«Пастырь добрый», «Цевница духовная», «Звезда всю страну ученьми и чудесы озарившая», «райская ветвь Малороссии», «Святитель с медоточивыми устами» – так называли православные верующие митрополита Димитрия Ростовского, благоговея перед памятью угодника Божия, который, как писал иеромонах Пимен, «бодрствовал о пастве без суровости, хранил достоинство сана своего без кичения, ко всем великим и малым являл нелицемерную любовь»¹.

Пастырь добрый и благочестивый подвижник, трудясь «нощеденственно» и ратуя о спасении ближних, был еще и великим писателем мирового исторического масштаба. «Моему сану (его же несмь достоин), – писал Святитель Димитрий, – надлежит Слово Божие проповедати не точию языком, но и пишущей рукою. То мое дело, то мое звание, то моя должность»².

Агиограф, летописец, переводчик, писатель, поэт, драматург, музыкант… Он подарил православной культуре чудотворные и душеспасительные труды свои, которые стали источником духовной радости, нравственной силы для всех христиан, в том числе и для «пантеона российских писателей».

В «Путешествии по святым местам русским» И. С. Тургенев вопрошает: «Кому в России не известны его (Св. Димитрия) великие заслуги церкви, прославленные и по смерти даром чудотворения? Кто из нас не читал его творений и не умилялся теплым чувством, с которым они написаны?»³.

Святитель Игнатий Брянчанинов объяснял неутомимую жажду и потребность в чтении духовных произведений митрополита Ростовского тем, что они «носят на себе печать благодатного помазания Божия и сообщают это помазание читателям своим… здесь можно почерпнуть много сведений, очень нужных и очень полезных»⁴.

Ф. М. Достоевский в своей статье «О безошибочном знании необразованным и безграмотным русским народом главнейшей сущности Восточного вопроса» приводил поразительный пример того, что не читая Четьи-Минеи, не зная грамоты, люди знают жития: «по всей земле русской… распространен дух Четьи-Минеи… потому что есть чрезвычайно много рассказчиков и рассказчиц о житиях святых. Рассказывают они из Четьи-Минеи прекрасно, точно, не вставляя ни единого лишнего слова от себя, и их заслушиваются... Слышал я ... эти рассказы даже в острогах у разбойников, и разбойники слушали и воздыхали... В этих рассказах заключается для русского народа… нечто покаянное и очистительное»⁵.

Не потому ли в произведениях, как самого Федора Михайловича, так и других русских писателей сильны мотивы покаяния и странничества в поисках Истины? Как известно, Ф.М. Достоевский намеревался перевести Четьи-Минеи на английский язык, а на русском напечатать их в IV отделе «Читальника», книги для народного чтения. В библиотеке писателя имелось 11 выпусков Избранных житий святых, кратко изложенных по руководству Четьих-Миней.

Особенно почитаемыми для Ф. М. Достоевского были образы Алексия человека Божия, преподобного Сергия Радонежского, Марии Магдалины, Марии Египетской. В своем «пятикнижьи» (романах: «Преступление и наказание», «Подросток», «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы») он неизбежно обращается к событиям и образам житий святых.

Последнее недописанное произведение «Братья Карамазовы» по жанру должно было быть «жизнеописанием» или «житием великого грешника». В русле агиографического канона представлена нам и юность Алексея Карамазова, отдаленно напоминающего Алексия человека Божия, святого из жития. Алексей «живет в монастыре и готовится на всю жизнь в нем затвориться», «с ранней юности он был человеколюбцем», «между сверстниками никогда не хотел выставляться», «обиды никому не помнил», был «стыдлив и целомудрен»⁶.

Переклички романа с житием Алексия человека Божия есть на разных уровнях. После представления героя идет сцена беседы старца с одной из верующих, которая просит помянуть недавно умершего сына Алексея, на что Зосима отвечает:

– Имя-то милое. На Алексея человека Божия?
– Божия, батюшка, Божия, Алексея человека Божия!
– Святой-то какой! Помяну, мать, помяну⁷.

Затем подчеркивается «похожесть» отца Алеши на «древнего римского патриция времен упадка»⁸, как известно, Алексий человек Божий родился в Риме, в богатой и знатной семье. Особенное внимание Ф. М. Достоевский концентрирует на молитве Богородице матери Алеши, в житии – это молитва родителей о будущем ребенке. Не случайно обращение к Пресвятой Деве, так как святой подвизается на паперти храма Богородицы. Спустя годы, Пречистая Матерь Божия велит служителю ввести Алексия в этот храм, «ибо молитва его восходит до Бога, и как венец на голове царской, так почиет на нем Дух Святый.»⁹. Брат Алеши, Дмитрий, также связывает его с этим святым: «Я-то пропал, Алексей, я-то, Божий ты человек. Я тебя больше всех люблю»¹⁰. Кротость, тихость, любовь к людям показаны в романе и через другой образ – старца Зосимы, прототипом которого был другой святой – Сергий Радонежский. Его житие, написанное Епифанием Премудрым, также было включено в Четьи-Минеи Димитрием Ростовским. Евангельская мысль, которая проходит через житие и произведения Ф. М. Достоевского: «Кто захочет быть старшим, пусть будет меньше всех и всем слуга» ясно звучит и в речи митрополита Димитрия, в Ростов на престол свой пришедшего: «Азъ же приидохъ, не да послужите ми, но да послужу вам, по словеси Господню: Хотяй быти, въ васъ первый, да будет всем слуга»¹¹. Из жития преподобного Сергия взят и сюжет с голодным медведем. К образам житий Святителя Димитрия Ф.М. Достоевский обращается и в романах: «Подросток», «Идиот», «Бесы», «Преступление и наказание».

Святые – Алексий и Сергий – появляются и в произведениях другого русского писателя – Б.К.Зайцева. Однако, в отличие от Ф.М. Достоевского, писатель сосредоточил свое внимание прежде всего не на канонических, а на психологических моментах жизни праведников. Так, например, в житии Алексия человека Божия отсутствуют мотив любви Алексея к оставленной им жене Евлалии, их тайное узнавание друг друга, сказочный караул птиц у гроба святого. А в жизнеописании «Преподобного Сергия Радонежского» Б.К. Зайцев дополняет событийный ряд своим комментарием. В результате чего образуется метатекст – текст не только повествующий о жизни святого, но и о том, как создается само это произведение.

Писатель отмечает силу Сергия не в способностях к наукам, а в живой связи с Богом: «Сергий, кажется, принадлежал к тем, кому обычное дается тяжко, и посредственность обгонит их – зато необычное раскрыто целиком»¹². Это был не только «уединенный пустырник, молитвенник, созерцатель, но и делатель»¹³.

Удивителен и рассказ Б. К. Зайцева «Сердце Авраамия», основанный на житии преподобного Авраамия Галицкого, ученика преподобного Сергия Радонежского. Писатель дополняет незначительные события Четьи-Минеи о чудесном обретении иконы Богоматери и основании монастырей легендой о «косматом сердце Авраамия», который сжил со свету свою жену и сумел «переродиться» только под воздействием благодатной иконы, с которой непосредственно связано первое название этой северной легенды «Богородица Умиление сердец»: «Авраамий же чувствовал, как медленно, огненно перетлевает его сердце, точно невидимая мельница размалывает его… Когда тайное кончилось, он поднялся. Икона все стояла, как и прежде. Но с величайшим изумлением увидел Авраамий, что теперь она сияла красками и чистыми и нежными…»¹⁴.

С волнительным трепетом и А. И. Герцен рассказывает о жизни преподобной Феодоры в повести «Легенда». Изумительный по красоте и изяществу язык этого произведения поражал ни одно поколение читателей, хотя сам писатель считал свои «аллегории» «дурными». Опустив некоторые подробности жития, писатель сосредоточил свое внимание на самой истории: «Как самую чистую душу увлекает жизнь пошлая»¹⁵. Недаром он сравнивает Александрию и Москву, рассуждает о том, как калечит душу тюрьма, о «веси земной и веси небесной». «Пересоздать общество человеческое, пересоздать самого человека, возвратить его Богу» – в этом видит А. И. Герцен призвание людей, когда «человек перестает быть земным и начинает быть небесным», «весь земная падает, весь небесная создается»¹⁶.

Горячим чувством молитвы проникнуто все повествование о женщине, подвизавшейся при монастыре в мужском обличье: «Тихая, аскетичная жизнь подняла так фантазию Феодора, так приучила его к созерцательности, что он целые часы проводил, мечтая то о прелестной жизни, которая готовится праведнику в обителях рая, то о соделании всей земли одною паствою Христа, то погружался в созерцаниее Бога и, долго теряясь в бесконечном, вдруг спускался на землю; и как хороша она ему казалась тогда, как ясно выражала Его...»¹⁷.

Не только прозаики, но и драматурги перелагали Четьи-Минеи Святителя Димитрия Ростовского. В театре царевны Натальи Алексеевны большинство пьес было основано на житиях. В «Комедии о Святой Екатерине» содержались прямые цитаты из Четьи-Минеи, в «Действии святой мученицы Евдокии» наблюдалось схожесть сюжета с житием святых мучеников Хрисанфа и Дарии. «Комедия пророка Даниила» последовательно была написана по житию. В «Комедии об апостоле Андрее» прослеживается общий для пьесы и Минеи мотив готовности умереть за веру Христову. Подобная драматургия, как отмечает И.А. Шляпкин, «сводилась, главным образом, к диалогизации формы. Изменения допускались лишь в смысле распространения в драматическую форму общих выражений минейного текста»¹⁸.

Сюжеты и мотивы из Четьих-Миней Святителя Димитрия Ростовского проникают и в поэзию. Неоконченная поэма А.С. Пушкина, написанная в 1813 году, является «саркастическим перифразом» жития Иоанна Новгородского, который сумел победить беса крестным знамением и, оседлав его, добрался до Иерусалима и вернулся в Новгород:

Лети, старик, сев на плеча Молока,
Толкай его в зад и под бока,
Лети, спеши в священный град востока,
Но помни то, что не на лошака
Ты возложил свои почтенны ноги.
Держись, держись всегда прямой дороги,
Ведь в мрачный ад дорога широка.¹⁹

Этот же эпизод своеобразно отражен и в «Ночи перед Рождеством» Н.В. Гоголя, где кузнец Вакула также легко путешествует на черте до Петербурга и обратно. Совершенно иное отношение писателя к святоотеческой литературе в более поздний период его творчества, когда он жадно будет искать чтения Четьих-Миней, «Розыска», «Молитвословий» и других произведений Димитрия Ростовского: «Душе моей нужней теперь, – напишет он в 1844 году, – то, что писано святителем нашей Церкви, чем то что можно читать на французском языке»²⁰.

И.А. Бунин в своем христианском цикле также не мог оставить без внимания события жизни русских святых. «Эти стихи – ... сугубо русская страница истории» – писал он²¹. Поэт в основном описывает в своих произведениях последние минуты жизни святых или их чудеса, которые поражали людей. Так полна драматизма судьба юродивого Прокопия Устюжского, память которого отмечается 8 июля. Зимой святого изгоняют от себя люди, и даже псы сторонятся его:

Псов обрете на снеге и соломе,
И ляже посреди них, но бегоша
Те пси его. И возвратися паки
Святый в притвор церковный и седе,
Согнуся и трясыйся и отчаяв
Спасение себе. – Благословенно
Господне имя! Пси и человецы –
Единое в свирепстве и уме²².

В судьбе святого Игнатия И.А. Бунина поражает сон епископа Ростовского:

Сон лютый снился мне: в полночь, в соборном храме,
Из древней усыпальницы княжой,
Шли смерды – мертвецы с дымящими свечами,
Гранитный гроб несли, тяжелый и большой.

Я поднял жезл, я крикнул: «В доме Бога
Владыка – я! Презренный род, стоять!»
Они идут ... Глаза горят ... Их много ...
И не един не обратился вспять²³.

Самому Святителю Димитрию посвящены одноименные стихотворение и рассказ. Повествование рассказа о последней земной ночи Димитрия заканчивается фразой: «только один Господь ведает меру неизреченной красоты русской души»²⁴, а в стихотворении эта тема находит продолжение:

Твой гроб, дубовая колода,
Стоял открытый, и к нему
Все шли и шли толпы народа
В душистом голубом дыму²⁵.

Теплой любовью к святителю Димитрию проникнуты произведения В.К.Кюхельбекера. В ссылке он не раз обращается к образу Ростовского митрополита с просьбой о помощи, перелагает притчу архипастыря «Истинный счастливец», пишет молитву в стихах «Предстателю у Всевышнего Святителю Димитрию Ростовскому»:

Я часто о тебе с друзьями говорю,
Я привлечен к тебе таинственным влеченьем.
В незаходимую ты погружен зарю:
Но близок ты ко мне любовью и жаленьем.

Угодник Господа! Какая связь, скажи,
Между тобою, муж, увенчанный звездами,
И мною, узником грехов и зол, и лжи,
Вдрожь перепуганным своими же делами.

К тебе влекуся, но – и ты влеком ко мне...
Ужели родственны и впрямь-то души наши,
И ты скорбишь в своей надзвездной вышине,
Что я, твой брат, пью жизнь из отравленной чаши!²⁶

Творения Святителя Димитрия не только восхищали и вызывали стремление подражать жизни угодников Церкви, но и изумляли читателей отточенностью и изысканностью высокого слога. Л.Н. Толстой писал: «вообще по языку я предпочитаю простоту и удобопонятность и сложность языка допускал бы только тогда, когда он живописен и красив, каким он часто бывает у Димитрия Ростовского»²⁷.

К Четьям-Минеям и личности Святителя обращались не только русские писатели, но и философы. В.В. Розанова интересовала жизнь Макария Египетского, о чем он сообщает в своей статье «Религиозное освящение супружества», Н.О. Лосского – Житие Алексия человека Божия, В.О. Ключевского особенно затронули древние Минеи и вопросы веры, поднятые Святителем в его произведениях.

Н.И. Костомаров отмечал: «Литературные труды Димитрия имели важное значение именно потому, что были сильно распространены в русском обществе ... Едва ли какой другой духовный писатель имел такой обширный круг читателей».²⁸

И действительно, Н.А. Заболоцкий в своей поэме «Пастухи» дает художественную интерпретацию сцены пастырей «Рождественской драмы» Святителя, А.М Ремизов в книге «Россия в письменах» помещает главу «Грамотка», в которой рассказывается об обретении странички старинного письма из «Келейного Летописа» Святителя Димитрия. Ф. Н. Глинка в «Письмах к другу» пишет о подвиге Терентия Волоскова, подражавшего в «рассеивании мраков вредной ереси»²⁹ Ростовскому митрополиту.

Множество художественных и публицистических произведений посвящено личности и творениям Ростовского святого. Его духовный брат Стефан Яворский слагает на погребение друга «Надгробную юже преосвященный Стефан по погребении Святаго Димитрия написа»:

Вси вы Ростова града людие рыдайте,
Пастыря умершаго слезно поминайте.
Димитриа владыку и преосвященна,
Митрополита тиха и смиренна³⁰.

М. В. Ломоносов вслед за Стефаном Яворским пишет эпитафию, в которой обращается к потомкам:

Вперите в мысль, чему учитель сей учил,
Что ныне нам гласит от лика горних сил.
На милость Вышнего, на Истину склонитесь
И к матери своей вы Церкви примиритесь³¹.

Помимо службы, псалмов, кантов в честь Ростовского митрополита в день 200-летия его светлой кончины звучала кантата А. Державина на музыку В. Зиновьева:

В сонме великих ростовских святителей
Был ты сияющей новой звездой,
Лучший из наших духовных учителей,
Праведник с любящей чуткой душой!³²

Личность огромнейшего исторического масштаба, Святитель Димитрий, был воистину Златоустом Российским. Его пьесы сравнивали с трагедиями Эсхила и Шекспира, его стихи – с произведениями Горация, его проповеди – со Словами древних отцов Церкви, его молитвословия – с творениями Романа Сладкопевца. 350-летие со дня светлого рождения святителя Димитрия Ростовского да будет источником духовной радости и благодати для нового «пантеона российских писателей!»

1. Дни богослужения православной, кафолической, восточной Церкви. Ч. 1. СПб. 1840. С. 185.
2. Святой Димитрий Ростовский и его избранные творения. – СПб. 1998. С. 30.
3. Тургенев И.С. Путешествие по святым местам русским // Тургенев И.С. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 1. М. 1978. С. 182.
4. Брянчанинов И. Письма о подвижнической жизни. Москва – Париж, 1996. С. 342.
5. Достоевский Ф. М. О безошибочном знании необразованным и безграмотным русским народом главнейшей сущности Восточного вопроса // Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 25. Л., 1983. С. 214.
6. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 14. Л., 1983. С. 22-23.
7. Там же. С. 52.
8. Там же. С. 269.
9. Святитель Димитрий Ростовский. Житие преподобного Алексия, человека Божия // Святитель Димитрий Ростовский. Жития святых, март. С. 269.
10. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 15. Л., 1983. С. 254.
11. Святитель Димитрий Ростовский. Речь преосвященнаго Димитриа Митрополита Ростовского в Ростов на престол свой пришедшаго // Святитель Димитрий Ростовский. Сочинения в 6 т. Т. 1. М., 1786. С. 4.
12. Зайцев Б.К. Преподобный Сергий Радонежский // Зайцев Б.К. Сочинения в 3 т. Т. 2. М., 1993. С. 17.
13. Там же. С. 26.
14. Там же. С. 91.
15. Герцен А.И. Легенда // Герцен А.И. Собрание сочинений в 30 т. Т. 1. М., 1954. С. 491.
16. Там же. С. 95.
17. Там же. С. 102.
18. Шляпкин И.А. Царевна Наталья Алексеевна и театр ея времени. СПб., 1898. С. 60.
19. Пушкин А.С. Монах // Пушкин А.С. Сочинения в 3 т. Т. 1. М., 1985. С. 17.
20. Гоголь Н.В. Письма // Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 9 т. Т. 9. М., 1994. С. 665.
21. Бунин И.А. Стихотворения и переводы. М., 1985. С. 14.
22. Там же. С. 336.
23. Там же. С. 337.
24. Бунин И.А. Святитель // Собрание сочинений в 9 т. Т. 5. М., 1966. С. 139.
25. Бунин И.А. Стихотворения и переводы. М., 1985. С. 328.
26. Кюхельбекер В.К. Святому Димитрию Ростовскому // Кюхельбекер В.К. Избранные произведения в 2 т. Т.1. Л., 1967. С. 315.
27. Толстой Л.Н. Письмо архимандриту Леониду // Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 90 т. Т. 62. М., 1953. С. 126.
28. Костомаров Н.И. Ростовский митрополит Димитрий Туптало // Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Кн. 2. М., 1995. С. 243.
29. Глинка Ф.Н. Терентий Иванович Волосков, ржевский механик, богослов и химик // Глинка Ф.Н. Письма к другу. М., 1990. С. 63.
30. Яворский С. Надгробная юже преосвященный Стефан по погребении Святаго Димитрия написа // Творения Святителя Димитрия митрополита Ростовского. Келейный летописец. М., 2000. С. 648.
31. Ломоносов М.В. Эпитафия Святителю Димитрию Ростовскому // Творения Святителя Димитрия митрополита Ростовского. Келейный летописец. М., 2000. С. 32.
32. Державин А. Кантата в честь 200-летия со дня кончины Святителя Димитрия, митрополита Ростовского // Димитриевы дни в Ростове Великом. Ростов, 1909. С. 35-36.

Успехи в изучении становления и развития кузнечного ремесла в настоящее время достигнуты в значительной степени благодаря металлографическому методу, позволяющему раскрыть те стороны производства, которые недоступны методам традиционной археологии, а именно: определить исходный материал и его качество, реконструировать весь цикл производственных операций, оценить их целесообразность и степень их трудоемкости. В результате мы получаем представление о знании и производственных навыках мастеров, изготовивших ту или иную вещь.

Этот метод более 30 лет применяется в Лаборатории естественнонаучных методов Института археологии РАН. Имеющийся на сегодняшний день банк аналитических данных позволяет сотрудникам Лаборатории делать историко-технологические обобщения и исторические выводы¹.

В работе мы обращаемся к двум этногеографическим регионам Северо-Восточной Руси: центральному и северному. В центральном регионе исследовались материалы Волго-Клязьминского междуречья из таких памятников, как Семьинское городище, Васильковское и Гнездиловское селища, города Суздаль и Ярополч, и Ярославского Поволжья из памятников: Сарское городище и Введенское селище. В северном регионе исследовались материалы Белозерья из памятников, сгруппированных по нескольким микрорегионам: группа памятников у деревни Никольское на Верхней Суде, поселение Крутик в верхнем течении р. Шексны, поселения Луковец, Кривец, Октябрьский Мост в среднем течении Шексны и поселения Минино II, IV, V по реке Большой Юг, левого притока р. Шексны.

Хронологические рамки определяются датировкой памятников, из которых взяты предметы для металлографического исследования. Самый ранний из этих памятников – Сарское городище – относится к VIII – началу XI века, поздний – Минино II – к XII –началу XV века.

Историко-археологические данные свидетельствуют о том, что в этих регионах проживало финское население: в Волго-Клязьминском междуречье и Ярославском Поволжье – меря, в Белозерье – весь.

Известно, что в истории населения этого края огромную роль сыграли такие факторы, как функционирование Балтийско-Волжского торгового пути и славяно-русская колонизация.

Задача работы состояла в том, чтобы определить степень воздействия обоих факторов на местное кузнечество. Поскольку мы имеем представление о финской традиции в сфере кузнечного производства в предшествующее время, мы попытались отследить появление технологических инноваций, связанных с инокультурным воздействием.

Для этой цели была выбрана такая категория, как нож, потому что ножи, во-первых, полноценно представлены во всех памятниках, а во-вторых, наиболее оперативно отражают технологические изменения. В исследовании задействовано 503 экземпляра (298 экз. происходят из центрального региона, 205 – из северного).

Как свидетельствуют технологические данные, для традиции кузнечного производства финского населения (и мери, и веси) в предшествующий период были характерны несложные приемы обработки черного металла, сводившиеся к крайне простым схемам: целиком из железа и сырцовой мало– и неравномерно науглероженной стали, т.е. стали, образующейся в металлургическом горне случайно, непреднамеренно. Качественная сталь, получаемая специально путем цементации, отсутствовала, равно как и кузнечная сварка в качестве технологического приема².

На основании технико-технологического исследования ножей из обоих регионов Северо-Восточной Руси (табл. 1, 2) достаточно ясно видно, что в производственной сфере фактор трансъевропейской торговли находит яркое отражение на материалах всех памятников. Это проявилось в абсолютном преобладании на памятниках IX-XI вв. продукции, не связанной с местным производством. Наши данные позволяют говорить, что в это время шел мощный поток изделий, изготовленных в специализированных мастерских в трехслойной технологии. Отличительной чертой этих изделий является сочетание характерной формы (клинок имеет утолщенную спинку – 4 мм, узкое клиновидное лезвие – ширина 1,5-2 мм, шилообразный черешок, отделенный от клинка с двух сторон четкими уступами) с трехслойной технологией и специальным подбором сырья (качественная сталь в центре клинка, боковые полосы из фосфористого железа, отличающегося повышенной твердостью).

Истоки этой технологии восходят к материалам из Скандинавии. Например, в Швеции, в торгово-ремесленном поселении Хельгё она бытует уже в VII-XIII вв., в последующие столетия известна в Бирке³.

Наши данные хорошо укладываются в историко-археологический контекст. Со второй половины VIII в. начинает функционировать балтийско-волжский путь, по которому поступало восточное серебро на Русь и в страны Балтии. Эта транзитная дорога начиналась в Восточной Европе с Ладоги – самого северного центра магистрали⁴. На северном отрезке балтийско-волжский путь проходил по Верхней Волге и бассейну Шексны. Активную роль в международной торговле играли скандинавы. Появившись во второй половине VIII в. в Ладоге, уже в начале IX в. они проникают на территорию центрального региона (Сарское городище, Тимерево), а в середине IX в. – и на территорию Белозерья (поселение Крутик). Именно варяги, активно участвуя в трансъевропейской торговле, были распространителями изделий новых форм.

Наиболее ранним отражением не только культурных контактов, но и свидетельством присутствия скандинавских ремесленников, являются материалы из Старой Ладоги. Напомним, что именно там, в слое, датируемом дендрохронологическим методом второй половиной VIII – началом IX века, наряду с ножами, выполненными в трехслойной технологии⁵, обнаружен клад кузнечного инструментария, набор которого характерен для скандинавских ремесленников⁶.

Контакты Крутика со скандинавским миром археологически также хорошо прослеживаются. Более того, на основании комплексного анализа материалов Л.А. Голубева допускает даже присутствие на Крутике пришлых мастеров, выходцев из Старой Ладоги и Скандинавии⁷.

Технологическая стандартизация в отношении определенной категории свидетельствует о том, что – это продукция специализированного ремесла, имеющего длительные устойчивые традиции. Для того чтобы технология состоялась как явление, нужен труд не одного поколения мастеров. На рассматриваемой территории трехслойная технология не имеет корней – она возникает как бы вдруг, неожиданно.

Местное население, вовлеченное с самого начала функционирования трансъевропейской магистрали в международную торговлю, было основным поставщиком пушнины. В этом плане показательны остеологические материалы Крутика, приводимые Л.А. Голубевой: процент костей диких животных составляет 76, а среди них 97,8% принадлежит бобру⁸. Эти факты корреспондируют с рассказом арабского путешественника и купца середины XII в. Абу-Хамида-ал-Гарнати о стране Вису (веси): «В этой области охотятся за бобром, горностаем и белкой. День длится там летом 22 часа. Оттуда вывозят очень хорошие и прекрасные шкурки бобра»⁹. В обмен на меха местные жители обеспечивали себя многими привозными изделиями, в том числе и качественными ножами.

С изменением исторической ситуации – прекращением функционирования Балтийско-Волжского пути в конце XI века – резко падает торговая активность скандинавов. «Скандинавы становятся наемниками славянских князей, а произвольные действия ограничиваются законом – Русской Правдой»¹⁰.

С уходом викингов с исторической арены исчезает и продукция, изготовленная в «классической» скандинавской традиции. Однако местные кузнецы делали попытки изготовить изделия по привозным образцам. Но до конца реализовать технологическую новацию они так и не смогли, восприняв лишь саму идею, тогда как технологические тонкости, основанные на специальном подборе материала, остались им непонятны.

По археологическим данным, славяне появляются на территории Центрального региона во второй четверти X в., а несколькими десятилетиями позднее – и в Белозерье.

Формирование кузнечных традиций славянского мира восходит к третьей четверти I тыс. н.э. Динамика развития славянского кузнечества привела к появлению такой технологической схемы, как наварка стального лезвия на железную основу. Истоки ее восходят к западнославянским землям, к высокоразвитым в ремесленном отношении областям бывших дунайских провинций Римской империи¹¹. Здесь, на территории Моравии и Словакии, эта технология уже в VII-VIII вв. занимала господствующее положение наряду с цементацией. В это же время изделия, выполненные в наварной технологии появляются и на восточнославянских памятниках, но количество их исчисляется единицами¹².

Постепенно распространяясь, наварная технология в начале XIII в. становится ведущей в среде городских древнерусских ремесленников¹³.

Распространение славяно-русской технологической традиции в рассматриваемых нами регионах проявилось по-разному (табл.1, 2).

В центральном регионе Северо-Востока Руси славянская технологическая традиция фиксируется в конце X-XI в. только в Суздале, в то время как его округа (Васильковское и Гездиловское селища) не находилась в сфере воздействия этих традиций. Картина кардинально меняется в XII-XIII вв. С этого времени технология наварки занимает доминирующее положение и на рядовых памятниках.

На территории Белозерья влияние славяно-русских кузнечных традиций не фиксируется ранее XII в. Но и в XII в. оно все еще слабо выражено: лишь отдельные предметы, выполненные в технологии наварки, появляются на поселениях Луковец, Кривец, Минино V. Видимо, этому способствовала отдаленность территории от крупных древнерусских ремесленных центров, кузнечная продукция которых поступала сюда в виде импорта. Основную потребность местного населения в изделиях из железа удовлетворяли местные кузнецы, имевшие простые навыки в обработке черного металла. При этом, изготавливая ножи, они активно применяли технологию трехслойного пакета, ставшую традиционной в местном кузнечестве.

Активное распространение и увеличение количества изделий, выполненных в наварной технологии в XIII в. на территории Белозерья, вероятно, было связано с приходом ремесленников из городов центральных районов Руси, разрушенных татаро-монголами.

1. Терехова Н.Н., Розанова Л.С. , Завьялов В.И., Толмачева М.М. Очерки по истории древней железообработки в Восточной Европе. М., 1997.
2. Леонтьев А.Е. Археология мери. К предыстории Северо-Восточной Руси. М., 1996. С. 106. Башенькин А.Н., Розанова Л.С. , Терехова Н.Н. Кузнечное дело финно-угорского населения Белозерья до славянской колонизации // РА. № 4. 1999. С. 180-189.
3. Arrhenius В. Knivas fra’n Helkgo och Birka // Foznvanner. № 65. 1970. Arrhenius В. Arbeitsmesser aus den Grabern von Birka // Sistematische Analisen der Graberfunde. Stokholm, 1989.
4. Носов Е.Н. Происхождение легенды о призвании варягов и балтийско-волжский путь // Древности славян и финно-угров. СПб., 1992. С. 103.
5. Розанова Л.С. К вопросу о технологических приемах изготовления железных изделий из Старой Ладоги в докняжеский период // Новгородские чтения. Новгород, 1994. С. 175-179.
6. Рябинин Е.А. Новые открытия в Старой Ладоге: Итоги раскопок на Земляном городище 1973-1975 гг. // Средневековая Ладога. Л., 1985. С. 55-61.
7. Голубева Л.А., Кочкуркина С. И. Белозерская весь (по материалам поселения Крутик IX-Х вв.). Петрозаводск, 1991. С. 105, 117.
8. Голубева Л.А. Весь, скандинавы и славяне в X-XI вв. // Финно-угры и славяне. Л., 1979. С. 137.
9. Монгайт А.Л. Абу-Хамид-ал-Гарнати и его путешествие в русские земли в 1150-1153 гг. // История СССР. М., 1958. С. 172.
10. Голубева Л.А. Ук. соч. 1979. С. 134.
11. Pleiner R. Die Technologic des Schmides in der Gross Marischen Kultur // Slovenska Archeologia. XV-1. Bratislava, 1967. С. 93-138.
12. Вознесенская Г.А. Кузнечное производство у восточных славян в третьей четверти I тысячелетия н.э. // Древняя Русь и славяне. М, 1978. С. 64.
13. Терехова Н.Н. Ук. соч. 1997. С. 265-295.

После завершения в 1965 г. крупномасштабных исследований Белоозерской экспедицией ИА АН СССР под руководством Л.А. Голубевой системное обследование памятника возобновилось в 1990 г. Белозерским отрядом Онежско-Сухонской экспедиции ИА АН СССР под руководством Н.А. Макарова. Возобновление в 1990 г. работ на Белоозере было вызвано прежде всего необходимостью спасения уникального вещевого комплекса. Особенности происхождения находок, их перемешанность, нестратифицированность, трудность в выделении комплексов – чрезвычайно усложняют обработку этого материала и снижают его ценность для исторических построений. Но ключевая роль Белоозера в средневековой истории огромного региона заставляет продолжать изучение этого уникального памятника. А поскольку подъемный материал является в настоящее время основным источником новых знаний по истории Белоозера, необходимо было повысить его информативные возможности. Этим целям отвечает проведение широких исследований предметов из черного металла на основе металлографического метода.

По итогам работ Л.А. Голубевой древнейшие материалы Белоозера датируются X веком. Ее данные коррелируются результатами дендрохронологических анализов¹. Исследованная мной коллекция кузнечных изделий, по мнению авторов полевых работ, относится к XI-XIV вв.

Уже на ранних этапах своего существования Белоозеро представляло собой поселение, базирующееся на ремесле и торговле. Существенную роль в его жизнедеятельности играли черная металлургия и металлообработка.

Кузнечное производство в Белоозере документировано остатками шести кузниц. Прослеживается преемственность в работе мастерских (три из них сменяли друг друга на одном и том же месте) и сосредоточение металлургического производства в одном районе города². Производственные комплексы сопровождались находками шлаков, руды, обломков сопел, обмазки и кузнечного инвентаря: клещей, молотков, напильника.

Общее количество категорий железного инвентаря из раскопок Белоозера составляет более 60 наименований. Представлены все классы изделий: орудия труда, оружие, предметы быта. По числу категорий, их разнообразию и количеству находок из черного металла коллекция из Белоозера вполне сопоставима с коллекциями из таких ведущих восточноевропейских ремесленных центров как Новгород, Киев, Смоленск.

Для металлографического исследования были отобраны все находки из железа из сборов 1992-1994 гг. Почти все они за редким исключением оказались пригодны для микроструктурных анализов. Таким образом, выборка практически полностью совпадает с генеральной совокупностью, что делает полученные выводы статистически обоснованными. Общее количество предметов составило 173 единицы. Исследованы почти все известные в Белоозере категории железного инвентаря. Орудия труда представлены 10 категориями, оружие (в том числе и охотничье-рыболовное) – 5, конская упряжь – 1, крепеж – 4 и предметы быта 21 категорией предметов. По количеству исследованных предметов наиболее многочисленными оказались орудия труда: исследовано 86 экземпляров; охотничье оружие и орудия промысла представлены 20 экземплярами, предметы быта – 56, конская упряжь – 2, крепеж – 7 (Рис. 1).

Сравнение состава классов железного инвентаря из раскопок Белоозера (1949-1965 гг.) и подъемного материала (1992-1994 гг.), который использовался для металловедческого исследования, показывает большое сходство обеих коллекций (Рис. 2). Набор категорий и распределение их по классам тождественны, что свидетельствует о правомерности использования подъемного материала в качестве вполне информативного источника. В исследованном материале присутствуют практически те же категории, что и в коллекции из раскопов.

Инструменты в исследованной коллекции представлены топорами, скобелями, резцом, долотом, молотком, иглой и пинцетом.

Топоры. Среди четырех топоров лишь один сохранился целиком. Три других представлены обломками лезвий. Целый топор относится к типу V по классификации А.Н. Кирпичникова (Рис. 3, ан.7748). Прослеживаемые на продольной поверхности сварочные швы позволяют предположить, что это орудие было изготовлено следующим способом. Полоса железа – основа топора – была сложена на оправке пополам для формования проушного отверстия. Между концами полосы на всю длину топора была вставлена малоуглеродистая (0.2-0.3%С) стальная пластина (Рис. 4). Полученную заготовку сварили, оттянули и заточили лезвие. Кузнечные операции не отличались высоким качеством. На рисунке 5-1 хорошо виден широкий сварной шов. Следует отметить, что подобный способ изготовления топоров типа V был широко распространен в северной зоне Восточной Европы³.

Вварное лезвие имел еще один топор (Рис. 4, ан.8363). Но в отличие от вышеописанного экземпляра стальная пластина у него была вварена лишь в самое острие. Тело топора было сварено из пластин малоуглеродистой (0.1-0.3%С) стали и фосфорного железа. Сварка проведена на высоком уровне. Лезвие топора было закалено с последующим высоким отпуском (структура сорбита).

Топор № 8136 был изготовлен по технологии косой боковой наварки стального лезвия на железную основу. Наварная пластина представлена высокоуглеродистой сталью с содержанием углерода до 0.8% (Рис. 5-2). Это орудие также демонстрирует высокое качество работы.

Топор № 8364 изготовлен по технологии V-образной наварки стального лезвия на основу из высокофосфорного железа. Орудие подверглось резкой закалке.

Клинышки. Принадлежностью топора являлись клинышки для расклинивания топорища (Рис. 3). Из четырех исследованных предметов три были откованы из кричного железа (Рис. 4, ан.8134, 8135, 8366), а заготовка одного клинышка была предварительно сложена пополам и сварена (Рис. 4, ан.8368). Вдоль сварного шва у этого образца наблюдается феррито-перлитная структура с содержанием углерода до 0.5%.

Скобели. Оба скобеля (Рис. 3, ан.7749, 8131) изготовлены по сходной технологической схеме. Они были откованы из кричного железа с последующей цементацией лезвия (Рис. 4). В качестве сырья использовалось фосфорное железо. Как известно, повышенное содержание фосфора в железе препятствует проникновению углерода при химико-термическом процессе. Это наблюдается и на исследованных образцах: содержание углерода в феррито-перлитных зонах не превышало 0.2-0.3% у образца 7749 и 0.3-0.4% у образца 8131.

Тесло. Небольшое проушное тесло (Рис. 3, ан.8367) было отковано из цельностальной заготовки. Структура стали в метастабильном состоянии (мелкоигольчатый мартенсит) обнаружена как на лезвии, так и на обушке орудия.

Резец (Рис. 3, ан.7747). Лезвие резца по всей видимости не сохранилось. Но, судя по характеру структуры на черенке изделия (Рис. 5-3), технологией изготовления инструмента была цементация. Основа орудия откована из кричного железа. Металл характеризуется повышенным содержанием фосфора. Микротвердость феррита 221-274 кг/мм². В данном случае распределение фосфора в металле было крайне неравномерно (наряду с участками феррита с высокой микротвердостью встречены участки с микротвердостью 116 кг/мм2). Проникновение углерода вглубь металла незначительно (не превышает 1-1.5 мм), что, вероятно, и привело к полному стачиванию стального лезвия.

Долото. Цельнометаллическое долото (Рис. 3, ан.8132) отковано из стальной заготовки. Содержание углерода достигает 0.7-0.8%. Следует отметить сильную засоренность металла шлаками, что нехарактерно для изделий из высокоуглеродистой стали. Вероятно, это следствие недостаточно тщательной проковки заготовки. Лезвие долота было закалено с последующим низким отпуском.

Пила (?). Предмет (Рис. 3, ан.7750), который предположительно идентифицируется как пила, имел черенок с бронзовой заклепкой. На шлифе обнаружена одна структурная зона – феррит. Инструмент не сохранил зубцов, поэтому говорить о технологии изготовления его режущей части не представляется возможным. По границам зерен феррита прослеживается коррозия.

Ювелирный молоток (Рис. 3, ан.8142) откован из мягкого кричного железа (микротвердость 110-151 кг/мм2). Для улучшения рабочих качеств остряк инструмента был процементирован. Содержание углерода составляет 0.3-0.4%. Металл отличается чистотой от шлаковых включений.

Пинцет. Для ювелирных работ использовался пинцет (Рис. 3, ан.7746). Предмет был откован из кричного железа с последующей цементацией рабочего края (Рис. 5-4). Содержание углерода на внешней поверхности доходит до 0.3%.

Сельскохозяйственные орудия в исследованной коллекции представлены серпом (Рис. 3, ан.8133). Это орудие было изготовлено по технологии вварки стального лезвия (вварная полоса составила более 3/4 ширины клинка). Лезвие было вварено только в клинок, черенок при этом оставался цельнометаллическим (ан.8133Б). Заключительной операцией по улучшению рабочих качеств орудия была закалка с последующим низким отпуском. Следует отметить, что подобная технология изготовления серпов является довольно редкой, и серпы с вваренными или трехслойными лезвиями встречены в основном в коллекциях из памятников Северного и Западного регионов Восточной Европы⁴.

Полученные результаты археометаллографического исследования орудий труда из Белоозера свидетельствуют, что местными кузнецами были освоены все основные технологические схемы, известные в древнерусском кузнечестве. В основе изготовления предметов из черного металла лежал принцип соединения твердого стального лезвия с железной основой посредством кузнечной сварки – основной принцип северорусского кузнечного ремесла домонгольской эпохи.

1. Колчин Б.А., Черных Н.Б. Дендрохронология Восточной Европы. М., 1977. С. 57.
2. Голубева Л.А. Весь и славяне на Белом озере. М., 1973. С. 119.
3. Завьялов В.И. Железные изделия из памятников Белозерья // РА. 1996. № 4. С. 158.
4. Носов Е.Н., Розанова Л.С. Технология обработки железа на поселениях IX-X вв. Приильменья // КСИА. 1989. Вып.198. С. 105. Станкус Й. Технология производства железных орудий в Литве в IX-XIII вв. // Труды АН Литовской ССР. Серия А (32). Вильнюс, 1970. С. 130. Хомутова Л.С. Технологическая характеристика кузнечных изделий из раскопок Тиверска и Паасо по результатам металлографического анализа // Древняя корела. Л., 1982. С. 194.

Целью работы является попытка проследить основные этапы развития металлического убора, пользуясь как источником вещевыми комплексами кладов и погребений с IX-X вв. по XI-начало XII вв.

Убор погребенного имеет как сходства с прижизненным, праздничным убором, так и отличия от него, связанные с отсутствием необходимости носиться. Вещевые комплексы кладов, будучи и формой накопления богатства, представляют собой прямой источник для суждений о реально носимых и постепенно меняющихся прижизненных уборах.

Об этих различиях необходимо помнить, но они не мешают сравнивать синхронные комплексы кладов и погребений для воссоздания общей линии эволюции металлического убора. Первой ступенью работы является построение реконструкций по конкретным комплексам кладов или погребений. Затем при их сравнении более отчетливо выявляются типичные черты убора эпохи, восполняются недостающие звенья и убираются второстепенные черты.

Убор кладов IX-X вв. можно охарактеризовать, как состоящий из плоскостных и проволочных украшений, изготовленных в наиболее простых технологиях. Это отражает невысокий уровень ювелирного дела Руси в этот период.

В качестве основных височных украшений только в этой хронологической группе кладов присутствуют плоскостные височные кольца славянских типов. По погребениям они известны и в более позднее время.

Височные кольца и серьги – две различные по происхождению категории. Серьги изначально украшают ухо. Височные кольца изначально являются украшением девичьих волос, а в уборе замужней женщины, входят в состав конструкций, имитирующих волосы и имеющих, как правило, ленточную форму. Лента украшала девичью косу, затем, когда волосы убирались, лента становилась основой для нанизывания украшений.

В рассматриваемый период различные типы височных колец уже не имели устойчиво этноопределяющего значения: клады позволяют увидеть процесс их взаимопроникновения и соединения в одних уборах. При этом были востребованы конструктивные удобства или эстетические качества колец определенных типологических форм.

В Полтавском кладе 1905 г. имеются спиральные и лучевые височные украшения, в Зарайском кладе – лучевые¹. Спиральные кольца идеально приспособлены для накладывания друг на друга и нанизывания на ленту. Они состоят из орнаментальной – спиральной – части и рабочей – дужки (Рис. 1,1). В комплексе клада бывает в среднем около десяти колец. Форма спиральных височных колец с отходящей проволочной дужкой напоминает способ соединения цветов в венке, когда стебель отгибается и закрепляется вокруг основы венка из стеблей цветов.

Лучевые кольца также приспособлены для нанизывания на ленты. Можно заметить, что кольца Зарайского клада имеют характерный одинаковый слом дужек на том участке, где проходила лента, и дужка нижнего кольца соприкасалась с орнаментальной частью верхнего². Самой привлекательной особенностью лучевых и лопастных колец являлась и их красивая орнаментальная форма, способствовавшая тому, чтобы выбрать такое кольцо для завершения ленты (Рис. 1,2). В XII в. лучевая форма, воспроизведенная в технике тиснения, дала новый тип украшения – звездчатый колт на широкой дужке, который по существу относится к категории модернизирующихся височных колец.

Основными украшениями шейного яруса являются гривны, украшениями рук – простые проволочные браслеты. Некоторые клады состоят только из этих украшений³. Они, по-видимому, были наиболее удобной формой накопления богатства.

С убором кладов данной группы можно сопоставить убор ранних погребений некрополя Киева⁴. В погребении № 30 начала X в. присутствует набор из перстнеобразных колец, которые могли носиться как в ленте, так и в цепочке (Рис. 1,3). Форма перстнеобразных колец оказалась наиболее удобной для технического закрепления, как всей ленты на головном венчике, так и колец в ленте между собой. В более позднее время, к XII в. из этих колец сформировалась лента-рясна для концевой подвески-колта на узкой луннице.

Для кладов последующей эпохи X-XI вв. традиционные славянские височные кольца не характерны. Исключения единичны и невыразительны. Например, проволочные кривичские браслетообразные височные кольца с напускными бусинами имеются в Гнездовских кладах, 1867 и 1993 гг.⁵ На основании этих фактов можно реконструировать элементы более архаичного традиционного славянского убора, сохранявшегося в комплексе богатых кладов последующей эпохи (Рис. 1,4).

В X-XI вв. украшения стали объемными. Самый характерный тип наушниц – гроздевидные, во множестве известные по моравскому материалу IX-XI вв. Исследователи считают, что в основе лежат византийские формы⁶. Более ранние гроздевидные наушницы сделаны из крупной спаянной зерни. Эта же в основе форма выполняется затем и в технике тиснения, конструируясь из полых бусин, крупная зернь на тисненых формах продолжает применяться. В более поздних русских кладах гроздевидные формы не имеют развития.

Гроздевидные подвески встречаются в погребениях Киевского некрополя: № 112 и 124 первой половины X в.⁷ Можно допустить различные способы их ношения: нельзя исключать ношение как серег; можно предполагать ношение в лентах в соответствии со славянским обычаем (Рис. 2,4). В погребениях встречается и по несколько гроздевидных наушниц. Иногда простые кольца соединены с кольцами, утяжеленными объемными подвесками: в Зарайском кладе такие украшения представляют более современный убор по сравнению с традиционным из плоскостных колец (Рис. 2,1).

Гроздевидные наушницы развитых форм найдены в составе кладов в с. Денис Переяславского у. Полтавской губ. и д. Борщевка Волынской губ., Гнездовском кладе 1993 г.⁸ Тисненые украшения, как правило, имеют крупные, широкие дужки, как у височных колец (Рис. 2,3). На некоторых экземплярах имеется залощенность от потертости на оборотной стороне, что может свидетельствовать о ношении на ленте. В кладах наушницы встречаются и очень многочисленными сериями. Самым ярким примером является клад из с. Копиевка Киевской обл., имеющий в своем составе 27 наушниц. На основании этого клада можно реконструировать славянский традиционный способ формирования ленты из гроздевидных наушниц с конечной утяжеленной и украшенной подвеской. На дужки наушниц надеваются тисненые бусины – это развитие происходит по аналогии с появляющимися в это же время бусинными кольцами (Рис. 2,2).

Киевское погребение IX – начала X вв. № 26 содержит перстнеобразные и трехбусинное зерненое кольца⁹. Появление бусинных колец вписывается в линию использования в металлическом уборе объемных украшений более высоких ювелирных технологий (Рис. 3,1). Трехбусинные кольца, сплошь покрытые зернью, не являются тиснеными, а имеют – проволочно-каркасную конструкцию: зернь лежит на колечках, в свою очередь уложенных на продольные проволочки. Такая технология известна по западнославянским землям и предшествует развитию тиснения. На Руси такие бусы известны по курганам дреговичей¹⁰.

Появление трехбусинных колец можно считать общеславянским явлением, связанным с дальнейшим формированием своего традиционного убора с лентами из височных колец. Эти формы украшений в какой-то мере противостоят гроздевидным наушницам. Височные кольца и бусы ожерелий проволочно-каркасной конструкции – еще один стилистически и технологически единый зерненый убор эпохи в добавление к тому тисненому убору с зернью, на который указала Г.Ф. Корзухина¹¹. Тисненый убор отражал воздействие мировой ювелирной моды в славянской переработке. В отличие от тисненого – убор из трехбусинных колец проволочно-каркасной конструкции – полностью и исконно славянский. Наиболее широкое распространение сплошь зерненых украшений следует связывать с XI-XII вв., впоследствии они уступили место тисненым бусинам с накладной орнаментацией из скани и зерни. Трехбусинных украшений с зернеными бусинами много и в кладах XII-XIII вв., но там они составляют наиболее архаичный пласт.

В комплексе Гнездовского клада 1867 г. присутствуют два многобусинных кольца, одно из них собрано из тонких филигранных тисненых бусин¹². Бусины с полусферами, геометрическим орнаментом, лопастные – входили и в состав ожерелий, но здесь использованы в соответствии с традиционным славянским способом – в височных кольцах, по размеру аналогичных крупным браслетообразным кольцам из архаичного убора этого же клада. Сыграла роль традиция ношения височных колец с напускными бусинами из других материалов, камня и стекла. Конструкция выглядит громоздко, формы тисненых височных колец еще не отработаны (Рис. 3,2).

Полное представление об ожерельях тисненого убора дают гнездовские клады 1993 г. и 1867 гг.: лунницы с полусферами, бусы, полусферические медальоны. Аналогии бусам с геометрическим орнаментом известны в киевском некрополе. Все это пришло на смену проволочным и пластинчатым гривнам (Рис. 3,1,2). Бусы – это строительный материал для возникновения новых форм тисненых украшений.

В XI – начале XII вв. продолжается формирование бусинных височных колец дорогого традиционного убора, выполнявшегося в технике тиснения и накладной зерни и скани. В кладах имеются как плоскостные височные кольца, так и бусинные. Дорогой убор продолжает выполняться в технике тиснения и зерни. Более простой и архаичный пласт представляет убор в проволочной и пластинчатой технологиях. Гроздевидные наушницы ушли в прошлое.

В материалах Суздальского некрополя конца XI в. разнообразные височные кольца носились по нескольку штук с каждой стороны головы на лентах, в цепочках, или волосах¹³. Использовались традиционные славянские способы ношения (Рис. 3,3). В этих конструкциях участвуют кольца с поясками из крупной спаянной зерни, но без гроздевидных подвесок (Рис. 4,1). Последнее отчасти подтверждает мнение о ношении в лентах и гроздевидных украшений: простые кольца могли надеваться на верхнюю или среднюю часть ленты, а конец – завершаться гроздевидной наушницей. Часто применяются кольца проволочных конструкций: узелковые и сплошь покрытые зернью (Рис. 4,1). Варианты уборов, восстанавливаемые по кургану № 16 Суздальского некрополя, очень просты, они включали всего по два перстнеобразных кольца.

Имеются и нечастые примеры височных колец с тиснеными бусинами. Девичий убор по материалам кургана № 6 имел по шесть колец с каждой стороны головы. В качестве нижнего использовались более тяжелые, дорогие и объемные филигранные трехбусинные кольца. Уникальное тисненое кольцо с пирамидками из зерни могло быть привозным из Византии, поскольку выполнено в стилистической и технологической традиции ранних византийско-сирийских украшений (Рис. 4,1).

Погребение из Старой Рязани (раскопки 2000 г.) позволяет реконструировать другой вариант ношения трехбусинных колец: верхние нанизывались на ленту шириной около 2 см, к нижнему кольцу через одно перстнеобразное кольцо крепилась связка из трех трехбусинных колец, скрепленная узким кожаным шнурком. Нижняя связка и утяжеляла ленту и создавала шумящий эффект (Рис. 3,4)(Выражаю благодарность д.и.н. А.В. Чернецову, руководителю Старорязанской экспедиции РАН за возможность использовать материалы погребения для изучения и реконструкции). Аналогичный способ закрепления трехбусинных колец можно реконструировать по несколько более раннему погребению № 125 Киевского некрополя: на кольца надеты бусины из стекла, а верхняя часть дужки снабжена проволочной петлей, что удобно для ношения в связке¹⁴. Инвентарь кургана № 14 из Суздальского некрополя дает представление об отработанной форме височной ленты из трехбусинных колец, такой ее облик впоследствии закрепится в дорогом русском национальном металлическом уборе. (Рис. 3,3).

По составу Невельского и Белогостицкого кладов можно реконструировать уборы, совмещающие плоскостные и проволочные формы височных колец с бусинными¹⁵.

Белогостицкий клад был найден в 1836 г. на участке шоссе между г. Ростовом и дер. Новоселки близ Белогостицкого монастыря. В его материале переход от плоскостных украшений к тисненым представлен наиболее просто и наглядно: на ромбощитковое кольцо надета крупная овальная бусина, предназначенная, возможно, для ожерелья (Рис. 4,2). В Невельском кладе имеются дужки, сделанные из многобусинных височных колец. Эти явления продолжают линию развития, намеченную по материалам Гнездовского клада 1867 г (Рис. 3,2). Оба упомянутых клада содержат жесткие ожерелья из филигранных лунниц, медальонов и бус (Рис. 5,1). В этот же период в более простых уборах продолжают использоваться ожерелья с пластинчатыми подвесками (Рис. 5,2).

Клады 70-х гг. XII – первой трети XIII вв. показывают отработанный облик трехбусинных украшений. Их дужка заканчивается плоским ромбическим щитком, что исключает ношение в ухе, в качестве серег. Традиционный национальный скано-зерненый убор в это время сохранялся уже как архаизм. Тем не менее способ ношения трехбусинных колец в лентах в нем конструктивно закреплен, что и подтверждает исконную традицию. В качестве конечной подвески ленты начинает использоваться колт на широкой дужке, роль которого равнозначна роли височного кольца. Некоторые клады наиболее поздней хронологической группы сохранили колты архаичных форм, которые можно относить к первой половине XII в. Лучи колта из м. Каменный брод сделаны из грубо стянутых бусин (Рис. 4,4). Последующее формообразование сгладило эти несовершенства. Формы лучей отработались, стали либо грушевидными, либо уплощенно-стрельчатыми. К киевском кладе из у с. Лескова присутствует входивший в дорогой убор изящный серебряный колт на широкой дужке, конструктивно аналогичный височным кольцам (Рис. 4,3).

В своеобразной конструктивной и эстетической «специализации» височных колец и их рациональном использовании в единых уборах можно видеть процесс выработки национального металлического убора древнерусской народности.

В X-XI вв. можно наблюдать включение Руси в зону распространения европейско-мировой ювелирной моды, усвоение и переработка которой происходит параллельно с созданием собственного древнерусского убора. Гроздевидная наушница, изначально, возможно, серьга, на Руси носилась и в соответствии со славянскими традициями, как височное кольцо. Вырабатывается свой зерненый убор проволочно-каркасной конструкции, который влияет на создание дорогого убора знати, в котором носятся многобусинные височные кольца. Типологическая связь между плоскостными формами височных колец, трехбусинными кольцами и колтами прослеживается как на русских, так и на польских материалах. В особенности наглядна эта связь по польским материалам, где формирование колтов произошло в рамках проволочно-каркасной технологии¹⁶. Колт с лучами из сканных конусов включает в себя бусинное кольцо как основу (Рис. 6). Общее состоит в типологически одинаковой предназначенности украшений для нанизывания на височную ленту. Трехбусинные кольца составляют ее основу, привеска усложненной лучевой формы – колт – завершает ленту. Это итог развития височной подвески славянского убора в русском национальном. Впоследствии ей на смену приходят византийские формы лунничных колтов, а она сама модифицируется.

1. Корзухина Г.Ф. Русские клады X-XIII вв. М., 1954. № 1,8. С. 79-81.
2. Рыбаков Б.А. Ремесло Древней Руси. М.-Л., 1948. Рис. 14-15.
3. Корзухина Г.Ф. Ук. соч. № 3,10,1112,13.
4. Каргер М.К. Древний Киев. М., 1958. С. 146.
5. Гущин А.С. Памятники художественного ремесла Древней Руси. М.-Л., 1936. Табл. III:17,20; Пушкина Т.А. Новый Гнездовский клад // Древнейшие государства Восточной Европы. 1994. М., 1996. Рис. V:9.
6. Dostal B. Slovanska pohrebiste ze stredni doby hradistni na Morave. Praha, 1966. Obr.8, 335-337.
7. Каргер М.К. Ук. соч. С. 174-195, 200-211, табл. XX:2, табл. XXVIII.
8. Корзухина Г.Ф. Ук. соч. № 16-18. С. 84-86; Т.А. Пушкина. Новый Гнездовский клад...
9. Каргер М.К. Ук. соч. С. 143-150. Табл. VIII:1,2, IX:1, X:1-4.
10. Седов В.В. Дреговичи. Советская археология. 1963. № 3. С. 112-125; Он же. Восточные славяне в VI-XIII вв. М., 1982. С. 114. Цветная вклейка между С. 96 и 97. Табл. XXVIII, XXIX.
11. Корзухина Г.Ф. Ук. соч. С. 64,65.
12. Гущин А.С. Ук. соч. Табл. II: 1,3.
13. Сабурова М.А., Седова М.В. Некрополь Суздаля // Культура и искусство средневекового города. М., 1984. С. 111. Рис. 4. С. 116. Рис. 6,1-4. С. 117. Рис. 7,1-5.
14. Каргер М.К. Ук. соч. С. 210-211. Табл. XXIX.
15. Корзухина Г.Ф. Ук. соч. № 49,63,80,138.
16. Klanica Z. Pocatky Slovanskeho osidleni nasich zemi. Praha. 1986. Tabl. XXII.

В 1991 году во время разведок на территории Некрасовского района у деревни Малые Соли был обнаружен фрагмент литой иконки с изображением Георгия Победоносца. Иконка встречена на территории селища XI-XIII вв. Изготовлена из свинцово-оловянистой бронзы, плоская, отлита в односторонней форме, диаметр – 3 см. (Рис 1). Автор публикации датирует находку XII – первой половиной XIII вв., объясняя датировку изменением образа Георгия (на смену пешему воину пришел всадник), произошедшим на рубеже XII-XIII вв¹. На наш взгляд, есть возможность несколько уточнить датировку данной находки.

Публикуемая иконка находит почти полные аналогии в памятниках из Серенска², Старой Рязани³, Волжской Булгарии⁴, но наиболее близка круглой свинцово-оловянистой иконке из Новгорода⁵, обнаруженной в слое 30-60 гг. XIII в. (Рис. 2).

Практически совпадают форма и размеры этих двух памятников (диаметр новгородской иконки – 3,5 см), близким является и их состав. Обе иконки отлиты в односторонней форме, значительное сходство обнаруживает характер изображений на лицевой стороне, где представлено изображение конного воина, который пронзает копьем змия, попираемого копытами его коня.

Обе пластины обведены по контуру мелким точечным орнаментом. Различие в орнаментации заключается только в том, что в привеске из Малых Солей орнаментальная линия проведена строго по внутреннему кругу, размеры которого чуть меньше диаметра пластины, а в новгородской – орнаментальный контур чуть смещен вправо, выходя даже за границы обреза пластины. Вследствие этого орнамент слегка перекрывает изображение коня – кончик хвоста и копыто правой задней ноги (различие явно технического происхождения).

Сходным является даже характер утрат в рассматриваемых памятниках. В обоих случаях отсутствует изображение головы коня, но памятник из Малых Солей пострадал больше, здесь утрачены также голова и верхняя часть туловища всадника. Тем не менее, сохранившиеся части иконок вполне достаточны для того, чтобы сделать вывод об их иконографическом родстве. Композиционное решение практически идентично. Фигура Георгия, обращенная вправо, умело вписана в небольшой по размерам круг, линия копья пересекает его по диагонали, чуть смещенной влево. В обоих случаях круп коня несколько вытянут, хвост резко отведен. Копье всадника вонзается в длинное узкое тело змия. Некоторое отличие можно проследить, пожалуй, только в положении руки воина и более мягких линиях новгородского литья. Изображение из Малых Солей выполнено в более сухой и резкой манере.

На обеих иконках отсутствуют признаки изображения на копье знамени или стяга, столь характерного для более поздних изображений Георгия (оно даже стало одним из постоянных его атрибутов, часто выполняющим и декоративную роль). А в иконках рассматриваемого типа композиция даже не оставляет для знамени достаточного места.

Для обоих изображений характерно тщательно продуманное заполнение всего поля пластины, сходное размещение фигур и невысокий, сглаженный рельеф. В сочетании с точным подобием деталей сюжета характер изображений демонстрирует чрезвычайно близкое сходство иконографического типа (и, может быть, тождество типов иконок в целом), нарушаемое только особенностями литейной формы и индивидуальной манеры мастера.

Близость датировки исследуемой иконки и находки из Новгорода подтверждается результатом анализа подобных иконок, относящихся как к более ранним, так и к более поздним периодам. Так, например, не столь безусловную, но все же явственную аналогию рассматриваемому памятнику представляет изображение Георгия Победоносца на лицевой стороне новгородского змеевика первой половины XII столетия⁶ (Рис. 3). Хотя форма пластин, наличие узкого орнаментального рельефа по контуру круга, особенности композиции и изображения коня подтверждают известную близость этих памятников, их отличия – размеры, оформление кругового орнамента и т. д. все же гораздо более очевидны.

Еще заметнее отличия, обнаруживаемые при сравнении находки из Малых Солей с подвеской с рельефным изображением святого Георгия, относящейся к рубежу XII-XIII вв.⁷ Всадник на ней развернут в другую сторону (редкий случай в георгиевской иконографии), в правом верхнем углу помещено изображение птицы (Рис. 4).

Весьма резко отличается иконка из Малых Солей также от более поздних (XIV-XV вв.), аналогичных по сюжету новгородских литых иконок. Прежде всего, следует отметить, что среди новгородских находок, изготовленных столетием позже, в XIV веке преобладают иконки с рассматриваемым сюжетом трапециевидной формы. Обусловлено это с иным их предназначением – в двух случаях это наперстные иконки⁸ (Рис. 5,6), в третьем – створка креста-энколпиона⁹ (Рис. 7).

Несколько больше и их размеры; взятые вместе, эти обстоятельства диктуют и эволюцию особенностей сюжета. В иконках этого времени пропорции фигур крупнее по отношению к размерам пластины, поэтому конь и всадник оказываются более массивными – что резко отличает их от хрупких фигурок XII в., гармонично вписанных в ограниченное пространство маленькой пластинки. В руке Георгия на более поздних изображениях неизменно присутствует стяг, а не копье; исчезает изображение попираемого змия. Обращает внимание и большее технологическое разнообразие типов иконок, а также склонность к изощренной декоративности орнамента.

Не менее четкая грань пролегает между рассматриваемым памятником и новгородскими иконками с Георгием XV в. Квадратные медные иконки с дробной, измельченной композицией и тщательно детализированным сюжетом принадлежат уже совершенно иной эпохе, с иной стилистикой и технологией медного литья¹⁰ (Рис. 8,9). В сравнении с ними более архаично выглядит маленькая круглая иконка XV в. из медного сплава, в которой изображение Георгия, кажется, с трудом умещается в границах круга¹¹ (Рис. 10).

Таким образом, рассмотрение представленных групп аналогий позволяет со значительной долей уверенности определить принадлежность памятника из Малых Солей к хронологически достаточно определенному кругу памятников. Сравнительный анализ с изделиями как более раннего времени (XII в.), так и в еще большей степени позднего (XIV-XV вв.) демонстрирует все более углубляющиеся стилистические, иконографические и технологические различия. Между тем период первой половины – середины XIII столетия в новгородском литье обнаруживает примеры практически полной (за вычетом указанных несущественных деталей) идентичности памятников. Все сказанное дает, как кажется, достаточные основания для того, чтобы сузить датировку иконки из Малых Солей до XIII века – вероятнее всего, первой его половины.

1. Праздников В.В. Находки литых иконок в Ярославском Поволжье // V Золотаревские краеведческие чтения. Рыбинск, 1996. С. 15-16.
2. Никольская Т.Н. К истории древнерусского города Серенска // КСИА, 1968, С. 113, Рис. 37,2.
3. Монгайт А. Л. Старая Рязань // МИА, 1955, 49. Рис. 138,12.
4. Русь и Волжская Болгария в X-XV вв., М., 1993. С. 19, Рис. 2,1а.
5. Седова М. В. Ювелирные изделия древнего Новгорода (X-XV вв.) М., 1981. Рис. 20,11.
6. Гнутова С. В. Новгородское медное, художественное литье (мелкая пластика) XIV-XV вв. // Декоративно-прикладное искусство Великого Новгорода. Художественный металл XI-XV вв. М., 1996. С. 356, каталог № 84.
7. Древняя Русь. Быт и культура. М., 1997. С. 349, табл. 103,46.
8. Декоративно-прикладное искусство Великого Новгорода. Художественный металл XI-XV вв. М., 1996. С. 213, 216, каталог № № 42, 43.
9. Там же. С. 378, каталог № 101.
10. Гнутова С. В. Указ. соч. С. 384, 385, каталог № № 108, 109.
11. Там же. С. 410, каталог № 138.

Русские летописи, описывающие события начала XIV в., содержат одну генеалогическую загадку. Под 1310 г. летописец поместил краткую запись: «родися князю Василью Костянтиновичю сынъ Феодоръ»2. К какому княжескому роду принадлежали указанные князья? Первые исследователи, обратившие внимание на эту запись, полагали, что речь в данном случае идет о двух ростовских князьях – Василии Константиновиче и его сыне Федоре Васильевиче. Однако, уже в середине XIX в. это утверждение подверглось сомнению. Дело в том, что к этому времени историки обратили внимание на то, что ряд других летописей помещает это же известие несколько в другом виде: «родися Василью Костянтиновичю Галичкому сынъ Феодоръ»3.

