Суеверные представления выступали на протяжении долгого времени одним из компонентов духовной жизни русских. Имеющее в основе культ сверхъестественных сил, существование которых осуждалось или не признавалось господствующей в феодальной России православной церковью, данное явление «народной религиозности» со времени принятия христианства представляло собой объект осуждения не только со стороны духовных иерархов, но и государства.

Например, в церковном уставе Владимира Святославича Красное Солнышко по списку XIII в. в качестве вида преступления называлось «чародейство»¹. В составленной в 1150 г. смоленским князем Ростиславом Мстиславичем грамоте расследование проступков, связанных с обвинением в колдовстве, входило в круг дел как епископских, так и княжеских судов². В 1227 г. в Новгороде, согласно летописи, «изъгоша волхвов четыре творяхуть я потворы деюща, а Бог весть и, сожгоша на Ярославле дворе». Согласно версии составителей Никоновской летописи казнь новгородских волхвов состоялась вблизи резиденции архиепископа³.

Достаточно показателен в рассматриваемом отношении факт созыва при Иване IV Грозном в 1551 г. Стоглавого Собора. Здесь в числе нарушений церковного характера назывались отмечания нехристианских (языческих) праздников, обращения к «волхвам и обавникам (колдунам.–А.К.)»⁴. Поставив под запрет названные явления бытовой жизни российских подданных, Собор предупреждал: «Аще же неисправлени будут и по запрещении еллинских (т.е. языческих. – А.К.) сих хитростей и не останутся, всячески о т ц е р к в и д а и з ж д е н у т с я (разрядка наша. – А.К.)⁵.

Период XVII-XVIII вв. характеризуется усилением борьбы с суевериями. Наиболее ярко это проявилось в колдовских процессах, количество которых в данное время значительно увеличилось. Материалы дел XVII в. позволяют выяснить некоторые детали обвинений. Так, «колдун» Терешка Малакуров «признался» в том, что насылал порчу на людей, которые начинали страдать психическими расстройствами: «а иной ичет, и себя ест и людей кусает»; в начале XVII в. крестьянин из Галицкого уезда Митрошка Хромой имел контакты с бесом, а «словет нечистой дух по их ведовским мечтам кикимора»; подследственный Васька Иванов в целях «чтоб з жонкою воровать (прелюбодействовать. – А.К.)» отрекался от Иисуса Христа. Для этого он «крест за спину клал, и в воду плевал, и дьявола в помощь к себе призывал»⁶.

Предметом нашего исследования служит политика государства и церкви по борьбе с суевериями в Ярославском крае в XVIII – начале XX вв. Цель работы – изучение вопросов, связанных с определением круга преступлений, объединенных термином «суеверные»; пониманием мотивов, которыми руководствовались производившие дела об «отступлениях от веры», характером контроля над исполнением «антисуеверных» постановлений в данный период.

В качестве источников для настоящего исследования выступают акты российского законодательства XVIII в., касающиеся изучаемого типа нарушений, и материалы судебных дел XVIII – начала XX вв. по обвинению в суевериях, определенная часть которых находится в архивах.

Рубеж XVIII в. отметился кампанией по борьбе против некоторых социальных категорий. Так, в 1705 г. предписывалось старостам и крестьянам «сотен» соседнего с Ярославским Вологодского уезда в своих селениях задерживать «татей и разбойников и смертноубийцов и зажигальщиков и волшебников и чародеев и ведунов и порчельников, которые продают вино, табак, пиво, мед и брагу»⁷. Обратив внимание на дату издания указа (1705 г.), предположим, что он выступал как один из аспектов политики по борьбе с народными движениями начала XVIII в., участниками которых нередко становились названые в указе люди. Любопытно упоминание «волшебников», «чародеев», «ведунов» и «порчельников» в числе уголовных преступников.

