Воплощение» с благословляющим Младенцем Христом. Над всеми, вверху композиции, в сегменте неба изображен Бог Саваоф, благословляющий двумя руками, как Великий Архиерей. Из облачков изображен летящий к центру голубь, символ Святого Духа. Справа и слева от храма стоят «первоначальники» обители, ее основатели и первые игумены, Антоний (†1073) и Феодосий (†1074). На верхнем поле надпись: «Похвала Пресвятей Богородице печерским чудотворцам».

Образцом для ростовской иконы послужила, выполненная мастером Илией, гравюра фронтисписа первого издания Печерского Патерика 1661 года. В чашечках цветов, как в гравюре, так и в иконе изображены по пять преподобных слева и справа. В отличие от гравюры Патерика, где святые изображены в один вертикальный ряд, в иконе композиционно преподобные изображены слева и справа в два ряда. Состав Божиих угодников в ростовской иконе и гравюре близок, отличие лишь в двух святых: вместо преподобных Агапита и Марко, представленных на гравюре, на иконе изображены святитель Никита и преподобный Никола Святоша.

Из гравюры Патерика взяты изображения Успенского собора и стоящие перед храмом преподобные Феодосий и Антоний. В Акафисте преподобному Феодосию он именуется «...изрядный слуга Пречистой Богородицы, во имя ея святое обитель причудну на горах Печерских соорудивый...». На гравюре основатели обители в руках держат развернутые свитки, на иконе – преподобный Антоний держит лопату, а Феодосий – кувшин. Эти детали находят аналогию в изображении святых на фронтисписе Акафистника, изданного в Киеве в 1663 году⁶. То есть, здесь мы видим знание и использование иконописцем не только первого издания Патерика, но и Акафистника Печерским чудотворцам 1663 года.

И хотя исток нашей иконы ясен, все же, ростовская икона – самостоятельное произведение со своей богословской идеей. Изображение в центре композиции Богоматери «Знамение» или «Воплощение», как этот образ назывался в старой традиции⁷, наполняет икону сложным богословским смыслом. Именно изображение иконы Богоматери «Воплощение» дает тему Похвалы Пресвятой Богородицы, как названа икона, согласно надписи на верхнем поле.

Похвала Пресвятой Богородицы (Акафистная суббота), отмечается Церковью в субботу пятой недели Великого поста. Литературной основой иконографии «Похвала» является Акафист Богоматери⁸. В Акафисте Богородице прославляется дева Мария и таинство Воплощения Христа. В названии иконографии – один из многочисленных эпитетов Богоматери: «преподобных похвало». Русское искусство восприняло из Византии готовую схему сюжета иконы «Похвалы Богоматери», где изображается Пресвятая Богородица в окружении пророков Ветхого Завета. Смысл такой иконографии в греческом названии этого сюжета «Свыше пророци Тя предвозвестиша».

Однако, тема «Похвалы» на Руси получила несколько самостоятельных интерпретаций⁹, к одной из которых и относится иконография ростовской иконы.

Цветок, в котором написан образ Пресвятой Богородицы, буквально исходит из центрального купола храма. Изображение Богоматери с Младенцем обведены растительным стеблем с листьями, бутонами и завершается вверху цветком. Фон, на котором представлена Богоматерь, отличается от общего фона иконы. Форма изгиба стебля по очертанию напоминает купол храма. Пресвятая Богородица представлена как Царица Небесная, на голове ее корона. Богоматерь «Знамение» – зримый образ пророчества Исайи: «Итак Сам Господь даст вам знамение: се, Дева во чреве примет, и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил» (Ис. 7: 14) – главный момент Ветхой истории и переход к истории Нового Завета. Вверху над всеми представлен Бог Саваоф, благославляющий двумя руками. Невидимый Бог, рожденный прежде всякой твари «Ибо им создано все, что на небесах, и на земле – видимое и невидимое...И прежде всего, и все им стоит» (Колос. I. 15-17). От него опускается к Богоматери голубь – Дух Божий.

Использование в иконографии «Похвалы» стилизованного древа было разработано в Византии не без влияния композиции «Древо Иесеево»¹⁰: «И произойдет отрасль от корня Иесеева, и ветвь произойдет от корня его; и почнет на нем дух Господень, дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и благочестия». (Ис. 2; 1-2). Древо Иесеево символизировало единство Ветхого и Нового Завета, а прославление Богоматери раскрывало основной догмат Новозаветной Церкви о вочеловечившемся Боге.

Предисловие Киево-Печерского Патерика 1661 года, в соответствии со временем, дополняет древний текст Патерика посвящением книги Христу и Богородице, восхваляя Богоматерь как владычицу Вертограда, символизирующего Церковь. «Ты основала еси святое сие место, ты в Вертограде сем насади цветы, ты на сем Российском небе сия умножи звезды, в винограде сем сия оуплодоноси гроздия, тобою таковыми просияша чудесы на земле». О печерских чудотворцах в посвящении говорится, что они «яко ветви от корни (Богородицы) израстоша».

Образ цветущей виноградной лозы был одним из самых известных мотивов в средневековом искусстве и ассоциировался, прежде всего, со словами Христа из Евангелия от Иоанна: «Аз семь истинная виноградная лоза, а Отец Мой – виноградарь» (Ин. XV, 1). В живописи XVII века, часто прибегавшей к языку символов и аллегорий, образ виноградной лозы использовался особенно активно. В данном случае образ виноградной лозы связан с темой Домостроительства Божия, с основанием и дальнейшим созиданием христианской Церкви, которая уподобляется Царствию Небесному и райскому саду на земле. Изображения киево-печерских монахов на иконе соответствуют образной характеристике их подвига, принадлежащей святителю Димитрию Ростовскому: «одни яко финик, добрым возрастанием цветут..., другие умножат плоды своя, яко кедры Божия... иные приносят плоды, яко маслина плодовитая»¹¹.

Исключительный интерес представляет надпись на нижнем поле, выполненная киноварью, но сверху прописана красновато-коричневой краской. Первая буква надписи выполнена белилами. Только что раскрытая надпись реставратором Ростовского музея Наталией Щвец состоит из двух частей, выделенных шрифтом. Первая часть надписи, написанная полууставом гласит: «Писан сии образ Пресвятыа Бцы и Печерских чудотворцевъ лета 3P4S (1688) // мца августа в а днь». Вторая часть надписи, продолжает первую, но выполнена более мелкими буками: «Писалъ стую Икону sorpa [утрата левкаса] Бубновъ». На участке с утратой левкаса, видимо, сообщалось имя иконописца. Иконописец называет себя «зограф» – греческое название иконописца, причем имя «зограф» написано латинскими буквами. Пока об иконописце Бубнове у нас нет сведений. Фамилия Бубновых встречается в Ростове и сегодня. Бубновы были в Ростове и в XIX веке, в 1887 году ростовские мещане братья Бубновы поновляли масляную живопись Успенского собора¹².

Ростовская Рождественская девичья обитель, откуда поступила икона в Ростовский музей, была приписаной к Архиерейскому дому, то есть в хозяйственном, экономическом отношении полностью зависима от дома ростовского владыки. Как и подобает в приписных монастырях, создание храма, той или иной иконы для обители, возможно было с благословения архиерея. Игуменьей в 1688 году была Наталия (Тяпкина, †1723, годы правления обителью 1682-1723)¹³. Ростовским архиереем на момент создания иконы был митрополит Иона. Очевидно, программа иконы Похвала Печерских чудотворцев была разработана с участием самого митрополита, а, вернее всего, самим владыкой.

Киевская митрополия отделилась от Московской в 1458 году и была самостоятельной 227 лет¹⁴. Будучи самостоятельной Церковью Киевская митрополия имела своих святых, которые не были почитаемые в Московской Руси. Московская Русь почитала лишь древних немногих святых: князей Бориса и Глеба, преподобных Антония и Феодосия Печерских, князя Владимира и княгиню Ольгу. После присоединения в 1685 году к Московской патриархии Киевской митрополии киевские святые стали почитаться как общерусские. Официально киевские святые церковной властью внесены были в Московские месяцесловы по Указу Святейшего Синода лишь в 1762 году. Потом Указ подтверждался еще в 1775 и 1784 гг. К киевским святым относятся, прежде всего святые Киево-Печерской лавры, а также святые Киевской Руси. Очевидно, после присоединения Киевской митрополии, в епархиях появились Киево-Печерские Патерики, впервые напечатанные в 1661 году. Не исключением была и Ростовская митрополия, одна из крупнейших на Руси.

В библиотеке ростовского митрополита Ионы (1652-1690) был печатный Патерик Печерский¹⁵, а в Успенском соборе – рукописный¹⁶. Печатные книги были очень дорогими. Вернее всего, митрополит Иона приобрел для Архиерейского Дома печатное издание Патерика 1661 года, с которого была создана рукопись для Успенского собора. После знакомства Ионы с Печерским Патериком, очевидно, чудотворная Владимирская икона Успенского собора стала почитаться именно как образ кисти преподобного Алипия¹⁷. В связи с этим, в Успенском соборе за иконой Владимирской Богоматери в нише алтаря в 1670-е гг был написан образ святого иконописца Алипия¹⁸. Особое почитание и внимание владыки Ионы к Печерским чудотворцам, могло подвигнуть его к созданию иконы Похвалы Пресвятой Богородицы с использованием гравюр Печерского Патерика. Возможно, не только для приписного Рождественского монастыря, но для Успенского собора.

Самая древняя Опись Успенского собора 1691 года сообщает, что при митрополите Ионе в местном ряду собора, находился образ Похвалы Богородицы¹⁹. Наличие иконы «Похвала Пресвятой Богородицы» в местном ряду иконостаса Успенского собора, по правую сторону Царских врат, рядом с иконами Спаса, храмовым образом Успения Пресвятой Богородицы, говорит об особом почитании митрополитом Ионой этой иконографии.

Икона Похвалы Пресвятой Богородицы была в местном ряду иконостаса Успенского собора вплоть до закрытия храма в 1930-е годы. Судьба иконы сегодня неизвестна, поэтому нельзя определенно сказать, что это был образ Печерских чудотворцев, но это не исключено.

Особую красоту иконе придают изображения деревьев на холмах, расположенных слева и справа от храма, и цветов в нижней части композиции, которые взращивают преподобные Антоний и Феодосии. Этот живоподобный пейзаж напоминает нам пейзаж иконы второй половине XVII века святителя Феодора, архиепископа Ростовского²⁰. Немаловажно, что икона святителя Феодора происходит также из Рождественского монастыря Ростова. Пейзаж на этих двух иконах буквально повторяется, отличием является лишь то, что холмы на иконе со святителем Феодором зеленые, а на иконе Печерских чудотворцев охристые. Здесь опять-таки знание иконописцем текста Патерика, в предисловии к которому читаем: «Просияша преподобнии отцы наши житием своим небесным посредь песка (выделено В.В.) пещернаго...». А в житии преподобного Антония написано, как пресвитер Илларион «...ходил на Днепр, на холм, где теперь место древнего пещерского монастыря, тогда тут был непроходимый лес (выделено В.В.)». В пейзаже на иконе можно усмотреть и непроходимый лес, и песок пещерный. В иконе с изображением Печерских чудотворцев в пейзаже в глубине есть традиционные иконные горки, чего нет в пейзаже иконы святителя Феодора.

В иконах Печерских чудотворцев и святителя Феодора кроме пейзажа можно усмотреть похожесть картушей с именами святых, цвет фона икон. Цветы, бутоны, листья, кувшин в руках Феодосия, венец на голове Марии написаны серебром с чернением и многослойными цветными лаками. Использование этого приема было и в иконе со святителем Феодором.

В иконе Печерских чудотворцев есть приемы, которые говорят о более позднем ее выполнении: это прежде всего разделка одежды Богоматери и Младенца обильными тонкими золотыми линиями довольно жестко нанесенными. На иконе Печерских чудотворцев охрение по коричневому санкирю с высветлениями над бровями, под глазами, гребню и кончику носа, подбородка. Лик Богородицы – мягкий, округлый. Лики Печерских чудотворцев с впалыми щеками, с заостренными чертами.

При наличии некоторых стилистических отличий иконы святителя Феодора, архиепископа Ростовского и иконы Похвалы Пресвятой Богородицы Печерских чудотворцев надо согласиться, что эти две иконы написаны одним иконописцем. Некоторые стилистические отличия объясняются, тем, что образ святителя Феодора написан с древней иконы, и иконописец, вольно или невольно, использовал в написании лика более древние традиции. А икона Похвалы Пресвятой Богородицы написана с использованием гравюры, этим объясняется наличие некоторой графичности в художественном строе иконы. Икона святителя Феодора, архиепископа Ростовского, племянника преподобного Сергия Радонежского и основателя Рождественского монастыря и икона Похвала Пресвятой Богородицы Печерских чудотворцев написаны по благословению митрополита ростовского Ионы иконописцем Бубновым. Почему изограф Бубнов оставил свое имя только на иконе Похвалы? Очевидно, это объясняется тем, что он, при написании иконы Похвалы, создавал новую иконографию, а образ святителя Феодора был написан с древней иконы обители. Пейзаж, написанный на одной из икон, был необычен и своей красотой так впечатлил заказчиков, что при создании другой иконы они высказали пожелание увидеть такой же пейзаж.

Таким образом, в то время, когда киевские святые еще официально не были внесены в московские месяцесловы, в ростовской митрополии им посвящается икона с Печерскими чудотворцами, причем создана была новая иконография Похвалы Печерских чудотворцев Пресвятой Богородицы.

Историк древнерусской живописи Г.Д. Филимонов, обратившийся с исследованию публикуемого памятника в 1866 году, отнес его к школе Симона Ушакова²¹. Действительно, по композиции он близок одному из самых известных произведений мастера – иконе 1668 года из церкви Троицы в Никитниках в Москве, известной под названием «Похвала иконе «Богоматерь Владимирская» (Насаждение древа Государства Московского)»²². Таким образом, иконописец хорошо знал не только фронтиспис Киево-Печерского Патерика и гравюру Акафистника 1663 года, но знал и икону Симона Ушакова 1668 года.

На Всемирной выставке в Париже копии с экспонатов находились рядом с подлинными произведениями. Не исключено, что это касается и ростовской иконы. Наше предположение не имеет документального подтверждения, но наблюдения реставратора, что икона была поновлена не так давно, то есть во второй половине XIX века, при этом поновлена очень деликатно, профессионально сделаны прописи, – позволяет сделать предположение, что она была подготовлена к Всемирной выставке. Но такое предположение требует документального подтверждения.

Возникает вопрос, почему Георгий Дмитриевич Филимонов обратил внимание лишь на эту икону, тогда как в Ростове было очень много древних не менее интересных икон. В отчете на заседании Общества древнерусского искусства от 11 декабря 1866 года, в присутствии секретаря Общества Ф.И. Буслаева, С.Т. Большакова, Н.П. Кондакова Филимонов «указал на открытые им, чрезвычайно важные для археологии предметы, бывшие доселе совершенно неизвестные в науке». О ростовской иконе он сообщил, как об иконе Ушаковской школы XVII века. Сам Филимонов изучал икону Симона Ушакова «Древо Государства Российского». Очевидно, его интерес к Ушаковской школе объясняется и внимание к ростовской иконе «Похвала Пресвятой Богородицы».

Таким образом, в собрании Ростовского музея хранится редкой иконнографии подписная и датированная икона, выполненная в 1688 году иконописцем Бубновым. Икона происходит из Ростовского Рождества Пресвятой Богородицы девичьего монастыря, приписного к Архиерейскому дому, поэтому не исключено, что иконографическая программа образа Похвалы Пресвятой Богородицы Печерских чудотворцев была составлена митрополитом ростовским Ионой с использованием гравюры мастера Илии Киево-Печерского Патерика 1661 года и Акафистника Пресвятой Богородицы 1663 года. В 1866 году на икону обратил внимание известный исследователь древнерусского искусства Г.Д. Филимонов в связи с участием иконы (или копии с нее) на Всемирной выставки в Париже в 1887 году.

1. Исаева Е.В. Георгий Дмитриевич Филимонов и Московская Оружейная палата второй половины XIX века // Художественные памятники Московского кремля. Материалы и исследования. Вып. XVI. М, 2003. С. 219-229.
2. Вестник Общества древнерусского искусства при Московском публичном музее. 1874-1876. № 1-12. Приложения: № 5. К протоколу XV, § 10. С.45.
3. Инв. № 1105; дерево, паволока, левкас, темпера; размеры 146 х 132 см.
4. С 2001 года икона находится на реставрации в Ростовском музее, реставратор С.В. Рамп. Икона сверху была опилена. По краям вдоль иконы сплошная вставка левкаса, слой грунта со слабым связующим положен прямо на доску. Сама икона имеет паволоку.
5. Вахрина В.И. Иконы Ростова Великого. М., 2003. С. 284.
6. Чубинская В.Г. Икона Симона Ушакова «Богоматерь Владимирская», «Древо Московского государства», «Похвала Богоматери Владимирско». (Опыт историко-культурной интерпретации) // ТОДРЛ. Т. XXXVIII Взаимодействие древнерусской литературы и изобразительного искусства. Л., 1985. С. 290-308.
7. Сарабьянов В.Д. «Похвала Богоматери» в русской иконографической традиции // Искусство христианского мира. Сборник статей. Выпуск 1. М., 1996. С. 44.
8. Сарабьянов В.Д. «Похвала Богоматери» в русской иконографической традиции // Искусство христианского мира. Сборник статей. Выпуск 1. М., 1996. С. 41-51; Саликова Э.П. Сложение иконографии «Похвала Богоматери» в русском искусстве XV-XVI веков // Русская художественная культура XV-XVI веков. Материалы и исследования. М., 1998. С. 69-80.
9. Сарабьянов В.Д. «Похвала Богоматери» в русской иконографической традиции.// Искусство христианского мира. Сборник статей. Выпуск 1. М., 1996. С. 41-51.
10. Орлова М.А. Фрески Похвальского придела Успенского собора Московского Кремля // Древнерусское искусство. Монументальная живопись XI-XVII вв. М., 1980. С. 305-316; Сарабьянов В.Д. Указ. Выше соч. С. 46.
11. Димитрий Ростовский. Собрание поучительных слов и других сочинений. Ч. 6. М., 1786. Л. 124 об.
12. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 165. Л. 51-56. Бубновы XIX века были слабыми живописцами. В 1888 г. собор посетила комиссия Московского Археологического общества в составе М.В. Толстого, В.В. Румянцева и Н.В. Никитина. Комиссия доложила Обществу, что вновь выполненная живопись «ниже всякой посредственности». Л. 11.
13. Вахрина В.И. Рождества Богородицы женский монастырь. М., 2001.
14. Голубинский Е.Е. История канонизации святых в русской церкви. М., 1903. С. 202-203.
15. Опись Архиерейского дома. 1691 г. Архив ГМЗРК. Инв. № Р-1083. Л.88 об.
16. Там же. Л. 28.
17. Вахрина В.И. К истории почитания чудотворной Владимирской-Ростовской иконы Пресвятой Богородицы в Успенском соборе Ростова Великого // Искусство христианского мира. Сборник статей. Выпуск 6. М., 2002. С. 209-210.
18. Брюсова В.Г. Русская живопись XVII века. М., 1984. С. 84.
19. Опись Архиерейского дома. 1691 г. Архив ГМЗРК. Инв. № Р-1083. Л. 3.
20. Собрание Ростовского музея. Инв. И-790; размеры 130,3 х 85,7. Подробнее см.: Вахрина В.И. Икона XVII в. «Феодор, архиепископ Ростовский» из собрания Ростовского музея-заповедника // ПКНО. 1994. М., 1996. С. 176-180; Вахрина В.И. Иконы Ростова Великого. М., 2003 С. 274 -277. Илл.
21. Вестник Общества древнерусского искусства при Московском Публичном музее. М., 1874-1876. № 1-12.
22. Смирнова Э.С. Московская икона XIV-XVII веков. Л., 1988. С. 308. Илл. 200.

Одним из направлений комплектования Ростовского музея церковных древностей в первые десятилетия его существования было собирание портретов выдающихся церковных деятелей Синодального периода. Наиболее весомыми вкладами в комплектование этого раздела были дары архиепископа Ионафана (1883, 1884) и архиепископа Тихона (1907, 1909) – четырнадцать портретов ростовских и ярославских владык и выдающихся иерархов XVIII – первой половины XIX в.¹ Данное сообщение посвящено истории бытования этих произведений, которая позволит разрешить ряд проблем, возникших при каталогизации данного раздела коллекции.

При поступлении было отмечено, что происходят портреты из Ярославского архиерейского дома. Как известно, собрание это начало формироваться в ту пору, когда центр епархии находился в Ростове. Описи имущества Ростовского архиерейского дома свидетельствуют о существовании здесь в XVIII в. портретной галереи, сформированной по принципу официальных портретных галерей, распространенных в России в это время².

Первое документальное свидетельство существования портретов в Ростовском Архиерейском доме, известное на сегодняшний день, - опись 1743 г. свидетельствующая, что в кельях архиерейских есть портреты императора Петра I в рамах черных; императрицы Екатерины Алексеевны; Адриана патриарха в рамах золоченых; «две картины на полотне в рамах черных на них написаны персоны… преосвященных Варлаама митрополита Ясинского и Лазаря Барановича архиепископа Черниговского». В столовой палате «что на воротах, картины, писанные на холсте в черных рамах: персона блаженныя и вечнодостойныя памяти Государя Царя и Великого князя Алексея Михайловича, Петра Великаго, Екатерины Алексеевны, Государя царевича Алексея Петровича. Персона Блаженныя и вечнодостойныя памяти императорского величества Петра II». Из портретов ростовских владык, согласно описи, в архиерейском доме сохранялись: «персона Блаженныя памяти преосвященного Димитрия митрополита ростовского ветхая и персона бывшего преосвященного архиепископа Георгия Ростовского, что на последок был схимонах Гедеон, писаны на полотне»³.

Таким образом, уже в первой половине XVIII в. в ростовском Архиерейском доме было значительное собрание портретов, формировавшееся по распространенной в то время схеме: императорские, царские портреты; портреты патриарха, правящих архиереев и их сподвижников.

Опись 1765 г.⁴, составленная спустя 22 года, свидетельствует о том, что состав портретной галереи остался неизменным, за исключением появления портрета ростовского митрополита Ионы (Сысоевича). Возможно, что он был и раньше в Архиерейском доме, только по какой-либо причине не был внесен в опись. После перевода архиерейской кафедры в Ярославль согласно составленному в 1809 г. подробному реестру «вещам в бывом Архиерееском доме состоящим ныне в наличности»⁵ в покоях Архиереейских остались лишь два портрета: преосвященного митрополита Ионы и конклюзия преосвященному Георгию (Дашкову), «оставленные за ветхостью без внимания».

Впервые о прижизненном портрете митрополита Ионы (Сысоевича) сообщил Ф. Никольский в Ярославских Губернских ведомостях в 1855 г. «Эта истинно редкая находка хранится ныне у священника Ростовской Одигитриевской церкви, отца Алексея, - писал он. - Портрет написан по грудь, на грубом холсте, длиною в 3/4 арш., шириною в 8 верш. Митрополит изображен в святительском облачении. Вот черты архипастыря по этому изображению. (Далее следует первое подробное и точное описание портрет, поэтому мы приведем его полностью - ТК): «Борода большая, седая, необыкновенно окладистая, длинная, развесистая, к низу несколько заостренная или съуженная. Усы тоже седые, длинные, под носом жидкие. Бакенбарды темнорусыя, брови черныя, не густыя. Нижняя губа красная, толстая и продолговатая; от верхней же губы видна из-за усов только средина, и то небольшая часть. Нос длинный, тонкий, без впадины на переносье, выдается вперед в роде Римскаго. Глаза голубые, под ними впадины темноватаго цвета; взор хитрый. Лоб закрыт митрою, - видна только небольшая часть белаго цвета. Лицо бледноватое, к подбородку худощавое; оклад лица короткий. Уши длинные и большие. В общем составе лицо не лишено приятности и внушает уважение маститым видом.

Облачение: на оплечье материя красноватая с пятнами, а на полях голубаго цвета. Нижняя оконечность митры опушена горностаем. Самый корпус митры, с передней стороны, состоит из трех отделений: два крайния в виде пятиугольников, а среднее представляет четвероугольный крест с узловатыми оконечностями; в средине леваго отделения небольшой кружок или шарик, в виде простаго ореха, и четыре такие же шарика по сторонам его, с золотистыми точками; в средине праваго отделения небольшой золотистый квадрат с такими же по сторонам вензелями, в виде буквы З. Вверху митры виднеются четыре больших пятна, вероятно драгоценные камни, темнаго цвета, и расположены так, что изображают крест.

Внизу портрета надпись в четыре строки, выпуклыми буквами; но из нея, к сожалению, прочитаны только отрывки: Въ Ростовъ… ноября…20… По обеим сторонам изображения, против головы, другая надпись, крупными прописными буквами: на одной стороне Иона, на другой митрополит под титлами»⁶.

В заключение статьи Никольский выразил пожелание, чтобы «…владелец этого портрета, уже ветхаго и поврежденнаго, привел его в приличный вид, хранил с подобающим тщанием, как дорогую редкость, и составил о нем точнейшее описание, а другие любители древностей, из Ростовских граждан, не поскупились снять возможно – точную копию с этого портрета, в увековечение памяти о знаменитом иерархе, так много сделавшем для их города»⁷.

Любителем древностей из ростовских граждан стал купец, коллекционер и знаток ростовской старины П.В. Хлебников (1799-1865), в доме которого, по свидетельству А.Я. Артынова, портрет вскоре и оказался⁸. 18 сентября 1858 г. в своей записной книжке Хлебников записал: «Портрет Ростовского митрополита Ионы послан к Ярославскому Архиепископу Нилу в дар для Ярославского Архиерейского дома»⁹.

В 1883 г. портрет митрополита Ионы Сысоевича¹⁰ (илл. 2) был передан в Ростовский музей архиепископом Ионафаном и стал одним из его первых экспонатов. «…Прекрасно сохранившийся современный портрет митрополита зодчего, находившийся прежде в Ярославском Архиерейском доме, - писал А.А. Титов, - уступлен ныне Ростовскому музею древностей и находится в здании Белой Палаты, выстроенным этим митрополитом в 1670 году»¹¹. В Архиерейский дом поступила копия прижизненного портрета, исполненная по заказу Хлебникова, скорее всего ростовским живописцем. Портрет является типичным примером живописи середины XIX в., приведенные сведения позволяют уточнить датировку – не позднее 1858 г.

Вероятно, одновременно с созданием копии был поновлен оригинал. В паспорте реставрации отмечено – верхний слой живописи середины XIX в.¹² Исполненный при жизни или вскоре после смерти митрополита портрет остается в Ростове и попадает в собрание не менее известного коллекционера А.А. Титова, который приобретал у наследников Хлебникова рукописи. В 1920 г. портрет поступил в музей в составе национализированного имущества семьи Титова¹³.

В собрании ростовского архиерейского дома первой половины XVIII в., согласно уже упомянутой описи, ясно читается комплекс произведений, связанных со знаменитым ученым-подвижником святителем Димитрием Ростовским: «Персон Блаженныя памяти преосвященного Димитрия, митрополита ростовского ветхая. Две картины на полотне в рамах черных на них написаны персоны первых преосвященных Варлаама митрополита Ясинского вторая Лазаря Барановича архиепископа Черниговского»¹⁴. Судьба портрета Димитрия Ростовского неизвестна, а портреты Варлаама Ясинского и Лазаря Барановича переезжают в Ярославль вместе с имуществом ростовского архиерейского дома. В 1907 г. они поступают в Ростовский музей в числе других портретов, подаренных архиепископом ярославским и ростовским Тихоном. К сожалению, портреты не сохранились, судить о них можно только по кратким инвентарным описаниям. Портреты написаны на холстах одинакового размера.

Портрет митрополита киевского Варлаама Ясинского (х. м. 105х85) «коленный, 3/4 вправо, перед столом, на котором лежит раскрытая книга и стопа закрытых книг, в мантии омофоре и митре, в правой руке жезл. Левая лежит на раскрытой книге. Портрет в овале»¹⁵.

Портрет архиепископа Лазаря Барановича (х. м. 106х85) «поясной 3/4 вправо в архиерейском облачении. Перед столом с раскрытой книгой, в руке крест, в левой руке жезл. В деревянной черной раме»¹⁶.

Портретная галерея архиерейского дома активно пополнятся в конце XVIII в. при архиепископе Арсении (Верещагине). В это время в штате архиерейского дома состоят талантливые живописцы, прошедшие выучку у приехавших из Украины и Троице-Сергиевой лавры мастеров. Заметное место в их творчестве занимал портретный жанр. Известно, что по заказу архиепископа Арсения было написано более тридцати его портретов. Владыка живет в Ярославле еще до официального перевода архиерейской кафедры в губернский город. В 1786 г. в Ярославль «из здешняго ростовского дома казенного имущества отпущено: картин больших.... библейских – 7. Разных портретов средних в рамах крашеных – 11. Разных портретов поменьше в рамах же крашеных – 6. Малых портретов в рамах же – 9. Иконостас Белогостицкий. 12 майя послано с часовиком Андреем портрет Ево Высокопреосвященства»¹⁷.

Согласно описи Ярославского Архиерейского дома 1811 г.¹⁸, состав портретной галереи значительно расширился. К этому времени в галерее были «портреты: императора Петра I в рамах синих; государя императора Павла Петровича в раме резной позолоченной (в 1920 г. передан в Ярославский музей, при пожаре 1920 г. сохранился. Приписка карандашом рукой Иллариона Тихомирова (?) – ТК); государыни императрицы Елизаветы Петровны в рамах золотых же на полимент резных; три государыни императрицы Екатерины 2я два в рамах позолоченных на полимент, третий в рамах золотых местами ярью по серебру выкрашенных; государыни императрицы Марии Федоровны в раме резной золотом; два их Императорских Высочеств в рамах обтянутых; его императорского высочества цесаревича в рамах; Преосвященных: Димитрия митрополита Ростовского; Петра Могилы; Иннокентия епископа Псковского (? Вероятно описка – Иркутского - ТК) Чудотворца, в рамах покрытых лаковою черною краскою с позолоченною порезкою; Стефана Яворского без рам; Гедеона без рам; Феофана Прокоповича в рамах покрытых лаковою черною краскою с порезкою золоченою; епископа Афанасия в простых крашеных рамках; архиепископа Самуила в таковых же рамах; Архиепископа Арсения в рамах разкрашеных разными красками; Архиепископа Арсения же со изображением штата духовных лиц певчих и прочих в рамах простых разкрашенных. (Сгорел в пожар 1818 г. сохранились фотографии, но неудовлетворительные. ИТ – Приписка карандашом вероятно рукой Иллариона Тихомирова – ТК); архиепископа Павла в рамах позолоченных. Портреты с ветхостию: Государя императора Петра I в рамах закрытых; Государыни императрицы Екатерины 2я в рамах закрытых цесаревича Алексея Петровича в рамах черных; Адриана митрополита Московского; Лазаря Барановича; Варлаама Ясинского; Димитрия Митрополита Ростовского (по приказанию Его Высокопреосвященства подарена сего 1818 года князю Волхонскому); Бестужева-Рюмина в рамах золотых ветхих»¹⁹.

С именем архиепископа Арсения связано появление в портретной галерее архиерейского дома не только знаменитого многофигурного полотна изображающего владыку с братией архиерейского дома (илл. 3), но, вероятно, еще трех портретов: «…поясного на холсте преосвященного Афанасия епископа Ярославского в раме красного дерева ...поясного на холсте преосвященного Самуила епископа Ярославского в раме красного дерева. И поясного на холсте преосвященного Арсения епископа Ярославского в раме разкрашенной краскою»²⁰. В настоящее время сохранился портрет Самуила (Миславского)²¹ (илл. 4). Портрет Афанасия Вольховского известен лишь по описанию: «ниже пояса, 3/4 влево, в черной рясе, зеленоватой мантии с красными источниками и черном клобуке, на груди панагия, в правой руке жезл, в левой четки. Фон зеленовато-коричневый. В деревянной крашеной раме (х. м. 108х79)»²². Вероятно, они написаны по заказу Арсения (Верещагина) и являются ретроспективными портретами, созданными уже после смерти архиепископа Афанасия и после перевода архиепископа Самуила на Киевскую кафедру. Скорее всего, портреты должны были составлять мемориальную серию, связанную единством замысла. Их совокупность должна была демонстрировать историю епархии «в лицах».

В пользу предположения создания в это время подобных мемориальных серий, говорит сравнение портрета Самуила (Миславского) с портретом архиепископа Арсения (Верещагина)²³ (илл. 5) из собрания Тверской картинной галереи. Идентичность композиции произведений свидетельствует о том, что один из портретов послужил образцом для создания другого. Художник повторил не только композицию, но и детали облачений, жезл, сулок. На портретах отличаются только лица и форма панагий.

Опись Ярославского Архиерейского дома 1830 года²⁴ фиксирует появление в портретной галерее еще нескольких портретов: двух императорских портретов, написанных на стекле государя Императора Николая Павловича и супруги его Государыни Императрицы Александры Федоровны, в рамах красного дерева; государственных деятелей, «знаменитых мужей», как они названы в описи – римского консула оратора Цицерона, портрет грудной Ломоносова в черной раме, портрет грудной Картезия; шестнадцать эстампов, изображающих знаменитых военачальников, героев Отечественной войны 1812 г. Портреты ростовских и ярославских владык составляли уже целую галерею: Димитрия Ростовского, Арсения Мацеевича, Афанасия Вольховского, Самуила Миславского, Арсения Верещагина, Павла Понамарева.

Значащийся в описи «Портрет митрополита Арсения Мацеевича в полном облачении вышиною аршин в ширину двенадцать вершков, в раме карельской березы»²⁵ поступил в Ростовский музей в 1907 г. в дар от архиепископа Тихона. Поскольку в описях ростовского Архиерейского дома XVIII в. этого портрета нет, можно предположить, что происходит он из основанной Арсением Мацеевичем в 1747 г. Ярославской семинарии. Посетивший Ярославль в 1888 г. редактор исторического журнала «Русская старина» М.И. Семевский писал: «…В числе живописных портретов архиерейскаго дома, нам бросился в глаза вполне хорошо исполненный портрет митрополита Арсения Мациевича, с поднятою рукою для благословения»²⁶. Портрет поясной²⁷ (илл 6). Священномученик Арсений изображен в трехчетвертном повороте вправо. В митре, саккосе, с большим омофором, на груди крест и панагия. Правая рука сложена в жесте благословения, левая сжимает пастырский жезл. Композиция портрета проста и уравновешена, силуэт фигуры по иконному закончен и устойчив. Исследователи отмечают связь подобных произведений с надгробным эпитафийным портретом и парсуной²⁸. Однако, не смотря на условность, жесткую композиционную схему, присущую классическому архиерейскому портрету, улавливается своеобразное и внешне характерное в облике архиерея. Это был человек с правильными тонкими чертами лица. Длинный прямой нос, большие темные глаза, красиво очерченная линия бровей, с несколько поднятыми вверх концами. Длинная прядь темных волос, спадающая на левое плечо. Интересно, что эти черты лица, и прядь волос в несколько идеализированном виде повторяются на известных гравированных портретах Арсения Мацеевича. Это позволяет предположить, что портрет из собрания Ростовского музея, если не прижизненный, то отделен не очень большим промежутком от времени жизни изображенного и сохраняет подлинные портретные черты священномученика Арсения. В этом его уникальность, историческая и иконографическая ценность.

Самая поздняя по времени и самая полная, известная на сегодняшний день, опись портретной галереи Ярославского архиерейского дома датируется 1853 годом²⁹, временем, когда галерея была уже практически сформирована. Собрание портретов преосвященных пополнилось портретом Евгения, Архиепископа Ярославского; двумя портретами Авраама, Архиепископа Ярославского; преосвященного Нила, архиепископа Ярославского³⁰.

Портреты архиепископов Авраама (Шумилина) и Евгения (Казанцева), в 1884 г. поступили в Ростовский музей в дар от архиепископа Ионафана. Портрет Авраама (Шумилина)³¹ написан в 1840 г. известным в то время ярославским портретистом Н.Д. Мыльниковым, одним из крупнейших провинциальных художников первой половины XIX в. Портрет Евгения (Казанцева)³² не имеет подписи и надписей, авторство произведения остается неизвестным. Композиция портретов абсолютно идентична. Это поясные портреты на нейтральном, слегка высветленном у головы фоне. Архиереи - величавые старцы, их позы торжественны и неподвижны. Иерархи представлены в полном богослужебном облачении - митре и омофоре, в правой руке сжимают жезл с сулоком, левая лежит на раскрытой книге. Высокую знаковую нагрузку несут и панагии, выделяющиеся даже на фоне подробно написанных церковных одеяний. Ко времени создания Мыльниковым портрета, архиепископ Авраам (Шумилин) был уже три года на покое в Ярославском Толгском монастыре. Очевидно, что заказ двух портретов в годы служения архиепископа Евгения (Казанцева), был определен их предназначением для архиерейских покоев. В биографическом очерке, посвященном архиепископу Евгению (Казанцеву), есть свидетельства о том, что два архиерея были хорошо знакомы много лет «…еще в Москве, когда были оба архимандритами, c которым вместе были представляемы и хиротонисаны в сан епископа: Евгений в Москве, Авраам в С.-Петербурге»³³. В 1928 г. портрет Авраама (Шумилина) был передан в Ярославскую Художественную галерею в обмен на гравюры. А портрет Евгения Казанцева до сих пор хранится в Ростовском музее и после недавней реставрации экспонируется в Белой палате.

Портреты, хранящиеся в Ростовском музее, являются на сегодняшний день единственным свидетельством того, что представляла собой портретная галерея Ярославского Архиерейского дома. Данная работа позволила дополнить новыми необходимыми сведениями каталог живописи и восстановить в некоторой степени малоизвестные стороны художественной жизни русской провинции.

Приложение

ГАЯО. Ф.232.оп. 1. д. 2214. Опись Ярославского Архиерейского дома движимому и недвижимому имуществу его, составленная правлением Архиерейского дома. 1853.

Келии Архиерейские. Внутри келий Архиерейских 7 комнат… Полы везде крашеные, за исключением одного зала, 1 комнаты угловой и гостиной, в коих паркетные.

Движимые вещи в комнатах:
Л. 11 (об.) картины
1. Две картины «Поклонение волхвов Христу» и «Обрезание Господне», писаны на холсте, в рамах золоченых поталью
2. Картина на холсте «Притча о расслабленном» в раме резной золоченой поталью
3. Картина праотца Иакова в четырех лицах в раме золоченой поталью
л. 12
4. Картина Иосиф в девяти лицах в золоченой раме
5. Картина Исаак, благославляющий сына своего Иакова, в раме золоченой поталью с порезками
6. Картина «Храм Дианы» в раме золоченой поталью
вышеозначенные пять картин писаны на холсте.
7. Две картины на холсте «Спаситель с державою и Божия Матерь» в рамах выкрашенною черною краскою, с порезкою вызолоченною.
8. Два ландшафта в черных рамах с порезкою золоченою
Портреты Государей.
1. Портрет Императора Петра I в раме, выкрашенною черною краскою, с позолоченным горошком.
Л. 12 (об.)
2. Портрет Императора Павла I в раме резнозолоченой поталью с покраскою
3. Портрет Императрицы Марии Федоровны в раме резной, золоченой с покраскою
4. Портрет Императрицы Елизаветы Петровны в 2 аршина, в раме красного дерева
5. Два портрета императрицы Екатерины II один в раме красного дерева, а другой вызолоченный.
Все шесть писаны на холсте.
6. Два портрета на стекле императора Николая I и супруги его Александры Федоровны, в рамах красного дерева.
Портреты Преосвященных
л. 13.
1. Портрет св. Димитрия митрополита ростовского в раме выкрашенною, черною краскою, с порезкою позолоченною.
2. Портрет Иннокентия епископа Иркутского чудотворца³⁴. (Илл. 9)
3. Портрет Стефана Яворского
4. Портрет Гедеона преосвященного
5. Портрет преосвященного Феофана Прокоповича³⁵
Все четыре портрета в рамах, выкрашенных черною краскою с золочеными порезками
6. Два портрета Преосвященного Афанасия и Самуила (илл. 4) епископов Ярославских в рамах красного дерева.
7. Портрет Арсения епископа Ярославского в раме раскрашенной краскою
Л. 13 (об.)
8. Портрет преосвященного Павла Архиепископа Ярославского и ростовского в раме красного дерева³⁶
9. Портрет Черниговского Архиепископа Лазаря Барановича в облачении, в раме, выкрашенною черною краскою с порезкою золоченою.
10. Портрет митрополита Арсения в полном облачении в раме карельской березы. (Илл. 6)
11. Портрет преосвященного Арсения архиепископа с изображением штата духовных лиц, певчих и прочих без рамы (Илл. 3).
12. Портрет Варлаама Ясинского
13. Портрет Евгения Архиепископа Ярославского в раме. (Илл. 8).
14. Два портрета Авраама Архиепископа Ярославского, один в раме золоченой на полимент (Илл. 7)
15. Портрет преосвященного Нила, архиепископа Ярославского в золоченой раме.
Портреты Государей
Л. 14.
1. Портрет Петра I вышиною 1 аршин 7 вершков в раме
2. Два портрета императрицы Екатерины II; один вышиною в 1 аршин в раме окрашенной ярью по серебру а дорожник и наугольник вызолочены на полимент
3. Портрет императора Павла Петровича, бывшаго еще великим князем.
4. Два портрета: императора Александра Павловича, бывшего Великим князем и цесаревича Константина Павловича.
5. Два небольших портрета неизвестных лиц высочайшей фамилии в красных мундирах.
Портреты знаменитых мужей
Л. 14 (об.)
1. Портрет римского консула императора Цицерона в черной раме с позолоченною порезкою
2. Портрет Ломоносова в черной раме с позолоченою порезкою
Картины
1. Две исторические картины на бумаге (табели) древней и новой Руси в березовых рамах за стеклами. – После Владыки Нила Картины по завещанию
Комнаты духовника
л. 27.
1. Икона Св. Димитрия Ростовского Чудотворца
2. Картина Петра Могилы, Киевского митрополита³⁷
3. Картина блаженного Иеронима с изображением черепа, догорающей свечи, доходящих часов.
Келии иподиаконские
Л. 29.
1. Портрет преосвященного Павла Ярославского и Ростовского на холсте в раме.

1. Подробнее о дарах архиепископов Тихона и Ионафана в статье: Колбасова Т.В. Духовный портрет из собрания Ростовского музея. История комплектования и общая характеристика коллекции// ИКРКЗ. 2000. Ростов, 2001. С. 196 - 202.
2. О портретных галереях: Лебедев, Алексей. Портретная галерея в русской провинции второй половины XVIII века// «Искусство». 1984. № 4;. Сорокатый В.М. Вопросы биографии Г. Островского и искусство портрета в Великом Устюге XVIII в.// Памятники культуры. Новые открытия. 1989. М.,1990. С. 256 – 299.
3. Ярославский музей заповедник. 15268. Опись ростовского архиерейского дома. 1743. (Сведения об этой описи сообщены А.Е. Виденеевой за что приношу ей искреннюю благодарность).
4. РФ ГАЯО. Ф. 341. Оп. 1. Д. 5. Опись имущества и ценностей Архиерейского дома за 1765 год. Л. 39. «В кельях желтых архиерейских, что против крестовой палаты которые имеются о три апартамента. Зала в ней. … Картина Ионы Митрополита Ростовского».
5. ГАЯО. Ф. 232. Оп. 1. Д. 1410. Л. 1. Реестр всем в бывом Ростовском Архиерейском доме состоящим ныне в наличности казенным вещам, вверенным с подлинными рееэстрами протоирея Матфея и Борисоглебского архимандрита Анатолия, учиненная протиерем Гавриилом и депутатом Кресовоздвиженским священником Михаилом 1809 го Сентября 15 дня. Л. 2 (об.).
6. Портрет Ростовскаго митрополита Ионы // ЯГВ. 1855. № 10. Ч. Неофф. С. 65 - 67.
7. Там же. С. 67.
8. ГМЗРК. Р-378. Сборник крестьянина Ростовской округи села Угодич Александра Артынова. 1869. Л. 279 (об.) – 280. «Современный портрет [Ионы Сысоевича] описанный Гм Федором Яковлевичем Никольским настоящее время находится в доме ростовского купца П.В. Хлебникова».
9. РФ ГАЯО. Ф. Р-1333. Оп.1. Д.4. Л. 1. Справочник по алфавиту. Разнообразные мелочи, записи, заметки, выписки. Л.60. Это сведение сообщено И.В. Сагнаком, за что приношу ему искреннюю благодарность.
10. Неизвестный художник. Портрет ростовского митрополита Ионы Сысоевича. Не позднее 1858 г. Х., м. 128,2х102,7. Ж-430.
11. Титов А. Митрополит Иона III Сысоевич и его постройки в Кремле Ростова Великого// «Исторический вестник». 1885. Т. 10. С. 88.
12. ГМЗРК. Паспорт реставрации 1986. Всесоюзное объединение «Союзреставрация», СНРПМ-2, участок № 1 МК СССР. Реставратор В.Д. Маликова.
13. ГМЗРК. Акт от 15 мая 1920 г. составленный заведующим Ростовским музеем Древностей Д.А. Ивановым, научным сотрудником С.А. Волковой и смотрителем зданий С.Н. Ивановым о приеме в Ростовский музей Древностей следующих предметов, принадлежавщих гражданам Титовым. Л. 15 (об). Картины, гравюры, фотографии. 8. Митрополит Иона Сысоевич. Масло.
14. РФ ГАЯО. Ф. 341. Оп. 1. Д. 5. Опись имущества и ценностей Архиерейского дома за 1765 год. Л. 38.
15. ГМЗРК. Старая инвентарная книга. ИК 907/3.
16. ГМЗРК. Старая инвентарная книга. ИК 907/4.
17. РФ ГАЯО. Ф. 341. Оп. 1. Д. 513. Ведомость, учиненная 1786 года сколько и каковых вещей в нынешнее отсутствие Его Высокопреосвященства в Ярославль из здешняго ростовского дома казенного имущества отпущено. Л. 3 (об.). Л. 4 (об.). Л. 5.
18. ЯАИХМЗ. Р-820. Опись Ярославского архиерейского дома 1811 г.
19. Там же. Л. 116. 117 (об.)
20. Там же. 117 (об.)
21. Неизвестный художник. Портрет архиепископа ростовского Самуила (Миславского) (1731 - 1796). Конец XVIII в. Холст, масло. 102х80. Ж-277.
22. ГМЗРК. Старая инвентарная книга. ИК 909/4.
23. Лужников Н.С. Портрет архиепископа Арсения (Верещагина). 1785. Х., м. 102х79. Тверская областная картинная галерея.
24. ГАЯО. Ф. 232. Оп. 1. Д. 1936. Опись домовому имуществу Дома Его Высокопреосвященства. Учиненная Ярославским Архиерейским Домовым правлением по Указу Ярославской духовной консистории от 10 октября 1830 года за № 5817 последовавшему по резолюции Его Высокопреосвященства Авраама Архиепископа Ярославского и Ростовского. Л. 5 (об.), л. 7 (об.), л. 8, л.9 (об.), л. 10 (об.), л. 22, л. 22 (об.)
25. Там же. Л. 9-9 (об.)
26. Семевский Мих. Ив. Путевые очерки, заметки и наброски. Поездка по России в 1888 г. V. Ярославль// Русская старина. 1889. Т. 64. Кн. 10. Октябрь. С. 203-244.
27. Неизвестный художник. Портрет митрополита Ростовского и Ярославского Арсения Мацеевича. 2-я половина XVIII в. Х., м. 71х58. Ж-249.
28. Хромов О.Р. Зеленина Я.Э. Русский духовный портрет и икона в XVIII– начале XX века// Духовные светочи России. М., 1999, С. 23.
29. ГАЯО. Ф. 232. Оп. 1. Д. 2214. Опись Ярославского Архиерейского дома движимому и недвижимому имуществу его, составленная правлением Архиерейского дома. 1853.
30. Там же Л. 13 (об.)
31. Мыльников Н.Д. Портрет архиепископа Ярославского и Ростовского Авраама (Шумилина). 1840. Х., м. 81,5х68. Ярославский художественный музей.
32. Неизвестный художник. Портрет архиепископа ярославского и ростовского Евгения (Казанцева). Холст, масло. 82,5х69. Ж-206.
33. Благовещенский И. Архиепископ Евгений Казанцев. Биографический очерк. М., 1875. С. 56 – 57.
34. Неизвестный художник. Портрет Иннокентия Иркутского. Первая половина XIX в. Холст, масло. 79х59. Ж-433.
35. Портрет поступил в ростовский музей в дар от архиепископа Тихона Белавина. Не сохранился. Известен по описанию в старой инвентарной книге музея (ИК 907/9): «Неизвестный художник. Портрет Феофана Прокоповича епископа Новгородского. Холст, масло. 90х71. Поясной 3/4 вправо, за столом в полном архиерейском облачении, левой рукой поддерживает положенную на стол раскрытую книгу. Фон темно-зеленый. Портрет в овале»
36. Портрета архиепископа Павла (Понамарева) к началу XX в. не было в Ярославском архиерейском доме, в то время как в собрании Ростовского музея к этому времени было уже два портрета этого владыки (оба не сохранились). Об этом свидетельствует письмо архиепископа Тихона (Белавина) к А.А. Титову, в котором он просит: «Многоуважаемый Андрей Александрович. Усердно прошу Вас направить портрет преосвященного Павла при случае в Ярославский дом. Покорнейше просил бы так же, согласно желанию Митрополита Филарета, сделать фотографические снимки с имеющихся в Ростове портретов Ростовских владык синодального периода. Расходы по сему будут оплачены. С совершенным почтением имею честь быть Ваш покорнейший слуга. А Тихон. 16 мая. 1910 г. Спб (ГМЗРК. А-56. л. 78).
37. Портрет поступил в Ростовский музей в дар от архиепископа Тихона (Белавина). Не сохранился. Известен по описанию в старой инвентарной книге (ИК 907/10): «Неизвестный художник. Портрет митрополита Петра Могилы. Холст, масло. 89х70. Поясной 3/4 вправо в черной рясе и мантии. В белом с меховой опушкой клобуке, на груди панагия, правая рука благослаляет в левой жезл. Фон темно-коричневый». Интересно, что первоначально имя, изображенного на портрете архиерея было неизвестно. Портрет был атрибутирован благодаря А.А. Титову, обратившемуся за помощью к А. Барсукову, который сумел определить имя изображенного. В письме к А.А. Титову Барсуков в частности сообщает: «Многоуважаемый Андрей Александрович! На присланном Вами снимке изображен герб Киевского митрополита Петра Могилы, который, как известно, был родом молдованин. Будучи уже архимандритом Киево-Печерским, он в предисловии своего «Слова в неделю крестопоклонную», сам еще называет себя «воеводичем земель молдавских». В первой части присланнаго снимка и помещена воловья голова, с кольцом во рту, – это родовая эмблема Молдавской фамилии Могил; с нею они перешли в Польшу, где пользовались большим почетом и государственными преимуществами. Буквы по бокам щита означают следующее: П=Петр; А=Архипастырь(может быть и архиепископ?); К=Киевский ; Е=Екзарх; М=Могила; М=Митрополит; Г=Галицкий; К=Константинопольский; А=Архимандрит; П=Печерский. Еще во времена Евгения, в Киеве упорно держалось предание, что Петр Могила воспитывался в Парижском Университете и кончил там курс словесных наук до Богословия. В младых годах Петр Могила служил в Польских войсках, делал походы и оказывал многие услуги особенно под Хотином. Герб, присланный Вами в снимке, скомпонован весьма искусно и геральдически правильно. Мне кажется, что герб этот составлял сам Петр Могила. Родовая эмблема поставлена во главу угла. Воинская служба означена эмблемами во 2й и 3й частях. Родство Могил с Польскими знатными фамилиями, путем брака и т. подоб. Указано, например, в 5й части, это старый Польский герб «Остоя» (два месяца, а между ними меч, рукоятка коего в виде креста, а также в 6й последней части – это тоже старый польский герб «Новина» (лодка с воткнутым в середину ея мечем). Не понимаю только значения эмблемы в 4й части (летящая птица с крестом в клюве и короною вверху». … Важно для Вас одно, что пожертвованный в Музей Архиепископом Тихоном портрет «неизвестного иерарха», есть несомненно портрет знаменитого Петра Могилы, Митрополита Киевского. Но только интересно знать, каков этот портрет? Говорят, что лучший портрет Петра Могилы сохранился в Голосевской пустыни, под Киевом, и что будто бы он современный самому митрополиту. Каково отношение к нему Вашего вновь приобретенного портрета?…Совершенно преданный Вам и всегда готовый к услугам А. Барсуков.С.-Петербург. 27 июня 1907». (ГМЗРК. А-54. Л. 168-169).

Одной из составных частей музейного собрания считается обширный по составу и разнообразный по характеру вещей фонд тканей, насчитывающий около 5 тысяч единиц хранения. Его комплектование велось на протяжении всей истории музея. Это были дары, передачи, закупки. В состав фонда входят разнообразные коллекции: головные уборы, гражданская и церковные одежды, кружево, бисер, полотенца и др. Особо ценную группу составляют произведения древнерусского лицевого шитья. В собрании музея их насчитывается около 70 единиц хранения, значительная часть которых поступила в музей в 20-е годы прошлого столетия из упраздненных ростовских Авраамиевского и Спасо- Яковлевского монастырей, Успенского собора, других храмов Ростова. По своему происхождению это произведения в основном вкладные, выполнены они искусными знаменщиками и вышивальщицами в лучших мастерских своего времени – Соломонии Сабуровой, Анастасии Романовны, Дмитрия Ивановича Годунова, митрополита Варлаама, «именитых людей» Строгановых, ростовской княгини Марии Луговской.

Временные рамки создания произведений лицевого шитья Ростовского музея охватывают нач. XVI – кон. XVII столетий. Многовековое существование не всегда в благоприятных условиях, неоднократные переделки и поновления пагубно отразились на их сохранности. Это требует особого внимания при хранении и высокого профессионализма реставраторов по тканям, предотвращающих от разрушения ценные реликвии древнего лицевого шитья.

Отсутствие документов в музейном архиве не дает основания говорить о каких-либо реставрационных работах по тканям в первые десятилетия существования музея. Сотрудничество с ЦГРМ, затем ГЦХРМ и ВХНРЦ им. И.Э. Грабаря началось только в 20-е гг. прошлого столетия, причем длительное время речь может вестись о реставрации тогда, в основном, иконописи. Тесные связи музея с отделом прикладного искусства ГЦХРМ начались с 60-х годов. В письме директора мастерских С. Сидорова директору музея от 9 января 1961 г. отмечено, что предполагается командировать во 2-м квартале двух реставраторов по тканям для работы в музее. В результате таких поездок реставраторов в Ростов были проведены профилактические работы, а затем отобраны некоторые произведения, нуждающиеся в проведении реставрационных работ в стационаре ГЦХРМ.

В конце 60-х гг. в музее началась работа над созданием экспозиции древнерусского искусства. Работавший в то время научным сотрудником музея В.Г. Пуцко, составил список произведений лицевого шитья, требующих первоочередной реставрации, проделал большую работу по изучению, атрибуции и публикации памятников, которые вошли затем в постоянную экспозицию. В этот список было включено 13 единиц хранения и среди них наиболее ранние из состава коллекции, такие как палица «Спас»¹ из мастерской Ульяны Обрасцовой 1510 г., пелена подвесная «Деисус» 1520 г.², покров на мощи св. Исидора Блаженного втор. пол. XVI в.³, покров Авраамия Ростовского конца XVI в.⁴, и другие. Все они находились в характерном для древних вещей состоянии: сильно загрязненные, деформированные, с прорывами, утратами изначальных тканей, порой переложенные с изменением формата, на другой фон с добавлением украшающих элементов. 27 августа 1967 г. экспонаты были переданы в прикладной отдел ГЦХРМ. Не останавливаясь подробно на реставрации всех произведений из названного списка, остановимся на некоторых из них.

Самое раннее произведение, поступившее на реставрацию, палица «Спас» – вклад Ульяны Обрасцовой в Спасо-Преображенский монастырь в Ярославле в 1510 г. На синем шелке, в центре, в медальоне, поясное изображение Христа, в углах шестикрылые херувимы. Вкладная надпись обрамляет медальон и продолжается в промежутках между изображениями херувимов. Личное выполнено шелком, доличное золотными нитями «в прикреп». В графе «сохранность» значилось: «синий шелк почти весь утрачен, золото на крыльях вверху и буквы в верхней части палицы утрачены». Реставрировала это произведение реставратор высшей категории ВХНРЦ Т.А. Горошко. По фрагментам сохранившегося авторского фона была тонирована реставрационная ткань и проведена полная дублировка, промыто и укреплено шитье и текст надписи, проведено укрепление и дублирование подкладки.

Покров « Авраамий Ростовский» поступил в музей из Авраамиевского монастыря в 1921 г. и датирован кон. XVI в. В графе «сохранность» отмечалось: «загрязнен, шитье шелком обветшало, в XIX в. нашито на синий атлас и украшено узорчатым галуном, что искажает облик памятника». Реставратором М.П. Рябовой были произведены расчистка и укрепление шитья. Шитье переложено с позднего фона на реставрационную х/б ткань, тонированную в цвет первоначального фона. Воссоздан первоначальный размер покрова. Проведенные реставрационные работы позволили не только возвратить памятнику состояние и внешний вид близкие к авторскому, но и провести новую, более точную атрибуцию. В результате исследований, научный сотрудник прикладного отдела ВХНРЦ А.В. Силкин пришел к выводу, что рассматриваемый покров был создан в мастерской Анастасии Романовны, и, следовательно, в середине XVI в., а не в конце, как считалось ранее⁵. Таким образом, в нашей коллекции мы имеем два произведения, вышедшие из мастерской жены Ивана Грозного Анастасии Романовны.

Интересна история покрова с изображением Исайи Ростовского, датируемого кон. XVIIв.⁶ Реставрирован он был в 1983 г. О.Г.Волынцевой-Шуриной. Поступил на стол к реставратору в очень ветхом состоянии, с утраченным фоном средника, разрушенными каймами, с частично утраченной надписью. Во время реставрации шитье было очищено и укреплено, произведена реконструкция фона по сохранившимся фрагментам авторского. На каймах в местах утрат подведен тонированный холст и газ. Утраченные фрагменты вязи воссозданы шелковыми пунктирами по следам прикрепы. Н.А. Маясовой в результате сравнительного анализа некоторых памятников лицевого шитья был сделан вывод, что покров «Исайя Ростовский» происходит из московской мастерской Акилины Бутурлиной и выполнен в кон. XVII- нач. XVIII вв.⁷ (рис. 1).

В 1978 году из Ростовского музея на реставрацию в ВХНРЦ была отправлена еще одна группа памятников лицевого шитья. Среди них следует отметить замечательную по художественным достоинствам плащаницу 1637 г. « Положение во гроб»⁸, вклад митрополита Варлаама в Успенский собор. Работала над ней Л.Л. Агапова. Несколько ростовских вещей было отреставрировано А.Н.Беляковой. Это – палица «Деисус» 1662 г.⁹ и пелена «Положение во гроб» 1663 г.¹⁰, созданные в мастерской княгини Марии Луговской, а также строгановские: покров «Авраамий Ростовский» 1642 – 49 гг.¹¹ и воздух «Положение во гроб с избранными святыми» 1661 г.¹² Атрибуция этих двух последних памятников была уточнена А.В. Силкиным. И.В. Михайловой был отреставрирован воздух нач. XVI в., выполненный почти полностью, за исключением нимбов, цветными шелковыми нитями.

Много лет с (1982 по 1991) и очень плодотворно работала над восстановлением памятников Ростовского музея реставратор Т.А. Горошко. За эти годы отреставрировано 85 единиц хранения фонда тканей, из них 10 – произведений лицевого шитья, таких как пелена «Явление Юрышу» XVII в.¹³, пелена «Богоматерь Тихвинская» 1630-х гг.¹⁴, орарь строгановского шитья 1660 г.¹⁵, митра 1651 г.¹⁶, а также предметы народно-прикладного искусства. Митра дошла до наших дней в очень плохом состоянии. Помимо лицевого шитья девятифигурного Деисуса, выполненного шелковой, золотной и серебряной нитями, в ней применено низание жемчугом и употреблены такие материалы, как заячий мех и кожа. От времени митра потеряла свою первоначальную форму, утратила часть жемчуга, меховая опушь пришла в ветхое состояние. Было проведено удаление черной патины, промывка и перенизание жемчуга, дублировка фона и подкладки, очищение меха, укрепление кожи и другие виды работ. Эта митра в 1651 г. была вложена княгиней Ф.В. Сицкой в Авраамиевский монастырь и является исторической реликвией. Она могла принадлежать Ионе Сысоевичу, бывшему с 1646 по 1652 гг. архимандритом этого монастыря и ставшему впоследствии Ростовским митрополитом.

С 1983 по 1986 гг. под руководством Т.А.Горошко проходила стажировки в ВХНРЦ автор этого сообщения, оставаясь при этом хранителем. Во время стажировок проводились работы на народых головных уборах , полотенцах, на лицевом шитье. Так, на пелене «Богоматерь Казанская» XVII в. (сохранился лишь средник) были удалены поздние наслоения из шнура, удалены многочисленные восковые пятна, шитье промыто и укреплено, сохранившиеся фрагменты фона были сдублированы и укреплены шелковой нитью, подведена реставрационная подкладка. На клобуке митрополита Ионы Сысоевича удалена темная патина с металлического шитья, укреплен серебряный шнур по контуру рисунка, проведено укрепление и дублирование стеганой шелковой подкладки.

В последние годы реставрация предметов из музейного фонда тканей проводится реставратором высшей категории Ярославского историко-архитектурного музея-заповедника А.Ф. Черторижской. За это время приведено в экспозиционное состояние около 20 памятников народного, прикладного искусства, таких как вышивки, кружева, гражданская одежда и около 10 произведений лицевого шитья – митры, палица, пелена, фелони. По красоте художественного исполнения и сложности ведения реставрационного процесса выделяются несколько вещей, на которых следует остановиться особо.

Митра XVII в.¹⁷ выполнена в виде невысокой цилиндрической шапочки с меховой опушкой. Шита золотными и серебряными нитями «в прикреп». На тулье вышит «Голгофский крест с орудиями страстей». Подобные же кресты размещены по всей окружности, между ними вышиты изображения херувимов и восьмиконечные звезды. Поступила митра на реставрацию в очень ветхом, можно сказать, аварийном состоянии: сильно деформированная, меховая опушь утрачена полностью, загрязненная, с большими сквозными прорывами, утратами холста. Серебряные нити шитья потемнели, шелковый голубой фон утрачен почти полностью за исключением небольших фрагментов в виде отдельных нитей. Ватная прокладка, не подлежащая восстановлению, полностью руинирована, оставались многочисленные поздние чинки, и небольшие фрагменты шелковой подкладки начала XIX в. (рис. 2).

В процессе реставрации шитье было промыто, в местах утрат подведен дублировочный холст и укреплены оставшиеся нити шелкового фона. Изготовлена и смонтирована новая ватная прокладка, шелковая подкладка сдублирована на плотный газ. На заключительном этапе реставрации шитье было проклеено. В результате проведенных работ головной убор приобрел прежнюю форму и экспозиционный вид.

Небольшая подвесная пелена «Никола Можайский в житии» XVII в.¹⁸ поступила в музей в 1921 г. из Успенского собора. По своей композиции она повторяет иконы подобной иконографии и отличается тонким шитьем многочисленных миниатюрных клейм. В среднике пелены по атласу песочного цвета в арочном проеме с трехлопастным завершением располагается ростовая фигура Николы с поднятыми руками. В правой он держит меч, в левой – город. Вокруг центральной фигуры размещено 18 многофигурных клейм. Личное пелены выполнено светлым шелком, абрис лица, рук, фигур – темно-коричневым. Доличное шито золотной и серебряной нитью «в прикреп», нити прикрепа красные, зеленые, коричневые, голубые. Нимб Николы низан бисером, ворот, цата и поручи – мелким жемчугом. Подкладка пелены малинового шелка.

Ткань фона пелены сильно посеклась, по краям ее многочисленные сквозные отверстия от гвоздей, наблюдалась частичная утрата жемчуга, букв в надписях и нитей прикрепа, подкладка ветхая, загрязненная. Заметны следы прежний реставрации: подкладка дублирована, фон переклеен, в результате чего появилась чрезмерная жесткость пелены, ломкость нитей. Возможно, это явилось следствием профилактических работ при подготовке пелены к экспонированию в 60-х гг. прошлого века.

В результате реставрационных работ шитье было промыто, проведено дублирование подкладки клеем с предварительным крашением и дополнительное укрепление иглой с нитью по местам утрат фрагментов. Во избежание появления дополнительных разрывов старая дублировка, очень редкий газ, оставлена. Сквозные отверстия перекрыты синей крашениной, газом, атласом, восполнены также частично утраченный жемчуг и нити прикрепов. На фоне средника и в клеймах подведен плотный газ.

Палица «Богоявление» 1660-х гг.¹⁹ является вкладом княгини Марии Луговской в Авраамиевский монастырь. В центре ее изображена сцена крещения – обнаженный Иисус Христос на фоне голубой реки и слева от него – Иоанн Креститель. Справа от Христа фигуры трех ангелов. В верхнем углу изображение Саваофа, в остальных углах размещены херувимы. По всему периметру палицы проходит широкая полоса вкладной надписи, выполненная серебряной пряденой нитью. Палица была сильно загрязнена, частично утрачены тексты и авторский атлас. Палица промыта, на полях, в надписях проведено укрепление уточных нитей и букв, фрагменты ткани перекрыты дублировочным тонированным газом. Проведено также дублирование крашеной тканью подкладки.

Интереснейшим памятником лицевого шитья является замечательная по богатству и красоте фелонь 1636 г.²⁰, изготовленная по заказу Ростовского митрополита Варлаама и вложенная им в Успенский собор. Стан фелони выполнен из темно-вишневого турецкого бархата с золотной нитью, на котором серебристыми неширокими лентами выделены вертикальные овалы с заостренными концами. По лентам проходят цветочные гирлянды, внутри овальных картушей размещены напоминающие опахала фигуры, украшенные стилизованными цветами в виде букетов. Оплечье выполнено из розовато-лилового атласа. На нем в два ряда в кругах шиты поясные фигуры: в верхнем ряду – Деисус, в нижнем – в центре Никола, слева и справа от него – апостолы. Между кругами размещены четырехконечные кресты, вся поверхность фона покрыта металлическими блестками. Фигуры шиты золотной и серебряной нитью «в прикреп» цветными шелками, лики и руки – шелковой нитью бежевого цвета «в раскол». По верху и низу оплечья двумя полосами проходит текст, верхний из которых является вкладным. Текст первоначально был выполнен жемчугом по «бели», что придавало фелони еще более богатый вид. Многочисленные нити крепления свидетельствуют о том, что жемчуг когда-то был спорот. По низу фелони проходит широкая полоса вышитой по атласу вкладной надписи, разделенной посредине растительным орнаментом. Подкладка фелони состоит из хлопчатобумажной ткани двух цветов: голубого и синего.

Состояние фелони перед реставрацией было неудовлетворительное. Стан сильно загрязнен, деформирован, в сквозных прорывах. Оплечье и подольник с остатками нитей и фрагментов атласного фона шитья и многочисленными его утратами, особенно на подольнике. Буквы в надписях с обрывами нитей «бели». Подкладка фелони сильно загрязнена, с чинками, разрывами.

Подобное состояние потребовало очень сложных и кропотливых реставрационных работ. После демонтажа фелони была произведена сухая чистка изнаночной стороны и промывка всех демонтированных деталей. Укреплены иглой с нитью разрывы на стане и остатки нитей на подольнике. Особенно сложной работы потребовало восполнение утраченных фрагментов фона шитья на оплечье (аппликационные вставки из тонированного шелка с укреплением оставшихся нитей) и полное восстановление фона шитья на подольнике. Нижняя атласная тесьма частично дублирована на тонированный газ с последующим укреплением иглой с нитью, верхний край оплечья обработан каймой из тонированного шелка. На подкладке фелони восполнены утраченные фрагменты ткани, заменены старые чинки.

После монтажа фелонь предстала в обновленном виде, дающем представление о высоком вкусе и умении исполнителей из мастерской, работавших по заказу митрополита Варлаама.

Еще одна фелонь, прошедшая через руки реставратора А.Ф.Черторижской, фелонь с изображением на оплечье Преподобного Иринарха Затворника²¹. Стан ее из голубого атласа был сильно руинирован, оплечье загрязнено, нити вышивки посеклись. Во время реставрации почти весь стан укреплялся реставрационной сеткой, шитье промыто и укреплено. Фелони возвращен экспозиционный вид.

Подводя итог выше сказанному, нужно отметить, что за годы с 1967-го по настоящее время было отреставрировано 156 единиц хранения.

Восстановленные произведения Ростовского музея неоднократно принимали участие в выставках, посвященных труду реставраторов. Так, в декабре1987 г. в нашем музее проходила «Выставка реставрированных работ», где были представлены произведения иконописи, живописи, прикладного искусства в том числе и ткани. В 1988 г. в Москве состоялась «IX выставка произведений искусства, реставрированных ВХНРЦ им.И.Э.Грабаря», в 1989 г. – выставка в Париже «Сокровища русского религиозного искусства», в мае 2002 г. – в Санкт-Питербурге – «IV Триеннале» «Реставрация музейных ценностей России» и др.

1. РЯМЗ. Т-3882. Пост. в 1921 г. из Авраамиевского монастыря г. Ростова.
2. РЯМЗ. Т-4083. Пост. в 1922 г. из церкви Никольского погоста у Иисусова креста.
3. РЯМЗ. Т-4131. Пост. в 1922 г. из церкви Никольского погоста у Иисусова креста.
4. РЯМЗ. Т-3811. Пост. в 1921 г. из Авраамиевского монастыря г. Ростова.
5. См. Силкин А.В. Древнерусское шитье. IX Выставка произведений искусства, реставрированных Всероссийским художественным научно-реставрационным центром им. акад. И.Э. Грабаря. М., 1988. С.153, № 344.
6. РЯМЗ. Т-3739. Пост. в 1921 г. из Успенского собора г. Ростова.
7. См. Маясова Н.А. Одна из последних древнерусских светлиц. ПКНО, 1994. Л., 1996. С. 393.
8. РЯМЗ. Т-3706. Пост. в 1921 г. из Успенского собора г. Ростова.
9. РЯМЗ. Т-3462. Вклад Марии Луговской в ц. Спаса на Песках.
10. РЯМЗ. Т-3461. Вклад Марии Луговской в церковь Никольского погоста у Иисусова креста.
12. РЯМЗ. Т-3797. Пост. в 1886 г. от Геласия, архимандрита Авраамиевского монастыря г. Ростова. Вклад Андрея Семеновича Строганова. См. Силкин А.В. Малоизвестные памятники строгановского лицевого шитья из Ростова Великого. ПКНО, 1984. Л., 1986. С. 420-423. Силкин А.В. Строгановское лицевое шитье. М., 2002. С. 57-58.
13. РЯМЗ. Т-3464. Пост. в 1922 г. из Успенского собора г. Ростова. Вклад Дмитрия Андреевича и Григория Дмитриевича Строгановых. См. Силкин А.В. Малоизвестные памятники строгановского лицевого шитья из Ростова Великого. ПКНО, 1984. Л., 1986. С. 424-425. Силкин А.В. Строгановское лицевое шитье. М., 2002. С. 86-87.
14. РЯМЗ. Т-3902. Пост. в 1889 г. от неизвестного лица. Пуцко В.Г. Памятники русского прикладного искусства XV – XVII вв. в Ростове. Белград, 1980/1981. С. 52.
15. РЯМЗ. Т-3707. Пост. в 1921 г. из Успенского собора г. Ростова.
16. РЯМЗ. Т-3841. Пост. в 1923 г. из Успенского собора г. Ростова в обмен на икону «Воскресение Христа».
17. РЯМЗ. Т-2234. Пост. в 1921 г. из Успенского собора г. Ростова. Вклад Строгановых.
18. РЯМЗ. Т-3662. Пост. в 1921 г. из Авраамиевского монастыря г. Ростова.
19. РЯМЗ. Т-2999. Источник поступления не установлен.
20. РЯМЗ. Т-3842. Пост. в 1921 г. из Успенского собора г. Ростова.
21. РЯМЗ. Т-873. Пост. в 1921 г. из Авраамиевского монастыря г. Ростова. Вклад Марии Луговской.
22. РЯМЗ. Т-2630. Пост. в 1921 г. из Успенского собора г. Ростова.
23. РЯМЗ. Т-3286. Пост. в 1958 г. из Борисоглебского музея.

Русское художественное серебро XVIII в., исторически связанное с Ростовом, не обращало на себя внимание, и поэтому надо всячески поддерживать изучение этого материала в собрании музея. Представленный обзор произведений показал, что среди них есть выдающиеся изделия, заслуживающие монографического изучения. К сожалению, сегодня это практически неосуществимо по отношению к великолепным серебряным ракам ростовских святителей, находившимся в Успенском соборе, поскольку они уничтожены. В литературе есть лишь упоминания о них, с воспроизведением существующих надписей, включающих дату изготовления¹. Первой была выполнена рака для мощей св. Игнатия, в 1795 г.; затем в 1799 г. последовало изготовление раки для мощей св. Исаии, и, наконец, в 1800 г. «построися гробница… над святыми мощами святителя Леонтия». От первых двух уцелели лишь отдельные чеканные картуши с сюжетными композициями в орнаментальном обрамлении.

Предлагаемые здесь заметки посвящены двум серебряным пластинам раки св. Игнатия Ростовского, сохранившейся и иной, известной только по архивной фотографии, уже однажды использованной пишущим эти строки для доказательства ошибочности отождествления ярославской иконы Богоматери Великой Панагии с легендарным произведением преп. Алимпия Печерского, некогда находившимся в ростовском Успенском соборе². По крайней мере последнее к концу XVIII в. уже не существовало и, следовательно, не могло быть перемещено в Ярославль. Так была развенчана одна из красивых легенд, не соответствовавшая данным исторических реалий³. Обе рассматриваемые пластины кроме художественной ценности важны и как исторический источник, благодаря воспроизведенным на них ростовским церковным постройкам.

Нам сегодня трудно ответить на вопрос о причинах первоочередного изготовления раки для мощей св. Игнатия, хотя ответ в будущем все-таки может быть найден, причем не столько в большем чествовании этого святителя по сравнению с Леонтием и Исаией, как в иных факторах, более обыденного характера. Ведь мы в сущности не знаем в деталях состояние гробниц с мощами в ростовском соборе в конце XVIII в., свет на что могут пролить соборные описи церковной утвари этого времени.

По замечанию В.О. Ключевского, «Жития двоих ростовских святых современников, еп. Игнатия и ордынского царевича Петра принадлежат к числу древнейших памятников ростовской письменности… существующее житие Игнатия преимущественно наполнено описанием чудес, происшедших при погребении епископа»⁴. О епископе Игнатии в сущности известно мало. Его жизнеописание обычно состоит из нескольких фраз⁵. Наиболее обстоятельно оно изложено духовным писателем, историком и путешественником М.В. Толстым (1812–1896): «Преемник Кирилла учительного, св. Игнатий вступил на епископскую кафедру Ростова из архимандритов Авраамиева Богоявленского монастыря, в 1262 г., и управлял епархиею 26 лет, в самое тяжкое время порабощения татарского. Житие его мало известно; из летописей знаем мы, что он присутствовал в 1274 г. на соборе, созванном во Владимире митрополитом Кириллом II для исправления дел церковных, участвовал во всех семейных делах князей, живших в его время: в 1271 г. погребал в Спасском монастыре княгиню Марию, вдову и дочь князей-мучеников, в 1273 г. погребал в соборном храме княгиню Феодору, татарку, супругу князя Глеба, а в 1277 г. князя Бориса Васильковича на левой стороне собора; в 1278 г. венчал в Ярославле князя Михаила Глебовича с дочерью св. Феодора Черного, князя Ярославского. Наконец, в том же году похоронил честно в соборной церкви тело князя Глеба, которое через девять недель ночью изринул из могилы, по неизвестной причине, и похоронил в Спасском монастыре, за что от митрополита Кирилла подвергся строгому запрещению. Примирившись в последствии с сим знаменитым пастырем земли Русской, Игнатий присутствовал на отпевании тела его в Переславле-Залесском. Последним известным для нас деянием св. Игнатия было примирение князей Димитрия и Константина Борисовичей Ростовских, которые, отняв Белозерский удел у двоюродного брата своего Михаила, перессорились между собою и едва не дошли до кровопролития. Блаженная кончина святителя Игнатия последовала 28 мая 1288 г. Он один, из всех угодников Божиих в земле Русской, просиял нетлением и цельбоносною силою мощей своих еще прежде погребения, и вовсе не был предан земле, ибо чудеса, явившиеся при самом отпевании, побудили клир и народ поставить открыто святые мощи на том месте, где и доныне они обретаются. Когда тело, по древнему обычаю, на одре было несено в церковь, две благочестивые черноризницы видели святителя восставшим с одра, восшедшим на высоту по воздуху, как бы по лестнице, и остановившимся над местом, которое было предназначено для погребения. Тогда же исцелился архимандрит Стефан, прикоснувшийся к мощам сведенною рукой, которая тут же распрямилась. На другой день, когда, по совершении литургии и отпевания, переложили тело в гроб и подали список священников и диаконов, посвященных святым Игнатием в продолжение жизни его, усопший святитель, как бы живой, простер руку и принял свиток. Память св. Игнатия празднуется 28 мая»⁶.

Е.Е. Голубинский, приводя летописные сведения о погребении св. Игнатия, сопровождавшемся великими знамениями и чудесами, заметил: «По всему этому должно быть признано весьма вероятным мнение, что местное празднование памяти епископа началось или тотчас или вскоре после его кончины». И далее, в примечании к сказанному, добавляет: «Некоторые из новейших агиографов утверждают, что тело Игнатия, вследствие чудес, совершавшихся при его отпевании, не было предаваемо земле, а поставлено было открыто стоять в церкви. Но на каком основании, утверждают, неизвестно, и в справедливости утверждаемого мы позволяем себе весьма сомневаться»⁷. Как позже выяснилось, для этого были основания. «Акт вскрытия и обследования мощей свв. Игнатия и Исайи, находящихся в соборе», составленный 25 апреля 1920 г., свидетельствует о сохранившихся лишь черепе и разъединенных костях⁸. В обнаженном виде они оставались на своем месте, покрытые деревянной крышкой раки (со следами крепления металлической обкладки), еще в середине 1960-х гг. Следовательно, агиографический мотив прославленного чудесами тела почившего святителя еще не предполагает его реальное нетление, как и факт нахождения гроба на том же месте, где он ныне находится. Ведь с того времени Успенский собор неоднократно перестраивался⁹. Кроме того известно и местонахождение аркасолия св. Игнатия в соборе 1231 г. Развитие почитания св. Игнатия в Ростове, прослеживаемое по текстам его жития, как будто приходится на 1350-1400 гг.¹⁰ Но оно должно было иметь как предшествующий этап, так и заключительную фазу, кстати засвидетельствованную иконописным изображениями, известными лишь с первой половины XVI в.¹¹ Однако среди них нет композиций, сюжетно связанных с житием и погребением ростовского святителя. Таким образом, рассматриваемые в данном случае серебряные чеканные рельефы конца XVIII в. оказываются едва не единственными с указанной тематикой.

В книге А.А. Титова о раке сказано довольно кратко, поскольку она была у всех на виду, и, следовательно, доступна для обозрения:
«У северной части храма, напротив раки Св. Исаии, также пред иконостасом, почивает епископ Игнатий в серебряной раке. В подножии раки находится надпись:
«Сия гробница построися при державе Благочестивейшия Самодержавнейшия Великия Государыни Императрицы Екатерины II-я и при Наследнике Ея Благоверном Государе Цесаревиче и Великом Князе Павле Петровиче, по благословению Преосвященнаго Арсения, Архиепископа Ростовскаго и Ярославскаго, в лето мира бытия 7303, от воплощения Бога Слова 1795 года».

В возглавии раки в двух боковых с лицевой стороны клеймах переданы житие Святителя и чудеса при его погребении, а на крышке у подножия значатся стихи:

«Нетленным тленному быть вовсе невозможно,
Все что ни сложено, здесь тлеет непреложно:
В прах обратится плоть, разрушатся тела,
Едина праведных безсмертна похвала!
Лежащий в раке сей уверит в том Святитель,
Игнатий ревностный священных прав блюститель;
Се несколько веков, как он скончал живот,
Но вот до днесь живет, до днесь нетленна плоть»¹².

Приведенных указаний достаточно, чтобы быть уверенным, что раку св. Игнатия Ростовского украшали только две сюжетные композиции в овальных картушах, соответственно расположенные в изголовье и с боковой стороны, обращенной к солее. В 1922 г. они были изъяты из Успенского собора в числе иных церковных ценностей, и только первая из них, переданная в Государственную Оружейную палату в Москве, в 1926 г. вернулась в Ростовский музей¹³. Она размером по ширине 63,6 см, выполнена из массивной серебряной позолоченной пластины в технике чеканки, резьбы, с канфареными отдельными участками. На пластине именник одного из лучших московских ювелиров, цехового мастера серебряного и черневого дела Алексея Иванова Ратькова (1777–1821 гг.)¹⁴. Клеймо пробирного мастера датировано 1796 г. Обрамление образуют плавно изогнутые пальмовые ветки, перевязанные лентой внизу; верхняя часть с вплетенными розами и иными цветами. Справа вверху кресты на церковных главах и маленькая фигура стоящего на облаках святителя как бы накладываются на это цветочное обрамление, подчеркивая его ирреальность.

В описываемом картуше представлена многофигурная похоронная процессия с телом св. Игнатия, приближающаяся к западному входу ростовского Успенского собора. Впереди идут облаченные в стихари мальчики певчие; за ними, тоже в диаконских стихарях, – крестоносец (ставрофор) и двое хоругвеносцев. Одр с телом почившего епископа несут четыре диакона. За одром следует архиерей в малом облачении и митре, с жезлом в руке, и далее – монахи в мантиях и клобуках, а также толпа мирян. Подощедший к одру и касающийся его правой рукой – архимандрит Стефан, в облачении и митре, указывающих на сан. Видение благочестивых черноризцев иллюстрировано изображением восшедшего «на высоту по воздуху, как бы по лестнице» св. Игнатия, идущего вверх по густым облакам, стоящего на карнизе собора, обратившись лицом к процессии, и , наконец, как бы с небесной высоты обеими руками благословляющего участников его погребения. Пятиглавый Успенский собор с четырехскатной кровлей, хотя и с некоторыми упрощениями, представлен каким был в XVIII в., с папертями, из которых показана только северная. Городская каменная застройка с характерными двухэтажными домами, можно предполагать, тоже в целом отражает ростовские реалии конца того же столетия. Тем не менее, не приходится говорить о документальном воспроизведении зданий, непосредственно примыкавших к соборной площади. Более того: надо было бы повернуться лицом на запад и затем пройти довольно далеко от архиерейского дома, чтобы именно таким увидеть ансамбль Спасского, что на песку, монастыря, с его пятиглавым собором конца XVII в., шатровой колокольней и Георгиевской церковью¹⁵. Надо отметить, что реконструкция А.Г. Мельника в целом соответствует чеканенному изображению, отличающемуся лишь в деталях, возможно здесь интерпретированных в соответствии с характером архитектурных кулис композиции. Пока не ясно, был ли в данном случае выполнен лишь специальный рисунок или использована нам неизвестная гравюра, которой следовал чеканщик-ювелир.

Нет никакого сомнения в том, что событие 1288 г. при выполнении описываемого изображения перенесено в обстановку второй половины XVIII в., и в соответствии с этим действующие лица имеют облик не свойственный людям конца XIII в. В частности, это касается характера облачений, употребления митр, типологии архиерейского жезла; удивляет и то, что кроме названного архимандрита в процессии не участвуют священники. Последние вместе с епископом должны предшествовать одру с телом усопшего. Аналогичный мотив церковной процессии хорошо известен в искусстве XVIII в. Можно указать гравюру Леонтия Тарасевича с изображением освящения Великой церкви среди иллюстраций Киево-Печерского патерика, напечатанного в 1702 г., с совпадающими некоторыми деталями (дети и лежащий убогий). Еще ближе сцена обновления храма в среднике житийной иконы св. Георгия, середины XVIII в., из Раменской Богоявленской церкви бывшего Грязовецкого уезда¹⁶. Здесь также нашли отражение современные церковные реалии, включая выносной крест такой же формы.

В произведении А.И. Ратькова обобщенная трактовка фигур сочетается с умением выделения наиболее существенных деталей, отличающихся тщательной проработкой. Большей частью это лица и орнаментика церковных облачений. В чисто декоративных целях мастер применяет пластическую разделку пилястр собора, в действительности имеющих гладкую плоскость. В целом рельеф выполнен с большим мастерством, отличающим лучшие произведения эпохи. Для трактовки исторического события характерен умеренный реализм, со сведенным к минимуму бытовым элементом, присутствие которого обусловленное жанровой принадлежностью композиции.

Второй картуш раки св. Игнатия Ростовского известен лишь по фотоснимку, и поэтому не может быть описан столь подробно: иконография ясна, но детали более слабо различимы. Судьба картуша, равно как и облицовочных гладких серебряных пластин раки, с рельефными чеканными обрамлениям и медальонами с надписями (в орнаментированных картушах меньшего размера), остается не выясненной. Увезенные в Москву в 1922 г., эти детали пластического убранства раки бесследно исчезли.

Заключенный в пышное орнаментальное обрамление с растительным мотивом, сильно вытянутый по горизонтали картуш заполнен сложной многофигурной композицией, представляющей отпевание св. Игнатия в интерьере ныне существующего ростовского Успенского собобра, изображенного в поперечном разрезе, с неизбежным элементом схематизации. Это сказалось на масштабах сооружения и его притворов, заполненных фигурами участников погребения святителя, а также на упрощенном воспроизведении схемы иконостаса. В последнем случае, однако, воспроизведены местные иконы Спаса и Богоматери Владимирской, равно как и большой запрестольный крест с крупным распятием. В центральной части собора одр с телом почившего, расположенный так, как принято помещать плащаницу и мощи, но не гроб при отпевании. Стоящий за одром архиерей в митре держит в руках список рукоположенных покойным лиц. В правой части композиции изображена соборная звонница, с одной главой: как известно, постройку увенчивают четыре главы. В связи с этим трудно однозначно определить сооружение слева – одноглавую церковь с шатровой колокольней: это должна быть Спаса на Торгу (Ружная), но она в действительности пятиглавая и с малой шатровой колокольней, а не с высокой, по типу скорее напоминающей часобойню, по реконструкции А.Г. Мельника¹⁷. Подобные метаморфозы в декоративном пластическом искусстве возможны, поскольку архитектура здесь создает лишь своеобразный исторический фон. Иногда он имеет значение источника, дающего представление в лучшем случае об общей типологии и определенных деталях.

Доступные сегодня для изучения отдельные части серебряного убранства раки с мощами св. Игнатия Ростовского позволяют сделать некоторые наблюдения, но, к сожалению, никак не общие выводы. Поэтому нет смысла нагромождать различные предположения. Что касается мастера А.И. Ратькова, то его произведения, бесспорно, заслуживают выявления и тщательного изучения. Это шедевры серебряного дела, в большинстве случаев не получившие известности в силу того, что предметы церковной утвари не привлекали к себе внимания исследователей по самым различным причинам.

1. Титов А.А. Ростов Великий в его церковно-археологических памятниках. М., 1911. С. 18-20.
2. Пуцко В. Богоматерь Великая Панагия // Зборник радова Византолошког института. Кнь. XVIII. Београд, 1978. Рис. 8.
3. Подробнее см.: Пуцко В. Киевский художник XI века Алипий Печерский (По сказанию Поликарпа и данным археологических исследований) // Wiener slavistisches Jahrbuch. Bd. 25. Wien, 1979. C. 63-88.
4. Ключевский В. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871. (репринт. изд. М., 1988). С. 38-39.
5. Словарь исторический о святых, прославленных в Российской Церкви, и о некоторых подвижниках благочестия, местно чтимых. Изд. 2-е. СПб., 1862. С. 101; Барсуков Н. Источники русской агиографии. СПб., 1882. Стб. 207-211; Книга, глаголемая Описание о российских святых. Доп. биограф. сведениями М.В. Толстой. М., 1881. С. 92-93. № 222; Жизнеописания угодников Божиих, живших в пределах нынешней Ярославской епархии. Сост. М.В. Толстой. Ярославль, 1887. С. 7-10. № 3; Дмитриева Р.П., Семенченко Г.В. Житие Игнатия Ростовского // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. I (XI – первая половина XIV в.). Л., 1987. С. 150-151. Также см.: Мельник А.Г. Защитник Ростова святой Игнатий // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2003. № 4 (14). С. 44-45.
6. Толстой М. Святыни и древности Ростова Великого. Изд. 3-е, испр. и доп. М., 1866. С. 38-40.
7. Голубинский Е. История канонизации святых в Русской Церкви. Сергиев Посад, 1894. С. 42.
8. Сообщения Ростовского музея. Ростов, 1993. Вып. 5. С. 50-51.
9. См.: Леонтьев А.Е. Древний Ростов и Успенский собор в археологических исследованиях 1992 г. (Предварительное сообщение) // ИКРЗ. 1992. Ростов, 1993. С. 163-166; Иоаннисян О.М., Зыков А.Е., Леонтьев А.Е., Торшин Е.Н. Архитектурно-археологические исследования памятников древнерусского зодчества в Ростове Великом // СРМ. Ростов, 1994. Вып. 6. С. 201-217; Мельник А.Г. Исследования памятников архитектуры Ростова Великого. Ростов, 1992. С. 4-10.
10. Босли Р.Д. Житие св. Игнатия Ростовского // ИКРЗ. 1992. С. 62-69.
11. Ср.: Мельник А.Г. Защитник Ростова святой Игнатий. С. 44-45. Недавно опубликованная икона (Новиков В.А. Реставрация иконы «Св. Леонтий, Исайя, Игнатий Ростовские» // ИКРЗ. 2002. Ростов, 2003. С. 318-323), по нашему мнению, относится не к последней четверти XV в., а ко времени около 1551 г., о чем свидетельствуют иконография и стиль. Близкая стилистическая аналогия – икона св. Леонтия Ростовского из Введенской церкви в Ростове (Живопись Ростова Великого. Каталог. М., 1973 (авт.-сост. Ямщиков С.) С. и цв. табл. ненум.).
12. Титов А.А. Ростов Великий в его церковно-археологических памятниках. С. 20.
13. Государственный музей-заповедник «Ростовский кремль», инв. № 15586.
14. Постникова-Лосева М.М., Платонова Н.Г., Ульянова Б.Л. Золотое и серебряное дело XV–XX вв. (территория СССР). М., 1983. С. 209. № 2236.
15. Мельник А.Г. Ансамбль ростовского Спасского монастыря // Труды Ростовского музея. Ростов, 1991. С. 112-140.
16. Рыбаков А. Вологодская икона. Центры художественной культуры земли Вологодской XIII–XVIII веков. М., 1995. Илл. 114, 115.
17. См.: Мельник А.Г. Часобойня Ростовского кремля // Колокола и колокольни Ростова Великого / СРМ. Ярославль, 1996. Вып. 7. С. 170-178. Рис. 3.

Кружева поступили в музей в 1887-1888-х гг., о чем есть запись в книге поступлений.

Долгое время коллекция лежала в запасниках музея, изредка, отдельными единицами, появляясь на внутримузейных выставках. Лишь в конце 1970-х гг. на нее была составлены карточки инвентарного описания, сделанные сотрудницей фондов музея И.А. Алексеевой. В конце 1980-х гг. отдельные предметы реставрировались в ВХНРЦ им. И.Э. Грабаря.

К настоящему времени вопрос об атрибуции по-прежнему актуален. Часть сведений вызывает сомнения. В первую очередь, это касается датировок кружев.

Данные были подвергнуты перепроверке, проведены архивные изыскания, сделан стилистический анализ, составлены каталожные описания.

В результате удалось выделить эти образцы из обширной коллекции нитяного кружева ГМЗРК в отдельную группу и настоящим сообщением она вводится в научный оборот.

В.В. Верещагина с 1887 по 1894 г. тесная дружба связывала с хранителем и основателем ростовского музея И.А. Шляковым¹. Художник переписывался с ним и дважды приезжал в Ростов. Он был почетным членом музея и много способствовал увеличению его коллекции. Во время собственных путешествий, посещая монастыри, художник отбирал из числа вышедших из употребления, предметы, представляющие историческую и художественную ценность, позднее они были переданы в музей².

Нужно отметить, что, одаривая, В.В. Верещагин был очень скромен и в письме И.А. Шлякову от 4 июня 1888 г. замечал: «…посылаю Вам 10 образцов кружева из тех, что были у меня в 2-х экземплярах, но прошу Вас не писать, что получили от меня…»³.

Тем не менее, в отчете Ростовского Музея Церковных Древностей за 1888 г. сообщается, что В.В. Верещагин принес в дар музею «…довольно значительную коллекцию собранных им старинных кружевных тканей, а также некоторые вещи из домашней утвари»⁴. Кроме подарков, художник в дальнейшем помогал музею отбором образцов для этой части коллекции. Так в архивах музея за 1993 г. в разделе «Расход денежных сумм» указано выделение средств для Елизаветы Петровой Маслениковой «…за коллекцию предметов старины, приобретенную чрез В.В. Верещагина»⁵. Среди прочего там значатся семь простынь с плетеными кружевами, вышивка, полотенца и т.д.

Сличение этой информации со старыми книгами поступлений, привело к неожиданному результату. Несмотря на то, что в архиве были указаны конкретные инвентарные номера, под ними значилась лишь часть упомянутых в документах предметов, указанных же простыней, полотенец и прочего в них не оказалось. По какой причине это произошло, сейчас установить уже невозможно⁶.

Хотя в Отчете Музея Церковных Древностей сказано о десяти образцах, старые книги поступлений свидетельствуют о поступлении не десяти, а одиннадцати предметов вышивки и кружева⁷.

Из них позднее, в 1950-е и 1960-е гг., три были списаны. Оставшиеся восемь имеются в наличии⁸.

О том, как сформировалась подаренная коллекция, мы, к сожалению, надежных сведений не имеем. На некоторые размышления наводят строки из письма к И.А. Шлякову от 8 октября 1891 г. Верещагин просит: «Пожалуйста, купите мне, коли будете вскорости в Ярославле, полотенца 3-4 штуки с богатыми кружевами – всегда нужны мне они для комнат. Также штуки 2-3 кружевных подвесок к простыням или детским одеяльцам. Эти, конечно, должны быть широкие. Разумеется, это можно купить у Маслениковой»⁹. Елизавета Петровна Масленикова была торговкой старинными вещами в г. Ярославле в конце XIX – начале XX вв. Многие предметы в коллекции ГМЗ «Ростовский кремль» имеют пометку:« Куплены у Е.П. Маслениковой…».

Еще одно письмо от 25 октября того же года: « Кружева я разсмотрел милый друг – тонкой работы, между ними несколько, орнамент в которых очень хорош – приятно смотреть на них! Если в Ярославле или на Вашей Ростовской Ярмарке будут хорошие концы, куда ни шла: потранжирьтесь еще на несколько рублевиков, а то и на все 2 десятка»¹⁰.

Таким образом, два из возможных источников пополнения его коллекции нам известны. Но, разумеется, он мог купить эти предметы и в Москве, где жил, и на родине в Вологодской области, и в местах своих путешествий.

Чтобы более определиться в этих вопросах в отсутствии фактографических данных, обратимся к стилистическому анализу.

Итак, из 8 предметов – 7 с кружевами. Одиночный край выполнен в технике вышивки по плетеной сетке - филе.

Пять образцов имеют четырехчастную компановку: кружевные прошвы и край, перемежающиеся шелковыми лентами. Два – трехчастные. Почти все кружева – штучные. Лишь один конец сшит из 2-х кусков обрезанного с подшитыми боковыми краями мерного кружева. Все кружева – однотонные, без введения цветной нити льняные гипюры. По характеру орнаментов и манере исполнения, все образцы можно причислить к народным.

Прошивка цветными атласными лентами наиболее характерна для втор. пол. XVIII – перв. пол. XIX вв., но в XVIII в. кружева также выделяются цветностью. Наиболее любимые материалы – металлическая нить и шелк. Поэтому указанные выше пять образцов, на наш взгляд, следует отнести к первой половине XIX в. Два образца с белой прошивкой из х/б ткани – ко втор. пол. XIX в. Одиночный край – к сер. – втор. пол. XIX в.

Отличительной чертой кружев 3-х из 5-ти вышеуказанных концов является использование в решетке фона элемента, получившего позднее название «Ростовский крест». Этот элемент – отличительная черта кружева Ростова Великого. На него в свое время обратила внимание С.А Давыдова – первая исследовательница этого искусства в России¹¹. Ее труд вышел в 1892 г. Позднее, на рубеже XIX-XX вв. указанная деталь распространилась и в других местностях через вновь открытые школы кружевниц, где ей обучали. Таким образом, со значительной долей уверенности эти образцы мы можем отнести к Ростовским, подразумевая под этим не только сам Ростов, но и ростовский уезд. Обращает на себя внимание также введение скани в вилюшку-полотнянку. Рельефность, как характерную деталь ростовских гипюров, выделяет В.А Фалеева¹².

Чтобы провести более основательную атрибуцию при дальнейшем рассмотрении для сравнения мы будем при необходимости привлекать образцы кружев из собрания нашего и других музеев.

Обратимся непосредственно к коллекции.

Два парных конца (Т-454 и Т-262) интересны, на наш взгляд, творческим подходом в создании образа орнамента. Они имеют в верхней части прошвы решетку, образованную ростовским крестом. Введение этой легкой, ажурной решетки преследует, очевидно, художественные задачи: зрительно усилить отделение кружевного конца от собственно полотенца. При этом возникает эффект подвешивания кружева на петлях-лепестках цветов мерно-ритмичного орнамента. Противопоставление подчеркивается плотным расположением деталей, плотностью косой решетки фона (рис. 1).

Орнамент этого кружева и характер его исполнения не несут ни какой, на наш взгляд, другой задачи, кроме чисто декоративной. Выбор такого решения, возможно, продиктован городской модой.

Вместе с тем, нельзя не обратить внимания на близость орнамента края калязинским образцам¹³.

Край полотенца состоит из трех крупных зубцов. Орнамент выведен плотной вилюшкой-полотнянкой со сканью посередине. В каждом зубце расположен профиль куста в вазоне. Между ними – трилистники. Фон – косая решетка с отвивными петельками.

Кромки прошвы и края окантованы полоской орнамента, получившего название «кудрявка».

В образце Т-274 «Ростовский крест» используется также только в прошве. Кружево тонкое. Цвет прошвы оттенка теплого серого льна, отличается от цвета края, что говорит о возможной случайности их соединения (рис. 2).

Орнамент выведен узкой полотнянкой без скани. По центру древовидная фигура с 9 ветками-лапами. Справа и слева от нее одинаковый узор, который состоит последовательно слева направо и наоборот из 2-х пятилепестковых цветов на наклонном, соответственно к правому или левому краю, стебле. Первый – на высоком, второй – на низком. Затем идет древовидная фигура и вновь пара цветов, подобная первой, но склоненная ей навстречу. У всех цветов, расположенных справа, все середки заплетены по-разному, слева – имеют одинаковое снежинкоподобное заполнение.

В заплетах фона также использован «Ростовский крест», но в отличие от предыдущих образцов, применение этого элемента здесь носит характер случайности. Он расположен в разных местах по нескольку штук и не приобретает характера решетки, но все-таки он помогает избежать монотонности. В XVIII веке этому способствовал цвет. Здесь ту же задачу решают разнообразные заплеты серединок и разные по плотности и исполнению решетки.

Характер композиции традиционный для народного искусства с древом жизни в центре, но справа и слева от него не птицы, а растения, что говорит о более поздней традиции. Но вцелом вся она пластична и наполнена ритмикой.

В крае цвет льна отличается от прошвы кремоватым оттенком. Он состоит из 3-х зубцов. Орнамент выведен плотной вилюшкой-полотнянкой, со сканью, вплетенной посередине. В каждом зубце цветы на длинных стеблях венчиками вниз, с крючкообразными листьями, загнутыми вверх. Между цветами трилистики.

В противоположность прошве, край статичен и носит характер окантовки. В нем мы также усматриваем некоторое сходство с калязинским кружевом¹⁴.

Этот конец полотенца воспринимается как более характерный для народного искусства и, возможно, более ранний по сравнению с предыдущим.

В образце Т-303 кружево довольно тонкое. Орнамент образован извивами редкой полотнянки со сканью по середине. Узор состоит из чередования крестовидной и антропоморфной фигур на фоне косой решетки. По контуру прошва обрамлена сантиметровой полосой орнамента типа «кудрявка» (рис. 3).

Край состоит из 3-х зубцов. В каждый из них вкомпанован контур цветка с пятью лепестками на ножке и двумя крючкообразными узкими листьями, загнутыми вверх по бокам стебля. По контуру идет также сантиметровая полоса типа «кудрявка».

Орнаменты выделяются архаичностью мотивов, лаконичностью композиций, сухостью и даже монотонностью технического исполнения. Для правильного их восприятия требуется, на наш взгляд, развернуть образец на 180 градусов.

Один из элементов композиции прошвы в своих очертаниях напоминает одновременно и древо жизни и женскую антропоморфную фигуру.

Во время экспедиций 1920-х гг. было привезено из села Угодичи Ростовского района Ярославской области несколько полотенец. По словам сдатчицы Граханцевой, их выплела когда-то ее прабабушка. В прошве одного из них есть элемент, близкий по очертаниям второму мотиву из вышеуказанной прошвы. Он только не имеет перекладины (рис. 4).

Подобные элементы в кружевоплетении встречаются редко. Возможно, что оба образца происходят из одной местности.

Мотив края прочитывается, на наш взгляд, также как женская антропоморфная фигура, где воздетые вверх руки еще не трансформированы в листья, хотя голова уже преобразуется в цветок. Но можно рассматривать этот мотив и как Древо жизни с предстоящими.

Еще одно близкое по орнаментике и исполнению кружево поступило в музей от некой Рахмановой. Хотя фамилия Рахмановых в Ростове известна и достаточно распространена, ее носил и торговец, от которого поступило немало вещей, с полной уверенностью мы не можем сказать, откуда происходит кружево (рис. 5).

Следующая группа, состоит из 2-х концов. Первый - подарен В.В.Верещагиным, (Т-459), второй – поступил через 20 лет после подарка художника от некоего татарина Шамши Фейзетинова. Его кружево - точная копия образца (Т-459), поэтому они рассматриваются в совокупности. Обращает на себя внимание, что в обоих случаях кружева мерные. Небольшая разница между концами заключается в разном расположении направления орнамента прошвы (рис. 6, 7).

Орнамент образован вилюшкой-полотнянкой со сканью посередине. Он состоит из чередования антропоморфного мотива и цветка на длинной ножке с пятью лепестками и раскидистыми листьями внизу на фоне косой решетки.

Край состоит из трех зубцов (два полных и один неполный). Весь орнамент выведен вилюшкой-полотнянкой. В каждом зубце мотив цветка в вазоне. Между ними пятилепестковая розетка. Фон – косая решетка.

В целом, орнаменты и прошвы и края воспринимаются уже целиком цветочными.

Указанные концы и предшествующий образец объединяет повторяющийся мотив Рожаницы, но он уже заметно трансформирован в дерево.

Загадочный крестообразный мотив на полотенце встречается, на наш взгляд, еще и на фотографии из фондов музея, где воспроизведены кружева из неизвестного селения Ростовского уезда. Там он сливается с указанным мотивом Рожаницы. (рис. 8).

Во всех вышепредставленных образцах фигуры свободно располагаются на фоне косой, мастерски исполненной, решетки. Прошвы и края имеют одинаковые кромки исполненные «Кудрявкой».

В художественном плане обращает на себя внимание, место, занимаемое в композиции решеткой. Оно довольно большое По площади она занимает почти столько же, что и фигуры. На ее спокойном простом фоне они читаются особенно ясно.

Эти полотенца мы рассматриваем, как вышедшие из одной местности. Может быть, это село Угодичи с окрестностями Ростовского уезда?

Три оставшихся образца отличаются тем, что в композиции использована вышивка.

Два из них – концы одного полотенца (рис. 9). Они имеют прошивки, выполненные в строчевой технике. Композиция – трехчастная. В центре – здание. Формы его условны, но ближе к каменной архитектуре усадебного типа. Внутри – две женские фигуры по обе стороны от окна. Под окном вышита крестовидная розетка. Снаружи, с обеих сторон – павы, развернутые хвостами к краям. Над ними справа и слева от терема фигура, определяемая нами как цветочный букет с крючковатыми листьями. За ними квадрат, разделенный крестом на 4 мелких. В одном из концов полотенец с левой стороны он крупнее, а каждый из мелких квадратов перечеркнут косым крестом.

Изображение дома-усадьбы, по мнению известного исследователя Масловой, больше связано с городской бытовой вышивкой¹⁵.

Прямых аналогий этому зданию в вышивке мы не нашли. И сама композиция также достаточно редкая. Изображение 2-х женских фигур внутри какого-то строения приведена в вышивке, вероятно крестом, на полотенце, в альбоме Сидамон-Эристовой и Н.П Шабельской за 1910 год¹⁶. Оно происходит из Олонецкой губернии. Еще один близкий предыдущему образец со свадебной простыни Новгородской губернии приведен в альбоме Л.В. Ефимовой и Р.М.Белогорской¹⁷. В то же время эти композиции весьма далеки от имеющейся в музее.

Рисунок пав ближе всего к распространенному в Ярославской губернии, с характерными ягодками-«рябинками» на концах перьев хвоста. По характеру цветовых сочетаний, использованию в обводках цветных шелков, мягких пастельных оттенков, на что указывала еще в 1955 году В.Я. Яковлева, опираясь на широкий материал ГИМа и других музеев, мы можем также отнести к этому региону¹⁸.

Наличие белой прошивки из х/б ткани указывает, что, скорее всего, образец выполнен во второй половине XIX в.

