Электронная библиотека

19 ноября 2005 г. исполнилось 100 лет со дня рождения Владимира Николаевича Иванова, человека, посвятившего всю свою жизнь сохранению бесценного наследия прошлого нашей Родины. Благодаря дару его сына, Владимира Владимировича Иванова, передавшего в архив Музеев Московского Кремля часть документов своего отца, образован личный документальный фонд Владимира Николаевича. Именно эти материалы – фотографии, воспоминания, отдельные служебные документы стали основными источниками данного сообщения, призванного напомнить об основных этапах его творческого пути.

В.Н. Иванов родился 19 ноября 1905 г. в г. Ростове Ярославской области, после окончания семилетней школы и педагогического техникума поступил в Ярославский Государственный университет, однако в 1925 г. перевелся на отделение истории и теории искусств в 1-й Московский Государственный университет, который и окончил в 1928 г. по специальности «искусствоведение»¹.

В студенческие каникулы в 1923 – 1927 гг. он трудился в Ростовском Государственном музее, где работали Сергей Николаевич, Петр Сергеевич и другие представители рода Ивановых, к тому же, и семья его проживала по адресу: г. Ростов, Кремль, дом 1. Начал свою службу Владимир Николаевич 1 мая 1923 г. в должности научно-технического работника с окладом 13 рублей 50 копеек². Коллектив музея был небольшой, но очень дружный. Как вспоминал Владимир Николаевич, «все уважительно относились друг к другу», а «душой всего дела» был директор Дмитрий Алексеевич Ушаков, «…бывший артиллерийский офицер с незаконченным образованием Московского археологического института…». Надо сказать, что в том году Ростовский музей отмечал свое 40-летие, и новый сотрудник принимал посильное участие в подготовке к юбилею, позднее запечатлев в своих мемуарах интерьеры музейных залов того периода. Самым памятным событием в летней студенческой практике 1924 г. для него были раскопки Сарского городища, проходившие под руководством профессора Дмитрия Николаевича Эдинга. В том же году Иванов был назначен и хранителем Борисоглебского монастыря, переданного вместе со всеми зданиями, ризницей и библиотекой в ведение Ростовского музея и ставшего его филиалом. Стоит упомянуть, что он являлся также членом Ростовского научного общества по изучению местного края, возглавлявшегося Д. А. Ушаковым. В обязанности В.Н. Иванова, как и других студентов- практикантов, входило ведение экскурсий, проведение архитектурных обмеров памятников , ночные дежурства на территории музея. Во время студенческой практики Владимир Николаевич познакомился и со своей будущей супругой – Верой Александровной Смысловой, поступившей на работу в Ростовский музей.

По окончании МГУ в 1928 г. Владимир Николаевич был направлен в Московский Политехнический музей на практику, там он провел реэкспозицию раздела по истории русской архитектуры ХIII- ХIХ вв., а в ноябре того же года был назначен стажером Государственной Оружейной палаты и проработал в отделе «Памятники Кремля» до 1935 г., пройдя за неполных семь лет путь от стажера до заведующего этим ведущим структурным подразделением и став настоящим специалистом в области музейного дела³. Несмотря на все проблемы, стоявшие тогда перед Оружейной палатой, можно сказать, что Владимиру Николаевичу повезло, он еще застал таких профессиональных и высокообразованных специалистов, как директор музея Д.Д. Иванов, хранитель фонда тканей, а затем зам. директора по научной работе В.К. Клейн, научные сотрудники М.М. Денисова, Г.Г. Гольдберг, М.М. Постникова-Лосева, реставраторы Д.П. Сухов и Е.И. Брягин, и в первую очередь, конечно, начальник отдела Памятники Кремля Н.Н. Померанцев.

Все силы небольшого коллектива музея в тот период были направлены на спасение бесценных произведений декоративно-прикладного искусства, иконописи, а также памятников архитектуры Кремля. Не выдержав этой напряженной борьбы, сознавая всю тщетность своих усилий, трагически ушел из жизни директор Д.Д. Иванов, бросившись под поезд. При его преемниках, ставленниках новой власти юристе М.И. Карапетяне и бывшем рабочем завода «Борец» С.И. Монахтине, возглавившим музей с весны 1930 г., изъятия предметов из палаты в Антиквариат и Гохран для последующей продажи стали массовым явлением, началось преобразование Оружейной палаты из художественного музея в историко-бытовой, экспозиция которого на примере уникальных сокровищ должна была наглядно показывать угнетение рабочего класса царизмом⁴.

Не лучше обстояло дело и с музеями-соборами. В 1928 г. было издано Постановление ВЦИК о сломке церкви Константина и Елены. Несмотря на усилия музейщиков во главе с Н.Н. Померанцевым, спасти памятник не удалось. К сожалению, эта церковь стала лишь первым звеном в страшной и трагической цепочке преступлений советской власти против собственного народа и его истории. 1929-й год прошел под знаком борьбы за спасение церквей Чудова и Вознесенского монастырей, на месте которых планировалось построить военную школу ВЦИК, затем настал черед церквей Благовещения на Житном дворе и Иоанна Предтечи в Боровицкой башне, древнего храма Спаса на Бору, Красного крыльца, на месте которого было возведено уродливое здание кремлевской столовой, по меткому замечанию В.Н. Иванова, несколько десятилетий служившее «немым укором всем людям 30-х годов», под зал заседаний Верховного Совета СССР и РСФСР были перестроены парадные Александровский и Андреевский залы Большого Кремлевского дворца. Необходимо отметить, что небольшой коллектив музея делал все возможное для сохранения памятников, перенося иконы, церковную утварь, иконостасы и другие предметы из предназначенных к сносу храмов в другие кремлевские здания. Так, им удалось спасти скульптуру Св. Георгия из церкви Михаила Малеина Чудова монастыря, иконостас Вознесенского собора, установленный позднее в соборе 12 Апостолов и многие другие ценности. Там, где спасти было невозможно, музейные сотрудники проводили тщательную научную фиксацию. Для вскрытия и последующей эвакуации захоронений русских цариц в Вознесенском соборе была создана специальная комиссия , дневники работ вели В.Н. Иванов и С.А Зомбе⁵. В кремлевских соборах открывались антирелигиозные выставки, такие, как «Пасха и 1 мая» , в южной пристройке Архангельского собора была создана выставка «Классовая сущность веры в загробную жизнь»⁶. Заметно сокращалось число посетителей, экскурсии проводились в основном для правительственных групп, иностранных политиков, известных писателей, представителей рабочего движения, для видных советских деятелей. Постепенно старые квалифицированные кадры становились ненужными. В мае 1931 г. из Кремля ушел Н.Н. Померанцев, некоторое время отдел возглавлял архитектор Д.П. Сухов, а затем Владимир Николаевич⁷. Несмотря на всевозможные трудности, он предпринимал различные попытки создания в храмах экспозиций памятников церковного искусства без явной идеологической пропаганды. Так, в 1933 г. он разрабатывал проект экспозиции о быте патриархов в переданных музею Никоновских палатах, который так и не был реализован. Несмотря на активные старания музейных сотрудников, проводившаяся в кремлевских соборах работа по реставрации иконописи и фресковой живописи постепенно замирала.

После убийства видного партийного деятеля С.М. Кирова усилилась борьба с «врагами партии и народа», массовый размах приобрели репрессии. Работа в Кремле становилась невыносимой. Многие сотрудники стремились перейти в другие учреждения. В 1935 г. вынужден был уйти в создававшийся тогда Музей Архитектуры Академии строительства и архитектуры СССР в Донском монастыре и В.Н. Иванов. Там он проработал 25 лет, пройдя путь от научного сотрудника до директора⁸. В результате активной творческой деятельности Владимира Николаевича была собрана и представлена в экспозиции Михайловской церкви замечательная коллекция русской монументальной скульптуры, создана научно обоснованная систематическая фототека по русской и советской архитектуре более чем на 100 тысяч негативов и фотоотпечатков, собрана уникальная коллекция изобразительных материалов по истории архитектуры и монументальной живописи, проводилась большая выставочная работа. В частности, под руководством В.Н. Иванова были организованы выставки к 200-летию со дня рождения архитектора В.И. Баженова и выставка художественного литья.

В апреле 1960 г. по Постановлению ЦК КПСС и Совета Министров СССР Оружейная палата и музеи-соборы были переданы в ведение Министерства культуры СССР. Вскоре в образованные Государственные музеи Московского Кремля были назначены директор Н.И. Цветков, главный архитектор В.И. Федоров, главный хранитель Н.Н. Захаров и заместитель директора по научной работе В.Н. Иванов, вступивший в должность в соответствии с приказом Министерства культуры СССР № 702-к от 8 июля 1960 г.⁹ Так спустя 25 лет он вернулся в Московский Кремль, но уже высококвалифицированным специалистом, опытным администратором и исследователем, имеющим немало научных публикаций, и сразу же приступил к выполнению возложенных на него обязанностей. Надо сказать, что объемы работ, возложенных на В.Н. Иванова, были действительно впечатляющими. Он осуществлял руководство всей экскурсионной, научной и экспозиционно-выставочной деятельностью, при этом принимал активное участие в решении важнейших вопросов реставрации экспонатов и архитектурных памятников, не бросая и научные исследования. В этот период одной из важнейших задач являлась популяризация памятников Московского Кремля. Сотрудники музея выступали на радио, писали путеводители, готовили к публикации наборы открыток, создавали новые методические пособия к лекциям и экскурсиям, была начата работа по каталогизации коллекций. На качественно новый уровень поднималась выставочная работа. Так, в 1960 г. в Благовещенском соборе была открыта выставка «Искусство эпохи Андрея Рублева». Воплотилась в жизнь и давняя мечта Владимира Николаевича о создании музея патриаршего быта, работа над проектом которого началась еще в 1958 г., до его прихода, а завершилась в ноябре 1961 г. открытием экспозиции в Патриаршем дворе и соборе 12 Апостолов. Постоянно совершенствовалась экспозиция Оружейной палаты. Принимал Владимир Николаевич и активное участие в создании Музея подарков Союзу СССР, организованного по приказу Министерства культуры СССР № 57 от 29.10. 1960 г. в помещении апартаментов, примыкающих к зданию Оружейной палаты. Однако, не успев открыться для широкой публики, 25.12. 1965 г. этот музей был закрыт, а его площади вновь отошли к Управлению комендатуры Московского Кремля¹⁰.

В июне 1965 г. дирекция Музеев обратилась с ходатайством о присвоении В.Н. Иванову звания Заслуженного деятеля искусства РСФСР, и по указу Верховного Совета РСФСР от 14 февраля 1966 г. № 433/36 он был удостоен этого почетного звания «за заслуги в области советского искусствоведения»¹¹.

Летом 1966 г. было создано Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры – «ВООПИиК», председателем которого был назначен заместитель председателя Совета Министров РСФСР Вячеслав Иванович Кочемасов, а его первым заместителем, то есть реальным руководителем и организатором работы общества , призванного сохранять культурное наследие страны, стал Владимир Николаевич Иванов¹². Тогда ему было шестьдесят лет, в этом возрасте многие уходят на пенсию, а он с энтузиазмом взялся за совершенно новое для него и отнюдь не простое дело, прослужив на этом посту почти двадцать лет. Результатом деятельности ВООПИиК, в конце 1970-х гг. насчитывавшем в своем составе около тринадцати миллионов членов, стало принятие Закона СССР и РСФСР об охране и использовании памятников истории и культуры, постановка на государственную охрану более 150 исторических городов и их центров, организация туристической трассы «Золотое кольцо», создание музеев деревянного зодчества в Архангельске, Костроме и Суздале, организация и финансирование масштабных реставрационных работ по памятникам архитектуры, проведение выставок по всей территории России, формирование студенческих реставрационных отрядов и многое, многое другое. В благородном деле сохранения исторических памятников с Владимиром Николаевичем сотрудничали многие выдающие деятели науки, культуры и искусства- П.Д. Корин, П.Д. Барановский, Б.А. Рыбаков, В. П. Астафьев, И.В. Петрянов-Соколов, Д.С. Лихачев, С.О. Шмидт и т.д.

Работу в обществе охраны памятников В.Н. Иванов умудрялся сочетать с активной деятельностью в других общественных организациях, был членом правления и ревизионной комиссии Московского отделения Союза архитекторов СССР, делегатом съездов Союза Архитекторов СССР, действительным членом Советского комитета Международного совета музеев (ИКОМа) и вице-президентом исполнительного комитета по охране памятников и достопримечательных мест ЮНЕСКО (ИКОМОСа), представлял свою страну на международных конгрессах и конференциях по проблемам музейного дела и охраны памятников. И при этом он вел значительную научную работу, его перу принадлежит ряд изданий по Московскому Кремлю и Оружейной палате, по городам России – родному Ростову Великому, Угличу, Костроме, по памятникам русской архитектуры и деревянного зодчества, он –автор многочисленных докладов и статей, консультант научно-популярных фильмов.

В 1983 г. Владимир Николаевич вышел на пенсию, однако его деятельность по сохранению памятников не прервалась. Так, например, в 1988 г. он составил заключение по «Специальной комплексной программе по обеспечению долговременной сохранности и современного использования памятников, сооружений и территории Московского Кремля и прилегающих территорий Китай-города», в котором предлагал документально оформить зону заповедного режима и организовать постоянную выставку материалов по изучению Кремля и Китай-города¹³.

В.Н. Иванов ушел из жизни 18 февраля 1991 г., но добрая память о нем до сих пор жива в сердцах тех, кому посчастливилось с ним встречаться и вместе работать. Владимир Николаевич не успел пройти мимо восстановленных Казанского собора и храма Христа Спасителя, полюбоваться на воссозданное Красное крыльцо, посмотреть на возрожденные в прежнем великолепии Андреевский и Александровский залы Большого Кремлевского дворца, но в том, что отношение к наследию прошлого изменилось и восстановление утраченного стало возможным, есть и его немалая заслуга.

1. Приведенные здесь и далее биографические сведения о В.Н. Иванове см.: ОРПГФ Музеев Кремля, Ф. 20. Оп. о/к. Д. 56.
2. Подробнее о работе В.Н. Иванова в Ростовском музее см.: Павлович М.К. В.Н. Иванов и Ростовский Кремль // ИКРЗ 1998. Ростов, 1999. С. 12-18.
3. ОРПГФ Музеев Кремля, Ф. 20. Оп. о/к. Д. 56.
4. Там же. Ф.20. Оп. 1929 г. Д. 1. Л. 33, 6, 36; подробнее об истории музея в 1930-х гг. см.: Павлович М.К. Оружейная палата Московского Кремля в 1930-е гг. // Сокровищница России: Страницы исторической биографии Музеев Московского Кремля. М., 2002. С. 112-121.
5. ОРПГФ Музеев Московского Кремля, Ф. 42. Оп. 1. Д. 4. Л. 11, 13-15; Ф. 20. Оп. 1929 г. Д. 14; см. также: Панова Т.Д. Некрополь Вознесенского монастыря // Глаголды жизни: Православный журнал. 1992. № 2. С. 80-82.
6. Подробнее о выставках в соборах Московского Кремля см.: Качалова И.Я. История отдела памятников Кремля // Сокровищница России… С. 178-195.
7. ОРПГФ Музеев Кремля. Ф. 20. Оп. 1931 г. Д. 34. Л. 120 об.
8. Там же. Ф. 20. Оп. о/к. Д. 56. Л. 2.
9. Там же. Ф. 20. Оп. 1960 г. Д. 7. Л. 15, 37, 41, 43.
10. Там же. оп. 1965 г. Д. 1. Л. 121.
11. Там же. оп. о/к. Д. 56. Л. 21.
12. Там же. Л. 2.
13. Там же. Ф. 42. Оп. 1. Д. 7. Л. 2-4.

Период 30-х годов XX в. в истории Ростовского музея до сих пор недостаточно изучен и требует нового обращения к этой теме, что обусловлено и необходимостью привлечения более широкого круга источников.

Настоящее сообщение посвящено биографии директора Ростовского музея¹ Николая Владимировича Трофимова, находившегося на этой должности с 1935 по 1937 гг.

Источниками для исследования послужили материалы по работе Ростовского музея, хранящиеся в архиве Государственного музея-заповедника «Ростовский кремль» («Книга приказов по Ростовскому базовому музею» за 1935-1936 гг.², «Акт обследования работы Ростовского музея комиссией Райкома ВКП(б)»³) и Ростовского филиала Государственного архива Ярославской области («Переписка по научным вопросам»⁴). Наиболее ценная информация содержится в материалах следственного дела (анкете арестованного и протоколах допросов) Н.В. Трофимова за 1937-1939 гг., хранящегося в фонде Управления ФСБ по Ярославской области (Государственный архив Ярославской области. Ф. Р-3698. Оп. 2. Д. С-2000.).

Обратимся к теме работы. Следует сказать, что имеющиеся источники содержат мало сведений о жизни Н.В. Трофимова до назначения его директором Ростовского музея. Известно, что он родился 15 января 1907 г. в д. Дорогилино Ярославского уезда Ярославской губернии (в настоящее время Ярославский район Ярославской области) в семье крестьянина-бедняка⁵. «Не окончил школу-девятилетку»⁶. С 1921 г. находился «на комсомольской и культурно-просветительной работе»⁷ В 1928 г. был принят в члены ВКП(б)⁸.

Материалы следственного дела сообщают, что 17 мая 1935 г. Трофимов, будучи заведующим отделом социалистического строительства Ярославского музея, был назначен директором Ростовского музея и по совместительству заведующим отделом социалистического строительства этого учреждения⁹.

Рассмотрение материалов, связанных с работой Н.В. Трофимова в Ростовском музее, позволяет выявить основные направления его деятельности. Как показывают источники, большую часть времени занимали командировки, связанные как с текущими проблемами музея, так и с заданиями районного исполнительного комитета¹⁰.

Кроме того, Н.В.Трофимов начал активную работу по подготовке экспозиций музея, но по причине нехватки времени, кадров и средств план не был выполнен полностью. В частности, не была проведена организация Художественной Галереи (перенесена на 1937 г.) и Музея Книги¹¹. В 1937 г. также планировалась организация при музее «Постоянной выставки финифтяных изделий»¹².

В феврале 1937 г. заведующий историческим отделом¹³ А.М. Раевский подает секретарю Ростовского районного комитета ВКП(б) Исаеву заявление «о всех политических безобразиях», допущенных Н.В. Трофимовым. На основании данного заявления была создана Комиссия Райкома ВКП(б), которая 5-17 марта 1937 г. обследовала музей¹⁴. В результате работы Комиссии 26 апреля 1937 г. Трофимов был исключен из партии «за развал работы в музее и протаскивание контрреволюционных идей»¹⁵, а 8 мая 1937 г. арестован и заключен в тюрьму г. Ростова¹⁶.

20 мая 1937 г. ему было предъявлено обвинение в том, что «работая директором Ростовского музея, при оформлении отделов проводил его в явно контрреволюционном духе, популяризировал врагов народа Пятакова и Муралова, поддерживал связи с контрреволюционными троцкистскими элементами в гор. Ростове, Москве и Ярославле»¹⁷. По словам одного из свидетелей, на экспозиции отдела социалистического строительства «…нет ни единой выдержки из статей т. Ленина и т. Сталина. В отделе лишь висят два очень плохо оформленных снимка т. Ленина и т. Сталина у прямого провода, на щите висят два декрета о земле и мире и Конституция, но никакими выдержками из т. Ленина и т. Сталина он не подкреплены… И тут же висят портреты т. Урицкого и рабочего Иванова, задержавшего эсерку Каплан, но без всяких пояснений»¹⁸.

В свою очередь Комиссия по обследованию музея замечала, что во время ее работы в разделе «Второй Пятилетки» появились новые материалы «по процессу троцкистского центра, причем оформление произведено политически неграмотно, а именно: приговор над троцкистами был помещен в центре щита в черной рамке на черном фоне, дающим представление, что приговор над троцкистами помещен в траур, а сбоку помещена иллюстрация жертвы троцкистов – тов. Киров в гробу без всякого оформления». По требованию Комиссии рамка с приговором была снята. Кроме того, было отмечено, что «решения VIII Чрезвычайного Всесоюзного съезда Советов и Сталинской Конституции в экспозиции своего отражения не получили»¹⁹.

Наибольшее количество замечаний касалось оформления исторического отдела. Так, в зале № 2 демонстрировалась картина, на которой были «изображены еврей, цыган и француз, и над ними надпись: «Жид обманывает вещами, цыган лошадями, француз воспитанием. Кто вреднее?» без пояснения», поэтому она «долгое время являлась для посетителей лозунгом для разжигания национальной вражды»²⁰.

В зале № 10 вместе с портретами «фабрикантов Кекина и Селиванова» и «местных кулаков» был установлен «исторически неверный макет, изображающий рабочего дореволюционной России в хороших сапогах», в результате чего «получалось ложное представление о положении рабочего класса при царизме»²¹.

В зале № 11 («Октябрьский зал»), открытом в 1936 г., отсутствовали экспозиции «Революция 1905 г.» и «Большевистская партия в период реакции и в годы нового революционного подъема», что являлось «огромным пробелом» в деле изучения посетителями истории революционного движения и роли в нем большевиков²²; «6-й съезд партии показан безобразно исполненным макетом, материалы о деятельности товарища Сталина даны так скупо и так плохо, что их можно и не заметить. В этом же макете среди делегатов заснят враг народа Пятаков»²³. Здесь же помещались портреты Троцкого, Муралова, эсеров и меньшевиков Ростовского района²⁴.

Материалы протоколов допроса Н.В. Трофимова упоминают и о других «ошибках», допущенных при оформлении экспозиций исторического отдела: «Сразу после завоевания власти пролетариатом даются диаграммы, показывающие падение продукции и рост количества рабочих, и получается впечатление, что пролетариат, получив власть, начал снижать производительность труда»; «в щите «Развал хозяйства» даются такие материалы, как разгром помещичьей усадьбы крестьянами и покинутая рабочими разрушенная шахта, поясняющие экспонаты материалы даны очень высоко и у посетителей получается впечатление, что виновниками развала хозяйства являются рабочие и крестьяне»²⁵. Одновременно демонстрировался такой «антисоветский материал», как портреты Колчака, Перхурова и листовка «об обмене хлеба на германскую машину»²⁶.

Известно, что к VIII съезду Советов готовилась выставка о работе музея, одним из экспонатов которой была фотография «Каменного мешка» «с этикеткой следующего содержания: «Каменный мешок открыт к 8 съезду Советов», которая «без соответствующего пояснения является контрреволюционной»²⁷.

В ответ на предъявленные обвинения Трофимов доказывал свою невиновность, которую, прежде всего, обосновывал тем, что, приняв в 1935 г. музей от бывшего заведующего музеем Брудастова, «обнаружил, что экспонаты все старые и совершенно не отвечают требованиям современности, и даже музей засорен экспонатами контрреволюционного содержания. К моменту приема денег музей совершенно не имел, и обновлять экспозиции было совершенно не на что. Я неоднократно по этим вопросам писал в Наркомпрос и в область, а также обращался и в Ростовский райком ВКП(б), но помощи ниоткуда не получал. Кроме того, я совершенно работал один, не имея кадров…»²⁸, и перекладывал ответственность на заведующего историческим отделом «троцкиста» Раевского²⁹. Кроме того, Трофимов сообщал, что «в течение года (1936 г. – И.К.) восемь месяцев пробыл в командировках по району по проведению всевозможных сельхозкампаний и естественно недостаточно уделял внимания музею»³⁰.

Как было сказано выше, второе обвинение касалось связей с «троцкистами», ряд из которых он пригласил на работу. Однако Трофимов, обосновывая свою невиновность, объяснял, что инициатива присылки «троцкистов» в музей принадлежала Народному комиссариату просвещения. Так «в конце 1935 г. … был прислан трижды исключавшийся из партии троцкист Раевский»³¹; в августе 1936 г. «была прислана научная сотрудница Аронита Даян, отец которой также троцкист, приезжал сюда вместе с дочерью и показывал путевку Наркомпроса в Казанский республиканский музей, но не хотел туда ехать, т.к. хотел устроиться вместе с дочерью, для чего хлопотал о возможности устроиться в музей в Борисоглебе, где его не приняли по моему письму директору Борисоглебского музея»³²; в декабре 1936 г. в Ростовский музей была направлена «сотрудница Шварц, выдававшая себя за кандидата партии, но оказавшаяся исключенной из партии и снятая с должности директора Ногинского музея Московской области… за грубые политические ошибки»³³.

2 июля 1937 г. Н.В. Трофимову было объявлено об окончании следствия, но тот не признал себя виновным³⁴. Поэтому 7 октября 1937 г. дело было отправлено на доследование в Управление НКВД по Ярославской области, а Трофимов был переведен в тюрьму № 1 г. Ярославля³⁵. 26 августа 1938 г. он пишет заявление начальнику Третьего отдела Управления государственной безопасности НКВД по Ярославской области, в котором признается в своей антисоветской деятельности³⁶. На основе этого заявления Трофимову 27 августа 1938 г. было предъявлено обвинение, согласно которому он «являлся участником троцкистской группы в г. Ростове, Ярославской области. Для антисоветской деятельности завербован в 1936 году троцкистом Раевским. Работая директором Ростовского музея, по заданию антисоветской группы вел подрывную работу. Популяризировал врагов народа, пропагандировал троцкизм, хранил контрреволюционную литературу»³⁷.

На допросе 28 августа 1938 г. Трофимов согласился с этим обвинением³⁸. 19 февраля 1939 г. ему было объявлено об окончании следствия. Трофимов виновным себя не признал и отказался от своих показаний, обосновывая это тем, что «с 26-го августа по 29 августа включительно 1938 г. находился на непрерывном допросе, в силу этого и будучи не совсем в нормальном состоянии я и дал такие неправдоподобные показания… Кроме этого, на заявлении на имя начальника Третьего отдела указанная мной дата 26 августа 1938 г. неправильна, т.к. это заявление я писал 28 августа 1938 под диктовку следователя С. и прошу дату на этом заявлении считать правильной 28 августа 1938 г.»³⁹.

Известно, что 16 августа 1939 г. следствие по делу Н.В. Трофимова было прекращено. Начальник следственной части Управления НКВД по Ярославской области в ходе рассмотрения дела обнаружил, что «материалов, изобличающих его в принадлежности к троцкистской организации нет» и «следствием не установлено, что Трофимов допускал оформление экспозиции в контрреволюционном духе с определенной контрреволюционной целью», а «допустил явную халатность», за что был наказан исключением из партии. Постановление о прекращении следственного дела было издано 25 августа 1939 г.⁴⁰

О дальнейшей судьбе Н.В. Трофимова мы узнаем из письма его жены, Антонины Владимировны Трофимовой, от 15 августа 1962 г., адресованного начальнику Управления КГБ Ярославской области с просьбой выдать документ о реабилитации мужа. Она сообщала, что Трофимов добивался возвращения партбилета, «но здоровья уже не было». В 1941 г. «на третий день войны он уехал на фронт и воевал до победы, приехал домой больной, инвалидом Отечественной войны», после войны болел и умер в 1953 г.⁴¹

15 октября 1962 г. помощник прокурора Ярославской области рассмотрел следственное дело Н.В. Трофимова и пришел к выводу, что постановление от 25 августа 1939 г. было вынесено с нарушениями статей уголовно-процессуального кодекса и состав преступления в действиях Трофимова отсутствует. Вследствие этого, согласно постановлению прокурора Ярославской области «дело Трофимова» было прекращено⁴².

Таким образом, рассмотренные документы проливают свет на различные стороны биографии Н.В. Трофимова. Изучение данных материалов позволило не только проследить моменты его жизни, но и показать некоторые аспекты истории Ростовского музея во второй половине 30-х годов XX столетия.

1. Полное название: «Ростовский Базовый краеведческий районный музей». ГМЗРК. А-1782. Л. 31.
2. ГМЗРК. А-235.
3. ГМЗРК. А-1788.
4. РФ ГАЯО. Ф. Р-74. Оп. 1. Д. 151.
5. В ходе следствия выяснилось, что мать Трофимова с 1915 по 1917 гг. «имела торговлю бакалейными товарами». ГАЯО. Ф. Р-3698. Оп. 2. Д. С-2000.Т. 1. Л. 4, 13.
6. Там же. Т. 1. Л. 4.
7. Там же. Т. 1. Л. 7.
8. Там же. Т. 1. Л. 4 об.
9. Там же. Т. 1. Л. 101. ГМЗРК. А-235. Л. 1.
10. Так, в ходе данной работы с 1935 по 1936 гг. Н.В. Трофимов совершил поездки в следующие сельсоветы Ростовского района: Воржский (24 августа-11 сентября 1935 г.), Белогостицкий (18 марта 1936 г.), Климатинский (30 июня-14 июля 1936 г.), Васильковский (4-23 августа 1936 г.), Савинский (29 августа-2 сентября 1936 г.), Мосейцевский (16-24 сентября 1936 г.), Шурскольский (8 декабря 1936 г.), Малитинский (23 декабря 1936 г.) и г. Переславль (18-30 июля 1936 г.). ГМЗРК. А-235. Л. 4 об., 5, 27 об., 33, 34, 35, 37, 39, 40 об., 41 об., 44 об., 50, 50 об.
11. ГМЗРК. А-1782. Л. 25 об.; Ким Е.В. К истории картинной галереи Ростовского музея. 1930-40-е гг. По материалам музейного архива // ИКРЗ. 1999. Ростов, 2000. С. 263.
12. РФ ГАЯО. Ф. Р-74. Оп. 1. Д. 151. Л. 1.
13. Официальное название исторического отдела в данный период – отдел истории общественных формаций.
14. А.М. Раевский и его работа «Великая пролетарская революция и борьба Ростовских крестьян за землю (1917 г.)» (публикация и вступительная статья И.А. Киселевой) // СРМ. Вып. XVI. В печати.
15. ГАЯО. Ф. Р-3698. Оп. 2. Д. С-2000. Т. 1. Л. 7 об.
16. Там же. Т. 1. Л. 3.
17. Там же. Т. 1. Л. 5.
18. Там же. Т. 2. Л. 52, 53.
19. ГМЗРК. А-1788. Л. 1.
20. Там же. Л. 1.
21. ГАЯО. Ф. Р-3698. Оп. 2. Д. С-2000. Т. 1. Л. 10.
22. ГМЗРК. А-1788. Л. 1.
23. ГАЯО. Ф. Р-3698. Оп. 2. Д. С-2000. Т. 1. Л. 11.
24. Там же. Т. 1. Л. 9 об.
25. Там же. Т. 1. Л. 11.
26. Там же. Т. 1. Л. 16.
27. Там же. Т. 1. Л. 10-10 об
28. Там же. Т. 1. Л. 8.
29. Там же. Т. 1. Л. 11-11 об.
30. Там же. Т. 1. Л. 9.
31. Там же. Т. 1. Л. 12. Александр Михайлович Раевский исключался из партии два раза: в 1923 г. за принадлежность к «Рабочей оппозиции» и в 1924 г. «за моральное разложение». В 1935 г. Раевский исключен из кандидатов в члены ВКП (б) «за протаскивание троцкистких установок». А.М. Раевский и его работа «Великая пролетарская революция и борьба Ростовских крестьян за землю (1917 г.)» (публикация и вступительная статья И.А. Киселевой) // СРМ. Вып. XVI. В печати.
32. На самом деле Аронита Даян (1914 г.р.) была прислана в Ростовский музей по личной просьбе Н.В. Трофимова, 8 августа она была «принята на работу на должность заведующего историческим отделом с испытательным сроком в 1 месяц», 3 сентября 1936 г. уволена «согласно личного желания», а «фактически за саботаж работы, систематические прогулы, опаздывания на работу без уважительных причин, за использование рабочего времени в личных целях… за очковтирательство и прочие нарушения трудовой дисциплины». ГАЯО. Ф. Р-3698. Оп. 2. Д. С-2000. Т. 1. Л. 12, 93; РФ ГАЯО. Ф. Р-74. Оп. 1. Д. 151. Л. 10.; ГМЗРК. А-235. Л. 39, 42; А-1674. Л. 22 об.-23.
33. Татьяна Семеновна Шварц (1905 г.р.) работала в Ростовском музее с 22 января по 20 февраля 1937 г. ГАЯО. Ф. Р-3698. Оп. 2. Д. С-2000. Т. 1. Л. 12-12 об; ГМЗРК. А-1674. Л. 23 об.
34. ГАЯО. Ф. Р-3698. Оп. 2. Д. С-2000. Т. 2. Л. 4.
35. Там же. Т. 2. Л. 10.
36. Там же. Т. 1. Л. 16.
37. Там же. Т. 1. Л. 6.
38. Там же. Т. 1. Л. 20-21.
39. Там же. Т. 1. Л. 102-103.
40. Там же. Т. 1. Л. 109-110.
41. Там же. Т. 1. Л. 114-114 об.
42. Там же. Т. 1. Л. 117-118.

В конце 2004 г. исторические отделы нашего музея приступили к подготовке выставки, посвящённой 60-летию Победы в Великой Отечественной войне. Надо сказать, что тема эта, несмотря на свою известность, оказалась достаточно сложной – при всём обилии фактического материала, остро встали два вопроса: что показывать и как показывать. При этом нужно было не обидеть старшее поколение и заинтересовать молодёжь. Естественно, мы обратились к выставкам прошлых лет. Изучение этого опыта дало определённые результаты, которые помогли нам в работе. Материал настолько заинтересовал меня, что я решил несколько подробнее рассмотреть этот вопрос.

Целью данной работы, однако, не является составление полного и всеобъемлющего методического анализа экспозиционно-выставочной деятельности Ростовского музея по указанной тематике. Мне бы хотелось просто сделать некоторые наблюдения, проследить основные тенденции, а также изменения в наборе представляемых тем и характере экспонатуры. Надеюсь, эта статья станет ещё одним кирпичиком в своеобразном здании истории Ростовского музея, поможет в работе по строительству выставок военной тематики, будет небезынтересна коллегам и из других музеев.

Основными источниками при работе над данной темой послужили темпланы выставок по Великой Отечественной войне, темпланы отделов Социалистического строительства и Советского периода, топографические описи и фотофиксации выставок, отчёты Ростовского музея и его отделов за 1945-2000 гг. Также использовалась информация, полученная из бесед с людьми, имевших непосредственное отношение к рассматриваемой теме.

30 апреля 1945 г. (ещё впереди штурм Рейхстага, подписание капитуляции и официальное объявление Дня Победы) Комитет по делам культурно-просветительных учреждений при Совнаркоме РСФСР выпустил типовую тематическую структуру экспозиции областного (краевого, АССР) краеведческого музея¹. Она устанавливала членение экспозиции на три основные отдела: «Природа края», «История края», «Социалистическое строительство и Великая Отечественная война». Для районных музеев она тоже была обязательна, но внутри разделов отдельные вопросы могли быть объединены или сняты в зависимости от особенностей развития края. Исторические разделы должны были строиться на принципах органического сочетания местного и общего материала. За канву нужно было брать ход событий истории государства, обязательным был показ «генеральной линии партии» и заслуг Сталина.

В Ростовском музее новый отдел – отдел Истории Великой Отечественной войны был создан не позднее июля 1945 г.; его возглавила С.З. Каган². Несколько позже отдел возглавила Л.О. Махтина, уволившаяся с октября 1947 г.³ Экспозиция этого отдела начала функционировать уже с 20 ноября 1945 г.⁴ Художественным оформлением её занимался А.Н. Катков⁵. Открытие выставки было приурочено к 28-й годовщине Октябрьской революции и называлась она «Ростов в годы Великой Отечественной войны». Она размещалась на втором этаже Самуилова корпуса во 2 зале⁶. На ней были представлены «экспонаты государственной и местной промышленности, транспорта, народного образования и других организаций»⁷. Можно добавить, что на ней также были две работы кружка художественной вышивки: «Чапаев» и «Старинный Ростовский кремль»; этот кружок работал в годы войны, а руководил им И.М. Комаревский, преподаватель средней школы № 1⁸. Темплана, описи выставки или других подобных документов в музейном архиве мной не обнаружено, поэтому информацию о выставке пришлось буквально выцарапывать из разных источников.

Один из таких документов – Акт о приёме выставки 17 ноября 1945 года⁹. Комиссия приняла выставку, но с замечаниями, которые в основном сводились к тому, чтобы более выразительнее показать лучших работников того или иного предприятия Ростова, а также вклад в победу этого предприятия. Из замечаний можно узнать целый ряд тем, представлявшихся на выставке: управление дороги Москва – Ярославль, отдел связи, гужтранс, автотранс, 4-я дистанция пути, Рольма, Кофецикорная фабрика, Хлебокомбинат, Мясокомбинат, Пантонный завод, Рыбзавод, артели «Дружба», «Инпошив», «Ударник», механическая артель «Большевик», артель инвалидов, «Пионер», Горпромкомбинат, отдел Культпросветработы, сельскохозяйственный техникум, педагогическое училище, Гороно, детсады, Дом пионеров, здравоохранение (в частности, комплекс по госпиталю 1385¹⁰), Мельничное управление, Торг, Гортоп, Горкомхоз¹¹. Как видно, это всё относится к тыловой части выставки.

В упомянутой выше «Типовой инструкции» можно узнать военную «половину», структура которой была следующей:
1) Вероломное нападение немецких фашистов на СССР:
а) первые дни войны в стране и крае,
б) фашизм – злейший враг советского народа и всего человечества;
2) Героическая борьба Красной Армии с врагом и участие в ней местных жителей (герои-земляки) и местных формирований по основным этапам борьбы:
а) период активной обороны Красной Армии,
б) разгром немцев под Москвой,
в) Сталинград и зимнее наступление Красной Армии 1942-1943 гг.,
г) Курская битва и наступление Красной Армии летом 1943 г. и зимой 1943-1944 гг.,
д) летняя кампания 1944 г.,
е) зимняя кампания 1944-1945 гг.;
3) Сталин – Великий полководец, организатор и вдохновитель наших побед;
4) Все силы местного края на помощь фронту:
а) промышленность края и её передовые предприятия и люди,
б) сельское хозяйство края, передовые колхозы и колхозники,
в) интеллигенция,
г) виды личной помощи фронту,
д) помощь освобождённым районам;
5) Вперёд на полный разгром врага:
а) боевой союз свободолюбивых народов в борьбе с гитлеровской тиранией,
б) полное освобождение родины от немецких захватчиков,
в) последние успехи Красной Армии и очередные задачи Советской страны и края¹².

Как и тыловая, военная часть выставки, наверняка, тоже соответствовала «Типовой структуре», что подтверждается перечнем тем, дорабатывавшихся в 1946 г.¹³

В 1946 г. к 29-й годовщине Октябрьской революции была проведена реэкспозиция выставки «Ростов в годы Великой Отечественной войны» с доработками некоторых тем¹⁴. В это же время была организована выставка-передвижка «Герои-земляки Великой Отечественной войны»¹⁵. Однако, что и как на ней показывалось – точно неизвестно.

Полноценный отдел социалистического строительства открылся 1 мая 1948 г.¹⁶ С этого года на протяжении многих последующих лет тема Великой Отечественной войны представлялась уже только как часть экспозиции отдела социалистического строительства. Так в 1948 г. она располагалась в 5-м и 6-м залах второго этажа Самуилова корпуса¹⁷, автор – зав. отделом Н.А. Шмонина¹⁸. Структура раздела представляла следующее: «На фронтах войны» (фотомонтаж); «Маршалы Советского Союза» (фотомонтаж); «Герои-земляки» (фотомонтаж); «Фабрика Рольма, Паточный завод, Кофе-цикорная фабрика, артели Инвалидов, Ударник, Индпошив, Дружба» (тексты, модели оборудования, различные диаграммы, образцы сырья и продукции); «Детсады» (тексты, диаграммы, поделки), «Школы» (тексты, диаграммы). В том же году экспозиции Ростовского музея осмотрели сотрудники Ярославского краеведческого музея П.Н. Дружинин и А.С. Носова; к разделу по войне они сделали такие замечания: «Слабо показана тема Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Даны лишь фотомонтажи и вырезки из газет и журналов. Не отражены лучшие люди промышленности и сельского хозяйства. Бедно показаны Герои Советского Союза – уроженцы Ростова»¹⁹. Отдел социалистического строительства функционировал с 1 мая по октябрь всё того же 1948 г., и из-за «устаревшего» материала его закрыли на доработку²⁰. По-видимому, его пытались обновить и открыли через некоторое время, но в июле 1949 г. отдел закрыли опять-таки из-за «устаревшего темплана»²¹.

С некоторыми изменениями и доработками отдел был открыт (автор Н.А. Шмонина)²². Как писали в отчёте, он был создан заново (по структуре известных «Основных положений…» 1949-50 гг.) и открылся с 7 ноября 1950 г.²³ Экспозиция отдела состояла из семи залов, один из них (третий) был посвящён Великой Отечественной войне²⁴. Здесь раскрывались такие темы как: «Начало войны» (вырезки из газет «Большевистский путь»), «Разгром немцев под Москвой», «Разгром немцев под Сталинградом» (тексты, фотомонтажи, картина), «Помощь фронту Ростовских колхозов», «Работа Ростовских промышленных предприятий в годы войны» (диаграммы, фотографии, вырезки из газет, образцы продукции), «10 сокрушительных ударов РККА» (карта 10 ударов РККА), «Герои СССР – ростовцы» (фотомонтаж о героях-земляках, правда, всего лишь о четырёх), «Победа советского народа над гитлеровской Германией и империалистической Японией» (портрет Сталина, тексты, фотокопии медалей «За победу над Германией», «За победу над Японией»)²⁵. Упор делался на вклад в общую победу Ростова – в частности ростовских промышленных предприятий, продукция которых отправлялась на фронт. Эта тема представлялась обильным количеством всевозможных диаграмм, графиков, газет, скудными образцами продукции (лишь одна витрина Кофе-цикорной фабрики). Участие ростовцев в боевых действиях показывалось очень обобщённо – в виде нескольких фотомонтажей. По описи было представлено 56 объектов показа – сплошной плоскостной материал с большой долей копий²⁶. Предметы вооружения, обмундирования, боевые и трудовые награды в этот период на выставках не фигурировали. Может быть, в то время их можно было и в реальной жизни достаточно увидеть?

Раздел в таком виде простоял до урагана 1953 г.²⁷ Понятно, что после стихийного бедствия отдел был закрыт, так как «большинство экспонатов были или полностью уничтожены, или пришли в негодность»²⁸.

Следующие несколько лет были посвящены разработкам новых темпланов. И, хотя в 1955 г. был составлен, а затем утверждён Областным управлением культуры план раздела «Край в годы Великой Отечественной войны»²⁹, всё же ни в каких документах об открытии выставки (раздела) упоминаний мне не встретилось.

К началу 1957 г. был составлен очередной темплан на раздел по Великой Отечественной войне (автор Н.А. Шмонина)³⁰. На этот темплан дал заключение заместитель директора Ярославского областного краеведческого музея М.Г. Мейерович: «Данный (третий) вариант плана значительно отличается в лучшую сторону от предыдущих. Достоинством плана является то, что он сделан на местном материале, отражающем участие ростовчан на фронтах и помощь тыла фронту. Отрадно и то, что в экспозиции будет помещён вещевой материал и подлинные документы…»³¹. Из этого отрывка хорошо видно, чем «грешили» предшествовавшие два варианта плана, да и работы предыдущих лет в целом. Надо сказать, что недостаток вещевого и подлинного документального материала были общей тенденцией для отделов Ростовского музея 1930-х – перв. пол. 1950-х гг.³², как наверное и для большинства краеведческих музеев СССР того периода. Упомянутый план стал основой для раздела, посвящённого Великой Отечественной войне, который и открыли в том же 1957 г.³³ Раздел располагался в третьем зале Самуилова корпуса на втором этаже. Темы в плане чётких названий не имели, но по элементарной логике их можно назвать так: «Начало войны и мобилизация» (рисунки, вырезки из газет, плакаты), «Оборона Москвы и битва за Сталинград», «На фронтах Великой Отечественной войны» (эти две темы раскрывались по одной схеме – карты боевых действий, фотографии ростовцев-фронтовиков, копии грамот, награды, а также несколько предметов обмундирования), «Тыл – фронту» (рисунки, копии документов, образцы продукции предприятий, фотографии тружеников тыла, газетные вырезки, развёрнутая посылка воинам Советской армии). Завершалась выставка картиной «Салют Победы». По всей видимости, это была первая выставка, на которой были представлены мемориальные фронтовые вещи, плакаты, подлинные награды и даже единица трофейного оружия – пулемёт со сбитого немецкого самолёта Хейнкель-111.

Далее – вплоть до 1975 г. в отчётах о работе Ростовского музея ничего не упоминается об открытии новой военной выставки³⁴. Даже на 20-летие Победы в 1965 г. эксплуатировался старый раздел по войне, по которому и проводили экскурсии³⁵. А с кон. 1960-х гг. отдел Советского периода в музее вообще перестал существовать, поэтому тему Великой Отечественной войны стали показывать юбилейными выставками.

Первая из них – работа 1975 г. – «30 лет Победы в Великой Отечественной войне» (автор темплана В.К. Кривоносова)³⁶. Выставка размещалась на третьем этаже Самуилова корпуса в современном пятом зале. На выставке были представлены такие темы как: «Мобилизация трудящихся на отпор врагу» (плакаты, фотокопии газетных статей), «Защитники Бреста и Брестской крепости» (фотографии двух ростовцев – защитников Бреста, буклет о Брестской крепости), «Строительство оборонительных сооружений» (фото, штык лопаты, документы), «Тыл – фронту» (образцы продукции предприятий, плакаты, фотографии передовиков, их награды и документы к ним, фотографии колхозных работ и колхозников), «234 Ярославская коммунистическая дивизия» (плакаты, схема боевого пути, остатки оружия, награды, документы), «Ростовцы на фронтах» (плакаты, фотографии фронтовиков, их награды и документы к ним, письма, вырезки из фронтовых газет, личные вещи), «Победа советского народа над врагом» (плакаты, фотография парада Победы, некоторые образцы трофейного немецкого оружия, фотографии ростовцев – Героев СССР), «Никто не забыт, ничто не забыто» (плакат, фотографии братских могил Ростова, юбилейные награды)³⁷. Можно видеть, что в структурном отношении добавился целый ряд новых комплексов по началу войны, по 234 ЯКД, а также мемориальный комплекс «Никто не забыт, ничто не забыто». Наверное, через тридцать лет несколько иначе были оценены итоги войны, цена, заплаченная за победу. Мне кажется, что последний комплекс подсказала сама жизнь и он становился мемориальным не только для погибших на войне, но и для ветеранов, уходивших из жизни уже в мирное время.

Работа была напряжённой, для монтажа было задействовано много сотрудников. Была оказана активная помощь со стороны В. Улитина, заведующего историческим отделом Ярославского музея-заповедника³⁸. По сравнению с прошлыми годами выставка была более насыщена вещевым материалом и разнообразными документами, в большем количестве появились плакаты, ордена, медали, оружие. Примечательно, что многие экспонаты военной тематики нашего музея поступили именно в 1970-х гг. благодаря активной собирательской деятельности. В дополнение к стационарной выставке по предприятиям и колхозам было распространено ещё и 29 комплектов фотовыставки с одноимённым названием³⁹.

В 1976 г. был разработан темплан передвижной выставки «Ростов и район в годы Великой Отечественной войны»⁴⁰. Автором темплана был И.А. Морозов⁴¹. Выставка состояла из шести разделов: «Начало войны», «Строительство оборонительных сооружений», «Тыл – фронту», «Ярославская коммунистическая дивизия», «Наши земляки – Герои СССР»⁴². Вероятно, именно этот план был положен в основу передвижного музея с таким же названием, который заработал на следующий год; его деятельность координировала А.С. Юревич⁴³. Надо сказать, что это действительно был своего рода монотематический мобильный музей, в нём экспонировались не только копии и вспомогательный материал, но и подлинники (плакаты, награды, остатки оружия и снаряжения, предметы обмундирования)⁴⁴. На каждую тему были изготовлены витрины для объёмных экспонатов и планшеты для плоскостных. По словам А.С. Юревич и Н.А. Левской, различные передвижные выставки музея почти еженедельно обслуживали предприятия и школы района; колесил и военный музей. Он функционировал примерно до 1984 г.⁴⁵ Таким образом, это была ещё одна форма показа темы Великой Отечественной войны.

На очередной юбилей в 1980 г. проведена реэкспозиция выставки «Ростов и район в годы Великой Отечественной войны»⁴⁶.

В мае 1985 г. к 40-летнему юбилею Победы была открыта большая выставка «Ростовцы на фронте и в тылу» (автор А.Е. Зайцев)⁴⁷. Она разместилась в зале площадью 150 м² (современный восьмой зал в Самуиловом корпусе на третьем этаже)⁴⁸, и проработала до конца 1986 г.⁴⁹ Как утверждал и сам автор, за основу была взята выставка 1975 г. Однако, в разделе, посвящённом тылу, комплекс по сельскому хозяйству был несколько расширен, сюда же добавился новый комплекс по эвакогоспиталям. Тема «Ростовцы на фронтах» получила весьма значительное преобразование: здесь в основу был положен хронологический принцип распределения материала, достаточно подробно иллюстрировавший общий ход войны и участие ростовцев в основных битвах и операциях, начиная с защиты Брестской крепости и заканчивая разгромом Японии. На выставке широко были представлены фотографии тружеников тыла, медицинских работников, фронтовиков, боевые и трудовые награды ростовцев, документальный материал, а также предметы вооружения, обмундирования как советского, так и трофейного; по верхнему ярусу зала были помещены плакаты военного времени, распределённые по соответствующим темам. Содержание выставки дополнялось хорошим архитектурно-художественное решением, автором которого был также А.Е. Зайцев.

В 1990 г. стационарной выставки не было, работала выставка-передвижка «Реликвии Великой Отечественной войны»⁵⁰. Если посмотреть топографическую опись этой выставки (Е.П. Личино)⁵¹ и текст экскурсии (Е.П. Личино)⁵², становится ясно, что по форме она напоминала передвижной музей кон. 1970-х – нач. 1980-х гг., а по структуре выставку 1985 г.

Далее на целое десятилетие опять «затишье»⁵³. Хотя в 1995 г. с мая по сентябрь работала выставка «Оружие и время», отнести её к выставке, посвящённой юбилею Победы, вряд ли можно, так как на ней были просто выставлены образцы оружия, начиная с каменного века и почти до наших дней.

В 2000 г. реализовался проект «Была война…» (авторы тематико-экспозиционного плана А.Е. Виденеева и Д.Б. Ойнас). На этот раз выставка размещалась в Красной палате в четырёх залах второго этажа. В первом маленьком зале размещались фотографии с «картинами из жизни» Ростова рубежа 1930-40-х гг. и другие вспомогательные материалы⁵⁴. Этот зал был как бы прелюдией к выставке и помогал настроиться на восприятие основного содержания. В следующих двух залах были представлены такие основные разделы как: дом и домашний уклад, быт тылового города (мебель, посуда, одежда, книги, детские вещи, денежные знаки), промышленность Ростова – фронту (образцы продукции, документы, фотографии, орудия труда,), военкомат (собирательный образ кабинета советского чиновника), ростовские эвакогоспитали (фотографии, медицинская мебель и оборудование), вести с фронта (фотографии фронтовиков, письма, документы, остатки снаряжения)⁵⁵. Последний зал был залом памяти – в нём размещались плакаты, награды фотографии фронтовиков, а также списки ветеранов, живших на конец апреля 2000 г. в Ростовском округе⁵⁶. Посредством этой выставки авторы хотели рассказать о жителях нашего города, воевавших на фронте и трудившихся в тылу, а также показать, каким был Ростов в военное время; они предлагали взглянуть на события войны через призму ощущений, бытовой уклад и предметный мир, окружавший рядового жителя небольшого тылового города⁵⁷. Основным принципом экспонирования стал интерьерный показ, обусловленный тематическим подходом; путем построения интерьерных композиций и показа подлинных вещей того времени, а также акцентирования внимания посетителей на наиболее значимых, знаковых элементах, символизирующих эпоху, экспозиционеры намерены были добиться живого впечатления, погружения в атмосферу военных лет⁵⁸.

Таким образом, отличительной чертой этой выставки было то, что основное внимание посетителей фокусировалось на освещении тем, раскрывавших жизнь Ростова в годы войны как тылового городка. Следует также отметить, что эта выставка была высоко оценена музейными специалистами.

Своеобразным продолжением выставочной деятельности исторического отдела в 2001 г. стала работа над сборником документов и воспоминаний о Ростове в период Великой Отечественной войны (сост. А.Е. Виденеева, Е.В. Рогушкина, А.Ю. Савина, А.Г. Морозов). В него вошли воспоминания жителей города и района, сочинения школьников военного времени, выдержки из местной газеты, фронтовые письма и рисунки, фотографии. Этот сборник зафиксировал (и заметно уточнил) большую информацию о тяжёлом периоде Ростовской истории, очевидцев которого становится всё меньше и меньше.

Ну и, наконец, в 2005 г. к 60-летнему юбилею Победы была проведена работа над выставкой «Этот день мы приближали как могли…». Она расположилась в 8-м зале третьего этажа Самуилова корпуса. Как отмечалось в самом начале статьи, к работе над выставкой были привлечены коллективы обоих исторических отделов нашего музея: А.Г. Морозов, А.В. Киселёв, Н.В. Грудцына, Е.В. Рогушкина, Д.О. Митин, С.Ю. Ойнас, И.А. Киселёва. Главная цель, которую мы преследовали – это прежде всего сохранение памяти о Великой Отечественной войне и патриотическое воспитание молодых поколений. Образцами для нас стали выставки 1975, 1985 и 2000 гг. Мы постарались взять из них, на наш взгляд, самое лучшее и добавить кое-какие свои идеи. Например, новым, ранее не встречавшимся ни в одном проекте, явился раздел, посвящённый предвоенному Ростову. Он был введён для усиления контраста между мирной и военной жизнью. В целом же структура выставки была такова:
I. Ростов предвоенный
1) На улочках Ростова
2) «Всё впереди…»
II. Начало войны
1) Оборона Бреста
2) Мобилизация в Ростове
3) Строительство оборонительных сооружений в Ростовском районе
III. Ростов – тыловой город
1) Ростов – фронту
а) промышленность
б) сельское хозяйство
в) жители – фронту
2) Эвакуация
а) эвакогоспитали
б) блокадники
3) Город и его жители
а) будни тылового города
б) толкучка
в) вести с фронта
IV. Ростовцы на фронтах
1) Битва за Москву
2) Сталинградская битва
3) Курская битва
4) Бои в Восточной Европе, Восточной Пруссии и взятие Берлина
V. Победа
1) 9 Мая 1945 г. и парад Победы 24 июня 1945 г.
2) «Этот День Победы…»: празднование «9 Мая» в 1945-2005 гг.
3) «Чтобы помнили…»
а) Герои СССР
б) Список живущих ветеранов ВОВ в РМО на май 2005 г.

На выставке мы максимально постарались показать подлинники. Всего было помещено порядка 500 экспонатов: фотографии, газеты, документы, орудия труда, бытовые вещи, предметы вооружения и обмундирования, трофеи, боевые и трудовые награды, образцы продукции предприятий города и района, госпитальные вещи. Правда, по соображениям сохранности большую часть документов пришлось выставить в виде копий. Однако, современная техника позволила их сделать почти неотличимыми (даже для опытных специалистов) от оригиналов.

Особенно хочется отметить художественное оформление выставки, задавшее правильный эмоциональный тон проекту. Его решением занимались художники из Ярославля – Г. Радовский и М. Бороздинский. Было решено, что юбилейная выставка должна быть яркой, праздничной, торжественно звучащей. Этому же способствовало и музыкальное сопровождение из произведений 1930-40-х гг., дополнявшее зрительные образы.

И ещё одно интересное наблюдение. Как выяснилось позже, уже во время работы над данной статьёй и только при детальной проработке старых темпланов, по тематической структуре работа 2005 г. очень напоминала структуру «Типовой инструкции» апреля 1945 г., конечно за исключением многих идеологических вещей. Что ж, видимо, цели выставок и в 1945 и в 2005 гг. оказались просто очень близки.

Итак, подведём итоги. Как видно, в нашем музее тема Великой Отечественной войны освещается уже 60 лет. Форма показа изменялась несколько раз: сначала это был отдел-выставка, затем раздел отдела Социалистического строительства (Советского периода), позже и по сей день – юбилейные выставки, также был и свой передвижной музей. За это время определился набор раскрываемых тем, из которых, естественно, главными являются две: «Ростовцы на фронтах» и «Ростов – фронту». Характер экспонатуры тоже претерпел изменения: если первые десять лет преобладал так называемый научно-вспомогательный материал, то, начиная с выставки 1957 г., всё более и более экспонируются подлинные вещи и документы. Однако, при построении военных выставок до сих пор берётся много вещей и документов на учёт «ВП» (временное поступление). Набор экспонатов, хоть и очень медленно, но пополняется. Малая скорость этого процесса сглаживается тем, что выставки смотрят в основном разные люди, а если даже похожие выставки посещать раз в пять-десять лет, то плохого в этом ничего нет.

В завершении можно сказать, что выставки по Великой Отечественной войне Ростовского музея, на мой взгляд, заслужили любовь зрителей, получили высокую оценку специалистов. Одна из задач нашего музея – и далее удерживать эту высокую планку.

1. ГМЗРК. А-639. Л. 77. (Научная переписка Ростовского музея за 1945 г.).
2. Там же. Лл. 54, 56.
3. ГМЗРК. А-291. Л. 7 об.
4. ГМЗРК. А-283. Л. 4. (Отчёт о работе Ростовского музея за 1945 г.).
5. «Была война…». Сборник документов и воспоминаний о Ростове в период Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. Сост.: А.Е. Виденеева, Е.В. Рогушкина, А.Ю. Савина, А.Г. Морозов. Ростов, 2001. С. 36.
6. ГМЗРК. А-283. Л. 1.
7. «Была война…». Сборник документов и воспоминаний о Ростове в период Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. Сост.: А.Е. Виденеева, Е.В. Рогушкина, А.Ю. Савина, А.Г. Морозов. Ростов, 2001. С. 262.
8. Там же. С. 263.
9. ГМЗРК. А-639. Лл. 51-52.
10. ГМЗРК. А-642. Л. 18. (Отчёт о работе Ростовского музея за 1946 г.).
11. ГМЗРК. А-639. Лл. 51-52.
12. Там же. Л. 79-79 об.
13. ГМЗРК. А-642. Л. 32.
14. ГМЗРК. А-649. Л. 20 об. (Отчёты о работе Ростовского музея и его отделов за 1946-1947 гг.).
15. Там же. Л. 20.
16. ГМЗРК. А-298. Л. 22. (Отчёт о работе Ростовского музея за первое полугодие 1948 г.).
17. ГМЗРК. А-301. Л. 7 об. (Отчёт о работе Ростовского музея за 1949 г.).
18. ГМЗРК А-778 (Тематико-экспозиционный план отдела социалистического строительства Ростовского музея 1948 г.).
19. ГМЗРК. А-659. Л. 3.
20. ГМЗРК. А–298. Л. 22. (Отчёт о работе музея за I-е полугодие 1948 г.) и ГМЗРК. А – 301. Л. 5 об. (Отчёт о работе музея за 1948 г.)
21. ГМЗРК. А-1552. Л. 3 об. – 4. (Отчёт о работе Ростовского музея за 1949 г.).
22. ГМЗРК А-1375 (Тематико-экспозиционный план отдела социалистического строительства Ростовского музея 1950 г.).
23. ГМЗРК. А-1800. Л. 3; ГМЗРК. А-308. Л. 19 об. (Отчёты о работе Ростовского музея за 1950 г.).
24. ГМЗРК. А-1007. Лл. 9 – 11 об. (Опись отдела советского периода на 2. 01. 1951 г.).
25. Там же.
26. Там же.
27. ГМЗРК. А-1802 и А-1804 (Отчёты о работе Ростовского музея и его отделов за 1952 и 1953 гг.) ничего не сообщают о каких-либо изменениях.
28. ГМЗРК. А-1804. Л. 21.
29. ГМЗРК. А-1808. Л. 2. (Отчёт о работе Ростовского музея за 1955 г.).
30. ГМЗРК. А-1005/14.
31. Там же.
32. Киселёв А.В. Исторические экспозиции Ростовского музея: опыт прошлого // ИКРЗ-2003. Ростов, 2004. С. 99; Киселёв А.В. Отдел природы Ростовского музея в 1950-х – 1960-х гг.: краткий очерк истории. // ИКРЗ-2004. Ростов, 2005. С. 47-50.
33. ГМЗРК. А-1810. Л. 6 об. (Отчёты о работе отделов Ростовского музея за 1957 г.).
34. ГМЗРК. А-1813; А-1005; А-772; Оп. 1, Д. 219; А-1389; А-1388; А-1059; А-1391; А-1405, Оп. 1. Д. 57, Оп. 1. Д. 72, Оп. 1. Д. 94.
35. ГМЗРК. А-1005/9. Л. 2. (Отчёт отдела Советского периода за I квартал 1965 г.); ГМЗРК. Оп. 1. Д. 219. Л. 5. (Отчёт о работе Ростовского музея за июль 1965 – октябрь 1967 гг).
36. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 113. Л. 2. (Отчёт о работе Ростовского музея за 1975 г.).
37. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 112. (ТП выставки «30 лет Победы в Великой Отечественной войне»).
38. Сведения из беседы с В.К. Кривоносовой.
39. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 113. Л. 2.
40. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 139. Л. 3. (Отчёт о работе Ростовского музея за 1976 г.).
41. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 158. (Темплан передвижной выставки «Ростов и район в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.»).
42. Там же.
43. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 159. Л. 2. (Отчёт о работе Ростовского музея за 1977 г.).
44. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 158.
45. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 202. Л. 20; Д. 357. Л. 1.; Д. 382. Л. 2; Д. 415. Л. 3; Д. 450. Л. 3; Д. 479. Л. 3 (Отчёты о работе Ростовского музея за 1979-1984 гг.).
46. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 357. Л. 1. (Отчёт о работе Ростовского музея за 1980 г.).
47. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 513. Л. 3. (Отчёт о работе Ростовского музея за 1985 г.).
48. ГМЗРК Оп. 1. Д. 510. (Тематико-экспозиционный план выставки «Ростовцы на фронте и в тылу» 1985 г.).
49. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 540. Л. 3. (Отчёт о работе Ростовского музея за 1986 г.).
50. ГМЗРК. А-1480. Л. 8. (Отчёт о работе Ростовского музея за 1990 г.).
51. ГМЗРК. А-1495.
52. ГМЗРК. А-1499.
53. ГМЗРК. А-1493. Л. 2; А-1523. Л. 2; А-1509. Л. 1; А-1569. Л. 2; Оп. 1. Д. 744. Л. 13; Оп. 1. Д. 764. Л. 2; Оп. 1. Д. 807. Лл. 2-3; Оп. 1. Д. 839. Лл. 2-3 (Отчёты о работе Ростовского музея за 1991-1994 и 1996-1999 гг.).
54. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 881. Л. 6-7. (ТЭП выставки «Была война…»).
55. Там же. Лл. 8-26.
56. Там же. Л. 27-32.
57. Там же. Л. 3.
58. Там же.

В экспозиции Ростовского музея в 2005 г. выставлена Толгская икона Пресвятой Богородицы в раме¹, где изображена история обретения святого образа и чудеса.

Икона в раме поступила в музей в 1926 г. из Одигитриевской церкви Ростова. Последнее каменное здание Одигитриевской церкви было построено в 1775 г. на месте древнего деревянного храма во имя бессеребреников Космы и Дамиана. Одигитриевская церковь имела два придела: правый был освящен во имя мучеников Космы и Дамиана, левый – во имя равноапостольных царя Константина и царицы Елены. Толгский образ находился в Одигитриевской церкви на столпе придела равноапостольных Константина и Елены. Венец, цата и поля иконы были медные. Вся риза, убрус сплошь низаны речным «китайским» жемчугом. Лопасти убруса были из тафты брусничного цвета, а наконечники лопастей низаны жемчугом².

Икона и рама составляют единый живописный ансамбль, в котором главное место занимает Толгская икона. Она может бытовать самостоятельно. Рама же при всей ее самостоятельности сюжетов, должна иметь в центре сам образ, о котором в клеймах идет рассказ. Так как живописный ансамбль состоит из двух частей, то наше исследование мы так же вынуждены разделить на две части. Цель же сообщения одна: рассмотреть время создания иконы и рамы, программу и стилистические особенности рамы.

На нижнем поле Толгской иконы белилами выполнена надпись в две строки: «Списанъ сий с(вя)ты(и) образ с подлиного чудотворнаго об(р)аза пр(есвя)той Б(огоро)д(и)цы нарицаемаго Толгская оявлении и праздновании том целебоноснаго образа августа 8 д(е)нь Аявися в лета 1314 г(о)дъ». То есть перед нами список с чудотворного образа Толгского Введенского монастыря.

