Электронная библиотека

Писцовые книги являются одними из важнейших письменных источников по социально-экономической истории России. Многие известные историки1 отмечали их значение, которое объясняется тем, что эти документы содержат большое количество достоверной исторической информации, особенно в случае, если это – подлинник, а не выпись или список. Не случайно А.А. Титов из всего множества собранных им рукописей в первую очередь опубликовал именно те, которые относились к писцовой документации2. Еще несколько такого рода документов издано Н.А. Найденовым3. Они оба понимали важность публикации этих документов для истории конкретного города – Ростова. Но в то время – в конце XIX в. – еще не была проведена фундаментальная работа по изучению самой системы налогообложения Московского государства. И этим объясняется то, что в публикациях не осознана и никак не поясняется во вступительных статьях разница между писцовыми, дозорными, переписными книгами, так как не проанализировано, когда и по какому поводу эти книги составлялись.

Исследовательские работы по этой теме появились позднее. Это, в основном, книги А.С. Лаппо-Данилевского4 и Ю.В. Готье5. Но самым большим по количеству обработанных источников, и, как следствие, самым подробным и обоснованным является объемный двухтомник академика С.Б. Веселовского (1876-1952) «Сошное письмо», вышедший в Москве в 1915-16 гг. По словам Веселовского, «пользованию писцовыми книгами как историческим источником должно предшествовать предварительное исследование сошного письма и приемов составления писцовых книг»6. Изучив содержание источников и обобщив их данные, Веселовский пришел к следующим выводам.

Сошное письмо – это система описания земельных владений для целей налогообложения. Она предусматривала измерение земельных площадей с учетом качества земли и состоятельности (тяглоспособности) плательщика и перевод полученных данных в условные податные единицы – сохи, по которым определялся размер прямого налога. Техника сошного письма была закреплена в специальной «Книге сошного письма» и в писцовых наказах. Само понятие сохи как единицы налогообложения существовало со времен татаро-монгольского нашествия (татары брали дань «с сохи»7), но собственно историю сошного письма можно рассматривать только начиная с конца XVI в., т.к. более раннего актового материала не сохранилось.

Сошное письмо лежало в основе правительственной сметы, и по нему определялись оклады городов и уездов. Если возникала какая-то государственная или местная потребность, правительство обсчитывало необходимые средства и распределяло их по сошному письму на уезды и города, а им приходилось самим производить дальнейшую раскладку податей по отдельным лицам (мирская раскладка). Основным принципом тягла была его посильность, т.е. соответствие платежеспособности тяглого человека и его обложения, т.к. государству было одинаково невыгодно и разорять подданных непосильными налогами, и собирать слишком маленькие суммы. Сошного тягла не тянули бобыли, нищие, церковники (многочисленные архиерейские служители и причт посадских церквей), служилые люди, «казенные кузнецы» и так называемые «записные» люди, к которым в Ростове относились сокольи помытчики, жители рыболовной слободки, каменщики и кирпичники.

Описания земель проводились не по определенному плану, а по мере государственной необходимости, и назначались царским Указом, т.к. черная посадская земля считалась собственностью Государя, но оставалась в общем владении посадской тяглой общины. Описания 20-30-х годов XVII в. были самым крупным мероприятием в истории Московского государства, охватившим практически всю территорию страны. Оно было вызвано необходимостью оценки конкретного состояния хозяйства после того, как многие города начали оправляться после разорений Смутного времени. До этого, сразу по окончании Смуты, по челобитьям населения были проведены многочисленные дозоры, которые имели целью быстро дозрить «пустоту», т.е. выяснить размеры запустения по сравнению с предыдущими описаниями, и соответственно снизить тягловое бремя посадского населения, вынужденного платить «с пуста» по принципу круговой поруки. В Ростове такие дозоры были проведены в 1614 г. Тимофеем Бирдюкиным-Зайцевым8 и в 1619 г. Иваном Мотовиловым9.

Существовал следующий порядок назначения писцов из Москвы.

Соответствующий финансовый Приказ, ведавший описанием конкретной территории (для Ростова это – Галицкая четь), получив указ Государя, обращался в Разрядный Приказ, заведовавший службой всех служилых людей, и оттуда назначался писец и его товарищи – дьяк и подъячие. Писцами были только дворяне высших чинов10. Назначенных в писцы людей Приказ посылал к духовенству для привода к присяге («крестное целование»), «чтобы они делали правду, никому не норовя и не для своих корыстей11». Чтобы облегчить работу писцов, Приказы давали им «приправочные» документы – предыдущие описания и приказные акты, а также они должны были брать у воеводы сведения относительно различных «оброчных статей». Приправочные книги должны были также предотвращать «потери» земель и угодий.

Писец должен был объехать и описать порученный ему город или уезд, установить число плательщиков и количество принадлежащей им земли, подлежащей обложению. Всякий должен тянуть тягло «с торгов, и с промыслов12, и с хлеба, и с коней, и со всяких животов13 своих, кроме Божия милосердия образов и кроме платных (от слова «платье») припасов своих и на женах». Писцы клали людей в тягло, допрашивая под присягой старост, выборных и самих тяглецов: «сколько кто пашет, чем живет и с чего платит по мирскому окладу», руководствуясь по своему усмотрению их показаниями. Эти описания и составляли писцовую книгу, которая (после утверждающего Указа царя) служила официальным документом для сбора податей. С 1646 г. единицей обложения по некоторым, вновь введенным, видам налогов стал двор, и вместо писцовых книг стали составляться «переписные», содержавшие только перепись дворов и их населения.

Посадские дворы, положенные в сошное письмо, делились обычно на три статьи: лучших, середних и худых. Четких оснований для деления на статьи нет, в писцовых наказах нет указаний или объективных признаков. Это было «по разсмотру писцов и по сказке земских старост и посадских выборных людей, примеряясь к прежним книгам». Приемы мирских окладов были очень разнообразны и носили местный характер. На посадах единица мирского оклада чаще всего носила название деньги (а могло быть – пирог, белка, розник, в разных местностях по-разному). Это были условные величины, не имевшие никакого отношения к земельным площадям или денежному счету. Они означали пай, долю в общей раскладке.

Подлинник писцовой книги сдавался в четь, а для исполнения в город или уезд отправлялась составленная по книге «платежница», по которой и производилось взимание налога. Большая часть писцовой документации из приказных архивов позднее попала в Московский Архив Министерства Юстиции, а в советское время – в Архив Древних Актов (РГАДА). Там в настоящее время хранится и «Книга писцовая поповским, причетниковым, боярским и посадским дворам писма и меры Федора Дурова с товарищи 132 году»14 (1623/24). Ее содержание использовали в своих исследованиях М.Б. Булгаков15 и Е.А. Тимохина16. Выпись из этой книги опубликована А.А. Титовым17. В предисловии Титов датирует рукопись второй половиной XVII века на основании упомянутых в ней имен дьяка и подъячего, которые в других документах фигурируют под 1676-81 гг. В это время для земской избы Ростова была сделана выпись с писцовой книги 1624 г., ставшая приправочным документом для проведения переписи, отразившей существенно изменившуюся картину посадского землевладения после сооружения в Ростове в 1632-34 гг. «города» – земляной крепости18. В опубликованной выписи перечисляются дворы с указанием имен хозяев и размеров двора и огорода в соответствии с писцовой книгой, а затем к каждой статье сделана приписка с именем нового хозяина, или, если двора уже нет, с указанием - «а ныне сламан под город». При этом по сравнению с писцовой книгой практически полностью опущены сведения о размере тягла, о том, каков прожитком хозяин (худой или середний), очень часто не указывается род его занятий, а также имеется множество других произвольных сокращений. Возможно, потерявшие актуальность сведения были опущены при составлении выписи, но есть вероятность того, что сокращения были сделаны при публикации документа А.А. Титовым. В пользу этого предположения говорит тот факт, что произвольные сокращения присутствуют и в других опубликованных им документах по сравнению с подлинниками, а также то, что орфография подлинника существенно изменена и приведена в соответствие с написанием XIX в.

Подлинник представляет собой рукопись в переплете, с удовлетворительной сохранностью текста, но сильно обветшавшими краями, объемом 182 листа. Чтобы иметь полный текст исследуемого документа, нами был заказан микрофильм-копия писцовой книги. На ил. 1 приводится начало рукописи, почерк – характерная скоропись первой половины XVII в. Запись на первой после титула странице сообщает о сдаче переписанной набело книги в Приказ. Это произошло почти через год после начала описания: «133 [году] сентября в 26 день подали в Галицкои чети дияку Ивану Льговскому19 се книги ростовские писцы Федор Дуров да подъячеи Илья Петров».

Собственно текст писцовой книги начинается с указания когда, по чьему указу и кем проводилось описание. Наличие такого указания характерно для подлинников писцовой документации; на всякого рода выписях и копиях оно отсутствует. «Лета 7132 году октября в 17 день по Государеву цареву и великаго князя Михаила Федоровича Всеа Русии указу и по наказу из Галитцкие четверти за приписью диака Семена Самсонова писец Федор Костянтинович Дуров да подъячей Илья Петров взяв с собою20...» – далее следует длинный перечень имен духовных и светских лиц, присутствовавших при описании, чьей обязанностью было обеспечивать достоверность приводимых в описании сведений. Это соборный протопоп, 18 приходских священников, а также 16 наиболее авторитетных представителей населения города: «все ростовцы посадцкие лутчие люди». Затем указывается, что именно «писали и меряли в Ростове на посаде»:

«Церкви Божии приходцкие, и в церквах Божие милосердие (имеются в виду иконы), и на церковных землях дворы поповы и дьяконовы и понамарские, и всяких причетников церковных, и на церковных землях избишка нищих. И в острожном месте где бывал острог дворы въезжие монастырские, боярские и дворянские, и детей боярских. И на посаде дворы посадцких тяглых людей, и в сотнях дворы губных старост и городовых прикащиков, и детей боярских, и розсылщиков и помочников и каменщиков и кирпищиков, и городовых кузнецов дворы. И во дворех людей по имяном с отцы и с прозвищи и детей и братию и племянников. И места дворовые тяглые, пустые и оброчные, и на торгу лавки и анбары, и полки и скамьи, и лавочные и анбарные пустые места. И хто каков посадцких людей прожитком – добр или середней, или молотчей или нищ. И хто чем промышляет, и какими товары торгуют в Ростове или отъезжая. И хто чем тяглом обложен. И то писано в книгах подлинно»21.

В соответствии с заведенным порядком описание требовалось начинать с «города». В Ростове к тому времени остались лишь воспоминания о существовавшем когда-то укреплении: «Против соборные церкви Пречистей Богородицы где бывал острог». Во время проведения описания здесь уже были «дворы въезжие монастырские, и боярские, и дворянские, и детей боярских, и всяких чинов людей»22, а именно: 10 дворов монастырских, 2 княжеских (Василья Яншеевича Сулешева и Ивана Васильевича Голицына), 1 боярский (Томилы Луговского), 11 дворов служилых людей, включая двор губного старосты и воеводский, а также двор дворцового села Великого. Эти «белые» земли облагались налогом и платили подати по другой схеме, поэтому они перечисляются только с указанием размеров в саженях.

После этого начинается основной раздел писцовой книги, содержащий информацию об основном тяглом населении, «в Ростове на посаде посадцких тяглых людей и бобылей живущие и пустые дворы»23, учет которых ведется по десятням, состоявшим из нескольких приходов (входящие в десятню приходские церкви описаны внутри десятни). Десятен насчитывалось семь: Горицкая, Покровская, Всесвяцкая, Веденская, Пятницкая, Степановская, Троицкая. Интересно, что во всех известных документах (дозор 1619 г., переписи второй половины XVII в., межевание 50-х-60-х годов XVIII в.) описание проводилось именно в такой последовательности; что говорит о том, что такой порядок был хорошо укорененной традицией следования «старине».

Если провести анализ экономического состояния города, получается нерадостная картина. Из почти полутысячи дворов ростовского посада тяглоспособными оказались немногим более 30 процентов; примерно 25 процентов числятся бобыльскими (освобожденными от тягла по бедности, но обложенные более легким оброком), около 15 процентов составляют дворишки нищих и вдов, 17 процентов – пусты. Примерно 5 процентов дворов, потерявших хозяев, сданы на оброк или из тягла. Причины запустения указаны так: «сшел от бедности», «ыщез безвестно», или просто «а его з женою и з детми не стало». Если рассматривать уровень состоятельности тех, кто все же был записан в тягло, то подавляющее большинство плательщиков отнесены к категории «прожитком худ», и только хозяева 8 дворов указаны как «прожитком середние». Можно назвать их по фамилиям:

Микифор да Олексей Микитины дети Шараповы, торгуют солью и хмелем в розвес; Вторуша да Куземка Хорошавины, торгуют солью в розвес и рыбою в рез; Иван Овдеев сын Хлебников, в огороде пашет лук и чеснок, торгует хмелем; Федор Лаврентьев сын Байбаков, торгует шолком и киндяки; Июда Истомин сын Малгин, торгует хмелем; Иван да Петр да Ондрюша Кононовы дети Корепины, пашут лук и чеснок, торгуют солью в розвес и рыбою в рез; Онкудин Яковлев сын Князев, торгует хмелем; Клим да Кипреян Аникеевы дети Кекины, торгуют солью в розвес и рыбою в рез.

Самым распространенным занятием жителей ростовского посада было огородничество. «Пашут лук и чеснок», а также хмель, огурцы, капустенку практически все, даже те, главным приносящим прибыль занятием («тем кормится») которых числится торговля или различные промыслы. Наиболее часто упоминаются такие занятия посадских жителей (не считая торговли): кузнечит, наймуется под извоз, мясничит, делает овчины, подшивает сапоженка, делает портное, плотничает, печет калачи на торг, пишет на площади, красит крашенины. Есть среди ремесленников лапотник, толоконник, солоденик, дехтярь, скорняк, пугвишник, серебреник. Как видно из перечня, различные потребности ростовцев удовлетворялись в необходимом объеме.

При описании посадских церквей указывается их именование, материал и конструкция (все храмы деревянные, чаще всего клетские, только три храма из 22 – шатровые), перечисляются наиболее почитаемые местные иконы. Интересно отметить, что все иконы Божией Матери называются Одигитриями («образ Пречистые Богородицы Одегитрие»), и это подтверждает мнение некоторых исследователей о том, что в это время именование Богородицы Одигитрией не имеет никакого отношения к иконографии; как Христа назвали Спасителем, так Богородицу – Одигитрией. В 16 случаях из 22 церковная земля названа монастырем. По мнению С.Б. Веселовского, монастырями назывались храмы в тех случаях, когда храм не имел прихода и в нем служил «черный» священник (иеромонах)24. В данном случае трудно подтвердить или опровергнуть это мнение.

После описания посадской территории по десятням идет аналогичное по форме описание населения слобод: Никольской (имеется ввиду Всполье, хотя такого названия в книге нет), Никольской «где бывали варницы на речке на Ишне», рыболовской, платящей оброк за рыбу деньгами и рыбой (соленой и свежей) в Приказ Большого дворца, сокольничьей, также платящей оброк «за соколы» во Дворец всем посадом.

Далее по тексту книги следует описание дворов каменщиков и кирпищиков «на белых местех», которые перечисляются только с указанием размеров двора и огорода, так как с земли, принадлежащей их «профессиональному союзу» они платили определенную сумму сообща, а также платили те повинности, от которых не освобождались даже льготники, например, городовое и острожное дело. К «белым» также отнесены дворы «розсыльщиков» (мелкие служащие воеводской канцелярии), кузнецкие («а служили те кузнецы государевы службы по городом», т.е. вызывались для работы в других городах), дворишко палача, а также «утячих помочников».

В особую статью при описании выделены места, которыми владеют посадские и всяких чинов люди «по Государевым грамотам и по данным губных старост из оброков, а иные безоброчно»25. Называется хозяин места, его размеры, и по какому документу осуществляется владение.

Следующий большой раздел описания – «В Ростове же на площади лавки и скамьи торгуют всякими розными товары»26. В публикации А.А. Титова приведен только перечень торговых рядов, а в подлиннике писцовой книги перечислены все лавки, полулавки, скамьи, шалаши, лавочные места, кладовые амбары, составлявшие торговые ряды: москотильный, калачный, красильный, сапожный, рыбный, солодяной, мясной, с указанием владельца, размеров лавки и величины оброка. После торговых рядов описаны пустая старая житная площадь, кабацкий двор, гостиный двор, который, по замечанию Титова, имел «скромные размеры». Это обусловлено тем, что гостиный двор в то время служил только для хранения товаров, и это явно видно из его описания. На площади за гостиным двором располагались административные заведения: изба съезжая («приезжают воеводы и сидят за Государевыми делы»), изба губная («сидят губные старосты»), две тюрьмы – опальная да татинная (для «политических» заключенных и для «уголовников»), изба таможеная, изба пищая «пишут посадцкие площадные дьячки», изба земская «сидят земские старосты и целовалники»27.

На этой же площади расположились посадские люди, торгующие «всякими мелкими розными товары» со скамей и на санишках. Здесь скамьи свечные, с маслишком конопляным, с луком и чесноком, с лаптями и рогожами, с дегтем, с сеном, с вандышами (мелкая сушеная рыба), с хлебом; указаны имена хозяев, величина оброка и подводится суммарный итог оброка с торговых лавок и скамей.

На этом описания заканчиваются. В заключительной части подсчитано общее количество дворов по категориям земель: сначала «белых», потом тяглых (отдельно «середних», отдельно- «худых»), затем – бобыльских, нищих и пустых дворов; и указана суммарная мера сошного письма.

Полный текст писцовой книги будет опубликован в сборнике СРМ и может стать материалом для исследований по различным темам.

  1. См. например, Шмидт С.О. Россия Ивана Грозного. М., «Наука», 1999. С. 19.
  2. Титов А.А. Дозорныя и переписныя книги древняго города Ростова. М., 1880; Титов А.А. Переписныя книги Ростова-Великаго второй половины XVII века. СПб., 1887. Во вступлении (С.V) Титов писал: «Едва ли нужно говорить о том, какое значение имеют для историка так называемые «Переписные книги» в деле изучения древне-русского быта; важность их в этом отношении, вообще для русской истории и в особенности для местной – слишком очевидна для того, чтобы требовать себе доказательств». И далее: «...Полной Писцовой книги г. Ростова, сколько нам известно, не сохранилось...»
  3. Ростов. Материалы для истории города XVII и XVIII столетий. М., 1884.
  4. Лаппо-Данилевский А.С. Организация прямого обложения Русского государства со времен Смуты до эпохи преобразований. СПб., 1890.
  5. Готье Ю.В. Материалы по исторической географии Московской Руси ... по писцовым книгам XVII столетия. М., 1906; Готье Ю.В. Замосковный край в XVII веке. Опыт изследования по истории экономического быта Московской Руси. М., 1906.
  6. Веселовский С.Б. Сошное письмо. Т. I. СПб., 1915 С. V.
  7. ЭС Брокгауза и Эфрона, Т. 61. СПб., 1900. С. 10.
  8. Акты писцового дела, I, № 108.
  9. Материалы дозора опубликованы А.А. Титовым и Н.А. Найденовым (см. сноски 2 и 3).
  10. Например, составитель представляемой писцовой книги Ростова Федор Константинович Дуров принадлежал к многочисленному служилому роду: думный дьяк Александр Дуров управлял Устюжской четью в 1670 г., Фока Дуров был писцом в Тотьме в 1623 г., подъячий Юрий Дуров участвовал в валовом дозоре Ростовского уезда в 1614 г.
  11. Так говорилось в стандартном тексте «наказа», который давался из Разряда всем писцам.
  12. Под промыслами в XVII в. понимались всякие занятия с приложением капитала или без него, имеющие целью заработок или прибыль.
  13. Живот – всякое движимое имущество, служащее для производства, потребления и сбережения.
  14. РГАДА Ф.1209. Оп. 1. Ед. хр. № 380.
  15. Булгаков М.Б. К вопросу о типологии писцовых посадских книг 20-х гг. XVII в. // Россия в средние века и новое время. М., 1999. С. 187. Того же автора. Борьба посадской общины Ростова Великого с беломестцами в пер. пол. XVII в. // Торговля, промышленность и город в России в XVI – нач. XIX в. М., 1987. С. 4-21. Того же автора. Опыт количественного анализа экономического состояния ростовских торговцев в пер. пол. XVII в. // ИКРЗ 1994. С. 84-89.
  16. Тимохина Е.А. Дозорная книга г. Ростова 1619 г. как исторический источник. // ИКРЗ 2003 С. 248.
  17. Титов А.А. Переписныя книги Ростова-Великаго второй половины XVII века. СПб., 1887.
  18. Средства на «городовое дело» также рассчитывались по сошному окладу. В тех случаях, когда предпринималось такое серьезное строительство, как в Ростове, и средств только одного города не хватало, к ним добавлялись средства и рабочая сила других городов, в которых в это время не требовалось значительных затрат на собственные «города». Известно, что в сооружении крепости в Ростове принимали участие жители Кинешмы и Пошехонья.
  19. Иван Льговский указан в списке дьяков Галицкой чети (см. Богоявленский С.К. Приказные судьи XVII в. М.-Л., 1946); а также фигурирует как дозорщик 127 г. Заонежских погостов (см. Веселовский С.Б. Сошное письмо. Т.1 С.344).
  20. РГАДА Ф. 1209 Оп. 1 №380 Л. 2.
  21. Там же, Л. 3-4.
  22. Там же, Л. 4.
  23. Там же, Л. 9.
  24. Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 178.
  25. РГАДА Ф. 1209 Оп. 1 №380 Л. 137 об-138.
  26. Там же, Л. 146.
  27. Там же, Л. 174-175.

В 1924 г. в Ростовский музей поступили рукописные документы, собранные историком искусств и краеведом Борисом Николаевичем Эдингом (1889 – 1919).

С 1914 г. Б.Н. Эдинг ежегодно совершал поездки по Вологодской, Архангельской, Олонецкой губерниям, где изучал памятники архитектуры, живописи, прикладного искусства русского Севера. По всей вероятности, именно в одной из этих экспедиций и была собрана коллекция столбцов1.

Столбцы представляют собой узкие нарезанные листы бумаги, которые склеивались в длинные ленты, затем скатывались и хранились в виде свитков.

Сотрудники рукописного отдела научной библиотеки провели предварительную обработку коллекции и спустя четыре года в музее появилось «Описание документов собрания Б.Н. Эдинга»2. В регистрационной книге читаем следующую запись: «Документы XVII – XVIII вв. в количестве одной тысячи четыреста сорока (1440) экземпляров содержат: описи (577), памяти (480), записи (97), приговоры (8), выписи (7), разводы (14), сказки (1), договор (1), росписи (73), расписки (37), приказы (22), книги и тетради издержечные (16), квитанции (33), допросные и обыскные речи (3), прошения (2), указы (21), письма (7), грамоты (3), объявления (1) и отношения (1)»3.

Проанализируем документ, составленный в 1928 г. На 109 рукописных листах дела размещены краткие заголовки столбцов, именной и географический указатели.

«Описание…» является элементарным перечнем документов и включает в себя следующие позиции:
• порядковый номер документа;
• заголовок документа;
• указатель тома;
• указатель тетради;
• указатель номера документа внутри тетради.

Указатели, расположенные в конце дела, ориентированны на листы «Описания…», а не на порядковые номера документов.

Столбцы в «Описании…» пронумерованы по порядку, с 1 по 1440.

При внимательном изучении «Описания…», оказалось, что нумерация в ряде случаев нарушена. Например, на л. 23 об. один из документов имеет порядковый № 373, а следующий за ним ошибочно пронумерован, как № 343. Ошибка не была замечена и нумерация сбилась на 30 единиц. Таким образом, нами было выявлено шесть подобных ошибок.

Затем следует краткий заголовок, в который включена и датировка документа. Данная позиция является наиболее важным элементом описания и ее подробная характеристика будет дана несколько позднее.

Далее нам встретились такие понятия, как «том» и «тетрадь». Анализируя «Описание…» в целом, мы пришли к выводу, что столбцы были распределены на три тома, внутри которых существовали тетради, содержащие некоторое количество столбцов.

По какому принципу происходило формирование упомянутых томов и тетрадей для нас так и осталось загадкой. Судите сами. Первый том, согласно «Описанию…», состоит из 19 тетрадей и насчитывает 348 столбцов. Во втором томе – 35 тетрадей и 550 документов. А в третьем томе соответственно 155 и 542, при этом, 17 и 84 тетради не зафиксированы и отсутствуют как таковые.

Если заглянем внутрь тетрадей, то обнаружим, что количество документов в них варьируется от 1 до 25. Таким образом, количественный принцип распределения документов не выдерживает критики.

Тогда было выдвинуто предположение, что тетради формировались по хронологии. Однако и в этом случае мы получили отрицательный ответ. Например, в I томе в 1 тетради друг за другом следуют документы, имеющие даты: № 6-19 декабря 1695 г.; № 7-25 декабря 1639 г. и № 8-17 февраля 1669 г.

Именной и географический принципы формирования тетрадей так же не нашли подтверждения.

По всей вероятности, в 1928 г. перед сотрудниками библиотеки стояла задача зафиксировать наличие документов, дав им приблизительную характеристику. Вместе с тем, подобная комплектация фонда внесла путаницу и затруднила работу с документами.

В 1998 г. сотрудники исторического отдела приступили к повторной обработке столбцов с целью более детального изучения данной коллекции. Каждый документ был внимательно прочитан и получил подробное описание.

Результатом нашей работы стало формирование 288 фонда «Рукописные документы из собрания Б.Н. Эдинга». Новая подробная опись, составленная по хронологическому принципу, включает следующие параметры: порядковый номер документа, номер документа по КП, описание, датировка, размер, количество листов, сохранность, наличие филиграни.

Согласно этой описи, в интересующем нас фонде содержится 1158 единиц хранения. Как видим, это число заметно отличается от итоговой цифры «Описания…» 1928 г. Попытаемся объяснить причины выявленного несоответствия. Во-первых, к ним можно отнести упомянутую выше чисто механическую сбивку в сквозной нумерации. Во-вторых, необходимо отметить различный подход к количественным показателям фонда. По всей вероятности, в 1920-е гг. было важно зафиксировать общее количество имеющихся документов, не зависимо от того, склеены они между собой или нет. Например, в I томе в 4 тетради значился столбец, содержащий пять самостоятельных издержечных росписей, которые были склеены между собой. Каждая из них имела отдельный номер.

Современный же подход предполагает ориентацию на единицу хранения. По существующим правилам мы должны показать, что пять склеенных между собой документов составляют одну единицу хранения. Этот принцип и был использован нами при составлении новой описи фонда, т.е. если внутри единицы хранения имеются самостоятельные документы, то им присвоены дробные номера с постоянным исходным номером.

Следующая позиция нового описания – номер документа по КП. Этот номер присваивается документу при внесении в книгу поступлений.

Как уже упоминалось, наиболее содержательной частью являются заголовки документов. При внимательном ознакомлении с «Описанием…» оказалось, что в 1920-е годы они были составлены поверхностно, с многочисленными погрешностями в прочтении имен и топонимов, а так же не всегда отражали суть документов.

При повторном изучении столбцы получили развернутые формализованные заголовки, в которых отражены: вид документа, имена отправителей и адресатов, суть их отношений, а также возможные административно-территориальные и топонимические привязки. Для наиболее характерных понятий того времени мы сохранили орфографию оригинала.

Одной из важных характеристик фонда является соотношение в нем подлинников и списков. С этой целью фиксировалось наличие печатей и рукоприложений, свидетельствующих о подлинности источников.

Отдельно следует остановиться на датировках документов. Во-первых, характерной ошибкой исследователей того времени является неверный перевод дат на новое летоисчисление. Во-вторых, значительная часть столбцов вообще не получила хронологической привязки, что обесценило их значимость и смысл.

Для того чтобы каждый документ занял свое место в комплексе, мы более внимательное прочитывали как сами тексты, так и их оборотную сторону, где имеются служебные пометы. Зачастую ориентиром служило имя, фигурирующее в источнике. Таким образом, на сегодняшний день не удалось атрибутировать только лишь 31 документ из общего количества.

Следующая задача, которая ставилась перед нами при повторном описании фонда, это установление размеров и количества листов, сохранности и наличия филиграни.

Большинство документов невелики по объему и написаны на отдельных листах. К сожалению, их основная часть имеет неудовлетворительную сохранность: потеки, замины, разрывы, разрыхление и утраты бумаги и текста. На 662 столбцах зафиксированы филиграни, которые в ходе работы не идентифицировались, так как это тема отдельного самостоятельного исследования.

Итак, на сегодняшний день все документы фонда прочитаны заново, выстроены по хронологическому принципу, составлена опись, насчитывающая 338 листов, и каждый документ получил свой отдельный конверт с аннотацией и порядковым номером4.

Подобное формирование фонда, на наш взгляд, имеет ряд существенных преимуществ. Прежде всего, документы, выстроенные по хронологии, восстановили свою информативную функцию. Благодаря этому мы смогли восполнить утраченные в текстах столбцов имена, топографические названия и уточнить датировку целого ряда документов.

Анализируя вновь составленную опись, мы можем сказать, что все документы фонда относятся к Уфтюжской волости Солитотемского уезда и связаны с ее финансовой отчетностью.

Хронологические рамки охватывают период в 200 лет: с 1 сентября 1621 г. по 16 января 1820 г. Большая часть фонда, 972 документа, относятся к XVII в. 184 документа датируются XVIII в., а 2 – XIX в.

В наибольшем количестве здесь представлены отписи (614) и памяти (479). Имеются многочисленные записи (100), росписи (91), указы и приказы (36), расписки (32) и челобитные (28). Основная часть столбцов является подлинниками, на 116 из которых сохранились печати, на 370 – рукоприложения. 197 документов дошли до нас в списках, 8 – в черновом варианте.

В научный оборот вводится большой комплекс источников, относящихся к одному региону, охватывающих большой промежуток времени, в связи с чем намечается целый спектр перспектив научного изучения.

Одним из последующих этапов работы станет составление целого ряда указателей: именного, географического, учрежденческого и т.п., которые помогут систематизировать и обобщить информацию, имеющуюся в источниках.

  1. Авторы статьи выражают благодарность ученому секретарю ГМЗ «Ростовский кремль» Е.И. Крестьяниновой за предоставленные сведения.
  2. ГМЗРК. Архив. А-942. КП – 10055/933. «Описание документов собрания Б.Н. Эдинга».
  3. ГМЗРК. Старая инвентарная книга РМЦД № 13.
  4. Для удобства работы со старой описью, была составлена таблица соответствия старой и новой нумерации.

Название статьи объясняется просто: один известный гражданин Ростова, священник Аристарх Израилев, подарил рукописный песенник другому замечательному ростовскому гражданину, А.А. Титову, и в составе Титовского книжного собрания песенник попал в Публичную библиотеку. В самой же рукописи неоднократно встречается имя города.

Несколько пояснений к каждому из названных пунктов. Аристарх Израилев, более всего известный исследованием колоколов и разработкой согласованных в соответствии с правилами гармонии звонов, обращался и к другому значительному явлению ростовской культуры. Он задумал и осуществил издание псальм, бытование которых в Ростове восходит к свт. Димитрию, его школе1. Сначала были изданы только поэтические тексты, вторым изданием – вместе с нотами2. На задней крышке переплета нашей рукописи есть список произведений из состава песенника, намного превышающий объем этих изданий. Правка, дополнения, внесенные в приведенные в этом списке тексты – свидетельства подготовительного этапа работы над неким замыслом, по-видимому, неосуществленным. А. А. Титов, хорошо осведомленный в области книжной песни и рукописей этого круга3, возможно, не просто принял этот песенник вкладом в свое собрание, но мог участвовать в планах, обсуждении, подготовке сборника, хотя бы как собеседник.

Название города, как и другие реалии (имена, даты, события) встречаются в книжных песнях не часто, и только в определенный период. Обычно такие случаи связаны с конкретными ситуациями (триумфальный кант на событие, панегирик на прибытие высочайших особ). При этом далеко не всегда встречающиеся в текстах географические названия свидетельствуют о месте возникновения панегирика и месте написания песенника.

1. Описание рукописи

Рукопись в горизонтальную, чуть удлиненную четверть, в картонном переплете; 119 листов, 110 музыкально-поэтических текстов. Видимых утрат нет. Основная часть рукописи написана черными чернилами; киноварью выделены инициалы и нумерация (цифрами на полях). Первые 8 текстов не нумерованы. Реестра песенник не имеет. Нумерация листов библиотечная.

Бумага желтоватая, филиграни не всегда внятны из-за неровного ее состава. Однако на нескольких листах прочитываются буквы ЯМСЯ, на других – фрагменты герба. Из этого явствует, что бумага произведена на Ярославской мануфактуре Сидора Яковлева; в соответствии с таблицами С.А. Клепикова, употребление подобных листов зафиксировано между 1771 и 1789 годами4. Состав песенника и события, к которым отсылают панегирические канты, не противоречат такой датировке.

В рукописи присутствует ряд разновременных записей и помет. Явственно различаются записи двух периодов: времени создания песенника и времени его осмысления. Первый почерк («составителя») близок полууставу с элементами деловой скорописи; поэтические тексты размещены под трехстрочной нотной системой. Трехголосная партитура и под нею ряд строк/строф – обычный способ передачи книжных песен. Также соответствуют традиции обозначение у ключа мензуры (не тактового размера) и скупое употребление знаков альтерации (как при ключе, так и случайных). Исключение составляют несколько поздних переложений псалмов Псалтири, о чем будет упомянуто несколько ниже.

Второму почерку («редактора») принадлежат всего два музыкально-поэтических текста (Коль славен наш Господь в Сионе и Среди самых юных лет) в начальной (ненумерованной) части. Они написаны тонким стальным пером, гражданской скорописью XIX в. Тем же пером сделан список на внутренней стороне заднего переплета, внесена правка нотных и словесных текстов, обозначения темпа (итальянскими терминами) и хоровых партий. Еще одна запись гимна Коль славен наш Господь в Сионе сделана иными чернилами, иным почерком.

Наибольшее «разноголосие» демонстрирует титульный лист, заполненный многочисленными пометами и записями, принадлежащими разным рукам:
– Псалмы (несколько раз), псалмы наши; между ними такими же раздельными и чуть наклонными буквами Вавилон; на самом верху листа выцветшими красными буквами красивого устава Из Вавилона;
– в центре листа было название, закрытое позднейшими записями; возможная его реконструкция: алмы и песни красны;
– запись посреди листа Этой старине пора бы исчезнуть дважды тщательно зачеркнута;
– в нижней части листа дарственная запись: Андрею Александровичу Титову дарствует эту книжку священник Аристарх Израилев 15 мая 1882 года5;
– на внутренней крышке переплета владельческая помета 1882, мая 17 понед.

Следующие этапы жизни рукописи фиксируют наклейка-экслибрис Собрание рукописей Андрея Александровича Титова в Ростове Великом; штамп Ростовского Музея Древностей Рукописный отдел, инв. 383846.

2. Состав песенника

Группировка текстов в песеннике не заявлена; не обозначены разделы псалмы/канты/песни, нет и алфавитного порядка. Однако в построении рукописи явственно обнаруживает себя определенный принцип – тексты, развивающие одну тему, образуют сюитные последовательности. Иногда это большие группы (Рождеству Христову, Плач Богородицы), иногда малые (святителю Николаю, Преображению и др.). Следует заметить, что тематические группы отнюдь не синоним жанров; внимание к ним, их описание необходимо для подготовки не одномерной классификации, в которой должны быть учтены также показатели стилистические, поэтика и музыка, по возможности, сведения о времени создания, авторстве. Определение тематических групп (как составляющих сюитную последовательность, так и рассредоточенных в пространстве книги единичных текстов) – необходимый этап систематики.

Песенники Елизаветинского/Екатерининского времени (середина – вторая половина XVIII в.)7 обычно включают в себя псалмы (покаянные, Рождеству, праздникам, памяти святых, переложение псалмов псалтири) и философскую лирику; канты триумфальные, панегирические, любовные, пасторальные; песни любовные, повествовательные, шуточные. Соотношение и объем групп, их расположение в песенниках обусловлено обстоятельствами создания песенника, кругом, в котором он обращался, временем, местом и пр.

В нашем песеннике самую большую группу составляют поэтические тексты высокого стиля. Ее условное именование – философская лирика, к ней мы причисляем также переложения псалмов. Эта группа стилистически неоднородна: она включает в себя классический для рукописных песенников середины XVIII в. набор произведений М.В. Ломоносова, В.К. Тредиаковского; большое число анонимных произведений, как часто встречающихся в рукописях этого времени, так и уникальных; несколько старых текстов, известных в конце XVII – начале XVIII вв.; ряд текстов, снабженных пометами преложение псалма, представляет «новый стиль». Эти тексты расположены в пределах книги достаточно свободно, иногда соединяются в группы разного объема8.

Представительный большой объем дает возможность наблюдать смену стилистических доминант при сохранении основных идей, мотивов, удержании лексики. Особенно ярко стилистические «эпохи» выказывают себя в музыкальном компоненте текста. Отчетливо выделяются несколько типов:
1) сугубо вокальные формы с мензуральным ритмом, модальной ладовой организацией, иногда обладающие яркой мелодической линией;
2) строфы с начальными имитациями фанфарного характера, основанные на многократных повторах простого гармонического оборота, с инструментальной основой мелодики;
3) пластичные, большие строфы в ритме менуэта с протяженными распевами-юбиляциями, для пения не всегда удобные;
4) мажоро-минорные (чаще минорные) чувствительные строфы с модуляциями, в «легких» размерах (среди них есть даже 3/8); переход из одной тональности в другую еще составляет трудность, не освоен сознанием – случайные знаки не всегда уместны и проставлены «с избытком».

Есть внешний признак, благодаря которому легко следить за сменяющими друг друга на протяжении столетия формами: изменение ритмического масштаба; то есть, со временем начинают преобладать более мелкие длительности, вместе с тем появляются новые размеры. Другой признак – вытеснение ключей -до-, характерных для старейших рукописных песенников, универсальным скрипичным ключом.

Первым двум типам музыкальной строфы обычно соответствует стихосложение, в котором сильные позиции в стихе не закреплены (силлабическое); при этом многообразные возможности выявить сильную позицию в звучащем стихе предоставляются исполнителям. Двум последним чаще соответствует отчетливо силлабо-тоническое стихосложение.

Описанные типы музыкальной строфы связаны не только с переложениями псалмов или одами – покаянные, рождественские, пасхальные тексты пропеваются сходным образом. Но наш песенник дает уникальную возможность увидеть разнообразие форм именно на этом материале.

Покаянные, также рассредоточенные по всему корпусу, представляют достаточно цельную стилистически картину; к ним можно еще присоединить молитвословные обращения к Иисусу Христу.

Рождественские псальмы образуют сюиту из 8 следующих друг за другом текстов (между ними еще два, посвященных Богородице). Логика их соединения, вероятно, следует из функции – они нужны были в святочных обходах-славлениях или включались в Рождественское представление. Два рождественских текста «отстали» от сюиты, появляются несколько позже; еще один составляет пару с пасхальным текстом (та же партитура, тот же начальный стих), они записаны рядом.

Плач Богородицы также образует сюиту (четырьмя псальмами этой темы открывается сборник, между ними, возможно, на свободном развороте, вписан почерком «редактора» Коль славен наш Господь в Сионе); пятый оказался ближе к концу песенника.

Тексты, посвященные святым, праздникам, образам Богоматери размещены поодиночке или по два рядом. По-видимому, и здесь группировка отражает обстоятельства их бытования.

Панегириков всего семь – это немного для сборника XVIII в., бывает гораздо больше. Они чрезвычайно интересны по содержащимся в текстах историческим реалиям. Основные герои – Димитрий Ростовский и императрица Екатерина (неразлучно с наследником Павлом), прибывшая в Ростов на церемонию прославления святителя.

В нашем песеннике совсем нет любовной лирики, ни одной пасторали, ни одной песенки; не встречается ни одного случая перетекстовки или сочинения «на голос». Следует отметить и реминисценции первого периода песнотворчества (книжной песни): два псалма «Алфавита» и один покаянный из наследия Новоиерусалимского круга9; один покаянный с обильными украинизмами и полонизмами.

Имена авторов (М.В. Ломоносов, В.К. Тредиаковский, Симеон Полоцкий, Феофан Прокопович) по обыкновению не указаны, только в акростихах скрыты ИЕРОМОНАХ ДИМИТРИ и КОРНЕЛИИ БУСЛИНАЕВ.

Краткое описание состава песенника представлено в виде таблицы в Приложении I.

3. Редакторская работа

Она присутствовала уже в процессе написания сборника. Отметим особенные происшествия: один архаический покаянный текст изложен на том же развороте заново (т.е. архаика XVII в. «отредатирована» в соответствии с поэтикой XVIII в.). Один псалом (На реках Вавилонских в переложении Симеона Полоцкого) дан с двумя партитурами, имеющими разный объем и структуру. Два поэтических текста были заклеены (пасхальный Днесь наши ребята и рождественский Пастушкове, пастушкове). Они необычные, озорные; первый выделяется вольностью выражений, второй обилием невнятных «темных мест» и звукоподражаний. По-видимому, такое «цензорское» вмешательство произошло в связи с педагогическими задачами и обстоятельствами бытования книги.

Впоследствии с песенником работали, осмысляли, оценивали, решали его судьбу. Первый этап или пролог предстает перед нами на титульном листе. Здесь заявляют о себе две противопоставленные позиции. Неизвестно кому принадлежащая помета Этой старине пора бы исчезнуть декларирует отвержение старины, пренебрежение к вышедшим из моды песням. Для известных нам по именам хозяев песенника это не приемлемо. Резонерская фраза зачеркнута. О. Аристарх выбрал продолжение традиции, он приготовил издание псалмов Димитрия Ростовского.

Редакторская правка текстов, избранных для дальнейшей работы (список, вынесенный на заднюю крышку переплета, приведен в Приложении II), свидетельствует о том, что естественное бытование книжной песни продолжалось. Постепенно, как и полагается в традиции, происходили изменения в музыкально-поэтических текстах и в их восприятии. К этой традиции был причастен редактор, что следует из характера дописок и поправок в поэтических текстах; в издавна знакомые партитуры вносятся мелодические варианты, распевы или упрощение басовой линии, иногда переменяются местами верхние голоса и т.д. Поправок бывает немного, но есть несколько буквально сплошь записанных нотных текстов. Разобрать наложенные друг на друга тексты и сравнить их – особая задача, которую мы сейчас не ставим.

Редактор не только вносил лучшие с его точки зрения варианты; его позиция ориентирована на иные нормы хорового искусства. Подобное преодоление прежней формы, переход на современный лад демонстрирует издание А.А. Израилева: псалмы переложены в 4-х голосные хоровые партитуры, сведенные на два нотоносца; проставлены указания хоровых партий и темпа (числом метронома); подтекстованы все строфы с приведением удобных для каждой строфы ритмических вариантов (а это принципиальное отличие оригинала, предполагающего характерную для барочного музицирования исполнительскую свободу).

С отобранными произведениями нашего песенника начата подобная работа: наряду с дополнениями и поправками, внесенными в нотный и в словесный текст, обозначены хоровые партии (дискант, контральто, бас), иногда надписаны указания темпа (Lento, Adajio, Largetto gratioso).

В таблице-описании есть специальная графа, в которой отмечено наличие редакторской правки.

В процессе прочтения и освоения этого ростовского песенника стали очевидны проблемы, которые не могут быть разрешены в статье и требуют специального исследования. Среди них судьба песенного наследия Димитрия Ростовского10; стилистика и исторический контекст панегирических кантов; судьба отдельных текстов в полуторавековой истории рукописных песенников; авторство и история нескольких уникальных текстов. Не менее важно и творческое освоение песенника, включение его в церковную жизнь, в практику учебную, концертную. Достойнейшая задача – полная публикация памятника с факсимильным воспроизведением, последовательными комментариями и указанием вариантов к текстам.

В рамках настоящей публикации мы остановимся на ростовских сюжетах (прославление Димитрия Ростовского, похвала Авраамию Ростовскому, панегирики на приезд императрицы). Вместе с ними в Приложение III приводим уникальные тексты, встреченные в этой рукописи и, насколько нам известно, прежде не публиковавшиеся.