Регламентацию видов наказаний за «волшебство» мы считаем возможным связывать с предписаниями «воинского» (30 марта 1716 г.) и «морского» (13 января 1720 г.) уставов. Так, в первом запрещалось среди солдат «чародейство». Виновный в нарушении правила «приговаривался» к публичному церковному покаянию, а «по состоянию дела в жестоком заключении, в железах, гонянием шпицпрутен наказан или весьма сожжен имеет быть».Так же предусматривались аналогичные наказания не только «исполнителя», но и «заказчика» преступления, если факт «заказа» имел место⁸. Указ от 25 мая 1731 г., отмечавший случаи обращений российских подданных к «волшебникам», требовал первых «бить кнутом», а последних – сжигать. Однако при условии «явки с повинной» предусматривалось «отпущение вин без всякого изтязания»⁹.

«Устав благочиния или полицейский» от 3 апреля 1782 г. позволяет ответить на вопрос о признаках колдовства: ворожба здесь характеризовалась как способность к «начертаниям на земле», «пуганиям чудовищем», толкованию снов, «нашептываниям ( заговариваниям.–А.К.) на бумагу или траву», поискам кладов (очевидно, использованию при этом различных магических приемов), гаданиям¹⁰.

Ряд специальных статей законов был посвящен такому явлению, как «кликушество» (бесноватость). Известно, что указ, изданный 7 мая 1715 г. предписывал «страдавших» этой болезнью «имая приводить в приказы и розыскивать (т.е. допрашивать с применением пыток.–А.К.)»¹¹. «Высочайшие резолюции на докладные пункты Синода», опубликованные 12 апреля 1722 г. требовали разглашающих «какое чудо притворно и хитро чрез кликуши или чрез другое что или подобное тому» ссылать на галеры «с вырезанием ноздрей»¹².

В качестве инстанций в сфере надзора за «благочестием» выступали рядовое духовенство и архипастыри, совершавшие для этого периодические «обозрения» епархий. Закон от 25 ноября 1737 г. с целью выявления «суеверцов» обязывал епископов к учреждению должностей «десятоначальников» и заказчиков (благочинных). Последние под угрозой лишения сана, физических наказаний или ссылки в монастырь должны были в конце каждого полугодия посылать в Духовные правления и консистории «рапорты о суевериях», сведения из которых включались в архиерейские отчеты перед Синодом. В случае недонесения определенной информации епископы отдавались в синодский суд и штрафовались¹³. В качестве примера приведем выдержку из «рапорта» 1807 г. «Строитель иеромонах» Ростовского Петровского монастыря Серафим «с братиею» сообщал, что «во оном Петровском монастыре в течение первой сего 1807 года половины имелось благополучно никаких суевериев ложных чудес и кликуш неусмотрено»¹⁴. Таким образом, мы можем констатировать тенденцию к закреплению в XVIII в. юрисдикции на расследование дел, связанных с колдовством и различными категориями суеверий не только за духовными, но и гражданскими судебными органами.

Затронув тему, связанную с законодательством о суевериях, рассмотрим вопрос об его исполнении в различных местах Ярославского края в XVIII – начале XX вв. Чтобы раскрыть данную проблему, обратимся к изучению материалов «процессов» о колдовстве и суевериях.

Чаще всего, поводом к возникновению дела служило «доношение», автором которого выступал человек, хорошо знавший обвиняемого в преступлении. Последнее связывалось обычно с нахождением с подозреваемым в определенных (служебных, родственных) отношениях. Так, 23 августа 1779 г. в донесении архиепископу Ростовскому и Ярославскому Самуилу выполнявший функции благочинного протоиерей Соборной Воскресенской церкви г. Мологи Феодор, ссылаясь на слова прихожан, обвинил священника подведомственного с. Балабонова Рыбинского уезда Матвея Самсонова в «незаконном» лечении людей. Глава благочинного округа сообщал, что незадолго до этого приходские священники Косма и Иван, дьячок Неофит и два крестьянина встретили женщину Ефросинью, выходящую из дома Самсонова. В ответ на просьбу показать, что она несет, крестьянка «выняв из за пазухи тряпичку завязанную узлом подала из них священнику Козме, говоря: Вот де что дал мне священник Матвей лечить соседа ее крестьянина Михаила Яковлева у сына ево малолетнаго...за ухом болезнь и взявши то оные священники...увидяли что во оной тряпице имеется измятая солома и в ней несколко сушеной травы или сена»¹⁵. По решению епархиального правления обвинявшийся в «лечении больных травами и вылиями (окачиванием водой.–А.К.) и чтениями подрядных (неканонических.–А.К.) молитв» Матвей Самсонов был сослан в Пошехонский Адрианов монастырь¹⁶.