Размеры иконы-списка из Ростовского музея близки размерам чудотворной Толгской иконы Пресвятой Богородицы, которая до 1920-х гг. находилась во Введенском храме Толгского монастыря³. Размеры ярославской чудотворной иконы: 61х48 см; ростовской иконы-списка: 63х48 см.

На первый взгляд кажется, что перед нами один из списков, созданных в первой половине XVIII в. ярославским иконописцем Иваном Андреевым.

На сегодняшний день известны три иконы-списка Толгской Богоматери, подписанные иконописцем Иваном Андреевым⁴. Иван Андреев (уп. 1694 – 1745)⁵ относится к значительным иконописцам Ярославля первой половины XVIII в. Родом он из Костромы, где и начал свою деятельность как иконописец. С 1713 г. он жил в Ярославле, служил дьяконом, священником в церкви великомученика Дмитрия Солунского.

В 1707 г. Иван Андреев поновлял ярославскую святыню – Толгскую икону. Опыт поновления святыни у него был: в 1694 г. он поновлял чудотворный образ Богоматери Федоровской в Костроме, через 51 лет, в 1745 г. он будет руководить следующим поновлением Федоровской иконы. На сегодняшний день известно, что он написал четыре иконы-списка с Толгской чудотворной: в 1715 г. для ярославской церкви Варвары-великомученицы, в 1721 г. для ярославского Успенского собора, в 1734 г. для неустановленного храма (происхождение неизвестно, икона находится в частном собрании Москвы), в 1744 г. для московского Высоко-Петровского монастыря⁶.

Списки с Толгской иконы Ивана Андреева не дают полного представления об особенностях творческой манеры иконописца. Известные его три иконы, тоже подписные, которые демонстрируют, прежде всего, высокий профессионализм иконописца⁷. Для работ Ивана Андреева характерны особый консерватизм, проявляющийся во внимательном следовании иконописи Костромы второй половины – конца XVII в. Особенности новой иконописи первой половины XVIII ве.не затронули его творчество.

Известные на сегодня три Толгские иконы Ивана Андреева все подписаны его именем. Иконы-списки, созданные в 1715, 1744 и 1740-е гг. говорят нам о том, что на протяжении всей жизни он писал многочисленные списки с Толгской иконы. Одинаковый рисунок на всех трех иконах, свидетельствует об использовании одной кальки при их создании. Очевидно, кальку с чудотворной иконы он снял в 1707 г. при поновлении Толгского образа.

В рисунке из списка в список икон Ивана Андреева повторяются такие особенности как «треугольник» между бровями у Богоматери и Младенца, особенности написания ушной раковины, рисунок подглазниц (крутая линия) и верхнего века. В ростовской иконе эти детали решены по-другому, хотя треугольник между бровями в ростовской иконе похоже был и его рисунок изменен при реставрации. Рисунок музейной иконы имеет некоторые отличия в деталях от икон Ивана Андреева: кайма мафория на голове Марии (справа), рисунок головы Младенца, рисунок складок мафория более короткое расстояние от правой руки Богоматери до изгиба, рисунок уха, рисунок головы Младенца. Личное во всех трех иконах Ивана Андреева написано по-разному. Буквы монограмм Христа, Богоматери в иконах Ивана Андреева более вытянуты, чем в музейной иконе (монограммы тоже из кальки). Разность орнамента на рукаве Марии и нижней кайме мафория.

Проанализировав графику почерка надписи, расположенной в нижней части иконы, приходишь к выводу, что на иконах Ивана Андреева один почерк, на музейной – другой. Все сегодня известные произведения Ивана Андреева подписаны. На музейной иконе подписи нет. Но это не значит, что он мог написать икону и не поставить свое имя по каким-либо причинам.

Все выше названные отличия икон Ивана Андреева и музейной иконы вызывают сомнения, что в Ростовском музее хранится список Ивана Андреева. Конечно, есть и много, что роднит музейную икону с иконами известного ярославского иконописца. Это, прежде всего, сам чудотворный образ, с которого были написаны все списки, передающие особенности иконы. Во всех списках отразилось и время создания их: первая половина XVIII в., то есть – после поновления чудотворной иконы Иваном Андреевым в 1707 г.

В музейной иконе личное сохранилось на лике Младенца, ножках его, руках Богоматери. Эти фрагменты свидетельствуют о хорошем профессиональном мастерстве иконописца. Вполне возможно, что музейный список был написан с какого-нибудь списка Ивана Андреева.

При работе над темой исследования Толгской иконы из собрания Ростовского музея была обнаружена еще одна икона Толгской Богоматери, которая находится в ростовской церкви Толгской Богоматери и так же создана в первой половине XVIII в. На храмовой иконе, расположенной слева от Царских врат в ростовской церкви Толгской иконы Пресвятой Богородицы, на нижнем поле белилами в два рядя надпись: «Списанъ сей с(вя)ти образ с подлиннаго с чюдотворнаго образа Пр(есвя)тыя Б(огороди)цы нарицаемаго Толкская о явлении и праздновании того целебноноснаго образа августа в 8 де(нь) явися той с(вя)ты чюдотворный образ Трифону архиепископу Ростовскому и Ярославскому в лето 1314 г(о)ду». В этой иконе больше общего с иконами Ивана Андреева. Надпись на иконе по содержанию близка к музейной иконе, но почерк другой. На иконе нет подписи иконописца.

Первая половина XVIII в. – время широкого почитания чудотворной иконы из ярославского Введенского Толгского монастыря. Многие храмы, монастыри хотели бы иметь список с Толгской иконы. В Ростове и его окрестностях редкий храм не имел Толгского образа. В собрании Ростовского музея хранится восемь икон Толгской Богоматери, датируемых XVIII в.⁸ Толгские иконы в собрании музея происходят из Успенского собора, Богоявленского Авраамиева монастыря, из Одигитриевской церкви – две иконы. Две жемчужные ризы с Толгских икон происходят из ростовского Троице-Варницкого монастыря. Размеры этих риз разные, что говорит о наличии в Варницой обители двух Толгских икон. Был Толгский образ и в Спасо-Яковлевском Димитриевом монастыре⁹. Очевидно, списки писал не только Иван Андреев, но и менее известные иконописцы. К таким спискам неизвестного иконописца относится икона из собрания Ростовского музея. Этот список был создан в первой половине XVIII в., после поновления иконы Иваном Андреевым. Иконописец, написавший ростовскую икону, знал и списки Ивана Андреева.

С XVII в. Толгская икона Пресвятой Богородицы, чудотворный образ ярославского Введенского монастыря, нередко изображается с историей явления иконы и чудесами¹⁰. В. В. Горшкова, зав. отделом древнерусского искусства Ярославского художественного музея, выявила восемь икон со сказанием, хранящихся в музеях Ярославля¹¹. Из восьми икон только в трех «Сказание» изображено на одной доске с Толгской иконой, а пять икон имеют рамы, где и повествуется рассказ о явлении иконы и чудесах от ее образа. К таким иконам, где «Сказание» изображено в раме, относится и образ из ростовской Одигитриевской церкви.

Клейма Толгской иконы из собрания Ростовского музея условно можно разделить на три группы. К первой группе изображений относятся святые, написанные в раме слева и справа от Толгского образа Пресвятой Богородицы. Ко второй группе относится четыре клейма верхнего ряда рамы, с сюжетами, рассказывающими о явлении Толгской иконы и основании обители на месте явления. К третьей группе – четыре нижних клейма с чудесами. В таком четком сюжетном делении есть своя программа, очевидно, определенная заказчиком. Здесь явно выделено изображение истории явления ростовскому архиепископу Трифону иконы Пресвятой Богородицы и основание на этом месте монастыря, чудеса от иконы и молитвенное предстояние Толгской иконе небесных покровителей заказчика и членов его семьи.

Святые, расположенные в раме слева и справа от иконы, изображены в рост и в повороте к чудотворному Толгскому образу. Вверху – архангел Михаил (слева) и архангел Гавриил (справа). Ниже – святой Модест, патриарх Иерусалимский (633 – 634), на противоположной стороне – священномученик епископ Власий Севастийский (ок. 316). Фигуры святых вытянутых пропорций вписаны в узкое пространство боковых полей рамы так, что им как бы не хватает места, поэтому изображение каждого «урезано» по сторонам. Святые написаны более крупными по сравнению с изображенными персонажами в клеймах рамы. Яркие красные одеяния всех четырех святых еще более выделяют их. Молитвенное предстояние архангелов Михаила и Гавриила святителей Модеста и Власия образу Толгской Богоматери очень важно в общей программе иконы. Священномученник Модест и святитель Власий – покровители домашнего скота, имели дар от Бога исцелять и охранять его.

Не исключено, что изображение архангелов Михаила и Гавриила в обращении к образу Богородицы – следование древней ростовской традиции, восходящей еще к XIII в. Именно в ростовских Богородичных иконах встречается иконографическая особенность – изображение в верхних углах иконы полуфигур архангелов¹². Изображение архангелов есть и на византийских иконах Богоматери, их образы были и на главной святыне Константинополя – иконе «Богоматери Одигитрии». Л. А. Щенникова высказывает предположение, что изображение архангелов в Богородичных иконах в основном характерно для ростовских икон, поэтому не исключено, что появились впервые они в Ростове¹³. Иконография Толгской иконы Богоматери не имеет изображения архангелов, но заказчик, зная, что на чтимых ростовских иконах Владимирской, чудотворной Одигитрии из этого же Одигитриевского храма¹⁴ изображены архангелы, мог высказать пожелание видеть их образы в раме к Толгской иконе. Примечательно, что в раме архангелы изображены на уровне верхних углов иконы, поземом, на котором стоят архангелы, покрыт «облачным» орнаментом, наподобие фона, на котором изображены архангелы чудотворной Одигитриевской иконы.

Литературной основой клейм верхнего и нижнего ряда рамы ростовской иконы послужило «Сказание о чудотворном образе Богоматери Толгской». «Сказания», как литературный источник исследованы А.А. Туриловым¹⁵, которым было выявлено несколько редакций «Сказаний», самый ранний из них датируется серединой XVI в. Распространенная редакция истории Толгской иконы с чудесами сложилась в конце XVII в и в дальнейшем практически не изменялась. В клеймах ростовской иконы изображены сюжеты, взятые из распространенной редакции. Выбор этих сюжетов, очевидно, был определен заказчиком иконы.

Тексты, написанные на полях иконы около каждого сюжета, – свободный пересказ «Сказания».

В первом клейме изображен сюжет, рассказывающий о явлении иконы Пресвятой Богородицы. Согласно «Сказанию», епископ Прохор (в схиме Трифон, 1311 – 1327), возвращаясь из Белозерского края, остановился в нескольких верстах от Ярославля на ночь. Владыка и сопровождающие его расположились в шатрах, на правом берегу Волги. Во время полуночной молитвы, епископ увидел яркий свет в виде столпа от земли до неба за Волгой, на месте, где в нее впадает речка Толга. Святитель взял архиерейский посох, вышел из шатра и увидел перекинутый через реку мост, которого накануне не было. Перейдя по чудесному мосту через реку, приблизившись к столпу, он увидел стоящий на воздухе образ Пресвятой Богородицы. Долго слезно молился епископ перед иконой, а затем по мосту возвратился обратно. Надпись: «Во время в полунощи моляся пастырь. По сем [утрачено] ли из шатра оглядая и узреши добрый тои архиереи прежде помянуты: обонъ […]лъ реки Волги на месте Толги стояше столп огненны […] земли до небеси». В клейме мы видим шатер со спящими монахами и слугами, и шатер архиерея, из которого он взирает на огненный столп с иконою Пресвятой Богородицы. А на первом плане, на реке – мост, по которому идет епископ Прохор. В центре композиции – коленопреклоненный владыка молится перед иконою, стоящей в огненном столпе.

Второе клеймо рамы ростовской иконы продолжает рассказ о явлении иконы Пресвятой Богородицы. По глубокому смирению владыка решил утаить чудо. Но утром, собираясь в дорогу, его слуги не могли найти архиерейский посох. Святитель вспомнил, что посох забыл на том берегу и вынужден был рассказать своему клиру о ночном видении. Перебравшись на лодках через реку, все увидели икону в лесу между деревьями и рядом архиерейский посох. Надпись: «Утру бышю восхоте тои архиерей идти до града Ярославля того же времени жезл тои забы восташи. По сем от воздуха сшед тои Пресвятые Богородицы сему подаяя […] архиереи той дар во радо […] душею и веселяся чувстве постави тои Пресвятой Богородицы ор[…] на месте честнее иже есть в дубраве». Композиция клейма схожа с предыдущей. Архиерейский шатер распахнут, владыка сидит в окружении монахов и слуг. Согласно «Сказанию» архиерей и сопровождающие его на лодках перебрались на другой берег, чудесного моста не было. Но в клейме на первом плане композиции изображен, идущий по мосту епископ, – здесь представлено ночное возвращение владыки по мосту к месту ночлега, событие, не имеющее отношение к происходящему во втором клейме. И его следует рассматривать в ряду событий, происшедших ночью. В первом клейме владыка идет от шатра к огненному столпу, во втором – он идет к шатру. В центре композиции второго клейма изображен владыка с иконой в руках.

Третье клеймо и четвертое клеймо рассказывают об основании обители на месте явления чудотворной иконы Божией Матери.

Третье клеймо. На месте обретения иконы Пресвятой Богородицы была основана обитель и построена церковь. Надпись: «[…]тиже всем того Честнаго образа нача ту собрание монахо и обитель соградиша и церковь устроиша». Большую часть композиции занимает храм, в киоте которого размещена явленная икона Божией Матери, слева и справа – стоящие в молитвенном обращении монахи. На первом плане – река и две лодки с гребцами. В одной из лодок сидит архиерей в белом клобуке и два монаха, впереди – гребец. Опять-таки, это изображение больше подходит к событиям второго клейма, когда на лодках переплыли к чудесно явившееся иконе. Можно отнести это изображение и к событиям, происходящим в третьем клейме и домыслить, что к месту основания обители приплывали на лодке владыка и сопровождающие его.

Четвертое клеймо. Церковь была освящена в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы. Надпись: «Егда архипастырь святую церковь нача освящати преславны архиепископ града Ростова и с ним множество архимандритов, игуменов: иных […] от первеша святые […]». На фоне храма изображен многолюдный крестный ход с явленной иконой, возглавляемый архиереем. По одежде изображенных видим, что в крестном ходу участвуют монахи, священники, дьяконы, князья, княгини и другие мирские люди. На стене храма – икона Введения во храм Пресвятой Богородицы и пустая ниша для Толгской иконы Божией Матери.

Чудеса от Толгской иконы представлены в четырех клеймах нижнего ряда.

Пятое клеймо. Во время пожара в Введенской обители в начале XV в. ангелы вынесли из горящего храма Толгскую икону и оставили ее близ монастыря. Надпись: «Чюдо от иконы Пресвятыя Богородицы како посреди огня взята бысть ангелами отнесена на некое место близ монастыря и де же обретеся преславно». Слева большую часть композиции клейма занимает изображение монастыря с центральным храмом с престолом и чашей на нем. Снизу обитель охвачена огнем. Справа изображено дерево, на нем икона Пресвятой Богородицы, в сиянии и поддерживаемая двумя ангелами.

Шестое клеймо. Воскрешение отрока некого вельможи Никиты. Надпись: «Чюдо Пресвятыя Богородицы о некоем властелине именем [утрачено] его же сына воскреси негда начаша пети Владычице: прими молитву […] твоих иабие оживе мертвый отрок и возгласи возгласъ». В центре композиции на фоне храма изображена икона Толгской Богоматери пред престолом. На полу перед нею в гробу лежит отрок в белых одеждах. Слева пред иконой – иеромонах и иеродиакон, справа – боярин, на коленях – его супруга, позади – их слуга. Перед ними стоит воскресший отрок.

Седьмое клеймо. Исцеление царя Иоанна Васильевича, когда у него заболели ноги во время богомолья в Кирилло-Белозерский монастырь. Надпись: «Чудо Пресвятыя Богородицы о царе Иоанне Васильевиче всея России самодержцу случися ему шествовати в обитель преподобному Кириллу Белозерскому чудотворцу: Тогда ему болну сущи ногами и тако обы [...] моление сотворишу и получи: здравие и вспять возвратися». «Сказание» сообщает, что это чудо произошло в 1553 г. В центре композиции изображена икона Толгской Богоматери в киоте, перед престолом. Слева – царь и бояре, справа игумен монастыря с братией.

Восьмое клеймо. Московский купец Леонтий, ослепший на правый глаз, получил исцеление у Толгского образа. «Чудо Пресвятыя Богородицы о неком человеке Леонтии како десным оком невиде пал на землю пред образом Божиы Матере прося прощения о согрешении […] и дарова здравие деснеому его оку Родом града Москвы был купец». Принцип построения композиции клейма аналогичный двум предыдущим. Слева – иеромонах с двумя иеродиаконами, справа – Леонтий стоящий и в земном поклоне.

Из большого количества чудес, описанных в «Сказании», заказчиком выбраны четыре: чудо с самой чудотворной иконой, когда во время пожара ее спасли ангелы, воскресение отрока и два исцеления: царя и купца.

Рама выполнена позднее самой Толгской иконы. По стилистическим особенностям письма, создание рамы можно отнести в концу XVIII – началу XIX вв. В это время в центральной России иконопись начала ориентироваться на живописную икону в академическом духе. Клейма рамы ростовской иконы выполнены в традиционной иконописной манере, в которой работали мастера Палеха. В художественном строе клейм рамы выражены особенности тех иконописцев Палеха, произведения которых были ориентированы на иконы строгановских мастеров XVII в. с их миниатюрным письмом¹⁶.

Лики написаны тонко по светло-оливковому санкирю с мягким высветлением и легкой, но отчетливой подрумянкой. По гребню носа прочерчена тонкая белильная линия. Тонкой белильной линией выделены ноздри носа, веки. Контрастность черного зрачка и белка придают остроту взгляда изображенных, несмотря на миниатюрные размеры ликов. Миловидность ликов соответствовала стилю строгановских мастеров рубежа XVI – XVII вв.

Утонченно-удлиненные фигуры изображенных, движения их, выразительные жесты, позы наполняют сюжеты особой эмоциональностью, тем самым передавая состояние потрясения от чуда явления иконы, исцеления от болезни. Здесь в клеймах иконописец продемонстрировал мастерство миниатюриста, характерное в конце XVIII в. для некоторых мастеров с их увлеченностью миниатюрным письмом строгановской живописи раннего XVII в.

Во всех восьми клеймах изображен сам чудотворный Толгский образ. В художественном отношении он решен совершенно по-другому, чем образ в ростовской иконе. В иконе в клейме Пресвятая Богородица с Младенцем написаны на золотом фоне с красной опушью, тогда как ростовская икона имеет широкие темно-зеленые поля, как и сама чудотворная икона после поновления Ивана Андреева в 1707 г. В древности Толгская икона не имела зеленого поля, фон, поля ее были золотые, что соответствует изображению ее в клеймах на ростовской раме. Очевидно, иконописец писал икону в клеймах с более древней иконы с деяниями Толгского образа.

Одеяния Богоматери и Младенца в иконах клейм рамы интенсивно прописаны золотом, в иконе средника лишь кайма да звезды на мафории Марии украшены золотом. Возможно, отличие колористического решения икон в клеймах от чудотворной иконы объясняется тем, что иконописец рамы не видел сам образ без оклада. Он передал иконографические особенности Толгского образа. Толгская икона в клеймах изображена вставленной в киоты (3, 4, 7, 8), причем по навершиям киоты отличаются. В четвертом клейме, икону в киоте несут во время крестного хода, над крестным ходом, слева от иконы Введения во храм изображена пустая ниша, предназначенная для чудотворного образа. В последних трех клеймах чудотворная икона украшена красной пеленой и имеет богатую занавесь.

В пяти первых клеймах изображен пейзаж, иконописцы Палеха часто в своих работах писали природу. Особенно «по-палехски» написаны два первые пейзажа с шатрами, где спят сопровождающие владыку (первое клеймо), предстоят ему (второе клеймо). В этих двух клеймах архиерей изображен три раза. В первом клейме он выглядывает из шатра, идет на другой берег Волги по мосту, чудесно явившемуся, коленопреклоненный молится иконе Пресвятой Богородицы. Во втором клейме владыка Трифон изображен сидящим в шатре, идущим через мост, и держащим икону Богоматери. В ростовской раме пейзаж холмистый, редкие невысокие деревья (первое клеймо), изображена роща, где явилась икона (второе клеймо), иконное дерево, написанное в традиции палешан, на котором ангелы поддерживают Толгский образ (пятое клеймо). В первых двух клеймах изображен мост, сложенный из бревен, в третьем клейме – живописные две лодки с гребцами. Везде в пейзажах написаны яркие редкие цветы.

Торжественность придает колорит рамы иконы, где преобладают разные оттенки красного цвета. Цветовая интенсивность колорита с явным преобладанием красного и в то же время общая высветленность – особенности характерные для конца XVIII в., а в провинции встречаются еще и в XIX столетии. Характерны тщательность, тонкость и богатство орнамента, покрывающего одежды изображенных, архиерейский шатер. Темно-зеленого цвета поля иконы в сочетании с красным разных оттенков, золотом дают очень красивое цветовое сочетание. Общий колорит иконы и рамы благороден и торжественен, что соответствует идеи прославления чудотворного широко почитаемого Толгского образа.

Миниатюрное письмо, тщательно выписанные детали, выразительные жесты – все говорит о хорошем профессиональном уровне иконописца, написавшем раму со сказанием об обретении и чудесах Толгской иконы Пресвятой Богородицы к ростовской иконе.

Стилистические особенности рамы, атрибутирующие ее как произведение палехских мастеров конца XVIII – начала XIX в. поддержены и архивными данными. Опись Одигитриевского храма 1794 г. называет только Толгский образ и описывает украшение его. В описи 1833 г. икона названа «Толгская Божия Матерь с чудесами»¹⁷, что позволяет ограничить появление рамы периодом после 1794 г. до 1833 г.

Таким образом, Толгская икона Пресвятой Богородицы с лицевым сказанием о явлении и чудесах была создана в первой половине XVIII в. и является списком с чудотворного образа ярославского Введенского Толгского монастыря. Этот список выполнен был неизвестным иконописцем в те же годы, что и списки иконописца Ивана Андреева. Икона-список была написана для древнего ростовского деревянного храма во имя святых Космы и Дамиана, из которого в 1775 г. перенесена в новое каменное помещение церкви, переосвященного в честь иконы Богоматери «Одигитрии». Толгская икона, украшенная жемчужным окладом, находилась в приделе во имя царя Константина и царицы Елены на столпе. Опись 1833 г. называет икону «Толгская с чудесами», что свидетельствует о создании рамы к Толгской иконе в конце XVIII – начале XIX вв., что подтверждается и стилистическими особенностями. Рама иконы создана иконописцами Палеха, с их приверженностью к миниатюрному письму, идущему от строгановских икон XVII в.

1. Инв. № И- 855; размеры иконы: 63 х 48 см; рамы: 108 х 72 х 2,8 см; дерево, темпера. Реставрирована в ВХНРЦ им. И.Э. Грабаря в 2004 году, реставратор О.Д. Тищенко.
2. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 361. Л. 9 об.
3. О Толгской иконе Пресвятой Богородицы см.: Ярославский художественный музей. Каталог собрания икон. Том. I. Ярославль, 2002. С. 42-43.
4. Костромская икона. М., 2004. Кат. 208, 209, 210. Илл., 324, 325, 326.
5. Словарь русских иконописцев XI – XVII веков. Редактор-составитель И. А. Кочетков. М., 2003. С. 51-52; Комашко Н.И., Корнюкова Л. А., Андреев Иван // ПЭ. Т. II. М., 2001. С. 345; Костромская икона. М., 2004. С. 40. Кат. 208, 209, 210. Илл., 324, 325, 326; Иконы из частных собраний. Русская иконопись XIV – начала XX века. Каталог выставки. М., 2004. С. 240. Илл. На с. 188.
6. Комашко Н.И., Корнюкова Л. А., Андреев Иван // ПЭ. Т. II. М., 2001. С. 345.
7. Икона «Благовещение». 1711 г. 144 х 102 см. Находится в церкви Воскресения на Дебре в Костроме. Икона «Спас на престоле». 1715 г. 105,7 х 65,2 см. Из церкви с. Козмодемьянское близ Ярославля. Икона находится в частном собрании А.И. Полийчука, г. Москва. Икона «Иоанн Предтеча в житии» 1744 г. Собрание ГИМа.
8. Иконы не реставрированы, поэтому датировка предварительная.
9. Вахрина В.И. Спасо-Иаковлевский Димитриев монастырь. Издание второе, исправленное и дополненное. М., 2002. С. 124.
10. Горшкова В. В. Иконы Толгской Богоматери со «сказанием» в музейных коллекциях Ярославля // СРМ. Выпуск V. Ростов, 1993. С. 92 – 101.
11. См.: указ. выше соч.
12. Щенникова Л.А. Почитание икон Богоматери «Владимирской» в Ростове Великом и Ярославле в XVI столетии //Искусство христианского мира. Сборник статей. Выпуск 9. Москва 2005. С. 184 – 196.
13. Указ. выше соч. С. 187.
14. Вахрина В.И. Чудотворная икона Божией Матери из Одигитриевской церкви Ростова Великого //Искусство хритианского мира. Сборник статей. Выпуск 7. М., 2003. С. 277 – 285.
15. Турилов А.А. Малоизвестные письменные источники XIV – начала XVIII в. (Сказания о ярославских иконах) // АЕ за 1974. М., 1975. С. 168 – 174.
16. Красилин М. Русская икона XVIII – начала XX веков // История иконописи VI – XX века. М., 2002. С. 217 – 220.
17. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 393. Л. 11 об.

На протяжении нескольких лет в Переславском музее-заповеднике ведется работа по каталогизации собрания фонда «Ткани». Подготовлен ряд каталогов – «Бисер и стеклярус в собрании Переславского музея-заповедника», «Крестьянский костюм XIX – начала XX вв. в собрании Переславского музея-заповедника», «Платки шали и шарфы…». В 2001 г., в процессе сверки, из собрания была выделена небольшая группа антиминсов – гравюр на ткани, представляющая исторический и художественный интерес для исследователей, т.к. дополняет уже введенные в научный оборот коллекции, и, в том числе, близкого Переславлю Ростовского музея-заповедника. Целью данной работы является общее ознакомление исследователей с переславскими памятниками, выяснение имен граверов и художников, работавших над изготовлением досок, с которых печатались переславские антиминсы. Многие исследователи обращались к теме гравированных антиминсов. Одной из первых и наиболее значимых работ стал «Словарь русских граверов XVI – XIX вв.» Д. А. Ровинского. Над темой также работали такие исследователи, как Л. А. Ошуркевич, М. А. Алексеева, Г.Н.Николаева и др. Атрибуция наших антиминсов проводилась на основании каталога коллекции гравированных антиминсов в собрании Государственного музея истории религии¹.

В Переславском музее хранится 23 антиминсные гравюры, отпечатанные с досок 1690 – 1866 гг. и подписанные в первой половине XVIII – начале XX вв. Все антиминсы поступили в музей в начале 1920-х гг., в1967 и 1969 гг. из храмов г. Переславля и Переславского уезда.

В 2001 г. в процессе сверки фонда были выявлены антиминсные гравюры, не поставленные на учет, после обработки все они поступили в основной фонд. В их числе был представляющий для нас особый интерес шелковый антиминс, отпечатанный с доски 1690 г. и подписанный в декабре 1756 г. Преосвященным Амвросием, епископом Переславским и Дмитровским, Архимандритом Воскресенским Ново-Иерусалимским, впоследствии архиепископом Московским. Состояние сохранности антиминса не позволяло прочесть тексты полностью. Однако, в процессе работы, было обнаружено описание нашего антиминса в Переславских губернских ведомостях за 1895 г.: «…священнодействован преосвященным Амвросием, епископом Переславским и Дмитровским 1756 г. апреля в 11 день. Вчинися сей антиминс во храм честнаго и славного Пророка Предтечи и Крестителя Иоанна, рождества его, что в пределе Переславского Введенскаго девичьего монастыря.»². Таким образом дата, вызвавшая сомнение, была подтверждена. На антиминсе изображена сцена «Положение во гроб».

Антиминсы аналогичной иконографии имеются в ряде музеев, в том числе, в Переславском музее-заповеднике, Музее истории религии, в Русском музее³ и т.д. Отпечатаны они во второй половине 1690-х гг. в Москве с оловянной доски, выполненной неизвестным гравером. Это копия с антиминсной гравюры И. Щирского⁴, выполненная им в первой половине 1690-х гг. для Архиепископа Черниговского Феодосия Углицкого⁵.

Интересен и другой антиминс⁶, он аналогичен предыдущему, но отпечатан на холсте. Этот антиминс, как видно из имеющегося на нем текста, находился в полковой церкви Ахтырского полка. Подписан 26 ноября 1741 г. Архиепископом Белгородским и Обоянским Петром. Поступил в музей из церкви Петра Митрополита, построенной в 1584 г.⁷ и числившейся на государевом старом дворе или в теремах. До 1781 г. в церкви Петра Митрополита хранилась государева казна (порох и боеприпасы для переславского гарнизона)⁸. Можно предположить, что в то время в Переславле квартировал Ахтырский гусарский полк, и данный антиминс попал в церковь Петра Митрополита не случайно, т.к. именно в ней и могла размещаться его полковая церковь.

Следующая группа антиминсов⁹ отпечатана на шелке с медной доски, выполненной по рисунку художника С. Второва, гравером В.А. Иконниковым в Московской синодальной типографии в 1767 г. Это вариант антиминсной гравюры первой половины 1760-х гг. неизвестного мастера гравировальной фабрики М. М. Артемьева¹⁰. В нашей коллекции имеются антиминсы двух состояний¹¹. Первое и второе состояние отличаются рисунком древесины креста и крыльев ангелов, в первом случае это длинные «елочки» древесины и «пестрые» крылья у ангелов. К антиминсам первого состояния относятся три переславских антиминса¹². К антиминсам второго состояния можно отнести два антиминса¹³, у них рисунок горизонтальной древесины креста – продольный, а ствол креста – фигурная «елочка». Все эти антиминсы были подписаны епископами Переславскими и Дмитровскими с 1769г по 1784г.¹⁴

Два переславских антиминса отпечатаны с медных досок, выполненных по рисунку 1813 г. художника Т. Ф. Федорова. Одну из них гравировал в 1819 г. в московской синодальной типографии мастер С. Д. Дмитриев. Это повторение антиминсной гравюры (доски I) Н. Плахова 1814 г., выполненной по рисунку Т. Ф. Федорова¹⁵. Аналогии имеются в Государственном музее истории религии¹⁶. На доске Дмитриева отпечатан шелковый антиминс ПМЗ№ 9551, подписанный в 1826 г. Парфением епископом Владимирским и Суздальским. Второй антиминс отпечатан на шелке с медной доски, выполненной гравером А. Г. Афанасьевым в 1838 г., так же по рисунку 1813 г. художника Т. Ф. Федорова¹⁷. Аналогичные антиминсы хранятся в Государственном музее истории религии¹⁸. Антиминс подписан в 1844 г. Павлом, архиепископом Черниговским и Нежинским и кавалером¹⁹.

Последняя группа антиминсов отпечатана на шелке с доски, гравированной в 1866 г. в Санкт-Петербурге гравером Л. А. Серяковым, по рисунку художника Ф. Г. Солнцева²⁰.

Антиминсы этой группы, подписанные Архиепископами Владимирскими и Суздальскими, охватывают период с 1864 по 1903²¹ год. Два антиминса подписаны архиепископами Ярославскими и Ростовскими, так как села Вексицы и Нагорное в 1903 г относились к Ярославской²² епархии. Затем Переславль входит в состав Владимирской епархии и антиминсы с 1904 по 1914 подписываются архиепископами Владимирскими и Суздальскими²³.

Таким образом, все антиминсы, хранящиеся в Переславль-Залесском музее-заповеднике, отпечатаны с досок, гравированных московскими и санкт-петербургскими граверами не ранее 1690-го года. Отпечатаны они для храмов, расположенных на территории входившей в разные годы в состав Переславской, затем Владимирской и Ярославской епархий. Особенный интерес для Переславля представляют антиминс, подписанный Переславским и Дмировским епископом – Амвросием Зертис-Каменским²⁴ и антиминс из церкви Петра Митрополита, подписанный в полковую церковь Ахтырского гусарского полка. История этого антиминса требует дальнейшего изучения.

1. Николаева С.Г. Коллекция гравированных антиминсов в собрании Государственного музея истории религии.СПб., 2003.
2. Историко-Статистическое описание церквей и приходов Владимирской епархии. Владимир: Типо-Литография В.Паркова. 1895. С. 37.
3. Переславском музее-заповеднике – ПМЗ №1718, Музее истории религии А-6404/1-IV, в Русском музее Др./Гр. Б-50, Др./Гр. Б-49, Др./Гр. Б-52.
4. Алексеева М. А. Малоизвестные произведения русского искусства XVII – первой половины XVIII в. – гравированные антиминсы. Л., 1982. С. 436, 437.
5. Николаева С. Г. Коллекция гравированных антиминсов в собрании Государственного музея истории религии.СПб.2003. С. 148, 156.
6. ПМЗ №1718.
7. Сукина Л.Б. Еще раз о дате строительства церкви Петра Митрополита в Переславле Залесском: опыт историко-культурной интерпретации причин «обновления» храма // ИКРЗ. 1999. Ростов, 2000. С. 170.
8. Смирнов М.И. Переславль-Залесский. Его прошлое и настоящее. М., 1911. С. 66.
9. ПМЗ № 2174, ПМЗ № 18348, ПМЗ № 9550, ПМЗ № 18350, ПМЗ № 18349.
10. Николаева С.Г. Коллекция гравированных антиминсов в собрании Государственного музея истории религии. СПб., 2003. С. 149, 160.
11. См. там же С. 60, 62.
12. ПМЗ № 2174, ПМЗ № 9550, ПМЗ № 18349.
13. ПМЗ № 18350 и ПМЗ № 18348.
14. В 1744 году из обширной Московской епархии выделилась Переславская и Дмитровская епархия, упраздненная в 1788 г. См. М.И. Смирнов Переславль-Залесский. Исторический очерк 1934 г. Переславль-Залесский, 1995. С. 359.
15. Николаева С. Г. Коллекция гравированных антиминсов в собрании Государственного музея истории религии. СПб., 2003. С. 92;149, 167.
16. №А 6406/28-IV, №А 6399/2-IV, №А 6406/10-IV.
17. Николаева С. Г. Коллекция гравированных антиминсов в собрании Государственного музея истории религии. СПб., 2003. С. 90; 149; 168.
18. № А 6395/3-IV, № А 6406/29-IV, № А 6413/8-IV.
19. Прибавление слова «кавалер» говорит о том, что этот священнослужитель имеет и светские награды.
20. Николаева С.Г. Коллекция гравированных антиминсов в собрании Государственного музея истории религии. СПб. 2003. С. 118; 150; 176.
21. Антиминс ПЗМ № 9743 подписан Архиепископом Владимирским и Суздальским Антонием в 1864 г. (однако вторая дата переводится как 1899 г., вероятнее всего именно эта дата верна) в Никольскую церковь с. Андрианово. Второй раз этот антиминс был подписан в 1941 г. Димитрием Архиепископом Ярославским и Ростовским. Внизу, в правом углу стоит печать московской патриархии «Димитяй Градусов». Антиминс ПМЗ№18355 подписан Архиепископом Владимирским и Суздальским Феогностом в 1880 г. в Сретенскую церковь г. Переславля. Антиминс ПМЗ№18352 подписан Архиепископом Владимирским и Суздальским Феогностом в 1887 г. в церковь Св. Великомученицы Варвары г. Переславль. Антиминс ПМЗ № 1835 подписан Архиепископом Владимирским и Суздальским Феогностом в 1887 г. в Сретенскую церковь г. Переславля. Антиминс ПМЗ № 1974/2 подписан Архиепископом Владимирским и Суздальским Феогностом в 1889 г. в Федоровский собор Федоровского м-ря. Антиминс ПМЗ№1974/3 подписан Архиепископом Владимирским и Суздальским Сергием в 1895 г. в кн.Владимирскую церковь г. Переславля. Антиминс ПМЗ № 1974/4 подписан Архиепископом Владимирским и Суздальским Сергием в 1903 г. в ц. Серафима Саровского (Федоровский м-рь, г. Переславль-Залесский).
22. Антиминс ПМЗ № 9752 подписан Архиепископом Ярославским и Ростовским Ионофаном в 1903 г. в Николаевскую церковь с. Нагорного, и в торой раз – в 1958 г. в Сергиевский придел ц. Николая Чудотворца с. Андрианово. Антиминс ПЗМ 9751 подписан Архиепископом Ярославским и Ростовским. Сергием в 1904 г. в Троицкую церковь с. Вексицы. Второй раз антиминс подписан в 1958 г. в Казанский придел ц. Николы Чудотворца с. Андрианово.
23. Антиминс ПМЗ № 1974/1 подписан Архиепископом Владимирским и Суздальским Сергием в 1904 г. в Сергиевскую церковь «при тюремном замке», г. Переславле. Антиминс ПМЗ № 1974/5 подписан Архиепископом Владимирским и Суздальским Николаем в 1914 г. в церковь Св. апостола Евангелиста Иоанна Богослова г. Переславля. Антиминс ПМЗ № 1974/6 подписан Архиепископом Владимирским и Суздальским Николаем в 1914 г. в Рождественскую церковь г. Переславля. Антиминс ПМЗ № 1974/2 подписан Архиепископом Владимирским и Суздальским Николаем в 1910 г. в Сергиевскую церковь (Данилов м-рь, г. Переславль-Залесский). Антиминс ПЗМ № 9552 подписан Архиепископом Владимирским и Суздальским Николаем в1910 г. в ц. Покровскую в с. Б. Брембола.
24. Переславский Горицкий монастырь, как один из крупнейших феодалов нашей территории стал центром вновь образованной в 1744 году Переславской и Дмитровской епархии. Гордость монастыря Успенский собор, был украшен великолепным резным иконостасом, выполненным в стиле барокко. См. М.И. Смирнов Переславль-Залесский, Исторический очерк 1934 г. Переславль-Залесский 1995. С. 359.

«Придите, вернии, Животворящему Древу поклонимся», – зовет Святая Церковь чад своих к подножию Честного и Животворящего Креста Господня. Это Голгофа, перешагнув Время, приблизилась к нам, воспоминанием о себе вторгаясь в сознание. Ибо на ней вознесся Крест – иже есть лествица к небесам, и на кресте Тот, кто сказал: «…Я есть путь и истина и жизнь…» (Ин. 14:6).

Самым распространенным сюжетом в православной скульптуре, несомненно, является Распятие. Уже с первых веков принятия христианства на Руси этот главный культовый символ присутствует повсеместно в интерьерах церквей, в архитектурно-декоративной и мелкой пластике¹. Иконография этого сюжета развивалась последовательно и изначально основывалась на том семантическом образе креста, который сложился еще в дохристианскую эпоху. Сам крест облагали и украшали великолепными драгоценными камнями, а иногда под ним изображали стоящего агнца. Вот почему некто из древних написал стихами следующие слова: «Под крестом, обагренным кровию, Христос предстоит в виде агнца, подобного белизною снегу»². И в то время, когда креста стыдились, обращающие к вере и крестившиеся во Христа привлекаемы были к уразумению высших тайн христианской веры способом неприметным и приятным. По свидетельству ранних христианских писателей Тертуллиана и Юлиана, поклонение кресту существовало уже в первые века христианской эры. При этом изображение Креста наносили на чело и рисовали перед жилищем. Крест, как знак исповедания Христа, стал особо почитаем после явления небесного креста императору Константину Великому и обретения на святой земле останков Честного Животворящего Креста (IV в.), на котором принял Господь мученическую смерть³.

К числу наиболее ранних и совершенных по своим художественным достоинствам белокаменных крестов принадлежит так называемый Святославов крест 1234 г.⁴ Он представляет собой композицию Распятие с предстоящими и состоит из трех отдельных каменных блоков. На камне в подножие выбита следующая надпись: «месяца июня в … день в лето 1234 на память святого Иоанна Воинника поставлен крест сей Святославом Всеволодовичем аминь». Согласно преданию, благоверный князь высек его из камня в память о своем чудесном спасении во время сильной бури, которая обрушилась на его ладьи, возвращающиеся после победоносного похода на волжских булгар в 1220 г. В настоящее время он находится внутри Георгиевского собора Юрьева-Польского Владимирской области.

Среди ранних памятников Распятие с предстоящими XIV в. как фрагмент иконки в публикации Рындиной А.В.⁵ В Ростове Великом у стены Воскресенской церкви в 1458 г. был установлен каменный крест дьяка Стефана Бородатого, в память кончины его сына Ильи⁶. В центре креста мы видим ту же композицию Распятие с предстоящими. Крест дьяка С.Бородатого был не просто намогильным, но, одновременно, и поклонным и памятным, о чем свидетельствует изображение на нем Распятия Христа, святого пророка Илии и архидьякона Стефана, небесных покровителей отца (заказчика креста) и сына.

В период гонений на скульптуру, выразившихся в ряде запретительных синодальных указов, резные Распятия остались единственно разрешенным сюжетом. Церковь уже не видит в них символов дохристианской знаковой системы. Кресты рекомендовалось ставить в навершии иконостасов и в северной части храмов в виде Голгофы. В XVIII в. эта иконография, представляющая крест с распятым Христом и отдельно стоящими по бокам статуй Богородицы, Марии Магдалины, Иоанна и Лонгина, приобрела особую популярность. Практически ни один храм не мыслился без этой скульптурной группы, образующей иногда многофигурные скульптурные композиции внушительных размеров. К примеру как Распятие с предстоящими и Саваоф с ангелами из с. Нижнечусовских Городков⁷. Распятия, создаваемые для внутреннего церковного пространства, отличает от монументальных обетных поклонных памятных крестов, располагаемых подле храмовых стен или вложенных в них, в памятных местах вдоль дорог, особое следование иконописному канону, как и вся сакральная пластика, они канонично полихромны, в полном соответствии с церковной живописью, как Распятие с предстоящими из с. Язьвы⁸.

Кажется, что монументальные кресты большей частью перешли в разряд повествовательно-иллюстративных произведений. Однако при определенном следовании иконографическому образцу в сюжете «Распятие» скульпторы переводят изображение от реалистических трактовок к знаковому выражению миросозерцания. Хотя в некоторых рельефных иконах ощущается прямое следование канону, как скульптурные произведения, они отмечены рядом особенностей. Наример, распятие с предстоящими Богоматерью, Иоанном Богословом и припадающей Марией Магдалиной из Сольвычегодского историко-художественного музея (конец XVII – начало XVIII в.)⁹. Интересным памятником этой группы произведений можно считать изысканный каменный рельеф XVII в. – распятие с предстоящими из Архангельского областного музея изобразительных искусств, расписанный темперными красками¹⁰. Пред нами конкретная сцена исторического жанра. Крест явлен орудием казни, совершенной в определенном месте. В изображении пейзажа ощущается конкретность, желание точно передать географические координаты – обозначена Голгофа и виднеющийся вдали Иерусалим. Утонченные силуэты фигур предстоящих, изысканная цветовая гамма, композиция, прекрасно выдержанная в рамках плоскостного решения – отличительные признаки этого произведения.

Совершенно иначе выглядит монументальный крест, называемый шумаевским, по имени одного из создателей¹¹. На первый взгляд, повествовательность и историческая точность также присущи этому памятнику. Но вместо града Иерусалима, обычно изображаемого по сторонам креста, мы неожиданно узнаем весьма конкретное изображение Москвы, в стенах которой и установлено почти двухметровое Распятие. Град Иерусалим, вознесенный в небо, из реальных координат стал небесным символом.

Монументальные кресты и рельефные деревянные иконы с подобной композицией, выполненные в XVIII в. в северных землях, решены как пластические произведения, тяготеющие к знаковой системе образов. Пример двух резных икон Распятие с предстоящими из Каргопольского историко-архитектурного и художественного музея-заповедника¹². Несмотря на полихромность, они нисколько не приближены к живописному канону, обязательному и для скульптурных произведений. Казалось бы, все персонажи представлены в полном составе, но они не образуют действа, а существуют обособленно самостоятельно. Действующие лица практически не связаны друг с другом. Выражения их лиц порой скорбны и безучастны одновременно. Еще пример этому, чудотворный Крест-Распятие XVII в. из Воскресенского собора г. Арзамаса, чудотворный крест (конец XIX в.) из с. Селемы. Нижегородской области¹³.

Это далеко неполный видеоряд памятников, позволяющий проследить за традицией изображения Распятия с предстоящими. В этом ряду памятников резной пластики выделяется своей полихромностью, многофигурностью, совокупностью знаковой символики горельеф «Казнь на Голгофе» (Распятие) Ростовского кремля¹⁴. Наша задача – ввести данный памятник в научный оборот, выявить аналоги.

Памятник представляет собой многофигурную горельефную икону, заключенную в прямоугольный глубокий киот, изображает распятие Христа и двух разбойников – тот момент, когда конный воин пронзает копьем грудь Христа. В центре композиции – восьмиугольный крест (фигура Христа утрачена), на большой перекладине буквы IС ХС, подтеки крови. По сторонам от Христа два распятых разбойника, крестами им служат древесные стволы с прибитой сверху перекладиной. Справа от большого креста – благоразумный разбойник, руки и ноги которого прикреплены веревкой. Лик разбойника спокойный с большой окладистой бородой, короткими волосами. Слева от креста на косой перекладине неблагоразумный разбойник, одна нога приколочена к стволу дерева, другая согнута в судорожном движении. Лицо безбородое, волосы короткие. Препоясания двух разбойников серого цвета. За фигурой неблагоразумного разбойника на лестнице изображен бородатый воин с молотком в правой руке, прибивающий ногу разбойника к стволу. Внизу правой части – группа предстоящих у креста: Иоанн Богослов в темном одеянии и красном плаще, концом плаща он утирает слезы. Справа Богоматерь. Одна рука ее у пояса, другая – левая держит край мафория. Справа от Богоматери – одна из жен-мироносиц в темно-синем одеянии с распущенными волосами, руки ее сжаты перед грудью. В угловой части киота воин Лонгин Сотник, изображенный в профиль. Нос с горбинкой, клиновидная борода. В воинском шлеме и военных доспехах, с коротким мечом у пояса. За спиной у первой группы людей красный штандарт, конец которого закручен около древка.

Слева от большого креста – группа из шести человек. Это два конных воина, один сидит на коне, руки его сложены на седле. Конь бьет копытом. Другой воин изображен в профиль с поднятым копьем (момент прободения копьем ребра Христа). Конь изображен крупом на зрителя. Лица конных воинов бородатые. Слева от конных воинов – два беседующих фарисея, с колпаками на головах. Лица бородатые, фигуры поясные. За ними штандарт темного цвета. На переднем плане – два стоящих воина. Влево от подножия большого креста изображена коленопреклоненная женщина с распущенными волосами – Мария Магдалина. Руки ее простерты к конному воину с копьем. Нижние одежды красные, верхние – зеленые. Гора Голгофа выполнена из грубой льняной ткани, окрашенной темной масляной краской. Из ткани заложены складки и изгибы камня горы. В нижней части Голгофы красочный слой местами утрачен до ткани. В этом месте хорошо видно плетение ткани. Трудно сказать, были ли какие-то другие пейзажные детали. Фон ровный, бумага окрашена голубой краской, местами потерта. Вверху слева и справа – солнце и луна.

Вся композиция заключена в глубокую деревянную раму – киот. С лицевой стороны сохранились две деревянные планки, которые, возможно, держали стекло, закрывающее изображение, помещенное в киот. Боковые стенки киота окрашены темно-зеленой краской.

Приемы резьбы многообразны, свидетельствуют о руке опытного мастера. Более всего это проявляется в передаче пространства. Фигуры переднего плана будто ярким лучом выхвачены из глубокого мрака, окутавшего долину. Здесь отличительным является прием выдвижения сцены к самому краю рампы, так, что сцена целиком оказывается в пределах первого плана. В этих условиях начинают выгодно «работать» чистые звучные цвета одеяний предстоящих. В данном случае красный кармин плаща Иоанна, вишневое одеяние Марии, голубовато-серые с позолотой доспехи Лонгина, красный цвет знамен вызывает волнение, вносит экспрессию в общее движение масс.

В горельефе мало внимания уделяется симметрии композиции, правильности пропорций фигур и законам линейной перспективы. Сценический принцип построения пространства переднего плана не позволяет мастеру убедительно связать его с пейзажем, пейзаж вообще отсутствует в ростовском варианте. В передаче перспективных ракурсов мастер не свободен от ошибок. Так, фигуры кажутся большеголовыми по отношению к туловищу. Фигура благоразумного разбойника кажется чрезмерно крупной по отношению к другим скульптурным изображениям.

Полумрачное освещение сцены можно объяснить солнечным затмением в момент смерти Христа. Об этом свидетельствует надпись на верхней стенке в левой половине, выполненная красной масляной краской: «Внегда распятъ бысь ГДЬ IС ХС тогда от шестаго часа и до девятого солнце превратися во тму/ а луна въ кровь и не бысть света». Согласно Евангелиям, как рождение, так и смерть Иисуса на кресте сопровождались необычайными природными явлениями¹⁵… «В шестом же часу настала тьма по всей земле и продолжалась до часа девятого», – читаем у трех евангелистов о небесных знамениях во время распятия Иисуса (Мф. 27:45, Мк 15:33, Лк 23:44). Это сообщение почти слово в слово, несомненно, восходит к одному общему источнику. Матфей добавляет еще, что солнечное затмение сопровождалось землетрясением («И земля потряслась; и камни расселись» Мф. 27:51). С давних пор предпринимались попытки найти отзвуки столь необычайных происшествий в летописях той эпохи. Тертуллиан (около165 – 230 гг.), обращаясь к римлянам, писал: «Распятый, показал Он много знамений… И в тот момент, когда солнце показывало полдень, свет померк. Люди, не знавшие, что так предсказано о Христе, сочли это обычным затмением». Начиная с Юлия Африкана, Оригена и Евсевия, христианские апологеты придавали исключительное значение свидетельству греческого историка Флегона, упомянувшего о затмении Солнца и сильном землетрясении, случившемся около 32-33 гг.н.э., примерно времени распятия Христа¹⁶. В шестом часу день превратился в темную ночь, так, что стали видны звезды на небе. Было тогда же землетрясение в Вифинии и разрушено много зданий в Никее. Многие из авторов отмечали, что солнечное затмение не могло произойти в полнолуние. Оно могло быть лишь в последний день старой луны – и в первый день новой, когда они совмещаются. Наступившую во время распятия тьму склонны объяснить чудом, совершившимся против законов природы.

Истоки надписи, имеющейся на стенке киота, мы находим в духовной поэзии XVII в.:
«Той Бог чудный анеиный,
На Кресте висящи силу
бозтва своего откривает,
И преславные Чудеса являет,
Тягою земною потрясает,
Гробы каменныи разоряет,
Гробы многие отворяет,
А мертвых воскрешает,
Светила небесныи
тмою покривает».

С этими строками более перекликаются вирши с гравюры Ивана Любецкого «Распятие с мучениями апостолов и страстями»:
«Егда Христос на кресте вознесеся
Тогда тварь вся и земля потрясеся
Солнце во тму и луна в кровь
преложися
Также камение впрах претворися…»¹⁷

Наш памятник является аналогом памятника СК-110, происходящего из церкви во имя святителя Алексея Чудова монастыря Московского Кремля¹⁸. Установить происхождение нашего памятника не представляется возможным, так как памятник находился некоторое время в незаинвентаризированном ранее фонде. В просмотренных нами описях церквей Ростовского уезда памятник не встречается.

При сравнении обеих памятников обнаруживается явная вторичность ростовского памятника. Резчик следует образцу, выстраивая группы согласно оригинала. Но… фигура Лонгина Сотника фронтального положения дана в профиль, явно из-за недостатка места (московский памятник шире ростовского на 42 см). Чуть левее дана скульптура благоразумного разбойника, в ростовском варианте – правая рука не перекинута через перекладину, а прикреплена веревкой. В левой части композиции в ростовском варианте отсутствуют фигуры третьего плана, за спинами конных всадников. Справа отсутствуют погрудные изображения двух мужчин, скрытых холмом. Лестница короче. На Голгофе – ящик с орудиями страстей, череп Адама, перекрещенные кости. Нет архитектурных деталей, пейзажных фрагментов облаков. В передаче складок движение становится размеренным, спокойным. Позы становятся менее динамичными, снижается барочная пышность, характерная для московского памятника. Менее тщательно копируется личное, в результате появляется некоторая гротескность, выражающаяся в чрезмерно больших головах персонажей, за исключением изображений Иоанна Богослова, Богоматери и жены-мироносицы.

Сохранность. Утрачена фигура Христа. В верхней части стенки в киоте прорезаны два параллельных отверстия. Бумага, являющаяся фоном, – хрупкая, ломкая, местами утрачена. Утрачен красочный слой в нижней части Голгофы. Большой крест прибит к задней стенке киота кованными гвоздями. В местах утраты скульптуры Христа сохранились следы клея. Небольшая щель в месте приклеивания правой руки к телу благоразумного разбойника. Правая рука Марии Магдалины отломлена, но не утрачена. У солдата стоящего утрачены ступни ног. У солдата на передней лошади утрачена часть стремени, у лошади – уши. Образовалась щель в месте крепления руки солдата. В киоте еще два знамени, месторасположение которых в композиции слева, рядом со знаменем темного цвета.

Иконография. Изображения разбойников в сцене Распятие встречаются с V-VI вв. Справа от Христа обычно помещается фигура благоразумного разбойника, слева – неблагоразумного. Исследуемый нами резной образ принадлежит западной иконографической традиции: об этом свидетельствуют такие его черты, как изображение привязанных к кресту разбойников, Богоматери, поддерживаемой Иоанном и одной из жен, Марии Магдалины, конных воинов. Все эти особенности получают распространение в русской иконографии лишь в XVII-XVIII вв.¹⁹

Следует особо остановиться на иконографических традициях Распятия в искусстве Германии, оказавшей весомое влияние на русское искусство. В XIV в. и первой половине XV в. в немецкой живописи появляется тип распятого Христа, сломленного под тяжестью перенесенных страданий, далекого от победы или преодоления выпавших на его долю испытаний. Предпочтение отдается многофигурным сценам с многочисленными жанровыми мотивами (сцены Кальвариенберг). Примерно та же картина наблюдается и в графике: гравюры анонимного нюрнбержского мастера и Мартина Шонгауэра, обе – второй половины XV в. Но уже у Ханса Мульчера в «Страждущем Христе» на западном фасаде Ульмского собора (камень, 1429) и в Распятии модели надгробия герцога Людвига Ульриха Бородатого (камень, 1435, Баварский национальный музей, Мюнхен) заметно усиление реалистических черт в трактовке обнаженного тела, его своеобразная «индивидуализация»²⁰.

Эта новая образная линия открывается гигантским (общая высота 5,41 м, длина фигуры 2,2 м) Распятием замечательного скульптора Герхарта Лейденского, изготовленного в 1467 г. из красного песчаника для старого кладбища в Баден-Бадене (ныне в местной церкви Санкт-Петер-унд-Пауль). Его прототипом, возможно, послужило Распятие Клауса Слютера в монастыре в Шанмоле, дошедшее лишь во фрагментах. Герхарт создал образ Христа, победившего смерть, близкий образам высокой готики. Вместе с тем, в нем явственно ощущаются тщательное изучение живой натуры, стремление к гармонии и обобщенности форм, сближающее его с почти одновременными произведениями итальянских мастеров, в первую очередь с бронзовым Распятием Донателло в церкви Сант-Антонио в Падуе (1444-1447). Отзвуки стиля Герхарта заметны в распятиях Тильмана Рименшнейдера, Фейта Штоса, Ханса Бакофена и других немецких мастеров.

Однако подлинным создателем нового типа Христа стал Альбрехт Дюрер. Дюреровский Христос не сломлен под тяжестью выпавших на его долю страданий. Свой смертный час он встречает мужественно и спокойно. У Дюрера страдания Христа призваны не растрогать зрителя, а укрепить его стойкость, возвысить его над действительностью. В качестве примера можно привести Распятие в цикле гравюр на дереве «Большие страсти» (1510 г.). Распятие принадлежит к числу наиболее ранних гравюр, где тема страданий трактуется как победа Христа над смертью²¹.

Тема распятия занимает центральное место в творчестве Грюневальда. Первое его произведение на эту тему – «Распятие» в базельском Публичном художественном собрании. Композиция картины традиционна (Мария и Иоанн Евангелист, женщины под крестом, сотник Лонгин), фигуры предстоящих почти не связаны с пейзажем, их лица недостаточно выразительны. По сравнению с почти одновременными Распятиями Лукаса Кранаха старшего в венском Музее истории искусства (около 1500 г.) и в Мюнхенской старой пинакотеке (около 1503 г.), где тот выступает смелым новатором в композиции и общей трактовке традиционной темы, а также с произведениями Дюрера этого периода (гравюра на дереве «Большое Распятие» (1494-1495 гг.), Распятие в серии «Большие страсти» картина Грюневальда во многом несет в себе черты искусства XV в. Во всех его работах чувствуется глубокая взволнованность при работе над картиной. Он сам потрясен и захвачен присходящим и стремится, используя все доступные ему выразительные средства, передать свое состояние зрителю²².

XVI в. стал для Западной Европы эпохой окончательного оформления ордерного канона. Русские резчики знакомятся с западной иконографией преимущественно по гравюрам, которые в виде отдельных листов, в составе лицевых Библий, львовских , киевских изданий имели широкое хождение среди мастеров и в качестве образцов служили резчикам, в том числе были и немецкие гравюрные листы. Немецкое барокко воспринято на Руси через польское посредство. Были случаи приглашений «сницеров» из Киево-Печерского монастыря. Украинские мастера, как и белорусские, очевидно, во многом ориентировались на западные традиции архитектурно-скульптурного убранства. Во второй половине XVII в. на Украине параллельно развивались или взаимно переплетались формы позднего Возрождения и раннего барокко. Русские мастера на свой лад «перекраивали» западный материал.

Обычно распятие в XVII в. было не резным, а живописным, обрезным по контуру и заключенным в раму из позолоченной резьбы. Его фланкировали такие же обрезные фигуры предстоящих в аналогичных рамах²³. Весь иконостас при этом оказывался как бы подножием Распятия. Если учесть, что благодаря наличию страстных икон, даже «метрические» иконостасы в верхней части приобретали пирамидальное построение, то иконостас стал зримо напоминать облик горы Голгофы: мысль об исцелении «грехопадений наших» непосредственно связывалась с идеей искупления. К концу XVII в. в связи с ассимиляцией русским иконостасом элементов европейской культуры, в его структуре наметилась динамика пространственных форм²⁴. Эволюция иконостасной пластики в первой половине XVIII в. представляет собой процесс перехода от плоскостных живописных композиций к объемным, насыщенных резьбою, ордерным иконостасам.

Западные резчики нередко соединяли в одной сцене несколько гравюр разного времени. В музыкальном искусстве такой прием называется стиль пастиччо – соединение фрагментов разных композиций в одну свою²⁵. Это характерно и для нашего памятника. Его центральная часть воспроизводит картину П.П.Рубенса «Удар копьем», созданной в 1620 г. для собора в Антверпене. Ныне в собрании музея Антверпена. Это ценное наблюдение сделанное Н.Трухтановой приводит И.М.Соколова в каталоге «Русская деревянная скульптура XV-XVIII вв.». Образцом для резчика послужила, вероятно, гравюра на меди, выполненная с оригинала Рубенса Боэтиусом Болсвертом (около 1580-1633 г.) Эти сведения также сообщены И.М.Соколовой сотрудниками Е.С.Денисенко (РГБ) и Н.Ю.Марковой (ГМИИ им. А.С.Пушкина)²⁶.

Резчик вносит в гравюру свои изменения, в частности, разворачивает Распятия с диагонали совершенно фронтально. Резчик ростовского памятника уходит от мускулистости распятых на кресте разбойников. Делает эти фигуры более худощавыми. Мы не можем в полной мере судить о скульптуре Христа, но по следам, оставшимся на большом кресте, можно сказать, что это была фигура, провисшая на кресте (западное влияние), но пропорции тела утонченные, что приближало скульптуру к иконной традиции изображения Христа, сложившейся в России уже к началу XVIII в.

И.М.Соколова прослеживает гравюрные прототипы другим персонажам, изображенным в горельефе Московского Кремля. В частности, приводит «карету большую англинскую» конца XVI в., подаренную английским королем Борису Годунову в 1603 г.²⁷ Ею же выносится предположение об участии в работе над московским памятником резчиков Оружейной палаты, в частности, Ивана Безмина²⁸. Вопрос об авторстве ростовского памятника остается открытым, нет каких-либо документальных данных. Мы можем лишь предположить, что резчиками являлись мастера Москвы, на памятнике сказались гравюрные образцы западных мастеров, прототипом послужила «Голгофа» Москвы, но в ростовском памятнике резьба менее тщательная, особо хочется подчеркнуть, копирование ликов отстает от оригинала, что свидетельствует о меньшем мастерстве резчиков. Характер резьбы смягчается временем, исчезают барочные признаки, глубина и движение складок одежд, экспрессия фигур, что диктовалось временем, началом XIX в.

Следует подчеркнуть, что атрибуция памятника была проведена в 2002 г. Л.А.Кологривовой, реставратором высшей квалификации отдела «Дерево» ГИМа.

1. Бурганова М.А. Русская сакральная скульптура. М, 2003. С. 117; О широком распространении этого сюжета в скульптуре X-XIII веков пишет Рындина А.В. К проблеме изучения древнерусской пластики. Русь, Византия, Запад // Древнерусская скульптура. Сборник научных трудов. Вып. 3. М.,1996. С.10; Власова О.В. О некоторых особенностях Распятий в прикамской культовой пластике // Россия и восточно-христианский мир. Средневековая пластика. Древнерусская скульптура. Вып. IV. М., 2003. С. 76.
2. Вениамин, архиепископ Нижегородский и Арзамасский. Новая скрижаль. М., 1992. С. 53.
3. Святославский А.А., Трошин А.А. Крест в русской культуре. М., 2000. С. 10.
4. Опубликован. См.: Крест в России. 2004. С. 34.
5. Рындина А.В. Древнерусская мелкая пластика. Новгород и центральная Русь XVI-XV веков. М., 1978. С. 168.
6. Опубликован. См.: Вагнер Г.К. От символа к реальности. Развитие пластического образа в русском искусстве. М., 1980. С. 157.
7. Опубликован. См.: Серебренников Н.Н. Пермская деревянная скульптура. Пермь, 1967. С. 41.
8. Опубликован. См.: там же. С. 42.
9. Опубликован. См.: Резные иконостасы и деревянная скульптура Русского Севера. Каталог выставки. М., 1995. С. 54.
10. Опубликован. См.: там же. С. 93.
11. Опубликован. Романов.Г.А. Крест резной. М.,1992. С. 56.
12. Опубликованы. См.: Резные иконостасы и деревянная скульптура Русского Севера…С. 97, 98.
13. Опубликован. См.: Крест в России… С. 74–77.
14. Памятник публикуется впервые. Инв. № С-55. Размеры 75х80х18.
15. Иисус Христос в документах истории. СПб.,2001. С. 34.
16. Там же…С. 34.
17. Звездина Ю.Н. Тема страданий Христа в духовной поэзии XVII в. // IV научные чтения памяти И.П.Болотцевой. Ярославль, 2000.
18. Памятник опубликован в книге Соколовой И.М.Русская деревянная скульптура XV-XVIII веков. Каталог. М., 2003. С. 170-178. Размеры: 77х122х17, последняя четверть XVII в.
19. Покровский. Евангелие в памятниках иконографии, преимущественно византийских и русских. СПб, 1892. С. 363,70.
20. Синюков В.Д. Тема Распятия в творчестве Грюневальда // Советское искусствознание. 21. М.,1987. С. 166.
21. Там же. С 152-153.
22. Там же. С. 167.
23. Бусева-Давыдова И.Л. Русский иконостас в XVII в. Генезис типа и итоги эволюции // Иконостас. М., 2000. С. 638.
24. Обухова Л.А. Иностранные резчики и позолотчики в Петербурге первой половины XVIII в.// Россия и восточно-христианский мир. Древнерусская скульптура. Вып. IV. М., 2003. C. 154.
25. Неволин Ю.А. Влияние идеи «Москва-третий Рим» на традиции древнерусского изобразительного искусства // Искусство христианского мира. Вып. 1. М., 1996. С. 71-84.
26. Соколова И.М. Русская деревянная скульптура XV-XVIII веков… С. 174-175.
27. Соболев Н.Н. Русская народная резьба по дереву. М.,Л., 1934. С.863; Кириллова Л.П. Экипажи XVI-XVIII веков. Каталог. М., 1985. С. 30-32.
28. Соколова И.М. Русская деревянная скульптура XV-XVIII веков… С. 174-175.

