Электронная библиотека

Ростовский князь Борис Владимирович и его младший брат Глеб¹, убитые в 1015 г. по приказу князя Святополка Окаянного², стали первыми святыми, прославленными на Руси. Канонизация братьев-страстотерпцев произошла уже в XI в. Тогда же возникли первые агиографические и гимнографические памятники, посвященные подвигу святых, и началось широкое церковное почитание их памяти, которое вскоре перешагнуло границы не только киевского Юга³, но и всей Руси⁴. В стороне от нового общерусского культа не осталось и ростовское Залесье. Где-то в середине XII в. по инициативе залесского князя Юрия Долгорукого каменный храм, посвященный святым Борису и Глебу, был возведен в Кидекше, пригороде Суздаля, а в 1214-1217 гг. при князе Константине Мудром еще одна каменная церковь в честь святых братьев поднялась на княжеском дворе в Ростове⁵. Имена святых Бориса и Глеба носили дети самого Юрия Долгорукого, его сына Всеволода Большое Гнездо и правнука Василька Ростовского. Одной из важнейших княжеских реликвий Северо-Востока Руси был меч св. Бориса⁶.

Смерть младших сыновей Владимира Святого, осознанная молодым христианским обществом как «вольная жертва за Христа»⁷, оказала сильное влияние на формирование церковной и политической культуры Древней Руси. Причем это влияние не ограничилось освящением этической максимы, заключенной в поступке братьев, которые предпочли смерть попранию братской любви, а значит, и евангельской «правды». Как было установлено в исследованиях последнего времени, значение культа святых Бориса и Глеба для сознания древнерусского общества (по крайней мере, «книжной» его части) было несоизмеримо шире⁸. Мученическая гибель братьев «укореняла» историю Руси в священной истории человечества. Посредством нарочитого, проходящего лейтмотивом через все памятники «борисоглебского цикла» соотнесения этой трагедии с первой земной трагедией – гибелью праведного Авеля от руки Каина – древнерусские книжники устанавливали тесную связь между началом истории человечества и началом истории Руси. Это соотнесение так близко подходило к грани уподобления и даже отождествления, что в некоторых древнерусских Паремейниках XIII-XVII вв. (богослужебных сборниках, содержащих тексты Ветхого Завета), а также в родственных им памятниках помещалось специальное чтение о подвиге братьев и гибели Святополка⁹, которое в дни памяти святых Бориса и Глеба можно было читать во время богослужений вместо принятых в эти дни паремий о Каине и Авеле. Таким образом, допускалось (единственное в своем роде) замещение библейского сюжета сюжетом из русской истории¹⁰. Одновременно с этой ветхозаветной аллюзией в древних агиографических и гимнографических памятниках, посвященных святым братьям, присутствует другая, еще более значимая линия соотнесения. Их поступок рассматривается как сознательное и добровольное подражание Христу, принесшему себя в жертву за грехи всех людей и таким образом открывшему для них путь спасения. Подобно тому, как крестные страдания и смерть Христа провозвестили новую эру в истории всего человечества, мученическая кончина братьев становится прологом к истории спасения «новых людей» – Руси. Посредством такого сближения событий 1015 г. с двумя важнейшими «точками отсчета», предопределившими ход мировой истории, – ветхозаветным преступлением и новозаветным искуплением – русская история оказывается «изоморфна вселенской, библейской»¹¹ и тем самым сама становится «сакральной историей», историей нового «богоизбранного народа»¹². Такова историософская подоснова ранних борисоглебских памятников, отразивших процессы формирования исторического самосознания в Древней Руси XI – нач. XII вв.

Как представляется, можно указать еще на один элемент описанного явления, сохранившийся в древней службе святым Борису и Глебу (24 июля). Текст службы дошел до нашего времени в ряде списков, старший из которых относится к рубежу XI-XII вв.¹³ В списке РГАДА. Ф. 381. № 122 (XII в.) имеется отметка об авторстве последования: «творение Иоана, митрополита Русьскаго»¹⁴, на основании которой исследователи приписывают составление службы либо киевскому митрополиту Иоанну I¹⁵ (упом. в 1020-е гг.), либо его преемнику Иоанну II¹⁶ (ранее 1077-1089 гг.); существует также гипотеза об участии в создании памятника митрополита Илариона¹⁷ (1051-1054 гг.). Но как бы ни решался вопрос об авторе службы, ясно, что она составлена в пределах нескольких десятилетий после событий 1015 г. и представляет собой один из первых опытов их церковного осмысления.