  1. Такая форма именования духовной лирики закрепилась в XVIII веке для устно-письменной традиции книжных песнях и устных песенных традиций. А.А. Израилев предпочитает использовать более строгий термин псалом, который характерен для более раннего этапа песнотворчества. О непоследовательности, неоднозначности терминологии см. Музыкальный Петербург. Энциклопедический словарь. XVIII век. Книга 2. СПб, 1998. Псальма, псалм, псалом (с. 482-497; Кант (с.20-37). Об именах духовной лирики см. также ВасильеваЕ.Е .О покаянных и духовных стихах в русской культуре. / Христианство в регионах мира. СПб, РАН, 2007 (в издат. работе).
  2. Псалмы, или духовные канты, сочинения Святителя Димитрия Митрополита Ростовского, изданные протоиереем церкви святителя Стефана Епископа Пермского, что при первой Московской гимназии, Аристархом Израилевым. М., тип. Л. и А. Снегиревых, 1899; Псалмы, или духовные канты, сочинения Святителя Димитрия Митрополита Ростовского, переложенные на четыре голоса протоиереем церкви святителя Стефана Епископа Пермского, что при первой Московской гимназии, Аристархом Израилевым. Изд 2-е. М., скоропечатня нот П. Юргенсона, 1903. Оба издания включены в мемориальный том «Протоиерей Аристарх Израилев (1817 – 1901). Труды. Публикации. Исследования. М., 2001.
  3. См. Васильева Е. Е. Рукописные песенники из собрания А. А. Титова. // ИКРЗ, 2004. Ростов, 2005. С. 133 –148
  4. Клепиков С. А. Филиграни и штемпели на бумаге русского и иностранного производства XVII – XX в. М., 1959. C.71.
  5. С этой датой соотносятся сведения из предисловия к первому изданию «Псалмов или духовных кантов»: «на первых годах моей службы (при Рождественском женском монастыре) я получил в дар от настоятельницы монастыря игуменьи Павлы одного содержания две старинные рукописные книжки, в которых заключаются псалмы, или духовные канты… Одну книжку, назад тому лет шесть, я отдал ростовскому купцу Андрею Александровичу Титову, а другая книжка, как редкость. Хранится у меня до настоящего времени. Бумага в этой книжке толстая и синеватая. На ней водяными знаками изображены: Ярославский герб – медведь с алебардой на плече, год 1787, а на некоторых листах 1784 и буквы – Я.М.С.Я.» – Протоиерей Аристарх Израилев (1817 – 1901). Труды. Публикации. Исследования. М., 2001. C. 213-214.
  6. Эта рукопись вместе с сотнями других пришла в Публичную библиотеку уже в послевоенные годы: коллекция Титова поступала по частям, большей частью спустя годы после его кончины. К этим промежуточным этапам жизни рукописи относится маленький штамп с буквами ГЛМ и помета в верхнем правом углу титульного листа 20 руб. Кем оценена книга, при каком случае – ничего не можем сказать на этот счет. Форма записей самого А. А. Титова иная, напрмер: куплена на пароходе за 5 руб, 1982 года, мая 7го дня. Такими пометами снабжены только собственноручно купленные рукописи, возможно, не все.
  7. С рукописными песенниками можно познакомиться по нескольким (покуда еще немногочисленным) публикациям: Ливанова Т. Н. Сборник кантов XVIII века (в извлечениях) из рукописных фондов Государственного исторического музея, приложение к 4 разделу книги Т. Ливановой «Русская музыкальная культура XVIII века, том 1. М., 1952. (ГИМ, муз. собр., 2473); Васильева Е. Е., Лапин В. А., Атрощенко Н. О.Рукописный песенник XVIII века с голосами, положенными на ноты. Музыкальный Петербург, Энциклопедический словарь. XVIII век. Книга 5. СПб, 2002. (ОР РНБ Тит. 4272); Васильева Е. Е. Мастер одиночного распева. – русский Север. Аспекты уникального в этнокультурной истории и народной традиции. СПб, 2004. C. 71-125 (ОР РНБ Тит. 1304).
  8. Наглядное представление об этом дает таблица, помещенная в Приложении I.
  9. Новоиерусалимская (Никоновская) школа песнотворчества сложилась в монастыре Живоносного Воскресения Христова, что на Истре (Новом Иерусалиме) в 60-70-х годах XVII века. Произведения, содержащие в акростихах указания авторства (архимандрит Герман, Герасим Прафенович, Василий Титов) и не содержащие их составляют устойчивый континуум текстов, запечатленный рядом рукописей, так называемых «старейших рукописных песенников» (по А.В. Позднееву). См. об этом: Позднеев А.В. Рукописные песенники XVII – XVIII вв. Из истории песенной силлабической поэзии. М., 1996; Васильева Е. Е. Новоиерусалимская школа в контексте русской культуры XVII века. Человек верующий в культуре Древней Руси. СПб., 2005. С. 107-127. Наиболее полная публикация текстов в издании: Патриарх Никон. Труды. МГУ. М., 2004. Псалмы Новоиерусалимской школы (Месяцеслов, Алфавит, Псалмы архимандрита Германа) С. 823-873.
  10. В приложении II приведены перечни псалмов, приписываемых по преданию свт. Димитрию. Они составляли отдельные книжки, происхожение которых связано со Спасо-Яковлевским монастырем. Предпринятые А. А. Израилевым издания непосредственно продолжают эту ростовскую традицию.Совпадения и расхождения в списках, присутствие и отсутствие определенных тематических групп требует истолкования и ведет к специальному исследованию поэтического наследия свт. Димитрия и судьбы его псалмов в Ростовской земле
Приложение I.

Состав рукописного песенника ОР РНБ, Тит. 2038

Графы таблицы содержат следующие сведения: лист(1); номер по рукописи (2); первый стих текста (3); тематическая группа, автор (4); реалии, встречающиеся в тексте (имена, топонимы) (5); наличие редакторских помет; краткие комментарии, относящиеся к особенностям текста и его соотношению с другими текстам книжных песен (отсылки к иным партитурам, перекрестья и пр.).

Следует оговорить, что определение тематических групп (4-я графа) в некоторой степени условно. Так, мы объединяем оды, нравственные и душеполезные рассуждения, переложения псалмов в группу «философская лирика», при этом даем иногда второе, уточняющее определение. Зачастую непросто бывает решить, имеем ли мы дело с переложением псалма или с сочинением по мотивам псалмов: с одной стороны, многие мотивы, словосочетания, конструкции встречаются в Псалтири многократно, с другой стороны, объем песенного текста редко бывает соизмерим с объемом конкретного псалма, и определение исходного текста бывает затруднено. Для того чтобы не усложнять таблицу дополнительными условиями, мы ограничиваемся глухим указанием псалом. Оговорку нужно сделать и по отношению к группе панегириков: тексты, относящиеся к прославлению свт. Димитрия, причислены к ней (как особый раздел) на основании стилистического родства, явственного даже из одних поэтических текстов и еще более заметного по музыкальному компоненту произведений.

Пояснений требует графа, отведенная пометам и редакторской правке (6-я). Пометы преложение псалма (их всего четыре) написаны вертикально на полях; как и немногочисленные указания, написанные при создании песенника, они приведены полностью. Указание правка, относящееся к нотному и словесному тексту мы приводим не уточняя, насколько она велика и подробна; партии – не раскрывая какие именно обозначения проставлены у строчек партитуры; темп – не приводя конкретный термин; знаки, ключи – имеются в виду дополнительно проставленные редакторским пером.

Такие упрощения необходимы, чтобы таблица не потеряла внятность схемы, и можно было охватить взглядом весь корпус рукописного песенника.

листПервая строфаТем. группа/авторствоРеалииРед. пометыКомментарии
1об.-2б/№Уже Тя лишаюся (2), сладкое чадоплач Богородицы   
2об.-3б/№О треблаженное древо, на нем же царь славыКресту Господню   
3об.-4б/№Коль славен наш Господь в Сионефил. лирика Поч. редактора1строфа текста
4об.-5б/№О возлюбленный Сыне, что сие сотворилплач Богородицы   
5об.-6б/№Зряши Сына поносной смерти осужденнаплач Богородицы   
6об.-8б/№Какой приятный взор открылсяпанегирикИмператрица Павел  
8об.-9б/№Есть ли что так крепко, так силно в светепокаянный   
9об.-10б/№Кто спокоен хочет быть, не ищи тот славыфил. лирика   
10об.-11б/№Коль славен наш Господь в Сионефил. лирика/псалом Смотри напереди8 строф Вар.парт., иной почерк
11об.-12б/№Коль славен наш Господь в Сионефил. лирика/псалом почерк редакт1строфа
12об.б/№Среди самых юных летпокаянный почерк редакт1строфа
131Кто крепок на Бога уповаетфил. лирика Ф.Прокопович партии, правка 
13об.-142Хвалу всевышнему Владыцепсалом Ломоносов партии, правка
14об.-153Господи, кто обитаетпсалом/фил. лирика Ломоносов партии, правка
15об.-174Вси языци, всих стран лицыРождеству ХристовуИмператрица (без имени)партии, правка знакиПарт. известна с кантом на коронацию Елизаветы
17об.-185Не плачь, Рахили, зря чады целыплач Рахили/Рожд.Христову знаки 
18об.-196От утробы Девыя Бог произыдеРожд. Христову   
19об.-20об.7Ныне весь мир ликуй ясноРожд. Христову   
218Слава в вышних Богу воспойте, человекиРожд. Христову   
21об.-229Божие ныне РождествоРожд. Христову партии, правка, ключи 
22об.-23№ 10Народился нам СпасительРожд. Христову партии, правкапометой ко всякому обозначен рефрен
23об.-2411Радуйся, Царице, наша заступницеБогородице/Рожд. Христову темп партии, правка 
24об.-2512Новый год бежитРожд. Христову партии, правка 
25 об.13Звезда, являющая солнце,Богородице/Рожд. Христову   
2614Похвалу принесу Сладкому Иисусу,Молитвосл/завершение славлений темп, партии, правка 
26об.-2715Ин тя мир, душе, ожидает,покаянный   
27об.-2816О горе мне, грешнику сущупокаянный Димитрия Рост. (по преданию) партии, правка 
28об.-2917Гласом моим к Богу воззвахпсалом/фил. лирика партии, правка 
29об.-3018Песни новыи составляйтепсалом/фил. лирика партии, правка 
30об.-3419Взыграйся дух мой славным звономпанегирик на прославление свт.Димитрию РостовскомуДимитрий Ростов См. в Прилож.
34об.-3520Воспойте, ныне молчащия лирыпанегирик на прославление свт.Димитрию РостовскомуРостов, Российской державы См. в Прилож.
35об.21Что за злость и что за яростьфил. лирика Тредиаковский   
3622Днесь земля новеет (или Днесь наши ребята)Пасхе текст заклеен 
3723Шедше трие цариРожд. Христову партии, правка 
37об.-3824О душе кождая верна,покаянный   
38об.-3925Глас слышен в РамеПлач Рахили/Рожд. Христову   
39об.-4026Совесть кто в себе непорочну знает,фил. лирика/псалом   
40об.-4127Спаси, Творец благоутробный,псалом/фил. лирика партии, правка 
41об.-4228Встречю дети матери воспетипанегирикЯрославль Екатерина  
42об.-4329Сладки оды пойте, роды Стран российских и балтийскихпанегирикРостов Российские, балтийские страны Екатерина Елизавета в другой рукописи Ярославль
44-4530Вижду будущия векипанегирикРоссы, Петр  
47-4832Суди обидящих, Зиждитель псалом/фил. лирика  
4933Ты мой Бог, Иисусе, ты моя радостемолитвосл. Иисусу Христу темп, партии, правкаОшибочно проставлен №34
49об.-5034Исусе мой прелюбезный, сердцу радостемолитвосл. свт.Димитрия РостовскогоАкростих иеромонах Димитритемп, партии, правка 
50об.-5135Господи мой ярость Твоюпсалом/фил. лирика   
51об.-5236Имам аз своего Иисуса моегомолитвосл. Иисусу Христу партии, правка 
52об.-5337Мире лукавый, скорбми исполненныйпокаянный Димитрия Рост. (по преданию)   
53об.-5438Прииде архангел в Назорет ко ДевеБлаговещению  из НИ Алфавита вар. парт.
54об.-5539Превзыдох меру, о мой крепкий Божепокаянный Димитрия Рост. (по преданию) партии, правкаТа же парт.см. № 84
55об.-5640Ясно возсия свеча, в РоссииПанегирик на прославление свт.Димитрию РостовскомуРостов Димитрий  
56об.-5741Торжествуй днесь, Российска странапанегирик на прославление свт.Димитрию РостовскомуРостов Димитрийтемп 
57об.-5842На реках седяще горна Вавилонафил. лирика псалом 137 Полоцкий   
58об.-5943На реках седяще горна Вавилонапсалом 137 полоцкий  Другая партитура
59об.-6044В плен плоть дух мой ведет во мнепокаянный правка, ключи 
60об.-6145Безначалны, несозданный,фил. лирика псалом   
61об.-6246Взирай с прилежанием, тленный человечепокаянный Стефан Яворский  Фрагмент эпитафии на смерть Дм. Рост.
62об.-6347Надежду мою в Бозе полагаюфил. лирика псалом   
63об.-6448Начну на флейте стихи печалныпанегирик ТредиаковскийРоссия  
64об.-6549Егда от Вавилона Плен бывши от СионапсаломПолоцкий  
65об.-6650Благослови, творец вселеннойпсалом Ломоносов   
66об.-6751Силны в злобе, что блажишифил. лирика псалом   
67об.-68об.52Плачите сердца, очей моих зеницыпокаянный   
69-7053Златокованную трубуИоанну Златоусту   
70об.-7154Апостолы с конца светаУспению Богородицы   
71об.-7255Уже прекрасное светило Простерло свет свой по землифил. лирика Ломоносов   
72об.-73об.56Лице свое скрывает деньфил. лирика Ломоносов   
74-7757Почто мрачны глухи ночиВоскр. Христову Симон, епископ Тверской   
74-7758Солнце токмо как пригрелофил. лирика  2й текст под парт. см. в Прилож.
77об.-7959Крепкий чудный бесконечный143 псалом М.В.Ломоносов   
79об.-8060Почто мир гордится во временной славепокаянный  Парт. в архаически крупном ритм. масштабе
79об.-8061Почто мир суетный славе работаетпокаянный  Вар.пред.
80об.-8163Суди ми Боже, прю да разрешишипсалом/ фил. лирика  Сбой в нумерации
82об.-8364Радостные плоды, мысленны отродыженам мироносицам  текст из НИ Алфавита; парт. изв. с любовной Ах коль радостно
83об.-8465Коль возлюблены Твоя, о Боже, жилища,псалом/фил. лирика   
84об.-8566Восклонитеся веки купно с человекиАхтырскому образу БогоматериАхтырская дева  
85об.-8667Притецыте, братие, к образу святомуТолгскому образу Богоматерибрег Волги акростих помяните корнелия буслинаева сн  
86об.-8768Источниче благодати, о Илие в небо взятыИлье Пророку   
87об.-8869Изыдите ангел лики во сретение ВладыкеВоскресению Христову   
88об.-8970Муж трикратно есть блаженпсалом/фил. лирика Прелож алма 1 Блажен муж 
89об.-9071Еще ль кони твои, Фебефил. лирика  Уникальный текст, см. в Приложении 3
90об.-9272Всем сердцем, Господи, прославлюпсалом/фил. лирика Прелож алма 9 Исповемся Тебе Госпдеви 
92об.-9373Господом пасом бываюпсалом/фил. лирика Прелож алма 22 Господь пасет мя 
93об.-9474Праведнии, ваша б радостьВся о Господе была.псалом/фил. лирика Прелож алма 32 Радуется праведнк о Господе4-гол. парт.
94об.-9575Благословенный град ПетровпанегирикЕкатерина  
96об.-9776Воспой торжественно РоссияпанегирикЕкатерина Павел  
98об.77Молитва Владыце во скорби велицейпокаянный   
9978Седе Адам прямо раяпокаянный   
99об.–10079Нас деля распятагоплач Богородицы   
100об.-10180Воплю к Богу в беде моейпокаянный Димитрия Рост. (по преданию)   
101об.-10281Источниче духовныйна сошествие Святого Духа правка 
102об.-10382Взыде Иисус мой на Фавор прекрасныйПреображению Господню  Парт. изв. с любовной В несносной жалости
103об.83На Фаворе преображся Иисус Христос славноПреображению Господню   
10484Христе мой Боже, Исусе сладчайшиймолитвословн.  см. 39 Превзыдох меру
104об.85Боже мой, твои судбы правоты суть полныпсалом/фил. лирика   
10586А кто, кто Николая любитСвт. Николаю Мирликийскому   
105об.-10687Горы сладость искапайтеСвт. Николаю Мирликийскому  см. в Прилож.
106об.-10788Иже в небе славно Авраамий сияетАвраамию Ростовскому  парт без баса
107об.-10889Бога с небес вси хвалитепсалом/фил. лирика  парт. вар. Вселенная торжествует см. № 97
108об.-10990Душе як ты борзо гойнапокаянный  инципит Душе во всех 9стр.
109об.-11091Пастушкове, пастушкове, нового гостя знайтеРожд. Христову  текст заклеен
110об.-11192В день Христова рожденияРожд. Христову  ср. след №3 текста, одна парт.
111об.-11293В день Христова восстанияВоскресению Христову  обычно пом.рядом
112об.-11394Что гониши, что бежиши, гордый Диоскоресвщмученице Варваре   
113об.-11495Бог богом Господь людем глаголашепсалом/фил. лирика  Парт–вар. Мире лукавый
114об.-11596Ликуйте, церкви восточныя чадаВоскресению Христову  Парт. встр. с текстом Василия Титова Вси языци руками плещите
115об.-11697Вселенная торжествуетпанегирик  Вар. парт №89 Бога с небес вси хвалите
116об.-11798Доколе мя Господи в конец забудешипсалом/фил. лирика   
117об.-11899Грядет Христос ко ИордануБогоявлению   
118об.100Ах спаси мя, Божепсалом/фил. лирика   
119101Аз есмь древо неплодное, Господитропарь по прочтении 2й кафизмы/фил. лирика   
119об.102Мати милосерда, Ты еси отрадаБогородице темп, партии, правка 
Приложение II

Список, вынесенный на внутреннюю сторону задней крышки переплета

Особенности и пометы оригинала по возможности сохранены: крестики слева от названия, указания номеров по нашему песеннику, пометы об авторстве свт. Димитрия, дополненные номерами по какому-то иному источнику. Написанные сверху столбцов названия сокращены, мы раскрываем эти сокращения в скобках. Нумерации пе

Данная работа посвящена военному аспекту истории летописной мери – финно-угорского этноса, населявшего в VI – XI вв. район озёр Неро и Плещеева: «а на Ростовьскомъ озере Меря а на Клещине озере Меря же»1.

Подавляющее большинство предметов вооружения летописной «ростовской» мери, найденных археологами, происходит с территории мерянского племенного центра – Сарского городища, располагавшегося в 15 км к югу от Ростова Великого в излучине реки Сары и сопутствующего ему могильника (Ил. 1)2. Городище занимало среднюю часть длинного холма и с самого начала своего существования (VI в.) являлось укреплённым поселением. Поперечные валы (до 6 м.) и рвы (до 3 м.) разделяли площадь городища на три части. Для своего времени, это было довольно сложное и эффективное оборонительное сооружение. Сарское городище просуществовало до середины XI в., последние 100 лет соседствуя с древнерусским Ростовом. Археологических данных, свидетельствующих о внезапной гибели городища, нет. Скорее всего, оно постепенно прекратило своё существование в связи с утратой мерей самостоятельной племенной организации. Следует отметить, что ни на одном из синхронных Сарскому городищу поселений, включая городища соседних финно-угорских территорий, такого количества оружия не найдено: «на полностью раскопанном Поповском городище IX в. («финская глубинка», бассейн костромской Унжи) оружие представлено всего лишь 16 наконечниками стрел»3. По насыщенности культурного слоя оружием и предметами воинского снаряжения Сарское городище не уступает многим древнерусским памятникам X в., включая знаменитые Гнёздово и Рюриково городище. Среди находок с территории городища и могильника – 80 наконечников стрел (Ил. 2)4, 26 наконечников копий (Ил. 3-4), 24 топора5 (Ил. 5), 5 наконечников сулиц, 1 меч (тип I по классификации А.Н. Кирпичникова) (Ил. 6), 1 обломок однолезвийного меча, 1 обломок наконечника ножен боевого ножа скрамасакса. Из предметов оборонительного вооружения найдены обрывок кольчуги и навершие шлема (тип II по классификации А.Н. Кирпичникова) (Ил. 7). Среди перечисленных предметов вещи как местного производства, так и, явно, привозные.

Помимо Сарского городища, с военной историей мери связан ещё один археологический памятник, получивший название Сарское-2 или «сезонный лагерь гостей» (Ил. 1; IV). Сарское-2, датируемое началом X в., располагается в 150-200 м. от вала городища на противоположном берегу реки Сары и имеет площадь около 300 кв. м. Своеобразие памятника заключается в отсутствии следов хозяйственной деятельности, при этом на его территории найдено большое количество предметов воинского снаряжения: 17 наконечников стрел, 6 панцирных пластинок, 2 кольчужных колечка, ножи, наконечник ножен боевого ножа, рогатина, подвеска к рукояти плети, часть стремени, детали поясного набора, фитильные трубки6. Плохая сохранность памятника затрудняет его идентификацию. По всей видимости, Сарское-2 представляет собой остатки временного поселения. Среди найденных там предметов воинского снаряжения можно условно выделить две группы вещей: ланцетовидные наконечники стрел, панцирные пластинки, наконечник ножен боевого ножа, ножи с уступом, детали рукояти плети – относятся к кругу европейских древностей. В свою очередь, фитильные трубки, поясная накладка, рогатина, явно имеют финское происхождение. Косвенным подтверждением непосредственной связи Сарского-2 с мерянской племенной организацией может служить и его расположение в непосредственной близости от городища. Впрочем, следует отметить, что этническая идентификация археологических памятников раннего средневековья по находкам предметов воинского снаряжения крайне затруднена. «В период раннего феодализма оружие в отличие, например, от бытового и хозяйственного инвентаря, все более утрачивает свою племенную окраску. И происходит это не только в пределах одной области или страны, но и в масштабе всего европейского континента. Единство в развитии оружия наблюдается на огромных пространствах. Одни и те же по форме мечи и копья носили воины в разных концах Старого света. Поразительная быстрота распространения военно-технических достижений приняла всеобщий характер.»7 Однако, для реконструкции мерянского комплекса вооружения материалы Сарского-2 не имеют определяющего значения. Единственными среди них находками, не имеющими прямых аналогий среди предметов воинского снаряжения, происходящих с территории городища, являются панцирные пластинки и наконечник рогатины. Поэтому, ввиду спорной этнической принадлежности Сарского-2, найденные там предметы при реконструкции мерянского комплекса вооружения в данной работе не использовались.

На основе имеющихся археологических данных эволюцию мерянского комплекса вооружения можно условно разделить на два больших периода: VII-IX и IX – середина XI вв. соответственно. Для первого из них (Ил. 9-10)8, по-видимому, было характерно господство традиционных для финских племён образцов вооружения – ромбовидных наконечников стрел т.н. «новгородского типа» (Ил. 2; верхний ряд), втульчатых топоров-кельтов (Ил. 5 – слева), наконечников копий удлинённо-треугольной формы (Ил. 3; 4-6 наконечники слева), коротких метательных копий с двушипными наконечниками9 (Ил. 4).

Второй период (Ил.  11-12) характеризуется заметным увеличением в мерянском комплексе вооружения доли новых, явно заимствованных, форм. С начала IX в. всё чаще встречаются ланцетовидные наконечники стрел (Ил. 2; нижний ряд) и копий (Ил. 3; первые два наконечника слева), проушные топоры (Ил. 5 – справа). Ко второму периоду относятся меч, наконечник ножен скрамасакса, обрывок кольчуги, навершие шлема. Количество таких находок ощутимо возрастает к середине X в. – времени, когда активно шёл процесс аккультурации мери, связанный с развитием международной торговли и пребыванием в составе древнерусского государства, и постепенно приближающий мерянскую культуру к древнерусской. Обращает на себя внимание и тот факт, что большая часть известных на данный момент предметов вооружения мери относится к IX-XI вв. Это 63 наконечника стрел, 10 наконечников копий, меч, обрывок кольчуги, навершие шлема, 6 проушных топоров, 5 наконечников сулиц. Такое положение, в целом, характерное и связанное, прежде всего, с увеличением плотности населения в рассматриваемый период, может указывать и на увеличение военной активности мери в IX-X вв., прослеживающееся по данным письменных источников (см. выше). Впрочем, следует отметить, что новые образцы вооружения вплоть до середины XI в. не заменили традиционные полностью, а использовались параллельно с ними.

В целом, мерянские воины были вооружены вполне типично для своего времени. Большая их часть, по всей видимости, владела луками, топорами, копьями, сулицами10, и сражалась в пешем порядке, не применяя плотных построений. Представители племенной верхушки могли позволить себе дорогое защитное (кольчуги и шлемы) и наступательное клинковое вооружение (мечи, скрамасаксы).

В мерянский комплекс вооружения, безусловно, входили и ножи. Но «Воинские ножи в большинстве случаев не отличаются от обычных бытовых. И те и другие были разного размера, однако, всегда меньше, чем скрамасаксы. Для воина нож являлся универсальным хозяйственным и походным инструментом. Специально боевые ножи (включая скрамасаксы) изготовлялись, по-видимому, довольно редко (возможно, к боевым следует отнести некоторые ножи длиной свыше 20 см)»11

Плохая сохранность найденного на Сарском городище фрагмента кольчуги не позволяет с уверенностью судить о способе плетения и покрое этого защитного элемента вооружения в целом. Можно лишь предполагать, что они были типичны для своего времени (см. Ил. 12). Судя по находке обрывка кольчуги, племенная верхушка мери могла использовать и более простые в изготовлении и дешёвые, по сравнению с кольчугой, пластинчатые доспехи. Панцирных пластинок на Сарском городище не найдено, но среди предметов вооружения, происходящих с Сарского-2, они присутствуют. Это говорит о том, что мерянские воины, во всяком случае, были знакомы с подобной конструкцией доспеха. Чрезвычайно вероятным представляется также присутствие в мерянском комплексе вооружения т. н. «мягких доспехов», изготовлявшихся из органических материалов (кожа, войлок, ткань), плотно набитых шерстью, либо конским волосом и простёганных. По вполне понятным причинам, подтвердить существование такого рода доспехов археологическими данными невозможно. Ничего определённого нельзя сказать также об их покрое и внешнем виде. В силу этого, на реконструкциях такие доспехи не воспроизведены.

Никаких следов использования мерей щитов не найдено. Однако, щиты сами по себе являются весьма редкой археологической находкой, а письменные и изобразительные источники о мере крайне скудны и малоинформативны. Во всяком случае, существование щитов в мерянском комплексе вооружения IX – XI вв. возможно, т. к. и славяне, и скандинавы, бесспорно, контактировавшие с мерей, широко пользовались щитами, распространённой в то время, фактически, по всей Европе круглой формы12, что подтверждается и письменными и археологическими источниками13. Находки деталей снаряжения коня и всадника – стремена, пряжки, распределитель ремня, наконечник плети14 (Ил. 8), при фактически полном отсутствии предметов вооружения, специально приспособленных для кавалерийского боя (пики, сабли, кистени), позволяют сделать вывод об отсутствии у мери конницы, как особого рода войск. Такая ситуация характерна для всего Северо-Востока Руси. Кавалерия как самостоятельный род войск развивалась прежде всего в Южных районах древнерусского государства не ранее X в.15 Лошади в военных конфликтах, безусловно, применялись, но далеко не всеми воинами и, в основном, в качестве средства передвижения. И лишь применительно к X-XI вв., можно, с очень большой долей осторожности, предполагать наличие небольших конных отрядов, состоящих из племенной знати.

На позднем этапе развития мерянской военной организации (X-XI вв.), скорее всего, существовал небольшой контингент профессиональных воинов – дружинников, для которых война являлась основным родом деятельности. Локализовалась эта группа, предположительно, на Сарском городище – месте, наиболее вероятного пребывания князя или вождя. Возможно, именно этим, отчасти, и объясняется большое количество найденных на городище предметов вооружения. Однако, если провести параллели с развитием древнерусской вооружённой организации, основная масса войска мери, особенно в случае крупных военных конфликтов, и в X-XI вв. состояла из ополчения. Постоянное войско отсутствовало, каждый свободный мужчина мог владеть оружием и являлся, в случае необходимости, воином. Это позволяет предполагать широкое использование мерей в военных конфликтах промыслового оружия (луки, копья с двушипными наконечниками) и рабочих топоров. Средства на приобретение специализированного «боевого» оружия, скорее всего, имелись только у представителей социальной верхушки общества. Впрочем, применительно к раннему средневековью, само деление оружия на боевое и не боевое является, в значительной степени, условным. Так, например, особые, «бронебойные» наконечники стрел, предназначенные специально для пробивания кольчуг, появились довольно поздно и так и не смогли окончательно вытеснить обычные плоские наконечники, годные как для охоты, так и для боя. Более поздний хронологически пример боевого использования охотничьего, по преимуществу, оружия представляют собой рогатины, которыми русские воины вооружались вплоть до XVII в.

Что касается мобилизационных возможностей летописной мери, то они были для своего времени довольно значительными. На данный момент есть веские основания рассматривать две упомянутые в ПВЛ группы мери, как единую этносоциальную общность с центром в Сарском городище. «Это мог быть союз двух родственных племён или две обособленные вследствие существующих географических особенностей группы общин, входившие в одну племенную организацию.»16 Численность населения, проживавшего в рассматриваемый период вокруг озёр Неро и Плещеево, могла измеряться в тысячах человек17, что позволяло, в случае необходимости, выставлять сотни воинов.

В целом, военный потенциал летописной мери можно оценить, как высокий. Структура её вооружённой организации и комплекс вооружения с течением времени видоизменялись, обогащаясь элементами заимствованными у соседних этносов, но сохраняя некоторую самобытность. Эти обстоятельства наряду с довольно высокой для своего времени плотностью населения и неплохим экономическим потенциалом позволили мере района озёр Неро и Плещеево принять заметное участие в событиях ранней русской истории.

Ил. 9. Мерянские воины VII – IX вв.

На первом плане изображён представитель племенной знати. О высоком социальном статусе этого человека говорит характерный для финно-угорских племён наборный пояс с бронзовыми бляхами, и бронзовая шейная гривна. В его наборе вооружения наряду с дорогим клинковым (меч, скрамасакс), и оборонительным (щит) оружием, присутствуют традиционный для мери топор-кельт (Ил. 5 – слева) и наконечник копья удлинённо-треугольной формы (Ил. 3; 5-6 наконечники слева). Наконечник ножен скрамасакса, топор, наконечник копья и гривна, происходят с территории Сарского городища. Меч представлен на реконструкции условно как оружие, которому в большинстве погребений рассматриваемого периода сопутствует скрамасакс (единственный найденный на территории Сарского городища меч относится к более позднему периоду и представлен на Ил. 6).

Воин изображённый на втором плане вооружён топором-кельтом, ножом и копьём с большим ромбовидным наконечником (инвентарь погребения 6, датированного VIII в., из могильника, расположенного рядом с Сарским городищем). Интересен наконечник копья (Ил. 3 – третий наконечник слева), единственный в своём роде и самый ранний из предметов вооружения, найденных на территории могильника и городища. Значительная ширина пера и острая заточка рабочей кромки позволяли использовать копьё с таким наконечником не только для колющих, но и для рубяще-режущих ударов.

Ил. 10. Мерянские воины VII – IX вв.

На рисунке изображены воины, занимающие невысокое положение в социальной структуре мерянского общества. Их набор вооружения состоит из промыслового оружия и топоров. На первом плане – лучник, вооружённый луком, стрелами, ножом и проушным топором (такие топоры, в целом нехарактерные для мери, уже начали появляться в IX в. как следствие торговых контактов со славянами и скандинавами). Никаких данных о конструктивных особенностях собственно мерянских луков на данный момент нет. На реконструкции представлен простой лук и стрела с характерным в этот период для мери ромбовидным наконечником т.н. «новгородского типа». Футляры для хранения луков и колчаны по всей видимости выполнялись из органических материалов (в данном случае кожа и береста соответственно), об их форме также ничего неизвестно. На втором плане изображён воин вооружённый топором-кельтом и несколькими метательными копьями с двушипными втульчатыми наконечниками (Ил. 4.).

Реконструкция выполнена по материалам раскопок Сарского городища.

Ил. 11. Мерянские воины IX – середины XI вв.

В наборе вооружения изображённых на реконструкции воинов, наряду с традиционным для мери копьями с двушипными втульчатыми наконечниками, в значительном количестве представлены и новые образцы: наконечник сулицы и ланцетовидный наконечник стрелы, а также массивный, явно рабочий проушной топор. Реконструкция выполнена по материалам раскопок Сарского городища.

Ил. 12. Знатный мерянский воин IX – середины XI в.

Кольчуга, шлем, меч, наконечник копья, навершие плети, наконечник ножен меча, реконструированы по материалам раскопок Сарского городища. Клеймо на мече (Ил. 6.) читается как +LVNVECIT+ т. е. «Лун сделал» и является на данный момент единственным в своём роде. Выделяющийся своими размерами ланцетовидный наконечник копья (Ил. 3 – первый наконечник слева) относится к типу I по классификации Кирпичникова и имеет, по всей видимости, скандинавское происхождение. Конструкция навершия шлема (Ил. 7), позволяет закрепить в нём султан. Ременный распределитель и рукоять плети (Ил. 8), также происходят из материалов Сарского городища, но относятся по всей видимости к более раннему периоду.

Автор графики И.В. Купцов
  1. Лаврентьевская летопись. ПСРЛ М., 2001 Т. 1 Л. 4.
  2. Рисунок приводится по книге А.Е. Леонтьев. Археология мери. М., 1996. С. 73. Рис. 23.
  3. Леонтьев А.Е., Поповское городище // Раннесредневековые древности Верхнего Поволжья: Материалы работ Волго-Окской экспедиции. М., 1989. С. 69.
  4. На всех фотографиях представлены предметы вооружения из собрания Государственного музея-заповедника Ростовский кремль.
  5. Далеко не все из них могут быть определены как боевые, однако, топор в средние века, как правило, был инструментом многопрофильным, использовавшимся как для работы, так и для боя.
  6. Леонтьев А.Е. Археология мери. М., 1996. С. 99.
  7. Кирпичников А.Н. Вооружение воинов Киевской державы в свете русско-скандинавских контактов. Скандинавский Сборник, Вып. 22. Таллинн, 1977. С. 161.
  8. Реконструкции выполнены на основе археологических данных. Комплекс вооружения реконструирован по материалам, опубликованным в работе А.Е. Леонтьева «Археология мери». М., 1996. При реконструкции одежды авторы опирались на работу П.Н. Травкина «Костюм раннесредневекового финского населения VI – XII вв.» М., 1999.
  9. В IX-XI вв. лёгкие и относительно короткие, явно рассчитанные на бросок, копья с такими наконечниками имели, по-видимому, преимущественно, промысловое значение. (См. Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. Вып. 2. М., 1966. С. 17.) В более ранний период они могли использоваться, в основном, как боевые. Во всяком случае, форма наконечников (шипы, плотно фиксирующие наконечник в ране или щите, и удлинённая втулка, препятствующая перерубанию древка) говорит, скорее, об их военном применении. Копьями-ангонами, чрезвычайно сходными по форме наконечников с двушипными, активно пользовались в боевых столкновениях франкские воины VI-IX вв. (См. Разин Е.А. История военного искусства. М., 1994. Т. 2. С. 126-127.)
  10. В данном случае термин «сулица» используется в значении – «метательное копьё».
  11. Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. Вып. 1. М. – Л., 1966. С. 72.
  12. Такие щиты были плоскими, составлялись из нескольких дощечек и обтягивались кожей. В центре пропиливалось отверстие, которое снаружи закрывалось металлическим, а в некоторых случаях деревянным умбоном. На внутренней стороне щита прикреплялась планка, средняя часть которой служила для захвата рукой. (См. Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. Л., 1971. Вып. 3. С. 34-35.)
  13. Там же.
  14. Леонтьев А.Е. Археология мери. М., 1996. С. 141.
  15. Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. Вып. 3. Л., 1971. С. 55-56.
  16. Леонтьев А.Е. Археология мери. М., 1996. С. 51.
  17. Там же. С. 42.

Названия древнерусских городов являются важным историческим источником и в первую очередь они нужны для изучения их становления. Уже при поверхностном взгляде на урбонимы Древней Руси видна многовариантность градообразования (Ср. Чернигов, Новый Торг, Новгород, Ярославль).

Важным событием в истории изучения восточнославянской ономастики был выход «первого в сравнительном языкознании» историко-этимологического словаря названий древнерусских городов, составленного В.П. Нерознаком2. Следующим этапом в изучении урбонимов X-XVI вв. должно стать исследование групп названий или даже отдельных названий с учетом географических и археологических данных3, так как в вышеуказанном словаре этимология топонимов во многих случаях осталась туманной или плохо обоснованной. Не является исключением и название «Ростов».

Успешное решение любой исторической проблемы зависит от двух важных условий: методики, которую применяет исследователь и состояния (полноты) источниковой базы.

Рассмотрим первое из них. Ко второй половине XX в. в междисциплинарной науке топонимике выработалась своя система методов, главным из которых, по нашему мнению, является сравнительный. Однако данные, полученные с его помощью, обязательно должны проверяться исходя из:
1. принципа фонетического соответствия.
2. принципа структурно-словообразовательного соответствия.
3. исторического критерия
4. географического критерия
5. семантического критерия4

Необходимо подчеркнуть, что объяснение смысла географического названия, сделанное на основе его этимологии (первоначальное значение) не должно противоречить ни одному из принципов. Несоблюдение полной процедуры исследования может привести к грубым ошибкам вроде географического натурализма, народной этимологии или «надуманному филологическому хитросплетению»5.

Обратимся ко второму условию – состоянию источниковой базы. Казалось бы, какие здесь могут быть источники – он только один – название «Ростов», и нам нужно выяснить его происхождение. Но это не так. Начиная анализ географического названия, топонимист сталкивается с главной его особенностью – беспомощностью, ведь топоним сам по себе в большинстве случаев безмолвен. Заставить его говорить могут письменные источники, но чаще всего, другие топонимы.

Первые достоверные сведения о Ростове содержится в Софийской I и Новгородской IV летописи под 1019/1020 и 1020/1021 гг. соответственно6. Более ранние сведения, содержащиеся в Повести временных лет под 862, 907, 988 гг. являются вставками нач. XII в. в предполагаемый Начальный свод7. Кроме того, одно из ранних упоминаний Ростова сохранилось в списке двенадцати древнерусских городов (датировка по Т.Н. Джаксон – втор. треть X – нач. XI вв.) в исландском географическом трактате кон. XIII – нач. XIV вв. «Книга Хаука»8. Причем славянское слово «Ростов» передано довольно точно – Rostofa.

Другим важным источником являются топонимы как ростовской округи, так и в целом Древней Руси. Названия населенных пунктов бассейна озера Неро, происхождение которых может быть связано с эпохой X-XIII вв. делятся на три группы:
1. Ойконимы с мерянским субстратом на –бала/бола, возникшие, вероятно, еще в VII-IX вв. Например, Дебола, Искобела, Пужбола, Собола (Соболка), Воробола (Вороболово) и др9.
2. Субстратные ойконимы тоже финно-угорского происхождения, которые, видимо, не являлись ойконимами в мерянскую эпоху: группа названий на –ерь (Кустерь, Шугорь, Чучеры), а также названия Львы, Согило, Шурскола, Бой (Никола-Бой), Угреша, Цыбаки, Курбаки.
3. Ойконимы, принадлежащие к раннему пласту славяно-русской топонимии бассейна Неро (вероятная дата возникновения – X-XII вв.). Из совокупности топонимов исторической округи Ростова легче всего выделить патронимические названия на –ичи: Угодичи, Белогостичи (Белогостицы) и вторичные топографические названия на –ицы: Боровицы, Крапивницы, Талицы. К третьей группе ойконимов, вероятно, можно отнести и название Песошня (совр. Песочное).

Как видно из примеров, сопоставление названия «Ростов» с топонимами бассейна оз. Неро дает мало информации, возможно, из-за ее плохой сохранности и слабой изученности. Но очевидно, что название Ростов не принадлежало финно-угорскому поселению, иначе оно непременно заканчивалось бы на -бала/-бола. Лишь топоним Боровицы по своей структуре частично схож с названием Ростов: в его основе лежит прилагательное «боровая» (почва), которое в свою очередь состоит из слова «бор» и суффикса –ов.

Теперь перейдем к рассмотрению географических названий Восточно-Европейской равнины. Во-первых, надо выяснить, есть ли аналогии топониму «Ростов», в первую очередь, его корню. Они действительно существуют, и значительное их количество собрал В.П. Нерознак. Он привел ряд аналогий названию «Ростов» в Волынской земле – с. Ростово (упом. в 1478 г.); Житомирской области – р. Роставъца (другие варианты этого названия – Раставица, Ростовица, с. Роставица на этой реке), а так же в Поочье – р. Растовка, д. Ростовка; название древнерусского киевского города Ростовецъ (Растовьць, Рястовечь) Кроме того, он обратил внимание на белорусский географический термин и микротопоним Растуў в книге топонимиста И.Я. Яшкина10. К изысканиям В.П. Нерознака можно добавить еще довольно много подобных топонимов: с. Ростовцы в Тернопольской области Украины на левобережье р. Збруч, с. Растово, находящееся на юге архангельской области, д. Ростовка в Вологодской обл., д. Ростовбя и Ростовъщи (Раставищи) в Тверской области, д. Ростовки, которая существовала в XVI в. в округе с. Шельшедом (Большесельский р-н Ярославской обл.), д. Ростово в Пошехонском районе этой же области, две д. Растово, одна из которых находится в Вязниковском, а другая в Гусь-Хрустальном районе Владимирской обл., д. Растовицы, оз. Ростовец в Ивановской обл., д. Ростово в Калужской обл11. О подмосковных названиях следует сказать особо. Сейчас в округе Москвы существует три названия с основой Ростов- – д. Рбстовка и две деревни Рбстовцы, в Чеховском, Талдомском и Каширском районе соответственно. Кроме того, по средневековым документам XIV-XVII вв. известны названия административных структур московского княжества: волости Растовец, Ростовцы, а также Раставский стан Тульского уезда. В литературе существует большая путаница по вопросу соотнесения средневековых топонимов с современными. В XIV в. территория Московского княжества не распространялась до совр. Талдомского района и за р. Оку. Есть все основания, для того, чтобы связать совр. заокскую д. Растовцы с Раставским станом Каширского уезда и станом Растовец Тульского уезда. Анализ расположения этих двух административных единиц показывает, что, видимо, до образования уездов они составляли единый стан с центром в с. Растовцы. Волость Ростовцы находилась на р. Рузе – местоположение ее административного центра не известно. Центр волости Растовец дожил до современности под названием д. Растовка (так! – А.К.) в Чеховском районе12. Это далеко не полный перечень топонимов с основой Ростов. Каждое из приведенных названий нуждается в обстоятельном изучении в дальнейшем – это отдельная тема исследования.

Применяя сравнительный метод, в дальнейшем необходимо будет исследовать и более обширную группу топонимов – названия древнерусских городов заканчивающиеся на –ов (-ев, -ав). В.П. Нерознак учел более шестидесяти подобных названий13. Правда, большинство из них не получило надежного объяснения.

Теперь попробуем рассмотреть историографию проблемы происхождения топонима «Ростов», учитывая данные источниковой базы. Ему не повезло в историографии: до сих пор нет специальной научной статьи, посвященной анализу данного названия14. Историографию проблемы можно разделить на две группы. Представители первой из них – известные зарубежные и отечественные лингвисты и топонимисты И.И. Срезневский, М. Фасмер, С. Роспонд, В.П. Нерознак, Г.П. Смолицкая – предлагали свои интерпретации, но не вышли за рамки предположений. Да и сама форма трудов этих авторов (в большинстве случаев это словари) не предполагала развернутого исследования15.

Вторая группа работ более обширна, чем первая. Ее представители – лингвисты, краеведы, писатели А.Я. Артынов, Б.Е. Смирнов, И. Литвинов, С.Г. Халипов, Е.В. Плешанов, М.Б. Сударушкин и др. – продолжают традицию исландского книжника, автора одной из рукописей «Саги об Одде Стреле» (XV в.). Суть этой традиции, донаучной по своему смыслу заключается в произвольном истолковании названия путем интерпретации его исходя из какого либо известного слова. В XX в. средневековая традиция получила развитие: авторы «исследований» не просто стали искажать название города, но и совершенно произвольно расчленять его на составные части и подбирать для каждой из них «перевод»16. Сам же автор саги произвел топоним «Ростов» от имени конунга Радстава: «Радстав звали конунга, Радстова зовется там, где он правил»17. При этом ему пришлось исказить название города, подогнать его под имя, ведь правильная скандинавская передача названия «Ростова» (Rostofa), а не «Радстава» (Rбррstofa т.е. «ратуша»). Научный подход позволяет решительно отвергнуть псевдонаучные фантазии на тему «название «Ростов».

По вопросу о этно-лингвистической принадлежности названия «Ростов» исследователи разделились на сторонников двух концепций: «славянской» и «финно-угорской». Среди тех, кто отстаивает «славянскую» гипотезу преобладает точка зрения И.И. Срезневского и М. Фасмера. Они полагают, что в основе названия «Ростов» лежит имя Ростъ сокращенное от Ростиславъ18. То, что имя Ростислав имело производные: Роста- Ростята- Ростило, а так же Рослав, Рославко, Растун по типу Гостомысл-Госта-Гостята-Гостило подтверждается топонимами, которые можно найти практически в любом словаре: д. Ростино, д. Ростилово, д. Раслово, д. Расловково, д. Растунов. Но анализ топонима «Ростовец» позволяет отвергнуть эту точку зрения. Южнорусский городок с таким названием находился в XI-XV вв. на р. Роставице. Несомненно, что его имя вторично (!) по отношению к реке, которая является одним из самых значительных левых протоков реки Рось. А в названии реки запечатлены, видимо, географические особенности местности, но никак не имя19.

С. Роспонд допустил возможность адаптации иноязычного названия путем прибавления к нему славянского суффикса –ов (Ср. Саратов, Тамбов, Харьков). Он же отметил, что название Ростов, как и Псков, Туров, Чернигов могут являться топографическим, а не посессивным типом топонимов: в названии запечатлены географические условия местности, а не имя личное, то есть, суффикс –ов в древнерусское время (X-XIII вв.) был не только притяжательным20. В.П. Нерознак, по нашему мнению, ближе всех подошел к правильному решению проблемы. Он впервые обратил внимание на аналогичные названия на территории Руси и привлек белорусский географический термин «ростоу», сделал вывод, что интересующее нас название могло произойти от промежуточной топоосновы Ростов-/ Растов- (краткое прилагательное), которая является «не сохранившейся в других восточнославянских языках древнерусской лексемой ростовъ, растовъ». Сделав это важное наблюдение, он в то же время не опроверг предположение М. Фасмера об антропонимическом происхождении топонима21. В.А. Кучкин отметил лишь то, что название Ростов является славянским, о чем, по его мнению, свидетельствует ряд аналогичных названий: «упоминаемый в XI в. город Растовец (Ростовец) близ Киева; Рузская волость Ростовцы и Серпуховская волость Растовец первой половины XIV в., Тульская Растовицкая волость XVI в., многочисленные речки и деревни Ростовки»22. В словаре Е.М. Поспелова констатируется лишь то, что название традиционно, хотя и не очень уверенно, связывают со славянским личным именем Рост (ср. Ростислав)»23. В словарной статье «Ростов» Г.П. Смолицкая предположила, что название города произошло от прилагательного «ростов» (> ростовый, растовый) в значении по В. Далю «самый удобный, самый приятный». По ее мнению, Ростов – «это город, основанный в самом лучшем, удобном, благоприятном месте, или, город, заложенный в самое лучшее, удобное, благоприятное для этого время (выделение наше – А.К.) – самый лучший для жизни город»24. В первом случае нарушается семантический принцип. Примеры употребления прилагательного «ростовый», которые привел В.И. Даль, характеризуют определенное время, пору состояния чего-либо, т.е. это прилагательное выражает временную характеристику, а не качественную25. Второй случай в какой-то степени вероятен: известны примеры, когда в названии населенного пункта запечатлевались даже метеорологические особенности местности, но такие топонимы очень и очень редки и имеют чаще отрицательный смысл: Ветреное, Теплень (Теплое), Мглая, Падережка (Падоры, Падарки от слова буря), Смочели26.

Сложнее с доказательствами финно-угорского происхождения названия города. Бросается в глаза ограниченность мышления авторов только рамками своей проблематики (финно-угорское языкознание), что не допустимо для топонимистов. На наш взгляд такие исследователи, как Б.Е. Смирнов и С.Г. Халипов нарушают сразу несколько принципов: историзма, сравнения, структурно-словообразовательный. Они не учли того, что на территории бассейна оз. Неро проживали не только финно-угры, но и славяне (с X в.). Правда, они постарались соблюсти принцип фонетического соответствия, но с трудом. С.Г. Халипову пришлось выстраивать длинную цепочку трансформаций первоначального, как ему казалось, названия «Роэштымо вер-Роштмовер-Роштовер-Роштов-Ростов»27. Но ни одно из промежуточных названий не зафиксировано в письменных источниках! В финно-угорскую теорию можно было бы поверить, если бы свои построения Б.Е. Смирнов и С.Г. Халипов подкрепили аналогичными названиями (а не данными словаря) с территории проживания финно-угорских народов. Но таких аналогий нет. Они имеются на территориях, где финно-угры не проживали. Таким образом, достойных внимания доказательств неславянского происхождения названия нет.