Нахождение заговорных писем также могло выступать поводом к началу процесса. 17 июня 1753 г. десятоначальник диакон Иван Васильев доносил ростовскому архиерею Арсению об обнаружении в доме его родного дяди, 54-летнего настоятеля церкви Иоанна Богослова c. Едомского Ярославского уезда Григория Акимова, «письма», причисляемого к таким, которых «держать у себя не надлежит»¹⁷. Изучение содержания оригинала «письма», приложенного к «доношению», позволяет охарактеризовать его как заговор. Вызванный на допрос священник, отрицая принадлежность заговора, объявил, что «богохульства еретичества волшебства расколу и никакого суеверия за собою не имеет». Однако вторичный допрос подозреваемого позволил выяснить следующее: «писал он поп (письмо.–А.К.) в малых и несовершенных летах прежде произведения ево в попа и до определения ево к … богословской церкви в пономари простотою и неразумением своим…». Согласно приговору, обвиняемый в «суеверии» священник Григорий Акимов был «священства лишен вовсе и во знак того ево лишения на голове и бороде ево волосы острижены» и передан для дальнейшего расследования в Ярославскую провинциальную канцелярию¹⁸. В развитие вопроса, связанного с данным следственным процессом, скажем, что в конце 1753 г. от находящегося в богадельне Борисоглебской слободы Ярославского уезда Григория Акимова в Ростовскую духовную консисторию было подано «прошение» о восстановлении священничества в связи с низким уровнем материального положения семьи. «Невозможно»,–таков был ответ Архипастыря¹⁹.

Отдельной темой судебных процессов выступали так называемые «чёрные» заговоры. В августе 1753 г. в ходе осмотра дома священника с. Никольского Пошехонского уезда Ивана Максимова было обнаружена тетрадь с заговорами, составленная его сыном священником Макарием. Следователям последний сообщил, что заговоры были им списаны шесть лет назад с оригинала, принадлежащего брату Стахею Иванову. К делу было приложено описание «богопротивного письма». Приведём отрывки из него: «на первой и на второй странице написан заговор как преклонять женский пол к блудодеянию и к прелюбодеянию…на второй странице во окончании того пис[ь]ма написаны слова а.д.к.н.и…на третьей странице сначала написано: стоит море окиян в окияне море остров буян и протчие забобонные (т.е. суеверные.–А.К.) речи написаны…на той же третьей странице сисподи (т.е. снизу.–А.К.) на обороте: «Аще кто сию тетрать возмет да утаит ее и тот человек на свете проклят». Также был проведен анализ содержания заговоров, некоторые элементы которого вызывает интерес. Так, заговор на «преклонение» женщин содержал следующие слова: «Стал неблагословясь пошел неперекрестясь»; «отрицаюсь от веры хр[и]стовы и отца своего и матери и прикасаюсь вам сатана аз есмь приимите меня раба Б[о]жия и я рад вам служить и работать…пять слов а:д:к:н:и:(означают.–А-К.) а тому делу ключь н[ы]не и присно»; «заговор к судьям» начинался так: «и иду наних аки волк а они передомной падайте аки овец»²⁰. Кроме того, были найдены тетради, в числе которых упоминалась запись «суеверных вопросов и ответов»²¹.

Стахей Иванов «по плетьми» признался в том, что в 1749 г. был в гостях у дьячка церкви Николая Чудотворца «что на Лапушке» Ивана Козмина, дававшего списывать «волшебные писма»²². Несомненно, тяжесть приговоров и наказаний в приведённых следственных процессах связывалась с наличием «волшебных» и, даже, антихристианских заговорных «писем», факт которого, конечно, не соответствовал церковным правилам поведения. С другой стороны, следует сказать, что содержание заговоров, направленных на достижение, по мнению церковного учения, «земных», «суетных» благ (плотской любви, покровительство властей и т.п.) осуждалось как переосмысливающее аскетические принципы христианства²³. В нашем случае положение усугублялось нахождением под следствием непосредственных представителей церкви.