Как видим, здесь имеется прямое указание на то, что данные князья княжили в Галиче Костромском и, очевидно, не имеют ничего общего с ростовскими князьями. Правда, имена этих князей в родословцах галичской ветви потомства Рюрика отсутствовали. С. М. Соловьев, решая эту проблему, обратил внимание на следующие обстоятельства. В середине XIII в. в Галиче княжил князь Давыд Константинович, скончавшийся в 1280 г. Некоторыми летописцами он именуется князем галичским и дмитровским. Отсюда он сделал вывод, что в состав Галичского княжества помимо Галича входил и подмосковный Дмитров. На рубеже XIII-XIV в. это прежде единое княжество разделилось на две части, ибо под 1334 г. летописи сообщают о смерти князя Бориса Дмитровского, а в известии следующего года говорится о кончине Федора Галичского. Отождествив последнего с князем Федором Васильевичем, родившимся в 1310 г., С. М. Соловьев признал его отца Василия Константиновича братом галичского князя Давыда, тем более, что ряд летописей прямо называл Василия Константиновича внуком Ярослава Всеволодовича, от которого собственно и произошли все галичские князья. Умерший же годом раньше дмитровский князь Борис являлся сыном Давыда4.

Позднее вопросы генеалогии галичских князей подробно разобрал В.А. Кучкин. По его мнению, «галичский» князь Василий Константинович, у которого в 1310 г. родился сын Федор, не имеет отношения к галичскому княжескому дому, а происходит из ростовских князей. Основанием этому послужило то, что данное известие попало в другие летописи из ростовского летописца, в котором указания на то, что речь идет о семье именно галичского князя нет. Таким образом, в известии 1310 г., по мнению историка, речь идет о соответствующих ростовских князьях, а «существование галицкого князя Василия Константиновича и его сына Федора – плод генеалогической ошибки сводчиков XV в. На самом деле были только князь Василий Константинович Ростовский и его сын Федор»5.

В принципе соглашаясь с тем, что речь здесь идет действительно о ростовских князьях, все же необходимо выяснить – почему ряд летописей так настойчиво именует этих ростовских князей галичскими?

Известно, что князь Василий Константинович, помимо родившегося в 1310 г. Федора, имел также другого сына – Константина. Именно между ними на рубеже 20-30-х годов XIV в. было поделено Ростовское княжество. Старшему – Федору досталась Сретенская половина Ростова, а младшему Константину – Борисоглебская, и с той поры «род князей Ростовских пошол надвое»6.

Но помимо собственно ростовских владений между братьями были поделены и другие земли их отца. В частности, В.А. Кучкиным было установлено, что младший из братьев кроме Борисоглебской стороны владел Великим Устюгом и обширными волостями по Ваге и Северной Двине7. Поскольку Устюг являлся старинным владением ростовских князей начиная еще с XIII в.8, становится ясным, что свои северные владения князь Константин Васильевич должен был получить по наследству от отца. Зная о принципе равного раздела наследства в это время, можно предположить, что и владения старшего сына Федора вряд ли ограничивались только Сретенской стороной Ростова. Очевидно, что Федор, как и младший брат, должен был получить не менее обширные пространства на лесных окраинах Северо-Восточной Руси. Где же они располагались? Определенное указание на это дает летописное известие 1310 г., называющее князя Василия Константиновича галичским князем. Очевидно, именно здесь – на обширном пространстве Галичской земли располагались его владения, которые впоследствии перешли к его старшему сыну.

К сожалению, наши данные о территории и внутренней структуре Галичского края XIV в. крайне скудны. Некоторый свет на это проливает один весьма любопытный источник. Известный генеалог XIX в. П.В. Долгоруков, составляя генеалогию Березиных, отметил, что их родословие и других происходящих от галичских князей дворянских фамилий, было извлечено им из выписки, сделанной П.Ф. Карабановым из так называемого Хворостининского родословца, утраченного в московский пожар 1812 г. Увлечением П.Ф. Карабанова было собирание древностей и запись множества семейных преданий, имеющих большую ценность тем, что они сообщают такие подробности, которые неизвестны нам ни из каких других источников, и вместе с тем разъясняют некоторые неясности, черпаемые нами из других источников. И, действительно, в Хворостининском родословце мы находим любопытнейшие подробности: «Князь Федор Давыдович продал половину Галича великому князю Иоанну Даниловичу Калите, но владел другою половиною, равно как и сын его князь Иван Федорович«9. Таким образом, данное показание свидетельствует о том, что в XIV в. Галичское княжество, подобно Ростову, также делилось на две части.

Можно ли попытаться определить границы этих уделов Галичской земли? Для этого нужно обратиться к сохранившимся описаниям Галичского уезда XVII в. По наблюдениям Ю.В. Готье, Галичский уезд развился из прежнего удела XIV-XV вв., границы его менялись слабо и поэтому, используя ретроспективный метод, можно составить довольно полное представление о территории этого края в предшествующее время10. Просматривая писцовые и переписные книги по Галичу, следует обратить внимание на одно довольно любопытное обстоятельство – на протяжении всего XVII в. при проведении писцовых описаний Галичский уезд каждый раз описывался тремя самостоятельными группами писцов. В 20-е годы XVII в. Галичский уезд описывали: 1) Никита Иванович Ласкирев с подьячими Семеном Осокиным и Жданом Романовым; 2) Никита Иванович Беклемишев с подьячим Феоктистом Тихомировым; 3) князь Никифор Мещерский, Никита Беклемишев и подьячий Феоктист Тихомиров. Переписные книги 1640-х годов по Галичу были составлены: 1) Никитой Ивановичем Беклемишевым и подьячим Артемием Рагозиным; 2) Андреем Васильевичем Сониным и подьячим Борисом Протопоповым; 3) Тимофеем Исаевичем Линевым и подьячим Акимом Ларионовым. Ту же картину видим и при проведении валового описания 70-х годов XVII в., которое осуществляли в Галиче: 1) Андрей Афанасьевич Козловский и подьячий Иван Боголюбов; 2) Семен Иванович Писарев и тот же подьячий Иван Боголюбов; 3) Михаил Яковлевич Коробьин и подьячий Василий Лукин11. Подобная разбивка уезда на три части далеко не случайна и отражает следы прежнего порядка, еще эпохи уделов, т.е. XIV-XV вв., когда каждая часть Галичского княжества описывалась особым писцом каждого князя12. Все это говорит о том, что в XIV в. внутри Галичского княжества существовало три самостоятельных удела. Между тем, показания Хворостининского родословца, дошедшие до нас в выписке П.Ф. Карабанова, свидетельствуют о существовании двух уделов. Подобное разночтение в количестве уделов внутри Галичского княжества может свидетельствовать лишь об одном – собственно галичским князьям в XIV в. принадлежали лишь два из трех галичских уделов. Кому же принадлежал третий удел, находившийся, судя по данным описаний XVII в., по р. Ветлуге?

Некоторый свет на это проливает так называемый относящийся к XVII в. «Летописец солигаличского Воскресенского монастыря». Впервые на него обратил внимание еще Н.М. Карамзин. В одном из примечаний к IV тому «Истории государства Российского» он писал: «У меня есть так называемый Летописец Воскресенского монастыря, что у Соли, в коем находятся следующие обстоятельства…» И далее он передает рассказ о современнике Калиты князе Семене Ивановиче, которому достались в удел Кострома с Галичем, его сыновьях Федоре и Андрее, последний из которых женился на дочери ветлужского князя Никиты Байбороды, центром владений которого являлся город Хлынов на Ветлуге.

Оценивая данный источник, Н.М. Карамзин был категоричен: «Это новая сказка. Князьями Галича были, после Константина Ярославича, сын его Давид, внук Иван, правнук Димитрий, изгнанный оттуда Димитрием Донским; ни Семена, ни Феодора, ни Андрея, ни ветлужских, ни хлыновских князей не бывало»13.

Решительно отвергнутый Н.М. Карамзиным памятник, тем не менее, время от времени вновь всплывал в поле зрения историков. При этом в историографии прослеживаются различные тенденции в оценке его достоверности – от объявления этого источника «позднейшей подделкой под летописные сказания», содержащего исключительно баснословные сказания (С. А. Семячко)14, признания достоверности отдельных фактов, содержащихся в нем (А.А. Преображенский)15, до полного доверия к изложенным в нем фактам (это характерно для краеведческих изданий по истории Солигалича).

Все это заставляет поднять вопрос о реальности лиц, упоминаемых в «Летописце». И здесь выясняются довольно неожиданные подробности. Во многих летописных сводах помещено «Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича», но только так называемый Список Дубровского IV Новгородской летописи дает уникальное известие о тех лицах, которых перед смертью призвал Дмитрий Донской и которым тот поручил «блюсти» своих княгиню и детей. В их числе упомянут и Никита Федорович16.

Насколько верен этот список бояр Дмитрия Донского? До нас дошло его завещание 1389 г., но в числе послухов последней воли московского князя имя Никиты Федоровича отсутствует. Однако, как отмечал С. Б. Веселовский, никакого противоречия здесь нет – летописец отмечает лишь сам факт призыва московским князем наиболее доверенных лиц, но ничего не говорит о свидетельствовании боярами духовной грамоты своего князя. Сравнение этих двух источников между собой показывает, что в числе послухов последней воли Дмитрия Донского отсутствуют еще двое лиц, упомянутых летописцем: Дмитрий Константинович и Семен Иванович17. Первый из них оказывается князем Дмитрием Константиновичем Ногтем Суздальским, младшим дядей жены Дмитрия Донского, а второй – Семеном Ивановичем Галичским, сыном князя Ивана Федоровича Галичского, на дочери которого в 1345 г. женился князь Андрей Иванович Серпуховской. Связанные родственными связями с московским княжеским домом, они, хотя и сохраняли свои родовые владения, к этому времени уже перешли на службу в Москву на положении «вольных слуг».

Аналогичное положение занимал и Никита Федорович. Выяснение его родословия существенно облегчается тем, что в свое время В.А. Кучкиным, правда, для других целей, была рассмотрена по нисходящей линии генеалогия русских князей с именем Федор, живших в конце XIII – первой половине XIV в., т.е. в тот период, когда должен был жить отец Никиты Федоровича18. Искомым лицом оказывается князь Федор Васильевич Ростовский. Так же как и другие лица, упомянутые в числе присутствовавших при кончине Дмитрия Донского, Никита Федорович находился через брак его дяди Константина Васильевича Ростовского, женившегося в 1328 г. на дочери Ивана Калиты Марии, в родственных отношениях с московским князем.

Идентифицировав лиц, упоминаемых «летописным списком вернейших бояр« – князя Дмитрия Константиновича Ногтя Суздальского, князя Семена Ивановича Галичского и князя Никиту Федоровича Ростовского, мы легко можем объяснить – почему дошедшая до нас духовная грамота 1389 г. Дмитрия Донского не отмечает их в числе бояр – «послухов». Являясь на тот момент полувассальными «вольными слугами» московского великого князя, к тому же обладавшими своими суверенными уделами в других княжествах, по своему статусу они стояли выше московских бояр, которые свидетельствовали последнюю волю своего князя. Тот факт, что они упоминаются без княжеского титула не должно смущать нас. В XIV в. князья, переходя на московскую службу, зачастую утрачивали свой титул. Яркий пример этому – знаменитый воевода Дмитрий Михайлович Боброк Волынский, который московской летописью под 1371, 1376 и 1379 гг. упоминается с княжеским титулом, хотя в то же время в перемирной грамоте с Ольгердом 1371 г. и завещании Дмитрия Донского 1389 г. назван без него19. Только с начала XV в. возникает практика, когда потомки Рюрика и Гедимина сохраняют свое княжеское звание, переходя на службу в Москву.

Но где располагались владения Никиты Федоровича? Судя по тому, что летописное известие 1310 г. именует его отца сыном галичского князя, можно предположить, что удел Никиты располагался на территории Галичской земли, а точнее – по реке Ветлуге. Но именно здесь, на той же Ветлуге, в том же XIV в., судя по «Летописцу Воскресенского монастыря» находились владения другого никиты – «мифического» ветлужского князя. Совпадение имен у двух «ветлужских» князей в одном и том же XIV в. вряд ли можно признать случайным и поэтому именно в князе Никите Федоровиче Ростовском мы и предлагаем видеть «мифического» ветлужского князя Никиту.

Если это так, то становится понятным уточнение ряда летописцев под 1310 г. о том, что князь Василий Константинович Ростовский и его сын Федор – «галичские князья». Происходя из ростовского княжеского дома, князь Василий Константинович имел гораздо большие владения на востоке Галичского княжества, нежели в своем Ростове и поэтому неудивительно, что для летописцев он являлся в первую очередь именно галичским князем. Владения в Галиче сохранял и его внук Никита Федорович.

То, что последний не попал в родословие ростовских князей вполне объяснимо – он, хотя и имел сыновей Гавриила и Юрия, судя по «Летописцу Воскресенского монастыря», они погибли в междоусобной борьбе начала XV в. и позднее, в период составления родословцев, не осталось никого из его потомков, кто мог бы внести в них роспись этой ветви ростовского княжеского дома.

Имена их остались зафиксированными лишь в местной солигаличской летописи. Использование этого малоизвестного и полузабытого источника позволяет воссоздать основные вехи истории этого небольшого удела Галичской земли, существовавшего чуть более ста лет – с рубежа XIII-XIV вв. до начала 20-х годов XV в. и принадлежавшего ростовским князьям.

1. Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (грант 00-01-00232а).
2. Полное собрание русских летописей. Т. I. М., 1997. Стб. 529. (Далее: ПСРЛ).
3. Там же. Т. IV. Ч. 1. Вып. 1. С. 253.
4. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. II (Тт. 3-4). М., 1988. С. 192, 219, 227; ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Пг., 1922. Стб. 47; Т. XVIII. СПб., 1913. С. 77.
5. Кучкин В.А. Из истории генеалогических и политических связей московского княжеского дома в XIV в. // Исторические записки. Т. 94. М., 1974. С. 365-384; Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X-XIV вв. М., 1984. С. 116, 239-256.
6. ПСРЛ. Т. XXIV. Пг., 1921. С. 228.
7. Кучкин В.А. Формирование. С. 275-279.
8. ПСРЛ. Т. XXV. С. 116; Кучкин В.А. Формирование. С. 89.
9. Долгоруков П.В. Российская родословная книга. Ч. 4. СПб., 1857. С. 6.
10. Готье Ю.В. Замосковный край в XVII в. Опыт исследования по истории экономического быта московской Руси. М., 1906. С. 199.
11. Описание документов и бумаг, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции. Кн. I. СПб., 1869. С. 38-44, 258 (Описание книг писцовых, переписных, дозорных, перечневых, платежных и межевых); Кн. II. СПб., 1872. С. 6 (Дополнительная опись книг писцовых, переписных, дозорных, перечневых, платежных и межевых). См. также: Готье Ю.В. Ук. соч. С. 46.
12. В качестве аналогичного примера приведем тот факт, что по духовным и договорным грамотам Москва также делилась на «трети» между наследниками Калиты. Несмотря на то, что с начала XVI в. все московские «трети» сосредотачиваются в руках великого князя, следы прежнего порядка сохраняются вплоть до 20-х годов XVII в., когда Московский уезд также описывался тремя самостоятельными группами писцов.
13. Воскресенский летописец и его продолжение за 18-й и 19-й вв. солигаличским служилым человеком Ф.И. Нащокиным. М., 1914; Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. IV. М., 1992. С. 300-301. Прим. 327.
14. Семячко С. А. Из комментария к тексту «Летописца Воскресенского Солигалицкого монастыря» (к характеристике вымышленной летописи) // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 48. СПб., 1993.; Она же. К вопросу об использовании письменных и устных источников при создании повестей об основании монастырей и монастырских летописцев («Повесть о Тверском Отроче монастыре», «Летописец Воскресенского Солигалицкого монастыря») // Книжные центры древней Руси. XVII век. Разные аспекты исследования. СПб., 1994.
15. Преображенский А.А. Летопись Воскресенского монастыря, что у Соли Галичской (историографические и источниковедческие заметки) // Восточная Европа в древности и средневековье. М., 1978.
16. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. Вып. 2. Л., 1925. С. 488.
17. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. М.; Л., 1950. № 12 (Далее: ДДГ); Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 494-496.
18. Кучкин В.А. Из истории генеалогических и политических связей. С. 366 и след.
19. ПСРЛ. Т. XXV. С. 187, 192, 200; ДДГ. № 6, 12.

Изучение формирования русской нетитулованной знати до недавнего времени носило характер исследования преимущественно того круга семей, который издревле находился на службе у великих князей владимирских и московских. Судьба боярства других княжеств-государств Северо-Восточной Руси рассматривалась выборочно. Как правило, внимание к аристократической верхушке Рязани, Ростова, Суздаля или Твери обращалось чаще всего тогда, когда эти центры уже оказывались под непосредственным влиянием государя всея Руси. Исключение, пожалуй, составляет лишь новгородское боярство, что прежде всего связано с особой ролью данного региона в истории страны, известной сохранностью источников, а также многолетними археологическими раскопками, дающими богатый для научного анализа письменный и вещественный материал.

В настоящее время в историографии наметился процесс к более пристальному вниманию к судьбам региональных элит (см. работы В.Д. Назарова, Б.Н. Морозова, С. З. Чернова и др.). Ранее в работах Н.П. Лихачева, С. Б. Веселовского, А.А. Зимина и др. нашел отражение вывод, что большинство ее представителей не смогло пробиться в верхи столичной знати. Потомкам бояр, бывших еще недавно первыми лицами в независимых княжествах, в Москве пришлось довольствоваться куда менее значимой ролью, постепенно заполняя в XV-XVI вв. свободные ниши в развивающемся бюрократическом аппарате страны. Семьи ростовских землевладельцев в этом процессе исключением не были. Однако история последних за XII-XIV вв. имеет много лакун. Так, мало что известно о происхождении, родстве и преемственности политической элиты Ростовской земли XIII-XIV вв. с элитой доордынской эпохи. Даже для периода второй половины XII – первой трети XIII в. по существу нет развернутого ответа на вопрос, каким образом сложилась судьба потомков бояр, осмелившихся в 70-е гг. XII в. выступить против воли таких могущественных великих князей владимирских как Андрей Юрьевич Боголюбый († 1174) и его брат Всеволод Великое Гнездо († 1212). Между тем, сохранившийся до сего времени письменный материал частично дает возможность ответить, по крайней мере, на часть поставленных выше вопросов.

Во второй половине XII в. собирательное имя «Ростовци» начинает персонифицироваться. Так, в начале 20-х чисел июня 1177 г. князь Мстислав Ростиславич († 1178) слушал советы не своего родного дяди Всеволода Юрьевича, а «Добрыны Долгаго, Матея Шибутовича, и иныхъ злыхъ человекъ»¹. В битве на Юрьевском поле у р. Липицы 27 июня сего года он был разбит. Дружина его бежала с поля боя. Среди павших в этом сражении летописцы называют Добрыну Долгого, Иванка Степанковича и Матея Шибутовича. «Инехъ, а Ростовци и боляръ все повязаша» люди Всеволода².

Семьи указанных ранее бояр не были изгнаны с территории Северо-Восточной Руси. Путь в число великокняжеских слуг, очевидно, был для них закрыт. Однако, как показывают события первой трети XIII в., они смогли продолжить службу при дворе Константина († 1218) и его сыновей. Власть этих князей распространялась на значительную территорию. Помимо Ростова, они владели Ярославлем, Мологой, Угличем, Белоозером и Устюгом. Известно, что Воислав Добрынич в 1220 г. командовал судовой ратью ростовцев и устюжан в войне с волжскими болгарами. Они «отпущени беху преже еще вниз идуще воевати по Каме, и взяста по неи много градковъ, а селъ неколико, и пожгоша все, а люди изъсекоша, а иных въ пленъ поведоша»³. Дмитрий Иванович в 1230 г. сопровождал епископа Кирилла на утверждение в Киев⁴. Оба боярина служили ростовскому князю Васильку († 1238).

Иной была судьба боярина Еремея Глебовича. Впервые он упоминается в самом конце марта или начале апреля 1216 г. Тогда на предложение о союзе, переданного смоленским послом боярином Яволодом, старший сын Всеволода Великое Гнездо отправляет к Мстиславу Удатному и его «братьи» свое доверенное лицо. Как отмечают летописцы, им стал «воевода Еремеи от князя Костянтина из Ростова». Переговоры были удачными. И уже 9 апреля «на Великъ день» его сюзерен вместе «с Ростовъци» присоединился к объединенной смоленско-новгородской рати «на Городище на реце Сарре оу святои Марины» близ Переяславля Залесского⁵. Очевидно, в четверг 22 апреля того же года он мог принять участие в битве на р. Липице, где объединенная рать союзников нанесла поражение владимиро-суздальским войскам. Великим князем стал Константин Всеволодович. Его правление длилось недолго. 6 мая 1218 г. он умер⁶. Некоторые видные бояре, такие как Воислав Добрынич и Дмитрий Иванович, стали служить в Ростове у князя Василька Константиновича, а другие предпочли остаться при дворе его дяди и опекуна Юрия Всеволодовича († 1238). Среди них был и Еремей Глебович.

О службе Еремея Глебовича у владимирского князя сохранилось всего два упоминания в источниках. В 1220 г. «Юрьи Всеволодич посла брата своего Святослава на безбожные Болгары и с ними посла полкы своя». В этой рати великий князь «воеводство приказа Еремею Глебовичю». Поход был удачным⁷. В конце декабря 1237 г., узнав об осаде Рязани и Пронска, против войск Чингизидов великий князь Юрий собирает значительную силу. Ей назначен командовать его сын Всеволод († 1238). Вместе с ним с остатками дружин к Коломне пришли рязанский и пронский князья Роман Ингваревич и Кир-Михаилович. «Во сторожех» навстречу кочевникам выехал опытный воевода Еремей. В начале января 1238 г. они столкнулись с монголами. В ходе боя русская рать была отброшена к городским надолбам, где потерпела поражение. По словам летописца «бысть сеча велика, и убиша у Всеволода воеводу, Еремея Глебовича, и иныхъ мужии много убиша оу Всеволода»⁸.

Наряду с ростовцами, еще в княжение Юрия Владимировича († 1157) впервые у белозерской дружины упоминается в 1147 г. своя «тысяча» воинов⁹. Позднее в летописи фигурирует «Белозерскыи полкъ». В 1183 г. им командовал воевода Фома Ласкович¹⁰.

Судьба ростовцев в зиму 1237-1238 гг. сложилась по разному. Часть из них погибла вместе со своим князем на р. Сить, а другая предпочла сдать Ростов и Углич¹¹. Оставшиеся в живых бояре и слуги Василька Константиновича позднее приняли участие в его захоронении «в церкви святыя Богородица в Ростове»¹². В отличие от них, ярославцы оказали упорное сопротивление захватчикам. Их город после непродолжительной осады был сожжен. Часть местной дружины вместе с князем Всеволодом погибла 4 марта 1238 г., сражаясь на берегах р. Сить с войсками монгольского полководца Бурундая. Тогда с места боя из сыновей великого князя Константина вместе с остатками дружины удалось уйти лишь углицкому князю Владимиру († 1249)¹³. Прямой встречи с захватчиками удалось избежать лишь Белоозеру, где от нашествия укрылись княжеские семьи и ростовский епископ Кирилл¹⁴.

В Северо-Восточной Руси после переписи населения в 1257 г. появляется много ордынцев. Установление ига меняет политику местной знати по отношению к захватчикам. Она заводит нужные связи среди кочевой аристократии. Князья часто бывают в Орде. Однако и Ростов, и Ярославль, как и другие города Северо-Восточной Руси, все же собирают вече и выгоняют в 1262 г. имперских сборщиков налогов¹⁵. Независимость Орды от Монголии приводит ее к еще более тесным контактам с князьями Ростовской земли. Заключается ряд династических союзов. Наиболее известный из них – второй брак Федора Ростиславича († 1299) на дочери одного из ханов Орды. С его помощью князю удалось вернуть себе власть в Ярославле. Отголосок этих событий позднее запечатлен в легенде местных землевладельцев Долгих-Сабуровых¹⁶, чья родословная начинается в XIII в. от Атул-Мурзы¹⁷. Очевидно, одним из ее источников могло стать житие князя Федора.

Особенно много ордынцев было в Ростове. Часть из них перешла в православие. Сведения об этом сохранила повесть (или сказание) о житие царевича Петра, племянника хана Берке († 1266)¹⁸. Согласно ее версии, местный князь и епископ Кирилл женили Петра на дочери проживавшего в городе ордынского «вельможи». Сыну царевича Лазарю, внуку Юрию и правнуку Игнату позднее пришлось вести длительную борьбу с правителями Ростова за землю, отданную якобы прежним князем (Борисом или скорее всего Дмитрием) Петру для строительства монастыря и обеспечения его «жизни». При этом знатный ордынец изображен в повести как идеальный христианин¹⁹.

Исследователи повести, указывая на легендарность изложенных в нем событий, а также сетуя на его неизученность, тем не менее утверждают, что «в исторических документах не упоминается ни имя самого Петра, ни его потомков»²⁰. Такой вывод представляется спорным, ибо еще А.А. Титов, описывая синодики Ростова, заметил, что в одной из рукописей Успенского собора записан «род игумена Петра царевича»²¹. Кроме того, недавно С. В. Сазонов опубликовал синодики церкви Воскресения и Иоанна Богослова, где также есть «род преподобнаго Петра царевича»²².

Текст повести обнаруживает незнание авторами ее письменной версии ряда штрихов биографии царевича. Так, например, синодики Ростовского Успенского собора содержат информацию, что Петр был игуменом в основанном им же монастыре. Духовную карьеру избрали и некоторые из его потомков. В «роде игумена Петра царевича» находятся имена «священноигумена Германа, инока Боголепа, иноку Иуолию». Сюда же, каким-то образом, был записан инок Антоний Ельчанинов. Его связь с родом Петра не ясна²³.

По-видимому, Юрий, внук Петра, упоминается отдельно в одном из соборных синодиков Ростова. Он был женат на княгине Марии. В начале XIV в. (вероятно после смерти Кутлубуги в 1305 г.²⁴) этот Юрий исполнял должность баскака Ростова²⁵. Данное обстоятельство, если вспомнить историю о борьбе русских князей Олега и Святослава со слободами баскака Ахмата в Курском княжении в 80-е гг. XIII в., показывает, что причиной вражды местных правителей к потомкам Петра, скорее всего, могло стать отнюдь не их корыстолюбие. При поддержке местного населения князья вели упорную борьбу против экономического засилья ордынцев в своем отчинном городе.

В синодиках церкви Воскресения и Иоанна Богослова ростовского Кремля из рода «преподобнаго Петра царевича» поминали не только «Лазаря, Георгия, Игнатия», но и «князя Фому, Петра и княгиню Марфу»²⁶. Этот перечень сильно отличается от лиц, находящихся в синодике Успенского собора. При этом три первых имени совпадают с теми, что даны потомкам царевича в сказании о Петре. По наблюдениям С. В. Сазонова, обе указанные ранее рукописи написаны одним почерком в 1680-е гг. Кроме того, они имеют вставки, сделанные рукой другого писца. В круг их входят поминальные записи рода Сергия Радонежского и царевича Петра²⁷.

Источник этих записей в синодиках пока неизвестен. Поэтому трудно судить, являются ли упомянутые после Игнатия Фома, Петр и Марфа родственниками царевича Петра. Не исключено, что в протографе они могли быть записаны для поминания после его рода в конце свободной части листа рукописи. Такие случаи хорошо известны. Так, например, в синодике Коломенского Голутвина монастыря конца XVII в. к роду «чюдотворца Сергиu», где поминали «инока Кирилла, инwки Марии, Климонта, Стефанна, Петра, архiепископа Феодора» полууставом, другим, весьма корявым, почерком в начале XVIII в. приписали «Трафима» и «Димитрия»²⁸. В данном случае именно палеографический анализ позволяет объяснить, почему в синодиках других соборов и монастырей два последних имени отсутствуют²⁹.

Для изучения боярства Ростовской земли в конце XIII – начале XIV в. важное значение имеет перечень имен, сохранившихся в Устюжской кормчей. Эти лица связаны между собой семейными и кровными узами, а также временем смерти. Записи указывают о преставлении 18 мая раба божьего Петра Васильевича, а также Марины. Она была «Наумъкова сестра Лукzна». Очевидно, что Марина – жена Петра. Упоминание последнего с «-вич» свидетельствует о его знатности, происхождении из боярской среды. Кроме того, в рукописи есть записи о смерти 18 мая какого-то дьякона (?) и Елены. Она была «в землю положена» в январе следующего года. К сожалению, конец последнего предложения в рукописи практически полностью утрачен³⁰. Впрочем, по смыслу можно догадаться, что здесь речь идет о месте их захоронения. Смерть всех лиц в один день могла быть связана либо с войной, либо с эпидемией. Первый вариант менее вероятен, так как ордынские рати и княжеские распри в конце XIII – начале XIV в. прошли мимо Устюга. Упоминание в записи, наряду с Петром Васильевичем, дьякона вряд ли должно сильно смущать. Исследование состава монашеской братии показывает, что до XVII в. основную ее часть составляли выходцы из привилегированных слоев служилого сословия страны³¹.

На этом фоне с точки зрения генеалогии более перспективной выглядит фигура одного из митрополичьих бояр. Так, в уставной грамоте Киприана Владимирскому Царево-Константиновскому монастырю от 21 октября 1391 г., наряду с Михаилом Биреевым, упоминается Юрий Протопопин³². Житие Сергия Радонежского отмечает, что вместе с боярином Кириллом из Ростова в Радонеж переселилась значительная группа знати. «От них же, – как отмечал Епифаний Премудрый, – есть Георгий, сынъ протопоповъ, с родом си, Иоаннъ, Феодоръ, Тормосовъ род, Дюдень, зять его, с родом си, Онисим, дядя его, иже послhди бысть диаконъ»³³. М.Ф. Антонова и Д.М. Буланин толкуют данный фрагмент, будто Юрий был сыном простого протопопа³⁴. Между тем, это не совсем корректно. Сам характер записи, первенствующее место, которое в перечне переселенцев он занимает, указание на «род сей», ближайших родственников и земляков выдают в Юрии Протопопове важную фигуру. Не был ли упоминаемый в 1391 г. Юрий Протопопин его сыном?

Такое тождество возможно. Как известно, в 1378 г. Сергий Радонежский и его племянник Федор Симоновский – важные адресаты посланий митрополита Киприана († 1406). С последним их объединяло неприятие великокняжеского выдвиженца на пост главы церкви – Митяя³⁵. В Москве, будучи духовниками великого князя, они пользовались большим авторитетом. Не исключено, что Сергий и Федор могли рекомендовать Дмитрию Ивановичу († 1389) назначить в бояре к митрополиту Юрия, сына Юрия Протопопова.

Обращает на себя внимание и еще один факт. Это данная грамота 1390-1406 гг. некоего Юрия Юрьевича митрополиту Киприану на два починка – Березники и Трегизова – в Карашской волости Ростовского уезда³⁶. Если указанное выше тождество верно, то можно предположить, что во всех трех случаях в источниках упоминается один человек. Следует учитывать, что в период, когда происходит переезд Юрия на земли Ивана Калиты, князю было отдано не только «княжение великое», но и «купно же и досталося княжение ростовьское к Москвh»³⁷. Следовательно, переселение из одного княжества в другое, находившихся под властью одного правителя, вряд ли должно было повлечь за собой потерю бывшими ростовцами своих родовых земель.

О судьбе соседей Юрия Протопопина по Радонежу написано достаточно. В роде боярина Кирилла многие избрали духовную карьеру. У него с Марией было трое сыновей и одна дочь. Старший и младший сыновья Кирилла – Стефан и Петр женились при жизни родителей. Первый из них от брака имел двух детей – Климента и Ивана (будущий Федор Симоновский)³⁸. Овдовев, он ушел в Покровский пречистой Богородицы монастырь, что в Хотькове. До 1342 г. здесь оказались и его родители. Очевидно, они постриглись незадолго до смерти. Память Кириллу и Марии отмечается 28 сентября³⁹. В синодиках ростовской церкви Воскресения и Иоанна Богослова в разделе «род преподобнаго Сергия чудотворца» находится весьма ранний и оригинальный список из четырех лиц. Здесь записаны имена «схимонаха Илинарха, князя Андрея, Кирилла, Марии»⁴⁰. Возможно, упоминаемый в синодиках Илинарх – отец боярина Кирилла; Андрей († 1353) – младший сын Ивана Калиты, владелец Радонежа, где позднее Сергий вместе со старшим братом Стефан основал на Маковце Троицкий монастырь. Таким образом, продолжателями рода боярина Кирилла могли быть только его сын Петр и внук Климент. От Стефана свой род выводили дворяне Иванчины⁴¹.

Наиболее полный перечень потомков Кирилла сохранил синодик Троице-Варницкого монастыря. Эта обитель основана на родине Сергия после обретения его мощей в 1422 г.⁴² А.А. Титов утверждал, что это произошло по инициативе ростовского архиепископа Ефрема († 1454)⁴³. По летописи в 1427 г. он «поставленъ бысть епископомъ Ростову <…> априля 13, отъ Фотея митрополита»⁴⁴. К сожалению, данный синодик довольно поздний. Его рукопись сохранилась в списке XIX в. На л. 1 об. для поминания первым указан род святителя Дмитрия Ростовского. Последняя вкладная запись на л. 43 об. относится к 1898 г. Основной перечень лиц здесь начинается после заголовка: «W успокоенiи душъ усопшихъ рабовъ Божiихъ». В разделе «Fамилiи вкладчиковъ» записан «Родъ Преподобнаго Сергiа, Радонежскаго Чудотворца». В Троице-Варницком монастыре поминали «схiмонаха: Кирилла, схiмонахини Марiи, Стефана, Климента, архiепископа Fеwдора, Петра, Матfа, Екатерины, Анны, епископа: Аfaнасiа»⁴⁵. Несомненно, что все указанные лица имели прямое отношение к преподобному. Так, упомянутая источником Екатерина-жена его младшего брата Петра⁴⁶. Отмеченный между ними Матвей, вероятно, их сын, а Анна – дочь Кирилла и Марии, жена Дюденя. Афанасий († 1363) – волынский епископ, митрополичий местоблюститель на Руси в 1353-1355 гг. Именно он во время поездки Алексия в Константинополь рукоположил Сергия в игумены основанного им монастыря⁴⁷.

Дюденевы и Тормосовы в XV в. превратились в мелких землевладельцев в Радонеже. При этом они сохранили связи с Троице-Сергиевым монастырем. Иногда в качестве послухов обители они фигурируют в поземельных сделках. Небольшие вотчины Тормосовы в последней трети XV в. еще сохранили в волостях Корзеневе Московского и Кинеле Переяславского уездов⁴⁸.

Пожалуй, лишь фигура тысяцкого Протасия, как это не покажется странным, достойного внимания пока не получила. Сведения об основателе московского боярского рода Воронцовых и Вельяминовых за XIV в., находившиеся в житие такого почитаемого в Москве святого, каким был Сергий Радонежский († 1392), в отличие от данных Киево-Печерского патерика и жития митрополита Петра († 1326), в роспись этой фамилии они не попали.

В житие Сергия, написанном Епифанием Премудрым в первой четверти XV в., сообщается, что родственник боярина Кирилла «Онисима же глаголют с Протасием тысяцкым пришедша [въ] тую же весь, глаголемую Радонhжь»⁴⁹. Позднее в родословной росписи по Румянцевской редакции родословных книг 40-х гг. XVI в. утверждалось, будто «у Федора сын Протасей, приехал из Володимера с великим князем Данилом, да был у великого князя Ивана Даниловича тысетцкой»⁵⁰. Частично это известие (в вопросе о службе) подтверждается данными житий митрополита Петра и Сергия Радонежского. Однако такие штрихи родословной легенды, как время и место выезда Протасия († после 1340), оказываются весьма сомнительными. Получается, что его связь во второй половине XIII в. с Владимиром и Суздалем житие Сергия не только не доказывает, но и опровергает. По источнику Протасий – уроженец Ростова, переселившийся в Москву лишь в конце первой трети XIV в. Поэтому достоверность легенды о его кровном родстве с потомками варяжского князя Шимона можно поставить под большой вопрос.

Еще одним знатным ростовцем был Аверкий. Житие Сергия Радонежского характеризует его, как «епарха градскаго, старoйшаго болярина ростовьскаго»⁵¹. По мнению В.А. Кучкина, Аверкий был наместником князя Константина Васильевича († 1365)⁵². В ростовском соборном синодике «вoчнаu памuть» читалась «Аверкiю Дмитрiевичю и с(ы)ном Георгiю, Матfею, Иваноу Аверкiевичемъ»⁵³.

Имя Аверкия Дмитриевича в тексте синодика стоит после поминания великокняжеских бояр – Ивана Акинфовича, Семена Яковлевича, Константина Романовича, Алексея Петровича и Ивана Андреевича. Большинство из них служили в Москве. Иван, сын Акинфа Гавриловича Великого, последний раз был указан в источниках в 1348 г.⁵⁴ Его внуки – крупные землевладельцы в Северо-Восточной Руси. Среди их вотчин в конце XIV в. можно обнаружить села и деревни под Ростовом, Угличем и Устюгом⁵⁵. О Семене Яковлевиче летописи молчат. Однако в Москве в правление Семена Гордого († 1353) известен боярин Борис Семенович, возможно, его сын. В 1340 г. он был наместником в Торжке, а затем в течении 10 лет ту же должность Борис исполнял в Новгороде. Последний раз он упоминается в 1350 г. Сын Бориса Юрий – вотчинник Можайского уезда⁵⁶. Нет никаких данных в источниках о Константине Романовиче и Иване Андреевиче. По-видимому, первый из них был сыном Романца, который в Орде 22 ноября 1318 г. «извлекъ великыи ножь и оудари въ сердце» великого князя Михаила Ярославича. Не исключено, что этот Романец служил у Юрия Даниловича († 1325)⁵⁷. В 1297 г. князь женился в Ростове на дочери Константина Борисовича († 1307)⁵⁸. Возможно, в связи с этим браком часть ростовцев могла перейти на службу в Москву. Впрочем, данное предположение нуждается в дополнительной аргументации.

Самым известным из указанных выше бояр был Алексей Петрович Хвост. У великого князя Ивана Красного († 1359) он занимал должность тысяцкого и был убит 3 февраля 1357 г. Среди причастных к заговору лиц летопись в 1358 г. называет «болших бояр» Михаила Александровича и его зятя Василия Васильевича⁵⁹. Последний из них – внук Протасия-Вельямина. Благодаря анализу времени жизни упомянутых в синодике лиц, нетрудно установить, что Аверкий Дмитриевич и ростовский боярин Аверкий жили в первой половине XIV в. По-видимому, и синодик, и житие называют имя одного и того же человека. Запись Аверкия среди московских бояр, возможно, косвенно указывает на то, что и он по примеру Кирилла и его родственников также оказался на службе в Москве. Тогда становится очевидным, зачем Епифаний Премудрый называет Аверкия по имени в житии Сергия Радонежского.

С семьей тысяцких Вельяминовых тесные узы родства имел такой известный подвижник православной церкви как Кирилл Белозерский (в миру – Козьма, печатник боярина и окольничего великого князя Дмитрия – Тимофея Васильевича). Возможно, именно поэтому к представителю ростовского рода архимандриту Успенского Симонова монастыря игумен Махрищской обители Стефан († 1406) привел Кузьму († 1427), а Федор «приемлет его с радостию и тако постризает его съвръшено и дасть ему то же наименование Кириилъ»⁶⁰. Таким образом, очевидно, что выходцы из Ростова и в конце XIV в. были связаны между собой не только в светской, но и духовной жизни.

Князь Константин Ростовский не так часто обращал на себя внимание историков. Причинами тому были скудость биографических данных, льстивое восхваление князя в некоторых летописях, короткое пребывание на великокняжеском престоле, больший интерес, которые вызывали величественные фигуры его отца Всеволода Юрьевича и старшего сына Василька. Свою высокую оценку делам Константина В.Н. Татищев основывал на сведениях пристрастных ростовских летописей. А.А. Титов также положительно относился к князю. С. М. Соловьев был более сдержан в оценках. Ю. Шамурин обратил внимание на сопоставление Владимира Мономаха и Константина Ростовского в книге Д.А. Корсакова «Меря и Ростовское княжество». В «Поучения Владимира Мономаха» храбрость и умение вести войну ставится главным условием для «доброго князя», а самым приличным развлечением – охота. В «Наставлениях» Константина детям на первое место выводятся «мир» и «спокойствие», дела милосердия, благочестия и книжное поучение. Ни слова о делах ратных и забавах. Поэтому первый называется «воителем», а второй – «князем мира». Сам Ю. Шамурин отмечал, что в душе Константина есть «что-то глубоко родственное той стихии любви и кротости, которое несло христианство и которой отмечены дальние века истории Ростова»¹. И.Б. Греков и Ф.Ф. Шахмагонов дали самую яркую характеристику ростовскому князю, его политическим, дипломатическим и военным способностям².

Константин родился 18 мая 1186 г. А.А. Титов посчитал местом его рождения Ростов³, не приведя тому никаких доказательств. Летописи показали с каким напряжением Всеволод и его окружение ожидали наследника⁴. Младших братьев у Великого князя не было, и все боялись повторения событий, последовавших за смертью в 1174 г. Андрея Боголюбского. Почти все летописи сообщение о рождении Константина предварили известием о «знамении» на солнце 2 мая, в чем явно увидели добрый знак. Уже в три года Константин был, видимо, объявлен наследником, поскольку 15 августа 1189 г. освящение соборной церкви в Ростове происходило «при князе великом Всеволоде и сыне его Константине»⁵. 15 октября 1196 г. Великий князь женил своего наследника на Анне Мстиславне Смоленской. При поддержке свата – Мстислава Романовича – Всеволод получил в дополнение к своему наследственному уделу Переяславлю Русскому еще пять городов: Торческ, Треполь,Корсунь, Богуслав и Канев⁶. В 1198 г. жена Всеволода Мария тяжело заболела и уже не вставала с ложа вплоть до кончины 19 марта 1206 г. 12 декабря 1198 г. в Новгород вместо ее любимца Константина был отправлен княжить его 2-летний брат Святослав. 1 апреля 1199 г. Всеволод взял старшего сына в поход против половцев. Для 13-летнего Константина это военное предприятие стало лучшей закалкой. Но, пожалуй, самым главным, что вынес Константин из похода по половецким вежам, было, видимо, осознание того, что мощь государственная зиждется на единстве сил, собранных под одну руку. В 1201 г. юный князь побывал в Переяславле Русском, когда Всеволод поехал туда «в полюдье», захватив с собой троих старших сыновей, одного из которых – Ярослава– оставил здесь наместником⁷.

Константин, не без влияния матери и епископа Иоанна, занялся всерьез книгами, особенно летописями. Б.А. Рыбаков., называя князя «ученым книжником», не исключил его участия в создании Владимирского летописного свода, завершенного в 1205-06 гг.⁸ В.Н. Татищев отмечал, что Константин «многие дела древних князей собрал и сам писал, такоже и другие с ним трудились»⁹. Среди «других» находился игумен Владимирского Рождественского монастыря и будущий епископ Симон¹⁰.

1 марта 1206 г. Всеволод отправил Константина княжить в Новгород и напутствовал такими словами: «Новгород Великий старейшинство имеет княженью во всей русской земли... Не только Бог положил на тебе старейшинство в братьи твоей, но и во всей русской земли..., поеди в свой город»¹¹. Это важное событие в деталях описано в Лаврентьевской летописи и выдает участие самого Константина в составлении первоначального текста. Г.М. Прохоров отмечает использование летописцем шести фрагментов из рассказа об убийстве Андрея Боголюбского¹². Это высветило важную особенность летописной работы времен Константина: через повторение связывать данный текст с предшествующими и сопоставлять воспеваемого князя со знаменитым предком.

Прибыв в Новгород 20 марта 1206 г., молодой князь сразу же окунулся в атмосферу напряженной политической борьбы. Группировка посадника Михалки Степановича и его сына Твердислава ориентировалась на Всеволода, но группировка Дмитрия Мирошкинича обратила взоры на Мстислава Удалого. Михалка был свергнут. Дмитрий Мирошкинич стал посадником и, воспользовавшись тем, что Всеволод переключился на южные дела в связи с изгнанием Ярослава из Переяславля Русского черниговским князем Всеволодом Чермным, занявшим тогда Киев, вместе с братьями, не обращая внимания на Константина, «повелеша на новгородцех имати сребро, а по волости куны брать, по купцам виру дикую, и повозы возити и все зло»¹³. 22 февраля 1207 г. молодой князь приехал к отцу, прося, видимо, чтобы его вывели из Новгорода. Но Всеволод, готовясь к походу в Южную Русь, велел Константину собирать новгородцев и идти к Москве. В войске оказался и посадник Дмитрий Мирошкинич. 19 августа 1207 г. Всеволод двинулся к Москве, а отсюда с Константином направился к Оке на соединение с союзными рязанскими князьями. Узнав об измене рязанцев, он велел схватить изменников и отправить во Владимир, а сам 23 сентября переправился через Оку. Последовали осада Пронска, во время которой Константин с новгородцами «стерег» ворота «на горе», не подпуская осажденных к реке, распределение наместников по городам, попытка полного подчинения самой Рязани, которая в конце концов была сожжена Видимо, Всеволод готовил поход и на рязанские земли, и вызов здешних князей к Оке якобы для похода в Южную Русь мог быть ловким маневром. Сыновья учились у отца политическому коварству. Видимо, было не случайным и смертельное ранение новгородского посадника Дмитрия Мирошкинича под Пронском. Сторонник Всеволода Твердислав захватил посадничество, и в Новгород княжить отправился Святослав, а Константину Великий князь дал Ростов и в придачу к нему еще пять городов: Ярославль, Белоозеро, Мологу, Углич и Великий Устюг¹⁴. Вся северная половина великого княжества перешла Константину, который уже 25 ноября 1207 г. на своем ростовском дворе освятил церковь св. Михаила, устроил пир, а затем провел процедуру крестоцелования и., видимо, заключил договор с верхушкой Ростова Вновь бояре возмечтали о былом стольном значении древнего города. Не без их подачи Константин оценил отцовское пожалование. С Белоозера и Устюга – главного форпоста освоения богатого пушниной таежного севера в Ростов рекой текли сокровища. Сохраняя тесные связи с Новгородом, можно прибыльно торговать с Европой. Словом, город имел хорошие перспективы. К тому же Константин помнил, о высоком престиже Ростова, где княжили Ярослав Мудрый, святой Борис, Владимир Мономах, а ближайшие предшественники отца его числились в первую очередь ростовскими князьями, и он не захотел отдавать город Юрию. Всеволод встревожился. Когда-то сам изгнанный старшим братом Андреем Боголюбским, он долго пребывал на чужбине. Видимо, Всеволод заподозрил в первенце черты жестокого дяди и испугался за судьбу остальных своих сыновей. Он был непреклонен: Владимир – Константину, а Ростов – Юрию!

А.А.Титов полагал, что Константин полюбил Ростов и не хотел с ним расставаться¹⁵. Встречалось также мнение, что Константин понимал пагубность феодальной усобицы. Но ни то, ни другое не превалировало в деятельности князя. Прежде всего, он был феодальным прагматиком и принимал передовые идеи того времени лишь в той степени, в какой они не затрагивали его интересов. Чувством любви к Ростову он также вряд ли руководствовался в первую очередь. Об этом говорит хотя бы факт, что в конечном итоге Константин сел во Владимире.

15 мая 1211 г. в Ростове в страшном пожаре погибли 15 церквей. В их числе ц. Иоанна Предтечи на епископском дворе, под которой даже гробы в земле подпалились, но каким-то чудом уцелели икона с изображением Федора Тирона и вощаница с вином, будто бы принадлежавшая когда-то епископу Леонтию. Сама собой напрашивается параллель с событием 1175 г., когда в разгар феодальной смуты, вспыхнувшей после гибели Андрея Боголюбского, стало известно об обретении в Ростове чудодейственных мощей епископа Исайи и Авраамия, основателя монастыря своего имени. Поздние летописные своды тему нового чуда не развили, но, возможно, что случившееся подкрепило решимость Константина, который в 1211 г. дважды не являлся на зов отца получать наследство. Кроме того, он надеялся на поддержку старшей дружины, епископа и, конечно же, братьев, в первую очередь Юрия. Но никто не посмел перечить Великому князю, когда тот собрал нечто вроде земского собора и заставил всех присягнуть на верность второму сыну, наказав тем самым старшего за непослушание. Вот тут-то Константин и «воздвиже брови на братию, паче же и на Юрия»¹⁶. 15 апреля 1212 г. Всеволод Юрьевич умер. Лишь часть старшей дружины перешла на службу к Константину, отчего тот не решился сразу же оспорить решение отца Братья в основном встали на сторону нового Великого князя. К Константину перешел только Святослав. Перевес сил оказался на стороне Юрия, но он попытался примириться с братом, предложив ему все же обменяться городами… Ответ Константина был категоричен: Юрию предназначался Суздаль¹⁷. Примирение состоялось лишь тогда, когда владимирские войска появились вблизи Ростова Константин не признал Юрия Великим князем. Переманив на свою сторону брата Владимира, он самочинно отдал ему Москву, принадлежавшую Юрию. У Ярослава была отобрана Нерехта, а Кострома, как и Москва перешедшая Юрию, подверглась разгрому. Великий князь вновь двинулся с войсками к Ростову. На сей раз произошли кровопролитные столкновения на подступах к городу у речки Ишни и в районе села Угодичи, завершившиеся заключением договора, по которому братья разделили великое княжение едва ли не на две половины¹⁸.

Константин унаследовал от отца выдержку, расчетливость, хитрость. Вовсе не голая лесть звучала в летописной фразе: «Мужество же и ум в нем же живяша, правда же и истинна с ним ходяста, вторый Соломон быв премудростию»¹⁹. Волею отца ущемленный в праве на наследование трона, он оказался в глазах многих людей нравственно выше братьев и нашел лучший способ подкрепить свое превосходство – храмовое строительство Константин первым из сыновей Всеволода приступил к выполнению этой задачи. Его должна была поддержать и церковь, поэтому Юрий поспешил заменить епископа, которым 20 июля 1214 г. стал игумен Рождественского монастыря Симон, бывший некогда одним из наставников Константина в летописном деле. Он должен был смирить Константина, но тот даже не пустил его в Ростов. Помощником ростовского князя стал умный и способный духовник Пахомий, с 1201 г. игумен ярославского Петропавловского монастыря. Бывая часто у него в Ярославле, Константин в 1212 г. завел там второй двор. Пахомий приложил руку к созданию духовного училища, которое князь велел в 1214 г. перевести в Ростов и разместить в «Григорьевском затворе». Константин покровительствовал училищу, приглашал ученых монахов преподавать в нем богословие, философию, языки и заниматься переводами многочисленных греческих книг. Н.М.Карамзин считал выдумкой В.Н.Татищева сведения о ростовской библиотеке, содержащей до тысячи фолиантов, написанных на греческом языке²⁰. Однако подтверждением тому послужила книга с житием Нифонта Кипрского, которую перевели уже после смерти Константина при его сыне Васильке²¹. По преданию, в С. Угодичи проживали два хороших книжных переписчика Кирилл и Феофил, которые создали так называемый «Летописец», принадлежавший П.В.Хлебникову²². В Ростове создается ростовский вариант продолжения Владимирского летописного свода, сохранившийся в составе Лаврентьевской летописи 1377 г., чрезмерно восхвалявший в соответствующих статьях деятельность Константина.

В Ростове и других городах разворачивается строительство церквей. 25 апреля 1213 г. закладывается новый Успенский собор, а на княжеском дворе в 1214 г. начали возводить из ярко-красного кирпича – плинфы церковь Бориса и Глеба В 1215 г. в Ярославле сооружается первая кирпичная с белокаменными резными деталями и майоликовым полом Успенская церковь. Ростов переживал небывалый подъем. Строители, каменщики, иконописцы, златокузнецы, ювелиры, вышивальщицы – представители многих ремесел закладывали культурные традиции будущего Ростова. Покровителем их был князь Константин. Не напрасно летописец отмечал его «любовь и желание до всего божественного строения, до святых икон»²³.

Летом 1214 г. Константин пошел на раздел епархии и послал духовника своего игумена Пахомия в Киев к митрополиту Матфею на утверждение. 28 января 1215 г. тот возвратился в Ростов епископом Ростовским, Ярославским и Переяславским²⁴.

Весной 1215 г. новгородцы выбрали себе в князья Ярослава, ставшего зятем Мстислава Удалого, но вскоре выгнали его. Обиженный князь захватил Торжок и перекрыл снабжение Новгорода продовольствием. Новгородцы обратились за помощью к Мстиславу. 11 февраля 1216 г. князь приехал в город, а 1 марта вместе с новгородцами и союзными князьями Владимиром Псковским и Владимиром Смоленским начал военные операции против Ярослава Юрий послал на помощь Ярославу брата Святослава, Константин тоже выделил вспомогательный отряд под номинальным руководством своего пятилетнего сына Всеволода²⁵. Но вскоре в Ростов с посольской миссией приехал смоленский боярин Яволод с приглашением вступить в союз с Мстиславом. На помощь новгородцам был тотчас послан ростовский воевода Еремей с 500 ратниками. Одновременно Константин попросил прислать к нему шурина Всеволода, находившегося в войске Владимира Смоленского, чтобы обсудить с ним условия своего вхождения в коалицию. Он ожидал поддержки собственных притязаний на великокняжеский стол, планировал объединение Владимиро-Суздальской земли и сохранение интересов великого княжения в Новгороде. Планы остальных участников войны подробно изложены в летописях²⁶.

Нерлью Волжской войска союзников прошли на соединение с Константином Ростовским в район городища у «Горы святой Марии» на реке Саре в 33 км от Ростова²⁷. Здесь 9 апреля 1216 г. на военном совете Константин высказал опасение, что Ярослав может пройти Которослью от Ярославля к Ростову и ударить в тыл. В Ростов был отряжен Владимир Псковский с дружиной. Это успокоило и ростовских бояр, боявшихся за свои вотчины и бывших, как Константин заявил Мстиславу, « к боеви не дерзи»²⁸. Но вскоре пришла весть, что Ярослав окольным путем пришел к Юрию, и противники начали сближение. 21-22 апреля 1216 г. на речке Липице произошла битва, подробно описанная в летописях. Разгром войск Юрия был полный. В летописях даются разные цифры потерь сторон, но наиболее реальным кажется число 9233 у владимирцев. В войсках коалиции, по сведениям Воскресенской летописи, убито 5 новгородцев и 1 смолянин, по Никоновской летописи погибло 550 человек, а В.Н.Татищев дал цифру 2550²⁹. В сокращенном летописном своде 1493 г. есть запись: «Поможе Бог князю Константину Всеволодичю, брату старейшему, и правда его же пришла»³⁰. Однако значительная часть летописей не считает ростовского князя победителем в битве, отчего С. М. Соловьев отдал лавры Мстиславу Удалому³¹, И.Б.Греков и Ф.Ф.Шахмагонов сделали противоположный вывод³². Действительно, в выигрыше оказапся только князь Константин. Сам он и его окружение так расценивали призошедшее: «Злой дьявол... ненавидяй всегда добра роду человечью» и «воздвиже некую котору злу межи князи», и из-за нее братья бились «у Юрьева и одоле Константин.. .Бог и крест честной и молитва отца их и дедня введе я в великую любовь и седе Константин в Володи мере на столе, а Юрьи в Суздале»³³. Многое сглажено в этом сообщении, относящемся уже ко времени примирения братьев. Нет ни слова о помощи Константину со стороны Мстислава и новгородцев. Князю помогает только Провидение. Видимо, Константин был уже серьезно болен и обратился к богоугодным делам, замаливая грехи. Этим объясняется его снисходительность к братьям³⁴. В Ярославле летом 1216 г. закладывается Спасо-Преображенский собор, а на берегу Которосли строится деревянная церковь Архангела Михаила, Во Владимире в 1218 г. сооружается первая в Северо-Восточной Руси каменная приходская церковь Вознесения на торгу, которую освящают в присутствии князя 18 сентября. Накануне, 25 августа, в Ростове была освящена княжеская Борисоглебская церковь. Константин обосновывается во Владимире, снимая с себя грех непокорности и выполняя волю отца. Осенью 1218 г. полоцкий епископ Владимир привез из Константинополя священные реликвии – мощи святого Логина, Марии Магдалины и часть от страстей Господних, которые подарил Константину. Дары разместили в монастырской церкви Воскресения перед Золотыми воротами, и организовали крестный ход.

Константин умер 2 февраля 1219 г.³⁵ Перед смертью он позаботился о том, чтобы за сыновьями Васильком и Всеволодом были закреплены соответственно Ростов и Ярославль. Юрий становился им «в отца место», а они, в свою очередь, обязаны были почитать и слушаться его во всем.

Фигура Константина Ростовского во многом противоречива Князь был активным участником одной из самых кровопролитных усобиц русского средневековья. Однако В.Н. Татищев, Д.А. Корсаков и Ю. Шамурин считали его «князем мира». «Наставления» Константина детям как будто подтверждали это. Отец завещал любить друг друга, бояться Бога и соблюдать его заповеди, укреплять церковь, творить милосердие, слушать книжное поучение. Это – своеобразный княжеский кодекс, отразивший представления об идеальном князе. Константин твердо осел в своем уделе и не рвался в Киев, как его дед и дядя, не был крут и всем этим вполне устраивал ростовские боярские круги. Он стал первым владимирским князем, отошедшим от южнорусских дел и замкнувшимся в кругу интересов своего княжества. Летописец изобразил Константина, находившегося в пограничной ситуации между жизнью и смертью, едва ли не предтечей будущего объединения обособившихся русских земель. Показателен эпизод, в котором Константин наставляет своих сыновей – удельных князей – в послушании Великому князю.

Однако сквозь летописный образ-маску все же проступают черты избалованного и упрямого, умного и расчетливого, хитрого и тщеславного, набожного и грешного человека, каким в действительности был старший сын Всеволода Большое Гнездо…

1. Шамурин Ю. Ростов Великий. Троице-Сергиева Лавра. М. 1913. С. 10.
2. Греков И.Б., Шахмагонов Ф.Ф. Мир истории. М., 1986.
3. ГМЗРК. КП-10055/374, Р-378. Л.6. Титов А.А. Описание Ростова Великого. М. 1891. С. 5.
4. ПСРЛ. Т.2. М. 1962. Стб. 612.
5. Летопись по Лаврентьевскому списку. СПб. 1872. С. 386. (Далее – Лаврентьевская летопись)
6. ПСРЛ. Т.23. СПб. 1910. С. 56.
7. ПСРЛ. Т.20. Первая половина, Ч.1. СПб. 1910. С. 141; Лаврентьевская летопись... С. 395.
8. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества в ХП-ХШ вв. М., «Наука». 1982. С. 562.
9. Татищев В.Н. История Российская Т. Ш. М.-Л. 1964. С. 206.
10. Милютенко Ю. Владимирский Н.И. Великокняжеский свод 1205 г. (Радзивиловская летопись). // ТОДРЛ. Т. 50. 1994.
11. Лаврентьевская летопись... С. 400. В ряде летописей это событие датируется 1205 г. – см. ПСРЛ. Т.15. СПб. 1863. Стб. 301; Т. 20. С. 144.
12. Прохоров Г.М. Радзивиловский список Владимирской летописи по 6714 (1205-06) год. // Радзивиловская летопись... С. 278-279.
13. ПСРЛ. Т.15. СПб. 1863. С. 306.
14. Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства М 1951. С. 194. Прим. 1.
15. Титов А.А. Описание... С. 5.
16. ПСРЛ. Т.20. С. 147; Т.23. С. 63.
17. Соловьев СМ. Соч. Кн. I. История России с древнейших времен. Т. 1-2. М., «Мысль». 1988. С. 587.
18. Русские летописи. Т.1. Симеоновская летопись. Рязань. 1997. С. 74.
19. Там же. С. 62.
20. Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. Ш. М., 1991. С. 589. Прим. 179.
21. Никодим архимандрит. Русские святые и подвижники, подвизавшиеся и чтимые в пределах нынешней Ярославской епархии. // ЯЕВ.1902. Ч. неоф. № 32. Ярославль. 1903. С. 498.
22. ГМЗРК. КП-10055/374, Р-378. Л. 306.
23. Русские летописи. Т.1. Симеоновская летопись. Рязань. 1997. С. 77.
24. В 1226 г. Переяславль отчислен к Владимирской епархии. См. Титов А.А. Летопись о ростовских архиереях. СПб. 1890. Примечания. С. 8.
25. ПСРЛ. Т. 15. Стб. 318; Т. 20. С. 148; Т. 23. С. 65.
26. Лаврентьевская летопись... С. 470; ПСРЛ. Т. 15. Стб. 318-323; Т. 20. С. 148-149; Т. 23. С. 65-66.
27. Близ нынешнего села Филимонова.
28. Лаврентьевская летопись... С. 471.
29. Лаврентьевская летопись... С. 473; ПСРЛ. Т. 15. Стб. 323. Карамзин Н.М. Указ.соч. С. 583-584. Прим. 168.
30. ПСРЛ. Т.27. М.-Л. 1962. С. 234.
31. Соловьев С.М. Указ. соч. С. 596-597.
32. Греков И.Б., Шахмагонов Ф.Ф. Мир истории. М. 1986.
33. Лаврентьевская летопись... С. 418.
34. Константин не допустил штурма Владимира при благоприятных тому обстоятельствах, а дождался добровольной сдачи города 27 апреля, отправил Юрия с семьей в Городец Радилов, но через год призван к себе, помирился с ним, сделал наследником, как следующего по старшинству, и дал ему Суздаль. – См. Лаврентьевская летопись... С. 418.
35. Лаврентьевская летопись... С. 420. Запись под мартовским 6726 г. после сообщений об освящении церквей в Ростове (25 августа) и во Владимире (18 сентября).

Роль боярства в истории Руси периода раздробленности весьма слабо освещена источниками. Как отмечал еще А.Е. Пресняков, «не личные мотивы князей, а настроения и тенденции окружавшего их боярства дали бы нам полное понимание событий»¹. Но летописцы, руководствуясь своими представлениями о социальной иерархии, упоминали о представителях нетитулованной знати лишь в виде исключения, – благодаря чему мы узнаем об одном из инициаторов борьбы за великое княжение между Дмитрием Переяславским и Андреем Городецким боярине Семене Тонильевиче, или о закулисном режиссере династической войны 1425-1453 гг. Иване Всеволожском.

К настоящему времени достаточно подробно исследовано формирование боярства Москвы, благодаря массовому переходу на московскую службу удается определить состав тверской и рязанской знати. Однако в летописях отсутствуют известия о ростовских боярах второй половины XIII-XIV вв., хотя для более раннего периода именно их политическое влияние и военная сила нередко определяли развитие событий в междукняжеских конфликтах.

Особое значение в истории Ростова имеет первая треть XIV в., когда за какие-то 20 лет одно из сильнейших в Северо-Восточной Руси Ростовское княжество попало под полный контроль Москвы. Учитывая, что именно бояре и вольные слуги составляли основу военно-политической мощи князей, представляется интересным рассмотреть положение ростовского боярства в связи с историей Ростовского княжества этого периода. Летописи не упоминают ни одного ростовского боярина в течение всего XIV в. Последний представитель этой группы, о котором есть сведения – это Илья Борисович, предок Ильиных и Ошаниных. Однако он уже связан с Василием Темным теснее, чем с князьями Ростова, у которых еще его отец получал села не за службу, а в счет долга³.

Единственным источником по рассматриваемой теме является фрагмент Жития Сергия Радонежского, рассказывающий о родителях и детстве святого. В нем говорится о том, что отец Сергия Кирилл, один «от славных и нарочитых» ростовских бояр, под старость растерял свое немалое имение. Когда после получения Иваном Калитой великого княжения в Ростове появились представители Москвы Мина и Василий Кочева, которые отбирали имущество у ростовцев, не останавливаясь даже перед насилием в отношении старейшего боярина ростовского Аверкия (очевидно, тысяцкого), Кирилл вместе с группой других ростовских вельмож перебрался в московскую волость Радонеж³. Данные, сообщаемые Епифанием Премудрым, оцениваются исследователями как достоверные. Дети Мины и Василия Кочевы Дмитрий Минич и Юрий Васильевич Кочевин Олешеньский были приближенными Дмитрия Донского⁴. Среди переселенцев из Ростова Епифаний называет Дюденя и Ивана и Федора Тормосовых. Землевладение их потомков Тормосовых и Дюденевых в Радонеже и его округе фиксируется в документах XV-XVI вв.⁵ До переселения Тормосовым, возможно, принадлежало упоминаемое в писцовых книгах 1629-1631гг. село Тормосово, расположенное в Назорном стане Ростовского уезда (ныне – в Ивановской обл., в 30 км. к юго-востоку от Ростова, в верховье р. Ухтомы). Все это позволяет со вниманием отнестись к содержащимся в Житии фактам.