В свете вышеизложенного, нам представляется наиболее перспективной разработка гипотезы В.П. Нерознака. Многочисленные аналогии названию «Ростов» позволяют говорить о том, что в Древней Руси существовал географический термин ростовъ, т.е. в названии города Ростов –ов это не суффикс, а часть основы, вторичной по своему происхождению (основа раст/ рост + суффикс –ов). Об этом свидетельствуют приведенные выше примеры: во всех аналогиях суффикс –ов присутствует, следовательно, принадлежит к основе. К этой основе как раз и присоединяются различные суффиксы –ки, -ка, -ищи, -ец и т.д. Что же мог означать этот термин? Мы уже отмечали, что В.П. Нерознак привел белорусский географический термин растуў. Исходя из этимологии корня раст-/рост-28 его нужно понимать следующим образом: не ‘остров посреди болота, на котором растет высокий лес’, ‘высокий лес, растущий на острове посреди болота’. Апеллировать к нему можно, но при этом необходимо учесть, что от Ростова до Белоруссии более 700 км и то, что ландшафты Волго-Окского междуречья отличаются от Белорусских. Кроме того, между временем возникновения города Ростова и фиксацией термина И.Я. Яшкиным более 1000 лет – за это время значение слова могло сильно измениться. Несомненно только то, что древнерусский термин был связан с растительностью. Но какой? По мнению В.М. Воробьева, сославшегося на словарь В. Даля, прилагательное «ростовое» означает ‘места, угодья, где хорошо растут (росли) хлеба, травы, где хорошие почвы’. Нам же представляется, что данные В. Даля не дают оснований для подобной реконструкции29. Видимо, термин растуў более близок к древнерусскому, так как термин «ростовое», даже если принимать реконструкцию В.М. Воробьева, в Южной Руси не актуален – там почвы везде хорошие. Что же тогда отметили первые поселенцы в названии «Ростов»? При ответе на этот вопрос необходимо учитывать, что в топонимах чаще всего отражаются особенности местности30 – так людям легче ориентироваться в пространстве. Например, в песчаной пустыне не встретишь названия Песочное – там оно ничего не скажет. На западном побережье оз. Неро топоним Песочное маркирует песчаную местность (конечно же в средневековом понимании) по отношению к соседней не песчаной, что важно при земледелии. Хорошие почвы и луга не были особенностью ближайшей округи Ростова – на всем побережье озера они одинаковы – и, соответственно, не могли послужить ориентиром в качестве географического названия. Не исключено, что только рядом с Ростовом в X в. буйно произрастали какие-либо кустарники, которые не встречались на других участках побережья оз. Неро, и поэтому выделяли поселение Ростов среди других. А есть ли в топонимии примеры, когда по близости к лесу, кустарнику назывались населенные пункты? Действительно есть, например, в Тверской области: д. Гуща, находящаяся в глухом лесу; д. Ивица; д. Лесные; д. Молоди, т.е. деревня у молодого леса, порослей; д. Перелесок; д. Прутки и д. Прутенка от прутняк ‘ивняк, лозняк, тальник’; д. Пыжи, т.е. деревня у мелкого и частого леса, кустарника31. Вполне вероятно, что и Ростов – это один из терминов данного семантического ряда. Косвенно об этом свидетельствует еще один факт: р. Роставица в Южной Руси находилась рядом со степью, и лес, растущий по берегам, мог выделять ее среди безлесного пространства, что и легло, видимо, в основу названия этой реки. Как проверить выдвинутое предположение? Во-первых, палеоботаники успешно применяют метод споро-пыльцевого анализа, который позволяет определить характер древней растительности исследуемой территории. Во-вторых, финно-угорское название реки Пижерма, рядом с которой находилось славянское поселение, имеет формант –ма, т.е. ‘земля, территория’32. Проблема в расшифровке основы данного субстратного слова – какая земля? Это важно, так как не исключено, что названия Ростов и Пижерма обозначают одну и ту же особенность местности. Чтобы более точно выяснить семантику реконструированного географического термина ростовый (ростов), необходимо провести полевое исследование существующих сейчас деревень «Ростовок», которое должно включать в себя уточнение ударения, выявление значения названия, определение географических особенностей местности.

Итак, как нам представляется, В.П. Нерознак оказался прав: название Ростов произошло от лексемы – древнерусского географического термина ростовъ. Есть серьезные основания полагать, что он характеризовал лесную растительность местности. Но в задачи топонимики входит не только установление первоначального значения названия (этимология). Более важно ответить на вопрос: почему из массы вариантов было выбрано именно такое? Например, почему город не получил имя от своего первого князя, другими словами, почему Ростов – не Ярославль? В свете топонимики первоначальный Ростов – это, видимо, рядовой славянский поселок33 с довольно обычным «сельским» названием, появившийся на берегу оз. Неро, неподалеку от мерянского поселения в результате славянского переселения. Но ко времени приезда Ярослава Ростов был уже, несомненно, экономическим лидером среди поселений побережья оз. Неро, и мы можем предполагать, что его название было известно далеко за пределами ближайшей округи – это и сделало невозможным наименование его по князю.

Нельзя сказать, что проблема происхождения названия «Ростов» решена окончательно. Есть еще немало сложностей и вопросов, но, представляется, что круг дальнейшего поиска значительно сузился.

  1. Автор выражает благодарность А.Е. Леонтьеву, И.В. Купцову, А.Ю. Данилову, Е.К. Кадиевой, В.А. Каретниковой за ценные советы, как по сущности проблемы, так и по ее изложению. А так же к.и.н., доц. ЯрГУ И.Л. Станкевич, которая заострила мое внимание на этом вопросе, пошутив однажды на заседании археологическо-этнологического кружка. Она сказала что-то вроде «если название Ростову дал князь Рост, то Тамбову князь Тамб».
  2. Нерознак В.П.Названия древнерусских городов. М.,1983.
  3. Хорошим примером такого исследования является работа Ю.Ю. Моргунова и С.П. Щавелева о Курске, И.Г. Добродомова о Зарайске. См..: Моргунов Ю.Ю., Щавелев С.П. «КУРЕСКЪ НА ТУСКОРЕ»: к вопросу о происхождении летописного города // Труды 6 международного конгресса славянской археологии. Т. 2. М., 1997. С. 261-271.; Добродомов И.Г. Происхождение названия Зарайск в свете языковедческих данных // Зарайск. Т.1: Исторические реалии и легенды. М., 2002. С. 254-286. Обратите внимание на ненаучный подход к топонимике: Шрам Г. Роль города Коростеня в ранней истории Руси. Этимологические подходы к историческим проблемам // Древнейшие государства Восточной Европы 1999. М., 2001. С. 255-262.
  4. Попов А.И. Основные принципы топонимического исследования // Принципы топонимики. М., 1964. С. 34-44.; Никонов В.А. Введение в топонимику. М., 1965. 180 с.; Карпенко Ю.А. История этимологического метода в отечественной топонимике // Развитие методов топонимических исследований. М., 1970. С. 9-19.; Бондарчук Г.П. История формантного метода в топонимике // Там же. С. 19-25.; Попов А.И. Об историческом методе в топонимических исследованиях // Там же. С. 25-38.
  5. Никонов В.А. Введение в топонимику. С. 24-25.
  6. ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1. Софийская первая летопись старшего извода. М., 2000. С. 123.; ПСРЛ. Т. 4. Новгородская четвертая летопись. М., 2000. С. 110. См. так же: Назаренко А.В. О русско-датском союзе в первой четверти XI в. // Древнейшие государства на территории СССР 1990. М., 1991. С. 177-180.
  7. Шахматов А.А. Повесть временных лет. Пгд., 1917. Т. 1. С. 20. Правда, сообщение той же ПВЛ о княжении Ярослава Владимировича в Ростове еще при жизни его отца сомнений у исследователей не вызывает.: Кучкин В.А. Формирование государственной террритории Северо-Восточной Руси в X-XIV вв. М., 1984. С. 57, 58.
  8. Джаксон Т.Н. AUSTR Н GЦRРUM: Древнерусские топонимы в древнескандинавских источниках. М., 2001. С. 75.
  9. Краткую историографию изучения финно-угорского субстрата Волго-Окского междуречья см.: Данилов А.Ю., Каретников А.Л. Ойконимы ростовской мери // ИКРЗ 2005. Ростов, 2006. С. 378-390.
  10. Нерознак В.П.Названия древнерусских городов. С. 150. Позднее выяснилось, что город Ростовец находился около совр. с. Роставица на р. Ростави?ца. См.: Куза А.В. Древнерусские городища X-XIII вв. Свод археологических памятников. М., 1996. С. 182, № 1049.
  11. Матвеев А.К. Субстратная топонимия Русского Севера и мерянская проблема // ВЯ. 1996. № 1. С. 12. Утверждение автора о том, что с. Ростово названо переселенцами из г. Ростова, спорно – скорее всего, такой связи нет. Чайкина Ю.Л. Словарь географических названий Вологодской области. Вологда, 1993. С. 298.; Воробьев В.М. Тверской топонимический словарь. Названия населенных мест. М., 2005. С. 335.; Писцовые материалы Ярославского уезда XVI в. Спб., 1999. С. 26.; Владимирская область. Общегеографический региональный атлас. М., 2002. С. 12-в (Иван. обл.), 22-в, 25-д.
  12. Атлас автодорог Подмосковья М., 2002. С. 17-г, 38-б (Калуж. обл.), 41-а, 51-а.; Поспелов Е.М. Топонимический словарь Московской области. М, 2000. С. 228.; Юшко А.А. Феодальное землевладение Московской земли XIV в. М.,202. С. 35, 43. Наша локализация основана на источниках: АСЭИ. Т. 1. М., 1952 С. 530, № 618.; АСЭИ. Т. 3. М., 1964 С. 27, № 12; С. 58, № 57. Писцовые книги московского государства XVI в. Спб., 1877. С. 1243-1256, 1299-1422.
  13. Нерознак В.П.Указ. соч. 1. Андреев С. 16., 2. Блове С. 21., 3. Боголюбов С. 23., 4. Болохов С. 25. 5. Борисов С. 25., 6. Борисов Глебов С. 25., 7. Василев С. 37., 8. Василев Галицкий С. 37., 9. Венева С. 38., 10. Вердерев С. 38., 11. Вернев С. 40., 12. Врев С. 50., 13. Выгошев С. 52., 14. Гдов С. 57., 15. Глухов С. 59., 16. Голтав С. 61., 17. Горлов С. 62., 18. Гуричев С. 65., 19. Дмитров С. 66., 20. Дубков с. 70., 21. Дядьков С. 71., 22. Зубцов С. 78., 23. Канев С. 83., 24. Киев С. 84., 25. Комов С. 91., 26. Михайлов С. 108., 27. Моклеков С. 109., 28. Москов С. 110., 29.Мунарев С. 116., 30. Носов С. 125., 31. Обров С. 126., 32. Ольгов С. 129., 33. Плав С. 137., 34. Псков С. 142., 35. Ржев С. 146., 36. Римов С. 147., 37. Рогачев С. 148., 38. Рогов С. 148., 39. Саков С. 152., 40. Серпухов С. 156., 41. Стрежев С. 163., 42. Сугров С. 164., 43. Товаров С. 171., 44. Туров С. 177., 45. Чернигов С. 185., 46. Чешлюев С. 188., 47. Чюрнаев С. 188., 48. Щекарев С. 190., 49. Юрьев С. 190., 50. Юрьев Польский С. 190., 51. Юрьев Ливонский С. 191.; 1. Березовец С. 18., 2. Боровск С. 26., 3. Быковен С. 31., 4. Волковыйск С. 43., 5. Гороховец С. 63., 6. Дмитровец С. 66., 7. Дороговск С. 69., 8. Путивль С. 144. 9. Ростовец С. 149., 10. Севск С. 155., 11. Сновьск С. 160., 12. Угровеск С. 179.
  14. Единственная специальная работа о названии «Ростов» Е.В. Плешанова, на наш взгляд, относится к разряду работ «надуманное филологическое хитросплетение» (термин В.А. Никонова), так как в ней были нарушены практически все процедуры и принципы топонимического исследования. См.: Плешанов Е.В. К вопросу о происхождении названия «Ростов» // ИКРЗ 1997. Ростов, 1998. С. 20-33.
  15. См. ссылки 19, 21, 22, 25.
  16. О работах А.Я. Артынова, Б.Е. Смирнова, И. Литвинова, С.Г. Халипова см.: Плешанов Е.В. К вопросу о происхождении названия «Ростов». С. 22-23.
  17. Цит. по: Джаксон Т.Н. AUSTR Н GЦRРUM… С. 75.
  18. К сожалению, работу И.И. Срезневского посмотреть не удалось, но ее цитировал А.А. Титов: Титов А.А. Ростов Великий в его церковно-археологических памятниках. М., [1911]. С. 1.; Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. 3-е изд. Т. 3. Спб., 1996. С. 505.;
  19. В данном случае работает один из принципов номинации («называния»): имя личное может стать названием лишь небольшой реки (от самых незначительных до 20 км), но не крупной. См.: Никонов В.А. Введение в топонимику. С. 43-44. Длинна же р. Роставицы около 100 км. См.: Житомирская область. Топографическая карта. М 1: 200 000 Киев, 2006. Ж-Л-12-13.
  20. Роспонд С. Структура и стратиграфия древнерусских топонимов // Восточно-славянская ономастика. М., 1972. С. 24, 37, 42, 62.
  21. Нерознак В.П. Названия древнерусских городов. С. 150.
  22. Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X-XIV вв. М., 1984. С. 57, примеч.18.
  23. Поспелов Е.М. Географические названия мира. Топонимический словарь. М., 1998. С. 356.
  24. Смолицкая Г.П. Топонимический словарь центральной России. М., 2002. С. 289.
  25. От прилагательного «ростов» в значении «самый удобный» вообще не могло появиться географическое название, так как все поселенцы, несомненно, старались выбрать наиболее благоприятное для жизни место, этому даже посвящался целый ритуал. Подобные названия могли появиться лишь в XIX в. Ср.: «Счастливка», «Отрадное».
  26. Воробьев В.М., Воробьева И.Г. История освоения Тверского края в географических названиях. уч. пос. Тверь, 1992. С. 39-40.
  27. Точка зрения С.Г. Халипова изложена в публ.: Тюнина М. Язык далеких предков // Путь к коммунизму. 1983. 5 авг. С. 4.
  28. М. Фасмер считает, что первоначальное значение корня раст-/рост- «прямой», «высокий». Фасмер М. Указ соч. С. 505.
  29. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 тт.: Т.4. М., 1997. С. 76-77. Из примеров В. Даля можно отметить лишь архангельский термин «рослое место» – ‘годное под пашню; лесное, лесистое’ т.е. заросшее место, что важно при подсечно-огневом земледелии.
  30. Никонов В.А. Введение в топонимику. С. 38-42.
  31. Воробьев В.М., Воробьева И.Г. Указ. соч. 1992. С. 41-42.; Воробьев В.М. Указ. соч. С. 109, 158, 215, 253, 297, 323.
  32. В финском языке до сих пор сохранилось слово maa ‘земля’: Шилов А.Л. Ареальные связи топонимии Заволочья и географическая терминология заволочской чуди // ВЯ. 1997. № 6. С. 8-9.
  33. Данный вывод пока не подтвержден археологическими данными, но ситуация, когда славянское поселение появляется вблизи мерянского, типична для побережья оз. Неро в X в.: Леонтьев А.Е. Археология мери: К предыстории Северо-Восточной Руси М., С. 273-276.

Ростов Великий – врата Северной Фиваиды: через них прошли ученики Сергия Радонежского, глубоко восприявшие его главный урок – земная жизнь должна вторить Святой Троице, воспроизводя по мере своих возможностей гармонию её нераздельных и неслиянных ипостасей. Свободолюбивый Русский Север в наибольшей степени следовал этому идеалу. Почва, подготовленная новгородской колонизацией, оказалась как нельзя лучше приспособленной для того, чтобы взрастить радонежские семена. Принято противопоставлять новгородскую и так называемую «низовскую» (идущую с юга, прежде всего ростовскую) колонизацию. Здесь нет однозначности: были конфликты, трения – но была и дополнительность. Северную Фиваиду мы вправе считать детищем обеих колонизаций – она возникла как результат их интерференции, весьма плодотворной на духовном плане.

Ростов Великий искони испытывал особую тягу к Русскому Северу. Об этом свидетельствуют не только экономические устремления княжества, но и замечательные факты его религиозной жизни, запечатлённые в агиографии и иконописи. Обратимся к иконе «Явление апостола и евангелиста Иоанна Богослова преподобному Авраамию Ростовскому с житием преподобного Авраамия» (первая треть XVIII в., происходит из церкви Иоанна Богослова на Ишне под Ростовом, построенной на месте, где произошло одно из самых знаменательных чудес в истории Русской Церкви). Клеймо № 4 имеет такой сюжет: «Посещение Ивериком Новгорода». А вот содержание клейма № 5: «Посещение Ивериком Вааламской обители». Иверик – мирское имя Авраамия. В русской православной хронографии имеются случаи крайне проблематичных датировок. Среди них к числу самых спорных относятся годы жизнедеятельности Авраамия и время основания Валаамского монастыря. Амплитуды здесь очень широкие. Однако помимо астрономического времени существует ещё время легендарное. Оно течёт по своим законам. В его системе отсчёта вообще снимается вопрос, мог ли Андрей Первозванный посетить Валаам в I в., а Авраамий Ростовский осуществить туда паломничество в X или XI вв. Сакральная история имеет бесконечное число степеней свободы. Движется она поверх физической причинности. Поэтому мы должны принять как факт – но совершенно особый, находящийся за рамками позитивистской парадигмы: Авраамий Ростовский был и в Новгороде, и на Валааме – Русь Северо-Восточную он связал с Русью Северо-Западной.

В первом соборном послании апостола Иоанна мы находим такие слова: «Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Сын и Святый Дух; и Сии три суть едино» (IИн 5:7). Святая Троица тут не только со всей определённостью названа по лицам, но и указано на её важнейшее догматическое свойство – единство ипостасей. Не суть важно, что эти слова отсутствуют во всех древних рукописях послания – понятие интерполяции уместно в контексте физического, а не легендарного времени. Для нас существенно, что Иоанн Богослов, вооруживший русского инока непобедимым жезлом на реке Ишня, высказывает фундаментальную мысль, которую потом теоретически разовьёт Никейский собор, а Сергий Радонежский сделает основой своей жизненной практики. Обращает на себя внимание икона XVI в. «Преподобный Сергий Радонежский и ростовские чудотворцы» (некогда находилась в церкви Богоявления села Уславцево Борисоглебского р-на). На ней последовательно изображены святые Сергий, Игнатий, Леонтий, Исайя, Авраамий. Композиционно образы Сергия и Авраамия образуют своего рода парное созвучье. Они похожи на близнецов. У русских иконописцев был термин: «сергиева борода». Именно бородой этого типа наделён Авраамий. Иконописец хочет подчеркнуть внутреннее родство двух святых.

В коллекции Ростовского музея-заповедника имеется икона конца XVII в. «Богоматерь с младенцем и предстоящими ростовскими чудотворцами». Вполне понятно нахождение среди них Сергия Радонежского. Но вот что удивительно: в группе ростовских святых мы находим Зосиму и Савватия Соловецких – иконопись тянет нить связи на далёкий северный остров. Икона показывает, насколько близко принимал Ростов Великий северную святость; изучая его духовную жизнь, иногда испытываешь ощущение – пусть и субъективное: в трансцендентных координатах Новгород, Валаам, Соловки ему были ближе, чем Москва. Что стоит за этим ощущением?

Г.П. Федотов писал о том, что Андрей Рублёв созвучнее Северу, чем Москве1. Прежде всего имеется ввиду его «Троица», конгениально выразившая философию Сергия. Делая парафраз интереснейшей мысли философа, скажем так: дух радонежского чудотворца более родственен Русскому Северу, нежели Москве, которая хотя и возвысилась во многом благодаря Сергию, но не смогла целостно осуществить его программу – сплотить страну по образу и подобию Святой Троицы. Можно сказать так: московская политика односторонне отзывалась только на момент нераздельности в Святой Троице – и это придало ей авторитарный уклон. Новгород Великий с его вечевой традицией в гораздо большей степени готов был стать зеркалом Святой Троицы, где нераздельное диалектически взаимодействует с неслиянным, но Москва помешала раскрыться этим потенциям русской истории. Однако северные новгородские провинции ещё долго удерживали атмосферу сломленной метрополии. Именно там сложились наиболее благоприятные условия для того, чтобы и монашескую, и мирскую жизнь максимально приблизить к идеалу Сергия Радонежского. Определённые успехи в реализации этого идеала мы связываем не с центральными областями Руси, а с её северной окраиной, где дело Сергия Радонежского последовательно осуществлялось вплоть до наступления петровских времён. П.А. Флоренский подчёркивал, что «не менее четверти русских монастырей основаны прямыми его учениками, колонизировавшими Северную и Северо-Восточную Россию, до пределов Пермских и Вологодских включительно»2. Чисто географически тут означена явная асимметрия, на которую следует обратить пристальное внимание: реализация идей Сергия Радонежского смещается в одном направлении – причём с нарастающим удалением от Москвы. Мы привыкли говорить об альтернативе Москвы и Новгорода. Но ей предшествовало – пусть в менее масштабной форме – противостояние Москвы и Ростова. Об этом недвусмысленно говорит житие Сергия, написанное Епифанием Премудрым: «Увы, увы, плохо тогда было городу Ростову, а особенно князьям ростовским, так как отнята у них была власть и княжество, и имущество, и честь, и слава, и всё прочее отошло к Москве»3. И далее – о московских вельможах: «когда они вошли в город Ростов, то принесли великое несчастье в город и всем живущим в нём, и многие гонения в Ростове умножились»4. Процитируем оригинал жития: город являл «последняго беденьства образ», то есть был доведён до крайнего унижения и разорения5. Это прелюдия к новгородской трагедии. Епифаний Премудрый упоминает о том, что ростовского градоначальника Аверкия москвичи «повесили вниз головой»6. Именно этот излюбленный приём будет использован и при расправе с восставшими соловецкими монахами. Прав А.И. Клибанов, когда говорит, что в житиях Сергия Радонежского и Стефана Пермского, написанных Епифанием Премудрым, звучит «плач ростовца на развалинах ростовских»7. Нельзя исключить, что родители Сергия Радонежского фактически были вынужденными переселенцами8. Сегодня сказали бы – беженцами. Хотя они передвинулись ближе к Москве, но складывается впечатление, что в Радонеже действовала некая сила отталкивания от стольного града: духовная энергия, зарождавшаяся там, двигалась преимущественно в северо-восточном направлении – и обязательно через Ростов Великий. Сергий Радонежский и Феодор Ростовский, дядя и племянник, создают как бы наводящий вектор, сыгравший огромную роль в создании Северной Фиваиды. Ныне удержание и собирание Руси вновь становится актуальной проблемой. Будет ли востребована идея Сергия Радонежского о том, что это надо делать, опираясь на философию, заложенную в догмате Святой Троицы? Москва и сейчас могла бы многое почерпнуть из неё. Но если этого не произойдёт, то нам надо помнить, что в поисках оптимального для России типа государственности Ростов и Новгород были не антагонистами, а скорее союзниками. Оба города противостояли опасной тенденции Москвы. Мы вправе говорить об их исторической прозорливости. Опыт этих городов, совместно пестовавших Северную Фиваиду, может обрести актуальность. Напомним, что Феодор и Павел, ученики Сергия Радонежского, основавшие Борисоглебский монастырь на месте, которое им указал преподобный, были новгородскими монахами. Это ещё одна связка между Новгородом и Ростовом.

Ученичество Сергия Радонежского у Святой Троицы началось в Ростове Великом. Причём первые свидетельства этого ученичества были даны ещё до рождения преподобного. Епифаний Премудрый буквально заворожен этим фактом: младенец трижды прокричал в утробе матери во время литургии. Эхо этого троекратного крика и доселе стоит над Ростовом Великим. С него начинается не только духовный путь Сергия, но и русская тринитарная философия, основы которой столь удачно отрефлексировал Епифаний Премудрый. Процитируем знаменитые строки жития: «Так следует удивляться, что он прокричал не один раз или дважды, но и в третий раз, чтобы было ясно, что он ученик Святой Троицы, так как число три больше всех иных чисел почитается. Везде ведь число три является началом блага»9. И далее идёт целый каскад примеров, призванных показать, что троичность – инвариант и ветхозаветной, и новозаветной истории. Тремя камнями поразил Давид Голиафа – три отрока вошли в огненную пещь – трёх учеников поставил Христос на Фаворской горе. Мы сделали выборку из примеров Епифания Премудрого. Многие русские мыслители испытали желание пополнить этот ряд, углубив и расширив его в сторону большей онтологичности – когда триады отыскиваются не только в повторяемости событий или в числе персонажей, что преобладает у Епифания, а в базисных структурах космоса, природы, человека, социума. Тут сложилась целая традиция, имеющая своих активных последователей и сегодня. В ключе этой традиции можно говорить о сквозном троечисленном изоморфизме бытия, который воистину универсален, ибо охватывает столь разнородные явления, как кварковые триплеты и дантовы терцины, трёхчастность сонаты и историософию Филофея, разнообразные трихотомии – триптихи – трио.

Выстраивая перспективу триад, где одна отзывается в другой, Епифаний Премудрый возводит эту закономерную цепь к исходной причине – или к начальному первообразу. Напомнив о том, что Христос после воскресения трижды вопрошал Петра, Епифаний сразу переходит от частного к общему: «Что же я говорю о числе три и не вспомню о более величественном и страшном, о триедином Божестве: в трёх святынях, трёх образах, трёх ипостасях, в трёх лицах едино Божество Пресвятой Троицы»10. Все дольние триады трактуются как её проекция. Данный подход А.И. Клибанов ассоциирует со средневековым аристотелизмом11. Но в нашем контексте необходимо вспомнить и Августина Блаженного. Охотно прибегая к метафоре зеркала, столь существенной для понимания философии Сергия Радонежского, он с разных точек зрения пытается увидеть в человеке отражение Святой Троицы. Вот одна из его триад: Ум – Знание – Любовь. Аналогии Августина Блаженного имеют преимущественно антропологический характер. Интересно, что особенно сильный отклик и развитие они получили в русском мышлении – и Ростов Великий вносит здесь весомую лепту. С.Н. Булгаков обратил внимание на созвучность Августина Блаженного и Димитрия Ростовского в истолковании связей между Святой Троицей и человеком как её подобием12. «Поучение в день Святой Троицы», произнесённое Димитрием Ростовским, отмечено барочной образностью. Святитель говорит о «трёх таинственных червонцах» – их следует принести «на поклон Святой Троице от трёх частей человека: от души, от тела и от духа. От души – Богу Отцу, от тела – Богу Сыну, от духа – Богу Духу Святому»13. Димитрий Ростовский поэтизирует классическую трихотомию: трёхсоставность человека – параллель к трёхипостасности его Создателя. Замечательным обретением русской мысли является представление о том, что гармонию Святой Троицы может отражать не только отдельный индивид, но и их сообщество, организованное на основе согласия. К этому выводу вела вся деятельность Сергия Радонежского. Разрозненная Русь должна соединиться, вдохновляясь примером Святой Троицы. Монастыри становились организующими центрами этого нераздельного и неслиянного соединения. Речь идёт о монастырях-киновиях. П.А. Флоренский пишет о том, что Сергий увидел в идее Святой Троицы «заповедь общежития» – три ипостаси образуют своего рода киновию14. Впервые такую смелую экстраполяцию дольней реалии на горний уровень сделал Ермолай-Еразм. Он вдохновлялся Епифанием Премудрым. В своём «Слове о Божием сотворении тричастном» Ермолай-Еразм называет Святую Троицу «единым обществом»15. Антропологические параллели, начало которым положил Августин Блаженный, выводятся в социальное измерение. Значимость этого шага трудно переоценить. Когда С.Н. Булгаков говорит об «онтологическом альтруизме» Святой Троицы, то он по сути переформулирует в современных терминах ключевую мысль, выношенную Сергием Радонежским16. Святая Троица есть источник любви, согласия, единения. По её образу и подобию создан не только отдельный человек, но и всё человеческое сообщество, члены которого должны жить в любви, строя свои отношения на основах нераздельности и неслиянности, заложенных в Святой Троице.

Триадологию Епифания Премудрого поднимает в XX в. на новую высоту П.А. Флоренский. Он пишет о том, что «троичность есть наиболее общая характеристика бытия» – и подкрепляет этот тезис множеством разноплановых примеров, охватывающих все грани макро- и микрокосма17. П.А. Флоренский готов согласиться с тем, что тричисленные созвучья – только аналогии. Но за аналогиями его интуиция прозревает гомологии: разноуровневые триады могут быть связаны глубоким родством, а не только чисто внешним параллелизмом. Мыслитель заключает: «Я говорю о числе три как имманентном истине»18. П.А. Флоренский солидаризируется с Сергием Радонежским, Епифанием Премудрым, Ермолаем-Еразмом, выявляя троичность в корнях общества – он рассматривает её как «выражение основного факта социологии»19.

Создание Сергием Радонежским общежительных монастырей находится в прямой связи с его тринитарной философией. Мысль здесь переходит в дело. Икона «Преподобный Сергий Радонежский в житии», некогда являвшаяся храмовым образом в посвящённой ему церкви Борисоглебского монастыря на Устье, особо выделяет моменты, связанные с деятельностью преподобного как создателя киновий. Клеймо № 11 показывает, как Сергий принимает благословение от константинопольского патриарха Филофея, настойчиво рекомендовавшего ему принять для новосозданного, но уже прославившегося монастыря общежительный устав. Исключительно по редкости своего сюжета клеймо № 14, где мы видим, как Сергий благословляет братию. Нимб святого дан в ритмическом единстве с центральной закомарой Троицкого собора. Этим приёмом иконописец подчёркивает богоугодность людского согласия и единения. Можно сказать, что философема соборности получает здесь оригинальное живописное выражение – союз людей, воплощающих единство в разнообразии, освящается союзом трёх ипостасей.

Житие Сергия Радонежского, написанное Епифанием Премудрым, впечатляет своим психологизмом. Душа преподобного знала и высочайшую благодать, и величайшие напряжения. Вот её основная антиномия: стремление к уединению – и воля к общежительству. Следует обратить особое внимание на этот мотив. Стоящая за ним коллизия неоднократно повторится в северных житиях. Перед нами психологическая проекция тринитарной диалектики в той её фазе, когда ещё не найден гармонический синтез – между тезой и антитезой сохраняется мучительное противоречие. В тезисе дано анахоретство: дабы осуществить свою цель, монах должен отделиться от мира – бескомпромиссно реализовать свою неслиянность, понимаемую абсолютно и безусловно. Но дар любви отпущен ему в полной мере. Он помнит о своём долге перед людьми. И поэтому следует велению высшего голоса: оставить уединённую пустынь и создать киновию, дабы утвердить идеал нераздельности. Это психологический модус одной из самых фундаментальных антиномий человечества. Оно до сих пор колеблется между полюсами нераздельности и неслиянности, бросаясь в крайности тоталитаризма и анархии, но так и не находя чаемого оптимума, высший образец которого преподобный Сергий узрел в диалектике Святой Троицы.

Преподобный нашёл гениальное решение этой антиномии: альтруизм киновии (момент нераздельности) он соединил с персонализмом исихии (момент неслиянности) – поэтому созданные под его покровительством монастыри в лучшие периоды своего существования счастливо избегли как казарменного псевдоединства, нивелирующего личность, так и индивидуалистического разброда, от которого не застрахована идиорритма. Сергий Радонежский был строителем человеческой жизни – он мастерски формировал самое тонкое: структуру экзистенции. Святая Троица подсказала ему наилучшие пропорции для этого созидания. Впервые в истории христианства она выступила как эстетический идеал – причём ничуть не отвлечённый, а призывающий к своему конкретному воплощению при земной жизни, в дольних условиях. Поставленная Сергием Радонежским задача формулируется очень просто: надо научиться жить нераздельно и неслиянно – чувствовать интересы целого, культивируя при этом бесценное личностное начало. Но сколь трудной и сложной оказалась эта задача при попытках дать её практическое разрешение!

В житии Сергия Радонежского мы находим тёплые слова, сказанные Епифанием Премудрым о племяннике преподобного – Феодоре Ростовском. Думается, ему была знакома антиномия нераздельного и неслиянного, чей драматизм в полной мере испытал на себе его дядя. Вероятно, он тоже пытался претворить антиномию в гармонию, но его замечательный иконный образ свидетельствует – как нам кажется – о некотором внутреннем неравновесии. Мы видим святого в порыве к природе, лесу. Отразив стилевые влияния европейского пейзажа, эта поздняя икона очень точно передаёт – быть может, в ностальгирующих или романтизирующих тонах – атмосферу конца XIV в., когда с благословения Сергия Радонежского его воспитанники устремились на Север. Сама поза Феодора Ростовского как бы символизирует это устремление. Она бесконечно дорога всем тем, кто чтит Северную Фиваиду, памятуя о её связи с Ростовом Великим. Благодатная экстатичность осеняет лицо святого. Он вдохновлён Святой Троицей. Но её нетварные энергии в данном случае прошли через природу. Что такое болотная трифоль для северного пустынника? Или голокучник с его трёхраздельной вайей? Или трогательное троесердие кислицы? Всё это знаки Святой Троицы – природные аналоги её икон. Исихастские озарения полнят изнутри пространство иконы.

Феодор Ростовский владел греческим языком. Выполняя дипломатические поручения, он посещал Константинополь как раз в те годы, когда там утверждался паламизм. Как пишет игумен Андроник (Трубачёв), учение Григория Паламы «послужило основой богословия преподобного Сергия»20. Могли ли и Сергий, и Феодор не знать о спорах относительно природы Фаворского света? Трудно согласиться с С.С. Хоружим, который пишет следующее по поводу ядра паламизма: представление о нетварных энергиях, за исключением его отзвуков в «Добротолюбии», для русского монашества «оставалось почти неизвестно вплоть до второй половины XIX в.»21 Но разве не световые выходы этих энергий постоянно фиксируют как житие Сергия, так и жития северорусских святых? Практиковавшийся ими исихазм – это не только опыт безмолвия, но и опыт синергии: Северная Фиваида была на уровне обретений Афона. Особое почитание Святой Троицы – и выведение в мир нетварных энергий: соединение двух этих моментов придаёт Северной Фиваиде необыкновенно притягательную поэтическую окраску.

К великому сожалению, до нас не дошёл иконописный образ Сергия Радонежского, принадлежащий кисти Феодора Ростовского. Но сам факт его существования очень значителен. У Феодора Ростовского была репутация крупного изографа. «Сказание о святых иконописцах» XVII в., цитируемое Ф.И. Буслаевым, содержит перечисление наиболее известных в этой области имён – причём порядок их чередования связан с высотой сана. Феодор Ростовский стоит в этом списке на четвёртом месте, следуя за тремя московскими митрополитами, приложившими свою владычную руку к иконописанию – это Пётр, Макарий и Афанасий. Андрей Радонежский (Рублёв) занимает десятое место. Вот отрывок из Сказания: «Св. Феодор архиепископ, Ростовский чудотворец, племянник Св. Сергия, писаше многия св.иконы, егда был архимандритом в Симоновом монастыре на Москве; и образ написа дяди своего Препод. Сергия чудотворца. И зде в Москве обретаются его письма иконы, Деисус на Болвановке у Николы Святого»22. Епифаний Премудрый обещает, говоря о племяннике Сергия: «О других же его деяниях потом будет написано»23. Мы не знаем, было ли реализовано это намерение или нет, но несколько строк, сказанных Епифанием о Феодоре Ростовском, свидетельствуют о высочайшем пиетете перед ним.

Своё обучение Епифаний Премудрый проходил в Григорьевом затворе. Посвящение ростовского монастыря Григорию Богослову имеет в контексте нашей темы исключительное значение. О роли этого Отца Церкви В.В. Болотов говорит так: «Григорий Богослов требовал признания, что Дух есть Бог, единосущий Отцу и Сыну. Этих положений в Никейском символе не было»24. Речь идёт о Втором Вселенском Соборе, на который позиция Василия оказала влияние. Он был проведён в Константинополе в 381 г. К этому времени набрали силу две ереси, разрушавших тринитарный догмат:
– Евномий учил о том, что Сын – творение Отца, а Дух – творение Сына; различение ипостасей по их трём коренным свойствам – нерождённость Отца, рождение Сына, исхождение Духа – тут сводилось на нет;
– Македоний утверждал, что Дух – лицо служебное: о Нём приличествует говорить в понятиях, которые используются по отношению к ангелам, но никак не более того.

Кристалл тринитарного догмата получил благодаря Григорию Богослову свою окончательную выстроенность. Вот его знаменитое вопрошание: «И так что ж? Дух есть Бог?»25 Ответив на поставленный вопрос положительно, Григорий Богослов восполнил Никейский символ, доказав единосущность и равночестность всех трёх ипостасей.

Праздник Святой Троицы отмечался на Руси ещё в ХII в. Однако известны попытки возвести его установление к Сергию Радонежскому. Духов день следует непосредственно за Троицыным днём. Это многозначительное календарное соседство имеет интереснейшую параллель в топографии Троице-Сергиевой лавры, где рядом находятся два храма, посвящённых соответственно Святой Троице и Святому Духу. Пребывая в Григорьевом затворе, и Епифаний Премудрый, и Стефан Пермский не могли не проявить пристального интереса к трудам мыслителя, являвшегося небесным покровителем их монастыря. Какие его идеи должны были получить в сердцах молодых учёных монахов особый отклик?

Вот вдохновенное восклицание Григория Богослова: «Един есть Бог в трёх Озарениях»26. Это очень созвучно исихазму в его паламитском преломлении. Светозарность присуща и киновии Сергия Радонежского, и неотъемлемой от неё Северной Фиваиде. Световые откровения – световые знамения – световые интуиции: этим запечатлена их история. Русские исихасты осуществляли теозис через синергию с несказанным светом. Это деялось в Святом Духе – на волне дарованной Им благодати. Сказанное Григорием Богословом о Святом Духе кажется глубоко созвучным атмосфере и Григорьева затвора, и северных обителей: «С трепетом чтим великого Духа; Он мой Бог, Им познал я Бога, Он сам есть Бог, и меня в той жизни творит богом»27. Однако исихазм сделал тут существенную поправку: теозис осуществим не только в той, но и в этой жизни – русские старцы по благодати осуществляли его во всей полноте.

Григорий Богослов убедительно показал, что многие ошибки в подходе к Святой Троице обусловлены нашими неправомерными экстраполяциями – в частности, мы имеем склонность мыслить Её в категориях времени, тогда как Она принадлежит вечности. Противоположение «время – вечность» усиленно акцентируется в тринитарной философии Григория Богослова. Он призывает познающих Святую Троицу: «не привноси времени»28. И ещё: «временем отделяемся мы от Бога»29. Отец Церкви адаптирует нас к вечности. Это очень важно для понимания Святой Троицы: философия вечности – эстетика вечности – психология вечности. Входя в синергию со Святой Троицей, мы преодолеваем время здесь и сейчас. Приобщение к вечности возможно в параметрах земного бытия. Но это нерекомо. Язык принадлежит стихии времени. Если он и способен адекватно передать впечатления вечности, то лишь благодаря поэтическому вдохновению, которое инспирируется Святым Духом. Чувствуется, что проблема адекватности в наших рассуждениях о Святой Троице весьма беспокоила Григория Богослова – и он по этому поводу даёт немало интересных рекомендаций. Так, он предупреждает, что уподобления Святой Троицы различным земным триадам могут увести нас в сторону от истины – например, вряд ли можно считать корректным сравнение трёх ипостасей соответственно с родником, ключом и потоком. Русская тринитарная философия имеет склонность к таким аналогиям. Правда, они проводятся с оговорками – как если бы учитывался совет Григория Богослова: необходимо с максимальной осторожностью – и разве лишь в дидактических целях – «подобия горняго брать в дольнем, неподвижного – в естестве текучем»30. Родник – ключ – поток: это явления процессные. Тогда как Святая Троица превыше всех движений и изменений. В данном примере мы опять-таки делаем перевод с языка вечности, где носителем семантики является безмолвие, на язык времени с неизбежной для него артикуляцией, дробящей и размывающей целостные смыслы. Перевод получается заведомо неточным. Заметим, что тринитарные соответствия, которые с таким упоением приводит Епифаний Премудрый в своём житии Сергия Радонежского, носят исключительно арифмологический характер. Они не заходят ни в физическую, ни в биологическую, ни в психологическую сферы. Вероятно, это было сознательное ограничение, которое сняли в своём философствовании и Ермолай-Еразм, и П.А. Флоренский.

Григорий Богослов последовательно очищал тринитарный догмат от антропоморфизма. Он предупреждает: не следует «переносить на Божество и все дольние наименования даже нашего родства»31. Для нас очевидно, что отношения между родителями и детьми находятся в измерениях времени и причинности – поэтому тезис о совечности Бога-Отца и Бога-Сына вступает в противоречие с обыденной логикой. Здесь корень заблуждений Ария. Он внёс в Троицу «постепенность»32. А вечность не знает ни прибывания, ни убывания. Ей чужды наши градации и иерархии. Григорий Богослов активно боролся с антитринитарными ересями. Этого не могли не заметить насельники Григорьева затвора. Им был понятен пафос этих слов: «равно нечестиво и соединять с Савеллием, и разделять с Арием»33. Часто антитринитарные уклонения возникали как раз из-за неспособности понять статус Бога-Слово. Особенно после Его воплощения. Такова арианская ересь. Своеобразным ответом на неё может считаться «Зырянская Троица», создание которой предание связывает со Стефаном Пермским, воспитанником Григорьева затвора. Все три ангела там изображены с крестчатыми нимбами. Так подчёркивается не только равночестность ипостасей, резко поколебленная Арием, но и непосредственная принадлежность Иисуса Христа – вочеловечившегося Логоса – к Святой Троице. Г.С. Померанц утверждает: «надо писать о перекрестьем все три лица, всех трёх ангелов; такие реплики Троицы есть, но их немного»34. Пафос этих спорных слов понятен. Впрочем, их спорность касается канонических вопросов иконописи, а не философского содержания. Как утверждал С.Н. Булгаков, в божественном тричислии каждая ипостась «есть одновременно первая – вторая – третья»35. Именно об этом хочет сказать «Зырянская Троица». Так должны были думать и в Григорьевом затворе.

Григорий Богослов предваряет Сергия Радонежского в попытках социально-этического истолкования тринитарного догмата. Трёхипостасный Бог для него – высший образ единства, которому должны следовать люди, противостоя дезинтегрирующим силам. Создаётся ощущение, что именно к раздробленной Руси, о которой печаловался Сергий Радонежский, обращены следующие мысли Григория Богослова: в Святой Троице «славим пресветлое единодержавие, и не восхищаемся многоначальным собором Богов. Ибо, по моему рассуждению, многоначалие есть то же, что и совершенное безначалие, находящееся во взаимной борьбе. А борьба предполагает раздор; а раздор быстро ведёт к разрушению»36. Политеизм энтропиен. Но энтропийно и многовластие, ведущее к междоусобице.

В деяниях Апостолов читаем: «И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные» (Деян 2:3). Истолковывая это свидетельство, Григорий Богослов вспоминает вавилонское разделение языков – оно раскололо первоначальное единство людей на хаотическую множественность, в которой воцарилось взаимное отталкивание и непонимание. Противопоставляя вавилонскому столпотворению чудо Пятидесятницы, Григорий Богослов пишет: «Но гораздо достохвальнее разделение, совершённое чудесно ныне: ибо, от единого Духа воззривши на многих, опять возводится к единому согласию»37. Обратим внимание: при сошествии Святого Духа сохранилось многоязычие Ойкумены – но оно как бы синхронно переводилось на некий единый суггестивный язык, понятный всем. Множественность остаётся, но возводится к единству. Здесь повторяется диалектика, заложенная в тринитарный догмат. Лучшие достижения России связаны с теми периодами её истории, когда она провиденциально следовала этой диалектике: собирала воедино многоязычные народы и веры, не подвергая их нивелировке. Тогда она была наиболее близка духу Сергия Радонежского. Но выдержать верность идеалам преподобного ей не удалось.

В интересах полноты раскрытия темы нельзя обойти мифическую фигуру еретика Маркиана, якобы проповедовавшего в Ростове своё учение при святителе Иакове – в самый канун той поры, когда кафедру должен был занять Феодор Ростовский. Антитринитарный характер взглядов Маркиана усиленно подчёркивал А.И. Клибанов38. Но достаточных оснований для этого не было. В предании Маркиан предстаёт как «армяновер» и иконоборец. Знаменательно, что в службе Иакову, где упоминается его полемика с Маркианом, мы находим частые обращения к образу Святой Троицы – возможно, именно в них А.И. Клибанов увидел скрытую антитезу к идеям Маркиана, развив свою догадку в концепцию, претендующую на далеко идущие следствия. Идеи А.И. Клебанова увлекают. Получается так, что в Ростове, где начинает утверждаться дело Сергия Радонежского, появляется противник Святой Троицы. Захватывающая аналогия с эпохой Никейского собора налицо! Маркиана хочется ассоциировать с Арием. Напомним, что поздние антитринитарии Западной Европы – «польские братья» или социниане, многое воспринявшие от наших отечественных ересиархов Феодосия Косого, Матвея Башкина, Артемия – порой именуются арианами. В подобных ошеломительных параллелях, выявляющих нетривиальную повторяемость исторических ситуаций, есть какая-то гипнотическая красота. Но в случае с Маркианом этот гипноз надо развеять, что сделать непросто, ибо под него попали виднейшие деятели Русской Церкви. Приходится преодолевать инерцию их авторитета.

Приводя список житий, написанных при Макарии, Е.Е. Голубинский отмечает: «Нет жития Иакова Ростовского»39. Канонизирован он был в 1549 г. Удивляет отсутствие жития Иакова у Димитрия Ростовского. Что касается службы святителю, то она, по словам Ф.Г. Спасского, «появляется в рукописях XVI в.»40 Есть все основания утверждать, что именно служба предопределила некоторые важнейшие черты жития, написанного позже. Один из дошедших до нас списков датируется 1762 г. Во всех списках службы говорится о столкновении Иакова с Маркианом. Житие расцвечивает этот момент, обогащая его выразительными подробностями, благодаря которым усиливается впечатление достоверности текста. Житие детализирует то, о чём в службе сказано скупо. Ныне это представляется бесспорным.