Особое внимание уделялось обвинениям в связи с «нечистым». В ноябре 1765 г. в Ярославской провинциальной канцелярии состоялся допрос жительницы д. Тишино Ярославского уезда Екатерины Ивановой, вина которой, согласно доносу ее односельчан, состояла в порче свадьбы. В результате применения пыток, женщина сообщила, что с помощью какой-то «травки», полученной от умершей «уже лет з девять» жительницы соседней деревни, привлекала на службу себе являвшихся «во образе человеческом» двух «диаволов» Ивана и Андрея. «Не зная им никакова дать дела, – говорила крестьянка, – велела таскать им каменья в реку Молокшу и тогда оные диаволы…года с три часто под окошком ходили»²⁴. По сведениям допрашиваемой, она, выполняя просьбу своих односельчан, посылала чертей в г. Выборг и Санкт-Петербург, чтобы посетить их родственников²⁵. Между тем, организовав очную ставку подозреваемой со свидетелями, следователи заключили, что «волшебства за ней не оказуется», поскольку подсудимая «совершенно знатно о всем том прежде показывала…напрасно нестерпя причиненных ей побои и притеснений». По решению приговора, состоявшемся в октябре 1766 г. предписывалось «женку Катерину допустить входа церковного и постится ей елико (сколько. – А.К.) сей месяц»²⁶.

В данном случае, привлекает внимание не только факт самообвинения, но и мотивы, с помощью которых крестьянка «излагала» свою связь с «нечистой силой»: использование «диаволов» в трудоемкой и практически невыполнимой, по физическим возможностям человека, работе (носить камни, отправляться на дальние расстояния). Отметим, что по русским поверьям, одним из известных признаков, присущих образу колдунов и ведьм, выступала связь с представителями демонологии, которых они обязаны были занимать определенной работой. В случае отсутствия последней, «нечистой силе» давались тяжелые и часто бессмысленные задания²⁷. По-видимому, используемый при допросе названный «мифологический» сюжет был хорошо известен подозреваемой.

Как говорилось ранее, факты «кликушества» также служили условием для возникновения процессов о суевериях. Известно, что 27 сентября 1756 г. канцелярист Ярославского магистрата Василий Сретенский объявил, что живущую у него девяностолетнюю Ульяну Семёнову дочь «так жестоко ломает, что при том оная наподобие собаки лает, и от великого ломания она состоит уже близ смерти». Вина пала на квартиранта Сретенского посадского человека Степана Григорьева сына Старцева, который, по словам заявителя, испортил старуху «незнамо какими чарованиями и кореньями». Старцев, вызванный в магистрат, сообщил, что «зелье» приобрёл у крестьянина с. Козьмодемьянского (уезд неизвестен) Тимофея Григорьева Панова. 5 октября 1756 г. не избежавший пыток Панов объявил, что со Старцевым не знаком и колдовать не умеет. Как стало известно в процессе следствия, Панов ранее, в 1742 г., проходил по «волшебному» делу, когда «дал якобы заговорного коренья содержателю Ярославской полотняной фабрики Ивану Затрапезнову, в умысле к смертному убийству», но был оправдан²⁸. Окончание следствия нам неизвестно. Тем не менее, приведённый пример показывает отчасти характер отношения властей к «порче» как преступлению и подозреваемому в нём.

Однако, как свидетельствует судебная практика рассматриваемого периода, нередко в качестве обвиняемого выступал сам объект порчи, что соответствовало требованиям законов (см. выше). В 1765 г. в Переславль-Залесской провинциальной канцелярии был возбуждён процесс против десяти «ямщичьих женок», которые во время церковной службы ложно «выкликивали на ямщика Ивана Короткого, что он их испортил». По указу Сената от 10 февраля 1766 г. «мнимых кликуш» следовало «учинить в страх другим, чтоб таковых же притворстве делать не дерзали наказание плетьми, и по наказании [о]свободить»²⁹.