Традиционно данный фрагмент приводится в исследованиях, посвященных возвышению Москвы, как образец тех жестких методов, которыми оно осуществлялось. В последнее время он рассматривался В.А. Кучкиным и Н.С. Борисовым⁶. Хотя их работы посвящены личности Сергия Радонежского, а не Ростовскому княжеству, авторы уделяют внимание политической ситуации во время детства преподобного, а также причинам переселения на московские земли. В.А. Кучкин следует тексту жития, упоминая о бедности, вызванной «частыми хоженми с князем во Орду, и чястыми ратми Татарскими, еже на Русь, и чястыми послы Татарскими, и чястыми тяжкыми данми и выходы тяжкими, еже во Орду, и чястыми глады хлебными», а также о вызванном энергичными действиями москвичей страхе.

Н.С. Борисов говорит о принудительном переселении Иваном Калитой ростовцев как неисправных должников по ордынскому выходу, который он за них уплатил. Поскольку главной ценностью были «земля и люди, способные заставить ее приносить плоды», переселенцы вынуждены были обустраиваться на новом месте, начав с шалашей и землянок и заботясь о хлебе насущном⁷. С этим предположением согласиться весьма трудно. И согласно Житию, и по данным о потомках переселенцев, они оставались свободными землевладельцами. Смысла использовать их для освоения земель не было – переселялись не крестьяне. Да и акции, подобные массовым испомещениям в Новгороде и Твери конца XV в., в первой трети XIV в. были Москве явно не под силу. Ростов в это время зависит от Москвы, юный ростовский князь Константин Васильевич только что стал зятем Калиты. В этой ситуации действовать подобным образом было бы бесполезно.

Таким образом, решение перебраться из Ростова в Радонеж было принято ростовцами самостоятельно. Однако, как отмечалось исследователями, не следует представлять боярский отъезд к другому князю как бытовое явление⁸. С точки зрения права для XIV в. представляется определенным, что бояре и слуги вольные давали за себя и за своих детей клятву князю «в верной службе, в том, что он и его дети всегда и во всем будут «хотеть добра» князю и его детям, по совести, без утайки сообщать своему государю о всяком «лихе и добре», касающемся князя, не нарушать клятвы и не отъехать ни к кому и никуда. Между сторонами существовали правовые отношения, где обязанности боярина служить князю корреспондировало право князя требовать такой службы, судить и казнить. Одновременно князь был обязан оказывать покровительство и защиту, держать боярина в чести – обеспечивать ему почет, достойное место на службе и соответствующие материальные выгоды. Отъезд боярина к другому князю также был поступком, имеющим юридические последствия – если отъезжающий предварительно не заявлял о своей обиде, т.е. о нарушении князем этих условий и не получал от князя удовлетворения или отказа, то есть не расторгал договор, то его отъезд считался клятвопреступлением и изменой.

В первой половине XIV в. за счет съезжающихся в Москву представителей боярских родов – Федора Бяконта, Нестера Рябца, потомков Акинфа Великого и Ивана Морхини, Ивана Мороза, Дмитрия Зернова формируется ядро правящего слоя Москвы⁹. Очевидно, московские князья были заинтересованы в концентрации боярства на их землях. Однако Кирилл и другие ростовцы, судя по всему, приехали на иных условиях. Несмотря на контакты с Протасием тысяцким (видимо, организовывавшим их размещение в Радонеже), у них явно не было надежд на место при князе. Все, что они получили – это земли в окраинной волости и некоторую «лготу». Их потомки, не связавшие себя с духовной карьерой, остались мелкими землевладельцами в глухом уделе. Налицо серьезное ухудшение социального статуса и материального положения бывших бояр. Страх сам по себе также не может служить мотивом их поступка – сел и дворов в Ростове у них не оставалось в любом случае, отнять что-либо серьезное у обнищавших москвичи не могли, а об угрозе их жизни в Житии ничего не говорится. Несомненно, им заранее было ясно, что переезд в качестве разорившихся вельмож, без денег и военной силы не оставит им и их детям надежд на какую-либо служебную карьеру. Если бы у них была возможность остаться в качестве бояр ростовских князей, в первую очередь Константина, находившегося до 1360-х гг. в хороших отношениях с Москвой, то шансов сохранить службу и почет было бы гораздо больше. Очевидно, такой возможности у Кирилла не было и объяснение этому нужно искать в предшествующей истории Ростовского княжества.

Сведения летописей о Ростовском княжестве в рассматриваемый период имеются, однако их немного и они достаточно противоречивы. Нет возможности четко определить последовательность правления князей с момента смерти Константина Борисовича (1304/05 или 1306/07) до раздела Ростова между его внуками Федором и Константином Васильевичами (около 1328 г.). Во всяком случае, к началу столетия были живы дети Константина Борисовича Александр (р. 1286 г., 1293 – посажен на княжение в Угличе, 1302 – женится), и Василий Константиновичи (р. 1291 г.). Известны и их дети Юрий Александрович (ум. 1320 г.), а также Федор (1310-1331) и Константин (после 1310-1365) Васильевичи. Еще один возможный наследник, сын умершего в 1294 г. Дмитрия Борисовича Иван (р. 1290 г.), не упоминается в сообщениях последующего времени. Учитывая то, что на его сестрах были женаты Иван Переяславский, Михаил Тверской и Андрей Городецкий, надо признать, что если бы он принял участие в борьбе за Ростов, развернувшейся на фоне борьбы Москвы и Твери за великое княжение, то, несомненно, попал бы на страницы летописей. Однако, скорее всего он умер на рубеже веков.

Только Никоновская летопись говорит о вокняжении Василия Константиновича после смерти отца. Очевидно, ее автор домыслил события, опираясь на последующие факты. Анализируя летописные сообщения, необходимо иметь в виду, что и Михаил Тверской, и Юрий Московский были женаты на ростовских княжнах (Юрий – на дочери Константина Дмитриевича), и имели своих сторонников в Ростовском княжестве. В 1315 г. по пути из Новгорода в Орду Ростов посещает Юрий Данилович¹⁰. Очевидно, в тот момент в городе правит поддерживающий его князь¹¹. Это подтверждается тем, что возвращающийся из Орды великий князь Михаил с послами Таитемиром, Мархожей и Индыем осенью того же года в Ростове «много зла подеяша»¹². Вслед за ним из Орды приходит младший сын Константина Ростовского Василий с послами Сабанчием и Казанчием и также «творит Ростову много зла». Летописи, кроме отредактированного сообщения Академической по Суздальскому списку (где не упоминается и о совершенном «зле»), не называют его «Ростовским»¹³. Очевидно, имеет место борьба за княжение со старшим братом Александром или с его сыном Юрием Александровичем, и в этой борьбе Василий опирается на Орду и Тверь. Зимой 1317 г. Юрий Данилович с великокняжеским ярлыком и отрядами Кавгадыя и Астрабыла по пути на Тверь проходит через Ростов «и много зла творяху христианом»¹⁴. В результате, видимо, в Ростове снова устанавливается власть Александра Константиновича или его сына Юрия. После событий, связанных с Бортеневской битвой и гибелью Михаила Тверского, именно ростовский епископ Прохор выступает в роли посредника между Юрием Даниловичем и Александром Михайловичем, именно в Ростов привозят из Твери тело умершей в плену жены Юрия Кончаки – Агафьи, и именно в Ростов возвращается из Орды Юрий Московский¹⁵.

Московско-ростовской коалиции приходит конец в 1320 г., когда умирает Юрий Александрович Ростовский¹⁶. Ему было не более 18 лет и он не оставил после себя наследников. Соответственно, власть в княжестве переходит к Василию Константиновичу, или к его детям. Одновременно в городе происходят беспорядки, направленные против бывших там «злых татар». Непосредственно вслед за этим летописи сообщают об отъезде брата Юрия, Ивана Даниловича, в Орду к царю Узбеку. Весной 1322 г. он возвращается с войском посла Ахмыла, который «много пакости учини по Низовской земли, и Ярославль взя, и много христиан иссече»¹⁷. С одной стороны, военная акция была направлена на обеспечение лояльности наследников Давыда Ярославского великому князю и Орде. О действиях в Ростовской земле нет известий в летописях, однако Ахмылова рать упоминается в житии Сергия Радонежского. Также о ней говорится в Повести о Петре царевиче Ордынском, написанной уже в XV в. Согласно Повести, ростовские князья бежали от Ахмыла, и лишь вмешательство местных татар, сославшихся на свои родственные связи с Чингизидами, и их дары спасли город от разорения¹⁸. Поскольку автор Повести называет именно Ахмылову рать, выделяя ее из множества ордынских карательных акций в Ростове, имевших место за прошедшие к моменту написания двести лет ига, это позволяет с определенным доверием относиться к данным сведениям. Очевидно, ростовские князья (Василий Константинович, если он еще жив к тому времени, Федор и Константин Васильевичи) бежали, так как имели основания предполагать, что рать направлена именно на них, и это связано как с выступлением горожан после смерти Юрия, так и с их связями с Тверью. Наиболее вероятные направления для их бегства – в Тверь, или на север, в Устюг.

Юрий Данилович в это время, испытывая серьезные проблемы со сбором средств для уплаты ордынского выхода, находится в Новгороде. Дмитрий Михайлович Тверской, зная об этом, отправляется к хану добиваться великокняжеского ярлыка. Именно в этот момент «устюжане» захватывают дань, собранную новгородцами с Югорской земли. Эта дань играла значительную роль в доходах Новгорода (и – возможно – в надеждах Юрия Даниловича). Московский князь лично возглавляет поход на Устюг и, захватив город, заключает мир «с князьми устюжскими»¹⁹. Это, конечно, не князьки местных финских инородцев, как предполагал А.Е. Пресняков, а князья Ростова, в состав владений которых Устюжская земля входила до конца XIV в. Действия ростовцев были явно направлены против Юрия Даниловича и в поддержку уже получившего великое княжение Дмитрия Михайловича. Юрий, видимо, наконец-то, обретя необходимые средства, прямо из Заволочья по Каме направляется навстречу своей гибели – в Орду, не заезжая уже ни в Новгород, ни в Москву, ни в ставший враждебным Ростов.

Восстание в Твери и возвращение зимой 1327/28 гг. Ивана Калиты с ордынским войском, направившимся в карательный поход на Тверь, перечеркнули все плюсы, связанные с ростовско-тверским союзом. «Великая рать татарская, глаголемая Федорчюкова Туралыкова» упоминается в Житии Сергия Радонежского как поворотное событие, которое предопределило и наставшее год спустя «насилование», связанное с тем, что «княжение великое досталось князю великому Ивану Даниловичю, купно же и досталося княжение Ростовское Москве»²⁰.

К 1328 г. Василия Константиновича уже точно нет живых, княжество делится между его сыновьями – 18-летним Федором и еще более юным Константином. В его отношении Иван Калита предпринял такой же ход, как и в отношении 14-летнего Константина Михайловича Тверского, который, находясь в московском плену, в 1320 г. был вынужден жениться на дочери Юрия Московского. Несомненно, женитьба младшего Васильевича – Константина на дочери Калиты вкупе с разделом княжества были направлены против старшего – Федора Ростовского, теснее связанного, очевидно, с антимосковской политикой. Возможно, его реакцию демонстрирует зафиксированное в новгородском летописании новое нападение «устюжских князей» на новгородцев, шедших на Югру²¹. Известно, что в 1364 г., проиграв борьбу за Ростов поддержанному Москвой племяннику, Константин Васильевич отправляется в Устюг. Вероятно, он следовал примеру старшего брата. В 1331 г. Федор умирает. Его сын, младенец Андрей, будущий правитель княжества с 1363 по 1409 гг., получает микроскопический Бохтюжский удел в северной части ростовских земель²².

Несомненно, жестокая борьба между московской и тверской партиями, в ходе которой власть в княжестве переходила из рук в руки, привлечение небескорыстных ордынцев, требовавших выплат долгов по дани и дополнительных средств за помощь, а также просто грабивших население, – все это вело к обнищанию правящего слоя княжества. Особо болезненным для ростовской знати должно было быть многократное разорение сельской округи, очевидно уже тогда ставшей основой ее материального благополучия.

Скудость летописных источников делает трудноуловимым сам процесс изменения сущности боярства, которое, очевидно, на протяжении столетий претерпевает серьезные трансформации, превращаясь из верхнего слоя княжеской дружины в обладающих значительными земельными владениями руководителей административного и военного аппарата. Отсутствие убедительных письменных свидетельств не позволяет нам точно охарактеризовать процесс оседания ростовского боярства на землю. Однако археологические исследования показывают, что в Московском княжестве боярское землевладение формируется в XIV в.²³ С учетом того, что плодородные земли в округе озера Неро активно обрабатывались еще в дославянскую эпоху, а развитие боярства Ростовского княжества явно началось раньше, чем в поздно обретшей собственный княжеский стол Москве, можно предполагать, что в Ростове боярские вотчины уже существуют в начале того же столетия. Другим аргументом в пользу наличия вотчин у ростовских бояр служит тот факт, что согласно Житию Сергий и его родители жили в «некоей веси не зело близ града Ростова», т.е. в вотчине.

Вообще, роль боярства в тогдашней политической действительности Ростова должна быть особо значима, поскольку и Юрий Александрович, и Василий Константинович, и Федор Васильевич Ростовские были весьма молодыми людьми. Так как с 1320 г. в Ростове правили или Василий Константинович, или Федор Васильевич, Кирилл и его сподвижники, очевидно, являлись их боярами и активно участвовали в формировании политики, направленной на союз с Тверью. В такой ситуации Константин и его московский тесть не были заинтересованы в их сколь-нибудь высоком положении при новом князе. Напротив, действия москвичей по получению с ростовцев долгов по ордынской дани, очевидно, направлялись в первую очередь на видных деятелей предыдущего правления. После смерти Федора, освобождавшей от присяги, перед боярами стоял выбор – присягнуть его сыну Андрею Федоровичу и отправиться с ним в бохтюжскую ссылку (возможно, навсегда), или переселиться на московские земли. Последнее явно представлялось предпочтительным и для Москвы, получающей над ними контроль, и для Константина, который учитывал возможность в будущем спора с племянником за княжение.

Таким образом, в начале второй четверти XIV в. значительная часть ростовской нетитулованной знати была вынуждена покинуть ослабленное междоусобной борьбой и попавшее под влияние Москвы княжество. Это, наравне с гибелью окружения ростовского князя в 1237 г. в битве на р. Сити, а также с поражением в 1364 г. попытавшегося выйти из московской зависимости Константина Васильевича, место которого занял Андрей Федорович Ростовский, послужило причиной тому, что в Ростове не сформировалось сильного и многочисленного потомственного боярства, обладающего обширными владениями в княжестве и способного активно защищать его независимость.

1. Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. М.,1998. С.76.
2. Баранов К.В. Ростовские предки опричника // История и культура Ростовской земли. 1993. Ростов, 1994. С.81.
3. Памятники литературы Древней Руси. XIV – сер. XV вв. М., 1981. С.286-290.
4. Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С.237., Горский А.А. Москва и Орда. М.,2000. С. 30.
5. Чернов С.З. Исторический ландшафт Древнего Радонежа // ПКНО 1988. М.,1989. С.426-427.
6. Кучкин В.А. Сергий Радонежский // Вопросы истории. М., 1992. №10. С.75-76., Борисов Н.С. Сергий Радонежский. М., 2001. С.13-29.
7. Борисов Н.С. Указ.соч. С.28-29.
8. Веселовский С.Б. Указ. соч. С.470-471.
9. Горский А.А. Указ. соч. С.30-41., Веселовский С.Б. Указ. соч. С. 481.
10. ПСРЛ. Т.7. С.186.
11. К.А.Аверьяновым выдвинута гипотеза о связи частых посещений Юрием Даниловичем Ростова с тем, что московский князь получает в 1297 г. в приданое за ростовской княжной «часть княжества», в состав которой входили Углич и часть Ростова, включая «церковь Богородицы» (т.е. кафедральный Успенский собор). (Аверьянов К.А. Купли Ивана Калиты. М., 2001. С.196-202.). Предполагаемый К.А. Аверьяновым переход такой части с приданым к Юрию, затем к Константину Михайловичу Тверскому, а от того обратно к Ивану Калите не подтверждается никакими источниками. Кроме того, известно, что в 1290-х гг. замуж выдаются еще три ростовские княжны. Если за каждой из них давалась практически половина княжества, то, что осталось князьям Ростова? Если же особо значительное приданое получила лишь одна, то это также требует какого-либо объяснения.
12. ПСРЛ. Т.4. С.48.
13. ПСРЛ. Т.4. С.48.; Т.24. С.107.; Т.1. Стб.529.
14. ПСРЛ. Т.15. С.409.; Т. 7. С.188.
15. ПСРЛ. Т.15. Стб. 412., Т.7. С.198, Т.6. Вып. 1. Стб.396.
16. ПСРЛ. Т.1. Стб. 530.
17. ПСРЛ. Т.24. С.114.
18. Памятники литературы Древней Руси. Конец XV – первая половина XVI в. М.,1984. С.34.
19. ПСРЛ. Т.3. С.97.
20. Памятники литературы Древней Руси. XIV – середина XV в. М., 1981. С.288.
21. ПСРЛ. Т.3. С.99.
22. Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X-XIV вв. М.,1984. С.282.
23. Юшко А.А. Из истории феодального землевладения Московской земли XIV в. // Российская археология. М., 2001. №1. С.45-53.

Между Русью и Византийской империей с давних пор существовали тесные связи. После принятия Русью Христианства от Византии можно говорить даже о наступлении периода особых отношений между одной из крупнейших держав тогдашнего мира и молодым восточно-славянским государством. В первые века после принятия Православия и во времена монгольского ига Византия была своеобразным духовным светочем для Руси, откуда, также как из Болгарии и Сербии, на Руси привозили литературу, приезжали иерархи Церкви, мастера-живописцы, архитекторы.

Во времена же упадка великой империи ее взаимоотношения с набирающей силы Русью вышли на принципиально новый уровень. На Русь ехали от ужасов внутренних междоусобиц и от зверств захватчиков турок не только церковные деятели, но и многие представители знати. Широко известен выходец из Византии – Михаил Триволис, более известный как Максим Грек (1470-1556), приехавший на Русь около 1480 года.

После падения Константинополя в 1453 году Русь приняла тысячи знатных греков, среди них особенно следует выделить Софью Палеолог, приехавшую на Русь с большой свитой из знатных греков и итальянцев в 1473 году. Среди них был князь Константин Макнувский, впоследствии сменивший княжеский титул на монашеское служение и прославленный Церковью в лике святых².

Биографические сведения о князе Константине до его приезда на Русь очень скупы. Достоверно известно, что он был выходцем из рода византийских императоров Комнинов, правивших империей до династии Палеологов. Их потомки были владетельными князьями различных провинций Византии в XIII-XIV веках. Так, например печальную известность приобрел один из предков Константина – Фома Комнин, деспот Эпира, живший в середине XIV века. В хронике инока Комнина, тоже, кстати, из этого рода, о Фоме сказано буквально следующее: «Кто тайно бежал от него, кто явно уезжал и переселялся в другое место, не будучи в силах переносить его неистовую злобу...Всякая порочность оказалась бы слабой в сравнении с порочностью Фомы... Этот христоненавидец был до того жаден, что кажется больше всех людей накопил в себе этого крайнего из всех зол»³.

Князь Константин всей своей жизнью представлял полную противоположность своему жуткому предку. Родился он около 1427 года в области Готфии на южном берегу Тавриды близ города Макнув (по другим источникам – Магнуп), находившегося в 25 километрах от нынешнего Севастополя и в 28 километрах от Бахчисарая⁴. В достаточно раннем возрасте он уехал в Морею (местность в Греции) к деспоту Фоме Палеологу. Затем, после захвата турками Константинополя и других областей, он перебрался в Рим. После кончины Фомы Палеолога его дочь Софья с большой свитой, в которой был и князь Константин, отправилась на Русь, в Москву византийское посольство прибыло в 1473 году. После бракосочетания Софьи с Великим князем Иваном Третьим многие дворяне из ее свиты остались на Руси, где были наделены богатыми вотчинами. Князь же Константин выбрал иной путь. Скорбя об участи своей родины и православных христиан под гнетом иноверцев, Константин тяготился славы и блеска мира сего и роскоши княжеского дворца предпочитал уединение. Как пишет летописец, на предложение Великого князя Константин ответил: «Аз убо, господине Великий княже, свое отечество оставих Бога ради, и хощу яко же Господь Бог изволит и Пресвятая Пречистая Богородица»⁵.

Получив согласие Ивана Васильевича, Константин был отправлен боярином к ростовскому архиепископу Иоасафу. В скором времени архиепископ оставил труды по епархиальному управлению и удалился в Ферапонтов монастырь на Белом озере. Вместе с ним в Ферапонтов монастырь отправился и Константин. Живя там, он являл собой пример монашеской добродетели, проводя время в молитве и уединении под руководством старца священномонаха Филарета. Там же Константин принял монашеский постриг. В его житии это событие описывается так. Однажды Константин уснул и увидел сон, в котором ему явился игумен Мартиниан⁶ и призвал его принять монашеский постриг. Житие святого Кассиана так описывает рассказ самого святого об этом видении:

«Видел я церковь каменну велию, украшену, и монахов множество предстоящих и среди церкви престол превознесен, на нем же седяще преподобный Мартиниан, в руце своей имея жезл, и глаголаше: постригися! И отвещах ему: не постригуся. И паки глаголаше божественный Мартиниан: аще сего не сотвориши, начну бить тя жезлом сим»⁷.

Вскоре архиепископ и игумен постригли князя и дали ему имя Кассиан. В то же время в монастыре жил преподобный Нил, будущий основатель Сорского скита. Кассиан проводил многие часы в беседах с преподобным.

В 1477 году Кассиан по благословению игумена Ферапонтова монастыря отправился с двумя иноками Филаретом и Ефремом в лодке по реке Шексне и далее по Волге. Вечером 23 июня (ст. ст.), в день Рождества Иоанна Предтечи, Кассиан со спутниками остановился на ночлег у впадения в Волгу речушки Учмы, в 22 верстах ниже по течению от Углича и в 8 верстах выше по течению от Мышкина. Именно в том месте преподобный основал свою обитель. История основания обители такова. Проведя всю ночь в молитве, на рассвете Кассиан увидел яркий свет, ниспадающий на него с неба, а в лучах света образ святого Иоанна Предтечи. Житие преподобного Кассиана так описывает это событие: «И предстал пред ним святой Предтеча Господень Иоанн, блистающий ярче солнца. Святой Предтеча, став близ него, сказал ему: «Встань, Кассиане, и не ужасайся меня. Я послан к тебе от Бога, которого ты ныне призывал в своих молитвах, воздавая мне хвалу... Ныне я пришел навестить тебя. На сем месте уже поселишься ты, во имя Рождества моего поставишь здесь храм и после трудов твоих получишь вечный покой. Не уходи отсюда. Во все дни жизни твоей я буду помогать тебе и не отступлю от храма твоего во веки»⁸.

Преподобный в точности исполнил все, как ему было заповедано. На месте явления ему Иоанна Предтечи он поставил деревянный крест и начал жить с двумя иноками, положив тем самым начало Учемской обители. Известность о благочестивой жизни Кассиана быстро распространялась по окрестным местам, к преподобному приходили новые люди, желавшие посвятить свою жизнь служению Богу. В монастырь приезжали даже послушники из других стран⁹. Поэтому вскоре иноками были возведены деревянная церковь во имя Успения Богоматери с приделом во имя Рождества Иоанна Предтечи, а также трапезная и келейный корпус. При этом заслуживает внимания скромность и смирение самого Кассиана. Когда монахи выбирали игумена, то преподобный пожелал остаться простым монахом, в Синодике Учемского монастыря он именовался «рода начальник и строитель святыя обители сей»¹⁰.

Очень быстро слава о подвижнической жизни преподобного Кассиана дошла до угличского князя Андрея Васильевича Большого (1446-1493), родного брата Иоанна III. Князь приезжал в обитель на богомолье, часто встречался с Кассианом, делал богатые вклады в монастырь. Преподобный был крестником княжеского сына Димитрия.

Спустя несколько лет после основания обители (предположительно после 1480 года) монастырь и братию постигло тяжкое испытание – в результате необычайно сильного наводнения после весеннего паводка почти все монастырские постройки оказались разрушены. Как писал протоиерей Петр Васильевский – приходской священник села Учма и одновременно краевед и исследователь истории Учемской обители, – «монашествующие очень испугались, пришли в отчаяние и хотели разойтись. Тогда преподобный Кассиан стал утешать братию свою: «Не скорбите, братия мои, и не унывайте... Не оставит нас Бог, собранных во имя Его. Аще скорби не стерпим, како покой обрящем? Мало зде претерпим, да во веки возрадуемся»¹¹.

Очень скоро обитель была устроена заново. Князь Андрей Васильевич, ставший с самого зарождения монастыря его покровителем, наделил монастырь землями с деревнями, назначил ругу (денежное довольствие на содержание церковного причта), послал мастеров и материалы для восстановления построек. Так, в 1494 г. был освящен новый храм во имя Успения Божией Матери, в то же время был построен каменный храм во имя Рождества святого Иоанна Предтечи, а также надвратная церковь во имя святых равноапостольных Елены и Константина.

Во вновь отстроенной обители преподобный Кассиан жил до самой своей кончины, последовавшей в 1504 году. Как гласит его житие, Кассиан заранее узнал о конце своего земного пути, незадолго до кончины он призвал к себе всех иноков и напутствовал их такими словами: «Се уже, братия моя возлюбленная, приходит день скончания моего, аз убо отхожу от вас к Богу... И по моем отшествии имейте между собою мир и любовь Божию, собрания не отлучайтеся сиречь пения церковного, молебны пойте и на литиях умерших поминайте и синодик чтите, то бо суть книги животныя... Старннолюбия не забывайте, молю вас, нищих питайте, христиан же своих берегите, государю же и вельможам пожалуйтеся о них»¹².

Похоронен преподобный Кассиан был в одном из каменных приделов Успенской церкви. По описаниям 19 века, на наружной стене храма находилась кафельная плита с фамильным гербом князей Макнувских – черный орел с опущенными крыльями без корон, а по бокам от него – два сосуда с цветами¹³. В житии святого Кассиана Грека и в синодике Учемского монастыря приведены многочисленные случаи исцелений, получаемых прихожанами у гроба святого, а также чудес, связанных с защитой обители от посягательств разбойников и завоевателей. Так, в книге протоиерея Петра Васильевского приведены случаи небесного заступничества святого Кассиана за свою обитель во время польского нашествия в 1609 году:

«Разорив Углич, поляки устремились в Учемский монастырь... Один из литовских воинов хотел проникнуть в монастырь не иначе, как на коне и через Святые врата. Связанные монастырские христиане поведали ему, что в монастырь в Святые ворота не ездят. Он не хотел послушаться их, обнажил свой меч и хотел всех изрубить... Даже многие товарищи злого ляха останавливали его, чтобы не въехал, он не послушал также и их и хотел силою въехать в Святые врата обители. Лишь только конь его ступил через подворотню, как некая сила Божия внезапно оттолкнула воина и вместе с конем поразила его о землю»¹⁴.
«И ворвались в монастырь поганые поляки, нашедших тут людей порубили и устремились к соборной церкви, хотели ломать двери церковные, тогда заступлением преподобного Кассиана, пораженные слепотой и одержимые ужасом, не зная, куда идти, едва от обители были отведены своими и возвратились назад»¹⁵.

В 1629 году ростовским митрополитом Варлаамом преподобный Кассиан Грек был прославлен в лике святых, дни его памяти отмечаются 4 октября (день кончины) и 21 мая (день тезоименитства). Почитание святого Кассиана не ограничивалось ростовским регионом, по свидетельству Дмитрия Струкова – крупного исследователя православной культуры, икона преподобного Кассиана в конце 19 века находилась в частности в Свято-Даниловом монастыре в Москве¹⁶.

В 1764 году указом императрицы Екатерины монастырь был закрыт, а его церкви были сделаны приходскими.

В годы большевистского ига это святое место не избежало участи сотен тысяч храмов и монастырей России. В 1930-е г.г. все монастырские постройки были уничтожены.

Но все возвращается на круги своя. В 1993 году на месте древней обители стараниями местного краеведа В. Г. Смирнова была восстановлена часовня, старейшее сооружение обители, в 1994 году на окраине села Учма был поставлен храм во имя преподобного Кассиана Учемского и святой Анастасии Узорешительницы17. Память народа священна, и Бог поругаем не бывает.

1. Историческое сказание инока Комнина и инока Прокла о разных деспотах Эпирских, о тиране Фоме Прелумбове Комнине, деспоте. СПб, 1858, С. 2.
2. Историческое сказание инока Комнина и инока Прокла о разных деспотах Эпирских, о тиране Фоме Прелумбове Комнине, деспоте. СПб, 1858, С. 12-13.
3. Струков Д. Благоверный князь Константин Магнупский, в иночестве Кассиан. СПб, 1874. С. 1.
4. Васильевский П.В. Преподобный Кассиан Грек, угличский чудотворец и основанная им Учемская обитель, Мышкин, 1997, С. 10.
5. Игумен Ферапонтова монастыря Мартиниан скончался в 1483 году.
6. Струков Д. Цит. произв., С. 3.
7. Васильевский П.В. Цит. произв., С. 12-13.
8. Струков Д. Цит. произв., С. 5.
9. Васильевский П.В. Цит. произв., С. 42.
10. Васильевский П.В. Цит. произв., С. 18.
11. Струков Д. Цит. произв., С. 5-6.
12. Струков Д. Цит произв., С. 12.
13. Васильевский П.В. Цит. произв., С. 23.
14. Васильевский П.В. Цит. произв., С. 24.
15. Струков Д. Цит произв., С. 12.
16. Карсаков О.Б. Мышкин – город классической провинции. Мышкин, 1997, С. 68.

В августе 2000 г. Русский архиерейский собор утвердил канонизацию ростовского митрополита Арсения. Период его правления в Ростове приходится на середину XVIII в., он был поставлен во главе Ростовской епархии в 1742 г., а спустя двадцать лет, в 1763 г., попав в опалу, лишился и кафедры, и сана. Поскольку рамки небольшого сообщения не позволяют всесторонне охватить многообразную и разностороннюю деятельность митрополита Арсения по управлению Ростовской епархией, в настоящей работе мы рассмотрим его первые шаги в качестве ростовского архиерея и отметим начальные преобразования и реформы, задуманные и осуществленные им в Ростове.

Ростовский период жизни митрополита Арсения нашел достойное отражение в литературе. Создателем наиболее известной биографии этого архиерея в дореволюционной историографии является М.С. Попов¹. В своей книге деятельности митрополита Арсения по управлению Ростовской епархией автор посвятил несколько глав, в которых основное внимание уделил отношению владыки к состоянию духовенства, заботе о церковном благочинии и нравственном состоянии паствы, борьбе с расколом и защите имущественных прав церкви. Следует отметить, что М.С. Попов дал весьма точную и образную оценку деятельности митрополита Арсения: «новый митрополит ростовский начал свое служение в Ростове с изумительным рвением и в продолжение двадцати лет проводил с неослабевающей настойчивостью свои убеждения»². Во второй половине XIX – начале XX вв. о ростовском митрополите Арсении писали Г. Мстиславский, В. Иконников, Н.И. Барсов, А.А. Титов³ и ряд других авторов. Недавняя канонизация митрополита Арсения способствовала активному привлечению внимания исследователей к личности этого незаурядного человека. Из последних изданий следует отметить историко-религиозный очерк епископа Диомида, опубликованный в 2001 г.⁴

Источниками для настоящей работы послужили документы, отложившиеся в фонде Ростовской духовной консистории РФ ГАЯО: указы и распоряжения митрополита, предоставляемые ему отчеты и подаваемые на его имя доношения. Важно подчеркнуть, что некоторые источники, имеющие прямое отношение к данной теме, еще во второй половине XIX в. были опубликованы на страницах Ярославских неофициальных ведомостей.

В мае 1742 г. митрополит Арсений был переведен из Тобольской епархии на Ростовскую кафедру и введен в состав членов Синода⁵. 31 мая он отправил в Ростов указ о своем утверждении в качестве Ростовского архиерея, адресовав его управителям архиерейского дома – казначею и эконому. Митрополит Арсений требовал «опубликовать» этот указ, то есть зачитать его при собрании народа в кафедральном храме епархии – Ростовском Успенском соборе и «отправить молебен о здравии Ея Императорскаго Величества и нашего архиерейства», а для ведома разослать указы во все церкви Ростовской епархии, с тем, чтобы «за наше архиерейство Бога молить и по чиноположению на проскомидиях, и на ектениях, и на многолетиях имя нашего архиерейства вспоминать всегда неотменно». Благодарственный молебен в честь нового архиерея был отправлен в Ростове 4 июня 1742 г.⁶

В Ростов из Тобольска митрополит Арсений направлялся через Москву, где был намерен задержаться на некоторое время. В конце мая того же 1742 г. он вызывает в Москву из Ростовского архиерейского дома казначея иеродиакона Феофилакта с требованием взять с собой «приличное число денежной казны на росход и на пропитание харчевых всяких припасов безскудостно…, также и служителей сколько принадлежит». Владыка приказывал привести священно-церковнослужителей с ризницей, двух искусных поваров и приспешника, умелого портного, кучеров и конюхов, приказных служителей, да архиерейских дворян, которых он намеревался использовать «для услуг и посылок». Из Ростова также ожидалась «карета с цугом хороших лошадей». Примечательно, что наряду с деньгами и припасами, митрополит Арсений распорядился прислать к нему «окладные книги всем домовым служителям», чтобы заблаговременно получить точное представление о составе архиерейских служащих и размере их жалованья⁷.

По данным Летописца о Ростовских архиереях, в Ростов митрополит Арсений прибыл в конце декабря 1742 г., накануне празднования Рождества Христова⁸. Здесь его ожидал обширный архиерейский дом. При кафедральном соборе и домовых церквях состояло более 70 священно-церковнослужителей, резиденцию обслуживали более двухсот светских работников, в архиерейской казне числилось около двух с половиной тысяч рублей⁹.

1 января 1743 г. митрополит Арсений утвердил новый штат для архиерейского дома, который он «соблаговолил по собоперсональному своему разсмотрению сочинить». В штатном расписании были названы должности светских домовых служителей и приказных служащих ростовских церковно-административных учреждений, а также четко определены размеры заработной платы. Строго подтверждалось, что право на изменение штата, под чем подразумевалось упразднение каких-либо должностей или ввод новых, имел только архиерей. Кандидаты на замещение служительских вакансий вводились в штат только после архиерейского одобрения и утверждения. Проявление самоуправства со стороны архиерейских подчиненных грозило суровой расправой: «А ежели кто дерзнет представлять не по силе сего нашего определения, тот штрафован будет не легко жесточайшим штрафованием»¹⁰.

Интересно отметить, что размеры служительских окладов митрополит Арсений рассчитывал с математической точностью. К примеру, управитель духовной консистории получал 20 руб. и, соответственно этому, по 20 четвертей ржи и овса. Каждому из канцеляристов выделялась ровно половина управительского оклада, подканцеляристы получали треть оклада управителя, а копиисты четверть. Приставы и сторожа довольствовались десятой частью управительского оклада – двумя рублями и двумя четвертями ржи и овса.

В апреле 1743 г. в Ростовском архиерейском доме произошла замена эконома. Прежний эконом игумен Иосиф получил отставку, а его место занял архимандрит Иосиф, бывший ранее настоятелем Ярославского Толгского монастыря, который был переведен Ярославля в Ростов и встал во главе Авраамиевского монастыря. Новый эконом принял под свою ответственность все имущество Ростовского архиерейского дома, в связи с чем было произведено его тщательное описание¹¹. Опись 1743 г. сохранилась и позволяет составить довольно полное представление о состоянии Ростовской архиерейской резиденции начального периода правления митрополита Арсения.

Вскоре после своего прибытия на Ростовскую кафедру, митрополит Арсений реформировал систему епархиального управления. По его указу путем объединения двух самостоятельных учреждений, действовавших при архиерейском доме – Экономической канцелярии и Казенной канцелярии, была образована единая Канцелярия экономического и казначейского правления. 27 февраля 1743 г. владыка обнародовал разработанную им особую должностную инструкцию для служащих данного учреждения¹².

Большое внимание митрополит Арсений уделял состоянию приходского духовенства своей епархии. По данным М.С. Попова, уже в первый год своего пребывания на Ростовской кафедре он успел не только осмотреть и «освидетельствовать» все церкви в кафедральном городе – в Ростове, но посетить и ярославские храмы¹³. Архиереем были разработаны подробные и обстоятельные инструкции заказным старостам поповским, которые следили за состоянием приходских храмов, поведением духовенства и благочинием прихожан¹⁴.

Заботился владыка и об образовании духовенства. Как отмечал М.С. Попов, митрополит Арсений в 1747 г. перевел ростовскую славяно-латинскую школу в Ярославль и объединил с ярославской славяно-российской грамматической школой. На основе слияния двух школ возникла семинария – единое духовное учебное заведение, готовящее кадры священнослужителей для нужд епархии¹⁵.

В мае 1745 г. митрополит Арсений, основываясь на требованиях Духовного регламента, отдал распоряжение о введении в монастырях своей епархии общежитийного устава и учреждении общей трапезы. Данное нововведение было призвано упорядочить уклад монастырской жизни, регламентировать расходы и упрочить дисциплину¹⁶.

Летом 1743 г. архиереем был установлен крестный ход из Ростовского Успенского собора в Ярославль с одной из главных святынь кафедрального храма – иконой Владимирской Богоматери, осуществляемый 2 июля. Кроме того, по воле владыки появился новый крестный ход в самом Ярославле – 3 июля, в день памяти ярославских князей Василия и Константина, их мощи обносились вокруг старинного центра Ярославля – рубленого города¹⁷.

Уместно упомянуть некоторые из многочисленных распоряжений митрополита Арсения, свидетельствующих о его деятельном участии в управлении епархией:
1744 г., 15 июня. Указ о запрещении носить иконы из монастырей и приходских церквей в дома обывателей¹⁸.
1744 г., 30 июня. Указ о штрафовании священно-церковнослужителей «за укрывательство детей от школьного учения»¹⁹.
1744 г., 23 августа. Указ от обязанности сельских священников наблюдать за сохранностью икон в своих храмах²⁰.
1745 г., 20 июня. Указ настоятелям монастырей и приходским священникам о запрещении в храмах епархии «службы церковные и молебны двоегласно и многогласно петь»²¹.
1745 г., 23 декабря. Указ настоятелям монастырей о запрещении без разрешения архиерея принимать бельцов и белиц с обещанием пострижения²².
1746 г., 19 сентября. Указ, предписывающий священникам обучать своих прихожан Символу веры и основным молитвам и призывать их посещать храмы в праздничные и воскресные дни²³.
1747 г., 29 сентября. Указ о необходимости монашествующим и священнослужителям исповедываться и принимать причастие не менее четырех раз в год²⁴.

Итак, митрополита Арсения без преувеличения можно назвать наиболее энергичным и деятельным церковным реформатором Ростовской епархии XVIII столетия. Составление нового штата служащих архиерейского дома и приказных служителей; реформирование церковно-административного аппарата; разработка должностных обязанностей для различных категорий лиц, занятых в системе епархиального управления; изменения в сфере церковного образования; введение в монастырях общежитийного устава; многочисленные и разнообразные распоряжения в области церковного благочиния – это далеко не полный перечень преобразований, которые ростовский архиерей успел осуществить на протяжении первых лет своего пребывания в Ростове.

Во всей деятельности митрополита Арсения, явно прослеживалось его намерение быть в курсе всех значимых дел и событий, связанных с церковной сферой, принимать живое, непосредственное участие в разрешении разнообразных проблем, оставаться настоящим хозяином своей епархии. В отдельных указах, выходивших из-под пера митрополита Арсения, об этом утверждается напрямую. Так, в его распоряжении от 31 мая 1742 г., адресованном к управителям Ростовской архиерейской резиденции, говорится о желании владыки «быть о всем достоверно известны и старание иметь к лучшему поправлению епархии и дому нашего»²⁵.

1. Попов М.С. Арсений Мациевич, митрополит Ростовский и Ярославский. СПб., 1905.
2. Там же. С. 16-17.
3. Мстиславский Г. А. Мациевич // «Современная летопись». 1862, № 32; Иконников В. А. Мациевич // «Русская старина». 1879; Барсов Н.И. Арсений Мациевич // «Русская старина». 1876. Т. XV; Титов А.А. Летописец о Ростовских архиереях. СПб., 1890. Примечания. С. 47-53.
4. Диомид, епископ. Митрополит Арсений (Мациевич). М., 2001.
5. Титов А.А. Летописец о Ростовских архиереях…С. 18.
6. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 46. Л. 1-1об., 3.
7. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 46. Л. 1об.
8. Титов А.А. Летописец о Ростовских архиереях… С. 18.
9. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 416. Л. 9-9об.
10. ЯЕВ. 1868. Неоф. ч. С. 216-218.
11. ЯАХМЗ-15268 (Р-515). Л. 1-1об.
12. ЯЕВ. 1868. Неоф. ч. С. 226-231.
13. Попов М.С. Арсений Мациевич… С. 17; РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 951. Л. 1-22.
14. Попов М.С. Арсений Мациевич... С. 17; ЯЕВ. 1868. Неоф. ч. № 30-31. С. 255-258, 262-266.
15. Попов М.С. Арсений Мациевич... С. 41-42.
16. РНБ. Ф. Новгородская духовная семинария. Д. 6835. Л. 117; РФ ГАЯО. Ф. 190. Оп. 1. Д. 1. Л. 392-393.
17. Титов А.А. Летописец о Ростовских архиереях. С. 18.
18. ЯЕВ. 1890. Неоф. ч. С. 199-201.
19. Там же. С. 201-203.
20. Там же. С. 253-255.
21. РФ ГАЯО. Ф. 190. Оп. 1. Д. 1. Л. 216-216об.
22. Там же. Л. 232об.-233.
23. ГМЗРК. Р-275. Л. 73.
24. РФ ГАЯО. Ф. 190. Оп. 1. Д. 1. Л. 303-304.
25. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 46. Л. 1об.

Приложение

1745 г., 6 мая. Указ митрополита Арсения об учреждении в монастырях Ростовской епархии общей трапезы, отправленный 18 мая из духовной консистории в Рождественский монастырь.

Л. 392.

«Указ Святейшаго Правительствующаго Синода члена Великаго господина Преосвященнаго Арсения митрополита Ростовскаго и Ярославскаго из домовой Его Преосвященства Ростовской консистории в Ростовской Рожественской девич монастырь игуменьи Евдоксии с сестрами.

Сего мая 6 дня Его Архипастырство Великий господин Преосвященный Арсений митрополит Ростовский и Ярославский, имея разсуждение о сем, что в епархии Его Преосвященства во многих монастырях общей трапезы братии не имеется, а доволствуются каждой монах пищею особливо по келиям своим, и многия монахи от слабости настоятелей в худых рубищах ходят, а определенное им денежное жалованье и доходы они, настоятели, им самим отдают, а они ис того жалованья на одежду и обувь мало употребляют, а по болшей части, употребляют на пропойство и на снабдение родственников своих, от чего монашеству не без зазрения имеется. А в Духовном регламенте, в прибавлении о житии монахов, на листу 34 на обороте в правилах начертано тако: а именно в 24: Братии и всем настоятелем (иметь) общия трапезы, собственно по своим кельям не ясти, кроме сущия немощи или иныя благословныя вины; в 25: Пища, и питие, и одеяние всем в равенстве да будет, аще бо не тако, что всяк тщатися

Л. 392 об.

будет красти лишних ради пищи, и пития, и одеяния; обаче во одежде различать, иная алтарным, а иная по разсмотрению служебным. Того ради повелел отныне во всех епархии Его Преосвященства монастырях братии общую иметь трапезу; ежели каковыя где будут от христолюбцов подаяния на раздел братии, то как тех доходов, так и жалованья отнюдь им не выдавать, и на свою персону настоятелем не употреблять, а употреблять те денги на одежду по силе показанного в Духовном регламенте 25 правиле неотменно, и в том иметь о них настоятелем крепкое смотрение и попечение, ежель же сверх того снабдения от тех доходов и от жалованья оставаться будет что в излишестве, то ис того числа давать по рассмотрению настоятелей тем, которые житие препровождают добропорядочное, а которые упиваются, или другие какие делают шалости, или же полученное им послушание не весма тщательно и радетелно исправляют, таковым отнюдь, кроме одежды, не давать. И о том ко всем епархии Его Преосвященства монастырским настоятелем послать указы.

И во исполнение онаго указного Его Преосвященства повеления в реченной консистории определено о действителном

Л. 393.

вышеявленнаго исполнения епархии Его Преосвященства во все мужския и женския девичьи монастыри и пустыни, в состоящия по Ростову из реченной консистории, а протчих городов из духовных правлениев указы послать немедленно, и Ростовскаго Рожественского девич монастыря игуменьи Евдоксии с сестрами о том ведать и чинить по сему Его Преосвященнаго митрополита указу.

Архимандрит Иосиф Богоявленский
Иринарх Игумен Троицкий
Правящий секретарскую должность канцелярист Иаков Ильин
Канцелярист Иван Курохтанский
Маия 18 дня 1745 года».

РФ ГАЯО. Ф. 190. Оп. 1. Д. 1. Л. 392-393.

Весело жилось интеллигенции г. Ростова Ярославской губернии в 30-е и 40-е годы. 4-5 домов богатых молодых купцов давали тон и пример всему городу. Вечеринки, иногда балы поочередно давались именитыми гражданами и чиновниками. Почти во главе всего движенья стоял представитель 400-летней ростовской фамилии, Потомственный Почетный гражданин Петр Васильевич Хлебников…

А.Л. Кекин¹

Проблема генеалогии является одной из ключевых в общей стратегии изучения истории российского предпринимательства. Сегодня практически неизвестно такое явление, как купеческая семья, а ведь именно семья и семейное дело являются одним из непременных условий складывания буржуазного способа производства, которое определяется жесткой необходимостью не просто преемственности предпринимательских усилий, перенимания профессиональных торгово-промышленных навыков, но, прежде всего, производством и воспроизводством капитала. Капитал, накопленный одним человеком, неизбежно распыляется с его смертью; переданный в руки наследников, он приобретает возможность многократно умножаться, расширяя предпринимательскую деятельность и, следовательно, производство материальных благ. Генеалогия русских купеческих родов способствует прояснению вопросов переливов капиталов, их фамильной преемственности, определению устойчивости и продолжительности (длительность – успех, краткость – неудачу) самого предпринимательского дела². Обратимся к истории и генеалогии семейства ростовских купцов Хлебниковых, одному из самых древних, состоятельных, заметных и уважаемых на протяжение по крайней мере 200 лет. Если в Ростове XIX-го века считалось, что род Хлебниковых насчитывает 400 лет, значит, так оно и было. Известный ростовский собиратель древних рукописей, владелец обширной библиотеки, одним из украшений которой был так называемый «Хлебниковский летописец», П.В.Хлебников, вероятно, обладал неоспоримыми свидетельствами и доказательствами столь древнего происхождения своей фамилии. Мы же, как самыми ранними, располагаем источниками, относящимися лишь к началу XVII в., и можем говорить о 1619 г., под которым в Ростове впервые документально зафиксирована фамилия Хлебниковых. Носители этой фамилии – посадские «Иванка да Федка»³, имеющие полдвора у Всех Святых на Заровье; «Ромка»⁴ (у него тоже полдвора, и он скитается по миру); обнищавший «Иванка»⁵ (его двор у «Веденья Пречистыя Богородицы»), «Костка»⁶; здесь же упомянут некий «Филка Хлебник»⁷ – у него полдвора, а фамилия может означать род занятий.

Проходит 27 лет, и по Переписной книге 1646 г. в Ростове числятся уже более 20-ти представителей исследуемого рода. Среди – них потомки некоего Авдея Хлебникова: Федот, Иван, Савва, Рокита⁸. Их родственная связь с Хлебниковыми, проходящими под 1619 г., несомненна, но выявить ее пока не удалось.

По документам 2-ой пол. XVII в. хорошо прослеживается род Савелия Авдеевича Хлебникова. Под 1678 г. значатся: во Всесвятской десятне его сын Калистрат Савельевич с детьми «Микифоркой, Ивашкой, Ивашкой же, Степкой»⁹, и дети Никифора – «Васка и Кирюшка»¹⁰, а также «Федка Калистратов с. Хлебников¹¹.

В Покровской десятне живут «Мишка Федотов с. Хлебников» и его дети «Андрюшка и Игнашка»¹².

В 80-е годы XVII в. в Ростове продолжают значиться почти все вышеназванные лица. В Покровской десятне – Михайло Федотов с. Хлебников¹³; в десятне Всесвятской Иван Авдеев (торгует хмелем)¹⁴; Калистрат Савельев с детьми (пашет пустошью)¹⁵; бобыль «Савка Авдеев» (извозничает)¹⁶, Федор Калистратов¹⁷; в приходе ц. Воскресенья – «Федотка Авдеев с. Хлебников, пашет лук да чеснок, по торошкам торгует»¹⁸, Савелий Хлебников (двор его во Всесвятской сотне)¹⁹. Налицо потомки Авдея Хлебникова и наметившееся занятие ряда представителей его рода – торговля. Кроме того, заметна одна из ответвившихся боковых линий фамилии: в Леонтьевском приходе живет «Родка Пятой с. Хлебников» (огород, извозничает), и его потомки²⁰.

Документы конца XVII в. позволяют сделать вывод о достаточно успешной торговле Хлебниковых. Под 1692 г. числятся лавки: в москательном ряду посадского Микифора (владеет после Калистрата Хлебникова)²¹, Степана Калистратовича Хлебникова (по купчей от Калистрата Хлебникова)²²; в рыбном ряду – посадского Сидора Хлебникова²³, «Микиты Иванова, с. Хлебникова» (купчая на Ивана Хлебникова)²⁴; в солодяном ряду – Калистрата Савельева с. Хлебникова (купчая на Савелья)²⁵.

Потомки Калистрата Савельевича Хлебникова по линиям его сыновей Ивана–большого, Ивана-меньшого и Никиты-Никифора проходят через весь XVIII век.

В 1709 г. во Всесвятской десятне живут оба Ивана с семьями. У Ивана-большого дети: Алексей 14 лет, Иван 12 лет, Григорий 6 лет; при нем же взрослые племянники – Василий, Семен и Яков Никифоровичи Хлебниковы. Василий имеет сыновей Алексея и Петра; Семен – Никифора²⁶.

Рассмотрим историю и генеалогию фамилии Хлебниковых по сформировавшимся к началу XVIII в. родам.

Род Ивана-большого Калистратовича Хлебникова (род. ок. 1672)²⁷.

И.К. был женат на Ксении Мартыновне. Под 1749 г. названы два его сына: Алексей и Григорий.

Алексей Иванович Хлебников (род. ок. 1695 – сконч. ок. 1778)²⁸ имел троих сыновей: Никиту большого, Ивана и Никиту меньшого.

Никита Алексеевич большой (род. ок. 1716²⁹ – 1778, 19 ноября)³⁰. В документах второй половины XVIII в. значится, как купец 2-ой гильдии с капиталами от 4000 до 5000 р. Предположительно торговал мануфактурными и рыбными товарами. Исполнял выборные городские должности: в 1778 г., например, был бургомистром³¹. С женой Федорой Яковлевной имел единственного, рано умершего сына Михаила Никитича (род. ок. 1742 – сконч. ок 1775)³², женатого на Василисе Григорьевне (род. ок. 1743)³³, происходившей из богатого и знатного рода купцов Кекиных³⁴. Их сын Василий Михайлович (род. ок. 1763)³⁵ воспитывался не только матерью, бабкой и родным дедом, но и его холостым братом Никитой Алексеевичем меньшим.

Никита Алексеевич меньшой (род. ок. 1738)³⁶ – купец 2-ой гильдии. Торговал мануфактурой. Анализ документов, характеризующих его предпринимательскую деятельность в 70-80-е гг. XVIII в., позволяет говорить о нем, как о крупномасштабном торговце мануфактурными (белый и суровый холст, сандальная пестрядь, «салфедное» полотно, бумага) и рыбными товарами³⁷, оперировавшем и валютой³⁸. В этот период Н.А. Хлебников кредитовался в Астраханском коммерческом банке. Размеры денежных ссуд, которые он брал, варьировались от 3-х до 5-ти тысяч рублей; ряд кредитов предполагался для родственника – Семена Ивановича Хлебникова. При чем, Н.А. не только регулярно брал ссуды, но и так же регулярно ссужал (явно, не без выгоды для себя) небольшие суммы: – 1778 г. – 5 руб., 1781 г. – 20 р., 1783 г. – 150 р. 16 с четвертью к., 1784 г. – 300 р., 1789 г. – 193 р. 12 к.³⁹. Если учесть, что во всех вышеназванных случаях мы имеем дело с конкретными фактами взыскания долга через суд, то можно лишь предполагать, какого размаха достигали ростовщические операции Н.А. Торговлю свою он вел не единолично, а с помощью приказчиков: Привалова (ярославский мещанин, 1781)⁴⁰; Мамзерева (1783)⁴¹, М.Я. Малцева и П.М. Кожевникова (ростовские 3-ей гильдии купцы, 1787)⁴². В этот период в торговых операциях своего двоюродного деда участвует и 24-летний Василий Михайлович Хлебников. «Верющее письмо», выданное ему Никитой Алексеевичем 22 февраля 1787 г., наделяет его обширными полномочиями: «…Посланные [к Василию] в Астрахань белой и суровой холст, сандальную пестрядь, салфедное полотно, бумагу, олово и разныя мануфактурныя и немецкия мои товары за наличныя деньги и за векселя людям отдавать в сроки, векселя писать на мое Хлебникова имя, за неплатежи по прошествии сроков векселя протестовать, по оным проценты взыскивать, и в чем надлежит, расписываться. Там же в Астрахани и в прочих городах внутренния и заморския разныя товары покупать и продавать с настоящей в таможне запискою. Оставшияся деньги и купленныя товары, какия надлежат, доставить ко мне в Ростов. Я тебе во всем вышеписанном верю»⁴³. Другим верющим письмом на имя Василия (дек. 1787) Н.А. дает распоряжения относительно торговли в Саратове: «...высланныя тобой водной коммуникацией из Астрахани рыбныя мои товары в Саратове продавать, а за непродажею в верховыя города отпущать»⁴⁴. Если учесть факт наличия у Н.А. Хлебникова особого счета в Москве, то можно говорить о движении Хлебниковских капиталов в достаточно широком ареале. Вложение оборотных средств шло не только в торговлю, но в производство (в Ростове Никита Алексеевич имел кирпичный завод, построенный в 1785 г. на городской выгонной земле)⁴⁵, и строительство: имел два деревянных дома во Введенском приходе⁴⁶, а также в общем с племянником владении один каменный с лавками дом внутри города, построенный в 1784 г. на месте деревянного строения⁴⁷; приобретал пустопорожние земли в Ростове, где также предполагал строить дома. Так, в 1788 г. ему разрешалась постройка деревянного дома на пустопорожней каменщичьей земле⁴⁸, и тогда же ему выделялось место на «вновьпрожектированной Семеновской улице» для построения на каменном фундаменте деревянного дома вместо отошедшей под дорогу крепостной его земли в Предтечевском приходе⁴⁹; в 1792 г. были приобретены пустопорожние земли в Горицах⁵⁰.

Весомые капиталы и соответствующая собственность придавали Никите Алексеевичу и определенный вес в обществе. В конце 80-х гг. он избирался на должность градского головы⁵¹, в 1791 г. был старостой Спасской, что на площади церкви⁵².

Предполагалось, что все обширные капиталы и немалая собственность Н.А. перейдут по наследству Василию Михайловичу, но…8-летняя тяжба (1782-1790) с купцом Гогиным, у которого еще Никитой Алексеевичем-большим, «якобы насильством», был захвачен и увезен из г. Царицына «скотчатый» рыбий клей (75 пудов на сумму 2 777 р. 29 к)⁵³, где Никита-меньшой выступал поверенным вдовы брата Федоры Яковлевны, закончилась выигрышем истца. При чем, пострадала и ответчица (уже лишившаяся к тому времени почти всего имущества, которое пошло на оплату долгов мужа)⁵⁴, и ее поверенный. Им пришлось не только вернуть деньги Гогину, но и оплатить все расходы по судопроизводству. Василий Михайлович избежал подобной участи. Он сумел доказать, что еще при жизни был отделен дедом Никитой-большим. При чем, его утверждение засвидетельствовали 7 священнослужителей, 6 канцелярии служителей, 1 секретарь, 3 купца 2-ой гильдии, 63 купца 3-ей гильдии, 43 посадских, 9 разночинцев, а всего 132 человека. Василий утверждал также, что свой капитал он нажил собственными трудами, но это его заявление свидетели не подтвердили⁵⁵.

Так или иначе, но имущество свое он сохранил. На 1793 г. в его владении состоял общий с матерью в Спасском, что на площади, приходе, каменный дом с лавками; унаследовав ее земли в Предтечевском (две), Козьмодемьянском (одна) приходах, два деревянных дома и порожнюю землю бабушки в Покровском приходе, взяв за женой Марфой Васильевной в числе приданого деревянный дом и землю в Предтечевском приходе⁵⁶, Василий Михайлович, как и его предки, являлся одним из самых состоятельных и уважаемых ростовских граждан. Под Приговором ростовских купцов и посадских, которым в градское общество принимались бывшие сокольи помытчики (1800), подпись его среди ста ростовцев стоит одной из первых⁵⁷. В 1801 г. ростовское купеческое общество делегировало его на коронацию императора Александра I⁵⁸. А.Я. Артынов называет В. М. Хлебникова в числе передовых ростовских купцов, составлявших в начале XIX в. своеобразную купеческую биржу, собиравшуюся под открытым небом «почти каждодневно в кружок на стоянку и всегда против лавки Малышева»⁵⁹. Предметом их бесед были не только цены, товарообороты, капиталы и товары – очень часто речь заходила о старине, о рукописях и событиях, в них описанных, о ростовских князьях...

В 1779 г. в семье В.М. и М.В. Хлебниковых после Настасьи, Ивана (1787), Алексея (1790), родился четвертый ребенок – Петр, будущий наследник всего состояния своих предков Петр Васильевич Хлебников⁶⁰ – первый ростовский журналист, первый искусствовед, общественный деятель, глава местной партии «вотчинников»...

Вторая ветвь рода Алексея Ивановича развивалась по линии его внука от среднего сына Ивана Семена Ивановича Хлебникова (род. ок. 1755 – сконч. ок. 1802)⁶¹.

С. И. приходился обоим Никитам (большому и меньшому) двоюродным братом. Думается, что они принимали в нем участие, т.к. в кон. 70-х гг. брали по его доверенности кредиты в Астраханском коммерческом банке⁶².

К 1782 г. Семен Иванович уже имеет своего приказчика – ярославского мещанина Привалова⁶³, а в 1791 г. он пишется уже во 2-й гильдии с капиталом 1050 р.⁶⁴

От жены Пелагеи Алексеевны были дети Василий (род. ок. 1777), Михаил (род. ок. 1781), Петр (род. ок. 1785)⁶⁵.

В 1793 г. Василий Семенович Хлебников – 3-ей гильдии купеческий сын – имел в Ростове деревянный дом и при нем огородную и сенокосную земли по Московской улице, а также 2 пустопорожние земли в Предтечевском и Покровском приходах⁶⁶.

В 1802 г. после недолгих хлопот семейство В.С. (жена Анна Афанасьевна, дети Алексей, Николай, Екатерина, Вера) переписалось в 3-ей гильдии Санкт-Петербургское купечество⁶⁷.

Род И.К. Хлебникова продолжился и по линии его младшего сына Григория Ивановича (род. ок. 1703, жена Ксения Козминична)⁶⁸, который имел двоих детей – Михаила (род. ок. 1735 – сконч. ок. 1791, жена Федосья Тихоновна, умер бездетным)⁶⁹ и Алексея.

Алексей Григорьевич Хлебников (род. ок. 1746)⁷⁰ занимался соляными подрядами. В 70-е гг. XVIII в. А.Г. осуществлял поставки соли из Нижнего Новгорода в Ростов и Нерехту через Ярославль, где она сначала складировалась «в бугор», а потом – первым зимним путем «без промедления» – отправлялась в Ростов⁷¹; в Нерехту соль транспортировалась по Волге до ледостава. О размере поставок можно судить по следующим цифрам: в 1779 г. им было поставлено в Ростов 80 тыс. 28 пуд. пермской соли, в Нерехту – 39 тыс. пудов эльтонской соли. В 1780 г. Алексей Г. «с товарищи» уже ставил соль не только в Ростов и Нерехту, но и другие города наместничества (245 тыс. 652 п. 11,5 ф.); в 1781 г. объем поставок вырос до 488 тыс. 49 пуд. 228 ф. соли⁷².

Соляные подряды были делом хлопотным, но прибыльным. К 1791 г. Алексей Григорьевич числился уже по 2-ой гильдии с капиталом 5100 р⁷³. В его владении состоял деревянный дом с огородной землей и яблоневым садом (Леонтьевский приход), который вместе с сенокосной землей в Никольском, что у Варниц, приходе, он купил в 1786 г. по сходной цене (за все 100 р.) у ростовских купцов В.В. и М. В. Милютиных⁷⁴.

С женой Маврой Васильевной (род. ок. 1746) имел сыновей Александра (род. ок. 1773), Димитрия (род. ок. 1780) и дочерей Авдотью (1779), Евпраксию ( 1781), Наталью (1788), Александру (1790), Анну (1774)⁷⁵.

Сын А.Г. Александр Алексеевич Хлебников был женат на крестьянской дочери Анне Ивановне (род. ок. 1773). Унаследовал отцовский дом, но соляными подрядами не занимался, «вел торг разными товарами»⁷⁶.

В 1794 г. у него родился сын Михаил Александрович, будущий благотворитель Ростова⁷⁷.

Род Никифора Калистратовича Хлебникова

Развивался по линиям его сыновей Василия и Семена (Яков был бездетным).

Василий Никифорович и Ирина Васильевна (род. ок. 1678) Хлебниковы имели четверых сыновей: Алексея, Петра, Григория и Ивана⁷⁸.

У Алексея Васильевича Хлебникова (род. ок. 1705) с женой Анной Ивановной был единственный сын Илья.

Илья Алексеевич Хлебников (род. ок. 1733) по документам второй половины XVIII в. проходит, как купец 3-ей гильдии с капиталом от 500 р. до 1050 р⁷⁹. Имел деревянный дом с дворовой и огородной землей в приходе церкви Леонтия на Заровье⁸⁰ и 10 деревянных лавок вне пределов города, которые он выстроил в 1778 г.⁸¹ Под 1779 г. числился в двойном раскольническом окладе⁸². Был женат на Ульяне Семеновне (род. ок. 1733). Их дети Михаил, Яков, Григорий, Димитрий вели торг «в разных городах разными товарами»⁸³.

Михаил Ильич Хлебников (род. ок. 1756) к 1793 г. построил деревянный дом в приходе Крестовоздвиженской церкви. С женой Дарьей Петровной имел сыновей Петра (род. ок. 1792) и Алексея (род. ок. 1793)⁸⁴.

Яков Ильич Хлебников (род. ок. 1762) был женат на своей дальней родственнице Ирине Ивановне (род. ок. 1770), брак с которой был бездетным⁸⁵.

Григорий Ильич Хлебников (род. ок. 1764) от брака с женой Анной Ивановной (род. ок. 1769) имел сына Василия (1792) и дочь Пелагею (1791)⁸⁶.

Сведениями о Димитрии Ильиче Хлебникове (род. ок. 1770)⁸⁷ мы не располагаем.

У Семена Никифоровича Хлебникова (род. ок. 1690 г.) было двое сыновей – Никифор (род. ок. 1708)⁸⁸ и Федор (род. – сконч. ок. 1791)⁸⁹. Федор женат не был, а сын Никифора Иван (сконч. ок. 1791)⁹⁰, до сер. 70-х гг. XVIII в. находившийся одном капитале с дядей Федором Семеновичем, и очевидно, им воспитанный, вкладывал крупные средства в капитальное строительство. Так, в 1780 г. И.Н. Хлебникову выделялись места под строительство 6-ти каменных домов с лавками в кремле города⁹¹, которые в дальнейшем перешли по наследству к его жене Прасковье Михайловне и сыновьям Алексею (род. ок. 1769) и Ивану (род. ок. 1781)⁹².

К 1792 г. (уже будучи вдовой) по разделу с Алексеем П.М. вместе с Иваном владела двумя каменными домами с лавками (построены 1781), налоговая плата за которые в казну города составляла 100 р. в год и в тот период являлась по Ростову наивысшей⁹³.