В позднем изложении Четьих-Миней Димитрия Ростовского, куда вставлено житие Иакова, читаем следующее: «Во время святительства Иакова в Ростове появился еретик, именем Маркиан, который учил не поклоняться святым иконам, называя их идолами, и рассеивал иные нечестивые мысли»41. Ростовские летописи не подтверждают этого факта. А ведь они велись основательно. Реален ли Маркиан?

Удивительно, но крупнейшие церковные писатели не заметили, что между службами Вуколу Смирнскому (6 февраля) и Иакову имеются почти дословные совпадения – касаются они как раз Маркиана. В службе Вуколу он именуется Маркионом. В нём легко узнаётся известный гностик, с которым действительно полемизировал Поликарп, ученик и воспреемник Вукола. В Ростов конца XIV в. были перенесены византийские реалии II в. Это был абсолютно механический перенос. Однако неожиданным образом – и уже апостериори – он получил резонанс с чаяньями русской действительности. Родился миф, который начал самостоятельную жизнь – и никакая критика уже не сможет её прервать. Прав митрополит Макарий (Булгаков), когда утверждает следующее: «Эту ревность святого Иакова и духовную победу над еретиком святая Церковь доселе прославляет в своих песнопениях»42. Акафист святителю Иакову Ростовскому сегодня можно получить через Интернет. В икосе 2 мы находим такие строки: «Разум Богопросвещен свыше тебе даровался, святителю Божий, имже зловерие еретика Маркиана уразумел еси, лжеучением иконоборным тишину Церкве ростовския смутити дерзнувша». Литургическое пространство-время обладает абсолютной автономностью. Нелепо внутри него применять как позитивистскую верификацию, так и попперовскую фальсификацию. Оно неуязвимо для наших сомнений. Следует принимать его как особую духовно-ценностную реальность, живущую по своим имманентным законам, совсем не похожим на естественные законы. В пределах этого пространства спор между Маркианом и Иаковом постоянно воспроизводится.

На превращение Маркиона в Маркиана первым обратил внимание Ф.Г. Спасский43. Вероятно, его замечательная монография осталась неизвестной А.И. Клибанову, построившему на основе ложных посылок крайне интересную модель, которая и сейчас сохраняет определённую эвристичность. Были ли антитринитарии на Руси? Если да, то где их корни? Или Церковь перенесла на своих оппонентов готовые клише? За преданием о ростовском Маркиане стоит целый узел проблем.

Русская Православная Церковь учла данные новейших агиографических исследований. В «Настольной книге священнослужителя» читаем о службе Иакову: она «была составлена путём заимствований из службы на 6 февраля святителю Вуколу»44. Но признание этого факта вовсе не требует внесения каких-либо корректив в текст службы. Он остаётся неизменным. И это правомерно. Иаков Ростовский живёт в православном сознании как строгий ревнитель догмата Святой Троицы.

В 1686/87 г. митрополит Иона построил над местом погребения Иакова Троицкий собор. Как показало исследование А.Г. Мельника, в его архитектуру и стенопись заложена глубокая сема

В XVII столетии Переславль-Залесский уезд с его шестью крупными и несколькими десятками мелких монастырей и приходских храмов принадлежал к числу крупных религиозных центров Русского государства1. Поэтому исследование проблемы, как здесь реализовалось стремление церковных властей насаждать почитание региональных святых в поддержание и развитие решений Стоглавого собора 1551 г. и последующих соборов русской православной церкви, представляет определенный интерес.

До середины XVII в. по различным источникам в Переславле устойчиво фиксируется только культ местного святого Никиты Столпника, связанный с Никитским монастырем, основанным предположительно в XII столетии2. Развитие почитания Никиты во второй половине XVI в. связано с Иваном Грозным, часто бывавшим в Никитском монастыре и отстроившим в 1560-е годы обитель в камне на свои средства3. В XVI в. основателем и настоятелем Троицкого Данилова монастыря будущим преподобным Даниилом была осуществлена закончившаяся неудачей попытка установления местного почитания второго переславского угодника – князя Андрея Смоленского, сведения о жизни и подвигах которого не были в то время признаны достоверными4.

С XII в. в городе был распространен культ святых князей-страстотерпцев Бориса и Глеба, которых в Северо-Восточной Руси почитали как «святых сродников» ростово-суздальского и владимиро-суздальского княжеских домов. Почитание Бориса и Глеба было общерусским, но здесь оно имело свои региональные особенности5.

Таким образом, в середине XVII в. на фоне деятельности государства и церкви по восстановлению и укреплению «древлего благочестия» задача расширения пантеона местночтимых святых и распространения культа святых, почитаемых на территории Московского патриархата и, в первую очередь, сопредельных митрополий и епископий, сохраняла свою актуальность. Источники свидетельствуют о том, что в Переславле и его окрестностях не существовало никакого особенного почитания святых, чья земная жизнь была связана с этими местами, но канонизированы они были в других епархиях. Это относится, в том числе, к Александру Невскому, Дмитрию Прилуцкому, Герасиму Болдинскому. Их иконы также не фиксируются в описях местных храмов. Исключением является Сергий Радонежский, почитание которого было поистине общерусским. Поэтому задача состояла, вероятно, в том, чтобы ввести почитание тех святых, чьи мощи можно было обнаружить в Переславле, и провести их местную или епархиальную канонизацию.

Первым кандидатом в местные святые в XVII в., несомненно, был Даниил Переславский6. Основатель местного Троицкого монастыря скончался 7 апреля 1540 г. и с тех пор почитался в своей обители. Место его захоронения было хорошо известно. В 1652 г. архимандрит Данилова монастыря Тихон обратился к патриарху Никону с просьбой открыть мощи преподобного, на что и получил дозволение7. В результате вскрытия могилы были обнаружены останки Даниила и его одежда, о чем было доложено патриарху: «И мощи, государь, преподобного чудотворца игумена Даниила, лежат вкупе, а одежда, государь, на нем иноческая обвит мантиею и спеленан плетцами, а на голове куколь, – и та, государь, одежда поветчала»8. После получения этого известия Никон поручил освидетельствовать вскрытые мощи Ростовскому митрополиту Ионе Сысоевичу (1652-1690), недавно занявшему этот высокий пост. В так называемом «кратичном» листе, находящемся в составе рукописи жития Даниила Переславского из собрания В.М. Ундольского указывается, что в этой процедуре участвовали также архимандриты и игумены переславских монастырей: Успенского (Горицкого) – Гермоген, Данилова – Тихон, Никитского – Порфирий, Федоровского – Леонид, Борисоглебского патриаршего – Варсонофий и протопоп Спасо-Преображенского собора Лаврентий9.

Иона Сысоевич, вероятно, был не против пополнить пантеон русских святых таким видным деятелем православной церкви, каким был Даниил Переславский, поэтому при «дозирании мощей» он увидел «преподобнаго аки жива суща»10. Вряд ли Ионе действительно удалось наблюдать подобное. Мощи Даниила Переславского дошли до настоящего времени и представляют собой череп и несколько костей (сейчас мощи Даниила Переславского в медной посеребренной раке находятся в Троицком соборе Данилова монастыря). Гораздо лучше сохранилась одежда святого. Его монашеская мантия и куколь находятся в собрании Переславль-Залесского музея-заповедника. Но «тленное» состояние мощей не было препятствием для признания их подлинности и канонизации святого11.

В 1653 г., после подтверждения святости открытых мощей Даниила Переславского совершавшимися от них чудесами, патриархом Никоном было установлено местное празднование святого дважды в год: в день преставления (6 и 7 апреля) и в день обретения мощей (30 декабря)12. Специально для почитания Даниила Переславского в том же, 1653 г. к Троицкому собору Данилова монастыря был пристроен придел – небольшая церковь во имя святого, где долгое время и находилась его рака с мощами. Открытие мощей Даниила и совершавшиеся при них чудеса резко увеличили приток паломников в обитель. Монастырь стал быстро богатеть и составил серьезную конкуренцию Никитскому монастырю, в котором в приделе Никитского собора «под спудом» находились мощи Никиты Переславского. Но Никитский монастырь мог противопоставить Даниловой обители колодцы с целительной святой водой, по преданию, выкопанные самим Столпником, и реликвии в виде железных вериг Никиты и каменного жернова, который он в свое время носил на голове.

Особенностью почитания Даниила Переславского было то, что в отличие от Никиты Столпника он обладал не исключительно легендарным жизнеописанием, а житием, основанным, в том числе, и на реальных фактах его биографии. Любопытно, что род преподобного Даниила был внесен в Синодик Данилова монастыря 1672 г. Эта страница в синодике украшена заставкой, в картуше которой находится образ преподобного, облаченного в коричневую мантию и зеленую рясу с куколем на плечах13.

Культ Даниила Переславского, еще со времени написания в XVI в. его жития, в Переславле сопоставлялся с культом преподобного Сергия Радонежского, также имевшего отношение к местной истории14. В XVII в. на берегу реки Трубеж, возле моста, ведущего к северным, Спасским, воротам города, существовала церковь во имя святого Сергия, в связи с чем его почитание имело в городе большое распространение. Уникальным образцом иконографии Даниила Переславского является икона «Преподобные Сергий Радонежский и Даниил Переславский» 1708 г., происходящая из Преображенской церкви с. Усолье Переславского района15. Образ выполнен иконописцем переславского Данилова монастыря М.Н. Бахлычевым по заказу усольского крестьянина Стефана Деньгина. Даниил Переславский и преподобный Сергий изображены на ней в рост, в небольшом повороте к центру, в молении Троице в облаках. Возможно, данная иконография должна была подчеркивать общность монашеского подвига особо почитаемых в Переславле-Залесском святых, основавших, каждый в свое время, обители во имя Святой Троицы.

Состояние культа местных и региональных святых в Переславле-Залесском во второй половине XVII в. лучше всего характеризует хорошо сохранившаяся стенопись Троицкого собора Данилова монастыря, выполненная в 1662-1668 гг. артелью костромских иконописцев под руководством Гурия Никитина16. В составлении программы росписи участвовала монастырская верхушка в лице келаря Саввы, в будущем ставшего келарем кремлевского Чудова монастыря. Роспись, несомненно, должна была пройти одобрение митрополитом Ионой Сысоевичем, успевшим побывать в 1664 г. местоблюстителем патриаршего престола. В стенописи встречаются изображения русских православных святых. Это князь Владимир Святой, Кирилл Белозерский, Антоний и Феодосий Печерские. К сожалению, плохая сохранность нижнего яруса алтарной росписи и некоторых изображений на столбах не позволяют судить, кто еще из русских святых мог быть здесь изображен.

Почетное место в алтаре храма занимает изображение преподобного Авраамия Ростовского. Святой изображен в круге, в верхней части левого пилястра, разделяющего абсиды. В пандам ему на правом пилястре изображен Кирилл Белозерский. Интересно, что при поновлении росписи в XIX в. Авраамия изобразили в алтаре еще раз, теперь в нижней части правого пилястра. Оба изображения сохранились. То, что в XVII в. Авраамий Ростовский изображен в паре с Кириллом Белозерским, свидетельствует о том, что он воспринимался, в первую очередь, как общерусский святой, причисленный к лику преподобных в конце XV – начале XVI в., и почитавшийся почти наравне с Сергием Радонежским и другими видными подвижниками русской церкви17. Никаких других ростовских святых в росписях Троицкого собора нами не обнаружено. Но нет там и изображений святых Суздальско-Юрьевской епископии, история которой была традиционно связана с Переславскими землями.

На юго-западном и северо-западном столбах храма, в нижних регистрах росписей, наряду с вселенскими преподобными изображены и местные святые. На северо-западном столбе – преподобные Никита Переславский и Даниил Переславский. На юго-западном – святой князь Андрей Переславский (Смоленский). На соседней с ним грани помещено изображение святых князей Федора, Давида и Константина – ярославских чудотворцев, удостоенных общерусского почитания во второй половине XVI в.18

Культ «открытого» Даниилом Переславским святого Андрея Смоленского (память 27 октября), вероятно, был реанимирован вместе с установлением культа самого Даниила. Когда было разрешено празднование этому святому, и было ли вообще такое решение на высочайшем уровне, неизвестно, но в местных храмах, видимо, появляются его изображения, хотя его икон этого времени не сохранилось (впрочем, не сохранились и ранние иконы Даниила Переславского).

Сопоставление образа Андрея Смоленского с образами смоленско-ярославских князей Федора, Давида и Константина, по всей видимости, не случайно. Все попытки официальной канонизации этого местного святого натыкались на сомнения церковных иерархов по поводу его святости. Во-первых, не удавалось установить время его жизни, которое колебалось в разных редакциях его жития, включавшегося в состав жития Даниила Переславского, от конца XIII до начала XV в.19 Во-вторых, открытие его мощей в 1539 г. будущим преподобным Даниилом явно попахивало авантюрой. Обнаруженное под спудом церкви Николая Чудотворца у городских ворот тело Андрея Смоленского было подвержено тлению. Об этом святом ничего не слышал тогдашний московский митрополит Иоасаф, хотя Даниил пытался представить чудовскому архимандриту Ионе и протопопу кремлевского Успенского собора Гурию, приехавшим освидетельствовать мощи, «неопровержимые» доказательства его давнишнего местного почитания в виде иконы святого, стихиры и канона ему, а также троих свидетелей чудес исцеления от гроба князя Андрея. Сведения о том, что князь из-за каких-то крамол своих сродников оставил отечество и 30 лет жил никем не узнанный в Переславле, пономарствуя в Никольской церкви, были признаны недостаточными для установления святости. Тем более что от Андрея Смоленского не осталось никаких подлинных вещей. Слова Даниила, что по смерти на нем обнаружили золотую цепь и перстень, а также «малое списаньице» о себе, показались московским священнослужителям неубедительными. Не помог даже прямой шантаж со стороны Даниила Переславского, угрожавшего митрополиту Иоасафу, архимандриту Ионе и протопопу Гурию ждущими их в ближайшее время скорбями. Останки князя Андрея велено было положить в новый гроб и похоронить20. И, хотя Е.Е. Голубинский предполагал, что местное празднование 27 октября несколько позднее ему было все же установлено21, и в XVII в. святость князя Андрея продолжала вызывать у церковных иерархов большие сомнения.

Человеку, который рассматривал написанные рядом изображения Андрея Смоленского и Смоленских князей, ставших ярославскими чудотворцами, должна была приходить в голову мысль о сходстве путей их канонизации. Князь Смоленский и Ярославский Федор Ростиславич Черный умер в схиме в 1300 г., его сын Давид скончался в 1321 г., а сын Константин вообще неизвестно когда. Все трое были погребены в ярославском Спасском монастыре. Их мощи были обретены тленными в середине XV в. и, в связи с незначительной их сохранностью, сложены в один гроб в надежде на их прославления чудотворениями. Таковых не случилось, или они показались духовенству малоубедительными. Поэтому в 1463 г. игумен Спасского монастыря и священники крупнейших церквей Ярославля решили их с честью похоронить. Но в назначенный для этого день от мощей все же произошло несколько чудес, и предание мощей земле было отложено. Ростовский епископ Трифон, к которому обратились с просьбой установить почитание святых князей, выказал сильное сомнение в их святости и послал на освидетельствование также скептически настроенного протопопа своего соборного храма. Епископский посланец потребовал обнажить мощи, сняв с них покров, и тут же был поражен тяжкой болезнью, от которой избавился только раскаянием и долгими молитвами перед гробом ярославских чудотворцев. А отправивший его епископ Трифон впал в расслабление, вынужден был отказаться от кафедры и провел остаток жизни в Спасском монастыре при мощах, в чудодейственную силу которых отказывался до этого верить. А князю Федору и его сыновьям было установлено церковное празднование22. Мы намеренно излагаем эту историю по житийному тексту, так как действительные обстоятельства канонизации ярославо-смоленских князей, выявленные современными историками, для православного человека XVII в., верящего каждому слову житий святых, не могли иметь никакого значения, даже если бы и были ему известны.

Намек для молившихся в Троицком соборе монахов, представителей местного духовенства и паломников, хорошо знавших подробности житий Андрея Смоленского и ярославских князей-чудотворцев был, вероятно, вполне ясен. В обоих случаях имели место сомнения архиереев и их ближайшего окружения в святости и сопротивление официальной канонизации. За отказ признания святыми мощей ярославских князей последовало страшное наказание неверующих. Подобными же карами грозил своим оппонентам в деле канонизации Андрея Смоленского и Даниил Переславский. А помещение образа святого князя Андрея на столбе храма служит доказательством наличия его местного почитания во второй половине XVII в., все же установленного, видимо, под давлением верхушки Данилова монастыря и переславского духовенства.

Таким образом, в середине XVII в. весь «сонм» местных переславских святых состоял из трех персоналий: Никиты Переславского, Даниила Переславского и Андрея Смоленского.

В самом конце столетия к нему добавился преподобный Корнилий Переславский (память 22 июля и 2 августа). Житие описывает его как «безмолвника», подвизавшегося пономарем или еклесиархом переславского Борисоглебского, что на Песках, монастыря23. Корнилий скончался 22 июля 1693 г. Тропарь и кондак ему вскоре написал митрополит Димитрий Ростовский (1702-1709), так как же, как когда-то его предшественник Иона Сысоевич, заботившийся о приращении сонма русских святых. Известный специалист в области русской иконографии Г.В. Маркелов предполагает, что первая икона Корнилия была написана в 1714 г.24 Однако почитание Корнилия Переславского тогда не было обязательным и замыкалось, вероятно, в стенах Борисоглебского монастыря и построенной на его территории в самом начале XVIII в. Смоленско-Корнилиевской церкви, которая после упразднения обители стала приходской.

Несколько десятилетий спустя в указе Переславской консистории от 14 августа 1749 г. предписывается по всей Переславской епархии25 поминать на божественных службах (литиях и отпусках) опять же только троих переславских святых: Никиту столпника, Даниила игумена и святого благоверного князя Андрея26. Втроем переславские чудотворцы изображались и на иконах XVIII в.

Лишь просвещенное XVIII столетие ввело в культ местных святых «исторический» элемент. В Переславле и Переславской епархии именно тогда начинает развиваться почитание князя Александра Невского, память которого до этого не выделялась на общем фоне почитания русских православных святых. Напротив, XVII в., на протяжении которого завершалось оформление предписанного православия, к отбору местных угодников подходило очень строго, не размениваясь на память тех деятелей русской церкви, которые не имели к данному месту прямого отношения в момент своей канонизации. Из прочих региональных святых, почитание которых было утверждено, например, в рамках Ростовской митрополии и широко распространилось в соседних Ростове и Ярославле, предпочтение отдавалось только тем, кто одновременно был удостоен и общерусской канонизации. Образы некоторых из общерусских святых использовались почти исключительно в целях усиления или подтверждения законности культа того или иного из местных угодников.

  1. По подсчетам Л.Д. Мазур на территории Переславского уезда в XVI – XVII вв. было 43 монастыря (Мазур Л.Д. Русский город XI – XVIII вв. Владимирская земля. М., 2006. С. 18).
  2. Никита Столпник – предположительно жил в Переславле в XII в. Был сборщиком княжеских податей. В светской жизни его обременяли многие пороки, в том числе корыстолюбие и жестокость. Наступившее раскаяние привело бывшего грешника в древней Никитский монастырь. Отказавшись от общения с людьми, усердно замаливая грехи, он избрал для себя редкий вид подвижничества – добровольное заключение в келье-столпе. Обладал даром исцеления. Около 1189 г. был жестоко убит корыстными паломниками, принявшими его железные вериги за серебряные. Канонизирован в XVI в. Самые ранние списки жития восходят к XV в. См.: Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник // Ключевский В.О. Православие в России. М., 2000. С. 32-36.
  3. Житие Никиты Переславского с чудесами. XVII в. // РНБ. ОЛДП. Q. 634. Л. 14 (об) – 15 (об).
  4. Голубинский Е.Е. История канонизации святых в русской церкви. М.,1998. С. 86-87 (Репринт издания 1903 г.)
  5. Подробнее см.: Сукина Л.Б. Под сенью Бориса и Глеба (о почитании святых князей в Залесской Руси) // Литературный Переславль: Литературно-исторический альманах. 2000. Переславль-Залесский, 2000. С. 94-103.
  6. Даниил Переславский родился ок. 1460 г. в Переславле. Мирское имя – Дмитрий. В 18 лет постригся в Пафнутьевом Боровском монастыре. Возвратившись на родину, жил сначала в Никольском, а затем в Горицком монастыре. В Переславле на месте братского кладбища – «скудельниц» основал Троицкий Данилов монастырь. Был известен праведным и строгим образом жизни. Духовный наставник Василия III, крестный отец Ивана Грозного. Умер в 1540 г. Житие написано, предположительно, его учеником – выдающимся древнерусским писателем митрополитом Афанасием по личному указанию Ивана Грозного в середине XVI в. Канонизирован в XVII в. См.: Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник // Ключевский В.О. Православие в России. М., 2000. С. 175-176.
  7. ААЭ. СПб., 1836. Т. IV. С. 493 (№ 330).
  8. Там же.
  9. РГБ ОР. Ф. 310 (собр. В.М. Ундольского). № 301. Л. 125 (об).
  10. Там же. Л. 91 (об).
  11. О мощах святых и их признании подлинными подробнее см.: Голубинский Е.Е. История канонизации святых в русской церкви. С. 516-527.
  12. Свирелин А.И. Историко-статистическое описание Переславского Троицкого Данилова монастыря. М., 1860. С. 19-20; 53.
  13. ПЗИХМ. Инв. 4288. Л. без пагинации. Воспроизведение см.: Сукина Л.Б. Переславль-Залесский. Главы по истории и культуре города. М., 2002. С. 58.
  14. Сукина Л.Б. Троице-Сергиева лавра и Троицкий Данилов монастырь в Переславле-Залесском // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: Материалы III Международной конференции. Сергиев Посад, 2004. С. 7-19.
  15. Сукина Л.Б. Бахлычев (Бухлычев) Михаил // Словарь русских иконописцев XI – XVII веков. М., 2003. С. 77-78.
  16. Сукина Л.Б. Троицкий собор Данилова монастыря в Переславле-Залесском. М., 2002.
  17. Голубинский Е.Е. История канонизации святых в русской церкви. С. 82.
  18. Там же. С. 77.
  19. Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник // Ключевский В.О. Православие в России. М., 2000. С. 175-176.
  20. Голубинский Е.Е. История канонизации святых в русской церкви. С. 86-87.
  21. Там же. С. 152.
  22. Голубинский Е.Е. История канонизации святых в русской церкви. С. 76.
  23. Барсуков Н.П. Источники русской агиографии. СПб., 1882. С. 317.
  24. Маркелов Г.В. Святые Древней Руси. СПб., 1998. Т. 2. Свод описаний. С. 150.
  25. Переславская епархия существовала с 1744 по 1788 г.
  26. Свирелин А.И. Описание Переславского Никитского монастыря. М., 1878. С. 71 (примечание).

Известно, что после неудачного похода к Азову в 1695 г. Петр I убедился, что без господства на воде из крепости турок не выбить.

К 1696 г. по распоряжению царя из Голландии через Архангельск и Вологду в дворцовое село Преображенское под Москвой была привезена галера, по образцу которой на «лесопильной мельнице» начали строить боевые суда и по частям переправлять на воронежскую верфь для их окончательной сборки1.

Галера представляла собой плоскодонное, гребно-парусное судно размером не меньше 30 м в длину и до 6 м в ширину, с осадкой до 1 м, с 32 веслами в один ряд, одномачтовое – паруса ставили при попутном ветре, при пушках. Галера могла брать на борт около 100 ратников.

Кроме галер для очередного похода под Азов, в Воронеже делали брандера – судна, которые начиняли горючим составом, поджигали и пускали самоходом по течению на неприятельские суда и мосты.

После победного завершения второго азовского похода, когда русские корабли блокировали туркам подвоз боеприпасов, продовольствия и людей к осажденной крепости и тем самым обеспечили успех кампании, Петр I на совещании с боярами в селе Преображенском 20 октября и 4 ноября 1696 г. принял решение о создании боевого российского флота – «морским судам быть»2.

По указу Петра I от 24 ноября 1696 г. для постройки боевых мореходных кораблей были созданы так называемые «кумпанства» – сообщества из светских и духовных землевладельцев, которыми было более 100 крестьянских дворов, привилегированного московского купечества («гостей»), торговых людей провинциальных городов и именитого человека Г.Х. Строганова. Менее чем за 4 года эти «кумпанства» построили 52 мореходных боевых корабля. Кроме галер в их число вошли баркалоны – 2-3-х мачтовые, многопушечные корабли, а также барбарийские и бомбардирские судна. Последние предназначались для обстрела вражеских береговых крепостей3.

Когда эта русская флотилия в 1699 г. дошла через Азов до Керчи, турки были в шоке – они не ожидали, что у России появится мощный флот и в 1700 г. заключили мир с Россией.

Важно отметить, что по распоряжению Петра I в 1696 г. в г. Брянске на р. Десне – левом притоке Днепра – начали строить верфь, на которой уже в 1697 г. было изготовлено 200 стругов «против образца того, которое судно делалось … в Преображенском». В отступлении от образца эти струги были размером побольше4.

Построенный в Брянске боевой флот использовался для походов под турецкую крепость Очаков. Эта крепость стояла у выхода из Днепровско-Бугского лимана в Черное море. Русский флот сдерживал турецко-татарские набеги на южнорусские крестьянские и казачьи поселения, а также во время азовских походов Петра I, отвлекал турецкие силы от обороны Азова.

Русские полки и казачьи отряды, доставленные брянскими судами под Очаков, громили и сжигали турецкие крепости по правому и левому берегу нижнего Днепра и на его островах, но к Очакову пробиться не могли из-за яростного сопротивления турок.

Проход судам через днепровские пороги можно было осуществить с большим риском и потерями только по большой воде в мае месяце5. Кроме того, провиант и боеприпасы с кораблей перед порогами выгружались и перевозились по суше. Естественно, что русские суда после боев с турками назад не возвращались и для очередных походов в Брянске и других местах строились новые суда.

В нашем распоряжении находится одно интересное дело Разрядного приказа от 1698 г., из которого можно узнать об участии плотников Ростовского уезда в строительстве боевых кораблей в г. Брянске6. Это дело началось по челобитной ростовских плотников, которым «сполна» не заплатили «кормовых денег».

Из справок и выписок Разрядного приказа, а также из пересказов правительственных распоряжений, которые находятся в нашем источнике, выясняется следующее. В 1698 г. брянскому воеводе стольнику Селиверсту Огибалову по государеву указу «велено зделать для плавного походу под Ачаков и под иные буcурманские юрты полку боярину и воеводы князя Якова Федоровича Долгорукова под ратных людей 380 стругов, в том числе мореходных, да 180 стругов под хлебные запасы да 120 лодок».

Эти струги приказано было делать «заоцких уездов монастырскими церковными помещиковыми и вотчиниковыми крестьянами, бобылями и задворными людьми по переписным книгам 186 (1678) г. за которыми меньше 100 дворов и которые к корабельному делу не прикреплены».

Таким землевладельцам «заоцких уездов» предписывалось высылать плотников к корабельному делу на верфи на Десне, Сейме и Днепре.

Землевладельцам же южных уездов с числом крестьянских и бобыльских дворов менее 100 предписывалось для строительства кораблей собирать с каждого двора по 50 коп. в два срока.

Из Ростовского и Переяславского уездов велено было выбрать и выслать в Брянск по 10 плотников, а из Ярославского – 20 плотников. Для «взятья» плотников из крестьян уездов Разрядный приказ послал своих подьячих: в Ростов – Клима Суровцева, в Переяславль-Залесский – Тимофея Прокшина, в Ярославль – Филиппа Томилова.

В феврале 1698 г. отобранные плотники были в Москве, где им из Разрядного приказа дано «государево жалованье на подъем» по 1 р. человеку, а 6 марта того же года они уже были в Брянске и приступили к работе.

В Брянск в 1698 г. были присланы также иноземные мастера (голландцы), обучавшие в 1697 г. корабельному делу русских плотников: корабельный плотник Иван Рейс, мастер парусного дела Геккель Хорторх и матросы – Лоренс Эверс и Курт Крестьян7.

Кроме ростовских, переяславских и ярославских крестьян-плотников там же работали и московские плотники (20 чел.) Все они трудились под наблюдением иностранных специалистов и приказных «начальных» людей.

Ростовским плотникам, как и другим, за струговое дело в марте выдали из государевой казны «поденного корму» по 6 ден. (3 коп.) в день человеку, а в апреле за 30 дней по 8 ден. Увеличение нормы кормовых денег в апреле было связано, очевидно, с возрастанием объема работ.

В разных числах мая по государеву указу ростовские и московские плотники в числе 28 чел. были посланы из Брянска в Самару.

Однако, для этого «плавного похода» им не выдали подъемных и кормовых денег.

Капитан Денис Норов «начальный человек», с которым они направлялись в Самару, когда они на стругах «прошли Киев», по их челобитью дал им денег по 9 алт. человеку, да на Самаре дал им «хлебных запасов» – муки ржаной 2 четверти (16 пудов) да сухарей столько же на всех.

До Самары из Брянска они добирались три месяца не только реками, но и по суше и жили там «у дела», но у какого дела не сказано. Из Самары они были отпущены в сентябре и «пришли к Москве» в октябре 1698 г.

В Москве ростовские плотники подали в Разряд челобитье с просьбой выдать им кормовые деньги за поход и работу в Самаре с 1 мая по 1 сентября 1698 г.

Из этого челобитья мы можем узнать имена и владельческую принадлежность ростовских плотников – корабелов. В Брянске их было 10 чел. но в Самаре работали 8 чел. Два человека из Брянска были отпущены домой, возможно, по болезни.

Эти имена следующие:
1. Яким Остафьев, крестьянин (далее кр-н) Преосвященного Иоасафа митрополита Ростовского.
2. Яков Леонтьев, кр-н Троицы Сергиева монастыря.
3. Федор Ермолаев, кр-н «Спасова монастыря с Песку»
4. Авдей Ильин, кр-н Богоявленского монастыря.
5. Дементий Карпов, кр-н стольника И.М. Головина.
6. Сидор Артемьев, кр-н стольника Д.Я. Собакина.
7. Андрей Трофимов, кн-н стольника Б.И. Леонтьева.
8. Федор Шелехов (не обозначено чей он был крестьянин).

В своем челобитье ростовские плотники, прося о выплате им «кормовых денег», ссылались на практику выдачи таких денег вологодским плотникам 15 чел., которые в 1697 г. «были во Брянску у строгового дела как они изо Брянску от стругового дела отпущены и к Москве пришли а им по их челобитью дано государево жалованье на Москве из Разряду по 16 алт. 4 ден. человеку».

Однако ростовским плотникам в Разряде «кормовых денег» не выдали, потому что в этом приказе «в записной книге отписок об отпуске из Самары ростовских плотников отписки не написано»,а сами же они в разряд такой отписки не объявили, потому что у них ее не было.

Скорее всего, воевода не дал им отписку об их отпуске из Самары, вымогая, как было принято, за это взятку, но денег у ростовских плотников не было. Конечно, в этом была и вина самих плотников, не проявивших настойчивости для получения такой отписки – они торопились домой к своим хозяйствам и не стали задерживаться в Самаре.

Из этого дела видно, что московские приказные бюрократы не считались с интересами людей, которые выполняли государственную работу.

Таким образом, обнаруженное в архиве дело раскрывает мало известную страницу истории ростовской земли, когда ростовские плотники выступали как корабелы на заре зарождения русского боевого флота.

  1. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. 7, т.14.М., 1951. С. 573-514.
  2. «Преображенское». Века, события. Портреты. М., 1997. С. 67.
  3. Елагин С.И. История русского флота. Период Азовский. Воронеж, 1997. С. 36, 54, 64-67.
  4. .Письма и бумаги императора Петра I, т.1. СПб., 1887. С. 673.
  5. Порфирьев Е.И. Петр I – основоположник военного искусства русской регулярной армии и флота. М., 1952. С. 35-36.
  6. РГАДА. Ф. 210. Разрядный приказ. Столбцы Белгородского стола, № 1707. Л. 2-10. Все дальнейшие цитаты из источника даем без указания листов дела.
  7. Письма и бумаги императора Петра I… С. 673.

В предлагаемой статье продолжены исследования автора о землевладении, сельском расселении, землепользовании и повинностях населения Троице-Сергиева монастыря в Ростовском уезде в XVII – начале XVIII в.1 Источником послужила переписная книга Ростовского уезда Евсевия Пиминовича Бортенева да подьячего Дмитрия Ратмонова 1678 г. Книга используется нами по монастырскому списку начала XVIII в. в составе обширного сборника переписных книг 1677-1678 гг., включающего описания Троицких вотчин, помимо Ростовского, еще и в Переславском, Ярославском, Угличском, Кашинском, Бежецком, Дмитровском, Белозерском, Вологодском и ряде других уездов. Сборник форматом в лист, скреплен подписями приказного Василия Тургенева и слуги Семена Туленина («с подлинными читал»)2.

В момент проведения переписи 1678 г. у Троице-Сергиева монастыря было в Ростовском уезде 46 жилых селений: 3 села, 4 приселка, 1 слободка, 38 с половиной деревень. По сравнению с концом ХVI в. на сопоставимой территории новых поселений не возникло, а их прежнее число сократилось вдвое, зато в три раза увеличилась дворность сел и деревень (в среднем до 15 дворов) и на 26 % возросло общее количество крестьянских (в абсолютном выражении 620) и бобыльских (в абс. 63) дворов3. Средняя «людность» последних в 1678 г. составляла 3,7 чел. на крестьянский и 2,5 чел. на бобыльский двор. Наиболее плотно населены были вотчинные комплексы, расположенные к юго-западу (Саввин стан) и северо-востоку (Лутский стан) от Ростова (см. табл. 1). Исходя из принятой в научной литературе средней численности сельских дворов в XVI – XVII вв. в 6 чел. обоего пола, все население ростовских вотчин Троице-Сергиева монастыря в конце столетия можно ориентировочно определить в 4.100 чел. об. п. Кроме крестьянских и бобыльских дворов, в переписи было отмечено 4 монастырских двора (в с. Новое и с. Деболы), в которых жили посельские старцы и приказчики «погодно». Описание совсем не содержит сведений о пустых дворах и местах дворовых.

Миграции населения

В целом материалы переписной книги 1678 г. свидетельствуют о стабильности зависимого населения Троице-Сергиева монастыря в его ростовских вотчинах. К концу ХVII в. произошла потомственная поземельная закрепляемость сельских жителей, и выражалась она в определениях «крестьянские дети», «бобыльские дети». В книге отмечены отсутствующими лишь 7 чел. из двух с лишним тысяч поименнованных: один «сшел безвесно», один бежал в Москву, где «кормится черной работой, переходя», один ушел на Волгу в судовые работники, оставив 8-летнего сына во дворе отца; два брата сбежали после морового поветрия 1654/55 г. также в Москву, «а в какую слободу, неведомо». Выход двух троицких крестьян на другие земли Ростовского уезда указан в митрополичью волость Караш и в вотчину стольника кн. П.С. Урусова4. Еще 3 крестьянских семьи показаны беглыми, но общее количество людей в них не определено.

Деревенская семья

В переписных книгах 1640-х и 1670-х годов полнее, чем в более ранних описаниях, был отражен мужской состав крестьянских и бобыльских дворов. Наряду с «людьми» (традиционно понимаемыми как женатые главы дворохозяйств), в них были зафиксированы их родственники (сыновья, внуки, племянники, зятья, шурины), а также чужие для семьи люди (пасынки, приимыши, захребетники, подсоседники). Женское население отмечалось переписчиками только применительно к вдовам-дворовладелицам. Нами было обсчитано 686 крестьянских и бобыльских семей. Классификация их была проведена по трем основным группам: 1) семьи прямого родства; 2) семьи бокового родства и 3) семьи с неродственниками.

Среди всей совокупности семей преобладали семьи прямого родства, прежде всего состоящие из женатой пары с детьми (52,1 %). Это были так называемые отцовские двухпоколенные семьи. Имелись среди отцовских и трехпоколенные семьи, включавшие, помимо 1-4 сыновей, еще и внуков. Их общая доля составляла 12,4 % (см. таблицу 2). В единственном случае удалось обнаружить отцовскую четырехпоколенную семью, в которой один из внуков уже имел своего годовалого сына5. Доля же семей, состоящих из женатой пары без сыновей (как бы с выпавшим средним поколением), но с внуками, была ничтожно мала, и среди них также удалось обнаружить одно упоминание правнука.

К группе семей прямого родства нами отнесены вдовьи семьи, доля которых оказалась небольшой – 1,4 % (в абс. – 10). Вдовы в переписных книгах XVII в. чаще всего определялись как «бобылицы». Они жили в собственных дворах со своими детьми. Порой вдовий двор мог быть единственным во всей деревне. Таким он показан, например, в четверти дер. Горбуновой, а другую четверть той деревни «пашню пашут на монастырь»6. Иногда у вдов-бобылиц во дворах, в свою очередь, могли проживать целые бобыльские семьи «в соседях»7.

Второй по численности была группа семей бокового родства – так называемые братские. Наиболее высокую долю среди них занимали семьи, состоящие из женатого брата с детьми и его холостых младших братьев (7,1 % – см. табл. 2). К типу семей бокового родства можно также отнести братские семьи, состоящие из женатых братьев с детьми (3,7 %) и женатых братьев без сыновей с младшими братьями (1,3 %). Немногочисленными оказались семьи, в которых проживали шурины и зятья дворохозяев – около 4 %. Указания на зятьев косвенно высвечивают женских обитательниц дворов, имеем в виду замужних дочерей, оставшихся в семье отца. Нередко именно от дочерей рождались первые внуки в данной семье. Шурины же входили в новую для них семью, будучи братьями жены дворохозяина. В переписи 1678 г. содержатся указания на то, что иногда шурины с собственными семьями жили во дворе мужа своей сестры. Но фигурируют и шурины детского возраста (8-10 лет), значит, сестра с мужем поднимали этих детей в дополнение к своим8.

Среди семей всех типов (и прямого, и бокового родства, с неродственниками) были такие, в которых супруги, не имея родных сыновей или имея холостых сыновей, растили племянников или брали на воспитание пасынков. Не всегда захребетники являлись чужими членами для данной семьи. В переписи в одном случае захребетником назван зять дворохозяина, в другом – его сын9.

В переписях XVI – XVII вв. двор обычно совпадал с семьей того или иного численного и поколенного состава. В изученной переписной книге удалось обнаружить лишь три случая, когда в одном дворе особо отмечалось проживание двух семей, что было связано с выделом от отца старшего сына («двор такого-то, да в том же дворе сын его в отделе в другой избе» или: «да у него ж, Сенки, на дворе в отделе в другой избе сын его Ивашко Семенов», «да он же отделил сына своего, а двора у него нет»10).

Возраст детей

Почти половина мужского населения, отмеченного переписью 1678 г., являлась сыновьями либо внуками, племянниками дворохозяев. Из них у 947 чел. был указан возрасти еще у 447 чел. он определен не был. Несомненно, под первыми понимались еще неженатые сыновья, что с очевидностью вытекает из показателей лет у этих погодков – 12, 10, 8, 6-и т.д. (годы шли по убывающей), а вторые уже были женаты. Общий диапазон фиксируемого возраста простирается от 5 недель до 14 лет. С заметной тщательностью были отмечены недавно родившиеся младенцы – 5-ти, 8-ми, 10-ти, 15-ти и 25 недель, затем – 6-месячные, годо- и 1,5-годовалые, по «другому и по третьему году» (см. табл. 3). Начиная с трех лет возраст мальчиков указывался уже только по годам.

По-видимому, в условиях большой детской смертности, трудной выхаживаемости и выживаемости детей, характерных для той эпохи, важной считалась точная фиксация детского возраста до 3 лет. Предельные регистрируемые в переписи годы для сыновей (и в одном случае для младшего брата) – 14 лет – свидетельствует о начале с этого момента брачного возраста у деревенских подростков. Именно такой возраст – свыше 14 лет – и можно предполагать у 447 сыновей, живущих во дворах со своими отцами, у которых перепись отметила своих детей, как правило, младенцев.

Наиболее заметными были следующие возрастные группы детей: годовалые младенцы (6,3 %), дети 3-4-х лет (20,2 %) и 10 лет (13,5 %). По-видимому, 1668-1675 гг. стали временем наиболее активной рождаемости в данной вотчине. Помимо родных сыновей, детский возраст в переписи указан иногда у пасынков, приимышей, племянников и шуринов. Это свидетельствует о детском сиротстве и ранней смертности определенной части родителей. Отдельные штрихи к положению крестьянских детей добавляют нередкие ремарки переписчиков типа «не видит», «слеп, не видит», «уродивой», «увечен ногою», «малоумен».

Сравнительные данные о крестьянской семье Ростовского уезда можно почерпнуть из содержательной статьи М.Ф. Прохорова, выполненной на основе уникального подворного описания 1770 г. вотчины Куракиных села Воскресенского Гвоздева тож, состоявшего из 174 дворов и около 1000 душ обоего пола11.

Антропонимия

В переписной книге Троицких вотчин Ростовского уезда 1678 г. содержится разнообразный антропонимический материал, важный для изучения крестьянских имен и прозвищ, процесса становления фамилий в центре России во второй половине ХVII в. Формула именования большей части крестьян и бобылей (77,5 %) содержит два компонента – личное имя и имя отца. Употребляются они применительно к братьям-дворохозяевам, жившим в соседних дворах и, как правило, в одной деревне: Елисейко Веденихтов и Елфимко Веденихтов; Ивашко Якимов и Трофимко Якимов; Парфенко Елистратов, Першко Елистратов и Матюшка Елистратов; Емельянка Харитонов и Оска Харитонов; Оводокимко Трофимов и его брат Спиридонко Трофимов.

В 12 % случаев к отмеченной формуле добавлен третий компонент, образованный или с помощью суффиксов –ов, -ев, -ин, или какого-то характерного слова: Игнашко Максимов, прозвище Лепешкин; Якушко Сидоров сын Богданов, прозвище Гремячев; Ивашко Солуянов Прилом, Сидорко Евсегнеев Стюня, Васка Ильин Волк, Поташко Егупов Горностай, Петрушко Семенов Шах. Третий компонент данной формулы мог быть представлен и прилагательными (?) с окончанием на -ево, -его: Красного, Нехорошево, Грановитого, Лонского, Мосалского («Ивашко Никитин Грановитого»).

В более редких случаях прозвища употребляются как дополнительный признак называемого лица: Марчко, прозвище Первушка, Никифоров; Трушка, прозвище Смирка, Кузмин.

Все выявленные в переписной книге прозвища в алфавитном порядке могут быть представлены следующим образом: Бабок, Балуга / Балуев, Бандура, Баран, Бахор, Быченок, Богдан / Богдашко, Бурло, Волк, Волченок, Горностай, Грановитой / -го, Дерябко, Долгово, Дружинко, Жиряк, Житкой, Зоря, Калинка, Кулик, Козик, Комар, Корняка / Корняков, Коряка / Корякин, Красной / -го, Лобан, Лонской / -го, Любимко, Медведица, Молодого, Мороз, Нехорошево, Новик / Новиков, Мураш, Палец, Пахолок, Первушка, Полежай, Прилом, Путило, Пятунка / Пятунин, Родимец, Ростегай, Скипа / Скипин, Смирка, Стюня, Тельной, Тренка / Третьяк, Харахора, Черного, Черныш, Шалыга, Шевел, Шах, Шиш, Шулга, Щуренок. И хотя перед прозвищами нет привычного слова «сын», они словно уже выполняют функцию фамилий, тем более что могли прилагаться к определенному кругу родственных лиц, прежде всего братьев, сыновей одного отца.

Лишь раз встретилось прозвище, связанное с деревенским ремеслом, – Кузнец, несколько раз – прозвища, обусловленные происхождением крестьян из монастырских сел других уездов – Суздальского (села Шухобалова) и Переславского (села Доратикова) – «Прокофьевы дети, прозвище Шухобаловы» и даже «вдова Устиньица Афонасьевская жена Шухобалова»12, «Иванов сын и Микитин сын, прозвище Доратиковы». Женщины в книге вообще поименованы весьма разнообразно. Это и односложные определения типа «бобылка Домница», «бобылка Марьица», и более пространная формула типа «дочь такого-то, жена такого-то» – «вдова бобылка Февроньица Митрофанова дочь Сидоровская Ларионова», «вдова Оксиньица Андреева дочь Антоновская жена Иванова». Вероятно, упрощенная форма именования могла прилагаться к одинокой не бывшей замужем бобылке с сыновьями или без них, а более распространенная – к бывшей замужней женщине, теперь вдове с детьми.

Наряду с сугубо индивидуальным употреблением ряда распространенных прозвищ (типа Лобан, Любимко, Нежданко, Третьяк, Тренка), источник показывает использование одних и тех же прозвищ применительно к широкому кругу братьев, живущих, как правило, в одной деревне. Это усваивает прозвищам, как нам представляется, функции фамилий. Например, в деревнях Назарьевой и Чесноковой по одной антропонимической формуле писцы отметили пятерых братьев:
во дворе Першка Лукьянов сын, прозвище Балуев
во дворе Тришка Лукьянов сын, прозвище Балуев
во дворе Овдокимко Лукьянов сын, прозвище Балуев
во дворе Гришка Лукьянов сын, прозвище Балуев
во дворе Дмитрейко Лукьянов сын, прозвище Балуев.

В приселке Берлюкове по такому же принципу – каждый в своем дворе – зафиксированы Сидорко и Евсевейко Антипьевы дети, прозвище Брязгины; Никитка Никитин и Пантелейко Никитины дети, прозвище Гагарины; Купряшко, Мишка и Никифорко Яковлевы дети, прозвище Корякины. В дер. Остров четыре родных брата, проживавшие – каждый – в собственном дворе, имели прозвище Дворяниновы; в двух других дворах, также населенных родными братьями, у последних отмечено прозвище Окованицыны; у четырех «Максимовых детей», двух «Клементьевых детей» и пятерых «Фофановых детей» – прозвище Глазуновы; двух «Митрофановых детей» – прозвище Масалского; двух «Прокофьевых детей» – прозвище Комовы; двух «Антипьевых детей» – прозвище Потанины; трех «Яковлевых детей» – прозвище Сукины; трех «Васильевых детей» – прозвище Облезовы»; трех Иевлевых детей – прозвище Буртимовы (причем жили они в разных деревнях); у пятерых «Артемьевых детей» – прозвище Белоглазовы. И такие примеры можно умножить.

Прозвища типа Быченок, Волченок, Медведица, Щуренок, не имевшие суффикса -ов или -ин, являясь по сути своей уже фамилией, третьим компонентом антропонимической формулы, не меняя при этом своей изначальной формы. Например, в дер. Щипачево по соседству были отмечены:
во дворе Андрюшка Яковлев сын, прозвище Щуренок
во дворе Максимко Яковлев сын прозвище Щуренок
во дворе Ивашко Яковлев сын, прозвище Щуренок
во дворе Тимошка Яковлев сын, прозвище Щуренок.