Наряду с упомянутыми выше библейскими параллелями в древней службе (24 июля) есть еще одна важная параллель. Дважды (в 3-й стихире на «Господи воззвах» и во 2-ом тропаре 6-й песни канона) братья-страстотерпцы сравниваются со святым первомучеником Стефаном. В первом случае речь идет об обоих братьях:

Делы и учении Христивы исполняюща заповеди
и Того повеления, врагомъ не вражьдоваста,
на убиение пришьдъшихъ ваю неправьдьно.
Но, яко Стефану подобника пьрвомученику,
молястася: не постави имъ греха, глаголюща,
Человеколюбьче, Боже нашь, Исусе, и Спасе душамъ нашим.

Во втором случае – только о св. Борисе:

Яко въ истину сыи подобникъ Бога въплъщьшагося,
за убивающа тя тепле моляше.., святе,
яко въторыи первомученикъ Стефанъ великыи,
сего ради с нимь прославися¹⁸.

Выделенные фрагменты восходят к новозаветному рассказу о том, как побиваемый камнями архидиакон Стефан молился, чтобы Господь не поставил «греха сего» его убийцам (Деян. 7: 59-60). При этом сам Стефан здесь ясно подражает Христу, учившему молиться «за творящихъ вамъ напасть» (Мф. 5: 44) и перед смертью просившему Отца не карать тех, кто распял Его: «Отче, отпусти имъ: не ведятъ бо, что творятъ!» (Лк. 23: 34). Поскольку через всю службу 24 июля проходит мотив соотнесения братьев со Христом, встает вопрос: почему в данном случае автор песнопений не провел лишнюю и, как кажется, напрашивающуюся параллель со Спасителем, а обратился к образу архидиакона Стефана, сделав его при этом единственным святым (помимо самих братьев), упомянутым в службе? Ответ на этот вопрос тем более интересен, что в анонимном «Сказании о Борисе и Глебе» (возникшем не позднее начала XII в.) также имеется (скрытая) цитата из 7-й главы книги «Деяний святых Апостолов» и там она даже полнее, чем в службе. Борис, согласно «Сказанию», молился перед смертью такими словами: «не постави имъ, Господи, греха сего, нъ приими въ миръ душю мою»¹⁹ (ср.: «каменьемъ метаху Стефана, молящася и глаголюща: Господи Исусе, приими духъ мои. Положь же колени, возпи гласомь великим: Господи, не постави имъ греха сего»²⁰).

Сравнение братьев-страстотерпцев со св. Стефаном, как кажется, было далеко не случайным. Если сравнение их с Авелем соотносило события 1015 г. с началом мировой истории, а сравнение со Христом – с началом эры спасения, то параллель с первомучеником Стефаном (проведенная вместо возможной христологической параллели) позволяла соотнести все произошедшее под Киевом и под Смоленском еще с одним началом – началом христианской святости²¹. Побитый камнями архидиакон Стефан был первым из учеников Христа, кто отдал жизнь за исповедание новой веры. Именно с него начинается сонм христианских святых вообще и чин мучеников в частности. Это начальное положение св. Стефана в истории Церкви подчеркнуто в Новом Завете и акцентировано в богослужебных текстах. К примеру, в кондаке на день перенесения мощей святого (2 августа) поется: «Первый сеялся еси на земли небеснымъ делателемъ, всехвальне Стефане, первый на земли за Христа кровь излиялъ еси, блаженне, первый отъ Него победы венцемъ увязался еси на небесехъ, страдальцев начало, венечниче мучениковъ, первострадальне»²². Такое же место в истории Русской Церкви – первых святых и при том мучеников – заняли в XI в. святые Борис и Глеб. Зачин этой истории, таким образом, оказывался уподоблен отправным событиям в истории «единой, соборной и апостольской Церкви», соотносился с ними как образ с первообразом.