Алексей Иванович Хлебников имел «внутри крепости дом в 4 покоя наверху и внизу 4 лавки, да две полатки для служб, да два сплошных дома с 30-ю лавками»⁹⁴.

По документам конца XVIII в. известно, что Алексей Иванович торговал рыбой⁹⁵.

Его младший брат Иван Иванович Хлебников в 1796-1806 гг. хлопотал о выделении ему места под постройку каменного дома в Вознесенском приходе «на крепостной его земле» («крепость» на землю была дана его дедам – родному и двоюродному – Никифору и Федору Семеновичам Хлебниковым в 1759 г.)⁹⁶. К 1798 г. Прасковья Михайловна выделила Ивана, себе оставила 7 лавок, которые сдавала в аренду во время ярмарки; в них производилась торговля «сукнами немецкими, мазиритскими, русскими, тканями с набойками и выбойками»⁹⁷. Лавки эти должны были перейти по духовной П.М. ее дочери Ирине Ивановне Хлебниковой, но поскольку условия духовной были нарушены, лавки, после долгих судебных разбирательств, поступили во владение сыновьям⁹⁸.

Род Ивана Калистратовича-меньшого Хлебникова

Развивался по линии его сына Алексея Ивановича Хлебникова (род. ок. 1710 – сконч. ок. 1791)⁹⁹. С 1776 г. он добавляет к своей фамилии приставку «и Терентьев»¹⁰⁰. Имел сыновей Григория (род. ок. 1733), Тимофея (род. ок. 1736), Ивана (род. ок. 1737)¹⁰¹.

В 1783 г. Иван Алексеевич Хлебников и Терентьев числился купцом 3-ей гильдии с капиталом 550 р.¹⁰² и принимал участие в строительстве домов для городничего, казначейства и присутственных мест в компании и в складчину с Петром Емельяновым (510 р.), Василием Пановым (510 р.), Иваном Емельяновым (1020 р.), Андреем Милютиным (1200 р), Алексеем Толоконниковым (505 р.), Иваном Серебрениковым (510 р.)¹⁰³. Вместе со своими родственниками братьями Емельяновыми участвовал в строительстве каменных лавок торгового ряда, а также каменных домов в кремле города¹⁰⁴. Помещения лавок и домов сдавались им в аренду во время ярмарок¹⁰⁵.

Был женат на Мавре Яковлевне (род. ок. 1753). Имел сына Николая (род. ок. 1768), семья которого – жена Марья Прокофьевна, дети Яков (род. ок. 1789) и Иван (род. ок. 1793)¹⁰⁶ – проживала в каменном доме, находившемся в Крестовоздвиженском приходе.

Итак, проведенное нами исследование позволяет:

• назвать имя основателя рода Хлебниковых в Ростове (Авдей с. Хлебников, нач. 1-ой четв. XVII в.);
• говорить об удивительных устойчивости и длительности этого рода: за исследуемый период (XVII-XVIII вв.) выявлено 8 поколений рода Хлебниковых в Ростове;
• отметить продолжительность родового занятия: (первая лавка Хлебниковых зарегистрирована под 1649 г., К.С. Хлебников); высокую преемственность капиталов (в торговле занято 5 поколений купцов Хлебниковых); успешность семейного дела (за редким исключением Хлебниковы пишутся купцами 2-ой гильдии);
• считать широкое участие капиталов рода Хлебниковых в застройке Ростова 2-ой пол. XVIII в. не только доказательством их активности, но и крупномасштабности;
• судить об активной общественной позиции ряда представителей рода Хлебниковых, их растущем образовательном и культурном уровне.

К сожалению, нам не удалось выявить источника первоначального накопления капитала этой фамилии. Сведения А.Л. Кекина о якобы активной меновой торговле Хлебниковых с Бухарой и Хивой, по Оренбургской линии не удалось ни подтвердить, ни опровергнуть.

Все Хлебниковы, перешагнувшие в XIX в., имели в нем неплохие перспективы. И это задача моего следующего исследования.

1. Записки. ГМЗРК-468. Л.1.
2. Аксенов А.И. Генеалогия Российского купечества: роды и судьбы. // История предпринимательства в России. М., РОССПЭН 2000. С. 412.
3. Титов А.А. Дозорные и переписные книги древнего города Ростова. М., 1880. С. 1.
4. Там же. С. 2.
5. Там же. С. 3.
6. Найденов Н.А. Ростов. Материалы для истории города XVII и XVIII столетий. М., 1884. С. 2
7. Титов А.А. Дозорные и переписные … С. 4.
8. Найденов Н.А. Ростов. Материалы …. С. 8.
9. Там же. С. 20.
10. Там же.
11. Там же. С. 20.
12. Там. С. 21.
13. Титов А.А. Дозорные и переписные … С. 13.
14. Там же. С. 14.
15. Там же. С. 16, 17.
16. Там же. С. 17.
17. Там же.
18. Там же. С. 21.
19. Там же. С. 71.
20. Там же. С. 20, 22.
21. Титов А.А. Дозорные и переписные … С. 30.
22. Там же.
23. Там же. С. 42.
24. Там же. С. 44.
25. Там же. С. 46.
26. Найденов Н.А. Материалы … С. 39.
27. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп.1. Д. 189. Л. 1 об.
28. Найденов Н.А. Материалы … С. 39, 51.
29. РФ ГАЯО. Ф. 204 Оп. 1. Д. 158. Л. 30.
30. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 194. Л. 1.
31. Найденов Н.А. Указ. соч. С. 51.
32. РФ ГАЯО. Ф. 1. Д. 221. Л. 92 об.-93.
33. Благодаю сотрудника музея И.В.Сагнака, сообщившего данный факт.
34. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 1778. Л. 7 об.
35. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 158. Л. 2.
36. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 2988. Л. 3.
37. РФГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 2986. Л. 3.
38. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 918. Л. 3.
39. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 208. Л. 1-4.; Ф. 204. Оп. Д. 1608. Л. 1-8.; Ф. 204. Оп. 1. Д. 1818. Л. 1-3.; Ф. 204. Оп. 1. Д. 2853. Л. 1-8.
40. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 775. Л. 1-3.
41. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 2986. Л. 10 об.
42. Там же. Л. 12.
43. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 2986. Л. 3.
44. Там же. Л. 11. об.
45. РФ ГАЯО. Ф.1. Д. 1. 85. Л. 60, 98.
46. РФ ГАЯО. Ф.1. Оп. 1. Д. 221. Л. 88 об.
47. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 85. Л. 53.
48. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Л. 1-4.
49. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 2641. Л. 1-8.
50. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 221. Л. 88 об.
51. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 2333. Л. 1-7.
52. РФ ГАЯО. Ф.1. Д. 152. Л. 1-5.
53. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. ДД. 1303. Л. 1-7, 2251 Л. 1-8, 1954. Л. 1-5, 2654. Л. 1-21.
54. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 2852. Л. 1-6.
55. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 2851. Л. 1-20.
56. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 3035. Л. 1, 53.
57. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 450. Л. 66-66 об.
58. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 495. Л. 1-3.
59. Артынов А.Я. Воспоминания крестьянина С. Угодич Ярославской губернии Александра Артынова. М., 1882. С. 61, 63.
60. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 2. Д. 83. Л. 65.
61. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 158. Л. 10 об.; Ф. 204. Оп. 1. Д. 3297. Л. 1-5.
62. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 130. Л. 1-4.; Д. 341. Л. 1-6.
63. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 1080. Л. 1-4.
64. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 143. Л. 10.
65. Там же. Л. 11.
66. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 221. Л. 90 об.
67. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3297. Л. 1-5.
68. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 189. Л. 1 об.
69. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 657. Л. 2 об.; Ф. 1. Оп. 1. Д. 143. Л. 42.
70. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 2. Л. 27 об.
71. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 426. Л. 1-3.
72. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 428. Л. 1-5.; Д. 515. Л. 1, 3, 5.
73. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 143. Л. 7.
74. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 2630. Л. 108.
75. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 657. Л. 10.
76. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 221. Л. 149.
77. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2502. Л. 33.
78. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 189. Л. 1 об.
79. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 393. Л. 61.
80. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 221. Л. 151, 152 об.
81. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 85. Л. 96 об.
82. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 393. Л. 61.
83. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 221. Л. 151 об.-152.
84. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 221. Л. 347 об.-348.
85. Там же.
86. Там же. Л. 151 об.-152.
87. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 143. Л. 10.
88. Найденов Н.А. Материалы … С. 88.
89. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 2. Л. 26.; Ф. 204. Оп. 1. Д. 143. Л. 45 об.
90. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 2. Л. 26.; Ф. 1. Оп. 1. Д. 143. Л. 8 об.
91. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 545. Л. 1-3.
92. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 143. Л. 8 об.
93. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 85. Л. 23.
94. Там же. Л. 55.
95. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 3158. Л. 8.
96. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 3090. Л. 1-11.
97. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 3151. Л. 1-28.
98. Найденов Н.А. Материалы … С. 51; РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 143. Л. 10 об.
99. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 158. Л. 31.
100. Найденов Н.А. Материалы … С. 39, 51.
101. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 1579. Л. 1-7.
102. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 152. Л. 1-6.; Мельник А.Г. Емельяновский ряд // Ростовская старина. 1998. № 77.
103. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 221. Л. 338 об., 339.
104. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 3219. Л. 1-10.
105. РФГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 152. Л. 1-6.
106. РФГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 221. Л. 338 об., 339.

Приложение

РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 3151.

Дело о споре за наследство между П.М. Хлебниковой и ее зятем Я.И. Хлебниковым

Л. 102.

Опись учиненная Ростовским городовым старостой Александром Хлебниковым в доме у Ростовской посадской вдовы Катерины Ксеневой посадской Ирины Ивановны Хлебниковой имению в запертом сундуке
1. Образ Божией Матери Федоровской, в аршин, в серебряной кованой позолоченной ризе
2. Образ Святителя Димитрия финифтяной в серебряной оправе
Картины на холсте
1. Иосифа с младенцем в деревянной раме
2. Историческая без рамы
Книги
Книг духовных печатных
1. Ермолог в четверть листа
2. Часослов в восьмую часть листа
3. История нравоучительная в восьмую часть листа
4. Азбука учебная в восьмую часть листа
5. Христианское нравоучение в восьмую часть листа
6. Служба Святителя Димитрия в четверть листа
Письменных
1. Богословская Рука в пол листа
2. О благоверии князя Алексея Михайловича в четверть листа

Л. 102 об.

Гражданской печати
1. Економический магазин
2. Комедии г-на Мельера
3. Предложение о разделении губернии
4. Разговор разных сказок
5. О разных разговорах сочинения госпожи Дебомонт

Как известно, разрешение вопросов, связанных с основанием или закрытием, строительством или ремонтом приходских храмов, напрямую зависело от воли епархиального архиерея. Однако порой случалось, что архиерейское намерение об упразднении той или иной церкви сталкивалось с активным противодействием прихожан, проявлявших завидные упорство и целеустремленность в намерении сохранить свой храм. Одна из таких историй более двухсот лет назад произошла в Мышкинском уезде, когда на рубеже 1770–х – 1780–х годов жители села Козлово не пожелали смириться с архиерейским указом об упразднении находившейся в их селе Благовещенской церкви. В результате, несмотря на то, что ростовский архиепископ Самуил неоднократно повторял им свое распоряжение о закрытии храма и причислении их села к другим приходам, церковь в селе Козлово продолжала оставаться действующей, а козловский приход сохранял свою самостоятельность. С некоторыми подробностями этой любопытной истории, которую донесли до нас страницы архивного дела (РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 7107. Л. 1 – 69), мне бы хотелось вас познакомить.

В ноябре 1778 г. настоятель и причетник деревянного Благовещенского храма в селе Козлово – священник Тихон Никифоров и пономарь Емельян Семенов обратились к архиепископу Самуилу с просьбой о ремонте своей церкви, которая, по их словам, «по древности строения лет ее, несколко уже приходит в ветхость». Козловский приход был небольшим и небогатым, в селе насчитывалось тридцать дворов, но, невзирая на безденежье, его жители были твердо настроены привести храм в порядок и испрашивали на то архиерейского дозволения. Подавая свое прошение, поп и пономарь, вероятно, даже не предполагали, чем это может обернуться для них самих, их храма и прихода. И вот вместо ожидаемого благословения на восстановление храма, священник и прихожане получают архиерейский указ об упразднении их церкви. Архиепископ Самуил приказывал: «как во оном селе указанного числа приходских дворов нет, то в силу указов ни строить, ни починивать прописанную церковь не можно, и для того приписать ее к селу Никольскому, в одной версте состоящему, а священнослужителем дозволить других мест искать в моей епархии» (Л. 1 – 2. Здесь и далее в скобках указаны номера листов вышеназванного архивного дела).

Следует пояснить, что в XVIII столетии, начиная со времени правления Петра I, в области церковного законодательства государственные власти предпринимали достаточно решительные меры, направленные на сокращение неоправданно большого количества приходских храмов. В качестве примера можно привести следующие синодальные распоряжения: указ от 25 ноября 1757 г., запрещавший строить малоприходные церкви, или указ от 10 декабря 1770 г., по которому архиереям дозволялось разрешать ремонт или возобновление сельских церквей только при том условии, если в приходе состоит не менее сорока дворов. По всей видимости, этими постановлениями и руководствовался ростовский архиепископ Самуил, когда принимал решение об упразднении храма в мышкинском селе Козлово.

Итак, 26 января 1779 г. архиерей приказал закрыть козловскую церковь. Следуя архиерейскому указу, священник Тихон Никифоров вскоре добился для себя получения нового назначения и в марте 1779 г. покинул свой приход. Хотя он был еще молод, ему приходилось содержать большую семью – помимо жены и новорожденного сына, на его иждивении состояли мать, бабка, да теща со своей дочерью. Узнав, что в церкви села Никольского на Молокше Мышкинского уезда священническое место оказалось свободно, Тихон Никифоров предложил свою кандидатуру и, получив дозволение архиепископа Самуила, был определен к новому месту (Л. 13, 14, 17 об.).

Спустя год после того, как Благовещенская церковь села Козлово лишилась священника, оставшийся при храме причетник – пономарь Емельян Семенов, заручившись поддержкой прихожан, в мае 1780 г. осмелился вновь обратиться к ростовскому владыке. Интересно, что в этом доношении опровергались показания их прежнего священника Тихона относительно ветхости храма и малочисленности прихода. Пономарь заявлял, что Благовещенская церковь, будучи построена не более сорока лет назад, то есть около 1740 г., ныне «находится в твердости»; «хотя и деревянная, однако, украшением и благолепием снабжена доволно; и недостатка ни в чем не имеется», а в приходе насчитывалось не тридцать, а сорок семь дворов, в которых проживало 350 человек. От имени всех прихожан пономарь Емельян просил архиепископа Самуила: «Благовещенскую церковь в том селе Козлово оставить по–прежнему и повелеть ко оной для исправления священнослужения и мирских треб определить безместнаго священника или на оное место выбрать к произведению во священника достойнаго человека» (Л. 21, 35).

15 мая 1780 г., выслушав это прошение, ростовский архиерей вновь ответил отказом, поскольку, по его мнению, села Козлово и Никольское располагались слишком близко друг к другу, а содержать по соседству два храма было не только нерационально, но и противозаконно. Однако владыка милостиво позволил временно отправлять богослужение в Благовещенском храме священнику села Никольского Михаилу Иванову (Л. 21 об.).

Козловских прихожан это не устроило, поскольку никольский священник пришелся им не по нраву. 25 июня 1780 г. на имя архиерея было отправлено доношение, подписанное жителями села Козлово: двумя помещиками – прапорщиком Василием Васильевичем Бьюстовым и капитаном Петром Дмитриевичем Селифонтовым, церковным старостой Севастьяном Григорьевым и мирским старостой Семеном Кондратьевым. Просители жаловались на никольского попа Михаила Иванова, который не только в их храме, но и в своей то церкви служит редко и мирские требы отправляет неохотно; и на этом основании просили разрешить служить в их церкви священнику другого соседнего села Фроловского (Л. 23 – 23 об.).

На этот раз архиепископ Самуил счел необходимым более обстоятельно войти в курс дела. Владыка поручил благочинному, протоиерею угличского собора Гавриилу, на месте разобраться и с настойчивыми прихожанами, и с нерадивым священником. Протоирей Гавриил произвел настоящую ревизию, он тщательно исследовал нравственный облик угличского и мышкинского приходского духовенства, после чего, в январе 1781 г., представил архиепископу Самуилу перечень духовных лиц, уличенных в неподобающем поведении. В этот черный список попали три священника и два диакона Угличского уезда, шесть священников, дьячек и пономарь Мышкинского уезда. Основным обвинением было запойное пьянство, и напрямую связанные с ним различные «упущения в должности». В качестве наказания архиепископ Самуил приказал разослать провинившихся на месяц «в подначальство» по угличским монастырям (Л. 50 – 51 об.).

О священнике Никольской церкви Михаиле Иванове в отчете благочинного было сказано, что он действительно «воздержания весма слабаго и состояния средственнаго, да и священнослужение имеет подлинно редкое и во исправлении мирских треб остановку делает». За это архиерей повелел отправить его в Ростовский Троице–Варницкий монастырь на три месяца «в труды церковныя и монастырския» без права священнослужения (Л. 24, 26, 29 – 29 об. 31 об., 41 об.)

Весной 1781 г. козловские прихожане вновь пошли в наступление. В очередном обращении к архиепископу Самуилу, датированном первой половиной марта, они писали: «мы имеем прекрайнее сожаление, что та наша церковь, не имеющая ни в чем недостатка и до велика всем украшеная, остается без священнослужения». Заявив, что они не желают числиться при других храмах, прихожане села Козлова снова настоятельно просили владыку об определении к их церкви священника (Л. 35 – 35 об.). Скупые строки церковной описи, составленной в 1781 г. и приложенной к вышеупомянутому прошению, свидетельствуют, что Благовещенская церковь была крыта тесом и имела трапезу. В местном ряду иконостаса находились иконы: (справа от царских врат) Спаситель, Богоявление и Воскресение, (слева от царских врат) Казанская Богоматерь, северные двери с изображением Архидиакона Стефана, Богоматерь Всем Скорбящим Радости, Николай Чудотворец и Воскресение. В храме использовались священные сосуды из олова. На престоле лежали три креста: чеканный серебряный, деревянный в медном окладе и деревянный расписной. Для освещения храма служило деревянное паникадило. На колокольне насчитывалось три колокола (Л. 36 – 39 об.).

Между тем, ростовский архиерей был тверд, он не уставал повторять козловским просителям, что в их селе «ныне священника нет, и впредь не будет». 18 марта 1781 г. архиепископ Самуил приказал приписать приход села Козлово к церкви села Фроловского (Л. 31 об., 41 об.).

Очередной поворот сюжета связан с никольским священником Михаилом Ивановым, которого, как мы помним, по архиерейскому указу ожидала трехмесячная ссылка. Видимо решив, что лучшая оборона – это нападение, он отправил архиепископу Самуилу донос на прихожанах села Козлово, обвинив их в том, что они не ходят на исповедь и позволяют себе самовольно распоряжаться церковными деньгами. Таким образом, священник из главного обвиняемого превращался в основного свидетеля. Его ссылка в монастырское подначальство была отложена, а церковные власти были вынуждены заняться проверкой его показаний (Л. 48, 64 – 65).

Кстати, по делу самого никольского священника было проведено повторное следствие. О его поведении допросили более двадцати крестьян разных сел и деревень, которые, «каждый порознь, все единственно засвидетельствовали, что де вышеписанной священник Михаил, иногда, ходя по их домам, в праздники хмелных напитков по наподчиванию упивается допьяна, а в прочем де состояния хорошего» (Л. 65). Иными словами, пил, но служить не отказывался. Основываясь на этих показаниях, представители церковных властей сочли возможным заменить монастырскую ссылку взятием со священника Михаила письменного обязательства в исправлении своего поведения. 11 октября 1781 г. в Ростовской духовной консистории священник села Никольского Мышкинского уезда дал подписку в том, что «отныне и впредь житие иметь будет трезвенное и постоянное, и во всем соответствующее своему званию, и должность свою исправлять станет безостановочно» (Л. 67 об., 69).

Впрочем, мы слишком увлеклись нерадивым священником и забыли о главном – ведь, начиная с ноября 1778 г., шел третий год сопротивления козловских прихожан архиерейскому намерению упразднить их церковь. В мае 1781 г. прихожане и церковные причетники села Козлово решились в очередной раз обратиться с прошением к архиепископу Самуилу. Оставив прежние планы о ремонте деревянной церкви, они объявили о «всеусердном желании» возвести в своем селе новый каменный Благовещенский храм (Л. 59 об.). Это было смелое и благородное предложение, но архиерей остался непреклонен. 12 июня 1781 г. архиепископ Самуил собственноручно начертал на поданном прошении: «Каменную церковь построить по скудости прихода дозволить не можно». Самое малое, на что он соглашался – это разрешить священникам Успенской церкви села Фроловского время от времени совершать службы в Благовещенской церкви села Козлово (Л. 60).

О том, как дальше разворачивались события вокруг козловской церкви, известные мне источники, к сожалению, умалчивают. Однако, главный результат известен. Прихожанам села Козлово Мышкинского уезда в конце XVIII столетия удалось сохранить свой храм. Спустя сто лет, после той истории, в 1872 г. в селе Козлово на месте старой деревянной Благовещенской церкви была возведена новая каменная.

В Нечерноземной России Ярославская губерния выделялась особой концентрацией мелкой промышленности – различных видов сельских кустарных промыслов, часть которых имели глубокие исторические корни, другие – возникли в XIX в. Несмотря на то, что издавна основным занятием населения являлось сельское хозяйство, уже с ХVIII в., благодаря неуклонному росту Ярославля в качестве крупного торгово-промышленного центра, близости Москвы и Петербурга, роль землепашества и скотоводства стала терять свое прежнее значение. В ряду всех причин этого была и низкая обеспеченность крестьян, как правило, малоплодородной землей. Оброчная система, господствующая на этой территории, также способствовала развитию промысловой деятельности. Доминирование в сельском хозяйстве огородничества, имевшего товарный характер, в свою очередь, давало простор развитию самых различных промыслов. В этой связи неземледельческая хозяйственная деятельность к началу XIX в. заняла важное место в крестьянской жизни.

В первой половине ХIХ в. в Ярославской губернии уже выделились районы с развитием определенной промысловой деятельности¹:

• север и запад губернии (Даниловский, Романовский, Пошехонский и отчасти – Угличский уезды) – обработка дерева (изготовление посуды, экипажей, телег, колес, углежжение);
• от Волги на северо-запад (Мологский у.) – мелкое судостроение;
• Ярославский, Романовский и Даниловский уезды – валяльный промысел (валенки, шляпы);
• Романовский уезд – овчинно-шубный промысел;
• Ярославский уезд (Норская и Бурмакинская волости) – кузнечно-слесарный промысел, в котором особое место занимало изготовление конской амуниции;
• Ростовский, Романовский, Мышкинский уезды – гончарство;
• Пошехонский уезд – золотобойный (сусальный) промысел;
• Ростов – финифтяное производство.

Во второй половине XIX в. развитие кустарных промыслов в губернии приобрело повсеместный характер. Этому способствовала и отмена крепостного права (многие бывшие крепостные пополнили ряды ремесленников), и усиление товарных связей в огородничестве (развитие картофелеводства и производств по переработке его продуктов), и, наконец, рост общественного разделения труда.

С 1870 г. Ярославль оказался на линии железной дороги Москва-Архангельск; несколько ранее началось освоение Волги пароходами. Все эти обстоятельства создавали благоприятные условия для развития различных ремесел и промыслов.

Во второй половине XIX в. наибольшая концентрация промыслов отмечалась на трех территориях Ярославской губернии:

1. Ярославский уезд (текстильное, пищевое и химическое производства);
2. Вокруг Рыбинска, как транспортно-перевалочного пункта (судостроение, судоремонт, изготовление канатов, мукомольное производство);
3. Юг и юго-восток губернии – волости вокруг Ростова и Гаврилова Яма.

Значительное место в промысловой деятельности этих мест занимали переработка картофеля (крахмально-паточное производство) и цикория. Сыграла свою роль в развитии промыслов и Ростовская льнопрядильная фабрика. В названных районах были сосредоточены наиболее крупные предприятия губернии; западная ее часть характеризовалась усиленным развитием кустарного производства (лесообработка, лесопиление, маслоделие, сыроварение)². При этом, следует отметить, что развитие товарности сельского хозяйства в крестьянской среде шло медленно. Многие отрасли, связанные с переработкой сельскохозяйственного сырья были, особенно на первоначальном этапе, весьма затратными. Такие производства требовали немалых финансовых затрат – на приобретение сельскохозяйственного инвентаря, удобрений, возведения хозяйственных построек, оборудования для переработки сельхозпродуктов.

И тем не менее, во второй половине XIX в. Ростовский уезд набирает темпы развития мелкой крестьянской промышленности. К концу XIX в. в местных обследованиях он значится вторым после Ярославского, хотя по наличию кустарей они значительно отличались друг от друга (в Ярославском уезде насчитывалось 6890 чел., а в Ростовском – 1870 чел.)³. В Ростовском уезде были зафиксированы следующие кустарные производства: столярное, токарное, щепное, экипажное, кузнечно-слесарное, сетевязальное, гончарное, овчинное, портняжное и изготовление сельскохозяйственных орудий.

Установить время возникновения различных промыслов в уезде представляется весьма затруднительно. Часть их появилась в ХVIII в., развитие ряда других пришлось на вторую половину XIX в. А. Титов, исследовавший кустарную промышленность Ростовского уезда, в этой связи приводит слова А.А. Исаева, широко изучавшего историю промыслов Подмосковья: «... Скудна фантазия нашего поселянина, напрасно будете вы, переезжая из деревни в деревню, искать преданий, которые раскрыли бы вам глаза, ответили на интересующие вас вопросы, напрасно спрашиваете вы у поселянина, давно ли явился промысел, дающий ему средства к жизни и достигший значительной степени процветания: он не даст вам удовлетворительного ответа. Прикованный к своему занятию, не расширяющий своего миросозерцания за пределы села или волости, крестьянин не задает себе вопроса: отчего, почему и как; ему представляет мало интереса знать, как родилось и сложилось его настоящее занятие, какие причины его вызвали... На вопрос, когда начался промысел, он ответит: «из старины» или «искони-б» и этим укажет на свое полнейшее, понятное и естественное безразличие по отношению к этому вопросу»⁴.

Почти такую же картину наблюдал А. Титов и в Ростовском уезде, о промыслах которого он сначала издал брошюру, а затем доработанный и дополненный материал по этой же теме опубликовал в «Трудах Комиссии по исследованию кустарной промышленности России» (Вып.VII. СПб., 1881). Этот источник и дает возможность представить географию промысловой деятельности сельского населения Ростовского уезда, ассортимент продукции, степень охвата промыслом той или иной территории. Всего в Ростовском уезде А. Титовым выявлено 11 групп сельских ремесел, охватывающих 22 волости:

1. Деревообработка – тележный, бондарный, столярный промыслы, изготовление посуды, игрушек (Приимковская, Щадневская, Борисоглебская, Угодичская, Шулецкая, Перовская, Савинская, Поречская, Вощажниковская, Воржская, Сулостская, Зверинцевская, Березниковская, Карашская, Нажеровская, Ильинская, Ивашевская, Дубровская, Ивановская и Новоселко-Пеньковская волости).
2. Гончарство – изготовление кухонной посуды, цветочных горшков, кувшинов разного назначения (Щенниковская, Карашская, Вощажниковская, Перовская и Нажеровская волости).
3. Металлообработка – слесарно-кузнечное производство, чеканка (Поречская, Воржская, Савинская, Карашская, Дубровская, Щадневская, Шулецкая, Перовская, Березниковская, Зверинцевская, Сулостская, Новоселко-Пеньковская, Вощажниковская, Борисоглебская, Ивашевская, Ивановская, Угодичская, Гарская и Щенниковская волости).
4. Ткачество – льняные ткани, пеньковая пряжа для неводов, сетей, бредней (Щадневская, Ивашевская, Угодичская и Брисоглебская волости).
5. Обработка кожи – изготовление кож, овчин, сапожное и шорное производство (Перовская, Щадневская, Поречская, Борисоглебская, Нажеровская, Савинская, Шулецкая, Березниковская, Гарская, Ильинская, Сулостская, Новоселко-Пеньковская, Карашская и Дубровская волости).
6. Обработка шерсти – валяльный промысел, вязание рукавиц, чулок и проч. (Борисоглебская, Нажеровская, Щадневская, Угодичская, Березниковская, Ильинская, Карашская волости).
7. Красильный промысел – окраска тканей, пряжи (Дубровская, Карашская, Щадневская, Угодичская, Воржская, Березниковская, Ильинская, Зверинцевская, Ивановская и Борисоглебская волости).
8. Производство сальных свеч (Борисоглебская, Ивашевская и Ильинская волости).
9. Живописный промысел – иконопись, «живопись по финифти», малярные работы (Борисоглебская, Сулостская, Угодичская, Ивашевская, Ильинская и Шулецкая волости).
10. Производство музыкальных инструментов – гармоник – (Нажеровская, Щадневская и Угодичская волости).
11. Портняжный промысел – крестьянская одежда (Борисоглебская, Поречская, НаЖеровская, Савинская, Шулецкая, Воржская, Перовская, Березниковская, Ильинская, Зверинцевская, Вощажниковская, Сулостская и Карашская волости).

По количеству различных видов промыслов первое место занимала Борисоглебская волость, на территории которой отмечалась деревообработка, металлообработка, ткачество, кожевенный, валяльный, красильный, свечесальный, портняжный и живописный промыслы. На юго-востоке уезда особое положение занимала Карашская волость, где население занималось деревообработкой (мебель, ткацкие станки, бороны, грабли, лопаты, берда, посуда, игрушки), гончарством, металлообработкой (изготовление подков, гвоздей и проч.), кожевенным, красильным, валяльно-вязальным и портняжным промыслом.

Третье место по числу различных видов промыслов принадлежало Щадневской волости (металлообработка, ткачество, кожевенный, красильный, валяльный промыслы, изготовление музыкальных инструментов). Такое же количество промыслов отмечалось и в Березниковской волости, хотя виды их в определенной мере были различны (деревообработка, металлообработка, кожевенный, красильный, валяльный и портняжный промысел). Наконец, в Вощажниковской волости, располагавшейся на северо-западе уезда, было сосредоточено 4 вида промысла: деревообработка, гончарство, металлообработка и портняжное дело. Во всех остальных волостях количество видов промыслов варьировало в пределах от одного до трех⁵.

Во многих волостях определенный вид промысла процветал чаще всего в двух-трех селениях, а иногда – только в одном. Но существовали и такие производства, которые получили довольно широкое распространение и отмечались во многих селениях. Так, гончарство было зафиксировано в 14 селениях (около 150 чел.) Щенниковской и в 10 (свыше 80 чел.) населенных пунктах Карашской волостей. В каждой из таких волостей как Дубровская, Воржская, Щенниковская, Щадневская, Березниковская, Борисоглебская и ряде других имелось от 5 до 10 селений, где занимались металлообработкой (изготовление скребниц для армии, подков, гвоздей, «каретных приборов», рессор и проч.).

Развитию ряда промыслов в уезде (гончарство, ткачество, деревообработка) способствовало наличие местных ресурсов. Однако со второй половины XIX в. во многих волостях обозначился дефицит леса. Для поддержания различных видов производства, связанных с деревообработкой, кустарям пришлось постоянно приобретать деловую древесину не только в соседних уездах, но и ближайших губерниях.

Истребление лесов сказывалось и на удорожании топлива, что, в свою очередь, оказывало негативное воздействие на состояние гончарства и металлообработки. На развитие гончарного дела влияло и своеобразие местных желтых и черных глин, имевших неглубокое залегание, но не отличавшихся необходимым для производства высоким качеством, что и объясняло однообразие ассортимента.

Значительная часть промысловой продукции сбывалась в Ростовском уезде, на местных ярмарках и торгах, прежде всего, в таких крупных торгово-промысловых селениях как Поречье, Давыдово, Караш, Ильинское, Вощажниково, Борисоглебские слободы, в заштатном городе Петровске. Гончарные изделия везли также в Суздаль и Юрьевск. Продукцию металлообработки, в первую очередь, из самых крупных очагов этого промысла – из Гарской и Щенниковской волостей поставляли как на местные рынки, так и в Москву и Петербург. Следует отметить, что кузнечно-слесарные промыслы получили особый стимул к развитию не только после Отечественной войны 1812 г., но и в конце 60-70-х годов XIX в. с связи с широким распространением в Ярославской губернии мелкой заводской промышленности, нуждавшейся в различных металлических деталях, частях оборудования. Базировались металлообрабатывающие промыслы на покупном сырье (железный и медный лом, листовая красная и зеленая медь, олово, реже – серебро – для изготовления ювелирных изделий и окладов для икон). Закупки осуществлялись в Ростове, на других крупных рынках и, чаще всего, через скупщиков и подрядчиков.

Промыслы, которые следует отнести к художественным, и в первую очередь, финифтяное дело, в основном были сосредоточены в Ростове. Лишь в Спас-Песковской слободе Шулецкой волости в 1880 г. был отмечен всего один ремесленник, который занимался «живописью по финифти». В уезде издавна было распространено и иконописное дело, но во второй половине XIX в. это ремесло практически исчезло. А. Титов зафиксировал лишь по одному иконописцу в Квасоварной слободе, Угодичах, Коробцове и Лазарцеве-Фомине. Однако в этот период получила распространение такая профессия, как маляры. Ремесленники с новой специализацией были отмечены в Борисоглебских слободах, Кузнечихе, Пирогове. В с. Ильинском занимались золочением киотов. В д. Городец Угодичской волости делали оклады («ризы») на иконы, изготовляли мелкие серебряные вещи, в Борисоглебских слободах и Поречье процветало производство женских украшений – колец и серег. Все эти производства были связаны с местным сбытом, где самым крупным рынком являлся Ростов.

В 1880 г. уездной земской управой в Ростове была организована Выставка изделий кустарной промышленности, на которой устроители представили отделы «Сельскохозяйственный», «Фабричный», «Кустарный» и «Различные предметы ручного труда». Из общего количества 800-1000 экспонатов на отдел кустарной продукции приходилось всего около 100. Особо отмечались кузнечно-слесарные изделия, производство которых, по данным устроителей, сосредотачивалось в 80 селениях Ростовского уезда. Из Вощажниковской волости демонстрировались образцы шагреневой кожи, из ряда мест – экспонаты, связанные с деревообработкой (резные шкатулки, домашняя утварь). Представлен был и корзиночный промысел (Гродичская волость – несколько селений по берегу оз. Неро) – корзины различного назначения, постельники для саней. Однако было много случайных вещей, неотражавших состояние кустарного производства в уезде. Это объяснялось спешкой, в которой создавалась выставка, отсутствием опыта по подбору экспонатов. Тем не менее, выставка привлекла к себе внимание широкой публики. Среднее число посетителей в течение дня достигало 100 человек. Устроители радовались тому, что среди посещавших выставку «наибольший процент приходится на людей «серых», мужиков, не пожалевших потратить гривенники, чтобы осмотреть выставленные предметы и тем удовлетворить свою любознательность»⁶. В обзоре выставки отмечалось, что «если мужик идет на выставку, если он хочет видеть, хочет знать, то выставка уже служит цели, с которой учреждается, приносит пользу тому кругу, который имеет и мало средств и мало досуга, чтобы расширить свою опытность и научиться»⁷.

Нельзя не отметить, что на эволюцию кустарных промыслов Ростовского уезда (как и по всей территории Ярославской губернии) в конце XIX в. стала оказывать значительное влияние и крупная промышленность, делая некоторые виды производств придатком фабрики (особенно в сфере металлообработки и ткачества), превращая кустарей в надомных фабричных рабочих. Из промыслов вытеснялся торгово-ростовщический капитал и связанные с ним методы эксплуатации. Однако на его место приходил индустриальный капитал, сопровождавшийся массовым разорением кустарей. Попытки земства привнести в промыслы кооперативное начало в силу многих политических (революция 1905-1907 гг., Первая мировая война) и социоэкономических причин не принесли желаемых результатов. Между тем, вместе с исчезновением различных промыслов, потребительский рынок терял многие уникальные производства, восполнить которые фабричная промышленность была не в состоянии. Более того, вместе с промыслами исчезал и значительный пласт культурного наследия, так как в контексте провинциальной жизни кустарные производства выступали как действующие факторы жизнеустройства и менталитета основной массы сельского населения.

1. Природа и хозяйство Ярославской области. Ч.II. Ярославль, 1959.
2. Там же.
3. Воронецкий А. Кустарная промышленность Ярославской губернии // Труды Комиссии по исследованию кустарной промышленности России. Вып.VI. СПб., 1880.
4. Титов А. Очерки кустарной промышленности Ростовского уезда Ярославской губернии // Труды Комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. Вып.VII. СПб., 1881. С. 799.
5. Там же. С. 810-880.
6. Исаев А. Выставка изделий кустарной промышленности в г. Ростове Ярославской губернии // Труды Комиссии по исследованию кустарной промышленности России. Вып.V. СПб., 1880. С. 46-46.
7. Там же.

В июне 1943 г. в д. Псарево Ростовского района был найден глиняный горшок с серебряными монетами. Первоначальный вес клада составлял 3 кг. С 1956 г. 476 монет весом 2 кг 100 г хранятся в ЯИАМЗ за № 17899. Первая краткая публикация об этом кладе сделана М.Г. Мейеровичем¹. Сейчас монеты атрибутированы по каталогу В.В. Узденикова 1992 г., составлено каталожное описание клада, данные занесены в компьютер. Монет Екатерины II – 2 экз.; Павла I – 2; Александра I – 357; Николая I – 115 экз. Номиналы: рубль – 1 экз.; 3/4 рубля – 5 злотых – 2; полтина – 36; 30 копеек – 2 злотых – 18; 25 копеек – 24; 20 копеек – 304; 15 копеек – 1 злотый – 2; 10 копеек или гривенник – 89 экз. Общая сумма клада – 101 р. 90 к. Обозначение места чеканки: СПБ – 452 и СМ – 2 экз. (С-Петербург), MW – 22 экз. (Варшава). Монеты с инициалами минцмейстеров: TI – I экз.; МБ – I; ОМ – I; АИ – I; ФГ – 18; МФ – 31; ПС – 121; ПД – 186; НГ – 93 экз. Без инициалов – 23 экз. Старшая монета – гривенник 1768 г., младшие – 25 и 20 копеек 1838 г. В кладе есть не совсем обычная монета – 10 копеек 1802 г. и редкая полтина 1826 г. (по каталогу В.В. Узденикова 1992 г.) Пять старших монет свидетельствуют о хождении серебряных денег XVIII и самого начала XIX в. в конце 1830–х гг. Из этих 5 монет рубль 1800 г. и 10-копеечник 1802 г. были выпущены временным монетным двором, который располагался в здании Петербургского Ассигнационного банка и работал чуть более 6 лет.

Самые ранние представители основной части клада – 20-копеечники 1810 г. Возобновление чеканки этих монет после долгого перерыва связано с проведением в 1810-1812 гг. финансовой реформы, когда произошло снижение пробы мелких серебряных номиналов, увеличение их «штата» за счет 20-копеечника, а также прекращен выпуск полуполтинника. Казна стремилась создать более выгодную систему разменных монет при серебряном рубле, провозглашенном в 1810 г. главной монетной единицей. Но два года спустя основным законным платежным средством были объявлены ассигнации, и с l813 г., во избежание полного хаоса в денежном хозяйстве, младшие серебряные номиналы стали чеканиться прежней 83 1/3 пробы.

Возможно, именно благодаря сниженной 72 пробе, 20-и 10-копеечникам 1810-1811 гг. удалось «дожить» в обороте в значительном количестве до момента скрытия клада, несмотря на вторжение Наполеона, следствием чего стал сильный отток из обращения наиболее полноценных монет из благородных металлов. Война затруднила работу Петербургского монетного двора, но она продолжалась, хотя часть предприятия была подготовлена к эвакуации². 1812 г. представлен в кладе только полтиной. В условиях военного времени требовались крупные серебряные номиналы; на выпуск младших правительство предпочло «не размениваться».

Увеличение в кладе числа монет двух следующих лет отражает их значительный тираж и свидетельствует о попытке казны в условиях денежной системы, основанной на ассигнационном рубле, не сводить оборот наличных средств лишь к ассигнациям с приданной им в качестве разменных денег медной монетой, которая в рассматриваемый период окончательно утрачивает в русском денежном обращении самостоятельное значение. После 1815 г. началось повышение курса ассигнаций, и население стало задерживать их на руках. Металлические деньги переходят в активное обращение. Усиливается обращаемость монет из драгоценных металлов. В 1815-1816 гг. нe было необходимости увеличивать выпуск 20-и 10-копеечников. Тираж же 5-копеечника в 1815 г. возрос в 3 paза³. Вероятно, он должен был частично заменить при самых мелких расчетах медную монету, утратившую самостоятельное значение.

В 1817-1818 гг. резко увеличился выпуск серебра, прежде всего за счет крупных номиналов, а после 1818 г., когда началось сокращение количества ассигнаций в обороте, постепенно, хотя и с колебаниями, растет доля тиража мелких номиналов. Серебряная монета получила в обращении широкое распространение. В нашем кладе к 1817-1823 гг. принадлежит почти половина всех монет, причем 3/4 из них 20-копеечники.

Именно на 20-копеечнике, самом многочисленном номинале клада (304 из 476 экз.) удобно проследить влияние тиража на распределение монет по годам.

Графики процентного содержания выпуска 20-копеечников 1810-1838 гг. и этих монет клада четко показывают сильную, хотя и не абсолютную, зависимость хронологического распределения 20-копеечников от колебания тиража, причем зависимость эта выражена ярче, чем в рассмотренных ранее кладах медных пятаков⁴ и даже чем в кладе серебряных рублей⁵, который по количеству монет близок к числу 20-копеечников псаревского клада, и объем чеканки обоих номиналов в среднем на порядок ниже тиража медных пятаков. Но в данном случае зависимость усилена еще и более коротким периодом времени, которым датируются 20-копеечники, и тем, что выпуск производился лишь в одном месте – в Петербурге.

В 20-30-е гг. XIX в., Россия вступила в полосу промышленного переворота. Внутренний рынок требовал увеличения денежной массы. Интенсивная чеканка монет из драгоценных металлов не решила проблемы денежных средств. Правительство допускает к обращению в пределах Российской империи золотые и серебряные иностранные монеты; использует новый вид внутреннего займа в форме выпуска билетов государственного казначейства, придав им в значительной мере характер денежных знаков⁶. Кроме того, после подавления польского восстания, в Варшаве и в меньшем объеме в Петербурге был начат выпуск общегосударственных монет с двойным (русским и польским) обозначением номинала⁷ как промежуточного варианта в условиях постепенного вовлечения Польши в орбиту общероссийского денежного обращения. В нашем кладе есть 22 такие монеты 1834-1837 гг. – все варшавской чеканки.

В кладе четко отражено еще одно изменение в системе серебряных монет – возобновление в 1827 г. выпуска четвертаков, следствием чего, возможно, стало отсутствие в нем полтин, выпущенных после 1829 г., так как акцент чеканки сместился с них на этот возрожденный номинал. За первые 5 лет возобновления выпуска в денежный оборот четвертаков поступило почти в 50 paз больше, чем за такой же отрезок времени непосредственно перед прекращением чеканки. В 1827-1831 гг. их было отчеканено на сумму значительно превосходящую как общий выпуск 20-и, 10-и 5-копеечников, так и полтин. Причиной тому был повышенный спрос на восстановленную монету, связанный со сложившимся курсом ассигнационного и медного рублей к рублю серебряному – 4:1. И хотя соотношение ассигнаций и серебра в разное время и в разных районах страны колебалось, отклонения без труда могли покрываться мелкой монетой, и четвертак являлся удобным для разменов. Но только теперь он не мог быть однотипен с серебряными монетами старших номиналов, так как мошенники легко выдавали бы позолоченный четвертак за золотой полуимпериал. И поэтому монету стали чеканить однотипной младшим номиналам. Возвращение четвертака в семью крупных монет произошло лишь в 1832 г., когда изменился внешний вид всей золотой и серебряной монеты⁸. Но, получив однотипный с рублем и полтиной рисунок аверса, он официально навсегда сохранил свое новое название «25 копеек».

Самый младший номинал клада – 10-копеечник. Последние его представители датируются 1827 г. Отсутствие этих монет более поздних лет есть следствие не только уменьшения их тиража в 1828-1829 гг., но, возможно, и результат увеличения числа серебряных номиналов в русской денежной системе. Внутренний рынок в сфере мелких расчетов должен был частично переориентироваться на новые номиналы. Как бы «перенастроился» на них и наш клад. Из 49 его монет 1830-1838 гг. на новые номиналы приходится 36 экз., и лишь 13 – на 20-копеечник, почти бессменного лидера прежних лет. А в отношении 10-копеечника можно предположить, что в новой системе номиналов значение его уменьшилось, обращаемость замедлилась, и поэтому, возможно, 10-копеечников последних лет чеканки перед скрытием клада в нем нет.

Итак, из 10 номиналов общегосударственных серебряных монет, находившихся в обороте к моменту скрытия кладового комплекса, в нем присутствуют 8, и хотя ведущее место в чеканке серебра в рассматриваемый период принадлежало рублям, в кладе доминирующее положение занимают 20-и 10-копеечники. Причину следует искать в особенностях денежного обращения того времени.

Несмотря на медленное повышение курса ассигнационного рубля, обладавшая внутренним достоинством серебряная монета по-прежнему пользовалась значительно большим доверием населения. Простонародный курс серебряного рубля, выраженный в ассигнациях, был выше официального и зависел от того, в какой монете, крупной или мелкой, он находил свое реальное воплощение. Так, в центральных губерниях за 1 рубль крупным серебром давали 4 рубля ассигнациями, а за 1 рубль мелким серебром – 4 рубля 20 копеек⁹. Мелкая серебряная монета пользовалась особым спросом рынка, на котором производилось множество мелких оборотов, и возникали трудности с разменом золота, крупного серебра и ассигнаций¹⁰. Вероятно, именно разменным кризисом объясняется приверженность владельца нашего клада мелким серебряным номиналам, но так как младший из них, 5-копеечник, был не удобен для тезаврации, предпочтение отдавалось 20-и 10-копеечникам.

Испытания, выпавшие на долю русского денежного обращения в 30-x гг. ХIX в., проявились в российской глубинке. Из-за нехватки любых денежных средств даже ассигнации по ходячему курсу превышали свою номинальную стоимость, причем их отношение к звонкой монете существенно не изменялось, и это, в свою очередь, повышало ходячий курс денег из благородных металлов, выраженный в номинальных ассигнационных рублях. Ярким свидетельством тому служат воспоминания крестьянина Ростовского уезда А.Я. Артынова, где есть сведения о ходячем курсе ассигнаций и монет из драгоценных металлов в это время¹¹.

К этому следует добавить, что курс серебряного рубля, выраженный в ассигнациях различался еще и в отдельных функциях, например, в продажах и покупках – 400 копеек ассигнациями, при размене на ассигнации – 370, a при уплате податей – 360 копеек¹². До крайности запутанная ситуация требовала проведения денежной реформы.

Манифест от 1 июля 1839 г. провозгласил серебряный рубль главной денежной единицей и узаконил курс, как в крупной, так и в мелкой монете, в 3 рубля 50 копеек ассигнациями. Лаж строжайше воспрещался¹³. Это частично обесценило сбережение нашего кладовладельца, вызвало недоверие к реформе и к новым бумажным деньгам, разменным на серебро. Он скрыл скопленный капитал, так и не воспользовавшись им.

Сохранилась легенда о происхождении названия деревни Псарево в кратком пересказе ростовского краеведа Хлебникова, а затем А.А. Титова. В давние времена здесь жил волшебный пес со змеиными головами, которого колдун Каур кормил человеческим мясом и которого князь Небослав привел к ростовскому наместнику, варяжскому князю Хоже¹⁴. К сожалению, дальнейшая судьба пса-мутанта неизвестна, а деревня с названием Псарево подарила нам не только эту легенду, но и интересный нумизматический памятник XIX века.

1. Мейерович М.Г. Hовые монетные клады Ярославского краеведческого музея. // Краеведческие записки. Ярославль, 1957. Вып.2. С. 269.
2. Смирнов М.И. К истории эвакуации Санкт-Петербургского монетного двора «по военным обстоятельствам» 1812 г. // Шестая всероссийская нумизматическая конференция. Тезисы докладов и сообщений. СПб., 1998. С. 174.
3. Уздеников В.В. Объем чеканки российских монет на отечественных и зарубежных дворах. 1700-1917. М., 1995. С. 41.
4. Максимов А.В. Медный клад ХVIII в. из Любимского района. // Пятая всероссийская нумизматическая конференция. Тезисы докладов и сообщений. М., 1997. С. 86-88. Он же. Еще раз о медных кладах. // Шестая всероссийская нумизматическая конференция. Тезисы докладов и сообщений. СПб., 1998. С. 165-168.
5. Он же. Серебряный клад ХVIII в. // Восьмая всероссийская нумизматическая конференция. Тезисы докладов и сообщений. М., 2000. С. 166-168.
6. Малышев А.И., Таранков В.И., Смиренный И.Н. Бумажные денежные знаки России и СССР. М., 1991. С. 33.
7. Дьячков А.И., Уздеников В.В. Монеты России и СССР. М., 1978. С. 78-79.
8. Бартошевич В.В. Возобновление чеканки четвертаков в 1827 г. // Памятники русского денежного обращения XVIII-XХ вв. НС. Ч.7. Труды ГИМ. М., 1980. Вып. 53. С. 109-116.
9. Малышев А.И., Таранков В.И., Смиренный И.Н. Указ. соч. С. 29-30.
10. Дьячков А.И., Уздеников В.В. Указ.соч. С. 78.
11. Артынов А.Я. Воспоминания крестьянина С. Угодичи Ярославской губернии Ростовского уезда. М., 1882. С. 117.
12. Миронов Б.Н. Хлебные цены в Россия за два столетия (XVIII-XIX вв.). Л., 1985. С. 43.
13. Малышев А.И., Таранков В.И., Смиренный И.Н. Указ.соч. С. 34.
14. Титов A.A. Ростовский уезд Ярославской губернии. М., 1885. С. 476.

Петр Васильевич Хлебников (1799-1865), почетный гражданин города Ростова, купец, известный краевед и коллекционер. Он первым обратил внимание на необходимость восстановления Ростовского кремля. Документы, связанные с его жизнью и деятельностью хранятся в Государственном архиве Ярославской области, его Ростовском филиале и в архиве Государственного музея-заповедника «Ростовский кремль»¹. До сих пор эти материалы внимание исследователей не привлекали.

В данной работе рассмотрены письма, хранящиеся в Ростовском филиале Государственного архива Ярославской области. Они охватывают небольшой, но насыщенный важными историческими событиями период времени, и являются ценным источником для изучения некоторых вопросов истории Ростова XIX в.

Все материалы имеют фондовые номера и располагаются в разных папках по годам, с 1848 по 1864 гг. Личные и служебные документы, а также часть писем написаны чернилами, аккуратным почерком, другая часть писем написана карандашом. В основном все документы и письма датированы (указаны число, месяц и год), а также указаны имена и фамилии адресатов. В письмах зафиксированы не только даты, но и зачастую раскрыты некоторые любопытные подробности. Письма представляют собой большую ценность и содержат массу ценнейшей информации. Важно помнить, что вся жизнь П.В. Хлебникова была связана с Ростовом, и именно об этом времени рассказывают его письма, которых насчитывается более ста.

Все письма можно разделить на три группы: Первая связана с его семьей, заслугами перед обществом и коммерческой деятельностью.

П.В. Хлебников был женат на Рыбинской купеческой дочери Глафире Александровне, урожденной Второвой. От этого брака у них было пятеро детей: два сына и три дочери. В 1848 г. его сыну Николаю исполнилось 12 лет. И в своем письме в Москву к Филатову 3 мая 1848 г. П.В. Хлебников писал: «Надеясь на родственное Ваше, к нам расположение, решился я отнестись к вам М.Г. с моею покорнейшею просьбою. Которая состоит в том, чтобы через Вас узнать достовернее, в котором из наших Коммерческих учебных заведений в Москве т.е: Коммерческом училище или Коммерческой Академии, могу я ожидать лучшаго нравственного и научного образования моему сыну. И отдают ли в заведения те, детей для обучения граждане Московские Высшаго разряда. Я слышал, что при Коммерческом училище есть еще пансион и его одобряют лучше, чем Коммерческое училище, по строгому надзору за детьми – которой де в Коммерческом училище не таков. И не можно ли сверх помещения моего сына, в которое место из тех заведений поручить его под надзор, какого либо из лучших учителей, и с какою за то платою. Есть еще в Москве институт восточных языков Лазоревых, одобряют и его. Но в нем, воспитываются и дети дворян, а мне бы хотелось поместить его в корпус свой»². Позднее, из письма за 11 июня 1852 г. мы узнали, что Николай Хлебников, был воспитанником Московской Практической Академии Коммерческих Наук. Подробнее о своей семье 9 апреля 1863 г. к Ольге Семеновне Аксаковой³ П.В. Хлебников писал: «О семье моей сокращенно выписываю из семейного моего Хронографа.

1848 года дня дочь Катерина поступила в замужество, за ростовского Купца Мальгина. Она живет уже своей семьей и имеет четверых детей.

1859 года февр. 8 дня Сын Николай вступил в супружество с Угличскою Купеческой дочерью Екатериной Ивановной Зиминой.

1859 года ноябр. 17 дня после родов, у сына моего Николая померла жена, оставя после себя дочь Катерину.

1862 года апр. 29 дня дочь Лидия поступила в супружество за Вознесенского Влад. Губ. Купца Гречина. И живет своей семьей.

1862 июня 4 дня Сын Николай вторично вступил в супружество с дочерью Богородского Купца Марьей Никитишной Быковой. Живут при мне. Сын Сергей 20 лет не женат, живет при мне. Дочь Марья 14 лет живет при мне. 1860 года авг. 31 дня скончалась жена моя Глафира Александровна. Здоровье мое просто дрянь, лечился в Москве, нарочно ездил за советом к тамошним Гекимам и дознал на деле, что и они не Боги»⁴. О своей болезни в августе 1852 г. П.В. Хлебников писал: «Г-нь Сокольский болезнь мою признал Водяной, признал болезнию свойства Подагрического. Брюшную полноту, признал не внутри живота, а полнотой с наружной части его подобно ножной»⁵.

П.В. Хлебников владел домами, лавками и землею. В Ростовском филиале Государственного архива Ярославской области сохранилась «Подань» за 29 апреля 1847 г., где перечисляются «купчии» на недвижимые имения. Из писем к родственникам отмечу только два. Одно 3 июня 1848 г. в Воронеж: «Любезные Родные братец Иван Александрович и сестра Елизавета Васильевна. Мы душевно обрадованы получением от Вас вчерашний день письма от ч. мая увидя из онаго, что вы находитесь все в добром здоровье. Мы тоже благодарением Господу последнее время остались живы и здоровы. Только от Москвы и Ярославля боимся, чтоб не пришла и в наш город болезнь. В Ростове учреждены предохранительные меры»⁶. Второе письмо 26 января 1860 г., тоже в Воронеж Елизавете Васильевне П.В. Хлебников писал: «Люб. Сестра Елизав. Васильевна. Чрез Воронежского купца Г. Беляева отправляю к тебе икону Божией Матери Тихвинской, в серебряной ризе в коей весу 11 фунт. 13 золот., о получении ее, меня уведоми»⁷. Есть письмо к их дочери Елизавете Ивановне Черновой, а так же письма к Зиминым, Гречиным, Мальгину, Быкову, которые носят личный и семейный характер.

В двух письмах говорится о наградах П.В. Хлебникова. В первом письме от 19 февраля 1849 г. в Ярославль к Г. Вице Губернатору Валериану Николаевичу Муравьеву написано: «Милостивый Государь Валериан Николаевич! Чувство беспредельного почитания моего, к Господину министру Внутренних дел Льву Алексеевичу Перовскому, как к истинно-мудрому Сановнику Русскому, побудило меня к представлению Особ Его, портретов ныне благополучно Царствующих Государя Императора и Государыни Императрицы, сделанных по заказу моему в Ростове на финифти. Вы были столько ко мне добры, что при проезде Вашем чрез Ростов не отказались по просьбе моей принять решимость исполнить мое желание. Я душевно радовался, что усердие мое Господином Министром не было отринуто, и почитал себя счастливым, что удостоился представить свидетельство сердечнаго моего чувства, Тому Лицу, которое к чести истинных Русских Вельмож, со временем займет Именем своим достойное место в Истории нашей Отчизны; и после того я оставался спокойным. Но вдруг, совсем неожиданно, чрез Господина Ростовскаго Городничаго вручен мне Бриллиантовой перстень, Высочайше пожалованный мне за; поднесенные Его Императорскому Величеству, представленныя мною Господину Министру Внутренних Дел; эмалевыя портреты»⁸. Другое письмо, где говорится, о второй награде не датировано. В нем П.В. Хлебников писал: «...награжден я по Высокомонаршей милости золотою медалью, на Аннинской ленте, для ношения на шее. Приняв, с глубочайшим благоговением, ту Высокую для меня награду, по чувству благодарности моей, к старшему, родному моему брату, Почетному гражданину Ростовскому 2-й гильдии купцу Ивану Васильеву Хлебникову. Которой, заботливостию его ко мне, в младенческих моих летах, внушением доброй нравственности и образованием меня в летах юности, и до сих пор непрерывающимися попечениями его обо мне, достиг до того, что я, получив добрую веру, Ростовскаго Градскаго Общества, избран им был на службу. Начально, в учрежденной по Высочайшей Воле Комитет; для построения в городе Ростове мытного двора; а потом два раза, в Градския Главы, и по службе той удостоился Высочайшей награды. Я с моей стороны, желая достойно доказать ему, брату моему, чувства признательности моей к нему. За истинно родительския его попечения осмеливаюсь просить Особу Вашего Превосходительства, о представлении и ходатайстве Вашем у Всеавгустейшаго Монарха, Высочайше дарованную мне награду, передать старшему моему брату...»⁹.

Особенно трогательными являются письма, в которых видна забота П.В. Хлебникова о людях. В марте 1848 г. в своем письме в Москву к Г.Филатову он хлопочет за «...девушку Ростовскую гражданку по имени Анисью Федотову. Она имеет болезнь в руке, которую наши врачи выпользовавать наверное не брались, а сказали, что от этой болезни верной успех может получить она от Г. Овера который заведует Московской Городс. Больницей. Эту девушку мы так любим, что принимаем в ней участие, как будто бы была она нам родная»¹⁰. В другом письме от 18 апреля 1848 г. в Ярославль к Г.Севену П.В. Хлебников хлопочет за «...близкого приятеля Ивана Абрамовича Петрова, который…имеет расстроенное здоровье»¹¹. В письме от Ростовских граждан Начальнику Яр. Губернии Алексею Петровичу Бутурлину¹² в июне 1848 г. П.В. Хлебников писал: «...г. Ростов ныне опять поставлен в то же беспомощное положение и, тем более что эпидемическая болезнь, кроме прежних мест по уезду, начала оказываться и по другим местам. Отлучки врача из города делаются ныне не только почти каждодневно, но часто даже и без возвращений его в город на ночное время, почему жители города Ростова остаются уже без всякой надежды на пособие врача. А вместе с ними подвергаются той же участи и приезжающие, и приходящие в г. Ростов для поклонения Святым Угодникам Божиим опочивающие здесь в весьма немалом числе богомольцы»¹³. Января 1860 г., П.В. Хлебников пожертвовал для городской больницы два флигеля, а позднее два ковра.

С 1842 г. в Ростове существовал денежный налог на недвижимые имения. В качестве примера приведу два письма. В апреле 1848 г. в Ярославль к Г. Селецкому П.В. Хлебников писал: «Доброе Ваше ко мне расположение дало мне решимость прибегнуть к Вам с моею покорнейшею просьбою не за себя, а за бедных, почти нищих Ростовских граждан у коих описано последнее их достояние домишки для продажи их за неплатеж денег…По должности кандидата Головы до дня праздника Св: Пасхи служа в Думе, Бог привел мне вместе с прочими членами думы представить Господину начальнику губернии о том, чтоб недоимки с бедных граждан рассрочить на пять лет без процентов»¹⁴. Другое письмо не датировано, но по времени относится к 1863-64 гг. и адресовано Графу Блудову¹⁵: «Ваше Сиятельство Милостивый Государь граф Дмитрий Николаевич! Тягостное положение, по обременению денежными налогами, вынудило меня старика, удрученного болезнями беспокоить особу Вашего Сиятельства изложением пред Вами обстоятельств дела и просить Вас, как Ангела Божия подать руку помощи Вашей не имеющему кроме особы Вашей никакой надежды к Избавлению от того тягостного положения, в котором нахожусь и я. Для налога того, недвижимому имению производится оценка и по оценке изыскивается в квартирную подать по 11/2 процентов с той суммы, в которую оценивалось имение. Оценка производится по доходам с имущества. Кроме этого налог квартирной повинности несут недвиж. имущ. принадлежащие лишь обывателям города. А имения принадлежащие городу находящиеся в ведении городской думы от налога на квартирную повинность освобождены. Не платить налога нельзя взыскание будет производиться экзекуцией. А потом и подвергаться продаже с аукциона. В этом положении нахожусь и я. После бывших пожарных случаев, во время которых, сгорели мои несколько имений я, должен был взойти в значительные для меня долги. В чаянии сделать честную расплату, но обременение налогами поставляет меня в крайнее положение и подвергает страху придти из порядочного благосостояния в бедность...»¹⁶.

Письма раскрывают разносторонние интересы П.В. Хлебникова. Активно занимаясь торговыми делами и общественной деятельностью, П.В. Хлебников, тем не менее, находил время для занятий огородничеством. В письме в Ярославль Оловянишникову в апреле 1848 г. Хлебников писал: «Благодарю Вас Почтеннейший Арсений Иванович за выполнение просьбы моей, об этом я узнал из письма Вашего, которое, я имел честь получить вчера. Вы пишете, что свеженькие, яички лучше нравятся. Я этого не опровергаю и вместе с тем знаю, что другие и подержанных не бросают иногда потому, что они не уступят еще другим и свежим… Впрочем, у всякого свои правила. Пошел бы к Вам и поболтал, да тоже от одного знакомого слыхал, пиши себе, что хочешь, а мы дело свое делаем. Коли можете пособить мне, Вам большое спасибо, даже с приложением осенью куста Жолтаго крыжовнику, а нельзя, и за нельзя все так же спасибо, и все так же с крыжовником. Присем же препровождаю к Вам малины. Да желал бы и еще Вам служить из огорода моего, из всего того, что у меня есть, и чего нет у Вас»¹⁷. П.В. Хлебников был владельцем большого яблоневого сада. Где именно располагался его сад, мы не знаем, но как сажать яблони Хлебников знал прекрасно. В письме в 1863 г. к Г. Сырейшикову в Ярославль П.В. Хлебников писал: «При посадке яблок, прикажите в ушате воды развести красной глины, и окунувши корень в этот раствор садите яблоню в землю, и садите ее не совсем прямо, а немного наискось. Потом, когда она примется, ее можно к колику выправить»¹⁸.

Кроме всего прочего П.В. Хлебников сочинял стихи. Некоторые из них хранятся в Ростовском филиале Государственного архива Ярославской области под названием «Дело от безделья». Вот одно из его стихотворений:

Нукате, ребятушки, мы песенку споем,
Как добры солдатушки, мы жизнь нашу ведем.
Нет нужды, печали нам о лишнем толковать.
Одно надо бравому, свое лишь дело знать.
Хлеба для нас вволюшку и каша есть и соль,
А воды по горлышко и пьем хоть не неволь.
Царска омуниция, с иголочки нова
И черной ус нафабреной, и гладка голова.
В ранце, будто в житнице накладено всего,
Там много есть казенного, а часть и своего.¹⁹

Вторая группа писем связана с торговыми делами П.В. Хлебникова. Он вел переписку со многими купцами из разных городов, но чаще с купцами из Ростова, Ярославля, Москвы и Петербурга. П.В. Хлебников писал о себе: «Торговлю ныне не произвожу». Он занимался тем, что сдавал купцам во время ростовских ярмарок дома и лавки для торговли, а так же принимал товар. В письме к Зубову в Александров в январе 1863 г. П.В. Хлебников писал: «…в декабре мце прошлаго года, я просил Вас известить меня; нужна ли Вам будет на Ростовскую ярмарку ныняшнего года Квартира и лавка, так как, я слышал, что будто бы Вы в ярмарке нашей быть не распологаете. Ныне вторично Вас прошу о незамедлительном извещении Вами меня в противном случае, я чтоб не потерять польз моих, должен передать помещения, занимаемые вами другим»²⁰. В другом письме от 18 февраля 1848 г. в Романов к Г. Трутневу П.В. Хлебников писал: «Вчерашний день пришел в Ростов товар Вам адресованный по накладной Г. Ивана Трутнева из Петербурга на 27 подводах. Извозчики, явясь ко мне, просили меня принять его, а в случае отказа хотели заявить о просьбе своей в полицию, чтоб за время простоя получить от Вас деньги. Для избежания чего сего дня я решился приказать сложить его в занимаемую Вами лавку ...»²¹. Есть несколько писем, из которых мы узнали, что П.В. Хлебников владел акциями, облигациями, кредитными билетами, страховыми свидетельствами одним словом всем тем, что относится к «финансовому составу». По этому поводу отмечу одно письмо, адресованное в Петербург Щапову: «Сего дни с почтою посланы мною во 2е Страховые от огня общества деньги за Мальгинские имения, где я ныне состою опекуном, почему и прошу не замедля, в оные сходить и получить страховые свидетельства...»²².

