В ноябре 2000 г. автор настоящей публикации обратился к ростовцам – участникам очередной конференции «История и культура Ростовской земли» – с просьбой заполнить анкету «Мой Ростов», посвященную недавнему прошлому их родного города и задуманную как продолжение ростовского цикла социолого-градостроительных исследований1. Около 10 человек согласились тогда это сделать. К сожалению, по почте пришло всего четыре заполненных формуляра. Причинами могли быть занятость потенциальных респондентов, их сомнения в смысле данной затеи, или, что особенно печально, плохая работа почты. Полученных анкет, безусловно, недостаточно для каких-либо серьезных обобщений. Однако их содержание, эмоциональный накал и эвристический потенциал все же заставили меня подготовить эту статью.
Вначале остановлюсь на причинах, побудивших меня к такому достаточно нетрадиционному исследованию. Первая причина связана с проблемой определения и понимания исторической городской среды. Считаю, что в это комплексное понятие входят не только старинная застройка и дошедшие до нас памятники, но и люди – живые и ушедшие субъекты этой среды. В таком понимании историческая среда предстает не просто многослойным, но многопоколенческим явлением. Укажем на три ее основных временных типа. Это, во-первых, «среда прошлого» с безвозвратно ушедшими субъектами, о жизненном наполнении которой можно судить лишь по материальным остаткам и вербальным свидетельствам. На противоположном конце исторической оси находится «среда настоящего», субъектами и носителями которой являемся все мы здесь и сейчас. И, наконец, «в промежутке» – среда недавнего прошлого, которая уже не существует в своей органичности и целостности, но деятели (участники, субъекты) которой живы, обладают особым, личностным видением ситуации и могут напрямую свидетельствовать о ней2. Рискну предположить, что изучение этого промежуточного (полувиртуального-полуреального) слоя среды и соответствующих «медиаторных» периодов городской истории могло бы поддержать утрачиваемую целостность исторической среды, скрепить прошлое и настоящее города.
Вторая проблема – проблема городской идентичности. Наши небольшие исторические города, в советский период дотировавшиеся и управлявшиеся из центра, утратили навыки самоуправления, и, будучи «отпущенными на волю», оказались слабыми и пассивными. Да и самостоятельные городские сообщества к сегодняшнему дню в них не оформились. Одновременно усилились процессы, которые принято обобщенно описывать словом «глобализация» – агрессивное давление внешнего мира с новыми соблазнами потребления, с навязываемыми поведенческими стереотипами, неорганичными для полутрадиционного-«полугородского» позднесоветского образа жизни. В результате эти города начали резко терять самоидентичность, еще сохранявшуюся в «застойный», относительно спокойный период. Только наращивание собственных смыслов города можно противопоставить этим процессам. И любой «кирпичик» здесь будет полезен – в том числе и воссоздание той модели последнего относительно устойчивого периода городской истории, которая проступает в ответах участников опроса.
Третью проблему обозначим как градостроительный аутизм. Большинство отечественных специалистов-градостроителей традиционно убеждены в абсолютной незначимости горожанина для процессов разработки, утверждения, реализации градостроительных документов. Нормальным делом считается выполнение градостроительного проекта без какого бы то ни было социального заказа на него, исходящего из города, и т.д. Так повелось со времен Екатерины II и продолжается по сей день. Но такие замкнутые внутри профессии работы все чаще встречают молчаливый отпор на местах. Социум на них просто никак не реагирует. Пока наши разработки не касаются прямо интересов тех людей, кто должен и может их продвигать на местах, они не будут реализовываться. Следовательно, нужно знать эти интересы, специально изучать «субъектную картину» среды на предварительных стадиях любой градостроительной акции. При этом опыт показывает, что учет некоего обобщенного «коллективного субъекта» на основе количественных, позитивистских социологических методов (массовые опросы и т.д.) недостаточен, хотя и добавляет порой новое содержание градостроительным проектам или программам. Нужен, на мой взгляд, непосредственный выход на рядового горожанина, прямой контакт с ним, установление с ним обратной связи. Соответственно, нужны качественные методы исследований городского социума, и опрос «Мой Ростов», надеюсь, находится в этом русле.
И четвертое – проблема «спящего» социума. Градостроитель не спрашивает, но и горожанин молчит. Массовая пассивность людей в отношении к той части их жизненной среды, которая связана с городом – повсеместна, характерна не только для Ростова. Однако работать даже в самом ценном с архитектурно-исторической точки зрения городе, но как бы «ни для кого», не только не эффективно, но и не интересно. Горожане сегодня не готовы к диалогу со специалистами, и наоборот, и «сам по себе» такой диалог не начнется. Значит, мы должны взаимно готовиться к этому диалогу, отрабатывать его методы – и данный опрос мог бы стать одним из шагов на этом пути.
Таков «бэкграунд» этого исследования, целью которого является теоретическая реконструкция «более естественного» состояния города (эпохи «до телерекламы», или «до глобализма»), составление «модели» (образа) такого состояния, которая могла бы помочь пониманию города и профессиональной работе с ним, и исследование причин ощущаемых изменений в общем характере городской среды, происходящих при относительной стабильности ее инерционных материально-пространственных составляющих.