Коллекция мелкой фарфоровой пластики конца XVIII – нач. XX вв. в собрании ГМЗ «Ростовский кремль» заслуживает особого внимания. Среди предметов этой коллекции можно проследить несколько направлений: мифологические и аллегорические сюжеты, анималистика, народные типы и персонажи литературных произведений.

Коллекция предметов мелкой пластики начала складываться с первых лет основания музея. Активное пополнение прослеживается в 20-е годы ХХ в. из Государственного музейного фонда, национализированных усадеб, купеческих домов и антикварных магазинов.

Мелкую фарфоровую пластику в Европе впервые начали изготавливать на Мейссенской фарфоровой мануфактуре, которая задавала моду на различные этапы развития в этом виде декоративно-прикладного искусства.

Благодаря тому, что Иоганн Бёттгер предложил добавлять в фарфоровую массу больше каолина, что отличало ее от китайского фарфора, немецкий фарфор обладал превосходными пластическими свойствами. Все это способствовало успешному развитию этого вида декоративно-прикладного искусства. В бёттгеровский период с 1710 по 1719 г. На мануфактуре выпускали незначительное количество скульптуры, в основном это были копии с китайского фарфора и мелкой европейской пластики из бронзы, слоновой кости и других материалов, а также серия персонажей итальянской комедии, выполненной из красной каменной массы. Скульптурные композиции из фарфора, так называемые сюрту – де – табли, использовались для украшения банкетных столов в Германии XVIII в., и выполнялись до появления фарфора из сахара и воска.

Широкое производство фарфоровой скульптуры на Мейссенской фарфоровой мануфактуре начинается в 1730-е годы. Вначале это были крупногабаритные фарфоровые скульптуры, созданные Иоганном Готлибом Кирхнером из Мейссена. По истечении некоторого времени развитие фарфоровой пластики пошло по другому пути: создаются фигуры и группы небольшого размера, позволяющие полнее выявить превосходные пластические и декоративные качества фарфора.

Иоганн Иоахим Кендлер, как никто другой, сумел понять и использовать эти качества в своих работах. Праздничную нарядность исполненных им фигур, отвечавшую требованиям стиля барокко-рококо, сами сюжеты его произведений трудно представить себе в другом материале.

Вместе с И.И. Кендлером в Мейссене работали и другие талантливые скульпторы, каждый из которых внес свой вклад в формирование мейссенской пластики, среди них в первую очередь следует назвать Иоганна Фридриха Эберлейна, Петера Рейнике и Фридриха Элиаса Мейера¹.

Тематика созданных в Мейссене фарфоровых фигур необычайно разнообразна. Здесь придворные дамы и кавалеры, ремесленники, уличные торговцы, крестьяне, солдаты, представители различных иностранных государств, мифологические персонажи, актеры итальянской комедии, сложные аллегорические композиции и пасторали.

В коллекции фарфора нашего музея находится скульптура «Добрая мать», созданная в 1770-1780-е гг. по модели Мишеля – Виктора Асье 1774 г. (рис. 1) На овальном постаменте изображена женщина, сидящая в кресле с маленьким ребенком на руках и двумя детьми около нее. Маленький ребенок и старший мальчик заняты игрой в карты. Подобные скульптуры мы можем видеть, например, в собрании Останкинского дворца-музея и в собрании Эрмитажа.(рис. 2) Все три скульптуры отличаются друг от друга незначительными деталями, так, например, в скульптуре из Эрмитажа отсутствуют карты, женщины на скульптурах из Эрмитажа и Останкинского дворца-музея изображены в высоких головных уборах, а на скульптуре из ГМЗ «Ростовский кремль» женщина изображена с высокой прической с перьями. Все три скульптуры имеют также и различное цветовое решение. Это, видимо, зависело от работы боссиера, мастера, который занимался компоновкой скульптуры из отдельно отлитых деталей, а также и от живописцев, которые по-разному расписывали одинаковые модели².

Кроме того, в собрании нашего музея представлены мейссенские скульптуры на мифологические темы. Это скульптура «Юпитер» XVIII в. (рис. 3), где Юпитер в лиловом плаще с пучком молний в поднятой правой руке сидит на орле с молниями в левой лапе на стилизованных облаках. В движениях персонажей прослеживается экспрессия и напряженность. Скульптура выполнена по гравюре «Юпитер» XVI в. с незначительными переработками модельмейстера при переводе плоского изображения в объемное изображение³.

У основания стояна подсвечника помещены скульптуры детей, один изображает Бахуса, бога виноделия, в виноградном венке и с кубком красного вина в правой руке, а другой – аллегорию осени в лиловом плаще, накинутом на голову, и с ягодами винограда в миске на коленях(рис.4). Модель И. Кендлера⁴.

Скульптура «Америка» XVIII в. (?) (рис. 5) изображает женщину, символизирующую американский континент, в традиционном одеянии индейцев из пестрых перьев экзотических птиц, с рогом изобилия в левой руке, символе изобилия, с попугаем в правой руке и верхом на каймане, по виду схожим с крокодилом, которые отражают фауну нового континента⁵.

Скульптуры охотников и охотничьих сцен пользовались в Германии особой популярностью. Охота была любимым занятием королей, увлекался охотой и Август III, покровительствовавший развитию фарфора в своей стране. Мейссенские модельеры успешно разрабатывали охотничьи сцены а также и скульптуры отдельных охотников. Скульптура «Семья охотника» («Аллегория охоты» (?)) XIX в. (?) (рис. 6) изображает мужчину, играющего на флейте, женщину с убитой птицей в левой руке, между ними путти с ружьем в руках и зайцем у его ног⁶. Отдельные или парные скульптуры охотников с ружьями, собаками и добычей выпускались на многих фарфоровых фабриках. В нашем собрании есть подобные скульптуры охотников и скульптура «Собака с дичью в зубах», но атрибуция затруднена из-за отсутствия марки на этих изделиях, но можно судить, что они выполнены по немецким моделям. Возможно, они были изготовлены на русских заводах в первой половине XIX в., когда некоторые фарфоровые предприятия копировали старые немецкие образцы⁷.

На тюрингской фабрике Клостер Файльсдорф выпускались различные аллегорические серии. Скульптура «Вода» из серии «Четыре стихии» по модели Венцеля Нёя 1763-1765 представлена в виде полуобнаженного ребенка с сосудом на правом боку, из которого льется вода, левой рукой он прижимает к груди рыбу; с правого бедра спадает пурпурный на желтой подкладке плащ, прикрывающий часть сосуда (рис. 7)⁸.

Парные скульптуры-флаконы с пробкой «Мальчик, опирающийся на корзину» и «Девушка у корзины» были изготовлены в середине 30-х годов XIX в. по моделям Жакоба Пети на наиболее значительной из небольших французских фарфоровых фабрик – фабрике в Фонтенбло, выпускавшей очень эффектные и яркие изделия, В этих скульптурных сосудах кроме декоративных функций просматривается и чисто утилитарное назначение. Нелепо выглядят на головах композиционно-завершенных ярких скульптур пробки с рельефными цветами⁹.

Особым стилем отличается датская мелкая пластика 80-х годов XIX в. – начала XX в., три образца которой входят в собрание Ростовского музея: «Собака» по модели Эрика Нильсена и «Рыбка Вуалехвост» Датской королевской фарфоровой мануфактуры и «Два цыпленка» фабрики Бинг – Грёндаль в Копенгагене. Новый декоративный стиль ввел архитектор А. Крог (1856-1931), занявший в 1885 г. пост художественного руководителя Королевской фарфоровой мануфактурой. Датская мелкая пластика отличалась стремлением к округлой нерасчлененной форме и сглаживанию выступающих деталей. Украшением служила сложная многоэтапная техника раскраски подглазурными красками пастельных оттенков, получившая название «Копенгагенский метод»¹⁰.

Фарфоровые заводы России следовали европейской моде в производстве столовой посуды, различных предметов интерьера, и, соответственно, скульптуры, которая была неотъемлемой частью украшения каждого богатого дома и ставшая впоследствии предметом коллекционирования.

В собрании нашего музея находится всего три скульптуры этого завода. Самой ранней является скульптура «Цветочница» по модели Августа Карловича Шписа, который получил образование в Берлинской Академии художеств, в 1846 г. по особому приглашению прибыл в Россию для украшения некоторых залов Зимнего дворца и Эрмитажа, а в 1849 г. был определен скульптором на Императорский фарфоровый завод, где разрабатывал модели «в жанре старого Сакса». На круглом постаменте изображена сидящая женщина в пышном длинном платье с поднятой вверх правой рукой и придерживающая корзину левой (рис. 8)¹¹.

Интересной имитацией мраморной скульптуры является изваяние из бисквита юноши и девушки в традиционных русских костюмах по модели Александра Бозылева (третья четверть XIX в.). Кроме того, нужно отметить, что на постаменте скульптуры имеется тисненая надпись: «А. Бозылевъ»(рис. 9)¹².

Многие художники сотрудничали с фарфоровыми предприятиями. По модели К.А. Сомова 1905 г. в 1913 г. была выполнена скульптура «Дама, снимающая маску» (рис. 10). Первые модели расписывал сам художник. Это не просто репродукция персонажа из серии «кринолиновых групп» XVIII в., художник передал особое отношение к той эпохе, свою влюбленность в это время, а вместе с тем подчеркнуто ироническое его осмысление. Константину Сомову удалось показать все кокетство поведения слегка наклонившейся вперед женщины с поднятыми к голове руками с черной маской, с перьями в высокой прическе, в пышном цветном платье и черном домино на красной подкладке, в котором обязательно нужно было приходить на балы в XVIII в.¹³

На первом частном русском фарфоровом заводе Гарднера, на заводе Попова и на мелких гжельских предприятиях было широко налажено производство мелкой фарфоровой пластики. В основном это были народные типы, анималистика, мифологические и аллегорические сюжеты, скопированные с немецких образцов, масленки-скульптуры и пр. В коллекции нашего музея продукция этих заводов представлена широко. Рассмотрим некоторые из этих скульптур.

На заводе Гарднера изготовлению мелкой пластики уделялось большое внимание, т.к. она пользовалась большим спросом в крупных городах и на ярмарках. Фарфоровые куклы были дороги, ими одаривали в праздники и украшали интерьеры. Среди скульптур в нашем музее можно видеть крестьян и крестьянок, пряху, косца, дам и кавалеров, скрипача, детей, играющих с козлом. «Женщина, ищущая блох» (1840-1850-е гг.) относится к разряду забавных безделушек под народным названием «Нюшки» от французского «nu» – обнаженная, и в таких скульптурах присутствует мотив подсматривания. Под оттянутой на груди ночной рубахой видно обнаженное женское тело с анатомически точными прорисовками¹⁴.

Как и западноевропейская мелкая пластика, так и русская во многом брала за образцы печатную графику из изданий выпускаемых в первой половине XIX в. с рисунками Дж.А. Аткинсона, А.О. Орловского, Е.Н. Карнеева и др. По таким гравюрам выполнена скульптура «Мезенский самоед» из серии «Народы России» (1880-1890-е гг. ).

Серия фигур «Народы России», выпускавшаяся на заводе Гарднера начиная с 1870-х гг., включает около пятидесяти фигур¹⁵.

Интересны скульптуры 1840-1890-х гг., отражающие жизнь простого народа, как, например, «Сбитенщик» (рис. 11), «Жена ведет пьяного мужа домой», «Слепой нищий» (рис. 11), «Игра в репку» (рис. 11). Эти фигуры выполнены из тонированного бисквита¹⁶. Скульптура «Слепой нищий» изображает старика в армяке и лаптях, собирающего подаяние. В протянутой левой руке он держит старую шляпу, в которую собирает подаяние, а правой опирается на трость, через плечо висит котомка. Такие типажи выполнялись по рисункам художников И.С. Щедровского и В.Ф. Тима к «Салопнице» Ф.В. Булгарина, «Сценам из русского народного быта» и «Картинкам русских нравов», иллюстрированным изданиям, появившимся в 1840-е годы. С этого времени и до конца XIX века такие скульптуры на фарфоровых заводах России. В Государственной Третьяковской галерее хранится глиняная скульптура «Нищий» (1886-1887), схожая по исполнению с вариантом из ГМЗ «Ростовский кремль», созданная украинским скульптором Леонидом Владимировичем Позеном (1849-1926)¹⁷.

Завод Попова в с. Горбуново Московской губернии, основанный Карлом Мелли, уделял большое внимание производству фарфоровой и бисквитной скульптуры на самые разнообразные темы, что было характерно для многих русских керамических производств. Разнообразие скульптурных композиций достигалось за счет использования моделей других заводов. Приоритетом для копирования служила Мейссенская фарфоровая мануфактура¹⁸.

Бисквитная скульптура «Венера с Бахусом» («Вакханка с Бахусом»), 2-я пол. ХIХ в., выполнена по модели И.И. Кендлера (и П. Рейнике) ок. 1754-1755 гг. Мейссенской фарфоровой мануфактуры и является частью составной группы «Вакханалия» (рис. 12). На постаменте неправильной формы изображена сидящая на камне в пурпурной накидке полуобнаженная женщина, справа от нее – на лежащей козе сидит полуобнаженный путто, наливающий в бокал красное вино. Слева от женщины корзина с фруктами. В варианте завода Попова путто повернут лицом к зрителю, а в варианте Мейссенской фарфоровой мануфактуры – спиной (рис. 13). Скульптура с этим сюжетом на этих двух заводах названа по-разному¹⁹.

Некоторые анималистические модели Мейссенской фарфоровой мануфактуры послужили эталоном и для скульптур завода Попова. Скульптурная группа «Львица со львёнком» (в инвентарных книгах ГМЗ «Ростовский кремль» указаны названия «Собака со щенком», «Фарфоровое изображение собак») середины XIX века выполнена по модели И.И. Кендлера ок. 1751 г. Мейссенской фарфоровой мануфактуры (рис. 14), как и скульптура сидящего льва с поднятой передней лапой и раскрытой пастью на постаменте с лепными цветами из собрания Государственного Эрмитажа (рис. 15). Львы и некоторые породы собак изображались с купированными ушами. Этим, видимо, и объясняются различия в названиях²⁰.

Тема крестьянства была широко представлена на фарфоровых заводах России. Скульптура – письменный прибор «Крестьянский дом» 2-й пол. XIX в. представлена в двух вариантах: завода Попова и завода Гарднера. Бревенчатый дом с соломенной крышей, небольшими четырехчастными окнами. Перед домом стоит крестьянин в белой косоворотке и портах, с большой палкой в левой руке. Справа от него – большой чан и колесо от телеги, слева – лежащая собака. Слева у дома – пень. Из двери выходит женщина в крестьянском сарафане. Такие приборы несли в себе не только утилитарную роль, но и выполняли декоративные функции в интерьере. Подобную скульптуру в виде «избушек» выпускали во второй половине XVIII в. для украшения праздничных столов в дворцовых интерьерах. Фарфор был связан с архитектурой и удачно вписывался в нарядные, изысканные интерьеры и в «маскарадный быт Елизаветинского времени! Праздничные сервировки стола обычно завершались настольными фарфоровыми украшениями – «сюрту де таблями». Это могли быть изображения античных руин, галереи с путятами» или просто фарфоровые муляжи фруктов и овощей. Столы любили оформлять в виде сада, расставляя «сюрту де табли» на зеркалах: многократно отраженные в интерьерах парадных обеденных залов, они превращали их в сады Эдема»²¹.

Гжельские предприятия не отставали от моды в производстве мелкой пластики, ориентированной, в основном на воспроизведение сюжетов с лубочных листов начала XIX в. и на копирование изделий крупных фарфоровых предприятий России и зарубежных заводов.

В собрании нашего музея находится ряд интересных экспонатов этих предприятий, заслуживающих особого рассмотрения.

Скульптура «Женщина у надгробного памятника» первой половины XIX века (рис. 16) представляет на прямоугольном постаменте фигуру коленопреклоненной женщины около надгробного памятника, напротив нее сидящая собачка, в данном случае символизирующая печаль. Эта композиция была перенесена в трехмерное измерение с рельефа «Шарлота на могиле Вертера», выполненного на заводе Дж. Веджвуда по роману И.В. Гёте «Страдания юного Вертера», любимого произведения Наполеона Бонапарта²².

Скульптура «Женщина с петухом» частного русского завода Московской губернии сер. ХIХ в. (рис. 17) изображает модно одетую барыню с крупной птицей желтого цвета с красным гребнем. Предполагают, что основой послужила аллегория Величия, которая изображалась в виде женщины с венком в руках и павлином у ног. Облик женщины приобрел черты современно одетой «барыни», а вместо невиданного павлина рядом с ней помещена птица. В различных вариантах такие скульптурки выпускались на заводах братьев Новых, Гулиных и др.²³

Скульптура «Водоноска» была изготовлена в 1810-1820 гг. на заводе братьев Новых в деревне Кузяево Московской губернии по модели С.С. Пименова к Гурьевскому сервизу Императорского фарфорового завода. На овальном постаменте – фигура грациозно идущей русской красавицы с коромыслом на плечах, в синем сарафане, белой рубахе и золотом кокошнике. Такие скульптуры встречаются во многих музеях, с различными марками и без марок²⁴.

На заводе братьев Новых в середине XIX в., когда было сильно развито увлечение восточным искусством, выпускали скульптурные кружки в виде турок и турчанок. Фигура турка-курильщика, несомненно, представляет интерес. Турок в колоритном восточном костюме представлен сидящим на массивной кубической тумбе, с огромной трубкой и кисетом. «Для «вящего удивления» публики гжельские турки-курильщики действительно могли пускать дым, так как внутри они были полыми, имели сквозные отверстия в трубках и во рту, то есть были курильницами»²⁵.

В собрании ГМЗ «Ростовский кремль» есть ряд скульптур, на которых отсутствует клеймо завода – производителя. Это обстоятельство затрудняет атрибуцию. Так, например, на скульптуре «Продавщица рыбы» отсутствует марка завода, но по публикации в Большой иллюстрированной энциклопедии древностей можно определить, что она является составной частью серии «Парижские крикуны» по модели 1765-1770 гг.

М.В. Асье Мейсенской королевской фарфоровой мануфактуры. На круглом постаменте фигура женщины в зеленой юбке, синей блузе и с желтой повязкой на голове. На шее – сиреневый платок. Фартук сиреневого цвета. Женщина в загнутом фартуке держит три крупные рыбы серого цвета²⁶.

Всего лишь две скульптуры Товарищества М.С. Кузнецова находятся в настоящее время в коллекции Ростовского музея. Это скульптура-спичечница «Крестьянка, сбивающая масло» (рис. 18) и «Пудель», выполненные в 80-90-е гг. XIX в.

На прямоугольном постаменте со срезанными углами изображение сидящей на скамье женщины с горшком на коленях, в котором она сбивает масло. Справа и слева от нее – крупные керамические сосуды. На крестьянке синий сарафан и белая блуза, на голове сине-фиолетовый платок. Лицевая часть постамента проработана вертикальными желобками, для зажигания спичек. Такие скульптуры в различных вариантах выпускались на заводах Гарднера и Попова, а затем и Товарищества М.С. Кузнецова по старым формам²⁷.

Коллекция мелкой фарфоровой пластики в собрании ГМЗ «Ростовский кремль» позволяет просмотреть различные этапы развития этого вида декоративно-прикладного искусства, представленной русскими и западноевропейскими фарфоровыми предприятиями. Здесь можно обнаружить связь пластического искусства с графическими образцами, что было характерно для различных эпох, а также влияние античного и западноевропейского искусства скульптуры на русское искусство.

1. Meissener Porzellan. Weisses Gold mit den blauen Schwertern. DDR. Meissen. 1883. S. 5-19, 44-45.
2. Инв. № РЯМЗ КП-25740, К-1998, Фарфор в русской усадьбе XVIII в. Из собрания Останкинского дворца – музея. Каталог выставки. М., 1990. Авт.-сост. А.Ф.Червяков. К.Бутлер. Мейсенская фарфоровая пластика XVIII века в собрании Эрмитажа. Каталог. Л. 1977. Кат. № 286.
3. Инв. № РЯМЗ КП-25741, К-1999.
4. Инв. № РЯМЗ КП-25738, К-1996.
5. Инв. № РЯМЗ КП-25737, К-1995.
6. Инв. № РЯМЗ КП-17211, К-1108.
7. Инв. № РЯМЗ КП-7927, К-345; КП-7960, К-361; КП-16258, К-945; КП-23930, К-1889; КП-21876, К-1685;
8. Инв. № РЯМЗ КП-16427, К-954;
9. Инв. № РЯМЗ КП-16814/1-2, К-1028/1-2 ; КП-16813/1-2, К-1029/1-2. Р.Хэггар. Энциклопедия европейской керамики и фарфора. М. 2002. С.539. В.Борок, Т.Дулькина. Марки европейского фарфора 1710-1950. М. 1998. С.243, 248.
10. Инв. № РЯМЗ КП-16451, К-983; КП-16792, К-989; КП-16453, К-981.
11. Инв. № РЯМЗ КП-19373, К-1412, Н.Б. Вольф. Императорский фарфоровый завод 1774-1904. СПб. 1906. С.403, 207. С.180: аналогичная скульптура приведена на рис.278 – «Продавщица цветов», б/м. В-6 в. (26,5 см.).
12. Инв. № РЯМЗ КП-16803, К-1037.
13. Инв. № РЯМЗ КП-20502, К-1609. Скульптура и рисунки скульпторов конца XIX – нач. ХХ в. ГТГ. Каталог. М.1977. С.566. Т.И. Дулькина, Н.А. Ашарина. «Русская керамика и стекло XVIII – XIX веков. Собрание ГИМа.» М.1978. Русское прикладное искусство. XII – начало ХХ века. Государственный Исторический музей, Москва. Альбом (на французском языке). Л. 1987. С.95. Илл.156. (Les arts appliques russes XIIe-debut du XXe siecle. Musee historique. Moscou. Leningrad.1987. Realisation et introduction de Nina Acharina.). К.Н. Пруслина. Русская керамика (конец XIX – начало ХХ в.). М.1975 г. С.41.
14. Инв. № РЯМЗ КП-8167, К-434. Гарднер XVIII -XIX. Фарфоровая пластика. Из частной коллекции и музейных собраний Москвы. (Научное сопровождение коллекции и вступление: О. Соснина.) М. 2002. С. 63. Илл.16. С. 309.
15. Инв. № РЯМЗ КП-16900, К-1070.
16. Инв. № РЯМЗ КП-21930, К-1660; КП-21932, К-1658; КП-21929, К-1661; КП-21931, К-1659.
17. Гарднер XVIII -XIX. Фарфоровая пластика. Из частной коллекции и музейных собраний Москвы. (Научное сопровождение коллекции и вступление: О. Соснина.) М. 2002. С. 160, 165. Государственная Третьяковская галерея. Путеводитель. Русское искусство второй половины XIX века. Авт. путеводителя Т.М. Коваленская. Л. 1980. С. 229, 230.
18. Т.А. Мозжухина. Фарфор завода Попова. Западноевропейские традиции и национальное своеобразие. // Русский фарфор. 250 лет истории. Каталог. Сост. Л. Андреева. М. 1995. С.32.
19. Большая иллюстрированная энциклопедия древностей. Прага. 1982. С. 228: «Венера», разноцветная фарфоровая фигура. Мануфактура Попова. Москва, ок. 1850 г. К. Бутлер. Мейсенская фарфоровая пластика XVIII в. в собрании Эрмитажа. Каталог. Л. 1977. № 207 – «Вакханка и путто, сидящий на козле» (часть составной группы «Вакханалия»). Модель И.И. Кендлера (и П. Рейнике?), ок. 1754-1755 гг.
20. К.Бутлер. Там же. №365 – Сидящий лев с поднятой передней лапой и раскрытой пастью. Подножие с лепными цветами и листьями. Модель И.И. Кендлера, ок. 1751 г. Форма № 1515. Существует также парная фигура сидящей львицы со львёнком. (Rukkert. Nr. 1058, Taf. 262; высота 12,7; форма № 1564.)
21. Инв.№ РЯМЗ КП- 18043, К-1193. Инв.№ РЯМЗ КП- 18044, К-1194. Гарднер XVIII -XIX. Фарфоровая пластика. Из частной коллекции и музейных собраний Москвы. (Научное сопровождение коллекции и вступление: О. Соснина.) М. 2002. С. 254, 255. Илл. 16, 17, 317. Г.Габриэль. Императорский фарфоровый завод. Эпоха высочайшего заказа. Журнал «Наше наследие». № 45. 1998. С. 18
22. Инв. № РЯМЗ КП- 23833 К-1819. Т.А. Мозжухина. Гжельский фарфоровый лубок. Сборник ГМИИ, вып. ХХХ «Мир народной картинки». М. 1999. С. 253.
23. Инв.№ РЯМЗ КП- 23831 К-1817. Т.А. Мозжухина. Там же. С. 253.)
24. ГРМ-з-д Гарднера , с маркой – «G», исполнена по модели скульптора Императорского фарфорового завода С.С. Пименова. // Государственный Русский музей. Фарфор в России XVIII – XIX веков. Завод Гарднера. // Альманах. Вып. 34. Автор статьи и составитель каталога Е.Иванова. СПб. 2003. Кат. 228, илл. 106. С. 97, 267.
25. Инв. № РЯМЗ КП- 7635, К-302. Т.А. Мозжухина. Указ соч. С. 254.
26. Инв. № РЯМЗ КП-8168, К-435. Большая иллюстрированная энциклопедия древностей». Прага, «Артия», 1982. С. 282-(илл.) Фигурка из серии «Парижские крикуны», по модели М.-В. Асье. Мейсен. 1765-1770. Реджинальд Хэггар. Энциклопедия европейской керамики и фарфора. М. 2002. С. 259.: «Крики Парижа» – Серия прекрасно моделированных фигур, изображающих типажи парижской улицы, разработанная в 1745 г. И.И. Кендлером на Мейсенской мануфактуре. В 1755 г. был выпущен более полный комплект, созданный Кендлером и П.Райнике. Первый набор был основан на гравюрах графа де Кейлю по рисункам Эдме Бушардона, выпущенных в 1737-42 гг. Фигуры Кендлера-Райнике основаны на цветных рисунках К.-Ш. Ийе, братом художника, в 1753 г.
27. Инв. № РЯМЗ КП- 21936, К-1650, Инв. № РЯМЗ КП-47520, К-2323. Гарднер XVIII -XIX. Фарфоровая пластика. Из частной коллекции и музейных собраний Москвы. (Научное сопровождение коллекции и вступление: О. Соснина.) М. 2002. С. 146.

Данный доклад – очередная часть работы по каталогизации духовного портрета в собрании Ростовского музея. Портреты гробового иеромонаха Амфилохия имели широкое бытование в России в XIX в. и были в числе первых экспонатов Ростовского музея церковных древностей. К началу 1930-х гг. коллекция включала девять его портретов, выполненных в различных техниках (живопись, графика, финифть). Позднее они разделили судьбу большинства духовных портретов из собрания музея – в период с 1934 по 1966 гг. бульшая часть их была списана; в настоящее время коллекция включает три изображения старца. Портреты гробового иеромонаха Амфилохия публиковались уже в XIX – начале XX вв. В 1999 г., гравированный портрет Амфилохия демонстрировался на выставке «Духовные светочи России». Иконографии Амфилохия посвящена справка в Православной энциклопедии¹. Между тем, многие вопросы истории создания портретов Амфилохия, их бытования остались невыясненными.

Амфилохий (в миру Андрей Яковлевич) (1748 -1824) родился в Ростове в семье священника Воскресенской церкви. Его дед был рукоположен в сан священника святителем Димитрием Ростовским. В 1765 г. в возрасте семнадцати лет он был определен причетником Ростовской церкви Иоанна Милостивого. Через год, в 1766 г., посвящен в стихарь епископом Ростовским и Ярославским Афанасием (Вольховским). Диакон церкви великомученицы Параскевы на Всполье в Ярославле. Будучи незаурядным иконописцем и финифтянщиком диакон Андрей попал в число художников, отобранных для поновления стенописи Московского Успенского собора (1773). В 1777 г., овдовев, он вступил в братство Ростовского Спасо-Яковлевского монастыря, а в 1779 г. принял монашеский постриг и наречен Амфилохием. Возобновлял фрески соборной Зачатьевской церкви Спасо-Яковлевского монастыря. В 1780 г. в Переславском Никольском монастыре произведен в чин иеромонаха епископом Переславским и Дмитровским Феофилактом. Вскоре назначен смотрителем благочиния, гробовым монахом при мощах святителя Димитрия Ростовского. Назидательная и образцовая жизнь старца была известна далеко за пределами Ростова. В 1818 г. его посетила императрица Мария Федоровна, в 1823 – император Александр I².

Воспоминания о встрече с иеромонахом Амфилохием в Ростове у раки святителя Димитрия у многих сохранялись на всю жизнь. В 1858 г. поэт, философ славянофил Алексей Степанович Хомяков³ в письме к Ю.Ф. Самарину, на смерть художника Александра Иванова пишет: «…он, слава Богу, уже совершил великое, и я уверен, что для художества он не умер; … и я теперь беспрестанно вижу его большие, задумчивые глаза, всегда что-то разглядывающие в себе или вне себя, но чего в окружающих предметах не было. Они странно мне напомнили при первой встрече глаза схимника Амфилохия, которого я видел в детстве в Ростове. Странно сплетается духовный мир при всей кажущейся разрозненности»⁴.

После кончины Амфилохия, последовавшей 26 мая 1824 г., «все знавшие старца, – свидетельствует современник, – говорили со слезами друг другу: «не стало нашего отца!». Высокие сии наименования принадлежали ему не столько по сану, сколько по той отеческой любви, с которой он принимал и утешал каждого, притекавшего к нему за помощью. К нему шли и несли одни скорби, от него выносили одну радость»⁵.

Неслучайно, что с этого столь почитаемого, любимого и значительного человека еще при его жизни были написаны многочисленные портреты.

Как нам удалось установить, инициатором создания портрета знаменитого старца-подвижника был архимандрит Спасо-Яковлевского монастыря Иннокентий. Это явствует из письма к нему епископа Владимирского Парфения: «…Имею долг благодарить Вас за присылку Естампа благочестиваго Старца отца Амфилохия, которому прошу изъявить мое усерднейшее почтение, впрочем, полагая, что число эстампов невелико, а желающих иметь оный весьма много, я бы желал, чтоб вы лучше поусердствовали ближайшим к нему по духовным отношениям особам; а я его очень помню, при том я и имеющееся у меня духовных лиц портреты роздал другим, оставив при себе лики прославленных Богом угодников – не знаю, не оскорбляете ли вы его смирения, что его портрет выгравировали против его воли, ибо я уверен, что он любит только славу Божию, а не человеческую»⁶.

Письмо датировано маем 1823 г. и не совсем понятно, о каком эстампе идет речь. В настоящее время известен только лист из издания «Описание жизни почившего в Господе Ростовского Ставропигиального Яковлевского монастыря гробового иеромонаха Амфилохия»⁷, награвированный в 1834 г. А.Г. Афанасьевым (1816 – 1862). Либо эстамп 1823 г. не сохранился, либо, что, скорее всего, именно он послужил образцом для гравюры Афанасьева. (Илл. 1)

Таким образом, портрет был создан еще при жизни старца и, скорее всего, штатным художником Спасо-Яковлевского монастыря. Подтверждением этого предположения может служить тот факт, что в описи коллекции ростовского купца М.И. Морокуева значатся портреты архимандрита ростовского Спасо-Яковлевского монастыря Иннокентия и гробового иеромонаха Амфилохия: «оба, писаны в Ростове с натуры Птишниковым в 1822 году и чрезвычайно похожи, особливо старец Амфилохий»⁸.

Василий Алексеевич Птичников (1785 (90) – 1853), речь о котором идет в процитированном документе, штатный живописец Спасо-Яковлевского монастыря⁹. В настоящее время неизвестны его подписные и датированные работы. Однако о манере письма художника можно составить некоторое представление благодаря косвенным свидетельствам. В 1832 г. священник Иоанн Игнатьев из Тулы обратился с просьбою к наместнику о. Флавиану: «…об образе Святителя и Чудотворца Димитрия, чтобы он живописцем как можно вернее был скопирован с того самого подлинника, который стоит в ногах гробницы его …». Речь в данном случае идет об образе исполненном П. Ротари (1707- 1762) по заказу императрицы Екатерины II. Не получив в назначенное время образа Димитрия, он вновь обращается к наместнику Флавиану: «Получив словесное известие… об образе святителя Димитрия, который по видимому не скоро отделается… При сем с искреннюю чувствительностию я должен объявить вашему высокопреподобию о том, что вы хотите отдать другому живописцу… В бытность мою у вас в Ростове, кроме Василья Вашего в искусстве работы не нахожу; а потому и предоставить сие неизвестному мне живописцу невозможно; тем паче, что живописец Ваш к лику святителя Димитрия применился более, нежели другой …Впрочем я уверен, что Василий Ваш по неотступному понуждению Вашему постарается написать для меня получше и повернее других живописцев»¹⁰. Это письмо свидетельствует о том, что Птичникова выделяли среди других монастырских художников. Кроме того, указание заказчика на то, что живописец хорошо пишет лик Димитрия, кисти Ротари позволяет предположить, что манера письма Птичникова тяготела к акдемической школе живописи.

Существует свидетельство, что портрет гробового иеромонаха Амфилохия был включен в портретную галерею Спасо-Яковлевского монастыря, располагавшуюся в настоятельских покоях¹¹. Поступивший в музей в 1924 г., этот портрет не сохранился. Судя по описанию, это был полупарадный портрет, представляющий поясное изображение старца на нейтральном, слегка высветленном у головы фоне, в трехчетвертном повороте влево, в клобуке и мантии, с двумя крестами, с правой рукой, приложенной к груди, и левой, опирающейся на посох¹². Возможно, именно это изображение послужило основой четкой иконографии портретов Амфилохия, широко распространенных в первой половине XIX в.

По свидетельству А.А. Титова, «…когда 26 мая 1824 г. старец Амфилохий скончался, то плакал весь город и уезд. Все знавшие старца говорили со слезами друг другу: «Не стало нашего отца… Протекло 66 лет со дня его кончины, но память о старце Амфилохии еще довольно свежа и в редком старом ростовском доме нет его портрета, который у многих находится даже в Божнице, как образ…»¹³.

Портрет Амфилохия хранился и в доме ростовских купцов Титовых. Гравюру с этого портрета А.А. Титов поместил в статье «Графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская и иеромонах Амфилохий (1817 – 1835)»¹⁴ в «Историческом вестнике». «Прилагаемый портрет старца Амфилохия, – комментирует Андрей Александрович, – снят с принадлежащего нашему дому и лично подаренного им моей бабке (самый похожий из существующих). Снимок же лежащего в гробе сделан с подлинника, находящегося в Яковлевской обители. Оба портрета современников и написаны масляными красками. Гравированный портрет Амфилохия в овале, поясной гравирован А. Афанасьевым в 1834 г., но мало схожий и в настоящее время составляет редкость (Ровинский, «Словарь», стр. 258)»¹⁵ (Илл. 2, 3).

По довольно плохому эстампу (Илл. 2) можно составить только самое общее представление о живописном подлиннике, местонахождение которого в настоящее время неизвестно. Композиция портрета проста, Амфилохий изображен в тесной келье, лицо его освещается светом, льющимся из маленького оконца. Во взгляде старца, устремленном в небо, заметно желание художника передать молитвенную созерцательность, углубленность в себя.

Среди собрания портретов в усадьбе Краснораменье Ростовского уезда, принадлежавшего Булатовым, был портрет старца Амфилохия. Последний владелец имения Д.А. Булатов – ростовский предводитель дворянства и первый товарищ председателя Комитета Ростовского музея церковных древностей, в 1883 г. передает пятнадцать портретов из Краснораменья в дар музею, в том числе и портрет Амфилохия. «Этот последний, – отмечает Д.А. Булатов, – подарен был отцу моему покойным Архимандритом Иннокентием»¹⁶. К сожалению, портрет не сохранился, судя по описанию в старом инвентаре, это был поясной портрет, в трехчетвертном развороте влево: «…Амфилохий изображен стариком с худой фигурой, одет в черную рясу и мантию, на груди на цепи крест, отделанный камнями и бронзовый крест в память войны 1812 г. на ленте; правая рука покоится на груди, левой опирается на высокий посох и держит чотки». На обороте холста была надпись, излагающая главные моменты биографии портретируемого: «Ростовского Яковлевского монастыря гробовой иеромонах АмфилохIй родился в 1748 г. месяца октября поступилъ въ 1777 г. постриженъ в 1779 г. скончался в 1824 г. маiя с 26 – на 27 число в 10 часов пополудни». Ниже справа подпись художника «П: М: С: К:»¹⁷ (Х., м. 65х 52). Портрет виден на фотографии экспозиции Музея церковных древностей в «Княжьих теремах».(Илл. 4, 5). Судя по описанию, композиционно он чрезвычайно схож с портретом из портретной галереи Спасо-Яковлевского монастыря. То же поясное изображение старца в клобуке и мантии, с правой рукой, приложенной к груди и левой, опирающейся на посох. Близки и размеры портретов.

К двум вышеупомянутым изображениям чрезвычайно близок по композиции и размерам обнаруженный нами портрет отца Амфилохия из коллекции Государственного музея Палехского искусства (Илл. 6). До 1934 г. он находился в собрании Ростовского музея, куда поступил в 1919 г. из лавки антиквара Сенькова, и его предшествующая история бытования неизвестна. В 1934 г. он в числе 112 экспонатов был передан в Ивановский областной музей¹⁸, позднее передан в Палех. Вероятно, этот портрет также хранился в Ростове, в доме людей, знавших Амфилохия лично, почитавших и любивших его. Портрет поясной. Амфилохий изображен в черной мантии и клобуке, на груди два креста; правая рука приложена к груди, левая опирается о посох. На обороте холста надпись: «Гробовой iеромонах Амфилохий, родился 1748 г. начал монастырскую жизнь с 1777 года, а монашескую с 1779 го писан 1821 г.». Этот портрет приобретает большую ценность как единственный живописный датированный портрет, написанный в 1821 г. еще при жизни Амфилохия, и сохранивший подлинные портретные черты старца.

Широкое распространение имели и камерные портреты иеромонаха Амфилохия маленького формата, близкие к миниатюре. Портреты эти хранились у его многочисленных духовных чад.

Парные портреты «священно Архимандрита Иннокентия здешней обители и Гробоваго иеромонаха Амфилохия, оба живописные в малом виде на жести в рамах бронзовых»¹⁹ хранились в настоятельской келье архимандрита Спасо-Яковлевского монастыря Иннокентия, как значится в описи его личного келейного имущества.

Ярославский историк К.Д. Головщиков, завершая биографический очерк об иеромонахе Амфилохии, сообщает, что «современный пятивершковый, (т.е. высотой около 20 см. – Т.К.) прекрасной работы портрет о. Амфилохия сохраняется ныне у меня, а ко мне перешел от отца, которому подарен был гр. А.А. Орловой-Чесменской. (Отец Д. Головщикова был родным племянником о. Амфилохия. Мать отца К.Д. Головщикова – родная сестра о. Амфилохия»²⁰.

Хранившиеся в Ростовском музее портреты Амфилохия, за исключением трех выше упомянутых, так же камерные, маленького размера, написанные акварелью²¹, или чаще маслом на картоне и небольших жестяных пластинах. Поступали они из семейных собраний, и не только Ростовских. Так, например, в 1906 г. Александра Васильевна Булыгина из села Якушино Тверской губернии передала в музей два портрета, сопровождая дар следующим письмом: «Сего 8 го Марта 1906 г. выслано по почте в Ростовский музей два портрета: Большой, изображающий одного из архимандритов Ростовских начала прошлого столетия; маленький, изображающий гробового монаха отца Амфилохия, жившего тоже в первой половине текущего столетия и память котораго особенно чтилась моей покойной тетушкой Александрой Ивановной Булыгиной, скончавшейся 22 августа 1905 г. по желанию которой и пересылаются в Ростовский музей оба портрета. Тверской губ. Почт.-тел. Отд. Ферязкино. Село Якушино. Александре Васильевне Булыгиной»²². К сожалению, портрет Амфилохия не сохранился. Он был написан маслом на картоне размером 12х10 см.²³ «Поясной 3/4 влево, овал (на прямоугольном куске картона). Одет в черную рясу; на груди на цепях два креста. Фон зеленоватый. Углы между овалом и прямоугольником черные».

В 1890 г. Андрей Иванович Верре передал в дар музею картину, писанную на холсте масляными красками, изображающую серебряную гробницу с мощами св. Димитрия Ростовского, с предстоящим у гробницы иеромонахом Амфилохием» (не сохранился) и портрет гробового иеромонаха Амфилохия, написанный маслом на жести (12 х 10,5) (Илл. 7). Это один из трех хранящихся ныне в собрании музея портретов старца. На портрете мы видим почти погрудное изображение Амфилохия, облаченного в монашеский клобук и рясу. На груди два креста – алмазный и в память Отечественной войны 1812 г. Фигура старца трактована очень обобщенно, основное внимание художник сосредоточил на изможденном, со впалыми щеками лице Амфилохия, с отрешенным, направленным в себя взглядом. Портрет написан скорее всего незадолго до смерти старца.

Таким увидела Амфилохия в 1823 г. Е.П. Янькова и записала в своих воспоминаниях: «Жизнь его была самая строгая, подвижническая, и в особенности он отличался кротостью, терпеливостью и смирением. Весь город его чтил и уважал и все посещавшие Ростов желали быть его духовными детьми… Он был по видимому в прежнее время довольно высокого роста, но тут он был уже сгорблен, очень худ и бледен и говорил слабым и едва внятным голосом; видно было, что свеча догорала …»²⁴

В 1899 г. Л.М. Соболева передала в дар музею два портрета – архимандрита Иннокентия²⁵ и финифтяной портрет отца Амфилохия²⁶ (Илл. 8). Поскольку «…в миниатюру на эмали заложены свойства памятника – сохранять «на множество веков» образ запечатленных … на моделях лежит печать избранности: они должны быть достойны воплощения в «вечном» материале»²⁷. Поэтому, несмотря на небольшой размер, этот портрет отличается строгостью, даже некоей парадностью. Иконографически он близок живописному портрету из собрания Палехского музея. Амфилохий изображен в мантии и клобуке с правой рукой, приложенной к груди, и левой, опирающейся на посох. Художник создал во многом обобщенный образ старца-подвижника. Этот портрет соответствовал тому представлению о личности Амфилохия, которое сложилось в среде его духовных чад, и поэтому он пользовался большим почитанием.

Подводя итог выше сказанному, можно сделать вывод о широком распространении портретов о. Амфилохия. Портрет старца хранился в монастырской портретной галерее, в келье у архимандрита Иннокентия, во многих Ростовских купеческих домах, в дворянских усадьбах, частных собраниях не только в Ростове, но и по всей России. Уже в 1820-х гг. сложился определенный иконографический тип портрета Амфилохия – это поясное изображение старца в монашеском клобуке и рясе, с правой рукой, приложенной к груди, левой, опирающейся на посох. Амфилохий изображался с пожалованным в 1818 г. наперсным крестом, украшенным бриллиантами, и крестом в память Отечественной войны 1812 г. для духовенства. Из всех созданных в XIX в. портретов, до наших дней сохранились только единицы. Их достоинства усиливаются и тем, что они являются документами времени, с которыми хранившие эти портреты были связаны духовно.

1. Иконографии Амфилохия посвящены следующие публикации: Ровинский Д.А. Подробный словарь русских гравированных портретов. СПб., 1886. Т. 1. Стб. 291. Ровинский Д.А. Подробный словарь русских граверов XVI – XIX веков. СПб., 1895. Стб. 39. № 17. Титов А. Графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская и иеромонах Амфилохий (1817 – 1835) // Исторический вестник. 1903. № 11. С. 573-579. С. 579. Духовные светочи России. Портреты, иконы, автографы выдающихся деятелей Русской церкви конца XVII – начала XX веков. Каталог выставки. М., 1999. Кат. 200. С. 217-218. Православная энциклопедия. Т. III. М., 2001. С. 200 – 201.
2. Основные работы, посвященные биографии Амфилохия: Описание жизни Ростовского Ставропигиальгного Яковлевского моанстыря гробового Иеромонаха Амфилохия. М, 1834. М, 1846. Описание Ростовского ставропигиального Спасо-Яковлевского-Димитриева монастыря и приписанного к нему Спасского, что на песках. СПБ, 1849. Деятели Ярославского края. Составил К.Д. Головщиков. Вып. 1. Ярославль, 1898. С. 100 – 105. 156. Русский биографический словарь. СПБ, 1900. Т. II. Репринтное воспроизведение. М, 1997. С. 96. Титов А. Графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская и иеромонах Амфилохий (1817 – 1835) // Исторический вестник. 1903. № 11. С. 573 – 579. С. 579. Художники народов СССР. Биобиблиографический словарь. Т. I. М., 1970. С. 130.
3. Мать А.С. Хомякова – Мария Хомякова, неоднократно приезжала в Ростовский Спасо-Яковлевский монастырь. В собрании Ростовского музея хранятся два ее письма к наместнику монастыря о. Флавиану. ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 1. Д. Л. 195; Ф. 289. Оп. 13. Д. 97. Л. 3-4. 1829 г. В последнем письме она в частности пишет: «Я получила бывши еще в деревне портрет отца Амфилохия, кажется, вы мне сказывали, что он стоит в 5 р. которые посылаю… Если вздумаете писать ко мне, то адресуйте ваше письмо … на Петровке против Кузнецкаго моста в доме Степана Александровича Хомякова».
4. Алексей Степанович Хомяков // Русский архив. 1879. Кн. 3. С. 265 – 353. С. 351 – 352. Письмо Хомякова к Ю.Ф. Самарину. Октября 3 1858 г.
5. Описание Ростовского ставропигиального Спасо-Яковлевского-Димитриева монастыря и приписанного к нему Спасского, что на песках. СПб., 1849. С. 66.
6. ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 13. Д. 67. Л. 15. Письмо к архимандриту Иннокентию. Май 1823 г. Парфений (Чертков) – рукоположен 21.08.1821; с 25.12.1833 архиепископ; с 25.02.1850 архиепископ Воронежский и Задонский.
7. Выходу в свет эта книга обязана усилиям архимандрита Иннокентия и наместника о. Флавиана. В частности, А.А. Титов в описании рукописей И.А. Вахромеева (А.А. Титов Рукописи славянския и русския, принадлежащия И.А. Вахрамееву. Выпуск второй. Москва, 1892. С. 398-399. № 598), говоря о рукописи «Описание жизни почившаго въ Господе Ростовскаго ставропигиальнаго Яковлевскаго монастыря иеромонаха Амфилохия, составленное особенно для любителей и почитателей памяти сего благочестивейшаго старца 1829 года апреля 22 дня. Скороп. XIX в., въ л., на 50 л.» в частности сообщает: «Это своеручный труд автора Апполона Петрова. С л. 4 по 28 составленное им описание жизни набело переписано в 1825 г. августа 20, а с 28 л. тоже описание поправлено и местами зачеркнуто своеручно приснопамятным архимандритом Яковлевскаго монастыря Иннокентием, племянником иеромонаха Амфилохия. Особенно много поправок и вставок, сделанных о. архимандритом на л. 36. Описание жизни Амфилохия было напечатано дважды в 1829 и в 1846 г. в Москве, в Синод. типогр. В первом издании, как это видно из настоящей рукописи (л. 28), автор говорит, что его труд был окончен еще в 1825 г., но до сего времени лежал и оставался не изданным потому, что не во всей полноте собраны были некоторыя обстоятельства внешней жизни его. Таким образом, целые 5 лет употреблены были на собирание оных из разных мест. На л. 3 находится следующий черновой отпуск письма А. Петрова к архимандриту Иннокентию: «Вашему сердцу признательному к истинным заслугам и преданному единой добродетели угодно было, чтобы жизнь почтеннейшаго старца Амфилохия так, как зерцало истиннаго благочестия христианскаго, открыто было во всем пространстве пред очами света. Многие из числа усердных почитателей покойнаго, узнавши о начале сего дела, нетерпеливо ожидали окончания. Ныне, исполняя благочестивое желание сердца вашего и удовлетворяя ожидание почтенных особ, с чувством признательности и благоговения представляю вам первый и, без сомнения, слабый опыт трудов моих в сем роде сочинения. Ласкаюсь надеждою, что вы примете оный под свое покровительство и все. Неоднократно я имел честь слышать от вас, что вы, лишившись своего родителя в юных летах, не имели у себя другаго отца и наставника кроме сего почтеннейшаго старца. Более сорока лет пользуясь его отеческими поставлениями, вы могли, конечно, перелить его чувствования в свои собственныя, и таким образом сохранить постоянную близость духа его с духом вашим. По сему из ваших уст так, как из уст очевиднаго свидетеля и подражателя жизни его, я почерпал слова и действия, входящия въ состав сего жизнеописания; мне оставалось только делать соображения, из многих частных обстоятельств выводить общия следствия, собирать главныя черты и приводить их в порядок, дабы составить наконец одно целое. Кому – же приличнее могу я теперь поднесть юный плод сей, есть ли не именем вашим? Признательной взор на щедрую благотворительность вашу, всегда и для всех готовую, не знающую меры особенно там, где есть истинное благо ближняго и внутреннее назидание его, невольным образом возбуждает меня обратиться к вам, и воспоминания о покойном благотворителе сблизить с лицем вашим. История благодеяний никому более не принадлежит, как благодетелю, и история благочестия никому более как мужу, украшенному благочестием. Вашего высокопреподобия мил. благ. и отца – всепокорнейший слуга. Учитель Аполлон Петров».
   В Спасо-Яковлевском монастыре хранилась и рецензия на рукопись книги «Описания жизни сатрца Амфилохия». В частности в феврале 1834 г. протоиерей Федор Голубинский писал в Ростов наместнику Флавиану: «Ваше Высокопреподобие! Достопочтеннейший отец Наместник! Любезнейший брат во Господе! Благодарю Вас сердечно за приятные часы, которыми вы подарили нас бывши в лавре, и за тихий жар любви которым оживлены были все ваши беседы. При прощании вы изъявили желание получить список с поданного в наш цензурный комитет мнения о рукописи, содержащей описание жизни и письма Вашего незабвеннаго старца. Долгом почту исполнить сие доброе желание и спешу препроводить к Вам оный список.
   Глубочайшее мое почтение и неизгладимую в сердца благодарность прошу Вас засвидетельствовать Достолюбезному, обильному любовью, страннолюбивому, незабвенному благодетелю моему, достопочтеннейшему Отцу Архимандриту Иннокентию
   Наши все здоровы; вчера собирались у Петра Спиридоновича; он О. Ректор, О. Наместник, О. инспектор, О. Ризничий усерднейше Вам кланяются. К Вам на сих днях проехала графиня Анна Алексеевна. Как то она у Вас погостила? И какое приняла участие в напечатание Жизнеописания страца… С искренним почтением имею честь быть преданный Вам, покорнейший слуга, протоиерей Феодор Голубинский. 1834-го года февраля 5 го дня. (ГМЗ РК. Ф. 289. Оп. 13. Д. 109. Л. 16 -17).
8. ГМЗРК. Р-1055.
9. Видинеева А.Е. Художники круга Спасо-Яковлевского монастыря в конце XVIII – начале XX веков // IV научные чтения памяти Ирины Петровны Болотцевой (1944 – 1995). Ярославль, 2000. С. 36 – 67; Того же автора. О ростовских художниках середины XIX века //СРМ. X. Ростов, 2000. С.96.
10. ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 13. Д. 102. Письма от разных лиц в Спасо-Яковлевский монастырь Флавиану. Л. 76 – 76 об. Л. 121 – 121 об.
11. Колбасова Т.В. Портретная галерея Ростовского Спасо-Яковлевского монастыря // СРМ. XII. Ростов, 2002. С. 231-267. Кат. 13. С. 245.
12. Неизвестный художник. Портрет гробового иеромонаха Амфилохия. Холст, масло. 63  х 50. Пост. в 1924 г. из Спасо-Яковлевского монастыря. ИК 924/6. Искл. Ордер № 2356 от 3 мая 1966. «Поясной 3/4 влево, в черной монашеской одежде и черном клобуке. На груди два креста, правая рука на груди, в левой посох, лицо худое. Фон темный, зеленоватый. В золоченой раме».
13. А. Nero. Родные картинки. СПБ, 1899. С. 37.
14. Титов А. Графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская и иеромонах Амфилохий (1817 – 1835) // Исторический вестник. 1903. № 11. С. 573 – 579. С. 579. (Через восемь лет эти же два эстампа были воспроизведены в статье: Титов А.А. Два подвижника Спасо-Яковлевской Димитриевской обители: гробовой иеромонах Амфилохий и схимник архимандрит Пахомий. М. 1911 (отдельный оттиск из журнала «Душеполезное чтение». 1911. № 1. С. 35 – 52).
15. Там же. С. 579.
16. ГМЗРК. А-4. 1884 г.
17. «627. Ик 83/23. Портрет гробового Иеромонаха Амфилохия. Х., м. 65 х 52 …поясной 3/4 влево. Амфилохий изображен стариком с худой фигурой, одет в черную рясу и мантию, на груди на цепи крест, отделанный камнями и бронзовый крест в память войны 1812 г. на ленте; правая рука покоится на груди, левой опирается на высокий посох и держит чотки. Фон коричневый на обороте холста надпись: «Ростовского Яковлевского монастыря гробовой иеромонах АмфилохIй родился в 1748 г. месяца октября поступилъ въ 1777 г. постриженъ в 1779 г. скончался в 1824 г. маiя с 26 – на 27 число в 10 часов пополудни». Ниже справа подпись художника «П: М: С: К:». Исключен ордер № 2356 от 3/5 –66 г.»
18. ГМЗРК. А-221. Документы о пополнении музея и его собрания. 1934. Л. 7 – 9. Акт от 26 апреля 1934 г. о передаче в областной музей выделенных из собрания Ростовского музея экспонатов.
19. РФ ГАЯО. Ф. 225. Оп. 1. Д. 1332. Л. 10.
20. Деятели Ярославского края. Составил К.Д. Головщиков. Вып. 1. Ярославль, 1898. С. 100 – 105. 156. Амфилохий (Андрей Яковлевич). С. 105.
21. «166. Ик 83/9. Портрет иеромонаха Спасо-Яковлевского монастыря Амфилохия. Б., акварель. 0, 21 х 0, 50. Поясной 3/4 влево, в черной рясе, мантии и клобуке, с двумя крестами на груди. Левой упирается о посох. В деревянной полированной раме под стеклом. От Якова Арсентьевича Колодина. Исключен ордер № 1903 от 17/IX – 62 г.»
22. ГМЗРК. А-54. Л. 35.
23. «9258 ИК 906/9. Портрет гробового иеромонаха Рост. Яковл. Мон-я Амфилохия. Картон, м. 0,12х0,1. Исключен ордер №1903 от 17/IX-62».
24. Разказы бабушки из воспоминаний пяти поколений записанные и собранные ее внуком. Москва, 1878. С. 346.
25. «8212. Ик 99/1. Неизвестный художник. Портрет архимандрита Ростовского Яковлевского монастыря Иннокентия. Железо масло 0, 22 х 0, 17,5. Дар Л.М. Соболевой 20. V. 1899. Искл. Ордер № 907 от 31/1 – 52. Ниже пояса 3/4 влево. Изображен стариком с небольшой седой бородой, на голове чорный клобук, в чорной рясе и мантии с красными источниками, отделанными по краям золотым гасом, в правой руке посох с зеленоватым сулоком, отделанном золотой бахрамой, левая согнута в локте и поднята до пояса. Сохранность плохая, краски потемнели, портрет покрылся грибками».
26. КП-10929. Ф-1623. Портрет гробового иеромаонаха Амфилохия. 2-я пол. 19 в. Медь, эмаль, роспись. 10,2 х 8,2. Пост. в 1899 г. Дар Л.М. Соболевой.
27. Карев А.А. Миниатюрный портрет в России XVIII в. М., 1989. С. 93.

Собрание финифти ХХ в. Ярославского музея-заповедника составляет более чем 150 единиц, из них около трети – авторские работы, остальные – неизвестных художников. Почти половину всей коллекции составляет продукция (массовая в том числе) Учебно-показательной школы финифти (далее УПФШ). Впервые к этой части собрания обратилась Л.Л. Полушкина, введя ее в научный оборот на юбилейной конференции 1988 г.¹, проходившей в Ростове. Сведения о другой части коллекции не публиковались.

Условно собрание финифти ЯИАХМЗ можно поделить на две части: финифть 1917-1930-х гг. и произведения второй половины ХХ в.

Первая, наиболее ранняя и наиболее цельная ее часть поступила, как считала Л.Л. Полушкина в 1924 г. от Ярославского Губернского Совета Народного Хозяйства. Это верно лишь на первый взгляд. Исследовательница опиралась на описи музея 1924 г., которые велись (как выяснилось позже) заново, так как музей в 1924 г. приобрел статус государственного. На самом же деле, коллекция поступила в Древлехранилище – музей Ярославской губернской ученой архивной комиссии² в 1917-1918 гг. в качестве «ростовских кустарных изделий»³. Данный факт косвенно подтверждает надпись на обороте иконы «Троица», выполненной неизвестным художником⁴.

Учебно-показательная школа финифти практиковала несколько направлений росписи – копии древнерусской живописи, произведений итальянского возрождения и цветочную миниатюру. Изготавливались как единичные выставочные произведения (иконы, шкатулки, чернильные приборы), так и массовые (броши, запонки, гребни для волос). Стиль соответствовал образцу. Цветочная роспись отличалась оригинальностью и имела совершенно очевидный прототип – рисунки С.В. Чехонина. Это справедливо отмечают исследователи, в том числе и Л.Л. Полушкина в указанном выше докладе⁵. В 1937 г. из Облметалпромсоюза поступили некоторые изделия ростовской финифтяной мастерской: портрет А.С. Пушкина работы Н.И. Дубкова (копия портрета работы О.А. Кипренского из ГТГ) и овальные броши.

Вторую часть собрания финифти ЯИАХМЗ составляют подарки и поступления от закупок 1979-1989 гг. В год празднования 950-летия Ярославля – 1960-й, в Ярославский Городской совет в дар от ростовских художников поступили пластины Одинцова В.А. «Спасо-Преображенский монастырь» с надписью: «К 950-летию Ярославля от ростовчан»⁶ (рис. 1) и Рогозина В.И. «Ростовский кремль» с надписью такого же содержания⁷.

В качестве подарка в 1994 г. в фонды музея-заповедника поступило панно Юбилейное с четырьмя финифтяными вставками⁸, посвященное памяти Собинова Л.В. (60-ти летию со дня кончины и Всероссийскому фестивалю оперной музыки им. Собинова Л.В., проходившему 15-20 октября 1994 г.) (рис. 2). Горячие эмали и столярные работы были исполнены известным ярославским эмальером, ныне председателем Ярославского отделения Союза художников России Александром Адреевичем Карихом. Финифтяные вставки написаны Ларисой Далгатовной Самоновой. На верхней пластине изображен Л.В. Собинов в роли Вертера из одноименной оперы Ж. Массне. Ювелиры: А.В. Деймов и С.Соловьева. Панно выполнено в международном творческом центре «Эмалис» в Ярославле. Всего изготовлено шесть панно и подарено «именитым гостям, в т.ч. С.Л. Собиновой, И.К. Архиповой»⁹. Данное панно было подарено Дому-музею Л.В.Собинова на заключительном концерте Х Всероссийского фестиваля оперной музыки им. Л.В.Собинова 20 октября 1994 г.

Произведения приобретались не только непосредственно у авторов, но через Ярославское Управление культуры, фабрику «Ростовская финифть» и Ярославские художественно-производственные мастерские.

В 1979 г. на фабрике «Ростовская финифть» были приобретены произведения у художников Александра Геннадиевича Алексеева (панно «Мельница») и Александра Алексеевича Хаунова (коробочка «Царевна-лягушка», а также цветочные гарнитуры из «массовки», – «Мечта» (ювелир Солдатова В.В.)¹⁰ и «Цветы Ростова» (ювелир Матакова Л.Н.)¹¹

В 1980 г. непосредственно у авторов приобретались произведения: коробочки «Коробейник» и «Охота»¹² Н.А. Куландина, гарнитур «Лазурный»¹³ Т.С. Михайленко; плакетки «Дмитрий Донской»¹⁴ «Изразец»¹⁵ А.А. Хаунова, его же ювелирные украшения – колье «Подснежник»¹⁶, браслеты «Подарочный» и «Изумрудный»¹⁷. Последние выполнены совместно с ювелиром В.В. Солдатовой.

В 1981 г. в музей поступили аналоги уже известных произведений А.А. Хаунова: коробочки «На реке Ишне»¹⁸, «Ростовский кремль»¹⁹, панно «Бой ярославской дружины с татарским отрядом»²⁰ и триптих «За землю русскую»²¹. Аналогичные произведения имеются в коллекции ГМЗ «Ростовский кремль», а триптих – в музее фабрики «Ростовская финифть».

Единственным исключением закупки 1981 года было поступление уникального экземпляра – портретной миниатюры с изображением Ф.Г. Волкова²² работы Н.А. Куландина (рис. 3).

Отличительная черта этих закупок – приобретение музеем авторских повторений уже созданных ранее произведений. Данная характерная тенденция прослеживалась на протяжении конца 1970-х – первой половины 1980-х. Далее в музей поступают в подавляющем большинстве оригинальные произведения, отражающие непосредственно ярославскую тематику.

В 1986 г. было приобретено уникальное произведение, существующее в единственном экземпляре – оклад к «Слову о полку Игореве» А.Г. Алексеева²³ и авторская копия портрета графа А.И. Мусина-Пушкина²⁴ в исполнении Б.М. Михайленко²⁵ (рис. 6). В 1988 г. в ЯИАХМЗ поступила портретная миниатюра Б.М. Михайленко «Л.В. Собинов в Ярославле»²⁶. Произведение исполнено в единственном экземпляре.

Последняя в ХХ в. закупка финифти состоялась в 1989 г., она была самой обширной. В музей поступили произведения В.Д. Кочкина – ларец «На землю половецкую, за землю русскую» (1987)²⁷ и коробочка «Памяти поэта» (1989)²⁸; коробочка Е.С. Котовой «Ярославна» (1984)²⁹; авторский вариант триптиха Н.А. Куландина «Слово о полку Игореве»³⁰ (рис. 4); а также медальон «Федор Волков» (1989)³¹ Б.М. Михайленко (рис. 5). Серией портретных медальонов известных писателей и музыкантов, исполненных Борисом Михайловичем располагает ГМЗРК, в Ярославском музее-заповеднике данный медальон единственный, но оригинальный, копии такого медальона не существует.

Триптих Н.А. Куландина не является повтором созданного ранее одноименного триптиха, который хранится в ФРФ. В ярославском варианте изменены и колорит, и композиция.

В 1989 г. поступили ювелирные украшения Т.С. Михайленко (гарнитур «Муза»³²), клипсы 1960-х гг. в авторской разработке А.М. Кокина³³, серьги «Радуга»³⁴ Н.В. Серовой, ее же коробочка «Фестивальная» (1985)³⁵ и некоторые другие.

Если обратить внимание на способы и условия поступления экспонатов финифти, то станет очевидным, что бульшая часть из них в 1980-е годы была приобретена «за счет централизованных средств»³⁶ Ярославского Управления культуры областного исполкома (начальник Управления Ю.А. Андреев). Произведения ярославских живописцев, скульпторов, графиков, в том числе и финифтяников передавались безвозмездно в ярославские городские и областные музеи и библиотеки. С выставок приобретались незаурядные произведения ростовских финифтяников: Кочкина В.Д. (ларчик «На землю половецкую, за землю русскую»)³⁷, Михайленко Б.М. (медальон «Федор Волков»³⁸, портрет «Л.В.Собинов в Ярославле»³⁹) и Хаунова А.А. (коробочка «На реке Ишне»⁴⁰ и миниатюра «Бой ярославской дружины с татарским отрядом»⁴¹) и другие. Через Ярославские художественно-производственные мастерские поступил портрет Ф.Г. Волкова (1981)⁴² в исполнении Куландина Н.А.