К третьей группе документов относится информация об активном участии П.В. Хлебникова в восстановлении Ростовского Кремля. Осуществлению проекта помешала начавшаяся Крымская война. В марте 1863 г. к О.С. Аксаковой П.В. Хлебников писал: «Матушка Ольга Семеновна! Я к Вам с моею задушевной просьбой – Вашей Материнской просьбой убедите Ивана Сергеевича, напечатать в Его Газете День при сем препровождаемую статью о Ростовском Кремле. По длине ее, я не смею сам отнестись к нему о том. Она служит дополнением напечатанных двух статей в 10 № газеты День. Я не смею и думать, чтобы Иван Сергеевич поскупился для Ростов(ского) Кремля употребить несколько листов лишней бумаги и заплатою за ее за напечатание. Но (от чего Боже сохрани) я на одной медали прочитал, что и небывалое бывает, то в таком случае я беру на себя все лишние издержки. Поскладнее, если время есть, я прошу ее обработать, а выпусков ради Бога не делать и напечатать ее незамедля, чтобы она не отделялась от напечатанных статей Дня в 10 № газеты... Если бы нужно было подписать статью, хотя псевдонимом, то я желал бы, чтобы она получила подпись названия колокола описанного в статье под именем «Ясак». Тот сзывает православных на молитву, а составитель статьи, на помощь дряхлому кремлю»²³. В апреле этого же года П.В. Хлебников писал: «За что же Матушка статью о Ростовском Кремле не пропустить в том виде, как она составлена. В ней изложено мягче чем в статьях о Духовенстве Греческом, которое мы чтим, и о духовенстве П:Бургском, которое бедного попа запрятоло в Сузд. Монастырь. В ней описано все справедливо, пусть поверят»²⁴. И вот в июле 1863 г. в Петербург, к Г.Сухомлинову²⁵ П.В. Хлебников писал: «Старик наш Кремль, как Сфиникс начинает обновляться, и много мест уже в нем Храниловым исправлено; Да и Святитель после любезностей, напечатанных в газете День, начинает пошевеливаться. В № 15-м «День» еще помещена статья о Ростовском Кремле и довольно кажется, назидательна»²⁶. Письма П.В. Хлебникова заканчиваются 1864 г., примерно за год до его смерти.

Благодаря этим письмам мы смогли узнать нечто новое и интересное о жизни Ростова XIX века. А так же о жизни П.В. Хлебникова, то чем он занимался, как относился к себе и окружающим, что огорчало и радовало его. Остается надеяться, что со временем обнаружатся новые материалы, благодаря которым мы будем гораздо больше знать о жизни и деятельности краеведа и коллекционера XIX века – Петра Васильевича Хлебникова.

1. ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. ДД. 1021, 1022, 1026. ГМЗРК. Р-774. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. ДД. 1,2,3,4,5,6.
2. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 2. Л. 36 об. – 37 об.
3. Аксакова Ольга Семеновна, урожденная Заплатина (1793-1878) – мать известного русского писателя и публициста Ивана Сергеевича Аксакова.
4. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 4. Л. 11-12.
5. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 3. Л. 3.
6. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 2. Л. 42.
7. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 3. Л. 11 об.
8. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 1. Л. 2 об.
9. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 1. Л. 8.
10. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 2. Л. 21 об-22.
11. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д.2. Л. 34.
12. Бутурлин Алексей Петрович (1802-1863) – ярославский губернатор в 1846-1862 гг.
13. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 2. Л. 47-47 об.
14. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 2. Л. 29-29 об.
15. Блудов Дмитрий Николаевич (1785-1864), граф – в молодости член литературного общества «Арзамас», в 1832-1837 гг. министр внутренних дел, в 1837-1839 гг. министр юстиции, с конца 1839 г. управляющий 2 отделением собственной его императорского величества канцелярии, с 1861 г. председатель Государственного совета и Комитета министров.
16. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 4. Л. 50-55 об.
17. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 2. Л. 35-36.
18. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 4. Л. 46-46 об.
19. РФ ГАЯО. Ф.230. Оп. 1. Д. 5. Л. 4.
20. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 4. Л. 2 об.
21. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 2. Л. 12 об.
22. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 2. Л. 13 об.
23. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 4. Л. 5 об-6 об.
24. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 4. Л. 12 об.
25. Сухомлинов Михаил Иванович (1828-1901) – русский ученый, историк литературы. В 1872 г. избран академиком, с 1899 г. председатель II отделения академии наук, а с 1900 г. так же и вновь учрежденного разряда изящной словесности.
26. РФ ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 4. Л. 41, 41 об.

Суеверные представления выступали на протяжении долгого времени одним из компонентов духовной жизни русских. Имеющее в основе культ сверхъестественных сил, существование которых осуждалось или не признавалось господствующей в феодальной России православной церковью, данное явление «народной религиозности» со времени принятия христианства представляло собой объект осуждения не только со стороны духовных иерархов, но и государства.

Например, в церковном уставе Владимира Святославича Красное Солнышко по списку XIII в. в качестве вида преступления называлось «чародейство»¹. В составленной в 1150 г. смоленским князем Ростиславом Мстиславичем грамоте расследование проступков, связанных с обвинением в колдовстве, входило в круг дел как епископских, так и княжеских судов². В 1227 г. в Новгороде, согласно летописи, «изъгоша волхвов четыре творяхуть я потворы деюща, а Бог весть и, сожгоша на Ярославле дворе». Согласно версии составителей Никоновской летописи казнь новгородских волхвов состоялась вблизи резиденции архиепископа³.

Достаточно показателен в рассматриваемом отношении факт созыва при Иване IV Грозном в 1551 г. Стоглавого Собора. Здесь в числе нарушений церковного характера назывались отмечания нехристианских (языческих) праздников, обращения к «волхвам и обавникам (колдунам.–А.К.)»⁴. Поставив под запрет названные явления бытовой жизни российских подданных, Собор предупреждал: «Аще же неисправлени будут и по запрещении еллинских (т.е. языческих. – А.К.) сих хитростей и не останутся, всячески о т ц е р к в и д а и з ж д е н у т с я (разрядка наша. – А.К.)⁵.

Период XVII-XVIII вв. характеризуется усилением борьбы с суевериями. Наиболее ярко это проявилось в колдовских процессах, количество которых в данное время значительно увеличилось. Материалы дел XVII в. позволяют выяснить некоторые детали обвинений. Так, «колдун» Терешка Малакуров «признался» в том, что насылал порчу на людей, которые начинали страдать психическими расстройствами: «а иной ичет, и себя ест и людей кусает»; в начале XVII в. крестьянин из Галицкого уезда Митрошка Хромой имел контакты с бесом, а «словет нечистой дух по их ведовским мечтам кикимора»; подследственный Васька Иванов в целях «чтоб з жонкою воровать (прелюбодействовать. – А.К.)» отрекался от Иисуса Христа. Для этого он «крест за спину клал, и в воду плевал, и дьявола в помощь к себе призывал»⁶.

Предметом нашего исследования служит политика государства и церкви по борьбе с суевериями в Ярославском крае в XVIII – начале XX вв. Цель работы – изучение вопросов, связанных с определением круга преступлений, объединенных термином «суеверные»; пониманием мотивов, которыми руководствовались производившие дела об «отступлениях от веры», характером контроля над исполнением «антисуеверных» постановлений в данный период.

В качестве источников для настоящего исследования выступают акты российского законодательства XVIII в., касающиеся изучаемого типа нарушений, и материалы судебных дел XVIII – начала XX вв. по обвинению в суевериях, определенная часть которых находится в архивах.

Рубеж XVIII в. отметился кампанией по борьбе против некоторых социальных категорий. Так, в 1705 г. предписывалось старостам и крестьянам «сотен» соседнего с Ярославским Вологодского уезда в своих селениях задерживать «татей и разбойников и смертноубийцов и зажигальщиков и волшебников и чародеев и ведунов и порчельников, которые продают вино, табак, пиво, мед и брагу»⁷. Обратив внимание на дату издания указа (1705 г.), предположим, что он выступал как один из аспектов политики по борьбе с народными движениями начала XVIII в., участниками которых нередко становились названые в указе люди. Любопытно упоминание «волшебников», «чародеев», «ведунов» и «порчельников» в числе уголовных преступников.

Регламентацию видов наказаний за «волшебство» мы считаем возможным связывать с предписаниями «воинского» (30 марта 1716 г.) и «морского» (13 января 1720 г.) уставов. Так, в первом запрещалось среди солдат «чародейство». Виновный в нарушении правила «приговаривался» к публичному церковному покаянию, а «по состоянию дела в жестоком заключении, в железах, гонянием шпицпрутен наказан или весьма сожжен имеет быть».Так же предусматривались аналогичные наказания не только «исполнителя», но и «заказчика» преступления, если факт «заказа» имел место⁸. Указ от 25 мая 1731 г., отмечавший случаи обращений российских подданных к «волшебникам», требовал первых «бить кнутом», а последних – сжигать. Однако при условии «явки с повинной» предусматривалось «отпущение вин без всякого изтязания»⁹.

«Устав благочиния или полицейский» от 3 апреля 1782 г. позволяет ответить на вопрос о признаках колдовства: ворожба здесь характеризовалась как способность к «начертаниям на земле», «пуганиям чудовищем», толкованию снов, «нашептываниям ( заговариваниям.–А.К.) на бумагу или траву», поискам кладов (очевидно, использованию при этом различных магических приемов), гаданиям¹⁰.

Ряд специальных статей законов был посвящен такому явлению, как «кликушество» (бесноватость). Известно, что указ, изданный 7 мая 1715 г. предписывал «страдавших» этой болезнью «имая приводить в приказы и розыскивать (т.е. допрашивать с применением пыток.–А.К.)»¹¹. «Высочайшие резолюции на докладные пункты Синода», опубликованные 12 апреля 1722 г. требовали разглашающих «какое чудо притворно и хитро чрез кликуши или чрез другое что или подобное тому» ссылать на галеры «с вырезанием ноздрей»¹².

В качестве инстанций в сфере надзора за «благочестием» выступали рядовое духовенство и архипастыри, совершавшие для этого периодические «обозрения» епархий. Закон от 25 ноября 1737 г. с целью выявления «суеверцов» обязывал епископов к учреждению должностей «десятоначальников» и заказчиков (благочинных). Последние под угрозой лишения сана, физических наказаний или ссылки в монастырь должны были в конце каждого полугодия посылать в Духовные правления и консистории «рапорты о суевериях», сведения из которых включались в архиерейские отчеты перед Синодом. В случае недонесения определенной информации епископы отдавались в синодский суд и штрафовались¹³. В качестве примера приведем выдержку из «рапорта» 1807 г. «Строитель иеромонах» Ростовского Петровского монастыря Серафим «с братиею» сообщал, что «во оном Петровском монастыре в течение первой сего 1807 года половины имелось благополучно никаких суевериев ложных чудес и кликуш неусмотрено»¹⁴. Таким образом, мы можем констатировать тенденцию к закреплению в XVIII в. юрисдикции на расследование дел, связанных с колдовством и различными категориями суеверий не только за духовными, но и гражданскими судебными органами.

Затронув тему, связанную с законодательством о суевериях, рассмотрим вопрос об его исполнении в различных местах Ярославского края в XVIII – начале XX вв. Чтобы раскрыть данную проблему, обратимся к изучению материалов «процессов» о колдовстве и суевериях.

Чаще всего, поводом к возникновению дела служило «доношение», автором которого выступал человек, хорошо знавший обвиняемого в преступлении. Последнее связывалось обычно с нахождением с подозреваемым в определенных (служебных, родственных) отношениях. Так, 23 августа 1779 г. в донесении архиепископу Ростовскому и Ярославскому Самуилу выполнявший функции благочинного протоиерей Соборной Воскресенской церкви г. Мологи Феодор, ссылаясь на слова прихожан, обвинил священника подведомственного с. Балабонова Рыбинского уезда Матвея Самсонова в «незаконном» лечении людей. Глава благочинного округа сообщал, что незадолго до этого приходские священники Косма и Иван, дьячок Неофит и два крестьянина встретили женщину Ефросинью, выходящую из дома Самсонова. В ответ на просьбу показать, что она несет, крестьянка «выняв из за пазухи тряпичку завязанную узлом подала из них священнику Козме, говоря: Вот де что дал мне священник Матвей лечить соседа ее крестьянина Михаила Яковлева у сына ево малолетнаго...за ухом болезнь и взявши то оные священники...увидяли что во оной тряпице имеется измятая солома и в ней несколко сушеной травы или сена»¹⁵. По решению епархиального правления обвинявшийся в «лечении больных травами и вылиями (окачиванием водой.–А.К.) и чтениями подрядных (неканонических.–А.К.) молитв» Матвей Самсонов был сослан в Пошехонский Адрианов монастырь¹⁶.

Нахождение заговорных писем также могло выступать поводом к началу процесса. 17 июня 1753 г. десятоначальник диакон Иван Васильев доносил ростовскому архиерею Арсению об обнаружении в доме его родного дяди, 54-летнего настоятеля церкви Иоанна Богослова c. Едомского Ярославского уезда Григория Акимова, «письма», причисляемого к таким, которых «держать у себя не надлежит»¹⁷. Изучение содержания оригинала «письма», приложенного к «доношению», позволяет охарактеризовать его как заговор. Вызванный на допрос священник, отрицая принадлежность заговора, объявил, что «богохульства еретичества волшебства расколу и никакого суеверия за собою не имеет». Однако вторичный допрос подозреваемого позволил выяснить следующее: «писал он поп (письмо.–А.К.) в малых и несовершенных летах прежде произведения ево в попа и до определения ево к … богословской церкви в пономари простотою и неразумением своим…». Согласно приговору, обвиняемый в «суеверии» священник Григорий Акимов был «священства лишен вовсе и во знак того ево лишения на голове и бороде ево волосы острижены» и передан для дальнейшего расследования в Ярославскую провинциальную канцелярию¹⁸. В развитие вопроса, связанного с данным следственным процессом, скажем, что в конце 1753 г. от находящегося в богадельне Борисоглебской слободы Ярославского уезда Григория Акимова в Ростовскую духовную консисторию было подано «прошение» о восстановлении священничества в связи с низким уровнем материального положения семьи. «Невозможно»,–таков был ответ Архипастыря¹⁹.

Отдельной темой судебных процессов выступали так называемые «чёрные» заговоры. В августе 1753 г. в ходе осмотра дома священника с. Никольского Пошехонского уезда Ивана Максимова было обнаружена тетрадь с заговорами, составленная его сыном священником Макарием. Следователям последний сообщил, что заговоры были им списаны шесть лет назад с оригинала, принадлежащего брату Стахею Иванову. К делу было приложено описание «богопротивного письма». Приведём отрывки из него: «на первой и на второй странице написан заговор как преклонять женский пол к блудодеянию и к прелюбодеянию…на второй странице во окончании того пис[ь]ма написаны слова а.д.к.н.и…на третьей странице сначала написано: стоит море окиян в окияне море остров буян и протчие забобонные (т.е. суеверные.–А.К.) речи написаны…на той же третьей странице сисподи (т.е. снизу.–А.К.) на обороте: «Аще кто сию тетрать возмет да утаит ее и тот человек на свете проклят». Также был проведен анализ содержания заговоров, некоторые элементы которого вызывает интерес. Так, заговор на «преклонение» женщин содержал следующие слова: «Стал неблагословясь пошел неперекрестясь»; «отрицаюсь от веры хр[и]стовы и отца своего и матери и прикасаюсь вам сатана аз есмь приимите меня раба Б[о]жия и я рад вам служить и работать…пять слов а:д:к:н:и:(означают.–А-К.) а тому делу ключь н[ы]не и присно»; «заговор к судьям» начинался так: «и иду наних аки волк а они передомной падайте аки овец»²⁰. Кроме того, были найдены тетради, в числе которых упоминалась запись «суеверных вопросов и ответов»²¹.

Стахей Иванов «по плетьми» признался в том, что в 1749 г. был в гостях у дьячка церкви Николая Чудотворца «что на Лапушке» Ивана Козмина, дававшего списывать «волшебные писма»²². Несомненно, тяжесть приговоров и наказаний в приведённых следственных процессах связывалась с наличием «волшебных» и, даже, антихристианских заговорных «писем», факт которого, конечно, не соответствовал церковным правилам поведения. С другой стороны, следует сказать, что содержание заговоров, направленных на достижение, по мнению церковного учения, «земных», «суетных» благ (плотской любви, покровительство властей и т.п.) осуждалось как переосмысливающее аскетические принципы христианства²³. В нашем случае положение усугублялось нахождением под следствием непосредственных представителей церкви.

Особое внимание уделялось обвинениям в связи с «нечистым». В ноябре 1765 г. в Ярославской провинциальной канцелярии состоялся допрос жительницы д. Тишино Ярославского уезда Екатерины Ивановой, вина которой, согласно доносу ее односельчан, состояла в порче свадьбы. В результате применения пыток, женщина сообщила, что с помощью какой-то «травки», полученной от умершей «уже лет з девять» жительницы соседней деревни, привлекала на службу себе являвшихся «во образе человеческом» двух «диаволов» Ивана и Андрея. «Не зная им никакова дать дела, – говорила крестьянка, – велела таскать им каменья в реку Молокшу и тогда оные диаволы…года с три часто под окошком ходили»²⁴. По сведениям допрашиваемой, она, выполняя просьбу своих односельчан, посылала чертей в г. Выборг и Санкт-Петербург, чтобы посетить их родственников²⁵. Между тем, организовав очную ставку подозреваемой со свидетелями, следователи заключили, что «волшебства за ней не оказуется», поскольку подсудимая «совершенно знатно о всем том прежде показывала…напрасно нестерпя причиненных ей побои и притеснений». По решению приговора, состоявшемся в октябре 1766 г. предписывалось «женку Катерину допустить входа церковного и постится ей елико (сколько. – А.К.) сей месяц»²⁶.

В данном случае, привлекает внимание не только факт самообвинения, но и мотивы, с помощью которых крестьянка «излагала» свою связь с «нечистой силой»: использование «диаволов» в трудоемкой и практически невыполнимой, по физическим возможностям человека, работе (носить камни, отправляться на дальние расстояния). Отметим, что по русским поверьям, одним из известных признаков, присущих образу колдунов и ведьм, выступала связь с представителями демонологии, которых они обязаны были занимать определенной работой. В случае отсутствия последней, «нечистой силе» давались тяжелые и часто бессмысленные задания²⁷. По-видимому, используемый при допросе названный «мифологический» сюжет был хорошо известен подозреваемой.

Как говорилось ранее, факты «кликушества» также служили условием для возникновения процессов о суевериях. Известно, что 27 сентября 1756 г. канцелярист Ярославского магистрата Василий Сретенский объявил, что живущую у него девяностолетнюю Ульяну Семёнову дочь «так жестоко ломает, что при том оная наподобие собаки лает, и от великого ломания она состоит уже близ смерти». Вина пала на квартиранта Сретенского посадского человека Степана Григорьева сына Старцева, который, по словам заявителя, испортил старуху «незнамо какими чарованиями и кореньями». Старцев, вызванный в магистрат, сообщил, что «зелье» приобрёл у крестьянина с. Козьмодемьянского (уезд неизвестен) Тимофея Григорьева Панова. 5 октября 1756 г. не избежавший пыток Панов объявил, что со Старцевым не знаком и колдовать не умеет. Как стало известно в процессе следствия, Панов ранее, в 1742 г., проходил по «волшебному» делу, когда «дал якобы заговорного коренья содержателю Ярославской полотняной фабрики Ивану Затрапезнову, в умысле к смертному убийству», но был оправдан²⁸. Окончание следствия нам неизвестно. Тем не менее, приведённый пример показывает отчасти характер отношения властей к «порче» как преступлению и подозреваемому в нём.

Однако, как свидетельствует судебная практика рассматриваемого периода, нередко в качестве обвиняемого выступал сам объект порчи, что соответствовало требованиям законов (см. выше). В 1765 г. в Переславль-Залесской провинциальной канцелярии был возбуждён процесс против десяти «ямщичьих женок», которые во время церковной службы ложно «выкликивали на ямщика Ивана Короткого, что он их испортил». По указу Сената от 10 февраля 1766 г. «мнимых кликуш» следовало «учинить в страх другим, чтоб таковых же притворстве делать не дерзали наказание плетьми, и по наказании [о]свободить»²⁹.

Как видим, процессы о «порче» часто заканчивались с различными результатами. Очевидно, аналогичных случаев было так много, что 14 марта 1770 г. Сенатом был издан закон, регламентирующий порядок вынесения приговоров по обвинению в порче. В целях пресечения случаев аналогичных дел в будущем, Сенат повелевал местным органам власти: «Буде бы где кликуши появились…чинить оным наказание, и показаньям их не только не верить, но и не принимать»³⁰. Итак, данным постановлением практически отменялось понятие «порчи» как преступление, а «кликушество» подтверждалось незаконным. Примером последнего может служить отрывок из «Воспоминаний» ростовского краеведа, крестьянина А.Я. Артынова о существовании в его родном селе Угодичах женщин-«крикуш». Местный становой пристав «строго приказал им молчать или идти под арест, что же случилось? Нечистый дух не захотел быть под арестом и замолчал…нынче нечистый дух к нашему женскому полу уже не касается»³¹.

В качестве одного из объектов критики со стороны государственных и высших духовных органов (особенно последних) являлись производимые священниками различные нарушения церковной обрядности, которые часто носили характер «суеверий». В 1816 г. в Ростовском духовном правлении расследовались «противные церковному чиноположению вымыслы и поступки», совершенные настоятелем прихода с. Демьян Ростовского уезда Василием Семёновым для «своего корыстолюбия». Поводом к возникновению дела послужил рапорт благочинного пастыря с. Шульца Иакова, обвинявшего демьянского священника в суеверии. Приведём выдержку из донесения благочинного (с соблюдением особенностей орфографии): Василий Семёнов «как-то облаготворил никоторую икону Божия матери, называемая Ее Чудотворной ввёл обыкновение приэждят к оной с больными и бесноватыми людьми или кликушами разных приходов, вместо того, чтоб отслужить означенной иконе молебен, то он от сего благоугодного дела удаляет, а вместо сего внушает им за лучшее и полезное прочтение над оными в церькви заклинательных молитв, поставляет страждущего пред иконою над горшком с разженными угольями, полагая в оной ладан, закрывая больного пеленою, потом скачивает с иконы воду, соединяет оную с церковным вином, ладоном и елеем, даёт оную пить, и прочие делая неблагопристойности…сей суеверный поступок, как противный церкви святей, так и званию священства не согласный». По словам шулецкого благочинного, на его замечания обвиняемый внимания не обращал³². Проанализировав описание в процитированном отрывке «суеверного» обряда, исполняемого священником с. Демьян, выделим следующие его элементы: определённая заклинательная формула (молитвы»), использование «сакральных» предметов («чудотворная» икона, горшок с углями и ладаном) и действий (покрытие больного «пеленой», «скачивание» с иконы воды, смешанной с вином, ладаном и елеем). Наличие названных компонентов, присущих некоторым «лечебным» церемониям знахарей³³, позволяет характеризовать ритуал как «магический». Последнее, несомненно, и вызвало составление «доношения».

Продолжая тему данного сюжета, скажем, что допрошенный 11 октября 1816 г. Василий Семёнов отверг обвинения в свой адрес. Однако свидетели, в качестве которых выступали члены демьянского причта, подтвердили слова благочинного. 2 июня 1817 г. Ростовское духовное правление, ссылаясь на отсутствие ранее аналогичных проступков со стороны подследственного, постановило сослать его на шесть месяцев в Угличский Алексеевский монастырь с последующим восстановлением в сане священника. Также был наказан (в форме выговора) благочинный, своевременно не сообщивший о нарушении³⁴. 20 декабря 1817 г. Василий Семёнов вступил в должность дьячка при церкви с. Поникарова Ростовского уезда³⁵. Таким образом, сохранив за собой духовный сан, подсудимый, однако, был понижен в звании.

Как показывает анализ источников изучаемый периода, XIX – начало XX вв. характеризуются как уменьшением количества «колдовских» дел, так и снижением степени наказаний за исследуемый вид проступков. Показательно в данном отношении дело о «предсказателях», рассматривавшееся в 1911 г. в Ярославской духовной консистории. 28 мая 1911 г. архиепископу Ярославскому и Ростовскому Тихону было подано «доношение» от крестьянина д. Мартынова Мышкинского уезда Ярославской губернии Адриана Иванова Сумарокова, сообщавшего о появлении в своей местности людей, «которые объясняют народу прошедшее, предсказывают что будет и в будущем на земли…», и приглашавшего в связи с этим Архипастыря навести порядок и сделать «наставления» священникам³⁶. 11 августа 1911 г. благочинный протоиерей с. Ново-Никольского Мышкинского уезда Андрей Преображенский в присланном епархиальному начальству рапорте, сознавая «что великий грех вперёд узнавать сокрытую от нас волю Божию», характеризовал, тем не менее, живущих в своём округе «предсказателей» Петра и Ксению Красавину как «благочестивых» людей, чьи пророчества нередко сбывались. «Знаю,–писал Преображенский,–что многие к ней (Ксении.–А.К.) ходят и спрашивают всё о пустых предметах: о женихах, о невестах, о болезнях, о разных житейских неурядицах, но неизвестно, чтобы кто её спрашивал о спасении. Многих Красавина посылает служить молебны и молиться, и чтобы распространяла какие-либо лжеучения и суеверия, того неизвестно…Соблазном для народа Ксения не служит, и худых отзывов об ней не слышно, только говорят, что полюбливает деньги и подарки»³⁷. Несмотря на это, 30 июня 1912 г. консистория, обнаружив факт «лжепророчествования», обязала благочинного установить контроль над Красавиной и провести беседы на тему о «незаконности» её деятельности³⁸.

Итак, проведенное исследование позволяет говорить, что материалы судебных процессов являются очень важным источником для изучения поверий и суеверных представлений русских в XVIII – начале XX вв. Они позволяют нам говорить, что в России XVIII – начала XX вв. суеверие являлось одним из самых распространенных правонарушений. В качестве доказательств вины подозреваемого могли выступать случаи «незаконного» (обычно с применением народных средств) лечения, порчи, вещания, наличия произведений апокрифического характера, «заговорных» («волшебных») писем. Между тем, послабления религиозным «предрассудкам» были и очень тяжкими проступками. Данное утверждение должно рассматриваться в связи с наказаниями, степень которых за совершение рассматриваемого типа нарушений, согласно существовавшим законам, была достаточно высока: физические истязания, ссылка на галеры, тюремное заключение, смертная казнь, лишение сана и направление в монастырь (последние для представителей духовного сословия). В то же время, заметим, что изучаемый период отмечается ослаблением мер взысканий и ограничением к своему окончанию непродолжительным лишением свободы, установлением контроля и т.п. В этой связи приведем мнение Н.Н. Покровского, отмечавшего, что «просветительский взгляд о более мягких наказаниях за волшебство и заговоры» начал преобладать с правлением Екатерины II³⁹.

Тем не менее, вызывает интерес факт распространения веры в колдовство и порчу, как мы видели, в среде, как непривилегированных сословий, так и представителей рядового грамотного духовенства и государственных, в частности судебных, органов. Какова же причина данного явления? По мнению французского исследователя Э. Леруа Ладюри, в периоды усиления страхов на поверхность общественной жизни выступал примитивный пласт сознания⁴⁰. В самом деле, изучаемый период в истории России отмечен многочисленными фактами эпидемий, войн, неурожаев. По-видимому, страх за жизнь вызывал со стороны людей защитную реакцию и заставлял их искать воображаемых источников угрозы–людей, жизнь которых не соответствовала принятым общественным нормам. В свою очередь, это становилось поводом к возникновению «колдовских процессов». В данном контексте нужно обратить внимание на такую важную проблему, как случаи самооговоров подозреваемых. По мнению некоторых авторов, распространённость названного факта следует связывать с неосознанной тенденцией социально или умственно неполноценных людей самоутвердиться и привлечь к себе внимание⁴¹. Однако, как нам кажется, самооговоры являлись также результатом жестокости пыток, применяемым по отношению к обвиняемым.

С другой стороны, анализ источников позволяет сделать вывод об изменении в рассматриваемый период отношения в государственных верхах к некоторым религиозным «предрассудкам». Если законы Петра I и его ближайших преемников обязывали наказывать колдунов как лиц, способных нанести вред «волшебством», то затем объектом расправы стали выступать не только колдуны (уже как обманывающие людей, а не обладатели «тайных» знаний), но и их жертвы (как носители суеверий). Данный факт мы можем связывать с трансформацией сознания определенных групп российского общества. Однако, сделанное утверждение в основном не относится к духовной культуре русского крестьянства. Известно, что в среде сельского населения достаточно долго сохранялась вера в колдовство. Отрицательное отношение к последнему здесь не редко проявлялось в репрессиях «колдунов», возникновении конфликтных ситуаций и в разбирательстве дел в форме самосуда⁴².

1. Карташов А.В. Очерки по истории Русской церкви. М.: Терра, 1993. Т.1. С. 195.
2. Там же. С. 199. Не исключено, что изданиями настоящих постановлений подтверждалась ветхозаветная и, следовательно, христианская традиция считать колдовство преступлением. Так, в одном из законов, данных Богом Моисею говорилось: «Мужчина ли или женщина, если будут они вызывать мёртвых или волховать, да будут преданы смерти; камнями должно побить их, кровь их на них» (Лев.20.27.).
3. Афанасьев А.Н. Колдовство на Руси в старину // Афанасьев А.Н. Происхождение мифа. Статьи по фольклору, этнографии и мифологии. М.: Изд-во «Индрик», 1996. С. 36.
4. Стоглав. Спб., 1863. С. 264.
5. Там же. С. 264.
6. Черепнин Л.В. Из истории древнерусского колдовства // Этнография. 1929. № 2. С. 100-101.
7. ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 151. Л. 1.
8. ПСЗ. Т. 5. С. 320. № 3006; Там же. Т. 6. С. 49. № 3485.
9. Там же. Т. 8. С. 466. № 5761.
10. Там же. Т. 21. С. 479-480. № 15379.
11. Там же. Т. 5. С. 156. № 2906.
12. Там же. Т. 6. С. 652. № 3963.
13. Там же. Т. 10. С. 363. № 7450.
14. ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 2696. Л. 8.
15. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 7280. Л. 10 об.
16. Там же. Л. 36.
17. Там же. Д. 1750. Л. 3.
18. Там же. Л. 37.
19. Там же. Л. 35 об.
20. Там же. Д. 1323. Л. 149-149 об.
21. Там же. Л. 76.
22. Там же. Л. 148.
23. Горелкина О.Д. К вопросу о магических представлениях в России в XVIII в. (на материале следственных процессов по колдовству) // Научный атеизм, религия и современность. Новосибирск: Наука, 1987. С. 304.
24. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 4018. Л. 3.
25. Там же. Л. 3.
26. Там же. Д. 3973. Л. 60.
27. Так, исследователь Мологского края второй половины XIX в. А. Фенютин, отмечая распространение в регионе поверий о ведьмах, следующим образом характеризовал связь последних с нечистой силой: «Колдунья непременно обязана задавать работу каждому бесёнку или всем вместе, иначе ей самой не сдобровать. Эта порода чертей пребеспокойная. От верных слуг колдунье житья нет; по ночам она не спит, всё ходит, всё ищет: «Какую бы работу дать «детушкам»?» В глухую полночь, чтобы никто не увидел, колдунья выходит на улицу, нагребёт в подол песку, снесёт его домой и заставит бесенят пересевать столько раз, сколько ей вздумается, или считать каждую песчинку». (Фенютин А. Заметки о нравах жителей города Мологи. Оттиск из «Ярославских губернских ведомостей». 1863. № 50. С. 3.)
    Аналогичные представления были зафиксированы в конце XX в. В 1999 г. нами сделана следующая запись: «У одной ведьмы черти. О них говорили. Там полички наделаны. По углам полочки, там пшено наложено. Мы переговаривали: «Она колдунья, насыпала и кормит чертей что-ли ?». Её все колдунья да колдунья [называли]. Говорит [колдунья]: «Они считают пшено-то». А че щитают ? Так работу даёт». (Запись сделана автором от А.Н. Булановой (уроженка д. Митино Ростовского р-на Ярославской обл.) в д. Малиновка того же р-на 10 апреля 1999 г.)
28. Трефолев Л.Н. Ярославль при императрице Елизавете Петровне // Трефолев Л.Н. Исторические произведения. Ярославль: Верх.-Волж. кн. изд-во, 1991. С. 86.
29. ПСЗ. Т.16. С. 559. № 12568.
30. Там же. Т. 19. С. 25. № 13427.
31. Воспоминания крестьянина села Угодич Ярославской губернии Александра Артынова. М., 1882. С. 58.
32. РФ ГАЯО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 3791. Л. 2.
33. Максимов В.С. Нечистая, неведомая и крестная сила. Спб.: ТОО «ПОЛИСЕТ», 1994. С. 147.
34. РФ ГАЯО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 3791. Л. 21 об.
35. Там же. Л. 23.
36. ГАЯО. Ф. 230. Оп. 3. Д. 3193. Л. 1-1 об.
37. Там же. Л. 5.
38. Там же. Л. 5 об.
39. Покровский Н.Н. Тетрадь заговоров 1734 года // Научный атеизм…С. 246.
40. Цит. по: Гуревич А.Я. Ведьма в деревне и пред судом (народная и учёная традиция в понимании магии) // Языки культуры и проблемы переводимости. М.: Наука, 1987. С. 21.
41. См. Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М.: Искусство, 1990. С. 319.
42. См., например: Миненко Н.А. Русская крестьянская община в Западной Сибири. XVIII– первая половинаXIX века. Новосибирск: Изд-во Новосибирского ун-та, 1991. С. 152; Фрэнк С. Народная юстиция, община и культура русского крестьянства 1870-1900 // История ментальностей, историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М., 1996. С. 237; Зубарева В.С. «Даты не можем сказать, когда это было, но было…» // Живая старина. 2000. № 4. С. 46-47.

Приложение

Заговор, обнаруженный в деле по обвинению дьячка с. Вышеславское Ярославского уезда Фёдора Степанова во владении «приворотного» письма (1776 г.).

Лягу я не помолясь встану не перекрестясь умоюся я ни водою ни росою пойду из избы не дверьми з двора не вороты собачьею дирою спиною лазеею в чистое поле ни путем, ни дорогой навстречу мне лысой бес гой еси ты лысой бес куды бредешь иду я [говорит] лысой бес в чистое поле пещер зажигать песок пересыпать пепелом перевивать Гой еси ты лысой бес послушай ты меня добраго молодца имярек не ходи ты гор пещер зажигать песок пересыпать пепелом перевивать пойди ты к красной девице имярек зажги ты унее душу и тело и ретивое сердце хоть и плоть и юность и ярость в жаленье и раденье в совет ей и любовь тосковала б и плакала жалела бы и радела совет бы советовала всегда со мной добрым молодцом имрек по всяк день по всякой час по всякое время на всяком деле, на всяком месте во дни и в нощи в часу и вполучасу и в перечасье во всех «24» часах в еде бы не заедала в питье не запивала в гулянье не загуляла ветром бы не одувало дождем не обмывало на воде бы не тонуло на огне бы не горело казался бы я доброй молодец имрек краше краснова солнышка миляя б отца и матери и всего роду и племени, пойду я доброй молодец имрек к красной девице имрек выну из белаго тела ретивое сердце запру ея в «30-ь» замков в «30-ь» ключей в три ключа отнесу те ключи в окиян море под тот алатырь камень по те ключи никому не хаживать а от меня добраго молодца имрек красную девицу имрек никому не отпытывать и не отворачивать от моего слова по ея век и будте вы мое слова крепкии и твердыи в договоре и не в договоре все за едино слово-трижды.

РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 6315. Л. 29.

В начале 1980-х гг. А.В. Куза, разрабатывая социально-историческую типологию древнерусских городов и в целом признавая существование большого домонгольского Ростова, не счел нужным включить его в число известных городских центров Древней Руси, как археологически не подтвержденного¹. Ранняя история города продолжала оставаться загадкой. Проблема его происхождения стояла уже перед историками XVII в. Квинтэссенцией их взглядов можно считать отрывок из «Географического описания Ярославской губернии...», в котором сообщалось, что «о начале сего города... и по какому случаю построен... в летописи не упоминается, но известно только то, что Ростов был за долгое время прежде избрания и прихода князя Рюрика в пределы Российские», а народ меря «имел тот город столичным»². В XIX в. М.П. Погодин увидел в Ростове один из центров власти славянских племен в землях чуди, заселяемых силой³. Скудость источников и ограниченность возможностей их интерпретации вынудили историков обратиться к общетеоретическому вопросу о происхождении древнерусских городов вообще, выйти в плоскость сравнительно-исторических параллелей и сопоставить города древней Руси с античными полисами. Такой подход стал одной из особенностей историографии Х1Х – нач. XX вв. Новая концепция «превратила» древнерусский город в центр волости (округи), государственное образование общинного типа, управлявшее «тянувшими» к нему территориями, как и античные города-государства⁴. С. М. Соловьев высказал мысль, что «Ростов Великий... при самом начале русской истории находился в тесной связи с Новгородом и его князьями, поэтому Ростовской области с главным ее городом суждено было стать государственным ядром Великороссии⁵.

Мысль о возможном сходстве происхождения Ростова и Новгорода утвердилась в исторической литературе. Ее разделял ростовский краевед А.А. Титов, полагавший, что новгородцы основали город в земле мери⁶. Известный ярославский краевед П.А. Критский замечал, что точное время постройки Ростова определить уже невозможно⁷.

Это попытался сделать В.О. Ключевский. По его мнению Ростов был «восточным форпостом» славянской торговли в направлении Каспия и возник в VIII в. в результате успехов этой торговли, будучи «пунктом склада и отправления русского вывоза», центром «промышленного округа», со временем сделавшись «политическим центром» городовой волости⁸.

А.А. Шахматов, тщательно изучавший русские летописи, сделал сенсационный вывод: летописные статьи 862 и 907 годов с упоминаниями Ростова являются вставками сводчика начала ХII в.⁹ К концу 1920-х гг., были получены новые данные о Сарском городище. Как выяснилось, оно существовало в летописное время и действительно участвовало в международной торговле. Выходило, что не Ростов, а другой населенный пункт возглавлял огромную округу. В 1934 г. В.И. Равдоникас предположил, что Сарское городище и есть первоначальный Ростов, «перенесенный» на новое место¹⁰. Идею «переноса города» подхватили многие исследователи¹¹.

Однако в исторической науке утвердилась разработанная М.Н. Тихомировым концепция, согласно которой города на Руси, в том числе и Ростов, возникли в результате выделения ремесла и торговли в самостоятельные отрасли хозяйства в густонаселенных районах, где имелся хороший сбыт ремесленной продукции. К дате 862 г. М.Н. Тихомиров относился крайне осторожно и соглашался с существованием в X в. 25 летописных городов, причисляя к ним и Ростов, относимый им к категории «больших городов»¹².

В 1955-56 гг. Н.Н. Воронин произвел первые серьезные археологические раскопки в Ростове и обнаружил остатки построек из бревен, датировав их IX-X вв.¹³ В дальнейшем он отверг идею В.И. Равдоникаса о «переносе» Ростова с Сарского городища¹⁴.

Сводку памятников и подведение итогов исследования городов Северо-Восточной Руси сделала Е.И.Горюнова¹⁵. Она предположила, что Ростов возник «не в IX в., а несколько позднее», а на его месте с VIII века находился мерянский поселок¹⁶.

В 1969 г. одновременно вышли две статьи. В одной сообщалось о том, что в 1968 г. в результате раскопок в Ростовском Кремле обнаружен мощный домонгольский культурный слой и делался вывод, что археологическое изучение Ростова, хотя и трудоемко, но эффективно¹⁷. Во второй статье подчеркивалось, что первые достоверные сведения о Ростове относятся к рубежу X-XI вв.¹⁸, то есть ко времени прекращения существования Сарского городища Теория «переноса города» получила дополнительный стимул для своего развития. А.В. Дубов, изучая материалы раскопок на Сарском городище за 100 лет, пришел к выводу, что это многоэтничное поселение заселяли в основном славяне, и оно уже в X в. развивалось в раннегородской древнерусский центр. Выводы Н.Н. Воронина были подвергнуты критике¹⁹.

Далеко не все придерживались взглядов М.Н. Тихомирова. А.Н. Насонов высказал мысль, что города-это оплоты феодального властвования и сосредоточения знати, собиравшей сюда дань, которые лишь по мере дальнейшего развития становились экономическими центрами²⁰. В.В. Мавродин и И.Я. Фроянов доказывали, что ранние города появились на базе племенных центров, позже, с оживлением внешней торговли на транзитных магистралях возникли поселения городского типа, и лишь в XI в. развитие ремесла и внутреннего обмена становятся фактором градообразования²¹. О.Г. Большаков и В.А. Якобсон, определили город «как населенный пункт, в котором концентрировался и перераспределялся прибавочный продукт», изымаемый феодалами, в большинстве своем пребывавшими здесь, перерабатывался ремесленниками и реализовывался на международных рынках²². А.В. Куза конкретизировал данное определение применительно к древнерусским условиям. Он показал, что город аккумулировал средства и способы реализации продукта и имел достаточное для выполнения этой задачи население. В этом состояла суть его административно-хозяйственной функции. Поэтому у истоков города стояли феодалы, а завершили процесс купцы и ремесленники²³. А.В. Куза отнес к городам городища площадью более 2,5 га²⁴. В начальное звено цепочки всех этих положений вполне укладывается Сарское городище, занимавшее в конце Х в. площадь в 2,7 га²⁵ и имевшее отчетливо выраженные в археологическом материале военную и торговую функции, свидетельствовавшие о сосредоточении здесь племенной знати и ремесленников²⁶. События, предшествовавшие появлению города Ростова, во многом не ясны.

В этом отношении интересен параллельный материал, связанный с изучением происхождения Новгорода, В.Л. Янин и М.Х. Алешковский предположили, что он возник из нескольких разноэтничных поселков – племенных центров, группировавшихся вокруг языческого капища и погоста-кладбища²⁷. А.В. Куза добавил, что политическое и административное устройство Новгорода ХП-ХШвв. подтверждают возможность появления последнего путем слияния поселков-концов²⁸. Чудской конец известен и в Ростове²⁹.

Археологические раскопки подтвердили, что города не были только центрами ремесла и торговли³⁰. Возникновению их способствовали многие причины. Е.А. Мельникова и В.Я. Петрухин сочли реальными городскими признаками набор функций, свойственный не отдельному раннегородскому поселению, а всей городской сети в которую входили открытые торгово-ремесленные поселения (ОТРП) VIII-Х вв., расположившиеся на магистральных путях сообщения, типа Гнездова или Тимерева³¹ У ОТРП отсутствовали укрепления, население было разноэтничным, наличествовал дружинный элемент, а в хозяйственной деятельности преобладали как раз ремесло и торговля. С переходом на волостную систему управления объединенной Русью, они прекратили существование³². Но все ли?

В 1975-1 981 гг. археологическое обследование бассейна о. Неро выявило 20 поселений 2-й пол. I – нач. II тыс. Мерянская поселенческая структура возникла за 100 лет или, скорее всего, меньший срок после появления в конце VII в. Сарского городища³³ Археологи открыли культурный слой 2-й пол. X в. городского и славянского облика с усадебной застройкой и срубной строительной техникой в самом Ростове. Итоги практической полевой работы и теоретических разработок за 150-200 лет, касающихся дославянского населения Ростовской земли подвел А.Е. Леонтьев в монографии, вышедшей в 1996 г.³⁴ В одной из ранних работ он уточнил, что Сарское городище являлось оплотом мери, а Ростов – опорным пунктом княжеской власти³⁵. Леонтьев предпочитает вести речь не о «переносе города», а о смене политического, экономического и социального центра в новых исторических условиях³⁶. Он полагает, что летописный Ростов – это еще не город, а местность с целым рядом поселений на Неро, самое крупное из которых – укрепленное Сарское городище – предшественник Ростова – города ³⁷.

На рубеже VIII-IX вв. на север Восточной Европы хлынуло арабское монетное серебро. Вместе с ним на прилегающие к Ростову территории начали поступать предметы роскоши из Византии и Прибалтики. Путь «из варяг в греки» еще не функционировал³⁸, волжский торговый путь также не использовался на всем его протяжении³⁹. Поэтому включение мери в международную торговлю могло произойти только через владения новгородских славян, и ее территория во 2-й пол. IX в. вошла в состав Древней Руси. П.Н. Третьяков думал, что мерянская земля подверглась славянской колонизации в 1-й пол. IX в.⁴⁰ В.С. Баниге и другие авторы путеводителя по Ростову отнесли ее начало на конец этого столетия⁴¹. Ю.А. Кизилов вообще считал, что первый этап проникновения славян в землю мери охватил Х-XI вв.⁴² И.В. Дубов и А.Е Леонтьев по материалам Тимеревских курганов и кладу куфических монет 860-х гг. датировали начало славянской колонизации земли мери концом IX в.⁴³ Сюда же в IX в.через о. Ильмень, р. Полу и о. Селигер или по системе рек Волхов-Мста-Тверца пробирались и скандинавы⁴⁴. В районе Ярославля в IX в. возникло славяно-скандинаво-финское торгово-ремесленное поселение-Тимерево, испытавшее особый подъем в X в., связав Северо-Западную Русь с Ростово-Суздальским опольем⁴⁵, Начавшаяся в конце IX в., славянская колонизация широко развернулась спустя полстолетия, и заселение Ростовской земли шло со стороны Новгорода и, в меньшей степени, из земли кривичей. А.Е. Леонтьев допустил, что включение мери в состав державы Рюрика, означавшее установление дани и выполнение союзнических обязательств без затрагивания этно-социальной структуры финского племени, могло привести к возникновению государственного центра новой территории – Ростова – и поселений типа Тимерева с военизированным населением. Становление города Ростова отнесено им к концу X в.⁴⁶ А.Е. Леонтьев отметил особенности славянской колонизации: поселения колонистов возникали либо на местах мерянских памятников, либо близко от них. Ростов появился в наиболее обжитом районе⁴⁷. Дославянский слой Ростова датирован серединой X в. С этого времени началась новая история поселения, о чем свидетельствуют, помимо традиционной для русских городов усадебной планировки, новые формы лепной керамики⁴⁸. Примерно во 2-й пол. X – 2-й пол. XI вв. в Ростове появляется и утверждается круговая керамика⁴⁹, 963 г.– наиболее ранняя дендрохронологическая дата, относящаяся к Ростову-городу⁵⁰. Два центра сосуществовали при очевидном господстве Ростова и возглавляли две несхожие этносоциальные структуры в процессе их смены⁵¹.

Археологи нашли городской слой Ростова, относящийся ко 2-й пол. X в. Однако, по выражению Б.А.Рыбакова, «рождающиеся города – это не сказочные палаты, возникающие в одну ночь, будучи воздвигнутые неведомой волшебной силой»⁵². Ростов прошел длительный путь развития, занявший многие десятилетия. И. Ковалев – автор одной из немногих монографий, посвященных Ростову, разделил его историю на два этапа На первом этапе – это мерянское торгово-ремесленное поселение, на втором – в Х-XI вв. – славянский город⁵³. Однако, определение мерянского поселка как торгово-ремесленного сделано в русле взглядов М.Н. Тихомирова и весьма спорно. Ремесленный характер его ранней стадии явно преувеличен⁵⁴.

Итак, Сарское городище появилось в конце VII в.⁵⁵ Мере понадобилось менее 100 лет, как отмечал А.Е. Леонтьев, чтобы освоить приозерную котловину. Напрашивается вывод: поселение в устье р. Пижермы на месте будущего Ростова – назовем его условно Прото-Ростов – возникло не позднее конца VIII в.или, скорее всего, раньше. Раскопки 1983 и 1985 гг. показали, что оно занимало край береговой террасы к западу от устья р. Пижермы. Прото-Ростов походил на древнерусские ОТРП: его искусственных укреплений той поры мы не знаем. Но естественной защитой со стороны суши служили р. Пижерма, непроходимый лес с буреломами и засеками, топкие болота и заболоченная низина р. Ишни. Существовали разные способы сигнального оповещения и осуществлялись особые меры оборонительного свойства Исследователь мордовских древностей Б.Е. Смирнов сообщил, что родственная мере мордва-мокша для ловли рыбы в небольших озерках создавала в воде специальные лабиринты с помощью вбитых в дно кольев⁵⁶. Он уверен, что и в Ростовской земле они применялись. Не исключено, что подводный частокол создавался на р. Которосли и на озере в момент опасности.

Место, где впоследствии вырос город Ростов, имело для мери сакральное значение⁵⁷, находилось напротив острова – огромного камня-останца, почитавшегося аборигенами. Среди основных мерянских божеств числился аналог славянскому Велесу. Его можно сопоставить с мокшанским «Велезь-шкаем» – «Покровителем населения» и «Волозьшкаем» – «Покровителем земной природы и урожая». Оба эти божества выступали помощниками Шкабаса – создателя мира⁵⁸. Корни представлений о Велесе восходят к медвежьему культу, распространенному у мери. Генетически с ним сходен образ демона Валу из ведийской мифологии – пожирателя скота Долго сохранялись в Ростове представления о злобности Велеса, следы которых дожили до XIX в. в поговорке: «Он зол, как идол Велес»⁵⁹. Велес сделался хозяином и покровителем животных, а значит и богатства, достигаемого посредством торговли. Как бог торговли и богатства Велес находился там, где происходили контакты мери и славян. Можно предполагать, что одной из таких точек соприкосновения двух культур стал Прото-Ростов. Обнаруженный еще Н.Н. Ворониным при раскопках в митрополичьем саду Кремля толстый слой навоза свидетельствует о скоплении здесь скота, который мог, во-первых, принадлежать жрецам языческого капища, во-вторых, мог выступать в качестве одной из статей выплачиваемой дани. Именно пункт сбора продуктов дани, как полагали А.Н. Насонов, В.Л. Янин, А.В. Куза и другие, имел перспективу превращения в город.

Секрет «мирности» мери в предприимчивости. Ее первые контакты со славянами произошли где-то на Волге, поскольку клады куфических монет, обнаруженные на Сарском городище и в районе С. Угодичи, относятся к 1-й четверти IX в., когда славяне еще не проникли в район Ростовского озера. Сведений о том, что меря способствовала вокняжению Рюрика, нет. Видимо, это племя продолжало жить обособленно, сохраняя выгодные связи с Новгородом так прочно, что это отразилось на облике Ростова, в котором ряд историков увидел упомянутый в восточных источниках третий центр складывающейся Руси-легендарную Арсу⁶⁰. Не допуская даньщиков к себе, меря везла дань, видимо, в Тимерево, пережившее по этой причине значительный подъем. На пути к Волге Прото-Ростов, возможно, стал одним из главных промежуточных пунктов хранения дани, поступающей из окрестных поселений, обладая функцией ее сбора, являясь местом обитания сборщиков из числа племенной знати, и постепенно приобретал главенство над поселениями у западного побережья озера.

В конце IX в. на месте будущего города Ростова появился форпост центральной власти⁶¹. Это несомненно создавало предпосылки перехода поселения к самостоятельному участию в транзитной торговле. Жрецы, игравшие большую роль в жизни племени, первыми должны были приступить к реализации своих богатств, приобретая взамен, судя по археологическим материалам Сарского городища и других поселений мери, пряности, некоторые виды инструментов, украшения, оружие. Связанная союзническими обязательствами, меря находилась в вассальных отношениях с Новгородом, куда поступали все положенные выплаты. Прото-Ростов являлся новгородским форпостом в земле мери и начал приобретать городские черты: ведал сбором дани, контролируемым пребывавшими здесь представителями племенной знати, опиравшимися на военную силу, был сакральным центром, занимался торговлей и, благодаря всему этому, неизбежно развивался как ремесленный центр.

Лишь административно-политическая функция оставалась пока целиком у Сарского городища, там же сосредотачивалась основная военная сила. Как отмечают медиевисты, подлинные города раннего средневековья имели резко выраженный деревенский характер⁶², поэтому отсутствие данных о наличии у Прото-Ростова военных укреплений особого значения не имеет.

После смерти в 912 году Олега, при котором «в Ростове сиде князь, под Олегом суще»⁶³, «держава Рюриковичей» временно распалась и очередному Великому князю Игорю пришлось покорением древлян заново ее восстанавливать⁶⁴, отстранившись от северо-восточных дел. В этот период Сарское городище, вполне вероятно, искало возможность завязать торговлю вниз по Волге, и не обязательно через р. Которосль, что не соответствовало интересам Новгорода и части обитателей Прото-Ростова – славян, немногочисленная колония которых уже могла проживать здесь и заниматься торговыми делами или от имени центральной власти контролировать сбор дани. Этот небольшой островок иного этнического элемента в Прото-Ростове и стал плацдармом для расширения славянского присутствия в крае. Большинство исследователей считает, что славянская колонизация началась в конце IX в., но массовой стала через полвека⁶⁵, то есть примерно в 920-930-е годы. Союзнические обязательства мери аннулировались. Ее уже нет в войсках князя Игоря во время столкновений с Византией в 941 и 944 гг. Прото-Ростов превратился в славянский Ростов, включенный в общерусскую городскую сеть по реформе княгини Ольги, отмеченной в летописи под 947 г.⁶⁶

Расцвет Сарского городища к середине X в. был бы невозможен без развития сети поселений на пути к Новгороду, таких как Тимерево, Михайловское, Петровское и Прото-Ростов. Последний оказался в числе тех «прогрессивных образований», которые «синтезировали функции торгово-ремесленных и княжеско-административных центров и центров местной округи»⁶⁷. Он возглавил гнездо поселений, сделался межплеменным центром. Удобное расположение на берегу богатого рыбными ловлями озера, близость соляных источников, плодородные земли предопределили переход к нему верховенства на огромной территории. Археологи обнаружили Ростов в культурном слое X в., датировав древнейший его след пока 963 г. Формально он стал городом в 988 г., когда в нем утвердилась великокняжеская администрация, возглавляемая Ярославом. Фактически он уже был таковым в 940-е гг.

Таким образом, процесс развития раннего Ростова занял три этапа: 1) 2-я пол. УIII в.– 880-е гг., то есть от появления маленького поселения на берегу озера до того времени, когда, с захватом Киева Олегом в 882 г., это поселение могло превратиться в форпост для сбора киевской дани с ближайшей округи⁶⁸. 2) 880-е гг. – 920-930-е гг.: этап развития «пригорода» Сарского городища, обладавшего функцией сбора дани, во второй центр земли мери, крепко связанными с Новгородом и начавший конкурировать во всех областях с прежним центром. З) 920-930-е гг. – 988 г.: завершение процесса формирования уже славянского города Ростова, ставшего административной столицей бывшей мерянской земли.

Представленная периодизация является гипотетической и может быть уточнена. Что касается Сарского городища, то оно перестает существовать к началу XI в. и уже в ХШ в. его точное название не помнили. Возможно, название было похожим, оттого и забыли.

1. Куза А.В. Социально-историческая типология древнерусских городов X-ХШ вв. // Русский город (исследования и материалы). Вып. 6. Изд-во МГУ, 1983. С. 30-31.
2. Пономаренко Н. Город Ростов состоит... // «Путь к коммунизму». 1983. 20 апреля.
3. Погодин М.П. Древняя русская история до монгольского ига. М., 1872. Т. 1. С. З.
4. Самоквасов Д.Я. Древние города России. СПб, 1873. С. 39,47,48,52-53. Никитский А.И. Очерки внутренней истории Пскова СПб, 1873, С. 60, 87, 161. Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. СПб, Киев., 1907. С. 13. Забелин И.Е. История русской жизни с древнейших времен. Ч. 1. М. 1908. С. 596, 598, 617-618.
5. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн.1. Т. 1-2. М., «Мысль». 1988. С. 67-68.
6. Титов А.А. 1) Ростов Великий (историческое обозрение). М., 1884. С. 8-9. 2) Описание Ростова Великого. М. Д 891. С. 4. 3) Ростов Великий и его святыни. М.,1901. С. 5. 4) Ростов Великий в его церковно-археологических памятниках. М. 1911. С. 1.
7. Критский П.А. Наш край. Ярославль. 1907. С. 124.
8. Ключевский В.О. Курс русской истории. Т. 1. М. 1987. С. 140-141. Его же. Боярская дума на Руси. Пг. 1918. С. 20, 21, 29.
9. Шахматов А.А. Повести временных лет. Т. 1. Вводная часть. Текст. Примечания. // ЛЗАК Вып. 29. Пг. 1917. С. 20, 31.
10. Равдоникас В.И. Возникновение феодализма в лесной полосе Восточной Европы в свете археологических данных. // Известия ГАИМК, Л., 1934. Вып. 103. С. 118-119. В.И. Равдоникас подхватил гипотезу А.А. Спицына о нахождении первоначального Смоленска на Гнездовском поселении.-См. Спицын А.А. Гнездовские курганы в раскопках С. И. Сергеева // ИАК. СПб, 1905. Вып. 15. С. 7-8.
11. Третьяков П.Н. К истории племен Верхнего Поволжья в первом тысячелетии Н.Э. // МИА. 1941. № 5. С. 93. Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства М. 1951. С. 181 и др.
12. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. // Уч. зал. МГУ. 1946. Вып. 99. С. 32-35. Его же. Древнерусские города, М. 1956. С. 52, 64.
13. Воронин Н.Н. Археологическое исследование архитектурных памятников Ростова // Материалы по изучению и реставрации памятников архитектуры Ярославской области. Вып. 1. Древний Ростов, Ярославль, 1958. С. 22. Самым первым раскопки в Ростове производил А. А. Титов в 1880-е годы.-См. Титов А.А. Раскопки в Ростовском Успенском соборе. // ЯЕВ. 1884. № 45. С. 357-358.
14. Воронин Н.Н., Раппопорт П.А. Археологическое изучение древнерусского города // КСИА. Вып. 96. М., 1963. С. 11.
15. Горюнова Е.И. К истории городов Северо-Восточной Руси. // КСИИМК. Вып. 59. М. 1955. С. 59.
16. Горюнова Е.И. Этническая история Волго-Окского междуречья. // МИА. М., 1961. № 94. 109, 201.
17. Матвеева В.И. Ростов Великий. // АО. 1968. М., 1969. С. 80.
18. Кучкин В.А. Ростово-Суздальская земля в Х-первой трети ХIII веков (центры и границы). // История СССР. 1969. № 2. С. 64.
19. Дубов И.В. Археологическое изучение городов Северо-Восточной Руси. // Город и государство в древних обществах. Л. 1982. С. 114-115, 116.
20. Насонов АН. «Русская земля»..., С. 22.
21. Мавродин В.В., Фроянов И.Я. Ф. Энгельс об основных этапах развития родового строя и вопрос о возникновении городов на Руси // Вестник ЛГУ. Серия «История, язык и литература». 1970, № 3.
22. Большаков О.Г., Якобсон В. А. Об определении понятия «город». // История и культура народов Востока (Древность и средневековье). Л. 1983.
23. Куза А.В. Города в социально-экономической системе... С. 9.
24. Куза А.В. Социально-историческая типология... С. 29.
25. Леонтьев А.Е. Археология мери. (К предыстории Северо-Восточной Руси). М., 1996. С. 77.
26. Там же. С. 188-189.
27. Янин В.Л., Алешковский М.Х. Происхождение Новгорода. (К постановке проблемы). // История СССР. 1971. № 2. С. 60.
28. Куза А.В. Новгородская земля. // Древнерусские княжества Х-ХП1 вв. М., 1975. С. 171-173.
29. Фадеев Л.А. Происхождение и роль системы городских концов в развитии древнейших русских городов. // Русский город. (Историко-методологический сборник). М., Изд-во МГУ. 1976. С. 19. ПСРЛ. Т. 15. СПб,1863. C. 114. Автор называет 5 концов в Ростове, но не указывает источник, откуда взяты эти данные.
30. Карлов В.В. О факторах экономического и политического развития русского города в эпоху средневековья. (К постановке вопроса). // Русский город. (Историко-методологический сборник). М., Изд-во МГУ. 1976. С. 38.
31. Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Формирование сети раннегородских центров и становление государства, (Древняя Русь и Скандинавия). // История СССР. 1986. № 5. С. 66.
32. Булкин Б.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Археологические памятники древней Руси IX-XI вв. М., 1978. С. 138.
33. Леонтьев А.Е. Археология мери. К предыстории Северо-Восточной Руси. М. 1996. С. 187.
34. Леонтьев А.А. Указанная работа.
35. Леонтьев А.Е. Сарское городище в истории Ростовской земли.(VIII-ХI вв.). Автореф. канд. дис. М. 1975. С. 22. Петрухин В.Я. и Пушкина Т.А. придерживаются мнения, что именно летописный Ростов следует считать племенным центром мери.-См.: Петрухин В.Я., Пушкина Т.А. К предыстории древнерусского города. // История СССР. 1979. № 4. С. 108.
36. Леонтьев А.Е. Археология мери... С. 192.
37. Зякин В.В. Как начинался город. // «Путь к коммунизму». 1986. 16 декабря.
38. Петрухин В.Я. Варяги и хазары в истории Руси. // Этнографическое обозрение. 1993. № 3. С. 69-70.
39. Леонтьев А.Е. Волжско-Балтийский торговый путь в IX В. // КСИА. № 138. М., «Наука» 1986. С. 8.
40. Третьяков П.Н. Восточно-славянские племена. М. 1953. С. 236-237.
41. Баниге B.C., Брюсова В.Г., Гнедовский В.Б., Щапов Н.Б. Ростов Ярославский. Ярославль. 1957. С. 5-6.
42. Кизилов Ю.А. Земли и народы России в VIII-XV вв. М. 1984. С. 26.
43. Дубов И.В. Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья. Л, 1982. С. 144; Леонтьев А.Е. Тимерево. Проблемы исторической интерпретации археологического памятника. // СА. 1989. № 3. С. 81.
44. Голубева ЛА. Весь, скандинавы и славяне в Х-XI вв. // Финно-угры и славяне. М. 1979. С. 131.
45. Там же. С. 135. Дубов И.В. Тимеревский комплекс-протогородской центр в зоне славяно-финских контактов. // Финно-угры и славяне. Л ,1979. С. 118.
46. Леонтьев А.Е. Археология мери... С. 271, 272.
47. Там же. С. 276, 277.
48. Леонтьев А.Е., Самойлович Н.Г. Керамика Ростова Х-ХIII вв. // Керамика раннего железного века и средневековья Верхневолжья и соседних территорий. Тверь. 1991. С. 56-66.
49. Кадиева Е.К. Круговая посуда Ростова кон. Х-ХIII вв.: классификация, орнаментация, хронология // Сообщения Ростовского музея. Вып. 8. Ярославль. ФГИ «Содействие». 1996. С. 200.
50. Леонтьев А.Е., Самойлович Н.Г., Черных Н.Б. Частные аспекты хронологии Ростова. (По результатам дендрохронологического анализа материалов археологических раскопок). // История и культура Ростовской земли 1995. Ростов. 1996. ФГИ «Содействие». Ярославль. С. З.
51. Леонтьев А.Е. Археология мери... С. 281.
52. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества ХII-ХIII вв. М. 1982. С. 94.
53. Ковалев И. Ростов Ярославский. Ярославль. 1957. С. З.
54. Еще Б.А. Рыбаков доказал, что массовый переход ремесленников к работе на рынок начался лишь в ХII в.-См.: Рыбаков Б.А. Ремесло Древней Руси. М. 1948.
55. Леонтьев А.Е. Археология мери... С. 187.
56. ГМЗРК. Опись 3. Дело № 125. Л. 23.
57. Плешанов Е.В. К вопросу о происхождении названия «Ростов». // ИКРЗ. 1997. Ростов. 1998. С. 25-27.
58. ГМЗРК. Опись 2. Дело № 125. Л. 54,57,66,67.
59. ГМЗРК. КП-10055/374. Р-378. С. 297.
60. Новосельцев А.П. Образование Древнерусского государства и первый его правитель. // Вопросы истории. 1991. № 2-3. С. 9; Мачинский А.А. О времени и обстоятельствах первого появления славян на северо-западе Восточной Европы по данным письменных источников. // Северная Русь и ее соседи в эпоху раннего средневековья. Л., 1982. С. 22.
61. Леонтьев А.Е. Археология мери... С. 272.
62. Стам С. М. К проблеме города и государства в раннеклассовом и феодальном обществе. // Город и государство в древних обществах. Л., Изд-во ЛГУ. 1982. С. 99.
63. ПСРЛ. Т.П. М. 1962. Стб.22. Т. XX. 4.1. СПб, 1910. С. 47.
64. ПСРЛ. Т.П. Стб. 31. Т. XX, С. 51.
65. Леонтьев А.Е. Археология мери... С. 271.
66. Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Формирование сети... С. 75.
67. Там же.
68. Олег «нача города ставитн и устави дани словеном, кривичем и мери».-См.: Летопись по Лаврентьевскому списку... С. 23.

