Электронная библиотека

В историю русской церкви Сергий Радонежский вместе со своими учениками и последователями вошел как основатель целого ряда монастырей, рассеявшихся по необъятной Руси. По некоторым оценкам, сам Сергий, его ученики и «собеседники», ученики учеников создали или восстановили от четверти до половины всех появившихся в XIV – XV вв. обителей. Что касается конкретных чисел, то в современной литературе порой мелькает цифра в 150 монастырей, основанных преподобным и его учениками за 100 лет¹.

По времени основания первым из них следует признать Борисоглебский монастырь, расположенный в окрестностях Ростова. О его ранней истории становится известным из «Повести о Борисоглебском монастыре, коликих лет и како бысть ему начало».

Обратимся к памятнику. В его начале неизвестный автор с сожалением констатирует, что сведений об основании обители дошло до него чрезвычайно мало: «еже исперва от древних старець слышахомъ и мало писания обретох». Само же повествование начинается с того, что там, где позднее возник Борисоглебский монастырь, «лесы же бысть на сем месте изначала черныа». Именно здесь поселился пустынножитель Феодор, о котором известно лишь то, что он происходил «изъ области Великаго Новаграда» («рода ж его и отечества не обретох, и коего монастыря постриженикъ», – уточняет агиограф). Тут он прожил в одиночестве три года. По соседству с местом обитания отшельника пролегала «дорога проходна ис Каргополя, из Бела озера и из ыных градовъ къ царствоующемоу градоу Москве и к Ростовоу». При этом оживленном пути Феодор повесил сосуд из коры, «сиречь коузовъ», в который проезжающие путники, понимая, что рядом живет пустынник, по тогдашнему обычаю «начали Бога ради покладати, овогда хлеба, иниии же овощиа и прочюю милостыню». Об этом узнали нищие из многих соседних деревень и вскоре стали специально приходить «на место сие милостыня ради». Феодор их не гнал и, более того, находя в коробе продукты, делился с ними. Позднее к Феодору пришел брат, именем Павел².

Интересующие нас сведения о Сергии Радонежском содержатся в главке «О начале обители», где говорится, что «въ дни благочьстиваго великаго князя Димитрея Ивановича всеа Роуси, в четвертое лето государьства его, при священном митрополите Алексие всея Роуси, при ростовском князе Константине, и при епископе Игнатии Ростовском приход творящоу преподобному Сергию в Ростовь къ Пречистеи и къ чюдотворцем помолитися». Узнав о его приходе, Феодор и Павел направились в Ростов просить князя и епископа разрешить им воздвигнуть церковь и устроить монастырь. С этой же просьбой они обратились к Сергию «дабы посмотрилъ места, где им поставити церковь и место благословилъ». Преподобный не отказал им и «прииде с ними на место сие и много походивъ по пустыни сеи». Отшельники показали ему несколько возможных мест для устройства монастыря и Сергий, выбрав одно из них, благословил Феодора и Павла «поставити храм великых страстотрьпець Бориса и Глеба», а затем «отъиде в путь свои». «И начаша събирати къ ним братия и мирскаа чадь древодели в помощь делу». Вскоре здесь возникла обитель, первым игуменом которой стал Феодор³.

Таково известие о начале Борисоглебского монастыря. В литературе, посвященной ему, годом основания обители называется 1363 г. Основой для этой датировки является точное указание «Повести…», что монастырь был основан в «четвертое лето государьства» Дмитрия Донского⁴. Но насколько верна эта дата? Проверить ее позволяет выяснение времени жизни митрополита Алексея, ростовского князя Константина и ростовского епископа Игнатия, при которых, согласно свидетельству «Повести» и была основана обитель.

Посмотрим, когда жили указанные лица. Митрополит Алексей был главой русской церкви с 1354 г. вплоть до своей кончины 12 февраля 1378 г.⁵ Ростовский князь Константин Васильевич, согласно известию летописцев, скончался во время морового поветрия в 1365 г.⁶ Относительно пребывания на ростовской кафедре епископа Игнатия, известно, что он получил ее в 1356 г.⁷ К сожалению, дата его кончины не известна. Согласно летописному списку ростовских владык, а также перечню епископов, поставленных митрополитом Алексеем, следующим после Игнатия ростовским епископом являлся Петр⁸. Последний умер в один год с ростовским князем Константином от эпидемии 1365 г.⁹ Отсутствие в летописях известия о времени поставления Петра в епископы, косвенно свидетельствует о том, что кафедру он занимал весьма непродолжительное время. Поскольку «четвертое лето» княжения Дмитрия Донского приходилось именно на 1363 г. (его отец Иван Красный скончался в 1359 г.), становится ясным, что Ростовский Борисоглебский монастырь вполне мог быть основан в 1363 г., как говорит об этом «Повесть…».