Как видим, процессы о «порче» часто заканчивались с различными результатами. Очевидно, аналогичных случаев было так много, что 14 марта 1770 г. Сенатом был издан закон, регламентирующий порядок вынесения приговоров по обвинению в порче. В целях пресечения случаев аналогичных дел в будущем, Сенат повелевал местным органам власти: «Буде бы где кликуши появились…чинить оным наказание, и показаньям их не только не верить, но и не принимать»³⁰. Итак, данным постановлением практически отменялось понятие «порчи» как преступление, а «кликушество» подтверждалось незаконным. Примером последнего может служить отрывок из «Воспоминаний» ростовского краеведа, крестьянина А.Я. Артынова о существовании в его родном селе Угодичах женщин-«крикуш». Местный становой пристав «строго приказал им молчать или идти под арест, что же случилось? Нечистый дух не захотел быть под арестом и замолчал…нынче нечистый дух к нашему женскому полу уже не касается»³¹.

В качестве одного из объектов критики со стороны государственных и высших духовных органов (особенно последних) являлись производимые священниками различные нарушения церковной обрядности, которые часто носили характер «суеверий». В 1816 г. в Ростовском духовном правлении расследовались «противные церковному чиноположению вымыслы и поступки», совершенные настоятелем прихода с. Демьян Ростовского уезда Василием Семёновым для «своего корыстолюбия». Поводом к возникновению дела послужил рапорт благочинного пастыря с. Шульца Иакова, обвинявшего демьянского священника в суеверии. Приведём выдержку из донесения благочинного (с соблюдением особенностей орфографии): Василий Семёнов «как-то облаготворил никоторую икону Божия матери, называемая Ее Чудотворной ввёл обыкновение приэждят к оной с больными и бесноватыми людьми или кликушами разных приходов, вместо того, чтоб отслужить означенной иконе молебен, то он от сего благоугодного дела удаляет, а вместо сего внушает им за лучшее и полезное прочтение над оными в церькви заклинательных молитв, поставляет страждущего пред иконою над горшком с разженными угольями, полагая в оной ладан, закрывая больного пеленою, потом скачивает с иконы воду, соединяет оную с церковным вином, ладоном и елеем, даёт оную пить, и прочие делая неблагопристойности…сей суеверный поступок, как противный церкви святей, так и званию священства не согласный». По словам шулецкого благочинного, на его замечания обвиняемый внимания не обращал³². Проанализировав описание в процитированном отрывке «суеверного» обряда, исполняемого священником с. Демьян, выделим следующие его элементы: определённая заклинательная формула (молитвы»), использование «сакральных» предметов («чудотворная» икона, горшок с углями и ладаном) и действий (покрытие больного «пеленой», «скачивание» с иконы воды, смешанной с вином, ладаном и елеем). Наличие названных компонентов, присущих некоторым «лечебным» церемониям знахарей³³, позволяет характеризовать ритуал как «магический». Последнее, несомненно, и вызвало составление «доношения».

Продолжая тему данного сюжета, скажем, что допрошенный 11 октября 1816 г. Василий Семёнов отверг обвинения в свой адрес. Однако свидетели, в качестве которых выступали члены демьянского причта, подтвердили слова благочинного. 2 июня 1817 г. Ростовское духовное правление, ссылаясь на отсутствие ранее аналогичных проступков со стороны подследственного, постановило сослать его на шесть месяцев в Угличский Алексеевский монастырь с последующим восстановлением в сане священника. Также был наказан (в форме выговора) благочинный, своевременно не сообщивший о нарушении³⁴. 20 декабря 1817 г. Василий Семёнов вступил в должность дьячка при церкви с. Поникарова Ростовского уезда³⁵. Таким образом, сохранив за собой духовный сан, подсудимый, однако, был понижен в звании.