Целью данной работы является рассмотрение вопроса о возникновении и развитии в селе Поречье Ростовского уезда консервного производства. Оно имеет целый ряд причин. К ним следует отнести давнее занятие крестьян огородничеством, то есть наличие определенной сырьевой базы; начало технической обработки овощей (цикория, душистых трав и т.д.) в первой половине XIX в.; предпринимательскую деятельность крестьян, в частности рода Коркуновых. Рамки исследования охватывают период последней четверти XIX в. до 1918 г.

В литературе XIX в. первое упоминание о консервном производстве в Поречье приходится на 1885 г. в работе Н.П. Столпянского: «Приготовление консервов – промысел только еще зарождающийся: варят консервы два хозяйства: Павел Алексеевич Коркунов и Сергей Никифорович Никифоров. Коркунов – ученик француза Мальона…»¹.

В историографии указанной темы, в статьях и публикациях советского периода Мальон упоминается как «потомок француза, оставшегося в нашей стране после Отечественной войны 1812 года»². Исследователи отмечают, что первый шаг к основанию консервного производства был сделан им: «В 1875 г. француз Мальон, приехав в Поречье, привез с собой медный котел и автоклав для стерилизации консервов и начал в простой крестьянской избе консервирование овощей…»³. Работа на его небольшом полукустарном предприятии, в частности изготовление жестяных банок, производилась в ручную. Горошек скупался у огородников в лущеном виде. В первые годы производство составляло 10-15 тысяч банок за сезон⁴.

Дата основания предприятия в литературе XX в. трактовалась по-разному. В работе М.Н. Тюниной указан 1875 г.⁵ В труде И. Ковалева также упомянут данный год⁶. Однако, в 70-е годы XX в. руководство завода и общественность поселка не считали 1875 г. за дату основания предприятия. Благодаря статьям Н.С. Еланского, Р.А. Гаджиева, а также краеведа И.Л. Маринина, устанавливается новая дата – 1879 г. Упомянутые авторы мотивировали перенос на несколько лет основания предприятия, вероятно, тем, что: «В 1879 г. Мальон, накопив достаточный капитал, открыл консервную фабрику в Москве, а все несложное оборудование по консервированию овощей передал (в некоторых работах «подарил» – М.А.) своему мастеру Павлу Алексеевичу Коркунову»⁷. Поэтому в конце 1979 г. на заводе торжественно праздновали столетие предприятия. Однако, проведенное нами исследование источников позволяет сейчас опровергнуть 1879 г. как дату основания⁸.

Источниками для настоящего исследования послужили: 1. Документы фонда Ростовской уездной земской управы, где в частности имеются списки, сведения по всем промышленным предприятиям уезда практически за каждый год. 2. Документы фонда Поречского волостного правления в Ростовском филиале Государственного архива Ярославской области.

Самое раннее упоминание консервного производства в источниках встречается в ведомости о заведении по изготовлению консервов за 1888 г., где значится: «Находится в селе Поречье Ярославской губернии. Учреждено заведение в 1879 году принадлежит крестьянину Рязанской губернии Никифорову Сергею Никифоровичу…»⁹. Казалось бы, вот веский аргумент в защиту версии 1879 г. Очевидно, что празднование столетия завода в 1979 г. и основывалось на приведенном выше документе. Ошибка упомянутых авторов заключалась в том, что существующий консервный завод ведет свое начало не от предприятия С. Н. Никифорова, а от консервного заведения П.А. Коркунова. О последнем говорится в другом источнике – в анкете о состоянии завода за 1889 г. значится, что предприятие было основано «…по промысловому свидетельству крестьянином села Поречья Павлом Алексеевым Коркуновым в 1880 г. для переработки зеленого горошка, бобов, шпината»¹⁰.

Таким образом, из источников ясно, что к середине 80-х годов XIX в. в Поречье функционировали два разных предприятия по выработке консервов – Коркунова и Никифорова и дата основания последнего ошибочно была воспринята за основание ныне существующего завода.

По таким источникам как ревизские сказки 5-й – 8-й ревизий¹¹, списки лиц проживающих в селе Поречье в 1876 г.¹², а также метрическим книгам мы смогли довольно точно выявить генеалогическое древо П.А. Коркунова, установить дату его рождения¹³. Прадед Павла Алексеевича – Михаил Степанович (1759-1824), дед Дмитрий Михайлович (1801-1849), и отец Алексей Дмитриевич (1827-1868) были огородниками, как и большинство поречских крестьян. В 1849 г. у Алексея Дмитриевича и Ольги Ивановны родился первенец – сын Дмитрий. В феврале 1856 г. родились близнецы Петр и Павел, однако, Павел умер младенцем, не дожив и до двух лет. И только 23 марта 1862 г. у них родился сын, которого и нарекли Павлом. Крещение было совершено 24 марта в зимней церкви св. великомученика Никиты иереем Яковом Георгиевским и дьячком Иваном Борисоглебским. Восприемниками, т.е. крестными отцом и матерью, стали поречский крестьянин Николай Иванович Ковалев и крестьянская девица Екатерина Николаевна Ковалева¹⁴. Павел рано лишился отца: из метрических книг известно, что Алексей Дмитриевич Коркунов умер 4 января 1868 г. от простуды¹⁵.

В 1875 г., в момент приезда в Поречье Мальона, Павлу исполнилось 13 лет. В данном возрасте сверстники уходили «в мальчики» – учиться огородничеству и торговому делу к односельчанам в Петербург, Москву, Ригу. Мать Павла, Ольга Ивановна, отдала его в ученики к Мальону. Подчеркнем, что в 1880 г., на момент регистрации собственного предприятия, П.А. Коркунову было всего лишь 18 лет. Налаживание производства проходило с определенными трудностями. Помощь ему оказали: Поречское общество, имевшее капиталы собственного банка; владельцы поречской цикорной фабрики Пыховы¹⁶; Мальон; братья Петр и Дмитрий Коркуновы, мать Ольга Ивановна и сестры – Любовь, Анна, Мария¹⁷. В производстве консервов принимала участие вся семья. В своих воспоминаниях старожил п. Поречье Фаина Никитична Тучина (1901-1992.) рассказывает о семье П.А. Коркунова: «…женат был Коркунов два раза. Первая-то его жена – это дочь француза Мальона. Умерла она рано, оставила сына и дочь. А вторую жену Коркунова звали Анна Петровна. Познакомился он с ней в Москве, где его дети учились. Миша Коркунов, их сын учился в университете. Они очень любили Поречье, приезжали сюда на каникулы. У Анны Петровны был говорящий попугай, который кричал: «Анна Петровна – горошек несут!». Павел Алексеевич – человек был добрый и справедливый, не пил, читал много. Да с утра до вечера все на фабрике»¹⁸. Важно отметить, что П.А. Коркунов находился в главе предприятия с момента его основания до большевистской национализации.

Одной из причин, задерживавших рост выпуска консервов, являлось ручное производство и пайка жестяных банок. Поэтому в 1882-1883 гг. П.А. Коркуновым и С. Н. Никифоровым были выписаны из Англии различные приспособления: ножницы, штампы, вальцовки для более быстрого их изготовления. Там же закупалась и жесть. Новое оборудование позволило удвоить выпуск консервов и использовать наемную рабочую силу. В таблице приведены данные по двум консервным заведениям в 1884 г.:

Владелец предприятия	Выпуск продукции за сезон	Ассортимент	Число рабочих
П.А. Коркунов	до 30 000 банок в 1 и в 2 фунта	32 сорта консервы и сушеные овощи	Члены семьи, 13 постоянных наемных рабочих, поденщики
С.Н. Никифоров	до 100 000 банок	прейскуранта нет	Члены семьи, наемные рабочие, поденщики

«У Коркунова для варки консервов,– отмечает Столпянский, – отведен нижний этаж каменного двухэтажного дома. В большой лицевой комнате на расстоянии аршина от стены установлены два медных котла в 4 ведра каждый, где варится горошек. Затем, сварившийся горошек промывают в реке в проточной воде в течение 5-6 минут, промытый горошек раскладывают в приготовленные жестянки, запаивают и снова варят в большом котле, проверяя, хорошо ли запаяны банки. Хорошим банкам дают остыть, передают паяльщикам, чтобы те начищали жесть мелом, далее банки укладываются в коробку и отправляются на продажу»²⁰. Консервы реализовывались в основном в Санкт-Петербурге и Москве, а небольшая их часть в последующие годы шла на экспорт. «Коркунов с Абрамовым и Никифоров за огородные овощи, а также за их очистку, лущение и крошку в 1884 году уплатили поречским крестьянам около 30 000 рублей, но тогда этот доход еще не установился»²¹.

В 1890 г. по распоряжению Ярославского губернатора была создана комиссия для осмотра консервных фабрик Ростовского уезда. При осмотре заведений в с. Поречье оказалось, что «…медные котлы, существующие для варки овощей, никогда не лудятся. Стенки их покрыты накипью серо-зеленого цвета. Огурцы найдены плавающими в мутной жидкости, темно-зеленый цвет которой, как было дознано, зависит от прибавляемого к воде медного купороса в приблизительной пропорции 3-х золотников на три ведра воды для придания овощам зеленого цвета. С этой же целью купорос употреблялся и при варке горошка, бобов и шпината. Проведенное химическое исследование консервов, взятых из осмотренных фабрик села Поречья и Дубняки показало, что в банке гороха весом около фунта содержится от 1/2 до 3/4 грана меди. По заключению Врачебного Отделения Ярославского Губернского правления такая примесь меди к гороху при употреблении его в пищу не может остаться без влияния на здоровье потребителей...»²². Поэтому летом 1891 г. для владельцев пищевых предприятий инспектор сельского хозяйства В.В. Черняев прочел в г. Ростове несколько публичных лекций и поставил ряд опытов по обработке овощей. Меры были приняты серьезные и качество переработки овощей улучшилось. Доказательством этого служит участие данных предприятий в ежегодно проводившейся Ярославской сельскохозяйственной выставке. Так в 1893 г. в павильоне огородничества, садоводства и лесоводства были представлены консервы из овощей С. Н. Никифорова. П.А. Коркуновым, в павильоне сельскохозяйственных технических производств демонстрировались сушеные овощи²³. Вместе с упомянутыми предприятиями в 1895 г. в Поречской волости значатся пять консервных заведений, изготавливающих «консервы из огородных овощей»²⁴. В работе «Огородничество в селе Поречье…» В.М. Колесникова отмечает: «Бобы и зеленый горошек начинают продаваться поречскими крестьянами по мере их сбора. Продаются эти продукты в Поречье, во время базаров, бывающих здесь еженедельно по средам, а также – на местные консервные заведения во всякое время»²⁵.

В 1905 г. в поречской волости продолжали функционировать пять консервных заведений²⁶, данные по которым приведены в таблице 2.

Владелец предприятия	Оценка здания в рублях	Доходность действительная и капитализирированная из 8%	Сумма стоимости и доходность разделенные пополам	Годовой оклад земского сбора
Павел Алексеев Щелягин	848	70/875	861.50	23.68
Яков Николаев Пыхов	7926	150/1875	4900.50	134.76
Павел Алексеев Коркунов	7635	-/-	7635	209.90
Егор Ермилов Солесин	190	30/375	282.50	7.76
Петр Матвеев Зубков	481	55/687.50	584.25	16.76

Через пять лет П.А. Коркунов реконструировал свое относительно небольшое производство. Из-за границы были выписаны усовершенствованные ножницы для резки жести, пресс для выбивания донышек и крышек банок, фальцовка, отладка, закаточные машины, автоклавы, медные паровые котлы для бланжировки и т.д. Для приведения в действие оборудования установили паровой двигатель, а также выстроили каменный корпус-цех, сохранившийся до настоящего времени. В июне 1910 г. губернская газета «Голос» писала: «За прошедший год консервная фабрика П.А. Коркунова купила свыше 5000 пудов, а завод Я.Н. Пыхова до 3000 пудов сырого горошка, а количеству сушеного горошка в деревнях и счету нет»²⁷. По поводу реконструкции предприятия та же газета отмечала: «На предстоящий горошный сезон фабрика П.А. Коркунова выписывает из-за границы огромную машину для шелушения гороха, которая будет шелушить в день до 1200 пудов горошка… Машина стоимостью 3000 рублей будет приводиться в движение приводом от паровой машины»²⁸. Из Тулы были приглашены для работы на фабрике мастер жестяных изделий А.А. Антонов и слесарь А.С. Грачев. С 1907 г. начал работать на фабрике Н.В. Седов – мастер по консервированию овощей. Его сын, С. Н. Седов, вспоминает: «Отец мой был родом из Гжатска. Жили мы тогда в Поречье в деревянном двухэтажном доме дачного типа с резными крыльцом и наличниками. Перед домом на территории фабрики был фонтан. Коркунов взял отца на должность мастера, посылал его учиться во Францию. Занимался отец и конторским делом, постоянно расширял ассортимент. После его ухода из жизни мне достались его рецепты числом более 45. За консервы из зеленого горошка на выставках в Бельгии и Голландии фабрика получила золотые медали. Была блестящая, красочная, хрустящая этикетка и на ней было изображено, наверное, восемь медалей...»²⁹.

С 1910 г. по 1918 г. предприятие именовалось: «Производство консервов – Акционерное общество П.А. Коркунова»³⁰. Капитал акционеров использовался в ходе реконструкции, которая позволила увеличить выпуск консервов до 500 тыс. условных банок в год³¹, повысила рыночную конъюнктуру зеленого горошка. Это быстро почувствовали крестьяне-огородники, расширившие его посевную площадь. В работе «Огородное хозяйство в Ростовском приозерном районе» отмечено, что посевная площадь зеленого горошка в поречской волости в 1913 г. составляла более 47 десятин³², в других волостях уезда – менее 10% названной площади. На огородах под посев горошка отводилось по 40-50 двадцатисаженных (42,6 м.) гряд³³: «Сбывают сырой горошек в селе Поречье фабриканту Коркунову, который консервирует его в жестяных банках. Сушеный горошек сбывают тому же Коркунову, а также и в городах…»³⁴. В 1913 г. цена за фунт сырого горошка составляла 9-20 копеек³⁵.

В 1913-1916 гг. в Поречье действовало пять подобных заведений. Кроме фабрики П.А. Коркунова, консервы выпускали: завод Я.Н. Пыхова; заведения Е.Р. Герман, А.С. Жарковой и Т.П. Никифоровой, которые возникли в 1916 г. и были очень небольшими. Производство консервов на этих предприятиях было в десять раз меньше, чем у П.А. Коркунова³⁶.

На 1 января 1918 г. годовой оборот предприятия П.А. Коркунова составлял 100.000 руб. Здесь числилось 65 рабочих. Имя Павла Алексеевича, как фабриканта, в архивных документах последний раз встречается в первой половине 1918 г. На предприятии возник фабричный комитет, установивший контроль над производством³⁷. После национализации П.А. Коркунов навсегда покинул Поречье. По мнению И.Л. Маринина он эмигрировал во Францию. По воспоминаниям Ф.Н. Тучиной Коркуновы в конце 1918 г. уехали в Москву³⁸. Остается открытым вопрос об их дальнейшей судьбе после отъезда из Поречья.

Консервное производство, выросшее на базе огородничества, возникло и органично развивалось вместе с ним, как две взаимодополняющие составные части – сырьевая база и техническая переработка овощей. Как правило, спрос потребителей на те или иные консервы из овощей почти мгновенно приводил к расширению в Ростовском уезде посевных площадей данных культур и их переработке на консервных заведениях, к получению прибылей, позволявших расширять и совершенствовать производство. В настоящее время консервный завод полностью оторван от сырьевой базы, что рано или поздно приведет к его ликвидации.

1. Столпянский. Н.П. Промыслы в селе Поречье-Рыбном // Труды комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. СПб. 1885. С. 8-10. Далее Столпянский… С…
2. Маринин И.Л. Исконно ростовская продукция // Газета «Путь к коммунизму» 4 августа 1984 г.; Птицын Г. Прошлое и настоящее // Газета «Путь к коммунизму» 13 октября 1989 г.
3. Маринин И.Л. Юбилей Поречского консервного // Газета «Путь к коммунизму» 23 декабря 1989 г.
4. Столпянский… С. 8-10.
5. Тюнина М.Н. Ростов Ярославский (Путеводитель по городу и окрестностям) Ярославль, 1979. С. 187.
6. Ковалев И.А. Ростов Ярославский. Ярославль, 1957. С. 50.
7. Гаджиев Р.О. Еланский Н.С. Поречскому консервному заводу – 100 лет // Журнал Консервная и овощесущильная промышленность. 1980. № 8. С. 35-36; Еланский Н.С. Этапы векового пути. (К 100-летию ПКЗ) // Газета «Путь к коммунизму» 1979. 14 декабря; Маринин И.Л. Юбилей Поречского консервного // Газета «Путь к коммунизму» 23 декабря 1989 г.
8. Морозов А.Г. // Ростовская старина № 93. Приложение к газете «Ростовский вестник» 2000. 26 сентября.
9. ГАЯО. Ф. 642. Оп. 1. Д. 23287. Л. 23.
10. РФ ГАЯО. Ф. 34. Оп. 2. Д. 388. Л. 26, 29.
11. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 1. Л. 112; Д. 2. Л. 7; Д. 4. Л. 32.
12. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 8. Л. 127.
13. Морозов А.Г. Павел Алексеевич Коркунов – 130 лет со дня рождения // Газета «Ростовский вестник» 6 июля 1992 г.
14. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 265. Л. 218 об.
15. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 265. Л. 498.
16. Ярославский календарь на 1889 год, Ярославль 1888. С. 31; Справочная книжка по Ярославской губернии на 1898 год, Ярославль, 1898.
17. Воспоминания Тучиной Ф.Н. (1901-1992). Записано Морозовым А.Г. в августе 1991 г.
18. Там же.
19. Ковалев И.А. Ростов Ярославский. Ярославль, 1957. С. 50.
20. Столпянский… С. 8.
21. Там же. С. 9.
22. ЯГВ. 1892. № 22. 17 марта, вторник.
23. ЯГВ. 1893 г. № 63, 13 авг.; № 77, 1 окт.
24. Обзор Ярославской губернии. Вып. II. Отхожие промыслы крестьян. Ярославль, 1896. С. 99.
25. Колесникова В.М. Огородничество в селе Поречье Ростовского уезда Ярославской губернии. Часть II. Ярославль, 1897.
26. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 593. Л. 219 об.
27. Газета «Голос» 1910. № 121. 3 (16) июня.
28. Там же.
29. Воспоминания Седова С. Н. Записано Морозовым А.Г. в июле 1999 г. Аудиозапись.
30. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 937. Л. 131 об. Путеводитель по фабрично-заводскому отделу показательной выставки Ярославской губернии. Ярославль, 1913. С. 19.
31. Маринин И.Л. Исконно ростовская продукция // Газета «Путь к коммунизму» 4 августа 1984 г.
32. Огородное хозяйство в Ростовском приозерном районе Статистического отдела Ярославского губернского земства. Ярославль, 1914.
33. Давыдов В.А. О формах землевладения у Ростовских огородников // ЯГВ. 1887. № 92, 93, 95. Ч. Неоф.
34. Отчет о деятельности мастера по технической переработке плодов и овощей А.А. Королева за 1909-10 год. Ярославль, 1911. С. 16.
35. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 498. Л. 36.
36. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 937. Л. 131 об.
37. Морозов А.Г. Село Поречье-Рыбное в первые годы Советской власти // Сообщения Ростовского музея. Вып. XI. Ростов, 2000. С. 53-65.
38. Воспоминания Тучиной Ф.Н. (1901-1992). Записано Морозовым А.Г. в августе 1991 г.

В последнее время историки и краеведы проявляют большое внимание к трудам известного исследователя истории и культуры Ярославского края И.А. Тихомирова. Объяснить этот возрастающий интерес можно не только актуальностью проблем, которые затрагивал в своих работах Тихомиров, но и своеобразной манерой изложения, правдивостью и, что очень важно, научной добросовестностью.

Документы и рукописи И.А. Тихомирова сосредоточены, главным образом, в трех архивах: в отделе письменных источников ГИМа, в Ярославском музее-заповеднике и в нескольких фондах ГАЯО. Предметом настоящего сообщения стали рукописи Тихомирова, хранящиеся в 582 фонде ГАЯО. Есть все основания предполагать, что они пока не введены в научный оборот. Сами рукописи, как документы, может быть, не столь важны, не звучат так убедительно, а растворяются в исторической науке (в ряду его статей и публикаций), но здесь важен контекст, блок документов, объединенных борисоглебской тематикой.

Известно, что с 1890 г. И.А. Тихомиров служил в Ярославской губернской ученой архивной комиссии. ЯГУАК занималась охраной и реставрацией памятников культуры, проводила множество археологических и фольклорных экспедиций. В составе одной такой экспедиции летом 1891 года И.А. Тихомиров побывал в Борисоглебских слободах, точнее в с. Сабурово в 3-х верстах от Борисоглебского монастыря. Здесь его целью было изучение древнего кургана в полуверсте от Сабурова под названием «панова горка». Тихомиров подробно записал народное сказание, которое относит этот археологический памятник ко времени Смуты начала XVII века. Раскопок этой горки никогда не было, именно это и привлекло ученого. Однако, ему, по всей видимости, не удалось получить разрешение на раскопки, так как земля вокруг «пановой горки» принадлежала разным владельцам, и возникали серьезные земельные споры.

Внимание И.А. Тихомирова привлекла ризница храма Успения Божией Матери в с. Сабурово, где хранились древние рукописи, в частности, его заинтересовало дело о споре и отобрании в 1803 г. сабуровскими крестьянами земли у священнослужителей. Дело это было взято в музей археологической комиссии и сейчас оно хранится в ГАЯО¹. К делу вложена аннотация на 7 листах, написанная рукой И.А. Тихомирова, где делается попытка юридической оценки этого сложного и запутанного дела, продолжавшегося почти сто лет и так и неразрешенного. Кроме того, находясь в Сабурове, Илларион Александрович по просьбе священника о.Николая Братановского составляет исторический очерк храма Успения Божией Матери², который сейчас интересен как прекрасный образец составления жизнеописания прихода в его статистическом, историческом и этнографическом отношении. Атрибуция этой рукописи произведена по почерку.

Находясь неподалеку от знаменитого Борисоглебского монастыря, Тихомиров не мог не побывать в стенах этой древней обители. Знакомство с его историей и духовными святынями, в особенности, изучение жития Преп. Иринарха затворника, позднее подвигли ученого к написанию исторического очерка о Смутном времени. Черновой вариант этого очерка хранится в областном архиве, он не датирован, однако, есть косвенные свидетельства, что написан он был уже в 1910-е гг., возможно, к торжествам, посвященным 300-летию Дома Романовых. И.А. Тихомиров тщательно готовился к написанию этого очерка, изучив многие исторические источники Смутного времени³. Три последних листа этой рукописи, посвящены Преп. Иринарху, затворнику Борисоглебского монастыря. Работая над очерком, он не мог пройти мимо фигуры этого святого, потому что увидел в нем великую силу, способную повлиять на ход событий, а житие Преподобного Тихомиров оценил как один из важнейших исторических источников Смуты.

Размышляя над извечным вопросом о значении в истории Героев и толпы, И.А. Тихомиров ясно понял, что именно народ является главной силой в борьбе за освобождение земли Русской. Тяжкая доля этого неповинного народа заключалась в том, что он должен был держать на своих плечах и все другие сословия русского общества.

Тихомиров проникся идеей, что «русский народ, четко разделяя для себя подвиг духовный и подвиг воинский, выставил из своей среды, для своего же спасения, двух героев – воина К. Минина и Преп. Иринарха, Созерцателя Жизни, который своими подвигами обозначил народные думы о событиях времени. Сидя в затворе, он не удалял своих мыслей от дел государственных и чутко стерег ход событий»⁴. Он должен был вместе с народом разделить всю тяжесть его доли. И он надевает на себя вериги, железное ужище, прообраз оков крепостнических. Первые три сажени ужища надел на себя Преподобный, когда в Угличе убили царевича Димитрия. В 1598 г. явился указ о закрепощении крестьян, «пресекся род Рюриковичей», и Преподобный тут же прибавил еще три сажени. А в 1611 г., самом тяжком и безысходном для Руси, Преп. Иринарх увеличил вериги на 11 саженей, пребывая в них уже до кончины.

«Мимо келии старца ни пеший, ни конный не проходили, заходили к нему благословиться в путь, облегчить душу и сердце, беседуя об общем народном горе. Но старец и без того видел своими духовными очами, как завязывается Смута и кто ее развяжет»⁵.

Кто знаком с трудами И.А. Тихомирова, возможно, обратил внимание на то, что рукопись как бы выламывается из характерной манеры ученого, удивляет само обращение к данному материалу, к эпохе, удивляет и общий пафос, тональность самого текста. Это объясняется тем, что историк Тихомиров сумел прозреть и увидеть те фундаментальные вопросы, которые человек не духовный понять и принять не может (видимо, здесь дали всходы зерна духовного воспитания, зароненные в душу И.А. Тихомирова его дедом, известным ярославским протоиереем).

Еще большая глубина понимания духовной сути происходящего обнаруживается в толковании Тихомировым одного из главных повествований жития – хождения Святого к царю Василию Шуйскому. В 1608 г. Преподобному было видение, будто бы Москва вся посечена от Литвы и все царство разграблено. «Ты же, царь православный, стой в вере твердо», – заметил старец. Многие историки считают этот факт как бы обличением Шуйскому, не положившему ни сил, ни талантов для спасения Отечества. Совсем иной взгляд на это пророчество у Тихомирова. Да, слова Преподобного обличали царя, но он не злорадствовал, но «благо желал злополучному царю»⁶. Знал Святой, что царь не смог бы предотвратить всех бедствий. И потом, в 1609 г. Иринарх подтвердил верность царю Шуйскому, сказав польскому воеводе Яну Сапеге: «Молю за русского царя Василия – другого не знаю».

Без страха обличал Преподобный хитрых, льстивых и жестоких поляков, противостоял им твердой верою и чистым сердцем. А народных вождей благословлял на подвиг. В 1611г. послал он освященную просфору и свой подвижнический крест князю Михаилу Скопину – Шуйскому: «Дерзай, княже, Бог тебе поможет врагов победить». Те же самые святые дары посылает в 1612 г. в Ярославль Иринарх Д.М. Пожарскому, с посыльным передав слова: «Иди на Москву, Заруцкого не бойся и узришь Славу Божию».

Откуда же взялись Минин и Пожарский, отважившиеся на такое великое дело? Ведь, пребывая в Ярославле, Пожарский боялся идти на Москву, к нему был подослан от Заруцкого убийца, армия, состоящая, в основном, из крестьян была деморализована и плохо вооружена. О втором народном ополчении говорили как о деле «не начинаемом». «Но мы знаем, – пишет Тихомиров, – что Пожарского благословил Преподобный Словом: «Иди, княже, не бойся, победишь» – и не начинаемое учинилось быть»⁷.

Перечитывая житие, И.А. Тихомиров называет его детским по изложению и мужественным по содержанию. И сам же по-детски восклицает: «Побывайте, люди, у затвора Преподобного! Вы почувствуете ту живительную теплоту, обдававшую каждого, кто вступал в эту атмосферу труда, мысли и молитвы затворника»⁸.

И.А Тихомиров сравнивает Преподобного со скалой, встреча с которой духовно очищает человека. «Так и человек, – заключает Илларион Александрович, – подобно мутной воде прибиваясь к этой скале, отгоняет от себя приставшую по дороге грязь и далее бежит уже вода прозрачной и чистой струей»⁹. Русский народ знал великое правило, что политическая крепость государства возможна и прочна лишь тогда только, когда она держится на СИЛЕ НРАВСТВЕННОЙ. К такому выводу приходит историк, называя Преподобного Светильником Веры и драгоценным ростком на ниве Русской. «Память о нем – это питательная среда для народа, в ней его корни, оторвите народ от нее, и он завянет как скошенная трава». Необычно окончание этого очерка. Обращаясь к соотечественникам, Тихомиров просит проверить каждого свой нравственный запас, «завещанный освободителями Родины и пополнить произведенные в нем затраты».

Обращение И.А. Тихомирова к житию Преп. Иринарха помогло историку разобраться в прошлом, осмыслить настоящее и предвидеть будущее.

Предчувствуя надвигающуюся грозу, он сам невольно пророчествует: «Мы беспечно растратим нравственное богатство, не помня его, не следуя стопами наших предков. Тогда и ворота Лавры и келия Преподобного затворятся и лампады над их гробами угаснут»¹⁰.

Таким пророчеством заканчивает свой очерк Илларион Александрович Тихомиров.

Вслед за И. Забелиным и И. Тихомировым многие историки обратились к жизнеописанию Преп. Иринарха и подняли имя Святого на должную высоту, назвав Преподобного духовным вождем и «всенародным печальником страждущей Руси», «сокровищем русским неоскудным и неокрадным». А может быть, сам русский народ вновь востребовал Преп. Иринарха для молитвенного заступления перед новой страшной Смутой начала ХХ века.

Этот эпизод научной жизни И.А. Тихомирова требует более тщательного прочтения, автор подошел к нему только со стороны текста; в перспективе требуется взгляд на эту рукопись из материала биографического.

1. ГАЯО. Ф. 582. Оп. 6. Д. 449.
2. ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. Д. 260.
3. ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. Д. 1960.
4. ГАЯО. Ф. 582. Оп. 1. Д. 213. Л. 17.
5. Там же. Л. 17 об.
6. Там же. Л. 17 об.
7. Там же. Л. 19.
8. Там же. Л. 18 об.
9. Там же. Л. 18 об.
10. Там же. Л. 19 об.

Предлагаемое исследование – один из начальных этапов в разработке вопроса о становлении и развитии сети общеобразовательных учреждений в городе Ростове. Работа основана на архивных документах, хранящихся в РФГАЯО, а так же на «Журнальных постановлениях Ростовской городской Думы» за 1901-1914 года, отпечатанных в типографии.

К концу XIX века в Ростове существовало три учебных заведения повышенного типа. Самым старейшим из них являлось Дмитровское Духовное училище. Основано оно было еще в 1702 г. митрополитом Димитрием Ростовским¹. Принимались сюда мальчики, преимущественно дети священнослужителей, освоившие курс приходского училища. Срок обучения в Духовном училище составлял четыре года, после чего воспитанники могли продолжить свое образование в Ярославской духовной семинарии².

Городское четырехклассное училище существовало в Ростове с 1786 г. Оно было преобразовано из уездного училища по Положению от 31 мая 1872 года «с целью дать детям ремесленников, мелких служащих и торговцев повышенное начальное обучение и некоторые прикладные знания»³. В городское училище принимались мальчики не моложе семилетнего возраста. Обучение продолжалось шесть лет. В 1896/97 учебном году здесь училось около 130 человек⁴.

Девочки получали образование в Мариинской женской прогимназии, появившейся в городе в 1870 г. Прогимназия считалась неполным средним учебным заведением. Ее курс составляли три приготовительных класса и четыре гимназических. В начале XX в. в прогимназии обучалось чуть меньше 400 воспитанниц. Выпускницы получали право на звание «первоначальной учительницы народного училища»⁵.

Начальная школа рассматривалась как самостоятельное звено системы народного образования, обособленное от средней школы. Элементарное образование можно было получить в приходских училищах, коих в городе к концу XIX в. насчитывалось семь. Принимались в них дети «всех состояний и обоего пола, но не моложе 8 лет, а девицы не старше 11 лет»⁶. Единственной целью приходского училища было «распространение первоначальных, более или менее всякому нужных сведений»⁷. Оно давало законченное начальное образование. Срок обучения в таких школах, как правило, укладывался в три года.

Мальчики учились в одноклассном мужском училище. Училище было основано в 1809 году. К концу века здесь обучалось более 200 человек⁸.

Функционировали две частные смешанные школы, куда принимались как девочки, так и мальчики. Так, в 1887 году при ростовской льняной мануфактуре было открыто Кекинское фабричное училище, где на трех отделениях обучалось 50 мальчиков и 40 девочек⁹.

С 1896 года Е.И. Мальгина на свои средства содержала начальную школу для детей из бедных семей. В первый же год сюда пришли учиться 7 мальчиков и 11 девочек.

Начальное обучение велось и в церковно-приходских школах, где особый акцент делался на изучение закона Божия, остальные же предметы ставились от него в более или менее тесную зависимость. При Рождественском монастыре школа существовала с 1852 года. В 1896/97 учебном году здесь насчитывалось 12 девочек и 12 мальчиков¹⁰.

В Спасо-Яковлевской школе обучение длилось два года. Училище было основано в 1887 году. Спустя 10 лет здесь числилось 11 мальчиков и 6 девочек¹¹.

Помимо этого, с 1883 г. в доме Холина Борисоглебского прихода функционировала школа грамоты, где в средине 90-х гг. училось 7 девочек и 7 мальчиков. В 1891 г. подобная школа открылась в доме Орловой Лазаревского прихода. В 1896/97 учебном году здесь обучалось всего 6 мальчиков и 2 девочки¹². Школами грамоты назывались неорганизованные училища. От учителей таких школ требовалось лишь, чтобы они умели «верно и толково читать по-церковно-славянски и по-русски и знали то в письме и счислении, чему берутся научить детей»¹³. Продолжительность обучения в школах грамоты составляла 2 года.

Таким образом, к концу XIX века в Ростове функционировало три учебных заведения повышенного типа и 7 школ начального обучения.

В 1902 г. в связи с подготовкой к реорганизации женской прогимназии возникла необходимость в отделении части приготовительных классов в отдельное училище. Так, 30 августа 1902 г. было открыто женское двухклассное приходское училище по Уставу 1828 г. с профессиональным классом. Такое училище являлось школой повышенного типа с 5-ти летним сроком обучения, где девочки 8-12 лет получали не только начальное образование, но и могли освоить курс прикладных знаний¹⁴.

4 октября 1904 г. Мариинская женская прогимназия была преобразована в гимназию, которая являлась средним учебным заведением. Основная цель гимназии – преподать сведения, необходимые для благовоспитанного человека, приготовить желающих к учительскому званию в уездных, приходских и др. низших училищах. Воспитанниц гимназии готовили так же к слушанию университетских наук. В гимназию принимались девочки 10-12 лет. Здесь имелось 7 основных классов и 8-й педагогический¹⁵.

Существенные изменения произошли в истории Ростовского мужского одноклассного приходского училища. В 1906 г. с согласия попечителя Московского учебного округа «нормальное» и «параллельное» отделения училища были разделены в хозяйственном отношении, образовав тем самым два самостоятельных мужских приходских училища: 1-е и 2-е¹⁶.

Появлению в городе мужской гимназии Ростов, как известно, обязан коллежскому советнику, потомственному почетному гражданину, петербургскому купцу А.Л. Кекину, который значительную часть средств целенаправленно завещал на учреждение гимназии. Городским управлением было решено устроить «восьмиклассную классическую гимназию без греческого языка с возмещением последнего более основательным изучением новых языков, математики и естествознания»¹⁷. Первые гимназические классы были открыты в приспособленных помещениях осенью 1907 г. Официальное же открытие гимназии состоялось в 1910 г., когда завершилось строительство ее здания¹⁸.

С начала XX века весьма актуальным становится вопрос о введении всеобщего бесплатного начального образования. Весной 1907 г. на заседании думы рассматривался вопрос о том, «сколько необходимо открыть в городе Ростове учебных заведений для достижения общедоступности начального народного образования». Дума «признала необходимым открытие… 3-х мужских начальных училища и 2-х женских»¹⁹. К тому же, по свидетельству попечителя мужских приходских училищ И.А. Шлякова, существовавшие училища были переполнены.

Что же касается женского училища, дума констатировала также тот факт, что и оно «крайне переполнено, количество учащихся ежегодно увеличивается, что удостоверяется цифровыми данными»²⁰, а так же высказывалась «за желательность преобразования приготовительных классов женской гимназии, в особое одно-классное приходское училище», указывалось, «что весьма важно для детей недостаточного класса населения, которыя по своим средствам не могут уже продолжать далее образование... жители города получают ту выгоду, что дети их будут обучаться безплатно»²¹.

Спустя 2 года, на июньском заседании думы, было доложено о разрешении городскому управлению открыть с наступающего учебного года два приходских начальных училища: женское и мужское. Так, в 1909 г., в доме Шадрухина на Введенской улице было открыто 3-е начальное мужское училище, позже ставшее приходским по Уставу 1828 г.²²

С этого же года в доме О.Д. Мальгиной на Малозаровской улице существовало женское одноклассное приходское училище, преобразованное из приготовительных классов Мариинской гимназии²³. Несколько лет спустя и это женское училище так же стало 2-х классным, подобно первому²⁴.

Осенью 1912 г. вновь встает вопрос «О необходимости открытия нового в городе начального училища, ввиду недостатка мест в существующих»²⁵. В связи с эти управе было поручено «озаботиться о немедленном открытии училища смешанного типа»²⁶. Указывалось, что училище «открывается почти исключительно для детей крестьянского сословия, проживающих в пригородных слободах»²⁷. Так 15 октября 1912 г. в Ростове было открыто Спасское трех комплектное смешанное начальное училище²⁸. Весной 1914 г. с согласия попечителя московского учебного округа оно было преобразовано в приходское по Уставу 1828 г.²⁹

К концу 1912 г. по городу была составлена и утверждена школьная сеть. Управе было поручено ходатайствовать перед министерством народного просвещения об отпуске средств на введение всеобщего начального обучения согласно составленной сметы³⁰.

С начала 1914/15 учебного года в Ростове были открыты еще два начальных училища: трехкомплектное смешанного типа в здании, купленном у Е.Я. Ивановой³¹, и, так называемое, кремлевское училище. Спустя год последнее тоже было преобразовано в приходское по Уставу 1828 г.³²

К тому же, архивные документы свидетельствуют о постоянном расширении существующих училищ и открытии параллельных отделений в связи с переполненностью этих учебных заведений³³.

Как видим, в целях введения всеобщего начального обучения в Ростове не только расширялась сеть учебных заведений, но и изменялся их статус, начальные училища становились приходскими. Это означало, что начальные училища, открытые и содержащиеся на средства местного самоуправления, переходили в ведение Дирекции народных училищ – учебно-административного органа России, а также получали содержание от гос. казны. Так, в докладе Ростовской городской управы 23 сентября 1914 г. отмечалось, что «городская Дума, открывая в городе новые училища и ассигнуя на содержание их деньги из городских средств, неоднократно высказала пожелание, чтобы в Ростове все училища были однотипные с существующими в городе …»³⁴. Все это, на мой взгляд, являлось частью осуществления общероссийского проекта всеобщего начального обучения.

Изменения затронули и школу повышенного типа. С 1 июля 1912 г. городское училище было преобразовано в высшее начальное³⁵. Отныне здесь могли обучаться дети в возрасте 10-13 лет, закончившие начальную школу.

В 1915 г. к нам было эвакуировано высшее начальное училище из города Гривы Курляндской губернии, занятого немцами. Высшие начальные училища согласно положению от 25 июля 1912 г. предоставляли право своим выпускникам, окончившим его, поступать без экзаменов в 5 класс гимназии³⁶.

Подводя итог вышесказанному, заметим, что к 1917 г. в Ростове функционировало 2 гимназии, 2 высших начальных училища и 12 начальных училищ³⁷.

За первые годы советской власти происходит ряд существенных изменений, связанных с реформированием школы в целом. Ряд школ, таких как Плешановская при богадельне, Рождественская и Спасо-Яковлевская при монастырях, были переданы в ведение отдела народного образования, а затем и вовсе закрыты, якобы «за малочисленностью учащихся»³⁸. Учащиеся упомянутых училищ были распределены по другим школам. С начала 1918/19 учебного года была открыта новая, так называемая, образцовая трудовая школа³⁹.

Что же касалось судьбы Духовного училища, то на очередном заседании коллегии Отдела народного образования было принято решение «передать список означенных учеников Педагогическому совету мужской гимназии с целью выяснить, сколько учащихся может быть принято в мужскую гимназию, остальную часть решено по возможности разместить в высшие начальные училища Ростовское и Гривское»⁴⁰.

Таким образом, в ходе осуществления школьной реформы было сформировано 14 школ 1-й ступени (начальных) и 4 школы 2-й ступени (среднее звено)⁴¹.

1. Ростовское Димитрiевское Духовное Училище. Акт, бывшiй в нем 28-го октября 1899 года, и краткiй историческiй очеркъ его. Ростовъ-Ярославскiй, 1899 г. С. 11-12.
2. РФ ГАЯО Р-1165 Оп. 2 Д. 14 Л. 1 об.
3. Педагогическая энциклопедия, 1964. Т.I. С. 598.
4. Начальное образованiе в Ярославской губернiи по свъдънiямъ за 1896/97 учебный годъ. Часть II. Таблицы. Ярославль и Москва, 1899 г. С. 11.
5. Рогушкина Е.В. К истории Ростовской женской Мариинской гимназии // ИКРЗ. 1998 г. Ростов, 1999. С. 162.
6. ПСЗ РИ. СПб., 1830, Т. III , № 2502. С. 1100-1101.
7. Педагогическая энциклопедия, 1966. Т.3. С. 459.
8. Начальное образованiе в Ярославской губернiи… С. 11.
9. Начальное образованiе в Ярославской губернiи… С. 12.
10. Начальное образованiе в Ярославской губернiи… С. 08.
11. Начальное образованiе в Ярославской губернiи… С. 08.
12. Начальное образованiе в Ярославской губернiи… С. 126
13. Начальное образованiе в Ярославской губернiи… Часть I. С. 10.
14. Рогушкина Е.В. К истории 2-х классного женского приходского училища // ИКРЗ. 2000 г. Ростов, 2001. С. 147.
15. Рогушкина Е.В. К истории Ростовской женской Мариинской гимназии // ИКРЗ. 1998 г. Ростов, 1999. С. 163.
16. Журнальныя постановления Ростовской городской думы Ярославской губернии за 1905 год. Ростов, 1906. С. 27; РФ ГАЯО Ф. 55. Оп. 1. Д. 156. Л. 1.
17. Журнальныя постановления … за 1905 г. Ростов, 1906. С. 3.
18. Из истории Ростовской мужской гимназии. Ростов, 1991. С. 32.
19. Журнальныя постановления … за 1907 г. Ростов, 1908. С. 12.
20. РФ ГАЯО Ф. 2. Оп. 1. Д. 840. Л. 2.
21. Журнальныя постановления … за 1908 г. Ростов, 1909. С. 22.
22. РФ ГАЯО Ф. 2 Оп. 1 Д. 839 б/л; Ф.192 Оп.1 Д.6 б/л.
23. Журнальныя постановления … за 1908 г. Ростов, 1909. С. 22, 33; РФ ГАЯО Ф. 2. Оп. 1. Д. 840. Л. 12.
24. РФ ГАЯО Ф. 2. Оп. 1. Д. 903. Л. 104.
25. Журнальныя постановления … за 1912 г. Ростов, 1913. С. 28.
26. там же.
27. там же.
28. РФ ГАЯО Ф. 2. Оп. 1. Д. 903. Л. 22.
29. Журнальныя постановления … за 1914 г. Ростов, 1915. С. 80.
30. Журнальныя постановления … за 1912 г. Ростов, 1913. С. 34.
31. РФ ГАЯО Ф. 2. Оп. 1. Д. 903. Л. 93.
32. там же Л. 107.
33. РФ ГАЯО Ф. 2. Оп. 1. Д. 903. Л. 101-129.
34. Журнальныя постановления … за 1914 г. Ростов, 1915. С. 130.
35. Журнальныя постановления … за 1912 г. Ростов, 1913. С. 33.
36. РФ ГАЯО Ф. Р-144. Оп. 1. Д. 13. Л. 128.
37. РФ ГАЯО Ф. Р-144. Оп. 1. Д. 2. Л. 1 об.
38. РФ ГАЯО Ф. Р-144. Оп. 1. Д. 8. Л. 1, 2 об.
39. РФ ГАЯО Ф. Р-144. Оп. 1. Д. 8. Л. 17 об.
40. РФ ГАЯО Ф. Р-144. Оп. 1. Д. 8. Л. 2 об.
41. РФ ГАЯО Ф. Р-144. Оп. 1. Д. 2. Л. 1 об.

Изучение состава документации местных приказных (съезжих, воеводских) изб XVII в. имеет уже свою историографию. Существуют обзоры архивов некоторых таких учреждений¹ и анализ книг Псковской и Новгородской изб². В данном сообщении автор попытается проанализировать состав документальных материалов Ростовской приказной избы первой половины 60-х годов по сведениям «росписных списков», составленных подъячими при смене воевод. Такой «росписной список» ростовского воеводы князя И.Г. Елецкого от 1 декабря 1661 г. сохранился в деле Новгородского стола Разрядного приказа³. В этом же деле приведен и «росписной список» от 11 февраля 1664 г. «наследства» воеводы Г.И. Пустошкина⁴. У И.Г. Елецкого город и всю приказную документацию принимал ростовский губной староста В.З. Озерин (Озеров), впоследствии передавший город и дела воеводе Г.И. Пустошкину, которого позже сменил воевода Е.И. Байков. Очевидно, И.Г. Елецкий спешил на место нового назначения, а очередной ростовский воевода Г.И. Пустошкин запаздывал приездом (возможно, из-за болезни), то город в такой ситуации был сдан на время местному губному старосте. Особенностью этих двух ростовских «росписных списков» является то, что там, в основном «росписаны» документы приказной избы, поскольку другие объекты города обозначались очень кратко. Например, в 1661 г. ростовские укрепления описаны так: «Город земляной с привалком земляным же, у города трои ворот: Петровские, Фроловские и Борисоглебские, у тех ворот башней и затворов нет, и земля осыпалась, два тайника каменные». Далее идет описание приказной избы, про которую сказано, что она «на подызбице, передние сени на подсенье, в избе да в сенях два чулана». Рядом с приказной избой стоял «двор воеводцкой построен сошными [людьми] в прошлом в 167 (1659 г.).

После описания архива приказной избы сказано: «в Ростове пушек и пищалей и свинцу и ядер и зелейной казны и государевых житниц и хлебных запасов и соли и вестового колокола и дворянам и детям боярским списка нет». То же самое было отмечено в «росписи» 1664 г. Тыловое положение города не требовало наличия артиллерии и всяких запасов, а местные дворяне и дети боярские отправляли «государеву службу» в других, порубежных городах.

Состав документации приказной избы проливает свет на полномочия и деятельность воевод, охватывающую финансово-хозяйственную, судебную и административно-приказную стороны. По классификации Н.Н. Оглоблина архив каждой приказной избы разделялся на грамоты, книги и дела, состоящие из разнообразных документов⁵. Отметим, что ростовская «роспись» 1664 г. была заметно полней и подробней «росписи» 1661 г.

Финансово-хозяйственную деятельность воеводы отражали дозорные, писцовые, переписные книги и выписи из них. Они служили основанием для сбора государственных податей и оброков с населения уезда и города и в Ростовской приказной избе были представлены списками: 1) «С писцовых книг 126 (1618) г. за рукою Ф. Игнатьева, за справкою подьячего Юрья Дурова». На самом деле это была дозорная книга 1614/15 г.⁶, а список с нее «за руками» дозорщиков был прислан в Ростов несколько позже. Подьячие, составлявшие опись документации ростовской приказной избы, по-видимому, не разбирались в тонкостях писцового дела и ошибались в определении книги. 2) «С писцовых книг письма и меры С. Бартенева да подьячего Кузьмы Матюшкина 128 (1620) г.». Это также была дозорная книга⁷. 3) «С писцовых книг письма Ф. Дурова да подьячего Ильи Петрова 133 (1625) г. в Ростове на площади лавочным и полочным местам оброчным за приписью дьяка Ив. Луговского». Это была «выпись» из писцовой городской книги 1624/25 г. на лавочные места». 4) «С платежных писцовых книг письма и меры князя А. Звенигородского да подьячего Михаила Бухарова 137, 138 и 139 (1629-1631) гг. за приписью дьяка Ф. Апраксина». Это была уездная писцовая книга. 5) «С платежных и переписных книг, что в Ростовском уезде за помещика и вотчинника крестьянских и бобыльских дворов». В 1661 г. было отмечено, что по этой книге «збирают полонянникам на окуп». По ней «збирали» также ямские, стрелецкие деньги и на «жалованье ратным людем». Очевидно, имелась в виду переписная книга 1646 г. уезда и посада Н.Ю. Плещеева и подьячего Киприана Щапова.

Сбор податей осуществлялся выборными сборщиками-целовальниками. Им выдавались «сборные росписи», составленные на основе платежных книг. Собранные деньги воевода отправлял в московские приказы, а «денежные сборные росписи» откладывались в приказной избе. По этим «росписям» можно определить нормы некоторых податей. Так, полоняничные деньги с каждого крестьянского двора помещиков и вотчинников брали по 4 ден., а в монастырских вотчинах – по 8 ден., за одного «даточного конного с подводою» с 40 дворов в уезде и на посаде брали по 1 р. с двора, за «запас и за масло» в 1655-1656 гг. с каждого уездного двора брали по 25 коп. Кроме того, в 1664 г. с каждого крестьянского уездного и посадского двора собиралась натуральная подать – «по четверику ржи з двора да по четверику сухарей». Эти запасы высылались с целовальниками в Вязьму для армии. По «сборным росписям» собирались также деньги с оброчных пустошей в уезде, с лавочных и полковых мест на посаде и экстремальные поборы – «пятая и десятая деньга». По мере надобности с «сошних людей» уезда и посада собирались деньги «по розводу» для строительства казенных заведений в городе – приказной избы в 1659 г. и «опальной» тюрьмы в 1661 г. В этой связи интересно отметить, что сборщиками податей в уезде выступали выборные местные помещичьи крестьяне, которых на это уполномачивали также и представители монастырей. Так, из «выборов» уездных людей: «приказчиков, старост и крестьян (помещичьих и вотчинниковых) и монастырских старост и уездных церковных попов и дьяконов» явствует, что крестьянин окольничего И.Ф. Меньшого-Стрешнева села Николы Перевоза Андрей Герасимов и крестьянин думного дворянина П.К. Елизарова дер. Солонина Томила Федотов в 1661 г. были выбраны для сбора ямских денег в поместьях и вотчинах светских владельцев и полоняничных денег в монастырских и церковных вотчинах. Аналогичные «выборы» были произведены и в 1664 г. Таким образом, население уезда, несмотря на принадлежность в податном отношении к разным ведомствам (монастырские и церковные крестьяне управлялись Монастырским приказом, а крестьяне светских владельцев – приказом Большого прихода (казны) предпочитало мирские традиции выборности и выступало как единое сообщество.

Большим количеством в приказной избе представлены отписки в приеме денег из разных приказов: Стрелецкого, Ямского, Монастырского, приказа Большой казны, приказа Каменных дел, Галичской четверти и др. за подписью дьяков в подлинниках и списках. Интересна отпись ростовских кузнецов «Олешки Гордеева с товарищи, что им дано на топоры и на косы 150 р. кружечного двора из доходов 171 (1663) г.» Это свидетельствовало о том, что посадские кузнецы эпизодически привлекались для выполнения казенных заказов.

Самым же большим количеством документов были представлены «государевы грамоты» в подлинниках и списках и не только по финансовым делам. Например, «росписью» 1661 г. отмечено, что «государевых грамот из разных приказов о всяких ево государевых делах» было 196 (в 1664 г. – 189 грамот), а «государевых грамот… о всяких челобитческих делах» – 181 (в 1664 г. – 156). Такое число грамот откладывалось за время «сидения одного воеводы». «Роспись» 1664 г. упомянула о том, что воевода Г.И. Елецкий передал своему преемнику «прежних воевод 15 коробей з государевыми грамотами и со всякими приказными делами». Эти «коробьи» с документами хранились в чуланах приказной избы.

Неудача финансовой реформы (введение медных денег) в конце 50-х – начале 60-х годов XVII в.) прослеживалась по царским грамотам. Так, в 1663 г. по царскому указу, растиражированному грамотами для всех городов, медные деньги были «отставлены» и все подати стали собираться серебряными деньгами. По другой грамоте в Ростовском уезде «велено было собрать на жалованье ратным людям на 172 (1664) г. со крестьянских и бобыльских дворов по полполтине (25 коп.) з двора серебряными деньгами», а собранные за прошлые 163 и 164 (1657 и 1658) гг. в уезде за «даточных людей» 105 медных руб. не были приняты.

Много документов ростовской приказной избы относились и к судебной деятельности воевод. Это, прежде всего «книги записные судным делам вершенным и невершенным», «книги приходно-расходные пошлинным деньгам», «книги холопьи да записные литовским полонянникам», а также дела, состоявшие из челобитных, обыскных и пыточных речей, записей очных ставок, росписей «животов» ответчиков, «приводов», поручных записей и т.д. Воевода разбирал спорные дела о пашнях и покосах, о потраве хлеба между местными землевладельцами (и часто родственниками), о беглых крестьянах и холопах, дела по искам в убытках (ростовские воеводы могли судить исковые дела до 10 р., а иски свыше 10 р. рассматривались в московских приказах)⁸, дела по «приводам» крестьян в порубке чужого леса и производил «обыски» по «изветным» челобитным». Например, «росписью» 1664 г. отмечены «обыски против извету ростовца п.ч. Васьки Корепина на голову кружечного двора Богданка Мальцева и на ларешного целовальника Стеньку Чернож…ва, что они за проданное питье деньги кладут мимо ящика в плошку» (т.е. «корыстовались» казенными деньгами).

Если воевода своей властью не мог решить сложного дела между помещиками, то он отправлял его во Владимирский приказ, где судились дворяне. Все дела воевода должен был решать по общероссийскому кодексу права – Соборному Уложению 1649 г., печатный экземпляр которого находился в приказной избе.

Делами по тяжким уголовным преступлениям в уезде (грабежи, разбои, душегубства) ведал губной староста, а если такие преступления совершались в городе, то их ведал воевода⁹. Если при приводе к воеводе виновных в таких делах «с поличным» выяснялось, что преступления совершались в уезде, то ответчики и заведенные дела на них передавались в губную избу.

Такое разделение труда в отношении разбирательства уголовных дел между губным старостой и воеводой являлось местной ростовской особенностью судоуправства XVII в.

Из дел, характеризующих административно-приказную деятельность воевод «росписями» отмечены «книги мостовому делу, что в Ростове на посаде на проезжей улице мост мостят всяких чинов люди» и «книги черные отказные и роздельные поместные и вотчинные», число которых в 1661 г. доходило до 55, а в 1664 г. одних «отказных» книг показано 20. Эти книги по челобитьям ростовских дворян и детей боярских составлялись обычно администрацией приказной избы. Беловые книги отсылались в Поместный приказ, а черновые оставались в Ростове. Кроме книг, в этом разделе указаны «государевы грамоты», «росписи приказных людей» съезжей избы (подьячих и розсыльщиков), поручные записи по ним и по старожам избы, «росписи» посадских людей и «росписи» казенного городского имущества, хранившегося в амбаре Гостинного двора.

На все грамоты из московских приказов воеводы должны были давать отчеты-отписки. Черновики этих отписок обычно хранились в «столпах». В 1661 г. в Ростовской приказной избе находился «столп черных отписок в розные приказы».

Поскольку воеводы контролировали деятельность выборной посадской администрации – земских старост и целовальников, то нередко некоторая документация земских изб попадала в приказные избы. Это важно отметить, потому что архивов земских посадских изб за XVII в. сохранилось очень мало. Так, «росписью» 1661 г. упомянута «счетная роспись ростовцев посадских людей выборного Любимка Юдина с товарищи, что считали прошлого 163 (1655) г. земского старосту Ивашка Клюева с товарищи по приходным и расходным книгам…», а «росписью» 1664 г. – «выборы» за 1663 и 1664 гг. земских старост и целовальников, таможенных голов и целовальников, сборщиков стрелецких денег и «пятой деньги», «оценщиков» кружечного двора и в «сотцких и пятидесятцких, что им в Ростове на посаде и по слободам сыскивать татей и разбойников и воровских людей и приводить в съезжую избу», в сторожа приказной избы и др.

Таким образом, документация ростовской приказной избы, зафиксированная «росписями» начала 60-х годов XVII в., дает богатый и интересный материал по истории г. Ростова и его уезда.

1. Оглоблин Н.Н. Провинциальные архивы в XVII в. // Вестник археологии и истории (издание СПб-го Археологического ин-та), СПб., 1886, вып.6. С. 74-206; Голомбиевский А.А., Ардашев Н.Н. Приказные земские, таможенные, губные судовые избы Московского государства: Обзор документов XVI-XVII вв. в делах XVIII в., переданных в МАМЮ из упраздненных в 1864 г. учреждений // Записки Московского археологического ин-та. Т.4, вып. I. М., 1909.
2. Богданов А.П., Плигузов А.И. Книги Псковской приказной избы XVII в. // Советские архивы. 1987. № 4. С. 7-83; Моппель Э.Л. Приходно-расходные книги Псковской приказной избы // ВИД. Вып. 22. С. 204-217; Лавров А.С. Записные книги Новгородской приказной палаты 1686-1689 гг. // Книга в России XVIII – середины XIX в. Из истории БАН. Л., 1989. С. 148-154.
3. РГАДА. Ф. 210. Разрядный приказ. Новгородский стол. № 296. Л. 1-8.
4. Там же. Л. 9-26.
5. Оглоблин Н.Н. Провинциальные архивы…. С. 140.
6. Веселовский С. Б. Сошное письмо. Исследование по истории кадастра и посошного обложения Московского государства. Т. 2. М., 1916. С. 624.
7. Его же. Там же.
8. РГАДА. Ф. 396. Столбцы Оружейной палаты. № 39883. Л. I.
9. Там же. № 39900. Л. I.

Архитектурный ансамбль с окружающей его природной средой, включая и геологическую, представляет собой природно-техническую систему исторической территории. Основы методики комплексного изучения сложившихся природно-технических систем на исторических территориях и защиты памятников архитектуры от разрушения имеют множество аспектов, в том числе: организационный, юридический, экономический, музееведческий, архитектурно-технический, ландшафтоведческий, археологический, социально-экологический, инженерно-геологический. Рост числа деформаций уже отреставрированных памятников заставил обратить особое внимание на условия взаимодействия исторических сооружений с геологической средой, т.е. на инженерно-геологический аспект. Статистика показывает, что более 70 % деформаций памятников архитектуры, аварийных ситуаций и разрушений связаны с причинами, возникающими при взаимодействии памятников с окружающей средой, в том числе с подземной ее частью. В связи с этим, по инициативе профессора Е.М. Пашкина возникло новое научное направление – инженерная геология исторических территорий.

В настоящее время инженерно-геологическими вопросами сохранности памятников архитектуры и исторических ландшафтов занимается ряд научных групп и отдельных специалистов. Опыт показывает, что проведение реставрационных работ на памятниках, без учета изменившихся и изменяющихся инженерно-геологических условий в сфере влияния памятника чаще всего оказывается неэффективным. Затрачиваются значительные средства на устранение деформаций, но, если без внимания остаются причины этих деформаций, то это приводит через некоторое время к их возобновлению.

Сохранение древних архитектурных ансамблей помимо реставрации наземных сооружений требует внимания к их подземной части, в которой сформировались культурные слои, имеющие историческую ценность, сохраняя в себе археологические артефакты и следы древней культуры, и внутри которой поддерживается оптимальный установившийся режим функционирования исторической природно-технической системы. Иными словами, на исторических территориях должна существовать не только традиционная наземная, но и подземная охранная зона.

С 1883 года в Ростовском кремле существет музей, который с 1995 года включен в государственный свод особо ценных объектов культурного наследия народов Российской Федерации. По существующему законодательству тем самым территория музея-заповедника перешла в более строгий режим системы охранных мероприятий.

Целью комплексных исследований, начатых в 1995 г. на исторической территории Ростовского кремля, является изучение и оценка инженерно-геологических условий территории для разработки подземной охранной зоны, а также выполнение детального изучения площадок аварийных сооружений.

Основными задачами комплексных инженерно-геологических исследований являются: оценка текущего состояния исторической природно-технической системы (ПТС) и отдельных ее подсистем (диагностика функционирования ПТС); прогнозирование состояний исторической ПТС на заданные моменты будущего времени; разработка на основе диагноза и прогноза рекомендаций по управлению исторической ПТС (комплекс охранных мероприятий); оценка эффективности выработанных рекомендаций.

Для решения поставленных задач на территории музея-заповедника проведены следующие виды исследований: сбор и обобщение материалов прошлых лет; рекогносцировочное инженерно-геологическое обследование территории; специализированная инженерно-геологическая съемка территории масштаба 1:500 (включая археологические, геодезические, буровые работы; полевые и лабораторные исследования физико-механических свойств грунтов; химический анализ грунтовых вод; обследование фундаментов и технического состояния зданий и сооружений); обоснование структуры подземной охранной зоны и инженерно-геологической модели исторической территории; составление инженерно-геологической модели исторической территории в виде комплекта карт, разрезов, паспортов; обоснование сети режимных наблюдений (мониторинга исторической территории); создание базы данных « ГМЗ Ростовский кремль» на персональном компьютере; разработка комплекса охранных мероприятий.

Исследования проводились силами научно-исследовательской группы кафедры инженерной геологии МГГА с привлечением ряда специалистов других научных и производственных организаций. Большую координационную помощь в работе оказали директора музея – В.А. Ким, инициатор исследований, и А.Е.Леонтьев. За оперативную поддержку авторы также признательны зам. директора музея по реставрации В.А.Горчакову.

В результате научно-исследовательских работ проведена оценка инженерно-геологических и гидрогеологических условий территории Ростовского кремля для разработки подземной охранной зоны этой исторической локальной природно-технической системы (ПТС) и обоснования комплекса охранных мероприятий. Всесторонняя диагностика состояния основных элементов ПТС Ростовского кремля выполнена единовременно летом-осенью 1999 г, а плановые работы продолжаются до сих пор.

Обобщение и анализ архивных материалов позволили составить характеристику объекта исследований, которая включает краткую историческую справку о строительстве Ростовского кремля, а также выделить в хронологическом порядке этапы хозяйственного освоения исторической территории. Составлена своеобразная историография ансамбля Митрополичьего дома с указанием строительства отдельных памятников архитектуры, их перестроек, реконструкций и реставраций, которая была в последствие учтена при оценке инженерно-геологических условий изучаемой территории и составлении картографической модели.

Результаты выборочного визуального обследования современного технического состояния зданий и сооружений кремля, проиллюстрированные схемами и фотографиями, позволили сделать вывод о том, что в большинстве построек имеются трещины и деформации, характер которых свидетельствует о неравномерных осадках фундаментов и грунтовых оснований и разрушении подземных элементов сооружений.

В неблагоприятном состоянии находятся и требуют срочных мер по восстановлению и реставрации: западная стена Григорьевского затвора, Часобитная башня, Водяная башня, церковь Спаса на Сенях, Красная палата, церковь Григория Богослова.

Результаты выборочного предварительного обследования фундаментов зданий и сооружений кремля позволяют выделить два основных типа фундаментов: с глубиной заложения до 5 м с деревянным шпунтом (Успенский собор) и с глубиной заложения до 2.2-2.4 м на деревянных сваях (практически все сооружения, построенные в конце XYII в). В некоторых случаях отмечается, что в качестве фундаментов частично или полностью были использованы остатки фундаментов сооружений более ранних построек (ц.Одигитрии, восточная стена Архиерейского двора и др.). В целом состояние бутовых фундаментов удовлетворительное, за исключением отмеченного в некоторых местах выпора средних рядов валунов, деструкции известкового раствора и камня.

Оценка инженерно-геологических условий исторической территории позволила охарактеризовать отдельные их компоненты следующим образом.