Есть примеры и тождественности прозвищной и фамильной формулы третьего компонента именования лица: «во дворе Остафейко Тимофеев сын, прозвище Скипа и во дворе Лаврко Тимофеев сын, прозвище Скипин». Аналогичный пример: «во дворе крестьянин Ивашко Иванов сын, прозвище Бурло и во дворе бобыль Федка Иванов сын, прозвище Бурло». О «фамильнообразующем» значении прозвищ может свидетельствовать, что все они употреблены в переписной книге 1678 г. применительно только ко взрослым женатым дворохозяевам, а не к их детям. Те обозначены лишь именами в уменьшительной форме.

Обилие сведений о распространении одного и того же прозвища на широкий круг братьев не только рисует отмечаемый для второй половины XVII в. активный процесс формирования фамилий. Оно также раскрывает сам механизм увеличения дворности селений в XVII в. – за счет семейных разделов, когда сыновья отделялись от отца, обзаводясь собственным двором и тяглым наделом. При этом общее прозвище-фамилия оставалось для них скрепляющим родственным началом. Разница в социальном положении – крестьянин или бобыль – для братьев значения не имела. В дер. Зелендеево указаны:
во дворе крестьянин Филка Григорьев сын Пелепелицын
во дворе бобыль Аврамко Григорьев сын Пелепелицын.

Дальнейшая динамика народонаселения Троицкой вотчины может быть изучена по переписным материалам первой половины ХVIII в.

  1. См.: Черкасова М.С. Ростовские вотчины Троице-Сергиева монастыря в XV – начале XVII в. // ИКРЗ. 1993. Ростов, 1994. С. 86-90; Она же. Монастырские крестьяне Ростовского уезда в начале XVII в. (По Оброчной книге Троице-Сергиева монастыря 1617 г.) // Сообщения Ростовского музея. Ростов, 1994. С. 25-59; Она же. Крестьянское хозяйство на монастырских землях Ростовского и Ярославского уезда в первой половине XVI в. // ИКРЗ. 1995. Ростов, 1996. С. 16-22; Она же. Население Троицких вотчин в Ростовском и Ярославском уездах в первой трети XVII в. // ИКРЗ. 1996. Ростов, 1997. С. 67-71; Она же. Феодальная рента в вотчинах Троице-Сергиева монастыря в Ростовском и Ярославском уездах в конце XVI – начале XVIII в. // ИКРЗ. 1998. Ростов, 1999. С. 55-63; Она же. Сельское расселение и землепользование монастырских крестьян в Ростовском уезде в XVI – XVII вв. // ИКРЗ. 1999. Ростов, 2000. С. 27-32.
  2. ОР РГБ. Ф. 303 (Архив Троице-Сергиевой Лавры). Кн. 583. Л. 53-94 об. (Ростовский раздел сборника).
  3. Должна исправить допущенную мной грубую ошибку относительно общего количества дворов у Троицкого монастыря в Ростовском уезде в 1678 г. – 1135 (Черкасова М.С. Сельское расселение и землепользование. Табл. 1). Более тщательный подсчет показал, что дворов было 683.
  4. АТСЛ. Кн. 583. Л. 68 об., 69 об., 79, 89 об., 92 об.
  5. Там же. Л. 36.
  6. Там же. Л. 69.
  7. Там же. Л. 60 об.
  8. Там же. Л. 70 об., 73, 83.
  9. Там же. Л. 88, 90.
  10. Там же. Л. 64, 90 об., 92 об.
  11. Прохоров М.Ф. Крестьянская семья в крепостной деревне Ростовского уезда в середине XVIII в. // Сообщения Ростовского музея. Вып. IХ. Ростов, 1998. С. 57-66.
  12. АТСЛ. Кн. 583. Л. 87.
Приложение
Таблица 1.

Население Троицких вотчин в Ростовском уезде в 1678 г.

Вотчинный комплексДворовЛюдей
 монастырскихкрестьянскихбобыльскихкрестьянбобылей
Саввин стан
с.Новое прис.Поддубное с.Деболы слоб.Потаповка 4 деревни41632962978
Печехотский стан
д.Гусарниково д.Щипачево-35-177-
Песий стан
д.Микитина 8 с половиной деревень прис.Николы на Талице-1161946947
Согильский стан
прис.Поникарово 5 деревень-8823156
Лутский стан
с.Ивашково 12 деревень с.Берлюково 4 деревень-2181475239
Итого: 3 села 4 приселка 1 слободка 38 с половиной деревень4620632352170
Таблица 2.

Крестьянские и бобыльские семьи в ростовских вотчинах Троице-Сергиева монастыря в 1678 г.

Формы семьиколичество семей% к общему числу семей
I. Семьи прямого родства
- супруги без сыновей405,8
- супруги с неженатыми сыновьями35852,1
- супруги без сыновей со внуками20,2
- супруги с 1-2 женатым сыном и внуками497,14
- супруги с 3-4 женатыми сыновьями и внуками375,3
- вдова с детьми101,4
II. Семьи бокового родства
– женатые братья с детьми263,7
- женатый брат с холостыми сыновьями и младшие братья497,1
- женатый брат без сыновей с младшими братьями91,3
- супруги без сыновей или с холостыми сыновьями и племянниками101,4
- женатые братья без сыновей243,4
- семьи с зятем182,6
- семьи с шурином91,3
III. Семьи с неродственниками
- супруги с неженатыми сыновьями, пасынками, приемышами, подсоседками233,3
- супруги с холостыми сыновьями или без сыновей с пасынками и приемышами131,8
- семья с захребетниками и их детьми91,3
Всего семей686100
Таблица 3.

Возраст мужского потомства в крестьянских и бобыльских семьях

ВозрастКоличество детей%
5 недель10,1
8 недель30,3
10 недель131,3
15 недель10,1
25 недель10,1
«полугоду»111,1
«году»606,3
«полутора году»80,8
«по другому году»50,5
двух лет909,5
«по третьему году»50,5
3 лет9610,1
4 лет9610,1
5 лет919,6
6 лет596,2
7 лет636,6
8 лет889,2
9 лет313,2
10 лет12813,5
11 лет262,7
12 лет616,4
13 лет111,1
14 лет80,8
Итого детей947100

Примечание. К детям в переписи отнесены не только сыновья и племянники, но и пасынки, подсоседники, приимыши, возраст которых (до 14 лет) был указан переписчиками.

Табл.1-3 составлены по: АТСЛ. Кн. 583. Л. 53-94 об.

Среди выдающихся деятелей Переславля XVIII столетия следует назвать фабрикантов Филиппа и Александра Угримовых, открывших первую в городе полотняную фабрику.

Вклад Угримовых в промышленное развитие Переславля получил оценку в трудах историков-краеведов1. Гораздо меньше внимания обращалось на градостроительное значение деятельности этого семейства. Биография и генеалогические связи Угримовых малоизученны. Публикация доклада Е. Дюбюка, основанная на материалах семейного архива Угримовых, стала библиографической редкостью2.

Относящиеся к перепланировке Переславля по Высочайше конфирмованному плану 1788 года материалы3 показывают, что к моменту съемки плановой основы (1785-1787 гг.) коллежскому асессору А.Ф. Угримову принадлежали шесть кирпичных зданий на полотняной фабрике, а также кирпичный дом «внутри города». Полотняная фабрика занимала 21 десятину 1724 кв. сажени земли, выделенной из городского выгона4. Регулярный план предусматривал разделение этой территории на шесть кварталов, два из которых предназначались под слободу, где живут мастеровые5.

Домовладение Угримовых «внутри города» получило известность благодаря двум обстоятельствам. В доме Ф.Ф. Угримова останавливалась Екатерина II по дороге в Ростов, в мае 1763 г. Свои впечатления она выразила в письме генерал-прокурору Глебову: «Ненастье и скука в Переяславле равны; дом, в котором живу, очень велик, хорош и наполнен тараканами»6.

Переславский дом Угримова в 1776 г. привлек внимание историка Г.Ф. Миллера, который писал: «Из частных домов лучший, который однако ж деревянный на каменном основании, принадлежит фабриканту Александру Филипову сыну Фадееву, Угрюмовым также называющемуся, который приобрёл чин коллежского асессора. Отец его Филип Фадеев сын Угрюмов имел титул обер-директора. Он, посредством откупов и заведением большой полотняной фабрики, положил начало достатку своего сына. Немало также иждивения употребил на выстройку монастыря, который служит украшением городу»7.

Имелся в виду комплекс девичьего Богородицко-Сретенского монастыря, в котором на средства Угримовых в 1740 г. был отстроен в кирпиче собор Сретения Владимирской иконы Божьей Матери с приделом Апостола Филиппа, а в 1745 г. церковь в честь Св. Благ. князя Александра Невского8.

Домовладение «внутри города» претерпело значительные изменения в XIX в.: часть его была куплена купцом С.П. Павловым под усадьбу, другая часть приобретена в 1913 г. городским обществом под строительство мужской гимназии9. В связи со строительством гимназии дом Угримовых был разобран.

Последним из рода Угримовых владельцем имения в Переславле и его уезде Владимирской губернии, а также сельских угодий в Угличском и Ростовском уездах Ярославской губернии был Михаил Александрович Угримов10.

За поступившие на него в период 1806-1810 гг. долговые претензии имение было конфисковано и выставлено Московским губернским правлением на продажу.

Один из кредиторов, Московский первостатейный купец А.А. Куманин, 15 марта 1815 года приобрел недвижимость М.А. Угримова с публичных торгов. В 1816 г. А.А. Куманин вступил во владение, но спустя два года скончался. Для ввода во владение наследников Куманина были разосланы документы в суды тех губерний, где находилось имение. Так, в фондах ГАВО и РФ ГАЯО оказались дела с одинаковым названием, но различные по составу11.

Копия с описи недвижимого имения М.А. Угримова12, хранящаяся в фонде Владимирского губернского правления, является интересным источником сведений о провинциальном быте и хозяйстве.

Описи владений составлены в такой последовательности: 1) полотняная фабрика в Переславле; 2) мастеровые при фабрике; 3) домовладение внутри города, у Спасских ворот; 4) в Переславской округе сёла Большая Брембола, Словеново, Горки; 5) сельские имения в Ярославской губернии Углицкой округи (село Горки и семнадцать деревень); 6) села Троицкое, Лыченцы, сельцо Скулино и шесть деревень, с находящимся при сёлах господским домом и бумажною фабрикою, мастеровыми и дворовыми людьми, а также крестьянами; 7) Ростовской округи в деревне Каюрове.

Описание недвижимости заканчивается сведениями о площади застроенной и незастроенной земли по плану генерального межевания. Люди перечислены согласно ревизской переписи, с указанием умерших с 1812 г. Мастеровых людей и крестьян, принадлежащих М.А. Угримову, по седьмой переписи состояло во Владимирской губернии 554 души, в Ярославской губернии 1070 душ13.

При сопоставлении сведений об истории семейства Угримовых с данными описи представляется, что большинство жилых домов и принадлежавших к ним построек с инвентарем могут датироваться второй половиной XVIII в.

На территории Переславской полотняной фабрики находился деревянный одноэтажный господский дом, дом для приказчика, кухня и людской покой. Затем описаны 7 каменных фабричных зданий, деревянные производственные постройки – мыларня, столярная, конюшня, кузница, а также господский погреб. При фабрике была слобода из 21 дома, где жили мастеровые. Здесь же находился сарай для производства кирпича14.

Заметим, что первый в городе двухэтажный кирпичный жилой дом был построен на фабрике Угримова между 1771 и 1787 гг. По размерам здания, указанным в описи (8 саж. 2 арш. на 4 саж. 1 арш., высотой 3 саж. 2 арш.), расположению на плане фабрики и размерам кирпича того времени (7х3х2 вершка), удалось определить эту постройку. Дом для мастеровых, вернее, его стены, существуют доныне, по адресу Комсомольская площадь, дом 7. Здание принадлежит городскому Управлению имуществом, выставлено к продаже. Ещё одно из фабричных зданий XVIII в. – двухэтажная ткацкая палата с одноэтажной пристроенной сушильней – в XIX в. была приспособлена под производство газа для освещения. В начале ХХ в. надстроена третьим этажом и переделана под жильё для рабочих. Под названием «каморки» существует до настоящего времени. Жители каморок уверены, что их дому не менее 300 лет.

В конюшне при фабрике содержались три мерина разных мастей. Инвентарь составляли две пожарные заливные трубы, одна английской, другая российской работы, одни дрожки и четыре телеги. Столь малое число «лошадиных сил» объясняется тем, что для транспортировки сырья и готовой продукции привлекались по контрактам переславские ямщики и мещане.

Господский дом при фабрике был одноэтажным, деревянным, размером двадцать одна на шесть саженей (44,8 х 12,8 м), высотой от земли до крыши 1,5 сажени (3,2 м). Это здание можно определить на плане фабрики 1771 г.

В доме имелось 8 покоев с перегородками, 9 дверей столярных и 58 окошек, в каждом по 2 ветхие рамы со стеклами. При столь протяженном плане в доме были только 2 «изращатые» и 1 кирпичная печи, то есть часть комнат была холодными. Видимо, здание имело анфиладную систему комнат на одной оси.

Пол был дощатый «пятковой», потолок бревенчатый. В сенях пол был кирпичный; здесь упоминается кухня с кирпичной печью. Всё строение крыто тесом.

Из вещей перечислены образ Спасителя без оклада; 2 стула дубового дерева, ветхие с кожаными подушками; 6 кресел берёзового дерева под лаком белым, с подушками, обтянутыми полосатым тиком; 4 кровати обтянутые парусиною, елового дерева, бюро елового дерева, с наклейкою красного дерева, с ящиками. Больше в этом огромном здании не было ничего.

Видимо, старый господский дом на фабрике к этому времени был нежилым. Известно, что семейство Угримовых ещё в 1790-е годы проживало в московском доме, находившемся в Басманной части, приходе церкви Петра и Павла15.

Разительный контраст представляет опись вещей из «нового дома для приказчика». Создается впечатление, что туда были перенесены многие предметы мебели из господского дома. Сам дом, размером 4 саж. 1 арш. на 5 саж. (9,25 х 10,7 м), состоял из семи комнат, коридора, сеней, кухни и двух чуланов. Дверей в доме девять, причем одна из них стеклянная. Окошек семнадцать, с 32 оконницами, рамы дубовые и еловые. Дом был выстроен из соснового леса, бревна в отрубе 6 и 7 вершков (26,7 – 31 см), в 14 рядов (около 4 м) высотой. Пол дощатый, потолок бревенчатый тесаный. Крыт дом «политурною бумагою в 1 лист», крыша выкрашена красной краскою.

,pОпись вещей начинается перечислением 8 икон. В доме находились образы Воскресения Христова и Знамения Божьей Матери в окладе серебряном, с венцом, писанные на полотне в рамах, размером 1 на 11/2 аршина. Образ Спасителя на доске, Николая Чудотворца в окладе серебряном. Образ Божьей Матери «Утоли мои печали», Онуфрия Преподобного, Казанская икона Божьей Матери в окладе и венце серебряном и ещё один образ Божьей Матери.

Отметим, что опись предметов в конторе также начинается с икон. Среди них образы Иоасафа Царевича, пророка Илии, вмч. Георгия, два образа Харлампия Чудотворца, «образ Христов, сидящий в темнице», образ Божьей Матери Умиление с двунадесятыми праздниками. Всего в конторе 15 икон, часть из которых писана на досках, часть на полотне, в рамах и под стеклом. Размеры: длина от 1арш. до 1 ѕ арш., ширина от 3 четвертей до 21/4 арш16.

В доме приказчика описаны 3 немецкие зеркала размером каждое 1 на 3/4 арш., «стол овальный сосновый с бронзою и с клеенкою красного дерева, с ящиком»; «стол с полами, без ящика, красного дерева», ламберный стол липового дерева с наклейкой красного дерева и зеленым сукном, два канапе березового дерева. Здесь также находились дюжина стульев березового дерева под лаком белым, с подушками, обтянутыми красным коломянком, и дюжина таких же, но с сидениями зеленого цвета. Вторая половина из дюжины господских березовых кресел, в полосатых чехлах голубого и белого цвета, обнаруживается также в доме приказчика.

Посуда представлена глиняным столовым сервизом на 12 персон, 6 парами ножей и вилок с деревянными черенками, дюжиной стеклянных рюмок и тем же количеством стаканов. Столовое серебро насчитывает 4 столовых ложки и одну чайную. Из кухонной посуды имелись 3 медных кастрюли и 3 больших глиняных блюда.

Осветительных приборов здесь совсем немного: 4 медных подсвешника и 5 белых жестяных. Одежда, мужская и женская, начинается описанием волчьей шубы и заканчивается чулками и носовым платком. Среди мужских вещей названы 2 фрака черных английского сукна, 4 жилета английского тканья, двое панталон, рубашки, батистовый шейный платок и треугольная пуховая шляпа. Из женских вещей имелись два каземировых темных платья и четыре исподних холстинных. В доме приказчика было также постельное бельё, подушки, перины и скатерти.

Домовладение в городе Переславле, у Спасских ворот, состояло из двухэтажного каменного господского дома с хозяйственными постройками и большого сада17. На территории усадьбы находилась конюшня с двумя каретными сараями и кладовая. Деревянными были колодезь при конюшне, погреб, 2 обруба, ветчинный балкон и амбар. В саду располагалась деревянная оранжерея с теплицею, в которой росли в кадках 22 персиковых дерева, 9 абрикосовых, 50 груш, 29 слив, 20 крымских яблонь и 17 шпанских слив. Для устройства парников хранились 40 рам размером 21/2 на 11/4 аршина со стеклами. В саду насчитывалось 133 яблони и 194 вишневых дерева, половина из которых «позябла». Сад огорожен ветхим бревенчатым забором. Площадь домовладения составляла 2 десятины 1889 кв. саженей.

Судя по описанию 1776 г., дом А.Ф. Угримова был с первым каменным, вторым деревянным этажами. В первом этаже находились 12 ткацких станов, во втором жили хозяева. Видимо, к концу XVIII в. второй этаж был выстроен также из кирпича. Здание имело размер в плане 18 х 4 саж. 21/2 арш. (38,4 х 10,3 м), высотой от земли до крыши 3 сажени 1 аршин (7,1 м). Дом был крыт «скалою в два теса». В верхнем этаже находились «3 покоя, между ими 3 капитальные стены, пол дощатой, потолок пильной, подшит балками, соснового лесу». Здесь были три печи голландские кафельные, 3 двери столярные створчатые на петлях железных и одна «топорной работы», на крюках и петлях железных, 29 окошек без рам и стекол. На первом и втором этажах дома значатся по двое сеней, с нижнего этажа вверх две лестницы. В нижнем этаже также три покоя, в них 3 печи кирпичных, 3 двери топорной работы, в сенях 2 двери, 28 окошек с рамами дубовыми и еловыми. Пол и потолок из того же материала, что на втором этаже. Из вещей в этом доме ничего не описано.

Имущество хранилось в каменной кладовой размером 16 саж. 2 арш. на 5 саж. 1 арш. (35,6 х 11,4 м), вышиной до крыши 8 аршин с четвертью (5,7 м). В кладовой 4 окна без оконниц, с железными решетками. Двери и двойные оконные затворы, стропила и кровля также сделаны из железа. Пол кирпичный шахматный.

В кладовой находились 35 икон следующего состава: 6 образов Спасителя; образ Вмц. Варвары на доске (1 арш. на 8 вершков); 2 обр. Неопалимая Купина; обр. Божьей Матери Всех Скорбящих; обр. Распятия Господня; 4 обр. Живоначальной Троицы; обр. Св. Феодосия Тотемского; обр. Живоначального Источника; обр. Димитрия Митрополита; обр. Преп. Зосимы и Савватия; обр. «Не рыдай мене, Мати»; обр. Преп. Даниила на кипарисе; 2 обр. Владимирской Божьей Матери; Божья Матерь Ахтырская; обр. Димитрия Царевича на стекле; обр. Воскресения Христова; 3 обр. Преподобного Сергия; обр. Покрова Божьей Матери; обр. Преп. Переславских Чудотворцев; обр. Семи отроков, иже воскресе; обр. Владимирской Божьей Матери с Преподобными; обр. Московских Чудотворцев Петра, Алексия, Ионы18.

Здесь же описаны предметы мебели, совершенно отсутствующие в домах – разнообразные шкафы, сундуки, ларчики, погребцы. Среди них погребец, обшитый тюленьей кожей, китайская деревянная «шкатунка, кована железом, разными цветами», 3 ларца и 2 фонаря стеклянные.

Из служебных построек отметим каменную конюшню размером 21 на 4 саж.1арш. (44,8 х 9,25 м), вышиною от земли до крыши 2 сажени (4,3 м). В этой постройке числилось 37 окошек, в каждом окне по одной полосе железной, без оконниц и рам. Это здание имеется на планах 1793 и 1857 гг. Фрагмент конюшни обнаружен в составе служебных построек Переславского ОВД, окна заложены кирпичом.

Третий господский дом находился в селе Троицком, при бумажной фабрике19. Хотя село Троицкое с деревнями было куплено Угримовыми в 1758 г.20, сначала там была заведена только ткацкая светёлка на 12 станов. Владения в селе Троицком и округе использовались Угримовыми, как сельскохозяйственное поместье. Большинство крестьян относилось к дворовым людям, жившим в «людских» избах. В 1786 г. коллежский асессор А.Ф.Угримов пытался перевести в Троицкое стеклянную фабрику, купленную им в 1782 г. у содержательницы Рыбной Слободы Ростовской округи Ярославского наместничества В.П. Соколовой21. Для перевода мастеровых в Троицком было построено более 20 домов, приготовлен кирпич для устройства фабрики. По каким-то причинам, вместо стекольной, в селе была открыта бумажная фабрика, действующая с начала XIX в.

Одноэтажный деревянный господский дом размером 8 на 31/2 сажени, с дощатыми сенями 5 на 1 1/2 саж. состоял из шести комнат, теплых внутренних и холодных наружных сеней. Описание мебели во многом повторяет предметы, имевшиеся в доме приказчика при Переславской фабрике (зеркала, ламберный стол, канапе, кресла). Стулья здесь дубовые, с кожаными подушками.

Наиболее интересно содержимое каретного сарая в Троицком. Здесь хранились экипажи: 1) коляска двухместная на «лесорах с дрогами железными, коих оси железные колесы кованые со втулками железными. Внутри обита пестрядкой, с кожаными заметами, ход выкрашен голубою краскою»; 2) линейка без верху 4-х местная, обитая изнутри белой, а снаружи черной кожей, с фартуком кожаным с железными осями и колесами коваными, при ней тяжи моржовые с железными петлями. Ход выкрашен голубой краскою; 3) «телешка с кряквами, оси деревянные, с железными поддосками, колеса кованые со втулками железными»; 4) сани лубяные «с кряквами», под одним полозом тормоз железный; 5) двое дрог; 6) «сани волковни»; 7) три телеги с коваными колесами. В конюшне стояли 6 меринов в возрасте от 8 лет до 21 года.

Избы для мастеровых при фабрике имеют примерно одинаковое устройство: из соснового и елового леса на 16-17 рядах, размером в плане 10 х 9 аршин, с сенями в длину дома. В избе чаще всего 3 косящатых и 1 волоковое окно; дверь одна в избе и 3 в сенях, где имелись два дощатых чулана. В избе печь, стол и лавки; все избы крыты тесом. Всего описано 15 изб для мастеровых, где проживало семьями 248 человек.

Дворовые люди не имели собственных строений, но обладали скотиной.

Описание крестьянских дворов отличается по уездам. Разница заключается не столько в составе дворовых построек или достатке, сколько в названиях.

Например, в селе Горки22 Углицкого уезда Ярославской губернии состав строений крестьянского хозяйства: изба, сени и сенник в одной связи, двор, омшаник, сарай сенной, житница, овин. В селе Деревеньки23 того же уезда: изба, сени с сенником, двор, сарай, житница, овин. В селе Лучинском, купленном в 1760 г. в Кистемском стане Переславского уезда, а в 1785 г. отошедшем в Петровскую округу24, крестьянское хозяйство описано так25: изба, сени, селник, двор, зимовка, сарай, житница, овин, мякинница. В деревне Каюровой Ростовского уезда26: изба с двором и холодной горницей, в сенях чулан, житница, сарай, овин. Все крестьянские постройки были крыты соломой.

Кроме сведений о быте, из описи можно почерпнуть информацию о технической стороне производства, по сельскому хозяйству, демографическому составу крестьян, дворни и мастеровых.

Опись имения Угримовых существенно дополняет представление о провинциальной жизни Ярославской и Владимирской губерний во второй половине XVIII века.

  1. Смирнов М.И. Переславль-Залесский. Исторический очерк 1934 года. Переславль-Залесский, 1996. С. 216; Иванов К.И. Фабрика «Красное эхо»: 1849-1949 гг. / К.И. Иванов. – Переславский совет ВОПИиК, 2004. С. 9-10.
  2. Дюбюк Е. Первые текстильная и писчебумажная фабрики (Угрюмовых-Темериных) в Переславле // Доклады Переславль-Залесского научно-просветительного общества. Вып. 15. Переславль-Залесский, 1926.
  3. ГАВО. Ф. 445. Оп. 1. № 654. Л. 5
  4. РФ ГАЯО. Ф. 298. Оп. 1. № 80. Л. 3.
  5. ГАВО. Ф. 417. Оп. 4. № 3735. Л. 1.
  6. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. 1762-1765. Кн. XIII. М., 2001. С. 270.
  7. Миллер Г. Ф.Известия о городе Переславле-Залесском/ Электронная версия издания Г. Ф. Миллер. Москва. Путешествия по Московской провинции 1778-1779 гг. – М., 1996. http://www.pki.botik.ru.
  8. Добронравов В.Г. Историко-статистическое описание церквей и приходов Владимирской епархии. Переславский и Александровский уезды. Владимир, 1895. С. 32.
  9. Шадунц Е..К. Деятельность московского архитектора М.Е. Тюрина в городах Владимирской губернии // Известные и неизвестные события и имена в истории и культуре Владимирской земли. Владимир, 2003. С. 210-216.
  10. РФ ГАЯО. Ф. 268. Оп. 1. № 340. Л. 25, 32.
  11. ГАВО. Ф. 40. Оп. 1. № 5493. РФ ГАЯО. Ф. 268. Оп. 1. № 1541.
  12. ГАВО. Ф. 40. Оп. 1. № 5493. Л. 2-37.
  13. Там же. Л. 1об.
  14. Там же. Л. 2-5.
  15. РФ ГАЯО. Ф. 298. Оп. 1. № 80. Л. 4.
  16. ГАВО. Ф. 40. Оп. 1. № 5493. Л. 3.
  17. Там же. Л. 5 об.
  18. Там же. Л. 2 об.
  19. Там же. Л. 8.
  20. Смирнов М.И. Переславль-Залесский. Исторический очерк 1934 года. Переславль-Залесский, 1996. С. 216.
  21. РФ ГАЯО. Ф. 266. Оп. 4. № 94.
  22. ГАВО. Ф. 40. Оп. 1. № 5493. Л. 8.
  23. Там же. Л. 13 об.
  24. РФ ГАЯО. Ф. 266. Оп. 6. № 7. Л. 11.
  25. ГАВО. Ф. 40. Оп. 1. № 5493. Л. 35.
  26. Там же. Л. 36 об.

Со времени прославления св. Димитрия, Спасо-Яковлевская обитель, хранившая мощи нового российского чудотворца, не могла пожаловаться на недостаток вкладчиков. Облагодетельствовать ее, по мере своих сил, стремились многие почитатели ростовского святителя. Более других в этом преуспела графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская.

Вкладам и пожертвованиям, преподнесенным графиней Спасо-Яковлевскому монастырю, посвящена настоящая работа. Документальной основой для нее стали делопроизводственные бумаги монастырского архива, письма и дневники.

Анна Алексеевна1 (1785-1848) – единственная дочь графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменкого (1735-1807), высшего сановника, дипломата и военачальника екатерининской эпохи, фаворита императрицы. После смерти отца Анна унаследовала его многомиллионное состояние. Богатейшая невеста России, камер-фрейлина императорского двора – блеску и роскоши она предпочла смирение и молитву. Графиня славилась своей благотворительностью, значительную часть своих огромных доходов она жертвовала на монастыри и церкви.

Одна из известных представительниц высшего света, Долли Фикельмон2, после встречи с графиней Орловой-Чесменской летом 1834 г. в своем дневнике посвятила ей следующие строки: «Безмятежность, спокойствие ее кроткого и очаровательного лица разливают вокруг нее атмосферу благожелательности. Эта душа, целиком посвященная Богу, вносит в придворные салоны, где она вынуждена обитать, такую нежную терпимость, такую чарующую веселость, столь благородную и элегантную манеру держаться, озаряет всех такой чудесной улыбкой, что рядом с ней всегда чувствуешь себя покойно!»3.

Весьма лестные оценки Анне Алексеевне давали и представители духовенства. Так, монахиня Варсонофия в одном из своих писем к наместнику Спасо-Яковлевского монастыря иеромонаху Флавиану, датированном 1832 г., в строках, посвященных графине, убеждала, что «истинно она для Бога жизнь свою препровождает»4.

Первый биограф графини Орловой, Николай Елагин, опубликовавший ее жизнеописание в середние XIX в., связывает обращение Анны Алексеевны к церкви со смертью отца. В своих записках графиня признавалась: «По кончине родителя моего, наложила я на себя обет пред Господом Богом, сделать в память и во спасение душ преставившихся родителей моих и рода моего значительное какое-либо богоугодное заведение»5. Большое впечатление на Орлову-Чесменскую произвело посещение Киево-Печерской лавры и паломническая поездка в Ростов, ко гробу св. Димитрия.

Графиня была ревностной почитательницей ростовского святителя, что и явилось главной причиной ее глубокой привязанности к Спасо-Яковлевскому монастырю. Кроме того, именно здесь она повстречала иеромонаха Амфилохия, гробового старца при мощах св. Димитрия, который на долгие годы стал ее наставником и духовником6. Церковное наименование ростовского монастыря – Зачатия св. Анны, и соименное посвящение монастырского престола, были тезоименитыми имени Анны Алексеевны, что, вероятно, также расположило ее к этой обители7.

О тесной духовной связи столичной графини и яковлевского старца свидетельствует их регулярная переписка8. Показательно, что письма, написанные его рукой, Орлова-Чесменская приказала переплести в особый том, обложенный черной кожей, украшенный золотым обрезом и золотым тиснением и сопровожденный надписью: «Письмы отца моего духовнаго священно иеромонаха Амфилохия». Советы, наставления и молитвенная помощь монастырского старца значили для Анны Алексеевны очень много. Она же, в свою очередь, окружила его теплой заботой, направляя ему книги и иконы, четки и молитвенники, одежду и обувь, лекарства, чай, сахар и множество других подарков и гостинцев. «Благодарю тебя, чадо мое милое, – писал старец, обращаясь к своей благотворительнице: за усердие твое и благодеяния безчисленная»9. По завещанию Анны Алексеевны, перед гробницею ее духовного отца в паперти Зачатиевского собора горела неугасимая лампада10.

Вплоть до кончины иеромонаха Амфилохия в 1824 г., Орлова-Чесменская была в монастыре частой гостьей, так что старец даже ставил ее в пример другим своим духовным детям. В одном из своих писем он писал: «сожалею, что матушка Ваша нездорова. Советую ей приехать в Ростов и помолиться святителю Димитрию, купно с графинею Анной Алексеевной. Дело спасительное держаться Бога и его угодников»11.

Частые приезды Орловой-Чесменской в монастырь подтверждает протоирей ростовского собора Андрей Тихвинский, который неоднократно встречался с ней на монастырских праздничных трапезах или приватных угощениях настоятеля, архимандрита Иннокентия. Зачастую приезды графини в Ростов были приурочены к праздничным датам церковного календаря или важным событиям, происходившим в обители. К примеру, в своем дневнике за 1821 г. протоиерей упоминает о встрече с графиней 16 апреля, на светлой пасхальной седьмице, и 18 декабря, в день пострижения в монашество казначея монастыря монаха Флавиана12. По свидетельству настоятеля собора: «Обращение графини очень, очень привлекательно, выражения разговоров приятны и невинны. Она готова все слушать со вниманием и одабривать». Однажды в своем дневнике протоиерей отметил, что в высшем свете Анну Алексеевну называют «добродетельной графиней»13.

Первым подарком Орловой-Чесменской, преподнесенным обители, стал новый храм св. Иакова Ростовского, сооруженный в первой половине 20-х – второй половине 30-х годов XIX в. Просторная каменная теплая церковь создавалась попечением архимандрита Иннокентия и предназначалась для проведения зимних богослужений. На ее строительство графиня Анна Алексеевна пожертвовала 75 тысяч рублей. В память об этом для поминовения ее рода в Яковлевском храме ежедневно служилась ранняя литургия14. Расположенная между Зачатиевским и Димитриевским соборами, Яковлевская церковь завершила стройную и величественную композицию трех, стоящих в один ряд, монастырских храмов.

В первой половине 1840-х годов над местом захоронения епископа Иакова в северо-восточном углу собора Зачатия св. Анны вместо старой деревянной гробницы была устроена новая серебряная рака. Ее изготовление было поручено известному московскому серебрянику Ивану Матвеевичу Лаврову. Стоимость гробницы, весившей 126 кг (7 пудов 28 фунтов 2 золотника), составила 9300 рублей. Деньги были собраны путем пожертвований, основную часть средств – более половины требуемой суммы внесла графиня Анна Алексеевна. Позже на ее же средства были заказаны медные амвоны и бронзовые позолоченные решетки для гробниц святителей Иакова и Димитрия15.

В середине 1840-х годов Орлова-Чесменская обратила свое благосклонное внимание на состояние старого монастырского собора – храма Зачатия св. Анны и пожертвовала 37 тысяч рублей на изготовление серебряного оклада для его престола и поновление древней стенописи16. 14 ноября 1845 г. архимандрит Иннокентий отправил донесение в Синод, уведомляя о намерении графини изготовить новый драгоценный оклад на соборный престол: «На сих днях в бытность в здешнем монастыре для поклонения святым мощам угодников Божиих камер фрейлина двора Ея Императорскаго Величества графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская изъявила усердие устроить на свой кочт в соборный храм онаго монастыря Зачатия святыя Анны, ангела ея, в котором почивают святыя мощи Святителей Иакова и Димитрия Ростовских чудотворцев на святой престол среброкованную одежду и на сей предмет представила мне, по примерному вычислению сумму государственными кредитными билетами на серебро 8000 руб.»17

Для алтаря Зачатиевского собора графиня Орлова-Чесменская заказала особый запрестольный иконостас, украшенный изысканной золоченой резьбой. Среди установленных в нем икон особо выделялись два парных образа – св. Димитрия Ростовского и св. Иннокентия Иркутского, а также св. Алексея Московского и св. Амфилохия Иконийского. Наряду с иконой чтимого графиней св. Димитрия, символично помещение в этот иконостас изображений святых, тезоименитых дорогим для нее людям: ее отцу, архимандриту Иннокентию и старцу Амфилохию. Святители были представлены в архиерейском облачении, лики изображены живописью, а одежды вышиты золотом и серебром по малиновому бархату. По настоянию графини, иконы были украшены «сребропозлащенными венцами, из коих некоторые украшены алмазами и другими драгоценными камнями»18.

Тщанием А.А. Орловой-Чесменской были устроены драгоценные оклады на две иконы Богородицы, особенно почитаемые в монастыре. Первой был образ Божией Матери Ватопедской – келейная икона святителя Димитрия. Для нее на средства графини была изготовлена жемчужная риза с алмазами и яхонтами и серебряный вызолоченный венец, осыпанный драгоценными камнями. Второй иконой, получившей дорогой оклад стал образ Толгской Богоматери, написанный гробовым иеромонахом Амфилохием. Позолоченная риза и венец были щедро осыпаны бриллиантами и драгоценными камнями. Дорогие серебряные вызолоченнные ризы по заказу графини также были изготовлены для четырех икон местного яруса иконостаса19.

Итак, сооружение храма, устроение серебряной гробницы и запрестольного иконостаса, изготовление серебряных напрестольных одежд и драгоценных окладов на иконы, а также выделение средств на поновление стенного письма монастырского собора – представляют собой самые крупные благодеяния Анны Алексеевны, направленные на благоукрашение Спасо-Яковлевского монастыря. Но щедрость ее этим не исчерпывалась. Свою благосклонность по отношению к обители графиня демонстрировала с завидной последовательностью, регулярно направляя сюда свои подарки.

К примеру, в июле 1811 г. она прислала в монастырь драгоценный и искусно украшенный Апостол, обложенный бархатом, с накладными серебряными и вызолоченными дробницами. «Сия – памятником вашего усердия в нашей соборной церкви вашего ангела пребудет вечно», писал Анне Алексеевне иеромонах Амфилохий, выражая ей признательность20.

Особой заботой Анна Алексеевна окружила архимандрита Иннокентия, возглавлявшего монастырь в первой половине XIX в. Она знала его со времени его поступления в Спасо–Яковлевский монастырь, когда иеромонах Амфилохий, приходившийся ему родным дядей, стал его наставником и духовным руководителем. По просьбе старца Амфилохия графиня ходатайствовала поступлению отца Иоанна, будущего архимандрита Иннокентия, в Яковлевскую обитель. Обращаясь к ней в 1813 г., иеромонах Амфилохий писал: «Сиятелнейшая графиня, Преосвященный Ярославский давно намерен отца Иоанна взять в монастырь к себе21. Я ныне стар и слаб стал. Не можно ли чрез кого-нибудь зделать, чтобы ево в наш монастырь из епархии уволить, чего он и сам желает, чем монастырь наш и меня много одолжили бы»22. Позднее Анна Алексеевна способствовала скорейшему пострижению о. Иоанна в монашество. Благодаря ее за помощь, иеромонах Амфилохий в июне 1814 г. писал: «По старанию вашего сиятелства мы получили указ позволителной о пострижении моево племянника священника Иоанна Андреева в монашество. И совершено бы было пострижение нынешним постом, но к нещастию он четвертую неделю болен. Ежели Господу Богу угодно будет дать ему здоровье, то будет и монахом»23.

Теплое и доброе отношение к архимандриту Иннокентию Анна Алексеевна сохранила на долгие годы. Символично, что именно она подарила будущему яковлевскому настоятелю сукно для его первой монашеской рясы, а несколько десятилетий спустя преподнесла ему парадную ризницу, ставшую его последним одеянием, в котором он завещал себя похоронить24.

В архиве Ростовского музея хранятся несколько писем Егора Григорьевича Старикова, управляющего московским имением Орловой-Чесменской, адресованные наместнику Яковлевского монастыря иеромонаху Флавиану и относящиеся к середине 30-х годов XIX в. Они представляют собой своеобразные отчеты об исполнении приказов графини относительно преподнесения обители и ее настоятелю подарков, оказании услуг и выполнении некоторых поручений.

Так, в апреле 1834 г. архимандрит Иннокентий был уведомлен о намерении графини пожертвовать в монастырь полную ризницу для соборного богослужения на 12 персон – 6 священнических и 6 диаконских облачений. Примечательно, что ткань для них графиня Анна Алексеевна выбирала лично и остановилась на золотой парче с фиолетовыми разводами. Первоначально комплект облачений предполагалось изготовить в Москве, для чего из монастыря требовалось прислать все необходимые мерки, но по рассуждению архимандрита Иннокентия, одобренному графиней, решили шить в Ростове, куда и были отправлены парча и штоф, кружево и гас, тканые кресты и звезды, словом, все, вплоть до серебряных пуговиц и шнура для петель25. Для настоятеля графиня готовила особое подношение – «ризу нешвейную, по золотому полю, со всеми, принадлежащими к архимандричьему облачению, вещами»26.

Чуть позже, в мае того же 1834 г., Анна Алексеевна преподнесла архимандриту Иннокентию полный комплект Димитриевских Четий-Миней – 12 томов, превосходно изданных, обложенных в зеленый сафьян, с золотым обрезом. А еще два месяца спустя, в конце июля, в монастырь была отправлена серебряная позолоченная риза на образ Ватопедской Богоматери27.

В нашем распоряжении имеется важнейшее свидетельство, подтверждающее, что подобные дорогие подарки от графини Орловой-Чесменской монастырь получал достаточно регулярно. В одном из отчетов монастырского казначея иеромонаха Нифонта подсчитан совокупный вес всех серебряных предметов, в разное время вложенных графиней в обитель – в окладах на иконы, в священных сосудах, ковчегах и прочих вещах, так вот, этого подаренного серебра набралось на 5 пудов или 80 кг, а их общая стоимость составила почти 10 тысяч рублей серебром28.

Между тем, эти дорогие дары – не просто проявление щедрости. Личное участие дарительницы в выборе подношений, проявленная ею забота о красоте и качестве подарков превращают их в дань глубокой признательности и искренней любви.

К дарам графини в монастыре относились с особенным вниманием. Как уже упоминалось, архимандрит Иннокентий для своего, гробового облачения выбрал «графининскую ризницу», завещав похоронить себя в ризах, преподнесенных ему графиней Анной Алексеевной29: «Ризы неразрезнаго синяго бархату, епитрахиль, палица, набедренник и поручи одинаковой материи, обшитые золотом; подризник полосатый; митра голубаго бархата, шитая золотом; подрясник шелковый коричневаго цвета. Все его облачение ея сиятельства графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской, дарствовано ему заблаговременно»30.

После кончины архимандрита Иннокентия, последовавшей в феврале 1847 г., Орлова-Чесменская проявила свою благосклонность к его преемнику – архимандриту Поликарпу. Новый настоятель, получив в декабре 1847 г. в подарок от графини четки, отправил ей образ святителя Димитрия, выразив свою признательность в следующем письме: «Сиятельнейшая Графиня! Высокая благотворительница обители нашей! Посланные от Вашего Сиятельства с иерод. Нафанаилом мне в дар чотки я имел щастие получить и в 1-й раз употребил их в день Святителя Иакова. Приношу Вашему Сиятельству благодарность за таковую память о мне. О, дабы оне красотою и изяществом своим возбуждали во мне любовь к ревностной молитве! Поздравляю Вас с праздником Рождества Спасителя Мира и наступлением Новаго года и молю Господа, да Ваши добродетели к ближним и любовь к благолепию Божественных храмов с каждым новым днем новаго лета приносят вам духовное утешение и приготовляют вечную радость на небесах»31.

Неоднократно Анна Алексеевна делала денежные пожертвования Спасо-Яковлевскому монастырю путем перечисления крупных сумм в банки и другие кредитные учреждения. Как правило, эти деньги имели целевое назначение. Так, в 1831 г. на поминовение родителей ею было перечислено 12,5 тысяч рублей, а спустя пять лет – еще 5 тысяч «на церковные потребы для ранних литургий, совершаемых по родителям». В 1845 г., незадолго до свой кончины, она внесла в Государственный заемный банк 100 тысяч рублей на трапезу братии и странников и 35 тысяч – на масло для церковных лампад. Общий объем банковских вкладов, открытых Орловой-Чесменской на имя монастыря составил более 150 тысяч рублей32.

Анна Алексеевна скончалась во 5 октября 1848 г., в возрасте 64 лет, и была похоронена в Новгородском Юрьевском монастыре33. Завещание оставленное графиней, было беспрецедентным. Своим предсмертным распоряжением два с половиной миллиона рублей – фантастическую по тем временам сумму, она передавала церкви, разделив эти деньги между 343-мя монастырями34, 48-ю кафедральными соборами и 49-ю попечительствами о бедных духовного звания. Правда, в условиях завещания строго оговаривалось, что деньги жертвовались в качестве неприкосновенного капитала и должны были поступить на хранение в «кредитные учреждения», а облагодетельствованные монастыри и соборы могли свободно распоряжаться лишь поступающими с них процентами35.

В декабре 1850 г. ярославский архиепископ Евгений повелел внести имя А.А. Орловой-Чесменской во все церковные и монастырские синодики Ярославо-Ростовской епархии для вечного поминовения «по случаю пожертвования, сделаннаго ею при жизни в пользу церквей и монастырей и на бедных духовнаго звания»36. В Спасо-Яковлевской обители имя графини поминалось неукоснительно. В монастырском синодике род Орловой-Чесменской был записан дважды: первая, более пространная запись, находящаяся на начальных страницах синодика, открывается именами ее духовных отцов «Преосвященного епископа Иннокентия, архимандритов Иннокентия и Фотия, иеромонаха Амфилохия, графа Алексия, графини Евдокии, графини дев. Анны, князя Григория, графа Иоанна, графа Феодора, боляр. Александра и срод.» Вторую, более краткую запись, содержащую имена ближайших родственников, можно датировать серединой 1830-х годов: «Алексия, Иоанна, Евдокии»37.

Итак, крупнейшая церковная благотворительница XIX столетия графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская, будучи почитательницей святителя Димитрия и духовной дочерью яковлевского старца Амфилохия, выделяла Спасо-Яковлевский монастырь, чтила эту обитель и одаряла ее. Она изготовила серебряную раку над местом погребения основателя монастыря, одела в серебро престол соборного храма, украшала драгоценными окладами почитаемые иконы, дарила образа, книги, священные облачения и церковную утварь. Великолепным памятником щедрости и благочестия графини Орловой-Чесменской стал воздвигнутый на ее средства монастырский храм святителя Иакова Ростовского.

Наиболее крупные пожертвования Орловой-Чесменской относятся ко второй четверти XIX в., а точнее периоду с 1824 г. до самой ее кончины в 1848 г. В общей сложности, «добродетельная графиня» Анна Алексеевна пожертвовала Спасо-Яковлевскому монастырю около 300 тысяч рублей38, что и позволило ей навсегда остаться в его истории самой щедрой дарительницей.

Приложение

В приложении опубликованы несколько писем иеромонаха Амфилохия, адресованных графине Анне Алексеевне Орловой Чесменской, датированных 1808-1821 гг.

1808 г., 1 декабря.
Сиятелнейшая графиня,
Милостивая государыня.
Дар мне присланной Киевской – от вашева сиятелства по святости неоценимой. Животворящей крест и святыя книги с любовию моею приях и облобызах. За что приношу мою всеусерднейшую благодарность. И долженствую о Вашем благополучии и добром спасении Господа Бога молить и Его угодника Святителя Димитрия. Затем пребуду с истинным моим почитанием и благоданостию по век мой,
вашего сиятелства, моей милостивой государыни, покорнейший слуга и богомолец,
гробовой иеромонах грешный Амфилохий.
1808-го года декабря 1 дня. Ростов, монастырь Яковлевский.

РГБ ОР Ф. 219. К. 32. Д. 42. Л. 1.