Между тем, в современной литературе, посвященной Сергию Радонежскому, сложилось довольно критическое отношение к этому эпизоду биографии преподобного. В этом плане довольно характерна позиция В.А. Кучкина: «Позднейшие предания приписывают Сергию создание… Борисоглебского (монастыря. – Авт.) на р. Устье близ Ростова…, однако достоверность этих преданий не подкрепляется более ранними свидетельствами»¹⁰. Аналогичного мнения придерживается и Б.М. Клосс: «Позднейшие предания приписывают Сергию Радонежскому еще создание Борисоглебского монастыря на реке Устье близ Ростова…, однако эти сведения носят слишком легендарный характер и ранними свидетельствами не подкрепляются. Вопрос нуждается в доисследовании»¹¹. Основанием для подобных выводов историков стало то, что «Повесть…» относится к довольно позднему времени и была создана спустя полтора столетия после кончины преподобного.

На первый взгляд, процитированные нами исследователи правы. Действительно, первые сведения по истории Борисоглебского монастыря дошли до нас только от XVI в. Так, в летописи он впервые упоминается лишь под 1504 г., когда «тоя же зимы, генваря, Тихонъ Ростовский оставилъ архиепископию за немошъ и соиде въ монастырь къ Борису-Глебу на Устью»¹². Но означает ли это, что источники XVI в. не содержат достоверных сведений за предшествующее время, и мы не можем опираться на них для реконструкции событий XIV в.? Определенную надежду на положительное решение поставленного нами вопроса дает характеристика «Повести…», данная в свое время В.О. Ключевским: «…повесть о Борисоглебском монастыре (в 15 верстах от Ростова)… написана в самом монастыре в начале второй половины XVI в., как видно по указаниям автора и по времени одного ее списка. Рассказ в ней очень прост и сух, без всяких риторических украшений, но передает события с такой полнотой и ясностью, какая редко встречается в житиях…»¹³.

Но главным доводом для исследователей стало то, что эпизод с основанием Борисоглебского монастыря отсутствует в «Житии» Сергия Радонежского – нашем главном источнике о жизни преподобного. Однако так ли это на самом деле?

Еще в XIX в. исследователями было установлено, что работу над «Житием» Сергия начал младший современник преподобного Епифаний Премудрый. Однако его труд остался неоконченным – работу над ним он начал осенью 1418 г., но уже 14 июня 1419 г. скончался. О всей дальнейшей биографии основателя Троице-Сергиева монастыря становится известным из сочинения другого агиографа – Пахомия Логофета, который завершил дело Епифания Премудрого в 30 – 40-е гг. XV в. Тот факт, что у «Жития» Сергия оказалось два автора, привел к тому, что в нем появились определенные неточности и противоречия. Исследователи долгое время среди множества списков пытались обнаружить первоначальный текст Епифания Премудрого, но находили лишь тексты, отредактированные Пахомием Логофетом. Только относительно недавно эту работу сумел проделать Б.М. Клосс, обнаруживший в списке XVI в. подлинный текст, принадлежащий перу первого биографа Сергия. Оказалось, что Епифанию Премудрому удалось довести изложение биографии Сергия примерно до половины его жизненного пути.

Как признает сам Епифаний, главным источником при написании биографии троицкого игумена стали для него рассказы лиц, хорошо знавших преподобного. Поэтому неслучайно, что в «Житии» Сергия мы не найдем точных дат с указанием того или иного года, а имеется лишь последовательная смена эпизодов его жизни, когда можно говорить только о том, что данное событие в его жизни произошло раньше или позже того или иного. Подобная особенность характерна для всех мемуаров, написанных по устным рассказам, а не только для данного памятника. Как правило, рассказчики предпочитают излагать общий ход событий, а не указывать ту или иную конкретную дату. Такова особенность человеческой памяти и с этим надо считаться. Тем не менее, у нас имеется возможность установить действительную хронологическую шкалу почти всех важнейших фактов деятельности Сергия. Это происходит благодаря тому, что рассказчик на вопрос слушателя – когда произошло то или иное событие? – обычно приурочивает его к другому, более заметному, дату которого возможно выяснить из летописей или других источников. Не являлись исключением из этого правила и собеседники Епифания. Именно это обстоятельство является ключевым для нас в определении точных хронологических привязок к тем или иным эпизодам жизни Сергия.