Как показывает анализ источников изучаемый периода, XIX – начало XX вв. характеризуются как уменьшением количества «колдовских» дел, так и снижением степени наказаний за исследуемый вид проступков. Показательно в данном отношении дело о «предсказателях», рассматривавшееся в 1911 г. в Ярославской духовной консистории. 28 мая 1911 г. архиепископу Ярославскому и Ростовскому Тихону было подано «доношение» от крестьянина д. Мартынова Мышкинского уезда Ярославской губернии Адриана Иванова Сумарокова, сообщавшего о появлении в своей местности людей, «которые объясняют народу прошедшее, предсказывают что будет и в будущем на земли…», и приглашавшего в связи с этим Архипастыря навести порядок и сделать «наставления» священникам³⁶. 11 августа 1911 г. благочинный протоиерей с. Ново-Никольского Мышкинского уезда Андрей Преображенский в присланном епархиальному начальству рапорте, сознавая «что великий грех вперёд узнавать сокрытую от нас волю Божию», характеризовал, тем не менее, живущих в своём округе «предсказателей» Петра и Ксению Красавину как «благочестивых» людей, чьи пророчества нередко сбывались. «Знаю,–писал Преображенский,–что многие к ней (Ксении.–А.К.) ходят и спрашивают всё о пустых предметах: о женихах, о невестах, о болезнях, о разных житейских неурядицах, но неизвестно, чтобы кто её спрашивал о спасении. Многих Красавина посылает служить молебны и молиться, и чтобы распространяла какие-либо лжеучения и суеверия, того неизвестно…Соблазном для народа Ксения не служит, и худых отзывов об ней не слышно, только говорят, что полюбливает деньги и подарки»³⁷. Несмотря на это, 30 июня 1912 г. консистория, обнаружив факт «лжепророчествования», обязала благочинного установить контроль над Красавиной и провести беседы на тему о «незаконности» её деятельности³⁸.

Итак, проведенное исследование позволяет говорить, что материалы судебных процессов являются очень важным источником для изучения поверий и суеверных представлений русских в XVIII – начале XX вв. Они позволяют нам говорить, что в России XVIII – начала XX вв. суеверие являлось одним из самых распространенных правонарушений. В качестве доказательств вины подозреваемого могли выступать случаи «незаконного» (обычно с применением народных средств) лечения, порчи, вещания, наличия произведений апокрифического характера, «заговорных» («волшебных») писем. Между тем, послабления религиозным «предрассудкам» были и очень тяжкими проступками. Данное утверждение должно рассматриваться в связи с наказаниями, степень которых за совершение рассматриваемого типа нарушений, согласно существовавшим законам, была достаточно высока: физические истязания, ссылка на галеры, тюремное заключение, смертная казнь, лишение сана и направление в монастырь (последние для представителей духовного сословия). В то же время, заметим, что изучаемый период отмечается ослаблением мер взысканий и ограничением к своему окончанию непродолжительным лишением свободы, установлением контроля и т.п. В этой связи приведем мнение Н.Н. Покровского, отмечавшего, что «просветительский взгляд о более мягких наказаниях за волшебство и заговоры» начал преобладать с правлением Екатерины II³⁹.

Тем не менее, вызывает интерес факт распространения веры в колдовство и порчу, как мы видели, в среде, как непривилегированных сословий, так и представителей рядового грамотного духовенства и государственных, в частности судебных, органов. Какова же причина данного явления? По мнению французского исследователя Э. Леруа Ладюри, в периоды усиления страхов на поверхность общественной жизни выступал примитивный пласт сознания⁴⁰. В самом деле, изучаемый период в истории России отмечен многочисленными фактами эпидемий, войн, неурожаев. По-видимому, страх за жизнь вызывал со стороны людей защитную реакцию и заставлял их искать воображаемых источников угрозы–людей, жизнь которых не соответствовала принятым общественным нормам. В свою очередь, это становилось поводом к возникновению «колдовских процессов». В данном контексте нужно обратить внимание на такую важную проблему, как случаи самооговоров подозреваемых. По мнению некоторых авторов, распространённость названного факта следует связывать с неосознанной тенденцией социально или умственно неполноценных людей самоутвердиться и привлечь к себе внимание⁴¹. Однако, как нам кажется, самооговоры являлись также результатом жестокости пыток, применяемым по отношению к обвиняемым.