1811 г., 14 ноября.
Сиятелнейшая графиня Анна Алексеевна,
милостивая государыня.
Почтеннейшее писмо вашего сиятелства получил я, нижайший. Благодарю за усердие ваше и благодеяния и радуюсь, что вы находитесь в добром здравии. Молю Господа моего, чтобы навсегда сохранял оное купно и з душевным спасением, котораго и дороженят, желаю вашему сиятелству благополучнаго пути и в Питербурх, и там щастливаго пребывания. Я же в истинным моим к вам почитанием и благодарением, есмь и пребуду во век мой,
вашего сиятелства покорный слуга и богомолец,
гробовой иеромонах грешный Амфилохий.
Ноября 14 дня 1811 года. Ростов. монаст. Яковлевский». ||
Не пременяйте ни на что своей любви к Богу, котораго, я уверен, любите всем сердцем и всею мыслию и проч.
Буди к Нему верна до смерти, по-писанному: будите к ближнему сострадателны и милостиви, блаженны милостиви, яко тии помилованы будут, и даяй нищему, Богу взаймы дает.
И целомудренно, праведно и благочестиво поживем в нынешнем веце, ждущее блаженнаго упования и явления славы великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа.
Всем бо явитися нам подобает пред судом Божиим.

РГБ ОР Ф. 219. К. 32. Д. 42. Л. 7, 8.

1815 г., 20 февраля. Сиятелнейшая графиня,
милостивая государыня.
За вся ваша благодеяния ко мне, грешному, благодарность мою истинную приношу. Молю Бога, да сохранит ваше драгоценное здравие и соблюдет от всех неприязненных вражеских наветов и коварств, каковыми мир сей присполнен есть, и отвоюющей здесь невредиму преведет к церкви торжествующей на небеси. Истинных всех благ желатель вам,
гробовой грешный Амфилохий.
Февраля 20-го 1815 года. Ростов. м. Я.

РГБ ОР Ф. 219. К. 32. Д. 42. Л. 27.

1818 г., 29 апреля. Сиятелнейшая графиня Анна Алексиевна,
милостивая государыня.
При почтеннейшем вашем писании удостоился я получить образ Пресвятыя Богородицы Толгския, обложенный окладом серебряным и з драгоценными камнями и вызолоченном наилучшей работы. За таковое великое ваше усердие и любовь к Божией Матери воздаст вам сам мздовоздаятель и подвигоположник Господь Иисус Христос и Пречистая Его Матерь. И я, грешный, приношу мое усердное благодарение и молить всегда долженствую Господа Бога о вашем здравии и спасении.
Старушке вашей мое усердие и с почитанием моим к вашему сиятельству, пребуду навсегда, и да будет на вас Божие благоволение,
богомолец ваш гр. Амфилохий.
Покорно благодарствую за портрет графа Шереметева и раму на Спасителя Христа.
Апреля 29-го 1818 года. Ростов.

РГБ ОР. Ф. 219. К. 32. Д. 42. Л. 61.

1818 г., 10 декабря.
Сиятельнейшая графиня,
милостивейшая государыня.
За усерднейшия ваши писания и рясу приношу мою всенижайшую благодарность. Она мне весьма люба. Веть уже старой как малой, и сам не знает, чего желает. Простите, что я вас иногда беспокою. Надобно желать одной вечной, в чем бы можно было взойти в чертог небесный. Где безконечная радость и веселие вечное. Но увы мне, яко пришествие мое продолжается. И не вем дне скончания моево.
Простите, возлюбленная, да снидет на вас благословение Божие и пребудет отныне и до века.
Ваш богомолец, гр. грешный Амфилохий.
Старушке вашей мое почтение и Варваре Михайловне Нарышкиной, и Катерине Александровне тоже.
Декабря 10-го 1818 года. Ростов.

РГБ ОР. Ф. 219. К. 32. Д. 42. Л. 69.

1819 г., 19 июля.
Сиятелнейшая графиня Анна Алексиевна,
милостивая государыня.
Со днем ангела вашего, святыя Богопраматере Анны всеусердно поздравляю вас. И о сем молю Господа моего, да соблюдет Ваше здравие в спокойствии душевном и благополучии на множайшия лета. Но не скорбите, что враг, завидяй спасению нашему злыми человеки наводит смущение и безпокойствие. Бог да поможет вам и на него возложите всю надежду спасения своего, мир бо сей весь возле лежит. Я, слава Богу, здоров. Пожалуй, пришлите мне сукна манатейнаго поскорее аршин 30 на мантию мне, понеже я свою мантию отдал Симеону постригаться на сих днях. ||
Засим, пожелая вам от Бога благ, с почитанием моим пребуду до последних дней моих, и благословение Божие будет на вас отныне и до века.
Грешный Амфилохий.
Старушке вашей и всем вашим мое почитание.
Июля 19 1819 года.

РГБ ОР Ф. 219. К. 32. Д. 42. Л. 85-85 об.

1820 г., 17 ноября.
Возлюбленное о Господе Иисусе дщи,
Анна Алексиевна.
Получили мы 16-го сего ноября лампаду пред образ святителя Амфилохия серебряную и золоченую, работы превосходной, присланную от тебя, возлюбленное мое чадо. Сии плоды твоея любви ко Господу Богу и Его угоднику, за коим сам Подвигоположник Иисус Христос и его великие служители готовят тебе воздаяние в будущей небесной жизни, и святыми молитвами их послет тебе Господь помощь во всех твоих трудах и помянет всяку жертву твою и заступит тя. Особенно благодарствую за знатные присланные мне сапоги. Много сим одолжила. Прости, любезное чадо. Буди на тебе Божие благословение.
Гр. Амфилохий.
17-го ноября 1820. Ростов. м. Я.

РГБ ОР Ф. 219. К. 32. Д. 42. Л. 115.

1821 г., 19 марта.
Возлюбленное о Господе Иисусе чадо,
Анна Алексиевна.
Два любезныя твои писма получил 15-го сего месяца и приложенные ассигнации. Благодарствую, возлюбленное чадо мое, и паки благодарю. Да будет сие во славу Божию и в честь его Святителя Димитрия и на спасение души твоея. Нет сего дороже – души спасения. Как и Господь сказал: ищите прежде царствия Божия. Много благодарю отца игумена Фотия за ево ко мне любовь. Бог ему воздаст небесным воздаянием. Молю Господа, да сохранит твое дорогое здравие и душевное спасение, еже не поколебатися уму прилоги врата злаго, да будет на тебе благословение Божие и на доме твоем.
Гр. Амфилохий.
Марта 19-го 1821-го года. Ростов. м. Я.

РГБ ОР Ф. 219. К. 32. Д. 42. Л. 127.

  1. Подробнее о жизни гр. А.А. Орловой-Чесменской см.: Елагин Н. Жизнь графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской. СПб. 1853; Улыбин В.В. Архимандрит Фотий (Спасский) и графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская. СПб, 2001; Роуз С., иером. Тайная монахиня Агния. Жизнеописание благодетельницы св. Руси графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской // Журнал «Русский Паломник». 2003. №27.
  2. «Дарья Федоровна Фикельмон в своем дневнике вела своеобразную летопись красавиц петербургского света». М. Яковлева. Причудница большого света // Журнал «Родина». 2006. № 12. С. 132.
  3. Дневник Долли Фикельмон. Публикация и перевод С. Мрочковской-Балашовой. www.pushkin-book.ru.
  4. ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 13. Д. 102. Л. 45.
  5. Улыбин В.В. Беспримерная благотворительница (К 220-летию со дня рождения графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской) www.rusk.ru.
  6. Титов А.А. Графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская и иеромонах Амфилохий (1817-1835) // Исторический вестник. 1903. № 11. С. 573-579.
  7. ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 1. Д. 153. Л. 10; РГБ ОР Ф. 219. К. 32. Д. 42. Л. 5.
  8. Письма иеромонаха Амфилохия к А.А. Орловой-Чесменской 1808-1822 гг. хранятся ныне в рукописном отделе РГБ. За указание мне этого источника приношу искреннюю благодарность А.Г. Морозову.
  9. РГБ ОР. Ф. 219. К. 32. Д. 42. Л. 79.
  10. [Селецкий Д.С.] Описание Ростовскаго ставропигиальнаго первокласснаго Спасо-Яковлевскаго-Димитриева монастыря и приписнаго к нему Спасскаго, что на Песках. СПб., 1849. С. 27-28.
  11. Описание жизни почившаго в Господе Ростовскаго ставропигиальнаго Яковлевскаго монастыря гробоваго иеромонаха Амфилохия. М., 1834. С. 80.
  12. ГМЗРК. Р-881. Л. 31, 112 об.
  13. ГМЗРК. Р-881. Л. 112 об., 129.
  14. [Селецкий Д.С.] Описание ... С. 30.
  15. Виденеева А.Е. Серебряная гробница св. Иакова Ростовского Спасо-Яковлевского монастыря // Минувших дней связующая нить. V Тихомировские чтения. Ярославль, 1995. С. 22-25; Никитина Т.Л. Надгробный комплекс святителя Иакова Ростовского // СРМ. Ростов, 2006. Вып. XVI. С. 335-344.
  16. РГАДА. Ф. 1407. Оп. 1. Д. 1503. Л. 7-7 об.; Д. 1463. Л. 1.
  17. ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 1. Д. 153. Л. 10.
  18. [Селецкий Д.С.] Описание ... С. 18.
  19. [Селецкий Д.С.] Описание ... С. 19-20.
  20. РГБ ОР Ф. 219. К. 32. Д. 42.
  21. Вероятно, речь идет о Ярославском архиерейском доме или одном из епархиальных монастырей, в число которых ставропигиальный Спасо-Яковлевский монастырь не входил.
  22. РГБ ОР Ф. 219. К. 32. Д. 42. Л. 15.
  23. РГБ ОР Ф. 219. К. 32. Д. 42. Л. 24.
  24. РГБ ОР Ф. 219. К. 32. Д. 42. Л. 20; Последние дни и кончина архимандрита Спасо-Яковлевскаго Димитриева монастыря Иннокентия в описании его современника / Публ. А.А. Титова // ЯЕВ. 1900. Неофиц. часть. № 9. С. 134-143, 167-173.
  25. 25 ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 13. Д. 106. Л. 5-6, 23-14, 16 об.-17.
  26. ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 13. Д. 106. Л. 9-10.
  27. ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 13. Д. 106. Л. 13-14, 19.
  28. РГАДА. Ф. 1407. Оп. 1. Д. 1463. Л. 1.
  29. По описанию свидетеля последних дней архимандрита Иннокентия, за два дня до кончины: «И начал его наместник спрашивать: ежели случится вам смертный час, где прикажете погребсти Вас? – «Подле старца Амфилохия». Какую, батюшко, прикажете ризницу? Сказал отрывисто: «графининскую, а подризник полосатый, разве ты не знаешь?». (Последние дни и кончина архимандрита Спасо-Яковлевскаго Димитриева монастыря Иннокентия ... С. 138.
  30. Последние дни и кончина архимандрита Спасо-Яковлевскаго Димитриева монастыря Иннокентия ... С. 142.
  31. РГАДА. Ф. 1407. Оп. 1. Д. 1503. Л. 7.
  32. РГАДА. Ф. 1407. Оп. 1. Д. 1463. Л. 1.
  33. Роуз С., иером. Тайная монахиня Агния. ... // Журнал «Русский Паломник». 2003. №27.
  34. 340 российских монастырей получили по 5 тыс. руб. серебром, а трем, наиболее почитаемым графиней обителям были завещаны более крупные суммы: Новгородскому Юрьеву монастырю – 300 000 руб., Почаевской лавре – 30 000 руб., Соловецкому монастырю – 10 000 руб.
  35. ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 13. Д. 161. Л. 7-10 об.
  36. РФ ГАЯО. Ф. 196. Оп. 1 Д. 17365. Л. 1.
  37. ГМЗРК. Р-1132. Л. 11 об., 132 об.
  38. 38 В пересчете на ассигнации.

Представители рода Пелёвиных, принадлежавшие к «первостатейному» кругу крестьян с. Поречье-Рыбное, были известны в XIX в. в Ростове, Москве, Петербурге, Нижнем Новгороде, Харькове и других городах России своей экономической деятельностью, благотворительностью, родственными связями.

Целью настоящей работы является освещение генеалогии и истории старшей ветви рода Пелевиных. Значимость исследования определяется наличием в собрании коллекций ГМЗ «Ростовский кремль» комплекса предметов, принадлежавших крестьянину Якову Андреевичу Пелевину. Это экспонируемый в картинной галерее портрет, а также сургучная печать, сундуки конца XVIII – начала ХIХ в., поступившие в 1928 г. от его внука, хранителя Ростовского музея Дмитрия Андреевича Иванова1.

История и генеалогия рода Пелевиных ранее детально не рассматривалась. В историографии темы следует выделить две работы: искусствоведа Т.В. Колбасовой о купеческом портрете в собрании музея, где в списке каталога представлен портрет Я.А. Пелевина, даны краткие исторические и биографические сведения о нем2, а также Е.В. Вичутинской, урожденной Копериной о Московской ветви Копериных-Щаповых. Ее бабушка – Варвара Дмитриевна была дочерью Дмитрия Петровича Устинова и его жены Любови Яковлевны, урожденной Пелевиной – дочери Якова Андреевича. Автор на основе воспоминаний рассказывает о семьях Пелевиных и Устиновых, судьбах родственников в XX в.3 Одной из основных задач настоящей работы является введение в оборот материалов, точных датировок, связанных с историей и генеалогией рода на основе анализа источников.

Документальной основой для исследования послужили ревизские сказки, договора и контракты крестьян в фонде поречского вотчинного и волостного правления, метрические книги с. Поречья, списки ростовских купцов и мещан, некоторые данные фондов советского периода, содержащиеся в РФ ГАЯО. Среди перечисленных источников выделим метрические книги, наиболее точно, подробно и достоверно освещающие вопросы генеалогии, социальной мобильности ростовского крестьянства, а зачастую купечества и мещанства Ростова и Петровска, Ярославля и Москвы. Использовался широкий круг документов РГАДА – фондов Орловых, Паниных, А.И. Менде. Привлечены данные губернской статистики, труды Ф.Я. Никольского, Н.П. Столпянского, А.А. Титова, а также устные источники – воспоминания старожилов п. Поречье.

Появление фамилии Пелевины следует отнести к 40-м годам XVIII в. Именно в этот период в документах ростовской духовной консистории встречаются самые первые упоминания поречских крестьян с фамилиями4. Произношение фамилии имеет свою особенность. Его следует делать так, как это принято в Поречье, употребляя гласную «ё» с ударением во втором слоге – Пелёвины5.

Генеалогическая схема рода Пелевиных обладает определенной стройностью. По имеющимся в нашем распоряжении источникам удалось установить единственного родоначальника – предка всех Пелевиных, живших в Поречье в XVIII-XX вв. Выявлена только одна параллельная ветвь, не оставившая потомства к 1800 г.

Наиболее ранние сведения о Пелевиных дает подворная опись 1784-1788 гг. в связи с отказом графу В.Г. Орлову с. Поречья от его братьев6. На ее страницах семейства Михаила, Ивана Большого и Андрея Андреевых Пелевиных записаны в одном месте, а Семена через несколько крестьянских родов чуть ниже. Братья уже были разделены: «во дворе…» семья каждого. Жена Семена Андреевича Анисья Ивановна (род. в 1729 г.) происходила из Поречья. Его единственная дочь Елена была выдана в замужество за поречского крестьянина.

В книге ревизской 5 ревизии 1795 г. 152 крестьянских рода с. Поречья записаны под заголовками по фамилиям, в частности – «Род Пелевиных». Подобно подворному описанию здесь перечислены семьи четырех родных братьев Пелевиных. Сведения даны по старшинству в роде7. Михайло Андреевич к моменту проведения ревизии был вдов. Вместе, но без упомянутого заголовка, семьи Пелевиных значатся и в ревизской сказке 1815 г.

Известно, что год рождения человека довольно трудно определить по возрасту указанному в ревизских сказках. При вычитании из года проведения текущей и предыдущей ревизий указанное число его полных лет в момент записи в ревизские сказки год рождения зачастую не совпадает. При подобном вычитании бывает разница в один или два года. Неточность в записи возраста мы видим и в метрических книгах, имеющих, однако, важное преимущество – точные даты рождений, браков и смерти. Год рождения, если он не проверяется метрическими книгами по записи в 1-й части рождений, мы укажем приблизительно.

Ввиду большого объема материалов по истории и генеалогии Пелевиных в XVIII-XX вв. и ныне проживающих в п. Поречье, мы рассмотрим старшую ветвь от М.А. Пелевина, а в последующем сообщении другие ветви рода от его братьев.

В 1795 г. у Михаила Андреевича указан написанный в ревизию 1782 г. сын Андрей с женой Анной Никитичной (род. в 1754 г.), происходившей из с. Поречья. Их старшая дочь Марфа (род. в 1778 г.) была выдана в замужество за поречского крестьянина. Уже после 4-й ревизии 1782 г. родились Яков и Елена. По данным ревизии 1815 г., Андрей Михайлович умер в 1814 г. В его семействе значились жена, вдова Анна Никитична 61 года, Яков Андреевич с женой Марией Яковлевной по 25 лет, Никита Андреевич 17 лет и его жена Екатерина Михайловна 18 лет, а также сестры – Елена 24 лет и Прасковья 6 лет. Никита Андреевич, по ревизии 1834 г., умер в 1817 г.8

Сведений из документальных источников, касающихся экономической деятельности Пелевиных в конце XVIII – начале XIX вв. нами не обнаружено. Применительно к этому периоду, Н.П. Столпянский сообщает о пяти салотопенных, свечных заводах поречских крестьян, называя среди них Я.А. Пелевина9. Сообщение Столпянского косвенно подтверждается документами журнала входящих бумаг Московской домовой конторы В.Г. Орлова за 1799 г. Однако, фамилии хозяев заводов – «салотопенных заводчиков» в источнике не упомянуты10.

Первые, обнаруженные нами данные о Я.А. Пелевине содержатся в журнале по вотчинам за 1813 г. В докладе поречского бурмистра Сироткина от 16 февраля 1813 г. значится, что избранный ему в помощь крестьянин Яков Пелевин просит уволить его «по торговому производству огородными произрастаниями» в Петербург, на 4 месяца. Бурмистр полагал «сделать ему сию милость, а при отлучке его в решении дел мирских не будет остановки». 19 марта домовая контора утвердила доклад11.

В 1820-х годах Яков Андреевич занимался приготовлением цикорного кофе. В «Книге договоров и согласий поречского вотчинного правления…» зафиксировано данное ему 9 марта 1827 г. крестьянином В.А. Лалиным обязательство. Лалин продавал на ригу Пелевина цикорий и остался должен 1500 руб. Деньги он обязался заплатить в два срока в течение двух лет. В залог Лалин предоставил его собственный каменный сально-свечной завод с условием, что если Пелевин будет его использовать – из долга вычитается 300 руб. Если же долг не будет выплачен, завод переходил в собственность Пелевина12.

В журнале исходящих бумаг Московской домовой конторы В.Г. Орлова по вотчинам Семеновской, Порецкой и Борисоглебской 1826-1829 гг. 22 июня 1828 г. имеется сообщение поречскому бурмистру Самойлову о рассмотрении прошения крестьян с. Поречья Никиты Погунова, Василия Суслова и Якова Пелевина, просивших «у Государя Графа вечной свободы себе с семействами». Источник является «краткой исходящей», то есть очень краткими записями, фиксирующими только суть дела, без каких либо подробностей и мы можем лишь предполагать, почему Яков Андреевич не получил вольную. А ведь в деле есть, по крайней мере, 10 записей, как о рассмотрении подобных прошений, так и о «даровании вечной свободы» конкретным поречским и борисоглебским крестьянам. В том же источнике 19 марта 1829 г. зафиксировано разрешение об увольнении помощника поречского бурмистра – Пелевина в Петербург с 20 марта по 20 сентября. К сожалению, его имя не указано13.

«Книга договоров и согласий…» 16 января 1831 г. показывает Якова Андреевича опекуном над капиталом семенного товара в 6496 руб. в Петербурге и Поречье, оставшегося после смерти крестьянина Никиты Васильевича Погунова до продажи его вдовой М.А. Погуновой Н.Н. Титову, о чем был составлен договор14.

По сведениям губернской статистики, собранным в 1853 г., Я.А. Пелевин, торговавший по свидетельству 2 рода, в с. Поречье имел: 1.Сально-свечной завод с производством литых сальных свеч до 7200 пуд., по 3 руб. 70 коп. за пуд на 26 640 руб. серебром. Рабочих было 14 чел. Сало топленое закупалось в г. Спасске Тамбовской губернии по 3 руб. Сбыт свеч производился в Петербурге. 2. Мятно-тминный масляный завод с выгонкой английского и немецкого мятного масла до 600 фунтов по 3 руб. за фунт на 1800 руб., а также тминного масла 600 фунтов по 90 коп. за фунт на 340 руб., всего на 2340 руб. Рабочих было 2 чел. Мята закупалась у поречских огородников от 60 до 70 коп. за пуд, тминная – в Юрьевском уезде Владимирской губернии от 70 до 80 коп. за пуд. Сбыт производился в Москве и на Нижегородской ярмарке15.

Данные заводы указаны и в таком источнике как фонд «Материалы отделения начальника геодезических работ по составлению атласа Российской империи генерал-майора А.И. Менде» межевого архива РГАДА. В отличие от большей части обезличенных Экономических примечаний разных дач Ростовского уезда, где в редком случае упоминаются фамилии помещиков, Экономическое примечание с. Поречья 1856 г. сделано очень подробно. Здесь названы даже имена и фамилии хозяев местных заводов, в частности – Яков Пелевин, Устиновы, Шестаковы, а производственные показатели в основном совпадают с вышеуказанной статистикой губернского механика Мейшена16. А.А. Титов отмечает, что оба завода в 1858 г. прекратили свое существование17.

Следует коротко рассмотреть вопрос о рабочей силе: 1. О «покупных для услуг» поречских крестьян и Пелевиных в частности. 2. О свободных людях разных податных сословий постоянно живших в Поречье. 3. О «поденщиках», приходивших в село на заработки. По «Уложению» графа В.Г. Орлова крестьяне имели право покупать себе крепостных на стороне, записывая их на его имя18. «Уложение» строго оговаривало, что крестьяне, пожелавшие купить себе работника или работницу, должны быть «поведения добраго» и относиться к своим крепостным осторожно, «отечески», о покупке, а также и найме «уведомлять бурмистра, кто у него в работниках неотменно»19. Списки покупных людей бурмистр с. Поречья за свое село, Воржу, Спасскую (графскую) слободу, Борисоглебские слободы, как глава центра ростовских вотчин, отправлял в начале года в Москву, в домовую контору20. В ревизских сказках с. Поречья, вслед за ревизионными списками крестьян, записаны их покупные люди – девки, мужики, семьи. Списки занимают примерно шестую часть ревизских книг, а число покупных по спискам ревизий 1795, 1815 гг. составляет чуть больше 200 человек21. К 1860 гг. число их заметно сокращается. В списках всегда рядом есть помета, сделанная чернилами, карандашом – у кого был, кем он был куплен: «Оная девка Николая Сорогина», «У Андрея Титова», «Ивана Маринина Большого» и т.д. По данным пометам выявлено, что Пелевиным в 1820 гг. принадлежали две купленные ими работницы: девка Федора Савельева 30 лет и вдова Акулина Прокофьева 40 лет. Кто именно из представителей рода купил их не устанавливается, поскольку записано коротко: «У Пелевина»22. Однако, в списках последней ревизии 1858 г. имеется помета карандашом, что «девка Федора Савельева 58 лет у Василия Иванова Пелевина»23. В метрической книге 1857-1868 гг. значится, что 22 мая 1862 г. «крестьянина Якова Андреева Пелевина работница Акулина Прокофьева» в возрасте 75 лет умерла24. В 1830-х годах у него же находилась в услужении покупная работница, девка Елена Галактионова25, а в 1840-е годы – девка Дарья Сафонова26. Фамилий покупные люди не имели. Крестьяне могли их дарить, продавать, отдавать мужиков, по истечении определенного срока оседлости с момента покупки за себя в рекруты, завещать по наследству, отпускать на волю с согласия вотчинного правления и домовой конторы27.

Другая категория работников и работниц у поречских крестьян – свободные люди, постоянно проживавшие в селе, работавшие по найму: вольноотпущенные помещиками разных губерний дворовые и крестьяне, отставные унтер-офицеры и солдаты28, мещане Ростова29, Ярославля30, Переславля31, Костромы32. Их насчитывалось до 130 человек обоего пола, только по одной метрической книге церквей с. Поречье за 1840-1850 гг. В источнике они упомянуты не только в связи с появлением на свет детей, браками и кончиной, но и у кого в услужении находились. Вольноотпущенные иногда отмечались в ревизской сказке в списке крестьянской семьи33. Таких лиц у Пелевиных нами не обнаружено, но они были у их родни.

Судя по промысловой деятельности, Пелевины пользовались наемным трудом такой категории работников, как «поденщики» – крепостные крестьяне, солдатки34, приходившие в Поречье на заработки из разных селений Ростовского уезда и соседних губерний, в основном: Владимирской, Тверской, Костромской. Число их доходило до 2000 человек обоего пола35.

Первая жена Я.А. Пелевина Мария Яковлевна значится в списках ревизий 1815 и 1834 гг. От этого брака родилась дочь Клеопатра36. 22 марта 1836 г. Мария Яковлевна умерла от «водяной» болезни37. 10 мая 1836 г. Яков Андреевич вторым браком женился на дочери ростовского мещанина Василия Алексеевича Козлова девице Анастасии. Поручителями по жениху были поречские крестьяне Петр Васильевич Лалин и Иван Андреевич Меньшой Пелевин (двоюродный дядя жениха), а по невесте ее брат, ростовский мещанин Владимир Васильевич Козлов и поречский крестьянин Дмитрий Николаевич Кохов38. Козловы происходили из крестьян с. Поречье39. Дед Анастасии Алексей Степанович Козлов в историографии считается строителем поречской колокольни40. В 1809 г. Козловы, вместе с семьями А.А. Титова, И.Ф. Королева, И.И. Пыхова, записались в ростовское купечество, в 1-ю гильдию с капиталом 50 тыс. руб.41 В 1810-1850 гг. они состояли в купечестве 3 гильдии и мещанах42. Проживая в Ростове, крещение детей, бракосочетание, захоронение усопших Козловы производили в Поречье, как и многие уроженцы села, ставшие в разных городах купцами и мещанами43.

15 мая 1837 г. у Якова Андреевича и Анастасии Васильевны родился сын Леонтий44. Как видно из метрических книг, в семье почти каждый год рождались дети, умиравшие в возрасте 2-10 месяцев: Мария (26 марта-16 июня 1840 г.)45, Алексей (13 марта-8 апреля 1845 г.)46, Александра (5 апреля-5 октября 1846 г.)47, Андрей (30 июля-2 октября 1847 г.)48 Восприемниками всех их были тесть Я.А. ростовский мещанин В.А. Козлов и его дети: девица Александра Васильевна Козлова и ярославская мещанка Варвара Васильевна Корелина, Петр Васильевич Козлов, а также поречский крестьянин Александр Яковлевич Устинов и девица Наталья Яковлевна Устинова.

12 августа 1843 г. родилась Любовь Яковлевна. 13 августа ее крестили в Петропавловском храме с. Поречья священник Гавриил Михайлович Бахтиаров с дьяконом Николаем Васильевым, дьячком Андреем Семеновичем Порецким и пономарем Константином Ивановым. Восприемниками стали брат, Леонтий Яковлевич и тетушка, девица Александра Васильевна Козлова49.

25 февраля 1851 г. родилась Евфалия Яковлевна. 26 февраля ее крестили в Никитском храме с. Поречья иерей Иван Яковлевич Никольский с дьяконом Николаем Васильевым, дьячком Михаилом Алексеевым и пономарем Иваном Николаевым. Восприемниками были Леонтий Яковлевич и дочь Якова Николаевича Устинова Евдокия50.

С семьями церковного клира родного села Яков Андреевич и Анастасия Васильевна были очень близки. В метрических книгах 1830-1850 гг. зафиксировано около 20 случаев, когда они выступали восприемниками родившихся детей священников и дьяконов. Он был крестным для мальчиков, она – для девочек51. Подобного рода отношения были с семьей Устиновых52.

Старшая дочь Клеопатра 4 ноября 1834 г. вышла замуж за поречского крестьянина Петра Никитича Серафимова. Семья имела в услужении трех покупных людей, огородное заведение в Риге, куда «отлучалась по торговым делам» с 15 февраля по 1 октября. Ее свекор в 1825-1826 гг. являлся помощником бурмистра, в 1829-1830 гг. – старостой землячества в Риге53. Серафимовы состояли в родстве с «первостатейными» крестьянскими семьями Пыховых, Лалиных, Королевых54. Пелевины были крестными многих детей в этих семьях55.

В доме Якова Андреевича проживала его родная сестра, девица Елена Андреевна56. 3 августа 1848 г. она умерла от эпидемии холеры, разразившейся в губернии, унесшей в Поречье более 200 человеческих жизней57. Младшая их сестра Прасковья Андреевна была в замужестве за поречским крестьянином Иваном Андреевичем Марзавиным. Крестными их детей зачастую были Яков Андреевич и Клеопатра Яковлевна58. В книге «Записи договоров и согласий…» 7 июля 1831 г. зафиксировано завещание Ивана Марзавина. Свой дом с имуществом он после смерти предоставляет в полное хозяйственное владение и распоряжение Прасковье Андреевне, его жене по второму браку, которую еще при вступлении в брак обязался наградить половиной дома. Покупная их работница, девка Лукерья Леонтьева, «если до смерти моей будет мне служить с должным как хозяину почитанием и уважением, то оная по смерти моей от услуг, как жены моей, так и прочих моих наследников должна быть свободной…»59. У его брата, Николая Марзавина упомянута в работницах вольноотпущенная девка Ростовского уезда сельца Дубровки Ксения Кирилова60. Представители рода Марзавиных имели каменные двухэтажные дома в Поречье, в 1860 годы занимали должность волостного старшины61.

16 мая 1855 г. Леонтий Яковлевич женился на Анне Васильевне 17 лет, дочери умершего (в 1854 г.62) поречского крестьянина Василия Александровича Шестакова. Поручителями по жениху были брат Анастасии Васильевны ростовский мещанин Петр Васильевич Козлов и муж ее сестры ярославский мещанин Константин Корелин, а по невесте – ее братья, поречские крестьяне Павел и Асаф Васильевичи Шестаковы63. Следует отметить, что между Пелевиными и Шестаковыми уже существовали родственные связи: 11 января 1842 г. младшая дочь И.А. Меньшого Пелевина – Любовь (троюродная сестра Я.А.) вышла замуж за Александра Васильевича Шестакова – родного брата невесты Леонтия Яковлевича64. Семья Шестаковых была «первостатейной», очень состоятельной. В 1830-1890 гг. в Поречье им принадлежали сально-свечной, цикорный и масло-мятный заводы65, а также два огородных заведения в Петербурге66. В услугах была покупная работница67. Представители рода Шестаковых занимали в 1850-е годы должность бурмистра села, в 1870-е годы должность волостного старшины68, избирались от сельского общества в Ростовское уездное по крестьянским делам присутствие69.

У Леонтия Яковлевича и Анны Васильевны известны две дочери – Мария и Клавдия. Год рождения старшей дочери по ревизским сказкам – ок. 1857 г.70 Точная дата не определяется, поскольку в метрической книге с. Поречья 1857-1868 гг. листы за 1857 г. 1-й части рождений чередуются с листами 2-й и 3-й частей браков и смерти, а многие утрачены. Из того же источника видно, что Мария Леонтьевна умерла 1 января 1859 г. в возрасте 1,5 лет «от кашля»71. 26 февраля 1860 г. родилась Клавдия Леонтьевна. 27 февраля ее крестили в Никитском храме с. Поречья благочинный, иерей Гавриил Бахтияров с дьяконом Петром Баженовым и пономарем Федором Ивашковским. Восприемниками были дед, Яков Андреевич и тетушка, Любовь Яковлевна72. 20 июля 1860 г. Клавдия Леонтьевна умерла «от поносу»73.

25 апреля 1860 г. Любовь Яковлевна вышла замуж за Дмитрия Петровича Устинова – «города Петровска 2 гильдии купеческого внука». Невесте было 16 лет, жениху 22 года. Поручители в метрической книге не зафиксированы74. Дед жениха, Яков Николаевич в 1840-е годы был бурмистром с. Поречья75. Данная ветвь рода поречских крестьян Устиновых была отпущена на волю в 1857-м году76. В Петровске Устиновы имели картофеле-паточный завод, торговую фирму77. В Поречье за ними оставался роскошный двухэтажный каменный дом-усадьба, действовали их масло-мятный, цикорный, картофеле-паточный, саговый заводы78. Крещение детей, погребение усопших Устиновы производили в с. Поречье79. Семья известна благотворительностью, общественной деятельностью80. Их родственники, поречские Устиновы, люди состоятельные, в 1870 гг. избирались церковными старостами81, а часть их записалась в мещане г. Ярославля82.

Дом Я.А. Пелевина в Поречье локализуется на Верхнем посаде (ул. Кирова), к югу от дома-усадьбы Устиновых (ул. Кирова 53»А»). По воспоминаниям старожилов улицы, это был большой двухэтажный каменный дом, размерами превосходивший стоящий рядом особняк Устиновых83. В Ростове Якову Андреевичу принадлежал дом, в котором в конце 1850 начале 1860 гг. снимало квартиру женское училище. Делами по нему, в том числе получением квартирной платы, выдачей расписок, занималась Анастасия Васильевна84.

Датой смерти Я.А. Пелевина в литературе и некоторых источниках выступает 1863 г.85 Однако, по метрическим книгам совершенно четко определяется, что он скончался 23 и похоронен 25 ноября 1862 г. у Петропавловской церкви с. Поречье86. Леонтий Яковлевич умер 29 декабря 1864 г. «от кашля» и был похоронен 31 декабря рядом с отцом87. Анна Васильевна пережила мужа на 10 лет, скончалась в Поречье 28 января 1874 г. «от чахотки»88.

25 января 1870 г. в Николоподозерской церкви г. Ростова состоялось венчание ростовского купеческого сына Андрея Дмитриевича Иванова 20 лет и с. Поречья крестьянской дочери, девицы Евфалии Яковлевны Пелевиной 17 лет. Поручителями по жениху были его брат, ростовский купец Н.Д. Иванов и дядя, мещанин А.С. Иванов, а по невесте – петровский купец Д.П. Устинов и ростовский купец Н.В. Тимонов89. 19 февраля 1871 г. у них родился первенец, Дмитрий. 20 февраля в том же ростовском храме он был крещен. Восприемниками Дмитрия Андреевича стали дед, ростовский купец Д.С. Иванов и тетушка, Л.Я. Устинова90.

После смерти Я.А. Пелевина Анастасию Васильевну, очевидно, забрали к себе дочери. Доверенным наследников Пелевиных был Д.П. Устинов. 23 января 1872 г. на волостном сходе крестьян с. Поречье рассматривалось его предложение купить дом в Общество, для церковного притча за 2500 руб., а ему уступить общественный дом Сорогиных за 500 руб., что составит платеж 2000 руб., сроком выплаты в 4 года по 500 руб. серебром. Сход приговорил купить дом на этих условиях и определил платить из доходов водяной мельницы91. Однако, судя по прошению от 18 января 1876 г. крестьянской вдовы А.В. Пелевиной, петровской купеческой жены Л.Я. Устиновой и ростовской купеческой жены Е.Я. Ивановой, деньги за дом по приговору 1872 г. не были им выплачены. Сход постановил, в виду скудности общественных средств, предложить просительницам получить за дом в текущем году 1000 руб. По платежу второй части уполномочить волостного старшину В.П. Пикушина «взойти в согласие с просительницами, или их доверенными»92. «Купчая крепость» на дом была им оформлена 8 февраля 1876 г. В начале 1877 г. Сход постановил выдать наследникам оставшуюся тысячу в январе-феврале, а дом считать общественной собственностью93.

По некоторым данным, в 1880-1918 гг. в доме Пелевиных размещалась почта с. Поречье94. После перевода почтового отделения в 1919 г. на «Заречье» в дом «бывшей» А.И. Мельниковой95 дом Пелевиных на Верхнем посаде пришел в запустение96. В 1930-х годах он был сломан вместе с десятком других «кулацких и сгоревших от пожара 1887 г.» двухэтажных каменных домов на кирпич, для расширения и реконструкции консервного завода97.

«Первостатейные» крестьяне с. Поречья, такие, как Пелевины и Королевы, Титовы и Пыховы, Сорогины и Козловы, Устиновы и Шестаковы, связанные родственными узами между собой, с ростовским купечеством и мещанством играли важную роль в экономической жизни города и уезда. А их дети и внуки – в общественной жизни Ростова, в реставрации Ростовского кремля, в создании и деятельности в нем музея.

  1. ГМЗРК. Ж-328; М-910; Д-871; Д-893. Кроме того: Печать сургучная кон. XIX в. «Цикорный кофе Василия Пелевина». М-892.
  2. Колбасова Т.В. Купеческий портрет из собрания Ростовского музея / СРМ. Вып. XI. Ростов, 2000. С. 172, 176-177.
  3. Вичутинская Е.В. Московская ветвь рода Копериных-Щаповых. / ИКРЗ 2005. Ростов, 2006. С. 306-308.
  4. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 654. Л. 74 об., 79 об., 94 об., 99 об.
  5. Однако, стоит отметить, что произношение некоторых поречских фамилий, осевших в Ростове, изменяется: например, поречское – Костылёвы с ударением на третью гласную «ё», превращается в ростовское – Костылевы с ударением на первую гласную.
  6. РФ ГАЯО. Ф. 225. Оп. 2. Д. 43. 70 об.
  7. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 1. Л. 69 об.–70.
  8. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 4. Л. 61 об.
  9. Столпянский Н.П. Промыслы в селе Поречье-Рыбном Ростовского уезда, Ярославской губернии / Труды комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. СПб. 1885. С. 2–33.
  10. РГАДА. Ф. 1273. Оп. 1. Д. 534. Л. 26, 33 об., 65.
  11. РГАДА. Ф. 1273. Оп. 1. Д. 820. Л. 26 об., 35.
  12. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 3. Л. 28 об.
  13. РГАДА. Ф. 1273. Оп. 1. Д. 986. Л. 72 об., 98.
  14. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 3. Л. 68 об.
  15. Подробное статистическое обозрение фабрик и заводов Ярославской губернии. СПб. 1857. С. 26.
  16. РГАДА. Ф. 1357. Оп. 1. Д. 53. Л. 103-103 об.
  17. Титов А.А. Статистическо-экономическое описание Ростовского уезда. СПб. 1885.
  18. «Уложение для с. Поречья гр. Орлова» // ЯГВ. 1853. С. 429, 445, 464.
  19. РГАДА. Ф. 1273. Оп. 1. Д. 506. Л. 15. Рукописный, оригинальный текст «Повелений» для с. Поречья, а также для Борисоглебских слобод, данный 16 июля 1774 г. «В бытность его Сиятельства, графа Владимира Григорьевича в Поречье…», ставших основой «Уложения».
  20. РГАДА. Ф. 1273. Оп. 1. Д. 534. Л. 16 об., 18, 30 об.; Д. 544. Л. 62 об., 140; Д. 820. Л. 35.
  21. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 1. Л. 270-300; Ф. 113. Оп. 1. Д. 2. Л. 1-4 об., 82 об.
  22. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 4. Л. 109 об, 110.
  23. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 9. Л. 168.
  24. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 265. Л. 248 об.
  25. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 262. Л. 39 об.
  26. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 145 об.
  27. РГАДА. Ф. 1273. Оп. 1. Д. 679. Л. 9, 13, 32, 43 об., 49 об., 53, 60; Д. 820. Л. 68, 140; Д. 869. Л. 10 об., 104 об., 134; Д. 986. Л. 40 об., 64, 67 об.
  28. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 110 об., 146 об., 156 об., 157, 173 об., 201 об., 214 об., 225 об., 230 об., 260 об., 271 об., 305 об., 306 об., 312 об., 412 об.
  29. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 107, 120 об., 169 об., 190 об., 220 об., 261 об., 263 об., 317 об. Например, ростовская мещанка, девка Зиновия Андреева, проживавшая «в доме вдовы Марьи Кириловой Воробьевой в послужении»; «Проживающий на заработках в селе нашем костромской мещанин…».
  30. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 256 об.
  31. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 143 об., 317 об., 387 об.
  32. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 266. Л. 11 об., 38 об.
  33. РФ ГАЯО Ф. 113. Оп. 1. Д. 1. Л. 174–175.
  34. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 46 об., 53 об., 88 об., 99 об., 107 об., 108 об., 111 об., 117 об.. 120 об., 121 об., 137 об., 158 об., 159, 178 об., 180 об., 192, 202 об., 221 об., 222 об., 224 об., 229 об., 240 об., 314 об., 357 об., 375 об., 415 об.
  35. Никольский Ф.Я. Село Поречье-Рыбное // ЯГВ. 1848 г. №№37–43; РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 82 об., 88 об., 121 об., 146 об., 305 об. Примечание: Единичные случаи – из Вологодской, Московской, Рязанской губерний, а также евреи из Полоцкой губернии.
  36. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 4. Л. 61 об.
  37. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 262. Л. 167 об.
  38. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 262. Л. 165 об.
  39. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 1. Л. 137.
  40. Никольский Ф.Я. Указ соч.; Титов А.А. Ростовский уезд Ярославской губернии. М. 1885. С. 124–150; Федотова Т.П. Вокруг Ростова Великого. М., 1987. С. 85-87; Маринин И.Л. Поселок-памятник // «Ростовский гражданин» №28. Приложение к газете «Ростовский вестник» 25 января 1992 г.
  41. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д. 3500. Л. 13.
  42. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 847. Л. 176; Д. 894. Л. 23; Д. 1008. Л. 120; Д. 1056. Л. 229.
  43. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 262. Л. 19 об., 29, 54, 57, 78 об., 87 об., 122, 124, 151 об.; Д. 263. Л. 411 об.
  44. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 262. Л. 176.
  45. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 3 об.
  46. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л.168 об.
  47. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 200 об., 225 об.
  48. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 235 об., 265 об.
  49. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 113 об.
  50. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 264. Л. 3 об.
  51. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 1 об., 21 об., 113 об., 200 об., 339 об.
  52. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 16 об., 115 об.
  53. РГАДА. Ф 1273. Оп. 1. Д. 986. Л. 4 об., 106 об.
  54. РФ ГАЯО Ф. 372. Оп. 2. Д. 262. Л. 121 об.
  55. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 262. Л. 139 об., 159 об.; Д. 263. Л. 20 об., 45 об., 376 об.
  56. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 4. Л. 61 об.
  57. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 308 об., 319 об., 322.
  58. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 262. Л. 70, 139.
  59. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 3. Л. 71 об., 72.
  60. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 201 об.
  61. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 10. Л. 9 об.; Ф. 225. Оп. 2. Т. 2. Д. 2426. Л. 18.
  62. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 9. Л. 145 об.
  63. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 264. Л. 169 об. – 170.
  64. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 263. Л. 94 об.
  65. Подробное статистическое обозрение… С. 23; РГАДА. Ф. 1274. Оп. 1. Д. 1273. Л. 79, 83 об., 84; Ф. 1357. Оп. 1. Д. 53. Л. 103-103 об.; РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 422. Л. 24 об.
  66. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 3. Л. 80.
  67. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 4. Л. 104 об.-109.
  68. РФ ГАЯО. Ф. 225. Оп. 1. Т. 2. Д. 1680. Л. 3, 15; Ф. 113. Оп. 1. Д. 11. Л.15 об.
  69. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 5. Л. 59.
  70. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 9. Л. 99 об.
  71. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 265. Л. 115 об.
  72. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 265. Л. 133 об.
  73. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 265. Л. 159 об.
  74. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 265. Л. 151 об.–152.
  75. РФ ГАЯО. Ф. 225. Оп. 1. Т. 1. Д. 1085. Л. 4-5.
  76. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 9. Л. 106 об.
  77. Ярославский календарь на 1889 г. Ярославль 1888. С. 31, 69.
  78. Подробное статистическое обозрение... С. 23; Колесникова В.А. Огородничество в селе Поречье Ростовского уезда Ярославской губернии. Ч. II. Ярославль, 1897. С. 18; РГАДА. Ф. 1357. Оп. 1. Д. 53. Л. 103-103 об.; РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 186. Л. 270 об.; Д. 422. Л. 25; Ф. 113. Оп. 1. Д. 5. Л. 46 об., 84.
  79. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 265. Л. 103 об., 168 об., 374 об., 474 об., 511 об.; Д. 267. Л. 1 об., 15 об.
  80. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 10. Л. 34; Ф. 5. Оп. 1. Д. 294. Л. 9.
  81. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 5. Л.105 об.
  82. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 5. Л. 15, 15 об.
  83. Воспоминания старожила п. Поречье Александры Павловны Костылёвой (1907-1991). Записано А.Г. Морозовым в 1990 г.
  84. РФ ГАЯО. Ф. 59. Оп. 1. Д. 10. Л. ? (№№29 и 31).
  85. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 8. Л. 228 об.
  86. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 265. Л. 254 об.
  87. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 265. Л. 341 об.
  88. РФ ГАЯО. Ф. 372. Оп. 2. Д. 267. Л. 26 об.
  89. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 2. Д. 67. Л. 206 об.–207.
  90. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 2. Д. 67. Л.. 188 об.–189.
  91. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 11. Л. 54, 54 об.
  92. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 5. Л. 4 об., 11 об.
  93. РФ ГАЯО. Ф. 113. Оп. 1. Д. 5. Л. 46 об.
  94. ГАЯО. Ярославская губернская газета «Голос» 1909 г. №172; Воспоминания старожила п. Поречье Александры Павловны Костылёвой (1907-1991).
  95. РФ ГАЯО. Ф. – Р. 183. Оп. 1. Д. 1. Л. 314.
  96. Воспоминания старожила п. Поречье Александры Павловны Костылёвой (1907-1991).
  97. РФ. ГАЯО. Ф. – Р. 10. Оп. 1. Д. 2. Л. 38.
Выражаю искреннюю признательность Т.В. Колбасовой, Е.В. Вичутинской, Е.И. Крестьяниновой и В.К. Кривоносовой за помощь в создании данной работы.

Данное сообщение основано на готовящейся к печати рукописи моего отца – Василия Павловича Зубова (1900-1963), философа, историка науки и искусства. В нашем домашнем архиве сохранились три, без общего названия1, толстые тетради, содержащие 25 глав, в которых прослеживается жизнь двух древних купеческих родов – Полежаевых и Зубовых. Каждая глава – это фактически краткий документальный очерк, содержащий не только биографические сведения о жизни представителей этих родов, но и повествующий о различных сферах их деятельности: купечестве и благотворительности, создании красильной фабрики и изучении химии, музыцировании, библиофильстве и нумизматике.