Завершает текст Епифания Премудрого небольшая главка «О худости портъ Сергиевыхъ и о некоемъ поселянине». Из нее становится известным, что Сергий, хотя к этому времени уже стал игуменом, не изменил своих прежних привычек. Иллюстрируя его смирение и трудолюбие, Епифаний рассказывает о некоем земледельце, который «живый на селе своем, орый плугом своим и от своего труда питаася», пришел в Троицкую обитель посмотреть на знаменитого игумена, молва о котором шла по всем окрестным землям. В это время Сергий был занят: «на лыскаре тружающуся», – уточняет Епифаний, – т.е. трудился лопатой на огороде. Поскольку грядки располагались за монастырской оградой, братья посоветовали земледельцу подождать, пока Сергий закончит свою работу. Но желание крестьянина было настолько велико, что тот не захотел ждать и решился посмотреть на преподобного сквозь щелку в ограде: «он же от многа желания не дождавъ, но приникъ скважнею». В итоге он смог увидеть игумена, но в каком виде – «в худостне портище, зело раздране и многошвене, и в поте лица тружающася». Крестьянин принял все это за насмешку: «Аз пророка видети приидох, вы же ми сироту указасте». Монахи уверяли, что земледелец видел Сергия, но тот упорно не верил им. Как раз в это время в монастырь приехал некий князь «съ многою гръдостию и славою», в окружении многочисленной свиты: «и плъку велику были округъ его, боляром же и слугам, и отрокомь его». Шедшие перед князем слуги по тогдашнему обычаю очищали дорогу своему господину и поселянина «далече отринуша». Оттуда он мог наблюдать занимательную картину: князь, увидев «сироту», еще издали поклонился ему до земли, а после взаимных приветствий они начали беседу. «Седоста два токмо (т.е. князь и Сергий. – Авт.), а всем предстоящим», – рассказывает агиограф. Только тогда земледелец убедился в своей ошибке, а после отъезда князя стал кланяться игумену, умоляя простить и благословить¹⁴.

Епифаний Премудрый обрывает свое повествование буквально на полуслове – из текста «Жития» нельзя выяснить ни имени князя, ни цели его визита. В литературе пытались выяснить – кем был данный посетитель Троицкой обители? Высказывалось мнение, что им мог быть князь Владимир Андреевич Серпуховской, в удел которого входил Радонеж¹⁵. Но согласиться с этим нельзя. Писавший после Епифания Пахомий Логофет также не указывает имени князя¹⁶. Это выглядит довольно странно, поскольку во всех других случаях Пахомий, говоря о визитах князей в Троицкий монастырь, всегда оговаривает их имена («приде же некогда князь Владимиръ», «приде князь великии в монастырь къ преподобному Сергиу»), а также цели визитов («и молит святого, да идет с ним въ отечьство его, въ град Серпохов, благословить место, иде же хощет устроити монастырь», «прииде…къ Сергию, благодать въздавая ему о добром съвещании»)¹⁷. Приведенные примеры свидетельствуют о том, что имена великого князя Дмитрия Донского и его двоюродного брата Владимира Андреевича Серпуховского были хорошо известны агиографу, а, следовательно, речь должна идти о ком-то из других русских князей.

И хотя этот рассказ лишен каких-либо хронологических примет, у нас все же имеется возможность установить дату этого эпизода и имя князя, приехавшего к Троице. Тщательно и скрупулезно анализируя весь текст Епифания Премудрого, мы приходим к выводу, что он излагает жизнь преподобного в строгой хронологической последовательности. Поэтому определить точное время княжеского визита в Троицкий монастырь оказывается вполне возможным, если выяснить дату предшествующего эпизода биографии Сергия. Перед главой «О худости портъ Сергиевыхъ и о некоемъ поселянине» Епифаний Премудрый помещает рассказ о временной нехватке продовольствия в Троицком монастыре. Суть его заключается в том, что однажды троицким монахам пришлось голодать три дня. На четвертый Сергий не выдержал и чтобы хоть как-то прокормиться, пришел к жившему в обители старцу Даниилу (очевидно, имущему монаху). Известно было, что тот обратился к сельскому плотнику с просьбой пристроить ему к келье сени. Однако мастер не пришел и за дело взялся сам игумен. Исполнив заданную работу, Сергий получил за свой труд «решето хлебовъ гнилых, скрилев (сухарей. – Авт.)». Небольшая, но весьма выразительная картинка поглощения Сергием заплесневелых сухарей, которые он запивал простой водой, наглядно свидетельствует об остроте голода, постигшего обитель. Недовольство братии отсутствием провизии было настолько велико, что некоторые из монахов собирались уже покинуть монастырь. Только увещевания Сергия, а главное – привезенное «брашно» (съестные припасы) предотвратили их уход¹⁸.