С другой стороны, анализ источников позволяет сделать вывод об изменении в рассматриваемый период отношения в государственных верхах к некоторым религиозным «предрассудкам». Если законы Петра I и его ближайших преемников обязывали наказывать колдунов как лиц, способных нанести вред «волшебством», то затем объектом расправы стали выступать не только колдуны (уже как обманывающие людей, а не обладатели «тайных» знаний), но и их жертвы (как носители суеверий). Данный факт мы можем связывать с трансформацией сознания определенных групп российского общества. Однако, сделанное утверждение в основном не относится к духовной культуре русского крестьянства. Известно, что в среде сельского населения достаточно долго сохранялась вера в колдовство. Отрицательное отношение к последнему здесь не редко проявлялось в репрессиях «колдунов», возникновении конфликтных ситуаций и в разбирательстве дел в форме самосуда⁴².

1. Карташов А.В. Очерки по истории Русской церкви. М.: Терра, 1993. Т.1. С. 195.
2. Там же. С. 199. Не исключено, что изданиями настоящих постановлений подтверждалась ветхозаветная и, следовательно, христианская традиция считать колдовство преступлением. Так, в одном из законов, данных Богом Моисею говорилось: «Мужчина ли или женщина, если будут они вызывать мёртвых или волховать, да будут преданы смерти; камнями должно побить их, кровь их на них» (Лев.20.27.).
3. Афанасьев А.Н. Колдовство на Руси в старину // Афанасьев А.Н. Происхождение мифа. Статьи по фольклору, этнографии и мифологии. М.: Изд-во «Индрик», 1996. С. 36.
4. Стоглав. Спб., 1863. С. 264.
5. Там же. С. 264.
6. Черепнин Л.В. Из истории древнерусского колдовства // Этнография. 1929. № 2. С. 100-101.
7. ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 151. Л. 1.
8. ПСЗ. Т. 5. С. 320. № 3006; Там же. Т. 6. С. 49. № 3485.
9. Там же. Т. 8. С. 466. № 5761.
10. Там же. Т. 21. С. 479-480. № 15379.
11. Там же. Т. 5. С. 156. № 2906.
12. Там же. Т. 6. С. 652. № 3963.
13. Там же. Т. 10. С. 363. № 7450.
14. ГАЯО. Ф. 230. Оп. 1. Д. 2696. Л. 8.
15. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 7280. Л. 10 об.
16. Там же. Л. 36.
17. Там же. Д. 1750. Л. 3.
18. Там же. Л. 37.
19. Там же. Л. 35 об.
20. Там же. Д. 1323. Л. 149-149 об.
21. Там же. Л. 76.
22. Там же. Л. 148.
23. Горелкина О.Д. К вопросу о магических представлениях в России в XVIII в. (на материале следственных процессов по колдовству) // Научный атеизм, религия и современность. Новосибирск: Наука, 1987. С. 304.
24. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 4018. Л. 3.
25. Там же. Л. 3.
26. Там же. Д. 3973. Л. 60.
27. Так, исследователь Мологского края второй половины XIX в. А. Фенютин, отмечая распространение в регионе поверий о ведьмах, следующим образом характеризовал связь последних с нечистой силой: «Колдунья непременно обязана задавать работу каждому бесёнку или всем вместе, иначе ей самой не сдобровать. Эта порода чертей пребеспокойная. От верных слуг колдунье житья нет; по ночам она не спит, всё ходит, всё ищет: «Какую бы работу дать «детушкам»?» В глухую полночь, чтобы никто не увидел, колдунья выходит на улицу, нагребёт в подол песку, снесёт его домой и заставит бесенят пересевать столько раз, сколько ей вздумается, или считать каждую песчинку». (Фенютин А. Заметки о нравах жителей города Мологи. Оттиск из «Ярославских губернских ведомостей». 1863. № 50. С. 3.)
    Аналогичные представления были зафиксированы в конце XX в. В 1999 г. нами сделана следующая запись: «У одной ведьмы черти. О них говорили. Там полички наделаны. По углам полочки, там пшено наложено. Мы переговаривали: «Она колдунья, насыпала и кормит чертей что-ли ?». Её все колдунья да колдунья [называли]. Говорит [колдунья]: «Они считают пшено-то». А че щитают ? Так работу даёт». (Запись сделана автором от А.Н. Булановой (уроженка д. Митино Ростовского р-на Ярославской обл.) в д. Малиновка того же р-на 10 апреля 1999 г.)
28. Трефолев Л.Н. Ярославль при императрице Елизавете Петровне // Трефолев Л.Н. Исторические произведения. Ярославль: Верх.-Волж. кн. изд-во, 1991. С. 86.
29. ПСЗ. Т.16. С. 559. № 12568.
30. Там же. Т. 19. С. 25. № 13427.
31. Воспоминания крестьянина села Угодич Ярославской губернии Александра Артынова. М., 1882. С. 58.
32. РФ ГАЯО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 3791. Л. 2.
33. Максимов В.С. Нечистая, неведомая и крестная сила. Спб.: ТОО «ПОЛИСЕТ», 1994. С. 147.
34. РФ ГАЯО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 3791. Л. 21 об.
35. Там же. Л. 23.
36. ГАЯО. Ф. 230. Оп. 3. Д. 3193. Л. 1-1 об.
37. Там же. Л. 5.
38. Там же. Л. 5 об.
39. Покровский Н.Н. Тетрадь заговоров 1734 года // Научный атеизм…С. 246.
40. Цит. по: Гуревич А.Я. Ведьма в деревне и пред судом (народная и учёная традиция в понимании магии) // Языки культуры и проблемы переводимости. М.: Наука, 1987. С. 21.
41. См. Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М.: Искусство, 1990. С. 319.
42. См., например: Миненко Н.А. Русская крестьянская община в Западной Сибири. XVIII– первая половинаXIX века. Новосибирск: Изд-во Новосибирского ун-та, 1991. С. 152; Фрэнк С. Народная юстиция, община и культура русского крестьянства 1870-1900 // История ментальностей, историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М., 1996. С. 237; Зубарева В.С. «Даты не можем сказать, когда это было, но было…» // Живая старина. 2000. № 4. С. 46-47.