Над рукописью В.П. Зубов работал с 1927 по 1930 г., то есть в те тяжелые годы, когда не только писать, но и говорить о своей родословной было опасно. Она создана на основе писем, записок, фотографий, семейных преданий и воспоминаний, счетов и расходных книг, бережно хранившихся на протяжении многих лет и чудом дошедших до наших дней.

Род Полежаевых старинный, «в купечестве прибывает с 1786 года»2. Иными словами к моменту издания грамоты 1785 г., установившей новое деление горожан на сословные группы, Полежаевы обладали уже капиталом, позволявшим причислить их к купечеству. В 1834 г. Михаил Тихонович был возведен в потомственное почетное гражданство3. Своим сыновьям Дмитрию4, Михаилу5, Алексею6 и Николаю7 он завещал: «На бирже не играть и с казной дела не иметь». С казной дела не иметь потому, что нельзя обойтись без взяток8. Торговля велась по старинным заветам, семья свято соблюдала патриархальный уклад9.

Дочь Михаила Тихоновича Елизавета в замужестве за купеческим сыном Кайдаловым получила еще при жизни отца в приданое 14.189 р. 41 к. сер., а после его кончины, по завещанию, 4096 р. 30 4/7 к. сер. Братья «по особенному братскому к ней расположению» назначили ей в дар по особой дарственной расписке 28.571 р. 43 к. сер. От участия в торговом деле Елизавета Михайловна отказалась еще в 1840 г.

Михаил Тихонович и Евфимия Тимофеевна умерли в один год: она – 24 февраля, он – 10 июня 1840 года10. На месте их погребения воздвигнут памятник с надписью: «Дети, исполните нашу радость, имейте одни мысли, будьте единодушны, да владычествуетъ въ сердцахъ вашихъ миръ Божiй и слово Христово да живетъ въ душахъ вашихъ и все, что вы делаете словомъ и деломъ, все делайте во Имя Господа нашего Иисуса Христа, заступника и покровителя вашего».

Их внучка Клавдия, дочь купца, потомственного почетного гражданина Алексея Михайловича Полежаева (1809-1872) родилась 17 декабря того же года, а годом раньше, 17 мая 1839 г., родилась Александра, дочь Елизаветы Михайловны Кайдаловой, урожденной Полежаевой (1813-1849). Этому молодому поколению посвящена глава «Claudine и Alexandrine», в которой прослеживаются новые черты того времени, особенности образования и воспитания, круг чтения и музыцирования барышень.

Большая дружба связывала кузин-сверстниц – Клавдию и Александру. Сохранились их детские рисунки, альбом для стихов, письма, из которых можно узнать о прочитанных книгах, о посещении святых мест, театров и балов.

В 1850-е годы, рано осиротев, Александра жила в Москве в доме дядюшки. От этого времени осталась большая кипа учебных тетрадей, одна из которых привлекает особое внимание. Каждая страница её разбита на две части: над левой половиной страницы надпись – Claudine, над правой – Alexandrine. Дальше идут стройные ряды отметок:

 ClaudineAlexandrine
Le russe4 2 4 3 4 4 3 4 3 43 3 3 3 1 3 1 3 3 3 3
Dialogue2 4 0 5 4 4 4 4 3 43 3 2 3 3 2 3 1 3 3 3
Arithmetique3 3 4 2 1 4 4 3 3 53 3 3 3 2 3 3 3 3 3
Histoire5 4 4 4 41 2 3 2 3 и т.д.

В той же тетрадке (в которой дальше у Alexandrine появляются многочисленные нули) есть еще графы поведения, разделенные на четыре рубрики: grimaces, pour avoir menti, desordre, pour avoir pleure. Вот они, касающиеся Claudine: Grimaces: 1, 0, 1; pour avoir menti: 0, 0, 0; desordre: 0, 0, 1; pour avoir pleurй: 0, 0, 0; Потом приписано: pour des caprices: 0, 0, 1.

Поведение Alexandrine выражается в таких символах: grimaces: 1, 0, 1, 0; pour avoir menti: 1, 0, 0, 0; desordre: 0; pour avoir pleurй: 0, 1; pour grossiertй, des caprices: 0; saletй: 1.

Тетрадей много. Есть немецкие и французские грамматические правила, есть тетрадь с параллельными английскими, французскими словами, есть несколько страничек с засушенными растениями, собрание музыкальных правил, Calligraphie, рисунки. По французски переписан отрывок из Дубровского. Много тетрадей со стихами (русскими). Наряду с классическими именами Державина, Пушкина, Баратынского, Жуковского, Лермонтова, здесь попадаются имена Туманского, Козлова, Грекова, гр. Ростопчиной, Плещеева. Переписана «Песнь Грека» Веневитинова в отдельной тетради – «Ермак» Дмитриева. Есть стихотворение Некрасова «Я посетил твое кладбище» (1857) и др.

Толстые тетрадки трактуют об истории русской и немецкой литературы (Die Litteratur). История русской словесности начинается с дефиниций. Например: «народность есть совокупность всех духовных и физических сил, данных от Провидения какому-нибудь народу для того, чтоб он совершил на земле свое человеческое назначение». К 1854 г. относится «Стилистика»; здесь 14-летняя Клавдия аккуратно записывает: «Когда мы сближаем понятия по об’ему и рассматриваем их, то замечаем, что одно из них есть род, другое в отношении к нему вид, или одно вид, а другое – неделимое, или одно общее, а другое частное». Далее примеры: «неделимые, единичные понятия – Петр, Екатерина, Спасская башня; видовые – человек, башня; родовые – животное, существо, здание».

Переписывались и стихи иного, не учебно-хрестоматийного рода. Таковы «Плач чинов корпуса путей сообщения по случаю увольнения Главноуправляющего Г.К.», «Сочинение Институток Николаевского Института». В стихотворении «Чувства смиренного» содержатся излияния по поводу холеры 1830 г. Оно начинается словами:
Не холера страшит немощь,
Но гнев Божий нам жесток…

И кончается стихотворение так:
И тогда болезнь холеры
Обратит к Богу народ,
Закричит, кто был без веры:
Поминай 30-й год!

В общем занятия Клодины носили характер гуманитарный: языки, литература, история, география и изящные искусства – музыка и рисование. Природоведения нет в графах журнала. Каково было поведение Клавдии Алексеевны видно из особого Журнала для Клодины, где вписывалось: «Капризничает, терпения нет как капризничает, невежничает, рисует слюнами во время класса, царапается и щипается, играет во время класса». Лучше всего Клодина училась языкам и истории, хуже – арифметике, где есть отметки «дурно».

Осенью 1856 г. Клавдия писала кузине Сашеньке в Ростов: «Мы живемъ очень спокойно... Я работаю, шью кофту, играю на фортепiано, а тебе несчастной, негде и поиграть. Кошки играютъ, но твоя любимица что-то сердита на маленькую, я потому это пишу, потому что ты это просила. Ничего необыкновеннаго не происходило еще покуда, то ненахожу что и писать. Напиши хоть одно письмецо. Целую тебя, ангелочикъ, дружочикъ мой и остаюсь кузина твоя К. Полежаева»11.

Сашенька записывала самые замечательные события своей Московской жизни начала 50-х годов на внутренней стороне переплета истории Устрялова12: «1852 года 18 мая мне Татьяна Ивановна подарила сiю книжку въ день моего Ангела, который былъ въ Троицынъ день. 18 мая 1854 года я провела время очень весело. 27 iюня мы были въ Кускове. 24-го мы были въ Парке. 29 поедемъ въ Сокольники. У насъ Сопцовы13. 7 августа мы поехали къ Красноглазову. На Усачевской горе у насъ сломалась карета и должны были воротиться домой пешкомъ. 14 августа мы ездили на постамтъ провожать Папашу14. 16 августа я съ няней ездила въ эстапъ каторжныхъ. 1855 года 25 апр[еля] приехала къ намъ пожарная команда, потому что у насъ варилась яичница. 6 апреля мы были въ Польско-Католической церкви. 13 марта мы были у всенощны на Мартина Исповедника, потому что празднуетъ его 14 марта».

Клавденька вела подобные же записи на другом издании той же книги Устрялова15. Многие записи дублируют друг друга. Обе кузины записывают, как ходили к Троице Сергию пешком и пришли назад через 5 дней, как ездили смотреть царскую фамилию, были в Сокольниках, Александровском саду. Сашенька отмечает еще, что «27 мая хотимъ ехать въ Марьину рощу, а 9 iюня у насъ была Иверская Божiя матерь, 10-го Спаситель.»

Сашенька не раз ездила гостить в Ростов Ярославский (Кайдаловы жили в Ростове). 26-го августа 1857 г. она писала: «вечеромъ за мной прислали Полежаевы коляску. Я съ тет[ушкой] Верой Леонтьевной16 каталась по Ростову. Мне сказали, что вечеромъ садъ будетъ иллюминованъ, поэтому тет[ушка] предлагала мне ехать съ ней въ садъ гулять, но я отказалась, потому что бабушка была больна, и я предпочла просидеть вечеръ съ ней, и съ Мишей проиграла въ карты и презанятную игру кошки. При прiезде въ Москву вамъ покажу, надеюсь, что она васъ не менее меня заинтересуетъ»17. 29-го августа Сашенька с дядей18 и братом19 ездила к явившемуся на дереве Иисусову Кресту. «Выехали мы въ 7 ч. утра (разстоянiе отъ Ростова 30 верстъ), туда прiехали въ 10 ч. утра, обедню не застали, отслужили молебенъ. Я съ Васей ходила къ дереву, где явился крестъ, а въ 4 ч. вечера мы прiехали обратно. Дяд[юшка] не отпустилъ меня безъ обеда, Вера Леонтьевна наградила насъ яблоками и мы отправились домой. На дняхъ я съ Васей была въ соборе. Когда мы съ тет[ушкой] катались по шоссе, то Ник[олай] Пет[рович] пролетелъ мимо насъ, аки птица. Его сестра Екатерина Петровна была у печки, какъ то нечаянно подпалила себе платье и всю спину себе сожгла, къ счастiю старушка пришла въ эту минуту, а то бы непременно вся сгорела; теперь у ней вся спина гнiетъ. У Троицы я не застала Анну Петровну, она была у обедни. Книги et eneore le the я отдала Федосье, она встретила меня словами: Что, матушка, ваша свадьба была ли? Нетъ. А скоро ли будет? Опять нетъ, – последовало въ ответъ. И я разсталась съ моей Федосьей. Олинька Полежаева20 преумненькая девочка, когда я обедала у Полежаевыхъ, Ваня сиделъ возле меня21, весь хлебъ у меня обкушалъ, за что дяд[енька] его очень бранилъ, потому что онъ невежа. Потомъ онъ у меня просилъ налить ему квасу и не поблагодарилъ. Дяд[енька] сделалъ ему замечанiе, а Оля сказала: Какой ты Ваня, долженъ сказать сестрице merзi».

Письма 1859 г. полны разговоров о женихах. В 1859 г. Claudine стала женой В.П.Зубова. Часто письма начинались и заканчивались по-французски. «Vous m’ecrivйz, chиre Claudine, а cause de votre promis, душевно и искренно желала бы разделить эти минуты съ вами, отъ которыхъ столь многое зависитъ въ вашей жизни... но верно такъ Богу угодно, чтобы я въ эти минуты была на такомъ дальнемъ разстоянiи отъ васъ, то позвольте заочно пожелать вамъ tous les bonheurs possibles. И я съ своей стороны помолюсь у Ростовскихъ угодниковъ, чтобы наградили они васъ счастiемъ и благополучiемъ». Иногда французский употреблялся для конспирации, чтобы скрыть от взрослых модное в то время увлечение курением. Скоро не приходится уже прятаться за французские фразы и мешать tous les bonheurs possibles с упоминанием о Ростовских угодниках. «Отъ души поздравляю васъ, моя милочка, съ нареченнымъ женихомъ, дай Господи вамъ всего лучшаго. Мне очень удивительно, что это дело такъ скоро решилось. Действительно, я думаю, что вы не успели опомниться». В другом письме Сашенька просит сказать Василию Павловичу, чтобы «он не забывал третью грацию».

Весной 1859 г., как и раньше, Сашенька ездила в Ростов. Ехали не спеша: у Троицы служили молебен. Вера Леонтьевна22 принимает Сашеньку очень ласково, угощает чаем с бисквитами23. У брата Сашенька читает французский журнал «Les Mysteres de Paris». «Очень недурно. Хорошенькiя исторiйки соч. Евгенiя Сю. Мне прiятно, что я нашла эту книгу, она мне доставляет большое удовольствiе»24.

После свадьбы двоюродной сестры Сашенька писала ей из Москвы25: «На дняхъ былъ папаша26 въ театре, по просьбе Лахотникова, виделъ комедiю Грозу, онъ очень не хвалитъ эту пьесу, потому что она слишком вольна и безнравственна для молодыхъ людей. Папаша решительно не хочетъ, чтобы мы видели эту комедiю».

Помолвка Сашеньки за Виктора Николаевича Полтавцева состоялась 17 января 1860 г.27 Полтавцевы были придворными фабрикантами, имели свой домъ у Никиты мученика в Басманной, в Тукмаковом переулке28. Письма Сашеньки после замужества становятся более чинными и степенными. Муж ея подписывается – «Вашъ, Милостивейшiе Государи, покорнейший слуга и beau frere Victor Poltavzove», – может быть передразнивая жену: «Votre, Милостивейший Государь, belle soeur Alexandrine Poltavzoff»29.

Дружба кузин остается прежней: «Нетъ у меня силъ, нетъ словъ выразить тебе то, что я чувствую; я такъ благодарна, что Господь сниспослалъ мне тебя въ виде моего Ангела утешителя, что я должна день и ночь благодарить Его за Его милости ко мне и молить Его о твоемъ безценномъ для меня здоровье. О твоемъ счастiи мне нечего молится, ты и такъ счастлива. Да и я счастлива тоже, мой Ангелъ, пока счастлива не совсемъ. Судьба, наделив насъ счастливымъ супружествомъ, захотела разрознить насъ, чтобы мы вполне поняли, какъ мы любимъ другъ друга.
Въ разлуке сердце ноетъ
Въ разлуке грусть тоска.
Да будетъ Его Святая Воля»
30.

На Пасхе в 1860 г. Сашенька писала: «Ты пишешь мне, какъ я провела праздникъ. Очень очень весело. Но только часто глубокiе вздохи и посреди удовольствiя вырывались изъ моей груди. Это объ тебе мой ненаглядный Ангелочикъ31. Целую тебя 100.000.000.000. 000.000.000.000.000.000 крепко, очень крепко»32. «День ангела Вити мы провели довольно весело. Гостей было больше 20-ти человекъ, составились нечаянно танцы подъ 3 скрипки, которыя мы наняли просто можно сказать въ роде Мартышка, Оселъ, Козелъ и т.д. изъ б[асни] Крылова. Вите я подарила бумажникъ съ моимъ портретомъ. Я снималась у Бергнера. Это пустяки, что онъ уехалъ за границу. Портретъ вышелъ сверхъ ожиданiя хорошъ»33.

От 1862 г. сохранилось два письма. В одном34 Сашенька между прочем пишет: «Какъ то вы доехали? какъ довезли своего маленького Ангелочка Пашеньку? Объ себе скажу, что я все почти въ одномъ положенiи. Ознобъ и жаръ замучили меня. Вотъ ужъ я и вижу, что вы смеетесь, пишу вамъ, что также и горло у меня болитъ. Пашеньку целую. Маша35 целуетъ ваши ручки. Она стала очень смешна. Ее остригли». Письмо помечено сельцом Люблино.

В следующем, 1863 г., всего 24 лет от роду, Alexandrine скончалась от чахотки. Извещение с траурной каемкой36 сообщает о кончине ее, «последовавшей 20 июля в 2 часа пополудни. Отпевание тела ея будет июля 23 дня у Никиты Мученика в Басманной в 9 часов, а погребение имеет быть в Алексеевском девичьем монастыре».

Сохранившаяся фотография изображает Сашеньку в темном широком платье с лицом не по годам старообразным: нельзя поверить, что на карточке ей всего 23 года. На обороте рукою Claudine написано: «Александра Александровна Полтавцева, урожденная Кайдалова. Снята 1862 года, Декабрь месяцъ. Родилась 1839 года 17-го мая, скончалась 1863 года Iюля 20-го дня».

Клавдия Алексеевна Зубова намного пережила свою кузину. Она скончалась 1 сентября 1906 г. в Крутце. За свою жизнь она успела сделать много добрых дел. На ее средства были построены школы, богадельни в Москве, Калязине, Кимрах, Александрове. Она постоянно жертвовала на монастыри и храмы. В мае 1899 г. Священным Синодом она была награждена золотой медалью с надписью «За усердие» на ленте святого Станислава37.

Ее дети Павел и Любовь получили прекрасное домашнее образование. Павел Васильевич окончил химическое отделение Московского университета и был не только термохимиком, но и хорошим скрипачем, известным нумизматом, библиофилом и благотворителем. Любовь Васильевна вышла замуж за Сергея Максимовича Попова, их сын – Павел Сергеевич – преподавал логику в Московском университете, был другом писателя Михаила Булгакова, а дочь – Любовь Сергеевна – стала известной художницей, женой Б.Н. фон Эдинга, автора книги о Ростове Великом.

  1. Книга В.П. Зубова публикуется под названием: «Семейная хроника. Полежаевы-Зубовы».
  2. Формулярный список Алексея Михайловича Полежаева.
  3. Свидетельство Калязинской Городской Думы от 31 мая 1838 г.
  4. При разделе старший брат, Дмитрий, коммерции советник, живший в Петербурге, получил 341.556р. 91к. серебром. В личной собственности он имел и раньше мельницу на реке Шоле в Белоозерском уезде Новгородской губернии и леса в Белозерском и Кириловском уезде.
  5. Михаил Михайлович получал 386.698р. 14к. сер. Жил он в Ростове Ярославском, в доме, подаренном им своей жене Вере Леонтьевне. В семейном архиве сохранилась фотография его дома. Дом – каменный, двухэтажный, новой постройки (80-ые годы?). За домом – тенистый сад, окна выходят на провинциальную мощеную улицу, с канавами и мостками через канаву по краям «троттуаров.» У крыльца – барская коляска.
  6. Алексей Михайлович получил 376.385 р. 87 к. сер. В «столичном городе Москве Рогожской части» Алексей Михайлович имел каменный дом, подаренный и записанный на имя жены, Евдокии Васильевны.
  7. Младший брат Николай получил 438.366 р. 12 к. сер. К нему же в «полную и нераздельную» собственность перешло «родовое недвижимое имущество» в гор. Калязине: каменный дом, флигель и амбары за рекою Жабнею.
  8. Предание, сообщенное составителю хроники его отцом, Павлом Васильевичем Зубовым.
  9. Михаил Тихонович оставил своим четырем сыновьям 449.815 р. 98 4/7 коп. серебром.
  10. Родился Михаил Тихонович в 1769 г.
  11. Письмо Клавдии к Сашеньке от 9 октября 1856 г.
  12. Устрялов. Руководство к первоначальному изучению русской истории. СПб. 1845. Изд. 4-ое.
  13. Родственники Евдокии Васильевны Полежаевой.
  14. Очевидно на Нижегородскую ярмарку. Оставшись сиротой, Сашенька называла своего дядю Алексея Михайловича папашей. (Возможно также, что он был ея крестным отцом).
  15. Устрялов. Руководство к первоначальному изучению русской истории. Спб. 1851. Изд. 7-ое.
  16. Полежаевой, женой Михаила Михайловича.
  17. Письмо от 30 августа 1857 г.
  18. Михаилом Михайловичем Полежаевым.
  19. Василием Александровичем Кайдаловым.
  20. Дочь Михаила Михайловича Полежаева.
  21. Ваня – сын Михаила Михайловича Полежаева.
  22. Полежаева, жена Михаила Михайловича Полежаева.
  23. 1859 г. без даты. В письме от 25 сентября 1859г.: «Была у Полежаевыхъ, наелась у нихъ до тошноты.»
  24. 1859 г., без даты.
  25. Письмо от 6 декабря 1859г.
  26. Алексей Михайлович Полежаев.
  27. См. пригласительный билет от имени А. М. и Е. В. Полежаевых. 22 декабря 1859 г. Сашенька писала: «Тебе известно о слишком даже близкомъ деле съ Полтавцевыми. Мне захотелось эти последнiе дни посвятить Богу, съездить в соборы и в Хамовники и еще есть ли успею и въ другiя церкви.»
  28. В.Н. Полтавцев – сын Николая Даниловича и Марии Ивановны Полтавцевых. Его сестра Александра Николаевна была замужем за Николаем Семеновичем Мешковым
  29. Письмо от 20 апреля 1860 г. из Москвы.
  30. Письмо от 4 апреля 1860 г.
  31. Письмо от 15 апреля 1860 г.
  32. Письмо от 20 апреля 1860 г.
  33. Там же.
  34. От 16 июля 1862 г.
  35. Дочь Сашеньки.
  36. Адресовано «госпоже Анне Алексеевне Полежаевой.»
  37. Подробнее см. статью: В.В. Боравская. «Благотворительница». Александровский Голос труда. № 27, 12 июля 2006г. С.16.

Ростовский род Кекиных очень древний и знатный. Предки их относились к редкому сословию на Руси, сокольих помытчиков1. Занимались обучением ловчих птиц охоте, так называемое «помыкание».

В своей книге «Я верил в Россию» профессор, известный гидротехник Н.М. Щапов писал: «Почему именно Ростов был особенно пригоден для соколиного воспитания, я склонен объяснить наличием в Ростове большого озера именем Неро с болотистыми ранее, затем обращенными в огороды берегами. Эти болота, наверное, были привольем для дикой птицы, брать которую и учили помытчики соколов»2. Помимо этого промысла Кекины вели торговую деятельность, из южных районов доставляли хлопок и сухофрукты. Часто бывали на Макарьевской ярмарке. Отдельные представители этого рода оставили глубокий след на Ростовской земле. Прежде всего, легендарный Алексей Леонтьевич Кекин. Ростовская гимназия – увековеченная память об этом человеке. Его брат Владимир Леонтьевич Кекин – выдающаяся личность на Казанской земле. Особняк на улице Горького, «Дом Кекина», до настоящего дня служит городу и используется для торговых и офисных помещений3.

Мы постарались осветить жизнь одной ветви рода Кекиных. Эти люди были рядовыми купцами, но, тем не менее, династические браки дали поколения, служившие верой и правдой на благо России. Основатель этого семейства Иван Васильевич Кекин родился в 1786 г. Супруга его Авдотья Гавриловна Милютина – в 1784 г. Род ростовских Милютиных – очень древний и богатый. Отец Авдотьи занимался поставками соли в Вологду и Великий Устюг4. В 1785 г. он был бургомистром в Ростове; в 1789 г. объявил капитал на 6000 рублей по 2-й гильдии5. Портрет И.В. Кекина работы неизвестного художника экспонируется в одном из залов Кашинского краеведческого музея; воспроизводится в книге Б.М. Кирикова «Кашин»6. И.В. торговал медом и воском7. В браке с А.Г. родились сын Иван и дочь Катерина.

В Кашинском музее сохранился документ « Домашнее распоряжение по поводу кончины Ивана Васильевича Кекина». Это духовное завещание, согласно которому каждому члену семьи выделялась денежная доля. Но обращает на себя внимание следующее распоряжение: «В случае моего смертного часа желаю по смерти моей сына моего Ивана Ивановича в распоряжении имения моего не допускать, поскольку я признаю его по разным причинам, мне известным, его не способным к исправлению коммерческих дел….»8 Указано, что причин несколько. Скорее всего, это и состояние здоровья, и, может быть расточительность. В купеческих семьях принято вести строгий учет денежных средств.

Иван Иванович был женат на Вере Ивановне Щаповой. Она происходила из древнего Ростовского купеческого старообрядческого рода. Значение слова «щап», «щапить» можно найти в «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля. Смысл этих слов – франт, щеголь. Ее предки относились также к сословию соколиных помытчиков. В Переписных книгах XVII в. упоминается Киприан Щапов, от которого ведет начало эта ветвь. В Ростове местожительство этих Щаповых – Покровская десятня в приходе церкви Василия Кесарийского. Родителями Веры были: Иван Васильевич (1788-1853)9 и – Анна Петровна, урожденная Исаева (1793-1830). Кроме Веры, в семье родились: Александр (род. ок. 1817), Петр (род. ок. 1822), Василий (род. ок. 1826), Марья и сводная сестра Анна (род. 1835 г. от второго брака отца с Анной Матвеевной, урожд. Мироновой). Анна вышла замуж за купца Ивана Васильевича Сутугина из города Кашина10. И.В.Щапов имел в Ростове лавку в торговых рядах и два деревянных дома. Один – на улице Ивановской (Декабристов), другой – на улице Окружной в приходе Всех Святых в 3-м квартале11.

В XVII – нач. XIX в. Щаповы принадлежали к богатым жителям Ростова, имея в каждой из нескольких семей по нескольку лавок, полу – и четвертей лавок, сундуков, ларей, расположенных в рядах калашном, москательном и других12.

Род В.И. и И.И. Кекиных

В их семье родились 4 дочери. Об Анне (род. 1833) сведений нет. Варвара, Любовь, Надежда имели потомков. Рассмотрим последовательно каждую семейную ветвь.

Семья Варвары Ивановны Ждановой.

Варвара (род. 1830) волею судьбы оказалась в Кашине. Она стала 3-й женой представителя самого богатого купеческого рода Ждановых купца 1-й гильдии, Почетного гражданина Михаила Ивановича. В городе Ждановым принадлежали самые роскошные особняки. (Один из них – украшение центра города. Это здание бывшей Мариинской гимназии, совр. Пролетарская площадь, 1). Венчание состоялось 15 января 1850 г. В 1851 г. 26 июня у них родилась девочка, получившая имя Надежда13, Крещение состоялось во Введенской церкви 30 июня. Обряд совершали протоиерей Владимир Михайлович Шавров, дьякон Петр Семенович Носов. Восприемники: почетный гражданин 1-й гильдии купеческий племянник Иван Иванович Жданов и Вера Ивановна Кекина, купеческая вдова. Через 4 года у Ждановых родилась вторая дочь – Любовь.

1 июля 1854 г. Варвара Ивановна Жданова умерла от горячки в возрасте 24 лет. Похороны состоялись13 июля. Отпевание происходило во Введенской церкви. Похоронили ее на Введенском кладбище города Кашина. К сожалению, точное место захоронения уже установить нельзя, так как памятники Ждановым свалены в одно место около трех одиноких берез слева в начале кладбища. Мне пришлось пробираться к ним через кусты, паутину, сваленные на землю другие надгробья. Ее надгробный памятник был мною обнаружен случайно при исследовательской описи памятников всем известным персоналиям г. Кашина. На нем надпись: «Жена Потомственного Почетного гражданина Варвара Ивановна Жданова, урожденная Кекина. Родилась 3 октября 1830 г. Скончалась 11 июля 1854 г.».

Линия Любови Михайловны Манухиной (урожд. Жданова).

Любовь родилась в 1854 г., 1 июля. В тот же день ее крестили во Введенской церкви. Обряд совершали протоиерей Владимир Шавров, дьякон Филарет Лебединский, дьячок Александр Воскресенский, пономарь Василий Катков. Восприемница – Надежда Ивановна Кункина (урожд. Кекина).

Люба Жданова вышла замуж за знатного кашинского купца Николая Ивановича Манухина (ок. 1880). Ему принадлежал дом в 88 квартале Кашина, по ул. Московской. (Ныне в его доме располагается «Дом ребенка»).

Скончалась Л.М. Манухина в 1906 г. Захоронение находится около Входоиерусалимской церкви (ныне в здании располагается кашинский краеведческий музей, это памятник федерального значения, охраняемый государством).

В браке у Л.М. и Н.И. Манухиных родилась Любовь, в последствии вышедшая замуж за купца Сергея Петровича Дорогутина. Его брат, Алексей Петрович Дорогутин, был Главой кашинской думы с 1907 по 1917 гг.

В браке у Л.Н. и С. П. Дорогутиных родилась в 1903 г. дочь Любовь. Она вышла замуж за Александра Романовича Меншикова. Жили они и работали в Казани. Любовь Сергеевна окончила Второй московский мединститут. Участница Великой Отечественной войны, майор, начальник эвакогоспиталя, руководитель медучилища. Александр Романович – полковник, участник Великой Отечественной войны,, орденоносец, Заслуженный врач России.

В браке у Л.С. и А Р. Меншиковых родились сын Михаил и дочь Любовь. Л.А. проживает в Москве. У Михаила Александровича, проживающего в Казани, сын Александр. Окончил Казанский авиационный институт, Высшие курсы деятелей сценического искусства при ГИТИС. А.А. Меншиков является генеральным директором компании «ДАР» и преподает в ГИТИСе.

В конце 1880 г. в семье Манухиных родилась дочь Александра. Ее мужем стал Андриевский Александр Александрович. В Кашинском музее сохранился документ: «Любовь Михайловна Манухина покорнейше просит Вас пожаловать на бракосочетание дочери ее Александры Николаевны с Александром Александровичем Андриевским. Венчание имеет место быть 20 апреля 1903 год».

Андриевский был по образованию юрист. После революции был помощником М.И. Калинина. Александра Николаевна была преподавателем. В браке у Андриевских родились дочери Татьяна (1904) и Вероника (1926).

Татьяна окончила гимназию, потом ИФЛИ. Работала секретарем-библиотекарем у Демьяна Бедного, работала в ГПНТБ, в книжной палате.

Вероника окончила Военный институт иностранных языков. Майор военный разведки. Затем окончила МГУ, факультет зарубежной экономики. Являлась доцентом кафедры экономической теории гуманитарных факультетов и факультета государственного управления. Скончалась в ноябре 2005 г. Урна с прахом помещена в склеп ее деда Николая Ивановича Манухина, расположенный возле Кашинского краеведческого музея.

Сын Манухиных – Сергей Николаевич Манухин – военный врач. Жил в Москве на М. Полянке. Дочь Ирина Сергеевна Манухина родилась в 1925 г. Окончила ГИТИС, была драматической актрисой.

Семья Любови Ивановны Кайдаловой (род. 1839).

Мужем ее был Николай Александрович Кайдалов. Брак был заключен в 1860 г. В фондах Кашинского музея хранится документ: «Вера Ивановна Кекина просит покорнейше на бал и сговоренный вечер дочери своей Любови Ивановны с Николаем Александровичем Кайдаловым. 1860 год сентября 15 в 5 часов»14.

В семейном архиве Марии Васильевны Зубовой сохранился документ следующего содержания: «Николай Александрович Кайдалов покорнейше просит пожаловать на бракосочетание свое с девицей Любовью Ивановной Кекиной сего сентября 18 дня 1860 года в 6 часов по полудни, к обеденному столу и на бал».

Брак этот счастливым не был, у Н.А. был трудный характер. Любовь Ивановна часто уходила из дома бабушки мужа, расположенного недалеко от Ростовского Спасо-Яковлевского монастыря, к матери15. Сестра его, Софья Александровна, была женой Федора Леонтьевича Кекина. Н.А. Кайдалов был очень образованным человеком. По объявленному капиталу был причислен ко 2-й гильдии, занимался реализацией предметов религиозного культа, в частности, свечей. В 1863 г. он записывается в купечество города Воскресенска и до конца своей жизни в нем пребывает.

Старинная фотография Любови Ивановны Кайдаловой (ур. Кекиной) находится в фондах Кашинского краеведческого музея. На оборотной стороне фото надпись: «Свояченица Иоасафа Яковлевича Кункина, Любовь Ивановна Кайдалова, урожденная Кекина». Снимок сделан в Калуге.

Семья Надежды Ивановны Кункиной.

Дочь В.И. и И.И. Кекиных Надежда (род. 1835) была выдана замуж за купеческого сына Иоасафа Кункина в г. Кашин Тверской губернии. Родителями его были: купец 2-й гильдии Яков Осипович Кункин и Евфимия Андреевна (урожд. Сысоева), представители самых богатых, знатных родов этого православного города. Венчание состоялось в Кашине в Троицкой церкви. Кункины были прихожанами этого храма, жертвовали деньги на его благоустройство. В 1847 г. Яков Осипович нашел возле этого храма клад. Это 403 монеты времен Бориса Годунова (ок. 1605), остальные – времен Михаила Федоровича, первого русского царя из рода Романовых (1596-1605). Монеты были отправлены в Петербург для экспертизы, а потом поступили в собственность купца16. В дальнейшем послужили для экспозиции Тверского музея.

Отец Иоасафа вел хлебную торговлю, часто бывал в Рыбинске, о чем свидетельствуют документы, хранящиеся в Кашинском музее17. Бывал в Петербурге, на Макарьевской и Нижегородской ярмарках, в Лысково. Как я предполагаю, занимался поставками хлеба и муки в Ростов Великий. «Мука, тем более пшеничная (для калачей)», была привозной... Ею Ростов снабжался с юга (Рязань) и с юга – востока (Нижний Новгород)», – писал Н.М. Щапов.

Я.О. Кункин был помощником купца Терликова при строительстве самого величавого храма в центре Кашина, Воскресенского собора. Ныне это архитектурное сооружение – визитная карточка города. Яков Осипович служил долгие годы старостой в этом соборе и жертвовал деньги на украшение храма. Получал многократные благодарности от епархиального начальства и от благодарных иноков Оршина монастыря, расположенного недалеко от Твери18.

Портрет Я.О. Кункина работы неизвестного художника экспонируется в одном из залов Кашинского музея и воспроизводится в книге «Кашин» известного искусствоведа из Петербурга Б.М. Кирикова.

Итак, Надежда поселилась в красивейшем городе со множеством храмов, с интереснейшей архитектурой и планировкой. Наш современник, академик архитектуры, Г.Я. Мокеев отметил особенную закономерность в размещении храмов. Символически панорама сверху – это православный крест19. Символика формы (крест – символ Христа) была обогащена числовой символикой; общее число храмов – 33. Число это обычно связывают в христианстве с количеством лет Иисуса Христа, когда он принял крестную смерть.

Дом, в котором поселилась Надежда, двухэтажный, каменный, в классическом стиле, располагался на живописном берегу извилистой реки Кашинки. Особняк сохранился до сегодняшних дней. Его современный адрес – Пушкинская набережная, 18/1. Местность, где расположен дом, принадлежала раньше Космодемьянскому монастырю20. Очень часто в огородах вокруг домов находили кости умерших, погребенных около этого храма.

Источником дохода семьи была хлебная торговля. В Кашинском музее сохранились документы о торговых сделках Иоасафа Яковлевича. Это договоры с владельцами барж на перевозку пшеницы с Самарской пристани до Нижнего Новгорода. Все документы о сделках заверены в Москве у нотариуса Рукавишникова, контора которого располагалась на Никитской улице21. В документах ГАТО не упоминаются мелкие лавочки и торговые точки, принадлежащие этой семье. Торговля была исключительно крупнооптовая. Это позволяло иметь значительный капитал для приобретения движимого и недвижимого имущества в городе Кашин и за его пределами22.

В частности, после крестьянской реформы было куплено имение близ села Никольское Потуповской волости у графа Бобринского, бывшего Московского губернского предводителя дворянства, за 13000 рублей. Воспоминание о процедуре покупки, связанные с лукавством управляющего графа, описаны Иоасафом Кункиным в неопубликованных «Заметках об освобождении крестьян от крепостной зависимости», хранящихся в Кашинском музее. Имелись землевладения в Бежецком уезде, близ деревни Белая. В собственности была лодка «тихвинка», мелкое беспалубное судно водоизмещением от 2 до 12 тысяч пудов. Оно было построено в деревне Посады, близ ныне затопленного при строительстве Иваньковского водохранилища города Корчева23.

Помимо торговой деятельности, Иоасаф коллекционировал предметы этнографического плана, старинное оружие, картины. К. Евреинов в своей статье «Исчезающие женские костюмы Кашинского и Бежецкого уездов» писал в журнале «Живописная Россия» (1903): «Древний живописный народный женский наряд все исчезает и исчезает…. Вот почему заслуживает всякого внимания каждая этнографическая коллекция исчезающих национальных русских одежд, заслуживают всякого одобрения любители, тщательно и со знанием дела, собирающие подобные коллекции, которые сохраняют потомству лучшие образцы древнерусского рукодельного искусства вообще и местных костюмов в частности. Таким коллекционером является, между прочим, один из старожилов города Кашин, Иоасаф Яковлевич Кункин, которому пришла в голову счастливая мысль сохранить для потомства, хотя воспоминание о тех костюмах, которые носили жительницы его родного города и других местностей в былые времена. С этой целью г. Кункин скупал и собирал в течение многих лет подобные костюмы, как в целом их виде, так и в отдельных лоскутках, а чего не мог приобрести в собственность, то фотографировал или списывал». Вся его коллекция размещалась в доме на первом этаже в комнате, оббитой железом. Это был своего рода домашний музей. Многие кашинцы заглядывали сюда, приносили старинные вещи.

Здесь следует отметить, что только понимающая женщина могла сохранять дома атмосферу терпимости, одухотворенности и невозмутимости наличию в доме старинных вещей. Она была союзницей Иоасафа во всех общественных делах. Он пишет в «Заметках….»: «2 марта 1881 года в 8 часов утра, увидевшись с Алексеем Алексеевичем Говядиновым, услышал от него: «В Петербурге убили государя», верно ли отколе знаешь? «Исправник ночью телеграмму получил». Это меня как громом поразило. В 9 или 10 часов утра ударили в соборе в большой колокол к панихиде. Немедленно одевшись, вместе с женой поехали на панихиду…..»23.

Надежда Ивановна являлась членом Попечительского Совета Мариинской прогимназии24.

Вся коллекция Иоасафа Яковлевича легла в основу Кашинского музея. Здесь уместны слова московского мецената Павла Михайловича Третьякова: «Моя идея была с самых ранних лет наживать для того, что бы нажитое от общества вернулось бы так же обществу в каких-либо полезных учреждениях»25. И.Я. Кункин был членом Тверской Ученой Архивной комиссии. Принимал участие в археологических раскопках в Бежецком уезде26.

Следует отметить благотворительную деятельность этого человека. Он являлся почетным членом общества «Доброхотная копейка», почетным членом общества Вспомоществования бедным ученикам. Он был попечителем Свято – Саввинской и Свято-Вишерских школ. Одним из первых он поднял вопрос об учреждении в Кашине реального училища. На устройство этого заведения пожертвовал 5000 рублей, за что получил благодарственную грамоту Кашинской Городской Думы. На его средства была написана икона с изображением всех святых подвижников Тверской епархии27. Самой заветной его мечтой была идея второй канонизации Анны Кашинской. Инициатором он выступал в союзе с предводителем Кашинского дворянства Владимиром Павловичем Кисловским. Много ходатайствовал, ездил в Петербург к Серафиму Археангелову, священнослужителю Смольного собора. Но до этого светлого события не дожил. Скончался 12 сентября 1908 г. от паралича сердца28. Попрощаться с ним приезжал председатель ТУАК И.А. Иванов. За заслуги перед городом погребен был возле Троицкой церкви в центре Кашина. В 1932 г. церковь была снесена и на этом месте построен завод электроаппаратуры.

Кроме музейной экспозиции, И.Я. Кункин оставил после себя духовное наследие – книги, выпущенные в 1903 и 1905 гг.29 Они посвящены его любимой родине, православному Кашину. Находятся во многих крупных библиотеках нашей страны. В Интернете есть информация о продаже их с аукциона «Гелиос».

Надежда Ивановна скончалась после 1918 г. Данных о дате ее смерти не обнаружено.

Линия Н.И. и И.Я. Кункиных.

Их дочь Александра Иоасафовна (род. 1852) вышла замуж за корчевского купца г. Кимры Ивана Васильевича Бугринова. Бугриновы – самый богатый и знатный род этого города. Особняк их располагался на Ильинской улице, 18. В браке родились сыновья Василий, Иван, Борис и дочь Надежда. После смерти мужа Александра Иоасафовна продолжала его дело, вела торговлю мукой. Скончалась в 1929 г.

Их сын Василий Иванович Бугримов вместе с женой Агриппиной Николаевной и дочерью Верой уехал в Крым (по материалам сотрудника Кимрского краеведческого музея Покудина В.П.).

Вера Бугринова (род.1905) вышла замуж за Струнникова Тимофея Васильевича, представителя древнего купеческого рода города Кашина. Дед его неоднократно был Городским Главою. После революции работала в Центральной библиотеке города Кимры30.

В браке у Струнниковых родились дети: Лидия, Вера, Василий.

Лидия и Вера преподавали в гимназии Виноградовой в Москве на Покровском бульваре31. Лидия в 1900 г. в имении художника В.Д.Поленова, где работала домашней учительницей, познакомилась с представителем дворянского рода из Твери Леонидом Васильевичем Кандауровым. Он преподавал в школе Максимовича. Ныне это Тверской Университет. Венчалась она в Троицкой церкви в селе Бехово в имении В.Д. Поленова. В браке родились дети Ирина и Андрей. Скончалась Лидия Тимофеевна в 1943 г. Похоронили ее в Твери в районе Перемерок. Потомки Лидии Тимофеевны проживают в Москве и Петербурге. Варгазина Кира Борисовна – преподаватель МАРХИ. Кандаурова Ксения Андреевна – кандидат наук, работает в Пулковской обсерватории в Петербурге.

Василий Тимофеевич Струнников – очень яркая и вместе с тем трагическая личность. Родился в 1884 г. в г. Кашине. Потомственный Почетный гражданин. Имел образование морского инженера. Работал до революции в Петербурге начальником отдела подводных лодок на Балтийском заводе. Проживал на Каменноостровском проспекте, 20. Преподавал в Императорском политехническом институте Петра Великого32.

Арестовывался в связи с процессом по делу Промпартии. С 1940 г. преподавал в Московском институте рыбного хозяйства. Ныне это Калининградский Технический Университет. Проживал в Брюсовом переулке. В 1921 г. родился его сын Александр. В мае месяце 1946 г. В.Т. Струнников умер. Похоронили его на Ваганьском кладбище в Москве (по воспоминаниям снохи Марины Мечиславовны Струнниковой.) Потомки проживают в Москве. Была проведена большая поисковая работа, увенчавшаяся успехом.

Яков Иоасафович Кункин родился в 1861 г. в Кашине. Источником его дохода была деятельность в страховом обществе «Петербургское». Владел 387 десятинами земли по доверенности своей матери Н.И. Кункиной. Женился на дочери знатного Кашинского купца И.Д. Манухина 16 января 1883 г. Один из пригласительных билетов на свадьбу украшает экспозицию Кашинского музея. Поручителями при венчании в Троицкой церкви были корчевской купец И.В. Бугринов и кашинские купцы С.Н. Зызыкин и И.И. Манухин33.

Был Потомственным Почетным гражданином г. Кашин, Почетным членом общества «Доброхотная копейка»34. В браке родились дети: Иоасаф, Иосиф, Иоанн, Анна, Яков.

Иоасаф родился 6 апреля 1884 г. Обряд крещения был совершен в Троицкой церкви города Кашина. В 1917 г. работал в Петербурге в морском порту в торговом отделе в должности морского инженера. Проживал на Провиантской улице Петроградской стороны35.

По данным справочника «Вся Москва» за 1924 г., работал в Москве в Наркомторге по адресу Ильинка, 14 в транспортном подразделении начальником морского отдела. Руководил деятельностью портов. Проживал на Болотной улице, 12 недалеко от Кремля. Дом сохранился до сегодняшних дней. По воспоминаниям доцента МГУ Вероники Александровны Андриевской, двоюродной сестры его, перед Великой Отечественной войной она виделась с ним. Дальнейшая судьба этого человека неизвестна.

Сестра его Анна проживала в этом же доме. Сохранилась фотография ее начала 70-х годов ХХ в. вместе с сестрами Манухиными на фоне поезда «Ленинград» на одноименном вокзале. Дальнейшая судьба ее неизвестна.

Вячеслав Иоасафович Кункин (род. 1866), жил в Кашине. Источником его доходов была торговля лесом из собственных владений36. Совместно с отцом Иоасафом Яковлевичем занимался археологией и краеведением. Коллекционировал предметы старины. В августе 1913 г. в после кончины своего отца выступил на заседании Городской Думы с заявлением на имя Главы городской думы А.П. Дорогутина о передаче в дар городу коллекции, собранной им лично и его покойным родителем. Это заявление – первый шаг к созданию в городе музея, доступного для всех слоев населения.

Вячеслав был дружен с Б.В. Штюрмером, который в 1892-1894 гг. являлся председателем Тверской губернской земской управы, а в 1894 г. почетным мировым судьей Кашинского уезда Тверской губернии; в 1896 г. он был Ярославским губернатором. В своем заявлении Вячеслав пишет: «Заведовать этим древнехранилищем и всеми касающимися его делами поручить особой комиссии, в состав которой входили бы: Борис Владимирович Штюрмер, Кашинский городской глава, двое по избранию Кашинской городской думы, двое по избранию Кашинского мещанского общества, двое по согласию с городской думой – из Тверской архивной комиссии, а по учреждении в городе Кашин самостоятельной архивной комиссии – Кашинской архивной комиссии по избранию ея, двое по избранию города из рода покойного Иоасафа Яковлевича Кункина. Всего, кроме Штюрмера, из девяти лиц. Комиссия эта должна собираться под председательством Бориса Владимировича Штюрмер, а за отсутствием его или смертию, под председательством Кашинского городского головы или заступающего его»37.

Здесь уместны строки стихотворения Расула Гамзатова:
- Путник, помнишь ли отца?
- Иль похож я на глупца?
- Белым днем и под луной
- Мой отец всегда со мной.

Вячеслав очень хотел претворить в жизнь мечту отца о создании в городе музея. Но Дума отклонила его предложение. Так и остался музей домашним, на улице Пушкинской в доме № 18. И только Постановлением Совета депутатов было выделено помещение под коллекцию. Первым директором стал Вячеслав Иоасафович Кункин. Мечта его отца сбылась.

...А детище твое – музей.
Ты так мечтал, и он собрал людей.
Их интерес к России не угас.
А прошлое – святое в нас….(Н. Быковская).

Было создано краеведческое общество изучения местного края, членами которого были Сергей Владимир Кисловской, сын предводителя Кашинского дворянства, бывшего вице-губернатора Ярославля – Владимира Павловича; Никольский Иван Федорович, будущий директор Калязинского музея; Василий Арсеньевич Колотильщиков, сын купца. Он фотографировал виды города, замечательных людей. Все это дает представление о красоте и величии Кашина, о выдающихся личностях того времени.

Женой Вячеслава Иоасафовича была Вера Александровна, урожденная Ушакова38. Она происходила из купеческой семьи. Венчание состоялось 5 февраля 1889 года в Троицкой церкви39. В браке родились дети: Надежда (1889), Вячеслав (1891-1894), Вера (1892), Августа (1894-1895), Пантелеймон (1896-1945), Вячеслав (1898-1931), Любовь (1899- ок. 1919), София (1905 – ?)40.