Кружевной край выполнен из отбеленного льна. В виде трех крупных зубцов, внутри которых вилюшкой-полотнянкой со сканью посередине выведены силуэты цветов на высоком стебле, венчиками вниз, с крючковатыми, загнутыми наружу листьями. Венчики цветов имеют 5 лепестков. В серединках цветов и в средокрестье листьев – розетки из овальных насновок. Между зубцами трилистники на длинных ножках.

В орнаменте кружева практически отсутствует фон, что сближает его с краем верхнего полотенца, на указанной выше фотографии из фондов ГМЗРК. Своей характерной крючковатостью листья напоминают кружева ростовских концов полотенец, хранящихся в ГИМе и ГРМ¹⁹, а также из альбома С.А. Давыдовой²⁰.

Имеющиеся данные не позволяют определить место производства этих концов уже, чем рамки Ярославского региона.

Последний образец подаренной коллекции – вышивка по плетеной сетке (рис. 10).

Узор состоит из 2-х орнаментальных полос.

Первая, более широкая прямоугольная, обрамлена по всему контуру узкой полоской цепеобразного орнамента. В центре, на фоне сетки цвета сурового льна, вышита голубая птичка с красным хохолком и желтым приподнятым кверху крылышком. Справа от нее вышит развивающийся навстречу по горизонтали побег, с одним крупным цветком в окружении более мелких цветов, узких листьев и круглых бутонов. Розетка крупного цветка представляет собой косой крест, между крыльями которого расположены сердцевидные лепестки. Слева расположен сходный побег с аналогичным, крупным цветком, но более короткий и развивающийся вверх по вертикали.

Вторая орнаментальная полоса оканчивается небольшими, слегка скругленными зубцами, по контурам которых вышиты две цветные полоски: болотная нижняя у кромки зубцов и розовая, выше нее.

Мотивы композиции близки народным. Вышивка выполнена частично разноцветной шерстью не слишком ярких оттенков, что отчасти указывает на временной период до 1870-х гг. – времени, когда появились анилиновые красители. К сожалению, скудость имеющихся в нашем распоряжении материалов, отсутствие известных нам аналогов, не позволяют сделать какие-либо еще заключения.

Таким образом, анализ коллекции показал, что составлена она, преимущественно, из предметов перв. пол. – сер. XIX в. ярославского региона. Несмотря на то, что прямых аналогий, данным образцам мы не нашли, со значительной долей уверенности можем отнести большую часть кружев к ростовским. Это значительно расширяет наши представления о них, что не маловажно, поскольку образцов ростовского кружева в музеях страны сохранилось считанное количество единиц.

1. ГАЯО. Коллекция рукописей. № 285 (находится в переработке).
2. Брюханова Е.В. В.В. Верещагин и Ростов // Сообщения Ростовского Музея. Вып. 5. 1993. С.140 - 152.
3. ГАЯО. Коллекция рукописей. № 285. Л. 61.
4. Шляков И.А. Отчет Ростовского Музея Церковных Древностей, находящегося в Белой Палате г. Ростова Ярославской губернии, за 1888 и 1889 гг. М., 1890. С. 14.
5. ГМЗРК. А-45. Л. 24, 24 об.
6. Книги поступлений Музея Церковных Древностей за 1883-87 и 1888 гг.
7. Там же.
8. № 88/9 – акт 31907 от 3.01.1952 г. Имеет пояснение: «…изъят в 1929 г.; ММ 83 -7/2 и 88/9 (два разных по описанию образца значились под одним номером – Е.Б.) изъяты по акту № 1903, 1962.
9. ГАЯО. Коллекция рукописей. № 285. Л. 261, 261 об.
10. Там же. Л. 300.
11. Давыдова С.А. Русское кружево и русские кружевницы. СПб., 1892.
12. Фалеева В.А. Русское плетеное кружево. Л., 1983. С.141.
13. Там же. С. 90.
14. Там же. С. 89.
15. Маслова Г.С.. Орнамент русской народной вышивки как историко-этнографический источник. М., 1978. С. 146.
16. Собрание русской старины кн. В. П. Сидамон-Эристовой и Н. П. Шабельской. Выпуск 1. М., 1910. Таблица XII, № 3.
17. Ефимова Л. В., Белогорская Р.М. Русская вышивка и кружево. Собрание Государственного Исторического музея. М. 1982. Репродукция № 95.
18. Вологодская и Ярославская народная вышивка. Автор вступительной статья В.Я. Яковлева. М., 1955. С. 6.
19. Ефимова Л. В., Белогорская Р.М.. Русская вышивка и кружево. Собрание Государственного Исторического музея. М. 1982. Репродукция № 156; Фалеева В.А.. Русское плетеное кружево. Л., 1983. С. 141. Илл. 126.
20. Давыдова С. А. Русское кружево и русские кружевницы. СПб., 1892. Таблица LIV. №№ 2, 3.

Среди разнообразных коллекций ГМЗ «Ростовский кремль» особое место занимает и коллекция фарфоровых и фаянсовых изделий XVIII –XX вв. зарубежного и отечественного производства.

В данной работе рассмотрен процесс комплектования коллекции фарфора и фаянса в Государственном музее-заповеднике «Ростовский кремль» за 120-летний период его существования с 1883 г. по 2003 г. Особое внимание уделено источникам поступлений и именам сдатчиков. Анализ проведен по Книгам поступлений и по актам поступлений ГМЗ «Ростовский кремль» за данный период.

Коллекция фарфора и фаянса насчитывает в настоящий момент более 1,5 тысяч экспонатов и показывает разнообразие фарфоровой и фаянсовой продукции художественной промышленности России и зарубежных стран (рис. 1).

Коллекционированием фарфоровых и фаянсовых изделий увлекались многие собиратели и коллекционеры. Всегда был велик интерес не только к старинному фарфору и фаянсу, но также и к высоко художественным современным изделиям из этих материалов. Долгое время фарфор и фаянс относились к дорогим драгоценным материалам, их хранили, передавали по наследству и дарили в качестве ценных подарков.

В первые годы существования Ростовского музея церковных древностей изделиям русских и иностранных фарфоровых и фаянсовых фабрик не уделялось столь большого внимания. Так, например, за первое десятилетие в книгах поступлений было зафиксировано 24 предмета рассматриваемой музейной коллекции.

Первым изделием из фарфора, поступившим в музей, является ваза в форме кубка Императорского фарфорового завода, созданная в период с 1855 по 1881 г. По коричневому фону тулова выполнены полихромные букеты, бабочки, стрекоза и пчела. Это изделие, выполненное незадолго до основания музея, подарил Алексей Леонтьевич Кекин в 1884-1887 гг., известный житель Ростова и благотворитель. А.Л. Кекин посчитал, что эта ваза достойна нахождения в музейном хранении. В настоящее время этот экспонат находится на хранении в Борисоглебском музее, филиале ГМЗРК¹ (рис. 2).

Среди первых дарителей можно также назвать Михаила Сергеевича Новикова из Романово-Борисоглебска Ярославской губернии, который подарил в музей 1 штоф XVIII в. из фарфора, изготовленный в Японии, в виде усеченной перевернутой пирамиды с росписью кобальтом по светло-голубому фону на четырех гладких гранях в виде цветов и карликовых деревьев². А.С. Тимонова передает в дар блюдце с пейзажной росписью на зеркале завода Попова 1-й четв. XIX в.³

Среди первых продавцов можно назвать И.Н. Богословского (1 чернильный прибор завода Попова сер. XIX в.)⁴, Екатерину Ивановну Победину (2 предмета).

От Е.И. Побединой поступили чашка с блюдцем завода Попова 2-й пол. XIX в. На чашке коричневого цвета с золотым готическим орнаментом в резерве изображен олень, преследуемый собакой⁵. Эти предметы ранее принадлежали графине Вере Никитичне Паниной. Панины владели землями и лесами в Борисоглебской слободе Ростовского уезда.

У Крашенинникова Федора Семеновича было закуплено 3 предмета, у Семенова Матвея васильевича - 5 предметов, у Тихова Петра Ивановича - 1 предмет, у Иванова Алексея - 4 предмета, у Ожигина Венедикта Петровича - 2 предмета, у Масленниковой Елизаветы Петровны - 4 предмета в 1892 г. и 8 предметов в 1903 г.

Формированием различных коллекций занимались активно Андрей Александрович Титов и Иван Александрович Шляков. Так, например, А.А. Титов часто бывал на Нижегородской ярмарке и общался со многими торговцами старинными вещами, которые имели лавки в Ярославском ряду ярмарки. У Е.П. Масленниковой были закуплены старинные предметы в различные коллекции музея. Нас интересуют не только экспонаты сами по себе, но и их прежнее бытование и их прежние обладатели. Сбор информации о сдатчиках музейных предметов является неотъемлемой частью работы хранителей различных коллекций. По воспоминаниям Петра Ивановича Щукина можно представить портрет купчихи Е.П. Масленниковой: « В Нижегородской ярмарке старьевщики ютились преимущественно в Ярославском ряду.[...] На шоссе близ Ярославского ряда торговала и торгует до сих пор Елизавета Петровна Масленникова из Ярославля, типичная старушка, вдова, родная сестра покойного Николая Петровича Пастухова. В прежнее время лавка Е.П. Масленниковой состояла из двух отделений: мануфактурного и разного старья; теперь мануфактурное отделение закрыто. Елизавета Петровна во время ярмарки продает и покупает пух, меха, шелковые сарафаны, парчовые душегрейки, серебро, золотые вещи, жемчуг, бриллианты и т.д.»⁶

Несмотря на то, что в конце XIX в. увлечение собирательством и коллекционированием было велико, в Ростовский музей в дореволюционный период (до 1918 г.) поступает незначительное количество изделий из фарфора и фаянса – чуть более двухсот предметов. В основном это были закупки.

Значительное количество фарфоровых статуэток, чайной и столовой посуды куплено у Дмитрия Николаевича Чебоксарова (рис. 3, 4) и у Михаила Павловича Мендрусова. Дары в этот период становления музея были единичными: от Шлякова Ивана Александровича в 1912 г. поступает ваза с крышкой английского завода Давенпорта XIX в., украшенная черными печатными архитектурными пейзажами по розовому фону; О.И. Виллерт в качестве дара предоставляет фарфоровую чашку; даритель сахарницы завода Сипягина остался для нас неизвестным.

В 1913 г. у крестьянина с. Вощажниково Ивана Александровича Титова были закуплены два чайных сервиза, изготовленных во второй половине XIX в.: один – завода А.Г. Попова, состоящий из четырнадцати предметов, другой – завода Храпунова – Нового, включающий в себя шесть чашек с блюдцами, чайник, сахарницу, молочник и полоскательную чашу. Это были первые сервизы в коллекции фарфора, состоявшей до этого из отдельных предметов.

Скульптуру «Балалаечник» завода Попова дарит А.П. Ораевский; это единственное поступление фарфора в 1916 г.

После революции формирование коллекции фарфора и фаянса в музее получает свое продолжение⁷.

У А.А. Молодцыгина в 1918 г. закупается ряд предметов, а в 1919 г. приобретаются предметы при ликвидации лавки Сенькова, бывшей Молодцыгина (рис. 5, 6, 7). У Е.И. Быковой закупается 12 предметов чайной посуды.

Для изъятия ценностей из национализированных домов была создана комиссия в составе сотрудника Всероссийского отдела по делам музеев и охраны памятников искусства и старины Н.М. Соловьева, бывшего заведующего подотделом Всероссийского отдела по делам музеев и охраны памятников искусства и старины Д.А. Ушакова, научного сотрудника Ростовского музея древностей С.А. Волковой, помощника заведующего имением П.А Комарова и бывшего заведующего П.А. Мальгина⁸.

В результате, с 1919 г. по 1927 г. коллекция Ростовского музея – заповедника пополнилась более чем двумястами произведениями декоративно-прикладного искусства из дворянского имения Леонтьевых в с. Воронино Дубровской волости Ростовского уезда: 176 фарфоровых и фаянсовых изделий поступило в музей из этой усадьбы. Завода Попова – 28 ед., ИФЗ – 14 ед., завода Ауэрбаха – 19 ед., завода Гарднера – 12 ед., завода Корниловых – 32 ед., английский фаянс – 34 ед., Копенгагенского фарфорового завода – 4 ед. и пр.

В имении был обследован двухэтажный барский дом и отобраны для музея картины, книги, различные предметы интерьера и посуда⁹. Вывоз отобранных ценных вещей из имения производился в несколько этапов. В усадьбе Леонтьевых находились и интересные фарфоровые и фаянсовые предметы отечественного и иностранного производства. Так, например, выделяется чайник на подставке-грелке завода Попова, выполненный в псевдоготическом стиле и украшенный пейзажной росписью с руинами (рис. 8). Два столовых сервиза и некоторые отдельные предметы украшены фамильными гербами владельцев усадьбы и членов их семей. На заводе братьев Корниловых был изготовлен белый фарфоровый заказной столовый сервиз с полихромным гербом Леонтьевых¹⁰. На фаянсовом заводе Ауэрбаха изготовлены предметы заказного столового сервиза и три солонки на заводе Териховых и Киселева с монохромным печатным изображением герба дворян Бутурлиных¹¹. Варвара Михайловна Бутурлина (1829-1882) – супруга Леонтьева Михаила Ивановича (1824-1885) – тайного советника, шталмейстера Двора Его Императорского Величества. В Париже, в живописной мастерской Фейе, в 3-ей четверти XIX в. были изготовлены белые фарфоровые чашка с блюдцем, на чашке – надглазурный герб дворян Вырубовых¹². Вырубова Елизавета Александровна – жена Сергея Михайловича Леонтьева 1879 г.р., последнего владельца усадьбы. Из этого же имения в числе предметов английского фаянса поступает несколько тарелок и овальное блюдо с кобальтовым печатным рисунком «Водяная лилия»,¹³ заимствованным из ботанического атласа. Эти изделия выполнены на заводе Джозайи Веджвуда в 1-й четверти XIX в. Рисунок «Водяная лилия» украшал сервиз, выполненный Джозайей Веджвудом II для его сестры Сусанны в 1807 г., которая вышла замуж за доктора Роберта Дарвина. Это были родители Чарльза Дарвина, автора труда «Происхождение видов» (рис. 9).

В 1919 г. поступает 11 предметов через Управление милиции после покойного А. Макалинского, бывшего полковника 3-й Артиллерийской бригады в Ростове.

В этом же году у Дмитрия Ивановича Мальгина закупили чайный сервиз завода Храпунова-Нового, тарелки и чайную посуду.

Из национализированного дома основателя музея Андрея Александровича Титова в 1919-20 гг. поступило несколько предметов чайной, кофейной и столовой посуды. Интересен французский чайный сервиз XIX в., украшенный полихромными букетиками по белому фону, тарелки, сухарница и ваза с веточками шиповника, английский фаянс с эффектным сине-голубым, так называемым «ситцевым» печатным рисунком. На сухарнице с двумя прорезными ручками производства Франции сохранилась бумажная этикетка с текстом: « Магазинъ Море на Кузн[ецком] мосту» // домъ Эйхлер въ Москве // вещи для подарк.// Moscou».

Не довольствуясь только поступлениями из местных усадеб и домов, руководство Ростовского музея в 1921 - 1927 гг. обращается с просьбой в Отдел музеев Главнауки о пополнении коллекции фарфора, бисера, бронзы, кости и тканей для отдела быта, который в 20-е гг. XX в. являлся одним из важнейших в музее¹⁴. Коллекция фарфора к этому времени насчитывала около 600 единиц. В основном это были изделия русских частных заводов, фарфор Императорского фарфорового завода был представлен слабо. Мало было и зарубежного фарфора. Из Государственного музейного фонда (ГМФ) в Ростовский музей передача производилась в 1921, 1925, 1927 и 1928 годах. Этот фонд был задуман как общенациональное хранилище художественных сокровищ для последующего планомерного пополнения собраний центральных и провинциальных музеев. Осенью 1918 г. под началом Наркомпроса РСФСР в Москве была открыта Выставка-музей национального музейного фонда. По существу, это была выставка, демонстрировавшая богатства частных художественных собраний. На этикетках были указаны не только наименования сюжетов, имена авторов произведений, заводы-производители, но и имена бывших владельцев, собирателей и коллекционеров. В дальнейшем, под жестким политическим давлением властей устроители выставок и музеев были вынуждены отказаться от этого принципа¹⁵.

С одной стороны деятельность Государственного музейного фонда в столь сложный политический период для молодого советского государства заслуживает большого уважения за сохраненные культурные ценности, а с другой – мы не можем сейчас оценить конкретно структуру каждой частной коллекции, интересы того или иного коллекционера, т.к. отдельные предметы искусства были вырваны из своей среды обитания и распределены по различным музеям страны. Надо быть благодарными сотрудникам ГМФ за то, что они в актах передачи, пусть очень скупо, иногда даже не написав иницалы прежних владельцев, оставили нам их фамилии. В 1921-1928 гг. из ГМФ поступило более двухсот предметов из фарфора и фаянса из собраний: Н.Б. Юсупова в С.-Петербурге, Рябушинского, Войткевича, Ромейко-Гурко, Шнауберта, Соллогуба, Третьякова, Волковой, Соколинова, Морозова, Павла Ивановича Харитоненко, Анри Атанаса (Генриха Афанасьевича) Брокара, Английского клуба на Тверской в Москве, где размещалось хранилище Государственного музейного фонда, из центрального хранилища ГМФ, из антикварного магазина Главнауки, из собрания Строгановского училища¹⁶ (рис. 10, 11).

Николай Борисович Юсупов (1750-1831) – один из крупнейших российских и европейских коллекционеров своего времени. Крупный политик, был на дипломатической службе в Италии, Франции, Испании, Англии. Директор императорских театров, управляющий Императорским фарфоровым заводом с 1792 г. по 1802 г., шпалерной мануфактурой, дворцовым стекольным заводом, Императорским Эрмитажем. Н.Б. Юсупов начал собирать художественную коллекцию за границей, находясь там на дипломатической службе. Собрание было разнообразно: картинная галерея, рисунки, гравюры и предметы декоративно-прикладного искусства. После смерти Н.Б. Юсупова собрание перешло по наследству его сыну, Борису Николаевичу Юсупову. Живя постоянно в Петербурге, он в 1837 г. перевез в свой особняк на Мойке значительную часть коллекции (ныне Дворец культуры работников просвещения). Юсуповский дворец был одним из самых больших усадебных комплексов Петербурга конца 18 в., выходящий на Садовую улицу и на Фонтанку. Из собрания Юсупова в нашем музее в настоящее время находится 29 предметов¹⁷. Это фарфоровые и фаянсовые изделия российского и зарубежного производства XVIII –XIX вв. Н.Б. Юсупов был большим ценителем фарфора. В 1814 г. в с. Архангельском Московской губернии он организовывает свое фарфоровое предприятие, которое существовало как живописная мастерская по росписи белых фарфоровых изделий, закупавшихся во Франции или на заводе Попова. Расписывали изделия крепостные художники. На этом заводе выполнена мелкая тарелка 1826 г. На зеркале изображенная крупная роза с бутонами и листьями, сопровождаемая надписью по-французски:»Rosier Rouillй Fleurs d’anйmone», а на оборотной стороне надпись: «tome 3 р. II.», указывающая источник изображения из Ботанического атласа¹⁸.

Из коллекции Н.Б. Юсупова представляет интерес скульптура «Дама с маской», выполненная в 1913 г. на Императорском фарфоровом заводе по модели известного художника К.А. Сомова и изображающая женщину в карнавальном костюме XVIII в. в черном домино на красной подкладке и с черной маской в руке (рис. 12). Скульптура «Пудель» (2-я треть XIX в.) выполнена на заводе Миклашевского А. М. в Черниговской губернии. Редким экземпляром является скульптура « Дама ищущая блох». (Завод Гарднера 1840-1850-е гг.)¹⁹

Братья Рябушинские увлекались искусством, собирали коллекции. В инвентарных книгах музея не указаны инициалы Рябушинского, поэтому нужно дать информацию о Рябушинских – коллекционерах. Михаил Павлович Рябушинский (1880 – 1960). В январе 1918 г. в Москве был создан «Союз деятелей художественных хранилищ», в состав которых вошли известные музейные работники и коллекционеры. Главной целью этого объединения являлось спасение частных собраний. Михаил Павлович стал казначеем Союза. Однако сотрудничество с новой властью не состоялось. В 1918 г. Михаил Павлович, как и другие его братья, эмигрировал из Советской России (в семье Рябушинских было 8 братьев и 5 сестер). Николай Павлович Рябушинский (1877 – 1951). Известен как меценат. Собирал старую и новую живопись, но больше его привлекало современное искусство. Степан Павлович Рябушинский (1874 – 1942). Собирать иконы стал с 1905 г. Старообрядец. Одним из первых стал реставрировать иконы. После 1917 г. Степан Павлович Рябушинский эмигрировал. В 1918-1919 гг. его коллекция поступила в ГМФ, откуда в 1924-1928 гг. разошлась по разным музеям. В ГМЗ «Ростовский кремль» на хранении находятся чайник и две скульптуры «Косец» и «Крестьянка» XIX в. завода Гарднера²⁰.

Павел Иванович Харитоненко (1852-1914). Промышленник – сахарозаводчик. В его особняке на Софийской набережной в Москве (ныне посольство Великобритании) располагалась одна из ценнейших частных коллекций изобразительного искусства. Он всю жизнь увлекался искусством, был членом Московского общества любителей художеств, Московского художественного общества, первым председателем Общества друзей Румянцевского музея, почетным членом Академии художеств.

Коллекция Харитоненко в 1922-1925 гг. была разрознена и поделена между Государственной Третьяковской галереей и Румянцевским музеем (западно-европейское искусство). После ликвидации Румянцевского музея вещи из собрания Харитоненко попали в Музей изящных искусств, Государственный музей нового западного искусства, Русский музей, Государственный музейный фонд. Ростовский музей обладает тарелкой XIX в. завода Мезера в Барановке Волынской губернии и чашкой с блюдцем второй половины XIX в. Императорского фарфорового завода²¹.

Собрание московского предпринимателя-парфюмера Генриха Афанасьевича Брокара (1836-1900) (Брокара Анри Атанаса) было обширным и разнообразным. Его основу составляла картинная галерея с преобладанием западно-европейской живописи XV – XVIII вв. Другая, не менее значительная часть собрания включала в себя разнообразные предметы декоративно-прикладного искусства (свыше 1200 ед.): бронза, стекло, фарфор, майолика, резная кость, резное дерево, старинные костюмы, мебель, оружие, масонские предметы, образцы старинных тканей и художественной вышивки.

Когда особняк собирателя на Мытной улице, 17 оказался переполненным сокровищами искусства, Г.А. Брокар арендовал часть второго этажа в самом центре Верхних торговых рядов на Красной площади (ныне ГУМ) для размещения и публичного осмотра части своей коллекции. 21 марта 1891 г. в торжественной обстановке открылась выставка из собрания Г.А. Брокара, которая представляла по существу настоящий музей, расположенный в самом центре Москвы. Газета «Новости дня» писала: «Можно смело сказать, что после «Эрмитажа» как богатейшего собрания в России вообще, после Третьяковской галереи, совмещающей русскую и новейшую школы, галерея Г.А. Брокара является самой обширной и ценной из доступных обозрению публики частных художественных сокровищниц не только в России, но и в Европе».

В картинной галерее повсюду стояли многочисленные витрины с изделиями из фарфора, скульптурными группами, вазами, веерами, ювелирными украшениями и прочими изделиями. В общей сложности в его музее было представлено для обозрения более 5 тысяч предметов, «целый лабиринт старины и художественных ценностей». Всю экспозицию выстроил сам Г.А. Брокар и решил сделать ее постоянной, внося ежегодно изменения и дополнения оставшимися в особняке около 3 тыс. предметов. Часть коллекции начал продавать еще сам Г.А. Брокар. Коллекцию Г.А. Брокара унаследовала его вдова, Шарлотта Андреевна, которая создала музей имени Брокара. После ее смерти коллекция перешла сыну, Александру Генриховичу, который весьма успешно вел коммерческие дела и тоже увлекался коллекционированием. К собранию отца он добавил произведения древнего искусства (геммы).

После октябрьского переворота Брокар-младший эмигрировал. В покинутом особняке в 1918 г. открылся общедоступный «Музей старины» как отделение Пролетарского музея Замоскворецкого района. В 1924 г. музей был закрыт, а его экспонаты были распределены по различным музеям. В нашем музее сейчас находится 6 предметов из фарфора: тарелка мелкая из сервиза короля Людовика Филиппа, изготовленного для дворца в Фонтенбло Севрской Королевской фарфоровой мануфактуры 1845 –1848, многофигурная скульптура « Праздник « («Аллегоия весны « ( ? ) Мейссенской королевской фарфоровой мануфактуры XIX в. (рис. 13), флакон в виде мужчины в длинном восточном халате иностранного производства (?). 1830-х гг., тарелка мелкая фабрики Чарторийского Ю. (Чарторыжского) в Волынской губернии, 1800 – 1830 гг., чашка с блюдцем в виде розовой раковины завода А.Г. Попова 1840-х гг.²²

После разделения различных коллекций, собранных в ГМФ, в наш музей попали в единичных экземплярах предметы известных сервизов: Кабинетского, Яхтинского, Гурьевского, Великого князя Константина Николаевича (ВККН), Пурпурного (Александры Федоровны); большая часть мелкой пластики Мейссенской фарфоровой мануфактуры и других известных заводов. Интересна серия скульптур Мейссенской фарфоровой мануфактуры на мифологические и аллегорические темы: «Юпитер» (рис. 14), «Америка», подсвечник «Бахус и осень»; письменный кобальтовый прибор на подносе с пейзажными мотивами в резервах: чернильница, песочница и колокольчик²³.

Нужно отметить, что период с 1919 г. по 1928 г. был наиболее интенсивным в формировании коллекции фарфора и фаянса.

С 1929 г. по 1935 г. были лишь единичные поступления: один-два экспоната в год.

С 1936 г. по 1949 г., в самые тяжелые для страны годы, поступления данной коллекции в книгах поступлений не зафиксированы.

С 1950 г. по 1997 г. поступления в фонд фарфора и фаянса остаются незначительными. Среди наиболее активных сдатчиков можно назвать Крылову Надежду Васильевну, учительницу–пенсионерку из Петровска, благодаря которой коллекция музея пополнилась несколькими предметами чайной посуды заводов Товарищества М.С. Кузнецова.

В 1981 г. через Управление культуры Ярославской области были закуплены авторские работы Ю.М. Львова и Н.И. Исаковой. Четыре фарфоровые скульптуры из серии «художники на пленере» представляют творчество Юрия Михайловича Львова, скульптора из Рыбинска, члена Союза художников России с 1966 г.²⁴ (рис. 15). На шести декоративных тарелках отражен процесс производства фарфоровых изделий²⁵ (рис. 16). Эти работы выполнены Надеждой Ивановной Исаковой, главным художником Первомайского фарфорового завода в п. Песочное Рыбинского района Ярославской области, основанного в 1884 г.

В 1998 г. от Елены Михайловны Тюпаловой, бывшего инженера НИИОГАЗа в п. Семибратово, поступило 35 предметов отечественного и иностранного производства середины ХХ в.. В основном, это мелкая пластика Ленинградского фарфорового завода им. М.В. Ломоносова сер. ХХ в., где интерес представляет изображение литературных персонажей (рис. 17, 18). В единичных экземплярах представлены изделия Дмитровского фарфорового завода (п. Вербилки Московской области) (рис. 19), Дулевского фарфорового завода им. газеты «Правда» (г. Ликино-Дулево Московской обл.), Первомайского фарфорового завода (п. Песочное Рыбинского района Ярославской области), Конаковского ордена Трудового Красного Знамени фаянсового завода им. М.И. Калинина (г. Конаково Тверской (Калининской) обл.) Несколько скульптур фарфоровых заводов в Германии: танцовщица, ангелочки с музыкальными инструментами, лошади и пр.

Среди дарителей выделяются несколько человек: Кривоносова Вера Константиновна (1 тарелка з-да М.С. Кузнецова в 1975 г.), Сергей Лукин (1 предмет в 1973 г.), Фаина Александровна Курчавина (3 предмета в 1971 г.), Курицына Людмила Ивановна (11 предметов в 1999 г.), Геннадий Иванович Тюпалов (1 предмет в 1998 г.), Екатерина Ивановна Жукова (2 чайника кон. XIX - нач. ХХ вв. завода Товарищества М.С. Кузнецова, один – с рекламной надписью «Треугольникъ // экипажныя шины», в 2002 г.).

В 2000-2003 гг. коллекция продолжает формироваться, но в настоящий момент предлагает на закупку в музей в основном предметы мелкой пластики 60-70 гг. ХХ в. (рис. 20). Эти экспонаты дополняют коллекции ИФЗ, заводов Гарднера и М.С. Кузнецова. Посетители с интересом рассматривают и эти изделия, аналоги которых еще в большом количестве находятся в современных жилых интерьерах.

Можно надеяться, что данная коллекция будет пополняться и в последующие годы не только современными, но и более ценными и древними предметами, которые будут украшать экспозиции музея и радовать глаз посетителей.

1. РЯМЗ КП-10058/139, Д-80.
2. РЯМЗ КП-365887, К-2249.
3. РЯМЗ КП-23890, К-1860.
4. РЯМЗ КП-23882/1-2, К-1852/1-2.
5. РЯМЗ КП-23889/1-2, К-1859/1-2.
6. Щукин П.И. Воспоминания. Из истории меценатства. М., 1997. С. 218.
7. Союз Советских Социалистических Республик. 1917 – 1967. Энциклопедический справочник. Гл. ред. Б.А. Введенский. М., 1967. С. 399.
8. ГМЗРК А-539. Л. 9.
9. ГМЗРК А-539. Л.7-8.
10. Булатов Д.А. Материалы для генеалогии и истории дворянских родов Ростовского уезда Ярославской губернии. 1783-1887 г. Ростов, 1887. С. 29.
    Общий гербовник дворянских родов Всероссийской империи, начатый в 1797. [СПб., 1803-1804]Ч. 4 , С. 30.
    ГЕРБ РОДА ЛЕОНТЬЕВЫХ: «В щите, разделенном на четыре части, по середине находится малый щиток, разделенный чертою надвое, в коем изображены: в верхней половине в голубом поле серебряная восьмиугольная звезда и серебряный же полумесяц, рогами вверх обращенный; а в нижней в золотом поле положены крестообразно две стрелы, летящие к нижним углам. В первой и четвертой частях в голубом поле означены по одному негру в природном их одеянии, держащие в правой руке серебряные копья. Во второй и третьей частях в красном поле видны стоящие на задних лапах два золотых льва, коронованные, с поднятыми вверх саблями. Щит увенчан обыкновенным дворянским шлемом с дворянской на нем короной и тремя страусовыми перьями. Намет на щит золотой и серебряный, подложенный голубым и красным. Щит держат два льва».
11. Общий гербовник дворянских родов Всероссийской империи, начатый в 1797. [СПб., 1803-1804].Ч. 2, С. 29-30.
    ГЕРБ РОДА БУТУРЛИНЫХ: «Щит разделен на четыре части, из коих в первой в горностаевом поле изображена княжеская шапка. Во второй части в голубом поле рука с мечом в золотые латы облеченная. В третьей части в золотом поле виден одноглавый орел голубого цвета в короне, с распростертыми крыльями, имеющий в правой лапе меч, а в левой державу. В четвертой части в серебряном поле птица, стоящая на зеленой траве с золотым на носу кольцом. Щит увенчан обыкновенным дворянским шлемом с дворянской на нем короной и тремя страусовыми перьями. Намет на щите голубого и красного цвета подложенный золотом. По сторонам щита поставлены два венгерца при сабле, держащие одной рукой щит, а в другой руке имеют старинный славянский чекан с ручкой темного цвета, в обыкновенном их одеянии; в красной шапке мехом опушенной, в шубах куньего меха, в синем полукафтане, у которого петли по обеим сторонам вышиты золотом, подпоясаны золотым поясом, в красном исподнем платье и желтых венгерских сапогах».
12. «Общий гербовник дворянских родов Всероссийской империи, начатый в 1797. [СПб., 1803-1804]Ч.2. С.79-80. ГЕРБ РОДА ВЫРУБОВЫХ: «В щите, имеющем золотое поле, изображены крестообразно колчан со стрелами и натянутый лук. Щит увенчан обыкновенным дворянским шлемом с дворянской на нем короной и тремя страусовыми перьями. Намет на щите золотой, подложенный красным».
13. Карякина Т.Б. Английский фаянс с печатным рисунком. Декоративное искусство СССР, 1985, № 2. С. 42-45.
14. ГМЗРК. А-130. Л.27. А-145. Л.4. А-125. Л. 17.
15. Фролов А.И. Московские музеи. М., 1999. С. 226, 227.
16. ГМЗРК. А-73. Л. 1-2, 138, 145,173-174. А-130. Л. 37. А-140. Л. 54.
17. ГМЗРК. А-130. Л. 37.
18. Салтыков А.Б. Русская керамика. М., 1952. С.117. Марки российского фарфора и фаянса 1750-1960. Сост. Т.И. Дулькина. М., 2003. С.325. Марки российского фарфора 1744 – 1917. Сост. Р.Р. Мусина. М., 1995.С.66. РЯМЗ КП-16848, К-1063.
19. РЯМЗ. КП-8171, К-439; РЯМЗ КП-8167, К-434.
20. РЯМЗ. КП-18036/1-2, К-1186/1-2; РЯМЗ КП-21919, К-1667; РЯМЗ КП-21893, К-1668.
21. РЯМЗ. КП-19380, К-1405, РЯМЗ КП-19893, К-1543, РЯМЗ КП-19894, К-1544.
22. Фролов А.И. Московские музеи. М., 1999. С. 38-40, 159-161, 166-176, 180-183. РЯМЗ. КП-16780, К-1045; РЯМЗ. КП-25734, К-1992; РЯМЗ. КП-17340, К-1140, РЯМЗ. КП-16264, К-939; РЯМЗ. КП-15163, К-618; РЯМЗ. КП-23911, К-1869.
23. ГМЗРК. А-130. Л.37. А-73. Л.1,2,138, 145, 173, 174.
24. Ярославский союз художников. Альбом. Ярославль, 2003. С.280. РЯМЗ. КП-9290, К-471; РЯМЗ. КП-9291, К-472; РЯМЗ. КП-9286, К-469; РЯМЗ. КП-9287, К-470.
25. РЯМЗ. КП-8719/1-6, К-458/1-6.

Памятники исторического и культурного наследия – это не прошлое, на которое мы приходим смотреть, а это сегодняшний и завтрашний день, и поэтому мы должны заботиться о сохранности их и тех ценностей, которые в них хранятся.

«Мертвых зданий» не существует. У каждого жилого дома или служебного помещения своя «жизнь», ибо материалы, из которых они сооружены, стареют и претерпевают естественные, либо представляющие реакцию на внешнюю и внутреннюю среду изменения. Поэтому для создания оптимальных условий сохранения памятников исторического и культурного наследия, а также ценностей, которые в них хранятся, необходимы:
• контроль и регулирование микроклимата в здании-памятнике;
• исследование и изучение воздействия на него окружающей среды;
• совершенствование методов защиты памятника от неблагоприятных условий.

Для осуществления этих мероприятий в штатное расписание в 1995 году была введена должность инженера по температурно-влажностному режиму (ТВР) музея-заповедника с подчинением главному хранителю отдела учета и хранения фондов.

С вводом новых систем контроля и регулирования микроклимата во всех помещениях музея была организована служба климатологии, в которую вошли инженер Т.В.Р. и лаборант.

Организация отдела мониторинга

Современные требования к системе охраны памятников архитектуры, осознание их неразрывной связи с окружающей природно-исторической средой, подразумевает комплексный подход к проблеме.

С этой целью по заказу музея-заповедника научно-исследовательской группой кафедры инженерной геологии Московского Государственного геологоразведочного университета (МГГРУ) под руководством к.г.н. Романовой Е.И. была разработана информационная система контроля состояния исторической природно-технической системы (ИПТС) архитектурного ансамбля Кремля с окружающей его природной средой, в т.ч. и геологической (см. схему).

Такой мониторинг подразумевает постоянный сбор и анализ всех возможных данных о:
• современном техническом состоянии зданий;
• температурно-влажностном режиме наружного воздуха и в помещениях;
• сезонных колебаниях уровня грунтовых вод;
• характеристике культурного слоя и погребенных в нем остатках сооружений и т.д.

Получаемая информация должна служить основой для планирования развития всей исторической территории Кремля и осуществления необходимых мероприятий для нормального функционирования ИПТС.

В 2000 году на базе службы климатологии был создан отдел мониторинга, в функции которого входят:
• организация сети постоянных режимных наблюдений;
• сбор и первичная обработка получаемой информации в компьютерной базе данных;
• выработка рекомендаций и указаний для служб музея на основе полученной информации.

В штатное расписание отдела введены должности:
• начальник отдела, имеющий высшее образование и стаж работы в музее не менее 5 лет (с подчинением по службе зам. директора по научной работе);
• научный сотрудник, имеющий высшее образование и опыт работы в музее;
• лаборант с образованием не ниже среднего.

Наблюдение ведется за компонентами, которые являются наиболее изменяющимися во времени и влияющими на сохранность памятников природы, истории и культуры. Получаемая информация состоит из 5 блоков:
• ландшафтно-климатические условия территории;
• инженерно-геологические условия территории;
• конструктивные особенности и деформации сооружений;
• эксплуатационные условия зданий-памятников;
• биологическое состояние музейных помещений.

Мониторинг ландшафтно-климатических условий

Оценка ландшафтно-климатических условий территории осуществляется следующим образом:
• Дежурное обследование (визуальное) всей территории Кремля с целью наблюдения (с фотофиксацией и зарисовками) за видоизменениями дневной поверхности , а также за состоянием растительного покрова (по результатам геоботанического исследования была составлена характеристика современного растительного покрова исторической территории Кремля).
• Сбор данных о климатических элементах атмосферного воздуха: температуре, относительной влажности, давлении, скорости и направлении ветра.

Они необходимы для характеристики микроклимата исторической территории и проведения более содержательного анализа изменений уровня грунтовых вод в пределах подземной охранной зоны. Для этих целей в 2000 году введена в действие компактная метеостанция с радиодатчиками WHR 918 H, для которой была оборудована метеорологическая площадка с будкой и двенадцатиметровой мачтой.

Наблюдения за инженерно-геологическими условиями

Инженерно-геологические условия оцениваются в целом для всего музея-заповедника и отдельно для каждого сооружения. Совместно с Московским государственным геологоразведочным университетом (МГГРУ) проводится инженерно-геологическая диагностика состояния основных элементов ИПТС. Для этих целей отделом мониторинга ведутся наблюдения за:
• уровнем грунтовых вод (УГВ) по восьми режимным гидрогеологическим скважинам, обустроенным в 1982 г. и трем режимным скважинам, действующим с 2000 г. В октябре 2003 г. на участке Красной палаты были пробурены еще две гидрологические скважины соответственно 10 и 20 м. глубиной;
• уровнем воды в пруду Архиерейского двора по установленному здесь водомерному посту;
• интенсивностью процесса сезонного пучения грунтов ( для этой цели на участке Митрополичьего сада обустроена пучиномерная площадка и заложены грунтовые и стеновые марки-пучиномеры;
• режимом влажности грунтов в зоне аэрации - с целью изучения их водно-физических характеристик. Для выполнения этих наблюдений на изучаемой территории были организованы три экспериментальные площадки. В результате исследований удалось установить возможные негативные последствия для сохранности памятников. Специалисты МГГРУ дали оценку состояния территории по гидрогеологическим условиям и выработали соответствующие рекомендации по укреплению оснований фундаментов сооружений (Красная палата, Часобитная башня и т. д.) и благоустройству территории (вертикальная планировка, озеленение, устройство отмосток, ливневая сеть и т. д.).

Сбор сведений о конструктивных особенностях и деформации сооружений музея-заповедника

Сведения, характеризующие конструктивные особенности и деформации сооружений музея-заповедника включают разнообразную информацию:
• время и исторические особенности строительства и функционирования сооружений, проектные материалы, информации о старых деформациях, а также реставрациях и ремонтах;
• конструктивные особенности сооружений, поэтажные планы; типы фундаментов;
• параметры деформаций сооружений в настоящее время;
• проведение ремонтных, консервационных или реставрационных работ.

Наблюдения за техническим состоянием сооружений Кремля методом визуального обследования специалистами выполнены по всем памятникам и сооружениям. В результате составлены детальные схемы дефектов памятников, дополненные их описанием с фотофиксацией деформаций.

По составленным схемам силами отдела мониторинга за 2002 – 2003 годы были установлены 190 раздвижных маяков и начаты наблюдения за динамикой развития трещин на внутренних и наружных стенах памятников архитектуры. Замеры горизонтальных и вертикальных подвижек производятся два раза в год.

К этому блоку мониторинга относятся и геодезические наблюдения за осадкой памятников (на территории Кремля установлены 29 осадочных марок и два глубинных (на 4,5 м) геодезических репера, а также наблюдения за влажностью стен и цоколя зданий с помощью влагомера.

Мониторинг режима эксплуатации музея-заповедника

Оценка режима эксплуатации музея-заповедника включает сведения, характеризующие:
• температурно-влажностный режим воздуха в помещениях;
• освещенность помещений;
• режим вентиляции;
• систему коммуникационных связей (отопление и водопровод, ливневая, канализационная и электрическая сети).

Ежедневно службой мониторинга ведутся наблюдения за температурно-влажностным режимом (два раза в день) и освещенностью в памятниках, где находятся экспозиции и службы музея. А так же сезонные наблюдения в неотапливаемых храмах.

Мониторинг температурно-влажностного режима проводится новейшими приборами с программным обеспечением ИВА-6НР. Собранная информация обрабатывается и может быть выдана в виде текстового или графического отчета.

Такой контроль параметров микроклимата дает возможность:
• решать проблемы стабилизации температурно-влажностного (проводить профессионально проветривание помещений, регулировать работу систем отопления и вентиляции) и светового режимов в экспозиционных и служебных помещениях;
• рассматривать и рекомендовать введение новых систем отопления, вентиляции и кондиционирования воздуха;
• проводить необходимые инженерно-строительные работы, направленные на сохранение здания-памятника и сокращение влияния внешних климатических условий на микроклимат помещений.

Проведение биомониторинга музейных помещений

Для выявления и предупреждения распространения биозаражения ограждающих конструкций помещений, музейных экспонатов и воздушной среды, отделом мониторинга ведется биомониторинг музейных помещений, библиотечных и архивных фондов. С 2001 г. специалисты биологического факультета МГУ им. Ломоносова исследуют микробиологическое состояние памятников и в случае обнаружения микробного заражения проводят антимикробные обработки для предотвращения биоповреждений музейных объектов.

Для сбора и накопления информации данные наблюдений заносятся первоначально в журналы, а затем с помощью персонального компьютера в базу данных «Природно-техническая система (ПТС) Ростовского Кремля», которая включает две подсистемы: «Подземная охранная зона» и «Архитектурный ансамбль» ( разработанная МГГРУ).

Информация об архитектурном ансамбле группируется в паспорта отдельных зданий или сооружений. В каждом паспорте представлены разделы:
• общие сведения (местонахождение, историческая справка);
• общий вид (видеоизображение);
• объемно-планировочные и конструктивные характеристики (план, разрез, объем, площадь, этаж и т. д.);
• характеристика технического состояния.

В характеристику технического состояния зданий и сооружений ансамбля входят:
• оснащенность инженерными системами и оборудованием (системами отопления, вентиляции, средствами естественного проветривания, местными увлажнителями, осушителями) и места их установки);
• светотехнические характеристики (количество и тип осветительных приборов, суммарная мощность всех светильников и т. д.);
• климатические характеристики (среднемесячные характеристики температуры и относительная влажность, влагосодержание за каждый месяц года с их максимальными и минимальными значениями и т. д.);
• результаты наблюдений за уровнем грунтовых вод, осадочными марками, маяками, фресками для каждого памятника;
• история и настоящий режим эксплуатации здания;
• рекомендации по проведению специальных мероприятий;
• библиография.

Мониторинг исторической ИПТС Государственного музея-заповедника «Ростовский Кремль» позволит перейти от спонтанных действий по сохранению отдельных памятников к научно обоснованной программе сохранения всей его историко-культурной и природной среды.

Поэтому так важно выработать общий подход к системе мониторинга исторических территорий, методике наблюдений, совместимости результатов и возможности использования метода аналогий для всех музеев-заповедников на федеральном, а может быть и на мировом уровне.

1. «Экологические проблемы сохранения исторического и культурного наследия». Материалы 6 Всероссийской научной конференции (Бородино, 14-16 ноября 2001 года).
2. «Оценка инженерно-геологических условий территории Ростовского кремля для разработки подземной охранной зоны». Текст отчета и текстовые отчеты МГГРУ. Москва, 2000 г.

К концу 1870 – началу 1880-х гг. художественная жизнь в Ростове от других провинциальных русских городов отличалась, главным образом, наличием известного по всей России финифтяного промысла. Здесь работали также иконописцы, исполнявшие или поновлявшие иконы и настенные росписи в многочисленных храмах города и уезда, мастера-резчики по дереву¹. Некоторые из иконописцев принимали заказы на портреты, но, в целом, светское станковое искусство в Ростове в эти годы переживало, кажется, не лучшие времена. Оно уже не было отмечено такими яркими именами, как незаурядные местные художники Н.С. Лужников, А.Ф. Крылов, Г.В. Юров, работавшие в XVIII – середине XIX вв., или приезжавший в Ростов в 1860-х гг. петербургский живописец ростовского происхождения П.Ф. Плешанов².

Существовавшие в Ростове две портретные «галереи» – в Спасо-Яковлевском монастыре (сформировалась, в основном, к 1840-м гг.) и в городской думе (с начала 1860-х гг.), в 70-е гг. практически не пополнялись³. Видимо, не случайно до нас дошла лишь одна подписная и датированная картина этого времени – портрет кисти местного художника М.А. Бубнова, написанный в конце 1870-х гг.⁴

Что касается приезжих художников, то, несмотря на распространявшийся в шестидесятые годы XIX столетия интерес к русской старине, особенного внимания к одному из древнейших городов России и его древностям с их стороны долго не наблюдается. После приезда в Ростов в 1860 г. мюнхенского художника Людвига Тирша, известного тогда росписями православных церквей «в византийском стиле» в Афинах и Вене, который снимал копии с фресок XVII в. в церкви Спаса на Сенях (с целью их «воспроизведения» в храме при Николаевском дворце в Санкт-Петербурге)⁵, наверное, первым по времени значимым событием в этом отношении было посещение города летом 1881 г. членами так называемого Абрамцевского кружка, объединявшегося творческим интересом к русской старине и традиционному народному искусству. Считается, что сделанные во время этой поездки эскизы, в частности, в церкви Иоанна Богослова на Ишне под Ростовом, были использованы В.Д. Поленовым в его проекте интерьера храма Нерукотворного Спаса в подмосковном Абрамцеве (1882 г.)⁶

После открытия в 1883 г. Ростовского музея церковных древностей определился и постепенно стал утверждаться статус города как одного из общероссийских центров, в котором оказались востребованными памятники древнерусского зодчества, церковного и народного искусства. Этим обстоятельством объясняется существенно возросшее и с годами все возраставшее внимание к Ростову со стороны тогдашних художников, столичных и провинциальных, чьи имена в Книге посетителей музея появляются впервые в 1886 г. В известных нам источниках засвидетельствовано, что в период с 1886 по 1918 г. включительно здесь побывали московские и петербургские (петроградские) художники Д.М. Струков (1886), М.Я. Виллие (1886, 1889?), Н.А. Касаткин (1887), С.В. Малютин (1887), В.В. Верещагин (1887-1888; 1891), К.А. Коровин (1890, 1903?), Е.Д. Поленова (1890), Д.Н. Кардовский (1890, 1904), В.А. Симов (1890, 1891, 1894, 1898), А.А. Киселев (1890), И.И. Левитан (1890-е), А.П. Рябушкин (1892, 1894, 1896), И.В. Барков (1892, 1894), Ф.Ф. Львов (1894), В.М. Васнецов (1894), М.В. Нестеров (1895), Н.А. Бруни (1896), Альб. Н. Бенуа (1897, 1906), М.Ф(?) Якунчикова (1897), П.И. Петровичев (1897, 1900, 1908-1915, 1918?), В.И. Суриков (1898, 1903, 1906, 1911), И.Ф. Порфиров (1899), А.М. Васнецов (1899), Р.С. Левицкий (1900, 1904), Н.Н. Сапунов (1900, 1904), А.В. Манганари (1900, 1915), Б.Н. Липкин (1900, 1917), С.В. Иванов (1901), Л.М. Браиловский (1901), И.Я. Билибин (1902, 1910), Н.К. Рерих (1903), К.Ф. Юон (1903-1907, 1916), Г.Г. Шмидт (1903,1907, 1913), О.В. Делла-Вос-Кардовская (1904, 1911), Д.С. Стеллецкий (1904, 1908), В.С. Щербаков (1900-1910-е гг.), В.Н. Мешков (1905), И.Л. Калмыков (1905), В.В. Переплетчиков (1905), Д.И. Суходольский (1906), В.Ф. Штраних (1910), А.И. Дмитриев (1910-е), Н.В. Глоба (1911), Л.С. Попова (1911, 1918), С.В. Чехонин (1910-е), И.С. Горюшкин-Сорокопудов (1913), И.Э. Грабарь (1913), В.И. Соколов (1913, 1916). С.А. Виноградов (1914), И.С. Остроухов (1914), С.В. Герасимов (1915), П.Д. Корин (1916), С.Д. Эрьзя (1916), М.В. Веревкина (1917), В.А. Фаворский (1918). Документально установлен также факт многолетней работы в Ростове художника из Нижнего Новгорода Д.И. Хмельницкого (1888-1894) и приезда сюда ярославских живописцев И.А. Лазарцева, С.Ф. Шитова и А.Д. Красотина (1913), Д.Е. Гусева из Переславля-Залесского (1912), иконописца из Великих Солей Костромской губернии Н.И. Трубникова (1897), художника В. Грязнова из Вильно (1887)⁷.

Если не всех, то большинство из них привлекал облик древнего города, здешний кремль с его замечательной красоты храмами, великолепными настенными росписями, «историко-бытовое богатство знаменитой Белой палаты», «подлинный дух старины», как писал неоднократно бывавший и работавший в городе В.А. Симов⁸. В творчестве многих из упомянутых художников получили отражение древнерусские и, конкретно, ростовские темы. Работа приезжих мастеров кисти, знаменитых и начинавших, во многом, хотя и не целиком, определяла собой художественную жизнь в Ростове тех лет. Ее оживление со временем, в 1890-1910-х гг., создаст предпосылки для вступления на путь творчества нескольких одаренных ростовцев: П.И. Петровичева, П.Ф. Шлякова, В.Н. Горского, Александра Алексеева. С открытием музея расширится круг творческой деятельности местных художников-иконописцев и мастеров прикладного искусства. Реставрация Ростовского кремля и прославленных в будущем церковных росписей XVII в. станет культурным событием национального масштаба, в известной степени определившим художественные интересы и темы в современном искусстве. С музеем во многом окажется связанной работа художников, приезжавших в Ростов в 1890-1900 гг. на длительное время (Н.Д. Космачев, М. Горячев, Н.В. Роговицкий), и навсегда «осевших» здесь В.В. Лопакова (не позднее 1887 г.), А.И. Звонилкина (с 1905 г.), А.А. Успенского (с 1909 г.), равно как и открытие в 1898 г. при музее « рисовальных классов» – первой в городе ремесленно-художественной школы.

Значительную роль в создании самой атмосферы интереса к ростовской старине, в том числе, в среде художников, сыграл Иван Александрович Шляков (1843-1919). Будучи организатором и деятельным участником реставрации Ростовского кремля, одним из основателей, многолетним хранителем и фактическим руководителем музея церковных древностей, ученым-исследователем, действительным членом Императорского Московского археологического общества, он был хорошо известен среди современников и как гостеприимный хозяин, принимавший в музее и в своем доме на Ярославской улице многочисленных гостей города. Он знакомил их с выдающимися произведениями зодчества, церковной живописи, предметами старины. При его содействии приезжавшие в Ростов художники останавливались и устраивались в городе, получали возможность работать в кремлевских палатах, церквях и монастырях Ростова и его окрестностей. И.А. Шляков давал устные и письменные консультации по памятникам старины, с его помощью размещались и принимались заказы на работы – художественные, или связанные с комплектованием музеев и частных коллекций. «Добрым духом Ростовского кремля» называл Шлякова писатель Ю.Д. Беляев, посетивший Ростов в 1907 г.⁹

Деятельность Ивана Александровича отнюдь не ограничивалась рамками его родного города, о чем, помимо членства в Императорском Московском Археологическом Обществе, свидетельствует его участие в «Высочайше утвержденном комитете попечительства о русской иконописи» (с 1901 г.), «Обществе защиты и сохранения в России памятников искусства и старины» (с 1910 г.), в «Обществе возрождения художественной Руси», членом-учредителем которого он являлся (с 1915 г.)¹⁰ Сами названия этих общероссийских культурно-общественных организаций говорят о его интересе ко всему, что связано с древним и современным искусством.

В юные годы И.А.Шляков и сам учился рисованию у местного ростовского художника И.В. Юрова¹¹. До нас дошли его рисунки и акварели 1884-1892 гг., изображающие каменную и деревянную архитектуру Ростова и его окрестностей, музейные предметы. В этих рисунках отражена также его работа по проектированию архитектурных реставраций и интерьерных росписей в Ростове, Угличе, Ярославле. Они использовались в качестве иллюстраций в книжных изданиях, экспонировались на VII Археологическом съезде в Ярославле¹².

Роль И.А. Шлякова в культурной жизни нашла отражение уже в публикациях его современников¹³. О нем вспоминали в своих мемуарах художники М.В. Нестеров, П.И. Петровичев, Г.Д. Епифанов¹⁴. В архивах Ярославля и Ростова хранится значительная часть его переписки с множеством лиц, чья деятельность была связана с Ростовским музеем – чиновниками, церковными иерархами, учеными, деятелями культуры и искусства, коллекционерами¹⁵. В связи с нашей темой большой интерес представляют письма к И.А. Шлякову художников В.В. Верещагина, М.В. Нестерова, В.А. Симова, Н.К. Рериха, И.Я. Билибина, Н.В. Глобы, И.В. Баркова, Л.М. Браиловского, Г.Г. Шмидта, Р.С. Левицкого, до сих пор в очень малой степени опубликованные и лишь отчасти послужившие материалом для исследователей.

Архивные документы содержат сведения о распорядке в работе Ростовского музея и о том, как принимал здесь посетителей его хранитель. В одном из них, в частности, сообщается: «Музей работает с 9 до 15, по воскресеньям и праздникам с 9 до 14. В любые дни, по разрешенью Шлякова, до 20 ч., в том числе и церкви. И.А. Шляков имеет жительство в Ростове на Ярославской улице в собственном доме, его же можно видеть почти каждодневно по утрам в музее»¹⁶. Иван Александрович показывал желающим экспозицию, кремлевские храмы. Большой знаток ростовской старины, влюбленный в свое дело, И.А. Шляков обладал даром рассказывать о ней интересно и вдохновенно. Свидетельство этому – сохранившаяся до наших дней музейная Книга отзывов с благодарностями в его адрес¹⁷. Многие приезжие из дальних и ближних мест заранее списывались с Иваном Александровичем, договариваясь о приеме, некоторые запрашивали о возможности остановиться в ростовских гостиницах. В архиве музея сохранилось несколько десятков копий с его ответов на эти запросы.

Ученые, архитекторы, музейные работники и, безусловно, художники встречались Шляковым с особым вниманием. Последним он лично выдавал «открытые листы на право рисования» в помещениях кремля, ходатайствовал перед церковными властями о разрешении делать зарисовки в монастырских храмах¹⁸. Это обстоятельство необходимо учитывать при исследовании его взаимоотношений с приезжими художниками. Даже если известные сейчас документы не содержат прямых свидетельств о его общении с кем-то из них, вероятность таких общений весьма велика. Это неоднократно находило подтверждение по мере привлечения новых материалов, освещающих связи И.А. Шлякова с мастерами кисти того времени. Приезжим художникам, особенно желавшим работать в стенах музея, «разминуться» с его хранителем было практически невозможно. В неопубликованной части воспоминаний В.А. Симова имеется свидетельство, что Иван Александрович имел обыкновение самолично сопровождать их в экспозицию и, если не было других посетителей, оставлять одних, запирая на ключ. Целому ряду художников, активно участвовавших в работе Ростовского музея, по его инициативе было присвоено почетное звание «членов-сотрудников».

Едва ли не первым из московских художников, кто ознакомился с Ростовским музеем церковных древностей, был широко известный тогда график и живописец Д.М. Струков (1828-1899) – портретист, пейзажист, автор церковных интерьеров. Основной целью его приезда в апреле 1886 г. в Ростов была работа в Спасо-Яковлевском монастыре над литографией – «рисование с подлинника и исполнение на камне» образа Богоматери Ватопедской – келейной иконы св. Димитрия Ростовского, почитаемой в этой обители чудотворной¹⁹. Д.М. Струков трудился здесь по заказу настоятеля монастыря с условием отпечатания этой литографии тиражом в 1000 экземпляров, безусловно, для распространения среди благочестивых жителей Ростова и иногородних паломников. Не исключено, что в музей художника привлек не просто естественный интерес знатока и любителя старины, но чисто профессиональные задачи, непосредственно связанные с его тогдашней работой над изображением Ватопедской Богоматери. Во всяком случае, пребывание Д.М. Струкова в одном из здешних монастырей было достаточно заметным событием в художественной жизни города. Кажется, именно он и проторил для многих иногородних художников дорогу в «Белую палату», как называли тогда Ростовский музей церковных древностей.

В том же 1886 г. состоялся приезд в Ростов из Петербурга академика живописи М.Я. Виллие (1838-1810)²⁰. Акварелист, живописец, пейзажист, он начал тогда изучение древнерусских архитектурных памятников, работая над серией акварелей того жанра, который назывался «художественной археологией». Несколько лет спустя в Императорской Академии художеств состоится архитектурная выставка, на которой «из живописцев-археологов выставил свои работы только М.Я. Виллие. Его акварели и рисунки – результат посещения в последние годы Ростова, Ярославля и Углича – изображают виды различных пунктов этих городов, а также внешность и внутренность некоторых древних церквей в этих городах. Все работы академика Виллие составляют род альбома и снабжены заглавною виньеткою, на которой сгруппированы наиболее замечательные древности Ростова и Ярославля»²¹. Посещение художником Ростова было связано с работой над «альбомом видов приволжских древних городов» по личному заказу Александра III²². На известных сейчас акварелях Виллие, в том числе посвященных Ростову и Борисоглебскому монастырю в его окрестностях, документальное воспроизведение памятников архитектуры сочетается с жанровыми мотивами – изображениями бытовых сцен городской и монастырской жизни²³.

В Ростове художник вступил в тесный контакт с устроителями музея и начал деятельно сотрудничать с ними. М.Я. Виллие был не только художником, запечатлевшим облик современного ему Ростова. Его по праву можно назвать первооткрывателем прославленных в будущем фресок XVII в. церкви Воскресения в Ростовском кремле. Именно он сделал на них первые пробы, расчистив из под слоев позднейших записей фрагменты подлинной древней живописи. Об этом известно из документа, датированного 20 августа 1886 г. – подлинника письма членов Комиссии по реставрации древних кремлевских зданий в Ростове Великом ее председателю – ярославскому губернатору В.Д. Левшину. В письме сообщается: «В настоящее время проживающим здесь (в Ростове) художником академиком Михаилом Яковлевичем Виллие открыта на паперти Воскресенской церкви часть древнего альфрескового письма, которое в начале 60-х гг. настоящего столетия было в самом грубом искаженном виде замалевано неумелыми живописцами. Основываясь на сих данных, избранная Императорским Московским Археологическим обществом Комиссия полагала бы весь позднейший наслой красок смыть. Через то откроется во всей первобытной красоте древнее письмо священных изображений <...> Открытие этих фресок Члены Комиссии, совокупно с г. Виллие, берут под свое наблюдение». На документе читается резолюция В.Д. Левшина от 23 августа 1886 г. «Вполне согласен»²⁴.

Связи Ростовского музея с Академией художеств, установленные с приездом Виллие, продолжались и позже, вплоть до 1910-х гг. В письмах, присылавшихся из этого учреждения на имя И.А. Шлякова, содержатся просьбы о консультациях по ростовским древностям, о присылке в Академию его опубликованных научных трудов, сообщения об отправлениях в музей последних изданий по искусству и архитектуре²⁵.

Одна из «Книг посетителей Ростовского музея» сохранила запись, сделанную 28 июля 1887 г., о совместном посещении «Белой палаты» Н.А. Касаткиным (1859-1930) и С.В. Малютиным (1859-1937)²⁶. Знакомство с Ростовом и его музеем художников столь разной творческой судьбы по-своему показательно. В работах того и другого ростовские темы, насколько нам известно, непосредственного отражения не нашли. Но если творческие интересы Касаткина – передвижника, автора картин «с направлением» из современной жизни с самого начала не были связаны с постижением мира художественной старины, то приезд сюда Малютина, будущего видного представителя модерна, оформлявшего в «русском стиле» здания и интерьеры в Талашкине, Смоленске, Москве, вполне закономерен и понятен²⁷.

В самом конце 1887 г. произошло большое и знаменательное событие в художественной жизни Ростова. В город приехал работать находившийся в зените славы и европейской известности В.В. Верещагин (1842-1904). Художник пробыл здесь, с небольшим перерывом, до 24 февраля 1888 г. Ростов был первым пунктом в его творческой поездке в Ярославль, Кострому, Макарьев, Юрьевец²⁸. Сразу же после приезда у Верещагина установились хорошие, если не дружеские, то приятельские и плодотворно-деловые отношения с И.А. Шляковым, продлившиеся несколько лет и привлекавшие к себе внимание исследователей, начиная с первой половины 1920-х гг.²⁹ С тех пор эта тема, в разной степени подробности и достоверности, получила отражение в ряде публикаций³⁰. Ранее опубликованные и обнаруженные в последнее время архивные материалы позволяют дополнить в некоторых частностях содержащиеся в них сведения, а также опровергнуть отдельные ошибочные утверждения.

Знакомство со Шляковым безусловно способствовало серьезному и углубленному вхождению Верещагина в мир ростовских древностей. «В Ростове внимание художника привлек церковный музей, располагавший интересной коллекцией предметов старины, прикладного искусства, разнообразной утвари»³¹. Как раз в это время Верещагин, незадолго до того вернувшийся в Россию, был «глубоко увлечен миром национальной старины, погружен в изучение древнерусского зодчества», в котором для него, по собственному признанию, открылись не только «образцы труда, знания и искусства целых столетий», но и источник, «способный питать современную художественную практику»³². Именно на этой почве любви к «миру национальной старины» и строились его отношения с И.А. Шляковым.

Почти два зимних месяца 1888 г., проведенные В.В. Верещагиным в Ростове, оказались весьма плодотворными. Тогда им были написаны «Улица в городе Ростове при закате зимой», «Княжьи терема в Ростовском кремле», три интерьера деревянной церкви Иоанна Богослова на Ишне, представленные в апреле того же года на персональной выставке художника в Париже, а осенью – в Нью-Йорке³³. Сейчас известно местонахождение трех последних работ. Они хранятся в Русском музее и по живописным своим качествам принадлежат к числу лучших его произведений³⁴. «Иконостас церкви Иоанна Богослова на Ишне близ Ростова Ярославского», по справедливому мнению А.К. Лебедева, «один из прекраснейших этюдов Верещагина зрелой поры его творчества. На нем изображен интерьер с уходящим вглубь полотна иконостасом, золочеными царскими вратами изумительной древней работы, подсвечниками и иконами, освещаемыми сбоку. Этюд очень красив. В нем с исключительными мастерством и убедительностью передано пространство, воздух, игра золотых и серебряных, переливающихся и искрящихся на свету предметов, их рельефность, материальность. Строгий рисунок, четкая перспектива, лежащие в основе этюда, дают возможность прочитать каждую деталь, каждую мелочь на полотне. Этюд при этом не несет отпечатка сухой, скучной графичности. Наоборот, свободная, легкая, смелая манера письма, приглушенные, сдержанные, но горящие на свету краски дают этюду аромат неповторимого артистизма и эстетического обаяния»³⁵. Крупнейший исследователь творчества В.В. Верещагина совершенно справедливо упоминает о царских вратах «изумительной древней работы», запечатленных художником. Это выдающееся произведение ростовского монаха Исайи, созданное в 1562 г., действительно в то время находилось в храме и было заменено новейшей копией много позже³⁶. Заметим кстати, что на картине В.В. Верещагина легко узнаются и две другие иконы (к. XVII в.), входившие в иконостас церкви Иоанна Богослова на Ишне, которые хранятся и экспонируются сейчас в Ростовском музее, – «Спас на престоле» справа от царских врат и ростовой прямоличный «Великомученик Георгий», располагавшийся в «завороте» местного ряда на северной стене³⁷.

Не менее высоко оценивается тем же А.К. Лебедевым написанная тогда же картина В.В. Верещагина «Внутренний вид церкви Иоанна Богослова на Ишне близ Ростова Ярославского», которая «отличается, при внешней скромности сюжета, большими достоинствами, высоким мастерством исполнения. Перед зрителем интерьер деревянной церкви с группой молящихся прихожан. Сквозь окна в церковь врываются потоки солнечного света, играющего на предметах, золотящего и окрашивающего в пурпур куски пола, стен. Эта игра световых лучей и контраст освещенных и приобретших цветовое звучание кусков интерьера с погруженными во мрак частями передают замечательно живо и свежо пространство и воздух... По мастерству передачи света, воздуха, пространства, по красоте цветовой лепки предметов, по общей гармонии красок, выдержанных в теплой гамме, этюд заслуживает высокой оценки»³⁸. Здесь, как и в третьей работе «ишненского цикла» («Перед исповедью на паперти сельской церкви») в интерьер введены элементы жанра.

И.А. Шляков был, безусловно, не единственным, но едва ли не первым из ростовцев, кто имел возможность ознакомиться с этими выдающимися произведениями прославленного мастера. Скорее всего, именно он указал впервые приехавшему в Ростов Верещагину на деревянный храм 1687-1689 гг. в окрестностях города, одну из главных здешних достопримечательностей, поскольку деревянная церковная архитектура входила в круг тогдашних научных интересов Шлякова – незадолго до знакомства с художником Иван Александрович обращался к этой теме в трех своих публикациях³⁹. Сохранились также две акварели Шлякова с изображением деревянных церквей⁴⁰.

По свидетельству современника, И.А. Шляков показывал Верещагину свои собственные рисунки, вызвавшие «одобрение знаменитого художника»⁴¹. Существует даже «совместное» их произведение – рисунок проекта иконостаса, сделанный Шляковым 4 июля 1888 г. и «расцвеченный» акварелью Верещагиным⁴². В своих письмах В.В. Верещагин, критикуя отдельные, по его мнению, художественные недостатки некоторых шляковских работ, вместе с тем, заинтересованно поддерживал перед ярославским губернатором А.Я. Фриде так и не осуществленный проект росписи Белой палаты Ростовского кремля, который был разработан Иваном Александровичем в 1886-1888-х гг.⁴³

Хорошо известно о заботе, которой И.А. Шляков окружал В.В. Верещагина во время его приездов в Ростов. Так, зимой 1888 г. художник, вместе с женой, останавливался в доме Аполинарии Александровны Храниловой, родной сестры И.А. Шлякова⁴⁴. Различные услуги В.В. Верещагину оказывали и другие его родственники⁴⁵. Документально засвидетельствовано, что по просьбе художника И.А. Шляков заказывал рамы для его картин «русской серии» ростовским резчикам⁴⁶. Среди тех, кто выполнял заказы Верещагина, был превосходный и высоко ценившийся не только в Ростове мастер М.Д. Левозоров, чьи рамы «обратили в Париже общее внимание изяществом и тонкостью работы»⁴⁷.

Наверное, о такой, обычно считающейся ремесленной работе, как изготовление рам, не было бы большого смысла говорить, если бы не исключительное внимание, которое В.В. Верещагин уделял «обрамлению» своих картин. «У художника было особое ансамблевое восприятие как живописи в рамах, так и экспозиции собственных произведений в целом», «каждой серии живописных работ соответствует серия рам с определенной живописной обработкой поверхности, с использованием тщательно продуманных, тонко подобранных элементов орнамента. Так, например, к картинам русской серии 1880-1890-х гг. были изготовлены рамы с использованием мотивов русской народной резьбы» по рисункам самого художника⁴⁸.

Еще раз художник приезжал в Ростов летом 1891 г. Точные даты приезда и отъезда не известны, но документы свидетельствуют о его нахождении в Ростове 21 июля и отбытии из города не ранее 4 или 5 августа⁴⁹. В любом случае он пробыл здесь не менее двух недель, употребив все это время, или какую-то его часть на работу все в той же церкви Иоанна Богослова на Ишне. О ее цели – «кое-что кончить в Ишневской церкви» – В.В. Верещагин кратко и не совсем определенно сообщал И.А. Шлякову⁵⁰. Скорее всего, речь идет о написании этюдов, или о каких-то доделках в картине «На этапе. Дурные вести из Франции» (из цикла «1812 год»), где изображен Наполеон после бегства из Москвы, нашедший кратковременный приют в маленькой деревянной сельской церкви. В этом произведении Верещагин использовал давно и хорошо знакомый ему интерьер храма на Ишне. В искусствоведческой литературе картина, как и часть цикла, датируется 1888-1895 гг.⁵¹

Работая над циклом «1812 год» В.В. Верещагин в письмах обращался к И.А. Шлякову с просьбой помочь ему присылкой старинной одежды, «какую носили еще в начале столетия». Ему требовался «армяк крестьянский или прикащичий желтого цвета», «треух, т.е. меховая шапка», «теплый поповский черный подрясник простой, подходящий деревенскому попу, непременно теплый, и камилавку – все это старое, грязное и теплое.»⁵² Скорее всего, эти и другие просимые вещи, прежде чем попасть в качестве исторических аксессуаров в картины цикла, собирались Шляковым, главным образом, в Ростове и его ближайших окрестностях.

Дружеское участие Ивана Александровича в делах художника простиралось до его согласия наблюдать за строительством дома Верещагина на окраине Москвы, когда тот длительное время находился в Париже⁵³. Он же заказывал мебель художественной работы для этого дома ростовскому столяру И.А. Комарову и резчику Е.Н. Базину⁵⁴.

Используя свою громкую известность и влияние, В.В. Верещагин, зимой 1888 г. помог Ростовскому музею в пополнении коллекции, подобрав в Макарьевском Унженском монастыре и в Юрьевце ряд икон, три картины и другие предметы старины, которые были переданы в музей летом того же года. Полный список поступивших в музей художественных ценностей тогда же был опубликован в «Ярославских губернских ведомостях»⁵⁵. Экспонаты для музея В.В. Верещагин отбирал и позднее⁵⁶. С другой стороны, будучи владельцем коллекции «русских древностей, выдающейся по художественному и историческому интересу», Верещагин пользовался помощью и участием Ивана Александровича в подборе вещей для собственного собрания⁵⁷.

И.А. Шляков тщательно хранил все, что было связано в его жизни с Верещагиным. И не только письма – по свидетельству мемуариста, правда, позднего и не отличающегося особой точностью, в его доме на Ярославской улице «вдоль лестницы на второй этаж, по стене висели картины известных художников, среди которых была картина В.В. Верещагина, подаренная И[вану] А[лександровичу].»⁵⁸ Сохранилась недатированная фотография художника с дарственной надписью: «Ивану Александровичу Шлякову В. Верещагин»⁵⁹.

Давно и широко известно, что именно И.А. Шляков и В.В. Верещагин помогли стать на путь творчества замечательному русскому живописцу, уроженцу Ростовского уезда П.И. Петровичеву (1874-1947). Об этом подробно писал сам Петровичев в «Автобиографическом очерке», опубликованном впервые в 1951 г.⁶⁰ В последнее время обнаружены архивные документы, подтверждающие, уточняющие или дополняющие это его свидетельство. В феврале 1891 г., за пять месяцев до знакомства с В.В. Верещагиным, увлекавшийся рисованием сын крестьянина-огородника из деревни Высоково под Ростовом Петр Петровичев, по представлению И.А. Шлякова Комитету Ростовского музея церковных древностей, был принят на работу – «в услужение при Музее»⁶¹. Это произошло после того, как Иван Александрович ознакомился с рисунками одаренного юноши и одобрил их, посчитав, что тот по своим способностям может стать «первым учеником» предполагавшегося к открытию при музее «рисовального класса»⁶². Шляковым же было предложено предоставить Петровичеву жилье «на хлебах» у музейного привратника, обеспечить его питанием и приобрести необходимую одежду⁶³. Вскоре Петровичев стал «рисовальщиком». В отведенном ему помещении в кремле, по заданию того же И.А. Шлякова, он «промывал» старинные образа и, для придания экспозиционного вида окладам от несохранившихся икон, дописывал на досках, на которые эти оклады монтировались, «головы, руки, и все, что полагается»⁶⁴. Для этой работы ему выделялись от музея деньги на покупку красок и необходимых принадлежностей⁶⁵. Работая в музее, «Петровичев прошел школу иконописи, где и получил знания по технологии» и всю последующую творческую жизнь «сам готовил краски из сухих пигментов»⁶⁶. Тогда же, на семнадцатом году жизни, начинающий «рисовальщик» принялся за самостоятельное писание икон. Все это было возможно только при наличии помощи и руководства со стороны профессионалов-иконописцев. Скорее всего, это были местные мастера Н.И. Марокуев и А.Н. Бубнов, которые в том же 1891 г. занимались «поправкой, промывкой и очисткой музейских икон»⁶⁷.

Летним днем 1891 г. Петровичев работал в отведенной ему мастерской в одной из угловых башен Ростовского кремля – писал икону св. Александра Свирского, предназначавшуюся в подарок. За этим занятием и застал его В.В. Верещагин, приезжавший, как уже упоминалось, летом этого года в Ростов. Подробности их встречи вспоминает в «Автобиографии» сам Петровичев: Верещагин предложил начинающему иконописцу нарисовать «пейзажик, который перед окнами», и показать ему. Посмотрев рисунок, знаменитый художник одобрил его, посоветовал серьезно учиться и в следующем году поддержал юного провинциала при поступлении его в Московское училище живописи, ваяния и зодчества⁶⁸. Не исключено, что с просьбой за П.И. Петровичева к Верещагину обращался тогда и Шляков. Е.В. Брюхановой обнаружен и частично процитирован архивный документ – записка В.В. Верещагина, адресованная Ивану Александровичу, в которой он сообщает своему адресату: «Об мальчике Вашем (художнике) написал в Москву – что скажут?»⁶⁹. Было бы чрезвычайно соблазнительно считать, как это делает исследовательница, что слова о «мальчике-художнике» относятся к П.И. Петровичеву. В таком случае мы бы имели доказательство, что именно И.А. Шляков особо просил Верещагина походатайствовать за одаренного юношу, возможно, в одном из московских художественных учебных заведений. К сожалению, в этом источнике отсутствует имя их общего протеже. Кроме того, записка или не датирована в подлиннике, или процитирована Е.В. Брюхановой без указания на дату написания, что в настоящее время невозможно проверить, т. к. архив И.А. Шлякова в ГАЯО, где хранится этот документ, находится в обработке и с 1997 г. недоступен для изучения. Не исключено, что в записке упомянут кто-то другой из подававших надежды в области искусства юных ростовцев – и при жизни Верещагина, и позже Иван Александрович неоднократно оказывал им поддержку. Известно, что к 1903 г. при его содействии несколько из них обучались в московском Строгановском училище «полными пансионерами»⁷⁰.

Работа В.В. Верещагина в Ростове оставила заметный след в художественной жизни города. Об этом свидетельствует созданные им здесь произведения, связь с музеем и лично со И.А. Шляковым, заказы местным мастерам – резчикам, и тот вклад, который он внес в подготовку к открытию в 1898 г. при Ростовском музее «Ремесленного класса рисования, иконописи, резьбы и позолоты по дереву», чьим попечителем станет И.А. Шляков⁷¹.

К сожалению, в нескольких современных публикациях содержатся ошибочные сведения, касающиеся пребывания Верещагина в Ростове и его сотрудничества со Шляковым. Так, в статье В.И. Вахриной, посвященной истории формирования коллекции Ростовского музея, утверждается, что они якобы вместе отыскивали и отбирали для музея произведения древнерусского искусства, осуществляя совместные поездки с этой целью в разные города, и «в 1800-х годах (sic! – Е.К.) обнаружили» в Софийском соборе в Вологде и в Макарьев-Унженском монастыре Костромской епархии целый ряд древних икон⁷². При этом автор статьи ссылается на хранящиеся в Ростовском музее архивные материалы (дело А-30). В этом деле, содержащем протоколы заседаний Комитета Ростовского музея церковных древностей и музейную переписку за 1888 г., действительно имеются документы, подтверждающие факты отбора Верещагиным предметов старины для музея не только в Макарьеве на Унже, но и в Юрьевце. Между тем, эти документы прямо свидетельствуют, что во время поездок художника в эти города И.А. Шляков находился в Ростове и получал от Верещагина письма с сообщением о сделанных находках и предпринятых шагах к их передаче в Ростовский музей. Основываясь на этих источниках, Е.В. Брюханова еще в 1993 г., без указания на ошибку В.И. Вахриной, фактически опровергла ее утверждение о совместной поездке Верещагина и Шлякова в Макарьев и Юрьевец⁷³. Однако, десять лет спустя та же ошибка была повторена в предисловии к подготовленному В.И. Вахриной и Е.В. Гладышевой аннотированному альбому икон из собрания Ростовского музея. Не соответствует действительности и утверждение авторов альбома об участии В.В. Верещагина в находке И.А. Шляковым двух царских врат в Софийском соборе Вологды в 1888 г.⁷⁴

Вызывает принципиальные возражения и способ публикации, осуществленной В.И. Вахриной, воспоминаний о И.А. Шлякове его внучатого племянника Н.И. Титова⁷⁵. Воспоминания изданы в полном противоречии с существующими правилами научной публикации мемуарных текстов, которые состоят в том, что неверные, неточные или сомнительные сведения, сообщаемые мемуаристом, должны обязательно оговариваться в предисловии или в постраничных примечаниях. В противном случае, публикатор берет на себя всю ответственность за историческую достоверность написанного автором. Воспоминания Н.И. Титова, как уже отмечалось, не отличаются особой точностью. Они написаны через семьдесят лет после смерти И.А. Шлякова и повествуют о событиях, о которых автор знал понаслышке, или был их свидетелем в далеком детстве. Среди отдельных интересных и уникальных сведений, относящихся к жизни семьи Шляковых и их родственников, часть которых нуждается в проверке, здесь содержатся явные ошибки, никак не откомментированные при издании⁷⁶. Кроме указанных в примечании многочисленных неточностей, допущенных и самим Н.И. Титовым, и публикатором его воспоминаний, неверно и утверждение мемуариста, что во время своих приездов в Ростов В.В. Верещагин останавливался в доме И.А. Шлякова. Оно было опровергнуто Е.В. Брюхановой еще до появления воспоминаний Н.И. Титова в печати⁷⁷.

Осталось также без комментария не соответствующее действительности и способное породить очередную местную «легенду» сообщение мемуариста о том, что Иван Александрович якобы «переписывался с художником Васнецовым и получал от него эскизы на реставрацию кремля»⁷⁸. Непонятно, о каком из братьев Васнецовых идет здесь речь, но тот и другой побывали в Ростове по одному разу. Виктор Михайлович оставил свою запись в Книге посетителей музея 28 июля 1894 г.⁷⁹ Пять лет спустя в Ростов приезжал Аполлинарий Михайлович⁸⁰. Других свидетельств об интересе этих художник

…Если бы по каким-нибудь обстоятельствам заведывающему ныне музеем … Шлякову пришлось покинуть гор. Ростов или оставить свои занятия по музею, то в среде жителей этого города не имеется ни одного лица, которому можно было бы вверить заведывание музеем и которое согласилось бы принять на себя безвозмездно эту многосложную, трудную и ответственную обязанность Обер-прокурор Святейшего Синода С. Лукьянов

Ивана Александровича Шлякова, 160-летие которого отмечается в этом году, с полным правом можно назвать первым среди равных в числе отцов-основателей Ростовского музея. В словах, вынесенных в эпиграф¹, нет преувеличения: Иван Александрович действительно был предан музею беззаветно и относился к нему самоотверженно – музей был и смыслом, и Делом его жизни.

Подвижническая деятельность его на музейном поприще снискала ему известность, признание и уважение современников. В свое время (до октябрьского переворота) имя его часто упоминалось в кругах любителей и знатоков древнерусского искусства². Но, между тем, до сих пор нет ни одного серьезного, достойного исследования, посвященного И.А. Шлякову. Некролог Д.А. Иванова³, краткая справка в аннотированном библиографическом указателе «Ярославские краеведы»⁴, фрагмент статьи Е.В. Брюхановой «В.В. Верещагин и Ростов»⁵, доклад О.Б. Поляковой «Деятельность А.А. Титова и И.А. Шлякова по организации Угличского музея древностей»⁶ появились еще в прошлом веке; в этом году на страницах музейной газеты «Ростовская старина» было опубликовано девять небольших заметок⁷.

Данная работа также не может претендовать на должную, исчерпывающую полноту в силу ряда причин, главной из которых является недоступность фонда И.А. Шлякова, который хранится в Государственном архиве Ярославской области (ГАЯО) и около десяти лет находится на переработке. В своем исследовании автор опирался только на документы и материалы, находящиеся в Ростовском филиале ГАЯО и Ростовском музее.

Во второй половине XVIII – начале XIX вв. в ростовское купечество вошел ряд крестьянских семейств. Среди них были Титовы⁸, Ивановы⁹, Королевы¹⁰, Плешановы¹¹, Храниловы¹², потомки которых сыграли выдающуюся роль в деле спасения Ростовского кремля и создания в нем музея.

Иван Александрович Шляков тоже был потомком крестьянина, выбившегося в люди своим трудолюбием и упорством. Семейство Павла Игнатьевича Шлякова, прадеда И.А., числится в ростовском купечестве с 1800 г. Именно тогда это и еще два крестьянских семейства из «Ростовского уезда казенного ведомства Спас-подгорской волости деревни Дарков по прозванью Шляковы», записались в 3-ю гильдию ростовского купечества, предъявив капитал: П.И. – 3000 р. (собственный), его родственники – так же 3 т. р., но совместный¹³. Потомки братьев Михаила (род. ок. 1768 – ?)¹⁴ и Ивана (ок. 1770 – ?)¹⁵ Алексеевичей Шляковых в дальнейшем в Ростове не живут и не прослеживаются, но до 1840-х гг. числятся в ростовском купечестве по 3-ей гильдии, находясь «в отлучке в Санкт-Петербурге по коммерческим делам»¹⁶.

А вот род Павла Игнатьевича (ок. 1751 – 1831)¹⁷ получает дальнейшее развитие. Его большое семейство, поселившееся в приходе Спас-Графской церкви, насчитывало 12 человек. Это супруга Марья (Марфа) Петровна (ок. 1751 – ок. 1813)¹⁸, сыновья Григорий, Иван с женами и детьми, Евдоким и дочь Улита¹⁹. Павел Игнатьевич был неграмотен, но главой семейного капитала являлся до последнего года жизни (а дожил он до 80-ти лет). Торг вел «разным мелочным товаром»²⁰.

Григорий Павлович Шляков (ок. 1775 – ок. 1846)²¹ от жены Дарьи Ивановны (1778-1847)²² имел сыновей Александра, Михаила и дочь Анну (1799). Числился по 3-ей гильдии; с 1831 г. возглавлял семейное дело²³. Владел по наследству каменным одноэтажным домом с надворными постройками и землей в 13 квартале²⁴.

Его старший сын Александр Григорьевич Шляков (ок. 1795 – 1868)²⁵ был женат дважды. От первой его супруги, ровесницы Евфимии Лаврентьевны (урожд. Чебоксарова, ок. 1795-1840)²⁶, родились Александра (ок. 1816-1878)²⁷, Екатерина (ок. 1819-?), Петр (ок. 1820 -?)²⁸. Тот факт, что они внесены в книгу Исповедных росписей за 1829 г. общим списком с указанием возраста, соответственно 13, 10 и 8 лет и отметкой об отсутствии их родителей у исповеди «за отлучкой», можно предположить, что эти дети, как и Аполлинария (ок. 1831 – 1909, в замужесте Хранилова)²⁹, родились не в Ростове. А вот Павел (1834-?)³⁰, Александр (1835 – ок. 1887)³¹ зарегистрированы уже здесь (можно предположить, что семья А.Г. Шлякова поселяется в Ростове после смерти Павла Игнатьевича в 1831 г.).

Вторая, купеческая дочь Анна Петровна (урожд. Иванова, ок. 1815 –1882)³², бывшая на 20 лет моложе А.Г., подарила ему Евгению (1841-1842)³³, Ивана (1843-1919, это и есть знаменитый деятель музея, 160-летие со дня рождения которого отмечается в этом году)³⁴, Николая (1844-1919)³⁵, Елисавету (1846-?)³⁶, Клавдию (1848-?)³⁷, Рипсимию (1850-?)³⁸, близнецов Василия (не дожил до года)³⁹ и Петра (1852-1919)⁴⁰.

После смерти Григория и Ивана Павловичей, ок. 1846 г. происходит раздел общего капитала Шляковых, и Алексей Григорьевич ведет торговое дело, объявляя ежегодно свой собственный капитал: до 1863 г. по 3-ей⁴¹, а в дальнейшем – по 2-ой гильдии⁴².

В 1847 г. он выделяет своего женатого сына Петра Александровича, который записывается в мещанство и «промысел имеет от шорного мастерства»⁴³. От жены Александры Павловны (урожд. Васильева, ок. 1825-?)⁴⁴ у него родились: Сатир (1848-1849)⁴⁵, Фирс (1849-1851)⁴⁶, Павла (1852-1852)⁴⁷, Серафима (1853-1853)⁴⁸, Фирс (ок. 1854-?)⁴⁹, Иоасаф (1859-?)⁵⁰.

Фирс Петрович был женат на крестьянской вдове Марии Евграфовне Бовиной (ок. 1846 - ?)⁵¹. В их семье родились Александра (1880-?)⁵², Максимилиан (1882-1882)⁵³, Петр (1884 - ?)⁵⁴, Мария (1886-1886)⁵⁵, Зоя (1887-1887)⁵⁶, Павел (1889-?)⁵⁷.

Есть сведения, что Петр Фирсович был фотографом, а Павел Фирсович неплохо рисовал⁵⁸. В музее хранится портрет И.А. Шлякова⁵⁹, выполненный им. Александра Фирсовна, крестница И.А. Шлякова, была учительницей⁶⁰.

Иван, Николай и Клавдия Шляковы потомства не оставили. Петр Александрович-младший был женат на Агнии Андреевне; их первая дочь Мария не прожила и года61. В 1878 г., после рождения Веры, А.А. Шлякова умерла62. П.А. числился по 2-й гильдии, в 1870-е гг. имел лавку в Гостином дворе, вел «торговлю сахаром и другим бакалейным товаром»63. Жил во флигеле при родительском доме, вдовцом, а дочь его росла на руках у тетки Клавдии Александровны; по мужу, владельцу галантерейной лавки, ее фамилия – Родионова64.

Елизавета Александровна Шлякова была выдана замуж в с. Вощажниково за состоятельного крестьянина Александра Титова. Их сын Иван Титов (1873-1935) имел детей Александра, Нину и Николая, который в кон. 1980-х гг. жил в Рыбинске и оставил интереснейшие, поистине бесценные воспоминания о временах своего детства и И.А. Шлякове⁶⁵.

И.А., Н.А., К.А. Шляковы после смерти матери в 1882 г.⁶⁶ унаследовали «лавку для шорной торговли в соборной ограде»⁶⁷. Числились во 2-й гильдии ростовского купечества⁶⁸.

Их родственники по линии дяди по отцу Михаила Григорьевича Шлякова (ок. 1797 – ?)⁶⁹, женатого (1820) на Анне Михайловне (урожд. Гогина, род. ок. 1804 – ок. 1839)⁷⁰, в семье которых родились Марья (ок. 1824), Константин (ок. 1832) и Михаил (ок. 1833)⁷¹, судя по записям к книге исповедных росписей («не были за отлучкой»), скорее всего, в Ростове не жили.

А вот более дальние родные Ивана Александровича Шлякова здесь прослеживаются. Это потомки родных братьев его деда Ивана Павловича и Евдокима Павловича Шляковых.

И.П. Шляков (ок. 1778 – ок. 1846)⁷² был женат на Прасковье Семеновне (ок. 1781-?). Их дети: Параскева (ок. 1797 – ?), Пелагея (ок. 1799 – ?), Евгения (ок. 1808-?), Екатерина (ок. 1809-?), Никанор (ок. 1815 – ?)⁷³, по линии которого от Ольги Порфирьевны (урожд. Иголкина, ок. 1818 – ?)⁷⁴ происходили: Михаил (1839-1839)⁷⁵ Мария (ок. 1837 – ?), Александр (ок. 1842 – ?), Елизавета (ок. 1844-?)⁷⁶, Иван (ок. 1854 – ?)⁷⁷. Деревянный дом И.П. Шлякова находился в Благовещенском приходе и был продан Никанором Ив. в 1847 г.⁷⁸ После его смерти торговые дела вела Ольга Порфирьевна; семейство числилось сначала по 3-й гильдии, а в 1868-1873 гг. – по 2-й⁷⁹.

У Е.П. Шлякова (ок. 1786-1828)⁸⁰ с женой Анной Ивановной (ок. 1789 – ?)⁸¹ родились Иван (ок. 1817-?)⁸², Александр (ок. 1812 – ?), Николай (ок. 1823 – ?), Алексей (1820-?)⁸³, Варвара (ок. 1823 – ?)⁸⁴, Любовь (ок. 1829 – 1830)⁸⁵, Иван (1826-?)⁸⁶, Екатерина (1827-1827)⁸⁷. Александр Евдокимович был женат на Марье Петровне (ур. Бовина; 1823-?). У них были дети Владимир (1840 – ок. 1842)⁸⁸ Александр (1842-?)⁸⁹, Константин (ок. 1847 – ?)⁹⁰, Павел (ок. 1848 – ?)⁹¹.

Таков круг известных нам носителей фамилии Шляковых в Ростове.

К сожалению, из-за отсутствия источников выяснить, поддерживались ли родственные связи между представителями этих семейств, в какой степени родные могли влиять на формирование и развитие личности, выбор жизненного пути и интересов И.А. Шлякова, не удалось.

Иван Александрович родился в Ростове 16 января 1843 года; 18 января был крещен в Спас-Графской церкви, приходской рода Шляковых; воспреемниками его в Метрической книге названы дед по отцу Григорий Павлович Шляков и одна из родственниц Анна Ивановна Шлякова⁹².

Детство его прошло в одноэтажном каменном доме на Ярославской улице⁹³ (совр. Пролетарская). Образование, по сведениям самого И.А., он получил в городском 3-х классном училище, курс которого закончил в 1855 г.⁹⁴ Городским 3-х классным училищем это учебное заведение стало называться с 1876 г., а до этого оно именовалось Ростовским уездным училищем⁹⁵. В 1850 г., после длительных хлопот, не без борьбы среди лучших граждан Ростова, при ходатайстве находившегося тогда в Ростове с ревизией надворного советника И.С. Аксакова, в учебную программу училища был введен «класс бухгалтерии»⁹⁶. Возможно, первоначальные знания бухгалтерии Иван Шляков получил именно в Ростове, что и позволило ему в дальнейшем, живя в Москве, служить по этой специальности в одной из частных банкирских фирм⁹⁷.

Московский период жизни Ивана Александровича совершенно не исследован. Бесспорно одно: среда, в которой он находился, способствовала формированию и его личности, и интересов, и расширению кругозора, и развитию художественных талантов. Путем самообразования он приобрел обширные знания в интересующих его областях науки – истории, искусства, археологии. Мы не знаем, где и каким образом состоялось его знакомство с известными деятелями науки своего времени – В.Е. Румянцевым, И.Е. Забелиным, И.Д. Мансветовым, но оно состоялось. Возможно, здесь сыграли свою роль ростовские связи Шлякова (его сестра Аполлинария Александровна была замужем за Н.В. Храниловым)⁹⁸ – несомненно, что он, навещая родных, знал о реставрации И.И. Хранилова, читал его и П.В. Хлебникова статьи в Ярославских Губернских Ведомостях. В конце-концов, предположение, что Шляков был знаком с местными любителями древностей, и кто-то из них ввел его в круг московских ученых, не представляется таким уж невероятным. Так или иначе, но, по словам М.И. Семевского, под влиянием маститых москвичей из любознательного молодого человека «выработался знаток памятников древняго зодчества, искусный рисовальщик, знаток старинных рукописей, монет, и проч. предметов старины»⁹⁹. Поскольку Иван Александрович был в курсе всех событий на родине и живо ими интересовался, вполне закономерно, что, вернувшись в Ростов в 1877 г.¹⁰⁰, он совершенно естественно влился в круг ревнителей ростовской старины. Естественно и то, что начитанный, образованный, и, очевидно, энергичный 34-х летний И.А., к тому же обладавший прекрасными манерами, был сразу замечен в Ростове. В течение нескольких трехлетий он избирался гласным в Земскую управу¹⁰¹ в то время, когда ее председателем был Андрей Александрович Титов.

Общность происхождения, взглядов, интересов, культурных запросов соединили их в удивительный тандем, результаты деятельности которого общеизвестны, плодами которого мы пользуемся до сих пор. Это то, что мы называем «славным делом ростовских граждан» – спасение кремля, основание и создание в нем музея.

Итак, с 16 ноября 1882 г., когда И.А. Шляков вошел по избранию Императорского Московского Археологического общества (ИМАО) в Комиссию по восстановлению Ростовского кремля¹⁰², начался блестящий период деятельности его, как активнейшего участника реставрационных работ, проводимых на научной основе под наблюдением ИМАО, членом-корреспондентом которого он стал с 30 октября 1883 г.¹⁰³ На этой стезе проявились и нашли применение великолепные организаторские способности И.А. Шлякова, его знания, таланты, удивительные работоспособность, аккуратность, честность, умение отдавать работе всего себя. Современники дали его трудам высокую оценку, что подтверждают слова А.А. Титова, произнесенные им на торжестве освящения Белой Палаты 28 октября 1883 г.: «…Главный деятель по восстановлению Белой палаты – Иван Александрович Шляков, который 7 месяцев безотлучно находился на постройках, один вынес все труды на своих плечах, и, работая за всех нас один, сделал то, что мы теперь видим»¹⁰⁴. С тем же напряжением сил, с такой же отдачей Шляков работал и далее, в 1884-96 гг. при восстановлении церквей Григория Богослова, Воскресения (проект ее реставрации был полностью составлен И.А. и одобрен ИМАО без замечаний)¹⁰⁵, Спаса на Сенях, Иоанна Богослова и других сооружений кремля, а также пещерного Леонтьевского придела (1885) в Успенском соборе¹⁰⁶.

Как реставратор древних памятников архитектуры, И.А. Шляков известен не только в Ростове. Его практические знания и опыт, знакомство с проблемами реставрации и музеефикации архитектурных памятников, позволили ему оказать действенную помощь в восстановлении дворца св. Димитрия царевича в Угличе (1890-92 гг.) и организации в нем музея, в комитет которого он вошел с 1894 г.¹⁰⁷ По поручению ИМАО он принимал участие в реставрации древних церквей, находящихся в Ростовском уезде, в том числе деревянной церкви Иоанна Богослова на Ишне (1895)¹⁰⁸, а также в городах Ярославле, где в 1901-02, 1904 гг. он наблюдал за промывкой фресок при реставрации ц. Ильи Пророка¹⁰⁹, и Романове-Борисоглебске Ярославской губернии¹¹⁰ (совр. Тутаев).

В ряде случаев И.А. Шляков выступает как летописец проводимых реставрационных работ. Имеется в виду его «Очерк по восстановлению Ростовского Кремля»¹¹¹ и «Очерк деятельности комиссии по восстановлению Ростовского Кремля¹¹², в которых запечатлены все перипетии их проведения. В дальнейшем тексты этих изданий практически без изменений вошли в книги А.А. Титова «Описание Ростова Великого»¹¹³ (в этой же книге публикуются два рисунка И.А. Шлякова)¹¹⁴ и «Кремль Ростова Великого»¹¹⁵.

И.А. Шляков был автором еще целого ряда научных трудов¹¹⁶. Научные работы Шлякова, его труды по восстановлению памятников старины обратили на себя внимание и получили достойную оценку со стороны многих научных обществ: так, он был действительным членом Императорского Одесского Общества истории и Древностей (с 1887 г.), членом-сотрудником Общества Археологии, Истории и Этнографии при Императорском Казанском университете (с 1888 г.), членом-соревнователем Императорского Общества Истории и Древностей Российских при Московском университете (с 1887 г.), членом-сотрудником Общества Ревнителей Русского Исторического Просвещения в память Императора Александра III (с 1896 г.)¹¹⁷, членом Ярославской государственной ученой архивной комиссии (с 1897 г.)¹¹⁸, членом Ростовского отделения Общества защиты и сохранения в России памятников искусства и старины (с 1910 г.)¹¹⁹.

При всей своей занятости в Комиссии по восстановлению Ростовского кремля, И.А. Шляков входил со дня основания в Комитет Музея церковных древностей, и с 5 апреля 1888 г. состоял членом-представителем от ИМАО в Комиссии по административно-хозяйственному управлению Ростовским кремлем¹²⁰. Но совершенно безотносительно того или иного поста, которые он занимал в разное время в течение своего 33-летнего периода служения Музею, себя он считал в первую очередь его хранителем. Именно эту свою должность с указанием даты начала ее исполнения – 1883-й – он называет в «Записке», поданной в ИМАО в 1913 г.¹²¹ По проекту Устава Музея хранитель, назначаемый Комитетом, должен был «…наблюдать за чистотой и теплотой Музея, присутствовать там в часы, назначенныя для впуска публики, оказывать приходящим в музей для чтения, срисовки или осмотра предметов, возможное содействие, по мере надобности делать устные объяснения, вести каталог книгам и предметам…»¹²² В действительности же деятельность И.А. Шлякова была поистине всеобъемлющей и выходила далеко за рамки уставных обязанностей. В музее он находился постоянно, отдавая ему все свое время.

Иван Александрович во многом определил направления деятельности, развития и комплектования коллекций музея, который был задуман его отцами-основателями историко-этнографическим. Об этом свидетельствуют и «Записка об основаниях деятельности и проект устава музея», разработанные А.И. Кельсиевым, и одновременное бытование двух названий музея – «Ростовский Музей Церковных Древностей» и «Ростовский Музей Древностей», и сущестование двух видов официального бланка, и само многообразие коллекций, из которых трудно выделить приоритетную, и сам факт открытия в 1884 г., буквально через год после создания музея церковных древностей, этнографического отдела.

И.А. Шляков и сам принимал активнейшее участие в комплектовании коллекций иконописи, живописи, тканей (знатоком которых являлся)¹²³, осветительных приборов (античные светильники были им приобретены на месте раскопок Херсонеса и Пантикапея¹²⁴), археологии¹²⁵, являясь щедрым жертвователем. Среди произведений искусства, принесенных им в дар музею – старинная пушка, икона древнего письма «св. Ангел Хранитель»¹²⁶, 6 произведений живописи, в том числе портрет святителя Димитрия¹²⁷, две картины кисти местного художника Г.В. Юрова – «Интерьер Зачатьевской церкви Спасо-Яковлевского монастыря», «Интерьер Ростовского Успенского собора»¹²⁸, деревянный крест XV в.¹²⁹, книги¹³⁰, старинные монеты, предметы декоративно-прикладного искусства¹³¹.

Его вдохновенная, бескорыстная деятельность вызывала уважение современников, привлекала сподвижников. С их помощью процесс выявления – поиска, обнаружения, приобретения достойных вещей шел очень интенсивно. И музей, начавшийся с двух медных пушек на деревянных лафетах, хрустальной чаши и стакана, нескольких икон, двух деревянных чаш с ростовской финифтью, очень быстро превратился в сокровищницу древнерусского и прикладного искусства, обладателя редких по своей полноте коллекций. Так, уже через два года со дня основания, собрание музея насчитывало 5289, а к октябрю 1918 – 12829 единиц хранения¹³².

Музейное дело, и в этом также несомненная заслуга И.А. Шлякова, было поставлено на очень высокий уровень: проводились систематизация предметов, их описание, каталогизация, учет, хранение¹³³; для экспозиций заказывалось лучшее по своим временам оборудование¹³⁴, присутствовал этикетаж. По инициативе И.А. Шлякова в целях улучшения экспозиция в Белой палате перестраивалась¹³⁵. Иконы из коллекции музея при нем и реставрировались¹³⁶. Не будет преувеличением сказать – без И.А. Шлякова, фактического руководителя музея на протяжении 33-х лет, наш музей не стал бы тем, чем он стал.

Вполне естественно, что у занятого в столь разнообразных сферах деятельности И.А. Шлякова круг общения был весьма обширный и многообразный. В него входили председатель ИМАО графиня П.С. Уварова, вице-председатель ИМАО В.Е. Румянцев, секретарь Императорского общества Истории и Древностей Е.В. Барсов, председатель Московского Архитектурного общества Н.В. Никитин, архитекторы А.П. Попов (строитель Московского исторического музея), Н.И. Поздеев, Н.В. Султанов, А.М. Павлинов, историки Д.И. Иловайский, Н.П. Барсуков, А.П. Барсуков, художники В.В. Верещагин, М.В. Нестеров, Н.К. Рерих…¹³⁷ Этот ряд известных в Российских науке и культуре деятелей может быть продолжен и продолжен. Документы свидетельствуют: со многими из них он состоял в переписке, и на множество писем, приходящих в музей от различных лиц по самым разнообразным вопросам, отвечал тоже Иван Александрович…

Представители самых широких слоев российского общества – ученые, художники, артисты, государственные деятели губернского и столичного уровня, члены Императорской фамилии, приезжавшие в Ростов (часто – именно ради музея), посещая его, никогда не были разочарованы. Всех без исключения, от любознательных ростовских гимназисток до государя императора Николая II, радушно встречал и водил по экспозициям и кремлю обаятельный, неизменно приветливый дававший исчерпывающие разъяснения Иван Александрович, обладавший к тому же и обликом, и манерами московского профессора¹³⁸. Книги посетителей содержат большое количество отзывов, полных восхищения музеем и благодарности его Хранителю (и экскурсоводу). Вот один из них – от 6 июня 1898 г.:

«Прощаясь с прекрасным Ростовским древлехранилищем и подводя итог богатым впечатлениям сегодняшнего дня, доставившим мне столько минут истинного эстетического удовлетворения, глубокого умиления и счастья, шлю в последний раз привет дорогому приюту исторических воспоминний родной старины, и шлю мое сердечное спасибо милейшему Ивану Александровичу Шлякову, энергии, любовным заботам и попечениям коего Ростовская седая старина обязана своей живой и художественной силой… Великая слава и благодарность русскому таланту за его скромное, но высокое служение истине, знанию, науке, родине. Примеры таких цельных, самоотверженных русских натур, как Иван Александрович Шляков, отдающих все силы ума любимой идее, любимому делу, живят и бодрят и нашу утомленную жизненнной борьбой душу, задевают лучшие ее струны, подымают на ее дне столь часто забываемые в суете жизни благородные и дорогие для каждого из нас чувства «любви к отечеству и народной гордости». Подпись: кандидат историко-филологических наук Императорского Московского Университета Александр Акимович Шенберг¹³⁹.

Посещение музея было бесплатным, что делало его общедоступным и известным – не только в России, но и зарубежом; поток его посетителей с годами возрастал. Так, в 1883-88 гг. здесь побывало 5383, в 1904-08 гг. – 6897, 1909-15 гг. – 24411 посетителей¹⁴⁰. Росту популярности музея немало способствовало не только издание трудов музея и рассылка их по научным учреждениям страны, но освещение его деятельности в губернской печати, с которой музей активно сотрудничал. На страницах «Ярославских Губернских Ведомостей» ежегодно публиковались отчеты о деятельности Комиссии по управлению Кремлем и Комитета Музея Церковных древностей и списки предметов древности, поступивших в Музей с указанием имен жертвователей. События музейной жизни также находили отражение в прессе. Вот несколько сообщений из «Ярославских Губернских Ведомостей»:

1890 г.: «Г. Начальник губернии [Фриде] прибыл в Ростов и, по обыкновению, проследовал в дом И.А. Шлякова»¹⁴¹; «Ростов посетил Московский генерал-губернатор князь Владимир Андреевич Долгорукий. Побывал в музее, где удостоил беседы главного деятеля по созданию замечательного музея И.А. Шлякова»¹⁴². 1892 г.: «Великого Князя Сергея Александровича и Великую Княгиню Елизавету Федоровну …встречали в музее И.А. Шляков и А.А. Титов. Шляков подарил Августейшей чете альбом с собственноручно выполненными акварелями»¹⁴³; «16 июня Ростов посетил государственный контролер сенатор, действительный Тайный советник Тертий Иванович Филиппов, бывавший здесь и ранее, в 1888 г. И тогда, и в нынешний раз он был встречен в музее И.А. Шляковым»¹⁴⁴.

Во времена И.А. Шлякова Комитетом музея велась большая работа и по сохранению традиций местных промыслов, в том числе финифтяного. С этой целью в 1898-1918 гг. в Ростове была создана и действовала школа, носившая официальное название «Ремесленный класс рисования, иконописи; резьбы и позолоты по дереву, состоящий в ведении Ростовского музея»¹⁴⁵; попечителем ее до 1905 г. являлся И.А. Шляков¹⁴⁶. В 1902 г. именно ему было вручено свидетельство на малую серебряную медаль «За распространение среди кустарей образцов старинного русского стиля», присужденную Ростовскому музею за работы учащихся Ремесленного класса, выставленные на Всероссийской кустарно-промышленной выставке в Санкт-Петербурге⁴⁷. Вторая серебряная медаль была получена школой в 1903 г. «За распространение школой среди кустарей художественного образования» на Ярославской сельскохозяйственной выставке¹⁴⁸. И.А. Шлякову, как одному из основателей «Ремесленного класса», где преподавались не только техническое рисование, черчение, резьба и позолота по дереву, но и с 1904 по 1914 гг. «финифтовая живопись», и инициаторов создания в Ростове Учебно-показательной финифтяной мастерской, действовавшей в 1912-22 гг., в немалой степени обязана этот промысел не только сохранением, но и развитием своих традиций¹⁴⁹.