Что же послужило причиной нехватки продовольствия в Троицком монастыре? Для этого нам необходимо охарактеризовать политическую обстановку того времени в Северо-Восточной Руси. Известно, что она резко обострилась в 1360 г., когда после смерти своего отца Ивана Красного малолетний московский князь Дмитрий не получил ханского ярлыка на великое княжение Владимирское. Новым великим князем стал Дмитрий Константинович Суздальский. 22 июня 1360 г. он торжественно был посажен на владимирский стол¹⁹. Однако его суздальский князь занимал в течение всего двух лет. В 1362 г. свои права на великое княжение предъявил московский князь. Он (точнее, его окружение, поскольку самому Дмитрию было тогда всего 12 лет) позвал своего противника на суд хана. Киличеи обоих соперников отправились в Орду и хан Мурат признал великокняжеское достоинство «по отчине и дедине» за московским князем. Но Дмитрий Константинович не хотел уступать: он двинулся из Владимира и захватил Переславль-Залесский. Тогда московские бояре, взяли с собою трех юных московских княжичей (Дмитрия, его брата Ивана и двоюродного брата последних Владимира) и двинулись против суздальского князя. Однако войны не последовало: Дмитрий Константинович, реально взвесив свои силы, предпочел бежать сначала во Владимир, а затем в Суздаль. Московский князь вошел во Владимир и сел на великокняжеском столе своего отца и деда²⁰. Тем самым становится понятным, что перерыв в снабжении обители был вызван тем, что она на короткий срок оказалась в зоне возможных военных действий, а рассказанный Епифанием эпизод следует отнести к зиме 1362/63 гг., когда разворачивались описываемые события. Соответственно помещенный далее в «Житии» Сергия сюжет о визите некоего князя в Троицкий монастырь не мог быть ранее этого времени.

Но на этом противостояние Москвы и Суздаля не закончилось. Весной или летом 1363 г. Дмитрий Константинович с помощью татар вновь сел во Владимире, но продержался там лишь несколько дней. Москвичи «прогна его пакы съ великаго княжениа» и осадили в отчинном Суздале. Дмитрий Константинович был вынужден просить мира²¹.

Эти перемены самым непосредственным образом отразились и на Ростове. Несмотря на свой формально независимый статус, ростовские князья XIV в. фактически находились на положении вассалов более сильных сородичей. У ростовского князя Василия Константиновича, жившего в первой четверти XIV в., было два сына: Константин и Федор. По свидетельству родословцев, после смерти отца между братьями произошел раздел города: Федору досталась Сретенская половина, а Константину – Борисоглебская. Старший из братьев Федор умер в 1331 г.²², и его часть Ростова перешла к его сыну Андрею Федоровичу.

Что касается Константина, то он в это время, по сути дела, являлся «слугой» московских великих князей. Этому способствовало то, что в 1328 г. он женился на дочери Ивана Калиты. Судя по летописным известиям, Константин принимал активное участие во многих крупных операциях московских князей: в 1339 г. он участвовал в организованном Иваном Калитой по велению хана Узбека походе к Смоленску, в следующем году вместе с Семеном Гордым дошел до Торжка в походе против новгородцев. В 1348 г. Семен Гордый вновь посылает его на Новгород с московской ратью, которую возглавил удельный звенигородский князь Иван Красный. О реальном значении личности Константина Васильевича в этот период свидетельствует тот факт, что когда в 1349 г. волынский князь Любарт Гедеминович задумал жениться на дочери Константина Васильевича Ростовского, он испрашивал на то разрешения не у ее отца, а у великого князя Семена Гордого²³.