При этом, как показал Б.А. Успенский, в культе святых братьев едва ли не с самого начала проступали еще и апостольские полутона. На службе, посвященной их памяти, допускалось паремейное чтение «апостолу единому» (вместо мученического), а в переработке «Сказания о Борисе и Глебе», сохранившейся в Летописце Переяславля Суздальского, прямо говорится о том, что братьев мало назвать мучениками, поскольку они еще и «новоначалници святому крьщению, яко апостоли»²³. Как первые святые Русской земли, – отмечает Б.А. Успенский, – страстотерпцы «освящают эту страну, являются ее заступниками и в известном смысле оправдывают ее существование; поэтому, собственно, они и воспринимаются как апостолы»²⁴. Некоторые апостольские реминисценции различимы даже в древней службе (24 июля), которая (в отличие от большинства современных ей памятников «борисоглебского цикла») вообще равнодушна к «патриотической» стороне культа братьев. Тем не менее автор называет их «удобрением» Русской земли, «светозарьными» мучениками, просвещающими «вьсю землю»²⁵, «светилами», дарованными Богом «родоу нашемоу»²⁶. В свете этих наблюдений становиться различима еще одна линия, которая могла присутствовать при соотнесении братьев-князей со св. Стефаном. Как известно, архидиакон принадлежал к числу Семидесяти апостолов, успешно проповедовал в Иерусалиме и впоследствии почитался не только как мученик, но и как апостол²⁷.

Таким образом, агиографические образы первых русских святых и св. Стефана имели сразу несколько существенных соответствий.

На Руси во времена оформления культа страстотерпцев Бориса и Глеба, безусловно, знали о первомученике Стефане. Месяцесловы того времени предписывали несколько раз в год творить ему церковную память²⁸. Мозаики с изображением святого украшали столичные храмы²⁹. Преподобный Феодосий Печерский посвятил этому угоднику церковь при монастырском странноприимном доме³⁰ и, видимо, именно в его честь нарек при пострижении одного из своих учеников (который впоследствии сделался игуменом, а затем и епископом³¹). Не вызывает сомнения, что параллель между первыми русскими святыми и первомучеником Стефаном, проведенная в службе 24 июля, легко «прочитывалась» образованными людьми той эпохи.