Портретные и сюжетные миниатюры последней закупки, за исключением ларца «На землю половецкую, за землю русскую», – уникальны. Аналогичный ларец имеется в фондах ГМЗ «Ростовский кремль»⁴³.

Последние шестнадцать лет финифть не закупалась.

Художественные достоинства коллекции, равно как и особенности ее формирования (источники и способы), – неоднозначны. В первой половине ХХ в. были: единовременное поступление финифти в 1917-1918 гг., единичные поступления нескольких произведений в 1930-х гг., а во второй половине ХХ в. заметна тенденция к упорядочению, стремление сделать коллекцию не только художественно полноценной, но и, насколько это возможно, исторически объективной. Данная тенденция наблюдалась на всем протяжении закупок (с конца 1970-х до конца 1980-х гг.).

И в первой, и во второй ее части есть весьма интересные экспонаты. Безусловно, привлекает своей уникальностью и полнотой собрание произведений УПФШ. Подобного разнообразия и широты представления о деятельности школы не дает ни одно из музейных собраний России. В какой-то степени с этой частью коллекции конкурирует коллекция произведений УПФШ Отдела народного искусства Государственного Русского музея. Сравнивая коллекции УПФШ из ЯИАХМЗ и ГРМ, необходимо отметить, что они ни в коей мере не дублируют, но взаимообогащают наши представления о развитии финифти в 1917-1918 гг., что весьма ценно для исследования искусства ростовской финифти этого периода.

Вторая часть формировалась с учетом упоминавшейся выше программы: отразить в произведениях современной ростовской финифти развитие жанров и художественный процесс в творчестве ведущих мастеров промысла. При этом нельзя не сказать о тенденции к краеведению, характерной, видимо, для всякого регионального музея, – отразить важнейшие для города и края события истории и выдающиеся персоналии в художественных произведениях. Так, тема «Слова о полку Игореве», весьма приоритетная для ЯИАХАМЗ, отражена в произведениях Н.А. Куландина, А.Г. Алексеева, М.Б. Михайленко⁴⁴.

Портреты выдающихся людей г. Ярославля представлены в финифти работами Н.М. Хрыкова, Н.А. Куландина, Б.М. Михайленко (портреты Ф.Г. Волкова), Л.Д. Самоновой (миниатюра Л.В. Собинова).

В процессе формирования собрания предпринимались конкретные меры – выезд на ФРФ, работа с художниками, проведение семинара, отбор произведений с выставок и пр. Конечно, более широких задач, например, – развернутого показа зарождения и развития жанров в ростовской финифти ХХ в. в создании коллекции не ставилось, необходимо было считаться с реальными условиями, ведь финифть всего лишь часть многообразного искусства Ярославского края. И тем не менее, за эти десять лет удалось собрать произведения, не только дублирующие известные, так называемые, этапные для развития финифти, но и уникальные, единственные образцы.

Произведения закупались, как правило, с выставок. Пока можно лишь предполагать с каких именно, так как фиксация выставочной деятельности экспоната до поступления его в музей не велась, за исключением некоторых сведений, из которых стало известно, что коробочка «Коробейник» Н.А. Куландина экспонировалась на ВДНХ в 1977 г.⁴⁵, портрет «В.Л. Собинов в Ярославле» экспонировался на областной выставке, посвященной 70-летию образования СССР⁴⁶.

1980-е гг. – благодатная для творчества пора многих ростовских художников. Мыслили тогда они не только о выполнении плана, но и пытались отразить в своем творчестве события отечественной истории, реагируя таким образом на общественные процессы, происходящие в культуре. Например, подготовки к памятным датам. Патриотичная тема «Слова о полку Игореве» неоднократно поднималась в прессе, радио, телевидении, и, наконец, специальный отдел ЯИАХМЗ обращал на себя внимание художников. Творческой активности ростовских финифтяников способствовала деятельность Союза художников СССР, который регулярно устраивал в Москве, Ярославле и др. зональных центрах России широкие тематические выставки, посвященные крупным датам. Выставочную политику Союза художников горячо поддерживал и проводил в реальной жизни фабрики А.Е. Зайцев, бывший в 1978-1982 главным художником.

На формировании коллекции второй половины 1980-х гг. отразилась деятельность отделов древнерусской литературы и древнерусского искусства ЯИАХМЗ. В частности, следует назвать научного сотрудника отдела древнерусского искусства, в ведении которого находилась вся финифть, в том числе и ХХ в., – Ларису Львовну Полушкину⁴⁷. Художники ценят ее энергию и художественный вкус, она руководила проведением семинара в ЯИАХМЗ, который имел практический характер. Художники работали в фондах музея, копировали старые образцы с целью изучения и тематики, и приемов письма. Семинары проводились и в центральных музеях России, они весьма благотворно сказались на творческом росте художников.

Работе над материалами для данного доклада предшествовала и во многом способствовал большой предварительный труд над составлением сводного каталога произведений финифти ХХ в. из музеев России, осуществленный в рамках программы гранта 2001-2003 гг., поддержанного РГНФ. Тогда и удалось ознакомиться с коллекцией, сфотографировать ее и составить полный каталожный список работ, выполненных в технике финифти с указанием участия экспоната в выставках. Пользуясь случаем, благодарю научного сотрудника фондов Ярославского музея-заповедника Валентину Федоровну Красновид, которая проделала обширную работу по составлению каталога.

1. Полушкина Л.Л. Ростовская финифть 1917-1920-х годов из коллекции Ярославского историко-архитектурного музея-заповедника // Конференция «70 лет советской ростовской финифти». Ростов, 1988. Машинопись. Архив ГМЗРК. А-1303. Лл. 27-35.
2. Благодарю В.Ф. Красновид, которая обратила наше внимание на этот факт и сообщила сведения, см.: Рязанцев Н.П. Указ. соч. С. 67
3. Из записи в старой инвентарной книге ЯИАХМЗ.
4. ЯМЗ 15984/2 Фн-198.
5. Полушкина Л.Л. Указ. соч. Л. 31.
6. ЯМЗ 20362 Фн-377.
7. ЯМЗ 20363 Фн-378.
8. ЯМЗ 57535 Фн-504.
9. сведения из акта ЯИАХМЗ № 151/94 от 25.10.1994.
10. ЯМЗ 49833/1-4 Фн-12, 13, 14, 15.
11. ЯМЗ 49834/1-4 Фн-16, 17, 18, 19.
12. фн -27, 28.
13. Фн-30-32.
14. Фн-35.
15. Фн-36.
16. Фн-37.
17. Фн-33, 34.
18. Фн-215.
19. Фн-214.
20. Фн- 156.
21. Фн-155.
22. Фн-154.
23. Фн-442.
24. Фн-443. Прототипом миниатюры «Портрет графа А.И. Мусина-Пушкина» был одноименный портрет, выполненный неизвестным художником нач. XIX в.. который поступил в нач. 1920-х гг. в Ярославскую художественную галерею из Екатерининской женской гимназии Ярославля.
25. Первый экземпляр портрета графа А.И. Мусина-Пушкина хранится в музее ФРФ. Еще один вариант портрета был исполнен для зарубежной частной коллекции.
26. Фн-450.
27. Фн-451.
28. Фн-462.
29. Фн-460.
30. Фн-461.
31. Фн-452.
32. Фн-453-456.
33. Фн-465, 466.
34. Фн-458, 459.
35. Фн-457.
36. Приказы Исполкома Совета народных депутатов Ярославской области № 98 от 28.04.1981, № 15 от 21.01. 86 и др.
37. ЯМЗ 54808 Фн-451.
38. ЯМЗ 54930 Фн-452.
39. ЯМЗ 54708 Фн-450.
40. ЯМЗ 50831 Фн-215.
41. ЯМЗ 50623 Фн-156.
42. ЯМЗ 50622 Фн-154.
43. ГМЗРК Ф-1839.
44. По данной теме автором были опубликованы статьи: Пак В.Ф. «Слово о полку Игореве» в современной ростовской финифти» // Славянский альманах 1998. М., 1999. C. 271-276; она же. Некоторые аспекты историко-культурной традиции изучения «Слова о полку Игореве» и ростовская финифть (на примере одноименного триптиха Н.А. Куландина) // Чтения по истории и культуре древней и новой России. Ярославль, 1998. С.23-27.
45. См. акт поступления в ЯИАХМЗ № 4477 от 08.05.1980. Благодарю В.Ф. Красновид за указание на данный документ.
46. Акт № 269/88 от 08.01.1988.
47. Из воспоминаний Л.Л. Полушкиной (02.11.2005)
    «Я работала в ЯМЗ сначала экскурсоводом, методистом, затем научным сотрудником отдела древнерусского искусства с 01.01.1980 и заведующей отделом с 04.03.1990.
    Департамент культуры Ярославля выделял музею деньги на закупку художественных произведений местных художников, и финифти в том числе.
    Мотивы закупки: наличие коллекции, пополнение ее. Приоритет – отношение к Ярославлю, например, «Слово о полку Игореве», в графике, живописи и финифти. Начиная с Н.А. Куландина появляется краеведческая тема в финифти, – и это вызвало интерес и в ЯИАХМЗ.
    Мы хотели отследить основные тенденции развития и жанровые направления ростовской финифти: архитектурный пейзаж, цветочную роспись, портрет, и др. В 1980-е гг. выезжала в Ростов, на фабрику финифти, работала с экспериментальной группой. Возникла мысль о проведении семинара из контактов с художниками, т.к. коллекция ЯИАХМЗ для них была не знакома. Когда им вынесли образцы, они сами выбирали себе по душе. Планировали провести еще один семинар, но не получилось».

Единственной работой, где отражается история Борисоглебского музея, является статья Л.Ю. Мельник¹. В ней дано достаточно полное представление об истории музея в Борисоглебских слободах с момента его возникновения в 1924 г., по 1954 г., когда краеведческий музей был закрыт. Целью данной работы является освещение событий, связанных с Борисоглебским музеем с 1954 по 1970 гг. и с той ролью в этих событиях, которую сыграла М.Н. Карасева. Источниковедческой базой стали документы по истории Борисоглебского краеведческого музея, Борисоглебского поселкового совета, отчет о работе краеведческого кружка при Борисоглебской районной библиотеке, воспоминания очевидцев и участников событий.

Мария Николаевна Карасева (Соснина) родилась в 1902 г. в Неверковской волости Угличского уезда. В 30-е гг ХХ в. семья Карасевых (муж, два сына, она сама) приезжает в Борисоглебские слободы. Супруг Марии Николаевны занимал ответственный пост в руководстве Борисоглебского района. Времена были неспокойные, и вскоре он добровольно уходит из жизни. 4 марта 1938 г., по рекомендации райкома ВКП(б), Марию Николаевну принимают на должность научного работника в Борисоглебский краеведческий музей².

23 июня 1941 г., в связи с уходом на фронт В.Г. Листвина, М.Н. Карасева назначается исполняющей обязанности директора музея³. Она проводила на войну сыновей и, кроме основной работы, активно занялась общественной деятельностью, которая была весьма разнообразна: руководство сбором теплых вещей для фронта, руководство женсоветом, подготовка радиопередач на районном радио. Война забрала у Марии Николаевны обоих сыновей, и делом всей ее жизни стал музей. В его стенах она и жила, и работала. Основной заслугой Марии Николаевны является сохранение памятников монастыря от значительной порчи и гибели, обеспечение косметических ремонтов и реставраций⁴. В первую очередь поддерживались в надлежащем порядке кровли зданий, проводились ремонты печей, полов, окон, укреплялись фундаменты и подвалы⁵. Благоустраивалась территория внутри монастыря и в непосредственной близости от него⁶.

В 1954 г., когда музей в Борисоглебских слободах закрывают, М.Н. Карасева переходит на работу в библиотеку, но и там она продолжает краеведческую деятельность: по монастырю проводятся экскурсии, где туристам рассказывают об истории и архитектуре Борисоглебского монастыря⁷. Большую часть групп принимает сама Мария Николаевна. В 1961 г. официально начинает работу краеведческий кружок при районной библиотеке. Его первое занятие состоялось в июне⁸. М.Н. Карасева, в то время уже находившаяся на пенсии, возглавила работу кружка. Состав участников был весьма разнообразен: сотрудники библиотеки, учителя, представители райкома КПСС, пенсионеры, и др. Вероятно, количество членов кружка было достаточно велико, т.к. только в Совет народного музея входило от 17 до 20 человек⁹. Основной задачей созданного краеведческого кружка был сбор информации о прошлом Борисоглебского края, причем, сферы интересов кружковцев были весьма разнообразны: от заселения Акуловского городища до истории здравоохранения в Борисоглебском районе. Для каждого краеведа была определена тема, по которой он работал: М.А. Варламова и А.Н. Баженова – природа района, И.С. Тяпин – промышленность, А.М. Федоров, А.Ф. Никифорова и Т.А. Иванова – Акуловское городище, Ю.В. Корсак – история здравоохранения, А.С. Корнилова и А.Ф. Королева – история улиц поселка¹⁰. На каждом собрании кружка, проводимом в районной библиотеке, Мария Николаевна Карасева рассказывала об истории Борисоглебского монастыря, а библиотекари – о книгах, где есть упоминание о нашем крае, сообщения делали и сами краеведы. Участники кружка вспоминают, что для того, чтобы сделать сообщение по какой-либо теме на очередном занятии, приходилось « перекопать ворох древних книг, беседовать со старожилами-очевидцами событий»¹¹. Т.к. дореволюционные издания, по мнению краеведов того времени, требовали критического подхода, а советских печатных изданий об истории Борисоглебского края не было, то кружковцы ставили себе целью создание этой самой истории. К сожалению, сообщения, сделанные на занятиях кружка, запись воспоминаний старожилов Борисоглебского района (если таковая велась) не сохранились, и в распоряжении Борисоглебского филиала ГМЗ «Ростовский кремль» имеется лишь небольшой «Отчет о работе Борисоглебского народного музея», датированный 1969 г.¹² и «Документы о работе общественного Совета Борисоглебского народного музея» периода 1963-1964 гг.

Неоднократно члены краеведческого кружка выезжали в Борисоглебский район для сбора исторического материала: поиска интересных экспонатов, бесед со старожилами. Нередко вместе с борисоглебскими краеведами в этих поездках принимали участие представители других музеев. В результате, за 2 года работы краеведческого кружка, была проделана большая работа: сбор исторических материалов и экспонатов для музея, приобщение населения к истории родного края. Для этого использовались различные формы: на семинарах, собраниях члены кружка выступали с лекциями и беседами об историческом прошлом Борисоглебского края, устраивали экскурсии по монастырю, публиковали в местной прессе статьи к предстоящему 600-летнему юбилею Борисоглебского монастыря и поселка¹³.

Именно кружковцы обратились к работникам музеев, которые посещали Борисоглебский монастырь, с просьбой об оказании возможной помощи будущему народному музею. Сами члены кружка собрали более 300 экспонатов, среди которых следует отметить несколько рукописных книг XVII в. По дореволюционным изданиям (более 100 книг) была составлена картотека «История поселка Борисоглебский», где содержалась аннотация, указывалось местонахождение книги или рукописи.

В 1963 г. поселок отмечал 600 лет со дня основания. К юбилею поселка и «Борисоглебской крепости», как в официальных документах именовался Борисоглебский монастырь, основательно готовились. Совет народного музея вышел с инициативой проведения юбилейной сессии поселкового Совета. В августе на заседании поселкового Совета было принято решение о рассмотрении на сессии следующих вопросов:
1) «Ростовский край в далеком прошлом». Докладчик В.Н. Иванов, 1-й директор Борисоглебского государственного музея, позже хранитель Московского музея Оружейной палаты в Кремле.
2) «Ростовский зодчий XVI века строитель Борисоглебской крепости Григорий Борисов». Докладчик В.С. Баниге.
3) «О работе Борисоглебского историко-архитектурного и краеведческого народного музея». Докладчик М.Н.Карасева, председатель Совета народного музея.
4) Просить исполком Ростовского районного Совета Депутатов трудящихся (поселок входил в состав Ростовского района в 1963-1964 гг., все праздничные мероприятия согласовывались с Ростовским Советом депутатов) утвердить настоящее решение поссовета, утвердить комиссию по проведению сессии и выделить для этого мероприятия денежные средства¹⁴.

Проведение торжественных мероприятий было назначено на 13 октября 1963 г. К этой дате на всех предприятиях были прочитаны лекции об истории поселка и его главной достопримечательности – Борисоглебском монастыре¹⁵. Поселок был украшен кумачовыми лозунгами, на Ростовский мясокомбинат была отправлена заявка на изготовление к празднику тонны колбасных изделий¹⁶.

В пригласительном билете записан следующий порядок проведения праздника:
Начало в 10 часов утра в Доме культуры.
1. Открытие сессии – 15 мин., депутат, председатель поссовета Хоромская А.К.
2. Ростовский край в далеком прошлом – 40 мин. Доклад преподавателя истории Щербаковой В.А.
3. Ростовский зодчий 16 в., строитель Борисоглебской крепости Григорий Борисов – 40 мин. Доклад старшего архитектора Ярославской специальной научно-реставрационной мастерской Баниге В.С.
4. О работе Борисоглебского историко-архитектурного и краеведческого народного музея – 30 мин. Доклад председателя совета народного музея Карасевой М.Н.
5. Поселок Борисоглебский сегодня и завтра – 25 мин., председатель комиссии по благоустройству Пугин М.Н.
6. Выступления депутатов и гостей.
7. Закрытие юбилейной сессии – 15 ч.

Открытие и показ народного историко-архитектурного и краеведческого музея, знакомство с поселком с 15 до 17 ч.
Массовое гуляние на стадионе с 12 ч.
Работает кинотеатр, сеансы в 16, 18, 20, 22 ч.
Вечер молодежи в Доме культуры с 20 ч.¹⁷

На праздник были приглашены руководители области, Ростовского района видные архитекторы, искусствоведы, художники, представители музеев Москвы, Ярославля и других городов России, члены краеведческого кружка, учителя, пенсионеры и школьники Борисоглеба.

После выступлений и поздравлений Борисоглебскому народному музею были вручены многочисленные подарки, главное место среди которых занимали книги. Очевидцы событий вспоминают, что это было событие областного масштаба. После окончания заседания состоялось открытие экспозиции в народном музее.

Огромной заслугой М.Н. Карасевой и других краеведов является организация народного музея в п. Борисоглебский и создание исторической выставки, без которой популяризация его истории была неполной. Краеведы-общественники, заручившись разрешением отдела культуры Борисоглебского райисполкома, собирают экспонаты для создания исторической экспозиции. Благодаря личным связям и знакомству Марии Николаевны со многими известными художниками, музейщиками, архитекторами, реставраторами, искусствоведами со всей страны, народный музей, кроме собственных экспонатов, пополнился новыми поступлениями. Ярославский и Ростовский музеи, музеи Москвы, Загорска, предприятия поселка оказали посильную помощь первой Борисоглебской организации на общественных началах, народному музею. Так, музей архитектуры Академии строительства и архитектуры СССР передал Борисоглебскому музею 17 фотографий архитектурных памятников работы Григория Борисова и макеты трапезной палаты и угловой башни Калязинского монастыря, авторство которых принадлежит тому же Григорию Борисову. Из оборудования архитектурный музей подарил 9 щитов на подставках, 50 рамок, холсты¹⁸. Государственная Третьяковская галерея прислала фотографию «Знамени Сапеги». Загорский музей – изразцы, «Троицкий чеснок» XVII в. В количестве 10 штук, гравюру «Сергий Радонежский» XVII в. Останкинский музей – готовый стенд «Крепостное право в вотчинах Шереметьева», занавески на окна¹⁹.

Экспозиция занимала 4 зала и включала в себя следующие разделы: советский период, историческое прошлое края и архитектура кремля, строитель кремля – наш земляк Григорий Борисов, древнерусская архитектура в произведениях художников. Всего на выставке экспонировалось 694 предмета, из них «вещевых» – 473: изразцы, керамика Акуловского городища, древние книги, скульптуры, предметы крестьянского быта, макеты архитектурных памятников; а также 221 фотография и картина²⁰. Были представлены картины художников Московского отделения Союза художников СССР Коробова, Бернштейна, Фомичева и других авторов²¹. Не остались в стороне и ярославцы – 13 акварелей с видами Борисоглебского монастыря подарил музею художник М.П. Волков. Скульптор А.А. Лысенко передала в дар 10 скульптур: «Воин XVII в.», «Илья Муромец и Соловей-разбойник», «Андрей Рублев» и др.

Следует отметить, что после проведения юбилейных торжеств активная работа М.Н. Карасевой в народном музее продолжалась. 13 ноября, спустя один месяц после юбилейной сессии, председателем Борисоглебского поселкового совета А.К. Хоромской, представителем Комиссии по охране памятников культуры при Московском отделении Союза советских художников Н.С. Фомичевым и председателем Совета Борисоглебского народного историко-архитектурного и краеведческого музея М.Н. Карасевой, составлен дефектный акт-памятка о реставрационных работах, которые необходимо провести на каждом из памятников Борисоглебского монастыря²². А еще через месяц, 13 декабря 1963 года министру культуры СССР Е.А.Фурцевой было направлено обращение общественности о признании Борисоглебского монастыря-крепости и окрестностей Борисоглеба заповедником²³. Копии обращения направлялись в Министерство культуры РСФСР и в областное управление культуры. Результатом этого обращения стало включение ансамбля Борисоглебского монастыря в список объектов Ярославской области, по которым Министерством культуры РСФСР даны рекомендации о проведении работ в 1964 году. Кроме того, из помещений монастыря были выведены бензохранилище отдела культуры и трактора Борисоглебской средней школы.

Продолжал работать в последующие годы и краеведческий актив Борисоглеба. Совет народного музея работал по заранее подготовленному плану, который включал проведение лекций, бесед, семинары экскурсоводов, организацию дежурств в музее²⁴. Основными дежурными являлись пенсионеры. Следует отметить, что музей постоянно получал помощь от жителей поселка и организаций в своей непосредственной работе: районный комитет КПСС помог провести дополнительное освещение, изготовить необходимые музею стенды, райком ВЛКСМ и школа выделяли дежурных по кремлю, школьники вели краеведческую работу, создавали выставку «Рисуют дети»²⁵.

План работы народного музея на 1964 год включал расписание дежурств по музею, обновление существующей экспозиции, проведение учета и инвентаризации музейного фонда и хозяйственного инвентаря. Все члены Совета народного музея должны были овладеть техникой проведения экскурсий, пополнить фонды музея не менее 5 экспонатами, организовать выходы в селения Борисоглебского района для сбора краеведческих материалов²⁶. Планировались субботники по укреплению фундамента юго-восточной башни, уборке и озеленению территории.

,pДолгое время дежурившие в кремле общественники не имели даже помещения. Только с 1965 года у народного музея появляется канцелярия, которая разместилась в подклете Благовещенской церкви²⁷.

Существование в поселке Борисоглебский народного музея, бессменным руководителем которого была М.Н. Карасева, позволило тысячам туристов узнать историю Борисоглебского монастыря. Борисоглебцы могли познакомиться с экспонатами других музеев, устраивавших в народном музее временные выставки. Так, в июле 1964 г. Государственный Исторический музей привез художественные изделия русских мастеров, выполненные из дерева²⁸. В прессе, как местной, так и центральной, публиковались статьи о Борисоглебском народном музее.

В 1968 г. площадь помещений музея составляла 500 кв.м., фонды хранились в соборе Бориса и Глеба, комната дежурного по музею размещалась в подклете Благовещенской церкви. За годы существования народного музея его посетило более 200 тыс. человек. Только в 1968 году их был 25689, из них одиночных посетителей – 20320, 5369 – в составе организованных групп. Экскурсоводы-общественники провели 253 экскурсии²⁹.

Мария Николаевна Карасева, несмотря на преклонный возраст, по-прежнему жила интересами музея, продолжала собирательскую работу, встречала посетителей, рассказывала им об истории Борисоглеба, всячески пропагандировала исторические сведения. Являясь сама активным членом Всероссийского Общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИиК), привлекала к работе по сохранению исторического наследия и других, в ВООПИиК борисоглебцы вступали целыми трудовыми коллективами.

Рассматривая документы по истории народного музея, встречаешь в каждом из них фамилию М.Н. Карасевой. Архитектурным памятникам Борисоглебского монастыря, можно сказать, повезло, что на протяжении десятилетий эта энергичная женщина фактически возглавляла Борисоглебский музей, даже когда официально его не существовало, положив немало сил для сохранения и популяризации памятников древнерусской архитектуры поселка Борисоглебский.

В 1970 году Борисоглебский народный музей вновь становится филиалом Ростовского музея, начинается другой период его истории. В том же году из жизни уходит Мария Николаевна.

1. Мельник Л.Ю. К истории Борисоглебского музея // СРМ 1991 г. Ростов, 1992. С. 120-131.
2. Архив Борисоглебского муниципального округа (АБМО), книга приказов по Борисоглебскому краеведческому музею с 1938 по 1947 гг. Л. 1.
3. Там же, Л. 12.
4. Мельник Л.Ю. К истории Борисоглебского музея... С. 127.
5. АБМО. Ф. 64. Оп. 11. Д. 26. Лл. 54-56, 57, 60, 74, 98, 102, 108, 146.
6. Там же. Л. 62, 67,72, 112.
7. Десятников В. «Так начиналось», «Советская культура» от 13 февраля 1964 г.
8. Отчет о работе краеведческого кружка при Борисоглебской районной библиотеке. Л. 1.
9. АБМО. Ф. 192. Оп. 2. Д. 26. Л. 13.
10. Отчет о работе краеведческого кружка при Борисоглебской районной библиотеке. Л. 1.
11. Отчет о работе краеведческого кружка при Борисоглебской районной библиотеке. Л. 1-2.
12. Записано со слов Ивановой Т.А.
13. Материалы по истории деятельности краеведческого кружка при районной библиотеке. Л. 34-38.
14. Отчет о работе краеведческого кружка при Борисоглебской районной библиотеке. Л. 2.
15. АБМО. Ф.192. Оп. 2. Д. 5. Л. 41 об.
16. Там же Л. 30.
17. АБМО. Ф.192. Оп. 2. Д. 18. Л. 17.
18. Там же Л. 34-34 об.
19. Борисоглебский историко-архитектурный и краеведческий народный музей Л. 34.
20. Там же.
21. Борисоглебский историко-архитектурный и краеведческий народный музей Л. 35.
22. Там же.
23. АБМО. Ф. 192. Оп. 2. Д. 18. Л. 38-40.
24. АБМО. Ф. 192. Оп. 2. Д. 18. Л. 41-43.
25. АБМО. Ф. 192. Оп. 2. Д. 18. Л. 61-63.
26. Борисоглебский историко-архитектурный и краеведческий народный музей Л. 34.
27. АБМО. Ф. 192. Оп. 2. Д. 18. Л. 62.
28. АБМО. Ф. 192. Оп. 2. Д. 18. Л. 65.
29. АБМО. Ф. 192. Оп. 2. Д. 18. Л. 64.
30. Борисоглебский историко-архитектурный и краеведческий народный музей Л. 36.

Рязанская кормчая 1284 г. является единственным древнерусским списком Кормчей Сербской редакции. Все другие списки известны от XV-XVIII вв. и потому представляют значительно меньший интерес для истории этой редакции на Руси.

Выходная запись Рязанской кормчей² представляет собой литературное произведение, имеющее довольно сложную внутреннюю форму. Подвергнем ее формуляр членению на компоненты (I-VIII), а внутри них – на элементы (Э1-Э93).

I. Инвокация-преамбула № 1
Э1 Изволениемь отца
Э2 и свершениемь сына
Э3 и поспьшениемь святого духа
Э4 и милостию пресвятыя Богородицы
Э5 и преславные мученик Борис и Глеб
Э6 и святых преподобных отець наших
Э7 оуставльших намь святая правила вселенскых и поместных сборь
Э8 когда и в которои время
Э9 и на кых местех
Э10 собравшеся изложиша
Э11 и взаконивше оуставиша
Э12 и предаша нам
Э13 Богомь реченая
Э14 правила сия
Э15 Си же правила Никии же почитая
Э16 да не потаить от епископ и митрополит
Э17 зане повелено не таити
Э18 писана святыми отци
Э19 ни от всехь ведомыем быши³.

II. Наррация-интитуляция № 1 (от лица князей)
Э20 Во дни же благовернаго […]ца князя Ярослава
Э21 и брата его Феодора
Э22 Р[я]заньскыхъ князь
Э23 и [вели]кые княгыни матере ихъ Анастасьи
Э24 благодать и истина Иисуса Христа господа Спаса нашего
Э25 посветивши святую церковь рязаньскую
Э26 и в совокупление сбирающи
Э27 съ единогласьемь и духомь мирном,
Э28 веровавшее Христове благодати и святому духу

III. Салютация № 1 (от лица княгини и князей)
Э29 благоверная княгини рече:
Э30 Да ти дасть Богъ, отче,
Э31 за трудъ съ небесныи покои
Э32 не презре Богъ
Э33 в державе нашеи
Э34 церковъ вдовьствующь
Э35 сиречь безъ епископа
Э36 и безъ оученья святыхъ отець
Э37 Благодаримъ о сем Бога
Э38 и преосвященого Максима митрополита,
Э39 исполни бо желание
Э40 Богомь избранному пастырю
Э41 и учителю словеснаго стада правоверныя веры нашея
Э42 отцю нашему по духу
Э43 священому епископу Иосифу
Э44 богоспасеное области Рязаньские
Э45 О сем благодарит господьство наше
Э46 преподобьство твое, Иосифе,
Э47 еже о Христе приявъ писание се
Э48 от великаго владычества
Э49 преславнаго града Киева,
Э50 от него же отрасль мы быхом

IV. Интитуляция № 2 – преамбула № 2 (от лица епископа)
Э51 Азъ ж[е], епископъ [Ио]сиф Рязаньски,
Э52 испросивъ от митрополита протофроне сию,
Э53 преписахъ
Э54 на оуведение разуму
Э55 и на просвещение верным и послушающимъ
Э56 и за святопочившихъ князь Рязаньскых
Э57 и преосвщеных епископъ

V. Салютация № 2 (благопожелания епископу-заказчику)
Э58 Буди в любви писание се
Э59 господьству князии нашихъ
Э60 мир ти о господе
Э61 преосвященыи епископе Иосифе

VI. Наррация № 2 (от лица писцов)
Э62 Мы же разделивше на 5 частеи,
Э63 и списахомъ 80 днии:

VII. Дата
Э64 почахом ноября 1,
Э65 а кончахом декембря 19
Э66 в лето 6792,
Э67 солнечного круга 5,
Э68 а луньного 13,
Э69 закон[на]⁴ 9-е,
Э70 индикта въ 13.

VIII. Аппрекация (от лица писцов)
Э71 Мы же, грешнии
Э72 и худооумнии,
Э73 моля вы слезно
Э74 отци и братья чтущии и преписующии
Э75 легко исправляющее чтете
Э76 а не злословьте
Э77 Христосъ же сподобитъ
Э78 вся ны
Э79 одесную себе стати
Э80 въ страшныи день Пришествия его
Э81 со всьми оугожьшими от века
Э82 ему же подобаеть всякая слава,
Э83 честь
Э84 и покланяние
Э85 с безначалнымь отцьмь
Э86 с присносущимь [......]
Э87 и с пресвятым Богомь
Э88 и животворящимь духомь
Э89 и ныня, и присно, и въ векъ векомъ,
Э90 аминь.
Э91 Въ истину право буди то
Э92 аминь
Э93 истолкованъ на трое.

В качестве заказчика кодекса запись называет «священого епископа Иосифа богоспасеное области Рязаньские» (VII: Э43-Э44). Это единственное достоверное известие о пребывании на рязанской кафедре этого владыки⁵. От его имени составлена особая часть выходной записи: «Азъ ж[е], епископъ [Ио]сиф Рязаньски, испросивъ от митрополита протофроне сию, преписахъ на оуведение разуму и на просвещение верным и послушающимъ и за святопочившихъ князь Рязаньскых и преосвященых епископъ…» (IV: Э51-Э57). Однако в формуле «во дни же Х1 и Х2, и Х3…», эквивалентной формуле «при Х1, при Х2, при Х3»⁶, в записи упомянуты Анастасия – вдова рязанского кн. Романа Ольговича (1258-1270) и их дети, Ярослав и Федор Романовичи («…Во дни же благовернаго [….]ца князя Ярослава и брата его Феодора Р[я]заньскыхъ князь и [вели]кые княгыни матере ихъ Анастасьи»; II: Э20-Э23). После смерти мужа 19 июля 1270 г. кнг. Анастасия, по-видимому, пребывала в качестве регентши при несовершеннолетних сыновьях. Срок ее правления продлился по меньшей мере до 19 декабря 1284 г. – даты завершения Рязанской кормчей.

Источники сообщают о трех сыновьях Романа Ольговича: кроме Ярослава и Федора, упомянутых в записи, он имел еще сына Константина⁷. Запись Кормчей о нем умалчивает, вероятно, как о младшем из наследников. К моменту написания Рязанской кормчей сыновьям Романа Ольговича и Анастасии должно было быть не менее 16-17 (Ярославу), 15 (Федору) и 13-14 (Константину) лет, если младший из них появился на свет уже после гибели отца. Согласно позднейшему (не ранее XV в.) преданию, Роман Ольгович был вызван в Орду ханом Менгу-Тимуром. Не желая отказаться от христианского вероучения, он будто бы порицал ислам, за что был казнен⁸. Почему при столь взрослых (по средневековым меркам) сыновьях правительницей в Рязани оставалась их мать – вдовствующая княгиня, неясно.

В другой раз кнг. Анастасия упоминается в записи как лицо, которому приписывается похвала митрополиту Максиму и епископу Иосифу. Похвала эта сформулирована в прямой речи от лица княгини. В этом мы усматриваем некоторое противопоставление княгини епископу Иосифу. Если последний фигурирует в качестве юридического автора особой части записи, то Анастасия таковым не является: «…благоверная княгиня рече…» (III: Э29-Э50). Именно рязанский епископ упоминается как лицо, безусловно задействованное в книгопроизводстве: «Азъ ж[е], епископъ [Ио]сиф Рязаньски, испросивъ от митрополита протофроне сию, преписахъ…» (Э51-Э53). Тем не менее салютация № 1 записи составлена таким образом, что оставляет впечатление о союзе в книжном деле княжеской («господьства»), и церковной власти («преподобства»), даже если реальная роль рязанских князей свелась к выражению удовлетворения по случаю создания местного списка Кормчей (III: Э29-Э50).

Обращает на себя внимание, что в инвокативной части записи упоминаются свв. Борис и Глеб – патроны рязанской епископской кафедры: «…и преславные мученик Борис и Глеб» (I: Э5). В Старой Рязани культ Бориса и Глеба – «сродников» и святых покровителей рязанских князей – был особенно популярным. Борисоглебский собор был одним из первых каменных храмов города. Он существовал уже по крайней мере в 1194 г.⁹ Согласно Никоновской летописи, умерший в этом году кн. Игорь Глебович был «…положен во граде Рязани в церкви каменои святых мученик Бориса и Глеба»¹⁰. До конца XII – начала XIII в. каменный храм Бориса и Глеба служил усыпальницей рязанских князей, будучи княжеским патрональным собором¹¹. Рядом с ним – к северу или югу от храма – располагался «княж двор», точное местоположение которого, впрочем, не установлено¹². На рубеже XII-XIII вв. Борисоглебский собор стал центром Рязанской епархии, местопребыванием владычной кафедры и усыпальницей местных архиереев¹³. В Повести о Василии Рязанском, сохранившейся в списках не ранее XVII в., Рязанская епархия названа «борисоглебской»¹⁴. После передачи Борисоглебского собора рязанской епископской кафедре функции княжеской церкви перешли Спасскому собору¹⁵.

Перенос столицы Рязанского княжества в Переяславль Рязанский после гибели Старой Рязани не изменил традиций почитания Бориса и Глеба как святых покровителей епископской кафедры. Об этом свидетельствует инскрипция жалованных грамот рязанских князей конца XIII – середины XIV в. епископам, сохранившая упоминание «святых мучеников Бориса и Глеба»: «а яз тако же даю святым мучеником и владыце», «…дал святым мучеником Борису и Глебу и отцу своему владыке…», «…дал святым мучеником Борису и Глебу и владыке…»¹⁶.

Заключительная часть записи (со слов: «Мы же разделивше на 5 частеи, и списахомъ 80 днии…») составлена от имени переписчиков кодекса (VI-VIII: Э62-Э93). Обозначение юридических авторов – епископа Иосифа (III: Э43, Э46, IV: Э51) и скрытых в обороте «мы же» писцов (VI: Э62, VIII: Э71) – указывает на них как на основных участников книгопроизводства. Однако не исключено, что особая роль Иосифа в изготовлении Кормчей подчеркнута в записи в силу особого отношения рязанских князей к главам местной епархии. По наблюдениям С.М. Каштанова, инскрипция жалованных актов рязанских князей епископам в XIV в. составлялась по типу инскрипции грамот светских властей митрополитам¹⁷. Ученый обратил внимание на то, что сходство ранних грамот рязанских князей епископам и московских князей митрополитам проявилось также в определении рязанских владык в качестве «отца своего». Московские князья употребляли эту формулу лишь в отношении митрополита, «не наделяя данным эпитетом архиепископов и епископов. Для рязанских князей первой половины XIV в. отцом (духовным) был местный архиерей – рязанский епископ»¹⁸. Эта отмеченная Каштановым особенность, безусловно, нашла отражение и в записи 1284 г., где епископ Иосиф именуется «отцом нашим по духу» (Э42). Впрочем, это определение в тексте рязанских писцов находится в прямой зависимости от текста послания Иакова-Святослава. В нем «отцом ми по духоу» именуется киевский митрополит Кирилл II. Тем не менее очевидно, что в сформулированных от имени рязанской княгини словах глава епископской кафедры определяется в тех же выражениях, что и киевский митрополит в послании болгарского деспота:

Послание Иакова-Святослава	Выходная запись Рязанской кормчей
…Богом избранному пастырю и оучителю словеснаго стада правоверныя веры нашея отцу ми по духоу святомоу преосвященномоу архиепископоу Кирилоу преславнааго града Киева, оучителя же всеи Роуси и светилника церквамъ богоспасенаго града Киева…	…Богомь избраному пастырю и учителю словеснаго стада правоверныя веры нашея отцю нашему по духу, священому епископу Иосифу богоспасеное области Рязаньские…

Запись не оставляет сомнения в том, что к 1284 г. в Рязани не осталось ни одного экземпляра Кормчей книги (Э15-Э19, Э25, Э30-Э36, Э39), что, безусловно, затрудняло функционирование церковной организации, препятствовало регулированию внутрицерковной жизни, решению догматических и обрядовых вопросов. Для создания рязанского списка Кормчей епископ Иосиф обратился в Киев к митрополиту Максиму, испросив у того «протофроне сию» (Э51-Э52). Совершенно очевидно, что термин «протофроне сия» является искажением понятия рсщфьиспнпт (первопрестольный). Титул рсщфьиспнпт применялся для обозначения первого среди митрополитов, а внутри митрополии так титуловался высший рангом епископ¹⁹. Этот титул в несколько искаженном на славянский манер виде (протофроня вместо протофронос) был применен болгарским деспотом Иаковом-Святославом в письме к киевскому митрополиту Кириллу II: «…пишу тебе, возлюбленный Богом архиепископе Кирилле протофроню…» (1261 г.(?)).

Послание Иакова-Святослава и выходная запись писца Иоанна-Драгослава 1262 г. на списке Кормчей, присланной в Киев из Болгарии, использовались писцами Рязанской кормчей для составления записи 1284 г.21 В ней слово «протофроня» было неверно истолковано и получило иную, нежели в послании Святослава, интерпретацию. Если в послании Святослава оно обозначает титул киевского митрополита («архиепископа»), то в записи Рязанской кормчей 1284 г. оно явно не имеет значения титула (IV: Э51-Э57). Вслед за С.В. Троицким (1960), считавшим, что так в Болгарии и в Древней Руси именовался официальный экземпляр Номоканона – оригинал для списываемых с него рукописей, Я.Н. Щапов полагал, что «протофроне сия» записи 1284 г. – употреблявшееся рязанскими писцами наряду с терминами «правила сия» и «писание се»²² обозначение авторитетного списка Кормчей книги, заверенного авторитетом церковной власти и не подлежащего изменению²³.

В историографии нет единодушия по вопросу о том, использовался ли рязанскими писцами список Кормчей, присланный митрополиту Кириллу II болгарским деспотом Иаковом-Святославом, или существовал некий промежуточный киевский экземпляр, списанный с болгарской рукописи и послуживший непосредственным оригиналом Кормчей 1284 г. И.В. Ягич (1884), обнаруживший в языке Рязанской кормчей южнорусские формы («новый ять»; мена «ь» и «и»; мягкость шипящих; окончание с «ь» вместо «и»), полагал, что они «не допускают ни малейшего сомнения в том, что из Киева в Рязань был доставлен не подлинный южнославянский, болгаро-сербский экземпляр, а один из списков, сделанных с него в Киеве»²⁴. Я.Н. Щапов (1978) писал, что «новый ять» (т.е. наличие буквы «ять» на месте «е») в Рязанской кормчей, а также другие языковые черты, свойственные и западным галицко-волынским, и восточным памятникам, не могут считаться безусловными признаками рукописей киевского происхождения, т.к. мы не располагаем репрезентативным материалом о языковых особенностях мало сохранившихся местных памятников XIII в.²⁵

Принимая интерпретацию слова «протофроня» («протофроне сия»), предложенную С.В. Троицким, Щапов указывал, что в записи 1284 г. говорится, что из Киева в Рязань была испрошена именно «протофроне сия», т.е. список, окруженный «ореолом авторитета», а не его копия. Ученый полагал, что именно этот список, а не промежуточный киевский экземпляр, служил оригиналом Рязанской кормчей. Э.Д. Блохина (1967, 1969, 1970) показала большую зависимость Рязанской кормчей от ее протографа. Так, исследовательницей отмечались значительные и разнообразные югославянские (в частности, сербские) черты в языке и палеографии рукописи 1284 г. Основываясь на наблюдениях Блохиной, Щапов обратил внимание на специфику работы рязанских писцов. Так, некоторые переписчики Кормчей демонстрировали приемы письма, характерные для южнославянских кодексов XIII в., но появившиеся на Руси только к XIV-XV и даже XVI в. (лигатуры, письмо отдельных декоративных букв, приемы оформления концов столбцов и пр.). Пять писцов – I, VI, VII, VIII, IX – в основном сохраняли индивидуальную манеру письма, заимствовав из протографа лишь отдельные декоративные буквы. Писцы II, III, IV, напротив, оказались весьма зависимы от палеографических особенностей южнославянского протографа, однако сохранили черты своего языка. Писцы, переписавшие небольшие фрагменты текста (V, которому принадлежат 7+17 строк текста, и X, написавший 8 страниц [л. 318–321 об.]), были склонны к систематическому копированию оригинала вместе с его языковыми особенностями. В переписанном V и X писцами тексте отмечается соединение сербских языковых особенностей с собственно русскими²⁶. Все это еще раз подтверждает зависимость писцов 1284 г. от «протофрони».

Идея Ягича-Троицкого-Щапова о стремлении писцов Кормчей как можно точнее копировать протограф кажется нам очень плодотворной. Подражание оригиналу проявилось и в безусловных текстуальных заимствованиях рязанских писцов из послания Святослава и записи Драгослава, явившись важной особенностью выходной записи 1284 г. (см. табл. 1), и в редакторской правке, вносимой непосредственно по ходу работы. В частности, явно непонятное рязанским писцам «протофроне сия» вставлено над словом «преписах»; имеются другие вставки и стертые места²⁷. Однако следует признать, что достаточных оснований отказаться от гипотезы о присылки в Рязань киевской копии болгарской Кормчей, равно как и считать ее убедительной, у нас нет.

Таблица 1

Заимствования из послания Иакова-Святослава и записи Драгослава в тексте выходной записи Рязанской кормчей 1284 г.

Элементы формуляра записи 1284 г.	Запись Рязанской кормчей 1284 г.	Запись Иоанна-Драгослава	Послание Иакова-Святослава
Э1-Э14	Изволениениемь отца, и свершениемь сына, и поспешениемь святого духа,	Изволением отца, и свершением сына, и поспешением свя[того] духа,
	И милостию пресвятыя Богородицы,	и помощию святыя и пречистыя владычицу нашу Богородицу и приснодевы Марию,
	и преславные мученик Борис и Глеб,
	и святых преподобных отець наших,	И святых и преподобных отець наших,
	оуставльших намь святая правила вселенскых и поместныхсборь, когда и в которои время и на кых местех собравшеся изложиша и взаконивше	уставивших нам святая правила вселенских и поместных соборов, къгда и в которое время и на кыих местех събравшиеся изложишу и правоверныя веру нашея и възаконивше
	оуставиша и предаша нам Богомь реченая правила сия...	Уставиша и предаша нам Богом реченых по апостольских преданиих…
Э37-Э50	Благодаримъ о сем Бога и преосвященого Максима митрополита, исполни бо желание
	Богом избраному пастырю и учителю словеснаго стада правоверныя веры нашея отцю нашему по духу, священому епископу Иосифу		Богом избраному пастырю и оучителю словеснаго стада правоверныя веры нашея отцу ми по духоу святомоу преосвященомоу архиепископоу Кирилоу преславнааго града Кыева, оучителя же всеи Роуси и светилника церквамъ
	богоспасеное области Рязаньские.		богоспасенаго града Киева.
	О сем благодарит господьство наше преподобьство твое, Иосифе, еже о Христе приявъ писание се от великаго владычества преславнаго града Киева,		И о семь благодари господиньство ми преподобьствие твое, еже о Христе и приявъ азъ писание святаего ти владычьства… Освященыи архиепископе всея Рускыя земля, благодръжавнаго родиа моего,
	от него же отрасль мы быхом		их же отрасль и корень аз бых, святых праотец моих.
Э51-Э57	Азъ ж[е], епископъ [Ио]сиф Рязаньски, испросивъ от митрополита протофроне сию, преписахъ на оуведение разуму и на просвещение верным и послушающимъ		Пишу тебе, възлюбленыи Богомъ архиепископе Кириле, протофроню
			Того ради и азъ, испросивъ от патриарха и преписах и припустих
	и за святопочившихъ князь Рязаньскых и преосвященых епископь		за святопочивших родители моих…
Э58-Э61	Буди в любви писание се господьству князии нашихъ, миръ ти о господе, преосвященыи епископе Иосифе		Буди все любо писание мое святыни твоеи и благослови господи твоему самъсъдръжащееся по благодати Божии и миръ ти о господи, преосвященыи и превъзлюбьленыи архиепископле
Э62-Э70	Мы же разделивше на 5 частеи, и списахомъ 80 днии: почахом ноября 1, а кончахом декембря 19	Мы же разделивше на три части, списахом за 50 днии: почявше месяца ноября 10 день, коньчяна же бысть месяца генваря 7 днь.
	в лето 6792, солнечного круга 5, а луньного 13, закон[на] 9-е, индикта въ 13.
Э71-Э89	Мы же, грешнии и худооумнии,	Азъ же хоудооумныи и многогрешныи Иоанъ, а зовомъ Драгославъ,
	моля вы слезно отци и братья чтущии и преписующии легко исправляющее чтете, а не злословете,	моля слезно отци и братия чьтущии и преписуущии ле[г]ко исправлеюще чьтете, а не злословите поняже не бех до тамо писець, но паче благословите и помянете,
	Христосъ же сподобитъ вся ны	Христос же да сподобит вся ны
	одесную себе стати въ страшныи день Пришествия его со всьми оугожьшими от века, ему же подобаеть всякая слава, честь и покланяние с безначалнымь отцьмь с присносущимь [......] и с пресвятымь Богомь и животворящимь духомь и ныня, и присно, и въ векъ векомъ…	Одесноую его стати въ страшныи день Пришествия его съ всеми оугожьшими ему от века, ему же подобает всяка слава, честь и покланяние со безначальнымъ отцемъ, и с присносущным сыном, и с пресвятым благимъ и животворящимъ духом всегда и ныне, и присно, и в векы век.

Заказ на изготовление Кормчей был срочным. Об этом свидетельствует не только указание на время, затраченное на переписку Кормчей («80 днии»), но и то, что в работе участвовало 10 писцов²⁸, разделивших свой труд «на 5 частеи» и использовавших для быстроты письма многочисленные лигатуры по всему тексту²⁹. Рукопись весьма объемистая (402 листа) и крупноформатная: 238 (основание) х 338 (высота) мм.³⁰ Если следовать записи, в один день коллективными усилиями переписывалось в среднем 5,03 листа текста (402:80). Однако если писцы действительно начали переписывать Кормчую 1 ноября, а закончили ее 19 декабря (VII: Э64-Э65), книгописные работы должны были продолжаться не 80 (как указано в записи), а 49 дней, включая воскресенья и праздники. Таким образом, очевидна ошибка в дате.

Не исключено, что причиной ошибки послужили сведения записи болгарского писца Иоанна-Драгослава: «мы же разделившее на три части списахом за 50 днии, почявше месяца ноября 10 день, кончяна же бысть месяца генваря 7 днь». Указание «списахом за 50 днии» записи Драгослава рязанские писцы могли некритически скопировать в своей записи, приняв число .н. (50) за число .п. (80): «и списахомъ 80 днии». Это предположение находит косвенное подтверждение в практике цитирования записи Драгослава в позднейших списках Кормчей сербской редакции³¹.

Вероятно и то, что под влиянием записи Драгослава оказалось не указание на число дней, ушедших на переписку Кормчей, а дата начала книгописных работ в Рязани. В таком случае придется допустить, что указанное в записи Драгослава «почявше месяца ноября в 10 день» трансформировалось в «почахом ноября 1» в записи 1284 г. Если признать верной младшую дату Рязанской кормчей, указанную в записи, – 19 декабря, книгописание должно было начаться не 1 ноября, а 1 октября: период между 1 октября³² и 19 декабря как раз составляет 80 дней, включая воскресные дни. В таком случае фактический автор записи под влиянием протографа неверно указал не число дней, а месяц: «ноября» вместо правильного «октября»:

Запись Драгослава	Запись Рязанской кормчей 1284 г.
…Мы же разделивше на три части списахом за 50 днии: почявше месяца ноября 10 день, кончяна же бысть месяца генваря 7 днь…	…Мы же, разделивше на 5 частеи и списахом 80 днии: почахомъ ноября 1, а кончахомъ декабря 19 в лето 6792…

Ошибка могла вкрасться именно в дату начала книгописных работ, а не в дату их окончания: писец едва ли мог перепутать день завершения Кормчей, совпадавший с датой составления записи. Тем не менее, А.В. Поппэ считает это предположение невероятным: 1 октября 1284 г. приходилось на воскресенье, «когда даже такой богоугодный труд не начинали»³³.

Однако 1 октября отмечается день Покрова пресвятой Богородицы и память преподобного Романа Сладкопевца³⁴ – патронального святого погибшего в Орде рязанского кн. Романа Ольговича. Намек на покровительство Богородицы содержится в инвокации записи Рязанской кормчей: «…и милостию пресвятыя Богородицы» (I: Э4) и может быть рассмотрен как косвенное подтверждение правильности предположенной даты – 1 октября вместо 1 ноября. Именно к 1 октября – дню Покрова Богородицы и памяти Романа Сладкопевца – в Рязани могли приурочить столь важную для владычной кафедры работу, как составление местного списка Кормчей. Упоминание Богородицы в инвокативной части выходной записи 1284 г., в целом нехарактерное для текстов этой разновидности, нельзя объяснить простым заимствованием из записи Драгослава. Дословно совпадающая в начальной своей части с инвокацией записи Драгослава, запись 1284 г. отличается от нее включением упоминания свв. Бориса и Глеба и иначе сформулированным упоминанием Богородицы. Именно поэтому мы считаем этот компонент формуляра важным для прояснения хронологии записи:

Запись Драгослава	Запись Рязанской кормчей 1284 г.
Изволением отца, и свершением сына, и поспешением свя[того] духа, и помощию святыя и пречистыя владычицу нашу Богородицу и приснодевы Марию, и святых и преподобных отець наших…	Изволениемь отца, и свершениемь сына, и поспешениемь святого духа, и милостию пресвятыя Богородицы, и преславные мученик Борис и Глеб, и святых преподобных отець наших…

Сравнивая число года записи Рязанской кормчей – 6792 – с другими элементами даты (круг солнца, круг луны, индикт) легко убедиться, что они не согласуются между собой и не соответствуют табличным. Иными словами, они либо исчислены нетрадиционным для восточнохристианской пасхалии способом, предусматривающим деление числа года от Сотворения мира на 28 (круг солнца), 19 (круг луны) и 15 (индикт), либо ошибочны. Так, 6792 году соответствуют 16-й круг солнца (в записи – 5-й), 9-й круг луны (в записи – 13-й), 12-й индикт (в записи – 13-й). При этом только 13-й индикт указан правильно: он действительно соответствует периоду с 1 ноября (октября?) – 19 декабря 1284 г. (при мартовском начале года для месяцев с сентября по февраль индикт больше табличного на 1). Несоответствие же других элементов даты (кроме числа года и индикта) можно было бы попытаться объяснить влиянием записи болгарского писца Иоанна-Драгослава, от которого, как мы видим, рязанские писцы были очень зависимы.

Как известно, в украинских и русских списках XV-XVII вв. записи Драгослава имеется дата, по-разному интерпретируемая исследователями. В Уваровском списке середины XV в. (ГИМ. Увар. № 205) читаем: «…написана же бысть сия Зонара в лето 6778 ендих въ днии благовернааго царя Костянтина… списахом за 50 днии: почавшее месяца ноября 10 д(е)нь, кончяна же бысть месяца генваря 7 д(е)нь…». Известны и иные варианты даты болгарского списка: «…в лето 6770 индикта 5…» (РГБ. Рогожск. № 252, середины XV в.), «…в лето 6770 осмое…» (Львовский список, 1565 г.); «…в лето 6770-ное 78…» (ГИМ. Барс. № 157, второй половины XVI в.)³⁵. Таким образом, имеются основания для чтения даты и как 6770 год, и как 6778 год. Рассмотрим подробнее хронологические показания позднейших списков записи Драгослава и записи 1284 г. (табл. 2).

Таблица 2

Элементы даты в списках записи Драгослава и в записи Рязанской кормчей 1284 г.

Элемент даты Драгослава 6778 г. (по списку ГИМ.Увар. № 105)	Запись Иоанна-Драгослава 6778 г. (по списку Барс. № 157, Львовск. список)	Запись Иоанна-Драгослава 6770 г. (по списку РГБ. Рогожск. № 252)	Запись Иоанна-кормчей 6792 г.	Запись Рязанской даты в записи или его табличное значение	Наличие элемента
Круг солнца	-	-	-	5	В записи
	2	2	6	16	Табличное значение
Круг луны	-	-	-	15	В записи
	14	14	6	9	Табличное значение
Индикт	-	-	5	13	В записи
	13	13	5	12	Табличное значение

Таблица дает наглядное представление о том, что никаких текстологических оснований для предположения, что какие-то элементы даты (кроме указания на числа месяцев года, о чем говорилось выше) могли быть заимствованы из записи Драгослава, нет. Развернутая дата, в которой наличествуют несколько элементов, кроме числа года, характерна именно для записи рязанских писцов. Как показал Я.Н. Щапов, позднейшие (XV-XVII вв.) списки записи Драгослава, могут свидетельствовать, что в оригинальном тексте кроме числа года присутствовало указание на индикт (5). Ученый отмечал, что хотя в сохранившихся списках написание даты ближе к 6778 г., «другие, более достоверные данные говорят в пользу 6770 г.»: в списках, где имеется указание не только на число года, но и на индикт, «присутствует цифра 5». Пятый индикт соответствует 6770 г.; в то время как индикт 6778 г. – 13. «Деспотом болгаром» (как и в записи) Святослав титуловался до 1270 г.; в 1270 г. он именуется императором-царем. Наконец, по мнению Щапова, «на 1262 (6770) г. указывает также дата начала работы писцов – 10 ноября. В 6770 г. 10 ноября приходилось на четверг, а в 6778 г. – на воскресенье, когда работать было запрещено»³⁶.

Ранее мы высказали предположение, что в записи 1284 г. могли быть объединены хронологические показания какой-то другой рукописи. При этом элементы первоначальной даты рязанскими писцами были перепутаны (круг солнца указан вместо круга луны, а число «9» перед словом «индикта» некритически скопировано и исправлено на число 13 (уже после слова «индикта»), но не вычеркнуто). Предположенный 9-й индикт соответствует 6789 (1281) году. Этому же году соответствует 13-й круг солнца и 6-й круг луны. При этом число круга луны на единицу больше, указанного в записи (5). Это навело нас на мысль о том, что элементы даты (кроме числа года) могли быть скопированы фактическим автором записи 1284 г. из протографа Рязанской кормчей. Мы предположили, что если этот протограф действительно был помечен 6789 (1281) г. и другими соответствующими ему элементами даты (13-й круг солнца, 6-й круг луны и 9-й индикт), это может свидетельствовать в пользу существования промежуточного киевского списка Кормчей – непосредственной копии списка Иоанна-Драгослава, присланного в Киев из Болгарии³⁷. Однако никаких данных, подтверждающих это гипотетическое предположение о киевском списке 1281 г., нет.

Пытаясь согласовать между собой хронологические показатели записи Кормчей, А.А. Романова отметила, что «в западноевропейском цикле обращения круга солнца для 1284 г. (вычислен по формуле CS=R+9/28) номер круга солнца будет 5, номер года в лунном цикле – золотое число – 12 (начиная с января 1285 (6793 сентябрьского и 6792 мартовского) – 13). Кроме того, индикт для сентября-февраля 6792 мартовского года будет равен 13 (номер индикта сменился 1 сентября 6793 сентябрьского года, опережающего мартовский на полгода)»³⁸. В отношении числа «9» после слова «закон[на]» исследовательница пишет, что его «можно объяснить либо опиской, либо указанием на номер года в цикле луны»³⁹. Почему рязанские писцы, зависимые от своего оригинала и допустившие ошибки даже в указании на день начала работ и на время, затраченное на переписку кодекса, вдруг проявили эрудицию и обратились к европейской системе летосчисления, Романова не поясняет.

На изготовление пергамена Рязанской кормчей должно было уйти не менее 201 шкуры (формат этого кодекса объемом в 402 листа предусматривает сложение листа in-plano вдвое). Формат рукописи зависел не только от числа сложений листа in-plano, но и от исходного размера шкуры, предназначенной для кроя. Считается, что размер шкуры молочного теленка составляет 500 х 700 мм (3500 см²)⁴⁰. Однако шкура могла быть значительно бьльшего и значительно мйньшего, нежели 500 х 700 мм размера в зависимости от породы и возраста животного, кожа которого использовалась для изготовления пергамена. Кроме того, чтобы избежать лишних отходов при крое драгоценного пергаменного листа, необходимо было подбирать шкуры оптимального размера. Например, чтобы получить кодекс форматом 175 х 215 мм (376,3 см²), необходимы шкуры животных, размер которых не должен быть меньше, но и не слишком превышает 360 х 440 мм (1584 см²). Иными словами, нужны шкуры такого размера, который допускал бы образование из листа in-plano четырех листов форматом 40 (с учетом того, что при крое выбраковывалось примерно 25-35% кожи). При этом стандартная восьмилистная тетрадь образовывалась в результате наложения один на один двух листов in-duo, сложенных дважды по ширине, а затем разрезанных.

Пергамен Кормчей добротной выделки⁴¹, хотя отнюдь не роскошный (порчен штопаными дырами, мясная и волосяная стороны листа имеют выраженные отличия и т.д.), однако достаточно эластичный, мягкий и светлый. Структура пергамена неодинакова. Некоторые листы растянуты до полупрозрачности, другие достаточно плотные. Переписка Кормчей потребовала от заказчиков финансовых затрат для приобретения орудий и материалов для письма, оплаты труда десяти писцов, а также линовальщиков и переплетчиков. Значительных расходов требовала и оплата услуг, прокорма и проезда доставщиков оригинала Рязанской кормчей из Киева и обратно – из Рязани в Киев. Украшена Кормчая скромно: в тексте встречаются тонкие киноварные инициалы, а в заголовках – элементы вязи и множественные лигатуры. Ее оформление дополнительных затрат от заказчиков не требовало, и было выполнено самими писцами. Учитывая подчеркнуто особую роль епископской кафедры в переписке Кормчей, а также то, что два достаточно продуктивных ее писца – VI и VIII – определили себя в пометах у номеров тетрадей как поп («попова [тетрадь]»⁴²) и «чернец» («Иван чернец»⁴³), можно предположить, что рукопись изготавливалась штатом книгописцев из духовных лиц, возможно, в епископском скриптории. В этом мы усматриваем еще одну вероятную причину того, что роль князей-заказчиков в записи четко не определена: штатом владычных писцов распоряжался епископ, а не глава светской власти в Рязани.

Совершенно не ясно, где именно была переписана Кормчая. Г.И. Вздорнов (1981) не сомневался, что местом ее изготовления был Переяславль Рязанский. Действительно, летописи сохранили описание трагической гибели Старой Рязани и уничтожения ее населения в декабре 1237 г.⁴⁴ Катастрофические последствия набега монголо-татар ярко отражены в состоянии культурного слоя Старой Рязани. Следы пожаров и сгоревших построек сочетаются здесь с раскрытыми археологами братскими могилами, наполненными изрубленными и обезглавленными трупами, а также ямами-костницами с захороненными в них человеческими головами⁴⁵. В преамбуле № 2 записи Рязанской кормчей содержится явный намек на избиение Рязани в 1237 г., гибель нескольких рязанских князей в сражениях с монголо-татарами или в татарском плену и, возможно, на мученическую гибель в Орде в 1270 г. кн. Романа Ольговича: «…и за святопочившихъ князь Рязаньскых и преосвщенных епископъ…» (IV: Э56-Э57).

Археологический материал свидетельствует о том, что с жителями Старой Рязани татары расправились со звериной жестокостью. Им рубили головы, отсекали кисти рук. Открыты захоронения расчлененных на части тел, погребения взрослых мужчин и женщин с детьми; обнаружено захоронение беременной женщины. Очевидно, что трупы убитых долгое время оставались не погребенными, пролежавшими «снегом и льдом померзнувшие». Их хоронили закоченевшими, чем (а не нарушением христианской обрядности) объясняется разнообразное положение рук пог

В 1993–1995 гг. у автора этого сообщения находились в работе царские врата XVI в. (с переделками XVII в.)¹, поступившие из АОМИИ в связи с подготовкой выставки «Резные иконостасы и деревянная скульптура Русского Севера». Врата, вывезенные в 1982 г. из с. Яренск Ленского р-на Архангельской обл., относятся к достаточно распространенному в XVI в. типу²: навершие-коруна подковообразной формы; плоскости филенок покрыты сквозной резьбой на тонких пластинках, закрепленных на цветном фоне, для создания которого под резьбой проложен тонкий слой слюды и листы крашеной бумаги; филенки отделяются друг от друга полуваликами, также покрытыми резьбой; стык створок прикрыт резным валом-нащельником. Живописные композиции четырех евангелистов и Благовещения заключены в выступающие киотцы, увенчанные выгнутой кровлей с пятью луковичными главками. На валиках ромбовидные перехваты, в данном случае – с живописными поясными изображениями праотцев и пророков (Илии, Софонии, Захарии, Моисея, Давида, Даниила, Соломона, Ионы, Исайи, Иакова и др. – часть изображений плохо сохранилась и не атрибутирована)³.

В ходе реставрации врата были размонтированы и из них было извлечено 18 листочков бумаги разной длины, но примерно одинаковой ширины (7,5–8,5 см), и несколько мелких обрывков. Только у одного из листов на незакрашенной обратной стороне не оказалось текста.

Бульшая часть найденных текстов представляет собой фрагменты деловых документов, составленных в Сольвычегодском уезде в местных земских органах власти⁴. Среди них – платежная отпись в приеме четвертных и иных сборов, поручная запись 1619 г. (оба документа – с упоминанием Соли Вычегодской, т.е. самого города); выписка из приходной книги, сохранившая название села Вондокурского; сильно пострадавший текст 1620 г., возможно, являющийся записью выбора к какой-то земской должности. Еще несколько документов имеют единое происхождение: это составленные в Алексинском стане отписи (расписки) и список с одной из них в том, что некая Марина Ларионова жена полностью рассчиталась с миром по долгам прежних лет и впредь алексинским крестьянам до нее «дела нет никак никоторыми делы». Одна из отписей этого комплекса датирована 1638 г. Особняком среди перечисленных бумаг по своему содержанию стоит разорванный по вертикали столбец – отписка о «расследовании», проведенном в августе 1642 г. старцами и вкладчиками после того, как в монастырском «чюлане» был обнаружен некто Федька Зыков (вероятно, родственник кого-то из насельников монастыря), лежащий там с ножевой раной «ниже пупа». Название монастыря полностью не сохранилось, но, учитывая его возможное местоположение (исходя из сопутствующего комплекса текстов), достаточно легко восстанавливается по первым слогам: это Николо-Прилуцкий монастырь, находившийся на берегу Северной Двины в Ярокурском стане Устюжского уезда⁵.