Но в 1360 г. ситуация в Северо-Восточной Руси резко изменилась. Почувствовав перемену конъюнктуры, Константин Васильевич резко меняет свою политическую ориентацию и всецело переходит на сторону суздальского князя. Судя по всему, решающими для него стали корыстные интересы: новый великий князь содействовал тому, чтобы в руках у Константина Васильевича оказался весь Ростов. Рогожский летописец поместил об этом лишь краткое известие («князя Костянтина весь Ростов»)²⁴, и мы не знаем подробностей этого дела – было ли это осуществлено военным захватом, или же по ханскому ярлыку. Как бы то ни было, но этим шагом князь Константин вступил в конфронтацию с другим совладельцем Ростова – своим племянником Андреем Федоровичем.

Когда Москва окончательно взяла верх над суздальским князем, настала очередь и его ростовского союзника. Рогожский летописец после рассказа об изгнании из Владимира князя Дмитрия Константиновича добавляет: «тако же надъ ростовьскымъ княземъ»²⁵. В.А. Кучкин указывал, что «хотя эта фраза очень лаконична, она позволяет строить некоторые догадки относительно каких-то акций правительства Дмитрия Московского против Константина Васильевича». В частности, он уточняет, что более определенные сведения на этот счет сохранились в ростовском летописании. Под тем же 1363 г. там сообщалось, что «князь Андрей Федоровичь приеха изъ Переяславля въ Ростовъ, а съ ним князь Иванъ Ржевский съ силою»²⁶. Поскольку Ржевские, как установил А.В. Экземплярский, служили московским князьям, шедшая с князем Иваном Ржевским сила была московской ратью, данной Андрею в помощь против его дяди²⁷. По мнению В.А. Кучкина, появление в Ростове Андрея Федоровича с московской ратью привело к политическим переменам в княжестве. Под 1364 г. в ростовском летописании сообщалось, что «того же лета поеха князь Костянтинъ Василиевичь на Устюгъ»²⁸. Отсюда историк делает вывод, что «после успеха в 1363 г. опиравшегося на Москву князя Андрея Федоровича Ростовского в споре с Константином Васильевичем последний потерял ростовский стол и вынужден был отправиться на княжение в Устюг»²⁹.

Однако вряд ли можно согласиться со столь категоричным выводом исследователя. Летописное известие о смерти князя Константина Васильевича в следующем 1365 г.: «Того же лета въ Ростове бысть моръ на люди силенъ, а князь Костянтинъ Ростовскыи съ княгынею и с детми преставися и владыка Петръ»³⁰ доказывает, что умер он не в далеком Устюге, а в своем стольном Ростове и следовательно не терял ростовского стола.

Для нас в описании всех этих перипетий внутриполитической жизни Ростова важно то, что князь Константин Васильевич Ростовский и поддерживавший его ростовский владыка Игнатий, оказавшись в 1363 г. в ситуации противостояния с победившей Москвой, волей-неволей должны были искать пути примирения с московским правительством.

Для этого необходим был посредник. При его выборе самой оптимальной кандидатурой оказывалась фигура Сергия Радонежского, уроженца Ростовской земли и одновременно игумена Троицкого монастыря в пределах Московского княжества. Очевидно именно поэтому с просьбой о посредничестве князь Константин Васильевич и оказался в обители преподобного, а чуть позже Сергий появился в Ростове. И хотя формальным поводом этой поездки стало желание троицкого настоятеля «помолитися чюдотворцем», нет сомнения, что он вел переговоры о примирении Москвы с ростовским князем. Их результатом стал компромисс, в результате которого князю Константину Васильевичу удалось сохранить свои ростовские владения. Во время этого визита на свою родину Сергий принял участие в закладке Ростовского Борисоглебского монастыря. Новая обитель стала символом примирения Москвы и ростовского князя.

Таким образом анализ «Жития» Сергия Радонежского подтверждает сообщение «Повести о Борисоглебском монастыре, коликих лет и како бысть ему начало» о возникновении этой обители в 1363 г., уточняет обстоятельства его основания.

Для нас важнее другое – поездка Сергия на свою родину стала первой, но далеко не последней из его поездок, призванных мирить враждовавших между собой русских князей. На повестку дня остро вставала проблема освобождения страны от иноземного ига. Но решить ее можно было только сплотив все русские земли. В эти годы постоянных княжеских усобиц троицкий игумен прилагал все усилия, чтобы Русь стала единой. Эти старания преподобного не пропали даром – менее чем через два десятилетия вооруженные рати практически всех русских княжеств вышли плечом к плечу на Куликово поле, чтобы дать отпор ненавистному врагу. И в том, что это наконец произошло, была и частица заслуг Сергия Радонежского.