Какие же черты «субъективного исторического образа» Ростова проступают в полученных мною текстах? Процитируем ответы первых участников опроса3, структурировав цитаты-описания в последовательности «свой дом – озеро Неро – Кремль», которая представляется своеобразной формулой освоения Ростова его уроженцем.
Родной дом. «Я жила в прекрасном деревянном доме с мезонином, построенном в конце 18 в. и купленном моим прадедом в 1880-х гг. <…> Помню водосточные трубы в виде раскрытых пастей дракона, мощные ворота <…>. Дом был «добровольно» отдан государству в 1928 г. Постепенно заселился разнообразной публикой. Всего, кроме нашей, в нем обитало 6 семей. Жили дружно. Дети росли стайкой со своими законами <…> Начиная с ранней весны, более старшие по возрасту женщины полдня проводили на лавочке во дворе. Друг с другом ладили, выручали в трудные минуты. Воровства не было <…> [Речь идет о конце 1950-х – 60- годах – А.И.]. Встречаясь сейчас, первым вопросом звучит: Ты давно была у дома?». «Перед окнами отец насадил жасмин, сирени, жасмины, берез – для красоты. Во дворе был «палисадник» с цветами. Возле «сарайки» – дуб, клен, березу, вишни, каштан, сирень, орешник – также для души. У нас была пара грядок, но это только для развлечения. Мы тогда [подчеркнуто респондентом – А.И.] не занимались приусадебным хозяйством». «Детство: прозрачный как стекло, ровный лед озера; Яковлевский, отражающийся в нем; кусочки ледышек, летящие по нему (их бросает отец); тихие волны, лодка, я за веслами (отец учит грести: равняйся на колокольню); Митрополичий сад Кремля, пруд, над ним склонилась ива, она цветет, аромат ее весны; я сижу на иве, ноги под водой; демонстрации через Кремль, веселье, народ, музыка, цветы, флаги; смотровая площадка Водяной башни, вид на Ростов». «Я родилась в частном доме. Он полностью принадлежит моей семье. Строили бабушка с дедом. Дед, а потом папа, занимались техникой. А потому во дворе всегда было много народу. Все праздники именно у нас собирались родственники. Особенно после демонстраций».
Озеро. «Наши родственники жили долгое время на берегу озера. Мы часто у них бывали. Там были мостки, где мы, дети, очень любили гулять, играть. Это около Рождественского монастыря. Других воспоминаний [об озере] нет». «Мои первые детские воспоминания связаны с озером. В детстве ходили ловить рыбу с плота, сначала с папой, а затем с подружкой. Рыбу я не ловила, мне было жаль червяков, а просто сидела с ней за компанию, а в юности – поездки на лодке». «Озеро вошло в мою жизнь медленно, постепенно, но навсегда. Никогда и не думала, какое место оно занимает. Просто оно есть, как часть меня. Потребность сидеть на берегу, ходить по воде. Вдыхать аромат его воды. Видеть отраженья». «О! Озеро – оно живое в любое время года! Насколько можно, знаю его историю (геологическую и пр.). Берега неудобные. Но вся котловина!!! Такого нет нигде!!!». «Ростов и озеро невозможно представить друг без друга, озеро оно всегда рядом, каждый день я вижу и слышу его, в нем есть что-то магическое и притягательное».
Кремль. «Кремль [в моем детстве] был частью центра города, с музеем не ассоциировался никак. В какой-то степени [он был] обыденным, но своим». «Центр города – это все около Кремля (магазины, рыночная площадь). [Посещала его] практически постоянно. Я училась в гимназии, она в центре, мы гуляли по центру после школы. А потом я работала в музее, т.е. в центре города». «В детстве я почти не помню Кремль. В школьные годы нас водили на экскурсии (слабо помню). А в 9-10 классах я стала ходить на занятия в музей и Кремль стал родным». «Вспоминается проход через кремль, когда был пролом в западной стене, было и красиво и очень удобно». «От моего дома виден Кремль. А потому у меня перед глазами постоянно город». «Сейчас, в силу обстоятельств, я работаю за пределами города. Мне очень не хватает Кремля, центра. Когда есть возможность, я обязательно бываю в центральной части города, только там я понимаю, что я действительно дома, в Ростове». «Горожане за годы существования ММЦ «Спутник» были «отучены», отстранены от Кремля. До сих пор в народе говорят не «в Кремле», а в «ММЦ». Притянуть горожан к Кремлю до сих пор трудно; даже детей, даже учителей истории. Грустно. Кремль – «и тогда в детстве, и сейчас – это символ Ростова; то, без чего нет Ростова; непременная часть моей жизни. Всегда».