Одним словом, при Иване Александровиче были определены и заложены основные направления деятельности нашего музея – собирание, научное просвещение, а также учет и хранение, поставленные на очень высокий уровень. В этой связи хочется особо отметить неуклонное соблюдение основных принципов хранения – неделимость музейных фондов и коллекций и твердое исполнение воли жертвователя. Вот всего один пример. В ноябре 1913 г. перед Комитом музея (Товарищ Председателя И.А. Шляков, хранитель Д.А. Иванов, казначей о. Павел Горицкий, секретарь И. Богословский) высокие ходатаи – председатель ИМАО графиня П.С. Уварова, полковник В.Н. Смердов и Старший хранитель Императорского Российского исторического музея В.А. Городцов настоятельно просили передать в строящуюся при 11-м Гренадерском Фанагорийском генераллиссимуса князя Суворова, его Императорского Высочества Великого Князя Дмитрия Павловича полке каменную церковь «хранящийся в Ростовском музее иконостас, будто бы походной церкви Суворова, на каких угодно условиях, даже с возвращением его обратно в Музей в случае расформирования когда-либо полка». Но Комитет отклонил просьбу: «все хранящиеся в Музее предметы, как приобретенные, так в особенности пожертвованные, составляют его неотъемлемую собственность»; передача иконостаса явилась бы «прямым нарушением воли жертвователей, которая для Комитета должна быть священною особенно по отношению к лицам, уже сошедшим с настоящего жизненного пути в могилу и при жизни своей много потрудившимся над собиранием памятников старины в нашем Музее, тем более, что о принадлежности испрашиваемого иконостаса именно Суворовской походной церкви прямых и точных указаний не имеется и, что он представляет собой единственный и редкий памятник музея»¹⁵⁰.

И.А. Шляков входил во все детали жизни музея, в которой для него мелочей не существовало. Будь то рисунки – оконной рамы для Белой палаты, крыльца церкви Иоанна Богослова, орнамент резной витрины, или логотип музея (позволю себе предположить, что именно Иван Александрович был его автором); чертеж, план здания, или проект реставрации, описание коллекции, справка, ответ на запрос, научная консультация, рассылка музейных изданий; повышение денежного содержание сотрудников или судьба никому неизвестного деревенского мальчика, – ко всему он подходил основательно, с полной отдачей сил, в высшей степени ответственно. Кто знает, может, и П.И. Петровичев не состоялся бы, как художник, не случись в начале его жизненного пути встречи с И.А. Шляковым, заметившего его несомненный талант и познакомившего Петра Ивановича с В.В. Верещагиным¹⁵¹.

Исключительная работоспособность И.А. Шлякова позволяла ему заниматься и обширной общественно-служебной деятельностью. В 1880-х годах, в продолжение нескольких трехлетий он состоял гласным (депутатом) Ростовской Городской Думы, Ростовского Уездного Земского Собрания, Ярославского Губернского Земского Собрания; в 1883-86 гг. членом Учетного Комитета временного Ростовского Отделения Государственного Банка во время Ростовской ярмарки; с 1882 г. и на протяжении нескольких десятилетий – Попечителем трех Ростовских приходских училищ; с 1898 г. – Почетным Смотрителем Ростовского Городского 4-х классного училища; с 1890 по 1906 г. – Попечителем Ростовской Ремесленной рисовальной школы, с 1904 г. – членом Попечительного общества для вспомоществования нуждающихся учащихся в учебных заведениях г. Ростова, с 1906 г. Председателем Попечительного Совета Ростовской Мариинской женской гимназии, с 1896 по 1910 гг. членом Ростовского Отделения Епархиального училищного Совета церковно-приходских школ. Кроме того, в 1883-1888 гг. он состоял директором Ростовского тюремного отделения, с 1899 г. – Товарищем Председателя Правления Попечительного Общества о Доме Трудолюбия¹⁵², с 1900 г. – старостой Ростовского общества хоругвеносцев¹⁵³.

Свой подвижнический труд в музее и на гражданском поприще И.А. совершал безвозмездно. Наградой за него были уважение, авторитет, известность, которые он снискал и в ученых кругах, и в Ростове, личным почетным гражданином (с 1887 г.) и потомственным почетным гражданином (с 1908 г.) которого являлся¹⁵⁴. Его заслуги в деле реставрации были отмечены рядом благодарностей ИМАО; в 1884 г. владыкой Ионафаном за восстановление Княжьих теремов он был благословлен иконой св. Димитрия Ростовского¹⁵⁵, в 1901 г. Указом царя он был «пожалован орденом Св. Станислава третьей степени»¹⁵⁶, в 1913 г. – золотых часов с цепочкой¹⁵⁷ а в 1913 г. – удостоен ордена Св. Станислава второй степени¹⁵⁸. Но, представляется, трудился И.А. не ради наград и славы, а по велению души и во имя великой цели – спасения культурного наследия своего Отечества, его исторических святынь.

На долю И.А. выпало счастье заниматься делом, составлявшим для него главный интерес и смысл жизни, отдаваться ему полностью, всецело, не отвлекаясь на заботы о хлебе насущном. Семейное торговое дело он возглавлял, очевидно, чисто номинально: по свидетельству его внучатого племянника Н.И. Титова, шорной лавкой, где он бывал очень редко, занимались его братья: торговлей заведовал его младший, Николай Александрович, кассой средний, Петр Александрович. И.А. женат не был; устройством его дома, быта занималась Клавдия Александровна¹⁵⁹, младшая сестра, своей семьи также не создавшая, искренне привязанная к И.А., окружавшая его вниманием, теплотой и заботой, в которых с возрастом он стал особенно нуждаться. Правда, 26 ноября 1911 г., после избрания на пост Товарища Председателя Комитета Музея, он обещал работать «не щадя своих старческих сил на пользу музея родного города»¹⁶⁰, но годы неумолимо брали свое – на празднование 50-летия Императорского Московского Исторического Румянцевского музея в 1913 г. Иван Александрович поехать не смог (вместо него ездил Д.А. Иванов)¹⁶¹.

Надобно заметить, что деятельность И. А. Шлякова не всегда протекала в идиллических условиях; документы свидетельствуют о трудностях и сложностях, регулярно выпадавших на его долю. Чего стоили предпринимавшиеся Комитетом усилия и действия за сохранение независимости музея (1902 г.) и получение им государственного субсидирования (1902-1910 гг.)! Понятно, что хранение, реставрация, публикация произведений искусства, составлявших коллекции музея, прием посетителей требовали немалых средств. Финансировался же музей на частные пожертвования, а этого не всегда было достаточно. В 1902 г. тогдашний Председатель Комитета музея, Ярославский губернатор Б.В. Штюрмер высказывал настойчивое желание передать музей в ведомство Министерства внутренних дел с последующим переустройством «как административной, так и хозяйственной частей, с введением новых штатов и т.д.». Доклад о намеченных в музее преобразованиях рассматривался на особом заседании Ярославской губернской ученой архивной комиссии; ее члены увидели в комплексе намеченных мер угрозу насаждения в музее казенного строя и оскорбление его отцов-основателей. Проектируемые к музею меры приняты не были, но проблема финансирования осталась. Выход из создавшегося положения Комитет музея видел в получении государственного обеспечения при сохранении независимости. Начались долгие хлопоты, в которых И.А. Шляков принял самое активное участие, предоставляя необходимые документы, составляя справки, отвечая на запросы государственных структур – Святейшего синода, в ведении которого находился музей, Министерства внутренних дел, Государственного совета, Государственного казначейства, Государственного контроля, Министерства финансов. Понадобилось восемь лет, чтобы эта целенаправленная, самоотверженная, высокопрофессиональная работа увенчалась успехом – в 1910 г. «Закон об отпуске из Государственного Казначейства средств на содержание Ростовского Музея церковных древностей» был «Высочайше утвержден»¹⁶².

Очевидно, в музее были еще и какие-то подводные течения, о которых мы можем только догадываться.

Подступали болезни, и сил держать в ослабевающих руках руль управления музея становилось все меньше. И вот пришел последний день пребывания Ивана Александровича на посту Товарища Председателя Комитета музея – он сам его себе назначил.

3 ноября 1916 г. Комитет рассмотрел заявление И.А. Шлякова, которым он слагал с себя «в силу своего болезненного состояния» обязанности Товарища председателя, о чем известил уже графиню Уварову … На «…усильную просьбу членов Комитета отказаться от своего заявления и не оставлять занимаемой должности согласия Шлякова не последовало. Приняли заявление его с искренним прискорбием и выражением г. Шлякову заслуженной благодарности за его долговременную и многоплодотворную деятельность по музею»¹⁶³.

Похоже, что ни в Комитете, ни в ИМАО не были готовы к такому повороту дел, что подтверждает ответ П.С. Уваровой.

«5 ноября 1916 г.
Любезный Иван Александрович
Письмо Ваше очень огорчило как меня, так и всех членов АО; мы Вас ведь любили, уважали и верили, что при Вас и Музей и здания останутся в целости и сохранности; на этом основании терять Вас весьма грустн

Рис. 1. Иван Александрович Шляков. Фото из собрания ГМЗРК.

Рис. 2. На экскурсии. И.А. Шляков с группой учащихся. Фото из собрания ГМЗРК

Рис. 3. Логотип РМЦД. Из собрания ГМЗРК

Рис. 4. И.А. Шляков в кругу родных. Фото из собрания ГМЗРК

Рис. 5. Поздравительный адрес И.А. Шлякова от 5 ноября 1917 г. Из собрания ГМЗРК

Послание Иакова Черноризца дошло до нашего времени в ряде списков XV – XVII вв., полное описание которых, к сожалению, до сих пор отсутствует. Некоторые из них, будучи упомянуты в работах XIX в., затем выпали из научного оборота¹. Полное имя адресата Послания – «князь Дмитрий Борисович» – сохранилось в заглавии одного из списков (РНБ. Q.I.1130; посл. четв. XV в.), который был обнаружен только в конце XIX в. В тексте памятника (в списках, имеющих указания на автора и получателя)² адресат именуется обычно «великим князем Дмитрием» (без отчества). Исключение в этом отношении представляет список РГБ. Рум. № 233, где слова «великии князь» опущены, но их отсутствие, судя по всему, следует отнести на счет ошибки переписчика, работавшего над рукописью³.

До открытия списка РНБ. Q.I.1130 исследователи, отталкиваясь от древности языка Послания, датировали его в промежутке от середины XI до конца XIII в. и, соответственно, указывали на великих князей Изяслава-Дмитрия Ярославича, Всеволода-Дмитрия Юрьевича или Дмитрия Александровича как на возможных его получателей. Единой точки зрения по этому вопросу в историографии XIX – начала XX в. выработано не было⁴. После открытия списка РНБ. Q.I.1130 на его важность для датировки памятника первым указал А.И. Соболевский, увидевший в «Дмитрии Борисовиче» ростовского князя XIII в.⁵

Это наблюдение было вскоре развито С.И. Смирновым⁶, который показал, что отчество князя навряд ли могло быть позднейшей вставкой, и попытался уточнить время создания памятника. Согласно его наблюдениям, в тексте Послания отыскиваются три чтения, которые содержат датирующую информацию. Во-первых, – это упоминание жены князя (известно, что свадьба Дмитрия Борисовича состоялась зимой 1276/77 г.)⁷. Во-вторых, – рассуждение автора о «мужестве» и «юности»: «Мужества бо не дошедше и ни разума и еще имея что, соблазнихомся! А бы не попустилъ и ныне уности играти собою» (200)⁸. Это место Смирнов понял как свидетельство того, что на момент написания Послания князь был «юношей, но уже в конце юности». При этом, по мнению исследователя, грань между «юностью» и «мужеством» определялась в Древней Руси точно и приходилась на 30-летие (как, к примеру, в «Номоканоне» Иоанна Постника). Поскольку названного возраста князь Дмитрий Борисович достиг 11 сентября 1283 г.⁹, то Послание, по Смирнову, должно было появиться ранее этой даты. В-третьих, внимание ученого привлекло упоминание «года ратного» на фоне обращенных к князю призывов удерживать гнев и не мстить врагу (200-201). В полученных выше хронологических рамках (1276-1283 гг.) Смирнов отыскал единственное событие, соответствующее описанным обстоятельствам, – ссору Дмитрия Борисовича с братом Константином, которая едва не привела к возникновению междоусобной войны, причем – с участием на стороне Константина великого князя Дмитрия Александровича (1281 г.)¹⁰. К этому году (впрочем, с некоторыми оговорками) ученый и приурочил создание памятника. Что же касается неправомерного титулования Дмитрия Борисовича в Послании «великим князем», то тут, как предположил Смирнов, проявилась характерная для Древней Руси нестрогость в употреблении титулов, тем более возможная в доверительном письме духовного отца к своему раскаявшемуся чаду¹¹.

С корректировкой выводов С.И. Смирнова выступила Н.В. Понырко. Исследовательница отметила, что гранью между «юностью» и «мужеством» в Древней Руси мог выступать не только 30-летний, но и 28-летний возраст, а сама фраза «Мужества бо не дошедше...» содержит указание, скорее, не на близящуюся к своему завершению «юность», а на уже наступившее «мужество» (при счете семилетними периодами – возраст от 28 до 35 лет). При этом, однако, контекст Послания не дает основания «с абсолютной уверенностью» утверждать, что в данном месте автор имел в виду «конкретный возрастной период в жизни человека», так как слово «мужество» имело и более общий смысл, обозначая «возмужание по сравнению с более молодым возрастом». Усомнилась Понырко и в обоснованности предположения Смирнова о том, что Послание писалось в 1281 г., в период распри между Борисовичами, поскольку выражение «год ратен» могло обозначать не только военную пору, «но и вообще время неспокойное, когда человек оказывается ратуем со стороны обрушившихся на него испытаний». В результате, исследовательница пришла к выводу, что «о датировке послания черноризца Иакова с уверенностью утверждать можно только одно: оно написано после 1276 г., года женитьбы князя Дмитрия Борисовича, всего скорее в годы возраста «мужества» этого князя, то есть около 1281 – 1288 гг.»¹².

Наблюдения над текстом Послания можно продолжить. Как представляется, он содержит еще некоторую информацию, касающуюся обстоятельств и времени создания памятника.

1. Призывая князя блюстись от блудного греха, Иаков пишет: «Живи въ чистоте, акы въ церкви святеи, потыкаемъ свестью в горнии Еросалимъ, и тамо в первеньцехъ же вписанъ имаши быти...» (200). «Первенец» – это перворожденный сын. В ветхозаветные времена первенцы имели особые преимущества, в том числе и в получении наследства¹³, что породило такой присущий церковнославянскому языку оттенок значения этого слова, как «избранник» («соборъ первенец» = сообщество избранных Богом)¹⁴. Смысл фразы в целом ясен: если князь будет жить в чистоте, то наследует Царствие Небесное. При этом выражение «и тамо в первеньцехъ же» намекает, что адресат Иакова является «первенцем» и здесь, в земной жизни. Что означает этот намек? Ясно, что Иаков, обличающий грехи своего духовного сына, не может одновременно причислять его к числу праведников или подвижников веры. Этот вариант значения здесь исключен. Позволительно допустить, что таким странным образом духовник хочет напомнить Дмитрию о его высоком княжеском достоинстве. Однако оборот, избранный для подобного напоминания, приобретает весьма двусмысленное звучание, если князь и на самом деле не является старшим сыном в семье своих родителей. Вопросы династического статуса были слишком существенны для рассматриваемой эпохи, чтобы можно было относится к ним без должной аккуратности. И потому следует думать, что речь тут идет именно о перворожденности адресата Иакова, его династической «избранности». Дмитрий Борисович Ростовский, как известно, действительно был первенцем (по крайней мере, ни о каких его предшественниках ростовская летописная традиция середины XIII в. не сообщает). А вот из числа великих князей XI – XIII вв., носивших имя Дмитрий и выдвигавшихся исследователями XIX в. на роль возможных адресатов Послания (см. выше), ни одного первенца не было. По этому же признаку из списка потенциальных получателей Послания следует исключить и таких великих князей XIV – XV вв., как Дмитрий Константинович Суздальский и Дмитрий Юрьевич Шемяка. Первенцами у своих отцов в названные столетия были великие князья Дмитрий Михайлович Грозные Очи и Дмитрий Иванович Донской (от второго брака), однако и они не могут претендовать на роль духовных чад Иакова, написавшего, что его подопечный ради жены «остави отца и матерь» (200). Это выражение, библейское по своему происхождению (ср.: Ефес. 5:31), было бы неуместным по отношению к людям, потерявшим родителей еще до свадьбы¹⁵. Последнее относится также к Всеволоду Большое Гнездо, Дмитрию Шемяке и, скорее всего, к Дмитрию Переяславскому¹⁶.

Таким образом, использование автором Послания слова «первенец» и упоминание о живых родителях на момент свадьбы косвенно подтверждает правоту списка РНБ. Q.I.1130, сообщающего отчество духовного сына Иакова Черноризца.

2. Представляются обоснованными сомнения Н.В. Понырко в том, что под «юностью» и «мужеством» Иаков понимает непременно конкретные возрастные отрезки. Следует учесть, что в сознании людей традиционного общества стадии телесного, социального и духовного взросления человека часто имеют различные границы и порождают сложную систему взаимонакладывающихся возрастных периодов¹⁷. Так, указанная С.И. Смирновым грань 30-летия – это возраст вышедшего на проповедь Христа, время духовного созревания личности. Именно с этого возраста разрешалось рукоположение в священники¹⁸. При этом правовая дееспособность человека наступала значительно раньше. Киево-Печерский патерик, к примеру, рассказывает историю о юноше, который должен был получить наследство, «егда возмужаеть» (т.е. достигнет возраста «мужества»)¹⁹. Юноша с полным основанием потребовал причитающиеся ему деньги, когда ему исполнилось 15 лет²⁰. Важнейшей возрастной вехой в жизни человека, менявшей и его социальный статус, и строй духовной жизни, являлось вступление в брак. Показательно, что древнерусское «моужь» одновременно означало и зрелого полноправного (свободного) человека, и супруга (вне зависимости от возраста)²¹. Контекст, в котором находится восклицание Иакова о «юности» и «мужестве», позволяет предполагать, что именно эту веху в жизни Дмитрия Борисовича и имеет в виду духовник. Настойчиво убеждая князя одолеть блудную страсть и обратить взоры к «честному» брачному ложу, он сетует, что соблазны обычно сопутствуют тем, кто не достиг «мужества», но «ныне» князь не должен позволять «уности играти собою» (200). Смысл этого рассуждения становится понятен, если вспомнить, что прелюбодеяние (измена) считалось грехом более тяжким, чем холостяцкий блуд, к которому древнерусские духовники еще могли относится с некоторым снисхождением²². То, – увещевает Иаков Дмитрия Борисовича, – что еще как-то могло быть прощено до женитьбы, становится совершенно нетерпимым в освященном Церковью браке. Тон Иакова в данном фрагменте может навести на предположение, что после свадьбы Дмитрия прошло не так уж и много времени, однако говорить об этом с уверенностью нельзя.

В итоге, приходится признать, что разбираемое место, вопреки мнению Смирнова, не несет определенной датирующей информации. Предположение о том, что понятие «мужество» в Послании содержит указание на конкретный возраст, оказывается недоказуемым и, по всей видимости, неверным.

3. Представляя собой частное письмо, Послание заключает в себе многочисленные намеки на события и обстоятельства, хорошо известные обоим участникам переписки. Это и неведомая постороннему читателю выходка князя против Иакова, которую духовник прощает, и какой-то грех (или грехи) князя против 7-й заповеди («не прелюбы сотвори»), что толкает Иакова к составлению целого поучения на эту тему с использованием «Пандектов» Антиоха²³ (199-200).

Не менее подробно духовник рассуждает и о некой неприятной ситуации, в которой оказался Дмитрий, и убеждает его удерживать свои «гневъ и ярость», остужать «мысли зверины» (200-201). По обмолвкам Иакова можно попытаться составить некоторое представление о случившемся. При всей своей строгости он убежден, что виновником произошедшего был не Дмитрий, а его противник (противники?), и отговаривая князя от мести (тем более – слепой, от которой могут пострадать невинные), обещает, что Господь Сам придет ему на помощь («пожди... Господа, да ти поможеть!»). В чем состоял поступок неведомого врага, духовник не сообщает (заметив только, что молящихся «за напакостьникы» – за лжецов, злодеев – «и беси бояться»). Однако ясно, что последствия произошедших событий для Дмитрия тяжелы. Они заставляют его страдать («мука есть в мысли таина, симъ безъ железа можемъ быти мученици») и терпеть козни «злыхъ человекъ», которые ««обостриша, яко копья, языки своя»» (Пс. 63:4). Показательно, что в цитируемом тут 63-м псалме Давида речь идет о тайном заговоре против «непорочного», которому затем приходит на помощь Господь. Лучший выход из создавшегося положения, – убеждает князя Иаков, – терпеть и ждать. Ведь и сам «Вседержьць» Христос, седящий «одесную Отца», безвинно страдал и терпел унижения от своих мучителей. По мнению Г.П. Федотова, Иаков использует евангельские тексты наиболее «вдохновенно» именно в связи с важной для него темой терпения²⁴. Уговаривая князя не совершать необдуманных поступков, черноризец советует вспомнить заповедь любви и проявить милость, брать пример с ветхозаветного Еффая, который не пожалел ради Господа единственной дочери, и с евангельской вдовицы, отдавшей в жертву Богу все свое скромное достояние. Эти призывы духовника косвенно характеризуют его позицию: рано или поздно князю нужно будет примириться со своим обидчиком (с которым, надо думать, его по-прежнему что-то связывает). Не случайно, видимо, напоминая, что «Павелъ велить присно вооруженым быти», Иаков отсылает князя к апостольскому поучению, в котором речь идет о воинствовании не против «крови и плоти» (т.е. людей), а «противу кознемъ диаволскимъ» и «духовомъ злобы» (Ефес. 6:11-12). Перед нами – любимая древнерусскими книжниками мысль, что причиной ссор является «соблажненье дьяволя»²⁵.

В целом, картина получается такой: незаслуженно пострадав от чьих-то интриг, князь хочет мстить, но сразу нанести ответный удар он почему-то не может, и этим промедлением пользуется для своей проповеди духовник.

Описанная ситуация, если она понята нами правильно, более всего похожа на следствие неких политических потрясений (как это и предполагал С.И.Смирнов). Источники, повествующие о политической истории Северо-Восточной Руси в последней четверти XIII в., весьма лаконичны и редко дают ясное представление о происходившем. Однако сомнительно, чтобы Дмитрий мог попасть в столь затруднительное положение, пока еще был жив его отец, т.е. до 16 сентября 1277 г.²⁶

Из того немногого, что известно о Дмитрии Борисовиче после этой даты, на роль возможного исторического контекста для написания Послания могут претендовать сразу несколько событий. 1) В 1277 – 1278 гг., после смерти отца, Дмитрий конфликтовал со своим дядей Глебом Васильковичем, занявшим ростовский стол. Прав дяди он, видимо, не признал и бежал из города. 11 октября 1278 г. Глеб Василькович умер. Ростов перешел к Дмитрию²⁷. 2) В 1280 г. прибывший из Киева митрополит Кирилл запретил в служении ростовского епископа Игнатия, который незаконно перезахоронил останки Глеба Васильковича (вынес их из усыпальницы ростовских князей)²⁸. Перезахоронение было осуществлено явно по указке Дмитрия и имело политический характер²⁹. Суровая церковная кара, таким образом, косвенно затрагивала и его. Именно князю пришлось «бить челом» перед митрополитом о прощении епископа. Показательно, что ростовский летописец так и не признал правоты митрополита, записав, что Игнатий пострадал «по оклеветанью»³⁰. Этот мотив роднит рассматриваемую ситуацию – как ее понимали в Ростове – с Посланием, где упоминаются языки «злых человек» и загадочные «напакостьникы». Может быть найдена и еще одна перекличка между событиями 1280 г. и Посланием. Иаков, говоря о приближающемся конце света, описывает его как огненное испытание: «зри Господа, с небесъ уже грядуща на судъ человеческымъ таинамъ... Ведомо ти буди: огнь нас ждеть и огньмъ питану и быти. И огньмь открывается житье же человече, и огньмъ искушена будуть дела наша...» (202). Кроме книжных образов³¹ на Иакова могли тут повлиять необычайные огненные катаклизмы этого года – «молонья многа, и много людеи громъ побилъ, и мнози молоньями опалени быша»³². 3) В 1281 г. имел место упоминавшийся выше конфликт Дмитрия с братом Константином. Дмитрий находился в Ростове и собирал войска, но до рати дело не дошло. Именно с этими событиями, как уже говорилось, связывал появление Послания С.И. Смирнов. Однако следует обратить внимание на сам факт переписки князя и монаха (Дмитрий присылает духовнику «велми смиренное» покаяние, Иаков отвечает на него). Не приходится сомневаться, что духовник, столь осведомленный в делах своего подопечного и привыкший говорить с ним в таком решительном тоне³³, должен был жить где-то поблизости от него, скорее всего – в одном из ростовских монастырей. И если бы князь был в интересующий нас момент в городе (как в 1281 г.), ему было бы удобнее покаятся перед духовником и выслушать его наставления при личной встрече. Факт переписки наводит на мысль, что Дмитрия в городе не было и что речь в Послании, скорее всего, идет не о событиях 1281 г. 4) Зимой 1281/82 г.³⁴ окрестности Ростова (вместе с рядом других областей Северо-Восточной Руси) были разорены очередной ордынской ратью. Вместе с татарами тогда действовал и Константин, брат Дмитрия. Местонахождение Дмитрия во время этих событий неизвестно³⁵. Однако есть основание сомневаться в возможности появления Послания на фоне этих событий. Это основание дает сам Иаков, пишущий об отсутствии гонений на христиан («не гонять бо человеци», 201). Между тем, известно, что во время рати 1281/82 г. татары «и манастыри, и церкви пограбиша, иконы и кресты честныа, и сосуды священныа служебныа, и пелены, и книги, и всяко узорочие пограбиша, и у всехъ церквеи двери высекоша, и мнишьскому чину поругашася погании»³⁶. 5) В 1288 г., как позволяют догадываться сохранившиеся источники, по воле хана Телебуги Дмитрий был лишен Углича, в котором княжил после уступки Ростова Константину, и какое-то время оставался без удела. Лишь в следующем году он смог вернуть себе власть и вновь сел в Ростове, что, видимо, породило новый конфликт с братом³⁷.

Таким образом, в качестве возможных дат создания Послания более реалистично выглядят 1277 – 1278, 1280 или 1288 – 1289 гг. Во всех случаях Дмитрий должен был остро переживать нанесенную ему обиду и, видимо, без труда отыскивал виновников своего несчастья. Однако необходимо признать, что поиск «подходящей» политической ситуации – далеко не самый надежный метод датировки. Более осторожный подход заставляет относить появление памятника к весьма широкому промежутку времени между кончиной Бориса Васильковича в 1277 г. и смертью самого Дмитрия в 1294 г.

1. Смирнов С.И. Материалы для истории древнерусской покаянной дисциплины // Чтения в Обществе истории и древностей Российских. М., 1912. Кн. 3 (242). Отд. 2. С. 432; Щапов Я.Н. Собрание И.Я. Лукашевича и Н.А. Маркевича. Описание. М., 1959. С. 12, 16.
2. Списки, лишенные таких указаний, упоминает Г.А. Розенкампф (Розенкампф Г.А. Обозрение Кормчей книги в историческом виде. М., 1829. С. 248).
3. По свидетельству А.Х. Востокова, великокняжеский титул читался в утраченной затем Кормчей Румянцевского музея № 234, которую исследователь считал скопированной с того же протографа, что и рассматриваемая Кормчая № 233 (Востоков А.Х. Описание русских и словенских рукописей Румянцевского музеума. СПб., 1842. С. 304, 309). В представляющих ту же Лукашевичскую редакцию, что и Кормчая № 233, Кормчих РГБ. Ф. 152. № 1 (л. 350) и РГБ. Ф. 199. № 5 (л. 256), слова «великому кн(я)зю» также читаются.
4. См.: Розенкампф Г.А. Указ. соч. С. 248; Востоков А.Х. Указ. соч. С. 304; Калачов Н.В. О значении Кормчей в системе древнего русского права. М., 1850. С.27-28; Погодин М.П. Иаков Мних, русский писатель XI века и его сочинения // Известия Императорской Академии Наук по Отделению русского языка и словесности. СПб., 1852. Т. 1. Стб. 331-334; Срезневский И.И. Древние жизнеописания русских князей X – XI века // Там же. СПб., 1853. Т. 2. Стб. 129; Тюрин А.Ф. Мнение о Иакове мнихе академика П.Г. Буткова // Там же. Стб. 94-95; Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. М., 1995. Кн. 2. С. 194-195, 201-202; Голубинский Е.Е. История Русской Церкви. М., 1901. Т. 1. Первая половина тома. С.825 (примеч. № 3); Никольский Н.К. Ближайшие задачи изучения древнерусской книжности. СПб., 1902. С. 29-31; и др.
5. Соболевский А.И. Николай Никольский. Материалы для повременного списка русских писателей и их сочинений (X – XI вв.). Корректурное издание. Издание Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. СПб., 1906 [Рецензия] // Журнал Министерства народного просвещения. 1906. Октябрь. Т. 5. С. 391-392.
6. Ссылаясь на А.В. Экземплярского, Смирнов указывает еще на одного потомка Рюрика, носившего имя Дмитрий Борисович, – выходца из рода галицких князей по прозвищу Береза. При этом ученый считает невозможным видеть в нем адресата Послания, т.к. Дмитрий Береза был «безудельным князем», а Дмитрий Послания, судя по словам Иакова, имел власть над людьми и должен был приводить их к благочестивой жизни. К тому же употребляемый в Послании титул «великого князя» был бы «еще менее приличен безудельному князю», нежели владетельному князю ростовскому (Смирнов С.И. Указ. соч. С. 436. Примеч. 1). Следует обратить внимание и на следующее обстоятельство, не известное Смирнову, но подтверждающее его правоту. Ни сам Дмитрий Береза (XV в.), ни его отец Борис Васильевич князьями уже не титуловались (Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 418-419). По-видимому, отчество «Борисович» имел еще один представитель галицкого рода по имени Дмитрий – князь XIV в., сведений о котором сохранилось крайне мало (См.: Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г. СПб., 1891. Т. 2. С. 211-215, 218-219; Полное собрание русских летописей (далее – ПСРЛ). М., 2000. Т. 15. С. 69, 74; Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X – XIV вв. М., 1984. С. 245-246). Если это так, то нельзя исключить возникновения Послания и в XIV столетии. Однако возможность приложения великокняжеского титула к слабому галицкому владетелю, согнанному московским князем Дмитрием Ивановичем со своих земель вопреки ханскому ярлыку, представляется сомнительной.
7. ПСРЛ. СПб., 1913. Т. 18. С. 75.
8. Здесь и далее в скобках дается ссылка на «Послание Иакова Черноризьца ко князю Дмитрию Борисовичу» по изданию: Понырко Н.В. Эпистолярное наследие Древней Руси XI – XIII вв. Исследования, тексты, переводы. СПб., 1992.
9. См.: ПСРЛ. М., 1962. Т. 1. Стб. 473.
10. ПСРЛ. Т. 18. С. 78.
11. Смирнов С.И. Указ. соч. С. 434-436, 439-441. Аргументация С.И. Смирнова была, в целом, поддержана исследователями (см., напр.: Прохоров Г.М. Иаков (XIII в.) // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1987. Вып. I (XI – первая половина XIV в.). С. 192-193).
12. Понырко Н.В. Указ. соч. С. 196-198.
13. Библейская энциклопедия. М., 1991. Т. 2. С. 61-62.
14. Словарь русского языка XI – XVII вв. М., 1988. Вып. 14. С. 197. Специальное рассуждение о прямом и переносном значении этого слова (в связи с его приложением ко Христу) см.: Шестоднев Иоанна экзарха Болгарского. Ранняя русская редакция. М., 1998. С. 460-463.
15. Отец Дмитрия Грозные Очи погиб в 1319 г., женился князь в 1320 г. Отец Дмитрия Донского умер в 1359 г., мать – в 1364 г., женился князь в 1366 г. (ПСРЛ. М., 2000. Т. 15. Стб. 39-41, 68, 78, 83 (первой пагинации)).
16. Всеволод Большое Гнездо родился около 1154 г., отца потерял в младенческом возрасте в 1157 г. (ПСРЛ. СПб., 1862. Т. 9. С. 198; Т. 1. Стб. 348). Дмитрий Александрович Переяславский, посаженный отцом в Новгороде, через несколько месяцев после его смерти (1263 г.) был изгнан новгородцами, поскольку «еще малъ бяше»; видимо, на момент смерти отца Дмитрий еще не был женат по малолетству (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 477; Новгородская первая летопись... С. 84). Мать Дмитрия Шемяки умерла в 1422 г., отец – в 1434 г., сватался князь в 1436 г. (ПСРЛ. СПб., 1897. Т. 11. С. 238; СПб., 1901. Т. 12. С. 20-21). Необходимых данных о Дмитрии Константиновиче Суздальском не сохранилось.
17. См.: Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека. СПб., 2000. С. 84-96; Бернштам Т.А. Молодость в символизме переходных обрядов восточных славян: учение и опыт Церкви в народном христианстве. СПб., 2000. С. 240-253.
18. Книга правил святых Апостол, святых соборов Вселенских и Поместных и святых Отец. М., 1893. С. 80, 147.
19. На то, что «възмужати» = достичь возраста «мужьства», ясно указывает Повесть временных лет под 6463/955 и 6472/964 гг. (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 64).
20. Библиотека литературы Древней Руси. СПб., 1997. Т. 4. С. 310, 312.
21. Словарь древнерусского языка (XI – XIV вв.). М., 2002. Т. 5. С. 38-39; Колесов В.В. Указ. соч. С. 85-86.
22. Романов Б.А. Люди и нравы Древней Руси: историко-бытовые очерки XI – XIII вв. М., 2002. С. 185, 187; Левина Е. Секс и общество в мире православных славян. 900 – 1700 гг. // «А се грехи злые, смертные...». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России. М., 1999. С. 326-327.
23. См.: Смирнов С.И. Указ. соч. С. 444-445.
24. Федотов Г.П. Русская религиозность. М., 1988. Т. 1. С. 257.
25. См., напр.: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 135, 167, 183, 206, 252, 257, 310, 320, 400, 412, 420, 439-440, 474; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 168, 172, 197, 260, 262, 272-273, 284, 289, 308; и др.
26. ПСРЛ. Т. 18. С. 75.
27. См.: Экземплярский А.В. Указ. соч. Т. 2. С. 25; Лаушкин А.В. Малоизученный эпизод ростовского летописания второй половины XIII века // История и культура Ростовской земли. 2001. Ростов, 2002. С. 9-11.
28. ПСРЛ. Т. 18. С. 77.
29. Пресняков А.В. Образование великорусского государства. М., 1998. С. 350. Примеч. 125.
30. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 525-526.
31. См.: Лаушкин А.В. Стихийные бедствия и природные знамения в представлениях древнерусских летописцев XI – XIII вв. // Русское Средневековье. 1998 год. Вып. 1. Книжная культура. М., 1998. С. 50-52, 57-58.
32. ПСРЛ. Т. 18. С. 77.
33. Г.П. Федотов справедливо отметил, что Послание написано «в смелом, почти воинственном духе» (Федотов Г.П. Указ. соч. С. 258).
34. Обоснование датировки см.: Горский А.А. Москва и Орда. М., 2000. С. 15-16.
35. ПСРЛ. Т. 18. С. 78.
36. Там же.
37. Горский А.А. Политическая борьба на Руси в конце XIII века и отношения с Ордой // Отечественная история. 1996. № 3. С. 76-79; Он же. Ногай и Русь // Тюркологический сборник. 2001. Золотая Орда и ее наследие М., 2002. С. 142-143.

Характерной особенностью отечественной культуры и письменности является необычайное развитие летописания на Руси. Летописи писались при соборных храмах, в монастырях, во владычных палатах и княжеских скрипториях. Оставил определенный след в этой области и святитель Макарий, первоначально Новгородский архиепископ (1526-1542), а затем Всероссийский Митрополит (1542 - †1563).

Но ни К. Заусцинский, ни Н. Лебедев, писавшие в XIX веке о Святителе, ничего не говорят о летописной работе, ведшейся по его благословению в Великом Новгороде. Однако, последовавшие затем исследования по истории русского летописания выявили такие данные. Как отмечает А.Н. Насонов «Местные летописные записи продолжали вести в Новгороде и в те годы, когда Новгород оставался без «владыки». Но с приездом Макария литературная, в частности, летописная, работа развернулась благодаря направлению его интересов и вкусов. Судя по палеографическим показаниям и хронологической последовательности текста известий рукописи из собрания Н.К. Никольского, существовал сокращенный новгородский летописец 1528 г. А не ранее 1539 г. был составлен сохранившийся в двух редакциях Новгородский летописный свод, который, как явствует из содержания, представляет собою владычный свод Макария»¹.

Первым, кто ввел в историческую науку этот памятник, описав его, был замечательный исследователь русских летописей А.А. Шахматов². Отмечая большой интерес данной летописи к церковным событиям, исследователь писал: «Все это указывает нам на происхождение и характер рассматриваемой новгородской летописи: это была летопись владычняя, ведшаяся из году в год в св. Софии. Вот почему так много внимания уделяется деятельности Новгородского владыки Макария: начиная с 1526 г., главное содержание летописи сосредотачивается вокруг имени Макария»³. А. А. Шахматов считает, что такая владычная летопись послужила одним из источников для свода 1539 года⁴ названного так, поскольку известия в нем оканчиваются этим годом. Ранний список свода содержится в рукописи Дубровского конца XVI века⁵, а составление самого свода А.А. Шахматов относил к 1542-1548 годам⁶.

А.Н. Насонов, соглашаясь с данными хронологическими соображениями, пошел дальше и коснулся проблемы атрибуции свода, исходя из анализа сообщений летописи о роде Квашниных: «...Александр или Иван Квашнин могли близко стоять к составителям свода 1539 г. или получить сами «повеление» Макария в последнее время его архиепископства в Новгороде или после назначения его Митрополитом в Москву работать по составлению летописного свода, быть в числе составителей»⁷. Род Квашниных был действительно связан с Великим Новгородом⁸.

Для уточнения вопроса об авторстве данного летописного свода следует обратить внимание еще на одного представителя данного рода. Одновременно в Новгороде был также Андрей Квашнин, которого в 1526 году вместе со святителем Макарием направил в Великий Новгород Великий князь⁹. Новгородская оброчная книга 1539/40 годов называет пригородные пожни Андрея Квашнина¹⁰. Встречался святитель Макарий с Андреем Квашниным и в последующее время, уже будучи в Москве. В 1550 году во время похода на Казань царь посылал его за Митрополитом с просьбой прибыть во Владимир¹¹. Кроме того, Квашнины были в родстве с родом преподобного Иосифа Волоцкого и мастера-иконописца Дионисия¹². В родстве с преподобным Иосифом был и святитель Макарий¹³.

У С.Б. Веселовского можно найти следующие сведения об Андрее Квашнине. Его отец, Александр Васильевич Рубцов, был боярином архиепископа Макария. Позднее Андрей Александрович попал в думу Великого князя. В 1548 году он был пожалован государем в окольничие. В декабре того же года, во время похода на Казань, он приезжал из Владимира в Москву, от царя к Митрополиту Макарию с приглашением прибыть во Владимир. В 1556 он был окольничим и дмитровским дворецким. В 1559 году, уже будучи в глубокой старости, А.Квашнин ушел в Кирилло-Белозерский монастырь, где принял монашеский постриг¹⁴. Этим временем датируется его вклад в обитель, где он принял постриг и был назван Адрианом¹⁵. Здесь же он вскоре, очевидно, скончался и был погребен около храма преподобного Кирилла Белозерского «за олтарем»¹⁶.

Важно отметить, что из рода Квашниных происходил инок Кирилло-Белоозерского монастыря Гурий (Тушин; † 8 июля 1526)¹⁷, который в 1484 году несколько месяцев был игуменом прославленной обители¹⁸. Это известный книжник своего времени, он является «одним из организаторов монастырского книгописания, под руководством которого работали другие монахи-переписчики; он являлся также составителем ряда сборников»¹⁹. «Он был составителем «Летописца русского»... Летописец... охватывающий период с 1074 по 1523 г., принадлежит к кратким летописцам, которые велись в Кирилло-Белозерском монастыре»²⁰. Поэтому можно говорить об определенной книжной традиции среди Квашниных – интересе к летописанию. Таким образом, составление владычного летописного свода целесообразнее связывать с именем Андрея Александровича Квашнина.

Составитель свода 1539 года уделяет святителю Макарию особое внимание. Летопись сообщает, как архиепископ Макарий проявляет большую заботу о строительстве храмов в городе, о реставрации новгородских святынь. Самого иерарха летопись называет «тихим дателем», «егоже любит Бог»²¹. В другом месте он называется «пастырь Христова словеснаго стада» (С. 568), «боголюбивыи архиепископ Макарий, истинный пастырь Христова ста(да)» (С. 549). Вскоре после своего прибытия в Великий Новгород Святитель «поновил» великую новгородскую святыню - икону Богоматери Знамение, а затем «проводи честно сам Пресвященным архиепископ Пречистую Богородицу на Ильину улицу» (С. 544). Летопись доносит до нас прямую речь владыки. Не принявшим общежительного устава настоятелям монастырей он говорит: «По делом вашим от Бога мзду примете» (С. 545). О новгородцах, погибших однажды в разрушившемся храме Святитель «велми прослезися и повеле кождо где живяше, тамо и погребати их» (С. 547). Как добродетель летопись подчеркивает неленостность святителя Макария при сборе денежных средств для выкупа пленных («вскоре подвигся на се духовное дело, и повеле в борзе собрати...» (С. 568)²², при сборе в поездку в Москву по вызову Митрополита и Великого князя и княгини («усердно подвигся, не мотча ни замедли» – С. 568), при создании деревянных укреплений на Софийской стороне («сам подвигся, иде на место, идеже граду быти» – С. 567). «Боголюбивыи архиепископ Макарий» освещает храм Похвалы Пресвятой Богородицы (С. 575).

В характеристике мастера-неудачника, строившего за счет Святителя мельницу на реке Волхов, мы слышим живой, укоряющий его голос современника: «... чтобы ему свой корван пронырством наполнити имения...». Причем, Святитель согласился на данное строительство «по своему благоутробию более хотя украсити Великий Новгород» (С. 546). Живость восприятия видна и в оценке звучания колокола, слитого в связи с рождением Ивана Грозного – «яко страшной трубе гласящи» (С. 548). Святитель освящает новопостроенный храм «велми чинно и честно» (С. 550). В связи с начавшейся эпидемией, владыка Макарий призывает всех к покаянию и созданию обетного храма и все «с радостию прияху добрый совет Святителя» (С. 550). В ответ на обращение к Великому князю в связи с необходимостью миссионерства на севере епархии «князь велики ... и сын его... послали к своему богомолцу со умилением... пастырю Христова стада» (С. 565). Успех последовавший миссионерской проповеди объясняется «за молитв пресвященного архиепископа Макария» (С. 566).

По своей подробности повествования о Святителе данный летописный свод можно сравнить с Повестью, описывающей последние дни его жизни в 1563 году, кончину и погребение. Содержание свода характеризует и самого владыку Макария, благословившего его составление, «как сторонника включения Новгорода в состав Московского государства и собирателя старины новгородской»²³. Составитель свода 1539 года стремится показать проблематику Новгородской епархии на фоне общерусской истории. «Поскольку свод был церковным, «владычным», он построил его как продолжение Новгородской IV летописи, в основании которой лежал «владычный» свод архиепископа Евфимия»²⁴ (†1458; пам. 11 марта). Летописный «свод 1539 г... представлял собой «парадный» владычный свод. Он продолжал традиции предшествующего летописания и при этом отразил веяния своего времени, поскольку был тесно связан с произведениями 40-гг. XVI в.»²⁵.

В Летописном своде 1539 года сказывается также влияние московского митрополичьего свода. Самой большой вставкой из него, считает А.А. Шахматов, было Сказание о последних днях жизни, кончине и погребении Великого князя Василия III (1505-† 1533), в иночестве Варлаама²⁶. Однако, данное произведение могло быть помещено во владычный свод прежде всего благодаря инициативе Святителя²⁷, а позднее было включено им в августовский том Успенских Великих Четьих Миней²⁸. Исторический памятник имеет еще одну особенность. Автор-составитель включил в составляемую летопись и сведения о своем роде. В летописном своде, «когда родословцев еще не было, появляются вставки, рассказывающие о заслугах боярского рода Квашниных на службе Московских князей»²⁹.

В целом, можно сказать, что Свод остался либо незавершенным, либо его концовка утрачена. Окончание, представленное сообщением под 1539 годом о рождении мертвого младенца «о дву главах...» (С. 579), явно повисает в воздухе. Поэтому в результате образовавшейся лакуны последние годы архиерейства святителя Макария в Великом Новгороде остались менее известны в литературе. Из литературных мероприятий святителя Макария в летописи говорится только о переводе Толковой Псалтыри и написании Жития преподобного Михаила Клопского. Поэтому о написании в 1539 году Житии болгарского мученика Георгия и тем более – о создании позднее, в 1541 году, первой редакции Великих Четьих Миней, именуемых Софийскими, мы узнаем из других источников³⁰.

В последующее время владычный свод 1539 года нашел отражение в Львовской и Румянцевской летописях³¹, в Московском летописном своде³². Использовался он и при составлении лицевого свода³³. Благодаря этому новгородский период Святителя получил большее освещение в летописях.

В адрес московского литературного окружения святителя Макария применено именование «Академия XVI века»³⁴. Но, можно говорить, что Московской академии предшествовала Новгородская. К числу авторов-писателей, трудившихся в Великом Новгороде по благословению архиепископа Макария, относятся племянник преподобного Иосифа Волоцкого – инок Досифей (Топорков), исправлявший текст Синайского Патерика; В. М. Тучков, написавший Житие преподобного Михаила Клопского; иеромонах домового владычного храма Илья, написавший Житие болгарского мученика Георгия Нового; толмач Д. Герасимов, переведший с латинского языка Толковую Псалтырь; священник Агафон, составивший Пасхалию на восьмую тысячу лет.

Таким образом, к литературному окружению святителя Макария следует отнести также Андрея Квашнина, благодаря которому качественно и количественно расширился репертуар книжности, создававшейся по благословению святителя Макария. Наряду с переводом Священного Писания, созданием Житий и Служб было создано и летописное произведение, которое донесло до нас живой образ деятельного и просвещенного архипастыря Русской Церкви первой половины XVI века – Новгородского владыки Макария, а также некоторые имена из его окружения. Личность А. Квашнина – это нечто большее для архиепископа Макария, чем чиновник, назначенный к нему Великим князем; как и для самого А. Квашнина владыка Макарий представлял особый авторитет и он с большой любовью описал его труды в Великом Новгороде.

1. Насонов А.Н. История русского летописания XI – начала XVIII века. Очерки и исследования. М., 1969. С. 467.
2. Шахматов А.А. О так называемой Ростовской летописи // ЧОИДР. 1904. Кн. 1. Материалы исторические. С. 50-64.
3. Там же. С. 60.
4. Там же. С. 63.
5. А. Шахматов отмечает: «... мы с полной уверенностью заключаем, что список Дубровского - копия Новгородского свода, доведенного до 1539 года» (Там же. С. 168). Данный список издан в серии «Полное собрание русских летописей» (Л., 1929. Т. 4. Ч. 1. Вып. 3. С. 537-579).
6. Шахматов А.А. О так называемой Ростовской летописи. С. 170.
7. Насонов А.Н. История русского летописания... С. 357; Он же. Материалы и исследования по истории русского летописания // Проблемы источниковедения. М., 1958. Т. 6. С. 273. С.Н. Азбелев исследовал большее число списков данного летописного свода и говорит о двух его редакциях. Он называет составителем первой редакции свода священника Мефодия, служившего в то время в Пятницком храме на Торговой стороне Великого Новгорода (Азбелев С.Н. Две редакции Новгородской летописи Дубровского // Новгородский исторический сборник. Новгород, 1959. Вып. 9. С. 224-226). В таком случае будут справедливы обе атрибуции, поэтому автором летописных записей, т.е. первоначальной редакции, следует считать священника Мефодия, а летописного свода – Квашниных.
8. См.: Мятлев Н.В. Родство Квашниных с новгородцами // Известия Русского генеалогического общества. СПб., 1909. Вып. 3. С. 36-60.
9. Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 250. Как отмечает Н. Каптерев, «после Стоглавого Собора архиерейские бояре назначались на свою должность не самими епископами, а царем. Правда, подобные случаи были и ранее Стоглавого Собора, по крайней мере мы знаем, что когда Макарий, впоследствии Митрополит Московский, был послан в Новгород на архиепископскую кафедру, то Великий князь дал ему своих бояр» (Каптерев Н. Светские архиерейские чиновники Древней Руси. М., 1874. С. 72-73).
10. Новгородские писцовые книги 1490-х гг. и отписные и оброчные книги пригородных пожен Новгородского дворца 1530-х гг. / Сост. К.В. Баранов. М., 1999. С. 359, 362.
11. ПСРЛ. М., 1965. Т. 29. С. 57,156; Разрядная книга 1475-158 гг. М., 1966. С. 121-122; Милюков П.Н. Древнейшая разрядная книга официальной редакции (по 1565 г.) // ЧОИДР. 1902. Кн.1. С.137.
12. Дергачев В.В. Родословная Дионисия иконника // ПК НО. Ежегодник 1988. М., 1989. С. 210-225.
13. Макарий архимандрит. Московский Митрополит Макарий и его время. Сб. статей М., 1996. С. 123-133.
14. Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служителей землевладельцев. М., 1969. С. 268.
15. Сахаров И. Кормовая книга Кирилло-Белозерского монастыря // Записки отделения русского и славянского Императорского археологического общества. СПб., 1851. T. 1. С. 86.
16. Там же; Никольский Н. Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство до второй четверти XVII века (1397-1625). СПб., 1897. T. 1. С. LXXIX.
17. Житие преподобного Иосифа Волоколамского, составленное Саввою, епископом Крутицким. М., 1865. С. 71; Волоколамский патерик // БТ. М., 1973. Сб. 10. С. 214.
18. Казакова Н.А. Очерки по истории русской общественной мысли. Первая треть XVI века. Л., 1970. С.
19. Казакова Н.А. Гурий Тушин (в миру Григорий) // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2: (вторая половина XIV – XVI в.) Ч. 1: А-К. Л., 1988. С. 188.
20. Там же. С. 181. Текст летописца см.: Казакова Н.А. Книгописная деятельность и общественно-политические взгляды Гурия Тушина // ТОДРЛ. М.; Л., 1961. Т. 17. С. 198-200.
21. ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. З. С. 544. Далее цитаты из этого источника указываются сразу на строке.
22. Говоря о государевом повелении собрать в Новгородской епархии 700 рублей для выкупа пленных, летопись при этом сообщает как Святитель сказал: «помянув Слово Господне: аще злато предадим, в того место обрящем другое, а за душу человеческу, несть что измены дата» (С.568). Необходимые для выкупа деньги (ценности) он сопоставляет с человеческой душой. Первое можно еще нажить, второе, т.е. душа бесценна по слову Евангелия (Мф. 16,26; Мк. 8,37). Данная мысль могла быть высказана и в проповедях владыки Макария и, можно предполагать, в послании по епархии о сборе денег. Как отмечает о. П. Николаевский, в это время на Руси гомилетическая мысль выражалась в чтении в храмах Житий святых и Похвальных слов им, в учительных посланиях иерархов и др. (Николаевский П., свящ. Русская проповедь в XV и XVI веках // ЖМНП. 1868. № 1. С. 365, 368). Данный пример свидетельствует также и о живом слове в Церкви. Существует также и подтверждающее свидетельство современника. Игумен Спасо-Хутынского монастыря Феодосии (1531-1542), будущий Новгородский архиепископ, писал в 1535 году послание архиепископу Макарию, когда он был в Москве. В послании он просит о скором возвращении Святителя и добавляет: «И мне грешному всяческы желательно, но желателнейши ми есть сие, еже близ быта тебе и видети великаго пастыря, в храме святыя Софеа Премудрости Божиа на своем престоле седяща, и учениа медоточнаго рекы изливающа, и напоающа душа: может бо, святый владыко господи, еже токмо видети тя злонравную ми душу увещати во благонравие приложитися и во умилении прийти (ДАИ. СПб., 1846. Т. 1. С. 31; Новиков Н. Древняя российская вивлиофика. Изд. 2. М., 1790. Ч. 14. С. 215).
23. Азбелев С.Н. Две редакции Новгородской летописи Дубровского // Новгородский исторический сборник. Новгород. 1959. Вып. 9. С. 220. Впрочем, автор адресует эти слова к священнику Мефодию, с чем трудно согласиться, так как именно этими качествами отличался святитель Макарий.
24. Насонов А.Н. История русской летописания... С. 467. Таким образом, культурное наследие святителя Евфимия было продолжено в окружении архиепископа Макария (См. также: Makarij Abt. Hierarch von ganz RuЯland Metropolit Makari und die altrussische Hagiographie // Stimme der Orthodoxie. 1985. № 11. S. 37-39,48; Он же. Истоки просветительской и канонической деятельности Митрополита Московского Макария // ЖМП. 1996. № 3. С. 74-77).
25. Новикова О.Л. Новгородские летописи XVI века. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. СПб., 2000. С. 13.
26. Шахматов А.А. О так называемой ростовской летописи... С. 59.
27. Произведения подобного жанра характерны именно для этого периода времени (См.: Макарий игумен. Памятники древнерусской литературы, описывающие последние дни жизни, кончину и погребение подвижников XV-XVI веков // ЖМП. 1986. № 1. С. 68-72). Последнюю публикацию данной повести см.: Памятники литературы Древней Руси. Середина XVI века. М., 1985. С. 19-47.
28. Иосиф архимандрит. Подробное оглавление Великих Четьих Миней Всероссийского Митрополита Макария. М., 1892. Ч. 2. Стб. 500; Протасьева Т.Н. Описание рукописей Синодального собрания. М., 1970. Ч. 1. С. 206. Об авторе Повести см.: Макарий архимандрит. Старец Мисаил (Сукин)//Альфа и Омега. М., 2003. № 2 (36). С. 181 – 187.
29. Бычкова М.Е. «Что значит именно родные». Зарождение и развитие генеалогии в России. М., 2000. С. 37.
30. Попыткой восполнить эту информационную лакуну является наша статья «Последние годы архиерейства святителя Макария в Великом Новгороде», опубликованная в журнале «Альфа и Омега» (М., 2000. № 2 (24). С. 160-171).
31. Насонов А.Н. История русского летописания... С. 461.
32. Кукушкина М.В. Русская книга в XVI веке. СПб., 1999. С. 39.
33. Амосов А.А. Лицевой летописный свод Ивана Грозного. Комплексное кодикологическое исследование. М., 1998. С. 311, 317.
34. Будовниц И.У. Русская публицистика XVI века. М.; Л., 1947. С. 188-207.

Исследование предложенной ниже проблемы началось с находки в Государственном архиве Татарстана книги Григория Великого (Двоеслова) в списке XVI в.¹ К обклейке верхней крышки рукописи аккуратно было подклеено письмо 1696 г., написанное мелким профессиональным полууставом. Оно гласило²:

«В пречестную и великую wбитель Всем<и>л<о>стивагw Спаса честнаго Его Преображения тоя великия киновии архимандриту Иwсиfу Акакиевы пустыни³ многwгрешныи чернецъ Б<о>гwлhпъ благословения прося, Б<о>га молит и чел[ом] бьетъ. Прежде сегw говаривал ты мнh о кн<и>ге святwго Григория Двоеслова, что у меня wна есть, а у тебя нет, и я, грhшныи чернецъ, отходя н<ы>не суетнаго мира сего, тое книгу отказал тебh и послал Акакиевы пустыни со игуменом Григориемъ. А чья та кн<и>га была, пожалуи, вели иво поминать и в сеновник написать <…> Да послан[о] к тебе личное полотенцо на кисhи и платъ, каково лучилось и каково мнh поданw. I по семъ, преподобныи wт<е>цъ, о Г<о>с<по>де радуися, здравствуи, i во св<я>тых своих м<о>л<и>твах воспомяни убогу д<у>шу мою».

Далее на более чем 1000 страниц книги, по 3–4 слова на каждой, самим Иосифом был вписан текст, содержащий гимн книге, равного которому в XVII в. мне, к сожалению, не известно. Более того, текст, объем которого составляет более половины печатного листа, позволил воочию увидеть живого, искреннего, мудрого, глубоко верующего человека, страстного книголюба, талантливого поэта, рачительного и предусмотрительного хозяина, личность которого прекрасно соответствовала рубежу средневекового и нового времени в истории русской культуры. И до казанской находки были известны три книги из личной библиотеки Иосифа с пространными его записями.

Одна из этих книг – рукопись XVII в. Хронографа с Космографией Государственного Исторического музея. Текст, написанный Иосифом, опубликован Т.Н. Протасьевой в 1961 г.⁴ В 1977 г. Е.М. Апанович упомянула рукописный Тактикон Никона Черногорца с записью Иосифа, вошедший в Каталог Н.И. Петрова⁵. В 1981 г. одновременно появились упоминания о двух частях Библии Пискатора⁶ в издании 1674 г., принадлежавшей архимандриту Иосифу, с его подписью-завещанием, поступивших в Государственный музей изобразительных искусств и Государственную библиотеку им. В.И. Ленина. Дальнейшие исследования позволили учесть частично известные, частично открытые при работе в хранилищах Ярославля, еще шесть книг, связанных с именем Иосифа.

Все без исключения авторы, упоминавшие о книгах архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Иосифа, вслед за П.М. Строевым, считают его бывшим архимандритом Николо-Угрешского подмосковного монастыря, переведенным в Ярославль в 1691 г.⁷

Все, что нам известно о самом Иосифе, до последнего времени мы получали только из его собственных записей, которые и позволяют утверждать, что архимандрит Иосиф из Николаевского Угрешского монастыря и Иосиф – автор записей на книгах – разные люди, сменившие один другого в сане архимандрита Преображенского Ярославского монастыря. Иосиф настойчиво и постоянно подчеркивает, даже через несколько лет после своего перехода в Спасо-Ярославский монастырь, что он бывший архимандрит Царево-Константиновского Владимирского монастыря. Так же пишут и подьячие, подписывающие книги по его приказу. Очевидно, такая настойчивость могла быть связана или с необходимостью отличать себя от другого человека, или из-за особого почитания Цареконстантиновского монастыря. Царево-Константинов Владимирский монастырь (в 15 верстах от Владимира, основан в 1362 г.), хотя и был домовым московской митрополии, никогда особенно знаменит не был, в XVI в. пустовал, а в первой половине XVIII в. присоединен к Боголюбову монастырю, опять отделился и, наконец, в 1746 г. – и вовсе упразднен. Предмета особой гордости архимандритство в этом монастыре, в отличие от знаменитого подмосковного Угрешского, не представляло, следовательно, остается одна причина постоянного упоминания владимирского монастыря – необходимость отличить свое имя от другого Иосифа, который из Николо-Угрешского монастыря 19 февраля 1691 г. был переведен в Спасо-Ярославский. И действительно, Опись Спасо-Ярославского монастыря 1690 г. дополнена новой описью с заголовком: «Тетрадь Спасова монастыря Ярославского. Записка с прошлого 199 года марта 1-го числа по 201 год (1692 / 93), что построено вновь в ризницу про господина отца архимандрита Иосифа»⁸. В то же время, действительно, интересующий нас Иосиф в 1689-1693 гг. был архимандритом Цареконстантиновского Владимирского монастыря⁹. После него архимандрит Конан принял этот монастырь в январе 1694 г.¹⁰ Очевидно, и в XVII в. этих двух Иосифов – архимандритов Спасо-Ярославского монастыря – не разделяли, что и заставило второго Иосифа до конца своего архимандритства в Ярославле постоянно упоминать прежнюю обитель, а так же сразу по замещении нового места приказать составить вышеупомянутую опись. Таким образом, пребывание Иосифа из Владимира в Спасо-Ярославском монастыре мы можем датировать 1693-1700 гг. Согласно собственноручным записям на келейных книгах, из Спасо-Ярославского монастыря Иосиф был переведен в Иоанно-Предтеченский монастырь в Красной слободе Темниковского уезда Пензенской епархии, расположенный вблизи места его более раннего служения, с которым и связаны последние годы его жизни.

К сожалению, ни в одном архиве, ни в библиотеке ЯМЗ никаких дополнительных материалов о «владимирском» архимандрите Иосифе найти не удалось. Тщательное изучение Спасо-Ярославских Синодиков не помогло, т.к. в монастыре было три (а скорее четыре) архимандрита с именем Иосиф. В 2003 г. в Ярославском музее были найдены две ставленные грамоты Иосифа, обнаруженные сотрудниками случайно – в папке с медицинскими (!) материалами. Обе грамоты выданы в патриаршем доме патриархом Иоакимом. Согласно первой, 21 августа 1687 г. иеромонах Спасского Краснослободского Пензенской епархии монастыря Иосиф поставлен игуменом в город Саранск той же епархии в монастырь Богородицы Казанской, созданный, очевидно, только в 1679 г.¹¹ Согласно второй грамоте, игумен Казанского монастыря Иосиф 21 мая 1689 г. поставлен во архимандриты «во владимирский уезд … в наш домовой Царево-Константиновский монастырь»¹². Архимандритом этой обители Иосиф был до 1693 г., когда патриарх Андриан переводит его архимандритом в Спасо-Ярославский монастырь (к сожалению, эта ставленная грамота до сих пор не обнаружена).

Иосиф высоко ценил значение Спасо-Ярославского монастыря, неизменно упоминая о нем в записях последующего времени. Более того, братию своей последней Краснослободской обители он просит: «...пожаловать в память по душе моеи отписать во Спасов ... монастырь, чтоб пожаловали архимандрит с братьею велели душу мою в сенодики написать о памяти во всех у себе церквах, зане ж дали о сем мне они вкладную, кая в личнои Библии вклеена за их руками, ныне и впредь Бога молить...» (Г.К.104). В 1699 году Иосиф добился для Ярославского монастыря новых земель, а также подтверждения прежних пожалований. Однако воспоминания о Спасо-Ярославском монастыре связаны у архимандрита с какими-то мало приятными фактами. По крайней мере, в качестве комментария к словам: «Писано, мал вертеп лучше Синайския горы — в нем же Христос Иоанна посещавше» – Иосиф замечает: «Жил аз, грешныи, в больших монастырех, видел в них многие себе суеты; в малых же монастырех меньше суеты» (Г.К. 104).

Иосиф неоднократно повторяет, что надписывает каждую страницу своих книг «пространства ради», чтобы «церковный враг» не завладел книгой, уничтожив запись. На самом деле, мы находим на книгах сложные произведения, логично объединяющие разные литературные и документальные жанры: вкладные и владельческие записи, тексты летописного характера, воспоминания, азбучные стихи, завещание. Но о чем бы и в каком бы жанре ни писал Иосиф, он все использует для христианского поучения, актуального, фактически для любой эпохи русской истории. Вот например, сообщая о грабеже в Предтечеве монастыре, Иосиф пишет: «…святыя местныя оклады они же, воры, обрали и из сондуков посуду и платья и всякую рухледь они же разворовали, не устрашась Творца Бога; злое церкви грабительство учинили и не устрашась Творца же Бога вышняго, и на лик Его святыи дерзнули. О, злая сия воровская страсть! Пес на своего господина ласково зрит, сеи же грабитель на лице сотворшаго своего сурово зрит и обирает лик! Како Бог терпит врагу своему худому псу! Воздаст, воздастся ему, по-писанному, по делом его!» (Х. ГИМ., 104).

В этих словах прекрасно выражен стиль Иосифа, словно бы беседующего с современниками, и с нами, вполне актуально воспринимающими это поучение.

К теме первостепенного значения книги для духовного совершенствования и спасения архимандрит возвращается постоянно: «Ради церковныя и монастырския большия скудости, аз, архимандрит отдал Божия — Богови; иж сии святыя книги в пользу духовною всепослушным во церкви православным христианом на спасение иноком и всем грацким послушн[иком] вечно для насыщения духовнаго чтущим и слушающим» (Г.К. 104). «Книги принесох Богу. Вы же, братие, сие подание мое соблюдаите непорочно в ползу церковною в поучение христианом по уставу церковному. Писано: добре строющему церковною – даются небесная». Говоря о своих вкладах иного характера Иосиф пишет: «обоя для сытости: книга для духовной сытости, а земля же для чювственной сытости, и чтоб книга сия ведома была, что она Божия отдана ему … в церковь и в монастырь на гроб тела моего, иже построен каменный…» (Х. ГИМ). «Зане птице криле на летание, духовнии сии [книги] — криле уму на летание к высоте небесней…». «…Птица без криле скоро поимана будет, инок без книг от диавала поруган. Божие слово на диавола острее меча... Егда же, братие, вняв страх Божии от сих духовных крил, от сего житеиского моря перелетите к будущему покою, и дасть вам Бог за труды радость…» (Г.К. 104).

Иосиф прибегает к образам, заимствованным, прежде всего, из Писания и Отцов церкви: «… отдал в церковь в память вечною по душам книги, иж даде мне Бог; ему же, Творцу, принесох в дар; И вечно их же читайте разумно. Писано: блажени слышащие Слово Божие. Аще мясо солию не осалено — черви съедят: соль — слово Божие; сию соль не имать хто, будущия черви поядят. Аще хто сохранит заповеди Господни, в сих человеков входит дух целомудрия, смирения, терпения, любви» (Г.К. 104). «Писано: терпя, потерпех Господа … Монаси же нынешнии оставляют мирским … иже в мире не хотя в податех терпеть, в монастырь бежат лежать и … спрашивают разных пищей и смущение мнихом наводят» – таких Иосиф сравнивает с волками в овечьей шкуре («яко овча, внутрь же волк» – Х. ГИМ).

В своих записях Иосиф убеждает, умоляет, приказывает сделать все для «вечного» хранения книг – важной обязанности не только перед дарителем, но и перед самим Богом, замечая при этом, что древние книги редкость: «отколь иныя таковы возмеш ныне».

Иосиф рисует уникальную для литературы своего времени картину отношения в повседневности монастырской жизни конца XVII в. к книгам и иноков, и окружающих мирян, для которых монастырские библиотеки обычно были открыты: «Отнюдь, – призывает Иосиф, – по кельям читать книг не давать за небрежением. По кельям клырошане книги небрегут, яко скуделен сосуд изобьют, а вновь с них книга вместо избитои трудно взять. Сего ради в больших лаврах по кельям книг честь не дают, сего ради у них книги – овои книге лет пять сот, инои боле, иным мене...» (Х. ГИМ). «В мирския же домы книги давать — злои убыток и листам изорванья, и многое маранье, и ис корене истерзанье, и от того излишния свары и нелюбовь. И иныя с росписками брали пронырством и лукавством, и таких росписок и впредь не имать, не токмо лукавых бесов, но и человек лукавых опасатца. На лукаваго беса в книгах повесть, на лукаваго человека Бог уцеломудрит» (Х. ГИМ.). «В мирския ж домы книг моих прикладных отнюдь не давать за прежния ссоры, за теми книги пропали, кои и с росписками брали» (Г.К. 104). И еще: «… из сего монастыря сей книги не продать, и не заложить, и в домы мирския и по кельям не давать, по писанному, за многие их, по предписанному за многое их небрежение и за излишнее коварство к завладенью книгами» (Х. ГИМ).

К этой теме автор возвращается в своих текстах многократно, в том числе и в завещании: «В мирския ж домы книг моих прикладных не давать и по кельям чернецам не давать же; мирския ж люди брали книги и от того много за ними книг пропало; а чернецы крали книги, из монастыря уносили, а иныя избили зде. Избитым книгам не видал, хто б их от себе починивал или таковых вновь приложил... Сего ради книги соблюдать и зде в книгохранителне вынимати к надоб[ь]ю … не хвалитца таино в беседах...» (Г.К. 104).

Наставления к инокам обобщены архимандритом в записи на книге Григория Двоеслова: «Как конь без узды, так и мних без любви. В монастыре имеем: вместо отца – отсечение бремени греховнаго; вместо матери – чистоту; вместо братии – желание к горнему Ирусалиму; вместо чад – воздыхание сердечное, и утруди себе многими труды» (Г.К. 104).

«Начало премудрости – страх Божии, – учит Иосиф. – Блажении слышащии Слово Божие и хранящии». Отсюда постоянное обращение Иосифа к книжным текстам: «По-писанному безмолвие – путь Царствию Небесному. Подобает в монастыре зело нужду иметь и трудитися. Писано: приидите ко мне вси труждающиися, и прочая. Аще здравствует тело – душа немощная бывает… Писано, приклоняяся ко плотцким – душевнаго утешения несть достоины; писано, кто к нам зависть имать – не воидет в Царствие Небесное». Архимандрит напоминает и о свободе человеческой воли: «... душа власть имат последовати, ежели хощет» (Г.К. 104).

Достаточно подробно в текстах Иосиф пишет о том, что «гнев есть мать злым», об умеренности в пище и одежде, о необходимости терпения, о безмолвии, и о многом ином. Для понимания характера архимандрита важен его вывод: «Писано: человека честна и славна творит не сан и не чин, но добродетель; не власть, но благонравное и чистое житие». Иосиф постоянно напоминает о смерти: «Богат или убог зде – к единому концу склоняются; всех ин век ожидает. Что посееш, то и пожнеш...». Но у человека всегда есть надежда: «Аще ли хто согрешит – ходатая имамы ко Отцу – Иисуса Христа...» (Х. ГИМ). «Смиренныи инок никогда ж забывает смерть – любо седит, ходит, делает, яст, пиет – да имам в помысле страх Божии» (Г. К. 104).

Излагая мысли Экклесиаста, многократно использованные в христианской литературе, Иосиф находит свои искренние слова и яркие образы: «Несть человека, иж бо себе противника не имел. Хвала и честь на пороге ложится; величество и красота на пепле гниет. Печалуется человек и о вещи привременние, и понеже расторжен на различныя труды и потребы суеты стеня ему». «Млад человек, яко древо насаженное, растет, и процветает, и потом увядает, и паки во истление к концу приспевает. …Ничто ж вечно пребывающее под солнцем, и ничто ж в мир се принесох, ни изнести что можем» (Г. К. 104).

Обращается в своих поучениях Иосиф и к проблемам догматики, причем самые сложные и актуальные излагает кратко и четко: «…Два убо лица не ино же ино, но едино естество человечества; тако убо ... о Отце и Сыне учит: два убо лица – едино ж существо Божества, прилепляяся Господеви один Дух» (Г. К. 104).

Интересны и азбучные стихи Иосифа; сам он называет их «перечень на виршах». «Перечень» важен для понимания воззрений автора – выбора тем, характера, стиля и языка стихов – все эти вопросы могут быть поставлены на материале азбучных виршей архимандрита, которые нам представляются тщательно продуманными и удивительно легко запоминающимися поучениями, хотя сам автор и замечает, что «аз о сем на виршу написал, чтоб … церковнои врагъ не выскреб книги сеа». Азбучные стихи Иосифа настолько интересны, что, несомненно, заслуживают, как и ряд иных текстов, полной публикации. Приведем несколько «виршей» (Г.К.104):

«Дhла своего не изнесешь – врага себh не понесешь
Иже гордост творит, тои д<у>шу свою морит
Iн вhк радость держащим правость
Qкоря ч<е>л<ове>ка – лишен будушаго вhка
Хмельнаго много пити – разуму убиту быти
Wтцы наши умроша, и нам будет тожа
Шепотником и шпынем не внимати, чтоб части злы не прити.
Щедроти Божии на всhх, опричъ кающихс на смhх.
Jалмы читаи здh – добръ будеши вездh.»

Иосиф в своих виршах, в отличие от остального текста, бывает откровенно ироничен:
«Во плошке нhтъ добра крошки – в сеи причине много кручины.
Муки безстрашным мнихи, кои в церкви не тихи
Ох, ох двозычным – сатана возмет их с поличнымъ
Южа Адам въедh, когда во адh седh.»

Архимандрит не только начитан, но и хорошо для своего времени образован; пишет он, как правило, строго по правилам грамматики, фактически, без диалектных особенностей¹³. Автор, знает и старую, и новую языковую норму¹⁴, правильно применяет сокращения, титлы, знает грамматические правила «h», в ряде случаев озвончает согласные. В изложении Писания, богословских проблем, в поучениях, после постоянных «писано» – Иосиф использует церковнославянскую лексику; в иных случаях – русскую обыденную лексику, выразительную и богатую. И обоими лексическими пластами Иосиф владеет свободно, добиваясь ярких и убедительных образов, четкого изложения далеко не простых идей.

Подробно в записях архимандрита (Х. ГИМ) говорится о его библиотеке: перечислены 50 книг, которые Иосиф завещает Иоанно-Предтеченскому Краснослободскому монастырю. Тридцать пять из них литургические (23 типа в 35 экземплярах). Это: два Служебника «печати московския в полдесть», два Часословца «печатных в четверть», два Канонника «печатныя в четверть», 12 Миней «месечных печатныя в десть» и две Минеи так же печатные, но «в четверть»¹⁵, Триоди Постная и Цветная, также печатные «в десть», два «Охтая новые печатные», по две печатных Псалтыри — очевидно, учебных и следованных; Святцы «в осмух печатные», рукописные Чиновник и Фитник (причем последний «на крюках и на ноте»). В библиотеке Иосифа также четыре Пролога («на четверо переплетены, печатаны в десть»), кроме того, 14 книг – учительные. Среди них шесть – рукописные. О них Иосиф пишет: «…книга письменная Зерцало великое…, книга Большия правила Никона Черногорскаго добраго письма, … три Алфавита (т.е. Азбуковника — И.П.) писменых в полдесть, … книга Гронограф большои писменои с Козмографиею перечневою в десть…» (именно он находится в ГИМе, но, как видим, Книга Григория Двоеслова в этом перечне не названа). Печатные учительные книги следующие: «Библия личная да другая четья печатны в десть…¹⁶, две книги Ефрем со аввою¹⁷ и Лествици¹⁸ печатныя, Книга царевича Иасафа печатная новая в десть¹⁹, Беседы апостольския на четырнадцать послании, киевской печати в десть²⁰, книга Благовестник, четыре евангелиста, печатное, переплетено на двое²¹, книга Евангелие Кирила Трандалиона (!) киевской печати…²², книга Цветник киевскои печати в переплетах же в полдесть»²³. Таким образом, Иосиф предстает перед нами не только ценителем и собирателем церковных книг, но и грамотным и внимательным книжником, последовательно указывающим основные характеристики памятников, позволяющие определить и датировать большинство из них. Судя по завещанию (Х. ГИМ), только «книга Апокалипсис толковый писменной в полдесть» лежала в келье Иосифа «на поллице пред иконою Пресвятои Богородицы»; остальные находились в книгохранительной палате, в которой «двери … на железных крючьях, зади двереи прибит заслон ради крепости». Именно там, в четырех сундуках, окованных железом, и хранились все книги архимандрита.

Иосиф последовательно собирал и пекся о сохранности не только личных книг, но и библиотек монастырей, где он был «начальным человеком». Такое заключение можно сделать, исходя из его деятельности в Спасо-Ярославском монастыре. Как уже говорилось, в нашем распоряжении в данный момент десять книг (причем, две книги расплетены и дошли до нас в двух частях), непосредственно связанных с именем Иосифа. Из них к наиболее ранним приобретениям можно отнести Библию Пискатора, которая упоминается в обеих исследуемых записях как «Библия личная» и на листах которой написано завещание архимандрита. Например, толковая рукописная Псалтырь была куплена по приказу Иосифа в Спасов монастырь 21 февраля 1695 г (ЯМЗ, Р. 475); 20 апреля – для того же монастыря «на пользу чтущим и слышащим» Иосиф в Москве лично покупает издание Печатного двора 1646 г. «Службы и жития Сергия и Никона»²⁴. В тот же день в книжном ряду у Ивана Максимова он приобрел (очевидно, для себя) рукописную Псалтырь с толкованием²⁵. 25 июня для келейной библиотеки у ярославца посадского человека Васьки Перфильева Еремина был приобретен многократно упоминаемый выше Хронограф с Космографией. 18 декабря 1696 г. появились записи о принадлежности к келейной библиотеке Иосифа на книгах Тактикон Никона игумена Черной Горы²⁶ и Григория Двоеслова²⁷. Обе эти записи сделаны «по велению отца архимандрита Иосифа» монастырским подьячим Дмитрием Никитиным и удостоверяют, что книги должны «вечно» принадлежать монастырю, «в коем его, архимандрита, Богъ изволит, кости погребены будут». 25 апреля 1698 г. в библиотеку Спасского монастыря поступил список Тактикона. По приказу архимандрита на нем была сделана большая летописного характера запись «в похвалу граду чесьтному Ярославлю, во удивление трудившихся Бога ради, в незабвение о подвигах» схимника Спасского монастыря Савватия, погребенного в этот же день²⁸.

По приказу Иосифа была приведена в должный порядок библиотека Спасо-Ярославского монастыря. Ставшие ветхими и утратившие переплеты к концу XVII в. книги были починены и переплетены. Признаком этой работы является изготовление конволютов, которые мы находим и среди монастырских, и среди келейных книг Иосифа. Приведем одну из записей на реставрированных книгах Спасо-Ярославского монастыря: «Лета седмь тысящ двести шестаго (1698) маия в двадесят шестыи день сии две книги письменные уставные переплетены в одну книгу: книга Ефрем Сирин да книга Симеона Черноризца и иных избранных святых; собрано во едину за ветхость и для того, что мало ныне те письменные книги в церкве чтутся, потому что Ефрем Сирин есть печатные. А переплетены сии вышеписанные старинные книги во едину книгу и подписаны … по велению Спасова Ярославского монастыря отца архимандрита Иосифа, что из Володимера из монастыря Царя Константина был архимандрит же. А подписал … по велению Иосифа того же Спасова монастыря приказнои кельи подьячеи Иван Иванов сын Копорулин и подан в книгохранительную [полату] Спасова Ярославского монастыря». 12 мая 1698 г. – сплетены «для ветхости» «в одну» «книги Исака Сирянина да книга Марка Фряческого, еже зовется она Лампасак. Обе те вышеписанные книги старинные из Ярославна монастыря… переплетены ... по велению отца архимандрита Иосифа с братьею, что был из Володимера Царя Константина монастыря архимандрит же»²⁹.

Вышеупомянутый Тактикон с записью о схимнике Савватии тогда же сплетен с экземпляром славянской инкунабулы и, очевидно, самой ранней печатной книгой библиотеки Спасова монастыря – Триодью Постной, напечатанной в Кракове Швайпольтом Фиолем около 1493 г.

Тексты записей позволяют утверждать, что Иосиф был предприимчивым и в делах земных, постоянно заботясь о материальном процветании своих монастырей. Например, мы знаем о трех его дальних поездках в период с 1701 по 1706 гг. – в Азов («по своим архимандритским делам»), где он жил в Азовском Предтеченском монастыре у архимандрита Иоасафа и оттуда в свой монастырь привез икону «азовского греческого письма»³⁰. Сразу после пожара 1705 г. архимандрит отправляется в Москву и получает подтверждение старых жалованных грамот, данных Краснослободскому монастырю царем Алексеем Михайловичем, и жалованные грамоты Петра I на новую землю.

О своем возвращении в монастырь Иосиф пишет: «Егда ехал с Москвы с … жалованною на землю грамотою, вельми заскорбел и в тои аз, архимандрит Иосиф, скорби своеи мало чем на сеи московскои дороге не умер... И к скорби тои еще в Предтечеве монастыре, в хлебне, прибавися от врага общаго излишняя пакость: влете с крылы во ухо [м]не сонному тарокан-гад и много зла содея» (Х. ГИМ).

Из записи на книге Григория Великого мы узнаем о предстоящей поездке архимандрита в Казань, связанной, возможно, с каким-то судебными исками. «Аз же архимандрит потрудитца для церкви Божии, еще поеду до града Казани, так же прилучились монастырския дела, потому что в сих летех Красная слобода ведома всякою расправою Казани, и о сем, дабы же о церковном и монастырском деле, получить доброе». Опасаясь, что может умереть в дороге, он велит в этом случае: «А естли мертваго привезут мене, пожалуите погребите мене подле де иныя старца, и поминаите душу мою вечно как и прочих умерших по церковному чину...». «Аз зде же в Предитечеве монастыре гроб камен устроил, с Москвы привезен и опущен в землю. Сего ради на сем гробе быть им моим книгам рукою моею подписанным в память по всем православным душам» (Г.К. 104).

В записях Иосифа содержатся уникальные по полноте и точности описания завещанных икон, окладов, и иного церковного имущества. Например: «Еще на левои стране месная же икона, образ пресвятыя Богородицы Казанския з зотворы. Сия же икона … писана на писана мощах избранных святых … писана на кипариснои цке, венцы и даты были сребреныя золочены з добрым с камением по местам в гнездах и возглавие крупного бурмицкого земчюга, в нем законы с камени же…». Или: «… В трапезе же фанарь повешен на лосином рогу, под ним пастав с вещами продажными, к ним приставлен старец. У сего поставца цепочка железная з замком немецким, построен постав сеи на креслах... Сии же креслы токарной работы, точано яблоко, покрыты креслы кожею, в надобных приличных местах обито лужеными гвоздьми ...» (Х. ГИМ.). И так тщательно описаны все вещи, вплоть до обрезков риз.

В текстах завещания мы также находим конкретные указания, как вести монастырское хозяйство, из каких средств кормиться, нанимать работников, но чаще всего Иосиф просит как можно больше читать Слово Божие, постоянно использовать собранные им книги. Насколько глубоко сам Иосиф знал свои книги и сколь часто прибегал к их текстам, видно из постоянного цитирования. Но есть в его описании Предтечева монастыря особо примечательный факт необычного использования келейной Библии Пискатора, о которой уже неоднократно упоминалось. Вот этот факт в изложении самого Иосифа: «... Вкруг сего архимандрического места [в Темниковском монастыре – И.П.] со внешнеи стороны писоны из личнои Библии притчи о Лазаре убогом и о богатом, и о Иеве многострадальном» (Х. ГИМ). Таким образом, не только в тишине своей кельи, но и на богослужении Иосиф был окружен образами своих любимых книг, а предположения, что ряд фресок в Ярославских храмах прямо написан с иллюстраций библии Пискатора – находят свое документальное доказательство.

Последняя дата, известная нам по записям архимандрита Иосифа, – это 1 января 1706 г., когда он получил от Петра I подтверждение старых и новую жалованную грамоту. Этим же «нынешним» годом датирована и запись на Хронографе с Космографией. Как уже говорилось, эта запись сделана «страху ради смертного» в результате «приключившейся» болезни.

Будем надеяться, что продолжение археографических исследований, которые начаты в связи со сплошным описанием кириллических памятников во всех хранилищах Ярославско-Ростовской земли, позволит в ближайшие годы обнаружить и другие, еще неизвестные книги, связанные с именем архимандрита Иосифа — церковного иерарха, писателя и поэта, о котором автор виршей в его честь писал:
«Горняго Иерусалима желателю
о всех своих сих неоскудно подателю
Спомошнику и кормителю неимущим,
Под Создателевую рукою живущим
Остреише опасному и бодрому оку
Днем и ночию предстоящему к востоку…
Заповеди от юности исполняющу
Паче же сверстник в правде ныне сияющу…»³¹.

1. Книга Григория Двоеслова, рукопись первой половины 16 в., которая сплетена со Служебной минеей на январь в списке 17 в.. Конволют хранится ныне под № 104; ранее книга принадлежала под № 1864 библиотеке Казанской духовной академии. Далее при цитировании этого текста, после него в скобках указывается только «Г.К. 104» – то есть «Г[ригорий] К[азанский конволют №] 104». Воспользуюсь счастливой возможностью высказать глубокую признательность руководству и сотрудникам Архива, сделавшим все для того, чтобы обеспечить максимум условий для плодотворной работы.
2. К сожалению, в орфографии подлинников в данный момент возможно передать только те тексты, копии которых удалось выполнить. Сами записи на тысячах страниц келейных книг приводятся с соблюдением только тех особенностей, которые можно передать современной азбукой, знаки препинания вносятся, согласно современным правилам пунктуации.
3. Акакиева пустынь находилась недалеко от Ростова и была приписана к Белогостицкому Ярославскому монастырю. См. Амвросий. История российской иерархии, собранная Новгородской семинарии префектом, философии учителем, соборным иеромонахом Амвросием. М., 1811. Ч. 3. С. 73; Строев П.М. Списки иерархов и настоятелей монастырей Российской церкви. СПб., 1877. Стб. 363.
4. Протасьева Т.Н. Запись на Хронографе 17 в. // Новое о прошлом нашей страны. М., 1967. С. 320–328. Далее, поскольку цитируется текст по этой публикации, указывается только: «Х. ГИМ». См. также: Леонид, архимандрит. Систематическое описание славянороссийских рукописей собрания гр. А.С. Уварова. Ч. III. М., 1984. №№ 1347/7 и (ошибочно) 1368/8; Попов А. Обзор хронографов русской редакции. М., 1866. С. 67.
5. Апанович Е.М. Вкладные, владельческие, дарственные записи на рукописных книгах // История книги и издательского дела. Л., 1977. С. 48; Петров Н.И. Описание рукописных собраний, находящихся в городе Киеве. М., 1891. В.I.
6. Записки Отдела рукописей ГБЛ. М., 1981. Вып. 42. С. 168. № 93; Сокович А.Н. Неизвестный экземпляр Библии Пискатора из собрания ГМИИ // Тез докл. научн. сессии, посвященной итогам работы ГМИИ им. А.С. Пушкина за 1980. М., 1981 С. 15–17.
7. См. Списки иерархов… Стб. 338.
8. «Тетрадь» находится в Библиотеке Ярославского педагогического университета. Хранится под № 812 и называется «Описание Спасо-Ярославского монастыря утвари, икон и всякого церковного строения иеромонаха Спиридона, учиненные 99 г. сентября в 1 день по благословению архимандрита Илариона». Интересующий нас текст находится на л. 117–120. конец утрачен. Рукоприкладство иеромонаха Варлаама.
9. Строев П. Списки…Стлб. 671.
10. Там же.
11. Грамота хранится в ЯМЗ под № 19/252. Очевидно, речь идет о монастыре, который у Строева (стб. 962) назван Саранским Богородицким. В справочнике назван под 1679 г. его строитель Феодорит и два игумена (1705 и 1723 гг.).
12. ЯМЗ № 19/235.
13. На это обратила внимание Т.Н. Протасьева. См. «Запись...», С. 321. Фактически в текстах обнаружен только один широко распространенный диалектологизм: «Ангел вучит».
14. Протасьева Т.Н. Запись в Хронографе…, С. 321. Автор искренне благодарит О.А. Князевскую, любезно просмотревшую записи и высказавшую свою оценку языка, которым они написаны.
15. Минеи и так называемые «служебные», и «общие», и «праздничные», как правило, издавались в 2°, т.е. «в десть». В 4° («полудесть») в Москве 17 в. были изданы только Минея общая 1618 г. (Зернова, 32) и Минеи сентябрьская, октябрьская и декабрьская — в 1619 и 1620 гг. (Зернова, 35, 38 и 39).
16. Речь идет о Библии Пискатора в издании 1674 г. И, очевидно, о московском издании 1663 г. Сохранившаяся часть Библии разделена на две части, которые хранятся в ГМИИ им. А.С. Пушкина, инв. 125827 – 125159, 133л.; РГБ. ф. 722, № 93; часть листов утрачена.
17. Ефрем Сирин с аввою Дорофеем издавались в Москве два раза: в январе и сентябре 1652 г. Тиражи обоих изданий – 1200 экземпляров, а указная цена – 1 рубль.
18. Лествица на Московском печатном дворе издавалась один раз – 01 марта 1647 г., тираж – 1200 экземпляров, себестоимость 17 алтын, указная цена в лавке типографии – 1 рубль.
19. История о Варламе и Иоасафе. М.: Тип. Верхняя, 01.10.1680.
20. Иоанн Златоуст. Беседы на 14 посланий ап. Павла. Киев: Тип. Киево-Печерской Лавры, 02.04.1623. УК I, 36.
21. Очевидно, речь идет о Евангелии с толкованием Феофилакта Болгарского, которое вышло на Печатном дворе 01.04.1649 тиражом 1200 экземпляров, цена 2 рубля 25 алтын; и в декабре 1698 г.
22. Кирилл Транквиллион Ставровецкий. Евангелие учительное. Унев, 05.02.1696.
23. Очевидно, речь идет об издании Анфологиона, скорее всего, 1694 г. львовской печати или, что значительно более сомнительно, 1676 г. Новгород-Северской печати – Запаско Я., Iсаевич Я. Каталог стародрукiв, виданих на Украiнi. Кн. 1 (1574–1700). Львiв, 1981. №№ 689 и 555.
24. Издавалась в 17 в. один раз. На Московском печатном дворе вышла 27.11.1646 г. 2°. 242 л. См.: Зернова, 192. Тираж книги 1200 экземпляров, указная цена — 23 алт. 2 д. См.: Поздеева И.В. Новые материалы для описания издания Московского печатного двора. Первая половина 17 в. М., 1986. № 144.
25. Ныне хранится в Ярославле: ЯМЗ. р. 304.
26. ЯМЗ, 15172 (конволют).
27. Несомненно, до декабря месяца, т.к. 18 декабря на книге сделана запись о принадлежности Иосифу, и не ранее 1696 г., т.к. книга была послана архимандриту с игуменом Акакиевой пустыни Григорием. П.М. Строев (Списки иерархов… Стб. 363) называет последнего игуменом в 1696 г.
28. Запись по л. 1–117 рукописного конволюта, хранящегося в ЯМЗ под № 15572, на котором кроме того запись о вкладе книги в монастырь архиепископом Ионой и владельческая Спасо-Ярославского монастыря.
29. Ныне хранится под названием «Поучительные слова» в ЯМЗ: Инв. 15549. P.-798.
30. Азовский Предтеченский монастырь основан в городе Азове в 1696 г. и находился там до 1711 г., когда был перенесен в станицу Донецкую и стал называться Донским, или Донецким. См. Амвросий. История российской иерархии… Ч. 2. С. 71–72.
31. Хронограф с Космографией. ГИМ. Уваров, 1347. Л. 632.

В 1954 году в Трудах отдела Древнерусской литературы была опубликована статья В.И.Малышева «Об обследовании частных собраний рукописей». В этой работе дана общая характеристика и краткая опись 4-х конкретных собраний, одно из которых принадлежало в то время заведующему библиотекой Ярославского краеведческого музея Владимиру Васильевичу Лукьянову¹. В 1964 г. это собрание было приобретено БАН и в настоящее время как именное (№ 72) находится в Отделе рукописей. В этом собрании под номером 335 хранится подборка из 130 рисунков ростовского художника-краеведа Ивана Ивановича Шетнева-Семеновского, один рисунок Николая Константиновича Бобурина 1881 г. с видом окрестностей Петербурга (вид Невы от Уткиной заводи(?) с дарственной И.И.Шетневу, и фотографический портрет самого Ивана Ивановича Шетнева, снятый 1906 г. В статье В.И.Малышева и в заметке М.В.Кукушкиной о новых поступления в фонды Рукописного отдела за 1964 г.² эти рисунки особо не упомянуты.

В целом подборка представляет собой 132 отдельных листа разных форматов, без переплета, на которых помимо рисунков находится текст их автора с комментариями к выполненным изображениям. На многих рисунках текст дополнялся позднее, написан чернилами разных цветов и, иногда разными почерками или почерком И.И. Шетнева, изменившимся с годами. Часто эти дополнения носят характер констатации грустного факта сноса того или иного здания. Большая часть рисунков подписана автором и датирована. Хронологически первый из них выполнен в 1884 г. (без фиксации конкретного дня, что присутствует в большей части других подписей), а последний – 10 марта 1934 г. Рисунок 1884 г. (Собр. Лукьянова 335. Л. 52)³ представляет собой изящную акварель размером 10х12 см, укрепленную на большем по размеру листке картона самим художником и подписанную на этом картоне, вероятно, его рукой. Позднейшим из представленных в подборке по времени выполнения стал рисунок (л. 97) жилого дома с обозначением расположения помещений. По всей видимости – это дом Шетневых (современный адрес: улица Гоголя, д. 6)⁴. Таким образом, самый ранний и самый поздний из сохранившихся в подборке БАН рисунков Ивана Ивановича представляют нам его родную улицу.

Иван Иванович Шетнев – Семеновский по отцовской (купцы второй гильдии) и материнской (урожденная Хранилова) линиям принадлежал к просвещенному купечеству. Мы можем дважды увидеть лицо художника: на рисунке от 20 мая 1890 г., выполненном с фотографии 1883 г., вероятно самим Иваном Ивановичем (л. 130) он изображен в возрасте 25 лет (рис. 1). На обороте овального портрета кроме надписи с датами и информации об источнике данного изображения имеется запись: «Иван Иванов. Шетнев. Род. 2 ноябр 1858 года». Имеется в подборке и подклеенная на картон подписанная фотография 48-летнего Шетнева, с пометой «Снято 1906 год» (л.130 об.) (рис. 2).

Кроме самого автора рисунков в материалах подборки мы находим портрет отца и 2 портрета матери художника. Отец Иван Васильевич Шетнев (рис. 3) нарисован с фотографии: на обороте рисунка три надписи, сделанные разными чернилами и разными почерками (?): «Рисов. с фотографии Ив. Шетнев. 28 апреля 11 мая 1924 г. 2ое Воскресенье по пасхе», «Иван Шетневъ» и «Ив. Вас. Шетневъ род. в 1817 г. март 25. Скончался 28 апреля 1877 г. в 7 час. утра на 61 году». Два портрета матери одного рисунка выполнены в различной технике. Оба портрета подписаны на обороте. Более ранний (запись: «Портрет рисовал Ив.Ив.Шетнев в 1894 году») называет мать художника следующим образом: «Александра Ивановна Шетнева-Семеновская, родилась в 1821 году. Скончалась 6 апреля 1896 года на 76 году от рождения». Второй более поздний по времени исполнения портрет (рис. 4) (запись «Рисов. по фотографии, снято в 1865 году, 22 мая - 4 июня 1924г.») имеет еще две надписи (рис. 5) «Александра Ивановна Шетнева, урожденная Хранилова родилась в 1821 году, вышла замуж за Ив. Вас. Шетнева в 1838 г. 6 ноября. Скончалась 9 Апреля 1896 году» и «Мать ваша Александра Иванов. Семеновская». Судя по дате, портрет отца и второй портрет матери были написаны весной-ранним летом 1924 года друг за другом.

Кроме названных семейных портретов в подборке имеется изображение Коли Шетнева (рис. 6), с записью на обороте «Родился 18 октября 1895 года. Скончался 16 февраля 1912 года в 9 час. утра. Портрет сей рисовалъ Ив. Ив. Шетневъ 1912. Октября 14». Этот, умерший в возрасте 16-ти лет мальчик – младший сын Ивана Ивановича.

К большому сожалению, несмотря на поиски по различного рода справочным изданиям⁵, до сих пор никаких дополнительных печатных сведений о личности Ивана Ивановича Шетнева не найдено. Однако, благодаря двум вышедшим сборникам «Ярославские краеведы»⁶, можно говорить о месте Ивана Шетнева в процессе изучения жителями Ярославской земли своей истории и культуры. Если сравнить названия изображений на рисунках Ивана Шетнева и многие из заглавий статей и книг, публиковавшихся во второй половине XIX века в Ярославской губернии, то можно легко увидеть теснейшую их перекличку. И если предмет изображения нашего художника и не совпадает полностью с темой опубликованных работ, то его зарисовки и подписи на оборотах этих зарисовок органично вливаются в картину, создаваемую работами И.А.Шлякова, А.А.Титова и ряда других исследователей.

Тематически большая часть содержащихся в подборке рисунков представляет собой изображения историко-архитектурных памятников Ростова, Углича, Ярославля и других городов и мест Ярославской губернии, а так же несколько изображений исторических мест Москвы, Подмосковья и Вологодской губернии. Подавляющее большинство рисунков - это зарисовки архитектурных сооружений, небольшая часть содержит изображения старинных предметов быта и т.п. И всего 7 из рисунков являются портретами. Пять из них мы уже охарактеризовали, теперь расскажем об оставшихся двух. Оба эти рисунка доносят до наших дней изображения людей, представляющих не только физиономический, но, прежде всего, очевидный историко-краеведческий интерес. Это живший во второй половине XVIII века юродивый Алексей Стефанович (л. 47) (рис. 7) и крестьянин Василий Гаврилович Марин (л. 107) (рис. 8). Оба изображения выполнены на листах формата фолио или чуть больше. На обороте обоих листов имеются достаточно подробные записи об изображенных лицах.

«Юродивый чтец пономарь Ростовского женского монастыря Алексей Стефанович. В 1749 году по указу Ростовского митрополита Арсения от 18 января прислан за шалости и непотребства чинимые им в малоумстве в Ростовский Борисоглебский монастырь, пока в совершенное состояние не придет. В монастыре был определен в числе послушников и посвящен в стихарь. Алексей Стефанович любил читать Апостол за раннею литургиею, после которой часто уходил в Ростов в Собор к поздней литургии; здесь также читал Апостол.

Скончался в 1784 году 16 октября, и погребен был Архимандритом Варлаамом за алтарем Соборной церкви. Над его могилою вскоре была устроена каменная часовня неизвестным; в которой два раза в год совершается панихида в день его тезоименитства 12 февраля и в день кончины 16 октября.

В настоятельских кельях Борисоглебского монастыря находится современный портрет блаженного; позади которого написано о времени поступления его в монастырь и его кончине». На этом рисунке нет подписи, свидетельствующей об авторстве Шетнева и даты выполнения рисунка. Записи на обороте сделаны рукою Шетнева.

Второе изображение представляет нам крестьянина из деревни Елева Шулецкой волости Ростовского уезда Василия Гавриловича Марина, кровельщика по профессии, уходившего на заработки в Петербург. Шетнев описывает в записи на обороте героический поступок этого человека. В 1853 г. молодой Василий Марин шел пешком (Шетнев поясняет, что в то время еще не существовало железной дороги от Ярославля до Москвы) в Петербург через Москву, и там случайно попал на место пожара – горел Большой театр. Один человек оказался отрезанным огнем на самом верху. 25 летний Марин с риском для жизни спас жизнь обреченного. «О подвиге Марина довели до сведения Императора Николая I. Он пожелал его лично видеть, привели во дворец, Царь встретил в кабинете. Благодарил его, поцеловал, наградил медалью, отпуская его, сказал: «Будет нужда! Приходи ко мне, когда хочешь!» В последнее время Марин жил в своей деревне, достигнув преклонного возраста, всеми забытый и умер в первых числах августа 1900. Схоронен на сельском кладбище с[ела] Шульца. Актер Григорьев сочинил пиесу «Подвиг Марина». Пиеса успеха не имела. В 1850-х годах продавался портрет героя Марина». Подписано «И.И.Шетнев. 1918 г. 15/28 июля».

Иногда для того, чтобы изобразить человека и рассказать о нем, Иван Иванович Шетнев не рисует его портрет, а сохраняет до нас изображение деревенского дома своего персонажа. Так, в подборке (л. 115) находим рисунок дома «крестьянина-археолога» Артынова в селе Угодичах Ростовского уезда (рис. 9). На обороте рисунка имеется подробный рассказ об Александре Яковлевиче (22 августа 1813 г. – 10 февраля 1896 г.), авторе целого ряда очерков и статей, опубликованных во второй половине XIX века в «Ярославский губернских ведомостях» и в «Епархиальных ведомостях». Отец Артынова «был одним из передовых крестьян села Угодичи, пользовался особым расположением своего помещика Филиппа Алексеевича Карра, принимал главное участие в освобождении угодических крестьян на волю с званием свободных хлебопашцев. Отпускной акт был подписан 19 февраля 1809года. Отец Александра Яковливеча имел огород в городе Тихвине. Умер 17 января 1823 года; Александр Яковлевич остался после смерти отца десяти лет». Заглавия работ Александра Яковлевича Артынова, приведенные Шетневым впечатляют: «Ядро ростовской истории, писано по поручению Ярославского губернатора Унковского», «История села Угодичи», «Предания о Ростовских князьях» и др.

Целый ряд рисунков позволяет нам говорить о том, что Иван Иванович Шетнев был жителем Никольской улицы. Его самый ранний и самый последний из хранящихся в БАН рисунков сохранили для нас ее изображения. На самом раннем рисунке из подборки читаем (л. 52) «С натуры из окна Никольской улицы в Ростове Яросл[авской]. 1884 г.» (рис. 10). Кроме того, в подборке находим целый ряд изображений домов, располагавшихся на Никольской улице. Рисунок (л. 94) (рис. 11) , выполненный 3 июля 1907 г. имеет дату и подпись художника «И.И.Шетневъ. Съ натуры». На самом рисунке (акварель, покрытая лаком), на обороте запись: «Дом Симоновых на Никольск[ой] улице, перешел во владение Малоземова, сломан в 1910 г.» Рисунок на (л. 117) (рис. 12) подписан «Домъ Глазова на Никольской улице в Ростове Яросл[авской], рисов[ал] съ натуры И.И.Шетнев 1907 янв[аря] 28.» На обороте: «Домъ Глазова сломан въ 1910 году. На его месте построен новый». На листе 118 (рис. 13) читаем «Рисовалъ съ натуры Ив.Шетневъ 1907 г. январь 21. Домъ Числова и Кобылкины???скихъ на Никольской улице въ Ростове Яросл[авской]», запись на обороте «Сломан в 1926 году февраля 10/23». Оба рисунка выполнены так же как рисунок дома Симонова на плотной бумаге акварелью и покрыты сверху лаком. На листе 99 (рис. 14, 15) есть пометка на самом рисунке «рис[овал] с натуры из окна 1927 г. Церк. сломана в марте 1929 г.» изображена «церковь Благовещения Прес[вятая] Богородица. Построена в…, сломана в марте 1929 года».

Кроме этих изображений в подборке на листе 97 (рис. 16) изображен, по-видимому, дом самого Шетнева. Рисунок не имеет общего названия, подписан на самом рисунке «Рис. И. Шетнев, 10/III 1934.» Здесь же имеются записи: «Боковой фасад со двора». На самом доме проставлены цифры и специальные значки с соответствующими указаниями: «1. лестница в дом, 2. подсенье под крыльцом, вход в дом в комнаты лестница, вход в кухню в подвале, х. отдельная комната, хх. Окно во двор». Интересно, что в подписях 1934 года изменилась орфография – нет твердого знака в конце слов.

Это краткое сообщение дает лишь некоторое представление о репертуаре изображений на рисунках И.И.Шетнева, хранящихся в БАН. В настоящее время на подборку рисунков Ивана Ивановича Шетнева составлена полистная опись. Многие из зданий, изображенных художником, в настоящее время утрачены, поэтому публикация их будет иметь особый интерес для историков и краеведов.

1. Малышев В.И. Об обследовании частных собраний рукописей // ТОДРЛ. Т. 10. Л., 1954. С. 454-457.
2. Кукушкина М.В. Поступления рукописей в БАН СССР в 1964 г. // Материалы и сообщения по фондам Отдела рукописной и редкой книги Библиотеки АН СССР. Л., 1966. С. 103-106.
3. Далее при ссылке на эту подборку рисунков будет указываться только номер листа.
4. На конференции «История и культура Ростовской земли», проходившей в ноябре 2003 г. Е.И. Крестьянинова, правнучка родной сестры И.И. Шетнева, показала автору данной работы дом Шетневых, познакомила со своим родословным древом и рассказала о семье Ивана Ивановича, за что автор данной работы выражает ей искреннею благодарность.
5. По «Справочнику по истории дореволюционной России» (Отв. ред. П.А.Зайончковский. М., 1978) были выявлены и просмотрены указанные в издании справочники по истории, по статистике Ярославской губернии, Календари… и т.д. Там удалось обнаружить лишь одного Семеновского – юриста из Рыбинска. В РНБ хранится личный архив А.А. Титова, просмотр которого пока тоже не дал результатов.
6. Ярославские краеведы. Библиографический аннотированный указатель. Часть 1. Ярославль, 1988. С. 3-4, 41-43, 53 и др.

Несмотря на то, что о Сергии Радонежском написано немало книг и статей, вопрос, заданный в заголовке статьи, оказывается непростым. В современной литературе бытуют, по крайней мере, три даты появления на свет будущего святого. По мнению Н.С. Борисова, это событие произошло 3 мая 1314 г., по данным В.А. Кучкина – 3 мая 1322 г., а на взгляд Б.М. Клосса – в конце мая того же 1322 г.¹

Подобная разноголосица во многом объясняется выбором исследователя в пользу того или иного варианта «Жития» Сергия. Как известно, биография Сергия дошла до нас в двух вариантах: первый, принадлежащий перу младшего современника преподобного Епифания Премудрого, доведен лишь до середины его жизненного пути. Текст, принадлежащий перу Пахомия Логофета, рассказывает о событиях его жизни вплоть до кончины святого, и на этом фоне выглядит предпочтительнее. Не случайно, что именно он стал основой жизнеописания, признанного церковью.

Мы специально акцентировали внимание на данном обстоятельстве, поскольку различные варианты «Жития» содержат разные указания на количество лет, прожитых Сергием. Если Епифаний (в «Похвальном слове Сергию Радонежскому», предшествовавшем его работе над «Житием») говорит лишь о 70 годах жизни преподобного, то Пахомий сообщает, что Сергий прожил 78 лет. Зная точную дату смерти троицкого игумена (25 сентября 1392 г.), нетрудно подсчитать, взяв датировку Пахомия, что Сергий Радонежский родился в 1314 г. По Епифанию, это событие произошло восемью годами позже и соответственно приходится на 1322 г.