1. Беляев С.А. Преподобный Сергий и наше время // Журнал Московской патриархии. 1996. № 7. С. 43.
2. Повесть о Борисоглебском монастыре (около Ростова) XVI в. Сообщение Х. Лопарева. СПб., 1892 (Памятники древней письменности. Вып. LXXXVI). С. 5 – 6; Издано также: Повесть о преподобных отцах Феодоре и Павле, первоначальницех и строителях обители Борисоглебской, что на реке Устье и о начале Борисоглебской ярмарки 2-го мая. Ярославль, 1875 (2-е изд.: Ярославль, 1884).
3. Повесть о Борисоглебском монастыре. С. 6 – 8.
4. О Борисоглебском монастыре: Ростовский второклассный Борисоглебский монастырь и его основатели преподобные старцы Феодор и Павел. Ярославль, 1907; Титов А.А. Вкладные и кормовые книги Ростовского Борисоглебского монастыря в XV, XVI, XVII и XVIII столетиях. Ярославль, 1881; Амфилохий, архимандрит. Краткая жизнь Ростовского Борисогебского монастыря, что на Устье реке, чтеца Алексея Стефановича. М., 1863; Лествицын В. Сапега в Ростовском Борисоглебском монастыре. Ярославль, 1884; Кривоносов В.Т., Макаров Б.А. Архитектурный ансамбль Борисоглебского монастыря. М., 1987; Мельник Л.Ю. К истории Борисоглебского музея // СРМ. Вып. I. Ростов, 1991. С. 120 – 131; Мельник А.Г. О звоннице Борисоглебского монастыря // СРМ. Вып. VII. Ярославль, 1995. С. 215 – 226; Мельник Л.Ю. История колоколов Борисоглебского монастыря // Там же. С. 227 – 239; Лапшина С.А. О колоколах Борисоглебского музея // Там же. С. 239 – 246; Матюхин В. Монастырский сад // Любитель природы. Ежегодный экологический сборник. Рыбинск, 1998.С. 318 – 323; Мельник А.Г. Интерьер Предтеченской церкви Ростовского Борисоглебского монастыря // Монастыри в жизни России. Калуга – Боровск, 1997. С. 145 – 149.
5. ПСРЛ. Т. XXV. М.; Л., 1949. С. 194.
6. Там же. Т. XI. СПб., 1897. С. 4.
7. Под этим годом летописец записал: «преставися Иванъ, епископъ Ростовъскыи, что былъ преже архимандритъ у святого Спаса на Москве. Того же лета поставленъ бысть Игнатеи епископомъ Ростову» (ПСРЛ. Т. XVIII. СПб., 1913. С. 99).
8. ПСРЛ. Т. XXV. С. 195, 226.
9. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Пг., 1922. Стб. 79.
10. Кучкин В.А. Сергий Радонежский // Вопросы истории. 1992. № 10. С. 88 – 89.
11. Клосс Б.М. Избранные труды. Т. 1. Житие Сергия Радонежского. М., 1998. С. 59 – 60.
12. ПСРЛ. Т. XII. СПб., 1901. С. 257.
13. Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1988. С. 281.
14. Клосс Б.М. Указ. соч. С. 337 – 341.
15. Кучкин В.А. Сергий Радонежский. С. 80.
16. Клосс Б.М. Указ. соч. С. 360.
17. Там же. С. 367, 369, 404, 410.
18. Клосс Б.М. Указ. соч. С. 333 – 335.
19. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 69, Т. XVIII. С. 100.
20. Там же. Т. X. С. 233 – 234.
21. Там же. Т. XV. Вып. 1. Стб. 74.
22. Там же. Т. I. М., 1962. Стб. 531.
23. Там же. Т. X. С. 211, 212, 215, 220, 221.
24. Там же. Т. XV. Вып. 1. Стб. 69.
25. Там же (под 6871 г.).
26. Там же. Т. V. СПб., 1851. С. 229, Т. IV. Ч. 1. Вып. 1. Пг., 1915. С. 290.
27. Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период. Т. II. СПб., 1890. С. 50.
28. ПСРЛ. Т. V. С. 230, Т. IV. Ч. 1. Вып. 1. С. 291, Т. I. Стб. 533.
29. Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X – XIV вв. М., 1984. С. 270, 279.
30. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 79.