Однако наибольший интерес среди бумаг, находившихся в царских вратах, представляют пять листочков, которые сложились в грамотку – письмо резчика Федора родителям, относящееся, судя по дате в тексте, к 181 (1673/74) г.⁶ (рис. 1). Написанное ровным, легким почерком грамотного человека, для которого написание письма – не в труд (хотя и с некоторыми помарками, выдающими спешку автора), оно сравнительно несильно пострадало: утрачены несколько строк в середине письма и его конец, на л. 3 и 5 – небольшие подпалины справа. Вот эта грамотка:

/л.1/ Государыне моей матушке родителницы | предобрыя голубицы пустынныя вдовства | смиренного заклепалныя голубицы пита | телницы моея возлюбленныя ластовицы | благообразныя молитвою сво[ею] яко | древо посреди винограда Богом насажде[нна]го | прозябшия честными своими дланми мене воздоившия | и всякую тяготу мене ради претерпевшия /л.2/ чая покоя животу своему. Государыне моей ма | тушке, Феодосие Ильишне, сынишко твой Федка | благословения прошу и много челомъ бью. | Умилостивися, государы* моя матушка, Феодосия | Ильишна, сошлите мои переводы для ради | Христа Бога. А буди не захочет жена моя | отдати переводов, и вы не учините ж** так, | что не взять да не отослать. А яз ведаю ея, | что она не захочет отдать, и об том тебе государю | своему батюшку Георгию Лазаревичу /л.3/ да и государыне моей матушке Феодосие | Ильишне пишу, что милостивы будите, не от | рините своея сироты от своего*** бла | гословения, подержите ея у себе | а ко мне лише бы переводы дошли. И так | азъ на ч[т]о ся у Господ[а] милости прошати [ско] | ро и домой буду. А писал яз к вам б[у] | ду на весну нынешняго рпа [...]**** | /л.4/ …ском монастыре делал киот, и они велми гораздно по | дивилися тому*****. А переводъ сам вымышлял, | мне кажется и некорысно, а они велми дивятся, | да велят мне достигать своих переводов оть | твоего благословения: попекися де ты тем, | чтобы де тебе отслал отець твой переводы, | а то де ты о том не пекися, како места дости | гать, то де не твоя печаль – наша, лише де дошли бы пе | реводы, а место де готово. А так де нам выгово /л.5/ рить слово за тя, спрошают де переводов, а у тя де н[ет] | чем похвалиться. А того не помысли, что манять де | у него переводов даром, они не мастеровые лю | ди, духовные. А станешь отъсылать, и ты вели от | дать митрополичю мастеру певчему Луке | Амбросимовичю или в Ростове въ Богоя[вленском] | монастыре архимариту Герасиму. Милости[вый] | мой батюшко Георгий Лазаревичь, буди…⁷

*так в тексте
** ж смазано
*** с написано поверх ошибочного в
**** далее часть текста утрачена
***** зачеркнуто 2 или 3 буквы

Это короткое письмецо донесло до нас не только живую речь современника митрополита Ионы Сысоевича, но и яркие детали семейных отношений и профессиональной деятельности мастера.

Что касается стиля, то в тексте отчетливо выделяются два пласта. Сначала это вычурное «плетение словес» в обращении автора к матери, выдающем его знакомство с книжной культурой, но в то же время преисполненном искреннего чувства любви, благодарности и почтения к матушке. За торжественным зачином следует вполне обычное этикетное приветствие⁸ (опять обращенное только к матери) и основная часть письма, написанная простым, повседневным языком. Высокопарное обращение-зачин письма, возможно, является прямым заимствованием из какого-то литературного произведения. В этом случае становится объяснимым несоответствие между именованием Феодосии Ильинишны (Ильишны) вдовой («голубицы пустынныя вдовства смиренного») и пребыванием в добром здравии отца автора – Георгия Лазаревича (чуть ниже автор обращается с просьбой к обоим родителям).

Что же послужило поводом для этого письма? Его автор, Федор Георгиевич находится в отъезде, в надежде получить некое место работы. Он – опытный мастер, у которого уже есть запас образцов-эскизов резных работ – «переводов»⁹. Возможно, что эти эскизы и работы по ним создавались под руководством отца мастера («от твоего благословения»), а это означает, что и Георгий Лазаревич мог быть резчиком, обучившим своему мастерству сына: потомственность занятий была типична для средневекового ремесла. Теперь же заказчики требуют предъявления образцов – это главное условие получения работы. Почему-то Федор оставил свои эскизы дома, у жены, и опасается, что та, по строптивости характера или какой-то другой причине, не захочет их отдать. Он умоляет родителей забрать «переводы» во что бы то ни стало, даже если им придется содержать его жену, пока он не вернется домой. Федор уже хорошо зарекомендовал себя там, где он сейчас находится: он сделал для «…ского» монастыря киот, создав эскиз на месте («перевод сам вымышлял»). Мастер требователен к себе, он не считает эту свою работу безукоризненной («мне кажется, и не корысно¹⁰»), но не может простодушно не похвастаться восхищением заказчиков – «они велми гораздно подивилися тому». Возможно, что они высоко оценили не только достоинства выполненной работы, но и творческую самостоятельность мастера. Известно, что резчики, как и иконописцы, использовали в работе лицевые подлинники: так, в 1667 г. резчики, переведенные из Воскресенского монастыря в Коломенское, взяли с собой «две книги мастерские к резному делу в лицах»¹¹. Вероятно, оригинальные эскизы резьбы могли стать объектом посягательств недобросовестных конкурентов, и Федор успокаивает отца: «Того не помысли, что манят… переводов даром: они не мастеровые люди – духовные».

Кто же эти «духовные», готовые ходатайствовать за мастера-резчика? Скорее всего, это их имена и названы в письме: «митрополичий мастер» певчий Лука Амбросимович и архимандрит Ростовского Богоявленского монастыря Герасим¹². Посыльный должен передать им эскизы, чтобы они могли «выговорить слово» за Федора, но перед кем? Кто является главным заказчиком и «спрошает… переводов»? Дата в письме и упоминание Ростова дают возможность предположить, что речь идет либо о самом митрополите Ионе Сысоевиче, либо о ком-то из его непосредственных помощников в организации созидательной деятельности в Ростове и Ростовской епархии. Скорее всего, что именно в Ростов прибыл в поисках работы Федор, и здесь он и выполнил упоминаемый киот – может быть, для Богоявленского монастыря. Однако, искомое место находилось, кажется, не в самом Ростове. Об этом говорит как то, что из двух возможных ходатаев, по-видимому, только архимандрит Герасим пребывал в тот момент в Ростове (его местонахождение уточнено в письме), так и то, что после присылки образцов и получения места Федор Георгиевич собирается скоро быть домой. Не там ли, в родном городе резчика, находился и митрополичий мастер Лука, который, вероятно, мог переслать образцы в Ростов по своим каналам? Если эти предположения верны, то речь идет о каком-то из городов обширной Ростовской епархии, откуда родом Федор Георгиевич и где в 70-е годы XVII в. работают мастера митрополита Ионы. Однако определить, что это за город, пока не представляется возможным.

Находка письма позволяет предполагать причастность одного из мастеров этой семьи к реставрации царских врат: либо Георгий Лазаревич, получив письмо от сына, использовал его при поновлении, либо это сделал сам Федор, почему-то не сумев отправить письмо родителям, но сохранив дорогую бумагу.

Фрагменты документов, найденные под резьбой вместе с письмом, отчасти проливают свет на историю этих царских врат, но не на биографию автора письма. Столбцы, утратившие за десятилетия свою ценность, были позаимствованы мастером (или мастерами) из волостного архива в Сольвычегодском уезде, там, где царские врата поновлялись после присылки из какого-то другого места. Напомним, что они были обнаружены в селе Яренск Ленского р-на, а сень от них – в с. Юрьев Наволок Красноборского р-на. Эти врата, созданные во второй трети XVI в.¹³, попали на Север из центральных районов России. Трудно сказать, когда были разделены части памятника; возможно, что высокая, массивная сень сразу не вписалась в иконостас той церкви, в которую она была прислана вместе с вратами. Что же касается самих врат, то, исходя из географической привязки обнаруженных при их реставрации документов, очевидно, что первоначально они предназначались не для той церкви, в которой были найдены. Можно попытаться примерно определить один из первых пунктов в их путешествии по северным храмам.

Необходимость поновления после того, как врата попали на Север, вероятно, была вызвана тем, что они пострадали во время перевозки, хотя возможно, что они достаточно обветшали уже на старом месте, и поэтому пришлось менять истлевшую бумагу, утратившую блеск слюду, поломанные резные пластины и т.д. Мастер, который, может быть, сопровождал ценную посылку, а, может быть, был вызван для работы из ближайшей округи, приводит их в порядок на месте, непосредственно в помещении церкви, где врата должны быть установлены, или, что скорее, в трапезной этой церкви. Трапезные северных церквей обычно были местом мирских сходов и хранения земских архивов. Попавшиеся под руку старые бумаги мастер разрывает на полоски, прокрашивает синей и красной краской и закладывает внутрь врат, под слюду. На лоскутках бумаги сохранились названия Алексинского стана Сольвычегодского уезда и Николо-Прилуцкого монастыря, расположенного в пограничном с Алексинским станом и чересполосном с ним Ярокурском стане Устюжского уезда. Сколь велика была эта чересполосица, видно по существованию в Алексинском стане погоста Ярокурье, в котором из двух церквей одна стояла на устюжской земле, а другая – на усольской¹⁴. Не могли ли наши врата оказаться в одной из церквей этого «приграничного» района по реке Удиме, где в земском архиве как раз и упоминались бы местности обоих станов? Вполне мог бы претендовать на помощь из митрополии в виде царских врат и соседствующий с Ярокурьем небольшой Николо-Прилуцкий монастырь, полностью разоренный литовцами в Смутное время и восстанавливавшийся на протяжении XVII в.¹⁵

Итак, обнаруженное при реставрации письмо донесло до нас доселе неизвестные имена мастеров, участвовавших в осуществлении замыслов митрополита Ионы Сысоевича по украшению храмов Ростовской митрополии. Это митрополичий мастер Лука Амбросимович, автор письма, провинциальный резчик Федор Георгиевич, и, возможно, его отец Георгий Лазаревич. Обнаружились любопытные подробности их профессиональной деятельности, касающиеся роли образцов-«переводов», порядка получения работы у ростовского митрополита и т.п. Автор этого доклада был бы рад, если бы его материал оказался полезен для дальнейшего исследования незаурядного произведения русского искусства и, если ставить проблему шире, истории русского художественного ремесла XVI–XVII вв.

Автор признателен Ирине Павловне Кулаковой, Татьяне Михайловне Кольцовой, Наталье Георгиевне Самойлович, словом и делом помогавшим при подготовке доклада.

1. Архангельский областной музей изобразительных искусств, 122-ДРС. Створки: 168х47,8х7; 167,5х43,5х7,5. Дерево, слюда, левкас, темпера. Резьба по дереву, темперная живопись, золочение. Сень от этих царских врат была вывезена в 1981 г. из с. Юрьев-Наволок Красноборского р-на Архангельской обл. (АОМИИ, 123-ДРС, 125-ДРС).
2. См.: Соболев Н.Н. Русская народная резьба по дереву. М.–Л., 1934. С. 192–200; Левина Т.В. К вопросу о методике определения времени создания резных царских врат иконостаса первой половины – середины XVI в. // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1990. М., 1992. С. 371–388; Сизоненко Т.Д. О ветхозаветной символике царских врат // Иконостас. Происхождение – Развитие – Символика. М., 2000. С. 503.
3. Резные иконостасы и деревянная скульптура Русского Севера: Каталог выставки. М.–Архангельск, 1995. Каталог. № 43. С. 142.
4. В каталоге выставки ошибочно указано, что это документы XVII-XVIII вв. из Сольвычегодской приказной избы, т.е. относящиеся к воеводскому управлению.
5. См. Богословский М.М. Земское самоуправление на Русском Севере в XVII в. Т. 1. М., 1909. С. 72. Заметим кстати, что фамилия «Зыков» неоднократно встречается в писцовых и переписных книгах Великого Устюга второй половины XVII в. (См.: Устюг Великий. Материалы для истории города XVII и XVIII столетий. М., 1883).
6. Дополнением к датировке является водяной знак на листках 4 и 2 – «голова шута». Аналогичные филиграни датируются 70-80-ми гг. XVII в. (Водяные знаки рукописей России XVII в. / Сост. Т.В. Дианова, Л.М. Костюхина. М., 1980. №№ 454, 455, 455-а, 457, 458, 459 и др.).
7. При публикации выносные буквы вводятся в строку, надстрочные знаки не воспроизводятся. Сокращенное написание слов (гсдрь, мнстрь и т.п.) раскрывается. Чтение утраченных букв по смыслу воспроизводится курсивом в квадратных скобках. Конец строки отмечается знаком |. Подлинник письма в настоящее время хранится в АОМИИ, врем. хран. № 07105.
8. Подобные этикетные приветствия см., напр.: Памятники деловой письменности XVII века. Владимирский край, М., 1984. С. 287 и др., а также: Московская деловая и бытовая письменность XVII в. М., 1968; Грамотки XVII – начала XVIII в. М., 1969. На фоне общей традиции еще более очевидно, насколько необычно вступление к публикуемому письму.
9. Этот термин менее привычен, чем практически равнозначный ему «подлинник» («лицевой подлинник»), однако и он был в свое время достаточно широко распространен (см., напр., Ровинский Д. Русские народные картинки. СПб., 1881. Кн. V. С. 14; Переводы с древних икон, собранные иконописцем В.П. Гурьяновым. М., 1902 и др.).
10. В данном случае речь идет не о выгоде, а о качестве выполненной работы. В.И. Даль приводит следующие значения слова «корыстный» (по отношению к вещи): хороший, лучший, годный, красивый (Толковый словарь живого великорусского языка. Т. II. И–О. М., 1955. С. 171).
11. Мнева Н.Е., Померанцев Н.Н., Постникова-Лосева М.М. Резьба и скульптура XVII в. // История русского искусства. Т. IV. М., 1959. С. 310; см. также Мальцев Н.В. Искусство декоративной резьбы и деревянной скульптуры Русского Севера // Резные иконостасы и деревянная скульптура Русского Севера: Каталог выставки. С. 17.
12. Найденное письмо позволяет дополнить данные П. Строева, у которого Герасим указан как архимандрит Богоявленского монастыря в 1680–1688 гг. На 1673 г. в списке архимандритов монастыря приходится пробел: упоминание Антония в ноябре 1688 г., Нифонта – в июле, ноябре 1677 г., далее – Герасим (см. [Строев П.] Списки иерархов и настоятелей монастырей Российской Церкви. СПб., 1877. Стб. 340). В литературе имя архимандрита Герасима постоянно связывается с постройкой церкви Иоанна Богослова на реке Ишне (1687). См., напр. Крылов А.П. Историко-статистический обзор Ростовско-Ярославской епархии. Ярославль, 1861. С. 202; Титов А.А. Ростовский уезд Ярославской губернии. Историко-археологическое и статистическое описание. М., 1885. С. 461-462; Федотова Т.П. Вокруг Ростова Великого. М., 1987. С. 27; и др.
13. Т.В. Левина относит этот памятник к той же типологической группе царских врат, которая рассмотрена ею в указанной выше статье. Следует отметить, что она не включает в эту группу царские врата 1562 г. из церкви Иоанна Богослова на Ишне, имеющие, по мнению исследователя, иное художественное решение (см. Левина Т.В. Указ. соч. С. 388).
14. «Погост в Ярокурье, церковь Рождества Христова…, а стоит тот храм на устюжской земле. Строенье, образы и ризы, и книги, и все церковное строенье писано в устюжских писцовых книгах. Да на том же погосте под колоколницею церковь Илья Пророк стоит на усольской земле» (Богословский М.М. Указ. соч. Т. 1. С. 23).
15. См. Полный православный богословский энциклопедический словарь. Т. II. СПб., изд. П. Сойкина, б.г. Стб. 1652.

Православная книга – богослужебная, историко-биографическая, учебная – играла ведущую роль в обеспечении единства ментальности и идеологии русского общества периода средневековья, а после возникновения в 1564 г. первой отечественной типографии постоянно возрастают ее доступность и культурно-просветительское значение. Практически до начала XVIII в. Московский печатный двор (МПД) оставался монополистом в сфере производства печатных книг. Разнообразные аспекты деятельности этой крупнейшей государственной мануфактуры (политико-идеологический, редакционно-издательский, производственный, коммерческий) отражены в многочисленных документах Приказа книгопечатного дела (См.: Российский государственный архив древних актов. Фонд 1182. Опись 1). Так, в них описаны интересные формы централизованного развоза придворными «трубниками» и «мастерами» МПД тысяч книг в десятки городов страны, а также передачи их в многочисленные торговые ряды столицы для последующей реализации (1620-е – начало 1630-х гг.). Однако совершенно уникальной, не имеющей аналогов не только в отечественной, но и в европейской истории культуры, следует признать информацию, заключенную в «приходных книгах» лавки Московского печатного двора на Никольской улице, в которых регистрировался ход розничных продаж его изданий. Этот бесценный источник, охватывая целую треть века (с 1632 по 1665 г.), содержит десятки тысяч персонифицированных записей об актах продажи с указанием имени, фамилии (или патронима), отчества (для верхов общества), сословной принадлежности, места жительства (иногда с точностью до улицы) и места работы покупателя (церкви, приказы, торговые ряды и т.д.), не говоря уже о названиях и ценах купленных книг¹. При этом наиболее подробно целовальники Московского печатного двора заносили в «приходные книги» сведения об иногородних покупателях (возможно, чтобы облегчить провоз купленных книг через уездные таможни). Нередко фиксировались не только город и уезд, но и названия станов, волостей, сел и церквей.

Подобный исторический источник как по количеству, так и по качеству содержащейся в нем информации позволяет не только описать персональный и социальный состав и географию книжного рынка того времени, но и разработать целый ряд других вопросов: о роли печатной книги в жизни общества, о формировании национальной интеллектуальной элиты, о функционировании рыночных механизмов, о складывании семейных и корпоративных библиотек.

Большой объем однородной информации позволил коллективу Археографической лаборатории Исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова приступить к созданию электронной базы данных по индивидуальным продажам книг. Первым шагом в этом направлении стала электронная таблица, отразившая продажи 7145 (1636/37) г. по 29-му делу архива Приказа книгопечатного дела. Электронная таблица реализована в СУБД Excell и содержит 20 полей, полностью передающих содержание источника. Ее форма позволяет оперативно получить и исследовать любую группировку всего исходного материала, в том числе, разумеется, по любому уезду и городу².

Всего по БД «Книжный рынок Москвы 1636/37 г.» было выявлено 479 индивидуальных иногородних покупателей. Это 27,1 % от всего их контингента в 1769 человек. Они представляли 81 город и уезд и за 577 посещений лавки на Никольской улице приобрели 767 экземпляров книг 9 наименований. Суммарный объем их покупок составил 19,1 % от общей емкости рынка в этот год (4010 экз.), причем три четверти всех иногородних покупателей было представлено духовенством. По регионам страны спрос на книги был распределен крайне неравномерно. Две трети его создавали представители 20 уездов, среди которых на первом месте стоит Нижний Новгород с уездом, 29 уроженцев которого за 34 посещения лавки купили 44 книги. В лидирующую группу входит также Ярославль – 22 человека купили 32 экземпляра. Помимо него, 10 покупателей из Переславля-Залесского приобрели 19 книг, и 8 ростовцев – 13. В общей сложности 40 представителей Ростово-Ярославской земли в результате 51 акта покупки приобрели 64 книги. В среднем на одну покупку приходилось 1,25 экз., а на одного индивидуального покупателя – 1,6 экз. Цифры убедительно подтверждают ведущую роль Ярославля как крупнейшего экономического и культурного центра страны в то время.

Книги, приобретенные этими людьми, были следующими: Евангелие напрестольное – 22 экз., Требник – 13, Псалтырь со следованием – 9, Канонник – 8, Триодь постная – 5, Минея декабрьская и Устав – по 3 и 1 экземпляр Триоди цветной. Как видно, спрос на разные издания был крайне неоднороден, и можно отметить, что наибольшим он был на книги, непосредственно необходимые для повседневных церковных служб. Также неравномерным оказывается и соотношение количества книг, купленных жителями городов и людьми, отмеченными как представители уездов. Если в Ростове Великом и Ростовском уезде их было почти поровну – 7 и 6, то в Переславле-Залесском все покупки были сделаны исключительно в город, а в Ярославле 4 книги сельских жителей приходились на 28 у горожан.

Интересна сезонность книжных покупок, половина из которых (25 из 50) приходится на осеннее время. В сентябре было 13 посещений лавки, в октябре – 11 и в ноябре – 4. Зимой также регулярно приезжали в столицу за духовной пищей: 4 раза в декабре, один – в январе и 6 в феврале. Весной книги покупали только в марте, но при этом 8 раз, а летом дважды в июне и четыре раза в августе. Естественными предположениями о причинах такого затухания книжного рынка к концу года являются сезонные сельскохозяйственные работы и состояние дорог.

В отношении сословной принадлежности книжные покупатели Ростово-Ярославской земли были представлены преимущественно белым и черным духовенством: митрополит, семь архимандритов и игуменов, монастырский «строитель», два келаря, 19 священников и 2 дьякона – всего 32 человека. Самым именитым покупателем был митрополит Ростовский Варлаам, который 23 сентября и 1 декабря приобрел Триоди постную и цветную. Больше других приходили в лавку монастырские власти. Архимандрит Горицкого Переславль-Залесского монастыря Иов купил 5 и 6 октября и 23 февраля по два экземпляра Канонника, Требника и Евангелия, в результате чего он стал самым активным покупателем, увезя с собой 6 книг. 6 октября его сопровождал келарь того же монастыря Авраамий Подлесов, который побывал в лавке также 11 сентября и 6 марта (но его фамилия была записана в приходной книге только один раз 6 октября). Интересно, что в те же дни те же книги (Устав и Канонник) в лавке МПД приобретал дьякон Ильинской церкви в Ярославле Кондратий. Не вызывает сомнений, что двое духовных лиц вместе приезжали в Москву и приходили на Никольскую улицу, но мы не можем уверенно сказать, покупали ли они каждый по книге или на них двоих записывался один и тот же экземпляр. Помимо этого, 23 февраля архимандрит Иов приходил в лавку с келарем Андреем, и, скорее всего, за ним скрывается тот же Авраамий, чье имя было искажено при переписке документов.

Дважды появлялись на печатном дворе игумены Никитского монастыря (в Переславле-Залесском) Пимин и Борисоглебского монастыря (в Ростовском уезде) Корнилий. Помимо них, в книжной лавке появлялись архимандрит Данилова монастыря Макарий, игумен ростовского Никольского монастыря Пафнутий, игумен Афанасьевского монастыря Исайя «с братиею», архимандрит Никандр (название монастыря не указано), а также Антоний – строитель Спасского монастыря в Ярославле.

Также довольно широко было представлено белое духовенство. Из Ярославля, помимо упомянутого выше дьякона Кондратия, приезжали: попы Аникей и Симеон из Покровской церкви, Иван из Воздвиженской, Иван из Успенского собора, Игнатий из Казанской церкви, Михаил из Леонтьевской церкви «на посаде», Федор из Вознесенской (приходил в лавку вместе с дьяконом Никифором). Из уезда были попы Григорий из Никольской церкви и Кирилл из Успенской (точное место расположения этих церквей мы назвать не можем), а также Троицкой церкви «Служена стана» Иван, причем он делал покупки два раза.

Из Ростова за книгами приезжали попы Предтеченской церкви Василий и Воскресенской церкви «на посаде» Тихон, а из уезда – попы Иван села Егорьевского, Предтеченской церкви Михаил и Архангельской церкви Лаврентий из села Савинского.

Из жителей Переславля-Залесского книги покупали попы Введенской церкви Афанасий, Предтеченской церкви в Ямской слободе Захарий и протопоп Успенского собора Самсон «з братьей».

Только два священника – Тихон и Лаврентий из Ростова – покупали по две книги, причем в обоих случаях евангелия.

Светские покупатели были только из Ярославля, что явно неслучайно. Это торговые люди Иван Артамонов (он купил 4 книги) и Молчан Кузмин, посадский человек Иван Куряков, стряпчий Спасского монастыря Василий Плеснинский и «ярославцы» (видимо, уездные дворяне) Яким Иванов сын Родищев и Иван Третьяков.

Среди всех покупателей максимальную разовую покупку продемонстрировал игумен Афанасьева монастыря в Ярославле Исайя, который в воскресенье 6 августа 1637 г. «з братьею» заплатил за 5 Евангелий напрестольных.

---

В последние годы благодаря программе «Московский университет – российской провинции», которая успешно реализуется совместными усилиями университетских археографов и региональных специалистов, происходит качественный прорыв в формировании источниковой базы по истории распространения и бытования кириллических старопечатных изданий XVI – XVII вв.³ Такое достижение обусловлено высоким профессиональным уровнем авторов-составителей, положивших во главу угла методику поэкземплярного описания каждого издания⁴. Результаты их усилий позволяют (в основном по разнообразным записям в книгах) проследить судьбу каждого экземпляра – траекторию его движения в пространстве и времени, а по их совокупности – построить модель социо-коммуникативного поля отдельного старопечатного издания и всей традиционной книжности в целом.

Покажем, какие новые исследовательские задачи могут решаться с помощью электронной базы данных «Книжный рынок Москвы 1636/37 г.» и каталога «Кириллические издания Ростово-Ярославской земли. 1493–1652 гг.» (далее: «Каталог»).

Во-первых, показательно полное совпадение набора дошедших до наших дней и попавших в научное описание изданий с теми, которые покупались в 1636/37 г. представителями этой земли в лавке Московского печатного двора на Никольской улице (как правило, печатные книги в основном раскупались в год своего выхода в свет). Не менее характерен и тот факт, что единственная книга из выпущенных в этот год, которую не приобретал данный контингент покупателей – Трефологион – отсутствует и в «Каталоге»! Таким образом, подтверждаются как ведущая роль лавки МПД в распространении духовной литературы по всей стране, так и репрезентативность собранной в «Каталоге» информации. В нем зафиксировано 29 экземпляров изданий, продававшихся в 1636/37 г., притом что по данным БД «Книжный рынок Москвы» представители Ростово-Ярославской земли в этом году купили 64 экземпляра книг, так что формально можно предположить, что до наших дней дошло 45 % этой литературы. Любопытно соотношение проданных и сохранившихся экземпляров по отдельным изданиям. Так, больше всего было куплено и дошло до нас напрестольных евангелий (22 и 10 экз. соответственно, т.е. примерно половина), тогда как из 9 проданных Псалтырей с восследованием сохранилось лишь 2, а из 13 Требников и 8 Канонников дошло лишь по одному экземпляру.

Однозначно идентифицировать книги, проданные в лавке МПД, среди описанных в «Каталоге» могли бы позволить записи на них покупателей и владельцев, но, к сожалению, такие прямые доказательства для книг, купленных в 1636/37 г., в «Каталоге» отсутствуют. Тем не менее, два человека из зафиксированных в БД «Книжный рынок Москвы» оставили свои записи на каталогизированных экземплярах. Это митрополит Ростовский и Ярославский Варлаам и Антоний Ельчанинов – строитель Спасского монастыря в Ярославле. Первому принадлежит целый ряд записей, в том числе вкладная 1636 г. на московское евангелие 1628 г., а второму – лишь одна вкладная запись без датировки⁵.

Данные электронной БД и «Каталога» позволяют выявить те экземпляры интересующих нас изданий, которые были приобретены не представителями Ростово-Ярославской земли, но впоследствии там оказались и были учтены в «Каталоге». Так, 22 марта и 14 июня 1637 г. московские дворяне отец и сын Колтовские купили в лавке МПД три Евангелия напрестольных и, видимо, на всех сделали владельческую запись: «Сия книга глаголемая Ивана Никитича Колтовскова и сына ево Федора Ивановича Колтовскова». Каким-то образом одна из этих книг очутилась в Воскресенской церкви села Блудова Жарской волости Ярославского уезда (возможно, там было одно из их поместий)⁶.

Такое же евангелие 12 июня 1637 г. приобрел и князь Борис Григорьевич Вяземский, но через 7 лет, в 1644 г., «по своему обещанию и по своих родителех в век неподвижной» вложил ее в церковь Георгия Великомученика «в приходе своем на устье Ити реки» (по поручению князя запись сделал священник данного прихода Алексей Григорьев сын Злобин)⁷.

4 февраля 1637 г. в Москве покупает Минею декабрьскую торговый человек Богдан Орефьев, а 5 июня 1642 г. он приобретает такую же книгу в Переславле-Рязанском у попа Пречистенской церкви Семиона Иванова⁸. Ознакомление с этим сюжетом ставит перед нами массу вопросов: зачем Богдану Орефьеву понадобилось покупать именно эту книгу, причем во второй раз, являлся ли он специалистом в букинистической торговле, где был его родной дом, как книга попала в Даниловский район Ярославской области, почему поп Семион решил расстаться с дефицитным печатным изданием и, главное, – почему уже по совершении сделки он «подписал своей рукою» эту книгу, раскрыв тем самым перед нами ее судьбу? Возможно, на часть из этих загадок могла бы пролить свет (или же породить новые) пространная запись на первых листах этой книги, если бы кому-то удалось разобрать ее остатки…

Считаем необходимым упомянуть судьбу одного зкземпляра евангелия, который был куплен в 1640 г. большой группой крестьян (более 20 человек с «суседи») двух деревень – Клинина и Мартынова – «на престол» церкви Георгия страстотерпца и Николая чудотворца (на территории современного села Юрьевец Мышкинского района Ярославской области). Весьма показательна следующая фраза из пространной записи прихожан: «…от престолу никаким измышлением не отнашиват, ни продат, ни заменит, ни татбою не выкрасть. И хто тое Евангелие коею статею измыслит, и ево судит Бог на втором пришествие»⁹. Подобные записи не единичны, они хорошо иллюстрируют определенный демократизм книжного рынка, соборность духовной книги.

Разного типа и времени записи на продававшихся в 1636/37 г. в лавке МПД на Никольской улице и купленных тогда же или через несколько лет представителями Ростово-Ярославской земли имеются на 26 из 31 попавшего в «Каталог» экземпляра, т.е. в 84% случаев! Перефразируя известные слова А.И. Герцена, можно сказать, что каждая запись – это эстафета, диалог между поколениями, вскрывающий огромный пласт местной истории, который еще только ждет своего исследователя…

1. Подробнее см.: Поздеева И.В., Пушков В.П., Дадыкин А.В. Документы Архива Приказа книгопечатного дела как исторический источник. Краткая история изучения архива // Они же. Московский Печатный двор – факт и фактор русской культуры. 1618–1652. М.: «Мосгорархив», 2001. С. 50–73.
2. См.: Пушков В.П., Пушков Л.В. Опыт построения базы данных «Книжный рынок Москвы 1636/37 г.» (по данным Архива Приказа книгопечатного дела) // Федоровские чтения 2005 г. М.: «Наука», 2005. С. 356–368. Разработку книжных покупок представителей Коломенского уезда см.: Они же. Книжные покупки коломенцев в лавке Московского печатного двора в 1636/37 году (по Архиву Приказа книгопечатного дела) // История и культура Подмосковья: проблемы изучения и преподавания. Сб. материалов Второй областной научно-практической конференции (Коломна, 19 мая 2005 г.). Коломна, 2005. С. 182–184.
3. См.: Гадалова Г.С., Перелевская Е.В., Цветкова Т.В. Кириллические издания в хранилищах Тверской земли (16 век – 1725 год): Каталог / Под ред. И.В. Поздеевой. Тверь, 2002; Кириллические издания 16–17 вв. в государственных хранилищах Пермской области / Под ред. И.В. Поздеевой. Пермь, 2004; Кириллические издания Ростово-Ярославской земли. 1493–1652 гг.: Каталог / Под ред. И.В. Поздеевой. Ярославль; Ростов, 2004. (Далее: Каталог.)
4. Подробнее об огромном потенциале книги как массового исторического источника и методике поэкземплярного описания см.: Поздеева И.В. Богатство духовное // Каталог. С. 7–22.
5. Каталог. № 174, 181.
6. Каталог. №309.
7. Каталог. № 312.
8. Каталог. № 300.
9. Каталог. № 313.

В историю православных храмов и фресковой живописи Тейкова, Ростова, Санкт-Петербурга и губернии вписано имя академика, живописца Романа Федоровича Виноградова. Кто же такой художник Роман Виноградов? И какое отношение к истории Ростова Великого он имеет?

«Виноградов Роман Федорович. Живописец, умер в 1874 году. Вольнослушатель Академии Художеств (нач. 1850-х гг.), в 1855 году получил звание неклассного художника за картину «Молящаяся монахиня». В 1858 году удостоен звания академика за росписи в церкви Сергиевой пустыни (Петербургская губ.). В 1860-е гг. исполнил росписи в петербургских церквах – св. Духа в Александро-Невской лавре (ряд композиций на плафоне и орнаменты на стенах), Знамения божьей матери (в парусах и на стенах), Вознесения и др., а также в церкви Иоанна Предтечи в Ростове; написал иконы для собора Петра и Павла в Петергофе. Много занимался реставрацией фресковой живописи (церкви Петербурга и его пригородов)»¹. Скудная информация не говорящая о личности, занимавшей, как будет видно из нижесказанного значительное место в истории росписи православных храмов в середине XIX в.

В Государственном Архиве Ивановской области хранятся письма Романа Виноградова, датированные 1852-1863 гг., адресованные Михаилу Александровичу Хлебникову и семье Каретниковых.

Хлебников Михаил Александрович (1794-26.11.1865). Род Хлебниковых – один из самых древних родов в Ростове. Он ведет историю еще с XVII в. В конце 1820-х гг. Степан Иванович Каретников женился вторым браком на Александре Дмитриевне Хлебниковой, которая была двоюродной сестрой Михаила Александровича².

«Михаил Александрович Хлебников жил в Ростове в собственном доме (доставшемся ему по наследству) первого квартала по Московской улице в Покровском приходе. При его доме по свидетельству современников был сад, «... на ремонт которого он, Хлебников, расходовал ежегодно не меньше 200 рублей и который служил собственно для его удовольствия». Как и многие жители Ростова, Хлебников занимался торговлей. Торговал в Ростове и отъезжал по торговым делам во Владимирскую губернию. Хлебников не имел семьи и жил один в своем доме, окруженном садом. Состояние он тратил на благотворительную деятельность, чем прославил себя и должен был остаться в памяти потомков. В 1860 году он с Д. М. Плешановым и во главе с И.И. Храниловым предпринимает первый в истории Ростовского Кремля серьезный ремонт его зданий на собственные средства. Эти работы помогли памятникам продержаться еще два десятилетия»³. По всей, видимости, после его ухода от дел торговых, он создал или курировал работы Ростовских иконописцев, которые работали в различных уголках России.

Письма раскрывают перед нами некоторые подробности заказов на иконописные работы и показывают взаимоотношения в мире иконописцев, их подрядчиков и благотворителей. Михаил Александрович Хлебников, активно занимаясь благотворительностью, был достаточно влиятельным человеком в этой среде. На протяжении ряда лет он поддерживал деньгами, уделял большое внимание семье и, прежде всего, больной матери Романа Фёдоровича Виноградова. Очевидно, именно Михаил Александрович Хлебников познакомил одаренного, но неизвестного художника Виноградова с Каретниковыми. Более ранние работы Виноградова связаны с селом Тейково и Каретниковыми. В кассовых книгах на протяжении 1841-1850 гг встречаются записи по оплате портретов и живописных работ в храмах села Тейково:

«2.09. 1846 г. Роману Федоровичу живописцу 36 р. 50 к.
2.10. За рисунки Августу Павловичу 102 р.55 к.
16.10. За портреты Подписалса 50 р.75 к.
3.11. Роману Федоровичу разделить живописцам и уборщикам 193 р.
20.07. 1847 г. Иконописцам 27 р.50 к.
31.01. 1848 г. За рамы для Картины 35 р.
1846 г. Роману Федоровичу дано ему денег работа в церкви: октябрь 6 дано 52 р.50 к.
ноябрь 3 дано 193 р.
1847 г. январь 9 дано 25 р.»⁴

С Василием Степановичем, Юлией Ивановной и Александрой Дмитриевной Каретниковыми Виноградов сохранил теплые отношения. Каретниковы навещали художника в Ростове и С-Петербурге. Художник посещал лавки Каретниковых, информировал о промышленных выставках и статьях в журналах. После работы в Тейкове начинается творческий рост художника, он становится вольнослушателем Академии Художеств, и выполняет ряд крупных заказов в Ростове. Очевидно, не последнюю роль в становлении художника сыграл Михаил Александрович Хлебников, к которому художник обращался: «Высоко почтеннейший наш покровитель Михайло Александрович», «добрейший, почтеннейший отец», «мой бесценный благодетель, за все Ваше доброе – и милостивое Ваше внимание, и не забуду до конца моей жизни. Прошу Вас, мой бесценный, не лишать меня Вашего милостивого и доброго внимания. Письмо Ваше, писанное Вами, я храню и буду хранить вечно», «Честь имею быть с моим нижайшим почтением, искреннею преданностью, вечно почитающий Вас. Академик Роман Виноградов», «Остаюсь душою преданный, почитающий вас, навсегда покорный слуга, академик Роман Виноградов»⁵.

Основная часть писем относится к периоду работы Романа Виноградова в Троице-Сергиевой приморской пустыне. Работы в пустыне предстояли длительные и неспешные («И у Сергия работа несрочная»). Виноградов практически постоянно проживает в С-Петербурге, бывая в самом монастыре наездами. «Дела меня вскружили и озаботили, по приезду в Петербург я дня не имел покою, все нужно было быть и следить за делами, которых оказалось много, и я почти постоянно живу в Питере, у Сергия бываю понемногу»⁶. В это время на территории монастыря на частные средства возводятся храмы.

«Церковь во имя святителя Григорий Богослова расположена в северо-восточной части монастыря. Эта каменная церковь построена в византийском стиле. Длина ее 11 1/2, ширина 4 1/2 сажени. Строил ее известный архитектор времен царствования Николая I, Андрей Иванович Штакеншнейдер. Он был архитектором дворцов Великих Князей Михаила и Николая Николаевичей. В последнем в 1909 г. был расположен Ксениинский Институт. Храм этот сооружен на средства графини Екатерины Дмитриевны Кушелевой, урожденной Васильчиковой. Храм построен над могилой ее супруга, графа Григория Григорьевича Кушелева. Освящен он 11 мая 1857 г.»⁷.

В августе 1858 г. Виноградов знакомится с графиней Кушелевой. Сразу же была достигнута договоренность на работы художника, но дело не обошлось без интриг. В ноябре художник информирует Хлебникова: «Теперь я рисую сам план для церкви Кушелевой графини по ее приказу, на будущей неделе надеюсь получить у нее в церкви интересную работу фресковой живописи, она то, быть может, будет помогать мне…. Как скоро получу дело Кушелевой, то необходимо должен немедленно ехать в Ростов за мастерами на две работы, у Кушелевой к маю кончить надо, она в июле едет за границу с княгиней Марией Николаевной: очень хочется получить эту работу»⁸. Однако, к работам Виноградов не приступил и в декабре, в письме от 16 декабря он пишет Хлебникову: «Извините меня, что я Вам так долго не писал, много было хлопот, разъездов, рисовал. Рисунки графини Кушелевой, ей понравилось, и мне тут крепко мешали, при ней подкупленные иконником Пошехоновым и я, было, поколебался, и писал Полторацкой, но она не успела писать Кушелевой, как бог устроил по-своему. Я догадался, что графине много не передано, написал ей письмо очень не дурно. На другой день она приехала к Сергию с князем Барятинским и генеральшей Батуриной; увидавши меня, благодарит очень за ето, и говорит, что зачем раньше не написал я ей. Сказала при всех, что Вы скоро начнете у меня работу в церкви, в том будьте уверены, и были очень ласково-внимательны; дело теперь вот за чем»⁹. Работы церкви Кушелевой продолжались до лета 1859 года. Приветливо-ласковое отношение графини обеспечило Виноградова еще рядом заказов на росписи в церквах Барятинских. В одном из писем о ней он напишет: «Эта чудо, что за особа и со связями, но как добра редкостно»¹⁰.

У академика Романа Федоровича Виноградова появляется возможность полного оформления церкви Благовещения, что на Васильевском острове. В письмах Романа Виноградова предстает хроника строительства Благовещенской церкви в С-Петербурге.

«1858 год 21 ноября Сергеева Пустынь.
У Благовещения со всеми дело решено, на будущей неделе начну работать образа, дело очень полезное – и видно оно меня поставит на вид в Питере, и я решился уважить просьбу комитета – сделать внутри церкви картины фрескою, что почти и надо для меня, оно и тяжеленько, но что делать – уступил этим за туже цену. Денег мне вперед никаким родом нельзя дать, дело как казенное и формою производится, на первой раз мне будет тяжело до марта, по окончании образов выдано будет 2000 и так по заработке буду получать».

«У Благовещения дело идет в пользу. Завтрашний день надеюсь заключить контракт, велено строго мне явится завтра в комитет церковный. Бог приведет покончить это дело, и я тогда должен ехать буду в Ростов…Дела мои и все очень хорошо; образа от Благовещения привезли, и приступили к делу».

«1859 27 января Сергиева Пустынь, С-Петербург
Благовещенская работа начата и успешно идет, пишу образа в три иконостаса – и все благополучно…».

«5 марта 1859 год. Сергеева-Пустынь С-Петербург
К Благовещению образа успешно идут, будет тепло, и стены начнем писать в церкви. Знакомство у меня сильно расширяется с интересными полезными лицами».

«1859 года 19го мая С-Петербург
...работы очень много, и самому, годы не для тщеславия и репутации я должен не меньше самого Исакия выдержать, будут смотреть и крепко анализировать, так приготовилось. Это в церкви Благовещения. Мастера съехались мои знакомые и очень дельные ... человека четыре, в церкви работу лечить начали числа 15. На этот счет я насилу успокоился, и надеюсь с помощью божьей, дело пойдет, не стесняя»¹¹.

История оказалась милостива к художнику. Фрески Благовещенской церкви Санкт-Петербургской епархии можно увидеть и ныне. «В ходе реставрационных работ в 1998 г., почти на всех стенах храма второго этажа раскрыты большие фрагменты живописи, как на библейские сюжеты, так и на церковные праздники. Фрагменты стенной живописи представляют собой обширные плафоны и панно в орнаментальном обрамлении. За первым перекрытием 1930-х гг. можно видеть сюжеты, посвященные престольному празднику главного алтаря верхнего храма, Воздвижению Честного и Животворящего Креста Господня. Это редкие иконографические сюжеты. На южной стене – Обретение Креста Господня в 326 г. Св. Равноапостольной царицей Еленой. На северной стене – возвращение Животворящего Креста Господня из персидского плена. Над обоими сюжетами фигуры Евангелистов, также в орнаментальном обрамлении. На западной стене – фрагмент Несения Креста, большая часть изображения утрачена, так как в 1930-е гг пробит дверной проем и сохранились лишь фигуры воинов, выше – изображения двух ангелов, как бы взирающих на происходящее действо, – все в орнаментальном обрамлении. Манера живописи – позднеакадемическая, с чертами русско-византийского стиля, орнаменты (геометрический и растительный) выполнены в том же стиле, само качество, по мнению специалистов, высоко профессиональное. Живопись находится в сравнительно хорошем состоянии, выполнена в середине XIX в., автором, вероятнее всего», – считают питерские исследователи, – «был известный мастер церковной настенной живописи академик Роман Федорович Виноградов»¹².

В соответствии с Указом Президиума РФ от 20 февраля 1995 г., здание храма получило статус памятника архитектуры республиканского значения. Первое богослужение было совершено в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы 4 декабря 1992 г.

Другая церковь, строившаяся в Троице-Сергеевой приморской пустыне в то время – каменная, во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Длина ее 12, ширина 8 1/2 сажен. Построена она по проекту профессоров архитектуры Романа Ивановича Кузьмина и Юлия Андреевича Боссе на средства князя Михаила Викторовича Кочубея над могилой его супруги, Марии Ивановны, урожденной княгини Барятинской. В основу проекта был положен план Флорентийского храма. Академик Роман Федорович Виноградов очень надеялся получить заказ на живописные работы в Покровском храме. Хотя ситуация была непростая. На начало 1859 г. все работы в церкви были завершены, но краска росписи начала осыпаться, для разрешения ситуации было решено, как пишет Виноградов: «…созвать совет, из первостатейных академий, и знатоков, отсудить вину дела, и хочет (Кочубей) вновь писать живопись стенную, и как видно жребий падает на меня: но я упираюсь – и посмотрю, чем это все кончится, тогда опишу Вам – и Вам совет мне будет так»¹³. Михаил Хлебников настойчиво советует, художнику работу не брать. Однако, в марте 1859 г., прельстившись милостью известных людей – знаменитого архитектора К.А. Тона, ректора академии художеств Ф.А. Бруни, Роман Фёдорович делает пробы. Вот так он сообщает об этом своему высокому покровителю: «Мой добрый покровитель, как хотите, так и думайте, а судьба делает по-своему, неожиданно и на переворот. Вы писали не брать мне дела у князя Кочубея, я твердо его исполнял, выбросил из головы, не то, что старался, но и удалялся и вышло не так; дело я еще не получил, но получу, еже ли, только захочу, даже, пожалуй, и не надо, но приступ очень важен к нему дороже десяти таких стенных живописей для меня, но даже и для многих художников, интересно и завидно. Все эти три лица так ко мне были внимательны и ласковы, я не знаю, как благодарить бога». Роман Виноградов даже составляет смету на работы. «Вот условия моя сумма только поправить же 14500 руб. задатку 3000 рублей, а даже по заработке, и 2 тысячи получить после конца через год»¹⁴. Объясняя свое решение, художник писал: «В конце вашего прекраснейшего письма много вы пишите, правда, что трудно биться без связей и средств, против сильных врагов и добиться громкой известности. (На полях) Это было 14 число, надеюсь на бога и вас. Без вас мне было бы очень тяжело жить на свете». Ситуация разрешается только к середине мая и вовсе не так, как можно было прогнозировать. «Кочубея работа сконфузилась, и, слава богу, по совету Тона я не взялся, а то бы запутался. Для Кочубея мои условия очень тяжелы, без чего мне не советовали и дело вести два, а у него денежные критические обстоятельства и он тихонько уехал заграницу от кредиторов. Работу по суду принудили докончить Пошехонову, по согласия Кочубея в четыре года, все привести в порядок и сдать в настоящем… за неуплаченную сумму Кочубеем 5400 руб. Денег до конца не получать ни копейки, а получить по окончании в 5-й год в конце, когда год простоит верно его правка и старая, но буде же окажется по освидетельствованию непрочность где-либо, то лишен всех прав Пошехонов. Архимандрит очень обижен, что досталось не мне и не хочет его принять от Кочубея в таком сомнительном виде. Меня ругают, что я показал пробами как это делать, но, надеюсь, они не поймут всего, а так уважает, и для его сделал доказательство и удовольствие, это для меня очень интересно»¹⁵. Освящена церковь 4 августа 1863 г. Конфликтная ситуация по Покровской церкви радует академика Виноградова, его заметили и оценили архитекторы, ведущие активное строительство церквей в Москве, наконец-то уязвлен и возможно, будет отстранен от работ давший недруг живописец Пошехонов, автор росписи Исаакиевского собора.

Роман Виноградов гордится своим секретом фресковой живописи, к нему обращаются с просьбой дать мастеров, что бы «писать его секретом»¹⁶.

Идет 1859 г., академик живописи Роман Федорович Виноградов полон радужных надежд. Он надеется на работу с К.А. Тоном в Спасском соборе в Москве, его зовет Федор Зубков на оформление Вознесенского храма в Иваново-Вознесенск, приглашают на реставрацию стенной живописи в Ипатьевский монастырь в Кострому. Нам неизвестно работал ли Виноградов в этих храмах, и чей метод фресковой живописи использовался при работе. Возможно, секрет реставрации и фресковой росписи принадлежал в том числе и Михаилу Хлебникову, поэтому несколько лет спустя наступил разрыв между художником и его благотворителем.

Из последнего письма: «Ростов 6 июля 1863 г.
Милостивый Государь Михайло Александрович!
Сего числа я еду в С. Петербург, желая проститься с Вами, все может случиться, но лично мне быть у вас не доступно, и я этим не хочу вас беспокоить, при всем желании и привязанности к вам в бытность мою здесь слышал о себе разных нелепых слухов, и сколько знаю из хороших источников, вы обнаружили свой характер во мнении невыгодном, чего я жалею, стараюсь защищать. Правда вы мне с 8 ноября причинили большой вред и достигли вашего желания и … так успешно, что мне следующих за работу не будет заплачено денег, за это бог с вами, я не ропчу и не хочу жаловаться ни кому, к терпению я привык; но жалко того и чего это возникло право обидно и не простительно здравому смыслу вредить маленькому человеку, так это вовсе нечеловечески.
Будьте уверены, я буду жить, как бог благословил и дорога широкая, и никогда вам не подумал пожелать зло, поверьте, я не сержусь, зная ваш характер верно и ясно, а высказываю здесь то, что чувствую и, то, что вы уже успели сделать. Фреску вашего изобретения открывайте и сообщайте кому вам угодно, это мне ни тени не принесет вреда, я вполне в этом убежден, в точном успехе и вполне знания мною сего дела пусть достигает и практически изучает этот трудный и важный предмет, кто хочет и кто ценит дело доброе и полезное. Только очень трудное достигнуть всех данных и слова фрески.
С моей стороны я ни на что не ропчу на то и на другое. Примите от меня искреннее желание вам доброго здоровья и всякого благополучия, и чтобы я слышал о вашем здравии. Прибываю навсегда с житийным почтением и уважением Ваш покорный слуга. Враги мои недоброжелатели низкие торжествуют, и в ком я не подозревал этого льстили, теперь ясно обнаружили низкие свои души, но я смотрю на это все другими глазами. Прощайте»¹⁷.

На этом переписка Романа Виноградова и Михаила Хлебникова обрывается.

Кто он, Роман Виноградов? Страницы жизни и творчества этого живописца ждут исследователей.

1. Художники народов СССР. XI-XX в. Биобиблиографический словарь. Т. 2. (Бойченко-Геонджиан). СПБ., 2002. С. 279.
2. С ростовскими купцами Хлебниковыми Каретниковых связывают несколько родственных связей. Каретниковы породнились с Хлебниковыми в 1790-х гг., когда дочь Ивана Петровича Каретникова Анна была выдана в замужество за ростовского купца Александра Алексеевича, сына Хлебникова
3. Колбасова Т. Михаил Александрович Хлебников // Ростовский гражданин. Вып. 5. Газета «Путь к коммунизму». 11.11. 89.
4. ГАИО. Ф.12. Оп. 1. Д. 1 А. Расчетная книга 1836 -1838 гг.. Л. 49, 55, 57, 59, 86, 108, 125.
5. ГАИО. Ф.12. Оп.1. Д.1292.
6. ГАИО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1292. Л. 25 – 25 (об.), л. 29 – 29 (об.).
7. Сайт «Монастыри С.-Петербургской епархии». http://xiw.ru
8. ГАИО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1292. Л. 30.
9. Там же. Л. 33.
10. Там же. Л.33-33 (об). «Князь Цыцыанов (Цицiановъ) ездил в афонскую гору и снимал рисунки со всех древностей живописи и замечательной для графини, он приехал недавно, то графиня и сказала мне, что я спрошу князя Ц, когда ему свободно меня принять и заняться выбором рисунков и колора общей церкви, мы с князем займемся выбором, тогда и приступлю я к делу; после выбора мы будем с князем у графини. Эта работа мне много доставит пользы. Эта чудо, что за особа и со связями, но как добра редкостно. Князь строить хочет новую церковь (Барятинский). Я очень радуюсь этому и граф: многим при дворе и царской фамилии пояснит, что я знаю».
11. Там же. Л. 29-41.
12. Сайт «Церковь Благовещенья Пресвятой Богородицы». http://hranblag.narod.ru
13. Там же. Л. 39.
14. Там же. Л. 41. Л.44.
15. Там же. Л. 44.
16. Там же. Л. 39 (об.)-40. «Я получил известие из лавры Троицкой, надеюсь еще получить: пишут мне, и не знаю что такой, но я разузнаю, что это значит, пишут, что дело все не решились отдавать в Успенском соборе, а по частям и что неугодно ли мне только доставлять мастеров 5 или 6 чело: в лето для занятия – и моим секретом писать, за каждого получать мне по 60 руб. серебром, а мне ничего. Я написал, что я никак не могу на это решиться, на таких кондициях, при связях моего дела и моей настоящей обстановки».
17. Там же. Л. 56.

Приложение

Письма академика живописи Романа Фёдоровича Виноградова ростовскому мещанину Михаилу Александровичу Хлебникову

Ф.12, Оп.1. Д.1292 Письма разных лиц Лариону Каретникову и Хлебникову М.А. 1830-1865 гг.

Л. 23-24

22 июля 1858 года Сергеева пустынь С. Петербургъ.

Высокопочтеннейший наш покровитель Михаил Александрович, честь имею пожелать вам доброго здоровья и благополучия. Равно … и почтеннейшей Марии Александровне. Мы, слава Богу, очень благополучны. 24 в четверг выедим в Ростов, и день будем в Москве, в воскресенье или понедельник Бог даст, предстану лично пред вашей особою мною ….

У нас 8 числа был нарочно к нам Василий Степанович и Юлия Ивановна, но Александра Дмитриевна была тогда не совсем здорова, всем они послали со мною по большому поклону. Им у нас очень понравилось. Жалеют, что раньше этого не знали и что на сутки приехали.

Василий Степанович большое внимание ко мне, но Юлию Ивановну мы не знали, как благодарить. Они очень нас обрадовали приездом, что вниманием очень обязали.

Шошкин мне образа …. Выслала, Потёмчиха не взяла да и взять нельзя. Я жалею, что поручил Шошкину такое дело, она велела мне изготовить к ноябрю, и я постараюсь оправдаться пред ней иначе. Я его просил заказать мастеру тому, кого я знаю, а он заказал иначе. В Троицкой Лавре я пробуду дня три или два, а жена приедет в Ростов в воскресенье. Дела мои растут и утешают, благодарю милостивого Бога моего. Простите нас Добрейший почтеннейший отец. Честь имею быть искренно преданный и почитающий Вас вечно.

Роман Виноградов, академик.

Л.25-26

2 августа 1858 года Троице-Сергиева лавра

Высокопочтеннейший мой Благодетель Михайло Александрович!

Сим честь имею искренно пожелать Вам доброго здоровья и всякого благополучия, свидетельство мое нижайшее почтение.

25 июля я получил утром письмо от матери и к крепкому сожалению в нем получил известие, что выехали в Тейково и в Нижнее, 23 я Вам писал с почтою письмо, и оно Вас уже не застало. К вечеру 25-го числа я отправился от Сергия в Ростов. Для кого я стремился, того и не застал, что для меня очень прискорбно; и все задерживали разные обстоятельства, образа Шошкина получил 10-го числа и в самый отъезд подал Потемкиной (только в оправдание исполнения), но образа никуда не годны, и я буду в Ростове сам заканчивать на октябрь месяц. Два дня был я в Москве, и был и в лавках Каретников. 30 приехал в Лавру, через час жену отправил в Ростов. А сам остался, и числа до 7-го пробуду в Лавре, в гостинице архимандрита. Дела мои в Лавре, Слава богу, очень счастливо хороши. Наместник очень рад моему приезду и радушно меня ласкает, говорит, что за сим мог я Вас заучить и просит успокоить его на счет стенной фрески; кажется, бог даст успех мне получить дела на 30 тысяч рублей серебром; но и Лавре это поведет меня далеко. Смету сделал, но теперь начинаю пробу делать я сам, если звался, и дня в три кончу, тогда уже и крашению. Как будет успех, я тот час напишу Вам; и мне очень желательно приехать к Вам в Нижнее, побывавши два дня в Ростове. Государыня будет у Сергия в Лавре 12-го. Ночевать 13-го. Царь приедет, и пробудут недолго, и поедут на Ярославль. Кострому и в Нижнее. Пробы есть в этой церкви Софонова 4. Но ни одна негодна и не нравится никому, да и летит краска и живопись уже вновь, а не древняя поддержанная, а я надеюсь на полный успех во всем. В Москве я узнал, что хлопочут обо мне, что бы работать в новом соборе Спасском, и велели мне представить образчик, который я в Ростове сделаю и отвезу. Я отпущен на две недели, но как видно и 4 пробуду, это мне не повредит. Графиня Кушелева меня обнадежила и у ней работа начнется в декабре. И у Сергия работа несрочная. Василию Степановичу скажите, мое почтение, желание доброго здравия и благополучия. Я очень был обрадован посещением Его и Добрейшей Юлией Ивановной, не знаю, как их благодарить. Душевно желаю им счастья и всякого благополучия, я не знал, как это нечаянное прибытие оценить столь мною уважаемого человека. Что бог даст, и что будет, я все Вам напишу. Здоровье мое и благополучие прекрасно, только нет такой радости спешить в Ростов, чего я крепко желал – и приготовился.

Честь имею быть с моим
нижайшим почтением, искреннею
преданностью, вечно почитающий Вас
Академик Роман Виноградов.

Л. 27-28

22 сентября 1858 года Сергеева Пустынь С.Петербургъ

Высоко почтеннейший благодетель Михайло Александрович!

Честь имею пожелать искренно Вами Доброго Здоровья и всякого благополучия. Благодарю Вас за все Ваше ко мне Расположение и неоставление. Я вчера вечером приехал в Пустынь, благополучно – и здоров, архимандрита еще не видал, увижу после обедни. Дела и все как видно хороши, ни чем и ничего неиспорченно. В лавре я был несколько часов, был у всех, но наместника не было в монастыре, и я его не видал, да и большой надобности не было. В ноябре увижусь с ним в Лавре. В Москве Рамазанова я не видал, обращение оставил у него. Видал его в Петербурге. Он будет в Москве недели через две и точь точь в это время, надеюсь и я буду тогда, он принимает большое участие, но Тону особенно будут рекомендовать на днях. Я жил по приезду в Петербург 4 дня, и виделся со всеми. У Благовещения дело идет в пользу. Завтрашний день надеюсь заключить контракт, велено для строго мне явится завтра комитет церковный. Бог приведет покончить это дело, и я тогда должен ехать буду в Ростов. Особенно ничего не слыхал касательно до меня, но в политическом мире много есть ужасных новостей, чего писать нельзя, быть может, скоро и вы услышите. Почтеннейшему Николаю Ивановичу скажите почтение, и я завтра постараюсь быть у Сорокина и сказать ему почтение, и Сорокин мне будет полезен как слышно, что нового будет мне, то все вам в следующем письме напишу. Из Москвы писать нечего было. И по приезде в Петербург 16 числа, я растерян был в суетах, и ничего основательного до сего числа не мог написать.

Честь имею быть
Ваш покорнейший слуга преданный
Роман Виноградов

По Московскому собору в живописи всех художников в будущем письме все пишу.

Л. 29-31

1858 годы 21 ноября Сергеева Пустынь.

Высокопочтимый Покровитель Михаил Александрович!

Сим честь имею пожелать Вам искренне доброго здоровья и всякого благополучия, о чем молю бога. Слышал из писем жены, что Вы славу богу здоровы. Это для меня благополучие. Душевно благодарю Вас за ваше доброе внимание и попечение моей матери, которым Вы очень обязываете меня. Извините, что я долго не писал Вам. Ждал, чтобы Вам написать основательного. Я до сего времени почти ничего не работал. Дела меня вскружили и озаботили, по приезду в Петербург я дня не имел покою, все нужно было быть и следить за делами, которых казалось много, и я почти постоянно живу в Питере, у Сергия бываю понемногу. Но, слава богу, теперь я делаюсь покойнее и ближе могу рассуждать о себе и о делах. У Благовещения со всеми дело решено, на будущей неделе начну работать образа, дело очень полезное – и видно оно меня поставит на вид в Питере, и я решился уважить просьбу комитета – сделать внутри церкви картины фрескою, что почти и надо для меня, оно и тяжеленько, но что делать – уступил этим за туже цену. Денег мне вперед никаким родом нельзя дать, дело как казенное и формою производится, на первой раз мне будет тяжело до марта, по окончании образов выдано будет 2000 и так по заработке буду получать. Я очень боюсь Вас огорчить, что не присылаю деньги, но будьте добры и снисходительны – потерпите несколько. Я исправлюсь и Вам доставлю, я надеялся, что будет не так, а вышло иначе, и трудно будет вначале, но надеюсь на бога. Теперь я рисую сам план для церкви Кушелевой графини по ее приказу, на будущей неделе надеюсь получить у нее в церкви интересную работу фресковой живописи, она то быть может, будет помогать мне, с монастыря плохо получаются деньги, у них какое-то во всём неустройство. Как скоро получу дело Кушелевой, то необходимо должен немедленно ехать в Ростов за мастерами на две работы, у Кушелевой к маю кончит надо, она в июле едет за границу с княгиней Марией Николаевной: очень хочется получить эту работу.

Кочубей 8Е число приехал, но еще не бывал в монастыре, неизвестно скоро ли будет и что будет делать, со своею церковью, и мы ждем его. Журнал «Сын отечества» я вам запишу на 1859 год, стоит того получить. Скажу вам новость интересную для меня, за которой я долго хлопотал, и много было труда, почему я долго и не писал вам, мне хотелось знать результат, и я, верно, получил его 18 числа. Обо мне хлопотали, чтобы лично представить архитектору Тону, что строит в Москве собор, и государь ему все поручил. Это мне удалось, хотя с трудом и нескоро и тихонько делалось, потому что следят и неу………. все ищут от него работы, которая уже и радуется, и стенная до будущей зимы. Я у него был лично несколько раз, он меня крепко обласкал, и обещал много сделать и поставить на вид фреску. Я ему доставил образчик – и хорошее рассуждение о фреске, что ему было очень интересно, и сказал, потерпи ты немного, дела вам дам, и для него этой живописи лучше быть не может; приказал помощнику главному, чтобы напоминать и не забывать и образчик у него стоит в зале он за редкость показывает всем, а у него дом место публичное. Вчера был бал у него для профессоров и ученых он торжественно всем показывал, некоторым и неприятно, что они пробы у него, но дело решено невозвратно.

С глубочайшим почтением и искреннею
преданностью пребываю к Вам навсегда Роман Виноградов.

Пишут мне из Костромы, что желают возобновить собор в Ипатьевском монастыре, стариной фреской живописи. Я еще ничего не отвечал; знаю, что с ним в Костроме пива не сварим, как говорится, а я 24 числа узнаю через синод, как и когда, и чрез кого это верная будет; да в настоящее время мне нельзя будет в……..?

Брат Николай Алексеевич Кайдалов пишет мне, что Зубков Федор Петрович, хочет весной сделать стенную живопись в соборе в Вознесенской слободе, и вызывает желающих на оное.

Пишет мне, что бы я хлопотал, но я располагаюсь на вас М.А.: как вам будет угодно, и вы в ярмарку или раньше переговорите об этом. Будущей зимой мне можно будет работать, еже ли пожелают меня. Я на вас и волю вашу в помощь надеюсь, вы располагайте мною по воле своей, Кайдалову я писал, что, как пожелает Михаило Александрович. Р.В.

Л. 32-33

16 декабря 1858 года Сергеева Пустынь С. П.

Милостивый Государь Высоко почтеннейший благодетель

Михайло Александрович!

Почтенное вам письмо от 1 декабря получи 5. за что приношу искренную благодарность. Душевно радуюсь что вы, слава богу, здоровы и все благополучно, это главное мое утешение, что и всегда и желаю вам. Честь имею вас поздравить с наступающим великим праздником Р.Х.. Желаю искренне встретить и встретить в радости – добром здравии и в благополучном покое. Благодарю вас, мой благодетель, что вы так добры ко мне и престарелой моей маменьке, вы меня много обязали и обязываете, знаю, что ваши лекарства помогут моей престарелой и любимой матери, что для меня очень драгоценно. О кончине известных мне в Ростове я слышал от Ф.М. Боброва, что делать так надо Богу. Дай бог, только бы вы были здоровы, а остальное бог с ним. Меня спрашивали, как рыли колодец в Ростове – и кто, и как завален; и какой колодец открывался само собою в городе напротив балагана старого Шугоркина, на конную площадь, я все рассказал, до этого хотят добираться.