Неудивительно, что перед исследователем встает сложная дилемма выбора исходного источника. Общие правила источниковедения рекомендуют предпочитать более ранние по времени источники. Таковыми оказываются сочинения Епифания: «Похвальное слово Сергию Радонежскому» и его «Житие», написанные, как показал Б.М. Клосс, в 1412 и 1418 гг. соответственно. Пахомий писал позже, начав работать над биографией Сергия, согласно тому же историку, лишь в 1438 г. Сложность, однако, состоит в том, что если тексты Пахомия дошли до нас начиная с начала 1440-х годов, то наиболее ранние из произведений Епифания сохранились лишь от 50-х годов XV в.

Все это послужило причиной того, что Н.С. Борисовым за основу был взят текст Пахомия, в котором имеется прямое указание на прожитые Сергием 78 лет, а следовательно он родился в 1314 г. При этом одним из решающих доводов в пользу «Жития», написанного Пахомием, помимо его полноты, стало то, что его хронология подтверждается и другими источниками. Так, согласно Вкладной книге Троице-Сергиева монастыря, преподобный игуменствовал в продолжении 48 лет². Зная о смерти Сергия в 1392 г., легко установить, что возглавил он обитель в 1344 г. Между тем, церковные уставы требовали (и это правило должно было строго соблюдаться), чтобы игумен был не моложе 30 лет. Таким образом получается 1314 г., о котором Пахомий говорит как о дате рождения Сергия. Если же взять за основу показания Епифания, что будущий святой родился в 1322 г., оказывается, что в 1344 г. ему исполнилось всего 22 года и тем самым начало его игуменства в этом году исключается совершенно³.

В отличие от Н.С. Борисова, Б.М. Клосс и В.А. Кучкин в качестве основания для воссоздания биографии Сергия выбрали вариант «Жития», написанный Епифанием. Дело заключается в том, что уточняя время появления преподобного на свет, Епифаний определил, что оно произошло «в лета благочестиваго преславнаго дръжавного царя Андроника, самодръжьца гречьскаго, иже въ Цариграде царствовавшаго, при архиепископе Коньстантина града Калисте, патриарсе вселеньскомъ, въ земли же Русстей въ княжение великое тферьское при великом князе Димитрии Михаиловиче, при архиепископе пресвященнем Петре, митрополите всеа Руси», егда (когда была. – Авт.) рать Ахмулова»⁴.

Посмотрим, когда жили упомянутые Епифанием люди. Первое из указанных им лиц, император Андроник II Палеолог правил в Византии с 1282 по 1328 г. Затем на троне его сменил Андроник III, царствовавший с 1328 по 1341 г. Правда, агиограф не уточняет о каком из них идет речь и поэтому хронологические рамки оказываются весьма широкими. Некоторое противоречие содержит упоминание патриарха Каллиста, который занимал патриаршую кафедру в 1350 – 1353 и 1355 – 1362 гг., т.е. уже после смерти двух Андроников. В свое время это несоответствие вызвало довольно много споров в ученой среде, пока не было разрешено в 1992 г. М.В. Бибиковым. Он указал, что дата патриаршества Каллиста была искажена в источнике, которым пользовался Епифаний. Поскольку даты, как известно, тогда обозначались буквами, небольшая описка всего в одном месте привела к тому, что вместо правильного: 6858 г. (от сотворения мира) было написано 6828. Эта ошибка дала основание агиографу считать, что Каллист стал патриархом в 1320 г. и, следовательно, Сергий родился в его правление⁵.

Более точными оказываются даты, связанные с жизнью русских деятелей. Князь Дмитрий Михайлович Тверской стал великим князем владимирским в 1322 г., а митрополит Петр управлял Русской церковью с 1308 по 1325 г. Таким образом оказывается, что согласно времени деятельности названных лиц Сергий Радонежский родился в промежуток между 1322 и 1325 гг. Окончательно же год рождения Сергия позволяет установить упоминание «Ахмуловой рати». Речь, в данном случае, идет о нападении на русские земли татарской рати под предводительством Ахмыла. Судя по летописям, оно имело место в 1322 г⁶.

Как видим, обе хронологические системы жизнеописания Сергия, предложенные Пахомием и Епифанием, подтверждаются другими источниками. Вместе с тем очевидно, что только одна из них является верной.

Пытаясь выяснить, у кого возникла ошибка, Б.М. Клосс обратил внимание на рассказ Пахомия, где тот сообщает о смерти Сергия и уточняет, что тот «жив лет 78, положиша же честное его тело въ монастыри»⁷. Поскольку в древней Руси существовало буквенное обозначение цифр, Б.М. Клосс предположил, что в более раннем списке эта фраза звучала несколько иначе: «жив лет 70 и положиша честное его тело въ монастыри». При переписке союз «и» был воспринят писцом как цифра 8 и, таким образом, текст был понят в том смысле, что Сергий прожил 78 лет⁸.

Н.С. Борисов в принципе согласился с тем, что такое объяснение вполне возможно, а значит достоверной следует признать хронологию «Жития», предложенную Епифанием. Но при этом, по его мнению, нельзя упускать из виду и другую возможность: в первоначальном тексте Епифания возраст Сергия был обозначен как 78 лет, однако за несколько десятилетий при переписке текстов цифра 8, обозначенная буквой «и» была в одном из списков вычеркнута переписчиком, принявшим ее за лишний союз «и». Этот дефектный список положил начало всему семейству списков «Жития» и «Похвального слова» Епифания, наиболее ранние из которых дошли до нас лишь от 1450-х годов. Пахомий же, начав работу над жизнеописанием Сергия за полтора десятилетия до этого, имел в своем распоряжении верный список сочинений Епифания, откуда и почерпнул сведения о 78 годах, прожитых преподобным⁹.

И все же правильной необходимо признать хронологическую систему Епифания. Дело в том, что поздняя Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря, сообщая, что «преподобный игумен Сергий чюдотворец игуменил 48 лет» и помещая его в списке игуменов первым, ничего не говорит о том, что, согласно «Житию», первым игуменом до Сергия был постригший его в монахи Митрофан. Таким образом встречающаяся в этом источнике цифра 48 лет указывает не на число лет, проведенных Сергием в сане игумена, а на весь срок от основания обители до кончины преподобного.

«Житие» дает возможность выяснить не только год рождения Сергия, но и точную дату его появления на свет. По весьма обоснованному предположению, он получил свое мирское имя Варфоломей в честь одного из двенадцати апостолов, память которого отмечалась 11 июня (Варфоломей и Варнава), 30 июня (в числе 12 апостолов) и 25 августа (перенесение мощей). Исследователи более склоняются к 11 июня, когда имя апостола Варфоломея особенно почиталось. Епифаний сообщает, что имя младенцу дали «по днехъ шестих седмицъ, еже есть четверодесятныи день по рожестве его»¹⁰. Отсюда становится ясным, что крещение ребенка произошло через сорок дней после его рождения. На основании этого В.А. Кучкин определил день «рожества» Сергия как 3 мая 1322 г.¹¹

Но насколько это соответствует действительности? В поисках ответа, Б.М. Клосс поставил перед собой вопрос – действительно ли на Руси в XIV – XV вв. существовало правило, что младенцев следовало крестить именно на сороковой день после их рождения? Обратившись к летописям, исследователь выявил несколько десятков случаев, доказывающих, что такого правила просто не существовало: в княжеских семьях детей крестили совершенно по-разному. Иногда это событие происходило в день рождения, но чаще всего через несколько дней, обычно в пределах одной-двух недель.

Другим доводом, заставившим усомниться исследователя, стал тот общеизвестный факт, что всякое житие должно было составляться по определенным канонам. Неудивительно, что при написании биографий святых их авторы нередко использовали уже готовые трафареты. Сопоставляя написанное Епифанием «Житие» Сергия с другими литературными памятниками, бытовавшими в то время на Руси, Б.М. Клосс обратил внимание на то, что эпизод «Жития» о крещении Сергия во многом перекликается с аналогичным эпизодом из «Жития Федора Эдесского», где также говорится о крещении младенца на сороковой день. То, что Епифаний знал данный агиографический памятник и, более того, пользовался им, доказывает прямая ссылка на него в тексте «Жития» Сергия¹². Отсюда становится ясным, что данное сообщение имеет более литературное происхождение, нежели реальные основания.

Если весь эпизод с крещением Варфоломея представляет по сути трафаретный шаблон, становится понятным, что преподобный мог родиться не строго за 40 дней до своего крещения 11 июня, а гораздо ближе к этой дате. Но когда именно?

Определяя возможное время появления Сергия на свет, Б.М. Клосс указал, что Епифаний в «Житии» приводит легенду, что появление Варфоломея на свет сопровождалось знамениями, которые были истолкованы в том смысле, что тот «явится ученик Святыа Троица» и «сосуд избран Святому Духу». Последнюю фразу можно истолковать как указание на церковный праздник Сошествия Святого Духа на апостолов, отмечаемый на 50-й день после Пасхи. В 1322 г. он приходился на 30 мая. Поскольку эта дата отстоит от дня крещения Варфоломея (11 июня) на чуть менее двух недель (обычный срок для крещения младенцев), Б.М. Клосс предположил, что предопределение младенца Святой Троице было связано, скорее всего, с его рождением в дни празднования Сошествия Святого Духа, а следовательно он появился на свет 29 – 31 мая 1322 г.¹³

Однако, вряд ли возможно согласиться с тем, что эпизод с крещением преподобного имеет литературное происхождение. Это предположение противоречит заявлению самого Епифания, указывавшего на скрупулезность и тщательность сбора им любых, даже мельчайших деталей из жизни будущего святого. Епифанию Премудрому, лично знавшему Сергия и хорошо знакомому со многими его современниками, которые также близко общались с ним, без сомнения, была известна точная дата появления будущего святого на свет. Поэтому показания агиографа о том, что младенец был окрещен на сороковой день после рождения, следует признать реальными.

Как следствие этого, к истине гораздо ближе точка зрения В.А. Кучкина, полагающего, что Сергий родился 3 мая 1322 г. С его выводом можно было бы полностью согласиться, если бы не одно «но». Выясняя дату появления Сергия на свет, исследователь совершенно не обратил внимания на показание Епифания, что между рождением и крещением будущего святого прошло шесть недель («по днехъ шестих седмиц») или, иными словами, 42 дня. Вместе с тем, агиограф тут же говорит о 40 днях. Это противоречие объясняется тем, что Епифаний при подсчете использовал не привычный нам «включающий» счет, при котором срок отсчитывается с самого момента события, а более древний «исключающий», когда тот или иной период времени исчисляют со следующего дня. Таким образом оказывается, что будущий святой родился 1 мая 1322 г., а не двумя днями позже, как полагает В.А. Кучкин. Приведенная ниже табличка со всей очевидностью показывает, что между днем рождения и крещения Сергия прошло ровно 40 дней. При этом, если включить в счет сами дни рождения и крещения, в итоге как раз получатся те шесть недель, о которых и говорит Епифаний.

Дни недели	Май-июнь 1322 г.
Понедельник		3	10	17	24	31	7
Вторник		4	11	18	25	1	8
Среда		5	12	19	26	2	9
Четверг		6	13	20	27	3	10
Пятница		7	14	21	28	4	11
Суббота	1	8	15	22	29	5
Воскресенье	2	9	16	23	30	6

Вместе с тем, у нас все же остается вопрос – почему Варфоломея окрестили, вопреки устоявшейся практике, так поздно? Ответ на него дает тот же Епифаний. Младенец, очевидно, появился на свет достаточно ослабленным – нередко он не мог просто есть и отказывался от пищи, даже, когда ему привели кормилицу¹⁴. Свою роль здесь, несомненно, сыграли прокатывавшиеся по Ростовской земле частые «глады хлебные», о которых упоминает агиограф¹⁵. Понятно, что по физическому состоянию ребенка родители все время откладывали его крещение и решились на этот шаг, когда тянуть дальше уже было просто невозможно.

То, что подобные случаи встречались в это время, доказывает приведенный В.А. Кучкиным пример. 15 сентября 1298 г. у тверского князя Михаила Ярославича родился первенец Дмитрий. Небесным патроном княжича стал Дмитрий Солунский, память которого отмечалась 26 октября. Между этими двумя событиями, как и в случае с Сергием Радонежским, прошло ровно сорок дней (по исключающему счету), или 42 дня (по включающему)¹⁶.

Таким образом, из всего вышесказанного устанавливается, что Сергий Радонежский появился на свет в субботу 1 мая 1322 г.

1. Борисов Н.С. Сергий Радонежский. М., 2002. С. 13; Клосс Б.М. Избранные труды. Т. 1. Житие Сергия Радонежского. М., 1998. С. 27; Кучкин В.А. Сергий Радонежский // Вопросы истории. 1992. № 10. С. 75. В литературе датой рождения Сергия также называлось или 11 июня, либо 25 августа 1322 г. (Скрынников Р.Г. Государство и церковь на Руси XIV – XVI в. Подвижники русской церкви. Новосибирск, 1991. С. 45). Но здесь спутаны день рождения и крещения.
2. Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. М., 1987. С. 15.
3. Борисов Н.С. Указ. соч. С. 281 – 282.
4. Клосс Б.М. Указ. соч. С. 297.
5. Кучкин В.А. Антиклоссицизм // Древняя Русь. 2002. № 2. С. 122.
6. Полное собрание русских летописей. Т. XVIII. СПб., 1913. С. 89 (Далее: ПСРЛ). Н.С. Борисов, отвергая 1322 г. в качестве даты рождения Сергия, указал, что в русских летописях Ахмыл упоминается не только в 1322 г., но и за пять лет до этого – в 1318 г. В свое время это обстоятельство дало основание некоторым исследователям полагать, что Сергий появился на свет около 1318 г. (Борисов Н.С. Указ. соч. С. 281). Однако, непосредственное обращение к тексту летописного известия показывает, что в конце лета 1318 г. Ахмыл появился на Руси лишь в качестве посланца хана Узбека к тверскому князю Михаилу Ярославичу (ПСРЛ. Т. XXV. М.; Л., 1949. С. 162). Епифаний же говорит об «Ахмуловой рати». Тем самым становится понятным, что речь идет о 1322 г.
7. Клосс Б.М. Указ. соч. С. 374.
8. Там же. С. 23.
9. Борисов Н.С. Указ. соч. С. 281 – 282.
10. Клосс Б.М. Указ. соч. С. 292.
11. Кучкин В.А. Сергий Радонежский. С. 75.
12. Клосс Б.М. Указ. соч. С. 296.
13. Там же. С. 23 – 27.
14. Там же. С. 293 – 294.
15. Там же. С. 303.
16. Кучкин В.А. Антиклоссицизм. С. 121.

В данном сообщении предпринят источниковедческий и историко-краеведческий анализ дозорной книги г. Ростова 1619 г. Несмотря на то, что ее материалы уже давно и активно используются историками, анализирующими последствия Смуты в России (например, С.Ф. Платоновым, П.П.Смирновым и др.), специальных работ этого плана в литературе еще нет.

Для рассмотрения внутренней структуры книги, характеристики ее особенностей, а также для раскрытия степени полноты содержащейся в ней информации нами проведено ее сравнение с последующим описанием г. Ростова – писцовой книгой 1625 г., а также с несколькими дозорами городов, близких Ростову территориально, – из Замосковного края (например, г. Юрьев-Польский – повторный дозор города 1623 г.; и г. Суздаль – повторный дозор города 1617 г.), а также с дозором того же 1619 г., но города, расположенного в другом географическом регионе, в северном – дозорная книга г. Тотьмы, ставшая результатом первого общего дозора города и уезда. Сравнение необходимо, т.к. на разнообразие приемов посадских дозоров и описаний, организовывавшихся по царским и воеводским наказам или грамотам различными приказами, «несомненно влияли такие факторы, как экономическое состояние посадов, местные условия и традиции, наличие у писцов комплекса «приправочной» документации, опытность и добросовестность писцов»¹.

Дозорная книга г.Ростова 1619 г. сохранилась до наших дней в копии XVIII в.² Очевидно, как указывает С.Б. Веселовский, копия снималась со списка дозорной книги³. В конце XIX – начале XX вв. книга была трижды опубликована⁴. Нужно отметить достаточно высокое качество этих дореволюционных публикаций: все они почти без пропусков, хотя в написании отдельных топонимов и топографов допускаются разночтения (при сравнении с архивной копией). Нами было обращено внимание и на то, что публикации, очевидно, проводились не по имеющейся сейчас в нашем распоряжении архивной копии под № 844, а по другому источнику (подлиннику или списку), не дошедшему до нас, т.к. некоторых частей текста в архивном экземпляре книги нет.

Интересно, что в некоторых изданиях книги описание «яма отставленного ростовского» не включено. Вероятно, составители решили опустить данную часть книги, засомневавшись, действительно ли она относится к публикуемому дозору города 1619 г. Описание ростовского «отставленного яма», скорее всего, являлось продолжением или дополнительной частью дозора 1619 г. Однако оно составлялось отдельно и более подробно в связи с особым поводом – упразднением Ростовского яма и прикреплением его к Переяславской ямской слободе в 1614 – 1616 гг. Данное событие, как объясняет М.И. Смирнов, произошло в результате некоторого изменения торговых маршрутов. В этот период именно Переяславль-Залесский, занимавший «срединное положение по отношению к волжским городам»⁵, по мнению руководства Ямского приказа был более удобен для расположения в нем яма со слободой на большом Северо-Московском торговом пути: из Архангельска через Вологду и Ярославль на Москву.

Дозорная книга г. Ростова 1619 г., составленная «по государеву цареву и великого князю Михаила Федоровича Всея Русии грамоте и наказу боярина и воеводы кн. Ив.Бор. Черкасского с товарыщи» писцом Ив.Вас. Мотовиловым, представляет собой наиболее раннее из сохранившихся описаний города. Однако известно, что это был вторичный дозор города после дозора посада Ростова в 1614 г. губным старостой Тим.Бирдюкиным-Зайцевым⁶. Возможно, именно дозор Т.Зайцова, для сравнения к данным которого постоянно обращается И.Мотовилов, служил приправочным материалом для составления новых книг. В качестве такового выступали и строельные книги г.Ростова 1604 г. Тим.Барыкова и подьячего Суб. Онанского, ставшие результатом строения, предпринятого царем Б. Годуновым и пополнившего посад новыми тяглецами. Наказ ростовскому дозорщику был дан в наиболее общей форме по сравнению с другими книгами: «дозреть живущее и пустое, дворы и во дворех людей по имянам, и хто на чем живет, порознь по статьям». Главное – он должен был выяснить, «что запустело в Ростове, на посаде и в слободках, которые приписаны к посаду после Тимофеева дозору Зайцова».

Во время Смуты Ростов, в 1608 – 1610 гг. ставший «ареной борьбы правительственных сил и тушинцев, а в 1611 г. отрядов земского ополчения», не раз подвергался разорению. Так, в октябре 1608 г. в городе, не имевшем укрепления, но единственном в Замоскворечье, решившимся оказать сопротивление полякам, побывали «тушинские воры», не пощадившие даже серебряного гроба Св. Леонтия. Город сильно пострадал и в последующие годы. Весной 1610 г. А. Лисовский и А. Посовецкий совершили дерзкий рейд по Замосковью, захватив и разорив Ростов. Летом 1611 г. Ростов снова стал легкой добычей для воинов Я. Сапеги⁷. 2 ноября 1611 г. «приходил на Ростов Будило, 22 ноября русские побили в Ростове Зезюлинского, однако поляки оставались в городе вплоть до 1 января 1612 г.»⁸ Очевидно, что дозор 1614 г. должен был зафиксировать положение города после проведения в нем активных военных действий. Причиной же повторного дозора г. Ростова, как и многих других городов в этот период (например, дозоры г. Вологды – 1617 г.; г. Юрьева-Польского – 1623 г.; г. Коломны – 1615 г., г. Суздаля – 1617 г. и др.), стало еще большее запустение посада по сравнению с 1614 г. Так, по новому дозору «убыло из живущего в пустое полсохи без полполполтрети сохи и одной четверти пашни» [т.е. 375 четей – Е.Т.], а тягло по сошному письму несли только с «полполполтрети сохи и 16 четей без третника пашни»⁹[т.е. 50 четей – Е.Т.]. В дозоре г. Суздаля 1617 г. причина запустения Замосковных городов указывается достаточно четко: «от Литовской войны, от хлебной дороговизны, и от государевых податей, и от ямского строения»¹⁰.

По своей структуре дозорную книгу ростовского посада можно разделить на следующие смысловые части. 1. «Живущие» тяглые дворы (16,5). 2. Пустые и пожженные дворы, бывшие ранее посадскими тяглыми: а) дворы «убогих людей, которые от литовских людей разоренья после Тимофеева дозору Зайцова от 122 г. обнищали и охудали, а иные скитаются по миру христовым именем; а иные от литовских людей побиты и посечены; а иные от литовских людей разоренья разбрелись в розные города» (47); б) дворы, запустевшие с 1609 г., «а в иных дворишках бедные сироты и вдовицы живут, скитаются по миру», а «иные побиты и посечены и иные розбрелись в розные города до Тимофеева дозору Зайцова» (24 двора и 35,5 дворовых места). Причем в рамках этих отдельных рубрик описание дворов ведется в одной последовательности, по одним и тем же улицам и приходским храмам. 3. Живущие и пустые дворы в двух дворцовых оброчных слободках, приписанных к посаду, – Рыболовской (2 двора убогих людей и 14 пустых мест дворовых) и Сокольничьей (1,5 дворишка в живущем, 3 – пустых, 6,5 мест пустых) с указанием натурального оброка с них. 4. Дворы ростовских беломестцев: а) соборного причта (протопоп, протодиакон, попы и дьяконы – 12); б) митрополичьего штата (певчих дьяков, ружные попы, приказные люди, дети боярские, подьячие, недельщики и «всякие дворовые служебники» – 84); в) церковные дворы («государевых ружных попов» – 15, посадских приходских и монастырских попов и дьяконов – 17); г) дворы боярские и княжеские (23); д) дворы каменщиков и кирпичников (16); е) митрополичьи слободки Сторожевская (10) и Ладанная (17); ж) монастырские слободки (монастырей Андреевского – 1 и Богоявленского с большим погостцем – 21); з) слободка ямская старая (23 пустых бобыльских места); и) дворы ростовских «россыльщиков» («10 живущих и пустых» – без разделения). Итоги дозорщиком подводятся также отдельно по всем рубрикам, причем проводится сравнение с данными предыдущего дозора 1614 г., общегородские итоги не выделены. При описании основной хозяйственно-податной единицы города – посадского живущего тяглого двора указывались такие показатели, как имя, фамилия (прозвище) дворовладельца, иногда специальность и мужской состав семьи. При описании пустых дворов всегда фиксировалась причина запустения, т.е. информация о том, что произошло с дворовладельцем: убит, умер, «ссечен», «обнищал», «живет на Москве». Так, узнаем страшные подробности о судьбе земского старосты Алешки Ошанина: «литовские люди его ссекли, а тело его ссели собаки»¹¹. Беломестцы же, не несшие вместе с посадскими людьми тягла и соответственно не интересовавшие правительство в фискальном отношении (только в качестве потенциальных налогоплательщиков), не перечисляются дозорщиком даже поименно, указывается только их общее количество по отдельным рубрикам. Только ростовский «отставленной ям» описан полностью. В описании не пропущены даже слободская церковь и церковные земли. В нем даны подробные итоги по каждой статье («живущие» охотничьи и вдовьи дворы, дворы беглых охотников, мера земли под их дворами и огородами, число их родственников – только мужской состав семей), зафиксирован годовой оброк отставных охотников, которые они дают переяславльским охотникам («по 25 рублев на год») и описана межа ямской земли. Перечислены все жилые дворы «отставленных охотников» с указанием имени, фамилии, семейного положения и состава семьи дворовладельца и все дворы «схожих охотников» с указанием имени, фамилии и подробным объяснением, где и почему живут сейчас¹². Подобная тщательность в описании дворов беломестцев в данном случае непосредственно связана с указанным выше поводом, подтолкнувшим к необходимости составления отдельного описания ростовского яма, полностью переходившего к Переяславлю-Залесскому. На посаде же по-прежнему оставалась старая ямская слободка, к 1619 г. полностью запустевшая.

В отличие от дозоров Суздаля, Юрьева-Польского, Тотьмы и многих других городов в ростовской книге опущено описание «города» (острога), соответственно церквей и дворов «внутри города»; городского торга с оброчными лавками и скамьями. Описывая посад, дозорщик также мало интересовался приходскими храмами (нет их внешнего описания, информации о том, кто служит и какое денежное жалованье имеет), о существовании которых узнаем только благодаря описанию населения города. При описании посадского люда в ростовской книге также опущены многие показатели характеристики тяглого двора. Так, например, отсутствует информация об имущественном статусе дворовладельца (тяглец или бобыль, и если тяглец, то его принадлежность к «лутчим, середним, молотчим или худым людям»), как в дозорах Суздаля 1617 г. и Тотьмы 1619 г.¹³; о том, кто во дворе жил ранее и кто сейчас, какова длина огорода в саженях; если место на оброке, то у кого и сколько платит, например, в Галицкую четь, как в дозоре Юрьева-Польского 1623 г.¹⁴; о приезжих людях, об «отхожих поженках», о сенокосе, о «промысловом оброке по сошному письму», как в дозоре Тотьмы 1619 г. и т.д. В дозорной книге Ростова итоги подводятся всем «живущим» дворам вместе, тогда как в некоторых других книгах сначала идет разделение тяглецов в соответствии с их прожитком, а затем уже вместе. Из этого можно сделать вывод о том, что, возможно, дозор Ростова 1619 г. проводился в весьма спешном порядке, и дозорщик интересовался в основном той информацией, которая была необходима для облегчения положения населения и снижения налогов. Правительство было заинтересовано в скорейшем поступлении денег в казну, поэтому главное было выяснить размер запустения и то, что «в живущем» в Ростове на этот год осталось только 16 с половиной дворов, способных нести тягло (и 3,5 тяглых двора в оброчных слободках). Возможно, поэтому в ростовской книге, в отличие от тех же дозоров Суздаля, Юрьева-Польского, Тотьмы, где посад делится только по территориально-географическому принципу (по улицам, переулкам, сторонам и концам) и тяглые, бобыльские, оброчные и пустые дворы пишутся вместе, такого смешения нет: в ней очень четко отделено живущее от пустого.

По сравнению с писцовой книгой г. Ростова 1625 г., мы видим, что в дозоре полностью выключено описание территории города, «где был острог» и торга, хотя ростовский писец Ф. Дуров для «приправки», возможно, использовал дозор 1619 г. Интересно, что писцу помогали при описании города три попа из ростовских приходских церквей, ранее участвовавших в дозоре: «Благовещенский поп Иосиф, Троецкий поп Никифор, Отеческой поп Павел»¹⁵. Описание посада в писцовой книге идет в той же последовательности, что и в дозоре. Однако с большей уверенностью утверждать это трудно, т.к. не сохранились ни строельные книги 1604 г., ни первый дозор города 1614 г. и пока не обнаружена никакая писцовая документация, сопровождавшая описание. Сравнивая данные топографии двух следующих друг за другом описаний, видим, что к 1625 г. несколько изменилось административное деление города: образовалось 7 десятен: Горицкая, Покровская, Всехсвятская, Введенская, Пятницкая, Стефановская и Троицкая (некоторые из них объединяли, возможно, по нескольку приходов); и новая слободка – Никольская у храма Николы Чудотворца, «где были варницы». Причем топографы с указанием на характер местности, где располагались дворы (например, «на горицах», «на подозерье», «на полянах»), остались только в названии храма «Николы Чудотворца на Подозерье».

Если судить по полноте данных, содержащихся в писцовой книге Ростова 1625 г., то дозор 1619 г. явно уступает ей. Однако его ценность особенно подчеркивается тем, что он, во-первых, является самым ранним из сохранившихся до наших дней описанием Ростова. Во-вторых, обращает исследователя к более раннему времени – к предыдущему дозору 1614 г. и к моменту первых разгромов города в 1609-11 г., таким образом, давая представление о примерной численности населения и ее динамике за первую половину XVII в. По подсчетам П.П.Смирнова Смута обошлась городу в 130,5 тяглых дворов (24 двора и 35,5 дворовых мест после 1609-11 гг., и еще 47 «дворишков» – после 1614 г.), т.е. примерно в 86% пустоты по сравнению с данными строельных книг 1604 г., когда Ростов насчитывал около 150 тяглых дворов¹⁶. Ростов по-прежнему оставался городом с сильным митрополичьим двором, в котором, как указывает книга, сохранилось большое количество дворов беломестцев – 226 (а также пустые дворы: 4 – кузнецов, 10 – «россыльщиков» и 23 – ямских охотников). Динамика разорения Ростова в Смутное время отражается и в уменьшении размера сошного оклада с 425 четей при 87 жилых тяглых дворах на момент дозора 1614 г. [на 1609-11 гг. данных с указанием убыли в четях нет – Е.Т.] до 50 четей при 20 жилых тяглых дворах на 1619 г. Нужно отметить, что появление в дозорной книге 1619 г. информации не только о предыдущем дозоре 1614 г., но и о разорении города в 1609-11 гг. может быть косвенным свидетельством обращения дозорщиков к учетным материалам губных служб или посадского земства.

Таким образом, дозорная книга г. Ростова 1619 г. достаточно полно раскрывает положение, в котором оказался город в результате разорения, постигшего его в эпоху Смуты. Изучение данных этого дозора позволяет охватить в исследовании такие аспекты, как экономический, административный, раскрыть сословный и отчасти социальный состав города, а также предоставляет обширный материал для изучения топонимики города и реконструкции его исторической топографии. И несмотря на то, что дозор, например, сообщает лишь фрагментарные сведения о торговле и других занятиях жителей, он является важным и многоаспектным источником по социально-экономической истории г. Ростова и России в Смутное время начала XVII в.

1. Булгаков М.Б. К вопросу о типологии писцовых посадских книг 20-х гг. XVII в. / В кн.: Россия в средние века и новое время. М., 1999. С.187.
2. РГАДА. Ф. 1209. Поместный приказ. Кн. 844. Л. 1-16 об.
3. Веселовский С.Б. Сошное письмо. Исследование по истории кадастра и посошного обложения Московского государства. Т. 2. Приложения. С. 624.
4. Титов А. Дозорные и переписные книги древнего г. Ростова. М., 1880. С. 1-7; Материалы для истории города Ростова. XVII – XVIII вв. М., 1884. С. 1-5 (с описанием ростовского отставленного яма); Ярославская губернская ученая архивная комиссия Ярославль, 1913. Труды. Кн. 6. Вып. 3-4. С. 1-10.
5. Смирнов М.И. Переяславская ямская дорога // Доклады Переяславль-Залесского научно-просветительского общества, 1919 г. № 6. С. 7.
6. РГАДА. Ф. 1209. № 84. Л.1. Веселовский С.Б. Там же. С. 624.
7. Тюменцев И.О., Тюменцева Н.Е. Жители Ростовского уезда и воры в 1608-1611 гг. По материалам русского архива Я.Сапеги // История и культура Ростовской земли. Ростов, 2000. С. 53 – 73.
8. Титов А. Там же. С. IV.
9. РГАДА. Ф. 1209. Кн. 844. Л. 4.
10. Там же. Кн. 462. Л. 52 (дозор 1617 г.).
11. Там же. Кн. 844. Л. 2-4.
12. Там же. Кн. 844. Л. 9-11.
13. Там же. Кн. 462. Л. 19-70 об. (дозор 1617г.); Кн. 479. Л. 1-59 об.
14. Там же. Кн. 913. Л. 185-200.
15. Там же. Кн. 844. Л. 2 об.; Кн. 380. Л. 1-184. Л. 2 об.
16. Смирнов П.П. Города Московского государства в первой половине XVII в. Т. 1. Вып. 2. Количество и движение населения. Киев, 1919. С. 114 – 115.

В конце XVII в. в российских городах набирал силу факт появления в приказных (воеводских) избах специальных книг для записей операций по переходу объектов недвижимости от одного владельца к другому по купчим, закладным, поступным и «всяким крепостям».

Если для больших городов (Москва, Псков, Великий Новгород, Нижний Новгород и др.) такие специальные книги велись и в первой половине XVII в., то в рядовых городах их можно зафиксировать только в конце столетия, поскольку до этого записи о сделках с недвижимостью и о взимании за это пошлин производились в общих приходно-расходных книгах приказных изб¹. Эти сборы, наряду с пошлинами: судебными, с кабальных займов, с наемных записей, с «явленного питья» и др. входили в разряд «неокладных» доходов, размер которых колебался из года в год.

В первой половине XVII в. величина пошлины за запись в городовую книгу о сделке с объектом собственности составляла 1 алт. (6 денег) с одного рубля его стоимости². С 80-х гг. XVII в. записи о таких операциях и сбор пошлин стали совершаться в специальных книгах московских приказов, где «ведались» те или иные города³, что было неудобно для участников сделок, т.к. им для этого надо было приезжать в Москву.

Интересно, что инициаторами появления городовых записных книг по отчуждению объектов собственности выступили сами посадские люди, что выясняется из преамбулы ростовской записной книги 7202 (1693/94) г., где сказано, что «государева» грамота из Галичского приказа (четверти) о заведении такой книги была послана в Ростов воеводе Василью Алексеевичу Соковнину 16 ноября 1693 г. по челобитью об этом ростовцев посадских людей⁴.

Известно, что В.А. Соковнин был с 1692 по 1696 г. воеводой Ярославля «да к тому ж городу велено ему ведать воеводством и всякими государственными делами город Ростов…, а по наказу, каков дан, велено ему Василью от себя из Ярославля в Ростов отпустить приказного человека, кого пригоже»⁵. Сначала таким приказным человеком в Ростове был Иван Дмитриевич Каптюжный, который и завел с 1693 г. в приказной избе такую записную книгу, а затем его сменил Андрей Федорович Захарьин. Наличие такой записной книги гарантировало новым владельцам недвижимости при утере ими подлинников документов сохранение за ними прав собственности при возникновении споров с наследниками продавцов, дарителями и закладчиками, потому что в книге фиксировался полный текст передаточных записей. Это исключало появление подложных документов о сделках по передаче прав собственности.

К объектам городской недвижимости относились участки тяглой дворовой и огородной земли, причем на этих участках могли быть различные строения: избы, бани, колодцы и т.д. По Соборному Уложению 1649 г. и по последующим указам второй половины XVII в. существовал законодательный порядок, по которому тяглая посадская земля отчуждалась только «из тягла в тягло» и даже беломестцы (нетяглые горожане – представители духовенства и служилых людей «по прибору»: стрельцы, пушкари, казаки и др.), приобретая черную посадскую землю, должны были «тянуть» с нее часть государственного тягла – «позем»⁶.

При операциях по переходу посадских оброчных участков земли (пашен, пустошей, лавочных, амбарных и др. мест) из рук в руки соблюдалось условие выплаты новым пользователем прежнего годового оброка. Тем самым, разрешая сделки (операции) с городской тяглой и оброчной недвижимостью, государство обеспечивало сохранение за собой прямых доходов с посадской земли, отданной горожанам на правах условного владения.

Ростовская «книга записная лавкам и лавочным местам, дворам и огородным землям по купчим и закладным и всяким крепостям» 7202 (1693/94) г. сохранилась в подлиннике в составе сборника различных хозяйственно-финансовых документов Галичской четверти, ведавшей г. Ростовом⁷. Книга размером в 4°, по листам книги рукоприкладство воеводы И.Д. Каптюжного. В научный оборот вводится впервые. Автором предпринята попытка источниковедческого анализа этого документа местного приказного делопроизводства.

Как видим, приведенный заголовок предполагал фиксацию «всяких крепостей», но в действительности в книге наличествуют лишь записи об одних купеческих сделках.

Покупатель недвижимости должен был явить в приказную избу перед воеводой купчую, которую записывал в специальной книге подьячий. В книге также отмечалось об уплате обычно покупателем положенных пошлин.

Изучение формулярного состава книги показало, что порядок каждой записи объявленной купчей был строго стандартизирован и состоял из шести обязательных пунктов:
1) Дата записи купчей в книгу. Указывался день и месяц явки. Всего в книге содержится 13 записей с 22 ноября по 28 августа 7202 (1693/94) г., отсутствуют записи за декабрь-февраль и май месяцы. Максимальное число явок зарегистрировано в апреле – 7, 9, 15 и 16 числа, а за другие месяцы только по 1-3 записи. Из 13 купчих 9 приходилось на дворовые о огородные посадские места, 3 на оброчные лавки и лавочные места на торговой площади города и 1 на оброчную пустошь и полупустошь на посаде.
2) Отметка о сословном статусе покупателя. Книга зафиксировала в этом качестве только тяглецов – посадских людей. Объекты недвижимости покупали, конечно, состоятельные ростовцы, а продавали – менее состоятельные люди, например, посадские вдовы – 5 случаев из 13, т.е. более 38%. В одном случае указан продавец – беломестец – «черный поп домового двора митрополита Ростовского и Ярославского преосвященного Иоасафа», что выясняется из 3 и 5 пунктов формуляра записей.
3) Полный текст («слово в слово») явленной купчей записи. В этом пункте содержалась основная ценность книги, поскольку оная являлась сборником купчих – важнейшего источника по истории городской жизни, отражающего повседневный быт, нравы, внутриобщинные отношения, хозяйственные занятия и уровень культуры (грамотность) посадского населения. Анализ содержащихся в книге купчих записей будет предметом специального исследования автора.
4) Отметка о размере приобретенного объекта недвижимости – дворового, огородного, лавочного места или пустоши по поперечнику в саженях, потому что не во всех купчих указывался этот размер, а просто говорилось – «а мерою той дворовой и огородной земли длиннику и поперечнику, что будет в саженях». Поэтому при явке купчей для записи в книгу покупатель должен был давать такие сведения, потому что в зависимости от размера приобретенного земельного участка с него бралась государственная пошлина.
5) Рукоприкладства лиц, причастных к сделке, т.е. продавца, «послухов» (свидетелей), «поручиков» продавца и составителя купчей (обычно их писали ростовские площадные подьячие). Указанные лица, которые фигурировали в купчей и «прикладывали к ней руки», должны были уже в книге еще раз оставить свои рукоприкладства. За неграмотных лиц, «по их велению» так же как и в купчей подписывались их товарищи – те же самые, что и в купчей, т.к. неграмотными могли быть и продавец или его поручики. Тем самым дублировались первоначальная юридическая процедура оформления сделки. Обычно купчую в приказную избу покупатель являл спустя две недели после ее составления. Но поскольку некоторые поручики продавца или их грамотные товарищи могли уезжать из города по своим торговым делам, то их рукоприкладства в записной книге могли и отсутствовать. Как видим, в приказную избу купчую для записи в специальную книгу являл покупатель, но приводил с собой почти всех соучастников оформления операции по купле продаже объекта недвижимости.
6) Отметка о размерах взимаемых государственных пошлин. Правила и размеры пошлин были установлены «государевым» указом для Москвы от 31 августа 1660 г., которые распространялись и для всех городов России.

Этот указ определял (при регистрации сделок о переходе прав собственности) – «пошлины имать с продавца и купца пополам, если кто пошлины не переведет на себя». Обычно как более состоятельный человек пошлины выплачивал покупатель. Если сделка об отчуждении какого-либо объекта собственности производилась в первый раз, то пошлину брали с 1 р. его стоимости по 6 или 9 ден., «а в которых крепостях цены не написано и с них имать пошлины с саженей с поперечника – с сажени по 3 коп. (6 ден.)».

При последующих операциях с этим же объектом пошлину брали только с его стоимости, но уже в меньшем размере – по 3 ден. с рубля. Если же сын продавал дворовое место своего отца (или жена вместо своего умершего мужа), «не справя его за собою», то при записи сделки в книгу пошлина выплачивалась по 6 или 9 ден. с рубля его стоимости⁸.

Как видим, по сравнению с первой половиной XVII в. при записи операций с недвижимостью, указ 1660 г. добавил еще одну пошлину – с саженей поперечника.

В ростовской записной книге 1693/94 г. все явки купчих оформлялись впервые и поэтому пошлины брались соотвественно по указу по минимальному тарифу – 6 ден. с 1 р. стоимости объекта и по 6 ден. с 1 сажени его поперечника. Такой порядок взимания пошлин был подтвержден и указом великих государей Иоанна и Петра Алексеевичей, изложенным в грамоте из Галичской четверти о заведении в приказной избе Ростова специальной записной книги «всяким крепостям».

В этом пункте книги сначала записывалась пошлина со стоимости объекта, затем – с размера его поперечника в саженях и фиксировалась суммарная величина взятых пошлин. Например, со стоимости дворового и огородного посадского места в 10 руб. было взято пошлин 10 алт., а с 12 саженей его поперечника – 12 алт. Всего пошлин было взято 22 алт. На этом кончалась запись о каждой явленной купчей.

В конце книги был приведен общий (суммарный) итог пошлин, которые были взяты за весь год – «и всего по сим книгам пошлин взято 10 р. 5 алт. 2,5 ден.». Это были, конечно, небольшие деньги, но казна не упускала и такой доход.

Таким образом, на примере деятельности канцелярии приказной избы г. Ростова Великого конца XVII в. можно проследить порядок бюрократических и юридических процедур оформления сделок по купле-продаже посадской тяглой недвижимости. В такой практике было заинтересовано как государство (источник дохода), так и посадские люди (гарантия прав собственности).

1. Булгаков М.Б. Состав документации Ростовской приказной избы первой половины 60-х годов XVII в. // ИКРЗ, 2001. Ростов, 2002. С. 102.
2. РГАДА. Ф. 141. Приказные дела старых лет, 1624 г., № 4. Л. 27, 259.
3. Там же. Ф. 137. Боярские и городовые книги, Галич, кн. 38, лл. 22-24; кн. 37, лл. 83-84 об.
4. Там же. Галич. Кн. 20а. Л. 866.
5. Там же. Ф. 210. Столбцы Севского стола. № 67. Л. 13.
6. Соборное Уложение 1649 г. Текст. Комментарий. Л., 1987. С. 99-100; ПСЗ-1. Т. 1. СПб., 1830. № 272. С. 511; № 279. С. 514; Т. 2, СПб., 1830. № 939. С. 451; № 1157. С. 724; № 1193. С. 800 и др. См. также – Загоскин Н. О праве владения городскими дворами в Московском государстве. Казань, 1887. С. 11-14.
7. РГАДА. Ф.137. Галич. Кн. 20а. Л. 865-899 об. В дальнейшем все цитаты приводятся без указания на листы источника.
8. ПСЗ-1. Т. 1. № 279. С. 514.

Реконструкция событий русского Средневековья остается актуальной задачей историков-медиевистов. При ее решении мы встречаемся с рядом ограничений:
• Сравнительно небольшой корпус источников.
• Преобладающее внимание хронистов к событиям «большой истории» (царствования, войны, эпидемии) и жизни верхов общества (двор, боярство, епископат, монастыри).
• Относительно слабая рефлексия современников в описании и оценке событий.
• Трудности собственно источниковедческого исследования (соотношение оригиналов и списков, проблемы генезиса, достоверности, авторства, датировки памятников и проч.).

Все эти ограничения распространяются и на события локальной истории, к материалам которых обращено наше исследование. Между тем, изучение местной событийной истории имеет особое значение в рамках общей проблематики. Локальные исследования укрупняют масштаб изучаемых явлений, показывают их специфику, наполняют картину общих тенденций конкретными и подчас весьма яркими примерами, дают бесценный материал для подтверждения, дополнения, корректировки или пересмотра общих концепций.

В нашем случае предметом исследования стал Ярославль XVII – начала XVIII в. А именно, составление историко-культурной хроники города. Работа выполнялась авторским коллективом – В.В. Горшкова, О.И. Добрякова, Д.Ф. Полознев, Т.А. Рутман – в рамках научного проекта по изучению городского прихода, поддержанного грантом Московского общественного научного фонда¹. В настоящее время справочник «Опыт культурографии русского города» готовится к печати. Работа над ним заставила обратиться к целому ряду источниковедческих, библиографических и исторических исследований.

В частности, в рамках настоящего сообщения рассматриваются аспект «событийности», который служит ключевым в решении задач отбора, классификации и описания фактов, включаемых в хронику.

Пожалуй, ни одному столетию из почти тысячелетней истории Ярославля, за исключением века XX, не посвящено столько работ. Яркое свидетельство этого – значительный объем выявленной научной библиографии по истории Ярославля XVII века². Вместе с тем, точка в изучении «золотого века» города еще не поставлена. Меняются подходы к предмету и методам исторической науки. В определенном смысле материал требует начать «сначала» – выявить и описать факты социокультурной истории Ярославля XVII века, чтобы попытаться понять происходившие процессы и увидеть за ними реальных людей с их повседневными заботами, надеждами, попытками найти свое место в меняющемся мире. Самый подходящий жанр, подсказанный историей – жанр хроники, летописи, предполагающий минимум интерпретации.

Роль источников фактов хроники играют не только традиционно используемые письменные материалы, но и в более широком смысле – все дошедшие до нас памятники эпохи. Именно памятники являют собой воплощение деятельности людей по творческому, культурному преобразованию окружающей среды. Одно из значений понятия памятник – это то, что признается достойным сохранения в памяти, то, что создано на память – себе, современникам, потомкам. Значительная часть произведений культуры Ярославля XVII в. была создана с прямой целью зафиксировать события, обстоятельства, имена, лица, чтобы сохранить знание о них во времени и пространстве – то есть «на память», а по терминологии той эпохи – «в поминок», «в поминовение».

Важный момент – осознанность фиксации информации в памятнике. Ведь именно критерий отбора тех фактов, что представляются достойным и необходимым для записи, то есть осмысливаются современниками как важные, и в этом смысле являются важным показателем уровня развития эпохи и ее культуры, всецело определяет как трудность составления хроники, так и в конечном итоге ее значение для науки.

Поэтому попытка составить хронику ставится опытом «культурографии» – в своем буквальном смысле «описания фактов культуры», в том числе фактов культурной традиции, фактов веры и представлений ярославцев XVII – первой трети XVIII вв. Опыт «культурографии» предполагает выявление и описание по хронологическому принципу фактов (поступков, явлений, событий), информация о которых зафиксирована в памятниках (источниках) разных типов.

В отечественной, преимущественно советской, историографии сложилось представление о хронике как о конкретном перечне точных и достоверных фактов, устанавливающих связь исторических событий в их хронологической последовательности. Залогом «достоверности» фактов были их «источники», под которыми подразумевались прежде всего источники письменные, документальные – в узком смысле этого термина. Таким образом, описание факта, восходящее к тексту источника, ограничивало участие историка в создании хроники выбором круга источников, несущих «достоверную» информацию. Залогом ее «достоверности» являлись принятые в науке операции по внешней и внутренней критике источника.

В отличие от традиционных хроник как жанра научной публикации культурография – в силу специфики предмета культуры – потребовала привлечения в качестве источников не только письменных, но и вещественных памятников, а также научных работ. Для нарушения «чистоты жанра» есть ряд причин. Далеко не все источники по истории Ярославля XVII века выявлены и опубликованы, часть фактов известна лишь по их изложению в научной литературе. Источники и материалы, которые использовали в своих трудах ярославцы-краеведы XIX столетия, дошли до нас не в полном объеме. Информацию некоторых (таких, например, как храмы), традиционный способ «публикации» текста вообще не может передать, поэтому приходится обращаться к их более или менее адекватным описаниям (планы храмов, воспроизведение надписей на памятниках, описание программ росписей и т.д.).

Итак, факт социокультурной хроники – то, что было зафиксировано и отразилось в памятниках эпохи и в местной традиции как событие, достойное сохранения в памяти, имевшее смысл для современников и оказавшее влияние на их сознание, определившее культурный и духовный облик города. Такой подход во многом «снимает» источниковедческую проблему достоверности, вводя в круг фактов хроники элементы культурной, (в первую очередь, религиозной по форме) традиции, в том числе материал местных сказаний, преданий, легенд и т.д. К исследованию был привлечен максимально широкий круг памятников эпохи XVII – первой трети XVIII вв.

Работа над историко-культурной хроникой Ярославля выявила значительный потенциал подобного рода «базы данных». С одной стороны, хроника, само понятие которой подразумевает беспристрастное изложение фактов, показала небывалое количество событий, поступков, явлений религиозной, культурной, экономической, политической и повседневной жизни ярославцев в XVII – первой трети XVIII вв.³ С другой стороны, складывающаяся «культурографическая» картина, «поток» фактов объективно несут в себе закономерности – хронологические, типологические, топографические, связанные с деятельностью отдельных районов города, приходов, семей, личностей и т.д.

Первоначально в планах авторского коллектива работа над хроникой носила предварительный, вспомогательный характер и преследовала цель беглого просмотра фактографии приходской жизни Ярославля XVII века. Однако по мере сбора и интерпретации материала возросло самостоятельное значение этой части коллективного труда, и возникла необходимость приведения его к некоторому единообразию. Поэтому было принято решение о подготовке его к публикации в том, весьма несовершенном, виде, который он приобрел в результате обработки фактографической и библиографической баз. Авторам, к сожалению, не удалось найти аналогов подобной работы в современной литературе. В силу этого понятны вероятные издержки, которые сопровождали весь ход подготовки издания к печати, и, видимо, будут сопровождать его дальнейшее бытование. В любом случае, принимая вероятные упреки, мы сочли возможным и необходимым сделать этот материал доступным для дальнейшего использования в надежде, что он даст достаточно поводов к его усовершенствованию, а идущие следом смогут критически воспользоваться накопленным опытом.

На сегодня выявлен широкий круг разнообразных источников (письменные, вещественные, изобразительные, архитектурные, эпиграфические), которые можно сгруппировать по месту их происхождения и, частично, бытования – городскому приходу.

Введение данного основания для объединения таких источников, как приходские летописи (хроники), сказания о чудотворных иконах, архитектура и посвящения престолов храмов, иконы, фрески, церковная утварь, надгробия и др., вызвано в первую очередь необходимостью изучения истории прихода на уровне современной науки. Наряду с этим, «перекрестное», комплексное рассмотрение источников разных типов и видов позволяет полнее использовать их общий информационный потенциал, а также выявлять скрытую (структурную) информацию, дает возможность уточнения атрибуций и истории известных памятников, что, в целом, заставляет обратиться к конкретным источниковедческим аспектам темы.

При отборе и формировании записей для Хроники мы использовали все имеющиеся в нашем распоряжении материалы (кроме неопубликованных архивных):
• все виды опубликованных источников (нарративные, изобразительные, вещественные);
• известия из публикаций дореволюционных краеведов, не являющиеся публикациями источников в современном понимании, но близкие к ним по содержанию (например, пересказы источников, сводки сведений из разных источников, публикации текстов без какого-либо комментирующего сопровождения и т.п.);
• известия из научно-исследовательских публикаций, соответствовавшие нашим критериям отбора.

Поэтому своего рода источниковедческий «вес» различных известий весьма неодинаков. И хотя для целей справочника, каковым является указанная Хроника, этого было достаточно, но для строгого соответствия построению городской летописи требуется дальнейшее уточнение инструментария.

Одной из важнейших проблем, рассмотрение которой собственно и послужила поводом для настоящего сообщения, является понимание «событийности» современниками событий, историографами и составителями Хроники.

Нами выделяются три типа фактов по характеру и условиям их фиксации в источниках, под которыми понимаются все использованные материалы.

Это:
• события, отрефлексированные современниками, как факты, достойные внимания и фиксации (чудо от иконы, закладка или освящение храма, визит царя и т.п.) Они соответственно нашли отражение в таких источниках, как сказания, приходские хроники, летописи, храмозданные надписи и т.п.;
• события, зафиксированные в источниках без указания на то, что таковыми их воспринимали и оценивали современники. Обычно это известия из актовых материалов: царское пожалование монастырю, распоряжение воеводы, челобитье посадских людей;
• события, хотя и зафиксированные в источниках, но оцениваемые и описываемые как события историографом. Например, составление Сказания о Федоровской иконе или вкладной надписи на предмете церковной утвари, судебная тяжба, написание иконы.

С точки зрения полноты исторической картины значение имеют все три вида событий.

Для источниковедческого анализа важны первые два вида.

А для описания и оценки представлений современников событий на первый план выходит первая группа событий. В этом случае другие группы выступают как вспомогательный инструментарий исследователя.

Расширение картины событийности за счет второй и третьей групп событий дает возможность реконструкции вероятных, но не отмеченных источниками событий.

Так, например, по целому ряду источников фиксируется такое важное для прихожан событие, как освящение храма. Однако совокупность источников, касающихся разных храмов и относящихся к разному времени, показывает, что это событие как бы «распадается» на целый ряд других.

Это:
• решение прихожан о строительстве храма,
• чудесное видение как знамение о богоугодности данного решения (или наоборот, видение предшествует решению),
• прошение к местному архиерею о благословении строительства,
• получение благословения,
• сбор средств на храм,
• собственно строительство,
• внутреннее обустройство и вклады в храм,
• освящение храма,
• назначение священника,
• составление приходской хроники и т.д.

Все эти события, вместе взятые, крайне редко встречаются в одном источнике и применительно к одному храму. Но знание всей вероятной последовательности действий делает возможной реконструкцию звеньев событийной цепи применительно к каждому конкретному приходу, определяет направление поиска новых источников или отбора из опубликованных памятников фактов, которым ранее не придавалось значение событий.

Анализ материалов Ярославля – крупного социально-экономического и культурного центра России, позволяет сделать некоторые наблюдения и выводы, важные для разработки дальнейших методик и реконструкций. В XVII в. наблюдается возникновение определенных «серий» памятников, связанных с тем или иным импульсом приходской активности, в первую очередь, со строительством приходского храма. Строительство (обычно перестройка в каменный) приходского храма предваряется и сопровождается созданием приходской летописи (Николо-Мельницкий и Николо-Пенский приходы) и/или сказанием о чудесах от иконы в данном приходе (Николо-Пенский и Спасо-Пробоинский приходы), открытием мощей святых и попытками их канонизации (Петропавловский приход), разворачиваясь в дальнейшем в собственно храмовом строительстве, в оснащении храма утварью, во внесении разного рода вкладов в храм, в заказе и исполнении лучшими мастерами своего времени икон и стенных росписей. Весь этот комплекс произведений в целом служит обоснованием не просто необходимости постройки церкви, но и выступает свидетельством Божественной благодати, ниспосланной данному приходу и отдельным прихожанам. А это уже переход к своего рода «картине мира», которая собственно и задает параметры поиска и реконструкции событий местной истории.

Так, например, нами отмечено, что творческий импульс, определивший высокий уровень активности городского населения, не замыкается в рамках прихода. Наблюдается своего рода соревнование приходов, нарастание количественных и качественных форм приходской активности в пространстве города и во времени. Нарастание повествовательности, сюжетности и, своего рода, «злободневности» письменных и изобразительных памятников свидетельствует о динамике самосознания прихожан и «информационном выходе» прихода и города далеко за пределы «своей» территории. Информация о чудесах – как знаках благодати к городу и его жителям – широко распространяется по путям развернутой коммуникационной сети, совпадающей с устоявшимися каналами паломнических маршрутов, транспортными и торговыми путями.

Наиболее вероятными составляющими вероятной «картины мира» горожанина XVII в. могут считаться, например, такие, как:
• пространство и время в представлениях ярославцев, в том числе сакральная топография (геомансия) города и окружающей территории; представления о прошлом, настоящем и будущем;
• вера, отношение к жизни и смерти;
• отношение к церкви, высшему и приходскому духовенству;
• представления о власти, ее институтах и о соотношении духовной и светской власти;
• пребывание горожанина в микросоциумах: семья, приход, город;
• отношение к книге и грамоте и др.

«Взрывная» приходская активность, отчетливо прослеживаемая на материалах Ярославля XVII в., нашла широкое отражение в разнообразных памятниках. Однако разные виды письменных источников (источники «прямого информационного действия») не дают полную картину. Существует необходимость и возможность комплексного рассмотрения максимального количества памятников. Более того, этот подход позволяет проводить источниковедческие реконструкции, то есть предполагать наличие или возможность существования в прошлом несохранившихся памятников. Примерный набор таких памятников (а также их серий) может выглядеть следующим образом:
• собственно храм (его архитектура, декоративное убранство, посвящение престолов, место в пространстве города);
• каменная или стенописная храмозданная надпись;
• храмовая летопись, фиксирующая обыденные и чудесные события из жизни храма, прихода, города;
• приходские документы;
• сказание о чудотворной иконе, связанной с храмом;
• иконы, иконостасы, фрески;
• церковная утварь, нередко с хроникальными, посвятительными или богослужебными надписями;
• некрополь.

Это тем более важно, что на протяжении длительного периода существования прихода, а также в случае его воссоздания в новейшее время бытуют и воспроизводятся в первую очередь устойчивые формы приходской активности и (хотя и в меньшей степени) способы фиксации событий приходской жизни.

Всесторонний анализ источников, а также применение междисциплинарного подхода позволяет сделать вывод, что приход выступает своего рода устойчивой «информационной матрицей» идентичности горожан, носителем исторической и социокультурной памяти города. А описываемая на основе сопоставления «картины мира» и культурографической хроники канва событий жизни русского средневекового города выступает своего рода познавательной (когнитивной) моделью исторического исследования. Думается, что дальнейшим направлением исследования событийной фактографии на основе этой модели должно стать определение «событийности» в представлениях современников событий, предъявленных не только в форме открытой рефлексии (хроники, записи о событиях, сказания и проч.), но и раскрытие информационного потенциала всех сохранившихся памятников на основе их комплексного изучения.

1. Горшкова В.В., Добрякова О.И., Полознев Д.Ф., Рутман Т.А. Городской приход XVII – первой четверти XVIII в.: Религиозный опыт в системе ценностей переходного периода от средневековья к новому времени (на материалах Ярославля). Ярославль, 2002. (Грант Московского научного фонда. Проект КТК 157-1-01). Поддержка данного проекта была осуществлена Программой «Межрегиональные исследования в общественных науках», Институтом перспективных российских исследований им. Кеннана (США), Министерством образования Российской Федерации за счет средств, предоставленных Корпорацией Карнеги в Нью-Йорке (США), Фондом Джона Д. и Кэтрин Т. Макартуров (США) и Институтом «Открытое общество» (Фонд Сороса). Точка зрения, отраженная в данном документе, может не совпадать с точкой зрения вышеперечисленных организаций. С полным текстом отчета по проекту можно ознакомиться в Отделе краеведения Ярославской областной универсальной научной библиотеки им. Н.А. Некрасова.
2. На момент подготовки настоящего сообщения составлено свыше 700 библиографических записей.
3. На сегодня Хроника насчитывает около 1000 хроникальных записей.

Летопись Спасо-Яковлевского монастыря изобилует незаурядными событиями, пожалуй, в большей мере, нежели любая другая ростовская обитель. В долгой, более чем шестивековой истории этого монастыря можно выделить целый ряд поворотных пунктов, при которых изменялись его статус, степень известности, способы финансирования и условия существования. Самые значительные перемены в судьбе Спасо-Яковлевского монастыря произошли ко второй половине XVIII столетия и напрямую были связаны с канонизацией и прославлением святителя Димитрия Ростовского.

Согласно собственному завещанию, в 1709 г. митрополит Димитрий был похоронен в церкви Зачатия св. Анны Яковлевского монастыря¹. Не прошло и полувека, как его мощи были обретены и признаны нетленными. Эти события коренным образом изменили историю монастыря и явились основанием его последующего расцвета.

К началу осени 1752 г. в соборе Яковлевского монастыря над могилой святителя осел чугунный пол. 21 сентября митрополит Арсений Мацеевич дал разрешение произвести ремонтные работы, к которым приступили в тот же день. После снятия чугунных плит, удаления земли и щебня открылись бревенчатый сруб склепа и деревянный гроб митрополита Димитрия, в котором и были обретены мощи святителя. Митрополит Арсений, получив донесение об этом, в тот же час прибыл в монастырь и освидетельствовал мощи, облачение и гроб. О происшедшем архиерей незамедлительно донес в Синод².

При гробе Димитрия начали совершаться чудотворения. Молва об этом быстро распространялась по России. Слава новоявленного чудотворца росла, вера в него крепла. Между тем, официальная канонизация произошла только через пять лет. 1 апреля 1757 г., в первый день Пасхи, мощи святителя Димитрия были «оглашены» совершенно святыми, а день их обретения – 21 сентября, также как и день кончины владыки – 28 октября, назначались днями празднования его памяти³. Значение этого события трудно переоценить. Митрополит Димитрий явился первым святым, канонизованным в синодальный период. Более того, прославление Димитрия Ростовского оказалось единственной общерусской канонизацией на протяжении всего XVIII столетия.

Итак, в середине XVIII в. святыни Яковлевской обители умножились. Теперь, помимо, скрытых под спудом, мощей основателя монастыря – епископа Иакова, монастырь освящали мощи его сопрестольника – митрополита Димитрия.

Императрица Елизавета Петровна пожаловала св. Димитрию серебряную раку весом в десять с половиной пудов и стоимостью около 13 тысяч рублей, а также облачение из золотой парчи; но государыня умерла, не успев передать гробницу в Ростов. В торжествах переложения мощей св. Димитрия в новую серебряную раку, происходивших в Ростове в мае 1763 г., присутствовала императрица Екатерина II. В церемонии участвовали виднейшие церковные иерархи: новгородский митрополит Димитрий, петербургский митрополит Гавриил, крутицкий епископ Амвросий, настоятель Троице-Сергиевой лавры архимандрит Арсений и другие. Императрица Екатерина пожертвовала в Яковлевский монастырь покровы на гробницы святителей, дорогие одежды на престолы и жертвенники соборной церкви и ее предела, священнические облачения из золотой и серебряной парчи, пожаловала тысячу рублей настоятелю и братии и две тысячи – на благоукрашение обители⁴.

Канонизация св. Димитрия Ростовского в корне изменила существование Яковлевского монастыря. Обитель благополучно пережила монастырскую реформу 1764 г., при которой значительное число монастырей и пустынь было упразднено или оставлено без средств к существованию. Именным распоряжением императрица Екатерина запретила упразднение Яковлевского монастыря, хранящего мощи святителя Димитрия⁵. Поначалу он был утвержден заштатным, то есть оставлен без государственной поддержки, но продолжалось это недолго. 26 марта 1765 г. Яковлевский монастырь был причислен к монастырям второго класса, что гарантировало ему стабильное государственное содержание. Сообразно статусу второклассного монастыря, он ежегодно получал от казны около полутора тысяч рублей⁶.

В тот же день, 26 марта, настоятелем монастыря был утвержден архимандрит Павел, переведенный из Новгородского Духова монастыря. С этого времени все последующие настоятели имели сан не ниже архимандрита⁷.

В начале марта 1765 г. по высочайшему указу Яковлевский монастырь был удостоен титула ставропигии, благодаря чему вышел из системы епархиального подчинения и поступил в ведомство Синода. Следует подчеркнуть, что столь высокого положения достигали лишь избранные русские монастыри. Так, ставропигиальным Яковлевский монастырь стал одновременно с прославленной обителью Русского Севера – Соловецким монастырем⁸.

Важно отметить, что предоставление монастырю титула ставропигии, причисление его ко второму классу и учреждение в нем архимандритии было произведено по воле императрицы Екатерины II, особенно почитавшей св. Димитрия и поэтому благоволившей к Яковлевскому монастырю.

В 1765 г. по распоряжению ростовского епископа Афанасия к Яковлевскому монастырю был присоединен располагавшийся по соседству Спасо-Песоцкий монастырь, что значительно укрепило монастырь и существенно увеличило его размеры⁹.

Итак, буквально в одночасье Яковлевский монастырь возвысил свой статус, укрепил материальное положение и расширил свои пределы. Но, пожалуй, самым важным явилось то обстоятельство, что за год до всех этих значительных и замечательных перемен, в ходе секуляризационной реформы 1764 г. монастырь избегает упразднения, и основанием тому явилась всероссийская слава святителя Димитрия.

Материальное благосостояние Яковлевского монастыря приобрело новую прочную основу – «обитель имела неоскудный источник к своему содержанию – чудотворные мощи св. Димитрия Митрополита Ростовского и особенное народное усердие к сему Святителю»¹⁰. Монастырь находился на государственном обеспечении, имел неплохие церковные доходы, но основным источником его благосостояния, начиная со второй половины XVIII в., являлись денежные вклады богомольцев – почитателей св. Димитрия.

Неиссякаемый поток вкладов обеспечил Яковлевскому монастырю возможность развернуть широкое каменное строительство. Во второй половине XVIII в. монастырский ансамбль заново отстраивается в камне: на месте деревянных строений возводится ограда с башнями, сооружаются жилые и хозяйственные корпуса воздвигаются колокольня и новый храм.

Знаменательно, что начало строительной деятельности в монастыре, положенное в 1757 г., совпало со временем канонизации св. Димитрия. Тогда на месте обветшавшей деревянной ограды с восточной стороны начала сооружаться каменная стена, но вскоре это строительство, происходившее поначалу с большими затруднениями, императорским указом было приостановлено. В течение двух следующих десятилетий подготавливалась материальная база для грядущего крупного строительства. Синодальное разрешение на его начало поступило в 1776 г. С этого времени разворачиваются широкомасштабные работы по сооружению нового монастырского ансамбля. Расширяется территория монастыря, устраивается новая планировка, все старые деревянные здания, как жилые, так и хозяйственные заменяются на новые каменные.

Монастырский ансамбль получил строгую регулярную планировку, все его здания были возведены в стиле классицизма. Просторный, квадратный в плане парадный двор обители был окружен высокой каменной стеной. Четыре башни возвышались по углам, а две надвратные размещались друг против друга, с южной и северной сторон ограды. Южные ворота, обращенные к озеру, назывались «водяными», а северные – «въездными». По центру восточной стороны ограды над святыми вратами возвышалась высокая трехъярусная колокольня. В конце XVIII в. на ней находилось 14 колоколов, самый большой из которых весил более пяти тонн. С западной стороны центрального двора сооружаются двухэтажные братские кельи, трапезный и настоятельский корпуса. На территории присоединенного Спасского монастыря, был построен конюшенный двор, размещены кладовые и погреба, просфорнические кельи и мастерские, и прочие хозяйственные службы. Возведение ограды и колокольни, жилых и хозяйственных зданий нового монастырского ансамбля было произведено в кратчайшие для XVIII в. сроки – за двадцать лет¹¹.

В последние годы XVIII столетия, когда монастырский комплекс был отстроен заново, в его северо-восточной части возводится новый собор – храм Димитрия Ростовского, самое грандиозное и величественное строение монастырского ансамбля.

Идея создания в Яковлевском монастыре Димитриевского храма становится актуальной сразу же, после канонизации святителя. Так, в конце 1770-х годов, когда в монастыре строилась южная стена ограды, архимандрит Амфилохий направил в Синод просьбу о разрешении возведения храма в честь св. Димитрия Ростовского над южными вратами, обращенными к озеру. Однако, Синод строительство надвратного храма запретил, вероятно, посчитав выбранное для него место недостаточно подходящим. Синодальное дозволение устроить в Яковлевском монастыре каменную церковь св. Димитрия последовало лишь в 1794 г., и на протяжении последующих пяти лет он был сооружен¹².

Возведение храма финансировал граф Николай Петрович Шереметьев, затративший 55 тысяч рублей на его строительство и 10 тысяч – на убранство. Память жертвователя чтили в обители – для поминовения рода Шереметевых в Димитриевском храме ежедневно совершалась ранняя литургия. 27 октября 1801 г., в день памяти святителя Димитрия, основанный в его честь храм был освящен ярославским архиепископом Павлом. Позднее, в 1804 г. в трапезе этого храма устраиваются два придела: правый был посвящен св. Николаю, небесному патрону Николая Шереметева, левый – освящен в честь великомученика Димитрия Солунского, тезоименитого святого ростовского святителя Димитрия¹³. Явившийся одним из лучших образцов русского провинциального классицизма, огромный и величественный собор Димитрия Ростовского в Яковлевском монастыре стал достойным памятником новому российскому чудотворцу.

Прославление св. Димитрия Ростовского существенно упрочило традицию посещения Яковлевского монастыря представителями высшего духовенства – главами епархий и настоятелями знатных монастырей. Московский митрополит Платон Левшин, совершая в 1792 г. путешествие по старинным городам Московской, Ярославской, Костромской и Владимирской губерний, побывал в Яковлевском монастыре и оставил в своем путевом дневнике следующие заметки: «В Ростов приехали прямо к Яковлевскому монастырю 21 числа в 6 часу по полуночи, где приложившись к мощам, поехали в бывшей архиерейской дом, где и остановились. В Яковлевском монастыре церковь величиною средственна, расписание по стенам старинное, иконостас новый, по новому вкусу и потому древности не соответствует. Рака, где опочивают мощи, серебряная, и пред нею клеймо с образом Димитрия Митрополита серебряное, новой фигуры и немалой цены по количеству серебра стоющее. Ризница в нем новая и утварями не худая; ограда кругом каменная и кельи каменные о двух ярусах, расположены порядочно и по новой архитектуре, делают вид красивой. Окружностию монастырь, кажется, до 300 сажен, на месте низком на берегу озера, а от других сторон окружен строением градским»¹⁴.

Итак, выбор митрополитом Димитрием Яковлевского монастыря в качестве места своего захоронения, погребение владыки в монастырском соборе, обретение мощей святителя, причисление Димитрия Ростовского к лику святых и, наконец, широчайшее распространение его почитания обусловили процветание Ростовского Яковлевского монастыря и привели к качественным изменениям условий его существования. Назовем наиболее существенные перемены, которые произошли с монастырем во второй половине XVIII столетия:
• появление нового статуса – поступление в синодальное подчинение;
• изменение условий существования – причисление к монастырям II класса и перевод на государственное содержание;
• учреждение архимандритии;
• появление новых источников финансирования – широкий поток пожертвований почитателей св. Димитрия;
• увеличение территории – присоединение Спасо-Песоцкого монастыря;
• открытие императорского паломничества в обитель и укрепление традиции ее посещения представителями церковной иерархии;
• формирование новой идеологической направленности – с середины все существование монастыря было посвящено идее прославления святого Димитрия Ростовского.

В целом, с середины XVIII столетия Яковлевской монастырь входит в период своего расцвета и становится значительным центром духовной жизни не только Ростова, но и всей Ярославо-Ростовской епархии.

1. Летописец о ростовских архиереях / Публ. и примеч. А.А. Титова. СПб., 1890. С. 16.
2. Голубинский Е.Е. История канонизации святых в Русской церкви. М., 1903. С. 170-171.
3. Описание Ростовскаго ставропигиальнаго первокласснаго Спасо-Яковлевскаго-Димитриева монастыря и приписнаго к нему Спасскаго, что на Песках. СПб., 1849. С. 57.
4. Иосиф, еп. Посещение Ростовскаго Спасо-Иаковлевскаго Димитриева монастыря императрицей Екатериной. Ростов-Ярославский, б.г. С. 1-4.
5. ОР РНБ. Тит. 4613. Л. 3.
6. Описание Ростовскаго ставропигиальнаго первокласснаго Спасо-Яковлевскаго-Димитриева монастыря ... С. 71-72.
7. РФ ГАЯО. Ф. 145. Оп. 1. Д. 11. Л. 10. В 1888 г. Яковлевский монастырь стал резиденцией викарных епископов Ярославской епархии, в связи с чем обитель стали возглавлять епископы (ЯЕВ. 1888. Часть офиц. С. 193-194).
8. РФ ГАЯО. Ф. 145. Оп. 1. Д. 11. Л. 10; Описание Ростовскаго ставропигиальнаго первокласснаго Спасо-Яковлевскаго-Димитриева монастыря ... С. 71.
9. Титов А.А. Спасо-Иаковлевский Димитриевский монастырь в городе Ростове Ярославской губ. С. 14. Территория присоединенного к Яковлевскому Спасского монастыря впоследствии использовалась как хозяйственная зона, а один из двух храмов Спасской обители, вместе с колокольней за ненадобностью был разобран.
10. Описание Ростовскаго ставропигиальнаго первокласснаго Спасо-Яковлевскаго-Димитриева монастыря ... С. 38.
11. Описание Ростовскаго ставропигиальнаго первокласснаго Спасо-Яковлевскаго-Димитриева монастыря ... С. 11-15; Полознев Д.Ф. К истории каменного строительства в ростовском Спасо-Яковлевском монастыре в 70-х годах XVIII века // СРМ. Ростов, 1992. Вып. III. С. 106-112.
12. РФ ГАЯО. Ф. 145. Оп. 1. Д. 11. Л. 13, 16.
13. РФ ГАЯО. Ф. 145. Оп. 1. Д. 11. Л. 13-16; Описание Ростовскаго ставропигиальнаго первокласснаго Спасо-Яковлевскаго-Димитриева монастыря... С. 31-32, 40.
14. ГАЯО. Рукоп. 567. Л. 107 об.

Изучая дедов, познаем внуков, то есть, изучая предков, узнаем самих себя.
В.О. Ключевский

Данная работа - это очередной этап проводимого нами исследования некогда существовавшей в Ростове купеческой среды и ее менталитета на основе не публиковавшихся ранее документальных источников из рукописного собрания Ростовского музея.

На этот раз объектом нашего внимания стал чрезвычайно интересный документ 1852-53 гг. – дневник женщины¹, жены ростовского купца, которая аккуратно, без пропусков, как бы подводя итог истекшего дня, вела в нем записи. Трудно сказать, имелись ли тогда какие-то общие правила (или план) ведения дневника, но в тех трех, что находятся в коллекции нашего музея² всегда присутствует описание погоды. Есть оно и в ежедневных записях нашей незнакомки, которые ведутся по определенному плану: описание погоды – дела мужа – свои дела – дети – события дня. Записи эти предельно лаконичны, они не содержат рассуждений, лишены образности, в них отсутствуют видимые эмоции, описание и анализ событий – только их констатация. Но – дневник читается на одном дыхании, от него просто невозможно оторваться, такой энергетикой проникнута каждая его строка. А каждая запись при всей ее краткости – настолько четкая и в то же время живая зарисовка дня, что из этих зарисовок складывается полная картина жизни ростовской купеческой семьи со всем кругом материальных и духовных ценностей, системой взглядов, потребностей, занятий и проблем, характерных для среды, которой она принадлежала. Начало и конец дневника не сохранились. Первая из его уцелевших записей датируется 25-м марта 1852³, последняя – 22-м апреля 1853 гг.⁴ Таким образом, перед нами день за днем, без перерыва, проходит полный годовой цикл жизни его владелицы.

Кстати, она нигде себя не называет. Лишь благодаря упоминанию 3 февраля 1853 года, как день ее ангела⁵, по святцам выяснилось имя той, кто его вела, – Анна. Ей было 30 лет, и главное место в ее жизни занимала семья – муж Михаил Иванович⁶, сын Саша⁷ и дочь Оля⁸. Ради их блага она трудилась, не покладая рук. Судя по дневнику, работа была естественным состоянием, нормой и способом жизни Анны, и такое к труду отношение было, очевидно, характерным для страты, которой она принадлежала. Известны любимые высказывания ростовских купцов 2-ой гильдии – А.Л. Кекина: «Весь мир работать и работать должен прежде всего»⁹ и А.А. Титова «Да час смертный не в праздности нас застанет»¹⁰. Так вот, каждый день Анны был полностью занят самыми разнообразными делами и заботами. Она и пряла, и шила, и вязала, и стряпала (в отсутствии кухарки), доила корову, давала распоряжения и указания по хозяйству, контролировала их исполнение, занималась с детьми, принимала гостей и сама навещала родных и знакомых, посещала богослужения, за всем этим стараясь не отстать от моды (обновляла свой гардероб, заказывала шляпки у модистки)¹¹ … Но, конечно же, самое поразительное – она вела дневник! Факт уникальный, но, после того, как был рассмотрен и исследован целый ряд сопутствующих дневнику документов (а поступили они в составе рукописного собрания А.А. Титова)¹², и фамилия Анны стала известной, в какой-то мере объяснимый.

По мужу она была Маракуева. Михаил Иванович Маракуев (1789-1853), купец 2-й гильдии, Потомственный Почетный гражданин Ростова, коллекционер¹³, по словам А.А. Титова, которому М.И. приходился двоюродным дедом, «был очень умен и имел большую библиотеку, которая в свое время считалась самой лучшей в Ростове. Кроме того, он довольно хорошо владел пером …». «Записки ростовца М.И. Маракуева», повествующие о жизни Ростова начала XIX века, событиях 1812 г., были опубликованы А.А. Титовым в журнале «Русский Архив» (1907 г.)¹⁴.

С большой долей уверенности можно предположить, что Анна, будучи моложе супруга на 34 года (это был его второй брак)¹⁵ находилась под влиянием Михаила Ивановича и писала свой дневник по его примеру (или совету). Сегодня эти записи дают неоценимый материал для изучения культуры и быта среды, которой принадлежали А.П. и М.И. Маракуевы.

Их семья – что достаточно редко для того периода времени – была нуклеарна; она жила близ Варницкой слободы в двухэтажном доме, один балкон которого выходил на церковь, другой – на реку [Ишню. – Е.К.]. При доме был большой участок земли (в нашем понятии – целое поместье) и «лесок». Из дневника следует, что Анна сама (без экономки) вела дом и все хозяйство. У Маракуевых служили «люди» – кухарка и, возможно, няня и горничная, а также дворник и кучер; на огородно-полевой сезон нанимались приходящие работники¹⁶. К Михаилу Ивановичу, главе семьи, Анна проявляет глубокое уважение даже в записях, везде называя его (очевидно, как и в жизни) исключительно по имени и отчеству, которые всегда пишет только с заглавных букв, в отличие от имен сына Саши, дочери Оли, сестры Катерины, брата Василия, работников Ивана и Василия – их она пишет со строчных букв (к слову сказать, кухарки у Анны вообще безымянны)¹⁷. У М.И. – «дело» в городе, куда он ездит, за очень редким исключением ежедневно, и Анна не позволяет себе ни единого слова комментария относительно этой стороны его деятельности. Нам дано знать лишь о том, как он проводит свое свободное время: Михаил Иванович «… гулял с детьми; точил шар для клубка; ездил на охоту; ходил за грибами; писал письмо Ивану Михайловичу [сын от первого брака, - Е.К.]; ездил на почту; был за обедней»¹⁸. Семейные средства – в руках главы; он покупает в городе и привозит домой все необходимое – от продуктов питания до посуды, тканей и т.п. Регулярно закупаются: крупы, соль, мука (пшеничная, гречневая и пеклеванная); мясо (говядина и телятина; рыба (щука, снетки, лещ); растительное масло (маковое и льняное); сахар, чай, очень редко кофе. В летнее время – ягоды (клубника), огурцы (поштучно). Из тканей – в основном, ситец, реже люстрин, казинет, канифас, миткаль. Иногда, как представляется, М.И. хочет порадовать Анну – привозит ей горностаев на муфту, платки, в том числе и ковровые¹⁹. Но, думается, все покупки производятся по просьбе (или распоряжению) Анны – дом ведет именно она. И надо сказать, хозяйка она рачительная, опытная, несмотря на молодость (вероятно, сказываются и соответствующее воспитание, и собственные деловые качества). Супруга купца 2-й гильдии, она, стараясь внести в семейный бюджет свой собственный вклад: прядет, считая объем выполненной работы в «тальках» и «катушках»²⁰; шьет на заказ чепчики и платья²¹ и «разные разности на продажу», вяжет пояса «из шерстей»²². Пряжу, изготовленную Анной, отдают ткать, а полотна, после отбеливания, идут на продажу, причем готовые вещи отвозит в город муж, а не она сама²³. Средства, вырученные от продажи предметов рукоделия, составляли лишь очень небольшую часть семейного бюджета, который складывался из доходов от «дела» и домашнего хозяйства. Маракуевы держали коров, пчел, лошадей, кур. Продавали: домашнее топленое масло, рыбу (ловились караси в реке); семена овощей (шпината, репы, петрушки, свеклы, редьки, моркови, кресс-салата, чабера); ягоды (крыжовник, смородину, вишню, малину, землянику, клубнику), яблоки и, возможно, картофель, а также продукты его переработки. Кроме того, в хозяйстве выращивались капуста, морковь, бобы, огурцы, лук, овес, пшеница, цикорий, хмель, горох, ячмень²⁴. То есть, налицо традиционное для Ростова занятие огородничеством и садоводством. За огородом в доме Маракуевых ухаживали работники, но руководила всем процессом выращивания (или, как говорят в Ростове, воспитывания) овощей, начиная от закладки навоза в парники и высадки в них рассады, копания гряд, посева, прополки до сбора урожая, также по ростовской традиции – Анна (но сроки проведения огородных работ несколько не совпадают с современными)²⁵. Фруктово-ягодные насаждения у Маракуевых были самых разнообразных сортов: крыжовник красный и зеленый, смородина алая, белая, черная, вишня шпанская, яблоки – белый налив. У них не было оранжереи, как, например, у брата М.И. – Н.И. Маракуева, но цветы сажались. Заготовки на зиму Анна делала только собственноручно. Варила из малины сироп и варенье – на сахаре и меде из яблок и ягод своего сада и черники, причем для пирогов по какому-то особенному рецепту; солила огурцы и капусту (белую – себе, серую – «людям»); отваривала в уксусе и солила грибы, за которыми всем домом отправлялись в «Демьянский лес»; готовила моченую бруснику с яблоками на меду и алую смородину, зеленый горошек (в самоваре), делала дрожжи, пиво, солила дичь, мясо. Хозяйство у Анны велось без упущений, даже сахар она колола только сама (дабы весь он ушел по назначению). Перья, ощипанные с уток, продавались, поля после картофеля бороновались, и весь картофель подбирался, отава косилась²⁶. Жаль, что нигде не названы блюда, подававшиеся к столу, есть только данные, что она умела печь крендели, «подорожники», делать пасхи и сыр²⁷. Мед у Маракуевых покупался, хотя был и свой. И всему в хозяйстве велся строгий учет: сколько и чего собрано, за сколько продано.

Одной из обязательных статей достойно ведущегося домашнего хозяйства являлось соблюдение чистоты в доме, чистоты белья, чистоты тела. Пол в доме Маракуевых мылся перед всеми большими церковными праздниками; окна – два раза в год – весной и осенью, когда убирались и вставлялись зимние рамы; белье стиралось (причем, детское – отдельно), в основном, раз в месяц; после стирки – часть его гладилась, часть – «каталась». Детей Анна мыла сама, и не чаще одного раза в три-четыре недели²⁸. Во времена, о которых идет речь, владение рукодельным мастерством считалось для женщины необходимым умением. Представляется, что Анна шила профессионально – не только себе и детям – Саше панталоны, курточки, себе и Оле чепчики, пальто, платьица, юбки, кофточки и «казамайки», но и на заказ, а поскольку умел шить и ее брат, можно предположить, что Анна происходила из семьи ремесленников (портных), тем не менее, позаботившихся и об образовании Анны, которая читала, писала (пусть и не идеально грамотно). Кроме того, Анна умела вышивать, вязать (пояса, шарфы, носки, чулки), стегать одеяла²⁹. Как она все это успевала? Очевидно, с детьми ей помогала управляться няня, хотя и сама Анна от воспитания детей не устранялась. Похоже, матерью она была строгой, – в дневнике по отношению к детям никогда не применяются уменьшительно-ласкательные имена, только Саша и Оля (к слову, уменьшительно-ласкательно Анна называет только свою мать – «маменька», но это, похоже, просто принятая тогда форма обращения).

Анна и сама была очень набожна, и детей своих растила в православной вере. Церковь она посещала 8-10 раз в месяц, причем, все виды служб, которые Анна посещает, названы конкретно: «была у вечерни, за обедней, за всенощной, у стоянья, у часов, у заутрени, у вечерни за плащаницу, у 12-ти евангелиев»³⁰. По большим праздникам она бывала на службах в Успенском соборе, Авраамиевском, Петровском, Яковлевском, Девичьем, Троице-Варницком монастырях³¹. Встречала крестные ходы, следовавшие в Дарцово, Бабки, Хонятино, Сажино³² и участвовала в них; водила детей к причастию, подносила их под иконы. А в июне предприняла паломническое путешествие на поклонение Иисусову кресту³³.

Так, в трудах и заботах, шли будни в ростовском купеческом семействе. Что же касается праздников, то их в дневнике выделено три: Пасха, день Леонтия Ростовского и масленица³⁴. Отмечены «вьюничный обед», 100-летие преставления Димитрия Ростовского, день 24 июня (Рождество Иоанна Предтечи, или Ивана Купала, когда в лесу проводилось массовое гуляние и для многочисленной публики были поставлены шатры)³⁵.

Другие церковные праздники не обозначены, очевидно, отмечались они настолько традиционно (посещение храма, прекращение сельхозработ), что это не нашло в дневнике никакого отражения. Из семейных праздников Анна называет только именины (дни рождения тогда не отмечались)³⁶. В свободное время (а оно, как правило, появлялось только к вечеру) Маракуевы ходили на прогулки – начиная с весны и до осени – практически ежедневные. Развлечений, как таковых, у Анны почти не было. Конечно, она принимала гостей своего круга, и сама ходила в гости – в основном, с работой, но ни о каких балах речь в ее дневнике не идет, хотя она еще молода (скорее всего, она не принадлежала к тому кругу, что приглашался на балы), а из всех событий 1852 г. самыми яркими для Анны стали именины Ивана Андреевича Титова³⁷ и пожар в Гостином дворе 15 августа³⁸. Маракуевы выписывали газеты, книги и журналы, но за всеми делами Анне совсем некогда читать – за книгой мы ее видим всего один раз³⁹.

Нельзя не отметить язык дневника, который отражает яркую и самобытную речь его автора, с характерными для ее круга фразеологизмами и оборотами. К примеру, Анна строит предложения, начиная со сказуемого: «…Была я в городе, купила лент для шляпки, рюшу к чепчику, шерстей для вязания»⁴⁰. Кроме того, дневник содержит немало вышедших ныне из употребления выражений и слов. В 1852 г. масло «пахтают», а не сбивают; ягоды «берут», а не собирают; утку Василий «убил», а не подстрелил; в парники посадили «сада и высадки», а не рассаду; белье «моют», а не стирают, «катают», а не гладят; смородина «алая», а не красная; М.И. купил «яйцов», а не яиц; курица «обновилась», а не снесла первое яйцо; овин «насадили», а не заполнили; плотники «работают», а не строят грунтовой сарай; сугробов «наставило», а не намело, дождем «пробило», а не промочило до рубашки, а «праздновала» – значит, просто ничего не делала⁴¹. О том, что такое «казамайка», «жукенжет», «терновое» платье, «парыть», которую «затирают» для пива, грибы «сосновики», и что значит «дернуть мочки», «прийти насилуй»⁴² можно только догадываться.

Но язык дневника не мешает нам вникать в суть происходящего, поскольку вещи, описанные в нем, близки и понятны любому ростовцу безотносительно времени. Собственно, многое из того, что составляло круг занятий и интересов Анны Маракуевой, сохранилось (или сохранялось) в быту ростовцев до недавнего времени. Масленичные катания, имевшие место до начала XX в., Ростовская ярмарка, дожившая до конца 30-х гг. XX в., гулянья в Городском саду, дошедшие до 70-х гг. XX в. Праздник же сенокоса, открытие охоты на уток в конце августа – они существуют до сих пор! А выращивание овощей! От огородов до сих пор в Ростове свободна лишь очень небольшая часть его населения; «ведет» огород в большинстве случаев – женщина. Все эти слагаемые и составляют часть ростовской культурной традиции, которую не смогли прервать никакие политические катаклизмы, экономические же в какой-то мере даже способствовали ее сохранению (что же касается менталитета, то он, конечно, изменился в значительной степени, но это отдельная тема).

Итак, культуре слоя, к которому принадлежала Анна Маракуева, были присущи следующие черты:
• особенное отношение к труду, как единственно приемлемому способу существования, причем стремление улучшить свое благосостояние приветствовалось;
• патриархальность семейных нравов: почитание родителей, главы семьи, сохранение и соблюдение родственных связей и одновременно – достаточно высокая роль, которую имела в семье женщина;
• стремление к образованию (обучение детей вплоть до гимназии; культуре (выписывались газеты и журналы); моде;
• набожность;
• соблюдение традиций бытовой культуры.

И последнее. В среде ростовского купечества можно было встретить характеры и лица, разительно отличавшиеся от тех, что рисовались в пьесах А.Н. Островского, А.М. Горького, романах Ф.М. Достоевского, В.Я. Шишкова.

Таким образом, можно считать «Дневник» Анны Петровны Маракуевой еще одним веским аргументом в пользу восстановления доброго имени купечества вообще и ростовского в частности, в свое время незаслуженно униженного, осмеянного и ошельмованного снобистско-интеллигентским неприятием русской литературы, и через нее – значительной частью общества, которое привыкло доверять ее политическим оценкам и социальным характеристикам.

1. ГМЗРК. Ф. 294. Оп. 1. Д. 27. АД-200/27.
2. ГМЗРК. Р-786.; там же. Ф. 291. Оп. 2. Д. 3.; там же. Ф. 291. Оп. 1. Д. 1. АД-198/116.
3. Указ. соч. Л. 1.
4. Там же. Л. 58 об.
5. Там же. Л. 41 об.
6. Там же. Л. 27.
7. Там же.
8. Там же. Л. 1.
9. ГМЗРК. Р-468. Л. 3.
10. Талицкий В.А. Андрей Александрович Титов. Москва, 1912 (?). С. 22.
11. Там же.
12. ГМЗРК. Ф. 294.
13. Колбасова Т.В., Крестьянинова Е.И. Ростовский коллекционер // газ. «Ростовская старина». № 96.
14. Маракуев М.И. Записки ростовца // журнал «Русский архив». 1907. С. 107-127.
15. ГМЗРК. Ф. 294.
16. ГМЗРК. Ф. 294. Оп. 1. Д. 27. АД-200/27. Л. 3 об., Л. 6., : об., Л. 28.
17. Там же.
18. Там же. Л. 10., Л. 29., Л. 42 об.
19. Там же. Л. 1- 58 об.
20. ГМЗРК. Л. 6.
21. Там же. Пошив чепчика стоил 52 коп. Л. 48., платья – «полтина серебром» Л. 13.
22. Там же. Л. 46., 48 об.
23. Там же. Л. 41.; один холст стоил 13 руб., другой – 21 р.
24. Там же. Л. 11 об. - 40 об.
25. Там же. См. Приложение.
26. Там же. Л. 10 об., 11., 18 об., 20 об., Л. 49.
27. ГМЗРК. Ф. 294. Оп. 1. Д. 27. Л. 1 об., 16 об.
28. Там же. Л. 1., Л. 7., 7 об.,Л. 9., 9 об., 10., 13 об.
29. Там же. Л. 1., 1 об., 3., 9 об., 10 об., 11 об., 13 об.15 об., 17 об., 18., 21., 22.
30. Там же. Л. 1-3., Л. 47-51.
31. Там же. Л. 17 об ., 16., 37., 38 об.
32. Там же., 26 об., 28., 28 об.
33. Там же. Л. 16 об. - 17. Полное название «Честной и Животворящий Крест Господен». Ныне находится в ц. Иоанна Златоуста в с. Годеново, в 33-х км. от Ростова (прежде Никольский погост неподалеку от с. Захарово-Годеново). Титов А.А. Родные картинки. С-Петербург, 1899. С. 7.
34. Там же. Л. 1 об., 58 об., 47.
35. Там же. Л. 3., 38 об., 18.
36. Там же. Л. 23., 41 об., 43 об.
37. Там же. Л. 37.
38. Там же. Л. 30 об.
39. Там же. Л. 6., 6 об., 20.
40. Там же. Л. 44 об.
41. Там же. Л. 3., 21., 5 об., 6., 14., 14 об., 25., 27., 5 об.
42. Там же. Л. 18 об.,41 об., 12., 56., 43 об.

Календарь огородных работ (по дневнику А.П. Маракуевой)
(приведен к новому стилю, - Е.К.)

22 апреля – возили навоз для парников
27 апреля набили два парника
1 мая возили сено последний стог
4 мая высадили высадки в парники
7 мая разрыли репу
10 мая раскидывали навоз
16 мая начали пахать гряды под репу
18 мая садили репу
19 мая садили репу, семянную морковь, семена цветов, петрушку
23 мая садили репу, свеклу, посеяли шпинат, кресс-салат
25 мая посадили бобы, посеяли морковь, начали садить картофель, окапывали смородину
26 мая садили картофель
27 мая пахали под пшеницу, садили бобы, сеяли морковь и свеклу, чабру
28 мая посеяли пшеницу, садили картофель, копали гряды под горох
29 мая садили горох, картофель, лук
30 мая сеяли шпинат, пшеницу
2 июня окапывали крыжовник, пахали под ячмень
3 июня окапывали крыжовник, обгородили репу пряслом
4 июня окапывали крыжовник, садили табак, копали гряды под цветы
6 июня окапывали крыжовник, садили лук, огурцы
8 июня пахали под овес и посеяли
10 июня садили бобы, посеяли свеклы, моркови, шпинату посеяла цветов разных
11 июня посеяли цикорий, садили бобы, лук
12 июня кончили посев цикория
12 июня подвязали хмель
13 июня начали полоть кресс-салат, шпинат
14 пололи
17 кончили полоть, что заросло, подсыпали горох
19 июня копали гряды под огурцы, подтыкали горох, окуривали червей на вишнях
20 июня копали гряды под капусту и посадили, поливали огурцы и морковь
22 июня пололи свекольные и морковные сада, садили капусту
23 июня пололи бобы, посадили всю капусту
24 июня пололи чабер, морковь и свеклу
25 июня пололи картофель
27 июня окапывали крыжовник, пололи малину, обирали червей на крыжовнике, шпанских вишнях
29 посеяли цикорий, подсевали морковь, обирали червей на вишнях
30 июня пололи шпинат
1 июля пололи чабер и петрушку
7 июля брала клубнику
8 июля выдирали репу семенную, брали клубнику
9 июля выдирали репу и вешали на шесты, брали клубнику, варили варенье
13 июля начали косить, окосили пожню
14 сенокосили, драли репу
15 июля сушили сено, драли репу
16 июля начали сушить сено, пололи морковь, цикорий, свеклу, обирали клубнику, варенье из черники на меду
14 июля пололи цикорий, бобы, лук, начали сушить сено…
18 июля М.И. купил огурцов в огороде
19 июля собирали чернику в лесу
20 июля выдрали последнюю репу
22 июля пололи цикорий, сушили сено, начали околачивать семя репное
23 июля околотили половину семени
24 июля начали обирать вишню, скосили 2 пожни, сметали стог
26 июля нашли 2 гриба
27 июля сушили сено
28 июля пололи чабер, лук, морковь, свеклу
29 пололи огурцы, крыжовник, брали зеленый крыжовник
30 июля пололи капусту
31 июля пололи капусту, брали малину и варили
2 августа появилась первая свежая капуста
4 августа последнее репное семя сколотили
5 авг. начали брать горох, допололи капусту
7 авг. брали черную смородину
8 авг. обирали крыжовник и алую смородину
9 авг. собирали горох, наварили 2 варки, брали малину и смородину, набрали узел боровиков
12 авг. собирали горох
13 авг. вынимали мед
15 авг. брали горох
16 авг. драли шпинат
17 авг. сушила горох, просеивала, просевала
18 авг. брали горох, сгребали сено
20 авг. горох и малину, возили сено
23 авг. начали воровать картофель
24 авг. сушила горох
25 авг. пололи огурцы, в другой раз капусту, обирали горох, алую смородину
26 августа тяпали капусту серую для людей
29 брали алую смородину и малину
30 авг. мочила бруснику с яблоками
31 авг. додрали шпинат, начали жать ячмень, брали горох
1 сентября жали ячмень
2 сентября жали ячмень
3 сентября жали ячмень, колотили крессалат
4 сентября обирали огурцы, набрали 500, посолила кадочку
5 сентября поклали ячмень в копны, доколотили крессалат
6 сентября жали пшеницу, колотили шпинат
7 сентября жали ячмень, возили шпинат, варила варенье из яблок для пирогов
10 сентября посеяли рожь, драли лук, обирали огурцы, набрали 1000, солила огурцы, обирала малину, послала яблоки продавать
11 сентября драли лук, косили отаву
12 сентября сушили отаву, провевали семена крессалата
12 сентября перевозили отаву, склали снопы в копны
14 сентября обделывали шпинат
15 сентября молотили шпинат, обрали последний горох
16 сентября начали рыть картофель, срезали морковное, петрушкино семя, жали пшеницу, обрезали лук…
17 сентября драли картофель
18 сентября выбирали картофель, перевезли редешное семя, срезали морковное
19 сентября выбирали картофель
17 сентября обирали огурцы последние
21 сентября переносили лук
22 сентября выбирали картофель, сбивали морковное семя
23 сентября обрезали лук
26 сентября драли картофель, жали пшеницу
28 сентября кончили рыть картофель, сбирали морковное семя
29 сентября сжинали семя свекольное, насадили 1-й овин, жали овес, начали тереть картофель, додрали последний лук, и обрезали
30 сентября обмолотили 1-й овин, сшибали семя редешное, дожали свекольное…
1 октября жали овес, молотили ячмень, терли картофель, возили снопы
2 октября сыпали лук на полатки, молотили ячмень, дожали жнитво, кончили обрезать лук
6 октября выдергивали бобы, срезали морковное семя, молотили пшеницу, бороновали полосы после картофеля
7 октября молотили пшеницу, срезали морковное семя, выдрали последние бобы
8 октября выдрали морковь, жали чабер
9 октября молотили пшеницу, терли картофель
10 октября бороновали пашню после картофеля, подбирали картофель, пахали, терли картофель
12 октября молотили ячмень
13 октября молотили ячмень, ощипывали бобы

Ростовская ярмарка – достаточно популярная тема среди исследователей¹, но несмотря на это, в ее истории еще много вопросов. Например, когда ярмарка приобрела и когда утратила свое всероссийское значение? Как долго она существовала в Ростове? Каково было ее значение для города в то или иное время? Наконец, на сегодняшний день нет обобщающей работы по данной теме, хотя Ростовская ярмарка этого безусловно заслуживает как ярмарка российского масштаба и как градообразующее предприятие, по крайней мере, в XIX в. Задача данного исследования показать, как проходила торговля на Ростовской ярмарке в первой половине XIX в. Источниками для изучения вопроса послужили торговое законодательство Российского государства, исторические записки о Ростовской ярмарке, переписка городской думы, городской полиции, горожан с вышестоящими организациями и лицами, документы городских и губернских властей.

Начнем с того, что важную роль в развитии ярмарки и в становлении определенной системы торговли к началу XIX в. сыграл ряд факторов. Во-первых, регулярная застройка города по Высочайше конфирмованному плану 1779 года, по которому следовало строить в центре города только каменные дома с лавками и каменные лавки². Стимулировали эту постройку Указы от 18 июля 1782 г. и от 2 января 1783 г., которые позволили купцам и мещанам иметь в домах и под домами лавки и в них торговать³. Благодаря этому и «краса городу составилась», и ярмарка стала расти. Еще одним важным фактором развития Ростовской ярмарки явилось открытие в Ростове городской думы, которая сразу начала строить на площади у церкви Спаса на Торгу временные балаганы, где продавали мед, воск, овощи и бакалею мелкие торговцы, позднее было отведено место для мытного двора и городских весов⁴. Наконец, к 1817 г. ярмарка «получила уже прочное себе основание», соответственно сложилось ее расположение в Ростове. Основная ярмарочная торговля была сосредоточена в центре города, внутри земляной крепости, где находилось около 1000 частных лавок и 300 деревянных балаганов, выстраиваемых на ярмарку от городской думы. Остальная торговля помещалась на обширной площади, окружающей крепость⁵.

Порядок торговли на ярмарке в начале XIX в. определялся не столько законом, сколько обычаем. Естественно частники (вотчинники) полностью распоряжались своими лавками. Цена на них устанавливалась договором с торговцами «по выгодности мест и по характеру торговли». Но контроль за ярмарочной торговлей в целом осуществляли городские и губернские власти. Так, в 1789 и 1818 гг. губернатором были сделаны планы «устроения» ростовской ярмарки «к удобнейшему производству торговли для избежания тесноты и других неудобностей» с указанием, где строить общественные лавки, где каким товаром торговать, причем, последнее требование распространялось и на частников⁶. Нечеткое торговое законодательство, преобладание обычая, столкновение личного и общественного интереса нередко приводило к конфликтам между вотчинниками и думой. Например, в 1819, 1820, 1821 гг. по назначенному ярмарочному плану 1818 г. от думы были построены у Рождественского монастыря балаганы для торговли железом, но пустовали. Торговцы разместились в обывательских лавках в «противность данных планов»⁷. Потребовалось вмешательство губернатора и полиции, чтобы решить эту проблему. А в 1819 г. на ярмарке разразился настоящий скандал. Городской голова Николай Кекин в соответствии с Уставом о благочинии стал требовать, чтобы при найме частных лавок заключались письменные контракты и утверждались у маклера. Это вызвало возмущение и жалобы не только ростовских купцов, но даже ростовской полиции. Полицмейстер Симановский пишет по этому поводу: «писанное думою есть одна затейливость и беззаконие», так как по Указу Сената 1814 г. «всем сословиям в ярмарках позволено торговать без прав на то имеющихся», а по ордеру губернатора 1798 г. торговцы располагаются в лавках «по добровольному договору о торговле»⁸. Кроме того, могла произойти «великая во всем затруднительность», ведь заверять маклеру пришлось бы 8 тысяч договоров⁹. Губернатор не утвердил данное предложение, но городской голова Н. Кекин на этом не успокоился и добивался, чтобы вотчинники являлись в думу, объявляли цены на лавки и получали билеты на торговые места. Но и это нововведение не было принято. Зато с 1821 г. по его же инициативе частники стали платить акциз городу с каменных лавок по 10 рублей, с деревянных – по 5 рублей¹⁰.

Вообще, городской голова Н. Кекин проводил достаточно активную политику по упорядочению ярмарочной торговли в Ростове. Так, в общественных лавках по примеру частных стали строить галереи. Были четко определены и оборудованы места для торговли калачами, льном, тряпкой, для скупки пряжи. Снесены ветхие деревянные дома вблизи торговых мест в центре города и на ярмарочных площадях «для благовидности» и «от пожара». Дума пыталась урегулировать сдачу жилых помещений во время ярмарок, перевести всю мелочную торговлю из лавок вотчинников в городские балаганы, организовать обозный постой на Подозерье, чтобы и «проезд был свободен», и от навоза, нечистот «берег озера и озерная вода не загрязнялись»¹¹.

За благоустройство и порядок на ярмарке отвечала городская полиция. Для караула, учреждения городской гауптвахты, ночного дозора в дополнение к местным полицейским и инвалидной команде по приказу губернатора из Ярославля присылали обычно двух квартальных наблюдателей, от внутренней стражи одного офицера, двух унтер-офицеров, 20 рядовых, 1 барабанщика и пять конных жандармов. С 1828 г. назначаются временные коменданты на ярмарку из офицеров жандармского корпуса. А вот за пожарную безопасность и за сохранность товаров на городских торговых местах отвечала дума, для чего нанимала сторожей¹².

Она же распоряжалась общественными лавками, балаганами, торговыми местами на площадях и мытном дворе, городскими весами, отдавая их желающим через торги, которые обычно назначались трижды. Соответственно право сбора платы за места получал тот, кто давал большую откупную сумму. Например, на ярмарку 1821 г. самой думой выстроены и распределены с торгов 404 лавки, приделка, балагана и места для торговли голицами, варежками, калачами, тряпкой, жерновыми камнями, колоколами на сумму 37 тысяч 342 рубля¹³. Мытный двор, городские весы и площади традиционно были отданы съемщикам, всего 276 мест, за 45 тысяч 312 рублей¹⁴. Откупщики брали с торговцев в зависимости от товара плату за место, либо с воза (например, пух, мед, воск), либо по саженям (например, пряжа, холст), плату за вес и плату за право пользоваться городскими весами и мерами.

Эта система распределения городских ярмарочных мест была не совсем удачной, так как допускала определенный произвол и злоупотребления. Например, место, взятое с торгов, переходило во вторые и третьи руки, что безусловно повышало плату за него. Да и цена на общественные ярмарочные места была произвольная, при торгах она определялась весьма туманно: «не выше прошлогодней», но, как замечает автор одной из «Записок», эту «прошлогоднюю цену никто не знал, ни дума, ни съемщик, ни торговец»¹⁵, потому и возникали «явления самые соблазнительные» и конфликты. Разбирательства по поводу «несоразмерной с промыслом цены» всегда заканчивались не в пользу торговца, его заставляли заплатить «должное» откупщикам в пользу города. Контракты, которые дума заключала с откупщиками, часто не исполнялись. Например, при торгах съемщики должны были внести откупную сумму или представить поручителей, но часто они не могли сразу внести ни положенные деньги, ни залог, ни представить «верных, благонадежных» поручителей, так как это были людьми «без состояния и собственности». Полномочия откупщиков, получаемые от думы, были велики. Например, они имели право ходить или посылать своих «лазутчиков» по домам обывателей, искать товар и принуждать торговцев привозить его на площади и мытный двор и заплатить налог, даже если этот товар и не предназначался для ярмарочной торговли. Это противоречило закону и ущемляло интересы торговцев, а также городских жителей, которые от постоев и обозов получали неплохие деньги, поскольку на них могли содержать свое семейство и оплачивать казенные повинности в течение целого года. Наверняка были и «тайные злоупотребления, кои легко предвидеть, но трудно предупредить»¹⁶. Во всяком случае, с 1822 г. обороты ярмарки падают. Если привоз товаров с 1817 г. по 1821 г. в среднем составлял 25-30 млн. рублей, то с 1822 г. не больше 10 млн. рублей¹⁷. А вот городские ярмарочные доходы в это время, напротив, возрастают. Так, с 1817 г. по 1821 г. ярмарка приносила в казну города от 40 до 45 тысяч рублей, то с 1821 г. по 1825 г от 65 до 85 тысяч рублей¹⁸. На наш взгляд, вызвано это было не только экономическими причинами, но и политикой на Ростовской ярмарке. В одном из документов полиции в качестве причин ослабления ярмарки названы: во-первых, обычай, а, во-вторых, «произвольные действия городского головы и гласных думы»¹⁹, которые «поощряли откупщиков к повышению цен» на торговые места, брали по решению думы незаконный налог с мелочных торговцев, продающих товары с рук, со скупщиков пряжи (маяков). Немалую роль в этом сыграло предписание губернатора 1822 г., по которому городские доходы ни в коем случае не должны были сокращаться, «а только возрастать». И ростовская городская дума, «объемлемая недоумением и страхом, стала заботиться только о том, чтобы увеличить городскую казну и допущала на ярмарках злоупотребления по необходимости и даже поддерживала оные, позволяя съемщикам утеснять приезжающих торговцев непомерными за места ценами»²⁰. Хотя с 1817 г. по 1828 г. по требованию губернатора дума оговаривала с откупщиками цены на торговые места : за лавки и балаганы брать от 10 до 200 рублей, не больше; на мытном дворе и площадях, например, за котлы и железо слесарной работы - по 4 рублю с воза, а с дегтя – 1 рубль с воза, за вес товаров по 2 копейке с пуда; за взвешивание на городских весах – по 10 копеек с пуда; четверики продавать по 2 рубля за каждый²¹.