1. В одной из версий проложного жития свв. Бориса и Глеба (24 июля), встречающейся в рукописях с XIII в., сохранилось свидетельство (возможно, недостоверное – см.: Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. М., 2001. С. 39. Прим. 19), согласно которому в Ростове какое-то время находился (княжил ?) и Глеб. В источнике говорится, что когда Борис был у отца в Киеве, готовясь выступить против печенегов, «брату его будущю Ростове, Глебови» (Абрамович Д.И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Пг., 1916. С. 95).
2. Критику реанимированной в последнее время гипотезы, оспаривающей виновность Святополка, см.: Петрухин В.Я. Древняя Русь. Народ. Князья. Религия // Из истории русской культуры. М., 2000. Т. 1 (Древняя Русь). С. 177-178; Карпов А.Ю. Ярослав Мудрый. М., 2001. С. 98-105, 475-477; Ранчин А.М., Лаушкин А.В. К вопросу о библеизмах в древнерусском летописании // Вопросы истории. 2002. № 1. С. 130-131.
3. Последним (по времени обнаружения) подтверждением этого явилась найденная в 1999 г. в Новгороде берестяная грамота № 906, датируемая третьей четвертью XI в. В ней имена Бориса и Глеба уже упомянаются наряду с именами других святых (см.: Янин В.Л., Зализняк А.А. Берестяные грамоты из раскопок 1999 г. // Вопросы языкознания. 2000. № 2. С. 6).
4. См.: Лосева О.В. Русские месяцесловы XI-XIV веков. М., 2001. С. 92-94.
5. Полное собрание русских летописей. М., 1962. Т. 1. Стб. 349, 438, 442.
6. Там же. Стб.369; Татищев В.Н. Собрание сочинений. М., 1995. Т.4. С.289. См. также: Масленицын С.И. Живопись Владимиро-Суздальской Руси. 1157-1238 годы. М., 1998. С. 142-143.
7. Федотов Г.П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 49.
8. См.: Ранчин А.М. Статьи о древнерусской литературе. М., 1999; С. 24-54; Успенский Б.А. Борис и Глеб: восприятие истории в Древней Руси. М., 2000.
9. Л.С. Соболева выявила четыре редакции этого чтения и отнесла их составление к XI – нач. XII вв. (Соболева Л.С. Паремийные чтения Борису и Глебу // Вопросы истории книжной культуры. Новосибирск, 1975. С. 121-122). Таким образом, возникновение рассматриваемого явления произошло, очевидно, ранее XIII в.
10. Соболева Л.С. Особенности возникновения и развития жанра исторических паремий Борису и Глебу // Проблемы изучения литературных жанров. Материалы третьей научной межвузовской конференции. Томск, 1979. С. 27; Успенский Б.А. Указ. соч. С. 8-13, 22-40.
11. Ранчин А.М. Указ. соч. С. 27.
12. Успенский Б.А. Указ. соч. С. 41-44, 47-50.
13. Обзор списков и реконструкцию первоначального состава службы см.: Антонова Е.В. Службы свв. Борису и Глебу в книжности Древней Руси. Дис. ... канд. филол. наук. М., 1997. С. 11-27, 73-79.
14. Абрамович Д.И. Указ. соч. С.1 36.
15. Этой точки зрения придерживались митр. Макарий (Булгаков), Е.Е. Голубинский, П.В. Голубовский, Н.К. Никольский, Д.И. Абрамович и др. (см.: Творогов О.В. Иоанн // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1987. Вып. I (XI – перв. пол. XIV в.). С. 206).
16. Так полагают, например, А.Поппэ и Е.В.Антонова (Поппэ А. Митрополитиы и князья Киевской Руси // Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (988-1237 гг.). СПб., 1996. С. 452; Антонова Е.В. Указ. соч. С. 101).
17. Серегина Н.С. Песнопения русским святым. По материалам рукописной певческой книги XI-XIX вв. «Стихирарь месячный». СПб., 1994. С.78-84.
18. Абрамович Д.И. Указ. соч. С. 137, 141. См. также аналогичное чтение в другой службе святым (там же. С. 148) и сравнение Глеба со св. Стефаном в проложном сказании о гибели последнего (не позднее XIII в.): «Господь Богъ не остави своего раба, якоже и преже святого первомученика Стефана, прослави иґ» (там же. С. 102).
19. Там же. С.36. В «Чтении о Борисе и Глебе» и в летописной повести о гибели братьев это место изложено сходно по смыслу (Борис молится за убийц), но без попытки текстологически сблизить с книгой «Деяний» (ср.: там же. С. 11, 69, 74, 79); более того, в «Чтении» за образец взят евангельский текст – описание смерти Христа (ср.: Лк. 23: 34, 46).
20. Чудовская рукопись Нового Завета 1354 г. М., 2001. С. 186.
21. На важность этой параллели обратил внимание Н.Н. Ильин, полагавший, что аналогия со св. Стефаном (мотив молитвы за убийц) должна была подтвердить «право Бориса и Глеба именоваться первыми русскими мучениками» (Ильин Н.Н. Летописная статья 6523 года и ее источник. М., 1957. С. 166-167). Однако прямое восхождение этого мотива к евангельскому рассказу (что было отмечено выше и на что указывает сам Н.Н. Ильин) делает необязательной аналогию со св. Стефаном, если речь идет только об обосновании права братьев именоваться «мучениками». В этом случае было бы достаточно одного сравнения со Христом (о мотивах канонизации братьев см.: Ранчин А.М. Указ соч. С. 24-54). Что же касается первенства братьев в качестве русских святых, то оно специальных доказательств не требовало, т.к. общерусское церковное почитание памяти княгини Ольги, мучеников-варягов и, видимо, князя Владимира оформилось позже (см.: Лосева О.В. Указ. соч. С. 89-92).
22. Булгаков С.В. Настольная книга для священно-церковно-служителей. М., 1993. Т. 1. С. 294.
23. Абрамович Д.И. Указ. соч. С. 89.
24. Успенский Б.А. Указ. соч. С. 26-29, 42-43.
25. Абрамович Д.И. Указ. соч. С. 137-138.
26. Это чтение содержится в списке РГАДА. Ф. 381. № 121 (рубеж XI-XII вв.) в одной из трех стихир, пропущенных при публикации Д.И. Абрамовичем (см.: Мурьянов М.Ф. Из наблюдений над структурой служебных Миней // Проблемы структурной лингвистики. 1979. М., 1981. С. 275).
27. См., например, тропарь праздника 27 декабря: «Подвигомъ добрымъ подвизался еси, первомучениче Христов и апостоле...» (Булгаков С.В. Указ. соч. Т. 1. С. 532).
28. Лосева О.В. Указ. соч. С. 233, 398.
29. Макарий (Булгаков). История Русской Церкви. М., 1995. Кн. 2. С. 46, 237.
30. Библиотека литературы Древней Руси. СПб., 1997. Т. 1. С. 406.
31. Там же. СПб., 1997. Т. 4. С. 326.