Ныне много переменилось, и все идет по – новому. Хотят не скрывать ничего, и есть особенные люди право, и что бы хотели, как прежде это время кончено. (На полях: Сергей Васильевич чрезвычайно хорош ко мне)

Извините меня, что я Вам так долго не писал, много было хлопот, разъездов, рисовал. Рисунки графини Кушелевой, ей понравилось, и мне тут крепко мешали, при ней подкупленные иконником Пошехоновым и я, было, поколебался и писал Полторацкой, но она не успела писать Кушелевой, как бог устроил по-своему. Я догадался, что графине много не передано, написал ей письмо очень не дурно. На другой день она приехала к Сергию с князем Барятинским и генеральшей Батуриной; увидавши меня, благодарит очень за ето, и говорит, что зачем раньше не написал я ей. Сказала при всех, что Вы скоро начнете у меня работу в церкви, в том будьте уверены и были очень ласково-внимательны; дело теперь вот за чем. Князь Цыцыанов (Цицiановъ) ездил в афонскую гору и снимал рисунки со всех древностей живописи (на полях: это было 14 число) и замечательные для графини, он приехал недавно, то графиня и сказала мне, что я спрошу князя Ц, когда ему свободно меня принять и заняться выбором рисунков и колора общей церкви, мы с князем займемся выбором, тогда и приступлю я к делу; после выбора мы будем с князем у графини. Эта работа мне много доставит пользы. Эта чудо, что за особа и со связями, но как добра редкостно. Князь строить хочет новую церковь (Барятинский). Я очень радуюсь этому и граф: многим при дворе и царской фамилии пояснит, что я знаю. Дела мои и все очень хорошо; образа от Благовещения привезли, и приступили к делу. От Тона ничего не слыхал, завтра буду и узнаю, напишу вам все. Как скоро получу дело у графини, и приеду в Ростов не надолго. Потемкиной образа, финифтяные Евангелие не понравились – и не взяла, я посылаю завтра обратно мастеру. Из дома моего ничего не слышно, очень скучаю и забочусь. Дел оказывается много, но боюсь брать или хлопотать об них. Буду ждать таких, что бы во всем были полезны. Остаюсь душою преданный, почитающий вас, навсегда покорный слуга, академик Роман Виноградов. В конце вашего прекраснейшего письма много вы пишите, правда, что трудно биться без связей и средств, против сильных врагов и добиться громкой известности.

(на полях: Надеюсь на бога и вас. Без вас мне было бы очень тяжело жить на свете).

Л.39-40

1859 27 января Сергиева Пустынь, С. Петербургъ

Милостивый Государь добрый мой бесценный благодетель Михайло Александрович.

Сим честь имею искренне пожелать Вам доброго здоровья и всякого благополучия, очень радуюсь и молю бога, что Вы славу богу здоровы и все благополучно. Я славу богу здоров и все очень благополучно; остальное Вы видели из письма моего к вам 11-го января. Жена моя приехала хорошо 16 числа, я с ней много говорил и выспрашивал – она не сознается, но я верю Вам и буду держать уже иначе – и поведу дело. Но вас я очень благодарю мой бесценный благодетель, за все Ваше доброе – и милостивое Ваше внимание, и не забуду до конца моей жизни. Прошу Вас, мой бесценный, не лишать меня Вашего милостивого и доброго внимания. Письмо Ваше писанное Вами я храню и буду хранить вечно. Дела мои идут, слава богу, очень хорошо. Благовещенская работа начата и успешно идет, пишу образа в три иконостаса – и все благополучно Кушелева очень больна и дело мой у ней остановилось, а как выздоровит, то дело это будет верно. Кочубей был 24 числа. Еще в первый раз, и много происходило, он решился созвать совет из первостатейных академий и знатоков, отсудить вину дела, и хочет вновь писать живопись стенную, и как видно жребий падает на меня: но я упираюсь – и посмотрю, чем это все кончится, тогда опишу Вам – и Вам совет мне будет так. Я получил известие, что моя головка старика фресковая, что писана в Ростове в Москву, вы знаете, выставлена в Москве на публичной выставке, и я этого не знал, но очень ей восхищаются – и удивляются. Это меня очень радует. Тон ко мне очень хорош, и надежда есть работать в Москве в соборе Спасском. Юров Григорий В. Ростовской, Вы знаете, не удостоился получить Академика, уже это кончено, ни просьбы, ни происки. Ему не помогли, я знал за месяц раньше, когда его картина была прислана в академию. Рассмотрели и сказали очень дружно, и так вышло в последствии. Я думаю для его гордости это очень чувствительно, он думал дома, что я велик – и часто на словах, но здесь не слова, а дело нужно. Я получил известие из лавры Троицкой, надеюсь еще получить: пишут мне, и не знаю что такой, но я разузнаю, что это значит, пишут, что дело все не решились отдавать в Успенском соборе, а по частям и что неугодно ли мне только доставля

Изначальная бедность и плохая сохранность древнерусской литературы первых десятилетий после Батыева нашествия заставляет с особым вниманием вглядываться в немногочисленные тексты, которые хранят на себе печать той трагической эпохи. Одним из таких текстов является летописное известие о смерти ростовского князя Глеба Васильковича в 1278 г., состоящее из краткого рассказа о его кончине и похоронах, а также похвалы. Исследователи уже давно обратили внимание на это известие, но по-прежнему многое остается в нем неясным.

Известие дошло до нашего времени в двух основных редакциях, одна из которых сохранилась в Симеоновской (далее – Сим.) и частично Троицкой летописях, а другая – в Никоновской летописи (далее – Ник.)¹. Как мне уже приходилось писать, обе эти редакции восходят к первоначальному тексту независимо друг от друга, отражая его не полностью и в какой-то степени искажая² (особенно это относится к Ник.). Однако сравнение редакций между собой позволяет не только составить удовлетворительное представление об исходном виде известия, но и в какой-то степени проследить ход работы над ним.

В период короткого княжения в Ростове князя Глеба Васильковича (1277–1278 гг.) произошло оживление ростовского княжеского летописания³. По-видимому, причастный к этому придворный летописец Глеба явился и автором интересующего нас известия. Как показывает текстологический анализ, в качестве образца для написания статьи, посвященной усопшему, он выбрал некролог ростовскому князю Константину Всеволодычу, деду Глеба, основателю ростовской династии⁴. Возможно, при этом он сверялся и с другими доступными ему летописными некрологами (Всеволоду Большое Гнездо, матери Глеба Марии Михайловне и др.⁵), однако если что-то и взял из них, то немного.

Сравнение некрологов Константину Всеволодычу и Глебу Васильковичу отчасти помогает понять замысел книжника. Он не копирует избранный им текст, а заимствует из него отдельные фрагменты – как повествовательные (оплакивание усопшего горожанами, похороны), так и панегирические, необходимые ему для создания некрологической похвалы. При этом обращает на себя внимание, что из широкого спектра духовных и княжеских добродетелей Константина он отбирает прежде всего те, которые касаются милосердия. Подобно Константину, Глеб утешает «печалныя» и «нещадно» раздает милостыню. Книжник заимствует из своего главного источника и несколько библейских цитат, иллюстрирующих данную тему: «блажени милостивии, яко ти помиловани будуть» (Мф. 5: 7), «блаженъ разумевааи нища и убога, въ день лютъ избавить и Господь» (Пс. 40: 2), «Соломанъ глаголеть: «милостынями и верами очищаются греси» (Притч. 16: 6) (последнее чтение есть только в Ник.). Тема милости не просто переносится из похвалы Константину, но и несколько трансформируется: если Константин был «кормителем» для своих слуг, а «заступником» – для бояр, то Глеб оказывается «кормителем» для «убозих», а «заступником» – для «вдовиц и сирот» (эти чтения есть только в Сим.). Подобная же «социальная коррекция» заметна и в других местах изучаемого некролога. Если Константин благотворит прежде всего тем, кто находится под опекой Церкви и в какой-то степени рассчитывает на подобную помощь – чернецам, калекам и нищим, то Глеб помогает и людям, которые не относятся к данным категориям населения, но при этом принадлежат к наиболее уязвимой части мирского общества – «сиротамъ, вдовицамъ, маломощнымъ». Тема милости представляется книжнику столь значимой для характеристики его героя, что он продолжает искать подходящие обороты и за рамками некролога Константину. Из Повести об убиении Андрея Боголюбского он заимствует⁶ еще две библейские цитаты: «еже сътвористе единому отъ сихъ меншихъ братьи Моеи, то Мне сътвористе» (Мф. 25: 40) и «блаженъ мужь, милуя и дая» (Пс. 111: 5)⁷. А из какого-то другого текста или непосредственно из Писания (если доверять в этом месте редакции Ник.) – «даяй нищему, въ заимъ даеть Богу» (Притч. 19: 17) и «святый пророкъ Данилъ глаголеть: «греxи твоя милостынями очисти, и прегрешениа твоя щедротами нищихъ»» (Дан. 4: 24). Сверх того, в ткань похвалы вплетается и такая мудрость (в Ник. приписываемая св. Иоанну Златоусту): «яко вода гасить огнь, тако и милостыня грехы». Добродетель милосердия акцентирована в некрологе сильнее всего.

Помимо рассмотренных чтений в некрологе Глебу обнаруживаются еще некоторые лаконичные (и не совсем точные) заимствования-характеристики из похвалы Константину: о строительстве и благоукрашении храмов («церкви многи създа и украси иконами и книгами»), а также (если верить Ник.) – о любви к духовенству и монашеству («священнический и иноческий чинъ зело почиташе») и смирении («смиренъ»). Первую из этих кратких характеристик подтверждают и другие источники. Ростовская редакция краткого проложного Сказания о Михаиле Черниговском и его боярине Феодоре (возникшая, скорее всего, не позднее 1271 г.) называет Глеба, его брата и мать инициаторами строительства Михайловского храма в Ростове⁸, а «Указ о кормах праздничных и задушных» (конец XVI в.) и Повесть о Усть-Шехонском монастыре (начало XVII в.) указывают на Глеба как на основателя одноименного монастыря на Белоозере⁹.

За вычетом всех перечисленных заимствований и уточнений, а также сообщений фактического плана (о возрасте Глеба, его болезни, мирной кончине, ее дате и похоронах) в изучаемом памятнике остается единственная фраза. Она открывает похвалу и принадлежит, без сомнения, ее автору: «Сесь отъ уности своея, по нахожении поганыхъ татар и по пленении отъ нихъ Русскыа земля, нача служити имъ и многи христианы, обидимыа отъ нихъ, избави» (цитирую по Сим.).

А.Н. Насонов, который считал князей Васильковичей «усердными» и «ревностными» «служебниками» хана (что в целом источниками не подтверждается¹⁰), полагал, что перед нами здесь предстает либо зафиксированное летописцем желание ростовских князей подчеркнуть свою близость монгольским властям, либо – их попытка «выступить с официальным оправданием и политическим осмыслением своей деятельности»¹¹. Представляется, однако, что этот небольшой фрагмент текста мог иметь иную смысловую нагрузку – не столько политическую, сколько религиозную.

Летописец выражает свое негативное отношение к монголо-татарам (называя их «погаными») и к их господству (которое красноречиво определяет как «пленение… Русскыа земля»), но при этом подчеркивает, что его герой всю свою жизнь служил им. Такое парадоксальное сочетание характеристик заставляет либо заподозрить тут злую иронию книжника (что маловероятно), либо найти такую систему смысловых координат, в которой внешняя противоречивость этой фразы (и некролога в целом) оказалась бы снята. Отчасти это делает сам летописец, указывая, что именно служба татарам позволяла Глебу избавить многих христиан, попавших им в руки (по-видимому, речь идет о выкупе пленных). Можно пойти дальше и допустить, что в исследуемом тексте перед нами предстает отзвук той мыслительной работы первых десятилетий после Батыева нашествия, которая привела к возникновению на Руси своеобразной идеологии «ордынского плена». Стержнем этой идеологии была вера в то, что все случившееся с Русью есть провиденциальное повторение «вавилонского пленения» иудеев, которые за свои грехи были не просто отданы Богом в руки нечестивому вавилонскому царю Навуходоносору, но и получили грозную заповедь не сопротивляться ему, не бежать от его власти, но честно служить ему и его приемникам, при этом твердо сохраняя в плену у иноверцев отеческую веру. При исполнении этих условий Господь обещал Сам вызволить Свой народ из рабства и сурово покарать его поработителей. Путь к избавлению, таким образом, лежал через смирение и духовное очищение¹². В условиях, когда вооруженная борьба с монголами была еще нереальна, такое соотнесение собственного настоящего с библейским прошлым должно было помочь христианскому обществу преодолеть растерянность и отыскать духовные средства противостояния врагу.

Все ключевые моменты ветхозаветной схемы (пленение – подчинение – служба – хранение благочестия) отыскиваются в некрологе. Не исключено, что у человека, знакомого с образами Библии, при его чтении могла родиться и более тонкая ассоциация. Служба «от уности» (что подчеркивается!) нечестивым врагам, пленившим родную землю, и одновременное деятельное исповедание веры, – все это напоминает судьбу самых известных, пожалуй, ветхозаветных героев периода «вавилонского плена». Речь идет о пророке Данииле и трех его товарищах, Анании, Азарии и Мисаиле, которые по приказу Навуходоносора были отправлены в Вавилон еще отроками, чтобы «предстояти [служить. – А.Л.] в домоу ц(а)р(е)ве»¹³ (Дан. 1: 3-7)¹⁴.

Как можно полагать, при всей своей этикетной заданности созданный летописцем образ благочестивого князя-милостилюбца, избавляющего своих людей от плена и нищеты и укрепляющего их дух строительством храмов Божьих, не только должен был перекликаться с реальными чертами усопшего князя¹⁵, но соответствовал тому новому идеалу правителя, который оказывался наиболее востребован обществом в трагическую и смутную эпоху второй половины XIII в.

Однако одним патернализмом, возможно, дело тут не ограничивалось. Среди книжников Древней Руси бытовало древнее (уходящее своими корнями в том числе и в Ветхий Завет) представление, согласно которому благочестие или нечестие правителя земли оказывает непосредственное воздействие на жизнь его подданных. Повесть временных лет свидетельствует об этом прямо: «аще… князи правьдиви бывають в земли, то многа отдаются согрешенья земли¹⁶, аще ли зли и лукави бывають, то болше зло наводить Богъ на землю, понеже то глава есть земли»¹⁷. Показательный мотив присутствует в древнерусских житиях князей-мучеников: кровь правителя омывает не только его собственные грехи, но и грехи его подданных, как бы искупает их. В основе этого представления лежал взгляд на князя как на фигуру, воплощающую в себе «полноту жизни своего рода и своих подданных»¹⁸. Возвращаясь к похвале, следует обратить внимание на ту настойчивость, с которой ее автор повторяет мысль (всякий раз прибегая к авторитетным цитатам), что грех можно победить милостынею, загасить ею, как водою огонь. С учетом сказанного выше, милосердие Глеба могло акцентироваться книжником не просто как личная добродетель, приносящая конкретную пользу окружающим и ведущая его самого к спасению, но как своего рода религиозное служение своим людям, призванное очистить землю от бремени греха, который, по единодушному мнению публицистов того времени, и навлек на Русскую землю страшную кару Господню¹⁹.

1. ПСРЛ. СПб., 1885. Т. 10. С. 156; СПб., 1913. Т. 18. С. 76; Приселков М.Д. Троицкая летопись: Реконструкция текста. СПб., 2002. С. 335-336.
2. Лаушкин А.В. Малоизученный эпизод ростовского летописания второй половины XIII века // ИКРЗ. 2001. Ростов, 2002. С. 7-9.
3. Там же. С. 7-12.
4. Ср.: ПСРЛ. М., 1962. Т. 1. Стб. 442-444.
5. См.: там же. Стб. 293-295, 436-437, 459 (похвала ростовскому епископу Кириллу), 466-469; Т. 18. С. 73-74.
6. Помимо цитат, приведенных ниже, влияние «Повести» можно увидеть и в следующем обороте похвалы: «брашно свое и питие…» (в «Повести» – «брашно свое и медъ», см.: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 368; «брашно и питье», см.: там же. М., 1962. Т. 2. Стб. 584).
7. Ср.: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 368; Т. 2. Стб. 583.
8. Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития. (Обзор редакций и тексты). М., 1915. Приложения. С. 51.
9. Макаров Н.А., Охотина-Линд Н.А. Сказание о Троицком Усть-Шехонском монастыре и круг произведений по истории Белозерья // Florilegium: К 60-летию Б.Н.Флори. М., 2000. С. 201-202 (см. также с. 191-192); Прохоров Г.М. Повесть об Усть-Шехонском Троицком монастыре и рассказы о городе Белозерске // Святые подвижники и обители Русского Севера. СПб., 2005. С. 317-320. При этом существует мнение и о позднем возникновении обители – на рубеже XIV–XV вв. (см.: [Турилов А.А.] Комментарии // Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. М., 1995. Кн. 3. С. 532. Прим. 91*).
10. Лаушкин А.В. К истории возникновения ранних проложных Сказаний о Михаиле Черниговском // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 1999. № 6. С. 10-12.
11. Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. Монголы и Русь. СПб., 2002. С. 265, 267.
12. Подробнее о возникновении идеологии «ордынского плена» во второй половине XIII в.: см.: Лаушкин А.В. К истории возникновения… С. 18-25; Он же. Идеология «ордынского плена» и летописные известия о «Неврюевой рати» // История и культура Ростовской земли. 2000. Ростов, 2001. С. 24-31; Он же. Митрополит Кирилл II и осмысление ордынского ига во второй половине XIII века // Богословский сборник. М., 2002. Вып. 10. С. 211-224.
13. Евсеев И.Е. Книга пророка Даниила в древне-славянском переводе. Введение и тексты. М., 1905. С. 4.
14. Кроме того, в похвале, где после упоминания о «пленении… Русскыя земля» идет речь об избавлении обидимых и помощи вдовам и сиротам, можно (хотя и с большой осторожностью) допустить перекличку с Книгой пророка Иеремии, в которой «вавилонская» идеология проявляется наиболее ярко. Возвестив иудеям неизбежность плена, Бог обратился к «царю Иоудину» и всем его подручным с такими словами: «избавите силою оугнетена от руку клеветника, и пришелца и сира, и вдовицу не хощите оскорбити» (Библиа, сиречь Книги Ветхаго и Новаго Завета по языку словенску [Фототипическое переиздание текста с издания 1581 г.]. М.; Л., 1988. Л. 103); в противном случае, обещал Господь, Его ярость разгорится еще сильнее (Иер. 21: 7-12; 22: 2-5).
15. О проблеме этикетного и индивидуального в княжеских некрологах см.: Еремин И.П. Киевская летопись как памятник литературы // Еремин И.П. Литература Древней Руси (Этюды и характеристики). М.; Л., 1966. С. 127; Пауткин А.А. Характеристика личности в летописных княжеских некрологах // Герменевтика древнерусской литературы XI–XVI веков. М., 1989. [Сб. 1]. С. 235-245; Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (988–1237 гг.). СПб., 1996. С. 360.
16. Образец несогласия с таким подходом предлагает, к примеру, св. Иоанн Златоуст, считавший, что избавление от бедствий может быть следствием лишь общего раскаяния, а не праведности одного правителя: «хотя бы он был весьма праведен и так праведен, что равнялся бы с добродетелию Моисея, праведность его одного не может покрыть безмерных грехов подчиненных» (Иоанн Златоуст, св. Полное собрание творений. М., 1998. Т. 6. Кн. 1. С. 386).
17. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 139-140. См. также: Лаушкин А. Стихийные бедствия и природные знамения в представлениях древнерусских летописцев XI–XIII вв. // Русское Средневековье. 1998 год. Вып.1. Книжная культура. М., 1998. С. 34-37. Данная мысль встречается в древнерусской книжности и в позднейшее время – к примеру, у преп. Иосифа Волоцкого: «за государьское согрешение Бог всю землю казнит» (Послания Иосифа Волоцкого. М.; Л., 1959. С. 176), у Георгия Скрипицы: «Писано: «Глава согрешить, земля погибнеть»» (Русский феодальный архив. М., 1987. Т. 3. С. 667) и др.
18. Ранчин А.М. Статьи о древнерусской литературе. М., 1999. С. 53, 59
19. См. сходные мотивы у Серапиона Владимирского, который убеждал свою паству, что путь к избавлению от «горкого» иноплеменного рабства лежит через покаяние и милость: «м(и)л(о)ст(ы)ню к нищим по силе створим, бедным помощи могуще от бедъ избавляите. Аще не будем таци, гневъ Б(ож)ии будет на нас; всегда в любви Б(ож)ии пребывающи, – мирно поживемь»; «Моисеови что рече Б(ог)ъ: аще злобою озлобите вдовицю и сироту, взопьют ко Мне, слухом оуслышю вопль их, и разгневаюся яростью, погублю вы мечем. И ныне збыстьс(я) о нас речен(н)ое: не от меча ли падохом? не единою ли, ни двожды? Что же подобаеть намъ творити, да злая престануть, яже томят ны? Помяните ч(е)стно написано въ б(о)ж(е)ственыхъ книгахъ, еже Самого Вл(а)дыки нашего болшая заповедь, еже любити другу друга, еже м(и)л(о)сть любити ко всякому ч(е)л(о)веку…» (Петухов Е. Серапион Владимирский, русский проповедник XIII века. СПб., 1888. Прибавления. С. 5-6, 10). летописях, а другая – в Никоновской летописи (далее – Ник.)1. Как мне уже приходилось писать, обе эти редакции восходят к первоначальному тексту независимо друг от друга, отражая его не полностью и в какой-то степени искажая2 (особенно это относится к Ник.). Однако сравнение редакций между собой позволяет не только составить удовлетворительное представление об исходном виде известия, но и в какой-то степени проследить ход работы над ним.

В историю русской церкви Сергий Радонежский вместе со своими учениками и последователями вошел как основатель целого ряда монастырей, рассеявшихся по необъятной Руси. По некоторым оценкам, сам Сергий, его ученики и «собеседники», ученики учеников создали или восстановили от четверти до половины всех появившихся в XIV – XV вв. обителей. Что касается конкретных чисел, то в современной литературе порой мелькает цифра в 150 монастырей, основанных преподобным и его учениками за 100 лет¹.

По времени основания первым из них следует признать Борисоглебский монастырь, расположенный в окрестностях Ростова. О его ранней истории становится известным из «Повести о Борисоглебском монастыре, коликих лет и како бысть ему начало».

Обратимся к памятнику. В его начале неизвестный автор с сожалением констатирует, что сведений об основании обители дошло до него чрезвычайно мало: «еже исперва от древних старець слышахомъ и мало писания обретох». Само же повествование начинается с того, что там, где позднее возник Борисоглебский монастырь, «лесы же бысть на сем месте изначала черныа». Именно здесь поселился пустынножитель Феодор, о котором известно лишь то, что он происходил «изъ области Великаго Новаграда» («рода ж его и отечества не обретох, и коего монастыря постриженикъ», – уточняет агиограф). Тут он прожил в одиночестве три года. По соседству с местом обитания отшельника пролегала «дорога проходна ис Каргополя, из Бела озера и из ыных градовъ къ царствоующемоу градоу Москве и к Ростовоу». При этом оживленном пути Феодор повесил сосуд из коры, «сиречь коузовъ», в который проезжающие путники, понимая, что рядом живет пустынник, по тогдашнему обычаю «начали Бога ради покладати, овогда хлеба, иниии же овощиа и прочюю милостыню». Об этом узнали нищие из многих соседних деревень и вскоре стали специально приходить «на место сие милостыня ради». Феодор их не гнал и, более того, находя в коробе продукты, делился с ними. Позднее к Феодору пришел брат, именем Павел².

Интересующие нас сведения о Сергии Радонежском содержатся в главке «О начале обители», где говорится, что «въ дни благочьстиваго великаго князя Димитрея Ивановича всеа Роуси, в четвертое лето государьства его, при священном митрополите Алексие всея Роуси, при ростовском князе Константине, и при епископе Игнатии Ростовском приход творящоу преподобному Сергию в Ростовь къ Пречистеи и къ чюдотворцем помолитися». Узнав о его приходе, Феодор и Павел направились в Ростов просить князя и епископа разрешить им воздвигнуть церковь и устроить монастырь. С этой же просьбой они обратились к Сергию «дабы посмотрилъ места, где им поставити церковь и место благословилъ». Преподобный не отказал им и «прииде с ними на место сие и много походивъ по пустыни сеи». Отшельники показали ему несколько возможных мест для устройства монастыря и Сергий, выбрав одно из них, благословил Феодора и Павла «поставити храм великых страстотрьпець Бориса и Глеба», а затем «отъиде в путь свои». «И начаша събирати къ ним братия и мирскаа чадь древодели в помощь делу». Вскоре здесь возникла обитель, первым игуменом которой стал Феодор³.

Таково известие о начале Борисоглебского монастыря. В литературе, посвященной ему, годом основания обители называется 1363 г. Основой для этой датировки является точное указание «Повести…», что монастырь был основан в «четвертое лето государьства» Дмитрия Донского⁴. Но насколько верна эта дата? Проверить ее позволяет выяснение времени жизни митрополита Алексея, ростовского князя Константина и ростовского епископа Игнатия, при которых, согласно свидетельству «Повести» и была основана обитель.

Посмотрим, когда жили указанные лица. Митрополит Алексей был главой русской церкви с 1354 г. вплоть до своей кончины 12 февраля 1378 г.⁵ Ростовский князь Константин Васильевич, согласно известию летописцев, скончался во время морового поветрия в 1365 г.⁶ Относительно пребывания на ростовской кафедре епископа Игнатия, известно, что он получил ее в 1356 г.⁷ К сожалению, дата его кончины не известна. Согласно летописному списку ростовских владык, а также перечню епископов, поставленных митрополитом Алексеем, следующим после Игнатия ростовским епископом являлся Петр⁸. Последний умер в один год с ростовским князем Константином от эпидемии 1365 г.⁹ Отсутствие в летописях известия о времени поставления Петра в епископы, косвенно свидетельствует о том, что кафедру он занимал весьма непродолжительное время. Поскольку «четвертое лето» княжения Дмитрия Донского приходилось именно на 1363 г. (его отец Иван Красный скончался в 1359 г.), становится ясным, что Ростовский Борисоглебский монастырь вполне мог быть основан в 1363 г., как говорит об этом «Повесть…».

Между тем, в современной литературе, посвященной Сергию Радонежскому, сложилось довольно критическое отношение к этому эпизоду биографии преподобного. В этом плане довольно характерна позиция В.А. Кучкина: «Позднейшие предания приписывают Сергию создание… Борисоглебского (монастыря. – Авт.) на р. Устье близ Ростова…, однако достоверность этих преданий не подкрепляется более ранними свидетельствами»¹⁰. Аналогичного мнения придерживается и Б.М. Клосс: «Позднейшие предания приписывают Сергию Радонежскому еще создание Борисоглебского монастыря на реке Устье близ Ростова…, однако эти сведения носят слишком легендарный характер и ранними свидетельствами не подкрепляются. Вопрос нуждается в доисследовании»¹¹. Основанием для подобных выводов историков стало то, что «Повесть…» относится к довольно позднему времени и была создана спустя полтора столетия после кончины преподобного.

На первый взгляд, процитированные нами исследователи правы. Действительно, первые сведения по истории Борисоглебского монастыря дошли до нас только от XVI в. Так, в летописи он впервые упоминается лишь под 1504 г., когда «тоя же зимы, генваря, Тихонъ Ростовский оставилъ архиепископию за немошъ и соиде въ монастырь къ Борису-Глебу на Устью»¹². Но означает ли это, что источники XVI в. не содержат достоверных сведений за предшествующее время, и мы не можем опираться на них для реконструкции событий XIV в.? Определенную надежду на положительное решение поставленного нами вопроса дает характеристика «Повести…», данная в свое время В.О. Ключевским: «…повесть о Борисоглебском монастыре (в 15 верстах от Ростова)… написана в самом монастыре в начале второй половины XVI в., как видно по указаниям автора и по времени одного ее списка. Рассказ в ней очень прост и сух, без всяких риторических украшений, но передает события с такой полнотой и ясностью, какая редко встречается в житиях…»¹³.

Но главным доводом для исследователей стало то, что эпизод с основанием Борисоглебского монастыря отсутствует в «Житии» Сергия Радонежского – нашем главном источнике о жизни преподобного. Однако так ли это на самом деле?

Еще в XIX в. исследователями было установлено, что работу над «Житием» Сергия начал младший современник преподобного Епифаний Премудрый. Однако его труд остался неоконченным – работу над ним он начал осенью 1418 г., но уже 14 июня 1419 г. скончался. О всей дальнейшей биографии основателя Троице-Сергиева монастыря становится известным из сочинения другого агиографа – Пахомия Логофета, который завершил дело Епифания Премудрого в 30 – 40-е гг. XV в. Тот факт, что у «Жития» Сергия оказалось два автора, привел к тому, что в нем появились определенные неточности и противоречия. Исследователи долгое время среди множества списков пытались обнаружить первоначальный текст Епифания Премудрого, но находили лишь тексты, отредактированные Пахомием Логофетом. Только относительно недавно эту работу сумел проделать Б.М. Клосс, обнаруживший в списке XVI в. подлинный текст, принадлежащий перу первого биографа Сергия. Оказалось, что Епифанию Премудрому удалось довести изложение биографии Сергия примерно до половины его жизненного пути.

Как признает сам Епифаний, главным источником при написании биографии троицкого игумена стали для него рассказы лиц, хорошо знавших преподобного. Поэтому неслучайно, что в «Житии» Сергия мы не найдем точных дат с указанием того или иного года, а имеется лишь последовательная смена эпизодов его жизни, когда можно говорить только о том, что данное событие в его жизни произошло раньше или позже того или иного. Подобная особенность характерна для всех мемуаров, написанных по устным рассказам, а не только для данного памятника. Как правило, рассказчики предпочитают излагать общий ход событий, а не указывать ту или иную конкретную дату. Такова особенность человеческой памяти и с этим надо считаться. Тем не менее, у нас имеется возможность установить действительную хронологическую шкалу почти всех важнейших фактов деятельности Сергия. Это происходит благодаря тому, что рассказчик на вопрос слушателя – когда произошло то или иное событие? – обычно приурочивает его к другому, более заметному, дату которого возможно выяснить из летописей или других источников. Не являлись исключением из этого правила и собеседники Епифания. Именно это обстоятельство является ключевым для нас в определении точных хронологических привязок к тем или иным эпизодам жизни Сергия.

Завершает текст Епифания Премудрого небольшая главка «О худости портъ Сергиевыхъ и о некоемъ поселянине». Из нее становится известным, что Сергий, хотя к этому времени уже стал игуменом, не изменил своих прежних привычек. Иллюстрируя его смирение и трудолюбие, Епифаний рассказывает о некоем земледельце, который «живый на селе своем, орый плугом своим и от своего труда питаася», пришел в Троицкую обитель посмотреть на знаменитого игумена, молва о котором шла по всем окрестным землям. В это время Сергий был занят: «на лыскаре тружающуся», – уточняет Епифаний, – т.е. трудился лопатой на огороде. Поскольку грядки располагались за монастырской оградой, братья посоветовали земледельцу подождать, пока Сергий закончит свою работу. Но желание крестьянина было настолько велико, что тот не захотел ждать и решился посмотреть на преподобного сквозь щелку в ограде: «он же от многа желания не дождавъ, но приникъ скважнею». В итоге он смог увидеть игумена, но в каком виде – «в худостне портище, зело раздране и многошвене, и в поте лица тружающася». Крестьянин принял все это за насмешку: «Аз пророка видети приидох, вы же ми сироту указасте». Монахи уверяли, что земледелец видел Сергия, но тот упорно не верил им. Как раз в это время в монастырь приехал некий князь «съ многою гръдостию и славою», в окружении многочисленной свиты: «и плъку велику были округъ его, боляром же и слугам, и отрокомь его». Шедшие перед князем слуги по тогдашнему обычаю очищали дорогу своему господину и поселянина «далече отринуша». Оттуда он мог наблюдать занимательную картину: князь, увидев «сироту», еще издали поклонился ему до земли, а после взаимных приветствий они начали беседу. «Седоста два токмо (т.е. князь и Сергий. – Авт.), а всем предстоящим», – рассказывает агиограф. Только тогда земледелец убедился в своей ошибке, а после отъезда князя стал кланяться игумену, умоляя простить и благословить¹⁴.

Епифаний Премудрый обрывает свое повествование буквально на полуслове – из текста «Жития» нельзя выяснить ни имени князя, ни цели его визита. В литературе пытались выяснить – кем был данный посетитель Троицкой обители? Высказывалось мнение, что им мог быть князь Владимир Андреевич Серпуховской, в удел которого входил Радонеж¹⁵. Но согласиться с этим нельзя. Писавший после Епифания Пахомий Логофет также не указывает имени князя¹⁶. Это выглядит довольно странно, поскольку во всех других случаях Пахомий, говоря о визитах князей в Троицкий монастырь, всегда оговаривает их имена («приде же некогда князь Владимиръ», «приде князь великии в монастырь къ преподобному Сергиу»), а также цели визитов («и молит святого, да идет с ним въ отечьство его, въ град Серпохов, благословить место, иде же хощет устроити монастырь», «прииде…къ Сергию, благодать въздавая ему о добром съвещании»)¹⁷. Приведенные примеры свидетельствуют о том, что имена великого князя Дмитрия Донского и его двоюродного брата Владимира Андреевича Серпуховского были хорошо известны агиографу, а, следовательно, речь должна идти о ком-то из других русских князей.

И хотя этот рассказ лишен каких-либо хронологических примет, у нас все же имеется возможность установить дату этого эпизода и имя князя, приехавшего к Троице. Тщательно и скрупулезно анализируя весь текст Епифания Премудрого, мы приходим к выводу, что он излагает жизнь преподобного в строгой хронологической последовательности. Поэтому определить точное время княжеского визита в Троицкий монастырь оказывается вполне возможным, если выяснить дату предшествующего эпизода биографии Сергия. Перед главой «О худости портъ Сергиевыхъ и о некоемъ поселянине» Епифаний Премудрый помещает рассказ о временной нехватке продовольствия в Троицком монастыре. Суть его заключается в том, что однажды троицким монахам пришлось голодать три дня. На четвертый Сергий не выдержал и чтобы хоть как-то прокормиться, пришел к жившему в обители старцу Даниилу (очевидно, имущему монаху). Известно было, что тот обратился к сельскому плотнику с просьбой пристроить ему к келье сени. Однако мастер не пришел и за дело взялся сам игумен. Исполнив заданную работу, Сергий получил за свой труд «решето хлебовъ гнилых, скрилев (сухарей. – Авт.)». Небольшая, но весьма выразительная картинка поглощения Сергием заплесневелых сухарей, которые он запивал простой водой, наглядно свидетельствует об остроте голода, постигшего обитель. Недовольство братии отсутствием провизии было настолько велико, что некоторые из монахов собирались уже покинуть монастырь. Только увещевания Сергия, а главное – привезенное «брашно» (съестные припасы) предотвратили их уход¹⁸.

Что же послужило причиной нехватки продовольствия в Троицком монастыре? Для этого нам необходимо охарактеризовать политическую обстановку того времени в Северо-Восточной Руси. Известно, что она резко обострилась в 1360 г., когда после смерти своего отца Ивана Красного малолетний московский князь Дмитрий не получил ханского ярлыка на великое княжение Владимирское. Новым великим князем стал Дмитрий Константинович Суздальский. 22 июня 1360 г. он торжественно был посажен на владимирский стол¹⁹. Однако его суздальский князь занимал в течение всего двух лет. В 1362 г. свои права на великое княжение предъявил московский князь. Он (точнее, его окружение, поскольку самому Дмитрию было тогда всего 12 лет) позвал своего противника на суд хана. Киличеи обоих соперников отправились в Орду и хан Мурат признал великокняжеское достоинство «по отчине и дедине» за московским князем. Но Дмитрий Константинович не хотел уступать: он двинулся из Владимира и захватил Переславль-Залесский. Тогда московские бояре, взяли с собою трех юных московских княжичей (Дмитрия, его брата Ивана и двоюродного брата последних Владимира) и двинулись против суздальского князя. Однако войны не последовало: Дмитрий Константинович, реально взвесив свои силы, предпочел бежать сначала во Владимир, а затем в Суздаль. Московский князь вошел во Владимир и сел на великокняжеском столе своего отца и деда²⁰. Тем самым становится понятным, что перерыв в снабжении обители был вызван тем, что она на короткий срок оказалась в зоне возможных военных действий, а рассказанный Епифанием эпизод следует отнести к зиме 1362/63 гг., когда разворачивались описываемые события. Соответственно помещенный далее в «Житии» Сергия сюжет о визите некоего князя в Троицкий монастырь не мог быть ранее этого времени.

Но на этом противостояние Москвы и Суздаля не закончилось. Весной или летом 1363 г. Дмитрий Константинович с помощью татар вновь сел во Владимире, но продержался там лишь несколько дней. Москвичи «прогна его пакы съ великаго княжениа» и осадили в отчинном Суздале. Дмитрий Константинович был вынужден просить мира²¹.

Эти перемены самым непосредственным образом отразились и на Ростове. Несмотря на свой формально независимый статус, ростовские князья XIV в. фактически находились на положении вассалов более сильных сородичей. У ростовского князя Василия Константиновича, жившего в первой четверти XIV в., было два сына: Константин и Федор. По свидетельству родословцев, после смерти отца между братьями произошел раздел города: Федору досталась Сретенская половина, а Константину – Борисоглебская. Старший из братьев Федор умер в 1331 г.²², и его часть Ростова перешла к его сыну Андрею Федоровичу.

Что касается Константина, то он в это время, по сути дела, являлся «слугой» московских великих князей. Этому способствовало то, что в 1328 г. он женился на дочери Ивана Калиты. Судя по летописным известиям, Константин принимал активное участие во многих крупных операциях московских князей: в 1339 г. он участвовал в организованном Иваном Калитой по велению хана Узбека походе к Смоленску, в следующем году вместе с Семеном Гордым дошел до Торжка в походе против новгородцев. В 1348 г. Семен Гордый вновь посылает его на Новгород с московской ратью, которую возглавил удельный звенигородский князь Иван Красный. О реальном значении личности Константина Васильевича в этот период свидетельствует тот факт, что когда в 1349 г. волынский князь Любарт Гедеминович задумал жениться на дочери Константина Васильевича Ростовского, он испрашивал на то разрешения не у ее отца, а у великого князя Семена Гордого²³.

Но в 1360 г. ситуация в Северо-Восточной Руси резко изменилась. Почувствовав перемену конъюнктуры, Константин Васильевич резко меняет свою политическую ориентацию и всецело переходит на сторону суздальского князя. Судя по всему, решающими для него стали корыстные интересы: новый великий князь содействовал тому, чтобы в руках у Константина Васильевича оказался весь Ростов. Рогожский летописец поместил об этом лишь краткое известие («князя Костянтина весь Ростов»)²⁴, и мы не знаем подробностей этого дела – было ли это осуществлено военным захватом, или же по ханскому ярлыку. Как бы то ни было, но этим шагом князь Константин вступил в конфронтацию с другим совладельцем Ростова – своим племянником Андреем Федоровичем.

Когда Москва окончательно взяла верх над суздальским князем, настала очередь и его ростовского союзника. Рогожский летописец после рассказа об изгнании из Владимира князя Дмитрия Константиновича добавляет: «тако же надъ ростовьскымъ княземъ»²⁵. В.А. Кучкин указывал, что «хотя эта фраза очень лаконична, она позволяет строить некоторые догадки относительно каких-то акций правительства Дмитрия Московского против Константина Васильевича». В частности, он уточняет, что более определенные сведения на этот счет сохранились в ростовском летописании. Под тем же 1363 г. там сообщалось, что «князь Андрей Федоровичь приеха изъ Переяславля въ Ростовъ, а съ ним князь Иванъ Ржевский съ силою»²⁶. Поскольку Ржевские, как установил А.В. Экземплярский, служили московским князьям, шедшая с князем Иваном Ржевским сила была московской ратью, данной Андрею в помощь против его дяди²⁷. По мнению В.А. Кучкина, появление в Ростове Андрея Федоровича с московской ратью привело к политическим переменам в княжестве. Под 1364 г. в ростовском летописании сообщалось, что «того же лета поеха князь Костянтинъ Василиевичь на Устюгъ»²⁸. Отсюда историк делает вывод, что «после успеха в 1363 г. опиравшегося на Москву князя Андрея Федоровича Ростовского в споре с Константином Васильевичем последний потерял ростовский стол и вынужден был отправиться на княжение в Устюг»²⁹.

Однако вряд ли можно согласиться со столь категоричным выводом исследователя. Летописное известие о смерти князя Константина Васильевича в следующем 1365 г.: «Того же лета въ Ростове бысть моръ на люди силенъ, а князь Костянтинъ Ростовскыи съ княгынею и с детми преставися и владыка Петръ»³⁰ доказывает, что умер он не в далеком Устюге, а в своем стольном Ростове и следовательно не терял ростовского стола.

Для нас в описании всех этих перипетий внутриполитической жизни Ростова важно то, что князь Константин Васильевич Ростовский и поддерживавший его ростовский владыка Игнатий, оказавшись в 1363 г. в ситуации противостояния с победившей Москвой, волей-неволей должны были искать пути примирения с московским правительством.

Для этого необходим был посредник. При его выборе самой оптимальной кандидатурой оказывалась фигура Сергия Радонежского, уроженца Ростовской земли и одновременно игумена Троицкого монастыря в пределах Московского княжества. Очевидно именно поэтому с просьбой о посредничестве князь Константин Васильевич и оказался в обители преподобного, а чуть позже Сергий появился в Ростове. И хотя формальным поводом этой поездки стало желание троицкого настоятеля «помолитися чюдотворцем», нет сомнения, что он вел переговоры о примирении Москвы с ростовским князем. Их результатом стал компромисс, в результате которого князю Константину Васильевичу удалось сохранить свои ростовские владения. Во время этого визита на свою родину Сергий принял участие в закладке Ростовского Борисоглебского монастыря. Новая обитель стала символом примирения Москвы и ростовского князя.

Таким образом анализ «Жития» Сергия Радонежского подтверждает сообщение «Повести о Борисоглебском монастыре, коликих лет и како бысть ему начало» о возникновении этой обители в 1363 г., уточняет обстоятельства его основания.

Для нас важнее другое – поездка Сергия на свою родину стала первой, но далеко не последней из его поездок, призванных мирить враждовавших между собой русских князей. На повестку дня остро вставала проблема освобождения страны от иноземного ига. Но решить ее можно было только сплотив все русские земли. В эти годы постоянных княжеских усобиц троицкий игумен прилагал все усилия, чтобы Русь стала единой. Эти старания преподобного не пропали даром – менее чем через два десятилетия вооруженные рати практически всех русских княжеств вышли плечом к плечу на Куликово поле, чтобы дать отпор ненавистному врагу. И в том, что это наконец произошло, была и частица заслуг Сергия Радонежского.

1. Беляев С.А. Преподобный Сергий и наше время // Журнал Московской патриархии. 1996. № 7. С. 43.
2. Повесть о Борисоглебском монастыре (около Ростова) XVI в. Сообщение Х. Лопарева. СПб., 1892 (Памятники древней письменности. Вып. LXXXVI). С. 5 – 6; Издано также: Повесть о преподобных отцах Феодоре и Павле, первоначальницех и строителях обители Борисоглебской, что на реке Устье и о начале Борисоглебской ярмарки 2-го мая. Ярославль, 1875 (2-е изд.: Ярославль, 1884).
3. Повесть о Борисоглебском монастыре. С. 6 – 8.
4. О Борисоглебском монастыре: Ростовский второклассный Борисоглебский монастырь и его основатели преподобные старцы Феодор и Павел. Ярославль, 1907; Титов А.А. Вкладные и кормовые книги Ростовского Борисоглебского монастыря в XV, XVI, XVII и XVIII столетиях. Ярославль, 1881; Амфилохий, архимандрит. Краткая жизнь Ростовского Борисогебского монастыря, что на Устье реке, чтеца Алексея Стефановича. М., 1863; Лествицын В. Сапега в Ростовском Борисоглебском монастыре. Ярославль, 1884; Кривоносов В.Т., Макаров Б.А. Архитектурный ансамбль Борисоглебского монастыря. М., 1987; Мельник Л.Ю. К истории Борисоглебского музея // СРМ. Вып. I. Ростов, 1991. С. 120 – 131; Мельник А.Г. О звоннице Борисоглебского монастыря // СРМ. Вып. VII. Ярославль, 1995. С. 215 – 226; Мельник Л.Ю. История колоколов Борисоглебского монастыря // Там же. С. 227 – 239; Лапшина С.А. О колоколах Борисоглебского музея // Там же. С. 239 – 246; Матюхин В. Монастырский сад // Любитель природы. Ежегодный экологический сборник. Рыбинск, 1998.С. 318 – 323; Мельник А.Г. Интерьер Предтеченской церкви Ростовского Борисоглебского монастыря // Монастыри в жизни России. Калуга – Боровск, 1997. С. 145 – 149.
5. ПСРЛ. Т. XXV. М.; Л., 1949. С. 194.
6. Там же. Т. XI. СПб., 1897. С. 4.
7. Под этим годом летописец записал: «преставися Иванъ, епископъ Ростовъскыи, что былъ преже архимандритъ у святого Спаса на Москве. Того же лета поставленъ бысть Игнатеи епископомъ Ростову» (ПСРЛ. Т. XVIII. СПб., 1913. С. 99).
8. ПСРЛ. Т. XXV. С. 195, 226.
9. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Пг., 1922. Стб. 79.
10. Кучкин В.А. Сергий Радонежский // Вопросы истории. 1992. № 10. С. 88 – 89.
11. Клосс Б.М. Избранные труды. Т. 1. Житие Сергия Радонежского. М., 1998. С. 59 – 60.
12. ПСРЛ. Т. XII. СПб., 1901. С. 257.
13. Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1988. С. 281.
14. Клосс Б.М. Указ. соч. С. 337 – 341.
15. Кучкин В.А. Сергий Радонежский. С. 80.
16. Клосс Б.М. Указ. соч. С. 360.
17. Там же. С. 367, 369, 404, 410.
18. Клосс Б.М. Указ. соч. С. 333 – 335.
19. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 69, Т. XVIII. С. 100.
20. Там же. Т. X. С. 233 – 234.
21. Там же. Т. XV. Вып. 1. Стб. 74.
22. Там же. Т. I. М., 1962. Стб. 531.
23. Там же. Т. X. С. 211, 212, 215, 220, 221.
24. Там же. Т. XV. Вып. 1. Стб. 69.
25. Там же (под 6871 г.).
26. Там же. Т. V. СПб., 1851. С. 229, Т. IV. Ч. 1. Вып. 1. Пг., 1915. С. 290.
27. Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период. Т. II. СПб., 1890. С. 50.
28. ПСРЛ. Т. V. С. 230, Т. IV. Ч. 1. Вып. 1. С. 291, Т. I. Стб. 533.
29. Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X – XIV вв. М., 1984. С. 270, 279.
30. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 79.

1. Словосочетанием «Северная Фиваида» мы обязаны А.Н. Муравьёву¹. Это и поэтическая метафора, и точная параллель. Святая Русь искони стремилась как бы зарифмовать себя с христианским Востоком, создать систему созвучий, где русские реалии вторят тем или иным сакральным первообразам и символам. Bот некоторые примеры таких соответствий:
- наши первые русские Софии – Киевская, Новгородская, Полоцкая отсылают к своему константинопольскому прототипу;
- Новый Иерусалим, созданный патриархом Никоном, является не бывалой проекцией на русское пространство Святой земли;
- центр Пскова строится по подобию Престола Святой Троицы, описанного в Апокалипсисе.

Здесь имеет место своеобразнейшая поэтика унисонов и перекличек. Северная Фиваида находится в её рамках – она хочет отозваться на камертон Фиваиды Южной. Когда в снах к Корнилию Комельскому является Пахомий Великий, создатель первых киновий, то условная связь с первoисточником получает живое мистическое наполнение.

2. Самый вдохновляющий пример установки на такое отражение в доступных реалиях первородного и высшего даёт Сергий Радонежский. По его замыслу, не только храм или киновия, но вся Русская земля призвана стать зеркалом Святой Троицы – чутко воспроизвести гармонию ее ипостасей. К реализации этой задачи была призвана Северная Фиваида, созданная как прямыми учениками Сергия Радонежского, так и его верными последователями в нескольких поколениях. Ростов Великий сыграл значительнейшую роль в становлении Северной Фиваиды. Находясь у самой её границы, он открывал врата на Русский Север – через них прошли многие прославленные подвижники. В книге А.Н. Муравьёва мы находим замечательную мысль, внутренний вектор которой хочется продолжить именно на Север – вот что здесь говорится о Сергии Радонежском: «Уроженец Ростова, Преподобный оставил свою родину, чтоб поселиться в лесах Радонежских, ближе к Москве, и вот большая часть пустынных чад его с избытком возвращает святительной кафедре Poстовa утрату столь великого старца»². Эта кафедра мощно влияла в северном направлении.

3. В 1390 г. епископом Ростовским стал Феодор Симоновский, племянник и воспитанник Сергия Радонежского, сын его брата Стефана. Феодором был основан в Москве Симонов монастырь. Мы помним, что именно oттуда по зову Богоматери, имевшему ещё и световое проявление, ушел на Север Кирилл Белозерский, любимейший собеседник Сергия Радонежского. Мог ли он миновать на своём пути Ростов Великий? Tyдa Кирилл однажды вернется, чтобы поставить во диаконы Мартиниана – будущего игумена Троице-Сергиевой лавры. Очень важно подчеркнуть, что духовное воздействие Сергия Радонежского на Русский Север шло по двум линиям:
- там получал закрепление и развитие наработанный им опыт монашеского общежительства;
- и одновременно укоренялась исихастская традиция, идущая из Византии, но получившая в преломлении Сергия Радонежского весьма спeцифические черты.

4. Киновия – и исихазм; исихазм – и киновия: именно сочетание этих моментов делает Северную Фиваиду уникальной. Иногда высказывается сомнение, что исихазм в его наиболее зрелой паламитской форме был усвоен на Pуси адекватно – так, в связи с концепцией Божественных энергий С.С. Хорунжий пишет: «это учение едва ли вообще достигло Рoccии»³. Мысль высказывается в предположительной, а не категорической форме – и это делает честь видному исследователю. Но давайте поставим в один хронологический ряд следующие моменты:
- в 1351 г. в Константинополе проходит паламитский собор;
- в 1353 г. Константинополь посещает Алексий, будущий митрополит;
- в 1354 г. он рукоположен патриархом Филофеем, автором «Жития» и службы св. Григория Паламы.

Святитель Алексий прочил на своё место Сергия Радонежского. Общение их было частым и глубоким. Неужели по каналу этой связи в Радонеж не проникла информация о самом главном и существенном в паламизме? Думается, что это был не единственный канал – и если тому нет прямых документальных свидетельств, то отчасти это можно объяснить следующим образом: русское монашество ХIV-ХV предпочитало устную, а не письменную трансляцию знаний – живой пример учителя главенствовал. Однако в пользу паламитского духа Северной Фиваиды говорит множество имевших здесь место ярчайших световых манифестаций. Воспреемники Сергия Радонежского в умном делании научились непосредственно выходить к нетварным Энергиям, выводя их наружу – во имя очищения и высветления дольнего мира. Хочется поддержать игумена Андроника /Трубачёва/ в его утверждении: «Паламизм послужил основой богословия Преподобного Сергия»⁴. Убеждёнными паламистами были митрополиты Феогност, Алексий и Киприан. Эстетика паламизма получает своё совершенное выражение в «Троице» Андрея Рублёва. По мысли В.А. Плугина, ««...ощущение Троицы как света онтологичного для рублёвского мировоззрения»⁵. Показательно, что именно световое предзнаменование указует Павлу Обнорскому на то место, где ему надлежит построить храм в честь Святой Троицы. В неглаголемом свете видится Северная Фиваида.

5. Афонский извод исихазма тоже получил распространение в Северной Фиваиде. Сергий Нуромский, ученик Сергия Радонежского, бывал на Афоне. Параллельно существовала самостоятельная ветвь, идущая прямо от Святой Горы и несколько отличная от Сергиева побега. Однако потом две линии, радонежская и афонская, неоднократно пересекались, порождая интереснейшую интерференцию в блестящих личностях. Впрочем, разделение этих линий имеет скорее исторический, чем сущностный смысл, поэтому мы акцентируем его лишь в рамках весьма короткого периода, тем не менее важного для истории как угасающей Византии, так и её полной сил наследницы юной Северной Фиваиды. Об этом в связи с Сергием Радонежским В.Н. Топоров говорит так: «...от священного огня, ярким пламенем взметнувшегося в Византии XIV века, он сумел зажечь свечу, перенести ее в темные леса Северо-Востока Руси и дать ей разгореться сильным и ровным пламенем»⁶.

6. Северным Афоном мы можем назвать Спасо-Каменный монастырь на Кубенском озере близ Вологды. Ещё при жизни Димитрия Донского пришёл в Moскву Святогорец Дионисий. Своим умственным и нравственным складом он расположил к себе Великого Князя. Когда в Москву пришли старцы из Спасо-Каменного монастыря с просьбой дать игумена, тo выбор пал на Дионисия. Он вдохнул новую жизнь в островной северный монастырь. Там был введён отличающийся особой строгостью Афонский устав. Oт Дионисия Святогорца получил на Кубенском острове своё иноческое имя Дионисий Глушицкий. Он был насельником и Кирилло-Белозерского монастыря. Перед нами как раз тот случай, когда подвижник связывает в своей судьбе две исихастские традиции, о которых шла речь выше. После преставления ростовского епископа Григория – и во время водворения на княжеский престол Василия Дмитриевича, сына Димитрия Донского – митрополит Фотий поручает Дионисию Святогорцу занять ростовскую кафедру. Мы знаем его и как Дионисия Ростовского. В рамках интересующей нас темы отметим следующие эпизоды из ростовской биографии Дионисия:
- он поручает Григорию Пельшемскому принять в управление Спасско-Иаковлевский монастырь;
- его навещает в Poстове любимый питомец Дионисий Глушицкий и возвращается на Север с подарком для братии – чудотворной иконой;
- Александр Куштский обращается к нему с просьбой благословить новую обитель.

Bсе три подвижника – столпы Северной Фиваиды. Будучи создателями прославленных киновий, они одновременно практикуют умное делание -являются исихастами. На русском Севере осуществился великий синтез.

7. Основателем монастырского общежительства является Пахомий Великий. Его ближайшему ученику Феодору была явление Святой Троицы. Предание об этом рассказывает так: «И когда он молился, увидел он что-то вроде трех столбов, во всем равных и похожих друг на друга. И услышал он голос, говорящий ему: «Не обращай внимания ни на разделение этого видимого знака, ни на очертания, но только на сходство. Ибо нет среди творения знака, который может изобразить Отца, Сына и Святого Духа»⁷.

В догмате Святой Троицы поражает своей глубиной диалектика нераздельного и неслиянного. Несомненно, что в знамении, которое было дано Феодору, выходит на первый план момент нераздельности – и это понятно: чудо случилось во время острых арианских споров. Согласно Арию, Троице присуща субординация – ее онтологию определяет иерархичность, а вовсе не равенство. Ортодоксия говорит: ипостаси равночестны. Графический по своему характеру символ, увиденный Феодором, призван подчеркнуть именно это качество. Он указует на абсолютную симметрию Троицы. Но это только одна сторона гармонии. И если она получит преобладание, то нераздельность возьмет верх над неслиянностью или даже подавит ее вовсе – тогда мертвящий дух унификации воцарится в киновии. Не стоял ли на пороге этой опасности Иосиф Волоцкий, уделявший главное место при организации киновий жесткой дисциплине, буквалистски понятому уставу? П.А. Флоренский в одном месте синонимизирует понятия «Киновия» и «Коммунизм»⁸. Нам ли не знать сегодня, что семантика их не совпадает!? Но именно коммунизм является торжеством нивелирующей неразделенной оси. Легальная перспектива неизбежна.

8. Над киновиями Южной Фиваиды воссиял свет Святой Троицы. Как это важно для понимания истоков тex идей, которые развивал Сергий Радонежский! Устав Тавеннисиотского общежития, написанный последоватеями Пахомия Великого, стремится воспроизвести тринитарную гармонию нераздельного и неслиянного – общего и личного: «...всякий должен был держать себя так, как будто он жил один в духе, однако ж, все должны, были быть в крепкой между собой любви, мире, и согласии»⁹. Это тонкое равновесие было очень трудно утверждать. Далеко не сразу киновия смогла cтaть зеркалом Святой Троицы. Гармония утверждалась трудно. Вспомним, что Сергий Pадонежский начинал с особножительства /идиорритмы/ – и общежительный Студийский устав братия приняла с немалыми трудностями. Заметим, что Иосиф Волоцкий уже не застал в Троице-Сергиевой лавре некогда процветшую в ней киновию – она вернулась к особножительству. Нечто подобное произошло в Спасо-Каменном монастыре ещё при игуменстве Дионисия: Афонский ycтав там не смог удержаться – Дионисий переключил монастырскую жизнь на особножительный лад. Впрочем, для него это была лишь временная уступка, имеющая объективное основание: Русский Север прославился раньше всего подвигом отшельничества – Антоний Великий какое-то время субъективно ему был ближе, чем Пахомий Великий; северная глушь способствовала и идиорритме, порой напоминающей скитничество – эти давние устремления уловил и творчески преобразил Нил Сорский. Тем на менее именно киновия была и остается главным средством для утверждения идеалов Сергия Радонежского. В Ростове Великом хорошо понимали это. Вот свидетельства этого понимания:
- Димитрий Прилуцкий, следую живому примеру посетившего Переяславль-Залесский Сергия Радонежского, создаёт в родном городе именно киновию; дойдя до вологодской земли, он горестно сетует: опыт монастырского общежительства здесь не известен – это подвигает его на создание Спасо-Прилуцкой обители;
- в Житии Григория Пельшемского мы находим описание его встречи с Дионисием Глушицким, дающим такую заповедь: «...чтобы никто из братии ничего не держал у себя и не считал бы своим, но чтобы всё было общим»¹⁰; заметим, что из Ростова Григорий уходит тайком именно на Глушицу – её первого насельника в свое время благословил Дионисий Святогорец; интереснейшая сеть связей ложится тут на карту Северо-Восточной Руси: Кириллов – Кубенское – Глушица – Ростов – Сосновец – Пельшма; по линиям этой связи одновременно циркулирует и общежительный, и безмолвнический опыт;
- схожий совет Григорий Пельшемский получает oт ростовского епископа Ефрема: «благой сосед даю_тебе_устроить общежитие»¹¹; и напутствие подкрепляет цитатой из Деяний апостолов: «и никто ничего из имени своего не называл своим, но все у них было общее».

9. Получив импульс от Сергия Радонежского, Ермолай-Еразм трактует Святую Троицу как высшую форму киновии – видит в жизни Бога архетипический прообраз общежительного устава. Монастырь хочет стать зеркалом Святой Троицы? В её излучении равную роль играют частоты как нераздельности, так и неслиянности. Мы уже говорили о том, что существует опасность избирательного отражения, когда киновия слабо реагирует на волны неслиянности – порой остается вообще не чувствительной к ним. Как избежать этой асимметрии? Воистину спасительным тут оказывается исихазм! Он реализуется в сугубо личностной форме – это путь именно личности, а не члена коммуны. Примитивно понятый идеал равенства неизбежно приводит к росту энтропия.

Вcе различия сглаживаются – и общежитие деградирует. Паламитская антропология противостоит этой энтропийной тенденции. Личностное начало получает в исихазме своё максимальное выражение. Ведь нам становится доступным тезис! В синергию с тремя лицами Святой Троицы может вступить только лицо. Причём соборность призвана усилить качество, которое Е.А. Баратынский метко назвал «лица необщим выраженьем». Киновия обобществляет дольное – исихия индивидуализирует горнее. Жертвуя малым, обретаем великое. У Л.П. Карсавина еать парадоксальная мысль: «с т р о г о г о в о р я, н е т т в а р н о й л и ч н о с т и»¹²; (разрядка Карсавина – Ю.Л.). Это оказано в развитие исихазма. К числу нетварных энергий здесь фактически добавляется ещё одна: это энергия личностного начала, исходящая из недр Святой Троицы наряду с энергиями жизни, любви, вдохновения. Северная Фиваида особенно актуальна именно этим своим чувствованием личностного начала. Гармонию Святой Троицы она отражала без аберраций.

10. Исихазм ассоциируется с анахоретством. Внешний мир отсекается как помеха – духовная жизнь становится центростремительной: направляется на преображение глубинного «я», жаждущего иметь в качестве собеседника только Бога. Такой путь не предосудителен. Однако исихаст, вставший на него, ничего не меняет в окружающей действительносги. И это беспокоило Сергия Радонежского, который осуществил ещё один синтез: исихастскую практику личностного спасения укрепил и обновил этикой любви. Исихазм эгоцентричен? У Сергия Радонежского он становится интерсубъективным. Как бы размыкает себя. Разве Святая Троица не открывается вовне через нетварные энергии?

Она знает апофазу, но не застывает в ней. Так и киновия: ограждаясь от мира, обитель оставляет свои стены прозрачными – через них благодать перетекает в мирские измерения и валунная кладка тут не помеха. Северный монастырь одновременно закрыт для мира и открыт миру: став зеркалом Святой Троицы, он превращает это зеркало в своего рода аттрактор – притягивает к себе дольнее бытие, стараясь передать ему опыт Божественной жизни. Крестьянская община на Севере многое восприняла oт своих любимых монастырей. По сути, о единстве центростремительного и центробежного в духовной жизни северного киновиота-исихаста говорит Дионисий Глушицкий Григорию Пельшемскому: «Весь ум свой направь к тому, чтобы со всем тщанием искать Единого Бога и ревностно прилежать к молитве. Но более всего будет стараться, отче Григорий, помогать нищим, сиротам и вдовицам. Пока есть время, твори благое»¹³. В этих словах нашел своё выражение дух Северной Фиваиды.

1. Муравьёв A.H. Русская Фиваида на Севере. M., I999.
2. Там же. С. 27.
3. Хорунжий С.С. Русский исихазм: черты облика и проблемы изучения. В кн.: Исихазм. Аннотированная библиография. М., 2004. С. 554.
4. Игумен Андроник /Трубачев/. Русская духовность в жизни Преподобного и его учеников. Тысячелетие Крещения Руси. Международная церковная научная конференция «Богословие и духовность». М., 1989. C. 178.
5. Плугин В.A. Maстep Святой Троицы. М., 2001. С. 178.
6. Топоров В.Н. Святость и святые. М., 1998. Т. 2. С. 678.
7. Цит. по: Хосроев А.Л. Пахомий Великий. СПб., 2004. С. 371.
8. Флоренский П.А. Троице-Сергиева Лавра и Россия. П.А. Флоренский. Избранные труды по искусству. М., 1996. С. 234.
9. Древние иноческие уставы. М., 1892. С. 139.
10. Житие Григория Пельшемского. Цит. по: Жития святых. Книга дополнительная, первая. М., 1908. С. 172.
11. Там же. С. 171.
12. Карсавин Л.П. О личности. Каунас, 1929. С. 181.
13. Житие Григория Пельшемского. С. 169.

1380 г. является рубежом юридической самостоятельности Белозерского княжества. В результате пресечения линии великих белозерских князей в лице Федора Романовича и его сына Ивана Белозерское княжество стало выморочным и перешло в руки великого владимирского и московского князя Дмитрия Ивановича. В 1389 г. по своей духовной он передал Белоозеро в удел своему третьему сыну Андрею Можайскому. С этого времени начинается почти столетняя история Белозерского удела в составе Московско-Владимирского великого княжения.

Однако, кроме погибших на Куликовом поле старших белозерских князей, в конце XIV в. оставались и представители другой ветви этого рода, потомки Федора Михайловича – старшего сына белозерского князя Михаила Глебовича. Двоюродный брат Федора Романовича Василий Федорович носил прозвание Согорский. Именно с ним и его потомками связано в дальнейшем образование корпорации белозерских князей.