Видимо, к концу 20-х годов XIX в. «наведение порядка» на ростовской ярмарке стало настоятельной потребностью, поскольку появилось предписание губернатора, согласно которому с 1828 г. по 1831 г. сама дума распределяла все общественные ярмарочные места и отвечала за сбор по всем оброчным ярмарочным статьям. Правда, губернатора больше волновало падение городских доходов, в 1826, 1827 гг. они составили 57-58 тысяч рублей²². Не возросли они и в ярмарку 1828 г., поэтому дума сразу обратилась к губернатору с предложением, вернуться к откупной системе, и указывала на немалые издержки и неудобства при заведовании ею всеми общественными ярмарочными местами. Возобновляются торги только в 1832 г. А в 1842 г. сама дума предложила передать все общественные ярмарочные места, кроме конной площади, в собственное управление. Более того, предлагала создать временный ярмарочный комитет по примеру Нижегородской ярмарки для распределения общественных торговых мест и для сбора за них денег, указывая, что откупщики специально занижают откупные цены²³. Губернатор не поддержал эту инициативу, и ярмарочный комитет появился в Ростове только в 1844 году по Указу Сената от 9 сентября 1843 г., которым были учреждены во всех ярмарочных городах такие структуры. Ярмарочный комитет действовал на основе правил и такс, которые составлялись ежегодно и утверждались губернатором. Своеобразным эталоном служили правила и такса 1844 года. Поводом к их изменению были и опыт, и случай, и распоряжение начальства. Например, по итогам проверки ярмарки в 1845 г. хозяйственным департаментом Министерства внутренних дел в правилах 1846 года появились новые положения: брать по 50 копеек за место, помещающее 1 жерновой камень, независимо от его размеров, на сами жерновые камни «налагать» печати, чтобы вести строгий учет и не допускать их продажу без уплаты налога, на оставленные в городе жерновые камни составлять списки с указанием ценности камней, а на камни большой ценности устанавливался двойной налог²⁴; на конной площади устроить коновязи в два ряда и за каждую продаваемую лошадь, привязанную во втором ряду, брать по 3 копейки в сутки, а за лошадь, привязанную в первом ряду, в два раза больше, с лошадей же, продающихся не у коновязей, налог не брать²⁵. Сбор на деревянно-посудной площади был уменьшен. Конкретно, за место размером в одну квадратную сажень под простую белую посуду (ведра, шайки) с 29 копеек до 10 копеек, за чаны, кадушки и лопаты с 29 копеек до 4 копеек. Причем, платили местовое только торговцы-перекупщики. А «поселяне», приезжающие с посудой и деревянными изделиями собственного производства, ничего не платили и помещались на безденежной площади²⁶.

А вот изменения в ярмарочных правилах и таксе 1846 г. были вызваны и случаем, и обычаем. Ярмарка началась в этом году раньше масленицы, 5 февраля²⁷. Традиционно в это время, в течение 5 дней, в Ростове перекупщики торговали свежей рыбой и мясом. Поэтому для этой торговли на ярмарке была выделена специальная площадь и установлена такса. Место, занимающееся 25 пудами рыбы, стоило 2 рубля 86 копеек за 5 дней торговли. А место, помещающее 25 пудов мяса, 30 копеек в сутки²⁸.

Рассказ об организации торговли на ростовской ярмарке в первой половине XIX в. будет неполным, если мы не коснемся вопроса о строительстве ярмарочного Гостиного двора. Эта проблема занимала ростовцев более пятидесяти лет. Впервые предметно городская дума стала говорить о необходимости его сооружения с 1794 года²⁹. До 1803 г. все предложения ограничивались губернским начальством, пока крестьянин графа Орлова Сергей Кобелев не обратился к императору Александру I с просьбой позволить ему строительство Гостиного двора в Ростове, с предоставлением ярмарки на 25 лет в аренду, в чем было отказано. Зато царь разрешил построить Гостиный двор ростовскому обществу за свой счет, а если общество откажется, кому-либо из горожан или приезжающих на ярмарку купцов, но на следующих условиях: когда затраченный капитал окупится, Гостиный двор должен стать собственностью города и доход от него должен поступать в городскую казну. Город взял постройку на себя, но достаточными средствами не располагал. Получить кредит в 300 тысяч рублей из Государственного заемного банка не удалось³⁰. В 1806 г. городской глава Федор Мясников подавал записку Министру внутренних дел о постройке Гостиного двора по акциям, на что ростовское общество изъявило свое согласие, но снова «не имело силы», так как стоимость его составила 1 млн. рублей. В 1811 г. московский купец Иванов входил с проектом о постройке гостиного двора за счет казны, который правительство естественно сочло «неудобным». Затем городской голова Кекин предлагал строительство одноэтажного каменного здания на 1000 лавок в 1,2 млн. руб. путем акционирования. Была даже открыта подписка на акции, но и «сей проект скоро разрушился». В 1819 г. генерал-лейтенант Бетанкур разработал двухмиллионный проект о сооружении гостиного двора за счет казны. Опасаясь злоупотреблений, Бетанкур в записке императору заявлял: «И не нужно допускать, чтобы строение означенного гостиного двора было отдано на волю ростовских жителей»³¹. Наконец, в 1822 г. император принимает решение о строительстве ярмарочного гостиного двора в 800 лавок по проекту ярославского губернатора Александра Михайловича Безобразова. Строительный капитал предполагался из следующих источников: 1) из доходов самой ярмарки; 2) из доходов г. Ярославля; 3) из капиталов купцов, которые пожелают выстроить лавки в новом Гостином дворе; 4) из акцизов, которые они будут выплачивать за эти лавки; 5) из доходов от лавок, которые немедленно, «по мере устроения», будут отдаваться в содержание. Без такого «отягощения казны» губернатор предполагал построить Гостиный двор в три-четыре года. Для этого в Ростове был учрежден специальный комитет, составлена смета и начата покупка бутового камня, но «по встретившимся недоумениям» строительство остановилось в апреле 1825 г. В 1829 г. вновь предпринята попытка начать сооружение Гостиного двора. Вновь создан строительный комитет, составлена смета, и выстроен Мытный двор в «148 номеров». Дело в том, что иногородние купцы отказались участвовать в строительстве Гостиного двора, так как он , по их мнению, не нужен, им удобнее помещаться в лавках вотчинников. Но, как говорится, «не было счастья, да несчастье помогло». 25 августа 1839 г. деревянные общественные лавки вблизи церкви Спаса на Торгу сгорели³², и на этом месте в 1841 г., наконец, появился Гостиный двор «в 105 номеров»³³. Таким образом, «всегда единообразное водворение торговли» должно «было приохотить иногороднее купечество к съезду на ярмарку», прекратить «ярмарочные неустройства», привести «городские доходы в соразмеренность, точность и положительность» и «поддержать ярмарку»³⁴. Кстати, Мытным и Гостиным дворами полностью распоряжалась дума.

Обобщая сказанное, следует отметить: в первой половине XIX в. сформировалось местоположение Ростовской ярмарки и складывается определенная система торговли на основе закона. Правда, ярмарочные юридические нормы не отличались особой четкостью, поскольку большая часть ярмарок – «явление земское», и роль обычного права была велика. Попытки губернских и городских властей административными мерами упорядочить торговлю на ярмарке в Ростове, бороться с злоупотреблениями, а, главное, остановить падение ярмарочных оборотов и городских ярмарочных доходов, желаемого результата не принесли. Эти процессы были во многом вызваны объективными причинами. Развитие промышленности и транспорта способствовало развитию новых форм торговли. Поэтому многие ярмарки, «детство торговли», приходят в упадок, особенно те, географическое положение которых было невыгодным. К таковым относилась и Ростовская ярмарка. Но до упадка было еще далеко!

1. Булгаков М.Б. Монастырские ярмарки в XVII веке // Монастыри в жизни России. Калуга. 1997. С. 61-69; Булгаков М.Б. Торговые связи г. Ростова Великого в первой половине XVII века // ИКРЗ. 1995. Ростов, 1996. С. 113-115; Булгаков М.Б. Ярмарки Ростовского края в XVII веке // ИКРЗ. 1998. Ростов, 1999. С. 64-70; Доминяк Э. Гостиный двор // Путь к коммунизма. 198. 25 октября; Земский М.О. Расположение Ростовской ярмарки // Северная пчела. 1852. № 94; Ка-ин, Александр. Ростовская Великая С(соборная) ярмарка // Голос. 1912. № 11; Личино Е.П. Из истории ярмарки // Ростовский вестник. 1991. 18 октября; Мельник Л.Ю. Доход от ярмарки: и слава, и деньги // Ростовский вестник. 1997. 26 июня; Прокопова Т.В. Ярмарочный комитет // Ростовский вестник. 28 января 1999. № 87. С. 7; 11 марта 1999. № 88. С. 2; Сазонова Е.И. Для порядка на ярмарке // Ростовский вестник. 19 мая 1995. № 51. С. 4; Титов А.А. Материалы для истории Ростовской ярмарки. Ростов, 1881; Титов А.А. Статистико-экономическое описание Ростовского уезда Ярославской губернии. СПб., 1885; Ушаков А.Н. Очерк характера ростовской соборной ярмарки и промышленности // Вестник промышленности. 1861. № 8; Хранилов И. Замечания о Ростовской ярмарке // ЯГВ. 1859. № 21.
2. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2354. Л. 22 об.
3. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2354. Л. 22 об. – 23.
4. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2354. Л. 23.
5. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2354. Л. 9 – 9 об.
6. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 1676. Л. 37.
7. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 134. Л. 84.
8. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 1789. Л. 8 об.
9. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 134. Л. 224 об.
10. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 134. Л. 229.
11. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 1676. Л. 9. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 134. Л. 108 об. – 111., 123 – 126.
12. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 1676. Л. 42. Исторический взгляд на Ростовскую ярмарку // ЯГВ. 1831. № 35. Л. 960.
13. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 134. Л. 224 об.
14. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 134. Л. 229.
15. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2354. Л. 24. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 1676. Л. 40 – 41.
16. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 134. Л. 200.
17. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2354. Л. 24.
18. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2354. Л. 24.
19. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2354. Л. 28.
20. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2354. Л. 28.
21. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2355. Л. 4 – 9 об.
22. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2354. Л. 24.
23. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2194. Л. 2.
24. РФ ГАЯО. Ф. 66. Оп. 1. Д. 5. Л.13.
25. РФ ГАЯО. Ф. 66. Оп. 1. Д. 66. Л. 243 об.
26. РФ ГАЯО. Ф. 66. Оп. 1. Д. 66. Л. 242 об.
27. РФ ГАЯО. Ф. 66. Оп. 1. Д. 5. Л. 17.
28. РФ ГАЯО. Ф. 66. Оп. 1. Д. 5. Л. 13.
29. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 285. Л. 2.
30. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2354. Л. 29.
31. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 134. Л. 200 об.
32. Архивы: история и современность. Ярославль, 1999. Л. 15.
33. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2194. Л. 3.
34. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2354. Л. 30 – 30 об.

Основателями мануфактурного производства в селе Тейкове Шуйского уезда Владимирской губернии по праву можно считать старинный московский купеческий род Каретниковых. Первые упоминания относятся к переписи семьи купцов Каретниковых Дмитровской сотни города Москвы по 2-й ревизии 1747 г.¹ В материалах 3-й ревизии 1764 г. сообщается, что купцы Каретниковы поселились в Тейково до 1764 г., а П.С. Каретников женат на дочери тейковского крестьянина Ивана Горбушкина – Ксении Ивановне. В царствование императрицы Екатерины II, во время морового поветрия (1771 г.), видимо, семейство Каретниковых окончательно удалилось из Москвы и поселилось сначала в деревне Василево. Торговали в окружности по базарам, так называемым красным товаром. У Петра Каретникова был сын Иван, который предложил во избежание какой-либо опасности переселиться в село Тейково. Так и сделали, взяв в аренду на 15 лет у князя Вяземского десятину земли. Место было ходовое, против церкви, с базарами по четвергам для приезжих. В торговых делах Ивану Петровичу помогали его сыновья Иван, Алексей и Петр.

С ростовскими купцами Хлебниковыми Каретниковых связывают несколько родственных связей. Малоизвестным фактом для исследователей является то, что Каретниковы и Хлебниковы породнились в 1790-х гг., когда дочь Ивана Петровича Каретникова – Анна, была выдана в замужество за ростовского купца Александра Алексеевича, сына Хлебникова. О чем упоминается в Сказке 5-й ревизии за 1794 г.²

Фабрика Каретниковых в XVIII в. была одной из крупнейших в ивановском крае. Из Ведомости о состоянии бумажной ткацкой фабрики Ивана Петровича Каретникова за 1797 г.: «Государственной мануфактур коллегии Бумажной Ткацкой фабрики от содержателя Ивана Каретникова купца Московского, о состоянии фабрики прошлого 1797 года за первую половину. Означенная фабрика производит в Шуйской округи в селе Тейкове на наемной земле, которая состоит в найме с 1791 года в перед 20 лет, на той фабрике строения деревянного три светелки на двенадцати сажен в длину, на четырех сажен в ширину, и еще одна сделана длины на семь сажен, ширины на четыре сажен… Материалы привозятся: бумаги из Бухары, краски из Голландии, а квасцы из Швеции и Англии…» На фабрике работало 70 человек: ткачей 50, набойщиков – 10, простых рабочих 10. Капитал фабрики за полгода возрос на 15000 рублей, на покупку материалов и зарплату мастерам за это же время истрачено столько же.

За 5 лет производство Каретниковых увеличилось в несколько раз. На содержание фабрики «положено капиталу 60.000 рублей». На покупку материалов и на выдачу мастерам зарплаты 60.000 рублей. На фабрике стало работать 400 человек, в том числе – ткачей 200, шпульщиков 100, набойщиков 30, простых рабочих 70. В 1802 г. появилось первое каменное фабричное строение, которое сохранилось до сегодняшнего дня и является составной частью усадебного комплекса Каретниковых³.

Позднее, в конце 1820-х гг., родственные связи между двумя купеческими династиями стали еще более тесными. Племянник Анны Ивановны Хлебниковой – Степан Иванович Каретников, которому после смерти его отца принадлежали мануфактуры в селе Тейково, женился вторым браком на Александре Дмитриевне Хлебниковой. Данный брак способствовал увеличению капитала. Степан Иванович Каретников в 1822 г. вышел из состава московского купечества и огласил свой капитал в Плесе. Возможно потому, что в Плесе жил его дед, плесский купец Андреян Михайлович Зубарев.

К середине XIX в. фабрика Каретниковых значительно выросла. По данным 1846 г. на месте небольшой набойной мануфактуры XVIII в. в селе Тейково у Каретниковых появился ряд каменных корпусов. В самом селе находилось три каменных двухэтажных и один четырехэтажный корпус, в которых умещались ткацкая контора, сновальная, заклеечная, помещение для набойщиков и резчиков, мастерские для изготовления красок. Вблизи села на речке Вязьма находились также каменные и деревянные корпуса, для заварки и беления миткалей и т.д. На фабрике имелась паровая машина для заваривания ситцев и беления миткалей. Выработка тканей производилась посредством раздачи из конторы фабрики пряжи по деревням. Ткачей по деревням было до 1500 человек. Набивка миткалей производилась набойщиками, которых было 270 человек. Всего при фабрике Каретниковых мастеровых и рабочих было 850 человек.

В декабре 1834 г. для расширения торговой деятельности Степан Иванович Каретников заключил договор с двоюродным братом, ростовским мещанином Михаилом Александровичем Хлебниковым (одновременно М.Х. был и двоюродным братом его жены Александры Дмитриевны Каретниковой).

Михаил Александрович Хлебников жил в Ростове в собственном доме первого квартала по Московской улице в Покровском приходе. При его доме, по свидетельству современников, был сад, «...на ремонт которого он, Хлебников, расходовал ежегодно не меньше 200 рублей и, который служил собственно для его удовольствия». Как и многие жители Ростова, Хлебников занимался торговлей. Торговал в Ростове и отъезжал по торговым делам во Владимирскую губернию.

По условиям договора 1834 г. М.А. Хлебников являлся ярмарочным приказчиком, которому разрешалось торговать товаром за наличные деньги, а «благонадежным людям давать в кредит, обеспечивая в последнем случае законными актами, получая оные на мое имя…». В обязанности приказчика входило: организация торговли, найм лавок и амбаров для продажи товара, получение денег с должников. Запрещалось торговать неразрешенным товаром. По возвращению «…с каждой ярмарки ко мне в село Тейково на фабрику, давать мне полные удовлетворительные отчеты. Ваш доброжелательный слуга Плеский купец 2-ой гильдии Степан Иванович Каретников»⁴.

В Государственном архиве Ивановской области хранится большое количество дел, которые содержат ярмарочные отчеты за 1834-1865 гг., а также переписку купцов Хлебниковых и Каретниковых.

Из писем Михаила Александровича Хлебникова мы узнаем об организации торговли на центральных ярмарках (Макарьевской, Нижегородской, Холуйской). Приказчики заезжали на ярмарки заранее, а товар завозился позднее, в основном, водным путем. Михаил Хлебников с большой скрупулезностью информирует Степана Ивановича о наиболее покупаемом товаре других фабрик, высылает образцы тканей для воспроизводства рисунка при помощи манер⁵.

Наиболее прибыльной для торговли были Нижегородская и Ирбитская ярмарки. Доходы на Нижегородской ярмарке в 1833 г. составили 45000 рублей, а на Ирбитской ярмарке в 1834 г. – 40250 рублей. Секрет успеха – в образцовой постановке дела, в передовой для своего времени технологии, высочайшем качестве вырабатываемых фабрикой товаров при неповторимом колорите, качестве красок и богатом ассортименте. Соль же успеха – в сердечном отношении к тем, чьими руками создается благополучие производства и торговли. В 1835 г., на выставке в Москве фабрика получила впервые серебряную похвальную медаль «…за весьма обширное производство ситцев прочных красок и умеренные цены, занятие более трех тысяч рабочих и прилагаемые о них попечения»⁶.

Через год Степану Ивановичу вместе с семейством было присвоено звание Потомственный Почетный гражданин.

По расходным реестрам за 1841 г. видно, что Михаил Александрович Хлебников был основным ярмарочным приказчиком фабрики Каретниковых. За работу на ярмарках ему выплачивались большие по сравнению с другими суммы: «М.А. Хлебников 2026 рублей, И. В. Симагин 362 рубля 60 копеек, В.Я. Хлебников 140 рублей»⁷.

При Михаиле Александровиче Хлебникове происходит расширение географии рынка сбыта товара фабрики Каретниковых. С 1840 г. товар поставляется на Харьковскую, Нежинскую, Сумскую, Роменскую, Кролевецкую, Бердическую, Холуйскую, Ростовскую и другие ярмарки, всего на 18 ярмарок. Для продвижения товара уже в те времена использовались своеобразные формы рекламы, во время проведения украинских ярмарок было «…подарено разным покупателям ситца 695 аршин»⁸. Если М.А. Хлебников торговал, в основном, на крупных ярмарках, организацией торговли на более мелких ярмарках часто занимался Василий Яковлевич Хлебников. Из его письма за 1848 г., посланного из села Холуй, становится известно: «Ярмарка худая. По случаю дороговизны хлеба и товаров, покупателей мало. Из сибиряков было только трое. Товаров продано на сумму 19700 рублей»⁹.

Михаил Александрович Хлебников постоянно занимался самообразованием, а когда он брал на ярмарку юного племянника Василия Каретникова, обязательно на значительные суммы покупались книги и нанимался учитель. Так, на Макарьевской ярмарке учителю Ивану Максимовичу было заплачено 300 рублей¹⁰.

После смерти М.А. Хлебникова в 1865 г. одной из основных наследниц его имущества и капитала стала его сестра Александра Дмитриевна Каретникова, урожденная Хлебникова. Помощник полицейского пристава г. Ростова составил подробную опись имущества ростовского мещанина Михаила Александровича Хлебникова: «…Оказалось наличными деньгами и в кредитных билетах
• Девять тысяч семьсот рублей сер.
• Сто тридцать одна серия по 50 рублей сер.
• Золотых Империалов и полуимпериалов семьсот восемьдесят одна штука.
• Мелкого золота сорок девять штук.

Серебра в кошельках крупного и мелкого на сумму тысячу восемьсот восемьдесят рублей серебром…». Кроме того, ценные именные и неименные бумаги. Всего на сумму двадцать тысяч пятьсот рублей¹¹. Среди долгов, которые оплатила Александра Дмитриевна Каретникова, значится небольшая сумма, выплаченная ростовскому художнику А.Ф. Крылову – 8 р. 12 к.¹² Предположительно, ростовский художник А.Ф. Крылов в 1867 г. сделал копию с портрета М.А. Хлебникова, ранее написанного художником Р.Ф. Виноградовым для Каретниковых в семейную галерею.

Роман Федорович Виноградов в 1855 г. получил неклассного художника за картину «Молящаяся монахиня». В 1858 г. удостоен звания академика за росписи в церкви Сергиевой пустыни (Петербургская губ.). В Государственном архиве Ивановской области хранятся письма Романа Виноградова, датированные 1854-1858 гг., адресованные Александре Дмитриевне Каретниковой. Он их писал из Нерчинска. В одном из писем мы читаем: «…писал иконы и фрески…, рисовал рисунки графини Кулешовой». В конце подпись: «академик Роман Виноградов, Сергеева Пустынь, С-Петербурга. Декабря 12 дня 1854 года»¹³. Расписывал Роман Виноградов и церковь Иоанна Предтечи в Ростове. Более ранние работы Виноградова связаны с селом Тейково и Каретниковыми. В кассовых книгах на протяжении 1841-1850 гг. встречаются записи по оплате портретов и живописных работ в храмах села Тейково¹⁴.

Спустя два года после смерти М.А. Хлебникова, его портрет по просьбе Ростовского Городского общества¹⁵ был передан Александрой Дмитриевной Каретниковой и был помещен в зал Ростовского Городского общества. Сейчас портрет принадлежит Ростовскому музею.

Большую роль в становлении Василия Степановича Каретникова, как промышленника и будущего мануфактур-советника сыграл его дед Дмитрий Алексеевич Хлебников, ростовский 1-й гильдии купец. Он управлял торговой конторой в селе Тейково, когда Степан Иванович и Александра Дмитриевна Каретниковы, занимающиеся лично поставкой красок на фабрику, уезжали по делам¹⁶.

В 1839 г. 15 сентября Дмитрий Алексеевич Хлебников заключил соглашение на обучение своего внука Василия. В качестве учителя в село Тейково был приглашен Иван Максимович Леонов, кандидат коммерции, который «…за совершенные и отличные знания всех наук, в особенности купеческих награжден серебряной медалью и аттестатом от училища Московского городского общества». В программу обучения входили следующие предметы: закон божий, история, география, статистика, русская словесность, арифметика, купеческая арифметика, бухгалтерия, химия, приравненная к фабричным занятиям, трем иностранным языкам и другие. Учителю был выдан задаток в размере 300 рублей, а затем уже сам Степан Иванович Каретников устанавливает ежегодную плату 1500 рублей ассигнациями, обеспечивает содержание и предоставляет квартиру¹⁷.

Значительный рост тейковского предприятия в середине XIX в. связан с именами Василия Степановича и Александры Дмитриевны Каретниковых.

В 1853 г. Александра Дмитриевна и ее сын Василий обратились в Плесскую городскую думу с просьбой «…не желая делить сего имения и в торговых делах капитала, ознамерились продолжить производимую покойным (С.И. Каретниковым) торговлю и открыть для сего по второй гильдии торговый дом под фирмой (Александра Каретникова с Сыном)»¹⁸.

Алексей Михайлович Невядомский, зять Каретниковых, в воспоминаниях, написанных в Париже (1935 г.) отмечал, что в 50-е гг. XIX в. в Тейкове началась механизация прядильного производства: «… на заводах Платта, в Манчестере, было изобретено механическое прядение на веретенах. Это изобретение весьма заинтересовало Степана Ивановича и Александру Дмитриевну. Получив от Кнопа, представителя Платта, подробное разъяснение конструкции аппарата и ознакомившись с его управлением, они решили заказать 34 тысячи веретен и соответствующее количество станков. Давая заказ, Каретниковы обязали завод назначить им директора и несколько опытных мастеров для обучения русских рабочих управлять новыми машинами. Подписав такой договор, со стороны Каретниковых, потребовалась большая предварительная постройка зданий и ограждение всей площади фабрики, дома директора и помещений его ближайшим сотрудникам»¹⁹.

В 1858 г. закончился один из значительных этапов реконструкции текстильного предприятия Тейкова. Весьма довольные хозяева устроили торжество, на котором барон Кноп был награжден пятью акциями предприятия²⁰.

В 1862 г. Александра Дмитриевна заказала парные портреты художнику Петру Алексеевичу Черкасову. Степана Ивановича (рис. 2) уже не было в живых 10 лет, и художник скопировал портрет, видимо, с набросков или эскизов, может быть, выполненных Романом Федоровичем Виноградовым. Портрет заказчицы (рис. 1) был написан позднее. Чета Каретниковых как бы сидит за одним столом, повернувшись друг к другу, эта деталь характеризует взаимоотношения между ними при жизни и глубокие чувства. Степан Иванович в письмах обращался к супруге не иначе как: «…милый друг мой, Сашинка»²¹. Александра Дмитриевна тяжело переживала смерть мужа, потеряв в нем не только любимого друга, но и организатора строительства крупного текстильного предприятия.

Александра Дмитриевна была попечительницей девичьего училища для сирот духовного ведомства во Владимире. С конца 60-х гг. XIX в. она была почетной гражданкой Вознесенского посада, 1-й гильдии купчихой.

Известный краевед Федор Журов так описал в газете «Владимирские губернские ведомости» похороны А.Д. Каретниковой: «Во 2-м часу за полдень послышался редкий благовест; народ толпами пошел за село на дорогу, по которой должны прибыть ожидаемые смертные останки покойной. Четверня вороных лошадей тихо приближала гроб, сокрытый в засмоленном ящике, поставленном на погребальной колеснице, особого устройства. При вступлении в село, гроб встретило со свещами местное духовенство. Селом гроб несен был на руках в сопровождении большого стечения народа»²².

Каретникова Александра Дмитриевна похоронена на родовом кладбище в ограде Троицкой церкви села Тейкова.

Таким образом, Михаил Александрович, Дмитрий Алексеевич и Александра Дмитриевна Хлебниковы и другие представители купеческой династии сыграли весьма заметную роль в организации производства и торговли крупнейшей фабрики иваново-вознесенского региона, действующей в дореволюционный период под торговой маркой Товарищество мануфактур «Алексадры Каретниковой с Сыном».

1. Материалы для истории московского купечества. Т. 1. М., 1883.
2. Материалы для истории московского купечества. Т. 4. М., 1885.
3. ЦГАДА. Ф. 277. Оп. 2. Д. 1685. Л. 1-25.
4. ГАИО. Ф. 12, Оп.1. Д. 1294. Л. 1.
5. ГАИО. Ф. 12. Оп.1. Д. 1296. Л. 204-220.
6. ГАИО. Ф. 12. Оп.1. Д. 1297. Л. 1.
7. ГАИО. Ф. 12. Оп.1. Д. 1298. Л. 91.
8. ГАИО. Ф. 12. Оп.1. Д. 1298. Л. 80.
9. ГАИО. Ф. 12. Оп.1. Д. 1296. Л. 220.
10. ГАИО. Ф. 12. Оп.1. Д. 1298. Л. 84, 91.
11. ГАИО. Ф. 12. Оп.1. Д. 1291. Л. 55.
12. ГАИО. Ф. 12. Оп.1. Д. 1291. Л. 66.
13. ГАИО. Ф. 12. Оп.1. Д. 1288. Л. 28.
14. ГАИО. Ф. 12. Оп.1. Д. 1А. Л. 49, 57, 59,125.
15. ГАИО. Ф. 12. Оп.1. Д. 1292. Л. 66.
16. ГАИО. Ф. 12. Оп.1. Д. 1296. Л. 207.
17. ГАИО. Ф. 12. Оп.1. Д. 1289. Л. 36.
18. ГАИО. Ф. 12. Оп.1. Д. 1300. Л. 3.
19. Невядомский А.М. Воспоминания. Париж 1935 г. Из архива НКО «Фонд Каретниковъ».
20. Там же.
21. ГАИО. Ф.12. Оп.1. Д. 1295. Л. 10.
22. Владимирские губернские ведомости. № 41 от 8.10.1871 г.

Настоящая работа посвящена изучению культа места «Марья Святая», располагающегося между с. Филимоново и с. Краснораменье Ростовского района Ярославской области в 36 км к юго-западу от Ростова. В настоящее время «Марья Святая» представляет собой всхолмление, поросшее лесом (рис. 1).

В разное время изучаемая местность неоднократно была предметом внимания. В 1885 г. ростовский краевед А.А. Титов в своей работе «Ростовский уезд Ярославской губернии» упоминал о находящемся «верстах в трех от села Краснораменья» холме «Гора Святой Марии», на котором были обнаружены следы построек и курганы. Автор привел широко бытовавшее предание о «Святом колодезе», который возник от падения большого колокола некогда стоявшего здесь, а затем разрушенного врагами монастыря Святой Марии Магдалины. Кроме того, А.А. Титов сообщал о «незначительных» раскопках, проведенных им на «Горе»¹.

Немалый интерес представляет опубликованный в 1888 г. очерк С.А. Агриколянской «Село Краснораменье Ростовского уезда». Основанная на личных наблюдениях автора, работа была посвящена быту, нравам и верованиям местных крестьян. В нашем случае вызывают интерес сведения об обрядах, исполняемых в располагавшейся в окрестностях села «Марьиной роще»².

В 1928 г. Д.Н. Эдинг, затрагивая вопрос о «Горе Святой Марии», сравнил летописное свидетельство о городище «на реце на Саре у святей Марии», датированное 1216 г.³, и упомянутое выше предание о находившемся на этой же р. Саре монастыре. Ссылаясь на А.А. Титова, отмечавшего, что эти два места находятся друг от друга на расстоянии 20 верст, Эдинг предположил, что «предание распылило ничтожные по объему сведения на два пункта побережья р. Сары» и соотнес летописное сведение о монастыре Святой Марии с окрестностями с. Краснораменья. Осмотр «Горы Святой Марии», произведенный автором, не дал никаких результатов⁴.

В 1970 и 1990 гг. на «Горе Святой Марии» были проведены разведки, в ходе которых здесь был обнаружен материал раннего железного века и открыта курганная группа⁵. В 1991 г. под руководством А.Е. Леонтьева на территории «Горы» проходили археологические работы, в ходе которых были обнаружены каменное основание деревянной постройки (предположительно, церкви), разнообразный материал, исследовано одиннадцать располагавшихся там погребений. Кроме того, была произведена расчистка «Святого колодца» на склоне «Горы», в результате чего найдены «остатки обкладки «колодцем» в 2-3 венца нетолстыми жердями». Юго-восточнее «Горы Святой Марии» была исследована курганная группа, датированная концом XI-XII вв. (возможно, есть и более ранние захоронения)⁶.

На основании полученных результатов А.Е. Леонтьев выделил в истории существования памятника «Гора Святой Марии» два периода: первый – «до начала XVI в.» – время заселения берегового мыса р. Сары. В это время, вероятно, и существовал монастырь. Второй этап освоения территории «Горы» – XVI-XVII вв., когда на месте монастыря остался погост (церковь, кладбище и, возможно, дома священнослужителей), функционирование которого прекратилось «не позднее начала XVIII в.»⁷ Автор сделал вывод, что в предании о монастыре содержатся воспоминания об исторических реалиях. В статье вызывают интерес и приводимые автором поверья о «Горе» и «Святом колодце»⁸.

Обзор исследований, так или иначе касавшихся проблемы настоящего сообщения, показывает, что «Гора Святой Марии» изучалась преимущественно как историко-археологический памятник. Однако данное место являлось и выступает в настоящее время объектом почитания и массового посещения, что делает его и важным компонентом духовной жизни региона.

Цель данной работы – систематизировать сведения, касающиеся почитания данного места, и проанализировать их.

Основой для исследования послужили результаты полевых наблюдений, проведенных автором в июне, сентябре и октябре 2003 гг. в ряде населенных пунктов Ростовского района Ярославской области (рис. 2). Большинство сообщений было зафиксировано в с. Филимоново, что объясняется многократными посещениями изучаемой местности жителями этого населенного пункта.

В литературе принято использовать название интересующего нас места – «Гора Святой Марии». Однако материалы наших полевых сборов выявили его единичное упоминание⁹. Наибольшее распространение имеют наименования «Марья Святая» и «Гора Марьи Святой»¹⁰; один информатор привел топоним «Марюха»¹¹.

Современные источники показывают, что предание о существовавшем на «Марье Святой» монастыре, аналогичное приведенному во второй половине XIX в. А.А. Титовым, было широко распространено в XX столетии и бытует в настоящее время¹². Однако название монастыря («Святой Марии Магдалины») не зафиксировано. Последнее позволяет говорить об исчезновении данной устной традиции или о возможной неверности сведений, представленных А.А. Титовым. В пользу второго свидетельствует тот факт, что культ Марии Магдалины был не характерен для русской православной традиции, а сооружение монастырей и храмов в честь этой святой, в отличие от Западной Европы, не распространено.

В 1995 г. в д. Савино Ростовского района было зафиксировано предание о строительстве на «Марье Святой» церкви: «Будто бы делали церковь в другом месте. Что ни сделают, все она на другое место переходит – на Марью Святую»¹³. Отметим, что сюжеты о самостоятельно передвигавшихся культовых зданиях, которые указывали на точные места их будущих построений, были широко распространены в устной традиции¹⁴. Авторы, изучавшие аналогичные мотивы в русском народном фольклоре, рассматривали их в рамках текстов о совершении святотатства (самовольном перемещении культовых зданий людьми), которое прекращалось с возвращением объекта к «своему» месту¹⁵. Очевидно, передвигавшийся священный объект следует рассматривать как индикатор, указывающий на его будущее «избранное» Богом место.

Однако интересно, что свидетельство о передвигающейся на «Марью Святую» церкви излагалось информатором во время фактического отсутствия последней¹⁶. В то же время известно, что большинство сходных сказаний соотносилось с местными культовыми зданиями, существовавшими на момент бытования данной фольклорной традиции, и обычно служило повышению их религиозного авторитета. Если предположить, что предание о передвигающейся на «Марью Святую» церкви возникло во время ее существования, то можно говорить о длительном времени распространения этого фольклорного произведения. Напротив, возникновение сказания после разрушения церкви свидетельствует о стремлении сакрализовать территорию самой «Марьи Святой». Отсутствие дополнительной информации не позволяет однозначно решить вопрос о времени формирования данной фольклорной традиции. Тем не менее, затрагивая тему реальных основ этого и аналогичных текстов, предположим, что они содержали воспоминания о сооружении храмов недалеко от мест более раннего их расположения¹⁷.

Информаторы преимущественно описывали «Марью Святую» как освоенное в древности место: здесь существовали мужской¹⁸ (в других вариантах женский¹⁹) монастырь, «хозяйкой» которого была «Марья Святая»²⁰; «деревянная церковь»; «деревня из четырнадцати домов»²¹; хранились сокровища²². В качестве доказательства этих утверждений сообщали об обнаружении здесь могил, обложенных «кирпичиками»; каменных «приступков, по которым ходили из монастыря по воду» (рис. 3); «красного кирпича»; «бутылочек»; крупных человеческих костей²³.

Два жителя с. Филимоново – родные братья – вспоминали, что старшие в их семье рассказывали о живших на «Марье Святой» «анитах», происхождение названия которых им не было понятно. Предполагая, что «это, наверное, какие-нибудь святые», братья сообщали, что «аниты» обнаружили затопленный в роднике колокол²⁴. Учитывая отсутствие аналогичных сведений у других информаторов, можно говорить о существовании оригинальной семейной устной традиции.

Рассматривая вопрос о происхождении названия «аниты», свяжем последнее со словом, образованного от местоимения «они» с частицей «то» – «они-то», трансформировавшегося с учетом особенностей местного произношения²⁵. В русской устной традиции наименования мифологических персонажей часто заменялись местоимениями «Он», «Тот», «табуировавшими» их имена. Считалось, что их произнесение могло принести вред²⁶. Действительно, в случае с «Марьей Святой» можно говорить в известной степени о мифологизации ее древних жителей.

Судя по источникам, следующими по хронологической последовательности изложения событий выступают тексты о нападении на монастырь (церковь) иноплеменников (татар²⁷, поляков²⁸, шведов²⁹) и его разрушении. Рассказывали, что монастырский (церковный) колокол был сброшен врагами с «Горы»³⁰; скатившись, он пробил верхней частью землю и в таком положении утонул в ней. В результате на этом месте забил родник и возник Святой колодец. Отметим, что мотив упавшего при нашествии интервентов колокола был известен русской устной традиции XIX-XX вв.³¹ Кроме того, в народной культуре русских колокол был наделен рядом сакральных качеств³².

Обратимся к вопросу о культе источника, называющегося «Марья Святая»³³, «Колодец Марьи Святой»³⁴, «Колодчик»³⁵, «Святой колодесь»³⁶, «Святой родник»³⁷. Несомненно, «Гору» и «колодец» следует рассматривать как элементы единого сакрального пространства – «Марьи Святой». Единение объектов следует обосновывать не только их близким расположением и соотношением с именем «Марьи Святой», но и устной традицией.

В настоящее время «Колодец Марьи Святой» представляет собой затянутое песком углубление в земле диаметром 1 м, на дне которого находится родник³⁸. Рядом установлен крест, сооруженный из ветвей, стянутых проволокой. По периметру «колодец» выложен кусками дерева. На ветвях стоящих вокруг родника деревьев развешаны тряпичные ленты и пластмассовый стаканчик для воды. В 2 м на север от «колодца» находятся две поваленные сосны, называвшиеся ранее «Близнецы». Из родника в протекающую ниже р. Сару стекает малозаметный ручей³⁹. Как видим, территория «колодца» включает объекты естественного и искусственного происхождения: непосредственно почитаемый источник; две поваленные сосны, ранее, очевидно, наделявшиеся известной долей сакральности⁴⁰; крест и развешанные вещи (рис. 4, 5).

Судя по сообщениям, местоположение «Колодца Марьи Святой» известно большинству жителей окрестных селений. В настоящее время постоянно его посещает ограниченный⁴¹ круг местных верующих жителей, образующих, таким образом, своеобразный приход святыни. Последнее объясняется невозможностью посещения храмов, находящихся на далеком расстоянии⁴², и, в связи с этим, отправления религиозного культа. Факты посещения источника выходцами из других регионов редки, поскольку информация о нем не имеет широкого распространения.

В ходе сбора информации был записан ряд мифологических рассказов-быличек о «Колодце Марьи Святой». В одном из них речь шла о том, как «гулящая» женщина не смогла найти колодец. Лишь только после ее ухода он был обнаружен⁴³. В других произведениях рассказывалось о попытках извлечь затопленный колокол. Для этого один из местных жителей решил «спустить» воду из родника. Однако, принявшись за дело, он был напуган несметным количеством лягушек, после чего «полз прямо на четвереньках», а, рассказав о происшествии, объяснил его так: «Вот, мол, как они (лягушки. – А.К.) меня отсюда проводили»⁴⁴.

Мотивы данных произведений следует рассматривать в рамках бинарной оппозиции святое / греховное, в качестве которой соответственно выступали с одной стороны, «священный» объект («святой колодец»), с другой – присутствие «гулящей» (т.е. совершавшей грех вообще, «нечистой») женщины и человека, пытавшегося нарушить ландшафт почитаемого места (т.е. совершающего грех в конкретный момент)⁴⁵. Сюжеты приведенных рассказов можно представить в виде единой схемы: нарушение «священного» статуса «колодца» и возникновение кризисной ситуации (появление людей, совершающих грех) > «ответная реакция» сакрального локуса («исчезновение» колодца, появление большого количества «страшных» животных) > удаление совершавших грех людей из сакральной зоны > восстановление «священного» статуса места (появление «колодца» и его ненарушенный ландшафт).

В с. Краснораменье рассказы о «Марье Святой» и почитаемом «колодце» носили иной характер: сообщали, что здесь видели «женщину в черном» («черную женщину»)⁴⁶. В отношении последнего отметим, что мотив появления «женщины в черном» имел аналогии в контексте почитания других священных мест, что позволяет предположить существование бродячего сюжета⁴⁷, в основе которого лежит олицетворение персонажа с патронессой источника и «Горы», в нашем случае – «Марьей Святой»⁴⁸.

По словам местных жителей, «Колодец Марьи Святой» обладал целебными свойствами: «Туда лечиться ходили, вот приходили они. Если болели ноги, мыла ноги, снимала чулки эти свои, и вот там все деревья были обвешаны, у кого чего: голова – платок, если чего-то еще – кофта, рубашка. Все говорили: «Как на Марье Святой». Вот мылись больные, говорят, помогало. И вот сейчас говорят: «Попьешь [воды с колодца] – легче делается»⁴⁹; «как заболеют, идут туда за святой водой. Вешали распашонки детские, белье детское»⁵⁰. Один информатор сообщил, что вещи вешали только в 12 часов ночи⁵¹.

Как констатирует А.К. Байбурин, обряд относится к символическим формам поведения⁵². В этой связи обратим внимание на ритуалы развешивания около «Святого колодца» элементов одежды, соотносимых с больными органами тела, и употребления с него «святой» воды. Можно заметить, что этот родник располагается на дальнем расстоянии от окрестных селений, что связывается со стремлением оставить болезнь в виде определенной части одежды за пределами «населенного» пространства и тем самым предотвратить ее возвращение⁵³. Как свидетельствуют авторы, обычай помещать одежду в почитаемых местах был широко распространен как в древности⁵⁴, так и в более позднее время в русском культурном ареале⁵⁵ и за его пределами⁵⁶. Затрагивая вопрос об исполнении данного ритуала в полночь, следует отметить широкое бытование поверья об этом хронологическом отрезке как сакральном временном «рубеже»⁵⁷.

По мнению информаторов, смысл исполнения описанных выше ритуалов на «Святом колодце» был сложней и зависел от состояния человека: «А это если кому на здоровье, то он давал здоровье, а кому на смерть, чтоб не давал мучиться, быстро умирал»⁵⁸. Один информатор свидетельствовал, что приходившие на колодец определяли, какого цвета вода в колодце: если она была незамутненная, «знать верующая, неверующей мутная кажется»⁵⁹. Очевидно, в данном случае цель гадания заключалась в определении успешности дальнейших лечебных церемоний. В этом отношении нужно сказать о широком бытовании представлений о возможном излечении людей, имевших только сильную веру⁶⁰.

Чтобы определить дальнейшую судьбу человека, на «Колодце Марьи Святой» совершались гадания. В одних случаях в его воду опускали кору дерева и судили: если она оставалась на поверхности воды, то человек будет жить; в противном случае – умрет⁶¹. Наиболее распространенным являлось гадание, заключающееся в определении стороны движения пущенной щепки⁶², коры⁶³, хлебной корки или ткани⁶⁴. Предмет, выплывший из родника по ручью в р. Сару или приставший к стороне его истока⁶⁵ (или на запад), свидетельствовал о скорой смерти человека; оставшийся в пределах «Колодчика» или плывший на восток⁶⁶ давал повод надеяться на успешное лечение.

Материалы по русской народной культуре XIX-XX вв. говорят о широком бытовании ритуалов, аналогичных исполнявшимся на «Колодце Марьи Святой»⁶⁷. Гадания на «Колодце Марьи Святой» наполнены большим количеством символов. Если предположить, что пущенный в воду предмет символизировал страдающего болезнью человека, то направление или характер его движения означали судьбу больного⁶⁸. Очевидно, удаление, потопление предмета означало уход человека из (за пределы) мира живых, которому, судя по всему, соответствовало пространство внутри «колодца»⁶⁹. Таким образом, обряды, исполняемые на «Колодце Марьи Святой» и их содержание были связаны с идеей «хода жизни» отдельного человека.

Как известно, в традиционных обществах миру людей соответствовал не только социум в целом, но и конкретный коллектив: семья, сельская или часто совпадавшая с ее границами приходская община. Последнее в нашем случае наиболее предпочтительно, учитывая соотнесение названия «колодца» с именем «Марьи Святой» («Святой Марии») (очевидно, Девы Марии) и тот факт, что в приходах, жители которых преимущественно почитали этот колодец, культ Богородицы был одним из основных. Так церковь с. Краснораменья включала приделы Святителя Николая Чудотворца и Казанской Пресвятой Богородицы; в этом храме находилась чтимая икона Казанской Пресвятой Богородицы, спасенная при пожаре. В церкви с. Филимонова существовало три придела: Боголюбской Пресвятой Богородицы, Корсунской Пресвятой Богородицы и Святителя Николая Чудотворца. Особым почитанием здесь пользовалась «явленная» икона Боголюбской Пресвятой Богородицы, в честь которой и называлась местная церковь. Кроме того, известно, что в приходе с. Спас-Смердино, жители которого тоже почитали «Марью Святую», совершались крестные ходы, один из которых был в честь Казанской Пресвятой Богородицы⁷⁰.

В контексте вышеприведенного интересно сообщение конца XIX в. жительницы с. Краснораменье С.А. Агриколянской о том, что «весною, во второе воскресенье после Пасхи» молодежь направлялась в «Марьину рощу» (очевидно, находившийся на «Горе Святой Марии» лес) и совершали ритуал «заплетания березок». В Духов день березовые ветви «развивали» и по их внешнему виду гадали: если листья оказывались распустившимися, то девушку ждало «в будущем хорошее»; в случае их засыхания – замужество или смерть⁷¹.

Как видно, обряды в «Марьиной роще» и на «Колодце Марьи Святой» сходны по своему содержанию. Однако любопытно, что С.А. Агриколянская, описывая краснораменский обычай, не приводила его название. Но известно, что второе воскресенье после Пасхи открывало неделю, посвященную памяти Жен-мироносиц и имевшую народное название «Маргоски» («Маргоскина неделя»)⁷².

Авторы канонического Евангелия не едины в вопросе об именах и количестве Жен-мироносиц. Однако все они называют среди них Марию Магдалину. Последнее могло бы свидетельствовать о соответствии «Марье», в честь которой названа роща, Марии Магдалины, как одной из Жен-мироносиц⁷³. Тем не менее, народная традиция и церковные песнопения упоминают не только в числе Жен-мироносиц, но и в качестве их предводительницы Богородицу. Этот мотив был отражен и в русской православной иконографии⁷⁴. Вышеизложенное позволяет соотнести обряды, исполнявшиеся в «Марьиной роще», с культом Богородицы – патронессы окрестных приходов, которая в русской народной культуре пользовалась большей популярностью, чем Мария Магдалина.

Возвращаясь к вопросу о культе Богородицы в приходах, в окрестностях которых находился «Колодец Марьи Святой», и учитывая не вызывающие особого доверия сведения А.А. Титова о существовавшем здесь монастыре Марии Магдалины, можно констатировать следующее. Почитаемый источник в разные хронологические периоды располагался в окружении двух приходов и одного монастыря (церкви), связанных с именами своих небесных покровительниц, носящих имя Мария. Кроме того, «Святая Мария» являлась и объектом, к которому прихожане обращались с просьбами и молитвами. Вероятно, желание сделать их более эффективными способствовало формированию (или возрождению, перениманию языческого обычая) и функционированию «Колодца Марьи Святой», на котором исполнялись магические, недопустимые в церкви обряды. В данном случае можно наблюдать своеобразное раздвоение культа Богородицы на официальный (церковный) и неофициальный (неканонический). Данное явление было характерно для русского бытового православия.

Тем не менее, важным остается вопрос об основаниях, послуживших соотнесению почитаемого «колодца» с персоной «Марьи Святой». В этом отношении заслуживает внимания исследование Ю.Е. Арнаутовой, посвященное народному почитанию святых в Западной Европе. Исследовательница обосновывала возникновение этой традиции не последним влиянием агиографических и иконографических сюжетов⁷⁵.

Изучение иконографии Богородицы позволяет говорить о существовании аналогичных реалий и в русской православной традиции. На иконах нередко помещалось так называемое «Благовещение у кладезя»⁷⁶, изображавшее Деву Марию у колодца. Известно, что этот сюжет был написан под влиянием неканонического «Первоевангелия Иакова»⁷⁷.

Подведем итоги. «Марья Святая» в XIX-XX вв. представляла собой сакральную часть природного ландшафта и включала три культовых объекта: холм «Марья Святая» («Гору Святой Марии»), росший на ней лес «Марьина роща» (лес «Марья Святая») и «Колодец Марьи Святой». В настоящей работе были рассмотрены все зафиксированные в ходе полевых исследований фольклорные, религиозные, обрядовые аспекты почитания названных мест.

Во-первых, отметим сказания о происхождении почитаемого места (сооружении церкви или монастыря, их разрушении и возникновении «Святого колодца») и его освоении. Эти тексты являются наиболее ранними по времени описываемых событий и по своему возникновению. Следующий компонент – рассказы (былички) о встречах на «Марье Святой» с мифологическими персонажами, неудачных попытках разрушить «Святой колодец». Несмотря на то, что в этих произведениях описываются события, хронологически приближенные ко времени их записи, они генетически восходят к преданиям о возникновении «Марьи Святой». По-видимому, основная функция этих текстов состояла не только в циклизации почитания «колодца», но и обосновании соблюдения определенных норм поведения в почитаемом месте. Было замечено, что «Марья Святая» являлась объектом различных и часто не соприкасающихся устных традиций, существовавших в удаленных друг от друга пунктах. Несомненно, важным компонентом почитания места «Марья Святая» выступают обряды, исполняемые в «Марьиной роще» и на «Святом колодце». Их содержание – обретение человеком здоровья и определение его судьбы – непосредственно связано с фольклорными произведениями, рассмотренными выше.

Кроме того, представленные факты позволяют говорить, что почитание места «Марья Святая» является «неофициальной» версией местного культа Богородицы. Возникновение данного явления следует связывать с особенностями народных религиозных представлений и особым местом, которое в них занимала Дева Мария. Как было показано, в формировании этих воззрений иконография играла не последнюю роль.

Можно констатировать, что культ места «Марья Святая» является комплексом различных по времени и характеру происхождения, но взаимосвязанных между собой элементов. Одни из них были оригинальными, присущими только этому локусу, другие имели аналогии в традиционной культуре русского и других народов более раннего времени и XIX-XX вв.

1. См.: Титов А.А. Ростовский уезд Ярославской губернии. М., 1885. С. 403.
2. См.: Агриколянская С.А. Село Краснораменье Ростовского уезда. Отдельный оттиск из ЯГВ. 1888. С. 3.
3. См.: Уваров А.С. Меряне и их быт по курганным раскопкам. М., 1872. С. 33; В других вариантах данного текста фигурирует «Святая Марина». См.: Новгородская летопись по синодальному харатейному списку. СПб., 1888. С. 201; Полное собрание русских летописей. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.: Языки русской культуры, 2000. Т. 3. С. 255.
4. Эдинг Д.Н. Сарское городище. Ростов Ярославский, 1928. С. 12.
5. См.: Леонтьев А.Е. «Город Александра Поповича» в окрестностях Ростова Великого // Вестник Московского университета. История. 3. 1974. Отдельный оттиск. С. 93; Он же. «Гора Святой Марии» // Сообщения Ростовского музея. Вып. VI. Ростов, 1994. С. 219.
6. Там же. С. 219, 223.
7. Там же. С. 222.
8. Там же. С. 218, 219.
9. Запись сделана автором от Н.И. Балакирева (1935 г.р., уроженец с. Филимонова Фатьяновской территориальной администрации (Далее т/а) Ростовского района Ярославской области) там же 13 сентября 2003 г.
10. Название «Марья Святая» носит и лес, располагающийся на северном склоне «Горы» (Запись сделана автором от А.И. Балакирева (1938 г.р., уроженец с. Филимонова Фатьяновской т/а Ростовского района Ярославской области) там же 13 сентября 2003 г.).
11. Запись сделана автором от Е.В. Усовой (1913 г.р., уроженка с. Филимонова Фатьяновской т/а Ростовского района Ярославской области) там же 19 июня 2003.
12. Ср., например текст, записанный в 2003 г.: «Монастырь был. Разбили татары. Колоколo убежало к реке Сару (так! – А.К.), в Сару, большое колоколo. Попало в родник и ушло в землю. Теперь там родник, ходят туда за святой водой» (Запись сделана автором от Н.А. Ларичева (1935 г.р., уроженец с. Филимоново Фатьяновской т/а Ростовского района Ярославской области) в с. Спас-Смердино Фатьяновской т/а Ростовского района Ярославской области 19 июня 2003 г.).
13. Картотека полевых материалов проекта Академии Финляндии по летописной территории мери, собранных в 1995-1998 гг. под руководством А. Альквист. Хранится на кафедре финно-угроведения Хельсинкского университета (Финляндия) (Запись сделана в д. Савино Фатьяновского сельского совета Ростовского района Ярославской области в 1995 г. Отметим, что это сказание единично и не имеет аналогий в рамках почитания «Марьи Святой». Очевидно, оно принадлежит фольклорной традиции места записи текста).
14. Ср. предание о сооружении Никольского храма «у Иисусова Креста» в Ростовском уезде: «воздвигоша первого дня церкви три ряда мастеры же церковные чрез нощь от труда своего опочиша и заутра возсташа и поидоша на первое свое дело и не обретоша на том месте здания церковного ни единыя щепы, и посем удивишася и узреша паки на том же месте неизреченный свет, где первейшее явление бысть пастырем, и приидоша ко свету пречудному оному и обретоша основание все церковное на болоте и бревна все на строение церковное пренесошася и посреди основания церковнаго явися вовторыя крест животворящий мастером и глас глаголяй им: «На сем месте поставите церковь мою…» (Б.а. Сказание о явлении Честнаго Животворящего Креста Господня и Николая Чудотворца в погосте Никольском Ростовского уезда. Ярославль, 1874. С. 11-12. Ср.: Б.а. Ухорский Ям (устное предание) // ЯГВ (н.ч.). 1850. 6 мая. № 18. С. 175-176; Б.а. О возникновении часовен и явлении местночтимых икон в некоторых местностях Кадниковского уезда по народному преданию // Вологодские губернские ведомости (н.ч.). 1895. 12 мая. № 19. С. 5; Листова Т.А. Религиозно-общественная жизнь: становление и практика // Русский Север: этническая история и народная культура. XII-XX века. М.: Наука, 2001. С. 729).
15. См.: Панченко А.А., Панченко В.Б., Селин А.А. Почитаемое место у деревни Кашельково: опыт междисциплинарного исследования // РА. 2002. № 2. С. 117.
16. Между тем, возможность существования здесь храма в XVI-XVII вв. подтверждается археологическими исследованиями (См.: Леонтьев А.Е. «Гора Святой Марии»… С. 222).
17. Интересно, что в ряде мест почитанием пользовались валуны, которые, согласно сказаниям, находились на тех местах, откуда «уходили» церкви (См.: Богатырев П.Г. Верования великорусов Шенкурского уезда // ЭО. 1916. № 3-4. С. 63.). Не исключено, что эти камни являлись остатками фундаментов прежних церковных зданий.
18. Запись сделана автором от Н.Н. Шабанян (дев. Ларичева, 1932 г.р., уроженка с. Филимонова Фатьяновской т/а Ростовского района Ярославской области) там же 13 сентября 2003 г.
19. Запись сделана автором от Н.Н. Саловой (дев. Маркелова, 1921 г.р., уроженка с. Краснораменье Фатьяновской т/а Ростовского района Ярославской области) в с. Филимоново той же т/а 13 сентября 2003 г. Отметим, что почитание мест, на которых некогда находились монастыри, широко бытовало в народной культуре Ярославского Поволжья (См.: У.Д.М. Преображенский. Тархов холм (сведения о бывшей на нем пустыни) // Ярославские епархиальные ведомости (Далее ЯЕВ) (н.ч.). 1869. 23 июля. № 29. С. 232-235; Розов Ф. «Старый погост» близ села Малого Ильинского Угличского уезда // ЯЕВ (н.ч.). 1893. 3 августа. № 31. Стб. 496).
20. Запись сделана автором от Т.М. Кокоркиной (дев. Кривова, 1949 г.р., уроженка с. Филимонова Фатьяновской т/а Ростовского района Ярославской области) там же 25 октября 2003 г.
21. Запись сделана автором от Н.Н. Шабанян 13 сентября 2003 г.
22. Запись сделана автором от Т.М. Кокоркиной 25 октября 2003 г.
23. Запись сделана автором от Н.Н. Саловой 13 сентября 2003 г., Н.И. Балакирева, А.И. Балакирева 25 сентября 2003 г. В русских традиционных верованиях часто мифологизировались образы людей, оставивших после себя следы более ранней материальной культуры и крупные костяки (См., например: Смирнов В.И. Клады, паны и разбойники // Труды КНОИМК. Кострома, 1921. Вып. XXVI. С. 28; Криничная Н.А. Предания об аборигенах края (к вопросу о мифологизме раннеисторических представлений) // Русский фольклор. Фольклор и историческая действительность. Вып. XX. Л.: Наука, 1981. С. 48; Она же. Русская народная историческая проза. Вопросы генезиса и структуры. Л.: Наука, 1987. С. 87).
24. Запись сделана от Н.И. Балакирева 25 сентября 2003 г.
25. В транскрипции произношение данного слова изображается следующим образом: [л]н’ит[ъ], где [л] приближается к звуку [а], [ъ] – к [а] и [ы], т.е. [аниты]. См.: Аванесов Р.И. Русское литературное произношение. М.: Просвещение, 1986. С. 89, 91.
26. См., например: Максимов С.В. Нечистая, неведомая и крестная сила. Спб.: Полисет, 1994. С. 6.
27. Запись сделана автором от Н.А. Ларичева 19 июня 2003 г., А.И. Балакирева, Н.И. Балакирева, Н.Н. Саловой 13 сентября 2003 г.
28. Запись сделана автором от Н.М. Назарова (1928 г.р., уроженец с. Филимонова Фатьяновской т/а Ростовского района Ярославской области) там же 13 сентября 2003 г.
29. Запись сделана автором от Н.Н. Шабанян 13 сентября 2003 г.
30. По мнению одного из опрошенных, колокол «скатили свои, чтобы татарам не досталось» (Запись сделана автором от В.П. Введенского (1929 г.р., уроженец с. Зачатье) в с. Фатьяново Фатьяновской т/а Ростовского района Ярославской области 13 сентября 2003 г.).
31. Так, в конце XIX в. в лесу возле с. Грамотина Пошехонского уезда Ярославской губернии располагался высокий холм «Гора Святого Петра», на котором искали клады. Здесь, согласно преданию, стояла церковь апостола Петра, сожженная поляками в начале XVII в., а в омут протекавшей под «Горой» р. Сохоти были сброшены ее колокол и церковные предметы (ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. Д. 212. Л. 6.). Обратим внимание на ряд сходных элементов в данном сообщении: названия локусов, содержащих наименование ландшафтного объекта («Гора») и имена святых («Святой Петр» и «Святая Мария»); упоминания о разрушенных интервентами церквей (монастыря) и находящихся в водоеме (реке, роднике) колоколов (Ср.: Смирнов В.И. Потонувшие колокола // Труды КНОИМК. Третий этнографический сборник. Кострома, 1923. С. 2-3; Ивановский В.И. Село Веска Ростовского уезда Ярославской губернии // ЯЕВ (н.ч.). 1902. 21 июля. № 29. С. 454).
32. См., например: Каровская Н.С. Феномен колокола в русской культуре: Автореф. дис. … канд. культурол. / Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского. Ярославль, 2000. С. 13, 20.
33. Запись сделана автором от М.Н. Галчонковой (1925 г.р., уроженка с. Спас-Смердино Фатьяновской т/а Ростовского района Ярославской области) там же 19 июня 2003 г; Е.В. Усовой.
34. Запись сделана автором от В.П. Введенского, А.И. Балакирева, Н.И. Балакирева 13 сентября 2003 г.
35. Запись сделана О.С. Алешиной от Г.Л. Барашковой в с. Краснораменье Фатьяновской т/а Ростовского района Ярославской области 25 сентября 2003 г.
36. Запись сделана автором от А.С. Кривовой (1930 г.р., уроженка с. Филимоново Фатьяновской т/а Ростовского района Ярославской области), Н.М. Назарова там же 13 сентября 2003 г.
37. Запись сделана автором от Т.М. Кокоркиной 25 октября 2003 г.
38. Один информатор, расчищавший этот «колодчик», сообщал, что со дна «бьют семь родников» (Запись сделана автором от А.И. Балакирева 25 сентября 2003 г.
39. Натурные наблюдения автора 25 сентября 2003 г.).
40. Об этом свидетельствует существование их особого названия – «Близнецы», связанного, вероятно, с их одинаковой формой или произрастанием от одного корня. В данном отношении отметим существование в русской народной культуре культа таких деревьев (См., например: Басилов В.Н. О происхождении культа невидимого града Китежа (монастыря) у озера Светлояр // Вопросы истории, религии и атеизма. М.: Наука, 1964. Вып. 12. С. 166).
41. Уменьшение числа посещающих «колодец» связано с естественной убылью и миграцией населения в другие регионы.
42. Ближайшая действующая церковь находится в с. Спас-Смердино в 4 км от селений.
43. Запись сделана автором от Н.И. Балакирева 25 сентября 2003 г.
44. Запись сделана автором от Н.И. Балакирева 25 сентября 2003 г. В другом варианте данного текста вместо лягушек упоминалась стая сорок (Запись сделана автором от А.И. Балакирева 13 сентября 2003 г. Ср.: Смирнов В. Указ. соч. С. 4.). Интересно, что материалы по русским поверьям называют лягушку и сороку «нечистыми» животными. См.: Даль В.И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. Спб.: Литера, 1994. С. 109; Завойко Г.К. Верования, обряды и обычаи великороссов Владимирской губернии // ЭО. 1914. № 3-4. С. 102, 103; Власова М.Н. Русские суеверия. Спб.: Азбука-классика, 2001. С. 326).
45. Ср.: Герасимов М.К. Из преданий и поверий Череповецкого уезда // ЭО. 1898. № 4. С. 127; Завойко К.В. В Костромских лесах по Ветлуге реке // Труды КНОИМК. Этнографический сборник. Кострома, 1917. С. 34.
46. См.: Леонтьев А.Е. «Гора Святой Марии»… С. 218. Возникновение данной традиции почитания «Марьи Святой» можно связывать с далеким ее расположением от села.
47. Так, в Переславском районе Ярославской области в отношении «Варвариного ключа» существовала быличка о встрече информатора с «женщиной в черном», в котором узнали Святую Варвару (См.: Добровольская В.Е. Рассказы о святой Варваре в Переславском районе // ЖС. 1998. № 4. С. 22).
48. Мотивы соотнесения наименований мифологических персонажей с топонимами были широко распространены в русском народном фольклоре (См., например: Криничная Н.А. Русская народная историческая проза. Вопросы генезиса и структуры. Л.: Наука, 1987. С. 101; Березович Е.Л. Демонический топос в призме русской народной языковой традиции // Признаковое пространство культуры. М.: Индрик, 2002. С. 71-85).
49. Запись сделана автором от Н.Н. Саловой 13 сентября 2003 г.
50. Запись сделана автором от Н.М. Назарова 13 сентября 2003 г.
51. Запись сделана автором от Т.М. Кокоркиной 25 октября 2003 г.
52. См.: Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. Спб.: Наука, 1993. С. 16.
53. Распространенные явления расположения почитаемых мест за пределами населенной территории авто

История Ярославского края была наполнена многочисленными и разнообразными событиями, которые, так или иначе, отразились в народных представлениях. Важным циклом раздела русской устной прозы являются произведения о взаимоотношениях с иноплеменниками, среди которых часто фигурировали так называемые «паны». Настоящая работа посвящена изучению данных преданий как одному из элементов народной устной традиции Ярославского Поволжья XIX-XX вв.¹

Первые сообщения авторов о «панах» – действующих персонажах русских народных преданий – относятся к XIX – первой трети XX вв. В это время краеведы (в том числе и ярославские) активизировали работу по сбору источников и заметили, что тема «панов» объединяла большую группу фольклорных произведений о польско-литовской интервенции начала XVII в., разбойниках, аборигенных финно-угорских народностях². Ростовский краевед А.А. Титов считал, что топонимы с основой «пан-» (например, «Пановы могилки», «Паны»), нужно связывать не только с поляками начала XVII в., но и со сходными по звучанию лексемами финно-угорских языков, означавших «могилу», «погребение», «захоронение»³. А.С. Уваров, И. Миловидов, М.И. Смирнов, проводившие в XIX – нач. XX вв. археологические работы на территории Владимирской, Костромской, Ярославской губерний, выражали сходную позицию⁴.

Позднее, в 1940-1960-е гг. ряд авторов обратил внимание, что фольклорная тематика «панов» принадлежала традиционной культуре не только русского, но и финно-угорских народов, где данные персонажи олицетворяли предков⁵ и польско-литовских интервентов нач. XVII в.⁶

В опубликованной в 1961 г. монографии «Этническая история Волго-Окского междуречья» Е.И. Горюнова затронула вопрос о «панской» топонимике. Исследовательница провела лингвистический анализ данных географических названий и пришла к выводу об их связи с наименованиями курганных погребений мери, жившей на территории Верхнего Поволжья в I тыс. н.э.⁷

Объектом специального изучения эта проблема выступила в работах 1970-90-х гг. Авторы (В.К. Соколова, Н.А. Криничная, А.А. Панченко, Е.Л. Березович) на материалах Русского Севера показали сложную структуру, «полисемантичность» фольклорного образа «панов» и констатировали, что на его формирование повлияли различные традиции⁸. К аналогичным выводам в своих статьях о фольклоре и топонимике Костромского и Ярославского Поволжья в 1990-е гг. пришла финская исследовательница А. Альквист⁹.

Как видим, тема преданий о «панах» преимущественно рассматривалась на северно-русских материалах, давших возможность говорить об их многослойной структуре. В то же время аналогичная проблема в рамках народной культуры Ярославского края не получила специальной разработки: многие источники не привлекались или их анализ носил частичный характер. В настоящем сообщении мы попытаемся выявить круг историко-этнографических параллелей ярославских преданий о «панах» XIX-XX вв. и изучить их содержание.

Источниками для данной работы послужили как опубликованные, так и архивные материалы, результаты полевых исследований.

Полевые сборы проводились нами в 2002-2003 гг. в Ростовском районе Ярославской и Ильинском районе Ивановской областей. Были использованы данные полевых исследований 1995-1998 гг. Академии Финляндии, проведенных в рамках проекта по исследованию финно-угорского языкового субстрата Ярославской области под руководством упоминавшейся выше А. Альквист¹⁰. В ходе этих сборов один из вопросов, задававшихся информаторам, касался бытования в Ярославском Поволжье XX в. лексики (антропонимов¹¹, выражений, географических названий) с основой «пан-» и ее значения в местной традиции. Результаты, полученные в ходе полевых исследований 1990-2003 гг. по Борисоглебскому, Переславскому, Ростовскому районам Ярославской и Ильинскому району Ивановской областей, и сведения, представленные авторами XIX – начала XX вв. по Пошехонскому, Ростовскому и Ярославскому уездам Ярославской губернии¹² позволили показать степень и характер распространения этой лексики в изучаемом регионе в XIX-XX вв. (рис. 1, 2). Как видим, сведения по многим районам Ярославского Поволжья отсутствуют, поэтому необходимо проведение дальнейших исследований. С другой стороны, следует перепроверять известные сведения XIX-XX вв. в указанных регионах и фиксировать дополнительные сообщения.

Обратимся непосредственно к теме сообщения. Прежде всего, отметим, что тексты о «панах» XIX-XX вв. были тесно связаны с топонимами. Известно, что большая часть географических наименований с основой «пан-» соотносится с местами пребывания, гибели и захоронений «панов». Нередкими были сообщения об обнаружении здесь «мелких серебряных монет», «старинных вещей»¹³. Последнее повлияло на формирование текстов о «панах» как персонажах, обладавших несметными сокровищами.

Как показывают источники, преобладающими в изучаемом регионе являлись сказания о столкновениях местного населения с «панами»-поляками. Сюжеты текстов данного типа однообразны: «паны» занимаются грабежами и казнями местного крестьянского населения. Нередко поднимались волнения против иностранного засилья, заканчивавшиеся как их подавлением, так и убийством «панов». В с. Талицы Ростовского уезда в кон. XIX в. бытовало предание о гибели «панов», причина которой была связана с вмешательством сверхъестественных сил. Сообщали, что поляки, встреченные сельским крестным ходом, «чудодейственным образом» ослепли и стали убивать друг друга. На месте их погребения были насыпаны курганы¹⁴. Отметим, что мотив перебивающих друг друга «злокозненных» персонажей был широко распространен в сказаниях северо-западных регионов России о «панах» и «чуди»¹⁵. Укажем также, что широкое распространение текстов о борьбе с «панами» повлияло на возникновение в изучаемом регионе выражения «панщина» в значении «ссора» (рис. 1).

Между тем, изучение источников по фольклорной традиции Ростовского края XIX-XX вв. показало, что существовали произведения, имевшие совершенно иной сюжет. Так, в д. Гусарниково Ростовского уезда во втор. пол. XIX в. А.А. Титовым было записано сказание о располагавшихся в окрестностях этого селения курганах «Панские могилы»¹⁶. По преданию, здесь когда-то жили «паны», относившиеся враждебно к местному населению: «одноглазые, одноногие и однорукие великаны, обладавшие непомерной силой и ловкостью: они перекидывались топорами с Гусарниковского городца на Дебольский¹⁷, бегали, взявшись цепью за руки, от городца до городца в три минуты, от народа жили особняком; насыпали городцы, а под ними ходы, где и хранили клады; они сильно обижали народ и принуждали его прятаться в леса. С течением времени, число панов становилось все меньше и меньше, так, что, наконец, остался всего один только пан, который и погиб от руки бабы: баба обварила его горячим киселем в то самое время, когда он, взойдя к ней в избу, прилег отдохнуть и уснул»¹⁸.

Любопытно, что аналогичные мотивы зафиксированы А.А. Титовым и в устной традиции находившегося в том же уезде с. Деболы¹⁹. Местные предания сообщали, что около этого селения на месте «Городец на Саре»²⁰ «воевали паны», метавшие камни, топоры и плахи «панам» в Борисоглебскую слободу²¹. Другое дебольское сказание повествовало о живших здесь «панах» – великанах, грабивших и убивавших местное население. Вскоре остался только один «пан». Однажды летом он зашел в избу, где застал женщину, варившую кисель. «Пан стал просить у нее поесть киселя. Баба ответила, что кисель не готов еще, и чтобы он подождал. Пан в ожидании прилег на пол и заснул. Баба, увидав его спящим, вылила горячий кисель ему на голову, отчего у пана и лопнули глаза. Затем созвала бывших в деревне баб и малых ребят, которые и доконали пана чем попало»²². Интересно, что в 1997 г. (практически через столетие) в с. Деболовское (Деболы) Ростовского района были записаны идентичные произведения, дополненные тем, что, «паны» имели светлые волосы, занимались охотой и рыболовством²³. Факт фиксации аналогичного произведения в недавнем прошлом может объясняться как устойчивым бытованием устной традиции, так и влиянием печатной литературы, в частности широко распространенной книги А.А. Титова «Ростовский уезд Ярославской губернии»²⁴.

Рассмотрим гусарниковское²⁵ и дебольские предания в рамках проблемы, поставленной в настоящем сообщении: выявим аналогии данным произведениям и их содержание. Как видим, эти тексты содержали сходные мотивы (враждебность, огромные рост и сила «панов»; перекидывание предметов с «городца» на «городец»; обливание «пана» киселем). Кроме того, в «гусарниковском» предании фигурируют такие элементы, как «асимметричность» внешнего вида «панов», необычный способ передвижения («взявшись цепью за руки»), «сооружение городцов» и тоннелей, хранение кладов. Тем не менее, нельзя исключать взаимное влияние данных фольклорных традиций или факт существования иного для них источника²⁶.

Затрагивая вопрос о слепоте, отсутствии второй половины тела у «панов», отметим широкое бытование аналогичных реалий в различных по этнической принадлежности верованиях²⁷. Некоторые уральские предания сохранили память об «одноногой чуди» (финно-угорском населении)²⁸, которая передвигалась тем же способом («схватятся за руку двое и пошли…»), что и «паны» в «гусарниковском» сказании²⁹.

Исследователи констатировали связь «аcимметричных» образов (как и слепоту) мифологических персонажей с потусторонним миром и обладанием сверхъестественными способностями³⁰. Фигурировавшие в дебольских преданиях XIX-XX вв. мотивы «светлых волос» панов и вырытых ими пещер финская исследовательница А. Альквист связывает с северными преданиями о «белоглазой чуди»³¹.

Затрагивая вопрос о персонажах, перекидывавших друг другу на дальние расстояния орудия труда и предметы³², отметим существование данного мотива в русской народной культуре различных регионов XIX-XX вв.³³ В частности, в регионе Верхней Волги аналогичные реалии обнаруживают сказания о великанах-«волотах»³⁴, которые, как и «паны», наделялись «гиперболическими» и «асимметричными» признаками³⁵ и ассоциировались с аборигенами края³⁶. Возвращаясь к вопросу о метании предметов, предположим, что они отражали некие обрядовые реалии³⁷.

Тема гибели «панов» является заключительной частью рассматриваемых фольклорных текстов, которые указывают и на календарное время (лето, чем объясняется рассказчиком отсутствие в селении всех работоспособных людей³⁸) и способ умерщвления «пана»: женщина вылила на него горячий кисель.

С целью обнаружить аналогии данному мотиву нами было изучено большое количество фольклорных материалов и обнаружено единственное существование сходного текста. Русский этнограф XIX – нач. XX вв. С.В. Максимов свидетельствовал, что на Северо-Западе России были широко распространены сказания о «панщине» – польско-литовской интервенции нач. XVII в. Согласно одному из них, «олонецкая баба» уничтожала «панов», обливая горячим овсяным киселем. Кроме того, сообщалось, что в честь этого события ежегодно в группе обрусевших вепсских деревень «Роксы» Лодейнопольского уезда Олонецкой губернии³⁹ отмечался так называемый «Киселев день»⁴⁰.

Олонецкий краевед Г.И. Куликовский, наиболее подробно описавший в 1890 г. церемонию проведения «Киселева дня», сообщал, что «в четверг на Троицкой неделе» крестьяне собирались у часовни, стоявшей в роще на возвышенном месте. Женщины приносили «по кринке молока и чашке киселя», ставили кушанье на некоторое время около икон и затем поедали его, поминая «панов»⁴¹. Г.И. Куликовский свидетельствовал, что крестьяне относились к этому обычаю «шутливо», обливая друг друга киселем. Происхождение этого праздника объясняли следующим образом: «Соберется, бывало, шайка, вот и скажет кто-либо: «Буду я над вами паном», и станет паном; да и у нас все зовутся паны, вся деревня пановы, паны»⁴².

Авторы, изучавшие тему почитания «панов»⁴³; поминальные⁴⁴ и продуцирующие обряды⁴⁵, культ предков⁴⁶ в русской традиционной культуре XIX – нач. XX вв., часто включали данное описание в свои работы. Вместе с тем, символика этого ритуала специально не изучалась. В этой связи заметим, что четверг Троицкой недели носил название «Семик» и специально предназначался для поминовения так называемых «заложных» (умерших неестественной смертью) покойников. В роли последних здесь выступали «паны», поскольку, согласно преданию, они были убиты⁴⁷. В этом же отношении следует рассматривать и использование киселя⁴⁸, который не только у русских, но и у других народов являлся преимущественно⁴⁹, а в некоторых местах исключительно⁵⁰ поминальным блюдом.

Интересно, что кисель в обряде «Киселева дня» не только употребляли в пищу, но и им обливали друг друга участники поминовения. Обратим внимание, что данный ритуал был связан с фольклорным произведением, очевидно, «освящавшим» и нормировавшим церемониал проведения праздника. В свою очередь, ритуал служил циклизации фольклорного текста: заметим, что исполнители ритуала идентифицируют себя с самими «панами» («вся деревня пановы, паны»)⁵¹. С другой стороны, нельзя исключать факта «наслаивания» одной традиции (финно-угорской) на другую, более позднюю. В связи с первым обращает на себя внимание финно-угорское название пункта («Роксы»), в котором совершался обряд, и принадлежность его населения к финно-угорской народности (вепсам). Вспомним, что название одного из ростовских сел, в котором было записано предание о «панах» (Деболы) также имело финно-угорское, в данном случае, мерянское, происхождение⁵².

Проведенный анализ северо-западного ритуала «Киселева дня», связь его с преданием, позволяет предположить, что аналогичные ростовские сказания о «панах» с мотивом «обливания киселем» содержали воспоминания об исполнявшихся некогда поминальных⁵³, приуроченных к Троице, обрядах (вспомним, что действие в «дебольском» предании происходит летом, когда обычно отмечается Троица). Частые упоминания женщин в рассмотренных сказаниях и обряде можно связывать с определенными жреческими функциями, которые они выполняли в традиционном обществе⁵⁴. Однако в отличие от северно-русской традиции память о ритуале обливания киселем в Ростовском крае была отражена исключительно в фольклорном произведении⁵⁵. Последнее можно объяснить восприятием ростовской устной традицией фольклора Северо-Запада России отдельно от связанных с ним ритуалов.

Как отмечалось выше, бытование сказаний о «панах» не было ограничено исключительно русским культурным ареалом, а выступало элементом и устной традиции финно-угорских народностей XIX – нач. XX вв. Изучение последней позволяет нам говорить о существовании в преданиях народа коми персонажей – «памов», во многом функционально схожих с «панами» русских сказаний⁵⁶. Согласно этим произведениям, «памы» – это люди, жившие «до крещения»⁵⁷ коми-зырян⁵⁸. По преданию, они основывали города, воевали с новгородцами, для чего использовали сверхъестественные способности⁵⁹. Сказание повествовало, что с течением времени осталось два друга «пама», один из которых был убит новгородцами, другой покончил с собой. Как видим, в данных текстах присутствуют элементы, аналогичные существующим в ростовских преданиях: созвучные названия и гиперболизация персонажей-строителей населенных пунктов, их враждебность по отношению к русскому населению; описание событий, относящихся к древнему времени.

Интересно, что наиболее раннее зафиксированное упоминание имени «Пам» в роли представителя и защитника коми-зырянского населения фигурирует в агиографической литературе, посвященной жизнеописанию святого Стефана Пермского, миссионерская деятельность которого проходила во втор. пол. XIV в. в северных регионах Руси. Так, в «Житии» Стефана Пермского, составленном во втор. пол. XIV в., сообщается о его противоборстве с местным волхвом по имени Пам, который характеризуется как «нарочит кудесник, волхвом начальник, обавником (колдунам. – А.К.) старейшина…»⁶⁰. Однако любопытно, что в Коми-Вымской летописи, начало составления которой относится к 80-м гг. XVI в., была обнаружена оригинальная запись о столкновениях в 1392 г. Стефана Пермского с «вогуличами»⁶¹, руководимыми неким Паном (так! – А.К.)⁶². Эта же форма имени («Пан») встречается и в других, более поздних (XVII-XIX вв.) литературных произведениях, посвященных эпизодам столкновений христианского миссионера с финно-угорскими племенами северной Руси. Так, в «Сказании о пермских епископах», датированном втор. пол. XVII в., сообщается, что Стефан Пермский «научив пермяк и обратив ко Христовой вере и крестив и грамоту по пермску языку составив и святыя книги написав и волхва Пан (так! – А.К.) сотника припрев»⁶³. В «Повести о Стефане Пермском», известном в двух списках XVIII и XIX вв., содержались отсутствующие в «Житии» сведения об ослеплении Пана и зырян-язычников⁶⁴.

Итак, агиографические и летописные памятники, посвященные жизни святого Стефана Пермского, содержат упоминания о персонажах, имена которых имеют неустойчивые, но сходные формы («Пам» и «Пан»), являющихся промежуточными наименованиями персонажей коми преданий о «памах» и русских – о «панах». В этом случае можно говорить об одной из названных этнических устных традиций, очевидно, бытовавших и средневековую эпоху, как источнике для «Жития» Стефана Пермского⁶⁵. Нельзя исключать и взаимного влияния фольклорных и письменных источников⁶⁶ и существования источника, сведения из которого были извлечены «Житием» и позднейшими документами. В этом контексте интересен ответ на вопрос о возможном влиянии на мотивы «Жития» Стефана Пермского со стороны ростовского фольклора. Постановка данной проблемы возможна, поскольку автор «Жития» Епифаний Премудрый и главное действующее лицо произведения – Стефан Пермский учились практически одновременно в ростовском монастыре Григория Богослова, были знакомы друг с другом и часто вели между собой беседы⁶⁷. Не исключено, что Епифаний Премудрый был знаком с устной традицией Ростовского края, в частности с преданиями о «панах» и борьбе с ними местного населения, сюжеты которых включил в свое произведение, перенеся место действия в северные регионы Руси⁶⁸.

Подведем итоги. Несмотря на различную этническую принадлежность преданий о «панах», данные персонажи всегда выступали в качестве антагонистов русского населения и часто олицетворяли собой финно-угорские народности. Данный факт связывается с образом «панов» - внешних врагов и аборигенного населения, встречи с которыми носили различный, в том числе и военный характер. В устных произведениях Ярославского Поволжья, главными персонажами которых являлись «паны», могли выражаться воспоминания о реальных столкновениях русского населения с коренным финно-угорским населением меря, польско-литовскими интервентами XVII в., разбойниками. С другой стороны эти тексты, возможно, отражали и некоторые этнографические (в частности, обрядовые) реалии. Последнее находит аналогии в народной культуре Русского Севера, что можно объяснить фактами взаимных и односторонних влияний, сходного развития этноареальных устных традиций.

1. Вопрос, связанный с поверьями о «панах», затрагивался нами ранее (См.: Киселев А.В. Русские предания и поверья о «панах» в XIX – нач. XX вв. (к вопросу об образе «чужого» в традиционной культуре) // Проблемы материальной и духовной культуры России и зарубежных стран. VII Всероссийская научная конференция студентов и аспирантов. Сыктывкар, 2001. С. 9-10.).
2. См., например: Шустиков А. Троичина Кадниковского уезда. Бытовой очерк // ЖС. Вып. III. Год второй. 1892. С. 115-119; Герасимов М.К. Из преданий и поверий Череповецкого уезда // ЭО. 1898. Кн. XXXIX. № 4. С. 126; Смирнов В.И. Клады, паны и разбойники (этнографические очерки Костромского края) // Труды КНОИМК. Кострома, 1921. Вып. XXVI. С. 27-29; В Ярославской губернии XIX – нач. XX вв. предания о «панах» и связанная с ними топонимика фиксировались А.А. Титовым, В. Волоцким (по Ростовскому уезду), А.В. Баловым, С.Я. Деруновым, Я.П. Ильинским (по Пошехонскому уезду) (ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. Д. 168. Л.7-8; Д. 212. Л.1-12; Титов А.А. Ростовский уезд Ярославской губернии. М., 1885. С. 43, 111, 117, 167, 212, 457, 473; Волоцкий В. Сборник материалов для изучения Ростовского (Ярославской губернии) говора, составлен В. Волоцким, учителем Ростовского городского училища. СПб., 1902. С. 60; Балов А.В. Предания о «панах» в Ярославской, Новгородской и Вологодской губерниях // Северный край. 1901. 26 января. № 24. С. 4; 1901. 29 января (11 февраля). № 27. С. 3-4.).
3. См.: Титов А.А. Ростовский уезд … С. 51.
4. См.: Уваров А.С. Меряне и их быт по курганным раскопкам. М., 1872. С. 24, 31, 39, 44, 49, 58; Миловидов И. Древности Костромского края, известные архивной комиссии // КС. Вып. 1. Кострома, 1890. С. 118, 120; Он же. Новые сведения о древностях Костромского края, полученные Архивной комиссией // КС. Вып. 2., Кострома, 1892. С. 61, 74, 75; Смирнов М.И. Село Большая Брембола // Труды ВУАК. Кн. IX. Отд. II. Владимир, 1907. C. 4.
5. См.: Пименов В.В. Вепсы. Очерки этнической истории и генезиса культуры. М., Л., 1965. С. 236, 242.
6. Базанов В. Народная словесность Карелии. Петрозаводск, 1947. С. 132-133.
7. См.: Горюнова Е.И. Этническая история Волго-Окского междуречья // МИА. № 91. М., 1961. С. 232.
8. См., например: Соколова В.К. Русские исторические предания. М., 1970. С. 41; Криничная Н.А. Историко-этнографическая основа преданий о «зачарованных кладах» (по материалам русских северных преданий) // СЭ. 1977. № 4. С. 106; Она же. Историко-этнографическая основа преданий о «панах» // СЭ. 1980. № 1. С. 117-127; Она же. Русская народная историческая проза. Вопросы генезиса и структуры. Л., 1987. С. 105-109; Панченко А.А. Исследования в области народного православия. Деревенские святыни Северо-Запада России. СПб., 1998. С. 213-214; Березович Е.Л. «Чужаки» в зеркале фольклорной ремотивации топонимов // ЖС. 2000. № 3. С. 2-3.
9. См.: Ahlqvist A. Субстратная лексика финно-угорского происхождения в говорах Ярославско-Костромского Поволжья // Studia slavica Finlandensia in Congressu. XII Slavistaaarum internaationaali cracoviaae anno MCM XCVIII OBLATA. T. XV. Helsinki, 1998. С. 28-30; Ahlqvist A. Kertomuksia Keski - Venajalta II: Tsaari ja Ruhtinatar ynna muita Neron rantoyen asukkaita // Journal de la Societe Finno-Ougrienne. № 88. Helsinki, 1999. С. 231-232.
10. На данном этапе работы проекта составлены «Картотека полевых материалов по Средней России» (КСР) (1989-2001 гг.) и «Картотека полевых материалов проекта Академии Финляндии по летописной территории мери» (КЛТМ) (1995-1998 гг.), собранных под руководством А. Альквист и хранящихся на кафедре финно-угроведения Хельсинкского университета. Автор выражает благодарность А. Альквист за возможность использовать эти материалы.
11. Антропонимы – круг лексем, включающий прозвища, самоназвания жителей определенных селений, фамилии и т.п.
12. В настоящее время территории современных г. Ярославля, Борисоглебского, Пошехонского, Ростовского районов Ярославской и Ильинского района Ивановской областей.
13. ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. Д. 168. Л.7; Д. 212. Л. 3.
14. См.: Титов А.А. Ростовский уезд… С. 378.
15. См.: Давыдова Ю.А. Формирование и развитие легендарного репертуара в Поморье // Религия и церковь в культурно-историческом развитиии Русского Севера (к 450-летию Преподобного Трифона, Вятского Чудотворца). Материалы Международной научной конференции. Т.2. Киров, 1996. С. 122, 124. Пименов В.В. Указ. соч. С. 135.
16. В настоящее время топоним «Панские могилы» в окрестностях д. Гусарниково не зафиксирован.
17. «Городец» в окрестностях д. Гусарниково и «Городец на Саре» («Сарское городище») у с. Деболы (Деболовское) Ростовского района Ярославской области, располагающиеся в 13 км друг от друга. «Сарское городище» – единственное укрепленное мерянское поселение, функционирование которого прекратилось в начале XI в. (См.: Леонтьев А.Е. Археология мери: к предыстории Северо-Восточной Руси. М., 1996. С. 77.).
18. Титов А.А. Ростовский уезд… С. 212-213. Известно сходное сказание, записанное в начале XX в. В. Волоцким. Согласно ему, «паны» жили на «городцах» и враждебно относились к населению. Последний «пан» был «умерщвлен» в д. Демьяновском (сейчас д. Демьянское, находящееся в 2 км от д. Гусарникова) около «Печегодского городца» (См.: Волоцкий В. Указ. соч. С. 60). Очевидно, в данном случае мы имеем дело с одной фольклорной традицией, поскольку она зафиксирована в узко ограниченном регионе.
19. В настоящее время с. Деболовское Ростовского района Ярославской области.
20. См. комментарий к сноске № 17.
21. Титов А.А. Указ. соч. С. 350.
22. Там же. С. 355.
23. КЛТМ. Запись сделана А. Альквист в 1997 г. в с. Деболовское Ростовского района Ярославской области. В 2002 г. в с. Деболовское Ростовского района нами было записано сообщение о том, что здесь «жили паны» (Запись сделана автором от А.Н. Пупковой (1914 г.р., уроженка с. Боровицы Ростовского района Ярославской области) в с. Деболовское того же района 8 августа 2002 г.
24. Известно, что в настоящее время эта книга широко распространена среди жителей Ростовского района Ярославской области.
25. Как показывают материалы полевых исследований, в нач. XX в. на «Гусарниковском городце» проходили гулянья, устраиваемые «на другой день Троицы» (Запись сделана автором от А.Д. Какашиной (1915 г.р., уроженка д. Гусарниково Ростовского района Ярославской области) там же 17 июля 2003 г.). Отметим, что в понедельник, следующий после Троицы, отмечался Духов день, когда, как считали, в мир людей вторгалась «нечистая сила» (Русский праздник: праздники и обряды народного земледельческого календаря. СПб., 2001. С. 147.). В советский период на «Городце» отмечали «праздники урожая» (Запись сделана автором от В.И. Вуколова (1943 г.р., уроженец г. Липецка, проживает в г. Москве) в д. Гусарниково Ростовского р-на 17 июля 2003 г. Данные факты могут свидетельствовать о преемственности почитания «Городца».
26. Мотив «одноногости» «панов» был зафиксирован и в с. Большая Шугорь Ростовского района (КСР. Запись сделана А. Альквист в 1992 г. в с. Большая Шугорь Ростовского района Ярославской области). В данном случае можно говорить как о существовании особой устной традиции, объясняющимся удаленным расположением с. Большая Шугорь от с. Дебол (12 км) и д. Гусарниково (25 км), так и о взаимовлиянии этих традиций.
27. См.: Неклюдов С.Ю. О кривом оборотне (к исследованию мифологической семантики фольклорного мотива) // ПСЭ. Л., 1979. С. 135; Криничная Н.А. Русская народная историческая проза… С. 71, 82; Морозов И.А. Бег // Славянские древности. М., 1995. Т. 1. С. 146; Успенский Б.А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982. С. 91.
28. Чудь – официальное русское дореволюционное название финно-угорской народности вепсов (См.: Народы России. М., 1994. С. 124.).
29. Легенды. Предания. Бывальщины. М., 1989. С. 38. Ср.: Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 2. М., 1994. С. 454. Аналогичные реалии обнаруживают некоторые элементы традиционной культуры других народов. В данном отношении привлекает внимание способ передвижения членов «русалийской дружины» в святочных обрядах Южной Македонии. «Дружина» представляла собой группу мужчин, объединенных в пары; при хождении и исполнении прыжков каждый член пары должен был наступать на то же самое место, где до него стоял его «напарник», при чем ни один из них не имел права разъединять связь ни при каких обстоятельствах. Н.И. Толстой, давший описание данного ритуала считал, что такая пара могла означать «двойственность» человека и присутствие его на том свете и на этом (См.: Толстой Н.И. Элементы народного театра в южнославянской святочной обрядности // Толстой Н.И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии пи этнолингвистике. М., 1995.С. 120.).
30. См.: Афанасьев А.Н. Мифическая связь понятий: света, зрения, огня, металла, оружия и желчи // Афанасьев А.Н. Происхождение мифа. Статьи по фольклору, этнографии и мифологии. М., 1996. С. 249; Лаушкин К.Д. Баба-яга и одноногие боги (к вопросу о происхождении образа) // ФЭ. Л., 1970. С. 183; Неклюдов С.Ю. Указ. соч. С. 135; Успенский Б.А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии // Успенский Б.А. Избранные труды. Т. 2. Язык и культура. М., 1996. С. 135; Криничная Н.А. Русская народная мифологическая проза: истоки и полисемантизм образов. Т. 1. Былички, бывальщины, легенды, поверья о духах-«хозяевах». СПб., 2001. С. 420; Морозов И.А. Женитьба добра молодца: Происхождение и типология традиционных молодежных развлечений с символикой «свадьбы» / «женитьбы». М., 1998. С. 123; Иванов В.В. Глаз // Мифы народов мира. М., 1982. Т.2. С. 281; Басилов В.Н. Слепые в кавказском и среднеазиатском фольклоре (дополнение к статье Ж. Дюмезиля) // ЭО. 1996. № 5. С. 106.
31. См.: Ahlqvist А. Kertomuksia Keski - Venajalta II: Tsaari ja Ruhtinatar ynna muita Neron rantoyen asukkaita… С. 231. Анализ материалов по традиционной культуре Русского Севера позволил Н.А. Криничной констатировать тождественность терминов «чудь» и «паны» (См.: Криничная Н.А. Историко-этнографическая основа преданий о «зачарованных» кладах… С. 106.). В данном контексте упомянем и об удмуртской фольклорной традиции, в которой фигурирует «чудь светловолосая» (См.: Низов В.В. Биармия и вятская чудь // Шведы и Русский Север: историко-культурные связи (к 210-летию Александра Лаврентьевича Витберга). Материалы Международного научного симпозиума. Киров, 1997. С. 168.).
32. Авторы считают, что данная фольклорная тема ограничена только славянским культурным ареалом (См.: Соколова В.К. Русские исторические предания… С. 18.).
33. Ср. северно-русское предание XIX в. о трех братьях-великанах: «у всех топор один: одному надо – швырнул через море к брату; тот подхватил, справил свое дело, топор ему передал. Так и швырялись они – это верно! С котлом опять, чтоб уху варить – самое тоже…» ([Максимов С.В.] Год на Севере С. Максимова. Ч. 1. Белое море и его прибрежье. СПб., 1864. С. 92. Ср.: Соколова В.К. Русские исторические предания... С. 17.; Легенды. Предания… С. 40, 51, 248; Мазалова Н.Е. Состав человеческий: человек в традиционных соматических представлениях русских. СПб., 2001. С. 164.).
34. См.: Смирнов В.И. Клады… С. 42; Смирнов В. Предания о волотах // Русь. 1999. № 2. С. 70.
35. Ср.: «Есть ганты (искаженное «гиганты». – А.К.) нарицаем люди об одном глазе. Велики аки волотове… (курсив наш. – А.К.)» (Белова О.В. Славянский бестиарий. Словарь названий и символики. М., 1999. С. 84).
36. В этом отношении приведем отрывок из «Палеи» XVI-XVII в., в котором повествуется об истории человеческого рода. В произведении сообщалось, что от связи потомков Сифа и Каина «начахуся волотове человецы быти… тогда бо быша щудове (т.е. чудь. – А.К.) на земли рекше волотове…» (Порфирьев И. Апокрифические сказания о ветхозаветных лицах и событиях. Казань, 1872. С. 136.).
37. Ср. ритуалы метания топора при поиске кладов, закопанных «панами», факты использования его в погребальной обрядности финно-угорских народностей (См.: Базанов В. Указ. соч. С. 132; Семенов В.А. Традиционная духовная культура коми-зырян: ритуал и символ. Сыктывкар, 1991. С. 45.).
38. Аналогичный мотив обнаруживает предание, записанное в конце XIX в. в Череповецком уезде Новгородской губернии. Согласно ему, по территории одного из сельских приходов уезда «поляки» проходили в летнее время, когда в селах оставались только дети. Данное сказание «циклизовалось» в приветствии, которое высказывалось летом детьми возвращающимся с полевых работ родителям: «Тятька да мамка, идите домой: были паны, да повыехали» (Герасимов М.К. Из преданий… С. 126.).
39. Г. Олонец – в настоящее время районный центр Республики Карелия.
40. См.: Максимов С.В. Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб., 1994. С. 136.
41. См.: Куликовский Г.И. Похоронные обряды Обонежского края // ЭО. 1890. № 1. С. 60.
42. Там же. С. 60.
43. См.: Панченко А.А. Указ. соч. С. 213.
44. См.: Т.З[имина]. Семик // Русский праздник... С. 541.
45. См.: Пименов В.В. Указ. соч. С. 242. Агапкина Т.А. Мифопоэтические основы славянского народного календаря. Весенне-летний цикл. М., 2002. С. 312.
46. См.: Криничная Н.А. Историко-этнографическая основа преданий о «панах»… С. 122; Винокурова И.Ю. Календарные обычаи, обряды и праздники вепсов (конец XIX – начало XX в.). СПб., 1994. С. 84.
47. Ср. обычай поминовения в Троицу и Семик «заложных» покойников у русского и финно-угорских народов (См.: Юмсунова Т.Б., Майоров А.П. Обряжение и проводы покойников у семейских Забайкалья // ЖС. 2000. № 1. С. 12; Низов В.В. Указ. соч. С. 168.).
48. Не нужно путать с киселем, изготовлявшимся из ягод и крахмала и получившим распространение в русской кулинарии только в XX в. До этого кисель изготавливался с помощью закваски, придававшей кушанью кисловатый вкус (См.: И. Ш[ангина]. Кисель // Русский праздник… С. 243.). В данной связи отметим широкое бытование выражений, означавших выливание продуктов брожения и заквашивания в значении «бить», «колотить» (См.: Березович Е.Л. Формулы отказа при сватовстве: предметная символика // ЖС. 2003. № 1. С. 15.). Последнее позволяет сделать предположение о том, что в эпизодах «обливания киселем» «панов» отразились представления о реальных столкновениях с персонажами.
49. См.: Чичеров В.И. Зимний период русского земледельческого календаря XVI-XIX веков. М., 1957. С. 39. Семенов В.А. Традиционная семейная обрядность народов Европейского Севера: к реконструкции мифопоэтических представлений коми (зырян). СПб., 1992. С. 26. Ср. записанное нами сообщение от уроженки Любимского района Ярославской области: «Кисель, овсяный кисель – это поминовение первое» (Запись сделана автором от М.Д. Румянцевой (1911 г.р., уроженка д. Радово Любимского района Ярославской области) в с. Татищев Погост Ростовского района Ярославской области 22 мая 2003 г.).
50. См., например: Валенцова М.М. Магические функции еды // Традиционная культура. № 2. 2002. С. 35.
51. В этом отношении справедливо замечание А.К. Байбурина о том, что «в ритуале конструируется особого рода реальность – семиотический двойник того, что было «в первый раз» и что подтвердило свою высшую целесообразность уже самим фактом существования и продолжения жизни» (Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб., 1993. С. 17.).
52. См.: Альквист А. Мерянская проблема на фоне многослойности топонимии // ВЯ. 1997. № 6. С. 26-28.
53. Отметим, что в русской народной культуре сон часто соответствовал физической смерти.
54. Ср. обычай поминать на могильниках погребенную «чудь», соблюдавшийся женщинами народа коми (См.: Семенов В.А. Традиционная духовная культура… С. 13.).
55. Ср.: [Максимов С.В.] Год на Севере С. Максимова. Ч. 1. ... С. 314; Там же. Ч. 2. Поездка по северным рекам. С. 329. Соколова В.К. Русские исторические предания… С. 43.
56. Налимов В.П. Зырянская легенда о паме Шипиче // ЭО. 1903. № 2. С. 122.
57. Ср. аналогичные мотивы среднеазиатского фольклора о великанах как персонажах, олицетворявших народ доисламской эпохи (См.: Розенфельд А.З. Великаны в таджикском фольклоре и топонимике // ФЭ. Связи фольклора с древними представлениями и обрядами. Л., 1977. С. 96.).
58. Коми-зыряне – устаревшее русское название народа коми, отличающее его от коми-пермяков (См.: Народы России... С. 196).
59. Этот фольклорный сюжет имел под собой реальную основу. Источники сообщают о столкновениях новгородцев с аборигенным финно-угорским населением Европейского Севера в раннее средневековье (См.: Низов Н.Н. Указ. соч. С. 167.).
60. Цит. по: Коновалова О.Ф. Изобразительные и эмоциональные функции эпитета в житии Стефана Пермског

Материальное обеспечение приходского духовенства Российской империи в период после проведения секуляризации 1764 г. является одним из наиболее дискуссионных вопросов в отечественной исторической науке. Еще до революции 1917 г. четко оформились два диаметрально противоположных подхода к данной проблеме. В большинстве работ как церковных, так и светских авторов (священников М. Левитова, И. Чижевского, историка В.И. Семевского)¹ приводятся сведения о крайней бедности приходского духовенства, которое «едва сводило концы с концами». Однако некоторые исследователи (В. Кильчевский)² негативно оценивали церковное хозяйство, указывая на значительные доходы священнослужителей и часто неблаговидные способы их получения. Это положение было полностью поддержано советскими историками. В последние годы наметилась тенденция к развенчанию «мифа о церковных богатствах» (публикации С.Л. Фирсова, В.В. Морозана)³. В настоящей работе проблема материального обеспечения приходского духовенства исследуется в региональном масштабе (на примере Ростовского уезда Ярославской губернии). Подобное ограничение географического пространства позволит более объективно оценить его финансово-экономическое положение. Источниковая база представлена материалами Российского государственного исторического архива, Государственного архива Ярославской области, церковной и светской периодикой.

конце XVIII в. в г. Ростове и Ростовском уезде находилось более 160 церквей, что составляло пятую часть от всех храмов Ростово-Ярославской епархии⁴. Для исследования уровня материального обеспечения служащего в них духовенства нужно проанализировать его источники прибыли и расходы. Доходы, получаемые Ростовскими священнослужителями, можно разделить на несколько категорий:
1. казенное жалование – финансирование из центра;
2. прибыль от земельной собственности– использование внутренних ресурсов;
3. доходы от верующих - прихожан и богомольцев.

После секуляризации церкви Ростовского уезда не были включены в штат (новое расписание казенных дотаций), т.е. не получали государственного жалования. Лишь причт Ростовского собора пользовался пособием от казны, а духовенство церкви с. Рославлева как наименее обеспеченное – скудным вспомогательным окладом от Святейшего Синода. Такая ситуация характерна для всей Ярославской епархии, в которой финансирование священно- и церковнослужителей началось только в конце XIX в. К 1905 г. государственные ассигнования распространялись на 57 церквей Ростовского уезда (около 380 руб. на причт). Несмотря на то, что через десять лет уже половина приходского духовенства получала казенное жалование, правительственные меры оказались явно запоздалыми⁵. На недостаточную материальную поддержку от государства указывали многочисленные заметки клириков в периодической печати. В них говорилось, что «жизнь, особенно после начала войны с Германией постоянно дорожает, крестьяне за выполнения различных работ для церкви уже не берут прежней цены, а как прожить священнику на 400 – 500 руб., если у него 2 –3 отпрыска учатся?»⁶.

Отсутствие или недостаток жалования из казны побуждали приходское духовенство использовать другие источники своего обеспечения. Важнейшим элементом хозяйственной жизни Церкви являлась ее земельная собственность, всегда приносившая гарантированную прибыль. С конца XVIII до начала XX вв. количество земли, принадлежащей Ростовским священнослужителям, увеличилось почти в 2 раза (с 3,8 тыс. до 7,2 тыс. десятин)⁷.

Земельные угодья Ростовского уезда, более плодородные, чем в остальных административных округах губернии, способствовали формированию некоторых качественных и количественных особенностей церковного землевладения в этом регионе. Во-первых, среди различных категорий земли у Ростовского духовенства преобладала пашня (62%), в то время как по губернии она составляла около 40% от общего количества угодий. Во-вторых, даже городские храмы Ростова являлись земельными собственниками, владевшими участками вне городской черты. Наконец, некоторые ростовские приходы были весьма крупными землевладельцами: девяти церквам принадлежало более 100 десятин⁸.

Выгоды от земли клирики могли извлекать двумя путями: через отдачу ее в арендное содержание или обработку. Сельское духовенство предпочитало второй способ использования своих наделов: практически все священнослужители Ростовского уезда занимались обработкой принадлежащих им участков, выказывая удовлетворение полученным урожаем. Лишь при трех церквах (сел Погорелова, Сабурова и Нового) земля считалась «невыгодною для хозяйства»⁹.

Но благосостояние Ростовских священнослужителей заключалось не только в количестве земельных угодий. Главную роль в обеспечении приходского духовенства играли церковные доходы от верующих. Традиционно эти прибыли делились на кружечные и свечные. При кружечном доходе деньги поступали в общую кружку, а через определенное время (неделю, месяц) распределялись между всеми членами причта. Наиболее важными источниками кружечной прибыли являлись выручка от крестных ходов, плата за требы и поминание «за здравие и за упокой».

В дни больших праздников (Рождество, Пасха) духовенство по обычаю ходило со святым крестом по домам прихожан. Каждый хозяин жертвовал деньгами и продуктами столько, сколько находил возможным. В середине XIX в. приблизительный размер денежных «даяний» в селах Ростовского уезда составлял от 1 до 15 коп., в г. Ростове – от 3 коп. до 1 руб. с дома. Такие обходы «весьма тяготили духовенство из-за неуважения и недружелюбия верующих». Священник одной из церквей Ярославской епархии так описывал непростые взаимоотношения причта и горожан: «Когда священно- и церковнослужители ходят со святым крестом по домам, их иной раз принимают в прихожей, иногда высылают для принятия прислугу, иногда и совсем не отворяют дверей под каким-нибудь ничтожным предлогом»¹⁰. Эта неблаговидная форма получения денежных даяний подрывала авторитет Церкви, поэтому Ростовское духовенство неоднократно предлагало заменить крестные ходы выплатой жалования. Последнее должно было собираться с горожан вместе с деньгами на полицию и составлять не менее 100 руб. на причт. Но эта инициатива так и не была осуществлена, т. к. приношения в крестные ходы доставляли приходским священнослужителям гораздо большую прибыль.