Ростовская низина находится в поясе умеренно континентального климата с теплым летом и умеренно-холодной зимой. Близость озера создает приозерный микроклимат, характеризующийся избыточным увлажнением и специфическим ветровым режимом, который определяет условия для эпизодического образования смерчей и бурь. В районе г. Ростова имеется развитая гидрографическая сеть. В структуре исторической территории оз. Неро представляет собой неотъемлемую часть естественно-антропогенного ландшафта, включая грунтовые и подземные воды, обусловливающую экологическое состояние всей территории г. Ростова Великого, в том числе кремля.

В рельефе достаточно отчетливо выделены низкая и высокая поймы, а также первая озерная терраса, в пределах которой расположен ансамбль Ростовского кремля. Дневная поверхность в кремле сильно спланирована и изменена в процессе многовекового хозяйственного освоения этой территории.

В геологическом строении приповерхностной части отложений до глубины 20 м участвуют 9 стратиграфо-генетических комплексов (СГК) пород, семь из которых непосредственно вовлечены в основания зданий и сооружений архитектурного ансамбля. Наиболее сложным и неоднородным строением отличается СГК техногенных отложений, нижняя часть которого включает, помимо слабых грунтов, отдельные или целые древние деревянные конструкции. В техногенном СГК обычно заключены каменные (валунные) части фундаментов, частично опирающиеся на слабые, как правило, водонасыщенные отложения или части древних деревянных строений. Деревянные сваи, завершающие конструкцию фундаментов, передают нагрузку от сооружений на суглинки (реже глины) СГК валдайского надгоризонта, имеющих более благоприятные инженерно-геологические прочностные и деформационные характеристики.

Близкое положение УГВ (уровень грунтовых вод) к дневной поверхности на отдельных участках и практически повсеместное распространение гидрофильных пылевато-глинистых и органо-минеральных грунтов в верхней части разреза отложений, при нормативной глубине промерзания 1,9 м для г. Ростова, приводит к процессам пучения грунтов, отмосток, фундаментов с образованием иногда в последних шлировых льдов, разрушающих кладку. Проявление процесса заболачивания внутри кремля отмечается лишь на одном небольшом участке вблизи пруда Митрополичьего сада, а также отмечаются несколько участков на склоне террасы к озеру, где существуют условия для развития этого процесса. Заболачивание не влияет на сохранность памятников, но может привести к изменению некоторых элементов ландшафта и ухудшению экологической обстановки на территории музея-заповедника.

Гидрогеологические условия г. Ростова, его исторического ядра, включая кремль, складываются под влиянием природных и техногенных факторов. Тип режима грунтовых вод сезонного питания, преимущественно весеннего и осеннего, с ярко выраженными пиками подъема уровня весной при дружном снеготаянии и осенью во время выпадения дождей на фоне уменьшения испарения. Особенности природных условий объясняют устойчиво высокое стояние грунтовых вод (<3 м) на всей территории. Поэтому, говоря о проблеме подтопления г. Ростова, следует иметь в виду, что г. Ростов изначально строился в X веке в условиях устойчиво высокого стояния грунтовых вод. Этот фактор обусловлен не техногенными воздействиями, а комплексом природных условий, характерных для этого района. На территории г. Ростова выделяются 4 типа режима грунтовых вод, общей особенностью которых является синхронность колебаний уровня и осадков, что указывает на ведущую роль климата в формировании режима грунтовых вод. Выявленная синхронность обусловливает проявление цикличности в режиме грунтовых вод. Первый от поверхности водоносный горизонт (в валдайских отложениях на территории городской застройки и в техногенных отложениях на территории исторического ядра) имеет тесную гидравлическую связь с нижележащими водоносными горизонтами со своеобразным характером водообмена. Сложное строение палеорельефа (наличие локальных поднятий и понижений) в значительной степени определяет структуру фильтрационного потока и может создавать очаги застойного режима фильтрации.

Разгрузка грунтового потока происходит путем оттока за пределы исторического ядра, преимущественно в сторону оз. Неро, через испарение, путем перетекания в нижележащий валдайский водоносный горизонт через разделяющие слабопроницаемые слои и за счет притока к действующему на территории кремля горизонтальному дренажу.

Режим грунтовых вод в валдайских отложениях контролирует режим «верховодки». Уровень грунтовых вод в техногенных отложениях всегда выше или равен уровню грунтовых вод в валдайских отложениях. Максимальный подъем уровня грунтовых вод на территории Ростовского кремля происходит в апреле. Эти максимумы в среднемноголетнем ряду составляют 1-2 м от поверхности земли. Однако на некоторых участках глубина залегания уровня грунтовых вод весной может быть и менее 1,0 м (Успенский собор, Архиерейский двор). На некоторых участках (Княжьи терема, ц. Иоанна Богослова, Красная Палата, ц. Григория Богослова) уровень грунтовых вод стоит на глубинах менее 1,0 м на протяжении всего года. Амплитуда колебаний уровня (годовая), в среднем, составляет 0,5 м, изменяясь от 0,2 до 0,9 м, что характерно для неглубоко залегающих грунтовых вод (<3,0 м) в зоне избыточного увлажнения.

Фундаментные воды широко распространены в Ростовском кремле и встречаются в валунной кладке, прорезающей слабопроницаемые, часто гумусированные, отложения культурного слоя. При их вскрытии обнаруживаются значительные водопритоки до 1,0 м³/час. В среднем, уровень фундаментных вод на территории Ростовского кремля фиксируется на глубине 1,0 м при вариациях 0,2-1,5 м.

Химический состав грунтовых вод пестрый, но с преобладанием гидрокарбоната. Минерализация, в среднем, составляет 1,0-6,3 г/дм³. На отдельных участках встречаются грунтовые воды с минерализацией до 7 г/дм3, приуроченные, в основном, к очагам застойного режима. С точки зрения санитарно-гигиенического состояния водопроводной воды, грунтовых вод и воды оз. Неро можно сделать вывод, что качество водопроводной воды низкое, а остальные воды опасны для здоровья населения по ряду показателей и непригодны не только для питья, но и для купания в оз. Неро.

Проведенные комплексные инженерно-геологические исследования позволили обосновать структуру и границы подземной охранной зоны (ПОЗ) Ростовского кремля. Граница ПОЗ в вертикальном сечении проходит по кровле озерно-ледниковых отложений московского возраста, на средней глубине около 20 м от дневной поверхности, а в латерали ПОЗ ограничена на юге береговой линией озера Неро и с трех других сторон она имеет функциональные границы, соответствующие границам кремлевской территории. Для каждого структурного элемента ПОЗ предложен комплекс охранных мероприятий для поддержания стабильного режима функционирования ПТС.

Информация, полученная в процессе комплексных инженерно-геологических исследований на исторической территории Ростовского кремля, была положена в основу составления картографической модели ПОЗ, которая включает: карту фактического материала, карты инженерно-геологических условий техногенной и естественной подзон, карту хозяйственного освоения исторической территории с элементами экологической оценки, инженерно-геологические разрезы и графические приложения с характеристикой фундаментов памятников архитектуры. В зарамочном оформлении карт дополнительно приведены: информация справочного характера, сведения о показателях физико-механических свойств грунтов, ретроспективная картограмма технического состояния зданий и сооружений и др. Составленная картографическая инженерно-геологическая модель демонстрирует современное состояние ПОЗ Ростовского кремля.

Диагностика современного состояния ПТС Ростовского кремля дала возможность обосновать систему мониторинга исторической территории и предложить поэтапный план ее организации. Для сбора, накопления и обработки данных режимных наблюдений разработана специальная база данных на персональном компьютере «Природно-техническая система», в которой информация о зданиях и сооружениях кремля группируется в паспорта памятников архитектуры, а информация о ПОЗ обособляется по пунктам получения информации.

Результаты исследований по оценке состояния и инженерно-геологических условий исторической ПТС Ростовского кремля позволяют предложить основные рекомендации по охранным мероприятиям и дальнейшему изучению ПТС, способствующих поддержанию стабильного режима ее функционирования.

1. Пространственные границы локальной ПТС целесообразно расширить в плане до контуров земляного города и провести дополнительные инженерно-геологические исследования для установления структуры ПОЗ в пределах исторического ядра г. Ростова Великого.
2. Осуществить корректировку топографической основы масштаба 1:500 территории кремля и прилегающих участков с учетом проведенных планировочных работ по реконструкции дневной поверхности. Проведение дальнейших работ по вертикальной планировке территории и съему верхнего пласта культурного слоя считаем не целесообразным до получения первых надежных результатов запланированного мониторинга ПТС.
3. Организовать сеть мониторинга исторической территории в соответствии с разработанными предложениями, в которых предусмотрены, в том числе, создание специальной службы по ведению стационарных режимных наблюдений и базы данных по сбору и накоплению оперативной информации.
4. Для последующего анализа данных мониторинга необходимо разработать критерии оценки опасных состояний ПТС, ведущих к необратимым изменениям и разрушению отдельных элементов ПТС и экосистемы.
5. В ближайшее время целесообразно провести работы по оценке состояния и влияния действующего горизонтального дренажа на фундаменты и основания памятников архитектуры кремля.
6. Для целей реставрационных и восстановительных работ провести поэтапно детальные инженерно-геологические исследования на площадках зданий и сооружений архитектурного ансамбля кремля по степени опасности их технического состояния, первоочередными из которых являются: западная стена Григорьевского затвора, Часобитная башня, Водяная башня, Красная палата и др. Детальные исследования рекомендуется проводить с учетом результатов общей оценки инженерно-геологических и гидрогеологических условий всей исторической территории Ростовского кремля.
7. Осуществить в начале 2002 г. анализ данных мониторинга (с учетом годового цикла) для разработки предварительного прогноза динамики наблюдаемых компонентов природных условий и развития деформаций зданий и сооружений кремля с целью обоснования корректирующих мер, поддерживающих стабильное состояние локальной ПТС.
8. Разработать совместно с администрацией музея-заповедника план оперативных действий (регламент) при возникновении незапланированных стихийных и аварийных ситуаций в литотехнической системе кремля, ведущих к развитию опасных инженерно-геологических процессов и требующих немедленного устранения причин, оперативного прогноза последствий (риска) и контролирующих мероприятий (измерений) в местах разрешения аварийной ситуации.

Произведение принадлежит к числу самых известных среди сохранившихся русских икон XIII в. Но, в сущности, о нем известно и не так много. За годы, прошедшие со времени реставрационного раскрытия, памятник так и не удостоился монографического исследования, и существующие характеристики оказывались большей частью как бы попутными.

Рис. 1. Спас Вседержитель. Начало XIII в. Ярославль, Художественный музей.

Икона с погрудным изображением Христа Пантократора (рис. 1) происходит из Успенского собора в Ярославле¹. По преданию, она была моленной иконой ярославских князей Василия (1238-1249) и Константина (1249-1257), и поэтому поставлена возле их гробницы. А. Лебедевым записано предание, согласно которому эта икона Спаса и икона Богоматери Ярославской «были дворцовыми князей и поступили в собор после пожара, разрушившего дворец, 1501 г.»². Обе версии не противоречат друг другу, и, судя по всему, отражают действительное положение дела.

Произведение, о котором идет речь, раскрыто в Ярославском филиале Центральных государственных реставрационных мастерских Ф.А. Модоровым и Г.О. Чириковым в 1919 г.³ С того времени упоминания об иконе, иногда сопровождаемые характеристикой, можно встретить в самых различных работах по истории древнерусского искусства, преимущественно общего характера.

А.И. Анисимов без каких-либо колебаний отнес памятник к первой половине XIII в.⁴ И.Э. Грабарь восторженно отметил: «Эта прекрасная икона, написанная в живописной, реалистической манере… не имеет ничего общего от новгородской шумливой деловитости, как бы написана под сурдинку, мечтательно и скромно, но очень тонко, с большим чувством формы»⁵. А.И. Некрасов склонен видеть в иконе образец произведения, выполненного в плоскостной, хотя и несколько живописной манере⁶. Г.И. Вздорнов считает маловероятным, чтобы эта мягкая по живописи икона, с благостным и кротким по выражению ликом Спаса, могла быть создана непосредственно после татарского нашествия; более подходящей датой написания ему представляются 1220-1230-е гг.⁷ Кроме того, исследователь допускает, что икона написана в Ростове. Однако В.Н. Лазарев продолжал настаивать на ранее принятой им датировке серединой XIII в.⁸ Соглашаясь с мнением А.И. Анисимова, С.И. Масленицын полагал, что икона могла быть создана в годы правления князя Всеволода либо «сам Всеволод получил такой богатый образ из рук отца в знак возведения на стол нового Ярославского удела»⁹. Приведенные мнения показывают, что наиболее дискуссионным оставался вопрос датировки, преимущественно в связи с общими представлениями об эволюции художественного стиля или на основании косвенных соображений.

На иконе из Ярославля в углублении ковчега, как уже отмечено, погрудное изображение Христа, благословляющего правой рукой перед грудью, держа в левой раскрытый кодекс Евангелия; перстосложение именословное. Колорит построен на сочетаниях красновато-коричневых и синих тонов, соотнесенных со сверкающим золотом фона и широкой орнаментальной полосы хитона (ворот и клав на рукаве). Положение фигуры строго фронтальное, но голова изображена в едва уловимом повороте влево, тогда как откинутая за левое плечо прядь волос и силуэт как бы опущенного правого плеча создают иллюзию легкого поворота в противоположную сторону. Длинные темно-русые волосы разделены пробором посредине, отдельные их пряди обозначены светлыми мазками, нанесенными по коричневой подкладке. От лица волосы ограничены темной контурной линией, с двумя упавшими на лоб выбившимися прядями. Правое ухо закрыто волосами, оставляющими видимой лишь одну мочку; левое – большое, переданное довольно схематично. Лицо с удивительно мягкими чертами. Большие, со скошенными зрачками глаза имеют тяжелые веки, очерченные темной линией. Брови тонкие, плавно изогнутые. Нос удлиненный, с характерным вырезом ноздрей. Губы отмечены разбеленным коричневым тоном с небольшим добавлением киновари. Небольшая окладистая борода раздвоена на конце. Лицо написано по оливковой санкирной подготовке, с легкой едва заметной подрумянкой. Следы линейной моделировки заметны на правой щеке и вполне различимы на шее. Поскольку верхний красочный слой на лице частично смыт – карнация кажется более плоской.

В сходной манере выполнены и кисти рук, насколько об этом можно судить по уцелевшим фрагментам живописи (от поддерживающей кодекс кисти левой руки, в сущности, осталось пятно коричневатого оттенка, неопределенной формы). Христос облачен в красный хитон с обозначенными золотым ассистом складками и глубокого синего тона гиматий. Борт хитона и клав имеют разновидность широкой золотой полосы, заполненной тонко выполненным травяным узором с мотивом изогнутого стебля с отходящими от него завитками. Складки гиматия выявлены путем наложения пробелов на основной тон, и их рисунок носит почти орнаментальный характер. От изображения раскрытого кодекса уцелел лишь киноварный обрез. В верхних углах глубокого ковчега на золотом фоне сохранились киноварные монограммы Христа – IC ХС.

Рис. 2. Богоматерь Умиление. Начало XIII в. Москва, Государственный историко-культурный заповедник "Московский Кремль"	Рис. 3. Богоматерь Ярославская. XVI в. Ярославль, Художественный музей.

Судя по всему, первоначально левкас не был нанесен на нимб и на поля иконы, имеющие гнезда для хрусталей или самоцветов¹⁰. Случаи, когда в замысел мастера входило включение ювелирных украшений, известны¹¹. Остатки медных и латунных кованых гвоздей и крохотные фрагменты листков серебра под их шляпками, а также характер покрытия нимба и отсутствие живописных звезд на челе и правом плече, а также кистей мафория на иконе Богоматери Умиление из Успенского собора Московского Кремля, датируемой началом XIII в., свидетельствуют о подобном же оформлении¹² (рис. 2). Пример украшения нимба линзами хрусталя, в частности, дает псковская икона первой половины XIV в. с изображением Деисуса, из церкви Николы от Кожи¹³. На торцах немного покоробленной доски ярославской иконы Спаса можно заметить следы гвоздей, некогда крепивших металлический оклад. Следовательно, нет никаких поводов для сомнений в существовании прежде драгоценного убора, покрывавшего нимб и поля.

Поясные изображения Христа Пантократора прослеживаются по памятникам византийского искусства с доиконоборческого периода, и одним из лучших его образцов служит икона VII в. в монастыре св. Екатерины на Синае¹⁴. Вариант этого иконографического образа, с благословляющей рукой перед грудью и раскрытым кодексом, известен по памятникам грузинской металлопластики X – первой четверти XI вв.¹⁵ Аналогичные примеры дают также произведения XII в. Наиболее близкой типологической аналогией для описываемой иконы из Успенского собора в Ярославле может быть воспринята небольшая по размерам (19,5 х 14,9 см) икона Христа Эвергетиса в упомянутом монастыре св. Екатерины на Синае, отнесенная вместе с парной ей иконой Богоматери в молении (размером 19,5 х 15,1 см) к XIII в.¹⁶ (рис. 4). Вместе они, по-видимому, могли составлять диптих, подобный датируемому тоже XIII в., происходящему из церкви Святой Софии в Охриде, в Македонии¹⁷. Такое сочетание образов Христа и Богоматери в молении соответствует схеме расположения этих фигур в стенописях храмов, на западных гранях алтарных столпов¹⁸. Синайская икона XIII в., как можно видеть, сходна с ярославской в принципах расположения фигуры и даже в рисунке, но она выполнена в более широкой манере. Греческий мастер работал хорошо усвоенными приемами, без нарочитой тщательности, тяготеющей к изысканности.

Рис. 4. Богоматерь. Христос Пантократор. XIII в. Синай, Монастырь Св. Екатерины.

Сохранившиеся византийские иконы не всегда позволяют судить о периодах особой популярности определенного иконографического варианта образа Христа Пантократора. Здесь более надежный материал дают нумизматика и сфрагистика, отражающие прежде всего локальные традиции. Встречающиеся в сопроводительных надписях эпитеты (Человеколюбец, Жизнедавец, Эвергетис) не всегда идентичны особенностям иконографии. Тем не менее не следует обойти молчанием такие аналогии, как икона в монастыре Панагии Аракос в Лагудере на Кипре (воспроизводит фреску 1192 г.)¹⁹ и икона Христа Филантропоса (Человеколюбца) в монастыре св. Неофита на Кипре, имеющая парное ей изображение Богоматери в молении, с эпитетом Элеусы²⁰. Иконы датируются тоже XIII в.

Следует заметить, что иконы в монастыре св. Неофита на Кипре – со следами отпиленных рукоятей, свидетельствующих о том, что они первоначально помещались за престолом по сторонам креста либо перед алтарем, как наместные. То обстоятельство, что на их оборотной стороне изображены геммированные кресты²¹, говорит об использовании и в качестве литийных, выносных. Однако независимо от функционального назначения византийская икона прежде всего являлась моленным образом. Весьма вероятно, что ярославской иконе Спаса тоже соответствовала первоначально изображавшая Богоматерь в молении или с младенцем, как ее представляли на фресках алтарных столпов²². В пользу такого предположения свидетельствует то обстоятельство, что после утраты ее в пожаре 1501 г. в XVI в. была написана близкая по размерам (44,0 х 35,0 х 2,8 см), с изображением Богоматери Ярославской²³ (рис. 3). В ней вряд ли надо предполагать копию или имитацию утраченного произведения раннего XIII в., но уже само стремление найти своеобразную замену утраченной семейной княжеской реликвии говорит о многом. Небольшие размеры иконы Спаса и парной ей с изображением Богоматери, скорее всего также первоначально украшенной ювелирным окладом с хрусталями или самоцветами, более всего отвечают характеру домового княжеского храма или часовни. Таким образом, предание о дворцовом происхождении ярославских икон не лишено оснований.

Если икона Спаса была последовательно моленной ярославских князей Василия и Константина, то это говорит об ее существовании в 1238-1257 гг., но, конечно, не исключает более раннего происхождения. Византийские иконы начала XIII в. довольно разнохарактерные, и поиски среди них ближайших стилистических аналогий не внушают оптимизма²⁴. Тем более, что среди них есть и отмеченные следами явного взаимодействия с художественной культурой Запада²⁵. Если учесть реальные результаты отражения этого процесса на Руси после захвата Константинополя крестоносцами в 1204 г., то речь должна идти прежде всего об элитарном течении²⁶. В таких иконах, как изображение Богоматери Умиление из Успенского собора Московского Кремля (рис. 2), ощутимы традиции живописного стиля XII в., что представляется вполне закономерным. Ярославская икона Спаса даже при своей далеко не идеальной сохранности живописи имеет все основания быть включенной в этот же ряд, как отличающаяся признаками того же художественного стиля. Рисунок и технические приемы говорят о классической традиции. Мягкость и лиричность образа не были противопоказаны и византийской практике, и судить о национальной принадлежности мастера на этом основании бессмысленно. Достаточно уяснить общую атмосферу начала XIII в., способствовавшую появлению таких произведений на Руси, а также историческую связь данной иконы с Ярославлем.

Владимирский великий князь Константин Всеволодович, сын строителя Дмитриевского собора во Владимире, в 1218 г. отдал Ярославль в удел своему сыну Всеволоду – отцу Василия и Константина. Получил ли тогда родоначальник ярославских князей иконы Христа и Богоматери – трудно сказать, тем более, что имеем дело не с патрональными изображениями, легче привязываемыми к историческим личностям. Однако это обстоятельство, с другой стороны, не говорит и против выполнения именно в эти годы. Именно в течение первой четверти XIII в. можно заприметить присутствие греческих мастеров среди художников, обслуживающих княжеские дворы Владимира и Ростова. В частности, они выступают в роли миниатюристов, украсивших рукописи, вышедшие из ростовского скриптория²⁷. Несколько позже, около 1230 г., художники, которые прекрасно осведомлены относительно новейшей константинопольской иконографии и виртуозно владеющие техникой золотой наводки, украшают западные и южные двери собора в Суздале²⁸. В этом контексте ярославская икона Спаса никак не выглядит изолированным явлением. Вместе с тем отпадает какая-либо необходимость видеть в ее мастере художника, противостоявшего классической византийской традиции.

1. Ярославский художественный музей. Инв. н. И-1205. Размер 44,7 х 37,5 х 2,7 см. Доска липовая, с ковчегом, без шпонок; паволока, левкас, яичная темпера. Оборотная сторона обработана довольно грубо. Живопись покрыта мелкими кракелюрами; красочный слой местами потерт вплоть до обнажения левкаса; левкас на нимбе и на полях более поздний, наложенный после утраты ювелирных украшений. Лит.: Гос. Ярославо-Ростовский историко-архитектурный и художественный музей-заповедник: каталог. М., 1964. № 1. Рис. 1; Ростово-суздальская школа живописи: Каталог выставки. М., 1967. № 6. С. 78-79. Илл. на с. 37; Болотцева И. Ярославская иконопись XIII-XVIII веков: каталог выставки. Ярославль, 1981. № 1; Живопись домонгольской Руси: каталог выставки (сост. Корина О.А.). М., 1974. № 25. С. 111-112; 1000-летие русской художественной культуры: Каталог выставки. М., 1988. № 59. С. 332. Илл. на с. 47.
2. Лебедев А. Успенский кафедральный собор в Ярославле. Ярославль, 1890. С. 20.
3. Анисимов А. Реставрация памятников древнерусской живописи в Ярославле. 1919-1926. М., 1926. С. 12. Илл. на с. 5.
4. Там же. С. 12.
5. Грабарь И. Андрей Рублев // Вопросы реставрации. М., 1926. Вып. 1. С. 52, 58; То же: Грабарь И. О древнерусском искусстве. М., 1966. С. 157, 162.
6. Некрасов А.И. Возникновение московского искусства. Т. 1. М., 1929. С. 150. Рис. 75; Он же Древнерусское изобразительное искусство. М., 1937. С. 128. Рис. 74 (икона отнесена к 1238-1257 гг.).
7. Вздорнов Г. О живописи Северо-Восточной Руси XII-XV веков // Искусство. 1969. № 10. С. 58.
8. Лазарев В.Н. Живопись Владимиро-Суздальской Руси // История русского искусства. М., 1953. Т. 1. С. 492. Илл. на с. 489; Он же. Русская иконопись от истоков до начала XVI века. М., 1983. № 23. С. 43-44, 168.
9. Масленицын С.И. Ярославская иконопись. М., 1973. С. 10; Он же. Живопись Владимиро-Суздальской Руси. 1157-1238 годы. М., 1998. С. 148-150. Илл. (с датировкой около 1218 г.). См. также: Антонова В.И. Станковая живопись средневековой России // Триста веков искусства. М., 1976. С. 161. Илл. 162.
10. Стерлигова И.А. Драгоценный убор древнерусских икон XI-XIV веков: Происхождение, символика, художественный образ. М., 2000. С. 147-148. Илл. 44.
11. Там же. С. 128-166.
12. Лазарев В.Н. Русская иконопись от истоков до начала XVI века. № 8. С. 165.
13. Псковская икона XIII-XVI веков: Альбом-каталог. Л., 1991. № 9. С. 293; Стерлигова И.А. Драгоценный убор древнерусских икон XI-XIV веков. С. 195-197. Илл. 70, 71.
14. Chatzidakis M. An Encaustik Icon of Christ at Sinai // The Art Bulletin. Vol. XLIX. 1967. № 3. P. 197-207.
15. Чубинашвили Г.Н. Грузинское чеканное искусство. Тбилиси, 1959. Табл. 68, 71.
16. Weitzmann K. Icon Painting in the Crusader Kingdom // Dumbarton Oaks Papers. Vol. 20. Washington, 1966. P. 77. Fig. 59.
17. Djuriи V.J. Icфnes de Yougoslavie. Belgrade, 1961. № 5-6. P. 86. P1. VII, VIII.
18. Различные примеры см.: Бабич Г. О живописном украсу олтарских преграда // Зборник за ликовне уметности. Кнь. 11. Нови Сад, 1975; Grabar А. Les reprйsentations d’icones sur les murs des йglises et les miniatures byzantines // Зборник за ликовне уметности. Кнь. 15. Нови Сад, 1979.
19. Сокровища Кипра: Каталог выставки. М., 1970. № 116. С. 79.
20. Mango C., Hawkins E.J.W. The Hermitage of St. Neophites and its Wall Painting // Dumbarton Oaks Papres. Vol. 20. P. 201-202. Fig. 51, 52, 55, 57.
21. Там же. Илл. 54-59.
22. Подробнее см.: Chatzidakis M. L’йvolution de l’icone aux 11e-13e siиcles et la thansformation du templon // XVe Congrиs International d’йtudes Byzantines: Rapports et co-rapports. Athиnes, 1976; Джорджевич И.М. О фреско-иконама код Срба у средньем веку // Зборник за ликовне уметности. Кнь. 14. Нови Сад, 1978.
23. Болотцева И. Ярославская иконопись XIII-XVIII веков. № 19.
24. См. Xyngopoulos A. Icones du XIIIe siиcle en Grece // L’art byzantin du XIIIe siиcle: Symposium du Sopoжani, 1965. Beograd, 1967; Velmans T. Rayonnement de l’icone au XIIe et au debut du XIIIe siиcle // XVe Congrиs Intarnational d’йtudes byzantines: Rapports et co-rapports. Athиnes, 1976.
25. Weitzmann K. Byzantium and the West around the Year 1200 // The Year 1200: A Symposium. New York, 1975. P. 53-93.
26. См.: Попова О.С. Две русские иконы раннего XIII в. // Древнерусское искусство: Художественная культура X – первой половины XIII в. М., 1988. С. 231-243.
27. Пуцко В.Г. Византийские художники – иллюминаторы славяно-русских рукописей начала XIII века // Сообщения Ростовского музея. Вып. X. Ростов, 2000. С. 79-85.
28. Овчинников А.Н. Суздальские златые двери. М., 1978; Медынцева А.А. Подписные шедевры древнерусского ремесла: Очерки эпиграфики. XI-XIII вв. М., 1991; Grabar A. Une source d’inspiration de l’iconographie Byzantine tardive: les cйremoinies du culte de la Vierge // Cahiers Archйologiques. T. XXV. Paris, 1976. P. 147-162.

Источники иллюстраций:

Рис. 1, 3: Болотцева И. Ярославская иконопись XIII-XVIII веков. Ярославль, 1981. № № 1, 19.
Рис. 2: Лазарев В.Н. Русская иконопись от истоков до начала XVI века. М., 1983. Вып.: Иконы XI-XIII веков. № 8.
Рис. 4: Вейцман К. Иконопись в Королевстве крестоносцев. Илл. 58-59.

В собрании Ростовского музея хранится икона с изображением Богоматери с Младенцем¹. С 1999 года икона находится на реставрации в мастерских имени И.Э. Грабаря. Реставрация ее завершается, и в ближайший год икона займет достойное место в экспозиции древнерусского искусства в Ростовском музее.

Целью нашего сообщения является рассмотрение иконографии, а так же, определение возможного времени создания иконы.

Икона поступила в музей из ростовской городской Одигитриевской церкви в 1926 году, где почиталась как чудотворный образ с названием Богоматери Одигитрии, о чем сообщают историческая литература конца XIX – начала XX вв² и архивные источники. В начале XX века на ростовскую икону обратили внимание исследователи древнерусской живописи Никодим Павлович Кондаков и Николай Петрович Лихачев. Авторы опубликовали икону без оклада и исследовали ее особенности иконографии, отнеся ее к иконографическому типу «Умиление»³.

Икона большая, размеры 134 х 96 см. Иконная доска тонкая, состоит из пяти частей, соединенных двумя встречными шпонками. Оборот иконы обработан скобелем. На живописной поверхности нет кракелюр, что объясняется высоким уровнем технологии при изготовлении мелового левкаса.

На иконе было три записи на фоне и личном, два слоя на мафории Богоматери. Наблюдения реставраторов соответствуют архивным источникам, рассказывающих, что икона имела басменный оклад, замененный позднее на чеканный и жемчужную ризу, украшенную драгоценными камнями в золотых запонах⁴. У иконы было две рубашки, первая – шелковая, вторая – бархатная.

Обратимся к самой иконе. Фигура Богоматери вписана в иконную плоскость так, что голова ее близка к верхнему полю. Киноварная опушь верхнего поля обходит нимб Богоматери. Левой рукой Мария поддерживает Младенца-Христа.

Младенец, приподнявшись слегка на руке Богородицы, прижался своим правым плечом к груди Богоматери, прильнул своей щечкой к ее лику. Голова его энергично поднята, лик и взгляд Младенца обращены к Матери. Правой рукой, согнутой в локте, он берется за мафорий Марии и тянет его на себя, а левая ручка протянута к правой руке Богоматери и тыльной стороной своей ладошки прикасается к пальцам раскрытой ладони Марии. Обнаженные ножки Младенца скрещены, в них присутствует начальное движение шага левой ногой. Правая нога Младенца слегка упирается в складки мафория Богородицы в стремлении приподняться на руке Марии, так что она поддерживает не столько Младенца, сколько складки его одеяния. Сложная драпировка гиматия еще более наполняет движением фигуру Младенца-Христа.

Богоматерь отвечает движению Младенца чуть развернутой к нему фигурой и слегка склоненной головой. Правая рука Марии согнута в локте, ладонь раскрыта пальцами вверх и обращена к руке младенца и на предстоящего. Образ в иконе строится на контрастности экспрессии Младенца и сдержанности Матери.

Богомладенец, традиционно, представлен отроком пяти-семи лет. Юный лик Христа-Эммануила округлый, с высоким лбом, по детски трогательны завитки волос на лбу и шее около маленького ушка Младенца.

Лик Марии удлиненный, суживаюшийся книзу, большие миндалевидные глаза, тонкий и длинный нос, чуть сгорбленный, маленький рот, слегка выступающий подбородок.

Лики, глаза, нос, губы, пальцы изображенных очерчены прозрачной красновато-коричневой линией. Личное в иконе написано с незначительным перепадом светлых тонов зеленоватого санкиря и охры с мягкой подрумянкой без явных границ. Пробела были очень тонкие, они сохранились на правом коленке Младенца и мизинце правой руке Богоматери. Цветовая мягкость подрумянки, пробелов объясняется многослойными лессировками.

Плавное вохрение по светло-зеленому санкирю с мягкой подрумянкой и тонкими пробелами – особенности ростовской иконописи, встречающиеся на таких иконах как «Ростовские святители Леонтий, Исаия, Игнатий», конец XV в., выносной иконы начала XVI века Богоматери Владимирской и ряда других памятников живописи конца XV – первой половины XVI века.

В колористическом отношении очень богато решена одежда Младенца. Согласно традиции на Младенце апостольское одеяние: хитон и гиматий. Хитон написан холодным красным с фиолетовым оттенком цветом (органические краски – кашиниль)⁵. Разделка на высветленных участках прописана зеленым цветом. Крупный геометрический орнамент, выполненный золотом по красновато-фиолетовому с зеленым оттенком фону дает цветовое богатство без красочной яркости. Золотым орнаментом выделен и клав на рукаве хитона Младенца. Золотой ассист гиматия еще более подчеркивает колористическое богатство хитона, фрагменты которого видны из-под гиматия на ножках младенца и правой ручке.

Образ самой Богородицы очень сдержанный в движении, которое здесь почти отсутствует, если и можно говорить о движении, то это внутренний отклик души на порыв младенца. Сдержанность подчеркивается и ее одеянием, где отсутствуют какие либо декоративные украшения. Звезды на голове и правом плече Марии по сравнению с фигурой кажутся миниатюрными. На Богоматери мафорий сложного красновато-корисневого цвета холодного оттенка, складки мафория отрисованы тем же цветом, но более темным. Узкая кайма мафория, написанная охрой с золотым ассистом, украшает лишь верхнюю часть его. Из под мафория чуть виден изумрудного-зеленого цвета чепец. Складки светло-зеленого подклада прописаны подцвечеными белилами и прозрачными коричневыми линиями. Мафорий на руках Марии прогибается, образуя светло-зеленым подкладом почти полукружие.

Складки мафория Марии, как говорилось выше, прописанные темными линиями, не так ярки по цвету, они деликатно выявляют форму, подчеркивают движение. Именно складки-линии выявляют движение Христа, потянувшего на себя мафорий, выявляют полукружие, где размещены ножки Младенца.

Необычным является жест правой руки Богородицы. Раскрытая ладонь, обращенная пальцами вверх, выделена рукавом изумрудно-зеленого цвета платья, украшенного двумя золотистыми полосами. Красив и изящен рисунок ладони, длинных гибких пальцев. Ни взгляд Марии, ни взгляд Богомладенца, ни его жесты не соприкасаются с предстоящим молящимся человеком. Лишь открытая ладонь, сдерживающая, останавливающая, принимающая испуг Младенца открыта и для предстоящего перед образом Божией Матери.

Фон иконы золотой, в верхних углах в круглых медальонах – поясные изображения архангелов. Архангелы изображены в повороте к Богоматери, в руках – атрибуты (посох и зерцало). Крылья, выполненные охрой с золотым ассистом, опущены вниз. На архангеле Михаиле одежды изумрудно-зеленые, на архангеле Гаврииле – красные с фиолетовым оттенком (органический красный), анналогичного цвета хитона Младенца. Хитоны архангелов по вороту украшены охряной отделкой с жемчугом по краям. Головы их с пышной шапкой волос сильно наклонены вперед в молитвенном служении. Фон медальонов, на которых изображены архангелы, зеленый с облачным орнаментом.

В иконе Богоматери с Младенцем, как в характерных ростовских иконах, чувствуется отпечаток аристократической культуры древнего духовного центра, солидные художественные традиции, «чрезвычайно высокое качество живописной культуры иконописцев»⁶.

Нами не были найдены точные аналогии ростовской иконы Богоматери, но отдельные редкие иконографические особенности можно увидеть в иконах русских, и критских. Жесты в ростовской иконе все необычны.

Жест Младенца, ухватившегося за одежду Марии встречается в греческих и критских иконах. Аналогичный жест его левой руки нами не был найден, но в греческих иконах часто встречается изображения, на которых Младенец вложил свою левую ручку в руку Богоматери.

Обнаженные ножки Младенца мы видим в иконах Богоматери Белозерской, Богоматери Донской, Богоматери Феодоровской. Освобожденные от одежды ножки Богомладенца представляют детскую живость и тем самым украшают образ⁷.

В сюжете ростовской иконы явно выражен испуг Младенца, который, увидев орудия страстей, предназначенные для Него, бросился к Матери, ища у нее укрытие и защиту: прижавшись личиком к лицу Матери, он по-детски ухватился за одеяние Матери, движение левой руки испуганного дитя здесь не имеет своего завершения. Мария жестом как бы останавливает это движение Младенца. Если Младенец только, что узнал о грядущих человеческих страданиях, Мария узнала о будущих страстях своего сына – младенца раньше, еще при Сретении Симеон Богоприимец сообщил Ей: «И тебе Самой оружие пройдет душу». (Лк. 2; 35). И этим объясняется, что испуг Младенца не передался Матери.

Испуг Младенца, непосредственность его движения, в стремлении найти защиту у Матери являются «демонстрацией наглядности воплощения, причастности Христа человеческой природе»⁸, «…реальность человеческой природы Христа проявляется в детских ласках, и она же оборачивается реальностью Голгофы»⁹.

Здесь звучит тема искупительной жертвы Христа. Мафорий Марии, провисший на руках Ее, где находятся ножки Младенца, образует и колыбель для него, и напоминает собой жертвенную чашу. В ростовской иконе тема «Умиление» объединяется с темой страстей Христовых. Страстная тематика передана и в испуге Младенца, и в скорби Матери, и изображении в углах иконы двух ангелов, в молении обращенных к Марии. Такие иконы «представляют собой образ небесного служения, совершаемого ангелами перед Богородицею, символизирующей Небесный Престол с вознесенным на него Предвечным Агнцем – младенцем Христом»¹⁰.

Для современного зрителя страстная тематика более известна Страстными иконами Божией Матери, где Младенец, испугавшись, повернул голову на слетающих ангелов с орудиями страстей. В испуге он двумя руками схватился за руку Матери. Такие Страстные иконы Божией Матери известны и в критском искусстве, и русском. Иконографический тип Страстной Божией Матери с ангелами, держащими орудия страстей, и повернувшимся к ним Младенцем получил широкое распространение благодаря художнику Андреосу Рицосу (ум. ок. 1492 г.). Здесь сюжет легко читается, он передан повествовательно, близко к реализму¹¹.

В ростовской иконе страстная тематика предана «на уровне догматического понимания образа»¹².

Согласно исследованиям последних лет в византийском искусстве страстная тематика появляется в конце XI – XII вв.¹³ На Руси первой Страстной иконой была Владимирская икона Богоматери, где нет традиционных изображений ангелов, но на обороте иконы написан «Престол с орудиями страстей». «Скорбный взгляд Богородицы как будто предвидит будущие крестные страдания Сына, которые представлены на обороте иконы»¹⁴.

Еще в 1911 году Никодим Павлович Кондаков подчеркнул, что у Пресвятой Богородицы в ростовской иконе «пропорции носа и черты лица сближают настоящую икону с Владимирскою и Феодоровскою иконами Божией Матери»¹⁵. Сближает с Владимирской иконой и содержание образа Богоматери ростовской иконы, где лик Богородицы полон печали и скорби, взгляд ее направлен не столько в сторону, поверх головы Младенца, сколько во внутрь себя. Исследователи к ранним Страстным иконам Богородицы относят Белозерскую икону Богоматери, XIII век, Феодоровскую икона, XIII век и Кашинскую, XIII век¹⁶. Интересно, что создание Белозерской и Кашинской исследователи относят к Ростову¹⁷. Возможно, страстная тема в ростовских иконах имела какое-то особое почитание, связанное с местными духовными традициями, с местными чтимыми святыми образами¹⁸.

Ни Н.П. Кондаков, ни Н.П. Лихачев не назвали дату создания иконы. Единственно, где указана эта дата, XVI век, – в книге А.А. Титова «Ростов в его церковно-археологических памятниках»¹⁹. Икона с изображением Богоматери с Младенцем укладывается во время создания первой половины XVI века.

Думается, что в определении времени создания можно идти от датированной известной иконы Богоматери Одигитрия 1502-1503 гг. из Феропонтова Рождества Богородицы монастыря (собрание ГРМ).

Обе иконы больших и близких размеров: ростовская 134 х 96, феропонтовская 141 х 105см.

Здесь есть некоторые близкие художественно-смысловые приемы, такие как внимание на необычный жест правой руки Марии, по смыслу они разные, но формально близки. Близки и по цвету и по рисунку подклад мафория Богородицы.

Экспрессивность движений Богомладенца не позволяют отнести икону ко времени создания феропонтовского образа в начале XVI века, по нашим наблюдениям ростовская икона могла быть создана несколько позднее, в первой трети XVI века.

Почитание иконы Богоматери Одигитрии, как чудотворной, очевидно, было местное, в ежегодном Церковном календаре икона не названа, из чего можно сделать вывод, что всероссийского прославления икона не имела.

Документально обоснованная история иконы начинается лишь с первого упоминания ее в описи 1777 года Одигитриевской церкви.

«Из замечательных предметов по древности существуют: 1. Икона Смоленской Божией Матери, почитаемой чудотворною. Хотя при церкви нет письменных свидетельств, но до сего времени у жителей г. Ростова сохранилась вера в чудотворныя пособия от Божией Матери являемые в разных болезнях и несчастьях являемых чрез сию икону. Старожилы уверяли, что в прежнее время посещали храм многия богомольцы из далека, особенно в соборной ярмарке, при проезде в монастырь Богоявленский, когда существовала близ храма Московская мостовая дорога»²⁰.

Каменная церковь построена в 1775 году по благословению Афанасия, епископа Ростовского (Вольховский, 1763-1776). До 1775 года храм был деревянный. В 1775 году храм был освящен в честь иконы Богоматери «Одигитрии», в честь мучеников Косьмы и Дамиана был освящен правый придел, а левый придел – во имя святых равноапостольных Константина и Елены²¹. Церковь мучеников Косьмы и Дамиана находилась при бывшей Московской мостовой дороге, которая пролегала с южной стороны храма (после регулярной планировки Ростова конца XVIII в. дорога проходит с северной стороны). В промежуток между 1760-1774 гг к Косьмо-Демиановскому храму была присоединена древняя Троицкая церковь²². И хотя, с 1774 года храм в документах именовался Одигитриевским, до сего дня в народе его называют Косьмо-Дамиановским.

Переосвящение главного престола древнего Косьмо-Дамианского храма в церковь в честь иконы Богоматери «Одигитрия» в 1775 году, говорит о почитании во второй половине XVIII века этой иконы Божией Матери, имеющейся в храме. Но икона почиталась и в первой половине XVIII века, о чем свидетельствует продолжение церковной летописи. «Икона сия глубокой древности, что видно из надписи на иконе того же имени, писанной на кипарисной доске «Лета 1735 месяца июлия 31 дня сий святый образ во граде Ерославле написан с образа Пресвятые Богородицы, что в граде Ростове церкви святых бессеребряников Космы и Дамиана, мерою и подобием»²³.

Опись 1794 года сообщает: По левую сторону Царских врат «Образ Одигитрии Смоленской Пресвятой Богородицы. На нем венец с выпоркою, серебряный, кованный с разными изображениями. Поле и на оном Ангеле венец серебряный, чеканный, позолоченный. На Богоматери убрус, риза и две цаты низаны жемчугом правским мелким. По верху ризы и цаты Богородичной 19 запанков золотых с изумрудами и яхонтами. Ко венцу привешаны лопасти, шитые по малиновому золотом и серебром. На концах шито по краю прорезном серебром… простыми камушками и плашками»²⁴.

Опись 1842 года сообщает: «В холодной церкви на икону Одигитрии Смоленской Божией Матери сделан венец серебряный чеканный, позолоченный с разными изображениями святых и вся риза серебряная, чеканная позолоченная, весом двадцать пять фунт, в которую употреблены венец и поля весом четырнадцать фунт двадцать золотников. За работу уплачено доброхотным деянием»²⁵.

«По левую сторону Царских врат Образ Одигитрии Божией Матери Смоленской, на нем венец с короною серебряные кованные с разными изображениями… На Богоматери убрус, риза и цата низаны жемчугом… мелким. Поверх ризы и цаты Богородичной шестнадцать запон золотых с изумрудами и яхонтами. К венцу привешаны лопасти бархатные алые, на них вышиты золотом архангелы. Сверху завес парчовый по белой земле с разными цветами…»²⁶.

Надо отметить, что иконография иконы редчайшая. Иконы подобной иконографии не были обнаружены в крупных собраниях ГТГ, ГРМ, ГЭ, Музеях Московского Кремля. Найдены были лишь две иконы этой иконографии, но они связаны с нашей иконой, это списки со святыни Одигитриевской церкви.

Первая икона – список с чудотворной ростовской святыни, хранится в Ростовском музее, имеет точные размеры, рассматриваемой иконы. Надпись на окладе сообщает, что икона написана с чудотворной святыни церкви Одигитрии: «Лета 1735 месяца июлия 31 дня сий святый образ во граде Ерославле написан с образа Пресвятые Богородицы, что в граде Ростове церкви святых бессеребряников Космы и Дамиана, мерою и подобием»²⁷. Происхождение иконы неизвестно, но архивные источники сообщают, что в XVIII-XIX вв в Одигитриевской церкви была икона с подобной надписью, и это позволяет нам отнести ее происхождение к этой церкви. Описи 1920-х годов указывают, что находилась икона в приделе царя Константина и царицы Елены. Любопытно, что описи 1920-х годов как чудотворную, так и список с нее называют «икона Божией Матери Одигитриевская»²⁸ или «Икона Одигитриевской Божией Матери»²⁹.

Вторая икона опубликована в каталоге выставки, проходящей в Германии в музее Реклингхаузен³⁰. Согласно каталожным данным, икона Богоматери названа «Смоленская-Ростовская», датирутся икона нач. XVIII века, размеры 38,5 х 31,1см. Икона прошла коммерческую реставрацию, золотой фон выбран, так, что архангелы остались без медальонов. Поля нераскрытые, темно-зеленые. Внизу на боковых полях на красном фоне представлены в рост, в молении Андрей Стратилат и преподобная Нонна. Очевидно, это патрональные святые заказчика и его супруги. Список хороший с точной передачей иконографических особенностей. Но рисунок силуэта несколько упрощен. Цветовые отношения очень верно переданы, как будто художник видел ее до записи, что наводит на мысль, что икона написана в конце XVII века.

Не исключено, что особое почитание иконы Богоматери «Умиление» началось во второй половине XVII века. В Переписных книгах второй половины XVII века, икона не названа: «Храм древян клецкий Козмы и Дамиана; а в храме Божие милосердие, образ месной Козмы и Дамиана, да образ Пречистыя Богородицы Благовещения, оба на празелени»³¹. Храм Косьмы и Дамиана в XVII веке входил в Троицкую сотню. Троицкий храм был расположен рядом с церковью Козьмы и Дамиана, а в 1774 году Троицкий храм был приписан к Козьмо-Демианской церкви. Каталожная статья не сообщает, на основе каких сведений дано название иконы «Смоленская-Ростовская», возможно, на обороте есть надпись.

Несколько слов о названии иконы в XVIII – нач. XX вв. «Богоматерь Одигитрия». Кондаков и Лихачев писали, что это название не подходит к иконе. Никодом Павлович попытался объяснить это названия, используя исторический материал, присланный ему из Ростова главным хранителем Ростовского Музея Церковных Древностей Иваном Александровичем Шляковым. А Шляков получил этот материал из церковной Летописи Одигитриевской церкви, составленный в 1902 году на основе изданных к тому времени исторических источников.

Летописи сообщают, что в XIII веке в Ростове почиталась икона Пресвятой Богородицы «Одигитрия». В 1290 году из Ростова в Великий Устюг на освящение Успенского собора приезжал епископ Тарасий (+ 1304, епископ ростовский 1288-1396), он привез с собой икону Богоматери «Одигитрия» и колокол³². По рукописям А.А. Титова епископ Тарасий ушел на покой в ростовский Косьмо-Демианский монастырь³³. Тарасий во епископы был назначен из ростовского Иоанно-Богословского монастыря, но, очевидно, у него какая-то связь была с монастырем мучеников Косьмы и Дамиана. Вполне возможно, что в этой обители и почиталась икона Богоматери «Одигитрии». Обитель упразднена в такой глубокой древности, что ни предания, ни летописи не сохранили о том известий. На месте монастыря находился храм мучеников Косьмы и Дамиана.

Исследования искусствоведов последних лет выделяют особое почитание на Руси иконы Богоматери Одигитрии. Для сравнения, можно сказать, что в каждом древнем русском городе был освящен престол в честь иконы Божией Матери Одигитрии.

Одигитрия – имя древней особо чтимой иконы Пресвятой Богородицы из константинопольского храма Одигон. На Руси название «Одигитрия» переводилось как «путеводительница», «наставница», «помощница». История почитания чудотворных икон свидетельствует, что особо чтимые иконы Казанскую, Тихвинскую называли «Одигитрией». Владимирскую икону Пресвятой Богородицы, которая казалось бы относится к иконографическому типу «Умиление», на Руси так же называли «Одигитрией»³⁴. «На смысловое тождество Владимирской иконы с константинопольской Одигитрией указывают и ее наименования «Одигитрией», которые, хотя и не часто, но все же встречаются в летописях. Так, 25 июня 1682 года, в день венчания на царство царевичей Иоанна и Петра Алексеевичей в Успенском соборе праздновали «со всенощным бдением Пречистому образу Пречистыя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии Одигитрия Владимирская»³⁵.

Думается, что ростовскую икону Богоматери называли «Одигитрией» как особо чтимую икону, а конкретизация «Смоленская», едва ли имела за собой какое-то основание, это дань традиции, если Одигитрия, то Смоленская.

Н.П. Кондаков высказал предположение о наличии в Ростове древнего почитаемого образа Одигитрии, который по каким-то причинам не сохранился, а преемницей стала икона, где Младенца поддерживает Богоматерь левой рукой как в Одигитрии, к тому же очень редкой иконографии.

Итак, ростовская икона, известная в XVIII-XX веках как чудотворная икона Богоматери «Одигитрия», происходит из городского храма, освященного в 1775 году в честь этой иконы.

Уникальностью иконографии ростовской иконы Пресвятой Богородицы является объединение образа Богородицы типа «Умиление» с темой страстей Христовых.

Икона написана в первой половине, вероятнее всего, в первой трети XVI века, создана ростовским иконописцем в лучших местных традициях, несомненно, с уникального образца, и относится к выдающимся произведениям русской средневековой живописи, как по мастерству исполнения, так и по иконографической уникальности.

1. Инв. № И-645; размеры 134 х 96 см. В настоящее время икона находится на реставрации в ВХНРЦ им. И.Э. Грабаря, реставратор Марина Александровна Скутте, г.р. 1963.
2. Титов А.А. Ростов Великий Ярославской губернии и его святыни. Путеводитель. М., 1909. С. 64; Титов А.А. Ростов Великий в его церковно-археологических памятниках М., 1911. С. 63.
3. Кондаков Н.П. Иконография Богоматери. Связи греческой и русской иконописи с итальянской живописью раннего Возрождения. СПб., 1911. С. 50-52, Илл. 42 (далее – Кондаков,1911); Лихачев Н.П. Историческое значение итало-греческой иконописи, изображение Богоматери в произведениях итало-греческих иконописцев и их влияние на композиции некоторых прославленных икон. СПб., 1911. С. 171-173. Илл. 386 (далее – Лихачев, 1911).
4. Архив г. Ростова. Ф. 371. Оп.1. Д.393. Л. 5, 5 об.
5. Исследования химиков реставрационной мастерской им. И.Э. Грабаря.
6. Государственная Третьяковская галерея. Каталог собрания. Т. 1. Древнерусское искусство X– начала XV века. М., 1995. С. 31.
7. Кондаков, 1911. С. 42.
8. Этингоф О.Е. Образ Богоматери. М., 2000. (далее: Этингоф, 2000).
9. Этингоф, 2000. С. 77.
10. Сарабьянов В.Д. «Богоматерь Страстная» из Дмитриевского монастыря в Кашине // Древнерусское искусство. Русь. Византия. Балканы. XIII век. СПб., 1997. С. 318 (далее: Сарабьянов, 1997).
11. Сарабьянов, 1997; Сидоренко Г.В. Чудотворный образ «Богоматерь Страстная» в России // Искусство христианского мира. Сборник статей. Выпуск 3. М., 1999. С. 96-104.
12. Сарабьянов, 1997.
13. Подробнее см.: Сарабьянов, 1997. С. 312 и 323.
14. См. Сарабьянов, 1997. С. 320.
15. Кондаков, 1911. С. 52.
16. Сарабьянов, 1997.
17. Антонова В.И. К вопросу о первоначальной композиции иконы Владимирской Богоматери // Византийский временник. Л-М., 1961. Т. 18. С. 204-205; Сарабьянов, 1997. С. 323.
18. Хранитель собрания икон ГТГ Г.В. Сидоренко поделилась с автором статьи своими наблюдениями, что именно для ростовских Богородичных икон характерны изображения ангелов в углах иконного поля.
19. Титов А.А. Ростов Великий в его церковно-археологических памятниках М., 1911. С. 63.
20. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 24. Л. 2.
21. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп.1. Д 24. Л. 1.
22. Там же. Л.1 об.
23. Там же.
24. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 361. Л.3 об.
25. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 24. Л. 3 об.
26. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 393. Л. 5, 5 об.
27. Инв.№ И-1003.
28. ГМЗРК. А-539. Л. 31, 32 об.
29. ГМЗРК. А-707. Л. 21, 27.
30. Ivan Bentchev und Eva Haustein – Bartsch. Muttergottesikonen. Museen der stadt Recklinghausen. 2000. (Иван Бенчев и Ева Хауштайн-Берч. Иконы Богоматери. Реклингхаузен. 2000. С. 114. Илл. № 68 на стр. 115).
31. Переписные книги Ростова–Великого второй половины XVII века. Издание А.А. Титова. СПб., 1887. С. 45.
32. Устюжская летопись. М., 1889. С. 11; Никоновская летопись. Ч. III. С. 87.
33. Летописец о ростовских архиереях. С примечаниями члена-корреспондента А.А. Титова. СПб., 1890. С. 10. Ссылка на рукопись собрания А.А. Титова № 2768. Рукописное собрание А.А. Титова хранится в Публичной библиотеке Санкт Петербурга.
34. См. подробнее: Щенникова Л.А. Чудотворная икона «Богоматерь Владимирская» как «Одигитрия Евангелиста Луки» // Чудотворная икона в Византии и Древней Руси. Редактор-cоставитель А.М. Лидов. М., 1996. С. 252-303.
35. ПСРЛ.Т. 31. М., 1968. С. 200-201. Цит. По Щенникова Л.А. Указ. выше соч. С. 279.

Ансамбль Богоявленского женского монастыря относится к числу наиболее интересных и хорошо сохранившихся архитектурных памятников Углича. На его территории имеется несколько каменных храмов: церковь Смоленской Богоматери (1700 г.), летний Федоровский собор (1818 г.) и зимний – Богоявленский (1853 г.). Кроме того, в монастыре сохранились практически без изменений келейные и хозяйственные корпуса, возведенные на протяжении XVIII-XIX вв. Среди наиболее значительных утрат этого архитектурного ансамбля, понесенных в советский период, стоит назвать ярусную колокольню Федоровского храма, каменную ограду по всему периметру монастыря и въездные ворота с трех сторон – северной, восточной и южной.

Ансамбль угличского Богоявленского монастыря известен специалистам. Он неоднократно упоминается в путеводителях по Угличу и других аналогичных изданиях научно-популярного характера. Среди наиболее ценных в научном отношении трудов следует упомянуть статьи и публикации В.И. Серебренникова в «Ярославских губернских ведомостях»¹, К.М. Ярославского в «Ярославских епархиальных ведомостях»², брошюры игуменьи Измарагды³ и А.Н. Ушакова⁴. Конечно, список литературы по Богоявленскому монастырю не столь обширен, как по другим ярославским обителям, но, в целом, он позволяет исследователям получить наиболее общие представления о его истории и архитектурном ансамбле.

Однако существует ряд вопросов, связанных с историей формирования архитектурного ансамбля Богоявленского монастыря, которые практически не были затронуты предшественниками, либо рассматривались без должного внимания к проблеме. Так, например, в литературе очень мало сведений о состоянии монастырского ансамбля в начальный период существования в XVII-XVIII вв., об основных этапах увеличения размеров территории обители, о характере деревянной застройки: культовых, жилых и хозяйственных помещениях. Таким образом, угличский Богоявленский монастырь представляет собой весьма интересный и ценный объект исследования для специалистов самого разного профиля.

Существенную помощь в изучении архитектурного ансамбля монастыря могут оказать письменные источники. В них содержится информация о деревянных и каменных постройках, не сохранившихся до настоящего времени, об изменениях в облике существующих храмов, происходивших в различные периоды истории обители, и целый ряд других, важных для науки фактов. Среди наиболее ценных опубликованных источников можно назвать несколько редакций «Угличского летописца»⁵, а также «Писцовые книги М.Ф. Самарина и М. Русинова по Угличу» 1674-1676 г.⁶ Основной массив неопубликованных источников сосредоточен в Угличском филиале Государственного архива Ярославской области, где находится на хранении документальный фонд Богоявленского монастыря⁷.

Угличский Богоявленский женский монастырь было основан, вероятно, в первые годы XVII в. и первоначально находился в юго-западном углу кремля. «Тогда же и монастырь девичь Богоявления Господня на старом месте за прудом в крепосьти же городовой, построен был назади прудища, к полуденной стороне пригорожен был к острогу зобором. Во оном монастыре вновь построены были церкви и кельи деревянныя: церковь Богоявления Господня, шатровая на подклетах и с пределом Иоанна Милостивого; вторая церковь – Смоленские пресвятые Богородицы, теплая, и с пределом святых триех святителей Василия Великаго, Григория Богослова и Иоанна Златоустаго»⁸. Древнейшее описание Богоявленского монастыря позволяет нам выявить истоки традиции, связанной с наименованием монастырских храмов и сохранявшейся в дальнейшем.

В 1661 г. обитель была выведена из крепости и возобновлена на новом месте, где находится и по сей день. Первое по времени описание Богоявленского монастыря, сделанное стольником М.Ф. Мезецким, относится к 1663 г.⁹ Документ вызывает затруднения для исследователей, поскольку в нем упоминается Богоявленский каменный храм с приделами Иоанна Богослова, Андрея Первозванного и Иоанна Милостивого, который на самом деле возводился в самом конце XVII в. Более точны в описании обители писцовые книги 1674-1676 гг., в которых упоминаются деревянная церковь Богоявления Господня, колокольня на столбах и забор¹⁰. И, наконец, исключительно важным источником является рядная запись на строительство каменного Богоявленского храма, датированная 18 марта 1689 г.¹¹ Таким образом, данные об архитектурном ансамбле Богоявленского монастыря за вторую половину XVII в. весьма немногочисленны и позволяют составить лишь самое общее представление о его состоянии в указанный период.

Значительно более интересны для исследователей описания монастыря, сделанные в XVIII в. Показательно, что все они относятся к 1760-1770 гг. Самое раннее из них датируется июлем 1763 г. и было сделано поручиком Бутырского пехотного полка Евдокимом Петиным¹². В это время в монастыре имелась одна каменная церковь Богоявления Господня, пять глав которой были покрыты зеленой поливной черепицей. С левой стороны находился придел Смоленской Богоматери, а под церковью – престол во имя Иоанна Милостивого. К храму была пристроена одноглавая каменная колокольня. В подклете также размещалась кладовая палатка.

Из деревянных строений на территории Богоявленского монастыря в этом документе упоминаются жилые и хозяйственные помещения. Так, например, настоятельнице принадлежали две кельи: теплая и холодная, объединенные общими сенями. В длину они имели 5 саженей с аршином, в ширину 3 сажени с аршином. Кельи были старого строения, покрыты тесом, но за ветхостью они не использовались. В обители имелось 10 монашеских келий. Практически все они имели в длину 4 сажени, а в ширину – 3 сажени. Кельи были крыты тесом или дранью. Более половины из них относились к новым постройкам и использовались по своему первоначальному предназначению. Меньшую часть составляли старые и ветхие кельи.

Монастырская житница имела размеры 1 сажень с аршином на 1 сажень. Размеры богадельни составляли 6 саженей с аршином на 3 сажени с аршином. Два амбара несколько отличались по размерам: первый имел в длину 2 сажени с аршином и в ширину 1 сажень, второй – в длину 2 сажени и в ширину 1 сажень. Все здания, крытые дранью, также были ветхи.

Относительно монастырской ограды в документе имеются следующие сведения. С западной стороны в клетке до Святых каменных ворот насчитывалась 21 сажень с аршином, ширина ворот составляла 33/4 сажени, и за воротами ограда продолжалась еще на 17 саженей. С южной и восточной сторон длина ограды составляла 30 саженей, с северной – рублена в клетки на 58 саженей.

Следующее по времени описание Богоявленского монастыря относится, вероятно, к сентябрю 1768 г. Оно в значительной степени повторяет информацию, содержащуюся в предыдущем документе, однако по некоторым объектам сделаны существенные уточнения.

Так, например, более подробно описана каменная Богоявленская церковь: «о пяти главах древняго здания, по левую сторону предел во имя Смоленския Пресвятыя Богородицы единоглавной, под оною ж церковью теплая во имя Святых апостол Иоанна Богослова и Андрея Первозванного в них престолов три, в коих и ныне во всех служба производится»¹³. Автором описания также было указано, что стены и свод памятника находятся «в твердости», а вот тесовая кровля обветшала. «На той же церкви и пределе главы по кирпичу обиты были черепицею зеленою, те главы совсем обветшали и во многих местах обвалились, и та ветхость травой поросла, от чего не без опасности чтоб во время дождевой погоды не могло учиниться сводам повреждения»¹⁴.

Против церкви имелся выход, настланный кирпичом по деревянному накатному потолку, а под ним дверь в теплый нижний храм. Накат и бревна подгнили от времени, а потому находились в плохом состоянии. Над папертью Богоявленской церкви стояла одноглавая каменная колокольня, ее глава была опаяна белой жестью. Автор описания затруднился указать дату ее постройки, однако отметил прочность сооружения.

На территории монастыря упоминаются те же две настоятельские кельи, соединенные сенями и крытые тесом. Кельи были построены давно, а потому на момент составления описания сильно обветшали, «и та кровля погнила и бывает теча, а в одной келье за крайнею ветхостию и жить неможно, и в переделку негодные»¹⁵. Число монашеских келий в этом документе возросло до 13. Из общего числа 8 келий были отнесены к старой постройке и названы ветхими. Одни кельи названы новыми, но покрыты старою дранью, одни – «старого строенья, токмо до ветхости не пришли»¹⁶. Из двух келий, построенных вновь, одни были крыты тесом, а другие дранью. Весьма любопытна приписка автора документа, о том, что за неимением средств в монастырской казне все кельи строились на средства монахинь.

В числе деревянных хозяйственных строений на территории Богоявленского монастыря упоминается одна житница, крытая дранью и весьма ветхая. Здание богадельни с сенями длиной 5 саженей 2 аршина и шириной 3 сажени 1 аршин, было покрыто тесом и дранью и находилось в ветхом состоянии. В таком же состоянии находились два амбара старой постройки. Новым сооружением стала монастырская баня с предбанником длиной 2 сажени 2 аршина и шириною 1 сажень 2 аршина.

Вокруг монастыря имелась деревянная ограда, описание которой также сделано более подробно, чем в предыдущих документах. С западной стороны она была рублена в клетки длиной до каменных Святых ворот 20 саженей, шириной в клетках 21/4 аршина. Каменные ворота длиной 1 сажень 1 аршин 12 вершков и шириной 2 аршин. От ворот далее еще 17 аршин ограды в клетках. С южной и восточной стороны огорожено заборником в столбы на 30 саженей. С восточной и северной сторон ограда рублена в клетки на 58 саженей, вся она, кроме заборника, крыта тесом и весьма ветхая.

Следующее по времени описание Богоявленского монастыря относится к июлю месяцу 1776 г. Оно, в основном, повторяет сообщения предыдущего документа, поскольку за этот период значительных изменений в ансамбле монастыря не произошло. То же можно сказать и об описании, сделанном в январе 1779 г., которое, к сожалению, сохранилось не полностью.

В архивном фонде Богоявленского монастыря имеется также аналогичный документ, год составления которого неизвестен, однако в заголовке имеется упоминание о месяце и дне – 29 июля. Тщательный анализ содержания источника позволяет предположительно датировать его началом 1780-х гг. На это указывают ссылки на события прошлых лет, наиболее позднее из которых относится к 1777 г., а также указания об изменениях основных архитектурных памятников.