В XV – начале XVI в. действовало четыре поколения белозерских князей, всего более семидесяти человек. Старшее поколение, в лице Юрия, Афанасия, Семена и Ивана Васильевичей могло появиться на исторической сцене уже в конце XIV в., а их внуки и правнуки встречаются в источниках на рубеже XV-XVI вв. Практически о каждом из них в источниках имеются прямые или косвенные данные, позволяющее на наш взгляд, с определенной долей вероятности восстановить в целом историю белозерского княжеского рода в этот период, выяснить его фамильный состав, определить совокупность землевладельческих и служебных характеристик членов рода.

Вначале предпримем краткий экскурс в родословную белозерских князей первой половины XV в., сравнивая данные родословных росписей с показаниями других источников. Юрий, старший сын Василия Федоровича Согорского стал родоначальником фамилий Белосельских, Андомских и Вадбольских. Давыд, старший сын Юрия в родословных значится бездетным, неизвестны его потомки и по другим источникам. От второго сына Юрия князя Романа произошла ветвь князей Белосельских. Хотя в поздних родословных с фамилией Белосельский впервые называется только внук Романа Гаврила Федорович, мы полагаем, что Гавриил не был основателем этой фамилии. В Бархатной книге была записана лишь ветвь Белосельских, происходившая от Гавриила, поэтому в генеалогических трудах утвердилась ошибочная точка зрения о том, что именно он стал основателем рода Белосельских и первым носил эту фамилию. Однако, в писцовой книге Шелонской пятины 1498 г. упоминается князь Иван Федорович Белосельский¹, которого можно считать братом князя Гаврила Федоровича Белосельского, владевшего в это же время поместьем в Копорском у. Водской пятины². Следовательно, и отец Гаврила и Ивана уже носил фамилию Белосельский. Кроме детей и внуков Гаврила и Ивана среди новгородских помещиков в XVI в. встречается еще не менее десятка князей Белосельских³. Они образуют отдельную ветвь рода и происходят от князей Василия и Владимира Ивановичей, живших в первой половине XVI в. Отчество Ивановичи позволяет отождествить их отца с князем Иваном Ивановичем, внуком Романа Юрьевича, хотя в родословных о его потомстве ничего не говорится. Общим предком этих двух ветвей является князь Роман Юрьевич, а поскольку его отец Юрий Васильевич в Ростовском летописном своде XV в. и Типографской летописи назван Белосельским (см. главу 1), то, скорее всего именно он был первым владельцем пошехонской волости Белое село и дал фамилию Белосельский своим потомкам.

Третий сын Юрия Васильевича князь Андрей был отцом князей Михаила Андожского, Ивана Вадбольского и Семена Андожского. От двух старших братьев пошли роды князей Андомских и Вадбольских соответственно, а Семен значится в родословных бездетным. Именование в родословных Андожскими Михаила и Семена Андреевичей позволяет предположить, что первым фамилию Андожский носил их отец князь Андрей Юрьевич. Подтверждение этого мы находим в Ростовском соборном синодике, где Андрей Юрьевич записан с фамилией Андожский⁴.

Второй сын Василия Согорского Афанасий по родословным стал основателем фамилии Шелешпальских. У него значится только один сын Иван, у которого, в свою очередь, было четыре сына – Юрий, Дмитрий, Челядня и Финята. Два старших брата положили начало двум особым ветвям князей Шелешпальских, существовавших еще в XVIII в.: Юрий – собственно Шелешпальских, а Дмитрий – Угольских, во второй половине XVI в. возобновивших именование Шелешпальские.

Родословная Кемских, Согорских и Ухтомских за XV в., вероятно, вполне достоверна, поскольку другие источники не дают новых сведений, которые могут дополнить информацию родословных книг. Единственным исключением является отсутствие в родословной князя Филиппа Федоровича Карголомского, который вместе с матерью Анастасией и братом Иваном назван в качестве вкладчика в Кирилло-Белозерский монастырь⁵.

Таким образом, родословные росписи белозерских князей за XV в., за некоторыми исключениями, в целом соответствует картине, рисуемой нам другими источниками. На основе родословной и актового материала имеется возможность выяснить, по какому принципу образовывались новые фамилии белозерских князей.

В XV в. по разным источникам можно проследить существование у белозерских князей 8 фамилий: Андожские, Белосельские, Вадбольские, Карголомские, Кемские, Согорские, Ухтомские, Шелешпальские. К концу XV в. к названным фамилиям прибавляются Дябринские, Угольские, а в XVI в. – Чесноковы (из Вадбольских), Калитины (из Шелешпальских), Фуниковы и Нащокины (из Кемских), Угримовы, Пенкины, Волковы, Холуевы (из Ухтомских).

В историографии утвердилось мнение о происхождении фамилий белозерских князей от названий белозерских волостей. Тем не менее, несмотря на длительную историографическую традицию в настоящее время не существует целостной концепции раскрывающей принципы, по которым происходило образование всех фамилий белозерских князей. До сих пор не предпринималось попыток объяснить происхождение фамилий Угольских и Дябринских. Кроме того, в историографии утвердилось искаженное, не соответствующее бытовавшему в то время, написание некоторых фамилий белозерских князей, что в некоторой степени затрудняло для наших предшественников анализ и подчас приводило к неверным выводам (яркий пример в этом плане – этимология фамилии Сугорский, как произошедшей от никогда не существовавшего в действительности топонима Сугорье).

Как уже отмечалось, в XV в. по разным источникам можно проследить существование у белозерских князей фамилий Андожских, Белосельских, Вадбольских, Дябринских, Карголомских, Кемских, Согорских, Угольских, Ухтомских, Шелешпальских. Причем написание некоторых фамилий в XV в. отличалось от принятого в XVII в., а затем усвоенного в позднейших генеалогических трудах и бытующего вплоть до настоящего времени. Например, фамилия Шелешпальских в XVIII в. превратилась в Шелешпанских, а Согорских в XVII в. – в Сугорских. Неустойчивой было написание фамилии Андомских. Именно в таком виде она зафиксирована во множестве актов XVI в., однако в XV в. бытовало написание Андожский, зафиксированное в акте первой трети XV в., духовной белозерского князя Михаила Андреевича (1486 г.) и Ростовском соборном синодике⁶. В XVII-XVIII вв., уже после пресечения рода, в родословных утвердилось написание в форме Андогский.

В тексте настоящей работы мы будем придерживаться написания фамилий в форме зафиксированной источниками XVI в. то есть Согорский, Шелешпальский⁷. Исключение составляет фамилия Андомский, при употреблении которой мы будем строго следовать источникам, сохраняя для XV в. написание Андожский, а для XVI в. – Андомский.

В историографии общая тенденция по вопросу о происхождении фамилий белозерских князей прослеживается довольно четко: еще генеалогами XIX в. образование фамилий напрямую связывалось с княжеским землевладением в ранний период. На наш взгляд, именно это направление в объяснении принципов образования интересующих нас фамилий наиболее продуктивно. Опираясь на изыскания предшественников, попробуем дать собственную реконструкцию землевладения белозерских князей в XV в. Действительно, все фамилии, существовавшие в это время, за единственным исключением (Шелешпальские), могут быть связаны с белозерскими волостями известными в XV-XVI вв. О землевладении в XV в. – первом десятилетии XVI в. имеются сведения по родам Андожских (только вне родового гнезда), Белосельских, Карголомских, Кемских, Согорских, Ухтомских и Шелешпальских.

Родовые владения Карголомских располагались в волости Карголома, на территории которой находился город Белоозеро. Известны вклады Карголомских в Кирилло-Белозерский монастырь деревнями, расположенными в этой волости («в своей отчине в Карголоме»⁸, в нескольких документах в Карголоме упоминаются межи князей Карголомских с соседними землевладельцами⁹.

Князья Кемские владели территорией под названием Кема, расположенной в бассейне реки Кемы, впадающей с северо-запада в Белое озеро. Дети князя Давыда Семеновича после его смерти поделились «вотчиною отца своего, княжью Давыдовою, Кемою»¹⁰. Судя по сохранившимся актам владениями Давыдовичей исчерпывалось все феодальное землевладение в Кеме. Детальную реконструкцию землевладения Кемских во второй половине XV-XVI вв. позволяет осуществить большой комплекс актов (более 60 номеров), сохранившийся большей частью в составе архива Кирилло-Белозерского монастыря.

В нижнем и среднем течении пошехонской реки Ухтомы, левого притока Согожи, в XVII в. располагалась Ухтомская волость, но в XVI в. и, вероятно, ранее эта местность обозначалась даже самими Ухтомскими довольно размыто: «в Пошехонье на Ухтоме»¹¹. Владения Ухтомских в этой местности (от впадения Ухтомы в Согожу до впадения в Ухтому речки Шелекши) восстанавливаются по актам конца XV-XVI вв. (более 40 номеров). Судя по ним, Ухтомские «в Пошехонье на Ухтоме», как и Кемские в Кеме первоначально обладали всеми землями на этой территории.

Особой Шелешпальской волости в XVII в. не существовало, но территория где располагались родовые вотчины Шелешпальских в XVI в. называлась «Шелешпали». Находились эти земли по верхнему течению р. Ухтомы, выше владений Ухтомских, при впадении в Ухтому речки Шелекши, по которой, вероятно, местность и получила свое название. В актах географические ориентиры этой местности звучат как «людчик шелешпалький», «шелешпальские межи», «в Шелешпалех»¹². О землевладении здесь нетитулованных феодалов до конца XVI в. сведения отсутствуют. Скорее всего, Шелешпальские, как другие их родичи, владели в этом районе всеми землями. Это также относится и к младшей ветви Шелешпальских – князьям Угольским, владевшим волостью Углеца Константинова¹³. Не столь однозначно обстоит дело землевладением князей Дябринских. Их вотчины находились в Дябрине (в XVII в. Дябринская волость), но уже в первой половине XVI в. они не являются здесь монопольными землевладельцами. Кроме них, вотчины в Дябрине имеют князья Кемские и Согорские, но их владения характеризуются в актах как прикупы¹⁴. Вотчины нетитулованных феодалов в Дябрине также отсутствовали до конца XVI в.

В XVII в. в Пошехонском уезде по реке Соге, левому притоку Согожи располагалась Согорская волость. Однако ранее, в актах XVI в. эта местность называлась не Согорской волостью, а просто «Согорза»¹⁵. Здесь в XV и XVI в. располагались обширные родовые вотчины обоих ветвей князей Согорских. На рубеже XV и XVI вв. Согорские начинают межевать свои владения с вотчинами Ухтомских и Шелешпальских, находящимися севернее.

Родовым гнездом Андомских можно считать Андомскую волость, расположенную при слиянии рек Андога и Суда. Прямое указание на владение Андомскими вотчинами в этой волости имеется в книге езовых и оброчных волостей Белозерского уезда 1585 г. где говорится о вотчинах князей Ивана Васильевича Меньшого и его племянника Андрея Ивановича Андомских¹⁶.

О землевладении Белосельских в XV в., до испомещения их в Новгородской земле, прямые сведения отсутствуют. В завещании Ивана III прямо указывается, что в составе пошехонских владений его матери великой княгини Марии Ярославны находилась и волость Белое Село¹⁷. Следовательно, не позднее 1485 г. (а возможно и 1473 г.) Белосельские вотчин в этой волости не имели. Учитывая, что в 1480-х гг. Белосельские находятся на службе у Ивана Салтыка Травина можно предположить, что Белосельские владели Белым Селом еще в первой половине XV в., а затем, в 1450-80-е гг. потеряли вотчины и опустились по социальной лестнице до субвассалов нетитулованного боярина. Скорее всего, потеря вотчин произошла в результате опалы. Причиной опалы могло быть участие Белосельских в феодальной войне на стороне проигравших, или же просто опала на отдельных членов двора Ивана Андреевича Можайского после его бегства в Литву.

Локализация вотчин Андомских, Карголомских, Кемских, Согорских, Дябринских, Угольских, Ухтомских и Шелешпальских в местностях с соответствующими названиями свидетельствуют о том, что фамилии были усвоены ими как следствие обладания соответствующими территориями. На владельческое происхождение фамилий, указывает и формант –ский, обязательно присутствующий в каждой из них.

Поскольку вотчины являлись наследственными владениями, можно выяснить, какими землями обладал каждый из четырех сыновей Василия Согорского, и, следовательно, сам Василий. В руках Юрия Васильевича находились Белое село, Андома и Вадбал. Афанасий Васильевич владел Шелешпалью, Углецой и Дябрином, Семен Васильевич – Согорзой и Кемой, а Иван Васильевич – Карголомой и Ухтомой. Подчеркнем, что владения каждого из Васильевичей состояли из двух частей, одна находилась на севере, собственно в Белозерье: Андома, Вадбал, Карголома и Кема, а другая – на юге княжества, в Пошехонье: Белое село, Дябрино, Согорза, Ухтома, Углеца, Шелешпаль. Причем южный блок волостей образовывал единый территориальный комплекс.

Как видим, образование фамилий у белозерских князей на протяжении всего XV в. проходило строго по владельческому принципу – от названия княжеских владений, сначала уделов, затем вотчин. Формирование фамилий с владельческим формантом –ский прекратилось с исчерпанием возможности дробления уделов до размера волостей. Последними фамилиями, образованными по такому принципу были Угольские и Дябринские, которые появились в конце XV в. Территории соответствующих волостей находились в наибольшем удалении от основной водной артерии края – Шексны и, вероятно, их хозяйственное освоение происходило несколько позднее, чем освоение земель по Ухтоме и Соге.

Реконструировав состав земельных владений детей Василия Согорского, мы можем предположительно восстановить границы его удела. Он состоял из позднейших Андомской, Белосельской, Вадбольской, Дябринской, Карголомской, Кемской, Согорской, Углецы Константиновой и Ухтомской волостей.

В фундаментальной монографии В.А. Кучкина приведена карта Белозерского княжества в XIV в.¹⁸ На ней показаны границы удела князя Василия Романовича Сегорского (правильно Василия Федоровича Согорского). На момент публикации карта, без сомнения, была огромным шагом вперед в изучении истории Белозерского княжества, но, к сожалению, по нашим наблюдениям, она содержит ряд неточностей. В состав владений Василия Согорского В.А. Кучкиным были включены все земли, расположенные на берегах озера Белое, включая земли на западном, северном и восточном берегах озера. По нашему мнению, в Согорский удел входили только земли перечисленных выше волостей, а из них в районе Белого озера находились только Карголомская и Кемская волости. Следовательно, волости, расположенные на западном берегу Белого озера, по рекам Ковжа, Шола и Илекса, в состав удела князя Василия Согорского не входили, а принадлежали старшему белозерскому князю Федору Романовичу, а затем его преемникам – удельным белозерским князьям московского дома Андрею Дмитриевичу и Михаилу Андреевичу. Земли на северном и восточном берегах Белого озера (волости Киснема, Киуй, Вашки, Мунга) по крайне мере уже в конце XIV в. принадлежали светским нетитулованным землевладельцам, составлявшим верхний слой вассалов белозерских князей¹⁹. К этому же комплексу вотчин нетитулованных феодалов относились и земли по реке Ухтоме, впадающей с востока в Белое озеро. Одноименность этой реки с пошехонской Ухтомой, на которой располагались вотчины Ухтомских и ее близость к волости Карголома неоднократно толкали историков на ошибочное включение земель в этом районе в состав владений карголомско-ухтомского князя Ивана Васильевича. Не избежал этой ошибки и В.А. Кучкин²⁰. Однако земли в районе белозерской Ухтомы находились во владении нетитулованных землевладельцев и под общей юрисдикцией московских удельных князей Андрея Дмитриевича и Михаила Андреевича. Следовательно, они, как и земли на западном берегу Белого озера, не входили в удел Василия Федоровича Согорского. Таким образом, удел князей Кемских территориально не соединялся с другими уделами белозерских князей. Изолированным был и Карголомский удел, который не граничил непосредственно с владениями князей Андомских и Вадбольских.

Кроме того, в удел Василия Согорского В.А. Кучкиным включена территория позднейшей волости Андопал, расположенной в верховьях реки Андоги, севернее волости Вадбал. На наш взгляд, включение этой волости в состав владений младших белозерских князей нет никаких оснований. В источниках отсутствуют какие-либо сведения о вотчинах белозерских князей в этой волости, а в XVI в. она находилась в разряде черных.

На карте В.А. Кучкина в состав удела князя Василия Согорского также включена обширная территория на левом берегу Шексны. В нее вошли земли не только по рекам Согоже и пошехонской Ухтоме, но и территории, расположенные севернее, вплоть до волости Угла, находившейся в бассейне одноименного левого притока Шексны. Волость Углу в состав владений Василия Согорского В.А. Кучкин включил на основании упоминания о владении здесь пустошами Михаила Андожского, хотя и отметил то, что вся территория по Угле принадлежала князьям московского дома²¹. Полагаем, что ученый ошибочно относил упоминаемые пустоши к старинным родовым владениям Андожских, тем более, что волость Угла действительно находилась под юрисдикцией белозерских князей Андрея Дмитриевича и Михаила Андреевича, а некоторое время великой княгини Марии Ярославны.

Земли между Согожей и Углой позднее входили в состав Южской и Водожской волостей Вологодского уезда. В этих волостях не зафиксировано землевладения белозерских князей ни в XV ни в XVI вв. По-видимому, территории этих волостей, как и территория Углы, никогда не входили в состав удела Василия Согорского или его детей. Вместе с тем, в состав владений Василия Согорского В.А. Кучкиным не была включена волость Углеца Константинова, располагавшаяся в верховьях р. Ухтомы и по правому берегу р. Соть. Она была вотчиной младшей ветви Шелешпальских и получила вторую часть своего названия (Константинова) от имени князя Константина Дмитриевича, унаследовавшего эту волость по духовной своего отца Дмитрия Судицы в 1470 г.²² В родословных Константин назван Угольским, с этой фамилией писались его дети и внуки.

В число территорий, подчиненных старшему белозерскому князю Федору Романовичу, входили не только волости, перечисленные в духовной Дмитрия Донского (опричнина княгини Феодосьи): Вольское, Шаготь, Милолюбский ез, Суда, Колашна, Городок и Волочек, но и земли, принадлежавшие нетитулованным вотчинникам (Монастыревым, Хромым, Лихаревым, Всеволожским, Ильиным, Горбовым и др.). Они включали северо-восточное и центральное Белозерье. Под юрисдикцией старшей ветви белозерских князей, а затем удельных князей московского дома, вероятно, так же находились такие волости как Луковесь, Арбужевесь, Череповесь, Угла.

Таким образом, имеется возможность очертить более достоверную границу владений Василия Согорского. По нашим наблюдениям, площадь удела Василия Согорского оказывается примерно в два раза меньше, чем на карте В.А. Кучкина. Сам Согорский удел был разделен на три части, расположенных на периферии Белозерского княжества. Все главные транспортные артерии, включая водные пути (Шексну, Ковжу, Суду), волоки (волок на Ковже и Волочек Славенский) и торговые центры (г. Белоозеро, торг на Угле) были в руках старшего белозерского князя. Явная диспропорция в наделении земельными владениями белозерских князей младшей линии, разбросанность и более слабое развитие экономики, вероятно должны были сдерживать их сепаратистские устремления. Экономическая и политическая слабость младшей ветви белозерских князей позволила московским князьям, вероятно, без особых усилий включить Белозерское княжество в состав своих владений в конце XIV в.

Вполне естественно, что после этого белозерские князья младшей линии переходят на службу князьям Московского дома. В конце XIV-начале XV в. действовали дети Василия Федоровича, которые зафиксированы в источниках уже в качестве подчиненных, вероятно служилых, князей Василия I и его брата Андрея Дмитриевича. В 1398 г. при нападении новгородцев на Белоозеро упоминаются не названные по имени «белозерские князи», оборонявшие город вместе с воеводами великого князя. Скорее всего, это были дети князя Василия Федоровича Согорского.

1. НПК. Т. IV. С. 160-161; СПб., 1905. Т. V. С. 70.
2. НПК. СПб. 1868. Т. III. С. 495, 505, 517-520.
3. Самоквасов Д.Я. Архивный материал: новооткрытые документы поместно-вотчинных учреждений Московского государства XV-XVII столетий. М., 1905. С. 11-13, 15, 26, 49-50, 54-55.
4. Конев С.В. Синодикология. Ч. II: Ростовский соборный синодик // Историческая генеалогия. Вып. VI. Екатеринбург; Нью-Йорк, 1995. С. 102.
5. АСЭИ. Т. II. № 225. С. 146-147.
6. «Что купил Александр у князя Михаила у Андожского» (АСЭИ. Т. II. №55. С. 37), «пожаловал Александра Андожского» (ДДГ. № 80. С. 304, 307, 310), «князю Андрею Юрьевичю Андожскому» (Конев С.В. Синодикология. Ч. II: Ростовский соборный синодик. С. 102). В «Сказании о Мамаевом побоище» среди участвовавших в Куликовской битве белозерских князей названы «Андомскые князи» (Памятники Куликовского цикла. СПб., 1998. С. 149), что может являться еще одним свидетельством в пользу датировки этого памятника XVI в.
7. На начальном этапе исследования автор данной работы, как и многие его предшественники, находился под влиянием историографической традиции. В частности Василий Согорский первоначально считался мной сыном белозерского князя Романа Михайловича, а не его брата Федора Михайловича (благодарю А.В. Кузьмина указавшего на ошибочность этого мнения), а фамилию Шелешпальский, следуя позднейшим публикациям, писал Шелешпанский (см.: Грязнов А.Л. Князья Шелешпанские в XV – XVII веках // Белозерье. Краеведческий альманах. Вологда, 1998. Вып. 2. С. 93-117).
8. АСЭИ. Т. II. № 114. С. 71, № 210. С. 136, № 225. С. 146-147.
9. АСЭИ. Т. II. № 87. С. 53 (1435-1447 гг.), № 209. С. 136 (1471-1475 гг.), АЮ. № 414. С. 442 (кон. XV в.) – датировка наша.
10. АСЭИ. Т. II. № 227а. С. 148. И.А. Голубцов датировал этот акт временем ок. 1474-1486 гг.
11. АЮ № 241. С. 263, № 242. С. 264.
12. АЮ. №152. С. 171, № 263. С. 275, 276.
13. АЮ. № 106. С. 139.
14. АЮ. № 264. С. 277.
15. АЮ. № 264. С. 277, № 392. С. 418.
16. Писцовая книга езовых дворцовых волостей и государевых оброчных угодий Белозерского уезда 1585 года. М.:Л., 1984. С. 178. Уже в середине XVI в. значительная часть Андомской волости попала в руки князей Кривоборских, точнее Ивана Александровича Кривоборского, который завещал свою вотчину пятерым сыновьям. Часть вотчины Ивановичи передали в Троице-Сергиев монастырь (Троицкие Танищи), а часть – в Кирилло-Белозерский (Кирилловские Танищи). Кроме того, дочь одного из братьев получила в приданое село Андугу в Белозерском уезде (Акты суздальского Спасо-Евфимьева монастыря 1506-1608 гг. М., 1998. №228. С. 431).
17. ДДГ. № 89. С. 356.
18. Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X – XIV вв. М., 1984. С. 313.
19. Грязнов А.Л. Светские акты конца XIV – начала XV в. из архива Кирилло-Белозерского монастыря // в печати.
20. Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси. С. 313, 314.
21. Кучкин В.А. Указ. соч. С. 311.
22. Акты служилых землевладельцев XV – начала XVII века. М., 1997. Т. I. №301. С. 294.

В составе копийной книги Павлова Обнорского монастыря 80-х годов XVII в., хранящейся в библиотеке Государственного музея-заповедника «Ростовский кремль»¹, дошли тексты ряда грамот XVI – XVII вв., которые дают представление о землевладении, деятельности и родственных связях светских лиц, являвшихся соседями и вкладчиками указанного монастыря. В 1970 г. автором настоящей работы была опубликована одна², а в 1996 г. – еще 15 грамот³ из числа документов этой книги. Весь состав копийной книги был подробно, по главам, описан в статье С.М. Каштанова и Л.В. Столяровой, изданной в 2002 г.⁴

На конференции «История и культура Ростовской земли 2003» автор данной работы прочел доклад «О пошехонских князьях в XVI в.»⁵, где показал локализацию владений князей Шелешпанских, Сугорских, Кемских, Дябринских и Угольских в разных районах Пошехонья. К сожалению, с оформлением текста доклада автор сильно задержался, вследствие чего доклад не мог быть опубликован в соответствующем сборнике материалов конференции 2003 г. Этот досадный промах мы попытаемся исправить изложением своих наблюдений в настоящей статье. В приложении к ней публикуются 10 новых документов XVI в. из копийной книги Павлова Обнорского монастыря, которые имеют отношение к поставленной теме.

Начнем с рассмотрения сведений, касающихся вкладов князей Шелешпанских. В жалованной грамоте Ивана IV Павлову монастырю от 11 февраля 1546 г. упоминается, что при Василии III, т.е. в промежутке между 1505 и 1533 гг., «князь Семенъ Шелешпалскои» «имъ дал по душе» земли «в Белозерскомъ уезде в Шелешпалех»⁶. Под Семеном Шелешпальским подразумевается, видимо, кн. Семен Андреевич Шелешпанский, младший (третий) сын кн. Андрея Юрьевича Шило. Он принадлежал к XX колену от Рюрика⁷; умер бездетным⁸. Его бездетностью, видимо, и определялась передача родовых вотчин в монастырь.

Вклад кн. С.А. Шелешпанского состоял из девяти деревень (Токарево, Высокое, Инжевар, Подорваное, Грибунино, Конанцово, Вараково, Власово, Боранцово) и трех починков (Матвеев на Хресцах, Любилов и Красное). Д. Инжевар приобрела позднее статус села. В дозорных, писцовых и переписных книгах 1619 – 1646 гг. с. Инжевар всегда указывается во главе того комплекса земель, основой которого послужил вклад кн. С.А. Шелешпанского. В XVII в. эти владения числились уже не «в Белозерскомъ уезде в Шелешпалех», а в Ухтомской волости Пошехонского уезда. Согласно писцовым описаниям первой половины XVII в., с. Инжевар, дд. Токарево, Грибунино, Конанцово, Подорванова, Вараково были расположены на р. Ухтоме⁹. Такое же указание имеется в отношении церковной деревни Высокой¹⁰. В одном случае д. Конанцово показана не на р. Ухтоме, а «на суходоле»¹¹. Д. Боранцово в описаниях XVII в. не упоминается. Зато в них постоянно говорится о д. Борисово (Борисково) на р. Ухтоме¹². Починок Матвеев на Хресцах превратился сначала в пустошь Хресцы¹³, а затем в деревню Кресцы (Грящи)¹⁴. Д. Власово в 1619/20 г. была пустошью¹⁵, но к 1631 г. возродилась как деревня¹⁶. Местоположение Хресцов и Власова в писцовых материалах не уточняется. Между тем починок Любилов, ставший деревней Любимово (Любилово), всегда фигурирует как находящийся «на ручью»¹⁷. Название «Красное» в перечне деревень и пустошей рассматриваемого комплекса в описаниях XVII в. не встречается.

Основная часть селений, полученных Павловым монастырем от кн. С.А. Шелешпанского, сохранила прежние названия в XIX – XX вв. В «Списке населенных мест» Ярославской губернии упоминаются казенные деревни Грибунино, Вараково, Высоково, Токарево, Подорваново при р. Ухтоме в 47 – 50 в. к северо-востоку от г. Пошехони (соврем. Пошехонье)¹⁸. Казенная деревня Любилово показана в «Списке» на р. Людинке, в 50 в. к северо-востоку от г. Пошехони¹⁹, хотя в писцовых описаниях XVII в. одноименная деревня помещалась «на ручью»²⁰. Это расхождение в информации источников XVII и XIX вв. не мешает, однако, думать, что речь в них идет об одном и том же месте.

В СНМ Яр. мы находим также «Инжеверово (Инжарово)» – погост «при колодце», в 40 в. к северо-востоку от г. Пошехони²¹. Наличие в нем православной церкви свидетельствует о том, что в прошлом это было село. Земли с. Инжевар граничили в XVI – XVII в. с землями с. Кукобой, расположенного на р. Ухтоме, в 3-х км к северо-востоку от Токарева. Межа шла «от реки Ухтомы и до поперечные речки Люденги до становищъ и Уголские дороги»²², т.е. земли с. Инжеварово и тянувших к нему деревень находились в районе к востоку от р. Люденги (соврем. Людинка), правого притока Ухтомы.

На карте 1997 г. Инжевар отсутствует²³. На генеральных планах Пошехонского уезда 1792 и 1799 гг. с. Инжеверово (Инжеворово) показано возле устья рч. Инжеровки (или ручья Инжеровского)²⁴. Эта речка впадает в Ухтому справа, с севера. Инжеворово находилось на левом, восточном берегу ручья. Далее к востоку от Инжеворова лежат дд. Высокая при Ухтоме (ее тоже нет на карте 1997 г.) и Токарево. На правом, западном берегу ручья Инжеровского, напротив с. Инжеворова, расположена д. Подорваново. Д. Любилова, отсутствующая на карте 1997 г., показана на планах XVIII в. к западу от Варакова и северо-востоку от Погорелки, на левой (восточной) стороне р. Люденги (правый приток Ухтомы).

Владения С.А. Шелешпанского начинались восточнее Людинки и тянулись по правой стороне р. Ухтомы в такой последовательности с запада на восток: Любилова – Вараково – Грибунина – Подорванова – Инжеворово – Высокая – Токарево. Расстояние от Любиловой до Токарева – около 4 в. Судя по карте 1997 г., от Варакова до Грибунина – 0,4 км, от Грибунина до Подорванова – 0,6 км, от Подорванова до Токарева – 1 км. По атласам XVIII в., от Любиловой до Варакова – 0,8 в., от Варакова до Грибунина – 0,44 в., от Грибунина до Подорванова – 0,48 в., от Подорванова до Инжеворова – 0,32 в., от Инжеворова до Высокой – 0,4 в., от Высокой до Токарева – 0,28 в.

Кроме владений кн. Семена Андреевича, Павлов монастырь приобрел в XVI в. земли, принадлежавшие его старшему брату – кн. Ивану Андреевичу Голове Шелешпанскому. О служебной деятельности последнего сохранились скудные сведения. В разрядных книгах он упомянут в числе постельников, сопровождавших Ивана III в Новгородском походе 1495 г.²⁵ П.Н. Петров считал И.А. Шелешпанского бездетным²⁶, но из актов Павлова Обнорского монастыря мы знаем, что у него была дочь Мария Ивановна. Именно ей он дал в приданое свои родовые вотчины, когда она выходила замуж за кн. Ивана Андреевича Дябринского. После смерти мужа Мария Ивановна, будучи вдовой и имея взрослых сыновей, отдала свою приданую вотчину «в Пошехонье в Шелешпале» Павлову Обнорскому монастырю. Вклад был сделан ею в два приема: в 1563/64 г. в монастырь поступили дд. Васюково, Кузнецово, Андроново, Ивановское и починок Катафанов²⁷, в 1567/68 г. – сц. Крутое, дд. Юково, Пантелеево, Беляевское, Погорелка, Дядинское, Ченково, Сальково, Онтипино, Парфеново, Гаврилово, Малино, Олешино и пустошь Олюнино²⁸. В межевой памяти от 1 мая 1564 г., составленной по указанию кн. Андрея Ивановича Дябринского, сына кнг. Марии Ивановны, для фиксации границ ее первого вклада, говорится, что «она дала в Павловъ монастырь по душе шесть деревень да починок»²⁹, хотя в грамоте Марии 1563/64 г. названы всего четыре деревни и починок. Дополнительно в межевой памяти 1564 г. указана д. Михалева³⁰.

В писцовых материалах первой половины XVII в. многие объекты вклада кнг. Марии Ивановны показаны «на речке на Люденге». Это дд. Парфеново, Гавриловская (Гаврилково тож), Андроновская, Оленино (Алешино тож), Малино³¹, Погорелка³², Салково³³, Антипино, поч. Конанов или д. Конаново³⁴ (м.б., бывший починок Катафанов?)³⁵. Д. Дядинское в дозорных книгах 1619/20 г. значится «на суходоле»³⁶, а в сотной 1631 г. и переписных книгах 1645/46 г. – на рч. Люденге³⁷. Имеются расхождения и в локализации сц. Крутого. Дозорные книги 1619/20 г. помещают его на рч. Люденге³⁸, а сотная 1631 г. и переписные книги 1645/46 г. – на рч. Юковке³⁹. На Юковке же показана и д. Юково в переписных книгах 1645/46 г.⁴⁰

Д. Васкова (вероятно, тождественная Васюкову грамоты 1563/64 г.) в описаниях XVII в. всегда указывается на р. Ухтоме⁴¹. На Ухтоме находилась и пустошь (затем деревня) Вертково, Кузнецово тож⁴², которую можно отождествить с Кузнецовым грамоты 1563/64 г. Д. Ивановская, являвшаяся в 1619/20 – 1631 гг. пустошью, а в 1645/46 г. починком, также значится на р. Ухтоме⁴³. В указной грамоте царя Алексея Михайловича 1649 г. упоминается (со ссылкой на писцовые книги 1628/29 – 1629/30 гг.) пустошь, «что была деревня» Ивановская «на речке на Ухтоме и на Индрукъсе»⁴⁴. Она относилась к с. Крутому. На Ухтоме находилась еще пуст. Михалева⁴⁵. По-видимому, она тождественна д. Михалевой межевой памяти 1564 г.

В сотной 1631 г. упоминаются «пуст., что была деревня Беляевская на речке на Олюнинке»⁴⁶ и вслед за ней – «поч. Олюлино»⁴⁷. Затем тут указываются «пуст., что была деревня Пантелеевская, Пантелеево тож, на суходоле; пуст., что была деревня Ченково, Челнъково тож, на суходоле»⁴⁸. Это объекты, поступившие в монастырь по грамоте кнг. Марии 1567/68 г., в которой фигурируют среди прочих дд. Беляевское, Пантелеево, Ченково и пустошь Олюнино.

В «Списке» XIX в. при р. Людинке показаны казенные деревни Беляевская, Погорелка, Алешино, расположенные в 47 – 48 в. к северо-востоку от г. Пошехони, по правую сторону р. Ухтомы⁴⁹. Рядом с ними значатся казенные деревни Олюнино, Парфеново, Гаврилово, Малино, Дядинская, Сальково и Ченково – каждая «при колодце»⁵⁰. Величина их удаленности от г. Пошехони – 48 – 51 в. Перед д. Беляевской в «Списке» упоминается Крутово при ручье безымянном, погост с церковью, в 41 в. от г. Пошехони⁵¹.

На современной карте Крутова нет, но ряд других поселений присутствует. Севернее всех расположены Ченково (на правом берегу Людинки) и Сальково (на левом берегу той же реки, напротив Ченкова). В 0,6 км к юго-западу от Ченкова находится Дядинское, по правую сторону Людинки. В 1 – 1,2 км к югу от Дядинского мы видим Малино на левом берегу Людинки и Алешино на ее правом берегу. В 0,8 км южнее Алешина лежит Беляевское на правом берегу Людинки и еще южнее, в 0,2 км от Беляевского, – Погорелка на левом берегу Людинки. В 0,5 км к западу от Беляевского находится Алюнино. Беляевское и Алюнино показаны на берегах некоего полувысохшего ручья, отмеченного пунктиром. Вероятно, это и есть речка Олюнинка, упомянутая в сотной 1631 г. Она является правым притоком Людинки.

На генеральном плане Пошехонского уезда 1799 г. д. Алюнино помещена в устье Люденги, на ее левом, восточном берегу, возле р. Ухтомы. Д. Беляевское находится на противоположном, правом берегу Люденги, в 0,44 в. к северо-западу от д. Алюниной, немного южнее устья рч. Алюгинки, впадающей в Люденгу с западной стороны, справа по течению последней. Напротив Беляевской, на левом берегу Люденги, лежит д. Погорелка⁵². Таким образом, расположение Беляевской и Погорелки на плане 1799 г. соответствует расположению их на карте 1997 г., в то время как локализация Алюнина на плане 1799 г. принципиально отличается от ситуации на карте 1997 г.

На плане 1799 г. в 0,68 в. к востоку от Алюнина в правобережье Ухтомы показана д. Михалева, а в 1,52 в. к юго-западу от Алюнина – д. Ивановская, тоже в правобережье Ухтомы, на левом, восточном берегу р. Индрохоти, впадающей в Ухтому справа. В 0,32 в. к северо-западу от Ивановской, на том же берегу Индрохоти, находится Новинка. По СНМ Яр. д. Ивановская может быть отождествлена с казенной д. Малой Ивановской при р. Ухтоме, в 45 в. к северо-востоку от г. Пошехони⁵³, д. Новинка – с казенной д. Новинки при р. Ухтоме, в 47 в. от г. Пошехони⁵⁴, д. Михалева – с казенной д. Михалево при р. Ухтоме, в 48 в. от г. Пошехони⁵⁵. Из этих трех деревень на карте 1997 г. имеется только Новинка.

Р. Индрохоть плана 1799 г. есть не что иное, как рч. Индрукса (Индрокса) документов XVI – XVII вв. О расположении д. Ивановской «на речке на Ухтоме и на Индрукъсе» говорится в указной грамоте ц. Алексея Михайловича 1649 г.⁵⁶ Рч. Индрукса (Индрокса) фигурирует еще в межевой памяти 1564 г., также в связи с Ивановской землей: «… деревню Михалеву, от нашие старые деревни от Борисовские межа по реке по Ухтоме вниз до Ивановские земли до Каменного врага вверхъ меж Волыновым и Ивановскимъ до болотца, да попошедчи вверхъ с полгонъ, да поворотить направо к Новинкам на старое осечищо да на Индроксу реку на бохотъ под Новинъками, да прелетши через речку, да по осеку до ручья, да повернути вверхъ ручьемъ меж Ивановским и Новинкою… »⁵⁷.

Фигурирующий в межевой памяти ручей «меж Ивановским и Новинкою» мог быть только левым (восточным) притоком Индроксы (Индрохоти).

Судя по межевой памяти, южная граница владения, полученного монастырем в 1564 г., шла все время по р. Ухтоме, с северо-востока на юго-запад. Д. Михалева, упомянутая в начале описания межи, располагалась на р. Ухтоме. Она соседствовала с отсутствующей на картах и в СНМ Яр. д. Борисовской, которую кн. А.И. Дябринский, сын кнг. Марии Ивановны, называл в 1564 г. «нашею старой деревней». В XVII в. она определенно принадлежала Павлову монастырю и находилась на р. Ухтоме – возможно, восточнее д. Михалевой.

Цель межевой памяти 1564 г. состояла в том, чтобы очертить границу всего комплекса владений, полученных монастырем по данной грамоте 1563/64 г. Поэтому в ней не описывается межа каждой деревни отдельно, а характеризуется направление кривой, огибающей комплекс в целом. Начав с д. Михалевой, межевщик сразу же переходит к земле д. Ивановской, рассматривая ее как продолжение земли д. Михалевой (расстояние между Михалевой и Ивановской – 2,32 в.). В межевой указывается не граница между ними, а тот поворот, где находилась западная оконечность д. Ивановской – Каменный враг (овраг), отделявший Ивановское от Волынова, которое не входило в состав комплекса. По Каменному врагу от р. Ухтомы поднимались «вверх», на север, и затем поворачивали на запад, к рч. Индроксе, которую пересекали ниже (южнее) Новинок.

Оставив Новинки в стороне (они не принадлежали к составу отчуждаемого комплекса земель), шли далее (на восток?) до ручья, протекавшего между Ивановским и Новинками. По ручью следовало идти «вверхъ» (вероятно, на север или северо-восток) до ельника «меж Кузнецовымъ и Ивановскимъ, до дороги до зимние». В материалах XVII в. пустошь (деревня) Вертково-Кузнецово значится при р. Ухтоме. Логично было бы поэтому думать, что Кузнецово находилось к востоку от Ивановского. Вместе с тем Кузнецово каким-то образом граничило еще и с Новинками, а также с неизвестными нам по СНМ и картам Батмановым и Вором. В межевой памяти 1564 г. упоминаются два Кузнецовских поля, расположенные, видимо, не рядом друг с другом.

От второго Кузнецовского поля шли «меж Новинкою и Батмановым и Кузнецовымъ», достигая некой пустоши, близкой к Вору. Вор не входил в состав отчуждаемого комплекса. Его владельческая принадлежность в грамоте не указана. Идя «по забороду меж Воромъ и Кузнецовымъ», доходили до Васковского поля. Васково (Васюково) передавалось Павлову монастырю по данной грамоте кнг. Марии Ивановны 1563/64 г. В писцовых материалах XVII в. оно упоминается всегда как расположенное при р. Ухтоме. Предполагаем, что его следует локализовать где-то восточнее Кузнецова. О близости Васкова к Новинкам или Ивановскому в межевой 1564 г. ничего не говорится. Значит, оно было отделено от них землями д. Кузнецово.

Вместе с тем речь идет об «огороде» «меж Олюниным и Васковым». Возможно, имелись в виду земли д. Алюнина, расположенные не на левом берегу Люденги, где находилась, судя по плану 1799 г., сама деревня, а на правом (о переходе через Люденгу в межевой ничего не говорится). Васковское поле, очевидно, соприкасалось с правобережными землями д. Алюнино (Олюнино).

В 1563/64 г. Олюнино еще не отчуждалось монастырю (оно поступило в состав монастырских владений лишь в 1567/68 г.). Поэтому в 1564 г. было нужно указать границу между землями Васкова, становившегося монастырской деревней, и Олюнина, остававшегося деревней княжеской. От Олюнина следовало отмежевать и земли д. Андронова, переходившей к монастырю в 1563/64 г. По писцовым материалам XVII в. д. Андроновская локализуется «на речке на Люденге», скорее всего, к северу от Васкова и Алюнина. Из текста межевой памяти 1564 г. видно, что Андроново располагалось вблизи дд. Васкова, Олюнина и поч. Катафанова. Последний граничил с Андроновым и Беляевским.

В 1563/64 г. поч. Катафанов был отдан монастырю, а д. Беляевское оставалась еще во владении кнг. Марии Ивановны, чем и вызывалась необходимость провести границу «меж Катафановым починком и Беляевским». Местоположение Беляевского известно. Оно и сейчас находится на правом берегу Людинки, в 0,5 км восточнее Алюнина. Поч. Катафанов был расположен, скорее всего, южнее Беляевского, вероятно, очень близко к Людинке. Южнее поч. Катафанова межа шла уже прямо по правому берегу р. Людинки, видимо, до ее устья.

Итак, кривая замкнулась. Межа начиналась на Ухтоме где-то около устья Людинки и там же заканчивалась. Южным пределом комплекса земель, полученных Павловым Обнорским монастырем в 1563/64 г., была р. Ухтома, от Михалева на востоке до Каменного врага в районе р. Индроксы. На западе граница шла от земель д. Ивановской на юге до земель д. Беляевского на севере. Восточную границу комплекса составляла, видимо, р. Людинка в своем нижнем течении – от земель д. Беляевского на севере до устья р. Людинки на юге.

Но это была лишь часть владений кнг. Марии Ивановны Дябринской, унаследованных ею от отца – кн. Ивана Андреевича Шелешпанского. Другая часть, отданная Павлову Обнорскому монастырю в 1567/68 г., находилась севернее первой. Она располагалась по берегам р. Людинки – от Беляевского на юге до Ченкова – Салькова на севере. Протяженность этого комплекса с севера на юг достигала 4 км.

Центром земельного комплекса, отданного княгиней Марией Ивановной Дябринской Павлову монастырю в 1567/68 г., было сц. Крутое (в XIX в. – погост Крутово). На генеральном плане Пошехонского уезда 1799 г. село Крутово помещено на левом берегу рч. Юковки. Эта речка, названная в СНМ Яр. безымянным ручьем, впадает в Люденгу справа, с западной стороны. Крутое находится в 0,32 в. к юго-западу от Дядинского⁵⁸. Расположением Крутого в междуречье Юковки и Люденги объясняется то противоречие, которое мы наблюдаем в источниках XVII в.: в дозорных книгах 1619/20 г. Крутое показано на рч. Люденге, а в более поздних документах – на рч. Юковке.

На плане 1799 г. на левом берегу Юковки, ниже Крутого, в 0,72 в. к юго-востоку, помещена д. Парфеново. Она удалена на примерно равные расстояния (0,26 в.) от ближайшего к ней течения как Юковки, так и Люденги. На другом, правом берегу рч. Юковки, напротив с. Крутого, в 0,28 в. к югу от него, лежит д. Юков Починок. Это и есть д. Юкова, упомянутая в грамоте 1567/68 г. и в писцовых материалах XVII в.

На плане 1799 г. выше (севернее) Юковки изображен еще один правый приток р. Люденги – рч. Алюминка (не путать с Алюгинкой, которая протекает южнее Юковки). На правом берегу рч. Алюминки показана д. Ценкова (Ченкова), в 0,6 в. к северу от Крутого.

Общая картина поселений в бассейне Люденги на плане 1799 г. следующая. В правобережье Люденги между Юковкой на юге и Алюминкой на севере находятся с. Крутое, дд. Парфеново, Дядинская, Ценкова; между Юковкой на севере и Алюгинкой на юге – дд. Юков Починок, Гаврилово, Алешино; между рч. Алюгинкой на севере, Индрохотью и Ухтомой на юге – дд. Беляевская, Новинка, Ивановская. В левобережье Люденги расположены в порядке с севера на юг дд. Салкова, Малиново (Малино), Дергалова, Любилова, Погорелка, Михалева, Алюнина.

В грамоте 1567/68 г. княгиня-вкладчица оставляет за собой право пожизненно владеть селом Крутым и д. Пантелеевым при том, что они переходили в собственность монастыря (тип precaria oblata). В начальной части грамоты 1567/68 г. вслед за Крутым названы «деревня престолная Юково да деревня Пантелеево, деревня Беляевское, деревня Погорелка… ». Деревня Юково определяется как «престолная», т.е. церковная, а церковь св. Георгия находилась в сц. Крутом.

Если окинуть взглядом весь состав земель, полученных Павловым монастырем от кн. Семена Андреевича Шелешпанского и от его племянницы, дочери кн. Андрея Ивановича Шелешпанского, кнг. Марии Ивановны Дябринской, перед нами предстанет довольно обширная территория, занимающая не менее 4,8 в. с севера на юг (от Ченкова до течения р. Ухтомы) и около 7 в. с запада на восток (от д. Ивановской до Токарева). Но это, конечно, не вся земля, принадлежавшая роду князей Шелешпанских. Мы не знаем, например, какими землями владел средний сын Андрея Юрьевича Шила – Василий Андреевич Хвост.

Кроме того, имеются прямые данные о том, что большое село Всесвятское, расположенное при р. Шелекше, недалеко от ее впадения в Ухтому⁵⁹, принадлежало в середине XVII в. кн. Семену Ивановичу Шелешпанскому и его племянникам – князьям Федору, Семену и Якову Андреевичам Шелешпанским (указная грамота 1649 г.)⁶⁰. Это была другая ветвь рода, происходившая от Федора Юрьевича Бедры (XIX колено), брата Андрея Юрьевича Шила. Федор Юрьевич Бедра имел четырех сыновей – Ивана Сову, Алексея (Олешу), Василия и Ивана (XX колено). Третий из них, Василий Федорович, был отцом Михаила и Ивана Васильевичей (XXI колено). Детьми Ивана Васильевича являлись Андрей, Семен и Михаил Ивановичи Шелешпанские (XXII колено). У Андрея Ивановича имелись дети Федор, Семен, Тимофей и Яков Андреевичи (XXIII колено)⁶¹.

Князья XXI колена Михаил и Иван Васильевичи Шелешпанские упоминаются в Дворовой тетради 50-х годов XVI в. как дети боярские по Белоозеру⁶². Семен Иванович Шелешпанский был в 1591 – 1592 гг. патриаршим сыном боярским по Костроме⁶³; в боярской книге 1627 г. он фигурирует вместе с братом Михаилом⁶⁴. Их старшего брата, Андрея Ивановича, находим в росписи русского войска 1604 г.⁶⁵ Сын Андрея, Яков Андреевич, значится среди стряпчих в боярской книге 1658 г., в которой дается ссылка на его оклад по боярской книге «155» (1646/47) г.⁶⁶

Принадлежавшее Семену Ивановичу и трем его племянникам село Всесвятское лежало по левую сторону р. Ухтомы. Напротив, на правой стороне, располагались владения Павлова Обнорского монастыря, бывшие когда-то родовой вотчиной князей Шелешпанских. Обладая этим плацдармом, монастырь пытался в 40-х годах XVII в. захватить соседние земли на левом берегу, относившиеся к селу Всесвятскому, вследствие чего возник конфликт между монастырем и кн. С.И. Шелешпанским.

Исходным пунктом монастырской агрессии была, видимо, пустошь Ивановская, тянувшая к селу Крутому и находившаяся между реками Ухтомой и Индруксой: «в прошлом де во 153-м году и после приезжал тот келарь старец Иларион Павлова монастыря с слушками… да с крестьяны села Инжевара и села Крутова деревень сь Ермолкою Скоробогатым с товарыщи… в Пошехонскои уездъ в вотчину ево на старинную землю под селцо ево Сесвятцкое на лугъ Ивановскои за рекою Ухтомою и позади тово ево лугу велелъ высечь вотчиннои ево лес, и межные древа и признаки посекли, и припустили ево вотчинную землю къ монастырскои своеи пустоши Ивановскои, и после того велел тот ево посеченои лес жечь, и в прошлом во 154-м году велел пахать и сеять пъшеницу, а лугъ ево Ивановскои косилъ насилствомъ…»⁶⁷.

Река Шелекша впадает в Ухтому с левой стороны, в 0,5 км восточнее устья Людинки, впадающей в Ухтому с правой стороны. Земли князей Шелешпанских находились в районе этого перекрестка, по обе стороны Ухтомы, а также в бассейне Шелекши на юге и Людинки на севере. От названия реки Шелекши, или Шелешпы, видимо, и произошла фамилия Шелешпанских.

Село Всесвятское расположено в 0,6 км к югу от устья р. Шелекши. Имелись ли в XVI – XVII вв. владения князей Шелешпанских в среднем и верхнем течении Шелекши, мы не знаем. Брат Семена Ивановича, кн. Михаил Иванович Шелешпанский (XXII колено), в первой трети XVII в. был владельцем села Никольского, которое он отдал в приданое своей дочери при выходе ее замуж за стряпчего Ивана Тимофеева сына Племянникова. О том, что И.Т. Племянников получил село Никольское от своего тестя, кн. М.И. Шелешпанского, известно из текста послушной грамоты царя Алексея Михайловича 1646 г. Павлову Обнорскому монастырю на с. Зиновьевское с деревнями и пустошами в Дябринской волости Пошехонского уезда⁶⁸. Выдача послушной грамоты была вызвана жалобой монастыря на Ивана Племянникова, завладевшего четырьмя пустошами с. Зиновьевского («пустошъ Хорошево, а Дор тож, пуст. Булавкино, а Карзайка тож, пуст. Неумойка, пуст. Зудино»). И.Т. Племянников считал, что эти пустоши относятся к с. Никольскому, а монастырь доказывал их принадлежность к с. Зиновьевскому.

Монастырские власти ссылались на писцовые книги Юрия Редрикова и Петра Наумова «136», «137» и «138» (1627/28 – 1629/30) гг., а также на жалованную тарханную грамоту ц. Михаила Федоровича «133» (1624/25) г. за подписью дьяка Семена Бредихина. В сотной 1631 г. с книг письма Ю.А. Редрикова и подьячих П. Наумова и П. Гридякина пустоши, ставшие объектом спора в 40-х годах XVII в., действительно упоминаются в числе владений монастыря, относящихся к с. Зиновьевскому⁶⁹.

Между тем ссылка монастырских челобитчиков на грамоту царя Михаила Федоровича носила явно декларативный характер. Нам известны три грамоты царя Михаила Федоровича Павлову Обнорскому монастырю, подписанные дьяком Семеном Бредихиным. Одну из них – от 15 мая 1625 г. – он подписал при ее выдаче⁷⁰. В тот же день им были подписаны подтверждения к двум более ранним грамотам Михаила Федоровича – 1617⁷¹ и 1621 гг.⁷² Говоря о грамоте «133» г., монастырские власти, очевидно, имели в виду жалованную обельно-несудимую («тарханную»), трехсрочную и заповедную грамоту от 15 мая 1625 г. на всю вотчину Павлова Обнорского монастыря. Во всех трех грамотах состав монастырских вотчин указывался суммарно. Названий пустошей мы тут не находим.

Из пустошей, которыми владел И.Т. Племянников, идентификации как будто поддается «Хорошево, а Дор тож». Эту пустошь мы можем отождествить с позднейшей владельческой д. Дор при р. Кеме, в 50 в. к северо-востоку от г. Пошехони⁷³. На современной карте Дор показан в 0,8 км западнее Ватолина, вблизи правого берега р. Кемы⁷⁴. В сотной 1631 г. перед пустошами Зудино и Неумойка упоминается пустошь Копылово⁷⁵. В середине XIX в. Копылово – казенная деревня при колодце, в 60 в. к северо-востоку от г. Пошехони⁷⁶. Копылово было расположено по соседству с д. Холм на рч. Согожке⁷⁷. По современной карте, от Дора до Холма – 3 км. Севернее Холма находился центр монастырского комплекса – село Зиновьевское, а еще севернее – д. Марюхино, тоже входившая в этот комплекс. В 1,6 км к северо-востоку от Марюхина лежит с. Никольское⁷⁸ – очевидно, то самое, которым владел И.Т. Племянников, а до него – его тесть, кн. Михаил Иванович Шелешпанский.

Соседство этого села с монастырским земельным комплексом, куда входили с. Зиновьевское, дд. Норкино, Холм, Ватолино, Яшканово, Марюхино, позволяет отождествить Никольское грамоты 1646 г. с позднейшим владельческим сельцом Никольским-Масальским при ручье безымянном в 1-м стане Грязовецкого уезда Вологодской губернии, в 26 в. к юго-западу от г. Грязовца⁷⁹.

Итак, в левобережье Ухтомы находились, по крайней мере, два села, принадлежавшие в XVII в. роду князей Шелешпанских – Всесвятское (на западе) и Никольское (на востоке). Расстояние между ними – 18 км. Существование в XVI – XVII вв. владений князей Шелешпанских по правой и левой сторонам р. Ухтомы позволяет говорить о том, что их родовая вотчина была расположена в бассейне этой реки. Основная часть вотчины концентрировалась на перекрестке, образованном реками Ухтомой в середине, Шелекшей на юге и Людинкой на севере. Крайним пунктом владений князей Шелешпанских на востоке являлось село Никольское.

Какого происхождения был упомянутый выше комплекс земель Павлова Обнорского монастыря, примыкавший к с. Никольскому с юга? В 1550/51 г. Иван Андреевич Кутузов дал монастырю «по приказу жены своеи Евдокеи княж Костянтиновы дочери Охметековича Согорского по ее духовнои памяти в Романовском уезде в Пошехонье в Дябрине ее вотчину, чем ее благословилъ отецъ ее, князь Костянтин»: село Охметеково и 18 деревень (Ешканово, Ватолино, Матренино, Скоморохово, Починок Дубасов, Вараково, Шилово, Ростаницы, Рудино, Дресьянка, Булавкин Починок, Оникеево, Копылово, Холм, Хорошово Пустошь, Норкино, Дешеково, Добрынкино), а также один починок (Неумоин)⁸⁰. Евдокея Константиновна Кутузова, урожденная княжна Согорская, дочь кн. Константина Охметековича Согорского (XX колено от Рюрика)⁸¹ и его жены Марьи, завещала монастырю свою приданую вотчину, полученную от отца. Земли, отданные монастырю по ее духовной грамоте, представляли собой родовое владение князей Согорских (Сугорских).

В «Списке населенных мест» Ярославской губернии село Охметеково не значится. Но из 18 деревень, упомянутых в данной грамоте И.А. Кутузова, больше половины (десять) идентифицируются по названиям казенных деревень XIX в. во 2-м стане Пошехонского уезда, расположенных в районе между р. Ухтомой и границей Любимского уезда, к северо-востоку от г. Пошехони (Пошехонья). Так, д. Ешканово грамоты 1550/51 г. отождествляется с д. Яшканово при рч. Согожке, в 55 в. от Пошехони⁸²; д. Ватолино – с одноименной деревней при колодце, в 57 в. от г. Пошехони⁸³; д. Починок Дубасов – с д. Дубасово при колодце, в 57 в. от Пошехони⁸⁴; д. Вараково – с одноименной деревней при р. Кеме, в 55 в. от Пошехони⁸⁵; д. Дресьянка – с д. Дресвянка при колодце, в 59 в. от Пошехони⁸⁶; д. Оникеево – с д. Аниково при рч. Согожке, в 60 в. от Пошехони⁸⁷; д. Копылово – с одноименной деревней при колодце, в 60 в. от Пошехони⁸⁸; д. Холм – с одноименной деревней при рч. Согожке, в 60 в. от Пошехони⁸⁹; д. Норкино – с одноименной деревней при рч. Согожке, в 63 в. от Пошехони⁹⁰; д. Дешеково – с д. Дешаково при колодце, в 62 в. от Пошехони⁹¹.

Локализация по десяти названиям дает ясное представление о концентрации деревень в бассейне рч. Согожки. Кстати, это название на современной карте отсутствует. Если в «Списке…» говорится, что дд. Яшканово, Холм, Аниково, Норкино находятся при рч. Согожке, то на карте 1997 г. они показаны на р. Кеме. Отсюда мы делаем вывод, что нынешняя восточная часть верхнего течения Кемы именовалась в XIX в. рч. Согожкой.

Ю.В. Готье локализует Дябринскую волость «в восточной части» Пошехонского уезда «по левым притокам верхней Согожи, на Вологодском рубеже»⁹². На карте, приложенной к книге Ю.В. Готье, Дябринская волость обозначена номером «8», который помещен справа от некоего притока р. Ухтомы, похожего по очертанию на р. Кему, около ее верховья. Это как раз район рч. Согожки. Ю.В. Готье называет Согожку Согожей, как это делали в XVII в., но теперешняя Согожа – совсем другая и несравненно более крупная река, чем Согожка. Согожа впадает в Рыбинское водохранилище около Пошехонья. Р. Ухтома является притоком Согожи, в то время как Согожка – приток Кемы, впадающей в Ухтому.

На генеральных планах Пошехонского уезда 1792 и 1799 гг. р. Кема представлена текущей с юга на север и поворачивающей на запад около д. Варакова. На ее левом берегу, юго-восточнее Варакова, помещена д. Дресвянка⁹³, которая в материалах XVII в. значится на речке «Кирбете» (об этом см. ниже). На карте 1997 г. название «Кибрик» присвоено юго-восточному рукаву верхнего течения реки (Кемы?), расположенному южнее Дресвянки. Участок реки от «Кибрика» до поворота на запад у Варакова на карте 1997 г. никак не обозначен, но может восприниматься как нижнее течение Кибрика. В XVII в. это часть реки, видимо, и считалась «Кирбетом» (Кибриком), хотя на планах XVIII в. называется Кемой.

На планах 1792 и 1799 гг. рч. «Согушка» (=Согожка) впадает в Кему с северо-востока, напротив д. Варакова. На левом (южном) берегу Согушки, в ее нижнем течении расположены дд. Аникова, Холм, Копылова, в верхнем – Норкино. На карте 1997 г. Норкино показано не на левом, а на правом берегу Кемы (=Согожки). От Холма до Норкина – около 4 км в направлении с юго-запада на северо-восток. На карте 1997 г. отсутствуют дд. Копылово и Дешаково. Они изображены на генеральных планах Пошехонского уезда 1792 и 1799 гг.: Копылово – на юге, в левобережье Согушки, в 0,32 в. к юго-востоку от Холма и в 0,44 к востоку от Аникова; Дешаково (Дешакова) – на севере, в правобережье Согушки, восточнее верховья рч. Филисовки, севернее д. Кузьминской (которая имеется на карте 1997 г.), в 2 в. к северу от Норкина.

На карте 1997 г. на правом берегу Кемы (=Согожки) показаны Починок (в 1,5 км западнее Норкина) и напротив поворота р. Кемы на запад – Яшканово (в 3,2 км юго-западнее Починка). Судя по плану 1799 г., в Согушку, недалеко от ее устья, впадал ручей Глухой. Устье Согушки показано на этом плане напротив д. Варакова⁹⁴.

Д. Ватолино находилась в 1 км к северо-западу от Яшканова, у начала безымянного ручья, являвшегося левым притоком ручья Заднего, впадающего в р. Кему с севера. С правой стороны ручья Заднего, вблизи его устья, лежала д. Дор. От Ватолина до Дора – 0,8 в. в направлении с северо-востока на юго-запад.

По СНМ Яр., Дор – владельческая деревня при р. Кеме, в 50 в. к северо-востоку от г. Пошехони⁹⁵. По материалам XVII в. Дор можно отождествить с пустошью «Хорошево, а Дор тож», т.е. с деревней Хорошово Пустошь грамоты 1550/51 г. (об этом см. выше).

На левом, южном берегу собственно Кемы самым западным пунктом в пределах рассматриваемого комплекса была д. Дубасово. От Дора до Дубасова – 0,72 в. в направлении с северо-запада на юго-восток. В 0,8 в. к востоку от Дубасова, на том же южном (или левом) берегу Кемы находилась д. Варакова.

Самым южным пунктом данного комплекса являлась, может быть, Дресьянка (Дресвянка), лежащая на левом берегу Кемы или Кибрика, в 1 км на юго-восток от Варакова. Правда, в документах XVII в. на рч. «Кирбете» показана также д. Рудино⁹⁶, но неизвестно точно, где она находилась: южнее или севернее Дресьянки.

Общий размер территории, являвшейся объектом вклада 1550/51 г., был довольно значительным. Расстояние между крайними пунктами владения на западе (Дор) и востоке (Норкино) составляло около 8 км. Между самым северным (д. Дешаково) и самым южным (д. Дресвянка) пунктами насчитывается 6,6 км при измерении по прямой с северо-востока на юго-запад.

В 1577/78 г. к владениям Павлова Обнорского монастыря в районе верхней Кемы-Согожки было сделано существенное добавление. Князь Степан Дмитриевич Согорский дал монастырю «в Романовском уезде в Пошехонье в Дябрине пустошъ сельцо Гульнево да пустошъ починокъ Тюшков, благословение тетки своея, князь Александровы Ивановича Кемского старицы княгини Марфы»⁹⁷. Сельцо Гульнево по СНМ Яр. не устанавливается, однако починок Тюшков вполне может быть отождествлен с казенной деревней Тюшково при ручье Филисовом во 2-м стане Пошехонского уезда, в 61 в. к северо-востоку от г. Пошехони⁹⁸.

На планах 1792 и 1799 гг. рч. Филисовка изображена как правый (северный) приток р. Согушки (=Согожки). По ее левому (восточному) побережью расположены (в порядке с севера на юг) дд. Дешакова, Кузьминская, д. Починок Тюшков и починок Савинский, близкий к правому берегу Согушки. На карте 1997 г. Филисовка показана, но не названа по имени. Имеется на карте 1997 г. и Тюшково. Оно расположено в 1,4 км к северо-западу от Норкина. Судя по планам XVIII в., поч. Тюшков находился примерно в 1 в. к юго-западу от д. Дешакова.

Точная локализация сц. Гульнева затрудните

Историографическим импульсом, побудившим автора обратиться к данной теме, стал выход капитальной монографии А.Е.Виденеевой о Ростовском архиерейском доме в ХVIII в. На основе опубликованной в Приложении к книге офицерской описи 1763 г. исследовательница установила, что второй по величине после Ростовской была архиерейская вотчина в Вологодском уезде. В середине ХVIII в. в нее входило 181 поселение (села и деревни), а численность населения составляло по данным ревизии 1744 г. более 3,5 тысяч чел.¹ В этой связи правомерно обратиться к более раннему этапу истории землевладения Ростовской митрополии на Вологодчине.Для этого следует привлечь жалованную несудимую с элементами уставной и тарханно-проезжую грамоту царя Ивана IV ростовскому архиепископу Никандру на земли в Ростовском, Ярославском, Вологодском, Устюжском и Белозерском уездах от 5 января 1555 г. Названным документом отменялись все прежние жалованные грамоты, освобождавшие духовенство Ростовской епархии от уплаты налогов архиепископу. Данная мера отразила, как считает С.М.Каштанов, дух Стоглава, политику Русского государства по укреплению финансового положения архиереев в середине ХVI в.² Грамота была упомянута в III-ей части «Хронологического перечня иммунитетных грамот ХVI в. с датой сентябрь 1554 – август 1555 г., указанием на список ХУШ в. и публикацию с него 1880 г. Это было исследование А.В.Гаврилова «Историко-археологического описание Белогостицкого монастыря»³. Более ранняя публикация – с датой 5 января 1555 г. – была помещена в «Ярославских губернских ведомостях» за 1851 г.⁴ Издание было осуществлено по тетради на гербовой бумаге 1761 г., принадлежавшей ярославскому купцу Г. Троскину.