Плата за церковные требы (обряды) была очень важна для клириков. Весьма разнообразны были требоисправления, связанные с поминанием умерших: простое поминовение во время службы, панихида, заупокойная обедня. Служба на третий день после смерти называлась «третинами», на девятый – «девятинами», на двадцатый – «полусорочинами», на сороковой – «сорочинами». Иногда прихожане заказывали сорокоуст, т. е. 40 обеден по усопшим. В сельских церквах за поминовение брали от 50 коп. до 1 руб., в городских от 1 до 5 руб., за сорокоуст – от 4 до 12 руб.

Продажа свечей также доставляла духовенству немалую прибыль. Восковые свечи обычно продавались в два раза дороже, чем были приобретены. Однако на самом деле доход от них был еще более значителен. Вот как описывает это современник: «Известно, что если позволить свечам гореть в продолжение всего богослужения, то совсем сгорят только те из них, которые стоят 2-3 коп., а от полтинных и рублевых не сгорает и десятой части. Когда зажигается много свеч на одном подсвечнике, лишние тушат и убирают. Остатки несгоревших свеч или продаются, или обчищаются так, чтобы они казались не горевшими и сбываются по уменьшенной цене»¹¹. Но с 1808 весь свечной сбор в церквах поступал не на нужды храмов или причтов, а на содержание духовно-учебных заведений. Поэтому, безусловно, свечная прибыль в отчетной документации всячески занижалась.

Эти доходы, а также пожертвования от прихожан явились основой для формирования церковных капиталов в кредитных учреждениях. В середине XIX в. причты г. Ростова и Ростовского уезда получали со своих вкладов более 5 тыс. руб. в виде процентов¹². Церковные размещались в различных кредитных учреждениях, часто благотворительного характера: Московском и Петербургском Опекунских Советах, Ярославском Приказе Общественного Призрения, Государственном Заемном Банке¹³. Самодержавие сумело с выгодой использовать эти суммы, приказав во второй половине XIX в. перевести все деньги духовенства из различных кредитных учреждений в Госбанк. Это является свидетельством сращивания финансовых интересов самодержавия и Церкви: последняя всегда получала гарантированную прибыль в виде процентов, а государство использовало ее огромные вклады на собственные нужды.

Несмотря на это, постепенно увеличивались как количество, так и размеры капиталовложений. Немалую роль в этом сыграло движение по улучшению быта духовенства 1870-х гг., когда православные жертвовали на содержание причтов крупные суммы, протестуя таким образом против реформы по закрытию беднейших и малоприходных церквей. Так, прихожане Петромитрополитской церкви с. Львова Ростовского уезда для сохранения самостоятельности своего храма дали следующее обязательство: «Единовременно представить 500 руб. сер. для пользования причтом процентами с оной суммы»¹⁴. Подобных приговоров по Ростовскому уезду было множество. К началу XX в. капиталы всех церквей Ярославской епархии увеличились в десятки раз и составляли 5,5 млн. руб.¹⁵ По этому показателю она уступала лишь Московской епархии и существенно опережала причты богатых соседних епархий (Тверской, Владимирской).

Наряду с денежными приношениями духовенству в сельских приходах были распространены и вещественные. К ним относились платки и полотенца для обтирания рук священника во время крещения младенцев, куски материи, подстилающиеся пол ноги вступающих в брак, дары новобрачных духовенству. Существовали и «посезонные» приношения продуктами питания:
1. осенью – сбор зернового хлеба;
2. во время поста апостолов Петра и Павла, когда скапливалось значительное количество яиц, духовенство их собирало, чтобы потом давать их в долг тем же крестьянам;
3. в Рождество и на Пасху – печеный хлеб.

Все эти источники дохода и определяли материальное положение Ростовского духовенства. К началу XX в. на каждый церковный причт приходилось в среднем около 1000 рублей прибыли¹⁶. Сумма довольно внушительная, если учитывать, что средняя заработная плата рабочего составляла менее 500 руб. К тому же, в других уездах Ярославской губернии доходы духовенства были еще менее значительными.

В то же время значительной частью церковных денег духовенство вовсе не могло распоряжаться. Все церкви Российской империи подлежали обязательному налогообложению, размер которого устанавливался Синодом и епархиальными съездами духовенства. С 1808 и до 1871 г. вся свечная прибыль церквей (10-15% от общего дохода храма) изымалась на содержание духовно-учебных заведений. В 1871 г. правительство откликнулось на неоднократные просьбы приходского духовенства и отменило свечной налог, но… ввело новые, еще более обременительные поборы: на обеспечение духовно-учебных заведений приказано было отчислять 25% всей церковной выручки. В результате по Ростовскому уезду сборы с духовенства увеличились почти на 20%. Корме того, по решению Синода в каждой приходской церкви располагались специальные кружки, в которые поступали пожертвования православных на различные религиозные нужды: в пользу Гроба Господнего в Иерусалиме (с 1834 г.), на улучшение быта православных паломников в Палестине (с 1858 г.), на распространение православия между язычниками империи (с 1864 г.) и т.п. К началу в Ростовском уезде действовало только 16 постоянных кружечных сборов¹⁷. Наконец, на церкви были возложены городские и земские повинности: например, Ростовский собор, получая с арендных статей около 4 тыс. руб. в год, более 900 руб. отдавал в виде указанных сборов¹⁸.

Итак, значительная часть церковной прибыли изымалась в виде налогов и поступала на различные епархиальные и светские нужды. Из оставшейся суммы духовенство должно было выделить средства на ремонт и содержание храма, покупку церковной утвари, поэтому на обеспечение самих священнослужителей расходовались значительно меньшие суммы, чем представляется первоначально.

Таким образом, приходское духовенство Ростовского уезда имело разнообразные источники материального обеспечения. Наибольшую прибыль ему доставляли доходы от верующих. Значительную место в его обеспечении занимали земельные угодья и проценты с капиталов в кредитных учреждениях. Государственные дотации Ростовским священнослужителям начались лишь в конце XIX в. Налоговые отчисления и необходимость поддерживать приходской храм в удовлетворительном состоянии существенно ограничивали финансовые возможности Ростовского духовенства. Однако по уровню материального благосостояния оно было более обеспеченным, чем священнослужители других уездов Ярославской губернии.

1. Левитов М. Наш проект обеспечения духовенства. СПб., 1914; Чижевский И. Общие способы призрения священнослужителей и их семейств. Харьков, 1874; Сельский священник во второй половине XVIII в. Очерк из исторического исследования В.И. Семевского // Русская старина. 1877. Т. XIX. С. 501-538.
2. Кильчевский В. Богатства и доходы духовенства. СПб., 1908.
3. Морозан В.В. Экономическое положение духовенства России в XIX-начале XX вв. // Церковно-исторический вестник. 1998. № 1. С. 137-145; Фирсов С.Л. Финансовое положение русской церкви в последнее предвоенное десятилетие // Там же. С. 145-160.
4. ЯЕВ. Ч. оф. 1893. .№ 5.
5. ЯЕВ. Ч. оф. 1912. № 48.
6. Там же. Ч. оф. 1916. № 9.
7. ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 3840. Л. 2-91.
8. Памятная книжка Ярославской губернии на 1906 г. Ярославль, 1906. С. 107.
9. ЯЕВ. Ч.О. 1863. № 44.
10. ГАЯО. Ф. 230. Оп. 5. Д. 2045. Л. 11 об.
11. Опыт исследования об имуществах и доходах наших монастырей. СПб., 1876. С. 118.
12. ЯЕВ. Ч.О. 1863. № 42.
13. ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 11432. Л. 125, 126, 127 об.
14. ЯЕВ. Ч.Н. 1871. № 50.
15. Всеподданнейший отчет по ведомству православного исповедания за 1915 г. Пг., 1917. С. 44-45, 50–51.
16. ЯЕВ. Ч.О. 1912. № 48.
17. Российский государственный исторический архив. Ф. 796. Оп. 101. Д. 618. Л. 1-6.
18. Журналы заседаний Ярославского XVII общеепархиального съезда духовенства. Ярославль, 1910. С. 24-25.

По-видимому, отражением осознания как в Москве, так и в Ростове к рубежу XV и XVI вв. полной и окончательной включенности Ростовской земли в Российское государство стало сложение своеобразной традиции совместного почитания ростовских и московских святых. Более чем недвусмысленно о ее существовании говорят дошедшие до нас памятники иконографии.

Ныне старейшим таким произведением является широко известная икона первой трети XVI в. «Ростовские и избранные московские святые», происходящая из церкви села Уславцева близ Ростова¹. Другое распространенное название той же иконы – «Ростовские святые и Сергий Радонежский»² (рис. 1). На ней представлено семь святых в полный рост. В центре иконы изображен святитель Леонтий Ростовский, справа от него – святитель Исаия Ростовский, преподобный Авраамий Ростовский, на правом поле иконы – юродивый Исидор Ростовский. Слева от Леонтия – святитель Игнатий Ростовский, преподобный Сергий Радонежский и на левом поле иконы – юродивый Максим Московский. По вертикальным размерам фигуры юродивых на полях в три раза уступают изображениям святых в среднике иконы.

Святые, представленные в среднике, все вместе образуют очень устойчивую, почти монолитную группу. Надо полагать, автор иконы выразил два важнейших аспекта ее содержания: с одной стороны – единство представленных святых, а с другой стороны – их иерархическую соподчиненность. Если первый аспект более чем очевиден, то второй нуждается в пояснениях.

Как известно, в православной церкви отдельные категории святых обладают различным иерархическим статусом. В частности, святители стоят выше преподобных, а те, в свою очередь, – выше юродивых. Именно в соответствии с этой иерархией представлены святые на нашей иконе: в центре – святители, по бокам от них – преподобные, на полях – юродивые. Причем первенство здесь явно принадлежит св. Леонтию, о чем свидетельствует и центральное расположение его образа, и то, что он частично перекрывает изображения соседних святителей.

Пожалуй, главной особенностью иконографической программы иконы является то, что на ней в единую группу объединены ростовские и московские святые. Причем ростовские святые количественно и иерархически явно преобладают³. Кстати, может показаться, что Сергий в силу своего происхождения из Ростовской земли представлен на иконе как ростовский святой. Но официально он ростовским святым в Древней Руси никогда не считался.

Итак, автор иконографической программы иконы хотел видеть на ней весь собор ростовских святых, каким он сложился к рубежу XV и XVI вв., и лишь очень немногих, избранных московских чудотворцев. Причем эти последние были отобраны таким образом, чтобы по своему иерархическому статусу не могли превосходить ростовских святителей и равнялись соответственно один – преподобному Авраамию, другой – блаженному Исидору. Характерно отсутствие на иконе изображений московских святых митрополитов, ведь появление на ней образа любого из них сразу же нарушило бы столь иерархически выверенную ее композицию.

Вышесказанное, а также количественное преобладание на иконе ростовских святых над московскими неопровержимо свидетельствует о том, что автором ее иконографической программы был житель Ростовской земли. Данное произведение позволяет увидеть не только общий характер, но даже и некоторые нюансы культа святых в данном регионе в данную эпоху. Действительно, тогда, то есть в первой трети XVI в., в Ростовской земле существовало некое совместное почитание ростовских и московских святых, но «свои» чудотворцы в этом культе явно преобладали.

Трудно сказать, где зародился данный культ – в Ростове или в Москве. Идея подобного культа могла возникнуть в Москве. Но нельзя исключать и возможности появления ее в Ростове.

Важно, что подобный же культ существовал и в Москве, по крайней мере, в конце 1540-х гг. Причем он здесь не был каким-то маргинальным явлением. Напротив, совместное почитание ростовских и московских святых имело место в Московском Кремле. Необыкновенно выразительным свидетельством такого почитания при дворе царя Ивана IV является особый регистр настенной росписи в центральной алтарной апсиде придворного Благовещенского собора Московского Кремля. Эта роспись не имеет документально установленной датировки, хотя известно, что она создана после пожара 1547 г. Исследователи датируют ее 1547-1551 гг.⁴

Следует подчеркнуть, что до настоящего времени указанный регистр росписи не воспринимался как изображение только ростовских и московских святых. Проблема состояла в отсутствии надписи, удостоверяющей личность святого, изображенного вторым слева от ростовского епископа Леонтия. Такая надпись, конечно, первоначально существовала, но не сохранилась. Поэтому для определения личности указанного святого остается единственный способ – анализ его иконографии.

По поводу данного персонажа исследователи росписи пишут: «Характерный облик – безбородого старца – позволяет определить эту фигуру: это новгородский епископ Никита»⁵. Однако вопреки этому утверждению святой на фреске имеет полустертую, но все-таки достаточно ясно обозначенную бороду⁶ (рис. 2). Кроме того, характерным атрибутом святого является архиерейская шапка или митра. Все остальные ростовские святители изображались в белых клобуках. Указанные выше особенности иконографии данного неизвестного святого в полной мере соответствуют иконописному образу ростовского епископа Иакова⁷. В пользу того, что перед нами – именно епископ Иаков, свидетельствует и то, что справа и слева от него изображены ростовские святые, соответственно – епископ Игнатий и преподобный Авраамий.

Теперь, когда мы определились с данной атрибуцией, укажем святых, представленных в упомянутом регистре настенной росписи. Все они изображены в кругах, в центре апсиды представлен епископ Леонтий Ростовский, справа от него – епископ Исаия Ростовский, преподобный Сергий Радонежский, преподобный Никон Радонежский и блаженный Максим Московский. Слева от св. Леонтия – епископ Игнатий Ростовский, епископ Иаков Ростовский, преподобный Авраамий Ростовский и блаженный Исидор Ростовский (рис. 3).

Поразительно сходство идейного замысла данного регистра росписи и рассмотренной выше иконы ростовских и избранных московских святых. Собственно говоря, в замысел, определившийся при написании иконы, авторы иконографической программы указанного регистра росписи внесли лишь ту коррективу, которую обусловили решения церковного собора 1549 г. В силу того, что после него собор ростовских святых пополнился епископом Иаковом, им пришлось ввести его в указанную роспись, а к составу избранных московских святых добавить преподобного Никона Радонежского. Как видим, по-прежнему в рассматриваемой росписи иерархически и количественно ростовские святые явно преобладают над московскими.

Переосмысление подхода к совместному почитанию ростовских и московских святых произошло в 1560-е годы, о чем свидетельствует икона так называемая «Трехрядница», происходящая из д. Полянки Ростовского уезда. Согласно сохранившейся на ней первоначальной надписи, данная икона была написана местным, очевидно, иконописцем Митей Усовым в 1564/65 г.⁸ В центре особого среднего регистра иконы изображен архангел Михаил, справа от него – Иоанн Предтеча, далее, слева направо, – шесть ростовских святых: епископы Исаия, Леонтий, Игнатий, Иаков, преподобный Авраамий и блаженный Исидор. Слева от архангела Михаила изображены Никола чудотворец и далее, справа налево, – шесть московских святых: митрополиты Иона, Петр, Алексей, преподобный Сергий Радонежский, преподобный Никон Радонежский и блаженный Максим Московский⁹ (рис. 4).

Весьма характерна уже известная нам иерархически симметричная система размещения фигур святых. В центре, «по чину», находятся наиболее значимые общехристианские святые, к ним примыкают русские святители, далее следуют преподобные, на периферии – блаженные. Причем святители, преподобные и блаженные правой части регистра примерно соответствуют аналогичным по статусу святым его левой половины. Таким образом, в иконе был выражен некий «паритет» ростовской и московской святости, как его мыслили в 60-х годах XVI в.

Традиция создания подобных образов, причем не только на иконах и фресках, а и на церковных облачениях, продолжилась в XVII в. Об этом красноречиво свидетельствует приводимое ниже описание клобука патриарха московского Филарета, составленное в 1630 г.: «Клобук болшой нарядной вязеной, шолк белой, на клобуке херувим низан жемчюгом, по сторонам по четыре плаща серебряных, да назади плащ серебрян же золочен; на правой стороне написано на плащах 4 святых: Никола чюдотворец, Петр митрополит, Иона митрополит, Московские чюдотворцы, Исаия епископ, Ростовский чюдотворец. На левой стороне на плащах написано 4 же святых: Иван Златоуст, Алексей митрополит, Московский чюдотворец, Леонтей епископ, Игнатей Ростовские чюдотворцы. На заднем плаще преподобный Варлам, Хутынский чюдотворец, навожено чернью». Далее описаны драгоценные камни и другие украшения, оформлявшие этот клобук¹⁰.

Как видим, на передней части данного клобука, как и на иконе 1564/65 г. (см. выше) объединены общехристианские, московские и ростовские святые, представленные в соответствии с их иерархическим статусом.

Одна из шапок или митр ростовских митрополитов также была оформлена изображениями ростовских и московских святых. Сохранилась ли она, неизвестно. К счастью, ее описание донесено до наших дней Описью Ростовского архиерейского дома 1691 г.: «Шапка набрана по таусинному отласу, дробницы серебреные резные золочены, Спасителев образ по сторонам херувими, да в молении по особным местом Петр, Алексей и Иона московские, Сергий Радонежский, Леонтий, Исаия, Игнатий, Ияков, царевич Петр, Аврамий, Исидор ростовские чюдотворцы, наверху образ Пресвятые Богородицы Знамения, круг образа Пресвятые Богородицы девять херувимов...»¹¹. Отсутствие на этой шапке образа Филиппа, митрополита Московского, заставляет предполагать, что она была изготовлена до его общерусского прославления в 1652 г. Иконографическая программа оформления данного головного убора отчасти сходна с соответствующей программой упомянутого патриаршего клобука, но имеет и ряд существенных особенностей. В частности, на шапке ростовских владык в наиболее значимом месте помещено изображение не общехристианских святых, а Иисуса Христа. Кроме того, как и на рассмотренных выше произведениях первой половины – середины XVI в. на митрополичьей шапке изображения ростовских святых количественно преобладают над изображениями московских.

Сохранился клобук ростовского митрополита Ионы (1652-1690), созданный в мастерской Строгановых. На воскрылиях этого головного убора мы видим уже знакомых нам московских и ростовских святых. Они расположены в двух уровнях: на левом от зрителя воскрылии сверху представлены московские святители Петр и Алексий, а под ними ростовские святители Леонтий и Исаия; на правом воскрылии сверху – московские святые митрополиты Иона и Филипп, ниже – ростовские святители Игнатий и Иаков¹² (рис. 5).

Те же восемь московских и ростовских святых представлены во фресковом киоте (1670-е гг.) на северном фасаде церкви Воскресения Ростовского кремля. Образы ростовских и московских святых присутствуют и в монументальной росписи святых ворот под церковью Сергия Радонежского (1679) Ростовского Борисоглебского монастыря.

Одним из самых значительных выражений рассматриваемой в настоящей работе традиции является большая (144х176 см) икона, происходящая из церкви села Демьян близ Ростова¹³, что подтверждается описью данного храма¹⁴. Икону датируют либо XVII в.¹⁵, либо второй половиной этого столетия¹⁶. Однако есть основания относить ее к последней трети XVII в.¹⁷

Святые на иконе представлены в два ряда. В центре на переднем плане изображен Николай Чудотворец. Справа от него – московские святители Петр, Алексей и Иона, слева – ростовские святители Леонтий, Исаия и Игнатий. Во втором ряду в центре представлены Иаков, епископ Ростовский (слева) и справа Филипп митрополит Московский. Справа от него московские юродивые Максим и Василий блаженный, с краю – ростовский юродивый Иоанн Милостивый Власатый. Слева от Иакова – ростовские святые: преподобный Авраамий, юродивый Исидор и преподобный Петр царевич (рис. 6).

Наиболее зримым выражением приверженности большинства ростовцев конца XVII в. традиции совместного почитания ростовских и московских святых является живописное оформление нижней части каменного иконостаса церкви Спаса на Торгу. Как известно, она строилась по заказу ростовских посадских людей около 1690 г. и в 90-е годы XVII в., очевидно, по их же заказу была расписана. Так вот, в стенописи упомянутой нижней части иконостаса сосуществуют общехристианские, московские и ростовские святые. Характерно, что, как и в иконах XVI в., расположение этих образов строго иерархично. Ближе к царским вратам размещены образы общехристианских святых, московских святых и Леонтия Ростовского, на периферии у боковых алтарных дверей – ростовские святые Исаия, Игнатий, Иаков, Авраамий, Петр царевич и Исидор, а также Сергий и Никон Радонежские.

Как видим, в представлении заказчиков данной росписи московские святые стояли несколько выше, чем ростовские. Это подтверждается и некоторыми иконописными произведениями конца XVII в.¹⁸

Итак, традиция совмещать в одном сакральном произведении изображения ростовских и московских святых была актуальна с первой трети XVI в. и вплоть до самого конца XVII в. Очевидно, до нас дошли лишь немногие разрозненные звенья из длинной цепи подобных памятников. Надо полагать, традиция совместного почитания московских и ростовских святых в Ростове XVI – XVII вв. была столь сильно развита, столь близка чуть ли не всем слоям местного сообщества, что в рамках ее создавались многочисленные варианты сакральных образов.

1. Мельник А.Г., Сазонов С.В. Икона «Ростовские святые и Сергий Радонежский» // Научная конференция, посвященная 125-летию со дня рождения Михаила Ивановича Смирнова. Тез. докл. Переславль-Залесский, 1993. С. 65-67; Иконография ростовских святых. Каталог выставки / Сост. А.Г. Мельник. Ростов, 1998. С. 54.
2. Живопись Ростова Великого. Каталог / Сост. С. Ямщиков. М., 1973. Без пагинации.
3. Мельник А.Г., Сазонов С.В. Указ. соч. С. 66.
4. Качалова И.Я., Маясова Н.А., Щенникова Л.А. Благовещенский собор Московского Кремля. М., 1990. С. 41.
5. Там же. С. 35.
6. См.: Там же. Ил. 49.
7. Иконография ростовских святых. Каталог ... С. 5, 8, 35, 49.
8. Антонова В.И., Мнева Н.Е. Государственная Третьяковская галерея. Каталог древнерусской живописи XI – начала XVIII века. М., 1963. Т. 2. С. 53; Кочетков И.А. Ростовские иконы в собрании Третьяковской галереи. Происхождение икон // СРМ. Ярославль, 1995. Вып. 8. С. 131-132.
9. Иконография ростовских святых. Каталог... С. 5.
10. Опись келейной казны патриарха Филарета Никитича. 1630, Августа 26 // Русская историческая библиотека. СПб., 1876. Т. 3. Стб. 921-922.
11. ГМЗРК. Р-1083. Л. 55 об. - 57.
12. См.: Силкин А.В. Строгановское лицевое шитье. М., 2002. С. 285-289.
13. Новосельская Е.Г. Иконы Загорского музея: новые раскрытия и поступления // Древнерусское и народное искусство: Сообщения Загорского музея-заповедника. М., 1990. С. 72. Рис. 68.
14. ГМЗРК. А-727. Л. 38 об. - 39.
15. Новосельская Г.Е. Указ. соч. С. 72.
16. Иконы Сергиево-Посадского музея-заповедника. Новые поступления и открытия реставрации. Альбом-каталог / Сост. Л.М. Воронцова. Сергиев Посад, 1996. № 21.
17. См.: Мельник А.Г. Надгробная икона ростовского святого Иоанна Власатого // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. М., 2002. № 2(8). С. 78.
18. Мельник А.Г. Икона из коллекции А.А. Титова в собрании Ростовского музея // Музеи Верхней Волги: Проблемы, исследования, публикации. Ярославль, 1997. С. 150-158.

XVII век – переходный период в истории русской культуры. В это время происходит изменение ее содержательной и смысловой составляющих, в связи с чем в литературе и искусстве появляются новые темы, виды и жанры, а существовавшие раньше получают новое направление развития. В данной статье мы рассмотрим проблему модификации историко-генеалогического жанра в художественной культуре на рубеже Средневековья и Нового времени.

Восшествие в XVII в. на русский престол династии Романовых и укрепление уже при первых ее представителях самодержавия поставило задачу официального подтверждения легитимности власти этого царствующего дома. Завершение оформления институтов монархии, опиравшейся на старые аристократические роды России, требовало документального подкрепления сведений о древности того или иного рода. В конце XVII в. производилось массовое составление росписей боярских и дворянских родов и их представление в Разрядный приказ¹. К концу столетия сформировался также список «почетных» предков и пантеон русских святых-покровителей дома Романовых. Но, несмотря на то, что в России этого времени были уже хорошо известны западные родословные таблицы владетельных семейств, родословие новой династии обрело сначала художественное, а затем уже документальное воплощение.

Так, в своей сравнительно недавней статье известный специалист в области исторической генеалогии М.Е. Бычкова высказала мнение, что первая попытка создать родословное древо царской семьи по законам западной генеалогии принадлежала знаменитому иконописцу Симону Ушакову². Речь идет о его иконе «Богоматерь Владимирская или Насаждение древа Российского государства», написанной в 1668 г. для алтаря московской церкви Троицы в Никитниках³. Художник символически изобразил Российское государство в виде пышного древа, «произрастающего» из фундамента Успенского собора Московского Кремля. На его главном стволе – большой медальон с изображением Владимирской Богоматери, на ветвях – медальоны с «портретами» видных деятелей русской церкви и государства. «Насаждают» древо великий князь Иван Калита и митрополит Петр – один из важнейших святых московского пантеона, перенесший центр митрополии из Владимира в Москву. Чуть поодаль от них стоят царь Алексей Михайлович и царица Мария Алексеевна с сыновьями Алексеем и Федором. Исследователь указывает, что подобные древа спиритуальной генеалогии были хорошо известны в Византии и позднесредневековой Европе. В XV в. они были распространены в сборниках жизнеописаний святых и преподобных католических монашеских орденов⁴.

В процессе исследования лицевых Синодиков нам посчастливилось опознать другой вариант иконографии великокняжеского и царского генеалогического древа, существовавший приблизительно в то же самое время. Это две принадлежащие разным рукописям миниатюры, иллюстрирующие поминание великих князей в первой – официальной части синодичного помянника.

С.М. Каштанову удалось доказать, что идея создания помянника великих князей в рамках патриаршего Синодика возникла в середине XVI в. в связи с намерением Ивана Грозного добиться официального соборного освящения царского титула. Кроме того, мартовский кризис 1533 г. и возможность перехода верховной власти в стране к боковой ветви царского рода (в данном случае к двоюродному брату Ивана IV удельному старицкому князю Владимиру Андреевичу) поставил задачу идеологического оформления порядка престолонаследования. Составлению великокняжеского синодичного помянника непосредственно предшествовало создание в 1555 г. дьяком разрядного приказа Елизаром Цыплятьевым и царским фаворитом – костромским вотчинником Алексеем Адашевым так называемого «Государева родословца». Предполагается, что и великокняжеский помянник вышел из того же ведомства, а в редактировании его принял участие еще и Посольский приказ⁵.

Иллюстрации к этой части помянника появились в лицевых вариантах синодиков вероятно только в середине – второй половине XVII в. и были крайне редки. Их включение в состав синодичных циклов миниатюр, видимо, каждый раз было вызвано какой-то особой надобностью.

«Родословное древо русских князей и царей», а также миниатюры с изображениями убитого в Угличе царевича Димитрия и князей Федора, Давида и Константина Ярославских присутствуют в синодике ярославского Спасского монастыря 1656 г., писанном дьяконом Сергием⁶. Один из «святых предков» московского великокняжеского дома князь смоленский и ярославский Федор Ростиславич Черный и его сыновья Давид и Константин, скончавшиеся в начале XIV в., были погребены в Спасском монастыре Ярославля и позже канонизированы там местно, а в XVI в. удостоились общерусской канонизации⁷. «Невинно убиенный» «сродник» московских государей царевич Димитрий Угличский, канонизированный в 1606 г., также входил в число особо почитаемых святых царского дома и Ростовской епархии⁸, в составе которой был и Спасский монастырь, серьезно пострадавший во время Смуты начала XVII в. и фактически заново отстроенный на средства новой династии. Надо полагать, что изображение в монастырском синодике названных святых и великокняжеского родословия должны были подчеркивать важную роль обители в истории русской святости и государства.

Вторая известная нам миниатюра с изображением родословного древа русских князей и царей с их «портретами» в рост находится в синодике середины XVII в., по преданию, писанном и рисованным для Воскресенского Новоиерусалимского монастыря царевной Татьяной Михайловной – дочерью первого царя новой династии Михаила Романова⁹. На макушке древа – родоначальник династии православных правителей Руси Владимир Святой в византийском императорском венце. По левую сторону кроны – 11, по правую – 9 князей. Они изображены в позах предстояния Владимиру. Великие князья киевские, владимирские и московские – в парадных русских одеждах, принявшие перед кончиной монашеский постриг – в схимах, цари Михаил Федорович, Алексей Михайлович и Федор Алексеевич – в царских облачениях и коронах. Наличие среди князей изображения царя Федора Алексеевича позволяет предположить, что данная миниатюра была вшита в синодик уже после 1675 года. Не исключено, что, помещая новую иллюстрацию в уже готовую и использовавшуюся в патриаршем монастыре рукопись, заказчики, вероятно принадлежавшие к царскому дому Романовых, считали не лишним еще раз напомнить о «богоизбранности» новой династии, ее преемственных связях с древними великокняжескими родами.

Следует обратить внимание на тот факт, что первая из упомянутых выше миниатюр «Родословное древо русских князей» датируется второй половиной 50-х гг. XVII в., а вторая – второй половиной 70-х. Возможно, между ними были и другие аналогичные памятники, пока не обнаруженные или не сохранившиеся. Это означает, что Симон Ушаков, создавший свою икону в 1668 г., не может считаться единоличным зачинателем традиции «наглядной генеалогии» на русской почве.

Иконография произведения Симона Ушакова существенно отличается от иконографических схем синодичных миниатюр. По сути, мы имеем дело с визуальным отображением двух различных вариантов родословной росписи: по восходящей и по нисходящей линии, одинаково принятых и на Западе, и в русской генеалогии. На рисунках синодиков родоначальник династии изображен на вершине древа, а каждому из потомков отведено по отдельной ветви, исходящей из звездообразной сердцевины. По нисходящей линии было принято изображать также и «Древо родословия Иисуса Христа» в иллюстрациях к Евангелию от Матфея, где кроной служили изображения предков Христа, стволом – свет божественной истины, исходящий от Вифлеемской звезды. У подножия древа помещалась сцена поклонения волхвов и пастухов с Богоматерью и сидящим у нее на руках Младенцем¹⁰.

У Симона Ушакова, равно как и в гравированных родословиях последующего – XVIII в., линия происхождения русских царей начинается с подножия, и медальоны с изображениями деятелей церкви и государства «нанизаны» на две мощные ветви, произрастающие из корня. Но конкретно это древо в строгом смысле нельзя считать генеалогическим, так как кроме членов династии в него включены и русские митрополиты, и святые, не состоявшие с Романовыми в кровном родстве. Здесь мы сталкиваемся скорее с живописной демонстрацией политических взаимоотношений, связывавших государство и церковь со времен первых московских князей.

По мнению В.Г. Чубинской, посвятившей использованию идейной программы «Древа Московского государства» отдельное исследование, прообразом композиции иконы служили изображения «вертоградов» в православной украинской и белорусской литературе и книжной гравюре второй половины XVII в., где царь Алексей Михайлович уподоблялся Христу¹¹. В идеологическом смысле эту икону можно рассматривать как «полемический трактат, вобравший в себя важнейшие публицистические идеи времени и служивший церковно-религиозным обоснованием политики царского правительства в период становления российского абсолютизма»¹². Из рассуждений В.Г. Чубинской, с которыми мы не можем не согласиться, следует, что иконография Симона Ушакова имеет сложную смысловую подоплеку и не вполне укладывается в русло развития историко-генеалогического жанра в искусстве того времени, и, добавим, не может служить его единственной отправной точкой.

Тем не менее, и в конце XVII в., и в последующее время распространение получает иконографическая схема «восходящего» генеалогического древа. Очевидно, ее источником на русской почве служили не только полонизирующие гравюры, но и хорошо известная по фресковым росписям храмов иконография «Древа Иессеева», хорошо известная в странах византийского мира с XII в., а может быть и немного раньше¹³. Ствол этого «древа» обычно составляли библейские «прародители» Христа, на боковых ветвях помещались пророки, возвещавшие его будущее рождение, а венчало крону изображение Богоматери.

И.Я. Качалова со ссылкой на С. Радойчича приводит сведения о том, что уже в XIII в. становится обычным сочетание «Древа Иессеева» с портретами царей, епископов и ктиторов. Первым светским родословием, созданным по образу «Древа Иессеева», считается «Лоза Неманичей», написанная около 1320  г. в церкви Богородицы в сербской Грачанице, и подчеркивающая божественное происхождение власти местных властителей¹⁴. Возможно, знаменитый византийский мастер Феофан Грек, включая в начале XV в. композицию «Древа Иессеева» в стенопись галереи Благовещенского собора Московского Кремля, также стремился подчеркнуть избранность московской династии. При возобновлении росписи Благовещенского собора в середине XVI в. «Древо Иессеево» было дополнено изображениями московских князей. Они оказались помещенными на лопатках храма в одном ряду с пророками и мыслителями и составляют подножие «древа» как охранители православной веры. Таким образом устанавливалась также генеалогическая параллель между родом Иессеея и родом великих князей московских¹⁵. В XVII в. в связи с расцветом храмового строительства и фресковой живописи, а также увеличением площадей и усложнением композиций храмов и их стенописей сюжет «Древа Иессеева» и связанные с ним ктиторские изображения получают большое распространение, что не могло не повлиять на развитие историко-генеалогического жанра.

Следовательно, в художественной культуре XVII в. сложились, по крайней мере, три типа изображения генеалогической схемы княжеского и царского родов: расширенный (за счет включения «портретов» членов правящей династии) вариант традиционной иконографии «Древа Иессеева»; «Родословное древо русских князей», представленное иллюстрациями синодичного помянника; и написанное Симоном Ушаковым «Древо Московского государства». Все они, в конечном счете, восходят к родословию Иисуса Христа – сюжету, распространенному в христианской культуре восточного и западного Средневековья. В свою очередь, каждый из вариантов мог служить образцом для создания художественного родословия как правящий династии, боярских и дворянских семей, так и родов рядовых граждан России, осознавших в XVII в. свою личную принадлежность к истории.

Примечательно, что ревностно относившиеся к «старине» старообрядцы в своей художественной культуре сохраняют и культивируют именно такой образец иконографии с восходящей генеалогической линией, который семантически был связан с «Древом Иессеевым», а не тот, что запечатлелся в лицевых рукописных книгах. «Восходящая» генеалогическая схема распространяется и на изображение «Сатанинского древа» в обличительных старообрядческих сборниках¹⁶ раннего времени, и на знаменитые рисованные родословия старообрядцев Денисовых и Соловецкого монастыря, созданные в XIX столетии.

О степени распространения в XVII в. и в последующее время композиционной схемы синодичных миниатюр с вариантом «нисходящего» генеалогического древа русских князей сейчас судить трудно, так как поздняя книжная миниатюра и иконопись все еще остаются слабоизученной отраслью русского искусства. Но нам известен один случай, когда эта иконография уже в конце XIX в. использовалась провинциальными мастерами декоративно-прикладного искусства. В собрании музея-заповедника «Ростовский кремль» находится уникальная финифтяная иконка «Родословное древо русских князей», композиция которой повторяет соответствующие книжные миниатюры¹⁷.

1. Бычкова М.Е. Состав класса феодалов в России в XVI в. М., 1986. С. 39-43.
2. Бычкова М.Е. Икона Симона Ушакова и идея происхождения государства Российского // Церковная археология: Материалы первой всероссийской конференции. СПб.; Псков, 1995. Ч. 2. С. 30-31.
3. Антонова В.И., Мнева Н.Е. Каталог древнерусской живописи. Опыт историко-художественной классификации. М., 1963. Т. 2. С. 411-413. Табл. 142-143.
4. Бычкова М.Е. Икона Симона Ушакова и идея происхождения государства Российского. С. 31.
5. Каштанов С.М. Царский синодик 50-х годов XVI в. // Историческая генеалогия. Екатеринбург-Париж, 1993. № 2. С. 46-47.
6. ЯИАМЗ. Инв. № 536. Л. 104 об.; 107 об.; 111 об.
7. Голубинский Е.Е. История канонизации святых в русской церкви. М., 1903. С. 76-77.
8. Там же. С. 120-121.
9. ГИМ ОР. Воскресенское собр. № 66. Миниатюра опубликована: Собрание памятников церковной старины в ознаменование трехсотлетия царствования дома Романовых. М., 1913. Кат. № 97. Составитель каталога А.И. Речменский указывает, что в монастырских описях 1685 и 1706 гг. рукопись значится как «Синодик благоверной царевны великой княжны Татьяны Михайловны с 25 картинами ея собственной работы».
10. См., например, миниатюру Евангелия из Троицкого собора Ипатьевского монастыря в Костроме 1605 г. Воспроизведение в кн.: Брюсова В.Г. Русская живопись XVII века. М., 1984. С. 15. Табл. 6.
11. Чубинская В.Г. Икона Симона Ушакова «Богоматерь Владимирская», «Древо Московского государства», «Похвала Богоматери Владимирской» (Опыт историко-культурной интерпретации) // ТОДРЛ. Л., 1985. Т. 38. С. 290-308.
12. Там же. С. 308.
13. Лазарев В.Н. Мозаика Софии Киевской. М., 1960. С. 93; 97; Примеч. 5.
14. Качалова И.Я., Маясова Н.А., Щенникова Л.А. Благовещенский собор Московского Кремля. М., 1990. С. 39.
15. Там же. С. 40.
16. См., например, миниатюру старообрядческого сборника конца XVII – начала XVIII в. Воспроизведение в кн.: Брюсова В.Г. Указ. соч. С. 164. Табл. 176.
17. ЯМЗ. Р-8941. Ф-1465.

В последний период жизни В.В. Верещагина тема войны 1812 г. занимала центральное место. Ей было отдано почти 15 лет. Она до конца дней находилась в разработке художника.

Этот цикл картин насчитывает 20 полотен. Наиболее ранних – 8. Период написания их укладывается во времени с 1887 по 1895 гг. Нижняя дата определена на основании письма И.Н. Терещенко к Верещагину А.К. Лебедевым¹. В нем говорится о распространении в обществе слухов о работе художника над темой войны 1812 года. Верхняя граница – появлением первых картин на выставке в Историческом музее в ноябре 1895 г.²

Среди ранних полотен и «На этапе. Дурные вести из Франции» (ГИМ. Рис. 1). Картина эта в тесно связана с Ростовом: на ней Наполеон изображен в интерьере церкви Иоанна Богослова, расположенной на реке Ишня поблизости от города.

Впервые в Ростов Верещагин приехал в декабре 1887 года, путешествуя по старинным русским городам. Если письмо Терещенко помечено 21 декабря, то запись в книге посетителей Ростовского музея – 29-м декабря того же 1887 г.³ Здесь он познакомился с главным хранителем ростовского музея – И.А. Шляковым, с которым у него надолго завязались дружеские отношения. Хотя в Ростов художник приезжал не часто и ненадолго, в промежутках между приездами они переписывались⁴. В первый свой приезд Верещагин написал всем известный этюд «Иконостас церкви Иоанна Богослова на Ишне близ Ростова Ярославского» (ГРМ. 1888 г. Рис. 2). По степени проработанности он представляет собой вполне законченное самостоятельное художественное произведение. Тем не менее, при самом беглом взгляде становится очевидным, что и в этюде, и в картине «На этапе. Дурные вести из Франции» очень близкий ракурс и характер освещения. Можем ли мы сказать, что уже тогда художник предполагал на основе этюда создать картину? Если это так, то она задумана едва ли не первой из цикла.

Хотя прямых доказательств у нас нет, на это указывают косвенные свидетельства.

Творческий метод работы Верещагина отличался по наблюдениям того же А.К. Лебедева скрупулезностью: «…Верещагин основывал свои работы на огромном фактическом этюдном материале, на глубоком и всестороннем изучении избранной темы»⁵. Ссылаясь на слова художника, автор пишет, что тот ставит себе за неизменное правило изображать каждое событие «в гармоническом соответствии» со временем, местом и освещением, которые существовали в действительности. Работая на натуре, он уделял огромное внимание передаче световоздушной среды. Условность и «отсебятину», подчеркивает Лебедев, Верещагин не переносил⁶.

«Поэтому, - вторит ему Я.В. Брук – его так привлекает фотография. Она кажется ему надежным средством оставаться на почве факта»⁷.

На наш взгляд, эта характеристика не полна без воспоминаний А.В. Жиркевича, опубликованных в «Вестнике Европы» за май 1908 г. Он общался с Верещагиным в период своей работы над выставкой художника в Вильно в 1896 г. вскоре после демонстрации в Историческом музее.

Жиркевич пишет: « Когда коснулся я однажды собственного творчества Верещагина, то он признался, что – враг писанья эскизов, специальных этюдов для картин. Только два раза, за все время художественной своей деятельности набросал он эскизы, и то лишь для того, чтобы уяснить лично себе впечатление, которое картина, в скомпонованном виде, должна была произвести на зрителя, непосвященного в тайны и технику искусства. Вообще же, на веку своем, по его признанию, делал он мало и предварительных этюдов, а те сорок этюдов, которые зарисовывал он в боевой обстановке, им потеряны при переезде. – Картина, как уверял он, путем особой, продолжительной, психологической работы, слагалась у него постепенно – и в один прекрасный день вдруг появлялась перед ним вся, до малейших подробностей. Оставалось только сесть и писать… Редко менял он детали – на столько все – до световых эффектов включительно, навсегда укладывалось в художественной его памяти. Моделями пользовался он редко, лишь при отделке мелочей, для того, чтобы не расходиться с натурою»⁸.

Таким образом, работа над картиной делилась у художника на два основных этапа. Первый - это сбор фактографического материала, внутреннего его осмысления и олицетворения.

Второй – собственно написание полотна. Как долго длился первый период? Вероятно, по-разному. В нашем случае до некоторой степени мы можем его выделить.

Первый приезд Верещагина в Ростов длился около 2-х месяцев: с конца декабря 1887 г. по февраль 1888г. Тогда и был выполнен вышеуказанный этюд с характерным зимним, холодным освещением.

Следующий – приходится на июль – август 1891 года. Причем, опять на очень короткий срок, поскольку уезжает он уже 2 августа. Именно в это время, вероятно, были написаны два других известных этюда «Внутренний вид церкви Иоанна Богослова на Ишне близ Ростова Ярославского» и «Перед исповедью на паперти сельской церкви» [галерея той же церкви – Е.Б.] (рис. 3, 4). Обычно они публикуются в альбомах без дат. О том, что эти этюды написаны летом, свидетельствуют как летние одежды крестьян, так и яркое, теплое солнечное освещение.

Вероятно, к этому моменту картина уже просилась на полотно. Не хватало лишь некоторых необходимых для художника уточняющих деталей. По всей вероятности, в этот приезд он обращается к местному фотографу [в письмах неразборчиво. Слинанову? – Е.Б.] с просьбой снять интерьер «Ишневской» церкви. В октябре того же года в письме Шлякову он спрашивает: «Что же фотография Ишневской церкви? Поскорее…»⁹. 21 октября он вновь пишет с возмущением: «Что же наш приятель фотограф так надувает, неужели ему не стыдно? Знай я, что он так затянет, попросил бы Барщевского съездить в Ростов снять что мне нужно. Помните – он говорил, что сделает через месяц, а вот уже и 3 прошло! Мне надобно картину писать и проволочка эта очень не кстати…»¹⁰.

Верещагин в нетерпении. Письма следуют одно за другим. Вот еще одно от 28 октября: «Конечно надобно попросить частного фотографа. Кабы я знал, что есть таковой снимающий внутри домов, то конечно не попросил бы этого тихоню [н. р. з. б. Слинанова? – Е.Б.]… Так обидеть и так надуть это по (н.р.з.б.) Нужен мне иконостас глубины правого крыла. Если можно, то дать хоругви и часть северной стены, хоть на той же, хоть на отдельной пластине»¹¹. В левом верхнем углу этого письма - перовой набросок нужного ракурса иконостаса.

К декабрю заказ выполнен и отослан. Но художник опять не удовлетворен. Вот письмо от 18 декабря: «…я просил снять Ишневскую церковь от окна, что на клиросе и даже прислал чертеж того, что мне нужно, а Вы прислали почти в фас! [здесь приведены наброски пером интерьера - нужного и присланного – Е.Б.] (рис. 5, 6). Нужны были подробности орнамента большого и малого, подробности узора царских дверей, хоть в общих чертах, а сняли всю махину до самого потолка донельзя мелко…даже подвески парчевые не сняли с образов Ишневских, я так просил об этом, просил дать обращик орнамента… придется делать по моему этюду и нарошно еще приезжать для снимки орнамента»¹².

Но больше в Ростов художник не приезжал.

Известно, что в письмах из Парижа в 1891 году Верещагин упоминает о работе над несколькими полотнами из этой серии¹³. Очевидно, что это также особенность его творческого метода. Какое место среди них занимала «На этапе. Дурные вести из Франции»? На наш взгляд, – немаловажное, хотя исследователи традиционно уделяют этой работе мало внимания, фиксируя его при разборе картины на образе Наполеона.

Мы же хотим привлечь внимание к тому значению, которое имеет здесь интерьер.

Эта маленькая сельская церковь, в которой живописец поместил Наполеона, должна была символизировать, на наш взгляд, все то, что было тому так чуждо и непонятно – Россию! С ее исконной, древней православной культурой, глубоко жившей, прежде всего в простом народе. Именно потому церковь эта – сельская. Ни одна из картин этой серии, на наш взгляд, не символична до такой степени.

Почему именно эта церковь? Ведь французское нашествие не докатилось до Ростова. Наполеон здесь никогда не был. А Верещагин всегда старался быть максимально документально правдивым.

Наверное, потому, что она более всего соответствовала его замыслам: древняя, вся ясная, с удивительно простым интерьером, с тонкой резьбы иконостасом. Похожие, вероятно, были под Москвой во времена нашествия, но не сохранились.

Именно иконостас, точнее его Царские врата, а не Наполеон и стали центральным образом этого полотна. Они как образ чуждой тому веры, закрытой для него культуры. К образу врат, как входа в другую культуру, на наш взгляд, художник уже обращался в картинах «Двери Тимура (Тамерлана)», «У дверей мечети» (рис. 7, 8). Но там перед ними зритель как бы остановлен и взирает на них в нерешительности и опаске. Внимание сосредоточено на резьбе, рассматриванию ее деталей.

Рисунок резьбы символичен и загадочен. У дверей – предстоящие, пустят ли они пришельца?

Здесь же все иначе. Наполеон не зритель, не искатель, не проситель, а захватчик. И вот иконостас как бы надвигается, оттесняя, выталкивая императора в нижний, передний, правый угол картины. Все вокруг тонет в полутьме, кроме самих врат. Они величественны и сияющи, Наполеон – предан, раздавлен и жалок. Он, как тот бумажный мусор, что на полу, вскоре будет выметен.

Однажды увидев эти прекрасные резные врата, художник их больше не забывал. Он сам – большой ценитель деревянной резьбы, знающий в ней толк. Не случайно все его картины в великолепных резных рамах. В Ростове он также открыл для себя замечательных мастеров-резчиков, которые трудились над его заказами, копируя для его рам орнаменты старинной резьбы из Музея Церковных Древностей (рис. 9). Эти образцы, мастерство местных резчиков так поразили его, что он стал инициатором создания при музее школы резьбы и позолоты по дереву¹⁴.

Вероятно, образ этой маленькой, старинной русской церкви, с ее драгоценными резными вратами, запечатлевшись в его памяти однажды, долго (около 4-х лет) вынашивался, слившись, наконец, с образом отечественной культуры и реализовался в этом замечательном полотне.

1. Лебедев А.К. Василий Васильевич Верещагин. Жизнь и творчество. 1842-1904. М., 1972. С. 241.
2. Там же. С. 373. Сноски к главе XIX.
3. Брюханова Е.В. Верещагин и Ростов // Сообщения Ростовского Музея. 1993. С. 143.
4. ГАЯО, коллекция рукописей. № 285.
5. Василий Васильевич Верещагин. Автор вступительной статьи А. Лебедев. М., 1959.
6. Там же.
7. Василий Васильевич Верещагин 1842-1904. К 150-летию со дня рождения. Автор вступительной статьи Я. В. Брук. М., 1992.
8. А. Жиркевич. Василий Васильевич Верещагин. По личным воспоминаниям // Вестник Европы. Май. 1908. С. 164.
9. ГАЯО, коллекция рукописей. № 285. Л. 262 (находится в переработке).
10. Там же. Л. 268 об., 269.
11. Там же. Л. 272 об., 273.
12. Там же. Л. 288, 288 об.
13. Лебедев А.К. Василий Васильевич Верещагин. Жизнь и творчество. 1842-1904. М., 1972. С. 373. Сноски к главе XIX.
14. Брюханова Е. В. Резчики Ростова Великого конца XIX в. (обзор сведений) // История и культура ростовской земли. 1993. Ростов, 1994. С. 9-26.

Среди первых поступлений конца XIX в. в музее имеется коллекция предметов с народными росписями, получившими позднее (в советские годы) название пермогорских. Все они были закуплены, за исключением одного экземпляра, единовременно на Нижегородской ярмарке в 1898 г. До последнего времени эта коллекция, насчитывающая 9 предметов, и в составе которой прялки, сани, детский стульчик-каталка, кухонная утварь, оставалась неизученной; образцы не публиковались, но все они представляют значительную ценность.

Пермогорье – группа деревень под общим названием «Мокрая Едома» (бывший Сольвычегодский уезд Вологодской губернии, ныне – Красноборский район Архангельской области). Находится в среднем течении Северной Двины и соседствует с двумя крупными, древними центрами ремесла, Сольвычегодском и Великим Устюгом. В Пермогорье росписью украшался широкий круг бытовых предметов, в чем с ним не может сравниться ни один другой этнографический район.

Росписи Пермогорья имеют ряд характерных черт: растительный узор, состоящий из трехлопастных изогнутых листьев, кустиков с круглыми «ягодками», среди которых помещены сирины и разнообразные жанровые сцены из крестьянского быта. Преобладающая цветовая гамма – красный, желтый и зеленый на светлом фоне.

На рассматриваемые нами народные росписи оказали влияние традиции двух соседних крупнейших очагов культуры, славившихся искусными живописцами, эмальерами и травщиками, писавшими иконы и украшавшими бытовые вещи. Светлый фон росписи, тщательность выполнения рисунка при его плоскостности – традиции Строгановской иконописной школы, зародившейся в Сольвычегодске в XVII в. Обводка рисунка черным контуром с зеленым, красным и желтым цветами росписи; растительное узорочье, плотно заполняющее свободное пространство – это живописные традиции Великого Устюга¹.

Исследователи выделяют 2 этапа развития пермогорской росписи: перв. пол. XIX в., втор. пол. XIX – нач. XX в.²

Первый этап отличается особо высоким уровнем исполнения росписей. Их характеризует тонкость выписанных деталей³, уверенный четкий рисунок, сдержанный спокойный колорит. Повествовательные композиции в ранних росписях многообразны, занимают значительно больше места по сравнению с мелким растительным орнаментом. Во втор. пол. XIX в. сюжеты росписей упрощаются, жанровые сцены вытесняются орнаментом, сокращается и разнообразие украшаемых предметов. В кон. XIX – нач. XX в. (времени затухания промысла) происходит полная замена сюжетных сцен декоративными решениями. Многофигурные композиции заменяются отдельными изображениями людей и животных⁴. В связи с появлением анилиновых красителей изменяется колорит росписей: он становится более ярким, построенным на цветовом контрасте⁵.

В нашем собрании представлены все этапы развития пермогорских росписей.

К раннему периоду относятся следующие экспонаты (здесь и далее в скобках инвентарные номера хранения): прялка (Д-64⁶ рис. 1), сани (Д-943 рис. 2), бурак (Д-40 рис. 3), туес (Д-45 рис. 4).

Их росписи схожи между собой по рисунку и стилистически. На золотисто-желтом фоне изображен одинаковый круг сюжетов, выполненных в единой манере и отличающихся лишь незначительно. Человеческие фигурки плоскостны и графичны, а тщательно выписанные «благолепные» лица с кудрявыми волосами так схожи между собой, что кажутся близнецами или одними и теми же действующими персонажами. Черты лиц и складки одежд детально проработаны.

Жанровые сцены окружены затейливым и тонким растительным узором из трилистников с «ягодками» на ветках, заполняющих свободное пространство. В росписях виден художник-миниатюрист, поражающий тонкостью письма, тщательностью прописки мелких деталей.

В публикациях можно найти предметы очень близкие по манере росписи нашим, а в работах предшественников – мысль о том, что выполнял их один мастер. Материалы экспедиций ГИМа и Русского музея в Пермогорье позволили назвать имя выполнившего их народного художника, работавшего в перв. пол. XIX в. – Якова Ярыгина⁷.

По мнению В.М.Василенко, «…Ярыгин предстает перед нами как очень значительный мастер, со своеобразной художественной манерой письма, с присущими только ему приемами и любопытным кругом сюжетов»⁸. Наиболее ранняя работа Я.Ярыгина (в собрании ГИМа) имеет дату 1811 г., самая поздняя - 1867 г.⁹ Таким образом, все изделия, отнесенные нами к кругу работ Я.Ярыгина, нужно датировать перв. пол.-сер. XIX в. От них стилистически отличается следующая группа предметов с пермогорской росписью, датируемая втор. пол. XIX в. К ней относятся: стульчик-каталка (Д-596 рис. 5), хлебница (Д-40 рис. 6), жбан (Д-605 рис. 7), прялка (Д-1414 рис. 8).

Росписи этой группы не так изящны и тонки по рисунку. Меняется костюм персонажей жанровых сцен – они уже не в длиннополых кафтанах, а в штанах, заправленных в сапоги, в рубахах навыпуск и жилетах.

Среди перечисленных экспонатов можно выделить три предмета, росписи которых обладают редким для Пермогорья колоритом. К традиционным цветам – красному, желтому, зеленому – мастер добавил синий кобальт, который, по мнению О.В.Кругловой, присущ работам Егора Ярыгина, племянника Якова Ярыгина, являвшегося одним из наиболее известных мастеров последних десятилетий существования промысла¹⁰.

Между тем мы наши предметы отнести к кругу работ Е.Ярыгина не можем, т.к. их сравнение с изделиями мастера¹¹ показывает сходство лишь в наличии синего цвета. Замечание О.В Кругловой о принадлежности синего кобальта в росписях исключительно Е.Ярыгину вызывает сомнения, т.к. оттенки синего встречаются и в более ранних работах, хотя и реже красного, желтого и зеленого цвета.

Наиболее примечателен стульчик-каталка (Д-596 рис. 5). Это уникальный экспонат, сохранивший известную с XVIII в. форму¹², при том, что колорит и композиция росписей характерны для втор. пол. XIX в. По сравнению с более ранними росписями, фигурки людей изображены намного крупнее, традиционный растительный орнамент дробный, состоящий из отдельных, не связанных между собою элементов.

Если в работах перв. пол. XIX в. Я. Ярыгина изображались отдельные сцены чаепития, охоты, посиделок, конного выезда, объединенные свадебной тематикой, то здесь основная тема – гуляние. Изображения выстраиваются в единый подробный повествовательный рассказ. Он начинается с правой стенки стульчика, плавно переходит на левую и заканчивается композицией на спинке с двумя коньками.

Фигурки людей и животных изображены в движении, все совершают какие-либо действия. В центре правой стенки выделяется юная пара - девушка с букетом цветов руках и юноша, поддерживающий подругу за талию. Они заняты беседой.

Выше, в правом углу, дама в повойнике склонилась к курице. Ниже, в левом углу, – мальчик в полосатых штанах, заправленных в сапоги, везет на коляске девочку с подобием банта на голове.

Движение продолжается и на левой стенке. Здесь в общее действо включены две прогуливающиеся барышни, а также животные – собака, столкнувшаяся с кошкой, и бегущий олень.

Одежда персонажей в росписи стульчика носит новые черты: одна из барышень – в шляпке, другие – без головных уборов, упомянутый выше юноша – в рубахе навыпуск и жилете.

Следующий предмет – хлебница – коробка с крышкой круглой формы (Д-40 рис. 6).

Здесь на крышке изображена излюбленная в ранних работах сцена чаепития, но уже в новой трактовке.

Несмотря на то, что в центре, как и раньше, находится стол с самоваром, вокруг – фигурки людей и даже, по традиции, написанная лишь одним черным контуром собачка, размещение предметов и их изображение заметно изменилось. От подчеркнутой витиеватости стола перешли к простой прямоугольной конструкции. В самоваре от формы античного сосуда первых десятилетий девятнадцатого столетия – к овалу, характерному кон. XIX в.¹³

Если раньше в тереме с двумя окошечками сидела вокруг стола семья, то здесь связь между персонажами иная: трое бородатых мужчин и юноши. Все участники сцены в длиннополых одеждах - кафтанах и круглых шапочках, подобные которым можно найти в росписях, нач. XIX в. на мужчинах¹⁴. Один из юношей стоит, правой рукой держа в руках штоф, а левой подавая чарку. Изображение ее характерно для жанровых росписей Пермогорья втор. пол. XIX в.¹⁵

Возникает вопрос: кто персонажи разворачивающейся перед нами сцены и где происходит действие?

Это довольно просторное помещение, на что нам указывает и число участников чаепития – шесть, и число расположенных по линии круга окон – четыре. Их изображение, по сравнению с более ранними, изменилось. Вместо разноцветных слюдяных, имевших арочное завершение, они стали простыми прямоугольными без шахматной раскраски. Данный факт косвенно указывает на время изготовления предмета – период после 1870-х гг.¹⁶

Дату подтверждает и растительный узор, окружающий сцену. Он крупный, дробный, состоит из элементов, не связанных между собой. Это те же трилистники, что и раньше, но уже не такие «кудреватые» и затейливые, без гибких стеблей. По краям композиции надпись буквами славянской азбуки: «Милости просим к нам садись на чашку чаю». Может быть, действие разворачивается где-то в общественном месте (например, в трактире?). Содержание росписи боковых стенок хлебницы значительно отличается от изображения на крышке. Здесь помещены сцены крестьянского труда. Одежда персонажей соответствует той, какую изображают в конце XIX в. Мужчины, вместо прежних длиннополых одежд, теперь в штанах, заправленных в сапоги и рубахе, в брюках и жилете. Женщины, вместо сарафанов - в юбке с передником.

Таким образом, этот предмет мы относим к 1870-1890 гг., где нижняя граница – время изменения формы окон, верхняя – дата поступления в музей - 1898 г.

В нашем собрании имеется еще одна хлебница, овальной формы (Д-62 рис.9). От покрывавших ее когда-то росписей сохранилось лишь изображение рыбы в центре крышки, что не позволяет произвести датировку точнее, чем XIX в.

Еще один предмет, где в росписях употреблен синий кобальт, и который может быть датирован аналогично - жбан (Д-605¹⁷ рис. 7). Характер его растительного орнамента близок тому, какой изображен на круглой хлебнице и на стульчике. Поверхности для декора здесь немного – две узкие полоски между обручами, которые воспринимаются как живописная обвязка из крупного растительного узора. Роспись состоит из ритмично повторяющихся элементов: трилистника с «ягодками» - контурного изображения животного или ярко раскрашенной птицы (сирин, курица).

Отличительной особенностью жбана из нашей коллекции является украшение крышки резьбой – редкий прием для Пермогорья.

При атрибуции названных памятников можно предположить, что выполнены они одним мастером, на что указывает характерный колорит росписи, особенности растительного орнамента. Он состоит из отдельных, не связанных традиционным черным извивающимся стеблем элементов – трилистников, «ягодок», цветочков.

Кроме того, в арсенале выразительных средств росписей обнаруживается такая деталь, как тройной штрих, прежде тесно связанный с орнаментом. Теперь же, видоизменившись и потеряв смысловую нагрузку, он просто заполняет свободное пространство.

Этим же хронологическим рамкам (втор. пол. XIX в.) принадлежит и прялка (Д-1414 рис. 8), хотя она и отличается стилистически от ранее рассматриваемых экспонатов, что может указывать на принадлежность росписи руке иного мастера.

О времени ее изготовления свидетельствует деление лопаски на два поля (на прялках перв. пол. XIX в. их три)¹⁸. Основное место росписи отводится декоративному растительному узору. Он мелкий, дробный, заполняет весь свободный фон.

В нижней части лицевой стороны помещена сцена катания, в верхней - характерный для Северной Двины мотив птицы Сирин, чье изображение встречалось в росписях еще XVII в. У крестьянских художников Сирин ассоциировался с представлениями о благополучии и счастье. На ножке прялки в том же ракурсе и с той же раскраской помещена курица, отличающаяся от Сирина только изображением головы.

,pОсобый интерес вызывает роспись оборотной стороны. В нижней части лопаски расположено наивное изображение небольшого домика со слуховым и подвальными окнами.

В черном контуре дома изображена сцена чаепития. На небольшом прямоугольном столике стоит гигантский самовар, имеющий овальную форму (характерную для втор. пол. XIX в.) с чайником на конфорке. За столом - две человеческие фигурки, откинувшиеся на спинки стульев, с блюдцами в одной и чашками в другой руке. Их силуэты настолько наивны, что создается впечатление, будто нарисованы они маленьким ребенком: в изображениях людей отсутствуют шеи, предплечья, колени. Головы условны: у мужчины - круглая, «лысая», безухая, у женщины она отличается лишь копной волос.

Над фигурками людей – два чуть перекошенных окна с прямоугольными рамами, форма которых появилась в росписях в 1870-е гг.

Ниже помещено древо жизни. С ним связывались представления о могуществе сил природы, о зависящем от нее благополучии человека, его счастье. Мы видим здесь, как трансформируются народные представления о древнем, одном из излюбленных в русском народном искусстве, образе. О нем остались, судя по изображению, лишь смутные воспоминания.

Древо изображено с толстым черным стволом и тонкими веточками-прутиками, с круглыми листиками. Сверху ствол заканчивается крупным тюльпанообразным цветком. На ветках расположились птички. Они невелики по размеру, но выделяются на фоне хрупких ветвей плотными черными силуэтами и напоминают тетеревов.

Особняком от рассмотренных выше предметов стоит прялка Д-93 (рис. 10)¹⁹. В отличие от других памятников данной коллекции, она поступила в музей в 1980 г. Ее достоинством является наличие даты и подписи автора, что довольно редко для предметов народного искусства.

На оборотной стороне прялки крупными цифрами написано: «1897 г.» Выше – широкой кистью нанесены плохо сохранившиеся значки, напоминающие в сочетании букву «М». Нам известны имена мастеров, творивших в кон. XIX – нач. XX в., чьи инициалы начинаются с подобной буквы – братья Мишарины - Василий и Александр¹.

В декоре прялки проявились черты, свойственные времени, – упрощение и огрубление орнамента, довольно жесткий рисунок. Предварительная прописка пером черной тушью заменена быстрым мазком кисти с уже последующей контурной обводкой. Жанровые композиции отсутствуют.

В двух полях (ставах) свободно расположены крупные трилистники, подобные которым изображались и раньше, и были характерны для Пермогорья, но использовались лишь для украшения крупных предметов (сундуков, саней, колыбелей), или больших свободных плоскостей (оборотная сторона лопасок и донец прялок).

Таким образом, анализ коллекции позволил соотнести ранее не атрибутированные предметы с росписями Пермогорья других музейных собраний и определить хронологические рамки, в которые укладывается их изготовления, предположительно назвать имена мастеров.

На основе проведенного исследования, можно также дать характеристику коллекции.

Она, несмотря на малочисленность, разнообразна по составу и содержит, как редкие в собраниях произведения (стульчик-каталка), так и характерные для перв. пол. – сер. XIX в.

Среди экспонатов имеются датированные и подписные изделия, что значительно повышает ценность коллекции.

Коллекция расширяет представления о творчестве известного мастера перв. пол. XIX в. Якова Ярыгина, позволяет осветить по-новому вопрос об использовании синего цвета в росписях втор. пол. XIX в. и вычленить произведения безымянного художника, также как и Егор Ярыгин, включившего в колорит своих произведений синий кобальт.

1. Жегалова С.К. Русская народная живопись. М.,1984. С. 91
2. Жегалова С.К. Художественные прялки // Сокровища Русского народного искусства. Резьба и роспись по дереву. М., 1967. С. 128; ее же Русская народная живопись. С. 114 М.,1984; Круглова О.В. Русская народная резьба и роспись по дереву. М, 1983, с.репродукция 70-72; ее же Народные росписи Северной Двины М., 1987. С. 14; Тарановская Н.В.Русские прялки. СПб., 2001. Ил. 36
3. Жегалова С.К. Художественные прялки // Сокровища Русского народного искусства. Резьба и роспись по дереву. М., 1967. С. 128.
4. Круглова О.В. Народная роспись Северной Двины. М., 1987. С.15
5. Тарановская Н.В.Русские прялки. СПб., 2001, ил. 35
6. Вопрос атрибуции данного предмета затронут в статье Зубец И.З. Северодвинские прялки в коллекции ГМЗРК. СРМ. Вып. XIV, Ростов, 2003. С. 251
7. По поводу имени мастера исследователи расходятся во мнениях (см. Круглова О.В. Народная роспись Северной Двины. М.,1987, с.13, Жегалова С.К. Новые материалы по истории Северодвинской росписи // Русское народное искусство Севера. Л., 1968, ее же Народный мастер росписи Яков Ярыгин // Музей народного искусства и художественные промыслы. Сборник трудов НИИХП вып. 5. М., 1972, ее же Северодвинская роспись по дереву // Труды ГИМ. Вып. 56. М., 1983.
8. Василенко В.М. Народное искусство. Избранные труды о народном творчестве X-XX вв. М., 1974.
9. 9 Жегалова С.К. Северодвинская роспись по дереву // Труды ГИМ. Вып. 56. М., 1983. С. 121.
10. Круглова О.В. Народная роспись Северной Двины. М.,1987. Комментарий, № 68. С. 15.
11. Бурак, ранее находился в коллекции Музея народного искусства НИИХП, Инв. № 11984 (ныне музей ДПИНИ); прялка, инв. № 3889 д Сергиево-Посадский историко-художественный музей-заповедник.
12. Нам известен лишь единственный аналогичный предмет – резной детский стульчик, находящийся в коллекции ГИМ и датированный XVII в.
13. Волкова С.В. Русские самовары в собрании Всероссийского музея ДПИНИ // Музей 6. М., 1986.
14. Жегалова С.К Художественные прялки // Сокровища Русского народного искусства. Резьба и роспись по дереву. М., 1967. С. 128.
15. Круглова О.В. Народная роспись Северной Двины. М.,1987. Комментарий, № 69.
16. Жегалова С.К. Новые материалы по истории северодвинской росписи // Труды ГИМ. Вып. 7. С. 45.
17. Употреблялся как праздничная посуда для пива.
18. Жегалова С.К Художественные прялки // Сокровища Русского народного искусства. Резьба и роспись по дереву. М., 1967. С. 128.
19. Вопрос атрибуции данного предмета затронут в статье Зубец И.З. Северодвинские прялки в коллекции ГМЗРК. СРМ. Вып. XV. Ростов, 2004 (в печати).
20. Круглова О.В. Народная роспись Северной Двины. М.,1987. С. 15.

В кон. XVIII – перв. тр. XIX в. дореволюционная ростовская миниатюра на эмали достигла своего расцвета. Тогда в ростовской финифти работали яркие, самобытные мастера, чьи произведения не ограничиваются рамками народного промысла. Творчество этих мастеров изучено недостаточно. Исключение составляют Алексей Всесвятский, Александр Мощанский и Яков Шапошников, оставившие нам свои подписные миниатюры. Этим мастерам посвящены специальные исследования¹. Однако, круг ростовских эмальеров того времени не исчерпывается этими тремя именами. Дальнейшее исследование ограничено минимальным числом подписных миниатюр, которые к тому же находятся в разных собраниях. Чтобы продолжить работу по атрибуции, и, прежде всего своей коллекции, необходимо иметь полное представление об эмалях этого периода, хранящихся в разных музеях. Данное сообщение отражает начальный этап этой в работы в музеях Ярославской области и включает в себя обзор эмалевых миниатюр в музеях Углича, Переславля Залесского и Ярославского музея-заповедника.

В названных музейных собраниях соотношение финифти кон. XVIII – перв. тр. XIX в. к миниатюрам втор. пол. XIX в. (времени расцвета промысла) можно представить где-то как 1/10, если не менее. Сразу заметим, что, к сожалению, почти все миниатюры, которые привлекли наше внимание, находятся на неатрибутированных памятниках. В лучшем случае, мы имеем клеймо на металле, но и оно, как правило, московское. В музеях Углича и Переславля представлена, в основном, московская эмаль на московском металле. Но так как мы не знаем ростовскую финифть 1760-х гг., то нам приходится внимательно относится и к московским эмалям предшествующего периода.

В Угличском музее мы нашли несколько поздних образков и финифтяные дробницы на окладах двух Евангелий и митре. Один из окладов, хотя и выполнен в кон. XVIII в. и хорошо сохранился, но представленные на нем миниатюры, как и металл, безусловно, московской работы, и, следовательно, он выпадает из области наших интересов.

Одним из самых ценных угличских памятников, с точки зрения исследования живописных эмалей, является митра² из Покровского монастыря. Она покрыта фиолетовым бархатом с девятью эмалевыми и четырьмя чеканными дробницами, обнизанными жемчугом, в музей поступила в 1928 г., в следующем году была перешита заведующим музеем Гусевым.

Верхний ряд дробниц с живописной эмалью, изображены – Леонтий епископ Ростовский, Исайя епископ Ростовский (рис. 1), преподобный Паисий Угличский, Филипп митрополит Московский. Дробницы нижнего ряда – «Распятие с предстоящими», Алексий митрополит Московский, Иона митрополит Московский, Петр митрополит Московский. В перекрестии – «Воскресение Христово». Между ними четыре чеканных килевидных позолоченных дробницы.

Сразу отметим, что столь ранние эмалевые миниатюры с изображением ростовских святых на митре встретились впервые. Очень бы хотелось связать ее происхождение с Ростовом. Но, судя по письму, это московские эмали 1740-х гг. Они характеризуются плотной структурой эмали, которая ложится тонким слоем на «плосковыпуклую» пластинку, без фондона, рисунок четкий, графичный, пунктир используется только при написании лика, фон закрыт очень плотно темной краской, в противовес чему красочный слой при написании одежд выглядит более «жидким» и как бы водянистым.

В РФ ГАЯО существует Опись церковного имущества Угличского Покровского монастыря 1752 г., согласно которой, в обители находилась «Шапка по бархату красному в средине вверху мусею Воскресение Христово напереди Распятие Господне и разные Святителевы семь образов писаны мусею в серебре да четыре дробницы серебреные позолочены обнизаны жемчугом запоны серебряные с камешками позолочены обнизаны жемчугом зернами половинчатыми … »³. То есть мы имеем описание данной митры.

Таким образом, миниатюры для митры были изготовлены еще до появления в Ростове первой эмальерной мастерской. Более того, широкое использование скани на запонах, форма запон, напоминающая распространенные в первой половине XVIII в. панагии с коронами, сами полуфигурные миниатюры на темных глухих фонах позволяют отнести митру к первой трети XVIII столетия.

Другим, привлекшим наше внимание, экспонатом является Евангелие⁴ в четверть листа, с гравюрами Ивана Зубова, московской печати, 1722 г., происхождение неизвестно, в музей поступило в 1954 г. На первом листе текста скорописью конца XVIII в. надпись – «Ростовский протоиерей Гавриил».

Если это действительно так, то имя хозяина нам говорит о многом. Протоиерей Гавриил «в школах» не обучался, но зато преуспел в иконописном художестве⁵. Он дважды принимал участие в росписях соборов Московского Кремля⁶, стоял во главе ростовского Успенского собора во время работы там Алексея Всесвятского, пересылал финифть для оправы в Москву. Таким образом, для современного ему художественного процесса протоиерей Гавриил не был посторонним человеком.

Евангелие имеет очень интересный оклад. На его гладком поле со строгими филенками по краю и орнаментом, напоминающим пальметки, и восемью из девяти эмалевых дробниц, укреплена металлическая «сорочка» сложного рисунка, скорее геометрических форм, но с растительными элементами. Если «пальметки» все же можно соотнести с классицистическим орнаментом, то «сорочка» находится вне каких либо стилевых ориентаций. Клейм на окладе нет, но похоже на серебро с золочением.

Не менее любопытными являются и миниатюры (рис. 2). Эмаль глухая, краски опять же лежат то корпусно, то жидко, складки одежд размыты, рисунок верный. По качеству эмалей и рисунку это Москва 1740-х гг., но либо зарубежная, либо с киевских образцов. Живопись московских эмалей этого времени более обобщенная. Здесь же все прописано очень тонко, хотя и почти одним красным цветом, едва заметен «волосяной» контур, применены растушевки, лессировки. Фон темно-коричневый, но не выше фигур. Фондона нет. С учетом металлической «сорочки», мы можем предположить, что оклад с миниатюрами выполнен в первой половине XVIII в. в одной из столиц с участием зарубежного (возможно и нынешнее «близкое» зарубежье) мастера.

В Переславском музее-заповеднике вся коллекция финифти выставлена в ризнице. Эмалевые дробницы до середины XIX в. находятся на предметах. Эмали второй половины – конца XIX в. представлены в виде отдельных иконок, пластинок и дробниц. Одним из достоинств коллекции эмалей в переславском собрании являются дробницы на потирах с московскими клеймами. То есть, мы имеем датированные московские эмали не только XVIII в., но и до третьей четверти XIX столетия, последний – 1868 г., что тоже очень важно. Особенностью переславской серебряной утвари с эмалью на окладах (несколько из них в лист!) является то, что почти во всех случаях, основное место занимает чернь или чеканка, которые только дополняет финифть.

Обзор эмалевой миниатюры в собрании Переславского музея-заповедника хотелось бы начать с памятника никакого отношения к ростовской финифти не имеющего, но очень значимого при обсуждении вопроса о традициях в эмалевой миниатюре.

Это Евангелие, по этикетке – XVIII в., серебро с золочением, чеканка. Финифть не указана, но на окладе укреплены три эмалевые дробницы из четырех (одна утрачена) – «Моление о чаше» (рис. 3), «Христос перед Пилатом», «Снятие с креста». Эмаль тусклая глухая, совершенно не блестит. Пластины почти плоские. Композиции очень подробные, дробные. Цвет ограничен голубым, зеленым, желтым и красным. Без оттенков. Все очень графично. В росписи используется штриховка, на пластинах мы видим множество надписей. Прослеживаются ясные, конкретные связи с народной графикой и курьезными эмалями на посуде. Это очень редкие, в качестве дробниц на окладе, Сольвычегодские эмали.

Широко известны бытовые предметы, преимущественно посуда, украшенные эмалями сольвычегодских мастеров кон. XVII в. Они яркие, декоративные, многословные, подробные, с текстовыми пояснениями. Напоминают раскрашенный рисунок, с не всегда серьезным содержанием, как это и должно быть в народной культуре. Поэтому, когда в одной из версий, рассматривая сольвычегодские эмали, как предтечу ростовской финифти, мы предполагаем их эволюцию в первой половине XVIII в., то переславское Евангелие доказывает, что, изменив свое назначение и тематику, по существу в сольвычегодских эмалях стилистически ничего не изменилось. Несмотря на серьезность темы, в них сохранился элемент игры, для несведущих дан комментарий происходящего, используется рисунок по цветовому пятну и штриховка. То есть, они не изменились кардинально под натиском новшеств искусства XVIII в. В ростовской финифти же XVIII в. все иначе, в ее основе лежит современная религиозная живопись, а народное искусство здесь присутствует на уровне самосознания и навыков исполнителей. Рассматриваемое Евангелие, судя по эмалям и запонам, создано в начале XVIII в., а самый интересный для нас памятник в собрании Переславского музея – тоже Евангелие – в конце столетия.

Следующее Евангелие⁷ поступило из Никитского монастыря Переславля в 1923 г. По этикетке «Евангелие 1790 г. Серебро, золочение, чернь, чеканка, эмаль». К сожалению, в настоящее время памятник для специального осмотра недоступен. Евангелие выставлено в вертикальной витрине, под сигнализацией. И мы можем только предполагать, что 1790 г. – клеймо на серебре. В карточке научного описания сказано, что, Евангелие напрестольное в александрийский лист. Оправа – серебро, чеканка «Барокко», чернь.

Эмалевые дробницы на окладе Евангелия из Никитского монастыря столь малы, что их даже не указали в описании экспоната. Безусловно, чернь в данном случае занимает основное место, но эмали на гладком позолоченном поле оклада выглядят как драгоценные камни. В их росписи бросается в глаза обилие открытой белой блестящей эмали, которая сияет, как и позолота. Создается впечатление, что мастер, открывая в обилии эмаль основы, хотел добиться именно эффекта драгоценного камня. Для нас же интересна их роспись.

Финифтяные дробницы «Воскресение», «Богоявление», «Рождество Христово» и «Отечество» расположены между наугольниками, по четырем сторонам средника «Распятие» черневой работы. Эмали чистые, прозрачные, блестящие, с фондоном. Пластинки выпуклые с толстым слоем эмали. Дробница «Отечество» – более блеклая, плоская и беднее по цвету. Она выполнена другой рукой, и на эмали иного качества, более поздняя и ее мы рассматривать не будем.

В росписи дробницы «Богоявление» (рис. 4) композиция напоминает аналогичную миниатюру на многочастной иконе Я. Шапошникова из собрания ЦМиАР⁸, но в зеркальном отражении. Автор, как и Александр Мощанский в его ранних работах, использовал очень тонкий контур, но живопись его не столь темпераментна. Она более прозрачна, и холодновата, как у Я. Шапошникова в «Троице»⁹. Мастер работал только с несколькими красками – оранжевой, желтой, зеленой, пурпуром, но создавал удивительно выразительные по декоративным качествам миниатюры. На белую эмаль основы он наносил тонкие, полупрозрачные красочные слои, которые покрывал фондоном, что усиливало эффект глубины и легкости росписи. При письме теней в личном он использовал почти только одну зеленую краску, которую он мог положить рядом с оранжевой. Рисунок живой и тонкий, даже, если где-то и неправильный, но в целом, он выдает уверенную руку мастера.

Композиция дробницы «Воскресение» – взлетающий над гробом Христос, опять же представляет собой фрагмент центральной части аналогичной миниатюры на многочастной иконе Я. Шапошникова из собрания ЦМиАР¹⁰.

В миниатюре «Рождество Христово» (рис. 5) вновь акцент сделан на впечатлении легкости и воздушности, которое идет от обилия белого фона, и возникающих из него рыжеволосой головы поклоняющегося младенцу пастуха (?), изящных фигур Иосифа и Богоматери. И опять возникают ассоциации с живописью по эмали братьев Шапошниковых, которые умели писать прозрачное и белое на белом. Но этот мастер был лучше знаком с анатомией человеческого тела. Живопись миниатюр на окладе Евангелия из Никитского монастыря артистичнее произведений как Мощанского, так и ближайшего к нему по времени Якова Шапошникова, чьи работы она напоминает. Учитывая дату – 1790 г., в качестве автора этих дробниц, очень бы хотелось предположить Гавриила Гвоздарева, подписных миниатюр которого мы не знаем. Так как именно Гвоздарев был современником Мощанского и мог быть учителем братьев Шапошниковых¹¹.

В коллекции Переславского музея, как и во многих других, ростовская финифть представлена, в основном, памятниками второй половины 19 в. Здесь к ростовским эмалям кон. XVIII – перв. тр. XIX в., безусловно, мы можем отнести только дробницы названного Евангелия. Остальное – спорно, но не менее интересно.

Митра из Данилова монастыря Переславля (рис. 6). В этикетке указан только XVIII в. По карточке научного описания – «Митра по золотому глазету низана жемчугом 4 дробницы Деисус и Благовещение. Ростовской работы (!) пост. 3.02.1923». Судя по эмалям, на митре нашиты московские миниатюры середины XVIII в. Все, кроме одной, не указанной в описании. Это находящаяся в средокрестии «Троица Новозаветная». Как мы уже говорили, московские эмали этого времени по структуре более плотные, тонкие, тусклые. Краска ложится как будто заливками в сочетании с сухим, графичным рисунком и корпусно закрытым фоном. В «Троице» эмали более стекловидные, как будто она вся залита фондоном, письмо более пластичное, мягкое. Основной цвет – фиолетово-коричневый, рядом – желтая, красная, голубая краски. Формы крупные, без миниатюристической изощренности. В Москве так не писали никогда, ни раньше, ни позже. Но выводы делать пока не будем.

В кон. XVIII в. были выполнены две овальные иконки с изображением избранных святых – полнофигурные, на фоне пейзажа и темно-синего неба. Они как будто парные, но поступили из разных мест, в разное время.

На одной из них¹² изображены святые Андрей и Алексей, мученики Гурий и Мария под покровительством Спасителя в облаках (рис. 7). Эта миниатюра поступила «из закрытых церквей города». Другая – с изображением Федора Стратилата в воинских доспехах, святого Петра, царя Константина и двух мучениц, под покровительством Спасителя в облаках, поступила из бывшего Федоровского монастыря Переславля. Святые изображены в рост. В основе колорита, исключая фон, – сумрачный фиолетово-розовый, коричневатый цвета. Фон интенсивно синий и выше фигур, без фондона. Все прописано тщательно, но фигуры несколько смяты. Их могли написать и в Ростове первой трети XIX в., хотя аналогов нет. Но в Ярославле есть дробницы на окладе Евангелия, где святые написаны на интенсивно синем фоне, но он ярче, роспись суше, и с золотом в нимбах. В ГИМе, можно увидеть пластинки с синими фонами, но с упрошенной росписью, это те образки, которые И.М. Суслов считал самой ранней ростовской финифтью.

Итак, в Угличском и Переславском музеях не удалось обнаружить подписных или датированных миниатюр. Но представление о круге бытовавших в середине XVIII в. живописных миниатюрах стало заметно шире. Мы имеем московские миниатюры первой трети XVIII в. с ростовской тематикой, миниатюру, по преданию, выполненную в Ростове. И, наконец, прекрасные эмалевые дробницы неизвестного мастера на Евангелии 1790 г. То, что ростовская финифть кон. XVIII – перв. тр. XIX в. в музеях Углича и Переславля представлена единицами произведений, позволяет говорить о том, что фактор близости к Ростову, очевидно, не имел значения. Продолжать поиск необходимо в крупных монастырях, лаврах или музеях, которые сами закупали ростовскую финифть, и, куда она могла поступить из частных собраний.

Коллекция финифти в собрании Ярославского музея-заповедника уступает коллекции ГМЗ «Ростовский кремль» по численности, но очень интересна по составу. Всего около 500 единиц хранения, но, как и в Ростове, сюда не входят дробницы на тканях и драгоценных металлах, составляющие ее самую интересную часть. Как и в Ростовском музее, большую часть собственно фонда финифти составляют миниатюры второй половины XIX в.

Среди ранних эмалей ярославской коллекции есть уникальные памятники, аналогов которым в московских миниатюрах встречать еще не приходилось. Это опять же комплекс пластин для неизвестного предмета с изображением господа Саваофа¹³ (рис. 8), архангелов Рафаила¹⁴ и Михаила¹⁵, сцены Благовещения¹⁶. Выполнены они свободно, живописно, легким мазком и цветистые до пестроты. Возможно, это и не Москва, и ближе к 1770-м гг., чем к концу XVIII в.

В Ярославском музее-заповеднике на предметах шире представлены миниатюры «доростовского» периода, в основном, это Москва 30-40-50-х гг. XVIII в. В собрании ГМЗ «Ростовский кремль» ростовские и московские эмали идут почти параллельно, то есть это миниатюры одного времени. Эмали первой половины и середины XVIII в. в ярославском собрании обладают типичными, для московских памятников этого времени, чертами. В отличие от миниатюр угличского и переславского собраний они не дают повода для сомнений.

Сомнения начинаются с панагии «Коронование Богоматери»¹⁷ 1762 г. принадлежавшей священномученнику Арсению Мациевичу (рис. 9). Дело не только в том, что по времени она уже может быть ростовской. По форме пластина «плоско-выпуклая», на которых часто писали московские мастера, но эмаль уже не такая плотная, более стекловидная. Роспись не эмалевая, т.е. пунктира нет, а мазок не сплавлен. Но сравнить нам ее все еще не с чем. Мы можем только пополнить ряд возможных вариантов ранней ростовской финифти, начатый в Угличе и Переславле.

Если дальше идти по хронологии, то в ярославском собрании очень хорошие миниатюры Мощанского. Это крупные двухвершковые дробницы в зубчатой оправе с изображением евангелистов Луки¹⁸ (рис. 10) и Марка¹⁹ (рис. 11). В росписи чувствуется тот же темперамент художника, как и на ростовской подписной пластинке 1777 г.²⁰ (рис. 12), но видимо, уже более зрелого. Рисунок стал более жестким, формы обострились, цвет стал интенсивнее. Возможно это уже 1780-е или даже 1790-е гг. Что очень важно для разговора о том, в какую сторону развивалось творчество Мощанского. К сожалению, работа с книгами поступлений почти ничего не дала, и мы не знаем, откуда миниатюры поступили.

По времени к ним близки дробницы работы Алексея Всесвятского на лицевой стороне оклада Евангелия из Ярославской церкви Николы в Тропине (рис. 13). На задней стороне оклада находится клеймо с надписью «Сие святое Евангелие обложено серебром в церковь Николая чудотворца что в Тропине старанием и коштом тоя церкви приходских людей при священнике Петре Игнатьеве в 1792 году». Откуда Евангелие и поступило в музей в 1922 г.

Вполне вероятно, что Петр Игнатьев – старший брат Алексея Игнатьева Всесвятского²¹, который переехал в Ярославль вместе с братией архиерейского дома.

Из пяти дробниц на окладе центральное не сохранилось, но, судя по всему, это было «Воскресение с сошествием во ад», аналогичное изображенному на пластине с выносного запрестольного креста из Успенского собора²². Большой интерес представляет сам оклад с рокайльной чеканкой, видимо, московской работы. В ростовском собрании мы имеем только дробницу евангелист Марк²³ с подобного оклада этого времени. Дробницы на окладе Евангелия из церкви Николы в Тропине относятся к раннему периоду творчества мастера. Сравнивая аналогичные миниатюры ярославского и ростовского собраний, можно заметить, что это одна и та же композиция, но с более близкой точки зрения. Везде здесь мы узнаем знакомые детали, но в нашем памятнике автор лучше справился с драпировками.

Есть в ярославском собрании и миниатюры автора дробниц Борисоглебской митры из Ростовского музея. Интересно, что и в Ярославском музее они находятся на памятнике, поступившем из Борисоглебского монастыря. Только у этого мастера мы можем встретить такие чистые, прозрачные, яркие, прямо горящие краски. Это так же дробницы на митре, но в отличие от ростовских, они полнофигурные и даже в интерьере.

В ярославской коллекции можно встретить работы мастера, которые отличаются эмалями прекрасного качества. Это три дробницы из одного комплекса с изображением евангелистов Марка (рис. 14), Иоанна (рис. 15) и Матфея²⁴ (рис. 16). Они написаны на крупных овальных пластинах. Эмаль – чистая, плотная, блестящая, звучная по цвету. Личное мастер выполнял почти гризайлью, используя тонкие нюансы цвета, в холодных серых тонах, с легким пурпурным румянцем щек, крыльев носа, верхнего века. Контур плавный, но выразительный. Уверенная, крепкая рука, в которой чувствуется энергия, а не повышенная эмоциональность, как у Мощанского. Сочетание гибкой, четкой, яркой линии в контуре с воздушным пунктиром в объемах. Мощная, выпуклая лепка мускулатуры лица и открытых частей тела. Стремление к крупным, академически правильным формам, их чистоте и законченности. Монументальность, отсутствие мелких деталей. Цвет чистый, не смешанный, закрывающий большие плоскости, не дробный. Все говорит о близости к академической школе, но некоторые детали позволяют допустить версию об авторстве ростовского мастера.

В ярославском собрании к этим дробницам, в некоторой степени, близки миниатюры на окладе Евангелия начала XIX в., и дробницы с изображением Иоанна Предтечи²⁵ (рис. 17), архангела Гавриила²⁶ и архистратига Михаила²⁷, к которым в свою очередь уже примыкают ростовские «Предста Царица»²⁸ с евангелистами и далее дробницы одной из митр из Спасо-Яковлевского монастыря²⁹.

На дробницах с изображением Иоанна Предтечи, архангела Гавриила и архистратига Михаила рисунок уже нельзя назвать изящным, он более груб и наивен. Хотя все та же четкая уверенная линия, стремление к скульптурной законченности формы. Возможно, они соотносятся между собой, как работы ученика и учителя. В качестве авторов этих миниатюр мы предполагаем штатных мастеров Ярославского архиерейского дома начала XIX в.

Таким образом, рассмотрев только часть коллекции памятников с живописными эмалями из Ярославского музея-заповедника, мы можем существенно расширить круг произведений уже известных нам мастеров. С другой стороны, представляется возможным выявить миниатюры авторов близких аналогов, которым мы не имеем в ростовской коллекции, рассматриваемой нами, в качестве базовой при проведении данной работы. Что позволяет поставить вопрос о «ярославском периоде» в работе штатных финифтяных дел мастеров Ярославского архиерейского дома.

1. Суслов И.М. Ростовская эмаль. Ярославль. 1959, Кривоносов В.Т. Огненное письмо. Ярославль, 1977; Доминяк Э. И. А.И. Всесвятский – живописец по эмали // Путь к коммунизму. Ростов. 26.08.1983; Зякин В.В. Новые материалы о жизни и творчестве ростовского живописца по эмали А.И. Всесвятского // Памятники культуры. Новые открытия. 1988. М. 1989, С.352-361; Борисова В.И. Новые материалы о ростовском финифтянщике Александре Григорьевиче Мощанском. Конец XVIII- начало XIX вв.// ИКРЗ. Ростов,1995. С.268-277, Федорова М. М. Ростовский иконописец на эмали Я.И. Шапошников // Искусство христианского мира. Вып. VII, М., 2003. С. 430-442.
2. УИХМ. Уг.-841.
3. Ф-197. Оп. 1. Д-1638. Л. 25(об.)-26.
4. УИХМ. Уг-6422.
5. РФ ГАЯО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 3004. Л. 2 об.
6. РФ ГАЯО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 2895. Л. 1 об.
7. ПЗИХМЗ. Инв. 1118.
8. ЦМДИИАР. КП-3602.
9. ГМЗРК. Ф-1977.
10. ЦМДИИАР. КП-3570.
11. Федорова М.М. Мастера финифтяных дел из прихода церкви Воскресения Лазаря в Ростове // ИКРЗ, 2003. Ростов.
12. ПИАХМЗ. Инв.-2567.
13. ЯИАХМЗ. Инв.-8066/51.
14. ЯИАХМЗ. Инв.-8058/493.
15. ЯИАХМЗ. Инв.-8667/194.
16. ЯИАХМЗ. Инв.-8065/50.
17. ЯИАХМЗ. Инв.-8156/192.
18. ЯИАХМЗ. Фн.-509.
19. ЯИАХМЗ. Фн.-45.
20. ГМЗРК. Ф-2291.
21. O Петре Всесвятском см. Федорова М.М. Творчество мастера ростовской финифти XVIII века священника Алексея Всесвятского, в печати.
22. ГМЗРК. Ф-21.
23. ГМЗРК. Ф-1701.
24. ЯИАХМЗ. ЯМЗ-7397.
25. ЯИАХМЗ. ЯМЗ-33365. Фн-41.
26. ЯИАХМЗ. ЯМЗ-33366. Фн-44.
27. ЯИАХМЗ. ЯМЗ-33360. Фн-43.
28. ГМЗРК. Ф-2268, 215, 216.
29. ГМЗРК. Дм-34.

Окончился ХХ век, и это обстоятельство поставило перед нами задачу обобщения и осмысления итогов предшествующей работы, а также пополнения и систематизации уже собранных материалов. Необходимым условием для проведения дальнейших исследований, на наш взгляд, стали работы по созданию своего рода базы, основанной на историко-документальной объективности. В понятие «базы» мы вкладываем определение всего круга мастеров и географии местонахождения их работ. С этой целью мы предприняли попытку рассмотреть различные исторические срезы: вертикальный (личность художника-творца) и горизонтальный (круг распространения созданных им произведений). Предварительные работы были начаты с 1995 г. В ГМЗРК до этого научная картотека отражала главным образом некоторые сведения только о ведущих мастерах.

Каталоги музейных собраний ростовских живописных эмалей XVIII-XIX вв. создаются специалистами разных музеев: СПИАХМЗ – Л.А. Шитовой¹, ЦМИАР - С.В. Гнутовой² и др., ГМЗРК и ЯИАМЗ – М.М. Федоровой и Л.Л. Полушкиной³. Были опубликованы некоторые работы по изучению коллекций ГИМ - О.В. Молчановой⁴ и ГРМ – В.И. Борисовой⁵.

Проблематики ХХ века в рамках отдельных поставленных задач касались А.В. Доминяк⁶, В.И. Борисова⁷, а также И.М. Суслов. Последний глубоко изучил предмет, им была издана в 1958 г. монография «Ростовская эмаль»⁸, в которой искусствовед совершенно закономерно первую половину ХХ в. рассматривал как часть развития искусства финифти с момента возникновения его в Ростове в сер. XVIII в. И.М. Суслов дал краткий обзор искусства перв. пол. ХХ в. с приложением списка известных ему мастеров, в который вошли двадцать художников.

Итак, перед нами встала задача существенного расширения круга мастеров, сбора их биографических сведений, создания библиографического аппарата.

Вторая проблема – выявление достаточно полной географии распространения ростовских живописных эмалей ХХ в. по музеям центральной России – определение круга местонахождения произведений художников. Необходимо составить представление о том, что и где хранится, и какого качества, а в итоге подготовить материалы для сводного каталога.

В сводный каталог вошли коллекции ростовских живописных эмалей ХХ в. из музеев: ВМДПИНИ, ГИМ, ГИКМЗ, РОСИЗО, ГРМ, ЯИАМЗ, ЯХМ, ГМЗРК и фабрики «Ростовская финифть» (далее ФРФ).

Ограничение рамок исследования какой-либо одной или даже двумя-тремя музейными коллекциями, привело бы к неполноте нашего представления, так как собрания живописных эмалей ХХ в., и даже ГМЗРК – самого, казалось бы, цельного и полного из подобных, страдает досадной неполнотой, так как в нем в силу конкретных особенностей комплектования (в различные периоды истории изменялся статус музея), ориентиры менялись, размываясь, перетекая от одного к другому. Не всегда финифть была приоритетным предметом собирательской работы, зачастую имели место стихийность и нестабильность в работе. Современники подчас не придавали серьезного значения и важности сиюминутного исторического бытия, проявлявшегося в какой-нибудь на первый взгляд безделушке и малохудожественной плашке – пластине, выпускавшейся финифтяной артелью. Образовавшиеся таким образом лакуны могли быть заполнены сведениями из других музеев. Из всего комплекса материала сложилась общая картина развития искусства промысла в ХХ веке.

Немаловажным, и более того, реальным основанием для сосредоточения на решении поставленных задач, стала финансовая поддержка Российского гуманитарного научного фонда⁹.

В ходе работы мы столкнулись с рядом сложностей. Если с государственными музеями и музейными объединениями было относительно легко работать, то с ведомственным музеем ФРФ, были определенные проблемы. Учет музейного экспоната на ФРФ был весьма упрощен: далеко не всегда фиксировались авторы (живописец и ювелир)¹⁰. Техника изготовления, размеры, источник поступления не фиксировались вовсе.

Поэтому здесь пришлось более всего затратить времени на первичную каталогизацию предмета¹¹. Источники поступления сейчас восстановить уже не представляется возможным. Хотя в данном случае закономерностью является поступление художественного произведения в музей от автора почти сразу после его создания, но некоторые произведения поступали иначе. Музей при производстве, помимо просветительской, исполняет обучающую и методическую функции для художников, работающих на фабрике.

Закончив в основном сбор материалов для каталога, мы впоследствии стали его рассматривать отчасти как дополнительный источник для составления биобиблиографического словаря. Центром внимания в словаре стоит личность художника-творца, чьи эмальерные произведения уже давно стали музейными, антикварными, коллекционными, и с этой точки зрения, необходимо обобщение материала в виде справочного иллюстрированного пособия, которое будет необходимо в научной, выставочной, коллекционной работе музеев, научных учреждений, учебных заведений, архивов, индивидуальном коллекционировании и т.д.

В словаре мы хотели ознакомить читателей с судьбами художников промысла. История финифти ХХ в. представляет целостное явление, не разграниченное политическими событиями 1917 г., так как многие художнические судьбы органично вбирают в себя и до, и послереволюционный период. Сегодня в начале ХХI в. становится отчетливо видно, какой сложный путь прошла ростовская финифть в ХХ в., насколько остро политическая жизнь касалась, казалось бы, далекого от политики народного промысла, как катастрофы и политические беды сказывались на духовном и эстетическом мире художника.

Биобиблиографический словарь ростовских художников-финифтяников ХХ в. содержит сведения более чем о ста пятидесяти мастерах (живописцах по эмали и ювелирах). В словарь включены лишь те художники, о которых имеются сведения в печатных источниках, отдельных изданиях, статьях, каталогах выставок, приглашениях, буклетах и т.п., либо чьи произведения хранятся в музейных собраниях России.

В этом направлении работы мы столкнулись с еще одной проблемой. В советский период ФРФ – полноправная преемница одноименной финифтяной артели, была единственным предприятием по выпуску финифти в Ростове и большая часть художников была так или иначе связана с нею. И по сей день личные дела многих художников находятся там. Руководство ФРФ в 1996 г., сдав основные дела в РФГАЯО, все личные дела когда-либо работавших в ней и артелях, оставило у себя. Причем у них нет специального сотрудника-архивариуса, дела не разобраны, доступ посторонним лицам туда воспрещен. Некоторые сведения о сравнительно недавно работавших и ныне работающих мастерах, удалось получить из отдела кадров¹². Поэтому пришлось искать другие источники, ими стали главным образом воспоминания старожилов и частично опубликованные в различных статьях, большей частью отрывочные сведения. Из достаточно обширной прессы, главным образом местной, информации биографического характера, почти невозможно получить. Исключение составили данные о нескольких выдающихся мастерах, большей частью известные нам ранее.

В работе использованы материалы предшествующих справочников¹³ (в единственном полном на сегодняшний день биобиблиографическом словаре художников СССР¹⁴ есть сведения всего лишь о нескольких ростовских финифтяниках. Структура этого словаря берется нами за основу¹⁵.

Каждая статья в словаре содержит краткую творческую биографию художника и достаточно подробную библиографию, воспроизводящую какие-либо упоминания о нем.

В работе были использованы различные источники:

• сведения из ГАРФ, РГАЛИ, ГАЯО и РФГАЯО;
• материалы сводного каталога ростовской финифти ХХ в. из коллекций музеев России;
• воспоминания старожилов из личного архива автора;
• каталоги выставок16;
• сведения, полученные в результате общения с ныне здравствующими мастерами.

Каталоги выставок были для нас важными документами, а в некоторых случаях единственными печатными источниками, в которых упоминается о деятельности отдельных мастеров. Не использовались в качестве источников публикации рекламного, большей частью безадресного характера, такие как календари, рекламные буклеты изделий фабрики «Ростовская финифть».

Выставки, проведение которых не сопровождалось изданием каталога, в словарь не внесены. Исключение составляют лишь те, которые прочно вошли в историю финифти ХХ в., например, выставка в Париже (1937) и Брюсселе (1958). За участие в последней, фабрика получила золотую медаль.

Подавляющее большинство статей словаря являются первым, хотя и весьма лаконичным, монографическим исследованием.

1. Шитова Л.А. Живописные эмали из собрания Загорского музея-заповедника. Каталог. М., 1988. С. 146.
2. Верещагина И., Гнутова С. Русская эмаль XVII – начала ХХ века. Их собрания музея имени Андрея Рублева. М., 1994. С. 304.
3. Ведутся исследовательские работы по созданию материалов для каталога финифти XVIII-XIX вв.
4. Молчанова О.В. Традиции и история ростовской финифти XVIII-XIX веков // Народное искусство России: традиция и стиль. Труды ГИМ. М., 1995. С. 37-48.
5. Борисова В.И. Уникальный древний промысел нуждается в поддержке государства // Мир музея. 1994. № 4. С. 41-42. Она же. Ростовская финифть. Альбом. М., 1995. С. 160.
6. Доминяк А.В. История и проблемы промысла Ростовская финифть // Декоративное искусство СССР. М., 1983. № 12. С. 37-42.
7. Борисова В.И. Ростовская финифть: история и современное состояние // Некрасова М.А. авт.-сост., науч. ред. Народное искусство России в современной культуре. XX-XXI в. М., 2003. С. 151-166.
8. Суслов И.М. Ростовская эмаль. Ярославль, 1959. C. 45.
9. Проект « 01-04-00074а, 2001-2003 гг.
10. Лишь с недавнего времени новый сотрудник фабрики Т.А. Вялова начала восстанавливать «утраченное» авторство музейных произведений.
11. Благодарю старейшую сотрудницу ФРФ А.И. Мельникову и главного художника ФРФ Г.А. Соколову за оказанное содействие в работе.
12. Благодарю заведующую отделом кадров ФРФ И.А. Малышеву за оказанное содействие.
13. Русские писатели. ХХ век. Биобиблиографический словарь. В двух частях. М., Просвещение. 1998. Под ред. Н.Н. Скатова.
14. Художники народов СССР XI-XX вв. Биобиблиографический словарь. Тома первый – пятый. М., Спб. 1976-2002. Сведения в данном словаре ограничены 1985-1987 гг.
15. Порядок расположения материала в биобиблиографическом словаре.
    Автор
    Биографическая справка (даты жизни, место рождения, основной род деятельности, краткая характеристика творчества, в каких музеях хранятся работы). Дается список основных произведений с указанием их местонахождения.
    Библиография о художнике помещается после биографической части статьи. Если у художника есть печатные труды, они помещаются под рубрикой статьи и заметки, перед литературой о нем.
    Библиография располагается в хронологической последовательности. В общий список литературы входят также словари, журналы и рукописи. Каталоги и газеты выделены отдельно.
16. Вопрос пополнения сведений о выставках, к которым не были изданы каталоги, нуждается в специальном исследовании. Этому препятствуют пока объективные обстоятельства, например: библиотека НИИХП, после закрытия института (1999 г.) была присоединена к ВМДПИНИ, и в настоящее время еще не все фонды (машинописные источники и др.) полностью разобраны. Также и библиографические сведения о некоторых художниках могут быть впоследствии дополнены, когда ведомственный архив фабрики «Ростовская финифть» будет доступен исследователям.

Митрополит Иона Сысоевич¹, знаменитый церковный деятель XVII в., управлял одной из богатейших митрополий страны – Ростово-Ярославской – около 40 лет, с 1652 по 1690 г. Он пользовался огромным влиянием в своей епархии, обладал немалыми материальными возможностями, что позволило владыке с необыкновенным блеском проявить данный ему талант архитектора. Митрополит Иона прославился как «неутомимый труженик, большой знаток и любитель строительства. Преосвященный зодчий украсил свою митрополию великолепнейшими по времени зданиями и храмами»². Исследователями подсчитано, что в Ростове и окрестностях владыка построил 14 храмов³.

Самое знаменитое творение митрополита Ионы – ансамбль Ростовского Кремля, но владыка не обделял вниманием и Ярославль – крупнейший, экономически развитый, динамично растущий город митрополии. И если документальных сведений о строительных работах Ионы Сысоевича в Ростове почти не сохранилось, то совсем по-другому обстоит дело в отношении Ярославля – как удалось выяснить в ходе подготовки данного сообщения, до нашего времени дошли тексты 19 митрополичьих грамот, писем, других документов, связанных с Ярославлем (со временем этот список, мы надеемся, пополнится – достаточно заметить, что в Словаре книжников и книжности Древней Руси указаны только две грамоты владыки, связанные с Ярославлем). Это подлинные грамоты и списки с них разного времени, хранящиеся ныне в Государственном архиве Ярославской области (ГАЯО), тексты документов, прочитанные с подлинников дореволюционными исследователями и опубликованные ими в Ярославских епархиальных ведомостях (ЯЕВ), Ярославских губернских ведомостях (ЯГВ), книгах ярославских краеведов прошлого по истории отдельных храмов. Обобщение уже имеющихся материалов о храмоздательной деятельности митрополита Ионы в Ярославле, представление новых являются темой данной статьи, причем под храмоздательной деятельностью следует понимать не только строительство и украшение церквей, но и прославление святынь, в них находившихся, и учреждение крестных ходов.

Нужно вспомнить, что собой представлял Ярославль времени начала управления митрополией Ионы Сысоевича. В городе из камня были построены, не считая оборонительных сооружений и трех небольших, трапезного типа храмов, ансамбль Спасо-Преображенского монастыря, Успенский и Казанский соборы, три монументальные летние приходские церкви – Николы Надеина, Рождества Христова, Ильи Пророка. Остальные храмы в сорока с лишним приходах оставались деревянными.

Началом правления Ионы Сысоевича принято считать 15 августа 1652 г., когда он обратился с посланием к пастве, а за две недели до этой даты в Ярославле произошло знаменательное событие, на котором преосвященный, скорее всего, присутствовал – 30 июня по пути из Соловецкого монастыря в Москву в город были принесены мощи святителя Филиппа, митрополита Московского⁴. Сопровождал святые мощи Никон, бывший в то время митрополитом Новгородским и избранный по возвращении из Соловков в патриархи.

Осенью того же года в Тверицком приходе возвели теплую деревянную церковь во имя Филиппа митрополита Московского с приделом в честь святых Соловецкой обители. Эти любопытные сведения стали известны в 1886 г., когда троицкий священник Вениамин Иванович Крылов обнаружил «под нижней напрестольной одеждой» теплого храма два старинных антиминса. Надпись на одном из них сообщала об освящении церкви 8 ноября 1653 г. митрополитом Ионой в честь Филиппа, митрополита Московского, на втором – об освящении в тот же день придельного престола во имя святых Соловецкой обители Зосимы и Савватия⁵. Можно предположить, что судно с мощами святителя останавливалось в Тверицах, и это событие не без участия митрополита Ионы было отмечено постройкой храма и посвящением его престолов.