Так, например, в описании каменной Богоявленской церкви имеется следующее уточнение: «На оной церкви главы были прежде обиты черепицею зеленою, но за ветхостию... кроются белым железом»¹⁷. Настоятельские кельи были построены заново после 1774 г., на средства, полученные из Государственной коллегии экономии. Монашеских келий насчитывалось 16, их строительство оплачивалось из собственных средств монахинь. Богадельня оставалась прежней, в ней «на подаяния христолюбцев» содержалось 8 человек. «Вокруг того монастыря ограда деревянная старая, рублена в клетки, в коей с западной стороны святые ворота имеются каменные»¹⁸. В целом необходимо отметить, что для изучения архитектурного ансамбля Богоявленского монастыря в период XVIII в. письменные источники имеют исключительно важное значение. В них зафиксирована информация о деревянной застройке обители, которая впоследствии полностью была утрачена. Поэтому в настоящее время только на основе архивных документов исследователи могут произвести реконструкцию монастырского ансамбля.

В период ХIХ – начала XX в. роль письменных источников в изучении архитектурного ансамбля Богоявленского монастыря существенно изменилась. Практически все основные постройки этого периода дошли до наших дней в неплохой сохранности и без существенных переделок. Кроме того, памятники этого монастырского комплекса имеют точную датировку, что снимает целый ряд вопросов при их изучении. Документы по архитектурным сооружениям Богоявленского монастыря составляют лишь небольшую часть архивного фонда и хранятся подшитыми в общих делах по хронологическим периодам.

Описаний монастыря за первую половину XIX в. встречается лишь несколько листов. Они очень краткие по содержанию, а сведения об архитектурном ансамбле обители занимают только незначительную часть от общего объема. Описания монастыря, сделанные во второй половине XIX в., были опубликованы в периодической печати и отдельными брошюрами и давно известны специалистам.

Значительно более интересна для исследователей переписка, в которой сохранились материалы о состоянии культовых, жилых и хозяйственных построек, согласования по отводу участков под новое строительство, разрешения на проведение ремонтов и поновлений. Так, например, сохранились письма 1835-1836 гг. по выбору места для строительства каменной ярусной колокольни, которую впоследствии возвели с западной стороны Федоровского храма¹⁹. В январе 1840 г. в монастырь поступило письмо с предложением приобрести чертежи архитектора Тона, по образцовому проекту которого был возведен новый Богоявленский собор²⁰. 1844 г. датируется документ, свидетельствующий о плохой сохранности древнейшего каменного сооружения монастыря²¹. В августе 1881 г. завязалась переписка о перезолочении глав нового Богоявленского собора²², а в марте 1884 г. – о поновлении фасадов и интерьеров Федоровской церкви²³.

В заключение можно сделать вывод о том, что письменные источники имеют большое значение для изучения архитектурного ансамбля угличского Богоявленского женского монастыря. Они позволяют существенно дополнить и уточнить результаты натурных обследований памятников, а также являются основанием для реконструкции утраченных построек монастырского комплекса.

1. Серебренников В. Богоявленский девичий монастырь в Угличе // ЯГВ. 1853. Ч. неофиц. № 44.
2. Ярославский К. Об основании и месте первоначального существования Угличского Богоявленского женского монастыря // ЯЕВ. 1886. Ч. неофиц. № 41; Он же. Угличский Богоявленский монастырь // ЯЕВ. 1886. Ч. неофиц. № 50.
3. Исмарагда, игум. Угличский Богоявленский женский монастырь. Ярославль: Тип. Г.В. Фальк, 1873. С. 41; Она же. Угличский Богоявленский женский монастырь // ЯЕВ. 1873. Ч. неофиц. № 10-13.
4. Ушаков А.Н. Угличский Богоявленский женский монастырь в Угличе, Ярославской губернии. Ярославль: Тип. Губ. Правления, 1891. С. 29.
5. Угличский летописец / Под ред. А.А. Севастьяновой. Ярославль: УИХМ и Ярославская старина, 1996. С. 82.
6. Писцовые книги стольника Михаила Федоровича Самарина и подьячего Михаила Русинова 1674 года // Труды ЯГУАК. Вып. 2. М.: Тип. А.И. Снегиревой, 1892. С. 1-297.
7. УФ ГАЯО. Ф. 37. Оп. 1, 2.
8. Угличский летописец. С. 85.
9. Там же. С. 107.
10. Писцовые книги. С. 99, 102.
11. Кириков Б.М. Углич. Л.: Художник РСФСР, 1982. 212 с. с ил.; Ерохин В.И. Углич: фотопутеводитель. М.: Планета, 1991. 159 с. с ил.
12. УФ ГАЯО. Ф. 37. Оп. 2. Ед. хр. 4. Л. 2.
13. Там же. Л. 6.
14. Там же. Л. 6 об.
15. Там же.
16. Там же. Л. 7 об.
17. Там же. Л. 9.
18. Там же. Л. 9 об.
19. Там же. Ед. хр. 9. Л. 107, 169.
20. Там же. Ед. хр. 11. Л. 71.
21. Там же. Ед. хр. 12. Л. 42-42 об.
22. Там же. Ед. хр. 18. Л. 20.
23. Там же. Л. 76.

Собор Петра и Павла Ростовского Петровского монастыря неоднократно в общих чертах описывался или просто упоминался в популярных изданиях XIX – начала XX вв.¹ Но в поле зрения исследователей русской архитектуры он тогда не попал. В 1933 г. данный храм был снесен² и в последующем надолго подвергся почти полному забвению³. В 1990 г. вышла в свет моя статья, посвященная, в основном, истории формирования ансамбля указанного монастыря. В ней с опорой на обмерные чертежи собора, выполненные в 1830-е – 1840-е годы, кратко была охарактеризована его архитектура⁴. Позже в музее архитектуры им. А.В. Щусева я обнаружил фотографии (ил. 3) и обмерные чертежи того же храма, составленные в 1932 г., незадолго до его уничтожения (ил. 4, 5, 6, 7)⁵. Эти графические источники позволяют с еще большей полнотой и отчетливостью представить как внутренний, так и наружный облик собора Петра и Павла.

Необходимо отметить, что в литературе фигурируют сходные, но все же не вполне одинаковые его датировки. Чаще просто говорится о построении данной церкви в 1684 г.⁶ и о ее освящении 24 августа того же года, «как это видно из стенной надписи»⁷. Очевидно, имелась в виду надпись, существовавшая на стене собора. И. Троицкий дал несколько иную трактовку истории его создания: «Соборный храм в честь первоверховных апостол Петра и Павла... построен в 1682 году и освящен Ростовским митрополитом Ионою Сисоевичем в 1684 году, августа 24 дня, как это видно из надписи»⁸. Какая здесь имелась в виду надпись, автор не уточнил. В последующем в литературе собор Петровского монастыря обычно фигурировал с датировкой – 1682-1684 гг.⁹

Встает вопрос: насколько надежно документированы обе эти даты и что они означают? Действительно ли собор был построен в 1682 г. и освящен позднее, в 1684 г., или в 1682 г. лишь начали его строить, а завершили в 1684 г.?

Для ответа на поставленные вопросы потребовалось обращение к источникам, хранящимся в архивных и музейных хранилищах. Оказалось, что и та, и другая даты фигурируют в документах Петровского монастыря, но относящихся, в основном, лишь к XIX – началу XX вв. В частности, «Книга для записок о случившихся достопамятностях исторических... в Ростовском Петровском монастыре» свидетельствует: «Строение первоначальныя церкви и монастыря было деревянное. Потом около 7190-го лета от Адама, а от Христа 1682-го устроися церковь во имя первоверховных же апостолов Петра и Павла каменная о пяти главах, которая освящена в 1684-м году Августа 23-го дня Митрополитом Ионою»¹⁰. Через несколько страниц в той же книге указано, что престол собора освящен «Ионою митрополитом в 1684-м году, августа в 24-й день как из Летописи сохранившейся на освященном кресте видно»¹¹. К счастью, мне недавно удалось обнаружить этот крест, который без какой-либо атрибуции хранился в фондах Ростовского музея. Вот «летопись», имеющаяся на нем: «Ос[вя]тися олтарь Г[о]с[по]да Б[о]га и Сп[а]са нашего Иис[ус]а Х[рист]а и водружен бысть кр[е]ст сий в ц[е]ркви с[вя]тых славных верховных ап[ос]тол Петра и Павла лета 7192 год августа в... [24]¹² при державе благочестивейших великих г[осу]д[а]рей наших ц[а]рей и великих кн[я]зей Иоанна Алексиевича, Петра Алекси[еви]ча всеа Великия и малыя и Белыя России самодержцев и при великом Г[о]с[по]дине св[я]тейшем Иоакиме патриархе Московском и всеа России и при митрополите Ионе Ростовском и Ярославском и при игумене Антонии, а осв[я]тил сию с[вя]тую ц[е]рковь сам пр[е]ос[вя]щеннейший Иона митрополит со всем осв[я]щенным собором»¹³.

Итак, теперь мы имеем надежнейшее подтверждение второй даты, чего не скажешь о первой. Но и ее нельзя сбрасывать со счетов. Уже одно то, что она фигурирует в «Книге для записок...» (см. выше) в форме записи «от Адама», то есть от сотворения мира, заставляет верить в ее подлинность. Скорее всего, она выписана из какого-то монастырского документа XVII в. Остается только не вполне ясным, что значат слова «устроися церковь» (см. выше) – начало или окончание строительства?

Интересно, что буквально через несколько месяцев после освящения собора он был кратко описан в следующем фрагменте писцовой книги, составленной в ноябре 1684 г.: «А на монастыре церковь каменная построена вновь святых верховных апостолов Петра и Павла и царевича Петра о пяти главах на старом церковном месте»¹⁴.

Ниже приводится наиболее раннее развернутое описание храма, содержащееся в Описи Петровского монастыря 1748 г.: «В том монастыре имеется соборная церковь каменная во имя святых первоверховных апостол Петра и Павла о пяти главах, те главы паяны белым железом, кресты железные опаяны железом белым, крыта тесом в зубец, на кровле слух. На средней главе на шее четыре окошка, в них окончины слудяные. На оной же соборной церкви на передней стене вверху написан образ явление святых первоверховных апостол Петра и Павла Петру царевичу. Около ево киоть деревянная. На стенах тоя церкви церковных и олтарных двенадцать окошек в них решетки железные окончины слудяные. При той же церкви прикладены каменная паперть крыта тесом и на оной же соборной церкви главы и кровля и на паперти кровля весма обветшали от которой имеется в церковь святую течь. Да на той же соборной церкви на южной стороне на главе креста не имеется, а в болшой главе в четырех окошках окончин не имеется. В тое церковь входные двери, над ними образ господа нашего Иисуса Христа на цке писан на красках. Другие сторонние двери затворы во обоих деревянные, у сторонних дверей запор деревянной з железом, а у входных дверей замок нутряной»¹⁵.

Судя по данному описанию, собор к середине XVIII в. сохранял многие черты своего первоначального облика. В целом архитектура храма мало изменилась, первоначальным, видимо, было покрытие глав луженым железом (аналогичное покрытие имели в конце XVII в. церкви Ростовского архиерейского двора) и слюдяные окончины окон. Упоминание слуха на кровле собора свидетельствует, что она уже в 1748 г. была четырехскатной. О том же говорит и ее покрытие тесом «в зубец». Трудно сказать, когда возникло такое покрытие. Нельзя исключать его устройства сразу после строительства храма, но все-таки более вероятно, что он первоначально был покрыт по закомарам или щипцам, как упомянутые церкви Ростовского архиерейского двора. Нельзя также уверенно утверждать, была ли западная паперть или, другими словами, притвор, который мы видим на чертеже 1838 г. (ил. 1), первоначальным элементом храма, или она «прикладена», как сказано в описи (см. выше), к нему позже.

Из дальнейшей истории собора известно следующее. Между 1790 и 1802 годами он был покрыт железом¹⁶. В 1812 г. «в соборной Петропавловской церкви разделаны двенадцать окошек со вставкою новых железных окошек и оконичных со стеклами рам»¹⁷. В 1838 и 1842 годах в связи с предполагавшейся перестройкой собора был обмерен его план (ил. 2) и западный фасад (ил. 1). Как видим, к этому времени собор существенно не изменил своего древнего облика. Очевидно, лишь более крутой, чем в XVIII в., стала крыша четверика и повышенными – окна центрального барабана. Окна западного фасада в 1838 г. еще сохраняли свою древнюю арочную форму, но, судя по плану 1842 г. (ил. 7), окна апсид и нижние окна четверика уже были растесаны.

Существенные изменения в облике собора произошли в 1842 г. Тогда были широко растесаны древние оконные проемы и пробиты два новых в нижних частях стен четверика (ил. 3, 4), а также с севера и юга к старому притвору, реконструированному тогда же, пристроили дополнительные объемы ризницы и библиотеки, причем лицевой фасад всей этой западной части храма получил отделку в стиле классицизма¹⁸. Данные работы выполнялись по проекту губернского архитектора П.Я. Панькова. Любопытно, что за четыре года до того он подготовил проект перестройки указанного западного притвора в стиле псевдоготики. Этот проект почему-то оказался не реализованным. Но идея его не пропала даром и была воплощена при перестройке, как полагают, тем же Паньковым¹⁹, западной паперти Зачатьевской и Яковлевской церквей Ростовского Яковлевского монастыря.

Облик собора, сложившийся в 1842 г., видимо, без существенных перемен просуществовал до 1932 г., и был зафиксирован тогда неким техником, фамилия которого на чертежах неразборчива (ил. 4, 5, 6, 7). Опираясь на эти чертежи, а также на упоминавшиеся обмеры XIX в. (ил. 1, 2), опишем интересующий нас памятник.

Сначала укажу его основные размеры. Длина без притвора – 22 м, с притвором – 28,5 м, ширина – 16,7 м. Длина интерьера – 19,1 м, ширина – 12,9 м. Размеры подкупольного квадрата – 4,2 х 4,2 м. Ширина восточного поперечного нефа – 2,2 м, ширина западного поперечного нефа – 5,9 м. Высота от пола до шелыг сводов пространственного креста – 11 м, высота от пола до зенита свода центрального барабана – 19,1 м. Высота четверика снаружи – 12,3 м, высота снаружи до верха центрального барабана – 19,5 м, высота до яблока центрального барана – 29,2 м, высота до верха креста центрального барабана – 33 м. Характерно, что длина собора в интерьере равнялась высоте от пола собора до зенита центрального барабана.

Петропавловский собор представлял собой четырехстолпное, крестово-купольное, трехапсидное пятиглавое здание. Четыре подкупольных прямоугольных в плане столпа имели значительное смещение к востоку. Световым являлся лишь центральный барабан, остальные четыре барабана были глухими. Рукава пространственного креста имели перекрытие в виде полулотковых сводов без выявленных подпружных арок. От столпов к стенам были переброшены пониженные подпружные арки, на которые опирались упомянутые лотковые своды и своды угловых ячеек четверика. Форма сводов этих ячеек неизвестна, но, скорее всего, они были лотковыми, как и у ближайших аналогов данного храма: Троицкого (1686 г.) и Преображенского (конец 1680-х гг.) соборов соответственно Яковлевского и Спасо-Песоцкого монастырей. Апсиды были перекрыты конхами. Кроме окон апсид и центрального барабана храм освещался двумя ярусами сильно растесанных оконных проемов. Первоначальные же окна четверика, судя по чертежу 1838 г. (ил. 1), были неширокими и располагались лишь в верхних частях стен. Почти полное отсутствие архитектурного декора являлось характерной чертой данного интерьера. Только в основании центрального барабана имелся узкий карниз. Изначально собор не был расписан.

Каким был первоначальный иконостас храма, мы точно не знаем. Согласно описи 1748 г., иконостас в соборе был резным золоченым, шестиярусным (снизу вверх – местный, праздничный, деисусный, пророческий, праотеческий и страстной ряды)²⁰. Вероятнее всего, он появился не позже рубежа XVII – XVIII веков и создавался по образцу иконостаса ростовского Успенского собора 1690-х годов²¹. Первоначальный же иконостас Петропавловского храма, по-видимому, был тябловым. Значительную роль в образе интерьера играла гробница преподобного Петра царевича, располагавшаяся перед иконостасом у южной стены.

Снаружи собор первоначально выглядел подчеркнуто строго и монументально. Каждый из фасадов четверика был расчленен лопатками на три прясла, которые завершались полукруглыми архивольтами закомар. На западном и восточном фасадах эти лопатки отвечали внутренним столпам, тогда как на боковых фасадах совершенно им не соответствовали. Северное и западное прясла боковых фасадов имели одинаковую ширину в отличие от соответствующих размеров восточного и западного поперечных нефов. Между апсидами также располагались плоские прямоугольные лопатки. По вертикали четверик был расчленен горизонтальными карнизами на два яруса, причем на уровне расположения первого снизу карниза лопатки ступенчато сужались кверху. Первый снизу карниз, располагавшийся несколько ниже середины здания, состоял из отлива и валика над ним, второй карниз находился чуть ниже пят архивольтов закомар. Он состоял (снизу вверх) из отлива и поребрика между двумя валиками. Закомары опирались на находившиеся чуть выше узкие тонкие карнизы. Первый снизу карниз переходил на апсиды, которые выше него были украшены фризом из пятиугольных неглубоких ниш. Первоначальные узкие арочные окна находились в промежутке между упомянутыми двумя карнизами. В тимпане средней закомары западного фасада имелась небольшая ниша-киот, в которой было изображение «Явления апостолов Петра и Павла Петру царевичу».

Западный притвор обладал предельно скупым внешним оформлением, его украшали лишь плоские угловые лопатки и подкровельный скромный карниз.

Барабаны собора сходным образом были украшены аркатурно-колончатыми поясами, над которыми у малых барабанов располагались узкая (очевидно, валиковая) тяга и многоуступчатый карниз, а у центрального барабана – три аналогичные тяги и сходный венчающий карниз. Барабаны завершались массивными луковичными главами с восьмиконечными крестами.

Теперь обратимся к выяснению истоков основных архитектурно-художественных форм собора. Сразу бросается в глаза, что для конца XVII в. он выглядел необыкновенно строго и даже архаично. Его общая структура восходит к четырехстолпным пятиглавым соборам XVI в., в наружном оформлении отсутствует характерное для XVII в. «кирпичное узорочье». Даже на окнах собора не было излюбленных в то время наличников с килевидным завершением. Ранее уже было показано, что многое в облике храма проистекает от ростовского Успенского собора 1508-1512 гг. И, в частности, крестово-купольный тип перекрытия, ступенчато сужающиеся вверх лопатки, расчлененность фасада на ярусы, декор барабанов и апсид²². Но это не значит, что все в облике собора восходит лишь к XVI столетию. В духе XVII в. были трактованы своды рукавов пространственного креста. Они не коробовые, как в древности, а характерные именно для этого столетия. Профили наружных горизонтальных тяг четверика также типичны для XVII века. Например, нижняя горизонтальная тяга полностью аналогична соответствующей тяге церкви Архистратига Михаила (1657-1658 гг.) Ростовского Белогостицкого монастыря²³, а верхняя встречается у большинства ростовских церквей второй половины XVII в.

В целом же собор примыкает к особому подчеркнуто архаизирующему направлению в зодчестве Ростова, представленному Введенской церковью (около 1650 г.) Авраамиева монастыря²⁴, Благовещенским собором (1657 г.) и церковью Архистратига Михаила Белогостицкого монастыря²⁵.

1. Толстой М. Древние святыни Ростова Великого. М., 1847. С. 48; Описание Ростовского Петровского монастыря, что на поле. Ростов, 1887. С. 3; Чуфаровский Н. Ростовский Петровский монастырь и его основатель преподобный Петр царевич. Ярославль, 1891. С. 9-10; Титов А.А. Описание Ростова Великого. М., 1891. С. 84; Ярославская иерархия в описании прот. Иоанна Троицкого с предисловием и примечаниями А.А. Титова. Ярославль, 1901. С. 18-20; Ляхоцкий В. Преподобный Петр царевич, и основанный им Ростовский Петровский монастырь. Ростов-Великий, 1912. С. 15-19; Иванов Д.А. Спутник по Ростову Великому Ярославской губернии. Ростов Великий, 1912. С. 100.
2. РФ ГАЯО. Ф. Р-6. Оп. 1. Д. 230. Л. 160 об.
3. Вскользь он был упомянут лишь в кн.: Безсонов С.В. Ростов Великий. М., 1945. С. 10.
4. Мельник А.Г. Ансамбль ростовского Петровского монастыря // ПКНО. 1989. М., 1990. С. 400-401.
5. Государственный научно-исследовательский музей архитектуры им. А.В. Щусева. РV 16588/1-3.
6. Толстой М. Указ. соч. С. 48; Крылов А. Историко-статистический обзор Ростово-Ярославской епархии. Ярославль, 1861. С. 69; Описание Ростовского Петровского... С. 3; Краткие сведения о монастырях и церквах Ярославской епархии. Ярославль, 1908. С. 6.
7. Чуфаровский Н. Указ. соч. С. 9; Ляхоцкий В. Указ. соч. С. 15.
8. Ярославская иерархия в описании... С. 18-19.
9. Иванов Д.А. Указ. соч. С. 100; Безсонов С.В. Указ. соч. С. 23; Мельник А.Г. Указ. соч. С. 400.
10. ГМЗРК. Р-455. Л. 25 об.
11. Там же. Л. 44.
12. Число не читается, но, очевидно, это 24 августа.
13. ГМЗРК. Ц 917/23.Текст на подобном же кресте позволил уточнить датировку церкви Похвалы Богородицы того же Петровского монастыря. Теперь мы знаем, что она была освящена 10 ноября 1695 г. (ГМЗРК. Ц 917/24).
14. РГАДА. Ф. 1209. Оп. 1. Д. 839. Л. 286.
15. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 1079. Л. 29-29 об.
16. ГМЗРК. Р-455. Л. 26.
17. Там же. Л. 43 об.
18. Там же. Л. 51.
19. Баниге В.С. , Брюсова В.Г., Гнедовский Б.В., Щапов Н.Б. Ростов Ярославский. Ярославль, 1957. С. 130-131.
20. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 1079. Л. 30 об.-32.
21. Ср.: Мельник А.Г. Интерьер ростовского Успенского собора в XVI – XVIII вв. // СРМ. Ростов, 1993. С. 72-73.
22. Мельник А.Г. О влиянии ростовского Успенского собора на местную архитектуру второй половины XVII века // ИКРЗ. 2000. Ростов, 2001. С. 72.
23. Мельник А.Г. Церковь Архистратига Михаила Ростовского Белогостицкого монастыря // Макарьевские чтения. Можайск, 2001. С. 421.
24. Мельник А.Г. Введенская церковь Ростовского Авраамиева монастыря (предварительное сообщение) // Уваровские чтения-III. Муром, 2001. С. 222-223.
25. Мельник А.Г. Памятники XVII в. Белогостицкого монастыря // ПКНО. 1993. М., 1994. С. 389.

Церковь во имя Святителя Леонтия Ростовского Чудотворца являлась центром одного из старейших городских приходов, располагалась за р. Волгой и объединяла большую часть жителей левобережной стороны г. Углича и нескольких пригородных деревень (Мельничная, Сверчково, Подлужицы).

Наряду с социально-общественной функцией приходского центра Леонтьевский храм выполнял важную градостроительную функцию, будучи одним из главных объектов городской застройки заволжской части г. Углича и формируя архитектурный облик малой стороны города, особенно ее набережной вместе с прилегающими кварталами.

Поэтому история строительства этой церкви представляется небезынтересной. К тому же, исключая церкви в память Царевича Димитрия, Леонтьевский храм был единственным в городе, главный престол которого освящался в честь Ростово-Ярославского святого из сонма общерусских святых.

Святитель Леонтий епископ Ростовский и Суздальский (1054-1073) почитался как один из самых великих святителей земли Русской, его деяния приравнивались к равноапостольским как просветителя Ростовского края, как «всея страны Ростовския звезда пресветлая, осияющая чудесы вся верныя», «немощных врач», «болящих целитель», «маломощных помощник», «скорбящих же радостное утешение, молебник теплый и напястех страждущих». Его имя – наряду с великими вселенскими святителями, вслед за именами святителей Московских и св. Никиты Новгородского. Местное празднование св. Леонтию было установлено Ростовским епископом Иоанном II (1190-1213) с написанием службы¹.

Почитание св. Леонтия существовало в разных формах, среди которых и освящение храмовых престолов, придельных или главных, как в г. Угличе.

Время строительства первого Леонтьевского храма в Угличе за р. Волгой неизвестно. Начало же строительства каменной церкви Святителя Леонтия Ростовского Чудотворца относится ко 2-й трети XVIII в., когда в ветхое состояние приходит средневековый деревянный храмовый комплекс, состоявший из отдельно расположенной колокольни и двух церквей – холодной и зимней в честь Святителя Леонтия и великомученика Никиты.

Перестройка ветхих зданий началась со строительства новой каменной колокольни, разрешение на которое последовало Указом из Духовного правления за № 725 от 25 мая 1743 г.², а разрешение на храмовое строительство последовало лишь через 20 лет – Указом Духовного правления от 29 ноября 1763 г. за № 2735³. Указ гласил о позволении возведения вместо обветшалых двух деревянных зданий нового 2-этажного каменного храма. Указом Духовного правления за № 528 от 5 марта 1764 г. определялось холодную деревянную церковь продать на слом, а теплую использовать на обжиг кирпича для новостроящейся каменной церкви⁴.

На этот период Углич имел дорегулярную планировку и средневековая застройка левобережной части города обуславливала каменной Леонтьевской церкви градостроительную доминанту, сохранявшуюся затем и при регулярном плане, конфирмованном Екатериной II 13 августа 1784 г.

В епархиальных справочниках при характеристике угличской Леонтьевской церкви годом ее строительства указывается «1778-й»⁵. Но следует предполагать, что это дата освящения одного из престолов новой церкви, поскольку многие внешние и внутренние строительные и перестроечные работы продолжались не одно десятилетие, что зависело от доходов прихода, потому как церковь строилась тщанием прихожан.

В 1780-е гг. проводятся активные работы по внутренней отделке и интерьеру нижнего этажа церкви, т.е. теплого храма великомученика Никиты: навешиваются и окрашиваются внутренние двери, делается кладка печей, мастерятся летние и зимние оконницы и стелятся полы, белятся стены (причем известью местного производства). Переклеивается и наново окрашивается иконостас (мастер – Алексей Переславцев). Поновляются старые образа, часть из них покрывается серебряными позолоченными ризами местного производства угличского чеканщика Василия Васильевича Хорхорина. В том числе поновляется храмовый образ Великомученика Никиты. Пишутся новые полотняные хоругви, шьются новые облачения (причем парча и отделочный позумент закупаются в г. Ростове)⁶.

В 1784 – начале 1785 гг. написан новый образ Леонтия епископа Ростовского Чудотворца, который покрывался ризой, а в начале 1787 г. риза золотится на сумму 72 рубля⁷.

В 1790-е – начале 1800 гг. проводится огромный объем работ в верхней холодной Леонтьевской церкви и на покрытии храма. Доход прихода увеличивается, поскольку с 6 сентября 1794 г. по указу Духовного правления в приход Леонтьевской церкви из прихода Ильинской церкви переведена угличская писчебумажная фабрика⁸. А 7 ноября 1798 г. закрепляется право Леонтьевской церкви на доходную недвижимость выдачей из угличского Духовного правления 2-х межевых планов и межевой книги⁹.

Большие работы в верхней церкви развернулись по оформлению интерьера. В 1791 г. Указом Консистории за № 189 от 22 декабря разрешено строительство нового иконостаса «вместо старого»¹⁰. К концу 1794 г. основные работы по его изготовлению завершаются, включая золочение, и в марте 1795 г. главный иконостас установлен. Работы по золочению выполнял мастер Василий Шилов.

Одновременно с иконостасом делается столярной работы сень над престолом, украшается резьбой и золотится, а в клеймах над престольной сенью выполняются иконописные работы¹¹.

Тем же, 1794-м годом, во всей верхней церкви вставлены двойные рамы и отбелены стены.

Отделочные работы главной части верхнего храма продолжаются вплоть до зимы 1796 г. В декабре 1796 г. священником Леонтьевской церкви из Ярославля привезен новый Св. антиминс¹².

В течение 1797/98 гг. ведутся работы по внутреннему убранству верхнего храма с приобретением новой богослужебной утвари, а также в трапезе верхнего храма золотится иконостас (мастер – московский купец Дмитрий Евстафьев)¹³.

С 1799 г. встает вопрос о покрытии храмовых строений, а именно требовалось перекрытие деревянной крыши колокольни и замена временного покрытия самой церкви.

В октябре 1799 г. плотник, крестьянин Захар Федоров из д. Еросимова Мышкинского уезда перекрыл колокольню, получив за работу – 14 рублей¹⁴. Материал – тес и дрань – поставил угличский посадский Вас.Бор. Свешников, железную фурнитуру – угличский посадский Матвей Сурин.

Главной задачей следующего, 1800-го г., был сбор средств на покрытие церкви. С начала 1801 г. в огромных количествах начинается закупка разного вида железа – листового, резного, шинного, полуполосового, полосового. При этом поставщиками были ярославский купец Федор Вас. Кузнецов, угличский посадский Алексей Братцов, приказчик угличской писчебумажной фабрики Андрей Тулов, угличские купцы Вас.Вас. (Большой) Мехов, Филипп Стеф. Завьялов и Матвей Серг. Сурин. Общим весом насчитывалось более 500 пудов железа.

Указом Консистории от 17 декабря 1801 г. было разрешено покрытие Леонтьевской церкви железом. Старую крышу позволялось использовать на дрова для церкви¹⁵.

Чтобы обеспечить качественные и быстрые кровельные работы, специально была выстроена и оборудована кузница (мастер-плотник крестьянин Михаил Игнатьев из д. Сверчково Мышкинского уезда)¹⁶.

Верховые работы по покрытию начались с устройства глав. Еще годом ранее, в октябре 1800 г., ярославец Василий Яковлевич Рыбников по контракту обязался сделать все 5 глав на Леонтьевской церкви. В частности, в документе указывалось, что крыть следовало «черным листовым железом коробками, как сделано на угличской Предтечевской церкви, объем глав таковой же, как у Предтечи» (старые главы были меньшего размера и объема); причем железо вылудить оловом, выкрасить «на обе стороны». Сделать новые кресты и цепи. При этом старые главы снести артелью Рыбникова, а новые «обрешечивать на земле и аккуратно поднять». Все оценивалось в 350 рублей¹⁷.

После установки глав осенью 1801 г. крестьянин Петр Иванович Мунаев из д. Уркова Балахнинской округи Нижегородской губернии делает каменные шеи, а летом 1802 г. штукатурит их мастер Семен Матвеев из д. Мосца Ярославского уезда¹⁸.

Строительный материал для глав был и местный, и привозной: кирпич – известного угличского мастера Ив.Вас. Коновалова; известь поставили угличане В.И. Карамышев и Н.Я. Ожегов; олово – угличские купцы Дмит.Вас. Бычков и И.С. Свешников, который поставил золото и для крестов. Для крестов же и рукавов продал червонное и двойниковое золото крестьянин д. Житницына Рыбинского уезда Федот Григорьев.

2-й этап верховых работ – покрытие крыши – начался в летний строительный сезон 1804 г. Крестьянин д. Василево Мышкинского уезда Яков Кузьмин обрешечивает и кроет настоящую церковь, а трапезную часть он же покрывает в лето 1805 г., здесь ему помогает крестьянин с. Дубровы Корчевского уезда Тверской губернии Никита Киприянов¹⁹.

Малярные работы медянкой и зеленью выполняют угличане Михаил Гаврилович Кошкин и Иван Иванович Буренин.

В этом же, 1805 г., кладется паперть (поставщик кирпича и сам мастер – угличанин Иван Васильевич Коновалов)²⁰.

Следующий, 1806 год, нужно считать годом окончания строительства Леонтьевского храма, когда оформление экстерьера завершается колерным раскрасом церкви (мастер-подрядчик Семен Матвеев из д. Мосца Ярославского уезда)²¹.

В 1801-1806 гг. одновременно с крупным строительством, ведутся мелкие внутренние работы: починка и поновление образов (мастера – Петр Петрович Буренин и Дмитрий Вас. Пятунин); резьба малых иконостасов и киот (мастера – Семен Иванович Стрелков крестьянин с. Заозерья Угличского уезда, Афанасий Иванов – дворовый генерала Супонева, Гаврила Дмитриев – крестьянин д. Муравьева Мышкинского уезда); переплетаются и украшаются богослужебные книги (мастера – священник угличской Царевской-на-поле церкви Иван Александрович Куницын и профессиональный переплетчик угличский посадский Прокопий Иванович Щипалкин)²².

С 1806 г. Леонтьевская церковь существует без крупных перестроек. Ведутся лишь небольшие внешние и внутренние ремонты, необходимые, в основном, интерьерные работы. К примеру, в 1816 г. калязинский мастер Александр Иванович Шадеев золотит червонным золотом на полимент иконостас и клиросы нижней церкви Великомученика Никиты (эскиз иконостаса был утвержден в консистории под № 5174)²³.

Леонтьевская церковь существовала до конца 1930-х гг., когда в связи со строительством угличского гидроузла ее разобрали, а кирпич использовали для бута гидросооружений и строительства гражданских зданий.

Для города Леонтьевская церковь имела немалое значение: как градообразующий объект, как элемент городского ландшафта, как социальная составляющая городского быта.

О значении Леонтьевской церкви для жителей левобережной части Углича можно судить по записи 1925 г. по описанию этого храма (ни в одной церкви города так не были описаны престолы, как в Леонтьевской), а именно:

«Верхний храм освящен во имя Святителя Христова Леонтия Ростовского Чудотворца просветителя края светом истинной веры Христовой, по мнению всех просвещенных людей и истинно ученых, утвердившей и укрепившей Землю Русскую и неоднократно спасавшей ее во время тяжелых бедствий народных.

Нижний храм посвящен св. мученику Никите твердому исповеднику веры и обличителю жестокого гонителя христиан готского вождя Афанариха»²⁴.

Этими словами и резюмируем все вышеизложенное.

1. Булгаков С.В. Настольная книга для священно-церковно-служителей (сборник сведений, касающихся преимущественно практической деятельности отечественного духовенства). Изд. репринтное. Ч. I. М., 1993. С. 200-201; Жития святых. Май-июнь. М., 1994. Кн. 2. С. 256-258.
2. УФ ГАЯО (Угличский филиал Государственного архива Ярославской области). Ф. 43. Оп. 1. Д. 225. Л. 1 об.
3. Там же. Л. 12 об.
4. Там же.
5. Краткие сведения о монастырях и церквах Ярославской епархии. Ярославль, 1908. С. 197; Крылов А. Историко-статистический обзор Ростовско-Ярославской епархии. Ярославль, 1861. С. 297.
6. УФ ГАЯО. Ф. 43. Оп. 1. Д. 226. Л. 2-4 об.
7. Там же. Л. 3 об., 5 об.
8. Там же. Д. 225. Л. 19 об.
9. Там же. Д. 227. Л. 6 об.
10. Там же. Д. 225. Л. 18.
11. Там же. Д. 227. Л. 3.
12. Там же. Л. 4.
13. Там же. Л. 6.
14. Там же. Л. 7 об.
15. Там же. Д. 225. Л. 21 об.; Д. 227. Л. 19 об.
16. Там же. Д. 227. Л. 10.
17. УФ ГАЯО. Ф. 56. Оп. 1. Д. 317. Л. 48 об.-49.
18. Там же. Ф. 43. Оп. 1. Д. 227. Л. 11 об.-12.
19. Там же. Л. 17, 18 об.
20. Там же. Л. 19.
21. Там же. Л. 21.
22. Там же. Л. 10-21 об.
23. УФ ГАЯО. Ф. 56. Оп. 1. Д. 677. Л. 11; Ф. 18. Оп. 1. Д. 595. Л. 1; Ф. 43. Оп. 1. Д. 225. Л. 22 об.
24. УФ ГАЯО. Ф. Р-27. Оп. 1. Д. 194. Л. 80.

В журнале «Москвитянин» за 1855 г. опубликована опись имущества, оставшегося после кончины свт. Димитрия Ростовского. Перед «Росписью книг келейных» значатся «два глепоса (globus), небесный да земной, во станках столярных»¹. Этим предметам и посвящено наше сообщение. Нам о судьбе глобусов свт. Димитрия ничего не известно, кроме строки в описи и того, что они, как и все имущество и библиотека, по указу Петра 1 должны были прибыть в Москву. Однако, несмотря на отсутствие сведений, мы не можем не увидеть в этих глобусах яркий штрих – добавление к восприятию личности свт. Димитрия. К тому же, глобусы в русской культуре того времени традиционно связывают с мирской средой и светским образованием. Нам представилось необходимым попытаться собрать свидетельства о появлении глобусов в духовной культуре и особенно в назидательной аллегории. Очевидно, они не такое уж исключительное явление в сфере русской духовной культуры второй половины XVII – начала XVIII в., как и данные о строении мира. Примечательные сведения содержатся в монографии И.А. Шляпкина «Св. Димитрий Ростовский и его время (1651-1709 г.)», например, о переведенном с латыни «Позорище всея вселенныя, или Атласе новом», в 1661 г. вложенном патриархом Никоном в Воскресенский Новоиерусалимский монастырь, о «Космографии» 1665-1667 гг., о переведенной с польского «Книге, глаголемой планетник изданной от древних философов…» 1677 г., об утраченном опусе «О заживаню глоба террестра или земного, о заживаню сферы армилярной и глобуса небесного и таблицы Климов» и «Беседах о седми планетах небесных»².

Астрономия в числе семи свободных наук входила в систему духовного обучения того времени – об этом ярко свидетельствует текст пьесы (или диалога) «Действа о семи свободных науках», созданный, очевидно, в 1702-1703 гг. автором из Славяно-греко-латинской академии для представления при царском дворе³ с главной целью пропагандирования знаний. В диалоге выступают аллегорические фигуры Грамматики, Риторики, Диалектики, «Мусики», Арифметики и Астрономии (диалог сохранился не полностью). Весьма протяженный и насыщенный по смыслу, в том числе в связи с философией, монолог Астрономии является весьма примечательным свидетельством своего времени: сочетание духовной риторики с конкретными вещами, определяющими суть этой науки. Фигура Астрономии здесь предстает словно с двумя глобусами – земным и небесным:

Небо ль сотворенно и земля велика,
Светил поставленно, в мере вся колика,
Аз знаю…
Небесну высоту в розмере полагаю,
Земную широту всю росполагаю
Вся верно⁴.

Астрономия заявляет свои практические функции:

В морях, в реках знати вся путешествия…
Паче же в небесных зрак разделения
О крузех…⁵

И предлагает необходимый для этого предмет:

Ничто не возможет, како размеряти
Чрез гльобозд⁶

В конце монолога отчетливо обозначена необходимая связь Бога – Творца вселенной и человека, могущего получить необходимые практические знания в качестве отражения и следствия этой связи:

Мною бог являет времена и лета,
Людем подавает, яже суть от света
Вси знати⁷.

В первой четверти XVIII в. было выпущено несколько изданий, представляющих устройство земли и неба, в том числе гравюры с земным и небесным глобусами⁸. Нельзя не обратить внимание и на календари, которые представляли космический строй в связи с церковными праздниками и святцами, сочетая их иногда с аллегориями четырех времен года и четырех частей света на западный манер⁹.

Когда мы говорим о глобусах у свт. Димитрия Ростовского, следует принимать во внимание не только общее развитие науки, но и фрагменты о строении вселенной в духовных текстах авторов, чьи труды, безусловно, использовались свт. Димитрием, – это, в первую очередь, Иоанникий Галятовский и Антоний Радивиловский. Так, в «Ключе разумения» Иоанникия Галятовского во второй проповеди на Благовещение показан строй космоса с небесами и планетами, а во второй проповеди на Успение Богородицы¹⁰ представлен образ Марии на луне, в венце из двенадцати звезд, притом каждая звезда рассматривается сквозь призму астрономических знаний, с духовным истолкованием каждой: «Астрологове розмаитыи звезды, розмаитыми именами называют <…> Офиухус – оужа держачий, и Пречистая Дева, оужа пекелнаго держит в моци своей, которому стерл голову през Христа <…> Лера, Лютня – значит згоду, богды на лютне струны згождаются, выдают вдачную гармонию…»¹¹ В «Слове на Вознесение» из «Огородка» Антония Радивиловского дана сходная картина строения вселенной, с истолкованием небесных сфер и планет в духе христианской риторики. В «Третьем слове на Успение Богородицы» автор говорит о планетах и двенадцати звездах по отношению к Марии, которая сравнивается с Солнцем: представляется своеобразная духовная система из семи священных планет, где три планеты над Марией-Солнцем означают Святую Троицу, а три планеты под ней – три иерархии Ангельские¹². Свт. Димитрий Ростовский в своих проповедях также мог обращаться к теме строения космоса и небес на основе духовной риторики. Так, в «Слове на Рождество Христово», сказанном в Чернигове в 1698 г., он говорит о трех небесах, уподобляет вертеп небу, а Божественную любовь – тверди небесной¹³. В «Слове в субботу четвертыя недели великаго поста»¹⁴, определяемом темами: «Поминайте наставники ваша» (Евр. 13, 7) и «Поминай последняя твоя» (Сир. 7, 39) – автор предлагает путешествие «умными ногами», осмысливая прошлые и настоящие времена: «Оумнии бо нозе и назад и впред бродят, и толь суть скороходнии, яко единым шагом и древних лет доходят, и будущая постизают»¹⁵. Свт. Димитрий здесь так проходит мысленным взором страны и царства, словно прослеживает их по глобусу: «В начале прохожду порубежную между Европою и Азиею страну, Лакедемония нарицаемую <…> От Лакедемонии в Грецию вшед, и в Афинейских славных премудрых училищах философских слышав <…> от Афин пошол в Делфию <…> От стран Греческих пошел во Египет <…> Но оуже пора домой воротиться… Возвращаяся вспять, иду тем путем, имже Моисей ведяше древле люди Израильския из Египта пустынею…»¹⁶.

Эта духовная география, исходя из темы проповеди, насыщается аллегорическими сюжетами о тщете всего земного, в том числе и самих царств. Царям напоминается о бренности: «Смертна тя быти памятствуй, о царю! А не во веки живуща. Днесь седиши на престоле, а оутро можеши быти во гробе»¹⁷. Повествуется и о пире царя Птоломея, с поднесением ему блюда, на котором «положена трупья голова без тела, без власов, без кожи, самая токмо кость… Зри царю! Таков и ты будеши»¹⁸. Строки свт. Димитрия здесь совпадают с общими традициями осмысления судеб земного мира. Например, в русском переводе «Космографии» 1670 г. читаем: «Возведем очеса мысленнии и посмотрим разумным видением и побеседуем душевным разсуждением о превращении престол сильных иже есть царств…»¹⁹.

Напоминание царю о бренности – древнейший тезис и общая традиция. Воспоминание о падении великих царств прошлого – это своеобразная морально-назидательная география и история «древних лет», которая иногда действительно может исходить от созерцания земного глобуса. В европейской системе символов и аллегорий XVII в. земной глобус часто использовался как обозначение бренности всего земного. Вместе с тем, он мог символизировать весь земной мир, означая буквально «Всё».

Это «Всё» могло стать знаком спасенного мира, когда земной шар увенчивался крестом и помещался в руке Христа. По другой устойчивой западной традиции, земной глобус (или земная сфера) был символом греховного бренного мира под властью смерти, тогда его изображали в композициях «Vanitas» и даже под ногами аллегорической фигуры смерти, – например, в «Иероглифах смерти» Х. Де Вальдеса Леаля 1672 г. (Севилья, Госпиталь де ла Каридад)²⁰. Земная сфера могла изображаться под ногами Христа и святых, презревших суету этого мира²¹. В лейденских «ученых» натюрмортах типа «Vanitas» XVII в. земной глобус присутствует особенно часто; иногда на него может быть наброшена черная вуаль – знак неминуемого конца всего земного – или к нему приложен листок бумаги с текстом о суете сует (Еккл. 1,2)²². В некоторых случаях глобусов может быть два – земной и небесный – и тогда они представлены по определенной схеме, демонстрирующей иерархию вещей и категорий. Особенно показателен натюрморт «Vanitas» Э. Коллиера, созданный во второй половине XVII в. и хранящийся в Лейдене²³. Два глобуса изображены рядом, притом небесный поставлен ниже земного. К земному глобусу прикреплена записка: «Vanitas vanitatum et omnia vanitas» («Суета сует, все – суета»). На столе лежат три книги: сборник любовных песен «Cupidoos lust–hof», «Иудейская война» Иосифа Флавия и поэма Дю Барта «Сотворение мира» («La Sepmain ou la creation du monde»). Таким образом, представлены темы сотворения и разрушения (история разрушения Иерусалима) и греховность земной любви²⁴.

Аллегорические композиции с фигурами двух путти – небесной и земной любви, – взвешивающими две сферы, небесную и земную, так, что небесная опускается ниже из-за большего веса, встречаются в южнонидерландской графике и сборниках эмблем первой половины XVII в.²⁵ Они означают предпочтение духовных вещей и выбор небесной доли, что параллельно теме Пифагорейского знака и выбора пути, то есть развилки, в которой один путь ведет к гибели (земной и широкий), другой – к спасению (небесный и узкий, тернистый). Иногда это спасение обозначается в них распятием и монограммой Христа²⁶. Это ряд аллегорий, характерных для стран контрреформации. Протестанты также использовали эти темы, но переводя их в жанровые сцены или натюрморт. Таков и натюрморт Э. Коллиера, рассмотренный нами выше.

Отходя от этих аллегорий и возвращаясь собственно к глобусам, напомним, что в XVII в. они изготавливались в большом количестве и присутствовали в кабинетах ученых людей, а также кунсткамерах. Часто делали сразу «пару»-земной и небесный. Прекрасные образцы их можно видеть, например, в дрезденском Физико-математическом салоне.

Однако нельзя не предположить, что, попадая в кабинет духовного автора, оба глобуса, помимо своего научного, или познавательного, назначения, направляли и строй размышлений о соотношении земного и небесного, так или иначе, совпадая с образами духовных аллегорий.

1. Москвитянин. М., 1855. Т. 6. № 21, 22. С. 78. Опись имущества свт. Димитрия Ростовского приведена также у И.А. Шляпкина в его монографии.
2. Шляпкин И.А. Св. Димитрий Ростовский и его время (1651-1709)/ Записки историко-филологического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета. Т. 24. СПб., 1891. С. 84, 85, 86, 94.
3. См.: Пьесы школьных театров Москвы. М., 1974 (Кн.3). С. 131-192. О просветительской функции Славяно-греко-латинской академии см. там же: Демин А.С. Эволюция московской школьной драматургии. С. 24-25.
4. Пьесы школьных театров Москвы. С. 188.
5. Там же. С. 188-189.
6. Там же. С. 190.
7. Там же. С. 192.
8. См.: Ровинский Д.А. Русские народные картинки. СПб., 1881. Кн. 3. № 590-593.
9. См. Там же. № 590, 674.
10. Иоанникий Галятовский. Ключ Разумения. Киев, 1653. Л. СКВ об.-СКЗ, РНГ-РЗГ об.
11. Там же. Л. РНЗ об., РЗ об. (Здесь так символизируются созвездия Змееборца и Лютни.)
12. Антоний Радивиловский. Огородок Марии Богородицы. Киев, 1676. С. ЧF, ТЗД.
13. Свт. Димитрий Ростовский. Собрание разных поучительных слов и других сочинений. М., 1786. Ч.6. Л. РS и далее.
14. См. Там же. Ч. 1. Л. ЛF и далее.
15. Там же. Л. М.
16. Там же. Л. Моб., МАоб., МВоб., МГ.
17. Там же. Л. М.об.
18. Там же. Л. МГ.
19. Цит. по: Шляпкин И.А. Св. Димитрий Ростовский и его время. С. 98.
20. Ил. см.: Bergstrom I. Maestros espanoles de bodegones y floreros del siglo XVII. Madrid, 1970. Pl. 58.
21. Например, см. в композициях М. Tе Воса: Zveite A. Marten de Vos als Maler. Berlin, 1980. Abb. 217, 92 u.a.
22. Ил. См., напр.: Bergstrom I. Dutch Still-life Painting in the seventeenth Century. London, 1956; Gammelbo P. Dutch Still-life Painters from 16th to the 18th Centuries in Danish Collections. Copenhagen, 1960.
23. Ил. см.: Still-life in the age of Rembrandt. Catalogue. Aucland City Art Gallery 1982. Aucland, 1982. Nr. 40.
24. Подробную интерпретацию см.: Ibid. P. 199-201.
25. Ил. см.: Ibid. Nr. 40c; Knipping J.B. Iconography of the Counter Reformation in the Nederlands. Heaven of Earth. Leiden, 1974. Vol. 1. Pl. 34, 43.
26. Гравюра Иеронима Вирикса «Победа Божественной любви над Земной любовью», ил. см.: Knipping J.B. Iconography… Pl. 43.

Сведения о происхождении митрополита Ионы (ок.1607-1690), широко представленные в научной и справочно-биографической литературе¹, берут свое начало в трудах ростовского историка-краеведа А.А.Титова (1844-1911), который, например, в примечаниях к тексту опубликованной им «Летописи о Ростовских Архиереях» (СПб., 1890) писал следующее: «Иона (Сысоевич) был уроженец ростовский. Верстах в 10-ти от города, за озером Неро в Воржской волости, есть небольшая деревенька, называемая Ангелово. В конце XVI века близ этой деревни (и недалеко от с. Шестакова) находился погост, в котором был поп Сысой, и у этого попа около 1607 г. родился сын, приснопамятный митрополит Иона; на месте своей родины построил замысловатую деревянную церковь, имевшую с галереями 365 окон и сгоревшую в XVII веке от молнии… О первых годах жизни Ионы не сохранилось никаких сведений. Он был сначала иноком Угличского Воскресенского (ныне упраздненного) монастыря, потом Архимандритом Белогостицкого и Авраамиева-Богоявленского монастырей, из последнего он 15 августа 1652 г. и возведен патриархом Никоном на Ростовскую Митрополию». (С. 21)

Первая часть этого фрагмента сопровождается ссылкой на рукописи Титовского собрания под № № 2768 и 3494 (без указания их содержания и номеров листов или страниц) и его же статью о м. Ионе 1885 г.² и которые исчерпывающе представляют набор сведений, лежащий в основе общепринятой биографии м. Ионы. Безымянные рукописи, на которые опирается А.А. Титов – это сочинения «Ростовский летописец» (1884 г.) и «Ростова Великого князья, иерархи и великие люди» (1880 г.), принадлежащие перу Александра Яковлевича Артынова (1813-1896). Журнальная статья 1885 г. содержит уже знакомые нам отсылки к номерам этих же рукописей.

Труды А.Я. Артынова приобрели скандальную огласку уже при его жизни, и у нас есть все основания для изначального недоверия к ним, как к источникам интересующих нас сведений. Впрочем, логично предположить, что в Ростове и окрестностях с XVII столетия могло сохраняться живое историческое предание о столь своеобразной и яркой личности, каковой был ростовский владыка, и артыновские рукописи могут содержать в себе фрагменты этого предания.

Между тем, в Ростовском музее хранится рукопись «Угличского летописца», относящаяся к концу XVIII века, и м. Иона является весьма заметным действующим лицом этой городовой хроники; здесь же содержится и уникальное известие о происхождении м. Ионы из семьи вотчинных крестьян Угличского Воскресенского монастыря, жившей в безвестной деревне в дальних окрестностях Углича: «Зри, что сей Иона митрополит бысть от неславна поселянска роду Кобановской вотчины крестиянский сын, Воскресенскаго ж монастыря подлежащий, и остася по родителех сиротою и того ради отшед в свой монастырь»³. (Л.116 об.) Здесь же содержатся сведения о том, что будущий митрополит был «служителем» этого монастыря, а затем принял в нем иноческий постриг.

Аутентичных сведений о происхождении м. Ионы не имеется⁴, и естественно предположить, что две, представленные пока предельно кратко и столь сильно расходящиеся друг с другом версии, донесли до нас отголоски двух местных исторических преданий⁵ – ростовского и угличского – о знаменитом иерархе XVII столетия. Впрочем, поскольку двух преданий, укорененных в реальной истории, существовать не может (а недостоверными могут быть и оба), приходится признать, что заслуживающим доверия является по крайней мере одно из них. В таком случае второе «предание» либо основано на ошибке или недоразумении, либо же является фальсификацией. Оценке характера и относительной достоверности⁶ каждой из заявленных версий раннего периода биографии митрополита Ионы и посвящена данная работа⁷.

«И вымыслы нравятся; но для полного удовольствия должно обманывать себя и думать, что они истина».

Н.М. Карамзин

«Пусть я наврал – да я зорко смотрю везде не скажет ли кто правду – да нет как нет».

Из письма А.Я. Артынова А.А. Титову 15 авг. 1882 г.⁸

Итак, дадим слово А.Я. Артынову. О м. Ионе в названных его рукописях⁹ упоминается неоднократно; содержатся здесь и сведения о его происхождении: «Митрополит Иона Сысоевич родом ростовской области отец его Сысой с берегов реки Могзы. (660) [см. ниже прим. А.Я. Артынова. – И.С.], первоначально был нарядчик митрополита ростовского Варлаама II, его владычного дома; потом нарядчик Сысой стал быть попом Семеновского погоста <…> в этом Семеновском погосте и был поп Сысой у которого здесь родился сын Иоанн, который поступил в иночество в Ростовский Аврамиев монастырь под именем Ионы, где по строгости жизни своей избран был настоятелем обители той, а из архимандритов Авраамиева монастыря патриархом Никоном поставлен был в митрополиты Ростову…».

Примечание А.Я. Артынова к вышеприведенному фрагменту № 660: «О месте этом книга «Уделы князей ростовских»¹⁰ говорит следующее: «На том месте, где стоит ныне деревня Сысоево, здесь была родина нарядчика владычного дома митрополита ростовского Варлаама по имени Сысоя, который после был попом Семеновского погоста Якимовскаго Стану который был отец ростовскому митрополиту Ионе Сысоевичу, который в память отца своего на месте жительства поставил киновию, назвал ее Сысоевой и самый большой колокол соборной колокольни Сысоем назвал»¹¹.

Вполне подобные этим сведения содержатся и в рукописи № 3494¹²; сходные сведения можно найти во многих других рукописях А.Я. Артынова¹³.

Если сопоставить сведения, обнаруженные нами в рукописях А.Я. Артынова с основными данными ранней биографии м. Ионы из титовской цитаты, с которой мы начали статью, то, при общем сходстве, нетрудно будет отметить и некоторые различия. Прояснить ситуацию помогает книга А.А. Титова «Ростовский уезд Ярославской губернии» (М., 1885 г.), где в статьях, посвященных описанию деревень Ангелово (С. 116-119) и Сысоево (С. 522-523) мы и находим в полном составе все сведения, приведенные Артыновым. В «Предисловии» к этой книге, опираясь на авторитет Ф.Я. Никольского¹⁴, А.А. Титов вводит «рукописи А.Я. Артынова и Хлебниковский летописец, списанный Артыновым» в ряд основных своих источников (С. IV; ср. С. VIII).

Титаническая фигура «угодичского Гомера» ложится огромной тенью на краеведческое наследие А.А. Титова, большинство сочинений которого, посвященных сюжетам из местной истории, так или иначе, использует сведения, почерпнутые из артыновских рукописей. Иногда, как в случае с приведенной цитатой, Титов не называет имени Артынова; иногда ссылается на него как на источник по «мифологической истории Ростова»¹⁵, или прямо указывает на сочинения А.Я. Артынова как на один из основных своих источников (книги «Предания о ростовских князьях» 1884 г. и «Ростовский уезд»¹⁶). А.А. Титов, несомненно, отдавал себе отчет в источниковедческом качестве артыновских сведений и, вероятно, колебался в своем к ним отношении. Так, например, в книге «Ростовская иерархия. Материалы для истории русской церкви» (М., 1890) в соответствующем месте о времени и месте рождения м. Ионы вообще не говорится. (В этой же книге находится указание на то, что сведения о бытности м. Ионы иноком угличского Воскресенского монастыря восходят к книге Ф.Х. Кисселя «История города Углича» – примечательное обстоятельство, которое понадобится нам в дальнейшем).

Уже в рассматриваемый нами период времени (1880-е гг.) фигура А.Я. Артынова слыла в ученых кругах одиозной. Не обойденная интересом многих именитых современников (И.С. Аксаков, М.П. Погодин, И.П. Сахаров, В.И. Лествицын и др.) личность А.Я. Артынова не часто привлекала к себе внимание исследователей в ХХ веке. В 1930-е годы взвешенную оценку его писаниям дал ростовский краевед П.С. Иванов, который пользовался наследием А.Я. Артынова с большой осторожностью¹⁷.

Первый по времени очерк жизни и творчества А.Я. Артынова составил в 1956 г. ростовский краевед П.А. Сергеев (1889-1963)¹⁸. Признавая за сочинениями А. Я. Артынова ряд несомненных достоинств, П.А. Сергеев призывает и к осторожности: «Он смешивает достоверные факты с недостоверными и сказочными. При изучении артыновского наследства надлежит «отделять пшеницу от плевел» и творчески определять зерно истины»¹⁹. Очень интересные наблюдения делает П.А. Сергеев и над характером взаимоотношений А.А. Титова и А.Я. Артынова²⁰.

Пожалуй, самый серьезный разбор творчества А.Я. Артынова сделал крупный советский историк, искусствовед и археолог Н.Н. Воронин (1904-1976), державший его рукописное наследие в поле своего внимания около 40 лет. В связи с особой обстоятельностью этой статьи²¹ позволим себе привести из нее несколько ключевых выдержек.

«А.Я. Артынов склонялся к тому направлению, которое в целях утверждения ретроградных исторических взглядов, не останавливалось даже перед подделкой источников» (С. 178). «Артынов, судя по его трудам, не столько собирал местные предания, сколько сочинял их сам, его больше пленяло собственное творчество» (С. 178, курсив Н.Н. Воронина). «Но самое страшное для читателя его трудов это то, что Артынов не ощущал и не считал необходимым проводить границу между подлинным источником и догадкой, между правдой и вымыслом…». (С. 179). «Характерно при этом, что письменные источники Артынова, часто исчезнувшие, мы видим лишь в его весьма вольном пересказе» (С. 179). «В свои фантастические баснословия в духе сентиментально-романтического направления и псевдоисторической лубочной литературы Артынов, видимо, вводит и реальные исторические данные, заимствованные из рукописей местных коллекционеров или преданий, но выделить их почти невозможно» (С. 179). «Наши выводы способны оттолкнуть исследователей от сочинений А.Я. Артынова: искать в них новые зерна исторических сведений – труд неблагодарный, а скорее всего безнадежный. Однако Артынов и его творчество представляют сами по себе [курсив наш. - И.С.]большой историко-культурный и историографический интерес, и с этой точки зрения заслуживают дальнейшего изучения» (С. 187).

Несмотря на определенную резкость тона, суждения и выводы Н.Н. Воронина, вероятно, вполне справедливы: при строго источниковедческом подходе творческое наследие А.Я. Артынова предстает в весьма неблаговидном свете; в этой связи особенно важным представляется призыв рассмотреть последнее «само по себе». О вероятных истоках помянутой «резкости тона» см. ниже (прим. 54).

На протяжении многих лет к артыновскому творчеству обращается петербургский литературовед Ю.К. Бегунов²², подход которого, к сожалению, не свободен от своеобразной идеологической тенденции. Справедливо призывая к кропотливому научному исследованию артыновских писаний, как творений «лубочного литератора» и «сказочника», Ю.К. Бегунов упреждает это исследование своими преждевременными выводами и авторизованными публикациями артыновских текстов²³.

Весьма своеобразным свидетельством того, сколь велико «обаяние» артыновских «исторических сказок» и сколь сильно разочарование, вызываемое трезвенной научной их оценкой, является недавняя работа Е.В. Ухановой²⁴.

И все же, отбросив предвзятость, попробуем отыскать источники, из которых А.Я. Артынов мог почерпнуть интересующие нас сведения. Основную «источниковую базу» писаний Артынова о ростовских древностях, по его словам²⁵, составили уже упоминавшийся так называемый «Ростовский Хлебниковский летописец» и «Рукопись стольника Мусина-Пушкина», в самой реальности существования которых большинство современных исследователей сомневается. К этим же источникам восходят и интересующие нас тексты²⁶.

Между тем, в одной из более поздних рукописей Артынова²⁷, где содержится пространное повествование жизни и деятельности митрополита Ионы имеется исключительно важное для нас примечание: «О митрополите Ионе все (курсив наш – И.С. ) взято из рукописи, принадлежащей протоиерею ростовского собора Андрею Тимофеевичу Тихвинскому, она была современна митрополиту Ионе, но которая по словам сына его Николая Андреевича протоиерея того же собора в настоящее время потеряна»²⁸. Упоминание об этой рукописи есть и в рукописи А.Я. Артынова 1893 г.²⁹ Существование и позднейшую утрату этой рукописи подтверждает В.И. Лествицын, из заметки которого явствует, что речь шла об одном из списков «Летописца об архиереях ростовских»³⁰.

В данном случае можно было бы строить самые различные предположения, если бы не одно совершенно неожиданное и поразительное обстоятельство. В большинстве поздних рукописей, в том числе и в той, которую мы только что цитировали, столь знакомый нам набор сведений о митрополите Ионе А.Я. Артынов комментирует (приводя даже обширные выдержки!), используя… книгу А.А. Титова «Ростовский уезд» содержащую именно те сведения, которые Титов ранее почерпнул у А.Я. Артынова (!)³¹ Думается, не лишним будет здесь заметить, что рукопись, упомянутая последней, на титульном листе имеет эпиграф: «Цель оправдывает средства – правило иезуитов».

Кажется совершенно удивительным то обстоятельство, что легенда о «попе Сысое» вообще могла получить хождение; существует значительное число документальных исторических памятников второй половины–конца XVII века, содержащих неоспоримое свидетельство того, что если м. Иона и был по отчеству «Сысоевичем», то уж никак не мог быть по рождению «поповичем»: речь идет о записях рода м. Ионы в многочисленных Синодиках³².

В отношении деревни Сысоевой едва ли будет опрометчивым предположение, что в данном случае мы имеем пример столь характерного для А.Я. Артынова произвольного сопряжения реального топонима и вполне условного исторического героя; тем не менее, наличие имени Сысоя в синодичном списке рода митрополита Ионы позволяет говорить об укорененности отчества-прозвища ростовского митрополита в реальной истории.

Не менее интересен сюжет с Семеновским погостом, деревней Ангелово, селом Шестаковым и церковью о 365 окнах. Известно, что в с. Шестакове действительно располагалась летняя резиденция (дача) ростовских владык, и какой-то храм, возможно, весьма своеобразный, там находился. К сожалению, приходится признать, что подробное обсуждение вопроса о церкви в Семеновском погосте, подобной предшественнице кремлевской церкви Спаса на Сенях³³, следует отложить до времени, когда будет проведена основательная текстологическая работа со списками «Летописца о ростовских Архиереях».

Для полноты характеристики артыновского «набора» сведений напомним, что им указывается даже мирское имя владыки Ионы – Иоанн, а одна из поздних рукописей его – «Летопись бытия временных лет Ростова Великого» содержит и такой текст: «Митрополит Иона построи над восточными вороты для себя каменную малую скитскую церковь с папертма святыя великомученицы Варвары на память матери своей Варвары и в ней на паперти подписано стенным письмом»³⁴. Надо ли говорить, что этого имени³⁵ нет в синодичных записях рода м. Ионы?

Вернемся к угличскому историческому преданию о м. Ионе. По стечению обстоятельств, едва ли не первым исследователем, обратившимся к цитированной рукописи «Угличского летописца» был именно А.А. Титов³⁶. Между тем, это сочинение – не единственный памятник угличского происхождения, сохранивший для нас образ м. Ионы. Существует еще один пространный «Угличский летописец»³⁷, составителем которого был угличанин Г.Д. Тихомеров (ок. 1745-1827); именно его перу принадлежит большая часть записей на полях предыдущего «Летописца», в том числе и знакомая нам запись, содержащая сведения о происхождении м. Ионы.

Выразительный эпизод из жизни м. Ионы и современного подначального ему города Углича содержит «Житие младенца Иоанна Никифоровича Чеполосова»³⁸. Важно отметить, что все перечисленные нами памятники сложились в среде угличских староверов-беспоповцев. Угличское предание о м. Ионе, которое можно вычленить из этих памятников, несомненно, допустимо рассматривать как единое целое; и в этом качестве оно исключительно органично по своему характеру, все его сюжеты восходят к документально подтверждаемым историческим эпизодам, для иллюстрации этих сюжетов приведем несколько выдержек. Вот как повествуется в «Летописцах» об истории, связанной с переносом Угличского Воскресенского монастыря на новое место:

«А против Архиерейского двора монастырь Воскресения Христова есть, весь каменной, а строил его святитель Иона митрополит из своей архиерейской казны того ради, что он был прежде того монастыря служитель и по обещанию в нем постригся, и потом, добродетели его ради, был на Ростовской епархии м