При публикации в «Ярославских губ. ведомостях» отмечено, что грамота была похищена поляко-литовцами в Ростове в 1609 г., а список с нее взят на Устюге у поповских заказчиков. Текст 1555 г. в пересказе был включен в жалованные несудимые грамоты царя Михаила Федоровича митрополиту Кириллу от 20 сентября 1615 г. (дьяк Иван Болотников) и митрополиту Варламу от 12 января 1622 г. (дьяк Семен Головин). О долговременности действия грамоты 1615 г. свидетельствуют позднейшие подтверждения, сделанные в 1622 (дьяк Семен Головин), 1646 (дьяк Иван Федоров) и 1677 г. (дьяк Семен Колчин). В грамоте 1555 г. содержалась обширная вотчинная часть (особенно внушительная для Ростовского уезда – «искони вечная домовая вотчина»).

Вологодские владения Ростовского архиерейского дома в грамоте 1555 г. указаны не конкретно, а общо: село Сяма, село Ракула, Верхвологды, городок Шуйский Низовец, волости Шейпухта, Козлонка и Кочкова. Применительно к Сяме и Ракуле правильнее было бы говорить не о селах, а о старинных пригородных волостях: Ракула (в среднем течении Вологды) в 10 верстах, Сяма (вдоль западного берега Кубенского озера) – в 40 верстах от г.Вологды. К западу от Сямы располагалась волость Верхвологда (по верховью одноименной реки) – в 45 верстах от города, а к юго-востоку от него, в 85-100 верстах, находились волости Шейпухта, Козланга (по рекам Шейпухта, Большая и Малая Козланга соответственно), Кочкова.

Если в Сямскую и Верхвологодскую волости, наряду с владениями ростовских владык, в ХV-ХVII вв. входили черные и дворцовые земли, монастырские и частновладельческие вотчины, поместья, то в Шейпухте, Кочкове и Козланге других собственников земли, помимо ростовского владыки, не было. Не случайно эта местность называлась в некоторых писцовых и переписных книгах ХVII в. Митрополье, или Митрополичье. Однородная структура собственности здесь убедительно фиксируется дворовой переписью 1678 г. Еще одно Митрополичье было недалеко от Устюга, где также располагались ростовские архиерейские вотчины. Конкретный состав владычных вотчин на Вологодчине определен в писцовых и переписных книгах ХVII в.⁵ Их полный комплекс сохранился в ф.1209 (Поместный приказ) РГАДА, и эволюция системы сельского расселения, категории, численность и динамика населения на его основе могут быть рассмотрены подробно, но это требует специального изучения. Обратим внимание на окладную книгу Вологодского архиерейского дома ХVII в. 1675/76 гг., в которую попали сведения о церковных приходах и численности их населения на землях Ростовской митрополии после включения Устюжского, Тотемского и Белозерского уездов в состав Вологодской епархии (1658 г.)⁶.

О самом же процессе сложения ростовской архиерейской вотчины в Вологодском уезде у нас практически не имеется сведений. Полагаем, что корни его восходили к административно-налоговому устроению Вологодской земли в ХII-ХIII вв., в ходе которого шло территориальное размежевание новгородской и ростово-суздальской («низовой») колонизации. До сих пор остается спорной географическая приуроченность погоста «Тошьма» из церковного устава кн. Святослава Ольговича 1136/37 г. В.А.Кучкин понимал под ним впадающую в Вологду речку Тошну, а А.Н.Насонов – Тотьму⁷. Возможны еще по крайней мере две локализации погоста Тошьма – речка Толшма, приток Белого Шингаря, впадающая в него в 4 верстах от Сухоны (в волости Авнеге) либо усть-Толшма на правом берегу Сухоны, недалеко от Тотьмы на противоположном берегу.

С учетом новгородской принадлежности Вологды пространство между ней и Векшенгой маркирует южную границу «новгородских даней» на Сухоне, что хорошо показано на карте из монографии А.Н.Насонова. Позднее граница эта оказалась нарушенной вторжением в Присухонье потока ростово-суздальской колонизации. Он, несомненно, усилился в связи с татаро-монгольским нашествием на Залесскую Русь.

Большую роль в этом продвижении играли водные пути, связывающие Верхневолжье с бассейном Сухоны, проходящие по рекам Лежа, Обнора, Комела, Шейбухта, Шиленга, Белый и Черный Шингарь, Монза. И хотя точное время возникновения Шуйского городка нам неизвестно, его роль как форпоста ростовских владений в правобережном Присухонье в ХV-ХVII вв. несомненна. Важно отметить расположение Шуйского городка выше по Сухоне по сравнению с Векшенгой. С момента его возникновения как ростовского опорного пункта пространство между Вологдой и Шуйским, а далее между Шуйским и новгородской Векшенгой (если она ею еще оставалась) может рассматриваться как свидетельство сильной чересполосности новгородских и ростово-суздальских владений в изучаемом районе.

С.Ф.Платонов считал, что выходцам из Ростовской земли с большим трудом удалось пробиться на Сухону и отодвинуть новгородскую границу с водораздела Кострома – Сухона на водораздел Сухона – Вага, переведя тем самым Вологду, Тотьму и Устюг в сферу Низовского влияния⁸.

О территориальном разграничении церковных юрисдикций на обширном пространстве Присухонья можно судить на основе сопоставления следующих двух фактов конца ХIII – начала ХIV в. В 1290 г. ростовский владыка Тарасий освятил в Устюге соборную церковь Успения Богородицы, а в 1303 г. новгородский епископ Феоктист приезжал в Вологду также для освящения Богородицкой церкви⁹. Несомненно, подобными акциями в городских центрах упомянутое разграничение закреплялось: подчинение Ростовской епархии Устюжской земли, а Новгородской – части Вологодской.

Поблизости от Шуйского городка находились такие волости Сухонского правобережья, как Авнега, Шиленга, Лежский Волок, Обнора, Комела (все пять были завещаны Василием П своему младшему сыну удельному кн. Андрею вологодскому)¹⁰. В сотной Т.А.Карамышева на вотчину Спасо-Прилуцкого монастыря 1543/44 г. в вол.Авнеге фигурирует село Воскресенское на устье р. Великой у впадения ее в р. Лежу, церковь в котором основал Дмитрий Прилуцкий ок.1370 г. Ряд селений, названных в сотной, отмечен и в переписных книгах 1678 г.¹¹ Маршрут пути Димитрия Прилуцкого по р. Великой, затем по Леже в волость Авнегу и в Вологду как раз показывает направление низовой колонизации в район Присухонья. Скорее всего, именно на территории довольно крупной волости Авнеги и мог первоначально возникнуть Шуйский городок. Затем рост населения, церковных приходов, упорядочение управления привело к «разукрупнению» Авнеги и появлению других волостей – Лежского Волока, Шейбухты, Козланги.

Наиболее раннее упоминание волости Шейпухты (по одноименной реке, правом притоке Сухоны) находим в жалованной слободской грамоте Ивана Ш Сергею Толве Кузьмину с. и Максиму Фомину с., 1481-1493 гг., что говорит об интенсивном земледельческом освоении этого края, причем освоении повторном, поскольку данная местность запустела от «мора великого» 1420-х гг.¹² Еще одно упоминание этой волости привел И.К.Степановский, опубликовавший, а точнее переиздавший отрывок из несохранившейся межевой грамоты времен архиепископа Никандра о разграничении владычных земель в Шейпухте и великокняжеских земель в Шилегодской волости. Размежевание провел великокняжеский тиун Темир Леонтьев с.Оксентьев¹³. К Шейпухте тяготели тогда Кочковские и Козлангские деревни, следовательно образование волостей Кочковской и Козлангской могло произойти в 1540-е гг.

Волости Лежский Волок, Шейпухта, Козланга и Кочкова в конце ХVII в. все еще делились на погосты и станы (точнее «станки») – территориально-административные единицы, генетически восходящие к погостам и «становищам» – местам остановок сборщиков дани (в том числе и церковной). В Лежском Волоке известно 7 погостов с тянущими к нему деревнями, в вол.Шейпухте – три станка (Воскресенский, Пречистенский и Дмитреевский); в Козланге – Царево-Константиновский станок на р.Большой Козланге и Фроловский погост на р.Малой Козланге; в вол.Кочкове – Леонтьевский станок (около дер.Иванищевой). Церковь во имя Леонтия Ростовского была, помимо него, еще в соседней Шилегодской (черносошной) волости, а также в Верхвологодской волости. Подобное храмопосвящение служит дополнительным аргументом отнесения данных территорий к юрисдикции Ростовской епархии. Имелась церковь во имя Леонтия Ростовского и в самой Вологде, в левобережной части посада. Добавим также, что в окладных книгах ХVII в. в Шилегодской волости фигурирует приход Воскресения Христова, «что на стану»¹⁴.

Для понимания процесса возникновения и дальнейшего освоения территории в районе Шуйского городка важно также учитывать административно-налоговое устроение северного края в условиях ордынского владычества. Обратим внимание на то, что собственно Шуйский городок располагается на левом берегу Шуи у ее впадения в Сухону, а на противоположном берегу Шуи писцовыми и переписными книгами ХVII в. фиксируется и до сих пор находится селение Баскаково. Кроме того, на противоположном берегу Сухоны («ходучая сторона») располагалась ямская слобода, ставшая частью системы ямской гоньбы по левобережью Сухоны в сторону Тотьмы и Устюга. Укажем еще на дер.Татариново недалеко от Шуйского и две небольшие административно-территориальные единицы в том краю – Монзенский и Святогорский улусцы, воспоминания о которых сохранялись еще и в середине ХIХ в. К тому же ряду фактов модно отнести Ратинский улусец в Заозерской половине Вологодского уезда, наличие двух улусцев в соседнем с Вологодским Тотемском уезде – Нутренской и Векшенский, Баскачего стана между Устюгом и Сольвычегодском¹⁵.

Одновременно с межеванием ростовских владычных земель в Сухонском правобережье подобные работы впервые были зафиксированы и в Верхвологодской волости. Она фигурирует в полюбовной межевой записи 1540-х гг. старцев Кирилло-Белозерского монастыря и ростовского архиепископа Алексея на владычный починок Морин и кирилловский починок Неелов из комплекса Сизма (Маслянская волость).

В конце записи перечислены архиепископские крестьяне Верхвологодской волости, Ракулы и Сямы, чем и документируется наличие владычного землевладения в двух последних к 1540-м гг.¹⁶ Здесь функционировали владычные слуги, присланные Алексеем на развод спорной земли, – сын боярский Семен Васильев с. Порошин и подьячий Ермола Нестеров. Порошины в дальнейшем широко известны по источникам как вологодская служилая фамилия. Еще одно указание на людей Ростовского владыки в окрестностях Вологды находим в разъезжей грамоте вологодского выборного старосты Ивана Злобина о разделе владений Кирилло-Белозерского монастыря с черносошными крестьянами Масленской волости ок.1555 г., а река Синдошь показана как пограничная между владениями ростовского владыки и землями Кирилова монастыря в вол.Маслене¹⁷. В грамоте упомянуты выборный целовальник ростовского архиепископа в волости Сяме Тарас Иванов с. Ишуков и староста Истома Кузьмин. В обыскной записи вологодского воеводы кн.И.М.Вадбольского о деревнях Кириллова монастыря в Ракульской волости 1586 г. фигурирует староста вотчины Ростовского архиепископа Федор Афанасьев и еще 2 чел.¹⁸

На 1624 г. имеются данные о количестве деревень, дворов, пашни паханой и сенокосов в митрополичьей вотчине Сухонского правобережья. Они содержатся в известной нам только по старой публикации писцовой книге 1624 г., хранившейся когда-то в архиве Тотемской Богоявленской церкви (см. табл.1). Наиболее населенной была волость Шейпухта, состоящая из трех погостов (всего 285 дворов). В вол.Козланге было 203 двора, волости Кочковой – 104 двора. Высокую степень распаханности края показывают данные по землепользованию и размерам сенокосов. В среднем на крестьянский двор приходилось по 11 четвертей пашни в 1-м поле (16, 5 десятин в 3 полях), хотя обеспеченность сеном выглядит сравнительно невысокой – 4,5 копен на двор. Интенсивный рост населения митрополичьей вотчины в окрестностях Шуйского городка продолжался до середины ХVII в.: по переписи 1646 г. здесь отмечен уже 1371 крестьянский и бобыльский двор, что по сравнению с 1624 г. дает рост на 57 %. До конца ХVII в. рост населения здесь продолжался, хотя темпы его заметно снизились.

В табл. 2 обобщены данные дворовой переписи ростовской вотчины в Вологодском уезде стольника П. Голохвастова и подьячего И. Саблина 1678 г. В тот период в нее входило 3 села и сельца, 248 деревень, 1458 дворов, в которых проживало 4566 чел. м.п. Более высокие показатели видим у Я.Е. Водарского – 1499 дворов, что составляло 34% всех владений Ростовской митрополии в конце ХVII в.¹⁹ Подчеркнем, что Ростовская архиерейская кафедра являлась крупнейшим на Вологодчине духовным собственником по переписям и 1646, и 1678 гг. Рост населения у митрополии во всех ее вологодских владениях от 1646 до 1678 г. составил примерно 6-8%²⁰. Таким образом, приведенные в монографии А.Е. Виденеевой показатели по вологодской вотчине архиерейской кафедры на 1763 г. получают свое основание в ее развитии на предшествовавшем этапе.

По сравнению с офицерской описью 1763 г. данные на 1678 г. выглядят наиболее высокими. Возможно, в канун петровских реформ архиерейская вотчина (во всяком случае в Вологодском уезде) переживала наибольший расцвет. До 80-85% селений, дворов и людей размещалось в Сухонском правобережье и меньшая часть в остальных волостях – Верхвологодской, Ракульской и Сямской. Среди категорий сельского населения (в том числе и в Шуйском городке) можно выделить собственно крестьян, бобылей, солдат и солдатских людей, архиерейских слуг и подьячих. Доля бобыльских дворов была сравнительно невысока – 4,6%, а пустых дворов было и того меньше – 1,2%. Сам же городок описывался отдельно, а не в составе каких-либо волостей (ближе всего к нему была Шейбухта). Во второй половине ХVII в. он учитывался наряду с другими городами, посадами и укрепленными монастырями России: «Шуйской город на Сухоне» (а в «Книге Большому чертежу»: «Городок Шуйской вотчина Ростовского митрополита»)²¹.

В окладной книге Вологодской епархии за 1675/76 г. численность дворов по каждому приходу была определена суммарно, без разделения на крестьянские, бобыльские и т.д. – просто «всяких жилецких» или приходских дворов (иногда и вовсе «венцов»). При сопоставлении общей численности населения митрополичьей вотчины в окрестностях Шуйского городка выявлено некоторое различие между хронологически близкими книгами: в окладной отмечено 1099 дворов, а переписной – 1158 (то есть разница примерно в 6% в пользу государственной дворовой переписи). Как источники независимого происхождения, они, полагаем, могут использоваться для изучения численности народонаселения и его динамики.

В табл.3 приведены сведения о церковных приходах в Шуйской вотчине во времена митрополита Ионы Сысоевича (с 1652 г.). Особенно интересными в ней считаем сведения о материальном положении причта. Из табл.3, составленной на основе окладной книги 1675/76 г., следует, что на особом положении находились церкви Шуйского городка. В этой связи в окладной упоминаются не дошедшие до нас жалованные архиерейские грамоты причтам Шуйских церквей. По другим уездам подобные грамоты ростовских владык сохранились (например, по Белозерскому), что позволяет представить их возможное содержание и для Шуйского. Согласно этим документам, церковные причты освобождались от дани, данских пошлин в архиерейскую казну, десятинничьего суда (сам архиепископ «чинит попам исправу»)²².

Освобождение причтов Шуйских церквей от митрополичьей дани, вероятно, обусловливалось отсутствием у него земли и сенокосов, поэтому попы обеспечивались ругой со стороны архиерейской кафедры в размере 6 четв. ржи и столько же овса на год. В окладной книге отмечены размеры брачных пошлин: с отроков по 3 алтына, с двоеженцев по 6 алт., с троеженцев – по 9 алт. Размер похоронных и почеревных (за рождение у вдов и девок незаконных детей) были одинаковы – 4 алт. 4 ден.

В состав митрополичьей вотчины Шуйского городка входили еще две небольшие пустыни – Спасо-Преображенская (Ржаницына) на р.Шуе (в 6 верстах от Флоро-Лаврского погоста в вол.Козланге) и приписная к ней Борисоглебская на острове Глебове на р.Сухоне. Время их возникновения можно отнести к 1620-м гг., когда Ростовская епархия находилась под управлением митрополита Варлама. В 1624 г. он выдал грамоту на остров Глебов черному попу Феодосию для монастырского устроения, а в 1628 г. – благословенную грамоту на строительство Ржаницыной Спасо-Преображенской пустыни. И.К. Степановский упоминает о пустоши Становое, что была дер.Ржаницыно, зафиксированной еще в писцовых книгах Вологодского уезда Т.А. Карамышева 1543/44 г.²³

В переписных книгах 1678 г. сообщается, что Спасо-Преображенская пустынь была построена «после переписных книг Ивана Бутурлина (1646 г.- М.Ч.) на домовой земле Пречистые Богородицы и Леонтия Ростовского чюдотворца». В ней постригались старцы-домовые крестьяне, то есть это был по сути местный общинный монастырек. Борисоглебская же пустынь была придана к первой «для хлебные скудости» по указу Ионы Сысоевича»²⁴. Обеими пустынями в 1670-е гг. управлял строитель старец Филарет, а сходило с них в митрополичью казну ежегодно 3 руб. 3 алт. 2 ден. оброка.

1. Виденеева А.Е. Ростовский архиерейский дом и система епархиального управления в России в ХVIII в. М., 2004. С.80, 233-234.
2. Каштанов С.М. Финансы средневековой Руси. М., 1988. С.153.
3. Каштанов С.М., Назаров С.М., Флоря Б.Н. Хронологический перечень иммунитетных грамот ХVI в. Ч.III. Дополнение // АЕ за 1966 год. М., 1968. № 1-316, С.231-232; Список с грамоты 1622 г. митрополиту Варламу ХVIII в.: РГИА. Ф.834 (Рукописи Синода). Оп.3. Кн.1916.Л.63об.-69об.; Публикация по списку ХVIII в.: Сборник Археологического института / Под ред.Н.В.Калачова. Кн.IV. СПб., 1880. С.99-112.
4. Ярославские губернские ведомости. Часть неоф. 1851. № 29. С.279-282, 291-294, 303-304; М., 2004. С.73; 304; Архим. Макарий (Веретенников). Обитель преподобного Сергия. М., 2004. С.73.
5. Водарский Я.Е. Вологодский уезд в ХVII в. (К истории сельских поселений) // Аграрная история Европейского севера ССР. Вологда, 1970. С.322, 328-239, 362-364; Каталог писцовых книг Русского государства. Вып.1.Писцовые книги Русского севера / Под ред. Н.П.Воскобойниковой. М., 2001. С.65 (писцовая книга 1628-1630 гг.), 93, 105,110 (дворовая перепись 1646 г.), 120, 127 (дворовая перепись 1678 г.), 151-152 (книга сбора даточных денег 1700/01 г.).
6. ОР РНБ. Основное собрание рукописной книги. Q.II.107. Обзор окладных книг Вологодской епархии за ХVII в. см.: Бычков И.А.Каталог собрания рукописей П.И.Савваитова, ныне принадлежащих имп.Публичной библиотеке. СПб., 1900. С.59-61; Шамшурин А.В. Окладные книги церквей Вологодской епархии 1628-1629 и 1676-1677 как источник по истории приходской жизни на Севере России // Рефераты докладов и сообщений VI Всеросс. научно-практич. совещания по изучению и изданию писцовых книг и других историко-географических источников. СПб., 1993. С.55-58; Степановский И.К. Вологодская старина. Историко-археологический сборник. Вологда, 1890. С.52.
7. Древнерусские княжеские уставы ХI-ХV вв. / Изд. подг. Я.Н.Щапов. М., 1976. С.148; Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в Х-ХIV вв. М., 1984. С.89 – прим.257; Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. Монголы и Русь. СПб., 2002. С. 170, 172, 175. Состав погоста Векшенга на «дикой» и «ходучей» стороне Сухоны определен в писцовых книгах Тотемского уезда ХVII в. и некоторых грамотах. Особенно показательна челобитная вологодского архиепископа Маркела царю Алексею Михайловичу с просьбой пожаловать кафедре погосты из состава черных земель в Тотемском уезде взамен отобранной по посадской реформе Николо-Владычной слободы 1651 г. (Суворов Н. Почему одна местность в Вологде называется Владычною слободою // Вологод. епарх. вед. 1873. Прибавление к № 7. С.298).
8. Платонов С.Ф. Прошлое русского севера. Пгд., 1923. С.39.
9. Кучкин В.А. Указ. соч. С. 125-126 и прим.6; Устюжский летописный свод (Архангелогородский летописец). М.-Л., 1950. С.49.
10. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей в ХIV-ХVI вв. М.-Л., 1950. № 61. С.195; № 74. С.276.
11. Шумаков С. Сотницы (1537-1597), грамоты и записи (1561-1696 гг.). М., 1902. С.72; Водарский Я.Е. Указ. статья. С.306; Жития Димитрия Прилуцкого, Дионисия Глушицкого и Григория Пельшемского Тексты и словоуказатель / Под ред А.С.Герда. СПб., 2003. С.78-79.
12. Рыков Ю.Д. Новые акты Спасо-Прилуцкого монастыря ХV в. // Записки Отдела рукописей ГБЛ. Вып.40. М., 1982. С.100-101. № 6.
13. Степановский И.К. Вологодская старина. Историко-археологический сборник. Вологда, 1890. С.230-231. Перепеч. из: Без авт. Митрополье // Вологодские епархиальные ведомости. 1866. Прибавления к № 2. С.67-73.
14. ГАВО. Ф.883 (Суворовы). Оп.1. Кн.167.Ч.1. Л.127. Всюду выделено курсивом мною. – М.Ч.
15. Свистунов М.А., Трошкин Л.Л. Междуречье. Очерки и документы местной истории (1137-1990 гг.). Вологда, 1993. С.67; Писцовые книги Русского севера. С.319, 325,330.
16. Русская историческая библиотека. Т.XXXII (Архив П.М.Строева. Т.1). Пгд, 1915. № 152. Этот документ известен нам по двум спискам: ОР РНБ. Собр. СПб-кой Дух. Акад. А1/16.Л.314-315об.; Основное собрание рукоп. книги. Q.II.113a. Л. 561-563об.; Енин Г.П. Описание документов ХIV-ХVII вв., содержащихся в копийных книгах Кирилло-Белозерского монастыря. СПб., 1994. № 125. Подлинник записи был скреплен владычной печатью и подписью архиепископа Алексея.
17. ОР РНБ. Собр.СПб-кой Дух. Акад. А/1 16.Л.325об.; Q.IV. 113б. Л.4; Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца ХIV – начала ХVI в. М., 1958. Т.2. № 316. С.294 (далее – АСЭИ).
18. Ор РНБ. Q.IV. 113б. Л.415; Енин Г.П. Описание… № 1974.
19. Водарский Я.Е. Указ статья. С.297.
20. См.: Черкасова М.С. К изучению населения Вологодского уезда в середине ХVII в. // Двинская земля. Материалы вторых Стефановских чтений. Котлас, 2003. С.77 (1371 крестьянский и бобыльский лвор и 2.854 чел. м.п.).
21. Водарский Я.Е., Чистякова Е.В. Список городов, посадов и укрепленных монастырей в России во второй половине ХVII в. // АЕ за 1972 г. М., 1974. С.308.
22. АСЭИ. Т.2. № 161, 174,291.
23. Степановский И.К. Указ. соч. С.230.
24. РГАДА. Ф.1209 (Поместный приказ). Оп.1 Кн.14733. Л.81-об.

Таблица 1.

Митрополичья вотчина в Сухонском правобережье в 1624 г.

волость	деревень	дворов	пашни в 1-м поле (четвертей)		сена (копен)
			всего	на двор	всего	на двор
Шейпухта	76	285	3252	11,4	1200	4,2
Кочкова	23	104	1194	11,4	400	3,8
Козланга	52	203	2078	10,2	1035	5,0
всего	151	592	6524	11,0	2635	4,4

Источник: Без авт. Митрополье // Вологод епарх. вед. 1866.Прибавления к № 2.С.67-73.

Таблица 2.

Население вотчины Ростовского митрополита в Вологодском уезде по переписной книге 1678 г.

Вотчинный комплекс	сел и селец	деревень	дворов жилых			дворов пустых и мест дворовых
			крест.	бобыль.	солдатс.
Шуйский городок:
-Низовец	-	-	45	8	-	8
-Слободка	-	-	26	6	-	-
вол.Шейбухта:
Воскресенский станок	-	41	245	10	1	1
Пречистенский станок	-	46	169	17	2	1
Дмитреевский станок	-	32	175	2	1	1
вол.Козланга:
Царево-Константиновский станок	-	31	147	11	-	-
Фроловский погост	-	31	175	11	-	-
вол. Кочкова
Леонтьевский станок	1	29	160	5	-	-
вол. Ракула
	1	10	99	1	1	1
вол. Верхвологда
	1	20	168	-	-	3
вол. Сяма
	-	8	49	-	-	4
всего	3	248	1458	71	5	19

Источник: РГАДА. Ф.1209 (Поместный приказ). Оп.1. Кн.14733.Л.1-112об.

Таблица 3.

Церковные приходы в Шуйской вотчине Ростовского митрополита по окладной книге 1675/76 г.

Приход и церкви	дворов	поп	размер дани	землевладение		руга попу
				пашня в 1 поле	сена (возов)
Шуйский городок Низовец
ц.Живон.Троицы придел Св.Ильи Пророка	53	Григорий Федотов	не бывало	-	-	6 четв.ржи 6 четв.овса
Слободка на левом берегу Сухоны
ц.Николы Чудотворца	30	Сава Аврамов	не бывало	-	-	6 четв.ржи 6 четв.овса
вол.Шейбухта
ц.Вокресения Христова ц.Афанасия Александрийского	178	Яков Иванов, дьякон Василий Кондратьев	1р. 15 алт.	5 четв. ржи	21	-
ц.Рождества Богородицы ц.Николая Чудотворца	151	Иван Семионов	1р. 15 алт.	4 четв. ржи 4 четв. овса	14	-
ц.Дмитрия Солунского ц.Вознесения Господня	164	Алексей Федоров	1 р. 15 ал.	3,5 четв. ржи	32	-
вол.Козланга
ц.Царя Константина и матери его Елены ц.Параскевы Пятницы	136	Федор Матфеев, дьякон Леонтий Аврамов	1р. 16 алт.	4 четв. ржи 4 четв. овса	11	-
ц.Флора и Лавра ц.Рождества Богородицы	160	Иван Федоров	1 р. 16 ал.	3 четв. ржи	20	-
вол.Кочкова
ц.Леонтия Ростовского придел Николая Чудотворца ц.Благовещения	150	Семион Созонтов	1 р.6.ал. 4.дн.	3 четв. ржи	20	-

Таблица 4.

Приписные пустыни в Шуйской вотчине в 1675/76 г.

Пустыня	братии и вкладчиков	посев ржи в 1 поле	запас хлеба (четвертей)		сена (возов)	скота (голов)	промыслы
			ржи	овса
Спасо-Преображенская на р.Шуе	14	3 четв.	15	40	60	45	1 мельница на Шуе 1 толчея
Борисоглебская на о.Глебове на Сухоне	4	2 четв.	20	20	14	32	1,5 еза

Источники табл.3-4: ОР РНБ. Q.II.107.Л.182-193.

Известно, что таможенные уставные грамоты конца XV – середины XVII в. отражали местную практику и специфику взимания различных сборов с участников торговли. Грамоты регламентировали виды и размеры пошлин за операции по купле-продаже товаров, таможенное обслуживание (взвешивание, помер, объем), проживание торговцев на гостином дворе, транзитный проезд и т.д.

Таможенное обложение являлось и частью «средневековых перегородок», которое досталось Русскому централизованному государству в наследство от эпохи феодальной раздробленности и тормозило экономическое развитие страны.

Поэтому в середине XVII в. по инициативе купечества местные таможенные уставные грамоты были отменены и вместо них вводилась единая общероссийская грамота. Она упраздняла большинство мелких пошлин и оставляла лишь пятипроцентный сбор с цены товара (рублевая пошлина) и отдельные сборы с торговцев на гостиных дворах¹.

Ценность местных уставных таможенных грамот заключается в том, что по ним можно судить об организации таможенной службы и развитии внутренней торговли. Эти источники имеют свою историографию² и их изучение продолжается.

В нашем распоряжении находится подлинник таможенной уставной грамоты Ростова Великого 1627 г. Источник был обнаружен в фонде Ростовской приказной избы РГАДА³.

Текст грамоты написан скорописью красивым почерком на пяти больших листах, расклеенных из свитка и сложенных в гармошку в папку. Длина листов от 31 до 39 см., а ширина всех – 30,5 см. Источник после реставрации находится в хорошем состоянии, на полях и на обороте листов нет скреп и помет подъячих. Грамота состоит из трех частей: 1) Преамбулы, в которой сообщается история ее появления, 2) Перечня обязанностей сборщиков пошлин и правил торговли, 3) Перечня разновидностей и размеров пошлин и трех приписок-наказов.

В преамбуле грамоты сообщается, что ростовским таможенным откупщиком в 1626/27 г. был ростовец, посадский человек Арефа Нефедьев. Про него в писцовой книге г. Ростова 1624 г. Федора Дурова и подъячего Ильи Петрова сказано следующее: «В Введенской десятне двор Арефки Нефедьева сына Манукова…, пашет лук и чеснок, торгует солью в развес, в тягле с 2-х денег, прожитком худ» и что он владел лавкою за головой оброк в 10 алт.⁴ Отмечалось, что в это время в Ростове «летучих людей» не было, а «середние люди» облагались податью в 9 ден. с тягла. Поэтому «худым достатком» торговец Ареф Нефедьев мог выступать в качестве откупщика, тем более, что откупщики всегда «сколачивали» для это цели (откупа) артель пайщиков (4-6 человек), и старшим пайщиком был Арефа Нефедьев. Укажем также, что в это время сбор таможенных пошлин в Ростове мог составлять около 200 руб. в год. За это время известна лишь сумма кабацких сборов, которая была более 350 руб. в год, а таможенные сборы обычно были в 1,5 – 2 раза меньше кабацких⁵.

Откупщик Арефа Нефедьев в 1627 г. бил челом великому государю о том, что по старой ростовской таможенной грамоте, которая ему была выдана из приказа Большого прихода за приписью дьяка Матвея Сомова «со многих товаров на всяких людех почему пошлины имати… не написано». Кроме того, откупщик жаловался, что ростовцы – торговые люди – «привозят соль в рогожах и кладут в лавках и ту соль продают врознь мелочью и на государеве контарне не подымут и государевы пошлины ему не платят… и от тех де торговых людей насильства та подъемная пошлина теряется, а ему в том чинится недобор». Чтобы избежать такой ситуации, откупщик просил государя дать ему новую грамоту,такую же, как в г. Переяславле-Залесском, и в эту грамоту добавить некоторые статьи из старой ростовской таможенной грамоты. Рыночная ситуация в соседних городах была почти одинаковой – они стояли на оживленной транзитной магистрали Москва-Ярославль-Вологда и располагались при больших озерах. По этой челобитной руководство приказа Большого прихода велело подъячим «сыскать» уставную грамоту г. Переяславля-Залесского и «справить» с ростовской грамотой. Но она была «не сыскана», потому что в московский пожар 1626 г. все дела и уставные грамоты приказа сгорели. Тогда из приказа Большого прихода воеводе Переяславль-Залесского князю Ивану Львову было дано распоряжение сделать список «слово в слово» с переяславской таможенной грамоты и прислать его в Москву. Ростовскому же откупщику Арефе Нефедьеву велено было прислать в приказ старую ростовскую грамоту для «справки» ее со списком переяславской грамоты.

После этой процедуры справки новую ростовскую таможенную грамоту прислали в Ростов таможенному откупщику Арефе Нефедьеву «и впредь для верных целовальников» чтобы у них с торговыми людьми «в государевых пошлинах спору и государевым пошлинам недобору не было». Таким образом, мы имеем сразу как бы две таможенные грамоты: Переяславль-Залесскую и Ростовскую. Отметим, что обе эти грамоты не были известны исследователям.

Текст Ростовской грамоты, очевидно, на 100% идентичен тексту Переяславской с небольшими вставками из старой Ростовской грамоты, где речь шла о «водяном месте», потому что город Ростов стоял на судоходной реке Которосли.

После преамбулы идет перечень обязанностей таможенников и правил торговли в Ростове. 1) Собирать с торговых людей всякие пошлины; 2) «Беречь им накрепко чтобы торговые люди товары свои привозили к таможне и являли и в книги /таможенные/ писали; 3) следить, чтобы ростовцы – торговые люди к себе на подворье товаров не привозили; 4) Ростовцам приезжих торговых людей «ни с какими товары ночью и в день к себе на подворье не пускать и самим с ними тайно не торговать…»; 5) «Ростовцам торговать всякими своими явленными товары в рядех и лавках»; 6) Приезжим торговым людям торговать на Гостине дворе в амбарех». 7) В случае обнаружения у ростовца – посадского человека или у слобожанина на подворье товара торгового человека, этот товар «взять в государеве пене», т.е. конфисковать, а принявшему товар и положившему товар «от государя быть в опале». 8) Таможенникам у торговых всяких людей привозные товары «ценить прямо вправду и цену писать в книгу подлинно». 9) Пошлины у торговых людей с их продажных товаров иметь по уставной грамоте.

Анализ основной части текста ростовской таможенной грамоты 1627 г., где содержится перечень видам и размеров пошлин, позволил нам сделать следующие наблюдения.

К этому времени уже почти со всех обращаемых на ростовском рынке товаров таможенники взимали с торговцев основную пошлину – тамгу (она же рублевая) с цены товара в зависимости от географического статуса торговца, т.е. был ли он приезжим (инородец, иноземец) или житель г. Ростова или уезда, и оттого, был ли это привозной или отвозной товар. Как дополнение к тамге почти всегда, за редким исключением, присутствовала замытная пошлина, которая также бралась с цены товара.

В таблице показана величина основной пошлины – тамги и дополнительной к ней замытной, взимаемых в Ростове в 1627 г. с привозных и отвозных товаров с участников торговли.

Откуда	Тамга				Замытная
	привозная		отвозная		привозная		отвозная
	ден.	%	ден.	%	ден.	%	ден.	%
Ростовцы	1,5	0,75	1	0,5	1	0,5	0,5	0,25
Иногородние	4	2	4	2	1	0,5	1	0,5
Иноземцы	7	3,5	-	-	1	0,5	-	-

Как видно, ростовцы, по сравнению с иногородними и иноземными торговцами, имели некоторое льготное положение. Если иногородец за привозной и отвозной товар платил темгу с 1 р. его стоимости по 4 ден. (2%), то ростовец платил за привозной товар лишь 1,5 ден. (0,75%), а за отвозной товар 1 ден. (0,5%) с 1 р. его стоимости. Дополнительная замытная пошлина за привозной товар была для всех одинаковой – по 1 ден. с 1 р. цены товара, а для отвозного товара у ростовца она была лишь 0,5 ден. (0,25%).

Иноземец за привозной товар платил тамгу по 6 ден. (3,5%) с 1 р. его цены – самую большую основную пошлину, почти в 5 раз превышающую аналогичную пошлину для ростовцев. Сведений о размере пошлины с иноземцев за отвозной товар, как и за дополнительную пошлину замытную в грамоте не приводится.

С продажи лошадей тамга бралась со всех торговцев по 2 ден. (1%) с 1 р. цены лошади без замытной пошлины.

Тамга и померная пошлина при продаже овса и ржи, а также солода, гречки, гороха, толокна и семени конопляного (с воза по 10 ден. и с каждой четверти по 0,5 ден.) бралась с продавца, а с покупателя взималась лишь померная пошлина в том же размере. При продаже пшеницы тамга с продавца не бралась, а только померная пошлина, а с покупателя пошлин не взимали совсем. Это, очевидно, делалось для поощрения торговли пшеницей на местном рынке. Эта же основная пошлина – тамга, но под названием узолковой при отвозе товара в таре – бочке, кадях, рогозинах, пошевах, лукнах, корчагах – бралась только с ростовцев по 1 ден. с 1 р. стоимости товара с дополнительной замытной пошлиной по 0,5 ден. с 1 р. цены товара.

Померная пошлина бралась со всех сыпучих товаров одинаково – с воза по 10 ден. и с каждой четверти по 0,5 ден.

Замытная проезжая пошлина (при явке товара в проезд) бралась с ростовцев так же, как дополнительная мытная пошлина – по 0,5 ден. с воза при уплате мытной возовой пошлины по 1 ден. с воза груза. Отсюда видно, что эта пошлина – замытная, выступала в двух ипостасях: как дополнительная к тамге с цены товара и как дополнительная к возовой мытной пошлине.

Кроме основной пошлины, тамги, с ее дополнением замытной ценовой, в Ростове с участников торговли брали также мелкие дополнительные пошлины, которых можно насчитать более 40 разновидностей. Эти дополнительные пошлины подразделялись на несколько блоков в зависимости от их предметного и сервисного назначения.

I. Мытные пошлины: 1) отвоз, 2) привоз, 3) проезд (она же мимоезжая) 4) замытная грузовая, 5) головщина, 6) скотопрогонная (с 1626 г.)

II. Пошлина при купле-продаже лошадей: 1) пятенная (за клеймение), 2) поводная, 3) писчая.

III. Пошлины при продаже рогатого скота: 1) роговая, 2) привязная.

IV. Пошлины при продаже весчих товаров: 1) весчая, 2) подымная.

V. Померные пошлины: 1) померная возовая, 2) померная четвертная.

VI. Пошлины на гостином дворе: 1) амбарная, 2) свальная, 3) поворотная, или сносная по терминологии старой уставной ростовской грамоты. Она подразделялась на меховые (пушные) по сорту пушнины на суконные, по сорту иностранных сукон, на бумажные и на восковые.

VII. Пошлины поплавшные: 1) с дров, 2) с угля, 3) с разного строительного материала (доски, слеги, бревна, драницы, сколы и т.д.), 4) с хоромин, 5) с колес и обручей.

VIII. Пошлины с штучных товаров: 1) узолковая (с круга воска), 2) уторная с товаров (утор по древнерусски – дно).

IX. Пошлины с разных товаров: 1) хмелевая, 2) с сырых кож, 3) с масла коровья, 4) со съестных товаров (свиньи, птица, зайцы, яйца, сыр).

X. Пошлины натуральные: 1) праздничные с мясников-лавочников на Рождество Христово по косяку мяса с торговца. Разрешалось вместо мяса вносить деньгами – за косяк по 1 ден. 2) десятинная с лучины.

XI. Другие пошлины: 1) порядная (при покупке товара в лавку).

XII. Штрафные пошлины: 1) заповедь (штраф) за продажу и покупку весчих товаров без веса по 1 р. с продавца и покупателя, 2) заповедь за неявку и непомер жита с продавца 2 р., 3) заповедь за использование покупателем «непятинной государевой меры» – 2 р.

Величина дополнительных мелких пошлин колебалась от 0,5 ден. до 4 ден. Некоторые пошлины брали и с продавца, и с покупателя, например, с весчих товаров взималось за взвешивание по 1 ден. с 1 р. цены товара «сверх тамги и мыта» (с воска, меда, свинца, олова, меди, икры, соли и т.д.). Некоторые пошлины брались только с покупателя, например, при покупке лошади – пятенная и поводная по 1 ден., а писчая по 2 ден. Поворотную пошлину при покупке иноземных сукон с покупателя взимали в зависимости от качества и происхождения товара. С постава (единица измерения) сукна ипского и лунского «доброва» по 3 ден., а с постава сукна новонского или трекунского – по 1 ден. Поворотную меховую пошлину с белок покупатель также платил по такому же принципу. Так, с тысячи белок шуванских или устюжских по 4 ден., а с тысячи белок кляземских – по 2 ден.

Дополнительные пошлины со «съестных» товаров взимались с продавца с определенного количества, например, с тысячи утят или тетеревов и за 30 сыров с ростовца по 1 ден., а с иногороднего торговца по 2 ден.

При продаже строительного лесного материала дополнительные пошлины брались с продавца или с воза (доски, обручи, драницы, скалы, береста) по 0,5 ден. или с определенного количеств материала (с 10 бревен больших, с 10 следей, с 20 тесниц, с 10 желобов больших, с 10 колес деревянных и т.д. по 0,5 ден. и по 1 ден.). Такое разнообразие видов и размеров дополнительных сборов затрудняло работу таможенного персонала и приводило к конфликтным ситуациям при взимании пошлин между торговцами и таможенниками.

После перечня видов и размеров пошлин в грамоте в первой приписке – наказе говорилось об изменении размера некоторых пошлин и о введении новой скотопрогонной пошлины. С конца декабря 1626 г. в Ростове, как и в Переяславле-Залесском, предписывалось «збирать» проезжую пошлину с любого человека по 3 ден. с воза. Тем самым льгота для ростовцев при проезде мимо своего города была упразднена (до этого они платили за проезд 1 ден. с воза). За прогон мимо города одного быка или коровы, лошади или 10 овец все торговцы должны были платить по 1 ден., а за прогон борова (свиньи) или большого козла – по 0,5 ден. В этом случае проявлялся процесс унификации проезжих пошлин, а также процесс появления новых таможенных пошлин.

Во второй приписке – наказе откупщику преписывалось брать перечисленные в грамоте пошлины с торговцев всех сословных категорий и в том числе с тарханщиков. Здесь имелось в виду взимание пошлин с тех тарханщиков, у которых прежние льготные жалованные грамоты на беспошлинную торговлю не были подтверждены царем Михаилом Романовым.

В последней приписке повторялось запрещение таможенному откупщику с торговцев «лишнюю имать мимо сей уставной грамоты». В противном случае откупщику грозило быть «от великого государя в опале и в казне».

Также отметим, что в новой ростовской уставной грамоте 1627 г. не были учтены пожелания откупщика. Подъячие приказа Большого прихода не расписали «имянно» товары, с которых надо было «имать дополнительную сносную» (поворотную) пошлину с покупателя – с рыбы (осетра и белуги) по 1 ден., с косяка мыла по 1 ден. и с продавца при явке на продажу кваса, сусла и с воза сена также по 1 ден. С этих товаров грамота предписывала брать пошлины как и с «иных товаров», с которых пошлины брались по 1 ден. Сбор пошлин с неназванных в грамоте товаров зависел от усилий и настойчивости таможенников.

Таким образом, в новой ростовской грамоте 1627 г. по сути дела была учтена одна специфическая ростовская пошлина – головщина, взимаемая с ярыжных (работников), приплывших в Ростов с торговцев на суднах по р. Которосли – с одного человека по 1 ден. (она была минимальной по сравнению с другими городами, где величина головщины доходила до 1 алт. (6 ден.) с человека).

Изучение ростовской таможенной грамоты также проливает свет и на организацию таможенной службы в г. Переяславле-Залесском, с грамоты которой она была списана.

1. ААЭ. Т. IV. СПб., 1836. № 64/П. С. 98-102.
2. Николаева А.Т. Отражение в уставных таможенных грамотах Московского государства XVI-XVII вв. процесса образования всероссийского рынка // Исторические записки. Т. 31. М., 1950. С. 245-266; Тихонов Ю.А. Таможенная политика Русского государства с середины XVI в. до 60-х гг. XVII в. // Исторические записки. Т. 53. М., 1955. С. 258-290; Булгаков М.Б. Уставные таможенные грамоты как источник по организации таможенной службы Московского государства конца XV – первой половины XVII в. // Историческое краеведение (по материалам конференции в Пензе). Пенза, 1993. С. 141-148; Его же. Угличская уставная таможенная грамота // Исследования по истониковедению истории СССР дооктябрьского периода. М., 1991. С. 36-44; Раздорский А.К. Можайская уставная грамота 1613 г. // Кодекс-info, 2000. № 9. С. 135-139.
3. РГАДА. Ф. 856. Ростовская приказная изба. № 1. л. 1-5. В дальнейшем цитаты даются без указания на листы источника.
4. Там же. Ф. 1209. Поместный приказ. Кн. 380. Л. 53-53 об., 159.
5. Там же. Ф. 396. Столбцы Оружейной палаты. № 182. Л. 3.

Один из крупнейших исследователей русской культуры XVII-XVIII вв. А.С. Лаппо-Данилевский главными аспектами ее изучения считал «развитие народного самосознания», «личного начала» и другие проявления «одушевленности». Временем интенсивного осознания русским народом своей национальной идентификации ученый называл позднее Средневековье и раннее Новое время: «Лишь со второй половины XVI в. получил он (русский народ – Л.С.) возможность сравнивать себя с народами более развитыми. События, которыми знаменуется переход от XVI в. к XVII и от XVII в. к XVIII в связи с такой сравнительной оценкой своего национального «я» способствовали, конечно, более сознательному отношению русских людей к потребностям и задачам последующей их государственной жизни»¹.

«Одушевленность» русской позднесредневековой культуры проявляется в том числе и при изучении религиозного поведения как целых социальных слоев населения, так и отдельных личностей. В XVII в. одной из традиционных сфер индивидуального и семейного благочестия стала ктиторская и донаторская деятельность, которая распространяется среди знати и купечества и нередко превосходит по своим масштабам великокняжескую и царскую благотворительность в пользу церкви предшествующего времени. Дошедший до нашего времени источниковый контент позволяет в ряде случаев достаточно полно восстановить картину взаимоотношений верующей личности с церковными структурами и организациями и попытаться понять мотивы и характер действий человека, щедро жертвовавшего свое имущество церкви или монастырю в условиях нарастающей рационализации национального жизненного уклада. Так, хорошо сохранившиеся письменные источники, эпиграфические и архитектурные памятники дают нам возможность не только реконструировать историю расцвета переславского Троицкого Данилова монастыря в последние десятилетия XVII в., но и прояснить роль в этом процессе личности его основного донатора – князя И.П. Барятинского.

Троицкий Данилов монастырь во второй половине XVII столетия еще не относился к числу древних обителей. Он был основан в 1508 г. преподобным Даниилом Переславским и в первые десятилетия своего существования пользовался покровительством московской великокняжеской семьи и царя Ивана Грозного – Даниилова крестника. Но в дальнейшем, в результате событий Смутного времени и смены правящей династии обитель утратила свое влияние и источники материального благополучия. Лишь в середине XVII в. после обретения мощей преподобного Даниила она вновь стала пользоваться авторитетом среди местного населения и паломников².

В последние два десятилетия XVII столетия Данилов монастырь оказался в сфере внимания щедрых благотворителей – рода переславских землевладельцев князей Барятинских (Борятинских). Принадлежность рода, возводившего свое происхождение к Рюрику, к старой аристократии давала возможность его представителям занимать важные военные и дипломатические должности и поддерживать высокий уровень материального благосостояния³.

В Даниловом монастыре для Барятинских открывалось широкое поле деятельности. В обители к середине XVII в. было только два каменных здания – Троицкий собор 1530-1532 гг. с приделом Даниила Переславского 1660 г. и сильно обветшавшая Похвальская церковь начала 1530-х гг.⁴ Остальные постройки оставались деревянными. И за десять лет донаторского усердия Барятинских обитель получила возможность перевести в камень все свои строения, включая стены и хозяйственные сооружения.

Причиной такой феноменальной даже для XVII в. вкладческой щедрости стали трагические события, преследовавшие род Барятинских в последней трети столетия. Безвременная гибель нескольких младших представителей семьи, с которыми их родители связывали определенные надежды, для человека того времени могла казаться грозным указанием на лишение божьего покровительства за совершенные ранее грехи. В этих условиях единственным выходом мыслилась попытка спасения душ членов рода и обеспечения им грядущей вечной жизни посредством благотворительности, что соответствовало сложившейся в культуре позднего русского Средневековья поминальной традиции⁵. Еще одной причиной могли оказаться изменения в политической жизни московского царского двора. В результате бурных событий 1680-х гг. старая знать, в том числе и та ее часть, что не могла или не хотела определить своей позиции в столкновении Нарышкиных и Милославских, оказалась оттеснена от трона и власти и в попытках сохранить свой образ жизни и мыслей она пыталась найти поддержку за монастырскими стенами.

В последней четверти XVII в. настоятелем Троицкого Данилова монастыря был архимандрит Варфоломей, которого вслед за историком Переславского края М.И. Смирновым принято считать ловким интриганом, приманивавшим в монастырь богатых вкладчиков, спекулируя на имени и мощах Даниила Переславского⁶. Источники не дают возможности судить, насколько искренен был Варфоломей в своей заботе о благополучии и благолепии вверенной ему обители. Но в том, что ему удавалось находить общий язык с монастырскими благотворителями, сомневаться не приходится. При новом игумене монастырь вновь попал в сферу внимания царствующих особ⁷.

Однако, одного авторитета, красноречия и дипломатии Варфоломея, возможно, было бы недостаточно, если бы не существовал еще один повод обращения благотворительности Барятинских именно в пользу Данилова монастыря. Троицкая обитель была построена Даниилом Переславским на месте городской скудельницы или «божедомья», и посвящение ее основных храмов Всем Святым, Похвале Богородице и Троице прочно связывало культовую жизнь монастыря с эсхатологией и поминанием умерших⁸.

Первым обратил свое внимание на Данилов монастырь Юрий Никитич Барятинский (ум. в 1685 г.) – боярин и воевода, принявший участие в целом ряде военных походов, и отличившийся в боях с войсками Степана Разина⁹. В 1683 г. он дал монастырю деньги на строительство больничных келий с храмом при них с тем условием, что церковь будет освящена во имя Федора Стратилата в память о погибшем в боях с разинцами сыне – воеводе и окольничем Федоре Юрьевиче¹⁰. Дело со строительством растянулось на четыре года, и после смерти донатора братия монастыря нарушила данное ему слово: было испрошено разрешение патриарха на освящение храма во имя Всех святых в память стоявшей когда-то на этом месте церкви преподобного Даниила, а Федору Стратилату посвящался только один из приделов¹¹.

Столь явное пренебрежение волей вкладчика не остановило другого представителя рода Барятинских – князя Ивана Петровича, приходившегося Юрию Никитичу двоюродным братом. И.П. Барятинский (1615-1701) – боярин и воевода возглавлял в 1661 г. русское посольство при заключении Кардисского мира со Швецией. С конца 1680-х гг. до самой своей смерти он оставался основным благотворителем Данилова монастыря, более того, он был самым щедрым монастырским донатором за всю историю существования обители. Его вклады превзошли даже дачи Великого князя Василия III, на чьи средства были построены Троицкий собор и первоначальное здание Похвальской церкви.

В свое время М.И. Смирнов высказал мнение, никак, впрочем, его не аргументируя, что семидесятитрехлетний Иван Петрович Барятинский, «ветхий и безвольный в старости», подпал под влияние Варфоломея, поэтому и отдал в монастырь почти все свое имущество¹². Следует, однако, заметить, что «ветхий старец» после начала своей благотворительной деятельности в пользу Данилова монастыря прожил еще более десятилетия, а пострижение в обитель принял не сразу, а также через несколько лет, видимо, действительно почувствовав себя слабым и ненужным в мирской жизни. Да и сами его благотворительные деяния свидетельствуют и о наличии собственной воли и самовластных представлений о благоустройстве и благолепии покровительствуемой им обители.

Свою благотворительную деятельность И.П. Барятинский начал с обычных для людей его социального круга и благосостояния вкладов ценными предметами церковного обихода. Сохранился, вложенный им в 1688 г. серебряный золоченый потир¹³. Подобные вещи князь дарил монастырю и в дальнейшем. В 1690 г. это была архимандричья, зеленого бархата с серебряными и жемчужными украшениями митра, а чуть позже Евангелие в золоченом чеканном серебряном окладе¹⁴.

В 1689 г. на средства И.П. Барятинского к придельному храму Даниила Переславского, примыкающему к северной стене Троицкого собора, была пристроена высокая шатровая колокольня. На юго-западном углу площадки звона выделяется маленькое кубическое помещение для часового механизма (следы циферблата еще недавно можно было рассмотреть на фасаде колокольни). В сохранившейся порядной записи на постройку колокольни зафиксировано не только имя благодетеля, но и стоимость постройки (670 рублей), а также условия, на которых подряжалась артель костромских каменщиков. Кроме денежной платы им выдавалось зерно с правом печь в монастыре свой хлеб, а также разрешалось есть по праздникам с монастырскими работниками¹⁵.

После постройки колокольни между князем Барятинским и архимандритом Варфоломеем видимо установились более доверительные отношения. В следующем, 1690 г. Иван Петрович передает в монастырь свое сельцо Твердилково. Эта дача подтверждена, в том числе, и вкладной записью на иконе Богородицы из местного храма: «Сей образ построил Данилова монастыря архимандрит Варфоломей и поставил в церкви Рождества пресвятой богородицы в сельце Твердилкове, как пожаловал то сельцо Твердилково вкладчик князь Иван Петрович Барятинский в монастырь Живоначальной Троице и чудотворцу Даниилу лета 7198 (1690) месяца мая 6-го дня, писал многогрешный иконописец Стефан Казаринов»¹⁶. Запись подчеркивает, что монастырь и его игумен помнят и ценят вклад боярина Барятинского.

В 1695 г. Иван Петрович Барятинский предпринимает перестройку каменной Похвальской церкви XVI в., к которой добавляется целый комплекс новых помещений. Во вкладной книге Данилова монастыря XVII-XVIII вв. предназначение этой постройки определяется достаточно точно и подробно: «церковь… с трапезою, и с гостиною, и с подкеларнею и с хлебодарнею, и с работничью палатами, а под церковью и под трапезною восемь полат; а под теми полатами семь погребов белым камнем»¹⁷.

В отличие от строительства Всехсвятской церкви, где архитектурные формы определял не вкладчик Ю.Н. Барятинский, а патриарх Иоаким, благословлявший строительство: «…а верх на той церкви построить против прочих церквей, а не шатровой и олтарь велел зделать круглой тройной…»¹⁸, облик Похвальского храма с трапезной предопределил сам заказчик в порядной записи. В ней, по мнению Н.Н. Воронина, иноземные архитектурные термины перемешаны с русскими. Наряду с барочными «капителями с архидратом», «краштенями» и «шпреньилями» упоминаются «яблочки», «ложки» и «шатры каменные»¹⁹. Такое участие заказчика в строительстве на стадии «проектирования» будущего сооружения не было в условиях второй половины XVII в. чем-то исключительным. И.Л. Бусева-Давыдова неоднократно приводит в своих статьях подобные примеры²⁰. Вполне возможно, что заказчики при этом даже пользовались альбомами архитектурных гравюр, чтобы показать русским мастерам примеры европейской работы, по образу которой нужно было выполнить отделку строящихся зданий. По крайней мере, сохранившаяся в Даниловом монастыре до нашего времени Похвальская церковь с трапезной демонстрируют в своем эклектичном архитектурном облике несомненное наличие каких-то европейских образцов, по подобию которых были устроены открытые лоджии на углу трапезной палаты и разработан ее сложный и богатый декор.

Строительство и отделка новых зданий обошлись И.П. Барятинскому в 11237 рублей, 30 алтын и 2 деньги²¹. Возможно, потраченные средства были вкладом на пострижение, так как в следующем, 1696 г. Иван Петрович упоминается уже как старец Ефрем. После смерти он был похоронен возле входа в трапезную палату с северной стороны. На стене, над могилой сохранилась белокаменная надгробная плита с искусно выполненными рельефными фигурами двух ангелов и надписью, текст которой в настоящее время практически не читается, но был хорошо различим еще 20-30 лет назад и зафиксирован во многих публикациях²².

В 1696 г., уже будучи монахом Данилова монастыря, Барятинский построил корпус братских келий. Эта постройка стоила 2564 рубля и 13 алтын²³. В пространной надписи на каменной плите, вмонтированной в стену келейного корпуса указано, что «7204 (1696) года сии палаты внизу с погребами и ледники построил своею казною вкладчик старец Ефрем, что в мире был боярин князь Иван Петрович Барятинский, длина 33 сажени, а поперег 6 сажен… для покою обители сей живущих в ней, да помолятся о мне грешном, чтобы избавил бог муки вечной…».

Традиционно, со времени публикаций А.И. Свирелина и В.Г. Добронравова, считается, что Иван Петрович постригся в монастырь после скоропостижной смерти своих близких в результате какой-то болезни, хотя твердых сведений на этот счет не имеется²⁴. М.И. Смирнов полагал, что пострижение Барятинского было выгодно игумену Варфоломею, который хотел завладеть имуществом и деньгами князя, поэтому и склонил к монашеству одинокого вельможу²⁵. Но в уходе бывшего воеводы и дипломата от мира не было ничего необычного. Старший брат Ивана Петровича – Григорий Петрович (в иноках Герасим) также постригся в свое время в Троице-Сергиев монастырь, где и скончался в 1652 г. В это время его жена Анна еще оставалась жива, что следует из записи в Троицкой Вкладной книге²⁶. Думается, что пострижение И.П. Барятинского было все же закономерным итогом его последовательного реализуемого благочестия, а не результатом спонтанного «движения души». В Москве в это время шла подготовка к Великому посольству царя Петра, а старый дипломат, удалившись от мира, думал уже не о земной, а о небесной жизни.

После пострижения старец Ефрем (И.П. Барятинский) продолжал благотворить от своего имени. Последние годы жизни он занимался строительством каменной монастырской ограды со святыми воротами и надвратной церковью и конюшенного двора. При этом вкладчик и архимандрит монастыря столкнулись с серьезными трудностями, в связи с указом царя Петра Алексеевича о прекращении каменного и деревянного строительства на территории всех русских монастырей без царского разрешения. Из сохранившейся переписки (обмена челобитными и грамотами) 1697 г. между монастырем и государем видно, что только настойчивость архимандрита, а также имя и былые заслуги вкладчика заставили Петра пойти на уступки и разрешить достроить «из припасенного кирпича» ограду и хозяйственные постройки, так как старые были ветхи, опасны в пожарном отношении, а конюшенный двор «стоит не на месте» и мешает проходу²⁷.

Долг христианской благотворительности перед опекаемым им Даниловым монастырем, был выполнен И.П. Барятинским до конца. Перед смертью он мог видеть свое детище практически завершенным. На месте ветхих, в том числе деревянных, построек возвышались новые каменные, большинство из которых отличалось определенной архитектурной изысканностью.

После смерти князя И.П. Барятинского большая часть его наследства осталась в монастыре. Но в новых условиях начала секулярных действий правительства Петра I сохранить и использовать имущество и денежные средства умершего вкладчика обители не удалось. Наследством Барятинского заинтересовались власти. Присланный из Москвы стольник, а затем и управляющий монастырским приказом при обыске в монастыре обнаружили в разных местах монеты на общую сумму около 20 тысяч рублей. Эти средства были конфискованы и употреблены на оплату жалованья «низового запорожского войска кошевому Гордеенко и на другие дачи»²⁸. Архимандрит Варфоломей, пытавшийся спрятать последний вклад монастырского благодетеля в земляных схронах и даже на дне кадушки с маслом, был обвинен в незаконном присвоении имущества покойного, большая часть которого должна была отойти государству или быть передана племянникам Барятинского. Игумен был переведен рядовым монахом в переславский Никитский монастырь. Но через некоторое время, вероятно за недоказанностью вины, был прощен и закончил жизнь в Даниловом монастыре.

Любопытно, что писавшие об этих событиях А.И. Свирелин, В.Г. Добронравов, М.И. Смирнов прямо или косвенно подозревали архимандрита Варфоломея в личной корысти²⁹. Что, на наш взгляд, несправедливо. Варфоломей, видимо, сам обладал довольно большими средствами и был крупным благотворителем. Одновременно с первыми действиями И.П. Барятинского в пользу Данилова монастыря он делает богатый вклад в свою обитель. В 1689 г. Варфоломей вложил в монастырскую ризницу полный набор литургических предметов из серебра, украшенных чеканкой, чернью и золочением³⁰. На большинстве из них указан вес металла и имя вкладчика. Тогда же им была сооружена водосвятная чаша «из голых ефимков». На собственные деньги им была заказана самому известному и дорогому их переславских иконописцев Стефану Казаринову и уже упоминавшаяся икона Богородицы в переданное монастырю Барятинским с. Твердилково. Не забывал даниловский архимандрит и другие переславские обители. Так, в 1690 г. он вложил серебряный потир черневой работы в Федоровский монастырь³¹. И действия Варфоломея, прятавшего имущество и деньги Барятинского от властей и других настоящих или мнимых «наследников», могли быть мотивированы желанием выполнить последнюю волю своего крупнейшего благотворителя – употребить его средства «на помин души» и дальнейшую застройку и украшение монастыря, хоть при этом и преступались решения Стоглавого собора русской православной церкви и соборов середины XVII в.

То, что для самого И.П. Барятинского была важна память о нем и поминание его на церковных службах подчеркивает не только традиционная запись рода благотворителя в монастырские синодики, но и наличие на каждом из построенных им в монастыре сооружений вмонтированной в стену белокаменной доски с вкладной записью. В этих текстах указаны не только светское, а потом, одновременно, и монашеское имя донатора, но, нередко и дано краткое описание постройки, ее предназначение и размеры. Для человека второй половины XVII в. важным было не только коллективное спасение всего рода, к которому он принадлежал, но и его индивидуальная судьба. Создается впечатление, что И.П. Барятинский, будучи значительной персоной при жизни, надеялся остаться таковой и после смерти, на что он мог рассчитывать, занимая особое место в поминальной практике Данилова монастыря. В его донаторской деятельности и поступках споспешествовавшего ей архимандрита Варфоломея нашло отражение характерное для религиозной жизни русского человека этого времени противоречие между стремлением следовать традициям «древлего» православного благочестия и новым индивидуализированным мироощущением.

1. Цит. по: Черная Л.А., Сорокина М.Ю. Предисловие // Лаппо-Данилевский А.С. История русской общественной мысли и культуры XVII-XVIII в. М.,1990. С.8.
2. Добронравов В.Г. История Троицкого Данилова монастыря в г. Переславле-Залесском. Сергиев Посад, 1908; Сукина Л.Б. Троице-Сергиева лавра и Троицкий Данилов монастырь в Переславле-Залесском // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: Материалы III Международной конференции. Сергиев Посад, 2004. С. 7-19. На пожертвования вкладчиков и паломников в монастыре в 1655 г. была построена церковь над гробом преподобного Даниила Переславского – придел Троицкого собора (Грамота патриарха Московского Никона архимандриту Данилова монастыря Тихону и строителю Никите с благословением на строительство каменной церкви в честь Даниила Чудотворца. 1655 г. // РФ ГАЯО.Ф.329. Оп.1. Д.69. Б/н).
3. Барятинские // Энциклопедический словарь. Брокгауз и Ефрон. Биографии. М.,1991. Т.1. С.719-720.
4. Воронин Н.Н. Переславль-Залесский. М.,1948. С.36-37; 40. На починку обветшавших монастырских зданий еще в 1669 г. жертвовал деньги тогдашний архимандрит монастыря бывший знаменитый старообрядец Григорий Неронов (Отписка архимандрита Данилова монастыря Гурия и келаря старца Даниловского монастыря Иакова в приказ Большого Дворца об истраченных ими на строительство в монастыре 200 рублей, полученных ими от архимандрита Григория Неронова. 1670 г. // РФ ГАЯО. Ф.329. Оп.1. Д.69. Б/н).
5. Сукина Л.Б. Представления о благотворительности в русской культуре переходного времени (на материале лицевых синодиков XVII – первой половины XVIII в.) // Благотворительность в России. Исторические и социально-экономические исследования. 2002. СПб., 2003. С. 49-63.
6. Смирнов М.И. Переславль-Залесский. Исторический очерк 1934 года. Переславль-Залесский, 1996. С.184-185.
7. Грамота патриарха Московского и Всея Руси Иоакима архимандриту Даниловского монастыря Переславля-Залесского Варфоломею с уведомлением о приезде в Данилов монастырь царя Федора Алексеевича и о порядке его встречи в монастыре. 1679 г. // РФ ГАЯО. Ф.329. Оп.1. Д.69. Б/н.
8. Сукина Л.Б. Эсхатологическая идея в Троичном цикле росписей Троицкого собора Данилова монастыря в Переславле-Залесском //