В 1653-1654 гг. страшная моровая язва, унесшая жизни сотен тысяч людей в «царствующем граде Москве» и по всей Руси, настигла и Ярославль. Это время ознаменовалось обретением в Земляном городе – в деревянной Троицкой церкви – чудотворной иконы Смоленской Богоматери, с которой был совершен крестный ход. И «молитвами утишася таковый гнев Божий … и язва оная смертоносная преста».

В память избавления города от моровой язвы митрополит Ростовский Иона учредил ежегодный крестный ход, а в 1655 г. по его указу водрузили крест на Поклонной горе, «у врат града Ярославля» со стороны Ростова, откуда открывался прекрасный вид на город. Надпись на кресте, установленном для защиты Ярославля от «тлетворных ветров бед», по преданию, – творчество владыки.

Крест находился сначала в деревянной часовне, рядом с которой поселились несколько семей из деревень Ильцинское, Михайловское и из прихода церкви Николы в Меленках. В 1677 г. на месте часовни крестьянами Спасского монастыря была построена деревянная церковь Положения Ризы Богоматери. Так возникло село, которое получило сохранившееся до наших дней название Крестобогородское, или Крест.

Недавно нами были выявлены новые факты по истории главного храма Ярославля – Успенского собора. Как удалось выяснить с помощью обнаруженных в архиве Ярославской области документов, собор был сооружен в 1646 г. не на фундаментах древней постройки, а на новом месте⁶, но еще дважды в XVII в. возникала потребность его обновления – после двух пожаров, великого – 1658 г. и малого – 1670 г., в которых здание пострадало. На возможность перестройки собора после первого пожара указывает грамота царя Алексея Михайловича от 28 июня 1659 г. «богомольцу нашему Ионе, митрополиту Ростовскому и Ярославскому» с указом «соборную церковь Успения Пресвятой Богородицы построить наново» (других документальных подтверждений о работах в соборе в это время обнаружить не удалось).

Второй пожар, принесший немало разрушений городу, случился в 1670 г. Его описание тоже было найдено в архиве, ярославцы сообщали в челобитной царю Алексею Михайловичу, что 5 июля, в третьем часу ночи «от молнии в Ярославле на проезжей большой Михайловской башне загорелась кровля. А в то время учинились ветры и вихри великие и от того запаления в Ярославле каменные церкви огорели». На Успенском соборе, уточняли челобитчики, «главы и кресты и кровля сгорели, а мощи святых ярославских чудотворцев благоверных князей Василия и Константина вынесены в целости, и местные образы вынесены ж»⁷.

После пожара, в 1671 г., по указу царя в Ярославле из таможенных доходов «на постройку соборной и Апостольской церкви Успения Пресвятой Богородицы дано девять сот пятьдесят семь рублев»⁸. И хотя не уточнялось, на какие работы пошли немалые по тем временам средства, известно, что в 1674 г. митрополит Иона заново устроил и освятил в соборе оба придела – князя Владимира и ярославских князей Василия и Константина, к этому времени были также выполнены росписи храма. Возможно, в ходе этих капитальных работ перекладывались внешние стены, изменилась их фасадная декорация – появились аркатурные пояса, оформления барабанов и другие детали, что дало возможность исследователям предположить, что поновительные работы в соборе велись под наблюдением ростовского митрополита Ионы. Кстати, Успенский собор – единственный храм Ярославля, художественный облик которого сложился под влиянием архитектурных пристрастий владыки, ярко проявившихся в постройках Ростовского Кремля⁹.

Вернемся к великому пожару 1658 г. Он послужил толчком к началу небывалого по размаху церковного строительства в богатом Ярославле – на месте деревянных возводились величественные каменные храмы, за короткий срок расцвела, оформилась ярославская школа архитектуры и живописи. За время управления митрополией Ионы Сысоевича в городе было возведено около 50 каменных церквей, и, естественно, ни одна из них не сооружалась без его благословения.

Прихожане и священнослужители посадских храмов обращались к владыке с челобитными о разрешении на начало строительства, чаще всего отвозили их в митрополичью резиденцию лично. Вот как это описано в «Сказании об иконе Смоленской Богоматери» Смоленского на Бору монастыря под Ярославлем. Один из деревянных храмов монастыря, Троицкий, стал мал, и «многим людям плач бысть тесноты ради церковной. И молят игумена Гордиана о другой церкви утеснения ради, чтоб другой церкви быть. Игумен же со всеми прихожаны моление сотворил преосвященному Ионе, митрополиту Ростовскому и Ярославскому, о новой церкви. И преосвященный Иона, митрополит Ростовский и Ярославский, выслушав моления и взем бумагу и чернила, своею рукою написав грамоту, что быти храму святой и живоначальной Троицы, Отца и Сына и Святого Духа. И повелел священный антиминс дати… И всем бысть радость»¹⁰.

Из сохранившихся грамот и писем митрополита Ионы, отправленных в Ярославль, 11 даны им на построение и освящение храмов – Димитрия Солунского, Иоанна Предтечи, Николы в Меленках, Сошествия Святого Духа. В этих документах содержатся ценные фактографические сведения – имена настоятелей ростовского и ярославского Успенских соборов, священников приходских храмов и прихожан, чаще всего эта информация является уникальной – так, только из митрополичьей грамоты на строительство каменной церкви Сошествия Святого Духа 1688 г. можно узнать, что и предыдущий храм был каменным¹¹.

Тексты Благословенных грамот являлись идентичными: «Как изготовите кирпич и известь и камень бутовой и сваи к церковному каменному строению, и вам бы велеть рвы копать и сваи бить и бут бутить, а как рвы выкопают и свай набьют и бут выбутят, и вы б велели обложить каменную церковь ... а на основание тое церкви говорили бы есте молитвы и пели молебны и воду святили и святою водою церковное место кропили, а как церковь обложат и совершат и церковное строение исполнят, и вы б взяли в Ростове у соборного протопопа … наше благословение, святые антиминсы, и призвали б вы из Ярославля соборного протопопа … и тое церковь с пределы освятили, и божественную литургию соборне служили»¹².

Обычно в таких грамотах предписывался порядок устроения храма: «А престолы бы вы велели учредить посреди алтарей, а те бы престолы были за стенами и не на одном пороге. А к стене престолов отнюдь не приделывать, а под церковным помостом высподи иных престолов и приделов не приделывать же»¹³.

Семь посланий митрополита Ионы отправлены священнику церкви Димитрия Солунского Иоанникию, который являлся незаурядной личностью¹⁴.

Священник Иоанникий прослужил в церкви Димитрия Солунского 27 лет, с 1659 по 1686 гг., делал для ее обустройства «значительные пожертвования из своей собственности»¹⁵. По всей видимости, особые отношения связывали его с митрополитом Ионой: сохранилось письмо владыки священнику с благодарностью за доставленную Митрополичьему двору рыбу. Иоанникий в 1686 г. был поставлен протоиереем Успенского собора, где настоятельствовал 10 лет (в ГАЯО хранится подлинная Епитрахильная грамота 1686 г. Ионы Сысоевича протопопу Успенского собора Иоанникию – этим документом дозволялось овдовевшему священнику продолжать священнослужение. В 1696 г., уже после смерти Ионы Сысоевича, он, после принятия пострига под именем Иоасаф, был поставлен настоятелем Ростовского Богоявленского монастыря¹⁶.

В ЯЕВ были опубликованы платежные расписки священника Иоанникия о выплате церковных пошлин за 1660–1680-е гг., они помогают прояснить источники финансирования строительных работ митрополита в Ростове и Ярославле. Одна из статей обязательных выплат, которыми облагался Димитриевский храм (как и другие церкви митрополии) – это дань «в митрополичье домовое Ростовское дворовое строение». Очень интересно отметить динамику роста платежей: если в 1664 г. дань на обустройство Архиерейского дома составляла всего 10 алтын, то к 1680 г. выросла до 2 руб. 3 алтын. Кроме того, эти расписки дают возможность установить более точно дату постройки ярославской резиденции Ионы Сысоевича – Митрополичьих палат (до сих пор она достаточно размыта – 1680-е гг.): если в ранние годы сборщики дани не имели определенного адреса в Ярославле, то с 1682 г. они проживали в «на домовом митрополичьем дворе».

Строительство Митрополичьих палат с домовой церковью – единственное в Ярославле, которое осуществлялось по непосредственному заказу митрополита Ионы. По его желанию, скорее всего, храм при архиерейской резиденции был освящен во имя самого почитаемого на то время ростовского святого – Леонтия Ростовского. Кстати сказать, и церковь при подворье владыки в Москве, где он бывал во время своих частых и долгих отлучек по церковным делам, имела такое же посвящение.

Во второй половине XVII в. все больше храмов в Ярославле возводилось не «усердием» одного жертвователя, а на средства всего прихода. В это время наметилась интересная тенденция в церковном строительстве, которую поддерживал митрополит Иона. В 1667 г., по завершении возведения теплого каменного Вознесенского храма предтечевского прихода владыка дал по челобитью прихожан Благословленную грамоту на совершение ежегодного крестного года в приходской престольный праздник Усекновения Главы Иоанна Предтечи из Успенского собора в Толчковскую слободу. На другой престольный праздник этого прихода – Рождества Иоанна Предтечи – Иона Сысоевич благословил успенского протопопа «со кресты ходить по вся годы, молебная совершить и воду освятить как ходят и к иным церквам» в 1672 г., к началу строительства каменной церкви Иоанна Предтечи. Надо полагать, что ежегодное совершение двух крестных ходов поддерживало предтечевских прихожан в трудах по устроению храмов и давало дополнительные средства на их завершение.

В июне 1688 г. владыка дал грамоту, которой благословил в соседнем Николопенском (Федоровском) приходе постройку каменной теплой церкви Николая Чудотворца и разрешил установить ежегодный крестный ход из Успенского собора в Федоровский храм на день празднования иконы Федоровской Богоматери, 16 августа.

Итак, правление ростовского митрополита Ионы совпало с развернувшимся церковным строительством самого крупного и богатого города епархии, естественно, роль владыки в этом была немалой и разнообразной. Однако вопросы о влиянии митрополита на архитектурную стилистику сооружаемых храмов, посвящения престолов и другие не менее важные стороны храмоздательной деятельности, ждут своего исследователя.

1. О митрополите Ионе см.: Словарь книжников и книжности Древней Руси. XVII в. Ч. 2. СПб., 1993; Титов. Ростовский Кремль. М., 1912.
2. Титов А.А. Ростовский Кремль. М., 1912. С. 15.
3. Введенская – 1650, Никольская – 1655 в Авраамиевом монастыре, Благовещенский собор – 1657, Михаила Архангела – 1658 в Белогостицком монастыре, стены и башни митрополичьего дома – 1670–1675, там же Воскресенская – 1670, Григорьевского затвора – 1670, Белая, Отдаточная и Ионинская палаты 1672–1680, Спаса на Сенях – 1675, Сретенская и звонница Борисоглебского монастыря – 1680, Звонница в Кремле – 1680–1682, Собор Петровского монастыря 1682–1684, Иоанна Богослова в митрополичьем доме – 1683, Троицкий собор Зачатьевского монастыря – 1686–1691 (Словарь книжников и книжности Древней Руси. XVII в. Ч. 2. СПб., 1993. С. 93).
4. Святой Филипп (в миру – Федор Степанович Колычев, 1507–1569) – игумен Соловецкого монастыря, с 25 июля 1566 г. – митрополит Московский, осуждал Ивана Грозного за проведение опричнины. В 1568 г. митрополит был заточен в Тверской Отрочь монастырь, где 23 декабря 1569 г. задушен Малютой Скуратовым. В 1591 г., когда мощи святителя перенесли в Соловецкую обитель, был причислен к лику святых.
5. ЯЕВ. 1886. Ч. неофиц. Стб. 443–445. Исследователь истории Ярославля В.И. Лествицын так описывал обстоятельства перенесения мощей святителя Филиппа: «В июне 1652 года грамотой царя велено было Никону плыть со святыми мощами митрополита Филиппа из Соловецкого монастыря морем до Онежского устья, рекою Онегою на Каргополь, откуда реками же и озерами на Волок на Коротке, затем вниз рекою Шексною, потом Волгою, Дубною, Яхромою до Дмитрова, а из Дмитрова идти сухим путем в Москву. Но обстоятельства заставили Никона совершить с мощами священномученика тот самый путь до Москвы, которым впоследствии сам он должен был возвращаться из заточения в устроенную им Воскресенскую обитель (известно, что Никон в последний раз не достиг до своего Иерусалима и умер в нашем городе. - прим. В. Лествицына.). В приходно-расходных книгах Кириллова Белозерского монастыря под 25 числом июня 1652 г. записано: преосвященный Никон, митрополит Великого Новгорода и Великих Лук, да государев боярин князь Иван Никитич Хованский со товарищи, едучи из Соловецкого монастыря к Москве с мощами святого Филиппа, митрополита Московского всея Руси чудотворца, взяли монастырское святоводское судно (на котором возили в Москву святую воду после монастырских праздников. – Т. Р.) до Ярославля и на том судне посланы с ними монастырские работные люди из найму. Прибыв из Белозерска в Рыбинск, Никон, по случаю оказавшегося вверху Волги мелководья, направил свой путь в Ярославль и отсюда сушею в Троицко-Сергиевскую лавру, куда и прибыл 4 июля».
   Позднее приделы во имя святителя Филиппа были устроены в церквах Ризоположенской села Крест и Владимирской на Семике в Ярославле, сооруженных в 1677 и 1678 гг. Ярославский купец Иван Иванович Кемский в 1689 г. построил в Тверицах на свои средства взамен деревянной зимнюю каменную церковь во имя Зосимы и Савватия Соловецких. Престол Митрополита Филиппа в новом храме был упразднен.
6. ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. Д. 483. Л. 21 об.–21а.
7. ЯЕВ. 1895. Ч. неофиц. Стб. 454.
8. Вдовиченко М.В. Дата и заказчик Успенского собора в Ярославле // V научные чтения памяти И. П. Болотцевой. Ярославль, 2001. С. 3–10.
9. ЯЕВ. 1892. Ч. неофиц. Стб. 313.
10. ЯЕВ. 1880. Ч. неофиц. Стб. 176.
11. ЯЕВ. 1894. Ч. неофиц. Стб. 274.
12. Там же.
13. ЯЕВ. 1894. Ч. неофиц. Стб. 276–278.
14. Поп Иоанникий состоял в частной переписке со стольником Сергеем Александровичем Хитрово, комнатным у царя Федора Алексеевича. Боярин «Сергунька» писал, обращаясь к «Аникею Ивановичу»: «А человек ты, Государь, знатной и доброй». Связями со двором можно объяснить помощь, оказанную священнику в строительстве каменного храма прихода. По своей челобитной он получил от царя Алексея Михайловича «на церковное каменное строение от городского дела сто тысечь кирпича зженого», оставшегося от сооружения стен и башен Ярославля.
    Труды ЯГУАК. Кн. VI. Вып. 1. С. 312.
15. ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. Д. 169. Л. 7.

Приложения

Грамоты ростовского митрополита Ионы Сысоевича в Ярославль

1. Грамота 1659 г. на построение церкви Георгия Победоносца Димитриеского прихода // ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. Д. 441. Л. 1 (подлинник). См. также: ЯГВ. 1894. Ч. неофиц. Стб. 262–264.
2. Грамота от 27 декабря 1659 г. на построение каменной теплой церкви Вознесения Господня Предтечевского прихода // Предтечевская церковь в Ярославле. С. 46–47.
3. Грамота от 2 сентября 1660 г. на построение деревянной теплой церкви Вознесения Господня Предтечевского прихода // Предтечевская церковь в Ярославле. С. 47–48.
4. Грамота от 27 августа 1667 г. на совершение ежегодного крестного хода из Успенского собора в церковь Иоанна Предтечи // Предтечевская церковь в Ярославле. С. 50–51.
5. Грамота от 9 февраля 1668 г. на построение церкви Николы в Меленках // Храмы Николо Мельницкого прихода в Ярославле. С. 28–29.
6. Наказная поповскому десятскому дьякону Димитриевской церкви Дометию (Дометиану) о наблюдении за порядком в 8 храмах. 1670-е гг. // ЯЕВ. 1894. Ч. неофиц. Стб. 299–300.
7. Грамота от 15 августа 1671 г. на построение церкви Иоанна Предтечи // Предтечевская церковь в Ярославле. С. 49–50.
8. Грамота 1671 г. о закладке церкви Шуйской Богоматери Димитриевского прихода // ЯЕВ. 1894. Ч. неофиц. Стб. 273–276.
9. Письмо священнику Дмитриевской церкви Иоанникию о доставке рыбы в Ростовский Архиерейский дом. 1673 г. // ЯГВ. 1850. Ч. неофиц. № 4.
10. Челобитная священника Иоанникия о разрешении освятить церковь Шуйской Богоматери Димитриевского прихода с припиской митрополита Ионы от 10 июня 1673 г. с указанием об освящении // ЯЕВ. 1894. Ч. неофиц. Стб. 278–280.
11. Грамота от 17 марта 1677 г. на построение теплой церкви Похвалы Богоматери Димитриевского прихода // ЯЕВ. 1894. Ч. неофиц. Стб. 280-282.
12. Грамота 1685 г. о пожаловании епитрахилью протопопа Успенского собора Иоанникия // ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. Д. 442. Л. 1 (подлинник).
13. Грамота 1687 г. о пожаловании епитрахилью священника Димитрия // ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. Д. 443. Л. 1 (подлинник).
14. Грамота 1668 г. архимандриту Спасского монастыря о служении божественной литургии на ковре, с рипидами и свечами // ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. Д. 416. Л. 1.
15. Грамота 1689 г. на построение церкви Сошествия Святого Духа // ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. Д. 249. Л. 1 об. См. также: ЯЕВ. 1873. Ч. неофиц. С. 388–389.
16. Две грамоты о благочинии церковном // ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. Д. 416. Л. 12 об.
17. Грамота 1690 г. в новоявленную Федоровскую слободу на построение церкви // ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. Д. 416. Л. 13.
18. Грамота на построение церкви Успения Богоматери Николо-Мельницкого прихода // Храмы Николо-Мельницкого прихода в Ярославле. С. 29.

Храмы, построенные в Ярославле во время управления митрополией Ионы Сысоевича

1. Теплая деревянная церковь св. митрополита Филиппа в Троицком приходе Тверицкой слободы. 1653.
2. Церковь Иоанна Златоуста в Коровниках. 1654.
3. Летняя Троицкая церковь Борисоглебского прихода в Земляном городе. 1656.
4. Церковь Петра Митрополита. 1657.
5. Церковь Михаила Архангела. 1657–1680.
6. Деревянная церковь Похвалы Богоматери в Дмитриевском приходе. 1659.
7. Строительные работы в Успенском соборе. После 1659.
8. Колокольня с церковью Гурия, Самона и Авива Христорождественского прихода. 1650-е гг.
9. Воскресенская церковь. 1660.
10. Теплая деревянная Вознесенская церковь Предтеченского прихода. 1660.
11. Церковь Николы в Тропинской слободе. 1660.
12. Деревянная церковь Фрола и Лавра Пятнице-Туговского прихода. 1662.
13. Собор Афанасия и Кирилла Александрийских Афанасьевского монастыря. 1664.
14. Теплая каменная Вознесенская церковь Предтеченского прихода. 1665.
15. Церковь Николы Мокрого. 1665.
16. Летняя церковь Знамения Богоматери Варваринского прихода. 1668.
17. Николо-Мельницкая церковь. 1668.
18. Теплая Владимирская церковь Златоустовского прихода. 1669.
19. Теплая церковь Сретения Никитского прихода. 1670.
20. Летняя церковь Казанской Богоматери Космодемьянского прихода. 1671.
21. Летняя церковь Богоматери Шуйской прихода Димитрия Солунского. 1671–1673.
22. Церковь Иоанна Предтечи в Толчковской слободе. 1671–1687.
23. Церковь Спаса на Городу. 1672.
24. Строительные работы и устройство приделов князей Василия и Константина и князя Владимира в Успенском соборе. 1674.
25. Летняя Троицкая церковь Власьевского прихода. 1673–1679.
26. Крестовоздвиженская церковь. 1675–1688.
27. Теплая церковь Алексея Митрополита Московского Афанасьевского монастыря. 1676.
28. Теплая церковь Похвалы Богоматери Димитриевского прихода. 1677 (есть митрополичья грамота, других сведений о строительстве нет).
29. Церковь Вознесения Господня. 1677.
30. Церковь Владимирской Богоматери. 1678.
31. Теплая церковь Тихвинской Богоматери Борисоглебского прихода. 1678.
32. Церковь Иоанна Богослова. 1679.
33. Домовая церковь Леонтия Ростовского при Митрополичьих палатах. 1680-е гг.
34. Теплая церковь Введения Богоматери Воскресенского прихода. 1680.
35. Митрополичьи палаты. Около 1682 г.
36. Церковь Федоровской Богоматери. 1683–1687.
37. Теплая церковь Успения Богоматери Николомельницкого прихода. 1683.
38. Церковь Всех святых. 1683–1689.
39. Церковь Ильинско-Тихоновская в Рубленом городе. 1684 (по другим сведениям – 1694).
40. Церковь Богоявления. 1684–1692.
41. Церковь Сретенья Господня. 1685.
42. Церковь Толгской Богоматери в Кремле. 1686.
43. Церковь Тихвинской Богоматери Николомокринского прихода. 1686.
44. Теплая церковь Космы и Дамиана Космодемьянского прихода. 1686.
45. Церковь Благовещения. 1688-1702.
46. Холодная церковь Рождества Христова Леонтьевского прихода. 1688.
47. Церковь Сошествия Святого Духа. 1688-1690.
48. Теплая церковь Николы на Пенье Федоровского прихода. 1689.
49. Церковь Пятницы на Всполье. 1689.
50. Теплая церковь Зосимы и Савватия Троицкого прихода в Тверицах. 1689–1693.
51. Церковь Иоанна Златоуста в Кремле. 1690.

Известно, что колокола требуют за собой не только осмотра, но и тщательного ухода, а иногда и мелкого ремонта (обрыв ремня у языка, замена проржавевших пальцев или шплинтов у маточника и пр.). Гораздо реже случается, что колокол необходимо снять, либо перевернуть «на 180» для изменения места боя. Эти и другие мелкие работы должны выполняться и выполняются звонарями. Это текущий ремонт. Гораздо реже требуется более основательная и дорогостоящая работа, для которой приходится нанимать рабочих со стороны.

История начинается с того, что вскоре после постройки звонницы с нее был снят колокол в 125 пудов. Об истории этого колокола уже сообщалось¹. Колокол был подарен еще в 1649 г. митрополитом Ростовским и Ярославским Варлаамом в Успенский собор² и размещен на предшествовавшей звоннице колокольне. Этот колокол упоминается в описи Митрополичьего дома 1691 г. среди колоколов звонницы³. Больше упоминаний о нем нет. Версий его отсутствия две. Первая – колокол был разбит и снят из-за непригодности для звона. Версия вторая, на наш взгляд более вероятная, заключается в следующем. После того, как была построена новая большая звонница, колокола со старой колокольни были перенесены на нее. Вместе с новоотлитыми тремя большими колоколами они стали основой набора. Но по мере того, как росло умение звонарей и устанавливался порядок звонов, было замечено, что этот колокол не подходит по звуку или, как тогда говорили, «под голос» соседних колоколов (в отличие от «Барана»). И его вынуждены были снять и заменить другими колоколами.

В 1730 г. случился в Ростове сильный пожар. На звоннице сгорела глава, обитая белым железом, и три, обитые осиновым лемехом. Сообщается, что большой колокол опустился на площадку звона, так как балки, на которых он крепился, сильно подгорели⁴. Вызывает интерес то, что колокол не упал, а именно опустился. То, что колокол своей тяжестью не пробил свод, указывает на то, что балки, обгорев, сломались постепенно, что позволило колоколу действительно медленно опуститься. В таком положении он находился почти 50 лет. И только в 1778-79 гг. были устроены новые балки, и колокол помещен на прежнее место. Об этом свидетельствует указ преосвященного Самуила архиепископа Ростовского и Ярославского, где сказано: « для платежа за поднятие опустившегося на соборной колоколне большого колокола мастеровым заплатить денег пятидесяти рублей(…) а притом вам и ключарям ежемесячно свидетельствовать нет какого повреждения колоколам и ежели окажется его преосвященству рапортовать»⁵. Это тот случай, когда для особо сложных работ нанимались мастеровые.

В 1845 г. на большом колоколе «Сысое» вновь производятся работы, теперь уже по ремонту языка. Видимо со временем, а также ввиду пребывания в огне пожара, на языке стали происходить разрушения (выщербины в месте ударения о край колокола). Вследствии чего настоятель собора Андрей Тихвинский обратился к правящему архиерею за благословением на ремонт языка. На что последовал указ «О дозволении … у … большого колокола язык вновь наварить с употреблением за работу (неясно – Д.С.) церковной суммы ста рублей серебром»⁶. Весьма приличная сумма по тем временам, да и сама работа тоже ответственная. Язык пришлось снимать и отвозить в мастерскую. С тех пор прошло более 150 лет, и сейчас на языке заметны следы реставрации, а именно: в том месте, где язык ударяет о колокол, происходит отслоение металла на языке, толщиной в 1 см. Вполне возможно, что в скором времени язык вновь придется подвергнуть подобной операции.

Другой колокол, который подвергался переливке, это так называемый «Козел». Еще известный исследователь ростовских звонов о. Аристарх Израилев писал: «В последнее время у этого колокола оказалась не малая вышибка края и чрез это он сделался совершенно негодным»¹². Старые описи показывают его вес в 20 пудов¹³. В 1911 г. по указанию настоятеля Успенского собора колокол переливают в Ярославле на заводе «Товарищества Оловянишникова и К°». Вес его 18 пудов. Причина, по которой вес колокола уменьшили, в том, чтобы голос его максимально приблизить к общему звучанию или, как пишет настоятель Ростовского собора протоиерей Александр Пречистенский «все звоны исполняются на Ростовской колокольне по прежнему без всяких изменений и порчи строя колоколов и никакого уничтожения гармонии древнего мотива в Ростовском звоне не произошло»¹⁴. Заметим, что после переливки называть новый колокол по старому «Козел» не было никаких оснований, поэтому называют его «Тихоновский» в память об архиепископе Ярославском и Ростовском Тихоне, впоследствие Патриархе всея Руси.

Нет никаких сомнений, что во всех этих случаях роль соборных звонарей играла определенное значение. Думается, что и переливка «Козла» была произведена по настоянию звонарей, ведь Ростов готовился к 300-летию дома Романовых. А старейшим звонарем в это время был Вячеслав Герасимович Хмельницкий, уважаемый и авторитетный человек – почетный гражданин Ростова, к мнению которого прислушивались.

На фоне таких больших работ, где без указаний церковного начальства и шагу нельзя было ступить, совсем незаметными смотрятся мелкие профилактические работы, такие, как регулярная смазка животным жиром ременных креплений у колоколов. Сведения о покупке «свиного сала для смаски ремней у колоколов» нам дают «Книги о расходе денег из Ростовского Духовного правления»¹⁵. Этих книг немного, но именно там есть упоминания о моржовом ремне для повешения языка у колокола¹⁶. Данные сведения подтвердили высказывания различных авторов о том, что ремни должны быть из моржовой кожи. Что касается свиного сала, то из расходных книг известно, что его закупки проводились регулярно в холодное время года с ноября по март, по 10-18 фунтов через каждые 2 месяца¹⁷. Кстати, сегодня также используется топленый животный жир для смазки ремней у колоколов «Полиелейный», «Лебедь», «Голодарь» и «Баран», а на малых колоколах меняются кожаные ремни, благо есть запас.

Из расходных книг мы видим, как происходила покупка различных принадлежностей к колоколам (веревки, ремни для языков), производилась сварка языков¹⁸. Эта информация дает возможность оценить регулярность обслуживания колоколов в прошлом и сравнить прежнее положение с нынешним. За 16 лет постоянной работы с колоколами соборной звонницы происходило всякое: ветшали и рвались веревки, перетирались ремни крепления языков, приходилось производить сварку тех же самых языков и многое другое.

С запрещением колокольного звона в конце 20-х гг. ХХ в. прервалась регулярность в их обслуживании. Колокола стали частью архитектуры. А те периоды, когда колокола звучали, были слишком кратковременны для того, чтобы звонари могли успеть что-то сделать на звоннице. Вся оснастка медленно ветшала и приходила в негодность. Перед каждой киносъемкой или записью звонари наскоро привязывали первые попавшиеся веревки, которых хватало только на несколько дней работы.

Само здание звонницы несколько раз за советское время привлекало к себе внимание. В 1947 г. сильный ветер (по документам ураган) сорвал кровельное железо с крыш в Ростове, пострадал и Успенский собор. Было решено вместе с ремонтом по устранению последствий урагана поменять балки на звоннице. 20 марта 1948 г. проект был готов и передан в музей. Он предусматривал замену существующих дубовых балок звонницы на металлические двутавровые с последующей отделкой их деревом для «придания им вида существующих»¹⁹. Мы не будем подробно останавливаться на этом эпизоде, заметим только, что проект не был реализован.

В 1980 г., по заявке музея, вновь составлен проект укрепления подколоколенных балок²⁰, который также не был реализован. Наконец, в 1986 г. после тщательного обследования состояния балок было решено их заменить²¹. В первой половине 1987 г. все дубовые балки заменены на балки из сибирской (красноярской) лиственницы. И с августа 1987 г. колокола Ростовской звонницы зазвучали вновь. Но с восстановлением традиций возникла обеспокоенность состоянием большого колокола «Сысоя». Чтобы снять все подозрения, администрация музея обратилась в военную академию им. Ф.Э. Дзержинского с просьбой обследовать «Сысой». Обследование, проведенное осенью 1988 г. и включающее ультразвуковую диагностику, не выявило никаких нарушений в колоколе.

После того, как колокола звонницы стали звучать регулярно, звонарям пришлось осваивать навыки обслуживания колоколов. Мы учились подвязывать веревки, заменять ремни для крепления языков. В общем, всему тому, что делали до нас многие поколения соборных звонарей. И, как подтверждение звонарских навыков, в 1996 г. перед Пасхой нашими усилиями был перевешен язык у «Сысоя». Дело в том, в начале ХХ в. яэык был перевешен на металлическое крепление. Но что-то не так мастера рассчитали, и язык стал ударять выше положенного места. Колокол потерял в силе звука, исчезла прежняя объемность звучания. Эту проблему мы решили, когда, тщательно осмотрев подвеску, нашли возможным убрать два болта. Таким образом, язык опустился на 10 см. Место боя сместилось на 5 см, и язык стал попадать в положенное место. У колокола появились и сила звука, и объемность, и тембр, исчезли скрежет и металлический призвук. В мае 1996 г. была произведена аудиозапись Ростовских звонов с улучшенным звучанием большого колокола.

В 1999 г. специалистами Московского колокольного центра проведены дефектологические исследования колоколов звонницы. Впервые за всю историю звонницы проводились подобные исследования. Совместно с администацией музея было решено проводить обследование колоколов звонницы каждые 5 лет. Летом 2003 г. вновь проводился осмотр колоколов с другой аппаратурой.

22 июля 2001 г. в день празднования 100-летнего юбилея со дня кончины протоиерея Аристарха Израилева для звонницы был передан в дар колокол, взамен разбитого «Безымянного-2». 17 августа 2001 г. колокол был поднят на звонницу и помещен на место. Теперь предстоит перевернуть на 180 восьмитонный «Лебедь», чтобы изменить место боя.

1. Смирнов Д.В. Новые данные о колоколах Ростовской звонницы // ИКРЗ. Ростов, 2001. С. 81.
2. Мельник А.Г. Новое о звоннице // Соборная звонница Ростова Великого // СРМ. Вып. IV. Ростов, 1993. С. 6.
3. Опись митрополичьего дома, церквей и церковной утвари г. Ростова 1691 г. РЯМЗ. Р-1083. Л. 29.
4. Описание документов, хранящихся в архиве Светейшего Синода правительствующего. СПб., 1907. Т. Х . 1730. С. 1176. ЦГИА. Ф. 796. Оп. 39. Д. 344. Л. 27 об.
5. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 210. Кн. 11. Л. 64.
6. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 64. Л. 65.
7. О названиях колоколов см., напр.: Смирнов Д.В. К вопросу о названии колоколов Ростовской звонницы // ИКРЗ. Ростов, 1998. С. 164.
8. Опись митрополичьего дома, церквей и церковной утвари г. Ростова 1691 г. РЯМЗ. Р-1083. Л. 29.
9. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 220. Л. 248.
10. ЯЕВ. 1861. Ч. неоф. С. 567.
11. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 93. Л. 411.
12. Израилев А.А. Ростовские колокола и звоны. СПб., 1884. С. 7.
13. Опись Ростовской соборной церкви. 1793. РЯМЗ. Л. 48.
14. РЯМЗ. А-56. 1911. Л. 68.
15. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 103. Л. 6, 17.
16. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 62. Л. 20.
17. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 62. Л. 2, 11 об., 20 об., 44.
18. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 62. Л. 24 об., 40, 44 об.
19. РЯМЗ. Проект сметы балок, несущих нагрузку от колоколов звонницы Ростовского Успенского собора. А-290. 1948.
20. РЯМЗ. А-1259. 1980. Л. 16.
21. РЯМЗ. Акт по результатам исследований подколоколенных балок звонницы Ростовского кремля г. Ростова Яр. 1987. А-1260. Л. 5.

Известно, что колокола требуют за собой не только осмотра, но и тщательного ухода, а иногда и мелкого ремонта (обрыв ремня у языка, замена проржавевших пальцев или шплинтов у маточника и пр.). Гораздо реже случается, что колокол необходимо снять, либо перевернуть «на 180» для изменения места боя. Эти и другие мелкие работы должны выполняться и выполняются звонарями. Это текущий ремонт. Гораздо реже требуется более основательная и дорогостоящая работа, для которой приходится нанимать рабочих со стороны.

История начинается с того, что вскоре после постройки звонницы с нее был снят колокол в 125 пудов. Об истории этого колокола уже сообщалось¹. Колокол был подарен еще в 1649 г. митрополитом Ростовским и Ярославским Варлаамом в Успенский собор² и размещен на предшествовавшей звоннице колокольне. Этот колокол упоминается в описи Митрополичьего дома 1691 г. среди колоколов звонницы³. Больше упоминаний о нем нет. Версий его отсутствия две. Первая – колокол был разбит и снят из-за непригодности для звона. Версия вторая, на наш взгляд более вероятная, заключается в следующем. После того, как была построена новая большая звонница, колокола со старой колокольни были перенесены на нее. Вместе с новоотлитыми тремя большими колоколами они стали основой набора. Но по мере того, как росло умение звонарей и устанавливался порядок звонов, было замечено, что этот колокол не подходит по звуку или, как тогда говорили, «под голос» соседних колоколов (в отличие от «Барана»). И его вынуждены были снять и заменить другими колоколами.

В 1730 г. случился в Ростове сильный пожар. На звоннице сгорела глава, обитая белым железом, и три, обитые осиновым лемехом. Сообщается, что большой колокол опустился на площадку звона, так как балки, на которых он крепился, сильно подгорели⁴. Вызывает интерес то, что колокол не упал, а именно опустился. То, что колокол своей тяжестью не пробил свод, указывает на то, что балки, обгорев, сломались постепенно, что позволило колоколу действительно медленно опуститься. В таком положении он находился почти 50 лет. И только в 1778-79 гг. были устроены новые балки, и колокол помещен на прежнее место. Об этом свидетельствует указ преосвященного Самуила архиепископа Ростовского и Ярославского, где сказано: « для платежа за поднятие опустившегося на соборной колоколне большого колокола мастеровым заплатить денег пятидесяти рублей(…) а притом вам и ключарям ежемесячно свидетельствовать нет какого повреждения колоколам и ежели окажется его преосвященству рапортовать»⁵. Это тот случай, когда для особо сложных работ нанимались мастеровые.

В 1845 г. на большом колоколе «Сысое» вновь производятся работы, теперь уже по ремонту языка. Видимо со временем, а также ввиду пребывания в огне пожара, на языке стали происходить разрушения (выщербины в месте ударения о край колокола). Вследствии чего настоятель собора Андрей Тихвинский обратился к правящему архиерею за благословением на ремонт языка. На что последовал указ «О дозволении … у … большого колокола язык вновь наварить с употреблением за работу (неясно – Д.С.) церковной суммы ста рублей серебром»⁶. Весьма приличная сумма по тем временам, да и сама работа тоже ответственная. Язык пришлось снимать и отвозить в мастерскую. С тех пор прошло более 150 лет, и сейчас на языке заметны следы реставрации, а именно: в том месте, где язык ударяет о колокол, происходит отслоение металла на языке, толщиной в 1 см. Вполне возможно, что в скором времени язык вновь придется подвергнуть подобной операции.

Другой колокол, который подвергался переливке, это так называемый «Козел». Еще известный исследователь ростовских звонов о. Аристарх Израилев писал: «В последнее время у этого колокола оказалась не малая вышибка края и чрез это он сделался совершенно негодным»¹². Старые описи показывают его вес в 20 пудов¹³. В 1911 г. по указанию настоятеля Успенского собора колокол переливают в Ярославле на заводе «Товарищества Оловянишникова и К°». Вес его 18 пудов. Причина, по которой вес колокола уменьшили, в том, чтобы голос его максимально приблизить к общему звучанию или, как пишет настоятель Ростовского собора протоиерей Александр Пречистенский «все звоны исполняются на Ростовской колокольне по прежнему без всяких изменений и порчи строя колоколов и никакого уничтожения гармонии древнего мотива в Ростовском звоне не произошло»¹⁴. Заметим, что после переливки называть новый колокол по старому «Козел» не было никаких оснований, поэтому называют его «Тихоновский» в память об архиепископе Ярославском и Ростовском Тихоне, впоследствие Патриархе всея Руси.

Нет никаких сомнений, что во всех этих случаях роль соборных звонарей играла определенное значение. Думается, что и переливка «Козла» была произведена по настоянию звонарей, ведь Ростов готовился к 300-летию дома Романовых. А старейшим звонарем в это время был Вячеслав Герасимович Хмельницкий, уважаемый и авторитетный человек – почетный гражданин Ростова, к мнению которого прислушивались.

На фоне таких больших работ, где без указаний церковного начальства и шагу нельзя было ступить, совсем незаметными смотрятся мелкие профилактические работы, такие, как регулярная смазка животным жиром ременных креплений у колоколов. Сведения о покупке «свиного сала для смаски ремней у колоколов» нам дают «Книги о расходе денег из Ростовского Духовного правления»¹⁵. Этих книг немного, но именно там есть упоминания о моржовом ремне для повешения языка у колокола¹⁶. Данные сведения подтвердили высказывания различных авторов о том, что ремни должны быть из моржовой кожи. Что касается свиного сала, то из расходных книг известно, что его закупки проводились регулярно в холодное время года с ноября по март, по 10-18 фунтов через каждые 2 месяца¹⁷. Кстати, сегодня также используется топленый животный жир для смазки ремней у колоколов «Полиелейный», «Лебедь», «Голодарь» и «Баран», а на малых колоколах меняются кожаные ремни, благо есть запас.

Из расходных книг мы видим, как происходила покупка различных принадлежностей к колоколам (веревки, ремни для языков), производилась сварка языков¹⁸. Эта информация дает возможность оценить регулярность обслуживания колоколов в прошлом и сравнить прежнее положение с нынешним. За 16 лет постоянной работы с колоколами соборной звонницы происходило всякое: ветшали и рвались веревки, перетирались ремни крепления языков, приходилось производить сварку тех же самых языков и многое другое.

С запрещением колокольного звона в конце 20-х гг. ХХ в. прервалась регулярность в их обслуживании. Колокола стали частью архитектуры. А те периоды, когда колокола звучали, были слишком кратковременны для того, чтобы звонари могли успеть что-то сделать на звоннице. Вся оснастка медленно ветшала и приходила в негодность. Перед каждой киносъемкой или записью звонари наскоро привязывали первые попавшиеся веревки, которых хватало только на несколько дней работы.

Само здание звонницы несколько раз за советское время привлекало к себе внимание. В 1947 г. сильный ветер (по документам ураган) сорвал кровельное железо с крыш в Ростове, пострадал и Успенский собор. Было решено вместе с ремонтом по устранению последствий урагана поменять балки на звоннице. 20 марта 1948 г. проект был готов и передан в музей. Он предусматривал замену существующих дубовых балок звонницы на металлические двутавровые с последующей отделкой их деревом для «придания им вида существующих»¹⁹. Мы не будем подробно останавливаться на этом эпизоде, заметим только, что проект не был реализован.

В 1980 г., по заявке музея, вновь составлен проект укрепления подколоколенных балок²⁰, который также не был реализован. Наконец, в 1986 г. после тщательного обследования состояния балок было решено их заменить²¹. В первой половине 1987 г. все дубовые балки заменены на балки из сибирской (красноярской) лиственницы. И с августа 1987 г. колокола Ростовской звонницы зазвучали вновь. Но с восстановлением традиций возникла обеспокоенность состоянием большого колокола «Сысоя». Чтобы снять все подозрения, администрация музея обратилась в военную академию им. Ф.Э. Дзержинского с просьбой обследовать «Сысой». Обследование, проведенное осенью 1988 г. и включающее ультразвуковую диагностику, не выявило никаких нарушений в колоколе.

После того, как колокола звонницы стали звучать регулярно, звонарям пришлось осваивать навыки обслуживания колоколов. Мы учились подвязывать веревки, заменять ремни для крепления языков. В общем, всему тому, что делали до нас многие поколения соборных звонарей. И, как подтверждение звонарских навыков, в 1996 г. перед Пасхой нашими усилиями был перевешен язык у «Сысоя». Дело в том, в начале ХХ в. яэык был перевешен на металлическое крепление. Но что-то не так мастера рассчитали, и язык стал ударять выше положенного места. Колокол потерял в силе звука, исчезла прежняя объемность звучания. Эту проблему мы решили, когда, тщательно осмотрев подвеску, нашли возможным убрать два болта. Таким образом, язык опустился на 10 см. Место боя сместилось на 5 см, и язык стал попадать в положенное место. У колокола появились и сила звука, и объемность, и тембр, исчезли скрежет и металлический призвук. В мае 1996 г. была произведена аудиозапись Ростовских звонов с улучшенным звучанием большого колокола.

В 1999 г. специалистами Московского колокольного центра проведены дефектологические исследования колоколов звонницы. Впервые за всю историю звонницы проводились подобные исследования. Совместно с администацией музея было решено проводить обследование колоколов звонницы каждые 5 лет. Летом 2003 г. вновь проводился осмотр колоколов с другой аппаратурой.

22 июля 2001 г. в день празднования 100-летнего юбилея со дня кончины протоиерея Аристарха Израилева для звонницы был передан в дар колокол, взамен разбитого «Безымянного-2». 17 августа 2001 г. колокол был поднят на звонницу и помещен на место. Теперь предстоит перевернуть на 180 восьмитонный «Лебедь», чтобы изменить место боя.

1. Смирнов Д.В. Новые данные о колоколах Ростовской звонницы // ИКРЗ. Ростов, 2001. С. 81.
2. Мельник А.Г. Новое о звоннице // Соборная звонница Ростова Великого // СРМ. Вып. IV. Ростов, 1993. С. 6.
3. Опись митрополичьего дома, церквей и церковной утвари г. Ростова 1691 г. РЯМЗ. Р-1083. Л. 29.
4. Описание документов, хранящихся в архиве Светейшего Синода правительствующего. СПб., 1907. Т. Х . 1730. С. 1176. ЦГИА. Ф. 796. Оп. 39. Д. 344. Л. 27 об.
5. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 210. Кн. 11. Л. 64.
6. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 64. Л. 65.
7. О названиях колоколов см., напр.: Смирнов Д.В. К вопросу о названии колоколов Ростовской звонницы // ИКРЗ. Ростов, 1998. С. 164.
8. Опись митрополичьего дома, церквей и церковной утвари г. Ростова 1691 г. РЯМЗ. Р-1083. Л. 29.
9. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 220. Л. 248.
10. ЯЕВ. 1861. Ч. неоф. С. 567.
11. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 93. Л. 411.
12. Израилев А.А. Ростовские колокола и звоны. СПб., 1884. С. 7.
13. Опись Ростовской соборной церкви. 1793. РЯМЗ. Л. 48.
14. РЯМЗ. А-56. 1911. Л. 68.
15. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 103. Л. 6, 17.
16. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 62. Л. 20.
17. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 62. Л. 2, 11 об., 20 об., 44.
18. РФ ГАЯО. Оп. 123. Д. 62. Л. 24 об., 40, 44 об.
19. РЯМЗ. Проект сметы балок, несущих нагрузку от колоколов звонницы Ростовского Успенского собора. А-290. 1948.
20. РЯМЗ. А-1259. 1980. Л. 16.
21. РЯМЗ. Акт по результатам исследований подколоколенных балок звонницы Ростовского кремля г. Ростова Яр. 1987. А-1260. Л. 5.

Начало работам по воссозданию колокольных подборов, включающих в себя сверхтяжелые, более тысячи пудов колокола, было положено восстановлением московского храма Христа Спасителя - памятника Отечественной войны 1812 г. Из множества проектов, посвященных этому храму, был избран проект его полного воссоздания в возможно более достоверном виде, на основании исторических и архивных изысканий. Тот же подход исторической достоверности применялся и при изготовлении колоколов, которые предлагалось восстановить в максимально близком виде к старым, утраченным. По сохранившимся фотографиям и одному уцелевшему колоколу специалистами Общества церковных звонарей (ОЦЗ) были разработаны проекты художественного оформления всех 14-ти колоколов храма Христа Спасителя. Работы по отливке колоколов проводились в несколько этапов и к празднованию 850-летия Москвы зазвучали все четыре колокольни возрожденного храма.

Воссоздание колоколов Троице-Сергиевой Лавры явилось более сложным делом, поскольку в наборе лаврских колоколов находился Царь-колокол, весивший четыре тысячи пудов – больше, чем все колокола храма Христа Спасителя, вместе взятые. Судя по документальным свидетельствам и воспоминаниям очевидцев, лаврские колокола не являлись образцом подбора колоколов в смысле благозвучия. Колокола Годунов и Корноухий звучали довольно близко друг к другу, не образуя между собой терцовый интервал, тогда как Царь-колокол звучал в больший интервал с Годуновым и Корноухим, что слушалось не достаточно благозвучно. Поэтому, после консультаций со старшим регентом обители архимандритом Матфеем (Мормылем), игуменом Михеем (Тимофеевым), главным звонарем Государственного Большого театра Валерием Алексеевичем Диш, Игорем Васильевичем Коноваловым и музыкальным руководителем ансамбля кремлевских звонарей Олегом Александровичем Цициновым и мною, художественным руководителем звонов московского Московского Кремля и храма Христа Спасителя, священноначалие лавры принято решение о созвучии новых колоколов по подобию подбора колоколов звонницы Ростовского Успенского собора. Как известно, ростовские соборные колокола являют собой классический образец колокольной гармонии: три больших колокола звучат в большую терцию между колоколами Сысой и Полиелей и малую терцию между колоколами Полиелей и Лебедь, образуя, таким образом, созвучие близкое к мажорному аккорду. Отметим, что эксперты-музыканты, согласившись с принципом созвучия новых колоколов, разошлись во мнении о звучании приближенном к мажорному или минорному, хотя данные понятия, рожденные в недрах Западноевропейской музыкальной культуры, в принципе, не совсем подходят для руководства созвучием колоколов российского монастыря.

Хотелось выразить особую признательность исследователям колокольного наследия Руси, без научных работ которых воссоздание лаврских колоколов было бы далеко неполным. Это сотрудник Сергиево-Посадского музея Лариса Матвеевна Спирина, которая в своей работе впервые описала лаврские колокола и поведала их историю¹; Инна Дмитриевна Костина – хранитель колоколов Московского кремля, посвятившая свои труды истории и художественному оформлению кремлевских колоколов Кремля²; Вера Александровна Кондрашина – автор целого ряда блестящих работ о выдающихся российских мастерах-литейщиках и их колоколах³; Вольфганг Вольфгангович Кавельмахер – выдающийся исследователь архитектуры колоколен и звонниц Древней Руси⁴ и многих других ученых, посвятивших свои труды колокольной тематике.

Колокольный подбор Троице-Сергиевой лавры начал складываться в первой четверти XV в. Самым ранним по дате отливки из сохранившихся лаврских колоколов является Никоновский или Чудотворцев колокол 1420 г. Последними датированными историческими колоколами лавры являются зазвонные и подзвонные колокола, приобретенные к новым курантам в 1908 г.

Троицкие колокола размещались в различные времена на нескольких колоколонесущих сооружениях. Два колокола находилось при надвратном Сергиевском храме, несколько колоколов было подвешено на звоннице при храме Зосимы и Савватия Соловецких при больничных палатах. Основной вес и количество колоколов несли на себе пятистолпная звонница XVI в. и стоящая рядом с ней подколокольная церковь Сошествия Святого Духа 1476 г.

По окончании строительства большой лаврской колокольни (1741-1770 гг.), на ее четырех ярусах разместились почти все монастырские колокола. Звонница при Духовском храме, звонница-стена при церкви Соловецких чудотворцев и звонница-стена Сергиевского надвратного храма были разобраны. Несколько малых и средних колоколов оставались в качестве ясачных при алтарях лаврских храмов.

Колокола на большой колокольне располагались поярусно, сообразно своим весам. На втором ярусе колокольни с востока на запад висели колокола Годунов (ок. 30 тонн.), посередине яруса – Царь-колокол (65 тонн) и в западном пролете колокольни – Корноухий (20 тонн). На третьем ярусе в центре находился колокол Лебедь (10 тонн). В южном пролете восемь мелких, зазвонных и подзвонных колоколов и шесть средних колоколов, по два в каждой арке. На четвертом ярусе колокольни находится будничный колокол Переспор (5 тонн). На пятом в восточном пролете висели несколько мелких и средних колоколов. их значение в лаврском общем звоне было ничтожным, поэтому все колокола этого яруса не действовали.

После закрытия лавры колокола еще какое-то время находились на своих местах, но зимой 1929-1930 гг. было принято окончательное решение о снятии колоколов для нужд промышленности. К счастью, не все колокола погибли в 1930 г. Сохранились колокола Лебедь, Переспор, Никоновский, а также зазвонный и подзвонный ряды колоколов. Позже на лаврской колокольне нашли свое пристанище колокол из разоренного Сретенского монастыря, колокола московских храмов Петра и Павла на Яузе и Покрова в Рубцове, единственный сохранившийся колокол московского храма Христа Спасителя. Тем не менее, даже такой усеченный подбор колоколов почти шесть десятилетий служил чудесным музыкальным наполнением лаврского неба.

С середины 90-х годов уже прошлого, XX века начались переговоры о восстановлении лаврского колокольного звона в наибольшей полноте, но за неимением средств исполнение проекта откладывалось на неопределенное время. Лишь в конце 2000 г. его Святейшество Патриарх Алексий благословил священноначалие лавры в лице наместника Архимандрита Феогноста и эконома архимандрита Георгия начать работы по проектированию и отливке лаврских колоколов. Тогда же священноначалие лавры обратилось в ОЦЗ с просьбой и благословением предоставить свой проект воссоздания новых колоколов.

Работы предполагалось осуществить в два этапа. Первый - отливка двух меньших колоколов – наследников Корноухого и Годунова, которые в первоначальной документации именовались либо именами прежних колоколов, либо указывались согласно проектируемому весу соответственно «К-20» и «К-32». Позже к этим первым колоколам добавился «К-64» или Царь-колокол. Специалисты ОЦЗ, имевшие уникальный опыт воссоздания колоколов храма Христа Спасителя и колокольных подборов многих других храмов и обителей России, предложили свой проект по колоколам Годунову и Корноухому, который заключался в возможно полном уподоблении внешнего оформления новых колоколов утраченным. Оснований для такого подхода было несколько: колокола, висящие в арках второго яруса колокольни были хорошо видны от подножия последней и являлись, таким образом, фасадообразующими элементами большой лаврской колокольни.

Колокола Годунов (1601-1603 гг.) и Корноухий (1683 г.), несомненно, были выдающимися памятниками колокололитейного мастерства русских литейщиков, работавших под руководством Андрея Чехова, создателя великих благовестников, в том числе лаврского колокола Лебедь, кремлевского Реута и других и Федора Дмитриева Моторина – основателя славной династии российских колокололитейщиков, вершиной мастерства которых стал знаменитый Царь-колокол Московского Кремля. (И не вина мастеров в том, что гигант повредили во время пожара). Необходимость восстановления внешнего вида колоколов Годунова и Корноухого диктовалась еще и тем, что данные колокола закрепляли собой значимые этапы становления российского колокололитейного мастерства.

Колокол Годунов знаменовал собой время, когда обученные иностранными специалистами русские литейщики превосходили своих учителей размерами и весом колоколов. К сожалению, мы не можем сравнить колокола учителя Андрея Чехова немецкого мастера Кашпира Ганусова с чеховскими по звучанию из-за отсутствия таковых сохранившихся колоколов. Хотя колокола русских мастеров по конструкции являют иностранное происхождение, с отличием в большей толщине стенок русских колоколов, отсутствует и окончательная чистовая отделка внешней поверхности русского литья.

Колокол Корноухий, отлитый в 80-е годы XVII в., относится к времени, когда российские мастера находят свой звук в колоколе, добиваясь этого изменением профиля. Кроме того, мастера колокольщики выбирают свое оригинальное художественное оформление колоколов, размещая горизонтальные пояски в местах изменения изгиба внешнего профиля колокола, и подчеркивают их расположением под и над поясками различных орнаментальных фризов и опоясывающих Главу и Вал колоколов вкладных надписей, выполненных затейливой вязью. Облик российского колокола, удачно найденный в середине-конце XVII в., просуществовал до насильственного прекращения в СССР колокольного литья в 1928-29-е годы.

Исходя из вышеизложенного, ОЦЗ вышло с предложением сохранить внешний вид утраченных колоколов. Разработки специалистов Общества были приняты священноначалием лавры и утверждены благословением Святейшего Патриарха. Было предложено несколько вариантов надписей на колоколах, из которых был утвержден вариант, где сообщалось об отлитии сих колоколов в лавру Преподобного Сергия, указывалась дата отливки, благословение Святейшего Патриарха, перечислялось священноначалие обители и имена благотворителей. Силами преподавателей Московской духовной семинарии и академии надписи были переведены на церковнославянский язык и с добавлением имени действующего главы Российской Федерации утверждены к нанесению вверху по Главе колоколов, между верхними поясками и внизу с продолжением по Валу колоколов.

Одной из главных задач специалистов ОЦЗ являлось определение внешнего профиля колокола Годунов, так как от профиля зависит и размер элементов художественного оформления, и размещение горизонтальных поясков. Кроме того, эти данные были необходимы сотрудникам акустической лаборатории АМО ЗиЛ, на которых возлагалась ответственность за звучание колоколов. С этой целью вырабатывалось техническое задание для решения комплекса вопросов по звуку, прочности и художественному оформлению колокола. К счастью для исследователей, сохранились несколько колоколов Андрея Чехова. В Троице-Сергиевой лавре оставался звучащий колокол мастера – десятитонный Лебедь, и два колокола сохранилось в Московском Кремле, среди которых колокол Реут имеет несомненное сходство с утраченным Годуновым, что подтвердилось изучением профиля Реута и системы его художественного оформления. Еще два кремлевских колокола работы Андрея Чехова и Игнатия Максимова - колокола Глухой и колокол третьего яруса столпа Ивана Великого, дали необходимый материал для подготовки технического задания. Также, благодаря сохранившимся колоколам явилась возможность наиболее полного восстановления стиля надписей, Голгофских крестов и растительного орнамента колокола Годунов. Кроме того, специалистами ОЦЗ были проведены исследования шрифтов на годуновских вкладных вещах, находящихся в экспозиции Ризницы Троице-Сергиевой лавры. В результате этих исследований и с учетом пожелания зиловских акустиков, скульпторами Эдуардом Ладыгиным, Андреем Забалуевым и Олегом Широковым (шрифты) были исполнены элементы художественного оформления колокола.

Восстановление колокола Корноухий было бы невозможно без детального изучения сохранившихся колоколов моторинского литья. Московский Кремль располагает самым тяжелым звучащим колоколом этой прославленной династии российских литейщиков. Колокол Семисотный или Великопостный, отлит мастером Иваном Моториным в 1704 г. и весит по разным данным от 11,5 тонн до 13,5 тонн. На первом ярусе столпа Ивана Великого находится также действующий моторинский колокол, отливки 1730 г. – Новгородский. На втором ярусе колокольни звучит колокол Новый или Успенский мастера Федора Дмитриева Моторина. На колоколе Даниловском, также моторинской работы, отлиты изображения Сил небесных, такие же, как на утраченном Корноухом. Данные изображения уникальны еще и потому, что в надписях около каждого из них Херувимы отличаются от Серафимов, что пока не находит аналогий.

Для изучения утраченных лаврских благовестников впервые было проведено сканирование с большим разрешением фотографических негативов писателя Михаила Михайловича Пришвина, бывшего в Троице-Сергиевой лавре во время сброса колоколов и оставившего более 200 негативов с изображениями осколков колоколов, целых, стоящих на земле больших и малых лаврских колоколов, и людей, делающих свое дело. Сотрудники Дома-музея М.М. Пришвина в селе Дунино Московской обл., по просьбе В.А. Кондрашиной, предоставили эти уникальные фотоматериалы в распоряжение ОЦЗ. Сканирование и обработка негативов осуществлялись сотрудником ОЦЗ Владимиром Резником.

В предложениях ОЦЗ по внешнему оформлению нового Царь-колокола была впервые высказана мысль об отступлении в данном колоколе от копирования исторического Царя. Прежний лаврский Царь-колокол был отлит Семеном Степановым и Гавриилом Лукьяновым, мастерами «второй руки», никогда прежде не руководившими работами подобного масштаба. Один из них, Г. Лукьянов, прежде работал у Моториных, участвуя в отливке Царь-колокола в Московском Кремле. Об уровне их мастерства красноречиво свидетельствует оформление лаврского Царь-колокола, в котором были использованы несколько различных орнаментальных поясков из моторинского арсенала и разные по величине и толщине букв шрифты надписей, также имеющие моторинское происхождение. Из оригинального оформления на колоколе присутствовали три рельефных портрета царственных вкладчиков: Императрицы Елизаветы и двух будущих российских монархов – Петра III и Екатерины II. С четвертой стороны на Полях колокола изображался герб Российской империи - двуглавый орел. Все четыре изображения были расположены низко и наползали картушами на трехсоставной поясок и Вал колокола.

Учитывая некоторые шероховатости стиля в оформлении исторического Царь-колокола и принимая во внимание непреходящее значение лавры Преподобного Сергия, специалисты ОЦЗ внесли предложение о разработке нового скульптурного оформления создаваемого колокола с совершенно иной программой организации его внешней поверхности. Новый колокол предлагалось посвятить духовной истории обители, отразить в его декоре основные святыни лавры, обозначив их в рельефных изображениях праздников-престолов лавры, которых, по нашему мнению, должно быть восемь. В декоре колокола предлагалось изобразить наиболее духовно и исторически выдающихся святых и не прославленных церковью иерархов, внесших свой вклад в историю обители. Так, по Главе колокола должно было располагаться 64 фигуры подвижников, составляющих собор Радонежских святых; на Полях колокола предполагалось изобразить восемь ростовых фигур иерархов церкви, представляющих по векам историю обители, среди которых должны были быть выполнены изображения Святейшего Патриарха Тихона, при служении которого была закрыта лавра, Алексия I, во время первосвятительства которого вновь зажжена была лампада у образа Торицы, и Святейшего Патриарха Алексия II, в предстояние которого отливается колокол, причем ростовые рельефы иерархов на Полях колокола предполагалось исполнить без обрамления, подобно рельефам Кремлевского великана, где фигуры царя Алексея Михайловича и императрицы Анны Иоанновны представлены в рост без рам или картушей.

Внося такие, довольно смелые предложения, мы рассчитывали на помощь иконописной школы, расположенной в стенах обители, но иконописцы, впервые привлеченные к помощи в подобных работах и не ведающие ни истории оформления колоколов, ни традиций этого дела, внесли свои предложения по оформлению колокола, выраженные в неприятии самого стиля рельефных изображений XVIII-XIX вв., предлагая скульпторам изменить «живоподобное» на «иконописное», не говоря уже об изображениях на колоколе не прославленных церковью иерархов, а тем более, ныне живущих. Месяцы прошли в бесполезных спорах, пока не был выработан проект, устраивающий обе стороны. В результате поля колокола оказались перегруженными тяжелыми рамами, внутри которых по трое размещались изображения Спасителя, Богоматери и Святых, количество праздников-престолов сократилось до четырех и вместо собора Радонежских святых были исполнены только шестнадцать изображений избранных святых в круглых медальонах. Но предложенная нами схема и наполнение оформления остались прежними. По Валу колокола и нижней его части в четыре яруса исполнена рельефная надпись, повествующая об истории лаврских колоколов и об отлитии нового Царь-колокола. Таким образом, работа по художественному оформлению больших благовестников лавры Пресвятой Троицы и Преподобного игумена Сергия была завершена и в настоящее время два меньших благовестника заняли свои места на ярусе звона большой лаврской колокольни. Отлитый Царь-колокол ожидает подъема.

1. Спирина Л.М. О колоколах Троице-Сергиева монастыря // Колокола: История и современность. М., 1985. С. 120-136.
2. Костина И.Д. Царь-колокол и его создатели // Журнал «Воспросы истории» 1982. № 5. С. 180-183; Она же. Орнаментация русских колоколов в XIX – начале ХХ в. из коллекции Государственных музеев Московского Кремля // Колокола: История и современность. М, 1985. С. 88-103; Она же. Царь-колокол // Журнал «Наука и жизнь». 1992. № 7; Она же. К истории создания Царь-колокола: Новые архивные материалы // Колокола: История и современность. М., 1993. С. 119-127; Она же. Кремлевские звоны // Журнал «Наука и жизнь». 1993. № 12; Она же. Колокола Ивана Великого // Журнал «Наука в России». 1994. № 1. С. 72-79.
3. Кондрашина В.А. Государев пушечный и колокольный мастер Александр Григорьев // Колокола: История и современность. М., 1985. С. 79-87; Она же. Обучение колокольному ремеслу на Московском Пушечном дворе во второй половине XVII в. // Колокола: История и современность. М., 1993. С. 62-74; Она же. Звенигородские колокола // Знаменитые колокола России. М., 1994. С. 175-182; Она же Московская школа колокольного литья в русской культуре второй половины XVII в. Дис. … канд. ист. наук. М., 2000.
4. Кавельмахер В.В. Большие благовестники Москвы XVI – первой половины XVII века // Колокола: История и современность. М., 1993. С. 75-118; Он же. Способы колокольного звона и древнерусские колокольни // Колокола: История и современность. М., 1985. С. 39-78.

Администрация Ростовского музея направила в Москву 29 сентября 1930 г. следующее сообщение: «Настоящим Ростовский Музей ставит Сектор Науки в известность, что ввиду недостатка помещений, приспособленных для размещения постоянного Антирелигиозного отдела, Одигитриевская церковь Ростовского кремля построенная в 1696¹ г. в стиле раннего Барокко, внутри отделанная того же стиля лепниной², с деревянным иконостасом того же времени, имеющем в нижнем ряду живописные работы Корнилия Уланова с учениками.

При приспособлении выяснено, что для целей для которых приспосабливается помещение нужно удалить иконостас, наличие которого сохраняет помещение – вид церкви. Учтя это, Музеем иконостас разобран. Разборка совершена осторожно на составные звенья, которые сложены в отдельных помещениях при той же церкви, впредь до возможной сборки его в помещении в каком это окажется возможным сделать.

Из других приспособлений совершено закрытие сравнительно новой зеленой краски между лепниной, побелкой мелом. Кроме того раскрыто быв. заложенным окно в западной стене притвора современное построению.

Зав. музеем /Брудастов/
Зав. научной частью /Ушаков/
Делопроизводитель Белкина /Белкина/»³.

Все мои попытки отыскать следы данного иконостаса не увенчались успехом. Очевидно, он погиб в 1930-е годы или в более позднее время. Исследователи XIX – начала XX вв. не придавали этому иконостасу никакого значения. Только В.А. Собянин в 1928 г. по поводу интересующего нас памятника отметил: «Иконостас – столярный, с колоннами, сплошь флямованными, как и все рамки и карнизы иконостаса. Живопись его - художников того времени ушаковской школы»⁴. По существу, рассматриваемый иконостас исчез совершенно неизученным. К сожалению, мне не удалось найти ни одной его фотографии. Однако в Москве, в музее архитектуры им. А.В. Щусева обнаружились чертежи церкви Одигитрии, выполненные Н.В. Султановым, на одном из них представлен ее иконостас (рис. 1)⁵. Для настоящей темы значение этого чертежа невозможно переоценить. Поэтому обратимся к его детальному рассмотрению.

На чертеже мы видим четырехъярусный иконостас. Он занимал всю восточную стену церкви, а его венчающие фигурные элементы частично заслоняли восточный склон ее сомкнутого свода. Очевидно, поэтому эти его элементы располагались наклонно. Центрально-осевая часть иконостаса была четко выделена посредством увеличения размеров центральных икон относительно соответствующих им чинов. Каждый из названных чинов имел индивидуальное оформление. В центре нижнего яруса находились резные царские врата, фланкированные двумя колоннами с ионическими капителями. Аналогичные колонны расчленяли каждую из боковых частей этого яруса на три ячейки. На колонны опирался трехчастный профилированный карниз. Средние ячейки, в которых размещались боковые двери в алтарь (рис. 2), имели верхние перемычки трехгранной формы. Ячейки же для икон первого яруса были прямоугольными.

В центре второго яруса иконостаса находилась большая арка, а справа и слева от нее – по четыре ячейки для икон, по форме близких к овалу. Данный ярус отделялся от третьего профилированным карнизом. Центр третьего яруса занимала большая иконная ячейка, завершенная полукруглой аркой, которая опиралась на колонны с капителями. Подобные колонны расчленяли каждый из боковых элементов этого яруса на две части, в которых попарно находилось восемь иконных ячеек с полукруглыми перемычками. На те же колонны опирался профилированный карниз, являвшийся опорой для трех фигурных клейм, по форме напоминавших так называемые гребни, которые завершали многие церкви, выстроенные в «нарышкинском» стиле. Подчеркну, что иконостас непосредственно примыкал к восточной стене церкви и не имел никаких изгибов в своем плане, о чем свидетельствует чертеж конца XIX – начала XX вв. (рис. 2).

К сожалению, документы не донесли до нас никаких прямых сведений о том, когда рассматриваемый иконостас был создан. Поэтому для решения данной проблемы обратимся к косвенным показаниям источников.

Наиболее близким по времени таким документом к интересующему нас чертежу (рис. 1) является опись Одигитриевского храма 1919 г. В ней не описаны декоративные элементы ее иконостаса, но зато, что очень важно, названы все составлявшие его иконы. Справа, то есть к югу от царских врат, в нижнем ярусе тогда располагались икона Спасителя, южная алтарная дверь с изображением архидиакона Никонора, далее к югу – икона Иоанна Крестителя. К северу от царских врат – икона Смоленской Богоматери, северная алтарная дверь с образом архидиакона Стефана, далее икона св. Параскевы. Во втором ярусе изображение Тайной вечери, а по сторонам восемь дванадесятых праздников. В третьем ярусе в центре Спаситель на престоле. К югу от него образ архангела Гавриила, потом Иоанна Предтечи, далее апостола Луки, и наконец апостола Павла. К северу образ архангела Михаила, Божьей Матери, апостолов Матфея и Петра. В четвертом ярусе образ Преображения Господня. К югу от него Положение во гроб, к северу – Снятие с креста. В том же ярусе находились «Страдания Спасителя в 2-х клеймах каждое отдельно»⁶.

В данном описании обращает на себя внимание необычное размещение икон деисусного чина, рядом с иконой Спаса обозначены не иконы Богоматери и Иоанна Предтечи, а архангелов. Не на «своем» месте показаны и иконы апостолов Петра и Павла. Одно из двух – либо это ошибка составителя описи, либо в позднее время некоторые иконы деисуса изменили свое первоначальное положение.

За небольшим исключением более отчетливое представление о рассматриваемом иконостасе дает Опись Ростовского архиерейского дома 1743 г. Ниже приводится ее фрагмент, полностью относящийся к исследуемому памятнику:
«Церковь Одигитрия Пресвятыя Богородицы каменная теплая.
Царские двери на них написаны образ Благовещения Пресвятыя Богородицы, да четыре евангелиста на красках, горбыль и поля столярной работы, вкруг обложены флямом позолоченым; над теми царскими дверми образ Тайныя вечери в кружале резном и флямованном золоченом.
Иконостас четырех поясной в котором подле царских дверей два столба и караштыны и карнизы резные, а прочие столпи и киоти флямованные золоченые, а внизу того иконостаса тумбы насыпные золоченые и серебряные.
В том иконостасе в первом поясу по правую страну образ Всемилостиваго Спаса, да образ Иоанна Предтечи; по левую страну образ Пресвятые Богородицы Одигитрия, да образ святые мученицы Параскевыи Пятницы, писаны на красках.
Пред теми образами четыре лампады медные, золоченые, у тех чепи и чашки медные ж, а кисти шелковые з золотом.
Во втором поясу восемь икон праздничных, писаны на красках.
В третьем поясу в средине образ Всемилостиваго Спаса седящаго на престоле, а по сторонам ево по правою и по левою страны по четыре образы, а именно Богоматере и Предтечи да архангелов и апостолов, писаны красками.
Пред образом Спасителевым лампада медная золоченая неболшая, у нея чепи медные.
В четвертом поясу в средине образ Преображения Господня, а по сторонам его по правую и по левую страны по два образа страданий Господних, писаны на красках.
Вверху Распятие Господне с предстоящими Богоматериею и Богословом, писаны красками ж.
На южных дверях образ архидиакона Никонора, а на северных образ архидиакона Стефана, писаны на красках, у тех южных и северных дверей по одной скобе железные»⁷.

Легко видеть, что речь в той и другой описи идет об одном и том же иконостасе и об одних и тех же иконах в нем. Только в 1743 г. иконы деисуса размещались вполне традиционно, и в завершении иконостаса было Распятие с предстоящими, позднее, очевидно, утраченное.

Наиболее раннее известие о том же памятнике относится к 1730 г. Оно содержится в описи Ростовского архиерейского дома, составленной вскоре после большого пожара 1730 г., от которого многие постройки этого ансамбля сильно пострадали. Согласно данному источнику, иконостас ц. Одигитрии огнем пожара не был затронут. Опись бегло характеризует лишь его нижний ярус. В нем тогда находились те же самые иконы, которые были зафиксированы в 1743 и в 1919 гг.⁸

Таким образом, документы более или менее определенно свидетельствуют, что иконостас ц. Одигитрии существенно не менялся с 1730 по 1919 г. Тем же, очевидно, оставался он и вплоть до своей разборки в 1930 г. На что косвенно указывает и приведенное выше свидетельство В.А. Собянина 1928 г. К сожалению, более ранних документов, которые фиксировали бы этот иконостас, до нас не дошло. Поэтому для его атрибуции приходится прибегать к стилистическому анализу.

В целом по своим основным формам и характеру резных элементов данный иконостас близок к русским барочным иконостасам конца XVII в. Поэтому можно предположить, что он возник в период создания церкви Одигитрии (1692–1693)⁹, или вскоре после этого времени.

В «Архиереом ростовским летописи», составленной в начале XVIII в., сказано, что митрополит Иоасаф (1691–1701) «в доме своем архиерейском построил церковь каменную на палатах, теплую, вельми, во имя пресвятыя Богородицы Одигитрия; в ней иконостас резной золоченый, вельми изряден»¹⁰. Надо полагать, в этом тексте речь идет о том самом иконостасе, который дошел до 1930 г.

Данное предположение подтверждается и тем, что отдельные элементы этого иконостаса близки деталям наружной отделки названного храма. Так, например, колонки с ионическими капителями, поддерживавшие трехчастные карнизы данного иконостаса, очень схожи с соответствующими элементами наружных наличников Одигитриевской церкви (рис. 3).

В 1694–1698 гг. по заказу того же митрополита Иоасафа московские столяры, резчики, золотари и художники создавали резной барочный иконостас для ростовского Успенского собора¹¹. Причем иконы второго праздничного яруса этого иконостаса имели такую же овальную форму, как и иконы соответствующего чина рассматриваемого иконостаса. Именно при Иоасафе в Ростове впервые начинают возникать резные барочные иконостасы¹². Таким образом, казалось бы, ничто не мешает предполагать, что рассматриваемый иконостас, включая и его иконы, целиком был создан по заказу митрополита Иоасафа, либо на последнем этапе создания Одигитриевской церкви в 1693 г., либо в следующем 1694 г., московскими мастерами.

Однако с полной уверенностью в отношении местных икон принять это предположение мешает одно обстоятельство. Речь идет об утверждении в цитированном выше письме 1930 г., что иконы нижнего ряда иконостаса принадлежали кисти Корнилия Уланова (ум. 1731 г.) с учениками. Имя Корнилий этот известный художник конца XVII – первой трети XVIII в. получил лишь в 1709 г., при пострижении в монахи, а до того звался Кириллом¹³. Если атрибуция, имеющаяся в упомянутом письме 1930 г., верна, то тогда иконы нижнего яруса иконостаса возникли между 1709 и 1731 гг.

Но на чем основана указанная атрибуция? Одно из двух: либо музейщики в 1930 г. обнаружили подписи Корнилия Уланова на местных иконах рассматриваемого иконостаса, либо они отнесли их к творчеству этого художника на основании своего представления о его стиле. А мы теперь знаем, что митрополит Иоасаф был сторонником живоподобной иконописи в духе Оружейной палаты¹⁴. Именно таким стилем и обладал Корнилий Уланов. Какая из двух версий верна, мы не знаем и узнаем ли когда-нибудь?

Итак, наиболее вероятным временем возникновения иконостаса ц. Одигитрии можно считать 1693 или 1694 г. Относительно же датировки икон его нижнего яруса, дошедших до 1930 г., допустимы две версии. 1) Данные иконы были написаны тогда же, в 1693 или 1694 г. 2) По каким-то причинам первоначальные иконы этого нижнего яруса заменили другими, написанными Корнилием Улановым между 1709 и 1730 гг. (до пожара 1730 г.).

Если датировка рассматриваемого иконостаса 1693 или 1694 г. верна, то его следует считать первым резным барочным иконостасом Ростова, а возможно, и одним из самых первых подобных иконостасов в Ростово-Ярославской епархии, что определяет исключительное значение этого утраченного памятника в истории художественной культуры названного обширного региона.

Важно, что цитированные выше описи позволяют составить достаточно ясное представление об иконографической программе данного иконостаса. Характернейшая его черта – полное отсутствие ветхозаветной темы, представленной в обычных иконостасах того времени пророческими и праотеческими чинами и образом Господа Саваофа. Все иконы иконостаса отражают только новозаветную и раннехристианскую историю. Полностью отсутствует и тема почитания местных ростовских или других русских святых¹⁵. Ни одной такой иконы не было в этом иконостасе. Несмотря на то, что церковь была посвящена иконе Богоматери Одигитрии, основной темой расположенного в ней иконостаса была тема Иисуса Христа.

Очевидно, данная программа отвечала личным представлениям митрополита Иоасафа и отражала в какой-то мере тип религиозности, присущей некоторым кругам духовной элиты России конца XVII – начала XVIII в.

1. Дата не верна, эта церковь построена в 1692-1693 гг. (Мельник А.Г. Исследования памятников архитектуры Ростова Великого. Ростов, 1992. С. 40-42).
2. Данная лепнина, а также живопись, которую она обрамляет, относятся к середине XVIII в.
3. ГМЗРК. А-176. Л. 8.
4. Собянин В.А. Ростов в прошлом и настоящем. Ростов-Ярославский, 1928. С. 31.
5. Государственный научно-исследовательский музей архитектуры им. А.В. Щусева. РV 973/2.
6. ГМЗРК. А-539. Л. 210 об. - 211. Данный источник указан мне Т.Л. Никитиной.
7. Ярославский историко-архитектурный музей-заповедник (ЯИАМЗ). № 15268. Л. 9-10.
8. Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего правительствующего Синода. СПб., 1901. Т. 10. С. 1177.
9. См.: Мельник А.Г. Исследования памятников архитектуры... С. 40-42.
10. Летопись о ростовских архиереях / С примечаниями члена-корреспондента А.А. Титова. СПб., 1890. С. 15.
11. Мельник А.Г. Интерьер ростовского Успенского собора в XVI – XVIII вв. // СРМ. Ростов, 1993. Вып. 5. С. 72-74.
12. Мельник А.Г. Ростовский архиерейский дом при митрополите Иоасафе (1691–1701) // Кремли России. Материалы и исследования. М., 2003. Т. 15. С. 363-367.
13. Словарь русских иконописцев XI – XVII веков / Ред.-сост. И.А. Кочетков. М., 2003. С. 668-676.
14. Мельник А.Г. Ростовский архиерейский дом... С. 365-367.
15. Подобные иконы, согласно описи 1743 г., располагались на стенах собственно церкви Одигитрии и ее трапезной (ЯИАМЗ. № 15268. Л. 10 об. - 11).

История росписи ростовского Успенского собора при митрополите Ионе стала широко известной после публикации в XIX в. документов архива Оружейной палаты¹. Однако сама роспись, скрытая под несколькими слоями масляной записи, долгое время считалась утраченной². Только в середине 1950-х гг. сделанные В.Г. Брюсовой пробные раскрытия в алтаре собора показали, что под записью сохранились фрески. Некоторые из суждений В.Г. Брюсовой о датировке фресок и системе росписи³ были впоследствии оспорены или уточнены⁴, и этим ограничивается изученность памятника.

Из документов известны некоторые даты стенописных работ XVII в. и имена отдельных мастеров. В 1659 г. в соборе работали Севастьян Дмитриев и Иосиф Владимиров «с товарищи пять человек»⁵, в 1670 и 1671 гг. – большая артель ярославских и костромских мастеров⁶, из которой известны имена восемнадцати ярославцев, а из костромичей можно установить участие только Гурия Никитина и Силы Савина. В последнем десятилетии XVII в. в соборе были растесаны окна и расписаны их откосы⁷. В 1698 г. Дмитрий Григорьев Плеханов расписал откосы южного портала и южное крыльцо⁸.

Сохранность росписи в настоящее время такова: верхний слой составляет масляная живопись. На большей части стен основного объема эта живопись исполнена на поздней штукатурке – до уровня подпружных арок и верхнего яруса окон. Частичные раскрытия первоначальной росписи сделаны реставраторами в алтаре. Значительное самораскрытие фресковой росписи наблюдается в куполах, барабанах, на сводах и подпружных арках, в верхней части западной стены, в откосах окон верхнего яруса. Однако существуют и участки фресок, сохранившиеся без записи – это закрытые ныне иконостасом росписи на cеверной и южной стенах, на западных гранях восточной пары столпов, а также изображения в нижней части столпов, скрытые пристолпными иконостасами. Обширные утраты фресковой росписи имеются в своде северного рукава креста, северо-западном барабане и на северной стене. Утрачено монументальное оформление портала царских врат.

Таким образом, состояние памятника значительно ограничивает возможности исследователя. Поэтому мы прежде всего поставили перед собой вопрос – в какой степени полнота сохранности стенописного комплекса XVII в. в данном памятнике позволяет судить о первоначальной системе росписи.

В.Г. Брюсова считала, что до нас дошел «почти целиком сохранившийся ансамбль росписей 1659-1671 гг.», что масляная запись повторяет сюжеты первоначальной росписи, и потому возможно судить о системе росписи в целом⁹. Однако раскрытия в алтаре показали, что сюжетный состав масляной записи отличается от первоначального¹⁰. Судя по тому, что имевшаяся в первоначальной росписи композиция «Брак в Кане»¹¹ отсутствует в записи, можно сказать, что и поздняя роспись южной и северной стен основного объема собора также не воспроизводит первоначальный сюжетный состав.

Это значит, что ныне утрачена значительная часть первоначального стенописного комплекса, и более того, его «визитная карточка», поскольку на северной и южной стенах должен был располагаться храмовый цикл. Можно лишь предполагать, что ныне существующие сюжетные циклы повторяют первоначальные, хотя их тематика и расположение перекликаются с традицией. Кроме того, еще в конце XVII в. при митрополите Иоасафе был уничтожен комплекс первоначальных росписей откосов нижнего яруса окон. Значение этой утраты можно оценить, если вспомнить роль, отводившуюся росписи оконных откосов в ростовской традиции времени митрополита Ионы¹².

Тем не менее, эти, хоть и значительные, изменения касаются лишь одной из крупных частей системы росписи. Первоначальная система практически полностью сохранилась в алтаре, куполах, сводах и подпружных арках, верхней части западной (возможно, также южной и северной) стены и на откосах верхнего яруса окон.

Основные особенности системы росписи ростовского Успенского собора, которые читаются на сей день – «Символ веры» в сводах, изображение собора небесных сил на подпружных арках центрального купола, «Распятие» в алтарной конхе, литургическая композиция и «Собор всех святых» на стенах алтарной апсиды, Господь Саваоф с небесными силами и ангелы с рипидами вокруг царских врат. В жертвеннике - «София Премудрость Божия», «Тайная вечеря» и «Омовение ног», «Явление Богоматери апостолам по Успении», в южной апсиде – «Троица Ветхозаветная» в конхе и сцены жития Леонтия Ростовского на стенах полукружия апсиды. На западной стене – «Страшный суд», в нижнем ярусе росписи столпов – изображения святых князей.

Как уже было отмечено, в системе росписи ростовского Успенского собора выделяются два комплекса черт, связанных с двумя столичными образцами – Успенским и Архангельским соборами Московского кремля¹³. С первым связана разработка литургической темы в алтарной апсиде (и возможно, выбор протоевангельского цикла в качестве храмового), со вторым – «Символ веры», фигуры апостолов Петра и Павла на западных гранях восточной пары столпов, и, возможно, княжеская тема в росписи столпов. При этом заимствованные черты подверглись значительной переработке.

Вместе с тем в росписи алтаря Успенского собора, а точнее, в декорации центральной апсиды, есть черты, во-первых, необычные для стенописей 1670-х гг., и во-вторых, не имеющие аналогов в творчестве отдельных мастеров (в частности, Гурия Никитина). Эти черты – изображение «Распятия» в конхе центральной апсиды и решение святительского яруса в виде процессии.

Аналоги этим чертам находим в росписях середины XVII века – в ц. Троицы в Никитниках («Распятие» в алтарной конхе), в ц. Ризположения Московского Кремля (движение святителей). Это позволяет затронуть проблему росписи ростовского собора в 1659 г.

В.Г. Брюсова при первых же раскрытиях обратила внимание на различие отдельных частей росписи, исполненных на различном грунте. Она связывала эти различия грунта с разными периодами росписи собора, предполагая, что собор был расписан в XVI в., и фрагменты этой росписи дошли до нас¹⁴.

В связи с этим стоит вспомнить ситуацию с датировкой двух памятников, близких нашей стенописи по времени создания – росписей Троицкого собора Данилова монастыря в Переславле (1662, 1668) и собора Богоявленского монастыря в Костроме (1667, 1672). В обоих храмах роспись создавалась поэтапно, с интервалом в несколько лет. В обоих храмах в росписи участвовал Гурий Никитин. На первом этапе работ расписывали алтарь и своды, на втором – стены и столпы. Для переславского собора эта последовательность работ хорошо документирована¹⁵, датировки костромского без указаний на место работ сохранились в монастырской летописи¹⁶. Подход В.Г. Брюсовой к датировке костромской стенописи был таким же, как и к датировке ростовского Успенского собора – более ранние росписи алтаря и сводов она датировала XVI веком, указывая на различие грунтов¹⁷.

Можно предположить, что и в ростовском соборе отмеченные В.Г. Брюсовой различия грунтов также соответствуют двум этапам росписи XVII в. – 1659 г. и 1670-1671 гг. Окончательно разрешить этот вопрос можно, разумеется, только при наличии точных данных о локализации участков того или иного грунта. В то же время отмеченные иконографические и композиционные особенности росписи позволяют примерно ограничить область работ 1659 г. пределами центральной апсиды.

Принято считать, что ведущим мастером росписи 1670-1671 гг. был Гурий Никитин. Это мнение оспорил В.С. Шилов, утверждая, что Гурий Никитин не мог руководить работами ни в 1670, ни в 1671 гг. Однако, чтобы сохранить утвердившееся положение о руководящей роли Гурия и его определяющей роли в создании системы росписи собора, В.С. Шилов предположил, что роспись была начата в 1669 г., а в 1670 г. только заканчивалась¹⁸. Между тем, и в 1659, и в 1670-1671 гг. в росписи участвовал опытный знаменщик Севастьян Дмитриев, который как один из руководителей коллектива мастеров был причастен к разработке системы росписи собора еще в 1659 г.

Вместе с тем в росписи как центральной апсиды, так и остального пространства собора прослеживается сходная тенденция не просто ориентации на образцы Московского Кремля, но и своеобразной их переработки. Такая тенденция присуща и другим росписям церквей Ростовского Архиерейского дома и не свойственна ни ярославским, ни костромским стенописям 1660-1670-х гг. Таким образом, основные особенности системы росписи ростовского Успенского собора могут быть обусловлены главным образом волей заказчика стенописи митрополита Ионы.

Роспись Успенского собора – наиболее ранний из известных ростовских комплексов, созданных по заказу митрополита Ионы. Соответственно значению собора как главного храма огромной епархии, эта роспись должна бы стоять у истоков некой традиции. Однако можно отметить лишь отдельные переклички с соборной стенописью в ростовских памятниках, наиболее заметные в ц. Спаса на Сенях (особенно в росписи жертвенника) и Троицком (Зачатия св. Анны) соборе Яковлевского монастыря (в монументальном оформлении царских врат, устройстве камеры в южной апсиде). Совсем иначе решается в последующих росписях алтарная декорация, хотя в ней разрабатываются те же образы (Саваофа с собором небесных сил, Распятия, литургической жертвы, Христа-первосвященника, царя и святителя). В монументальном оформлении Успенского собора, к сожалению, утрачены те черты, которые позволили бы уверенно судить о генезисе наиболее оригинальных элементов своеобразного варианта декоративной программы церквей Архиерейского дома, который впоследствии оказывает влияние на стенописи Ярославля.

Таким образом, исследование стенописи ростовского Успенского собора позволило обозначить ряд проблем, решение которых станет возможным только после полной реставрации сохранившихся в соборе частей росписи XVII века.

Нумерация сюжетов на прилагаемых схемах росписи исполнена по следующим принципам. В большинстве случаев изображения нумеруются слева направо и сверху вниз. Первыми пронумерованы изображения на поверхностях сводов и стен, затем – в откосах оконных проемов. При этом стрелками уточняется местоположение фигур на том или ином откосе. Развертки барабанов сделаны при разрезе с западной стороны. Масштабные соотношения на прилагаемых схемах переданы условно.

В сопроводительных текстах позиции, отмеченные звездочкой*, определены по схемам А.Н. Бубнова 1887 г., двумя звездочками** – по описанию Т.Е. Казакевич 1974 г.

1. Забелин И.Е. Материалы для истории русской иконописи // Временник Московского ОИДР. Вып. 7. М., 1850. Особ. паг.; Успенский А.И. Царские иконописцы и живописцы XVII в. // Записки МАИ. Т. 32, 34. М.,1913.
2. Описание состава поздней росписи см.: Титов А.А. Ростов Великий в его церковно-археологических памятниках. М., 1911. С. 18-23. Сохранились некоторые схемы этой росписи, исполненные в 1887 г. А.Н. Бубновым (ГМЗРК. Ар-1033, Ар-1036).
3. Брюсова В.Г. Исследование и реставрация фресок Ростовского Кремля // Материалы по изучению и реставрации памятников архитектуры Ярославской области. Вып. 1. Древний Ростов. Ярославль,1958. С. 95-100; Брюсова В.Г. Гурий Никитин. М.,1982. С. 87-90; Брюсова В.Г. Русская живопись XVII в. М.,1984. С. 83.
4. Казакевич Т.Е. Интерьер Успенского собора в Ростове. Историческая справка. 1974 г. – ГМЗРК. НТА. Д. 122; Шилов В.С. Стенописи Ростова Великого и проблема атрибуций русской монументальной живописи второй половины XVII в. Дисс. канд. искусствоведения. Л., 1987; Мельник А.Г. К проблеме датировки стенописей Успенского собора Ростова Великого // Труды Всероссийской научной конференции, посвященной 30-летнему юбилею отечественного флота. Вып. 2. Переславль-Залесский, 1992. С. 90-93; Никитина Т.Л. Иконография росписи сводов ростовских церквей XVII-XVIII вв. // История и культура Ростовской земли. 1996. Ростов, 1997. С. 108-117.
5. Забелин И.Е. Материалы для истории русской иконописи… С. 25.
6. Забелин И.Е. Материалы для истории русской иконописи… С. 115-116, 121-122.
7. Летопись о ростовских архиереях. С прим. А.А. Титова. СПб., 1890. С. 15. Первоначальная роспись большинства откосов растесанных окон в настоящее время находится под записью. Была раскрыта в ходе реставрации 1974 г. лишь роспись окна северной апсиды, датированная концом XVII в. Реставраторы выяснили, что к этому же времени относятся и довольно обширные участки живописи вокруг окна, видимо, восполняющие поврежденные при растеске части композиций. (см.: ГМЗРК. НТА. Д. 277. Отчет о реставрации Игнатьевского придела. 1974 г.) Добавим, что, судя по фотографиям, живопись на этих участках сходна с росписью южного портала собора. Возможно, работы Дмитрия Плеханова включали «починку» живописи не только на паперти, но и во всем соборе.
8. Добровольская Э.Д. Новые материалы по истории Ростовского кремля // Материалы по изучению и реставрации памятников архитектуры Ярославской области. Вып. 1. Древний Ростов. Ярославль, 1958. С. 46.
9. Брюсова В.Г. Исследование и реставрация фресок Ростовского Кремля … С. 99; Брюсова В.Г. Гурий Никитин… С. 87.
10. ГМЗРК. НТА. Д. 277. Отчет о реставрации Игнатьевского придела. 1974 г.
11. Брюсова В.Г. Исследование и реставрация фресок Ростовского Кремля… С. 96-97.
12. Никитина Т.Л. О ростовском варианте системы храмовой росписи и его влиянии на русские стенописи XVII века // ИКРЗ. 1998. Ростов, 1999. С. 117-123.
13. Брюсова В.Г. Русская живопись XVII в... С. 84; Никитина Т.Л. Интерпретация стенописей соборов Московского Кремля в памятниках Ростовского Архиерейского дома // Кремли России (ГИКМЗ МК. Материалы и исследования. Вып. 15). М., 2003. С. 373-380.
14. Брюсова В.Г. Исследование и реставрация фресок Ростовского Кремля… С. 96.
15. Забелин И.Е. Материалы для истории русской иконописи… С. 96.
16. Брюсова В.Г. Гурий Никитин… С. 241. Прим. 68
17. Брюсова В.Г. Гурий Никитин… С. 74.
18. Шилов В.С. Стенописи Ростова Великого и проблема атрибуций … С. 83-85; Шилов В.С. Возглавлял ли Гурий Никитин художественные работы в ростовском Успенском соборе // К истории русского изобразительного искусства XVII - нач. XX вв. Новые материалы, тенденции, концепции. СПб., 1993.

При изучении сакрального искусства среднерусских княжеств, относящегося к XIII–XIV вв., невозможно игнорировать сохранившиеся ростовские иконы этого периода, немногочисленные и редко привлекавшие внимание исследователей¹. Среди них центральное место занимает иконописное изображение Спаса Нерукотворного, неоднократно воспроизведенное в различных изданиях, но так и не ставшее предметом специального анализа, определяющего значение памятника в истории русской иконописи указанного времени². Между тем иконография и художественные достоинства иконы побуждают охарактеризовать ее более определенно, не сводя выводы к априорно высказанным мнениям отдельных историков искусства. Не могут здесь играть основную роль и субъективные в своей основе эмоциональные характеристики, не учитывающие общий историко-культурный контекст.

Икону датировали в хронологических пределах конца XIII – первой половины XIV вв., прежде чем компромиссно отнести ее выполнение к концу XIII – началу XIV в., с учетом традиционной иконографии и развитых художественных форм. По преданию, икона происходит из деревянной посадской церкви на Борисоглебской стороне в Ростове, сгоревшей в начале XVIII в., после чего перенесена в церковь Введения, тоже деревянную, предшествующую каменной постройке 1769 г. Первые исследователи ростовских церковных древностей это произведение не заметили. Но заботливое отношение к иконе прихожан, переносивших ее последовательно из одного храма в другой, указывает на то, что она была почитаемой. Может быть, даже как восходившая к тому загадочному келейному образу св. Леонтия Ростовского, о котором еще даже в начале 1900-х гг. в Успенском соборе напоминал украшенный серебряным окладом с камнями поздний список несколько меньших размеров (53,3х4,0 см), за правым клиросом³. Икона Спаса Нерукотворного, первоначально отнесенная к XII в., была обнаружена в Введенской церкви Ю.А. Олсуфьевым летом 1930 г., и уже тогда включена в список произведений, которые находили желательным передать в Третьяковскую галерею⁴. В 1932 г. икона была раскрыта в ЦГРМ Е.А. Домбровской и И.В. Овчинниковым, и, датированная концом XIII в., в 1934 г. передана в галерею⁵. Там она хранится и теперь (Инв. 25540). Согласно акту от 24 июня 1931 г. упомянутая икона вместе с двумя другими, передаваемая на реставрацию, после использования на организуемой галереей выставке, должна была при первом требовании музея быть возвращена после 4-6-ти месяцев⁶.

Икона Спаса Нерукотворного, размером 89,0х70,0 см, написана на липовой доске, с набивной шпонкой на кованых гвоздях и со следами наверху от торцовой шпонки. Доска имеет обычный ковчег, с паволокой и левкасом. Письмо же в технике яичной темперы, в свободной живописной манере; вокруг головы белый нимб, приплеснутый у краев светлой охрой. По стыку досок и справа вверху и внизу вставки позднего левкаса с оставленной записью – следы поновлений, которым подвергалось произведение в течение своего многовекового существования.

Изображена крупная, округлая голова Христа, с большими глазами, обведенными черными линиями; глазные яблоки коричневые с черными зрачками и белыми бликами. Нос тонкий, удлиненный, написанный белилами и обведенный темной контурной линией, с белильными высветлениями на переносице, конце и правой ноздре. Лик писан светлой охрой с подрумянкой по оливковому санкирю, мазками сильно разбеленной охры, наложенными по форме. Широкие мазки высветления над бровями на щеках, на подбородке и у углов рта моделируют объем. Губы обозначены продольными мазками киновари различного тона. Волосы обозначены темными полосами по коричневой рефти. Тонкие коричневые усы расходятся в стороны, не покрывая верхнюю губу. Удлиненная, раздвоенная на конце борода оставляет открытым раздвоенный подбородок. Нимб обведен темной контурной линией; перекрестье голубое, в три оттенка, украшенное крупными светло-красными камнями квадратной формы и жемчугом. Плат белый, ровный, украшенный коричневыми и красными поперечными полосами и кругами-медальонами с монограммами Христа (вверху) и надписью Ц[а]РЬ СЛАВЫ (внизу); эти картуши в правой части иконы новые. Внизу фрагменты киноварной надписи: ОБРА… Г… Б… СПАСИ… НАШЕ…, содержание которой в целом понятно. Иконографической особенностью данного изображения служит разделение на две пряди волос лишь с одной стороны. Нижнее поле иконы опилено, как и верхнее, и поэтому первоначальный размер по высоте был несколько большим.

По мнению В.Н. Лазарева, ростовская икона принадлежит к числу отличающихся ярко выраженным архаизмом. В частности, он пишет: «Икона «Спас Нерукотворный» (Государственная Третьяковская галерея) датируется еще началом XIV в. Она продолжает традиции домонгольской живописи. Изображение Христа с большими глазами окрашено в темный цвет, что придает ему суровый характер. Положенные на щеках яркие румяна вместе с голубыми перекрестьями нимба и украшающими его красными каменьями и золотисто-желтым фоном образуют пеструю красочную гамму»⁷. Здесь сразу же следует заметить, что это произведение в целом отличается от действительно характеризующихся архаическими чертами ростовских икон XIV в. И вряд ли стоит его с ними объединять.

Благочестивые предания о нерукотворных образах Христа и сами эти изображения не раз служили предметом научного анализа, и поэтому остается лишь иметь в поле зрения их результаты⁸. Достаточно также напомнить, что образ Спаса Нерукотворного рассматривали как подлинный портрет Христа. Речь идет об изображении, которое в VI в. cтановится известным в Сирии, в Эдессе: это был образ на плате, Мандилион, по преданию, посланный царю Авгарю: в 944 г. византийские императоры Константин VII (913-959) и Роман I Лакапин (920-944) приобрели этот и иной («на чрепии») чудотворных образа у эмира Эдессы, получив их на праздник Успения Богоматери во Влахернской церкви, в присутствии всего двора. Образ на плате, исчезнувший после разграбления Константинополя крестоносцами в 1204 г., наиболее известен, отчасти и потому, что он воспроизведен в иконе X в. (боковые створки складного поклонного образа) в монастыре св. Екатерины на Синае и в миниатюрах ряда греческих рукописей⁹. Это отпечаток лика и волос на белом полотне, иногда покрытом геометрическим орнаментом. В частности, можно отметить иллюстрации Менология 1063 г., хранящегося в Москве (ГИМ, Син. гр. 382). Особо надо выделить миниатюру византинизирующего по оформлению грузинского Алавердского Четвероеванегелия 1054 г. на которой воспроизведен Нерукотворный образ на плате, украшенном круглыми картушами со вписанными в них крестами и бахромой¹⁰. На ростовской иконе эти орнаментальные мотивы, явно обязанные определенным реалиям, несколько видоизменены.

Иконография Спаса Нерукотворного в целом обширная и сложная¹¹. Однако произведения, выполненные до середины XIV в. в византийской художественной традиции весьма немногочисленны, и поэтому каждое из них заслуживает упоминания и краткой характеристики. Первое место среди них бесспорно занимает новгородская икона второй половины XII в., размером 77,0х71,0 см, из церкви св. Образа на Добрыниной улице на Софийской стороне в Новгороде¹². Лик написан в мягкой манере, с почти незаметными светотеневыми переходами. Волосы разделены тонкими золотыми нитями. Концы перекрестья нимба первоначально украшали розовые полоски и голубые кружочки с коричневой обводкой, подражающие драгоценным камням более раннего оригинала. Асимметричное построение лица, большие глаза, плавно изогнутые брови, – все это усиливает экспрессию иконы, принадлежащей к произведениям византийского круга¹³. Начиная с середины XII в., изображение Спаса Нерукотворного включают в систему русских церковных росписей, о чем свидетельствуют фрески собора псковского Спасо-Мирожского монастыря. Это происходит почти синхронно с включением образа в структуру византийской храмовой декорации¹⁴. В новгородской церкви Спаса на Нередице, расписанной в 1199 г., изображены как Святой Убрус (лик Христа на ткани), так и святое Чрепие (лик Христа на Черепице)¹⁵. Эти весьма выразительные образы, возможно наряду с евангельским циклом действительно восходят к греко-восточным памятникам, но в то же время они сближаются с иконографией уже упомянутых миниатюр рукописей византийского столичного круга. В этот же иконографический ряд следует также включить имеющую славянскую сопроводительную надпись «Образ Господень на убрусе» икону, находящуюся в ризнице кафедрального собора французского городка Лаона, где с XIII в. она почитаема как «Святой Лик». Ее происхождение сегодня принято связывать с Болгарией начала XIII в.¹⁶ Лик Христа в темных тонах, обрамленный пышными воласами, с остроконечной бородой, на фоне ткани с решетчатым орнаментом, в целом близкий к византийскому образу. Мягкие черты и живописная борода указывают на определенную близость к продукции мастерских крестоносцев¹⁷.

Наконец надо упомянуть еще икону, которая с 1384 г. находится в Генуе в церкви св. Варфоломея армянской общины, некогда подаренная византийским императором Иоанном V генуэзской колонии на Босфоре в лице ее главы («капитано») Леонардо Монтальдо. Она невелика по размерам (38,0х28,0), служит копией оригинала VI в. и украшена серебряным окладом XIV в., включающим серию композиций, иллюстрирующих Историю Авгаря и содержащих сюжеты, которых нет в книжной миниатюре¹⁸. Отсюда преднамеренная архаизация центрального изображения и развитый палеологовский стиль рельефных чеканных сцен.

В контексте упомянутых икон, стенописей и миниатюр становится очевидным, что ростовский образ Спаса Нерукотворного, с одной стороны, традиционный, а с другой – не служит, подобно генуэзскому списку, буквальным воспроизведением своего раннего образца. Достаточно соотнести изображение хотя бы с новгородскими иконой и фресками XII в., чтобы увидеть существенное различие между ними, хотя все они восходят к общему прототипу. Икона начала XIII в. в Лаоне со своими художественными качествами органически соединяет абстрактный идеализм с элементами натурализма и привязанности к изысканным формам. Мастер описываемого произведения идет совершенно иным путем. Безупречный рисунок, уверенное письмо при всей сдержанности колорита, в действительности чуждое пестроты, производит впечатление монументальности, масштабности. В то же время икона не отличается крупными размерами. В ее стиле обращают на себя внимание особенности, не укладывающиеся в рамки представлений о русской иконописи домонгольского периода, современной византийскому позднекомниновскому искусству. Однако, с другой стороны, нет и той новой соразмерности черт лика, рельефности форм, легких теней и световых пятен и бликов, которые отличают палеологовское иконописание, инспирировавшее в начале XIV в. появление таких московских икон, как представляющая Спаса оплечного, из Петропавловского придела Успенского собора Московского Кремля. Вряд ли ей синхронна икона из Ростова.

В истории русской иконописи укоренился предрассудок об извечном отставании, равно как и о потенциальной самоизоляции местных художественных мастерских. Как будто это сакральное искусство не получало импульсы из Византии и не существовало миграции мастеров и выполненных ими икон. Греческие иконы XIII в. довольно разнотипные, как это некогда представлялось А. Ксингопулосу¹⁹. Но существуют и такие иконы, как выполненная около 1260 г., хранящаяся в монастыре Хиландарь на Афоне и представляющая Христа Пантократора, с благородным ликом, выдающимся использованием классических выразительных средств. Это произведение отражает художественные достижения своей эпохи²⁰. Ростовская икона Спаса Нерукотворного гораздо проще по исполнению, но она принадлежит к той же эпохе. Поиски близких аналогий затруднены малочисленностью и разрозненностью синхронных образцов, и вряд ли можно признать справедливым сближение с ярославской иконой архангела Михаила, датируемой около 1300 г. Вместе с тем по всем формальным признакам икону Спаса Нерукотворного невозможно вывести за хронологические пределы последней четверти XIII в. Весьма вероятно, что тем же оригиналом позже было инспирировано выполнение иконы, находящейся в Успенском соборе Московского Кремля²¹.

Рассматриваемая икона служит образцом профессионального мастерства, выделяющимся среди фольклоризированной продукции ростовских иконописцев XIV в. Это своего рода элитарное произведение, и его заказчик скорее всего должен был занимать видное место в социальной структуре города. О культурной жизни Ростова конца XIII в. известно крайне мало. Однако сравнительно недавно были обнаружены и изучены остатки каменной Борисоглебской церкви 1287 г.²² Было бы слишком поспешным и бездоказательным именно с ней соотносить появление иконы, исторически связанной с Ростовом, хотя вероятность этого в целом не исключена. В стилистическом отношении данная икона достаточно близка большой иконе Толгской Богоматери, датируемой последней четвертью XIII в.²³ Но опять-таки это сближение не предрешает вопрос о локализации мастерской, и поэтому приходится ограничиться сказанным, не прибегая к натяжкам и домыслам. Тем более, что в изучении памятника нельзя было рассчитывать на эффектные результаты.