Приведу и несколько фрагментов ответов на один из самых трудных вопросов анкеты о духе Ростова – субстанции трудноуловимой, но, судя по ответам, имеющей место быть. «Мне кажется, что дух города в Кремле, монастырях. Именно там понимаешь, что соприкасаешься с чем-то вечным. <…> Я проработала в Кремле 12 лет. Но каждый раз, заходя в храмы, у меня захватывает дух». «…Кажется, если душа города есть, то она здесь – в Кремле на берегу озера». Ростов – «это мой дом. Уже возвращаясь откуда-либо и выходя на перрон вокзала, я понимаю – я дома. Это мой город, и я его люблю. Город древний, но в то же время современный, красивый, близкий, неповторимый. Я люблю путешествия, но возвращение домой всегда самый приятный момент». «Душа Ростова – в его еще сохранившейся монументальной архитектуре; дух великого города живет и в ней, и в звонах ростовских колоколов; он развеян над озером, он был всегда, и чтобы чувствовать его, надо просто пустить город в свое сердце». Дух Ростова «прежде всего <…> в особом характере коренных ростовцев, который отличает их от приезжих. «Надменные гордостью ростовцы» – они таковы и до сих пор». «Ростов это единственное место на земле, где я бы хотела жить и поэтому живу. Хотя у меня были возможности уехать и даже в большие города, притяжение Ростова оказалось сильнее личных (в смысле выхода замуж) и карьерных интересов и побуждений».
Большее количество анкет позволило бы судить о любимых занятиях, играх и других способах времяпрепровождения ростовцев второй половины прошлого века, об их любимых, самых популярных местах, о «народной топонимике» Ростова, вообще о субъективных смыслах тех или иных частей городского пространства, о соотношении и рейтинге различных районов города (так, «…Куба для ростовцев это уже не Ростов» из-за того, что населена она людьми из села, нанятыми на РОМЗ), и т.д. Можно было бы больше сказать и о субъективном восприятии происшедших с городом изменений (к примеру, «Кремль [теперь] вечером и ночью закрыт. Жаль, что нельзя погулять»; «Ул. Ленинская <…> ранее считалась главной, парадной улицей города»; «…Постоянно ощущаю неприязнь коренных жителей к приезжим <…>, неважно к каким: русским, евреям, украинцам, чеченцам… Меня оскорбляют на первый взгляд безобидные, бытовые реплики в адрес нерусских людей»; изменения произошли «трагически важные. Город отдан на растерзание первым встречным «обещалкиным». Преступное разрушение центра. Безответственное отношение к традиционной архитектуре. Всеобщее равнодушие».
Несмотря на ретроспективную направленность анкет, все участники опроса высказали определенные суждения о будущем Ростова. Радует, что при вполне трезвом видении респондентами городских проблем эти суждения в целом конструктивны и оптимистичны. Еще раз подтвердилось: потенциал Ростова – прежде всего в его людях.
Что же касается исследовательской интерпретации ответов, нельзя не согласиться с одним из респондентов: «…Мне кажется, что не все можно объяснить логически, есть какие-то интуитивные, интимные нити, связывающие людей и город. Кто-то это чувствует, кто-то нет». Полученные анкеты, очевидно, требуют какого-то иного аналитического инструментария, чем простой подсчет процентов и рейтингов, свойственный обычному социологическому исследованию. И мне еще предстоит найти корректные пути «неразрушающего» анализа получаемых ответов, в которых и через которые «дышит» и проявляется Город Ростов как самостоятельно живущий, «живой», исторический субъект.
В заключение хочу поблагодарить откликнувшихся на анкету людей и выразить надежду, что исследование недавнего прошлого Ростова будет продолжено4. Уверен, что его результаты могут быть очень интересными.
- Иванов А.В. Ростовский Кремль в системе представлений жителей Ростова Великого о городском центре (по результатам социолого-градостроительного исследования) // История и культура Ростовской земли. 1999. Ростов, 2000. С. 87-93; Иванов А.В. Учет особенностей социального восприятия городского центра при разработке Федеральной целевой программы «Возрождение и развитие Ростова Великого» // Социальное участие при разработке и реализации региональных программ развития (теоретические и практические подходы). Мат-лы Всеросс. науч.-практ. конф. 7-9 октября 1999 г. Москва, 2000. С. 74-87; Иванов А.В. Ростов Великий: возможности участия населения в сохранении архитектурно-градостроительного наследия и возрождения // История и культура Ростовской земли. 2000. Ростов, 2001. С. 237-242.
- Разумеется, это весьма укрупненная картина. Все мы в той или иной мере одновременно являемся субъектами всех упомянутых типов исторической среды. Это тонко отмечено одним из моих респондентов: живу в Ростове «с детства, вот уже 50 лет реально, и лет 300 – виртуально, “там” у меня больше знакомых, чем “здесь”».
- Три респондента живут в Ростове с самого рождения или с детства, один – более 10 лет, у всех высшее образование, все по работе связаны или были связаны с Ростовским музеем. Все они дали разрешение автору статьи на цитирование своих ответов. Орфография и пунктуация ответов сохранены.
- Формуляры анкет можно получить в дирекции ГМЗРК.