Приложение

Заговор, обнаруженный в деле по обвинению дьячка с. Вышеславское Ярославского уезда Фёдора Степанова во владении «приворотного» письма (1776 г.).

Лягу я не помолясь встану не перекрестясь умоюся я ни водою ни росою пойду из избы не дверьми з двора не вороты собачьею дирою спиною лазеею в чистое поле ни путем, ни дорогой навстречу мне лысой бес гой еси ты лысой бес куды бредешь иду я [говорит] лысой бес в чистое поле пещер зажигать песок пересыпать пепелом перевивать Гой еси ты лысой бес послушай ты меня добраго молодца имярек не ходи ты гор пещер зажигать песок пересыпать пепелом перевивать пойди ты к красной девице имярек зажги ты унее душу и тело и ретивое сердце хоть и плоть и юность и ярость в жаленье и раденье в совет ей и любовь тосковала б и плакала жалела бы и радела совет бы советовала всегда со мной добрым молодцом имрек по всяк день по всякой час по всякое время на всяком деле, на всяком месте во дни и в нощи в часу и вполучасу и в перечасье во всех «24» часах в еде бы не заедала в питье не запивала в гулянье не загуляла ветром бы не одувало дождем не обмывало на воде бы не тонуло на огне бы не горело казался бы я доброй молодец имрек краше краснова солнышка миляя б отца и матери и всего роду и племени, пойду я доброй молодец имрек к красной девице имрек выну из белаго тела ретивое сердце запру ея в «30-ь» замков в «30-ь» ключей в три ключа отнесу те ключи в окиян море под тот алатырь камень по те ключи никому не хаживать а от меня добраго молодца имрек красную девицу имрек никому не отпытывать и не отворачивать от моего слова по ея век и будте вы мое слова крепкии и твердыи в договоре и не в договоре все за едино слово-трижды.

РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 6315. Л. 29.