1. Вздорнов Г.И. Живопись // Очерки русской культуры XIII–XV веков. М., 1970. Ч. 2. С. 263-264; Лазарев В.Н. Русская иконопись от истоков до начала XVI века. М., 1983. С. 128; Пуцко В.Г. О ростовской иконописи XIII–XVI вв. // СРМ. Ростов, 1998. Вып. 9. С. 77-79; Он же. Ростовская икона Троицы Ветхозаветной: иконография и стиль // Троицкие чтения. 2001-2002 гг. Большие Вяземы, 2003. С. 142-154.
2. Антонова В.И., Мнева Н.Е. Государственная Третьяковская галерея: Каталог древнерусской живописи XI – начала XVIII века. Опыт историко-художественной классификации. М., 1963. Т. 1. С. 201. Илл. 114, №161; Ростово-суздальская школа живописи. Каталог выставки. М., 1967. С. 45, 81. № 13; Розанова Н.В. Ростово-суздальская живопись XII–XVI веков: Альбом. М., 1970. Табл. 8; Лазарев В.Н. Русская иконопись… С. 501. Табл. 131; Византия. Балканы. Русь: Иконы XIII – первой половины XV века. Каталог выставки. М., 1991. С. 209-210. № 10; Государственная Третьяковская галерея. Каталог собрания. Т. 1: Древнерусское искусство X – начала XV века. М., 1995. С. 108-109. № 40.
3. Титов А.А. Ростов Великий в его церковно-археологических памятниках. М., 1911. С. 25.
4. Кочетков И.А. Иконы из Ростова в собрании Третьяковской галереи. История поступления // ИКРЗ. 1994. Ростов, 1995. С. 200-202.
5. Трубачева М.С. К истории реставрации древнерусской темперной живописи в ВХНРЦ имени И.Э. Грабаря // Вопросы исследования, консервации и реставрации произведений искусства. Сборник научных трудов. М., 1984. С. 81, 95.
6. Кочетков И.А. Иконы из Ростова… С. 201-202.
7. Воронин Н.Н. Лазарев В.Н. Искусство среднерусских княжеств XIII–XV веков // История русского искусства. М., 1955. Т. 3. С. 19. Эта характеристика почти дословно будет повторена и значительно позже, но уже с датировкой первой половиной XIV в.: Лазарев В.Н. Русская иконопись… С. 128.
8. См.: Dobschьtz E. von. Christusbilder. Untersuchungen zur christlichen Legende (Tеxte und Untersuchungen zur Geschichte der altchristlichen Literatur. N. F. Вd. 3) Leipzig, 1899; Бельтинг Х. Образ и культ. История образа до эпохи искусства. М., 2002. С. 69-76, 82-89, 237-256.
9. Weitzman K. The Mandylion and Constantin Porphyrogennetos // Cahiers Archйologiques. Vol. XI. Paris, 1960. P. 163-184.
10. Амиранашвили Ш. Грузинская миниатюра. М., 1966. С. 20. Илл. 24.
11. См.: Грабар А.Н. Нерукотворный Спас Ланского собора. Прага, 1930; Ammann A.M. Due immagini del cosidetto «Christo di Edessena» // Rendiconti della Accademia Pontificia Romana Archeologica. T. XXXVIII. 1965-1966. P. 185-194; Bertelli C. Storia у vincende dell’immagine edessena // Paragone. N. S. No 37. 1968. P. 3-33; Dufour Bozzo C. Il «Sacro Volto» di Genova. Roma, 1974; Spanke D. Das Mandylion: Ikonographie, Legenden und Bildtheorie der «Nicht-von-Menschenhand-gemachten Christusbilder» (Monographien des Ikonen-Museums Recklinghausen. Bd. V). Recklinghausen, 2000.
12. Вздорнов Г.И. Лобковский Пролог и другие памятники письменности и живописи Великого Новгорода // Древнерусское искусство. Художественная культура домонгольской Руси. М., 1972. С. 255-269.
13. Velmans T. Rayonnement de l’icone au XII-е au dйbut du XIII-е sicle // XV-е Congrs International d’йtudes byzantines: Rapports et co-rapports. III. Art et archйologie. Athnes, 1976. P. 221. Pl. XLV.
14. Подробнее см.: Герстель Ш. Чудотворный Мандилион. Образ Спаса Нерукотворного в византийских иконографических программах // Чудотворная икона в Византии и Древней Руси. М., 1996. С. 76-89.
15. Мясоедов В.К. Фрески Спаса-Нередицы. Л., 1925. Табл. IV, VI, XXVIII; Лазарев В.Н. Древнерусские мозаики и фрески XI–XV вв. M., 1973. С. 50. Илл. 271.
16. См. монографию А.Н. Грабара (прим. II), а также: Митяев Кр. Една българска икона във Франция // Археология. 1964. № 3. С. 32-38; Паскалева К. Към историята на българската икона през XII–XIV в. // Българско средновековие. Българо-съветски сборник в чест на 70-годишнината на проф. Иван Дуйчев. София, 1980. С. 341-342. Обр. 1; Божков А. Търновска средновековна художественна школа. София, 1985. С. 130. Обр. 125.
17. Weitzmann K. Thirteenth Century Crusader Icons on Mount Sinai // Art Bulletin. Vol. XLV. 1963. P. 179-203.
18. Dufour Bozzo C. La cornice del Volto Sante di Genova // Cahiers Archйologiques. Vol. XIX. Paris, 1969. P. 223-230; Grabar A. Les revtements en or et en argent des icons byzantines du Moyen Age. Venise, 1975. P. 63-64. Pl. XLIV, XLV. No 35.
19. Xyngopoulos A. Icones du XIII-е sicle en Grece // L’art byzantin du XIII-e sicle Symposium de Sopoani. 1965. Beograd, 1967. P. 75-82. Fig. 1-14.
20. Radojиiж S. Icones de Serbie et de Macйdoine. Beograd, 1962. No 3.
21. Качалова И.Я. Икона «Спас Нерукотворный» в Успенском соборе Московского Кремля // Памятники культуры. Новые открытия. 1975. М., 1976. С. 181-185.
22. Иоаннисян О.М., Торшин Е.Н., Зыков П.Л. Церковь Бориса и Глеба в Ростове Великом // Древнерусское искусство. Русь. Византия. Балканы. СПб., 1997. С. 229-250.
23. Государственная Третьяковская галерея. Каталог собрания. Т. 1. С. 107-108. № 39.

Древности второй половины I тыс. н.э. в бассейне р. Шексны представлены на сегодняшний день незначительно. К памятникам, обнаруженным и исследованным А.Н. Башенькиным на р. Суде и р. Большой Юг в 80- 90 гг. XX в., можно отнести около двух десятков селищ, открытых автором в последние годы на Шексне, Андоге и Андозере, на Лозско - Азатской озерной системе¹. Поэтому всякий новый памятник раннего средневековья, обнаруженный и раскопанный в этом регионе, вызывает интерес исследователей.

Комплекс «Черный ручей» состоит из двух селищ, грунтового погребального сооружения и кургана. Он располагается на территории Кадуйского района Вологодской области, на правом берегу р. Андоги, притока р. Суды (бассейн Шексны) между современными деревнями Пакино и Митенская (рис. 1). Селища находятся рядом с устьем ныне пересохшего ручья. Селище Черный ручей 1 занимает береговую террасу высотой чуть более 3 м, селище Черный ручей 2 располагается ниже устья ручья, на береговой террасе высотой 5 м над водой. Курган находился на краю селища Черный ручей 2 на песчаной гриве, на высоте около 7 м над водой (рис. 2). Памятники обнаружены в 2002 г. экспедицией Череповецкого музейного объединения под руководством автора.

В 2003 г. на комплексе производились широкие раскопки. Был исследован курган Черный ручей 3. На селище Черный ручей 2 был заложен раскоп площадью около 170 кв. м. Во время раскопок поселения на нем был обнаружен и исследован погребальный комплекс. На селище Черный ручей 1 произведена зачистка берега.

Поселение Черный ручей 2 вытянуто вдоль берега р. Андоги на расстояние около 90 м, в глубину берега культурный слой распространяется до 25-30 м. Раскоп размещался в центральной прибрежной части памятника. Основу культурного слоя составляет темно-серая, с коричневым оттенком супесь мощностью от 0,2 до 0,4 м. Она подстилается светло-серым слабогумусированным слоем песка мощностью около 0,1 м. Черный углистый слой сохранился в очагах, жилищных и хозяйственных ямах. На селище выявлены несколько наземных и частично углубленных в землю построек (рис. 3). Наземные постройки определяются по очагам, подпольным и столбовым ямам, по концентрации керамики и вещевых находок.

Постройка 1 находилась в северо- восточном углу раскопа. От нее сохранилась подпольная яма овальной формы с округлым дном, размерами в плане 3х1,6 м, глубиной в материке до 0,5 м. Она была заполнена темно- серым гумусированным и черным углистым слоями. В яме обнаружены несколько очажных камней, не образующих скопления, фрагменты лепной керамики, вещевые находки. С востока к яме примыкал очаг. Очаг находился в яме подпрямоугольной формы с закругленным дном, размерами 2х2,2 м, глубиной в материке 0,15 м. Среди россыпи очажных камней лежали фрагменты керамики, в том числе развалы сосудов. Подпольная яма и очаг перекрывались тонким пятном темного гумуса. Приблизительные размеры сооружения, вытянутого вдоль реки, были 4х4,5-5 м. Среди находок, обнаруженных в данном комплексе имеются два наконечника стрел (рис. 4; 8, 10), инструмент-лопаточка (рис. 4; 14), железная фитильная трубочка с петлей для подвешивания (рис. 4; 5), две бронзовые поясные накладки (рис. 4; 7, 12). Керамика, которая происходит из постройки, грубая, плоскодонная, с крупными примесями дресвы в тесте, с обжигом хорошего качества.

Наземная постройка 2 находилась в юго- восточной части раскопа. К ней относятся яма овально-неправильной формы с развалом очага внутри и несколько столбовых ямок. По дну очажной ямы была прокопана узкая канавка. В яме обнаружены железная зооморфная подвеска с изображением коня, наконечник стрелы (рис. 4; 1, 9), фрагмент лезвия ножа, обработанные камни, лепная керамика.

Постройка 3 с углубленной в землю нижней частью конструкции находилась в восточной части раскопа. Размеры котлована прямоугольной формы были приблизительно 2,2х3,5 м. Глубина котлована – 0,45- 0,5 м. Яма была вытянута длинной осью по направлению север-юг. Дно котлована плоское, стенки слегка покатые. В северной стенке котлована находилась небольшая западина, возможно, ступенька. Углы котлована постройки были слегка закруглены, вероятно, здесь помещались угловые столбы. Заполнение котлована: сверху залегал темно- серый слой мощностью 0,25-0,3 м, в южном краю постройки он содержал небольшое скопление очажных камней; ниже серого гумуса лежал слой интенсивно черной окраски толщиной 0,15-0,2 м. В последнем сохранились головни, лежавшие по направлению длинной оси постройки – остатки деревянных конструкций. Дно котлована и его стенки были очень сильно прокалены. Данная постройка, очевидно, представляла из себя полуземлянку со столбовой деревянной конструкцией внутри, которая была уничтожена сильным пожаром. На дне постройки обнаружен бесформенный железный предмет. В заполнении постройки обнаружена лепная керамика.

Постройка 4 также относится к сооружениям с углубленной в землю нижней частью конструкции. Она занимала центральное место в раскопе, имела удлиненную прямоугольную форму и размеры 2,2х7,5 м. Глубина котлована в материке достигала 0,5 м. Дно его было ровным, стенки слегка покатые. В юго-восточном углу ямы имелся небольшой «порожек» высотой до 0,1 м, шириной 0,25 м, который сходит на нет ближе к центральной части сооружения. Заполнение котлована: сверху темно-серый гумусированный слой мощностью до 0,3-0,35 м, содержавший в северной части несколько разрозненных очажных камней; вдоль стенок котлована прослеживались головни, направленные вдоль длинной оси постройки – остатки деревянных конструкций. На дне котлована находился мощный слой угля, его толщина была 0,15-0,2 м. Дно и стенки сооружения были очень сильно прокалены. Вещевые находки обнаружены в верхней части заполнения котлована в сером слое. Большая их часть находилась в северном краю постройки. Среди находок имелись бронзовый пластинчатый браслет, массивная бронзовая подвеска с тремя бугорками, ременные накладки (рис. 4; 6, 11). На дне ямы в южной половине сооружения обнаружена железная пластина.

Постройка 5 исследована раскопом частично. По всей видимости, она представляла собой сооружение, подобное постройкам 3,4. Основная часть сооружения уходит в обрыв берега и за пределы раскопа. Раскопом исследована часть ее размерами 1,8х1,8 м. Данное сооружение имело, вероятнее всего, как и вышеописанные постройки, прямоугольную форму. Глубина котлована была до 0,45 м. Дно постройки также было плоским. С юго-восточной стороны имелась небольшая выемка-«ступенька». В заполнении сверху находился серый гумус толщиной до 0,3 м, с взвешенными очажными камнями, головнями; ниже располагался мощный слой угля. Дно и стенки землянки были прокалены. В сооружении находилась лепная керамика.

На селище Черный ручей 2 были найдены также бронзовая трапециевидная подвеска (рис. 4; 2), бусы – прозрачная с красным глазком (шурф 2х2 м 2002 г.) и глазчатая с выпуклыми глазками, фрагмент ножа с прямой спинкой (рис. 4; 2-4, 13), фрагменты железных и бронзовых предметов, точило и оселки. На западной окраине поселения Черный ручей 2 случайно обнаружена арочная подвеска с изображением медведя. Подвеска имела петли для подвешивания, на двух из них висели бронзовые бубенчики.

На поселении обнаружено всего чуть более 800 фрагментов керамики, она различается по формам, составу теста, обжигу. Выделяется грубая серая керамика с крупными примесями в тесте с неровно заглаженной поверхностью. Данная посуда имеет плоское дно и слабую профилировку. Есть также керамика с черепками красного цвета, довольно грубая, но с заглаженной поверхностью. В тесте ее находилась дресва небольших размеров. Сосуды этого вида также слабо профилированы и имеют слегка закругленное дно. Имеются сосуды с красным цветом черепка с хорошо заглаженной поверхностью с примесью песка в тесте. Один из этих сосудов имеет резкий перегиб. Найдена также тонкостенная, очень хорошего обжига керамика с мелкими примесями в тесте, с черепками темного цвета, слабопрофилированная и с прямым венчиком. Более подробный анализ керамики комплекса Черный ручей может быть сделан после ее тщательной обработки.

Во время исследования поселения Черный ручей 2 нами был изучен погребальный комплекс, получивший название Черный ручей 4. Данное сооружение обнаружено в центральной прибрежной части поселения, на краю обрыва р. Андоги. Оно представляло собой яму овальной формы, размерами в плане 2,8 х 0,9-1,2 м, глубиной до 0,45 м (рис. 3). Дно ямы было неровным, стенки покатые. Внутри ямы залегал серый золистый слой с мелкими угольками, содержавший кальцинированные кости, фрагменты керамики, вещевые находки. Часть кальцинированных костей и некоторые вещевые находки обнаружены вблизи от слегка потревоженного погребального комплекса. Среди погребального инвентаря имеются два массивных ножа с прямой спинкой, с железными обоймами, со следами деревянных рукоятей на черенках; железные скобы, наконечник стрелы, инструмент-лопаточка, железные пряжки, оселки, костяная копоушка, три бронзовые трубочки, бронзовый браслет массивный овального сечения, спиральный перстень, бронзовая спираль, бронзовые наладки и другие вещи из железа и бронзы, часть которых была оплавлена и разрушена. Кроме того, в сооружении были обнаружены детали неволинских поясов: пряжка с закругленной задней пластинкой, шарнирная пряжка с растительным орнаментом с прямоугольным концом, накладки с одним приостренным концом, Ж-образные накладки – более двух десятков, калачевидная орнаментированная, розеткоподобная, роговидная накладки, три экземпляра накладок-тройчаток, ажурные полуовальные накладки, орнаментированный наконечник ремня². К этой же категории находок относятся бронзовые тисненые накладки со шпеньками с изображением оленя с большими рогами. Их обнаружено целыми и во фрагментах более десятка экземпляров. В погребальном комплексе найдены фрагменты грубой лепной керамики с крупными примесями дресвы в тесте. Необходимо отметить, что лишь небольшая часть вышеописанных вещей побывала в огне. Многие предметы не имели следов воздействия огня и были положены в сооружение целыми, в их числе и пояса.

Находки в комплексе грубой лепной керамики с крупными примесями дресвы в тесте, подобной керамике, обнаруженной в постройке 1, подтверждают принадлежность погребального комплекса исследованному селищу. Некоторые характерные находки обнаруженные в этой постройке – штампованная прямоугольная накладка с вырезом и накладка с приостренным концом – являющиеся деталями поясных наборов, также свидетельствуют о близости этих памятников.

Вероятнее всего, на поселении Черный ручей 2 присутствуют разновременные комплексы. Об этом может свидетельствовать наличие здесь разных типов керамики и вещевого инвентаря. Необходимо также принять во внимание, то, что погребальный комплекс Черный ручей 4, возможно, был слегка поврежден при сооружении большой постройки – землянки 4. В верхней части заполнения землянки обнаружены изделия, близкие к находкам погребального комплекса – Ж-образные накладки, имеются здесь и находки кальцинированных костей.

Погребальный комплекс Черный ручей 4 можно предварительно датировать, опираясь на хронологию аналогичных древностей Приуралья и Верхней Камы, созданную исследователями для памятников ломоватовской и неволинской культур, концом VII-VIII вв.³

Культурный слой поселения Черный ручей 2, как уже упоминалось, содержит в себе остатки двух разновременных комплексов с общей предварительной датировкой от рубежа VII-VIII вв. до X в. Окончательные выводы возможны после проведения радиоуглеродного и других анализов и определений полученных материалов.

Курган Черный ручей 3 находился на склоне гривы. Диаметр кургана был около 12 м, высота – до 1 м. В центре кургана имелась оплывшая и задернованная яма размерами 5х6 м (рис. 5). Погребальная площадка сохранилась в целости только в юго-восточной части кургана. Она, очевидно, была обожжена. На сохранившейся ее части были видны пятна серого слоя с угольками. Углистые пятна, плашки обнаружены на краю западных секторов кургана. Площадка окружалась ровиками. Всего их было обнаружено три: с юга – полукольцевой, длиной до 17 м, шириной до 2,5 м, глубиной до 0,6 м; с северо-запада – сегментовидный, длиной 8 м, глубиной до 0,4 м, шириной до 1,8 м; с северо- востока – сегментовидный, длиной 11 м, шириной до 2,2 м, глубиной до 0,5 м. Ровики были заполнены серо- коричневым слоем с угольками, на дне и в заполнении их были прослойки угля и головни. Разрывы между ровиками были с юго-востока, с запада, с севера. На месте разрыва с запада прослеживалась овальная яма размерами 0,9х0,6 м. По краям кургана, почти по сторонам света, с небольшим отклонением в 15 градусов, находились 4 столбовых ямы. В северо- западном секторе сохранились остатки несколько бревен, вероятнее всего, в этом месте насыпь крепилась специальной деревянной конструкцией.

Курган имел серьезные разрушения. Кладоискатели дважды пытались его раскапывать. Сначала в насыпи была заложена яма подпрямоугольной формы размерами 3х2,5 м, глубиной более 1 м. Следы первичных раскопок сохранились в виде прослоек погребенного дерна. На втором этапе разрушения кургана от центра его в юго-западную, западную, северо-западную и в северную стороны по всей насыпи в виде лучей были прокопаны канавы шириной 0,8-1,2 м. Между этими канавами сохранились останцы материка, зафиксированные на площадке. Судя по тому, что сохранилось, погребения в кургане совершались по обряду сожжения на стороне. Части погребений в виде скоплений кальцинированных костей, содержавших отдельные вещевые находки, обнаружены в центре, северо-западном и северо-восточном секторах кургана. Основная часть погребений, по всей вероятности, была разрушена и обнаружена в переотложенном состоянии. Вместе с тем, в западной центральной части кургана сохранились остатки ямы подпрямоугольной формы, размерами приблизительно 2х1,2 м, глубиной до 0,4 м. Дно ее было закруглено, стенки были ступенчатыми. Внутри ямы, в нижней ее части, обнаружено несколько прослоек углей с кальцинированными костями, найдены два фрагмента костяных орнаментированных накладок на гребни-расчески. Рядом с ямой обнаружены россыпи костей, отдельные вещи. Очевидно, что верхняя часть этого сооружения была также разрушена кладоискателями. Вполне возможно, что здесь мы имеем дело с погребением по обряду сожжения, помещенным в грунтовую яму.

Среди вещевых находок, происходящих из кургана, имеются два ромбовидных наконечника стрел (рис. 6; 1, 6), нож с клиновидным сечением группы 4 по классификации Р.С. Минасяна (рис. 6, 11)⁴, бронзовая грибовидная пуговица (рис. 6; 9), оплавленная монета-дирхем (рис. 6; 10), более десятка фрагментов орнаментированных накладок на односторонние гребни- расчески (рис. 6, 2-8). В насыпи обнаружено несколько десятков фрагментов лепной керамики. В восточной части насыпи обнаружено несколько фрагментов сетчатой керамики, происходящих, очевидно, из отложившегося на береговой гриве селища раннего железного века. Среди керамики, обнаруженной на кургане, имеются фрагменты грубой лепной посуды серого цвета, красной посуды с заглаженной поверхностью и примесью песка и дресвы в тесте, лепной посуды с мелкими примесями и ровным обжигом серого цвета. Часть сосудов была оплавлена. Имеется один фрагмент лепной посуды, украшенный гребенчатым штампом. Часть керамики, обнаруженной в насыпи кургана могла оказаться в нем из культурного слоя селища Черный ручей 2, так как насыпь сооружена практически на краю последнего. Судя по находкам, происходящим из кургана, насыпь была сооружена приблизительно в X веке.

При зачистке берега на поселении Черный ручей 1 обнаружен культурный слой мощностью до 0,35 м. В слое были обнаружены фрагменты сетчатой керамики, фрагменты грубой лепной керамики серого цвета, с мелкими примесями в тесте. Сосуд, фрагмент которого был найден при зачистке, имел короткий прямой венчик.

В результате исследований на Андоге были обнаружены и частично изучены памятники, принадлежавшие, на наш взгляд, населению, культура которого связана с культурами I тыс. н.э. населения Прикамья и Приуралья, а также Волги и Оки. Изучение данных материалов позволит решать проблемы, связанные с освоением территории Русского Севера в эпоху раннего средневековья, с формированием местного финно- угорского населения, культурными связями отдельных территориальных групп древнего финно-угорского мира.

1. Башенькин А.Н. Исследования в бассейне Шексны // АО 1982 г. М., 1983; Он же. Исследования в юго-западном Белозерье // АО 1983 г. М., 1985; Он же. Культурно-исторические процессы в Молого-Щеконинском Междуречье в конце I тыс. до н.э. – I тыс. н.э. // Проблемы истории северо-запада Руси. Славяно-русские древности. Вып. 3. СПб., 1995. С. 3-29.
2. Голдина Р.Д., Водолаго Н.В. Могильники неволинской культуры в Прикамье. Иркутск, 1990. С. 77-85, табл. XXIII-XXXV.
3. Голдина Р.Д.Ломоватовская культура в Верхнем Прикамье. Иркутск, 1985. С. 128; Голдина Р.Д., Водолаго Н.В. Могильники… С. 93-95, табл. LXVIII.
4. Минасян Р.С. Четыре группы ножей Восточной Европы эпохи раннего средневековья // АСГЭ, № 21. Л., 1984.

Племя мурома, проживавшее в раннем средневековье на Нижней Оке, было ассимилировано славянами и вошло в состав складывавшейся древнерусской народности наряду с мерей и некоторыми другими финно-угорскими племенами. Процессы аккультурации и ассимиляции муромы анализированы в литературе преимущественно на материалах могильников, что достаточно однобоко, поскольку погребальные памятники не предоставляют необходимый спектр исторической информации.

Общее число известных на сегодня поселений со следами проживания племени мурома достигает, по нашему мнению, сорока четырех. Сведения о поселениях муромы, на которых проводились археологические исследования, по разным причинам приводятся в историографии весьма ограниченно. Это касается и единственного раскопанного на большой площади памятника – селища Макаровка (Тумовского), данные о котором были опубликованы Е.И. Горюновой в суммарном виде с преобладанием выводов исторического характера, что, видимо, и являлось целью этой публикации¹. На уровне постановки проблемы, тем не менее, информационную ценность имеют даже краеведческие наблюдения прошлого века, не говоря уже о необходимости современной оценки всего объема имеющихся источников, значительная часть которых еще не опубликована. Приведем основные данные об этих памятниках.

Город Муром. Результатом известной условности археологических разведок является то, что до сих пор неясно: считать дославянский Муром единым протогородским комплексом или совокупностью отдельных поселений, концентрирующихся на окской террасе в пределах исторического ядра современного города. Во втором случае на данной территории выделяются (с С на Ю): практически неисследованное древнерусское селище Кожевники с исчезающе малым содержанием муромских материалов, далее - Николо-Набережное селище и Кремлевская гора с муромскими горизонтами, затем - Богатырева гора с неопределенной археологической ситуацией и свидетельствами нахождения там муромских вещей, следом - участок рассеянного муромо-славянского слоя в Спасском монастыре, и наконец - муромо-славянское Пятницкое селище. Первые четыре памятника разделены тремя древними оврагами, а неисследованная окская терраса от Богатыревой горы до Спасского монастыря имеет значительную протяженность и нет пока оснований рассматривать ее как единый памятник. Пятницкое селище отделено от Спасского монастыря двумя оврагами и участком береговой террасы, исследования на которой не проводились. Нет смысла, таким образом вводить селища Кожевники и Пятницкое в черту дославянского Мурома. Топография же Николо-Набережного селища, Кремлевской и Богатыревой гор, отделенных друг от друга естественными преградами, позволяет говорить о некоем конгломерате с центром на Кремлевской горе.

Муром, Николо-Набережное селище. Исследования на селище проводились в очень малом объеме, что не помешало выводам авторов первых раскопок - Н.Н.Воронина и Е.И. Горюновой - стать хрестоматийными. Работы Муромской экспедиции АН СССР 1946 г. состояли в сборе подъемного материала и закладке раскопа площадью 25 кв. м². Средний горизонт культурного слоя селища обоснованно был отнесен авторами к домонгольскому городу, а слой пожарища в его верхней части - к пожару 1239 г. В нижнем, муромском горизонте, были расчищены сгоревший венец строения и остатки настила из плах, прорезанные «...досчатым ящиком неизвестного назначения». На уровне постройки были найдены желтоватая стеклянная шарообразная бусина, изготовленная в подражание хрустальным вятичским (кон. XI – нач. XIII вв. по М.Д. Полубояриновой), роговая рукоять ножа (?), фрагменты муромской посуды и остеологический материал³. Раскопки Н.В. Тухтиной в 1970 - 1971 гг. выявили рассеянный муромский горизонт; то же касается и наших наблюдений на этом памятнике⁴. Датировать нижний горизонт селища по имеющимся материалам достаточно сложно, однако в раскопе 1946 г. шарообразная бусина кон. XI – нач. XIII вв. сочеталась с муромской лепной керамикой с насечками и защипами по краю, аналогичная посуде, найденной на Тумовском селище X - XI вв. и в муромском горизонте Кремлевской горы (раскопки авторов 1998 г.) с такой же датировкой. Исходя из этих данных, можно отнести нижнюю хронологическую рамку Николо-Набережного селища ко времени не ранее X в.

Муром, Кремлевская гора. Первые известия о нахождении древних вещей на Кремлевской горе (она же - Воеводская гора, Кремль, Окский сад, Окский парк, парк им. Ленина) относятся ко 2-й половине XIX в. Так, в частности Н.Г. Добрынкин указывал, что в 1869-70 гг. при благоустройстве берегового откоса Оки Ф.Д. Зворыкиным были найдены железный меч, медная гирька, решетчатая медная кадильница и бронзовая ханская печать Баскаков⁵. В 1868 г. при планировке территории у Богородицкого собора для расширения бульвара были обнаружены на глубине 2 аршин шейная гривна, железный меч и каменный топор. Тогда же, в 20 саженях от алтаря собора и в 4 саженях от каменного дома духовного правления (сохранился до наших дней), на глубине 2 аршин в остатках деревянного сруба, под белым камнем, были найдены красноглиняный гончарный кувшин cо сливом и медный шаровидный кувшин с узким горлом, содержавшие 11 077 куфических серебряных дирхемов и 14 фунтов их обрезков, общим весом 2 пуда 23 фунта, отнесенными ИАК к VIII - IX вв.⁶ Обнаруженные дирхемы датировались временем с 715 по 935 гг. (а по сведениям В.А. Калинина и П.Н. Петрова младшая монета относится к 939 г., а 91 % клада – монеты Саманидов)⁷. В фондах Муромского музея находятся 11 дирхемов из клада 868 г.: Аббасиды, ас-Саффах, Куфа, 749/50 гг.; Аббасиды, ал-Мансур, Багдад, 772/3 гг.; Аббасиды, ал-Мансур, Багдад, 773/4 гг.; Аббасиды, ал-Махди, Багдад, 778/9 гг.; Аббасиды, Харун ар-Рашид, Арминия, 799/800 гг.; Аббасиды, Харун ар-Рашид, Мухаммадия, 798/9 гг.; Саманиды, Наср б. Ахмад, Самарканд, 937/8 гг.; булгарская имитация шашского дирхема Насра б. Ахмада; имитация саманидского дирхема⁸.

Еще более интересные сведения были оглашены К.Н. Тихонравовым на заседании МАО 01.02.1878 г., где было зачитано письмо Н.Г. Добрынкина. В письме сообщалось: «…В 1878 году, 17 марта Ф.Д. Зворыкин уведомил ..., что при вырытии земли под фундамент алтарного здания у собора на Воеводской горе (где, как известно, найден был клад с куфическими монетами), были обнаружены в полукружии 5 сосудов в виде тарелок овальной формы; больший поперечник в тарелке 1 3/4 арш., меньший 1 1/4 арш. Тарелки вылеплены из глины, дно их убито мелким черным камнем с белыми жилками, залитым потом глинистою массою в роде цемента. Глубина тарелок не больше одного аршина; на дне в них был слой золы. Вне полукружия, против промежутков и не подалеку от них, обнаружено два отъямника, аршина полтора в диаметре; в них лежало много золы, костей и металлические части неизвестных предметов». По предположению Добрынкина, это место «...было языческим капищем, и тарелки служили для жертвоприношений. Еще несколько дальше от очерченного на доставленном плане этого места найдено много камней, обделанных для арок и колон из таких же точно камней, из каких выложен фундамент под соборным храмом. Это подтверждается тем, что на всех камнях, как найденных в земле, так и находящихся в фундаменте, есть одинаковый знак, вероятно мастера, тесавшего эти камни»⁹. Заседавших заинтересовал только знак на белокаменных деталях, слепок которого они просили прислать в МАО. К письму был приложен план Богородицкого собора с чертежом обнаруженного сооружения.

В деле Добрынкина этот план нами не найден, возможно, он был в одном экземпляре. Описанные «тарелки», видимо, представляли собой глиняную обмазку чашевидных ям; «мелкий черный камень с белыми жилками» вероятно был отвердевшим углем и золой, а «отъямники» с золой и остатками жертвоприношений, располагавшиеся неподалеку от «тарелок», могли быть очагами - аналогами очагов, зафиксированных В.А. Городцовым в комплексе Старорязанского святилища¹⁰. По имеющемуся описанию (единственному источнику) данный комплекс в целом напоминает городецкое святилище на Северном мысу городища Старая Рязань, функционировавшее с I тыс. до н.э. до последней четверти I тыс. н.э., а основные его элементы схожи с рязано-окским святилищем IV – начала VIII вв. на Шатрищенском могильнике¹¹. Расположение «тарелок» - жертвенников, их конструкция, размеры и конфигурация близки, но не идентичны городецкой аналогии. Исходя из этого, а также того, что наиболее ранние горизонты Кремлевской горы – муромские, можно предполагать муромскую принадлежность данного комплекса и более позднее (относительно рязанских комплексов) время его функционирования. Учитывая условия нахождения этого объекта, остается сожалеть о малом интересе, проявленном специалистами МАО к такому неординарному явлению.

В 1946 г. Н.Н. Воронин и Е.И. Горюнова проводили обследование склонов Кремлевской горы. На юго-восточному склоне визуально фиксировался резкий прогиб культурного слоя, образующий видимость рва. Авторы по характеру находок отнесли 2 - 4 слои заполнения к древнерусскому городу X-XIII вв., отметив сочетание в 4-м слое керамики курганного типа с обломком стеклянного браслета, а также убывание снизу вверх лепной муромской посуды. Пятый слой, лежавший на материке, был сильно гумусирован, насыщен углем и золой. Основной в нем была лепная керамика с примесью шамота и толченой ракушки, были найдены костяные стрелы, кочедык и рыболовный крючок. Отсюда же происходят единичные фрагменты гончарной посуды курганного типа и болгарской посуды, а также золотое несомкнутое кольцо из восьмигранного золотого прутка (перстень?). Авторы не исключили возможность попадания славянских и болгарских материалов сюда из вышележащего четвертого слоя. Что касается предполагаемого рва в материке, авторы по стратиграфии и инвентарю определили заплывание этого углубления в домонгольское время, однако не получив всех доказательств, не настаивали на фортификационной его принадлежности¹².

Полнопрофильный раскоп площадью 6 х 6 м был заложен в 1946 г. на окончании мыса, между летними театром и рестораном (ныне снесены), между 94 и 95 горизонталями плана города. Культурный слой до глубины 2. 5 м от уровня СДП в основном был представлен перекопом, где встречались материалы всех периодов при безусловном преобладании керамики домонгольского времени. На этой глубине были выявлены «...деревянные настилы и нижние венцы трех срубов весьма плохой сохранности», поверх которых и под которыми залегал унавоженный гумусированный слой. Датировать эти конструкции не представилось возможным, раскопки были остановлены. Пробный шурф в пределах раскопа был пройден до глубины 4.1 м - уровня поступления грунтовых вод; под настилами на 0.45 м продолжался навоз, ниже залегал слой обожженного грунта с углем и щепой, не содержавший культурных остатков, кроме остеологии. Материк на этой глубине не был достигнут.

В 1982 - 1987 гг. Муромский отряд Владимиро-Суздальской экспедиции ИА АН СССР под руководством Н.Е. Чалых проводил исследования на Кремлевской горе. В 1982-1986 гг. в 2 шурфах и 2 раскопах было исследовано 208 кв. м. Учитывая ситуацию в литературе, где за единственным исключением не упоминается наличие финского горизонта в этих раскопках, пришлось обратиться к материалам отчетов¹³.

Окский шурф II 1982 г. В 15-м пласте, содержавшем только муромскую керамику, оконтурились 3 материковые ямы, представлявшие собой остатки муромских хозяйственных построек¹⁴.

Окский I раскоп 1983 г. В культурном слое были исследованы остатки Построек 6 и 8 – жилых наземных срубов-пятистенок, количество лепной муромской керамики в которых было близко к 50% или превышало это значение¹⁵.

Окский II раскоп 1984-1986 гг. Из числа исследованных сооружений к муромо-славянским обоснованно можно отнести Постройку 9 – остатки углубленного хозяйственного сооружения, Постройку 16 с Ямой 6 и Постройку 17 с Ямой 7 – остатки срубных наземных жилищ, а также хозяйственную Яму 9¹⁶.

В 1998 г. Археологическая служба Муромского музея вела спасательные раскопки на восточной, приречной, оконечности Кремлевской горы. В раскопе площадью 25 кв. м были зафиксированы семь горизонтов культурного слоя (мощностью до 4 м), из которых к муромо-славянскому периоду относились пятый, четвертый и третий, а к муромскому – второй и первый горизонты. Исследованы остатки пяти жилищ и одной хозяйственной постройки (два жилища – муромские, остальные сооружения муромо-славянские). Четыре нижних горизонта укладываются по датировке в X - XI вв., пятый горизонт, связанный с постройкой муромского Кремля, можно датировать XI - XII вв.¹⁷

Материалы всех исследований на Кремлевской горе не выявили комплексы или узко датируемые находки ранее X в. Следы фортификационных сооружений здесь пока не обнаружены; вероятнее всего муромские и древнерусские укрепления были разрушены и смыты Окой во время глобальных изменений русла в период до середины XVIII в., отмеченных позже П.С. Палласом и А.А. Титовым¹⁸.

Муром, от Богатыревой горы до Спасского монастыря. Наиболее ранние данные об археологических памятниках на Богатыревой горе содержались в «Писцовой книге города Мурома 1637 года», опубликованной К.Н. Тихонравовым. Дословно: «…Да за городом на посаде в Протопоповой улице что было дворовое место 6 дворников бобыльских, а земли под теми бобыльскими дворишками в длину от посадской земли от курганов 39 сажен…»¹⁹. Эти курганы Тихонравов привел в списке раздела «Курганы в Муромском уезде», и в 1864 г. опять к ним обратился: «…По прибытии в Муром я, к сожалению, нашел курганы уже срытыми и на Богатыревой горе еще так недавно, весной 1863 г., при устройстве откоса к реке. Вещи, найденные в этих курганах находятся у Ф.Д. Зворыкина…»²⁰. Упомянутый инвентарь в составе коллекции Зворыкина хранится в ГИМе. Наблюдения последних десятков лет за обнажениями культурного слоя на Богатыревой горе позволяют говорить только о слоях позднесредневекового времени.

На территории Спасского монастыря в 1996 г. экспедиция Владимирского Госцентра по учету, использованию и реставрации памятников истории и культуры вскрыла площадь 36 кв. м. В нижней части культурного слоя были найдены несколько обломков муромских лепных и гончарных древнерусских сосудов, позволивших сделать вывод о периферийности этого участка для древнерусского и, возможно, – муромского селищ²¹. Впрочем, исследованная площадь была невелика, и основания для такого заключения чисто номинальны. Наши наблюдения за земляными работами 1997-2002 гг. на территории Спасского монастыря не позволяют пока говорить о наличии здесь представительного домонгольского горизонта.

Сведения о комплексах и инвентаре дославянского города Мурома и этапа муромо-славянского контакта позволяют констатировать, что на сегодняшний день нет предпосылок датировать время основания города IX в. или более ранним временем.

Муром, Пятницкое селище. Первые сведения о находках «…женских украшений и снарядов воинских» и «…серебряных с монгольскими надписями монет» на территории Пятницкого могильника, и вероятно – селища, были зафиксированы Н.Г. Добрынкиным в 40-е гг. XIX в., когда начались разработки залежей глины - сырья для форм чугунолитейного завода и производства кирпича, – из которого построена значительная часть общественных зданий города²². По нашим подсчетам, общая площадь снятого заводским карьером культурного слоя поселения (по крайней мере, та часть, которая попала в поле зрения специалистов) составила не менее 1100 кв. м. Информационную ценность имеют результаты раскопок в 1939 - 1940 гг. Пятен 1, 2, 4 и 5, которые можно определить как остатки наземных или слабо углубленных построек²³. Раскопы 1 и 2 1946 г. (исследования Н.Н. Воронина и Е.И. Горюновой) зафиксировали здесь слабо насыщенный культурный слой мощностью до 0. 3 м, погребенного под отложениями XIX - XX вв. В керамическом материале раскопов решительно преобладала лепная муромская керамика. Авторы раскопок датировали поселение и могильник IX - XI вв. и констатировали их полную разрушенность карьером²⁴. К датировке Пятницкого селища можно добавить, что ни одна из обнаруженных вещей не может быть датирована IX в., а весь обнаруженный комплекс инвентаря укладывается в X - XI вв.

Муромский район, Чаадаевское городище. Первые данные о городище сообщил Н.Г. Добрынкин, кратко описавший топографическую ситуацию; по его мнению, отвалы от строительства дороги в село со стороны Мурома, залегавшие в южной части плато являлись курганами. Из сельской фольклорной традиции (по Добрынкину) следовало, что городище принадлежало мордве, а из городской, – что сюда был перенесен город Муром во время эпидемии моровой язвы после битвы с булгарами в 1088 г.²⁵ В 1895 г. городище посетил А.А. Спицын, также упомянувший о легендарном нахождении здесь старого Мурома, упомянувший об остатках какой-то кирпичной постройки и подобравший на распаханной поверхности городища бронзовый прорезной наконечник ножен меча. Этот наконечник с зооморфным изображением, шведского происхождения, 2-й пол. X – XI вв., был опубликован Г.Ф. Корзухиной и Т.А. Пушкиной²⁶. В 1925 г. Ф.Я. Селезнев при обследовании памятника заложил две траншеи в восточной части плато и разрез вала городища. Одна из траншей вскрыла остатки захоронения с южной ориентировкой, сопровождаемого бронзовыми дротовым браслетом с утолщенными концами и привеской-колокольчиком, а также костяным кочедыком, фрагментами муромских лепных сосудов и железным шлаком. В другой траншее была найдена бусина синего стекла. На восточном, обращенном к пойме Оки, склоне городища было зафиксировано наличие муромского культурного слоя, и в одной из садоводческих ям был найден куфический серебряный дирхем²⁷. Шурфовка вала и плато городища, произведенная Н.Н. Ворониным в 1946 г., дала скудные муромские материалы, исходя из которых Н.Н. Воронин отнес этот памятник к городищам-убежищам IX - X вв.; в подъемном же материале около трети составляли фрагменты древнерусской керамики²⁸.

Селивановский район, городище Ознобишинское. Было открыто А.Ф. Дубыниным в 1950 г., тогда же впервые исследовалось на площади 244 кв. м. В верхних слоях были встречены несколько железных пряжек, глиняные пряслица с точечным орнаментом, а также значительное количество фрагментов кухонной и столовой лощеной муромской лепной посуды, на основании чего автор раскопок сделал вывод об использовании городища муромой в постгородецкое время. Горизонт датирован условно²⁹.

Селивановский район, селище Малышевское. Было открыто в 1950 г. А.Ф. Дубыниным, тогда же исследовано на площади 70 кв. м. Были зафиксированы остатки одиннадцати наземных деревянных построек с глинобитными печами и подпольными ямами, с прилегающими хозяйственными сооружениями; комплексы тяготели к рядовой планировке. Из находок выделялись глиняные пряслица и железное орудие в форме маленькой лопатки. В керамическом материале преобладали фрагменты муромских лепных и древнерусских гончарных сосудов, встречены также обломки булгарской посуды. Селище датировано X – XI вв.³⁰

Муромский район, селище Макаровка (Тумовское). Было исследовано Е.И. Горюновой в 1947 – 1950 гг. на площади 1842 кв. м. По поводу датировки памятника IX - XI вв. в литературе есть мнение о занижении его нижней хронологической рамки; к этому мнению можно полностью присоединиться – в материалах селища нет ни одной узко датируемой вещи, которая бы заходила в IX в., весь комплекс находок в целом укладывается в X - XI вв.³¹ Общепринято в литературе мнение автора раскопок о том, что на поселении были открыты 37 сооружений³². Повторное обращение к отчетам о раскопках позволило сделать несколько иные выводы. Общий план раскопок на памятнике, приведенный Е.И. Горюновой, потребовал внесения корректив: не указаны были номера Построек 29, 30, 38, 39; кроме этого, номера Построек 1 и 3 были перепутаны, Постройка 31 была указана под номером 34, Постройка 32 – под номером 31, Постройка 33 - под номером 32, Постройка 33 – под номером 33³³. Дифференциация материалов из комплексов дала возможность выделить два основных горизонта памятника: муромский и муромо-славянский (по наличию в заполнении древнерусской керамики). Поскольку большая часть открытых сооружений приводилась Е.И. Горюновой по усадебному принципу, в число построек под одним номером входили жилища, производственные и хозяйственные строения; кроме того, на центральном раскопе два комплекса перекрывавших друг друга сооружений (Постройки 14 - 17а; Постройки 18 - 21) были рассмотрены как единые усадьбы³⁴. Разделение на горизонты и расслоение налагавшихся сооружений выявило распад нескольких предполагаемых усадеб на разновременные постройки.

Для чистоты выводов была проведена полная дифференциация сооружений, давшая следующие результаты: 1). к числу наземных жилищ относились 16 построек, из них 10 муромских и 6 муромо-славянских (Постройка 31 как славянская не рассматривалась); 2). к числу слабо углубленных жилищ принадлежали 6 построек, из них 4 муромских и 2 муромо-славянских; 3). к числу полуземляночных жилищ относились 6 построек, по 3 в муромском и муромо-славянском горизонтах; 4). к числу наземных производственных принадлежали 3 сооружения муромского горизонта; 5). к числу слабо углубленных и полуземляночных производственных относились 3 сооружения, из них 2 муромских и 1 муромо-славянского горизонта; 6). к числу наземных хозяйственных принадлежали 6 муромских сооружений; 7). к числу слабо углубленных и полуземляночных хозяйственных относились 7 муромских сооружений. По полученным данным, к муромскому горизонту относились 35 сооружений, а к муромо-славянскому – 12 сооружений, кроме того - 1 постройка была славянской. Увязка этих разнотипных комплексов в усадьбы (если это возможно), потребует отдельной работы.

Микротопография муромских поселений известна только на примере Тумовского селища: по мнению Е.И. Горюновой, застройка его велась с С на Ю; общая планировка в целом представлялась хаотичной, и лишь на последнем периоде обитания в южной части памятника усадьбы в плане тяготели к рядовой планировке³⁵. Наблюдения над микротопографией селища после раскладки на горизонты позволяют говорить о том, что на центральном раскопе в муромском горизонте выделяются три ряда построек, ориентированные по линии ССЗ-ЮЮВ, соответственно урезу берега речки; удаленность одного ряда от другого колеблется от 3 м и более, вполне соответствуя ширине улицы. Муромо-славянские Постройки 25 и 28, выявленные частично в центральном раскопе и за его пределами, продолжали средний ряд сооружений. Другими словами, тип застройки селища был прибрежно-рядовым.

Что касается предложенной Е.И. Горюновой схемы хронологического роста поселения от севера к югу и позднего происхождения Построек 1 – 3 в южной части памятника, можно отметить: в центральной части поселения располагались муромо-славянские Постройки 5, 10, 13, 25; славянская Постройка 31 находилась в самой северной части поселения; а из трех сооружений в южной части памятника Постройки 2 и 3 принадлежали муромскому горизонту и только Постройка 1 может быть отнесена к муромо-славянскому горизонту. Невозможно, таким образом, выделить славянскую зону заселения памятника, но вполне реально говорить о смешанной застройке.

На уровне постановки проблемы можно обобщить следующее:
• все исследованные в разной мере муромские поселения и комплексы, число которых в историографии обычно полностью не приводится, относятся к периоду X - XI вв., т.е. ко времени начала славянской колонизации;
• приречный тип заселения, близость к речным долинам и заливным лугам, средняя площадь до 1 га, вытянутость культурного слоя полосой вдоль берега, прибрежно-рядовой тип застройки, невозможность фиксации сельских усадеб как закрытых комплексов и др. были характерны в X - XI вв. как муромским, так и древнерусским поселениям лесной зоны³⁶.

1. Горюнова Е.И. Этническая история Волго-Окского междуречья. МИА. Вып. 94. М., 1961.
2. Воронин Н.Н., Горюнова Е.И. Отчет муромской археологической экспедиции АН СССР в 1946 г. НА МИХМ. №343. 1946. С. 5 – 8; Воронин Н.Н. Муромская экспедиция // КСИИМК. Вып. XXI. М.-Л., 1947. С.137 – 139; Михайлова Л.А. Отчет о выполнении предварительных и натурных исследований для составления «Карты культурного слоя г. Мурома». Т.1. Муром. НА МИХМ. 1994. С. 23, 24.
3. Полубояринова М.Д. Стеклянные изделия Болгарского городища // Город Болгар. Очерки истории ремесленной деятельности. М., 1988. С. 162.
4. Тухтина Н.В. Отчет о работе Владимирской экспедиции ГИМ 1970 года. М., 1971. НА МИХМ. С. 4 – 7; Тухтина Н.В. Археологические исследования в г. Муроме // История и культура Евразии по археологическим данным. М., 1980. С. 131, 132; Михайлова Л.А. Ук. соч. С. 24, 25.
5. Добрынкин Н.Г. Следы пребывания доисторического человека в пределах Муромского уезда Владимирской губернии. Доисторическая эпоха древнейшего каменного века и бронзового периода. Владимир, 1896. С. 23; Спицын А.А. Древности бассейнов рек Оки и Камы. МАР №25. Вып. I. СПб., 1901. С. 51, Табл. XXIX/2.
6. Добрынкин Н.Г. Ук. соч. С. 23; Владимирские губернские ведомости. 1889. №2; Марков А.К. Топография кладов восточных монет (саманидских и куфических). СПб., 1910. С. 5, 6, № 28.
7. Калинин В.А., Петров П.Н. Кладик куфических монет из-под г. Мурома // Древности Поволжья и других регионов. Вып. III. Нумизматический сборник. Том II. Нижний Новгород, 2000. С. 215.
8. Фасмер Р.Р. Список монетных находок II // СГАИМК. 1929. Вып. II. С. 288, 289.
9. Древности. Труды Московского Археологического Общества. Т. VIII. М., 1880. Протоколы. Пр. №142. С. 41, 42.
10. Розенфельдт И.Г. Северный мыс городища Старая Рязань // Археология Рязанской земли. М., 1974. С. 105.
11. Розенфельдт И.Г. Ук. соч. С. 99 – 112; Кравченко Т.А. Шатрищенский могильник (по раскопкам 1966-1969 гг.) // Археология Рязанской земли. М., 1974. С. 126 – 130.
12. Воронин Н.Н., Горюнова Е.И. Ук. соч. С. 9 – 11, 21; Михайлова Л.А. Ук. соч. С. 27.
13. Михайлова Л.А. Ук. соч. С. 28.
14. Чалых Н.Е. Отчет о работе Муромского отряда за 1982 г. М., 1983. НА МИХМ. С. 52 – 55.
15. Чалых Н.Е. Отчет о раскопках в г. Муроме в 1983 г. М., 1984. НА МИХМ. С. 64 - 66, 68, 70, 71, 75, 76, 82, 83.
16. Чалых Н.Е. Отчет о работе Муромского отряда Владимиро-Суздальской археологической экспедиции за 1985 год. М., 1986. НА МИХМ. С. 34, 37, 42; Чалых Н.Е. Отчет Владимиро–Суздальской экспедиции за 1986 год. Т. III. Раскопки в Муроме. М., 1987. НА МИХМ. С. 9, 10, 13, 15, 17 - 19, 20, 24, 25.
17. Бейлекчи В.В. Отчет о спасательных раскопках Археологической службы Муромского историко-художественного музея в Окском парке г. Мурома в 1998 г. Муром, 2000. НА МИХМ.
18. Паллас П.С. Путешествие по разным провинциям Российской империи. Ч.1. СПб., 1809. С. 57, 59; Титов А.А. Статистическое обозрение города Мурома. Владимир, 1900. С. 41.
19. Писцовая книга города Мурома 1637 года // Владимирский сборник. Материалы для статистики, этнографии, истории и археологии Владимирской губернии. М., 1857. С. 150.
20. Тихонравов К.Н. Курганы во Владимирской губернии // Владимирский сборник. Материалы для статистики, этнографии, истории и археологии Владимирской губернии. М., 1857. С. 59; Тихонравов К.Н. Археологические исследования во Владимирской губернии // Труды Владимирского губернского статистического комитета. Вып. II. Владимир, 1864. С. 129; Указатель выставки при III Археологическом съезде в Киеве. К., 1874. С. 70.
21. Михайлова Л.А. Ук. соч. С. 11; Михайлова Л.А., Чернышев В.Я. Некоторые итоги раскопок в Спасо-Преображенском монастыре г. Мурома // III Уваровские чтения. Муром, 2001. С. 244.
22. Титов А.А. Статистическое обозрение города Мурома. Владимир, 1900. С. 32.
23. Медведев Ю.П. Горьковская обл., Муромский р-н, гор. Муром. Пятницкое селище. 1939. НА МИХМ. №232; Эдинг Д.Н. Сведения о раскопке двух ям на территории кирпичного завода между оврагами Пятницким и Бучихой в г. Муроме 28 июля 1939 г. НА МИХМ. №232; Воронин Н.Н., Горюнова Е.И. Ук. соч. С. 35.
24. Воронин Н.Н., Горюнова Е.И. Ук. соч. С. 33 – 39.
25. Добрынкин Н.Г. Ук. соч. С. 12, 13.
26. Спицын А.А. Ук. соч. С. 51; Пушкина Т.А. Скандинавские находки из окрестностей Мурома // Проблемы изучения древнерусской культуры (расселение и этнокультурные процессы на Северо-Востоке Руси). М., 1988. С. 164, 165.
27. Селезнев Ф.Я. Археологические исследования в окрестности Мурома. Культура финнов Средней Оки. Из «Трудов Владимирского Гос. Областного Музея». Вып. II. Владимир, 1925; Селезнев Ф.Я. Отчет по поездке в с. Чаадаево для работ по обследованию «Городка» 25 - 26 мая 1925 г. НА МИХМ. Ч 12. С. 16.
28. Воронин Н.Н., Горюнова Е.И. Ук. соч. С. 31, 32.
29. Дубынин А.Ф. Археологические экспедиции Ивановского государственного педагогического института // Труды Ивановского государственного педагогического института. Т. III. Иваново, 1952. С. 243.
30. Дубынин А.Ф. Ук. соч. С. 249, 250.
31. Гришаков В.В., Зеленеев Ю.А. Мурома VII – XI вв. Учебное пособие. Йошкар-Ола, 1990. С. 7.
32. Горюнова Е.И. Ук. соч. С. 163; Археологическая Карта России. Владимирская область. М., 1995. С. 197 и др.
33. Горюнова Е.И. Ук. соч. Рис. 71.
34. Горюнова Е.И. Отчет о работе Муромской экспедиции 1949 года. НА МИХМ. Т 83. №273. С. 4 – 6; Горюнова Е.И. Отчет о работе Муромской экспедиции за 1950 г. НА МИХМ. Т 83. №273. С. 4.
35. Горюнова Е.И. Этническая… С. 164, 167.
36. Древняя Русь. Город, замок, село. Археология СССР. М., 1985. С. 98 – 100.

Могильник расположен в 0,8 км к востоку от дер. Заморино на правом берегу р. Верготь, в 2 км выше ее впадения в р. Которосль. Упоминается в сводке Л.П. Сабанеева в качестве дополнения к сведениям о курганах на р. Сить, которые он обследовал в 1866 г.¹ В 1800 г. И.А. Тихомиров произвел раскопки одного или двух курганов с безынвенвентарными трупоположениями². В 1972 г. К.И. Комаров зафиксировал в могильнике 76 курганов, большинство из которых имели вид насыпей высотой 0,3-0,5 м, диаметром 3-5 м. В северной группе могильника выделялось 10 насыпей высотой до 1,1 м, диаметром до 7 м³. Видимо, только последние и учитывались Л.П. Сабанеевым и И.А. Тихомировым. В 1973 г. И.В. Дубов исследовал четыре кургана в северной группе с безынвентарными ингумациями в ямах⁴.

В 1975 г. К.И. Комаров раскопал 21 курган⁵. Вскрыты одиночные погребения и одно тройное по обряду ингумации на горизонте (17 курганов) и в ямах глубиной 0,1-0,4 м (четыре кургана). В восьми курганах покойники ориентированы головой на 3, в 10 – на ЮЗ, в двух – на ЮЮЗ. В двух случаях западная ориентировка определена условно по могильной яме и темному пятну на горизонте. В кургане № 34 была кладка из некрупных валунов в виде неправильной окружности диаметром 3,2-3,6 м. Внутри кладки находилась прослойка темно-серой супеси с угольками, в которой были найдены нож и шиферное пряслице. В 14 курганах покойники были положены в деревянных гробовищах, прослеженных по древесному тлену и гвоздям костылькового типа, в числе которых два гробовища были в форме колоды. В одном случае зафиксированы остатки берестяного покрытия. В кургане № 51 с основным мужским погребением было помещено вторичное погребение женщины и девочки (?) в одном гробу.

Определение половой принадлежности погребений по костякам весьма затруднительно из-за очень плохой, в большинстве фрагментарной сохранности костяков. Определение по набору инвентаря не всегда надежно, в целом он очень беден. Более или менее значимый вещевой материал найден в трех или четырех женских погребениях, в большинстве погребений он был представлен единичными экземплярами отдельных вещей. В четырех погребениях найдены только гвозди, а в пяти погребениях инвентарь отсутствовал.

Височные кольца, как наиболее характерная категория украшений, встречены в восьми погребениях. Большинство их принадлежит к типу перстневидных с заходящими концами, среди которых имеется несколько петлеконечных (рис. 1; 6-10). В нескольких погребениях в комплекте височных колец были другие типы височных колец: узелковые (рис. 1; 1, 2), с напущенными стеклянными бусинами (рис. 1; 3, 4), с полыми металлическими бусинами (рис. 1;. 5 – бусина не сохранилась), дротовые перстни с утолщенной серединой (рис. 1; 11, 13, 16, 17, 19). В двух курганах (№№ 36 и 54) было по 13 височных колец. В кургане № 36 было 10 колечек узелковых, два в виде дротового перстня с утолщенной серединой и одно перстневидное. Здесь среди колечек сохранились фрагменты кожаного венчика. В кургане № 54 было 11 височных колечек типа перстневидных, одно узелковое и одно в виде ложновитого перстня с утолщенной серединой. В кургане № 35 справа и слева у черепа лежало девять колечек типа перстневидных и два колечка с двумя и тремя напущенными стеклянными бусинами. В первом случае одна из двух бусин принадлежит к типу цилиндрических ребристых с золотой прокладкой. Только четыре колечка из кургана № 54 изготовлены из серебряной проволоки, остальные были бронзовыми.

В двух погребениях (№№ 6 и 59) было по четыре височных колечка. В первом случае комплект состоял из двух узелковых из серебра и бронзы и двух в виде перстней с утолщенной серединой из серебра на кожаном венчике. В кургане № 59 в области черепа лежало одно серебряное и три бронзовых проволочных колечка, последние в обломках. Единичные перстневидные височные колечки найдены в трех курганах: в кургане № 66 по колечку по сторонам черепа, в кургане № 39 обломки двух колечек слева у черепа со стеклянной бусиной между ними и одно правое колечко в кургане № 4, последнее из серебряной проволоки.

Состав нагрудных украшений весьма скромен. Только в трех погребениях были встречены бусы, в основном из темного стекла и пасты удлиненной и шарообразной формы, инкрустированные зигзагообразными полосами белой поливы. В кургане № 36 на груди погребения было 16 целых, три половинки, несколько обломков разных бусин и фрагмент спиралевидной пронизки (рис. 1; 23-29, 31). В их числе было две шаровидные янтарные бусины и две половинки от разных ребристых бусин-лимонок. В кургане № 35 было семь шаровидных бусин с инкрустацией, одна кольцевая пастовая и одна цилиндрическая золотостеклянная. Инкрустация одной бусины имитирует глазчатый орнамент. В погребении № 2 из кургана № 51 найдена темно-коричневая бусина удлиненной формы с белой винтообразной полоской на поверхности, одна аморфная полосатая и два обломка цилиндрических (рис. 1; 21, 22). Среди них лежало ушко, отломанное от какой-то подвески (рис. 1; 30). В этом погребении не было иных украшений женского типа. Но в кургане № 6 в одной группе с четырьмя височными кольцами разного типа была только монетовидная подвеска из белого металла, довольно грубо отлитая по оттиску характерной подвески со сканным валютообразным узором (рис. 1; 18).

В двух погребениях встречены бронзовые браслеты. Один из них витой из трех проволок был на левой руке детского погребения в кургане № 51. Один конец его оканчивался петлей, второй был неровно оборван (рис. 1; 14). Круглодротовый браслет с заостренными концами из кургана № 39 был также на левой руке в паре с тонким плосковыпуклым в сечении перстнем (рис. 1; 12). Еще один ложновитой перстень найден на пальце левой руки погребения в кургане № 35 (рис. 1; 15). Два перстня (дротовый с утолщенной серединой и пластинчатый широкосрединный разомкнутый) встречены в кургане № 43 (рис. 1; 20).

На поясном кольце у одного, по-видимому женского, погребения в кургане № 36 (полный комплект височных колец и наибольшее количество бус среди раскопанных) на ремешках был привешен разнородный набор предметов: две треугольные подвески с кольчатым и волютным щитками, конусовидный колокольчик с привеской обломка какого-то моллюска в виде полого цилиндрика, привеска в виде утиной лапки, небольшая подквадратная поясная накладка с прорезью, перекладчатая фибула с треугольным концом, декорированная выемчатой эмалью (рис. 1, 33-40).

Все подвески на поясе носят признаки вторичного использования не по своему первоначальному назначению. Треугольные подвески обычно встречаются в качестве женских нагрудных украшений в мерянских погребениях XI – нач. XII в. Наши подвески имеют следы длительного пользования, они сильно потерты и сохранились фрагментарно. Почти все нижние кольца для привесок у них обломаны. У второй подвески отломана правая спираль волюты. Треугольные, колоколовидная и лапчатая подвески находит аналогии в древностях поздней дьяковской и мерянской культурах⁶. Поясная накладка более характерна для древностей камско-уральской группы угро-финов IX-X вв.

Фибулы с выемчатой эмалью производились в Прибалтике и употреблялись для застежки верхней одежды. По классификации Г.Ф. Корзухиной фибула из кургана № 36 относится к типу II, 1 и датируется V в. н.э. В Верхнем Поволжье украшения этого стиля распространялись на территории балтизированных финнов. Известны они и на поздних памятниках в более широком ареале. В Ярославском Поволжье изделия с эмалью типа литовских V в. найдены на городищах у дд. Березняки и Новоселки (Грехов ручей), где они датируются V – нач. VI в. Подковообразная фибула с эмалью была найдена в кургане № 23 у д. Кирьяново. По необычности находки в погребении XI – нач. XII в. изделия, вышедшего из употребления не позднее VI в., предполагалось существование здесь поселения или городища V-VI вв. Сплошная археологическая разведка 1932-33 гг., проведенная до строительства ГЭС в Угличе и Рыбинске, не зафиксировала в ближней округе памятников этого времени¹⁰. Разведками 1986 г. здесь обнаружено только селище XI-XII вв.¹¹ В кургане № 23 фибула лежала в области живота женского погребения и, видимо, использовалась по своему прямому назначению. Очевидно, изделия этого типа особенно ценились и долго хранились в среде местного населения, что подтверждает и находка у д. Заморино. Здесь фибула через многие поколения обладателей была употреблена в качестве амулета с другими подвесками при погребении.

В области пояса погребения в кургане № 4 выпуклой стороной вверх лежала бронзовая пластина, напоминающая сердцевидную фигуру (верхний край не сохранился). Она орнаментирована пуансонными точками в три ряда по контуру и двумя расходящимися от центра линиями точек, между которыми располагаются солярные знаки из концентрических кружков. В нижних отростках фигуры имеются два симметрично расположенные отверстия диаметром ок. 5 мм (рис. 1, 32). С внутренней стороны пластинки сохранился фрагмент кожи, видимо от пояса. По стилю орнаментации и местоположению пластинка напоминает поясные накладки с позднедьяковских городищ, которые и в то время «не были предметами массового употребления, а использовались, очевидно, при отправлении культовых обрядов»¹². Определить половую принадлежность погребения затруднительно: в нем было только одно правое височное колечко из серебряной проволоки и нож рядом с накладкой. Но единичные височные кольца известны и в мужских погребениях.

В кургане № 41 с внутренней стороны близ верхнего конца левого бедра погребения лежала большая полукруглая пряжка с прямым основанием из сильно окисленной железной пластины, очевидно игравшая роль фибулы (рис. 1, 41). Небольшая подпрямоугольная полностью окисленная железная пряжка находилась между ног центрального погребения в кургане № 51 на уровне чуть выше середины бедер.

Остальной инвентарь маловыразителен: ножи в девяти погребениях и один или два гвоздя в 13 курганах. Последние все костыльковые, лишь один оформлен более или менее нормальной шляпкой (рис. 1, 43-45). В головах впускного парного погребения в кургане № 51 был развал гончарного сосуда, по форме несколько напоминающий теперешний чугунок. Он имеет размеры: высота – 21 см, ширина по плечику – 26 см, диаметр горла – 20 см, диаметр дна – 9,5 см. По плечикам и тулову нанесен линейный орнамент, более редкий внизу, а по верху плечика под горлом – мелкая однорядная волна. Венчик с закругленной кромкой низкий, почти прямой. Фрагмент венчика со слабым линейным орнаментом найден в насыпи кургана № 42, а в кургане № 62 фрагменты донца и стенки с волнистым орнаментом лежали на основании, предположительно у ног погребения.

Материалы Заморинского курганного могильника по обряду погребения и инвентарю представляют собой поздний вариант курганных древностей, которые в целом могут датироваться от середины XII до первой трети XIII в. Единственный сосуд из кургана № 51 с линейным орнаментом может датироваться не ранее XIII в. Домонгольское время функционирования могильника кроме прочих вещей маркирует шиферное пряслице. Могильник расположен изолированно в стороне от других могильников, входящих в группы владимирских, поволжских или костромских курганов. С ближайшими ярославскими могильниками он не может быть связан ни по времени, ни по другим параметрам. От остальных групп он отстоит на значительном удалении. По обряду и составу инвентаря он более всего сходен с могильником у д. Горки в Некрасовском районе, также расположенном изолированно¹³. Население, оставившее могильник у д. Заморино представляется довольно обособленным человеческим коллективом, сохранявшим, тем не менее, какие-то традиции и, вероятно, свое этническое сознание.

1. Сабанеев Н.П. (правильно Л.П.). Описание курганов Мологского уезда // Труды Ярославского губернского статистического комитета. Вып. 5. Ярославль. 1868. С. 93, 94.
2. Тихомиров И.А. О раскопках курганов в Ярославской губернии в 1900 г. Архив ИА, № 1900/82.
3. Комаров К.И. Работы Славянского отряда Верхневолжской экспедиции //АО 1972 г. М. 1973. С. 67.
4. Дубов И.В. Ярославская экспедиция //АО 1973 г. М. 1974. С. 51.
5. Комаров К.И. Работы Славянского отряда Верхневолжской экспедиции в Ярославской и Ивановской областях //АО 1975 г. М. 1976. С. 67.
6. Розенфельдт И.Г. Древности Западной части Волго-Окского междуречья в VI-IX вв. М. 1982. С. 32-53.; Голубева Л.А. Меря //Финно-угры и балты в эпоху средневековья. Археология СССР. М. 1987. С. 79. Т. XXIX, 1, 11, 18, 22.
7. Корзухина Г.Ф. Предметы убора с выемчатыми эмалями V - первой половины VI в. н.э. в Среднем Поднепровье //САИ. Вып. Е1-43. 1978. С. 22, 23.
8. Корзухина Г.Ф. Предметы убора с выемчатыми эмалями. С. 55, 56. См. также: Карта распространения предметов убора с выемчатыми эмалями.
9. Третьяков П.Н. К истории племен Верхнего Поволжья в 1 тыс. н.э. // МИА № 5. М., 1941. С. 80. Pис. 46.
10. Бадер О.Н. и др. Участок Скнятино - Молога // Известия ГАИМК. Вып. 109. М.,Л. 1935. С. 144-165.
11. Комаров К.И. Отчет о работе в Ярославской области в 1986 г. Архив ИА. № 11861.
12. Розенфельдт И.Г. Древности... С. 124. См. также С. 123. Рис. 30.
13. Праздников В.В. Курганный могильник у д. Горки в Ярославском Поволжье // Проблемы изучения первобытности и раннего средневековья лесной зоны Восточной Европы. Вып. III. Иваново. 1996. С. 68-73.

Инвентарь погребений

1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	11	12	13	14	15	16	17
4(14)	З	1									1					1
6(17)	З		2	2		1
8(18)	З										1	2
10(19)	З
31(8)	З
32(12)	ЮЮЗ										1	1
34(16)	?										1			1
35(15)	ЮЮЗ	9	2		9			1			2	2
36(13)	ЮЗ	1	9	2	16+2 янт.		6	1			1	2
39(11)	ЮЗ	1			1				1	1	1
41(9)	ЮЗ										1	1			1
42(7)	СВ-ЮЗ												1
43(3)								2			1	2
48(5)	З											1
51(4)-1	ЮЗ														1
-------2	ЮЗ				3+2	1?						2	1
-------3	ЮЗ									1
54(2)	ЮЮЗ	10	1	1								2
55(10)	ЮЗ
59(1)	З	4										2
62(6)	СВ-ЮЗ											1	1
66(20)	ЮЗ	2										1
69(21)	З											1
1 – №№ курганов (в скобках №№ по порядку раскопок); 2 – ориентировка погребений; 3 – височные кольца перстневидные; 4 – височные кольца узелковые и с бусинами; 5 – височные кольца - перстни дротовые; 6 – бусы; 7 – подвески монетовидные; 8 – подвески-амулеты на поясе; 9 – перстни; 10 – браслеты; 11 – поясное кольцо; 12 – ножи; 13 – гвозди; 14 – керамика, сосуды; 15 – пряслице шиферное; 16 – фибула железная; 17 – поясная накладка

При раскопках территории Конюшенного двора в 2002-03 гг., в пластах с 11 по 8, было обнаружено более 3100 керамических фрагментов, относящихся к середине XIII – началу XIV вв¹. Керамика данного периода сегодня изучена недостаточно: в основном исследователей привлекает домонгольская глиняная посуда. Это вполне объяснимо: на данный момент выявлено большое количество памятников с хорошо датируемыми комплексами X - начала XIII вв., разработан ряд классификаций керамики этого времени, да и само обилие и разнообразие материала позволяет получать достаточно интересные выводы, относящиеся к разным аспектам гончарного дела Древней Руси.

Тем интереснее на общем фоне выглядит материал из раскопа Конюшенного двора. Керамику из красножгущихся глин второй половины XIII – начала XIV вв. предложено называть поздней древнерусской круговой, как продолжающей традиции домонгольского времени.

Общая характеристика керамического материала.

Подробно исследовано 492 фрагмента, среди которых 374 фрагмента относятся к верхним частям сосудов, 102 фрагмента – к нижним частям, и 16 фрагментов принадлежат к категории крышек, а также 10 сосудов целого профиля, реконструированных в процессе обработки керамики. Подавляющее большинство фрагментов имеет примесь крупной дресвы и песка в тесте (97%), зафиксированы также примеси средней и мелкой дресвы с песком. У двух фрагментов наряду с крупной дресвой и песком в тесто добавлена слюда. Большинство нижних частей сосудов (64%) изготовлены на ручном круге легкого типа. У них отмечены следы подсыпки крупной дресвы. 36% донец были сформованы на ручном круге тяжелого типа. У многих из них видны следы среза ножом с подставки. На одной из придонных частей от миниатюрного сосуда (d донца = 5 см), найденной в 9 пласте, отмечены следы темно-зеленой поливы с внешней стороны. Вероятно, данный сосуд был привозным, поскольку в слоях Ростова данного периода поливная керамика встречается крайне редко.

На донцах сосудов обнаружено 10 клейм (3 клейма – в 11 пласте (середина XIII в.), 4 клейма – в 10 пласте (третья четверть XIII в.), 2 клейма – в 9 пласте (конец XIII в.) и 1 клеймо – в 8 пласте (рубеж XIII-XIV вв.) (рис. 1; 18, 19; рис. 2; 17-20; рис. 3; 20, 21; рис. 4; 18). 2 клейма сохранились целиком и 8 – фрагментарно. К группе I по классификации клейм (изображение окружности) относится 5 рисунков (половина от всего количества клейм); к группе III (геометрические фигуры) – 3 клейма (30%) и к группе V (княжеские знаки) – 2 клейма. Таким образом, наиболее распространенными в рассматриваемый период были знаки с изображением окружности и ее разновидностей. Эти данные совершенно не противоречат результатам, полученным в ходе обработки клейменой посуды из других раскопов города. Так, на территории Гостиного двора (раскопки А.Е. Леонтьева 1998 г.) три четверти клейм, найденных в слоях второй половины XII-XIII вв., было отнесено к группе I. Значительное количество оттисков окружности, относящихся к XII-XIII вв., было обнаружено и при раскопках Митрополичьего сада (раскопки А.Е. Леонтьева 1990-92 гг.). К сожалению, целых форм сосудов с клеймами восстановить не удалось. 3 клейма отпечатаны на донцах, небольшого диаметра (5-6 см) принадлежавших, вероятно, миниатюрным сосудам (блюдцам (?)). Остальные знаки явно проставлены на донцах горшков.

Примерно 80% фрагментов и все сосуды целого профиля имеют окислительный обжиг, для которого характерны следующие черты: коричневый, реже темно-бежевый цвет черепка; стенка в изломе 1-3-слойная, при этом толщина срединного слоя, имеющего черный или серый цвет, не превышает половины толщины черепка. Выделяются также и фрагменты окислительно-восстановительного обжига (20%), как правило, светлого цвета (охристый, оранжевый) с темно-серым изломом. На ряде фрагментов, происходящих из 10, 9 и 8 пластов выявляются следы от обваривания в виде темных пятен на стенках сосудов.

Зафиксированы следующие категории посуды.

Горшки (351 фрагмент верхних частей и 3 целых сосуда (90% от общего количества керамики)).

По размерам 8% горшков относятся к миниатюрным, 15% – к малым, 42% – к средним и 35% – к крупным. Большинство сосудов (93%) (в  том числе и два целых сосуда), имеющие короткую отогнутую наружу шейку и так называемый «эсовидный» профиль, отнесены к группе I (рис. 1; 1-3, 5, 17; рис. 2; 1-6, 8; рис. 3; 1-3, 5, 11; рис. 4; 1-6, 8). Горшки данной группы использовались как кухонная посуда. Они были широко распространены в Древней Руси и в большом количестве встречаются на территории Ростово-Суздальской земли. Аналогичные сосуды, относящиеся к середине XIII – началу XIV вв., найдены были во Владимире, в «Ветчаном городе», при исследовании усадьбы священнослужителя в квартале 22 (раскопки Ю.Э.Жарнова 1993-98 гг.). В Ростове горшки группы I послемонгольского времени встречены в раскопе у церкви Григория Богослова, располагавшегося в Митрополичьем саду Кремля (раскопки А.Е. Леонтьева 1990 г.)², а также на территории Гостиного двора, где к ним относятся все выявленные фрагменты сосудов³.

Сосуды с короткой вертикальной или наклоненной внутрь шейкой, принадлежащие к группе II и использовавшиеся в качестве кухонных или хозяйственных, составляют 2% от всего количества исследуемой керамики, а горшки с раструбовидной шейкой (группа III), употреблявшиеся как хозяйственные и столовые, – 5% (в том числе и один целый сосуд) (рис. 1; 4, 6-8, 14; рис. 2; 7, 9, 10, 14; рис. 3; 4, 7, 8, 12; рис. 4; 7, 11, 15). Горшки данных групп не были столь характерной посудой, как сосуды группы I, хотя в центральных районах Ростово-Суздальской земли они встречаются в домонгольском слое многих памятников. Если же говорить о послемонгольском периоде, то сосуды группы II выявлены во Владимире, в усадьбе священнослужителя, а горшок группы III найден в Ростове, в раскопе у церкви Григория Богослова на территории хозяйственного строения⁴.

Подавляющее большинство венчиков горшков имеет округлый край, т.е. относится к варианту 7 по нашей классификации (рис. 1; 1, 3, 7; рис. 2; 1, 2, 6, 8, 9, 14; рис. 3; 1-3, 5, 8; рис. 4; 1, 2, 6, 7, 11, 15). При этом доля данного варианта среди всех типов оформления края венчиков постоянно увеличивалась с течением времени, в результате от 52% в 11 пласте (середина XIII в) она дошла до 75% в 8 пласте (начало XIV в.). Довольно распространенным следует признать и вариант 8 (венчики со скругленным, загнутым внутрь краем, образующем желобок для крышки). Правда, количество венчиков данного варианта со временем, наоборот, неуклонно снижалось: в 11 пласте они составляли 22%, в 10 – 13%, в 9 и 8 пластах – по 8%. (рис. 1; 10; рис. 2; 6, 17; рис. 3; 12; рис. 4; 3, 5). Встречены также венчики со срезанным внутрь краем (вариант 9) (6%) (рис. 1; 4; рис. 2; 4, 8, 14; рис. 4; 4), горизонтально срезанным краем (вариант 10) (4%) (рис. 2; 3; рис. 3; 4), с заостренным верхним краем и округлым нижним (вариант 4) (4%) (рис. 1; 5; рис. 2; 5). Прямой зависимости между оформлением верхних частей и принадлежностью горшков к той или иной группе не выявлено.

Доля орнаментированных горшков невысока: в 11 пласте она составляет 44%, в 10 – 39%, в 9 – 42% и в 8 пласте – 29% от общего количества фрагментов. При этом во всех пластах выявлен довольно однообразный декор: в основном это линии толщиной от 0, 5 до 5 мм, прочерченные ножом или палочкой, которые фиксируются на 95% украшенных сосудов. Однако следует отметить, что если в 11 и 10 пластах процентное соотношение узора, состоящего из линий толщиной 3-5 мм, прочерченных по сырой глине палочкой, и узора, включающего тонкие линии 0,5-1 мм, проведенные по подсушенной глине ножом, было примерно одинаковым, то в 9 и особенно в 8 пластах тонкие линии начинают доминировать. Кроме линейного декора отмечена орнаментация волнами (по 3% в каждом пласте), а также катушечными штампами и лунковидными вдавлениями (по 2 % на пласт). Узор, как правило, располагается на плечиках и тулове сосудов, хотя у некоторых фрагментов (примерно у 1%) орнаментирована и шейка. Никакой зависимости между группами горшков и приемами орнаментации не прослеживается. В целом элементы орнамента на керамике с территории Конюшенного двора вполне сравнимы с домонгольскими комплексами (например, сруб первой половины XIII в. в Митрополичьем саду; постройка 1 начала XIII в. из шурфа дворика у Часозвона в Кремле), где также доминирует линейный узор, но в незначительных количествах встречаются и волны, и вдавления, и отпечатки штампа.

Блюдца (2 верхние части и 4 целые формы (1, 5%)) (рис. 1; 9, 10; рис. 2; 11, 12; рис. 3; 6; рис. 4; 12).

К данной категории посуды относятся непрофилированные сосуды миниатюрных размеров с максимальным расширением тулова, превышающим в 3 и более раз общую высоту. Все исследованные блюдца принадлежат к конусовидным по форме и имеют следующие размеры: d горла варьируется от 10 до 13 см, d донца = 6-9 cм, h = 2-2,5 см. Для верхних частей характерно округлое завершение (7 вариант венчиков). Сосуды не орнаментированы. На сосуде, найденном в 10 пласте, есть следы нагара, что свидетельствует об его кухонном назначении (употреблялось как крышка для горшка (?)). В основном же блюдца служили столовыми сосудами (они могли использоваться, например, как детская посуда, соусницы и т.д.). В Ростово-Суздальской земле данные сосуды бытовали, начиная с XII в., и были после горшков самой распространенной категорией посуды. В послемонгольское время блюдца также продолжают встречаться в городских слоях. Так, в Ростове блюдца аналогичной формы и размеров, относящиеся ко второй половине XIII в., найдены в раскопах на территории Гостиного двора и у церкви Григория Богослова в пласте 4⁵.

Стаканы (12 фрагментов верхних частей и 2 целые формы (3, 5%)) (рис. 1; 12, 13, 16; рис. 2; 13; рис. 3; 13-16; рис. 4; 9, 10).

Эта категория посуды включает сосуды миниатюрных размеров усеченно-конической формы, у которых диаметр максимального расширения тулова не превышает в 1,6 раза общую высоту. Найденные стаканы имеют следующие размеры: d горла = 9-13 см, d донца = 5,5-7 cм, h = 11-12 см. У половины сосудов отмечены венчики, срезанные внутрь (вариант 9), у 35% (в том числе и у сосудов с целым профилем) – венчики с горизонтальным краем (вариант 10), у 2 верхних частей стаканов, происходящих из 11 пласта, венчики были скруглены и загнуты внутрь (вариант 8). Орнаментированы 3 сосуда: верхняя часть стакана из пласта 8 украшена линиями толщиной 0,5 мм, верх сосуда из пласта 10 – линиями толщиной 1 мм, и один из стаканов целого профиля декорирован линиями толщиной 3 мм, прочерченными по сырой глине и расположенными в верхней половине сосуда. Стаканы, как правило, употреблялись как столовая посуда, хотя на одном из целых сосудов есть следы нагара.

В домонгольское время на территории Ростово-Суздальской земли керамические стаканы использовались редко: предпочтение отдавалось деревянным аналогам. Сосуды данной категории обнаружены во Владимире, на территории усадьбы в квартале 22 (первая треть XIII в.) (один целый сосуд и одна верхняя часть) и в домонгольском слое шурфа № 27 (целый сосуд)⁶; в Суздале, в раскопе у церкви Скорбящей Божьей Матери (начало XIII в.) (верхняя часть) (раскопки М.В. Седовой 1975 г.). Интересно отметить, что стаканы, относящиеся к более позднему периоду, выявлены на сегодняшний день только в Ростове: верхняя часть происходит из раскопа на территории Гостиного двора и две целых формы обнаружены при раскопках Митрополичьего сада в слоях середины XIII в. Правда, целые сосуды могли быть привозными, поскольку один стакан покрыт поливой коричневого цвета, а другой – сформован из белой глины и имеет примесь песка в тесте, что было не характерно для местной посуды.

Корчаги (7 фрагментов верхних частей). (рис. 1; 15).

К корчагам относятся профилированные сосуды крупных размеров с узким горлом, возможно, имеющие массивные ручки в верхней части. Все фрагменты верхних частей корчаг, извлеченные из 11 и 10 пластов раскопа, принадлежали одному сосуду. В результате удалось реконструировать его горловину. D венчика корчаги = 15 см. Сосуд сохранился на высоту 8 см и, судя по конфигурации плечиков, d максимального расширения тулова корчаги мог составлять от 38 до 42 см. Венчик относится к варианту 7. На плечиках сосуда расположены линии и волны толщиной 3 мм, прочерченные палочкой. По пропорциям и орнаментации данный сосуд очень напоминает корчагу, обнаруженную Ю.Э. Жарновым во Владимире в 1999 году, в одной из хозяйственных ям второй половины XIII в. Кроме этого, отдельные части корчаг послемонгольского времени выявлены в Ярославле, у церкви Спаса-на-Городу в слое второй половины XIII в. (верхняя часть и ручка) (Раскопки В.В. Праздникова 1992 г.).

Корчаги использовались в основном в качестве хозяйственной посуды: в них могли хранить, например, пиво, вино, зерно. Сосуды этой категории были не очень распространены в Ростово-Суздальской земле в домонгольский период, вероятно потому, что с юга в данный регион в достаточном количестве поставлялась амфорная тара. Хотя, следует отметить, что в Ростове фрагменты амфор XII – начала XIII вв. встречаются не столь часто, как, например, во Владимире и Суздале, которые более тесно контактировали с южными землями Древней Руси.

Чашечки (2 фрагмента верхних частей и 1 целая форма) (рис. 3; 9, 10; рис. 4; 13).

К чашам (чашечкам) отнесены слабопрофилированные сосуды с максимальным расширением тулова, превышающем в 1,3-1,6 раза общую высоту. В раскопе на территории Конюшенного двора обнаружены чашечки малых размеров: d горла = 10,5-13 см, d донца у сосуда с целым профилем = 7,2 cм, h = 9,8 см. Все чашечки имеют венчики с округлым краем (вариант 7). Орнаментировано 2 сосуда: верхняя часть чашечки из пласта 9 украшена волнами, сосуд целого профиля декорирован линиями и волной толщиной 1 мм, прочерченными неровно по сырой глине и расположенными в верхней половине чашечки. Данная категория посуды могла, вероятно, употребляться и как столовая, и как кухонная (готовили пищу детям (?)): на одном из фрагментов и на стенках целого сосуда прослежены следы нагара.

Чашечки и чаши – более крупные сосуды аналогичной формы – в центральных районах Ростово-Суздальской земли встречаются крайне редко. На сегодняшний день они выявлены лишь в Ярославле, в слоях середины-второй половины XIII в.: верхняя часть сосуда с линейно-волнистой орнаментацией найдена на территории Земляного города (раскопки В.В.Праздникова 1992 г.), фрагменты неорнаментированной чаши обнаружены в раскопе у Митрополичьих палат (раскопки В.В.Праздникова 1994 г.).

Крышки (6 фрагментов верхних частей и 10 фрагментов нижних частей) (4%) (рис. 1; 11; рис. 2; 15, 16; рис. 3; 17-19; рис. 4; 14, 16, 17).

В раскопе обнаружены верхние и нижние части крышек, предназначенных для сосудов средних и крупных размеров (d нижних частей = 15-29 см). Все крышки имеют коническую форму без внутреннего вертикально поставленного бортика. Такими крышками закрывали сосуды, имевшие венчики со специальными закраинами изнутри, позволявшими удерживать крышку (варианты 8, 9). Большинство верхних частей оформлено в виде полуконуса или цилиндра (d = 5,5-9 см) с полым пространством изнутри. Очевидно, это делалось для того, чтобы в печи верх крышки меньше нагревался. В пласте 9 найдена также верхняя часть крышки, сделанная в форме ручки, прикреплявшейся к низу крышки горизонтально двумя концами (рис. 3; 17). Орнаментация линиями толщиной 1 мм зафиксирована всего лишь на одном фрагменте нижней части, происходящем из 8 пласта.

Кроме поздней древнерусской круговой керамики в раскопе на территории Конюшенных рядов было найдено 50 фрагментов сосудов из беложгущихся глин. Все белоглиняные фрагменты являются частями горшков и изготовлены из формовочной массы с добавлениями крупной дресвы и песка. В ходе обработки керамического материала был реконструирован один сосуд целого профиля из 11 пласта, относящийся примерно к середине XIII в. (рис. 1; 20). Горшок имеет средние размеры (d венчика = 20,3 см, d донца = 9 см, h сосуда = 17,5 см) и довольно высокую раструбовидную шейку (группа III). Венчик принадлежит к варианту 9. Сосуд орнаментирован лунковидными вдавлениями, сделанными тупым концом палочки на плечиках, а также линиями толщиной 1 мм, проведенными по плечикам и тулову горшка. В слоях домонгольского Ростова белоглиняная керамика практически не встречается, однако и в более поздний период количество ее фрагментов исчисляется буквально единицами. К наиболее значительным находкам можно отнести лишь белоглиняный стакан с примесью песка в тесте, происходящий из слоя середины XIII в. раскопа в Митрополичьем саду (раскопки А.Е.Леонтьева 1991 г.). В этом отношении белоглиняный керамический материал исследуемого раскопа представляет определенный интерес, и не только благодаря своему количеству: составы формовочных масс сосудов из беложгущихся глин и поздней древнерусской посуды кажутся совершенно идентичными. Таким образом, вполне возможно, что белоглиняная керамика, бытовавшая в этом районе города, была не привозной, а изготавливалась на месте.

Итак, по результатам анализа керамического материала раскопа на территории Конюшенных рядов, а также сравнения его с другими керамическими комплексами города, можно сделать следующие выводы:
• монголо-татарское нашествие практически не повлияло на развитие гончарного дела в Ростове: технология производства, морфология и орнаментация посуды по сравнению с домонгольским временем не претерпели резких значительных изменений⁷. Поздняя древнерусская керамика почти не имеет отличий от керамики более раннего периода. Характерными ее чертами можно считать буро-коричневый или грязно-бежевый цвет черепка, следы от обваривания в виде темных пятен на стенках сосудов, а также значительное увеличение доли фрагментов, имеющих окислительно-восстановительный обжиг (20% по сравнению с 3-5% в домонгольское время). Стоит отметить, однако, что в середине – второй половине XIII в. в культурном слое города выявляются белоглиняные фрагменты керамики, а также новые категории посуды – корчаги и чашечки – ранее в Ростове не встречавшиеся. Их появление следует связывать, очевидно, с проникновением сюда незначительной части населения с юга: из районов Среднего Поочья, Подонья и Южного Подмосковья⁸. В результате можно предположить, что и белоглиняные сосуды, и новые формы посуды из красножгущихся глин были изготовлены или пришлыми гончарами, или местными мастерами под влиянием привнесенных технологий;
• по фрагментам глиняной посуды середины XIII – начала XIV вв. можно получить достаточно четкое представление об эволюции керамических традиций Ростова. Постепенно на протяжении этого периода увеличиваются доля донец, изготовленных на ручном круге тяжелого типа (в 11 пласте она составляет примерно 30%, а в 8 пласте – уже более 60%) и доля венчиков с округлым краем (вариант 7) (в 11 пласте – 52%, в 8 пласте – 74%), процент же орнаментированной посуды, так же как и клейменой, наоборот, снижается. Таким образом, по данному керамическому материалу четко прослеживается начало процесса стандартизации круговой керамики Ростова, который, вероятно, завершился к концу XIV в.

1. Выражаю признательность Н.Г. Самойлович за предоставленную возможность работы с керамической коллекцией раскопа.
2. Леонтьев А.Е. Отчет о работе Волго-Окской экспедиции в 1990 г. // Архив ИА РАН. С. 15-16; Кадиева Е.К. Комплексы Ростова Великого с круговой керамикой второй половины X-XIV вв. как источник по развитию гончарного дела в городе // Археология Ярославского края. Вып.2. Рыбинск, 2002. С. 17, 33. рис. 12.
3. Кадиева Е.К. Керамика Ростова второй половины XII-XIII вв. (по материалам раскопок на территории Гостиного двора в 1998 г.) // ИКРЗ 1999. Ростов, 2000. С. 220. Рис. 1.
4. Кадиева Е.К. Комплексы Ростова... С.17, 33. Рис. 12.
5. Леонтьев А.Е. Отчет о работе... в 1990 г. // Архив ИА РАН. С.15-16; Кадиева Е.К. Комплексы Ростова... С. 33. рис. 12; 8; Кадиева Е.К. Керамика Ростова ... С. 220. Рис. 1; 14.
6. Глазов В.П. Археологические исследования исторического центра г. Владимира. Кварталы №№ 26-27 в 1985 г. // Архив ИА РАН. Р-1. № 10948. С. 53. Рис. 29.
7. Иная картина наблюдается во Владимире, расположенном несколько южнее: там после 1238 г. керамические традиции на некоторое время были прерваны.
8. Коваль В.Ю. К вопросу о хронологических изменениях в орнаментации средневековой русской керамики // Археологические памятники Москвы и Подмосковья. Часть 3. М. 2000. С.80. Табл.8.

Экспедицией Рыбинского МЗ в 2002-2003 гг. продолжены охранные раскопки торгово-ремесленного поселения открытого типа «Усть-Шексна». Памятник сохранившейся площадью свыше 15 га, расположен на правом берегу р. Шексны при впадении ее в Волгу в границах современного Рыбинска Ярославской области.

В связи с завершением в 2001 г. изучения наиболее интенсивно разрушающейся территории в центральной части поселения (раскоп 2 площадью 700 кв. м), работы возобновились на раскопе 1 путем расширения его площади к югу с целью изучения постепенно утрачиваемой береговой линии памятника. В результате исследования береговая линия Шексны в направлении «север-юг» в северной части памятника достигла 150 метров, а площадь раскопа 1 превысила 1400 кв. м. В том числе площадь исследованных в 2002-2003 гг. участков 20-23 составила свыше 450 кв. м.

Стратиграфия вышеуказанных участков в целом повторяет уже известную по работам 1992-1997 гг. картину. Под слоем дерна располагается сильно перемешанный слой, фиксируемый нами как техногенный перекоп. В своей основе – это сухая бурая суспесь с большим количеством строительного мусора: битого кирпича, камня, пятен известки, песка и гравия, битого стекла. Здесь же отмечается значительное количество крупноразмерных железных и стальных изделий, деталей и их обломков, а также обрывков колючей проволоки. Среди находок – советские монеты различного достоинства 30-х гг. XX в. Мощность слоя в среднем – около 40-60 см, однако имеется ряд перекопов, некоторые из которых – глубиной свыше 2 м – остатки глубоко забитых столбов, бывших, вероятно, опорами ограждения и остатками узкоколейки, проходившей в период бытования на данной территории Волголага.

Ниже техногенного перекопа фиксируется слой светло-коричневой стерильной супеси, в котором отдельными пятнами отмечается присутствие еще одного культурного слоя – осуглиненной серовато-коричневатой супеси с золотисто-угольными включениями, скоплениями мелких камней и древесного тлена. Данный слой ранее был зафиксирован практически на всех участках раскопа 1, но здесь он отличается наиболее значительными масштабами. Глубина его залегания – около 60 см от уровня основного репера (уровень нижней горизонтальной опоры ЛЭП), мощность – от 3-5 до 20-40 см, что примерно соответствует данным других участков. Находки и керамический комплекс датируют слой сер. XVIII – нач. XIX вв., в частности, в нем собрано более 20 фрагментов красноглиняных курительных трубок, 70% из которых относятся к так называемому фасону «тахта-чубук» сер. – кон. XVIII в.¹ и свыше 50 монет от 1731 до 1813 гг. На участках 20 и 23 также проявились спущенные из данного слоя остатки строений. На участке 20 это – впускное сооружение срубно-столбовой конструкции – погреб-ледник с водоотводной трубой в виде добленой колоды, с торца забранной двумя железными скобами, а сверху прикрытой широкой доской. На участке 23 строение интерпретировано нами как жилая постройка с развалом печи внутри и остатками выносного крыльца. В нем отмечено большое количество битой винной посуды с клеймами нач. XIX в. Интересная деталь – под каждый угол этой постройки также были подложены винные бутылки, 1 из которых сохранилась целой, 3 – расколотыми. В обоих строениях значительный интерес представляют детали в виде подквадратного сечения бревен и брусьев со сквозными отверстиями диаметром 2-3 см, частично забитыми пробками, а также доски с фигурными вырезами по краям. Это вторично использованные судовые детали с нагельными отверстиями, в которых частично сохранились остатки нагелей («пробок»). В качестве досок пола использованы фрагменты судовой обшивки.

Ниже данного слоя продолжается светло-коричневая стерильная супесь, в которой встречаются тонкие (1-3 мм) прослойки желтоватого песка и сероватой глины. Ее присутствие и значительная мощность, на наш взгляд, связаны с трансгрессией Каспия в XIII-XV вв., когда постоянные и неуклонно усиливавшиеся наводнения² вынудили жителей Усть-Шексны в кон. XIII в. оставить северную часть поселения. Мощность стерильного слоя на различных участках неодинакова и обусловлена неровным уровнем материка – рис. 1. На исследованных участках, как и на всей площади раскопа 1, наблюдается довольно пологий уклон к востоку к Шексне: перепад высот – от 160 до 210 см на участке 23 и от 170 до 220 см на участках 20 и 21 (т.е. 3,5-5 см/м). Однако только на данных участках зафиксирован значительно более крутой и резкий уклон к руслу безымянного ручья: к югу – от 180 до 360 см вдоль западной стенки на южной части участка 21 и участке 22 (18 см/м), и юго-западу – от 220 см в северо-восточном углу участка 22 до 420 см вблизи южной стенки в 4 метрах от юго-западного угла – в самом углу участка 22 был оставлен недокопанным квадрат 4x4 метра в связи с угрозой обрушения рыхлых стенок (16,5 см/м). Таким образом, мощность светло-коричневой стерильной супеси в северной части участка 23 незначительно превышает 100 см, на участке 20 в среднем равняется 150 см, в юго-западной части участка 21 достигает 200-240 см, а в той же части участка 22 – превышает 300 см.

Слой коричневой, в верхней части – серовато-коричневатой, местами – почти черной, супеси проявился на всей площади участков 20-23 на соответствующих глубинах: от 150-180 см на участках 20, 21 и 23 до 200-380 – на участке 22. Мощность слоя нигде не была менее 20 см, равняясь в среднем 30-50 см и достигая в ямах 80-120 см. Слой достаточно однороден, на различных участках отмечены разнообразные включения. Так на участках 20 и 21 зафиксировано присутствие битого камня, гальки, пятен углей и золы. На участке 23 – комки и крошки рыжей глины, железные шлаки, обломки сопел (более 50 фрагментов) – остатки металлургического производства в северо-западной части и древесный тлен – остатки постройки в восточной части. На участке 22 на покатом склоне мощность культурного слоя не превышала 20 см, содержала трудноуловимые пятна древесного тлена в виде отдельных коричневато-серых волокон, а также значительные угольные пятна вблизи наиболее глубокого участка вокруг недокопанного квадрата. По плоскому «дну» данного участка зафиксирован слой мощностью от 80 до 100 см, состоящий из прослоек сероватой плотной глины и темной супеси со следами древесного тлена или углей. Данный участок, по нашему мнению, является следами искусственной подрезки берега, возможно, для нужд судовождения (создания пристани). По нашему предположению, на месте сегодняшнего безымянного ручья в домонгольское время и ранее протекала река – приток Шексны шириной вблизи устья до 50 метров. Следы берегоукрепления ее противоположного берега нами выявлены на раскопе 2. Возвышенность, расположенная между руслами двух сегодняшних ручьев, является искусственной подсыпкой времени Волголага при строительстве узкоколейки. Местность за рекой, где и располагается раскоп 1, по мнению историка-исследователя Л.М.Иванова, представляется возможным связать с топонимом «Криничище», упомянутом при описании данной местности среди земель по Шексне в документах ХV в. – жалованных грамотах княгини Аграфены Шехонской 1432 года³, соответственно, сама река именовалась «Криница».

Культурный слой на участках 20-23 насыщен массовыми и индивидуальными находками. На площади 450 кв. метров собрано свыше 10 тыс. фрагментов керамики. Частично коллекция керамики исследована Л.К.Кадиевой, определена в основной массе как древнерусская круговая (менее чем по 1 % представлены белоглиняная и раннекруговая, не более 0,5% – лепная) и датирована нач. – сер. XII – сер. – кон. XIII вв.

Коллекция индивидуальных находок данных участков достаточно обширна и разнообразна и характеризует данную местность как активно использовавшуюся в домонгольский период. Непосредственные следы застройки в северной части памятника нами выявлены впервые. Они представляют собой остатки постройки с дощатым полом, тлен которого зафиксирован на площади 4x2 м. Границы строения не определены. Судя по находками среди тлена скопления бус – 4 золотостеклянных с каемкой по торцам бочонковидных и 9 бипирамидальных сердоликовых – строение относится не позднее чем к ХП в. Однако здесь же обнаружены следы более раннего освоения данного участка. Ниже остатков постройки на материке нами зафиксированы следы ограды в виде 2 рядов двойных ямок от кольев диаметром около 5-8 см и глубиной каждой свыше 20 см. Нам представляется возможным определить данный тип ограды как остатки плетня. Аналогичные наблюдения были сделаны на площади раскопа 2 в слое, относящемуся ко второму строительному периоду, датированному сер. ХП – первой третью XIII вв. Подобная ограда была возведена, возможно, для разделения жилой «зоны» от производственной, следы которой проявились в северо-западной части участка. Это прежде всего – частично попавшее в площадь участка куполообразное всхолмление обожженной глины, разрезанное по западной стенке. Четкой внутренней структуры не проявилось, это сильно перемешанное скопление глины и перекаленных камней, внутри которой выделяются цветом более и менее прокаленные участки – от серовато-розового цвета до ярко-оранжевого, перемежаемыми полосками и пятнами углей. При разборе части скопления, попавшей в площадь участка, обнаружены также фрагменты сопел. Сопла и большое количество шлаков выявлено и в ближайших материковых ямах, вокруг которых также зафиксированы следы кольев чуть большего диаметра – 10-12 см.

Среди вещевых находок, собранных на участках 20-23, хотелось бы отметить предметы, связанные с торговлей. Это 3 серебряных монеты, две из которых – денарии, предположительно, фрисландские, и одна – пока точно не определена (на одной стороне реконструируются слова, написанные кириллицей «печать князя», 2 торговые пломбы, одна – с рельефными оттисками по обеим сторонам, другая – гладкая (заготовка?).

Из импортных предметов наиболее широко представлены стеклянные украшения. Нами собрано 92 фрагмента стеклянных браслетов и 20 бус (8 фрагменты). Среди бус имеются довольно ранние экземпляры, например, желтая двойная лимонка и описанные выше золотостеклянные, но основная масса - зонные синие, черные, зеленые, шаровидные желтые и ребристая синяя были широко распространены в период сер. ХП – сер. ХШ вв. Часть стеклянных предметов (51 браслет и 7 бус) были изучены Е.К. Столяровой. По мнению исследователя, все предметы являются импортными. К ближнему импорту относятся изделия киевской школы, их большинство (86%), а также предметы провинциальных древнерусских центров (10%). К дальнему импорту отнесены изделия византийских мастерских (4%). О преобладании южного направления торговых связей свидетельствуют также находки овручских шиферных пряслиц (6 найдено на участках 20-23, что значительно меньше, чем, например на раскопе 2, где на аналогичной площади обнаруживалось в среднем в 3-4 раза больше). Южнорусское происхождение могли иметь также 2 креста-энколпиона (один представлен лицевой створкой) с закругленными лопастями с дополнительными выступами и рельефночерневыми изображениями. Близкие аналогии выявлены на Киевщине, в Рязанской области, Херсонесе, датировка – вторая четверть XII в.⁴ О прочих направлениях торговли говорят вышеописанные монеты, а также серебряная литая привеска круглой формы с орнаментом в виде сплетенного туловища фантастического животного-змея и петлей в виде его головы, относящаяся к кругу скандинавских древностей (по мнению Ю.М. Лесмана – славянской репликой скандинавского изделия).

Значительно среди индивидуальных находок представлены железные предметы, среди которых 2 рабочих топора, один – секира с опущенным лезвием и парой щекавиц по низу, второй – узколезвийный с круглым обухом, одна бритва, овальное кресало, два корпуса цилиндрических замков типа Б, деталь механизма замка с дужкой, 2 ключа к подобным замкам и один – типа А, 2 рыболовных крючка, фрагменты звеньев хозяйственных цепей, пробои, шилья, шпильки. Здесь же найдено 4 предмета вооружения: 2 черешковых ромбовидных наконечника стрел без упора и один – бронебойный, а также «чеснок».

Разнообразна коллекция предметов из цветного металла, включающая украшения и детали одежды. Наиболее выразительны следующие предметы: витая из 2 проволочек целая гривна, 2 фибулы: подковообразная и кольцевидная типа звездчатых; 2 пряжки: лировидная с «лилиевидным» завершением и фрагмент овальной с поперечно-рифленой поверхностью, а также поясная накладка; 7 целых и 2 фрагмента перстневидных височных дротовых колец с незамкнутыми концами; браслеты: 2 целых – пластинчатый с фигурными концами и растительным орнаментом и витой 2x2 с петлями на концах и 4 фрагмента – 3 витых двойных и пластинчатый, украшенный «плетенкой» с точками; персти: 3 рубчатых, один – гладкий с утолщенной серединой и фрагмент овальнощиткового гладкого; 3 пуговицы со сферическими головками и крупными петлями. Кроме описанных выше энколпионов, к предметам христианского культа отнесены круглая ажурная крестовключенная привеска и 4 креста-тельника. Конусовидная привеска и детали цепочки из перпендикулярно развернутых звеньев – фрагменты финских привесок. Имеются в коллекции изделия из кости: 5 двусторонних гребней (1 целый и 3 фрагмента цельных трапециевидных и 1 составной подпрямоугольный с накладкой), привеска из клыка медведя, иглы, проколки и пр.

В целом, датировка вещевого комплекса участков 20-23 укладывается в хронологический отрезок Х1-ХП1 вв., причем большинство вещей датируется более узким периодом сер. XII – сер. XIII вв., являющимся наиболее точной датировкой культурного слоя северной части памятника.

Таким образом, работы двух последних лет позволили изучить южный участок северной части поселения и более точно датировать культурный слой вышеуказанной территории. Исследования выявили следы искусственного выравнивания и углубления берега, что позволяет предполагать, что в указанный период характер реки, ставшей сегодня после техногенного вмешательства оврагом с двумя ручьями, был судоходным, по крайней мере вблизи устья.

1. Волкова И.В., Новикова Г.Л. Красноглиняные курительные трубки в собрании Музея истории города Москвы // Археологические памятника Москвы и Подмосковья. Вып. 9. М., 1996. С. 135.
2. Гумилев Л.Н. Ритмы Евразии: эпохи и цивилизации. М., 1993. С. 219.
3. АСЭИ. T. I. M., 1952. С. 82-84, док. № 102, 103.
4. Корзухина Г.Ф. О памятниках «Корсунского дела» на Руси // Византийский временник, XIV. М., 1958. С. 133.

АСГЭ    Археологический сборник Государственного Эрмитажа
АСЭИ    Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV – начала XVI вв.
ВМДПНИ    Всероссийский музей декоративно-прикладного и народного искусства
ВГУАК    Владимирская губернская ученая архивная комиссия
ВЯ    Вопросы языкознания
ГАИО    Государственный архив Ивановской области
ГАРФ    Государственный архив Российской Федерации
ГАЯО    Государственный архив Ярославской области
ГБЛ    Государственная библиотека им. В.И. Ленина
ГИМ    Государственный Исторический музей
ГИКМЗ    Государственный историко-культурный музей-заповедник «Московский Кремль»
ГМИИ    Государственный музей изобразительных искусств
ГРМ    Государственный Русский музей
ГМЗРК    Государственный музей-заповедник «Ростовский кремль»
ЖМП    Журнал «Московская Патриархия»
ЖС    Живая старина
ИА РАН    Институт археологии Российской академии наук
ИКРЗ    История и культура Ростовской земли
КЛТМ    Картотека полевых материалов проекта Академии Финляндии по летописной территории мери, собранных в 1995-1998 гг. под руководством А. Альквист. Хранится на кафедре финно-угроведения Хельсинкского университета
КНОИМК    Костромское научное общество по изучению местного края
КП    Книга поступлений
КС    Костромская старина
КСИИМК    Краткие сообщения института истории материальной культуры
КСР    Картотека полевых материалов по Средней России, собранных А. Альквист в 1989-2001 гг. Хранится на кафедре финно-угроведения Хельсинкского университета
МИА    Материалы и исследования по археологии СССР
МЦД    Музей церковных древностей
НИИХП    Научно-исследовательский институт художетсвенной промышленности
ОИДР    Общество истории и древностей российских
ОПИ ГИМ    Отдел письменных источников ГИМ
ОРКРИ    Отдел редкой книги и рукописных источников
ОРРНБ    Отдел рукописей Российской национальной библиотеки
ПЗГИАХМЗ    Переславль-Залесский Государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник
ПКНО    Памятники культуры. Новые открытия
ПСРЛ    Полное Собрание Русских Летописей
ПСЭ    Проблемы славянской этнографии
РА    Российская археология
РГАДА    Российский государственный архив древних актов
РГАЛИ    Российский государственный архив литературы и искусства
РГБ    Российская государственная библиотека
РГИАХМЗ    Рыбинский Государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник
РМЦД    Ростовский Музей церковных древностей
РОСИЗО    Государственный музейно-выставочный центр «РОСИЗО»
РФ ГАЯО    Ростовский филиал Государственного архива Ярославской области
СА    Советская археология
РЯМЗ    Ростово-Ярославский музей-заповедник
САИ    Свод археологичесикх источников
СГАИМК    Сообщения Государственной академии материальной культуры
СНРПМ    Специальная научно-реставрационная производственная мастерская
СПИАХМЗ    Сергиево-Посадский историко-архитектурный музей-заповедник
СРМ    Сообщения Ростовского музея
СЭ    Советская этнография
ТОДРЛ    Труды отдела древнерусской литературы
ТЯГСК    Труды Ярославского губернского статистического комитета
ФРФ    Фабрика «Ростовская финифть»
ФЭ    Фольклор и этнография
ЦМиАР    Центральный музей древнерусской культуры и искусства им. Андрея Рублева
ЧОИДР    Чтения в обществе истории и древности российских
ЭО    Этнографическое обозрение
ЯГВ    Ярославские губернские ведомости
ЯЕВ    Ярославские Епархиальные Ведомости
ЯИАХМЗ    Ярославский историко-архитектурный и художественный музей-заповедник
ЯМЗ    Ярославский музей-заповедник
ЯХМ    Ярославский художественный музей