В.А. Кункина вела большую общественную деятельность. Руководила учебными мастерскими при обществе «Доброхотная копейка».

В конце 20-х годов ХХ в. Вячеслава Иоасафовича освободили от должности директора музея под предлогом отсутствия специального образования. В этот период начался разгром краеведческого движения, ликвидация капиталистических элементов. Вячеслав фактически был профессионалом своего дела: археолог, член ТУАК (Тверской Ученой Архивной комиссии). Следующим ударом было известие об ограблении музея в 1931 г. На Пасху воры через балкон пробрались в здание (бывший дом купца Манухина) и унесли золото, драгоценные камни и многое другое. Эти записи были сделаны купцом Черениным Н.П., дневник которого хранится в Кашинском краеведческом музее. А самым печальным событием явилась кончина жены Веры Александровны. Вячеслав спешно распродал все имущество и уехал к дочери Вере в Ленинград. Она преподавала английский язык в одном из военных заведений Петергофа. В 1939 г. сын Пантелеймон навещал отца в Ленинграде.

Нами было изучено электронное репринтное издание Петербургского генеалогического общества «Алфавитный список жителей Ленинграда на 1934 год». Кункины, как официально зарегистрированные жители, не числятся. По моей инициативе Кашинский краеведческий музей делал запрос в музей «Истории блокады Ленинграда». Ответ пришел отрицательный. Дальнейшая судьба Вячеслава и его дочери неизвестна.

Владимир Иоасафович Кункин (род. 1877) в Кашине. Успешно учился в Спасско-приходском училище. Окончил Императорское Московское техническое училище. Работал в Тверской Земской Управе г. Вышний Волочек в должности инженера. Проживал – улица Дворянская41. В Тверском архиве просмотрены описи дел Вышневолоцкой Уездной Земской Управы. К сожалению, никаких сведений найти не удалось. Подтверждением достоверности информации служит старинная открытка, отправленная на его имя со словами: «Николаевская ж. д. Вышний Волочек. Его Высокоблагородию, Владимиру Иоасафовичу Кункину». Такое обращение присуще к чиновникам VI – VII класса, согласно табелю о рангах. В сентябре этого года я побывала в городе Вышний Волочек, прошлась по Новгородской (бывшей Дворянской улице). В этом месте раньше проживал Владимир Иоасафович. У меня есть предположение, что Вышний Волочек выбран был для работы с учетом того, что здесь, на Казанской улице, проживали родственники из рода Кункиных. Это Алексей Алексеевич с супругой Екатериной Алексеевной, урожденной Бабкиной. Благодаря краеведческим связям удалось разыскать потомков этих людей42.

В Весьгонском музее хранится архивный документ «Протоколы земских собраний» за 1909 г. Копии любезно были предоставлены директором музея Светланой Викторовной. В них указывается, что в 1909 г. был произведен осмотр гимназии инженером-технологом В.И. Кункиным и инженером путей сообщения Н.В. Немыцким. Эти события описал в своей книге «Весьегонск. Вехи истории» писатель, Почетный житель города Весьегонск, Борис Федорович Купцов.

Скончался В.И. Кункин 3 февраля 1917 г. Отпевали его в Троицкой церкви города Кашина 9 февраля священник Григорий Никольский и псаломщик Петр Тугаринов. Похоронили на Сергеевском кладбище в Кашине43. Возникают определенные соображения. Между датами смерти и захоронения – большой период. Есть предположение, что для захоронения везли из другого города, либо были очень крепкие морозы. Подготовить могилу было очень трудно. Рядом с этим кладбищем в Кашине проходит сейчас улица Кункина. Названа она в честь отца Владимира, Иоасафа Яковлевича.

В определенный момент, рано или поздно, человек переходит ту черту, возврата откуда просто нет. Нам остаются на память письма, документы, фотографии. А порой и вовсе ничего. Информацию по личности приходиться собирать по крупицам в государственных и частных архивах, по воспоминаниям потомков.

Со стороны люди, которые «в стенах вечерних библиотек» листают пожелтевшие страницы, для которых, как пишет Н. Гумилев, «… пыль пьянее, чем наркотик», выглядят странноватыми чудаками. Но интерес к историческому прошлому своей страны, края, города, да и просто семьи очень увлекательный, полный неожиданных открытий. Этих людей нельзя отнести к категории «Иванов, родства непомнящих».

А самое великое счастье – разыскать человека, частицы информации о нем, сделать маленькое историческое открытие. Мне удалось изучить связи Кашинской семьи Кункиных с Ростовским родом Кекиных, найти места захоронения Иоасафа Яковлевича Кункина, Варвары Ивановны Ждановой, урожденной Кекиной. Но еще очень много белых пятен на обширном поле истории. Я не останавливаю свой поиск, не ставлю точку.

  1. Титов А.А. Дозорные и переписные книги древнего города Ростова. М., 1880. С. 28-43.
  2. Н.М. Щапов. Я верил в Россию. М., 1998. С. 12.
  3. Жаржевский Л.«Кекины: ростовские купцы в Казани». Казанские истории, № 15-16. Б.п. 2002. http//www.tatar.com.ru/kazan/kazans42
  4. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 1. Д.2455. Л. 5-7.
  5. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп.1. Д.243. Л .6, 6 об.
  6. Кириков Б.М. Кашин. Л. 1998. Раздел иллюстрации.
  7. ТГОМ КАШ. Ф. КОФ.Д. 2919. Древо, построенное Иосафом Кункиным.
  8. ТГОМ КАШ. Ф. КОФ. Д. 2490. Домашнее распоряжение по поводу кончины Ивана Васильевича Кекина.
  9. РФ ГАЯО Ф. 204. Оп.1. Д. 5225. Л.17.
  10. РФ ГАЯО Ф.204. Оп.1. Д. 5225. Л.14.
  11. РФ ГАЯО Ф.241. Оп.1. Д.437. Л.80.; РФ ГАЯО. Ф.204. Оп.1. Д. 5225. Л. 17.
  12. Щапов Н.М. Я верил в Россию… С. 12.
  13. ГАТО. Ф.312 Оп.6. Д. 1011.
    Обряд совершали: протоиерей Владимир Михайлович Шавров, дьякон Петр Семенович Носов, псаломщик Василий Павлович Катков, дьячок Иван Васильев. Поручители по жениху: Почетный гражданин, кашинский 1-й гильдии купеческий племянник Иван Иванович Жданов и бежецкий купеческий сын Михайло Петрович [нрз. М.б. Рыков – ? – Н.Б.]. По невесте поручитель: города Ростова купец Иван Васильевич Кекин.
  14. ТГОМ КАШФ КОФ 6941/4.
  15. Крестьянинова Е.И. Материалы по генеалогии Ростовского купечества. Купцы Кайдаловы во второй половине XIX-XX вв. генеалогия и судьбы. СРМ. Вып. XI. С. 38-52.
  16. Виноградов. Археологическая экскурсия в село Кожино и в города Кашин, Калязин и Углич. Тверь, 1901. С. 55.
  17. ТГОМ. КАШ. Ф. КОФ. Д. 2618. Билет Рыбинской торговой биржи.
  18. ТГОМ КАШ. Ф. КОФ. Д. 2525. Благодарность от иноков Оршина монастыря.
  19. Мокеев Г.Я. Кашин-величие и нищета. Памятники Отечества. № 2. 1990. Б.п. http//www.russia-hc.ru/rus/cultura/oldart/kashin/kashin
  20. Тверские Епархиальные ведомости. 1897. Ч. 22. Л. 20.
  21. ТГОМ КАШ. Ф КОФ. Д. 2635. Договор с Подошвенниковым о доставке товаров с Самарской пристани до Нижнего Новгорода.
  22. ГАТО. Ф. 1202. Оп. 1. Д. 1012. О генеральной проверке торговых и промышленных заведений по городу Кашину за 1894 год.
  23. Кункин И.Я.Заметки об освобождении крестьян от крепостной зависимости. ТГОМ КАШ. Ф. КОФ. Д. 2942.
  24. Журнал заседаний Городской Думы. 1896. С. 48.
  25. Шикман А.П. Деятели отечественной истории. Биографический справочник. М., 1997. С. 45.
  26. Плетнев В. А. Об остатках древности и старины в Тверской губернии. Тверь, 1903. С. 305.
  27. Самбикин Д. Тверской Патерик. Краткие сведения о Тверских местно чтимых святых. Казань, 1907. С. 2.
  28. ГАТО. Ф. 160. Оп.15. Д. 2192.
  29. Кункин И.Я. Город Кашин. Материалы для его истории. В-1. М., 1903. В-2. 1905. Б.н.
  30. ТГОМ КАШ. Ф. КОФ. Д. 2919. Древо, построенное Иосафом Кункиным; Протокол допроса Кункина в ГПУ. Тверской Центр Документации Новейшей истории. Ф. 7849. Д. 6316.
  31. ТГОМ КАШ. Ф. КОФ. Д. 2490.; Вся Москва. 1901 год. Электронная версия. www.gendrevo.ru
  32. Алфавитный список жителей С-Петербурга, Кронштадта, Царского Села, Павловска, Гатчины и Петергофа на 1904 год. Электронное репринтное издание Петербургского генеалогического общества.
  33. ГАТО. Ф. 1202. Оп.1. Д.1012. Метрические книги Троицкой церкви города Кашин. ГАТО. Ф.160. Оп. 15. Д. 2191.
  34. Отчеты Общества Доброхотная копейка. ККМ 6894(9) Кашинский музей.
  35. Краткий справочник города Кашин и его уезда. Кашин. 1914 г. С. 32.
  36. Журнал заседаний Кашинской Городской Думы. 1913. С. 143.
  37. ГАТО. Ф. 160. Оп. 15. Д. 2151. Метрическая книга Введенской церкви г. Кашин.
  38. ТГОМ КАШ. Ф. КОФ. Д. 2919. Древо, построенное Иосафом Кункиным.
  39. ГАТО. Ф. 1202. Оп.1. Д.1012. Метрические книги Троицкой церкви города Кашин.; ГАТО. Ф.160. Оп. 15. Д. 2191.
  40. ГАТО Ф. 160. Оп.15. Д. 2192.
  41. www.people.bmstu.ru.; Справочник «Список лиц, окончивших Императорское Московское техническое училище», М., 1912 г.
  42. По данным редактора газеты «Древний Волок», Председателя Вышневолоцкого краеведческого общества имени М.И. Сердюкова, члена Союза журналистов, лауреата областной литературной премии имени Салтыкова-Щедрина Евгения Ивановича Ступкина.
  43. ГАТО. Ф. 160. Оп.15. Д. 2192.
Выражаю благодарность ученого секретаря музея-заповедника Ростовский кремль Крестьяниновой Елене Ильиничне; доценту исторического факультета МГУ Леонтьеву Ярославу Викторовичу; писателю, журналисту из С-Петербурга Сенину Сергею Ивановичу; профессору, члену-корреспонденту РАН Ярославу Николаевичу Щапову; научному сотруднику Кашинского музея Охановой Наталье Анатольевне; сотрудникам Государственного архива Тверской области; исследователю, писателю из Москвы Казанскому Андрею Михайловичу; исследователю из города Боровск-3, члену Союза переводчиков Седову Леониду Александровичу; жительнице города Кашин Анихановой Анне Алексеевне, человеку, чьи знания по истории города просто уникальны; краеведу города Кимры, члену Союза писателей, Коркунову Владимиру Ивановичу и всем, кто оказал мне помощь в сборе материалов.

Изучая дедов, узнаем внуков, то есть изучая предков, узнаем себя. Без знания истории мы должны признать себя случайностями, не знающими как и зачем мы пришли в мир, как и для чего в нем живем, как и к чему должны стремиться.

В.О.Ключевский.

На протяжении нескольких лет автор исследует обширный архив александровских купцов Зубовых, в котором хранятся документальные материалы не только многих представителей этого старинного купеческого рода, но и их знакомых, друзей, родственников (купеческий род Зубовых ведет свой отсчет с XVII в.1). Хотелось бы отметить, что материалы семьи Августа Кегеля из фондовой коллекции носят не случайный характер. Они являются составной частью т.н. «зубовского» архива (насчитывает несколько тысяч единиц хранения) и были выделены автором в единый комплекс (около 200 документов). Немалую сложность при исследовании темы представлял собой ряд источников неизвестного содержания на немецком и французском языках. Только после их перевода стало ясно, что полученная информация не только дополнила уже выявленные сведения, но и неизвестные ранее факты биографической и служебной деятельности представителей этой семьи станут для автора своего рода открытием. Исследованные нами документы характеризуют (к сожалению, не в полном объеме) частную и служебную жизнедеятельность семьи Кегелей, выходцев из мещан, сумевших во второй половине XIX в. с помощью упорного труда и природных способностей добиться определенного положения в обществе. Известно, что именно в XIX в. российские немцы специализировались в различных областях науки и техники. Предприниматели и земледельцы, художники и музыканты – они внесли значительный вклад во все сферы жизни российского общества.

На основе исследованных нами источников, уместно отметить, несомненно, важное для нас обстоятельство: представители рода Кегелей связали свою жизнь в XIX-XX вв. не только со столицей, но и с такими малыми городами России, как Александров и Переславль Владимирской, а также Ростов Ярославской губерний.

Мы остановимся лишь на тех представителях этой семьи, которых нам удалось выявить.

Современникам XXI в., наверное, трудно представить, что в г. Москве до первой четверти XIX в. не было постоянного театра и «феатральные служители» (так в купеческой среде тогда называли артистов) играли в особо устраиваемых по этому случаю помещениях, либо в домах заядлых театралов. В XIX в. многие представители купечества любили посещать театр, т.к. повсеместно бытовало мнение о том, что «обновление духа от хождения в театр приключается»2. В 1824 г. в Москве открылся Малый драматический театр, а в 1825 – Большой Императорский (ныне Большой театр России)3. Вся жизнь одного из представителей семьи Кегелей, Августа, молодого талантливого музыканта, саксонского подданного была неразрывно связана именно с Большим Императорским театром, в который он пришел спустя 14 лет после его открытия.

Иоганн Фредерик Август Кегель (1816-1866) был родом из Саксонии (ранее одна из провинций Пруссии, ныне – Германии) из семьи таможенного служащего Иоганна Готлоба Кегеля г. Дрездена4.

Потомок александровского купеческого рода Зубовых по женской линии Надежда Федоровна Лавровская (1922-2003, внучка Владимира Васильевича Зубова, организатора первой частной музыкальной школы в Александрове) в своих воспоминаниях отмечала, что, согласно семейному преданию, род Кегелей был очень старинный5. С позиции времени трудно судить о достоверности этих сведений, т.к. ранние документы комплекса датированы 1833 г.

Анализируя материалы служебной деятельности Августа Кегеля, можно сказать, что родители смогли дать сыну достойное образование, особое внимание уделив музыкальному, поскольку в XIX в. г. Дрезден славился высокой музыкальной культурой, лучшими преподавателями. Осталось неизвестным, каким образом представители семьи Кегелей оказались в Москве. Из документов архива мы узнаем, что в апреле 1839 г. Дирекция Императорского Московского театра заключила с Августом Кегелем соглашение о принятии его на службу в качестве первого тромбониста, подписав с ним трехгодичный контракт. На тот период молодому музыканту исполнилось всего двадцать три года6.

Исследовав ряд источников, мы можем утверждать, что Август Кегель являлся талантливой, незаурядной личностью. Одно только его знакомство с Николаем Григорьевичем Рубинштейном (1835-1881) говорит о многом. Сегодня, к сожалению, нам не представляется возможным выяснить, как могли познакомиться музыканты, но то, что они неоднократно давали совместные концерты, является неоспоримым.

Так, в коллекции хранится ничем не примечательный, на первый взгляд, документ на французском языке от 1862 г. – «Программа Большого Музыкального вечера» в г. Москве. На наш взгляд, этот скромный источник несет в себе важную информацию. Он свидетельствует не только о знакомстве Кегеля с Рубинштейном, но и подтверждает факт их совместных выступлений: ведь на такие вечера, как правило, приглашались лишь те музыканты, кого лично знал и ценил сам Н.Г. Рубинштейн. В содержание программы вошли сведения о дате, времени и месте проведения вечера: «на Тверском бульваре, против дома г. Обер – Полицмейстера в доме Пукалова, бывшем Крекшеной»7 (ныне Тверской бульвар, 17). Надо сказать, что во второй половине 60-х годах XIX в., в этом доме снимал помещение московский Артистический кружок, который был основан при участии А.Н. Островского, В.Ф. Одоевского и Н.Г. Рубинштейна8. Этот кружок приобрел в Москве большую популярность. Кроме музыкантов его посещали писатели, артисты, художники, ученые – цвет московского общества. В нем устраивались литературные вечера – читали свои произведения А.Н. Плещеев, А.А. Фет, А.Н. Майков, А.Ф. Писемский и др., ставились спектакли. Причем этот артистический кружок был единственным в то время в Москве клубом, в состав которого допускались и дамы9.

Согласно материалам архива, семейная жизнь Августа Кегеля началась через 2 года после приема его на службу в театр. В 25 лет он венчался в Москве первым браком с дочерью учителя 22-летней Александриной Матильдой Гриме (1819-1854)10, родом из уездного города Вольмар Лифляндской губернии (ныне г.Валмиера, Латвия)11.

Рано овдовев, имея двух несовершеннолетних детей12, сорокалетний музыкант в 1855 г. венчался вторым браком с 17-летней «мадемуазель» Эмилией Терезой Вейзе (1838-1878), дочерью «умершего Арендсбургского мещанина» Адама Фридриха Вейзе, «изготовителя инструментов» (Аренсбург, уездный город Лифляндской губернии с 1952 по 1990 г. – г. Кингисепп, ныне – г. Курессааре, Эстония)13. Эмилия Адамовна родилась в обеспеченной семье. Из текста духовного завещания от 1845 г. мы узнаем о том, что уже с семи лет на ее имя отцом была положена сумма в размере 4300 руб. серебром. Отец Эмили Адамовны считал, что управление всеми делами надо вести «благоусмотрительно», «дабы все дети его могли быть надлежащим образом обучены и воспитаны»14. Судя по документам архива, Эмилия Вейзе была девушкой образованной. В 16 лет, являясь подданной Российской Империи, она получила образование в Москве в частном учебном заведении «г-жи Дельсаль» и была «допущена к испытанию в Императорском Московском Университете» по русскому, французскому и немецкому языкам, получив после экзаменов «звание Домашней учительницы»15.

У четы Кегель рождаются 5 детей:

1.Карл – Эдуард – Август(7 июня по ст. стилю 1856 г.р.)
2.Виктор – Александр – Карл(25 января по ст. стилю 1860 г.р.)
3.Адольф – Павел(17 мая по ст. стилю 1862 г.р.)
4.Екатерина – Клара – Эмилия(20 февраля по ст. стилю 1864 г.р. – 1873 ?)
5.Владимир – Николай(24 декабря по ст. стилю 1865 г.р. – около 1946 г.)16

По воспоминаниям Н.Ф.Лавровской, большое внимание в семье Кегелей уделялось музыке. Некоторые знания и навыки в овладении музыкальными инструментами Август Кегель сумел передать старшим сыновьям17. В 50 лет, после одиннадцати лет супружества, Иоганн Фредерик Август Кегель скончался и был похоронен на кладбище «при евангельско-лютеранской церкви Свв. Петра и Павла»18 (ныне Старосадский пер.,7). Эмилии Адамовне на тот момент было всего 28 лет, а самому младшему сыну – Владимиру едва исполнилось полтора года. Возраст других детей соответственно был таким: Екатерине – два с половиной года, Павлу – пять, Виктору – семь и Августу – одиннадцать лет. Будучи женщиной образованной и состоятельной, Эмилия Адамовна уделяет большое внимание их образованию. Документы свидетельствуют, что ее дети сначала окончили гимназию, затем реальное училище19. Эти учебные заведения состояли в ведении все той же Петропавловской евангелическо–лютеранской церкви. Впоследствии Виктор, Павел и Владимир получили высшее образование в Московском университете20.

В 1876 г. Эмилия Адамовна получает наследство в размере 4000 руб., завещанных ее детям их крестной Екатериной Федоровной Малютиной (одна из дочерей Федора Ивановича Баранова, известного александровского купца, владельца Троицко-Александровской мануфактуры)21. Скорее всего, именно эти средства помогли ей в 1870-е годы открыть в Москве частную школу под названием: «Элементарная школа Эмилии Адамовны Кегель». На наш взгляд, с открытием школы, Эмилия Адамовна, обеспечила своей семье безбедное существование на многие годы. Стоит сказать, что ее учебное заведение не имело своего здания, его адрес (как и название) за период существования несколько раз менялся: «Садовая-Самотечная», «Петровка», «Садовая против Цветного бульвара», «Сухаревская Садовая». Но, несмотря на это, школа, основанная Э.А. Кегель, успешно работала до 1916 г.22

Внимательно проанализировав практически весь материал «зубовского» архива, мы можем с уверенностью высказать следующее: именно крестная, Екатерина Малютина (Баранова) много лет, близко знавшая семью Кегелей, сыграла первостепенную роль в знакомстве Владимира Зубова, сына племянника (Василия Михайловича Зубова (1821-1894), александровского купца 2-й гильдии) с Эмилией Кегель. Эмилия Адамовна подружилась с большой семьей купцов Зубовых: гостила с детьми в Александрове, в селе Крутец, что находилось в нескольких верстах от города, у Алексея Михайловича Зубова, дяди Владимира Васильевича23.

Из эпистолярных источников второй половины XIX в. мы вскоре узнаем о возникших трогательно-нежных чувствах Владимира Васильевича к Эмилии Адамовне. Нам представляется, что эту образованную, полную достоинства женщину природа одарила не только красотой, обаянием, но и тонким умом, чего не могли не заметить окружающие, в том числе и ее новый знакомый. В фондовой коллекции хранятся письма Владимира Васильевича к Эмилии Адамовне. И, судя по их содержанию, она не сразу ответила ему взаимностью. Заслуживает внимания их тон – от подчеркнуто-уважительного, дружески-заботливого он постепенно становится чувственно-сердечным, когда для двоих ни разница в возрасте, ни социальное положение уже не имеют какого-либо значения. Мягкость, теплота обращений Владимира Васильевича к любимой в первых строках писем светятся искренностью: «Друг мой, сокровище ты мое!», «Радость моя, счастье мое!», «Бесценная, дорогая моя!», «Друг мой! Воля Твоя священна для меня», «Всемилостивейшей государыне от ее верного раба…». Смена эмоций заметно влияет на почерк влюбленного. Аккуратно выписанные корреспондентом буквы вдруг уступают место неровным небрежно-размашистым строкам с помарками и орфографическими ошибками. В одном из писем к ней, оправдываясь за долгое молчание, В.В. Зубов пишет, что на это повлиял ее отъезд из Александрова в Москву, и он не может «не упомянуть о мрачности и пустоте тех весьма ощутительных дней», когда остался один. Владимир Васильевич сообщает, что благодарит Эмилию Адамовну за оказанное ему внимание, и «по приезде» его в Москву желает: «…поцеловать самые кончики» ее «пальчиков», ведь «для Выражения искренних чувств», по его мнению, «достаточно и дву-трех слов, не имеющих даже никакой логической связи». По всей вероятности, отношения Владимира Зубова с Эмилией Кегель складывались непросто, т.к. в некоторых письмах он настойчиво уделяет внимание нередко возникающим между ними «недоразумениям». Он сдержанно, но твердо констатирует, что «корень зла сидит в той характеристической черточке, которая обуревает …обоих», «...Мы, несмотря на знание друг друга, не вполне доверяемся и постоянно делаем осечки там, где должно – бы было быть наверняка. Вещь как видите странная…». Этому мешает, как считает Владимир Васильевич, «глупая и совершенно неуместная гордость» любимой женщины, которую она не хочет «осознать». В резкой форме он высказывает даме сердца, что она, конечно, «вправе гордиться и поступать с сознанием собственного достоинства», но тут же с горечью вопрошает: «…Но, скажите ради Бога я то,…. чего ради петушусь и ищу там пятаков чему цена то вся грош». И как бы подводя итог их трудному взаимопониманию, заключает, что причина скорее всего в том, что он ее недостоин: «…по Сеньке шапка по Еремке колпак». В ряде источников прослеживается гамма чувств, которые владеют молодым человеком. В связи с этим показателен фрагмент из другого любовного письма Владимира Зубова: «Друг, ангел, жизнь моя! И в этих немногих словах написанных тобою, ты нашла возможность …., впрочем как знать может быть ты осознаешь, что я тебя не достоин и в том ты права глубоко. Знаю однако, что возвращаться вспять поздно: исправляй меня ломай, если можешь, я весь в твоей власти. Твой навсегда. В.». Вероятно, разница в возрасте между влюбленными волновала многих, т.к. при рассуждении на эту тему одно из посланий Владимира Васильевича к Эмилии Адамовне заканчивается, на наш взгляд, мудрыми, для молодого мужчины, словами: «…Порицать будут многие, поддерживать же могут и должны только избранные ибо много званных но мало избранных…. Ведь ты мое счастье – мое блаженство, а этого только и нужно, чтобы почувствовать себя полегче. Твой навеки В.»24

В 1878 г. в 40 лет Эмилия Адамовна Кегель венчалась «в Космо-Домианской, что на Покровке церкви» вторым браком с Владимиром Васильевичем Зубовым, 28-летним домашним учителем (1850-1935). Но, после рождения их совместной дочери (Евгении) и ее смерти, Эмилия Адамовна скоропостижно скончалась. И вся забота о детях от первого брака (Виктору – 18, Павлу – 16, Владимиру – 13 лет), а также управление школой переходит к ее молодому супругу25. Особое внимание Владимир Васильевич уделял младшим детям. Впоследствии, двое из них после получения ими высшего образования, выберут местом жительства г. Александров Владимирской губернии. Самый младший из братьев – Владимир поселится в г. Ростове Ярославской губернии.

На основании документов архива, автор считает уместным отметить теплые и дружеские взаимоотношения В.В.Зубова с детьми первой жены, которые не закончились с их совершеннолетием, получением высшего образования, становлением, а продолжались в течение всей жизни. В их судьбе он принимал самое непосредственное участие: как в воспитании и обучении (игре на скрипке, поскольку сам владел ею в совершенстве), так и в приобретении профессий, определении места жительства. И хотя документальных свидетельств этому не так много (ряд эпистолярных источников), но их содержание проникнуто теплой душевностью, искренностью, заботливым отношением друг к другу. «Добрейший», «Дорогой», – такие обращения используют юноши в первых строках писем к Владимиру Васильевичу. Они делятся с ним своими проблемами, советуются, приглашают в гости, сообщают о семейных новостях, поздравляют с праздниками. Заканчиваются письма к отчиму и членам его семьи непременно поклонами, пожеланием здоровья со словами: «Искренно любящий Вас и ваше семейство», «остаюсь уважающий Вас», «преданный Вам» или «всегда благодарный»26. Из эпистолярных источников этого периода явствует, что братья Кегели были дружны между собой. Они не только тесно общались в быту, но и, судя по отдельным концертным программам, иногда принимали участие в городских музыкальных вечерах (впоследствии в таких вечерах принимали участие и их дети27). Не исключено, что каждый из братьев владел не одним музыкальным инструментом: как скрипкой, так и виолончелью.

Документы архива свидетельствуют, что дети этой семьи состоялись как личности. К сожалению, мы не имеем сведений о том, как сложилась судьба старшего сына четы Кегель – Августа.

Николай Кегель (1848 –1895 г., сын А. Кегеля от первого брака), во второй половине XIX в. поселился в Александрове: был женат, «служил» земским врачом. «Журналы Александровского Врачебного Совета» при Уездной Земской Управе за 1892-1895 гг. из фондов Государственного архива Владимирской области (ГАВО) свидетельствуют о том, что Николай Августович являлся заведующим Городской земской больницей «на 45 кроватей»28. По воспоминаниям Н.Ф. Лавровской, у него была дочь Софья, сведений о которой мы не имеем29.

Виктор (1860 г.р.) – жил и работал в г. Минске помощником начальника Управления Земледелия и Государственных имуществ Минской губернии («…Приходится жить в г. Минске по городскому и изображать из себя пол-шишки;… но ничего не поделаешь – надо привыкать! Жизнь здесь дорогая,- за одну квартиру без дров, 3 Ѕ комнаты приходится платить, чтоб им кисло было,- 400 руб.», – читаем в одном из писем к В.В. Зубову от 1904 г.)30

Павел Кегель (1862 г.р.) был женат, имел сына Виктора, работал врачом в Переславском, а с 1895 г. – в Александровском Земстве31. После скоропостижной смерти брата, врача Николая Кегеля на заседании Александровского Врачебного Совета от 15февраля (ст.ст.) 1895 г. на свободную вакансию земского врача среди прочих кандидатур 9-ю голосами «за» из 11, ему было отдано «предпочтение»32. Одно время он выполнял обязанности провизора местной аптеки33. В более поздних протоколах совещаний врачей Земской Управы и отчетах ГАВО автору не удалось найти каких-либо других сведений о служебной деятельности Павла Августовича Кегеля34. Дальнейшая его судьба нам осталась неизвестной.

Владимир Кегель (1865 – около 1946), младший брат, с двадцати лет был женат на дочери ростовского купца, историка, археографа и общественного деятеля А.А. Титова – Глафире Андреевне (1869-1946) (на момент венчания ей исполнилось 16 лет). Эпистолярные источники архива констатируют: свадьба должна состоятся на родине невесты, в г. Ростове Ярославской губернии 10 января (ст.ст.) 1885 г. Из письма Владимира Кегеля в Москву отчиму становится известно, что предстоящую свадьбу родные невесты вместе с женихом «хотели было устроить в Москве», но т.к. у ее отца 21 декабря (ст.ст.) 1884 г. в г. Ярославле сгорели 2 магазина «до тла», то и свадьба предполагается быть «скромной». Он настоятельно приглашает Владимира Васильевича с супругой и малолетней дочкой на торжество в Ростов, отмечая, что всем приятно будет их видеть, в то же время, подчеркивая, что на этот вечер уже приглашены лишь самые близкие люди35.

Некоторое время Владимир Августович являлся кандидатом на судейскую должность при окружном суде г. Ревеля (ныне – г. Таллин, Эстония)36. Он постепенно продвигался по службе, поэтому его семье часто приходилось переезжать. Перед революцией он был уже помощником прокурора в Москве. Имел двоих дочерей. Затем жил во Владимире. Единственный девятнадцатилетний внук Николай Журин в 1941 г. во время Великой Отечественной войны погиб в первом бою37. По всей вероятности, на этом прямом потомке род Кегелей прекратил свое существование. Какие-либо другие представители этой семьи нам на сегодняшний день остались неизвестны.

В заключение, мы хотим сказать, что судьбы многих родов на протяжении столетий складываются по-разному. К сожалению, не всегда удается назвать поименно каждого из их представителя. И чем ближе они к нам по времени, тем реальнее найти неизвестные имена: крестьян или мещан, купцов или священников, проследить их жизнедеятельность. Самое главное, на наш взгляд, уметь бережно хранить историческую память, исследуя подлинные источники ушедших эпох.

  1. Фонд «Документы» музея-заповедника «Александровская Слобода» Ф.Д. (5-1-513); Кукина Т. В. Из истории Александровского купеческого рода Зубовых. Александров. 1994.
  2. Для памяти потомству своему. Народный бытовой портрет в России. М., 1993. С. 186.
  3. Указ. соч. Для памяти потомству своему. Там же.
  4. (Ф.Д.) (5-1-48)
  5. Из устного рассказа Н.Ф. Лавровской.
  6. Ф.Д. (5-1-34)
  7. Ф.Д (5-1-49)
  8. Муравьев В. Тверской бульвар. М., 1996. С.336.
  9. Федосюк Ю. Москва в кольце Садовых. М., 1991. С.172,173.
  10. Ф. Д. (5-1-33,36,37,45);
  11. Брокгауз Ф.A., Эфрон И.А. Энциклопедический словарь. Под ред. И.Е. Андреевского. СПб, 1891. Т. 7. С. 131.
  12. Ф. Д. (5-1-33,37,45)
  13. Ф. Д. (5-1- 43,47, 48); Брокгауз Ф.A., Эфрон И.А. Указ. Соч. Т.2.С.58.
  14. Ф. Д. (5-1-38)
  15. Ф. Д. (5-1-43)
  16. Ф. Д. (5-1-56); КФФД: АМ – 13 190 / 21, 42, 39; АМ – 13 189 / 31, 30, 32
  17. Из устного рассказа Н.Ф. Лавровской
  18. Ф. Д. (5-1-54)
  19. Ф. Д. (5-1-59,60,62,88,97)
  20. Ф. Д. (59-62,88,97); КФФД музея-заповедника «Александровская Слобода»: АМ – 13 192/ 42, АМ – 13 189/ 32
  21. Ф.Д. (5-1-53,90, 95,)
  22. Ф.Д. (5-1- 95,174-176,180,183-188,190,194)
  23. Ф.Д. (5-1- 65-78)
  24. Ф.Д. (5-1- 65,66)
  25. Ф.Д. (5-1-56,186, 197-203)
  26. Ф.Д. (5-1- 71, 288, 289, 292, 293)
  27. Ф.Д. (НВФ-2563)
  28. ГАВО. Там же.
  29. Из устного рассказа В.Ф. Лавровской.
  30. Ф.Д. (5-1-292)
  31. Государственный архив Владимирской области (ГАВО). Ф. 378. Оп. 1. Д. 46. Л. 53 – 56; 60 – 64; 76 – 78; 86 – 87; Ф.Д. 5-1-290.
  32. ГАВО. Там же. Л. 53-56.
  33. Ф.Д. (5-1- 5-1-289)
  34. ГАВО Ф.378. Оп. 2. Д.32.
  35. Ф.Д. (5-1- 5-1-292)
  36. Ф.Д. (5-1-291).
  37. Крестьянинова Е.И. Семейный круг Андрея Александровича Титова // ИКРЗ, 1997. Ростов, 1998. С. 215-217.

В процессе своей деятельности земство решало различные вопросы, в т.ч. связанные с дорожным строительством. Необходимость проведения этих работ на раннем этапе деятельности земств была вызвана плохим состоянием дорог в уездах (находились в ведении Министерства путей сообщения), которые строились и ремонтировались за счет натуральной дорожной повинности сельских обществ. Деятельность Ростовского уездного земства в этом направлении интересна, но не изучена. В связи с этим, исследование работы Ростовского земства в период приема имевшихся в уезде торговых трактов и дальнейшее их содержание, представляет большой интерес.

На журнальном заседании 6 июля 1865 г. Ростовская уездная земская управа рассмотрела отношение № 1074 ярославского губернатора от 5 июля 1865 г., в котором указывалось на донесение ростовского исправника по поводу «дурного» состояния дорог в Ростовском уезде1. Наряду с этим управа сообщила об отношении губернатора за № 4998 от 29 июня 1865 г. о плохом состоянии Угличского тракта и сделанном 30 июня 1865 г. поручении члену управы Хомутову осмотреть дорогу. На проходившем 6 июля 1865 г. собрании Хомутов доложил о состоянии Угличского тракта, проходившего по территории Ростовского уезда, в котором сообщил, что в черте города необходимо сделать гать возле 2-го моста. В Юрьевской слободе мост и съезды с него «опасны» для проезда и требуют ремонта, а за бывшей «Дезидериевой дачей» за лесом на 6-й версте 2 трубы неисправны. На 7-й и 8-й верстах требуют ремонта мосты и гати по их сторонам, на 9-й версте нужно поправить гать, на 10-й версте – гать и 1-ю трубу, на 11-й версте – заново сделать 2-ю трубу, на 12 версте у верстового столба труба совсем негодна, 1-я и 2-я трубы за мостом на р. Шула требуют ремонта. При въезде в лес возле д. Борушки мостик развален, на 16-й версте в Лугу, что в Бору, труба и гать неисправны. В Борисоглебских слободах перед 2-м мостом мостовинник «испорчен», а с другой стороны моста нужно сделать подгаток, 3-й мост «опасен для проезда». На 20-й версте завалены землей 1-я и 2-я трубы, на 22-й версте имеется труднопроходимое место, на 29-й версте суходол затруднителен для проезда, а на 31-й версте необходимо исправить трубу и выровнять суходол. На р. Лехоть у Большого моста спуск к мосту крутой и опасен для проезда, поэтому нужно выровнять подъезд к мосту, исправить подгаток и переслать мостовой настил и гать до Березок. Не доезжая до с. Давыдова, от моста необходимо исправить суходол, а за селом – спуск до моста и трубу. На границе с Угличским уездом сломан мост2. Заслушав доклад, собрание определило: «…Просить губернатора предложить Палате Государственных имуществ дать строгое предписание волостным правлениям, чтобы они исправили свои дорожные участки, которые не ремонтировались осенью и этой весной»3. Наряду с этим собрание решило сообщить в полицейское управление, чтобы оно также обязало волостные правления привести в порядок закрепленные за ними участки дорог, приложив при этом перечень мест, требующих ремонта.

27 ноября 1865 г. Ростовское земство рассмотрело вопрос, по результатам осмотра дорог гласными, о ремонте 4 военных и 4 торговых дорог, пролегавших в уезде, за счет натуральной дорожной повинности. К торговым дорогам относились Угличская длиной 39,5 верст, пролегала от Ростова 1,5 в. по Московскому шоссе, поворачивала направо и следовала до границы Угличского уезда, 1-я Суздальская – 47 в. – от Ростова по Ярославскому шоссе 3 в., поворачивала направо и до границы Юрьевского уезда, 2-я Суздальская – 27 в. – проходила по восточной границе Ростовского уезда от Ярославского до Юрьевского уезда и Иисусовская от поворота с Московского шоссе 27 в. – от Ростова 10,5 в. по Московскому шоссе, поворачивала налево и через Поречье до с. Погост Иисусовский Крест. 1-я военная дорога длиной 37 в. – от г. Петровска до границы Угличского уезда, Костромская 18 в. – 3 в. по Суздальской дороге, за тем 3 в. по Ярославской до д. Кладовицы, далее поворачивала направо и от д. Бакланово делилась на два пути до границы Ярославского уезда, 3-я военная дорога – 31 в. – от г. Петровска до границы Юрьевского уезда и 4-я дорога 17 в. – от с. Борисоглебские слободы и далее через с. Вощажниково до границы Угличского уезда4. Общая протяженность всех торговых дорог в уезде была 140 верст, а военных – 103. Кроме этих дорог, через уезд пролегала шоссейная дорога от Москвы до Ярославля протяженностью 50 верст, находившаяся в ведении Министерства путей сообщения. Собрание отметило, что военные дороги уезда ничем не отличаются от обыкновенных проселочных и, несмотря на то, что они «приписаны» к сельским обществам, с «незапамятных времен ими никаких починок не производилось»5.

,pЖители селений, живущие возле военных дорог, сообщили гласным, что войска по ним следуют маршем очень редко. Так, по дороге от Угличского уезда до г. Петровска полк прошел 25 лет назад, по Костромской – в 1864 г., а по проселочным они неоднократно следовали маршем от Ярославля до Угличского уезда. Учитывая эти обстоятельства, а также отсутствие на них верстовых и пограничных столбов, управа предложила собранию отказаться от ремонта этих дорог из-за нехватки денежных средств, а также отнести Иисусовскую торговую дорогу к проселочным. По мнению управы, дорога оканчивалась в с. Погост Иисусовский Крест, где не имелось базаров, кроме 2 небольших, продолжавшихся 3 дня, и на ней не было дорожных сооружений и верстовых столбов. Богомольцы также большей частью следовали проселочными дорогами и значительно в большем количестве с других сторон, нежели из Ростова. Купцы предпочитали ездить на ярмарки только проселочными дорогами, т.к. там дорога была лучше6. Три другие торговые дороги находились также в неудовлетворительном состоянии и в 1864 – 1865 гг. никаких ремонтных работ на них не было, за редким исключением в тех местах, где проезд вообще был невозможным. На такое состояние дорог в уезде в немалой степени сказывалось утвержденное в 1852 г. распределение дорожных участков среди сельских обществ, по которому отдельным обществам были приписаны очень тяжелые участки дорог, а ремонт их необходимо было проводить во время летних полевых работ, поэтому военные и Иисусовская дороги зачастую не ремонтировались7.

В неисправном состоянии находились и имевшиеся на дорогах мосты8. Наряду с этим управа сообщила, что Поречская, Оносовская, Гарская волости и Макаровское общество Савинской волости (8412 душ)9 ремонтировали мосты при помощи найма подрядчиков и уплатили по 12 коп. с человека – 1011 руб.10 Для приведения дорог в рабочее состояние управа предложила построить 9 новых мостов, среди них: Белогостицкий длиной 20 сажень, около д. Счастливки – 13 саж., Исаевский – 7 саж., а также другие небольшие общей длиной около 72 саж. и «прежней» ширине 6 саж. и сделать 35 труб, кроме этого, восстановить «настилку» и перила у 36 мостов и 5 труб длиной 191 саж., вырыть возле дорог канавы 1,5 аршина ширины и 1 арш. глубины на расстоянии 21305 саж.11 В д. Лахость у народной мельницы укрепить дамбу на расстоянии 43 саж., а на Угличском тракте в разных местах насыпать до 450 возов речного песка и сделать насыпь с гатью за мостом в Юрьевской слободе. Помимо этого управа предложила сделать гать длиной 6000 саж. вышиной 2 арш. и шириной 3 саж. между Белогостицким мостом и р. Шеловкой, т.к. место каждую весну заливается водой (не более 1,5 арш.), и проезд на лошадях на этом участке дороги прекращается на целый месяц12.

Для успешного проведения дорожных работ в уезде Ростовское земство в 1865 г. решило перевести натуральную дорожную повинность на денежную и обложить, подлежащие этому налогу земли, 1,5-копеечным налогом с каждой десятины. Налогу подлежало 76253 дес. помещичьих земель, 7942 дес. казенных лесов, 1398 дес. казенных оброчных статей, 91390 дес. крестьянских наделов временно-обязанных и собственников, 115680 дес. казенных крестьян, 9226 дес. собственной земли всех крестьян и 662 дес. монастырской земли, что составляло 302551 дес., от которых управа предполагала получить 4538 руб.13 По докладу управы собрание вынесло определение: «Подводную и дорожную повинность перевести на денежную. Дороги военные и торговую Иисусовскую перевести в разряд проселочных, поручив управе, при случаях прохода по ним войск, о заблаговременном о том сообщении. Производство исправления торговых трактов поручить производить управе хозяйственным способом. Назначив на этот предмет подесятичный в 1,5 коп. сбор со всех земель уезда подлежащих обложению»14.

21 января 1866 г. на журнальном заседании уездной земской управы рассматривался вопрос о ремонте Белогостицкого моста, при этом было решено взять лес на «лесном дворе Быкова и Морокуева с их доставкой, с плотничным подрядчиком Моториным заключить домашнее условие»15. Согласно освидетельствованию леса, стоившего 677 руб. и привезенного Быковым для моста на р. Лахость, имелось 102 бревна для свай – 9 и 10 арш. длины и 6 верш. толщ., 96 бревен для перекладов и связей – 15 арш. длины и 6 верш. толщ., а для настила и на перила заготовлено 20 слег16. Первый аванс в сумме 200 руб., за строительные работы на Белогостицком мосту, был уплачен подрядчику 21 февраля 1866 г., а 18 марта этого года постройка моста была окончена и Моторин получил оставшиеся 375 руб. от выделенных земством «по условию» за всю постройку17.

,p11 апреля 1866 г. управа заслушала отношение командира Зарайского пехотного полка за № 1494 от 7 апреля 1866 г. о том, что по Костромской военной дороге, проложенной через д. Бакланово и с. Приимково, вышли 3 стрелковые роты в направлении Ростова18. Она отметила, что в связи с разливом р. Которосль, пройти по этой дороге нельзя и предложила изменить маршрут движения войск на с. Макарово. По имеющимся у нее сведениям, расстояние от с. Гаврилов-Ям до с. Приимково было 10 верст, а от этого села до Ростова 18 верст. Расстояние от Гаврилов-Яма до Макарова составляло 20 верст и от Макарова до Ростова 16 верст19. Таким образом, путь увеличивался всего на 8 верст, но пройти его можно было по лучшей, чем через с. Приимково, дороге.

Экстренное земское собрание 5 мая 1866 г. слушало доклад управы о постройке крестьянином Терентием Григорьевым Кобелевым, по заключенным в 1865 г. условиям новых мостов с гатью через р. Лехоть возле д. Давыдово, Ишня20 и возле д. Еремеевой, а также об исправленных мастерами Ивановским и Ильинским 10 трубах на участке Углического тракта длиной 11 верст21. Учитывая, что собрание 27 ноября 1865 г. определило исправлять дороги Ростовского уезда за счет денежной повинности, а не натуральной, то за эти участки крестьяне Жадамировской волости обязаны были заплатить Кобелеву 2565 руб. в три срока, но последний не позднее 1 августа 1868 г.22

Примечательно, что Переславское уездное земство на очередном собрании 16 октября 1866 г. также перевело строительные и ремонтные работы на Юрьевском, Александровском, Калязинском и Угличском трактах с натуральной дорожной повинности на дорожную (к ним было «приписано» 28194 души, из которых 4460 платили по 20 коп. с человека, а 23744 – поставляли 3938 конных и 9777 пеших рабочих23) и ассигновало для этого 5000 руб.24 С 1867 г. строительные работы на трактах Переславского уезда сдавались с торгов сроком на 10 лет.

11 мая 1866 г. управа доложила заседанию об окончании постройки Исаевского моста возле с. Исаево, строительный материал для которого был поставлен от расчистки дороги, проходящей через лес. Согласно существовавшим тогда нормам, ширина дороги должна была составлять 3 саж., а в лесу она была значительно уже. В связи с этим спиленные деревья, стоявшие возле самой дороги были употреблены подрядчиком из крестьян д. Чанниково Петром Александровым Сорокиным на постройку моста25. Стоимость работ составила 206 руб.

К 26 сентября 1866 г. на Угличском тракте было построено 2 моста в Борисоглебских слободах общей длиной 52,5 саж. и 2 – исправлено. Всего к этому времени земству удалось отремонтировать 14 мостов и 38 труб и сделать 3 новые трубы26. Однако, все еще оставались неисправленными 3 небольшие гати от Борисоглебских слобод к Угличу и 2 моста «Суходова», которые по мнению управы, нужно было обратить в гати.

В 1866 г. уездное земство наметило сделать ремонтные работы по Угличскому тракту на расстоянии 2,5 верст за Судиным против Григоркова и Шульца, а также от с. Давыдово до границы Угличского уезда протяженностью более 4 верст27. К концу июня 1866 г. на участке дороги от Ростова до с. Сулость было отремонтировано 7 мостов на сумму 218 руб. и на них употреблено 42 мостовинника28. На Ярославль-Суздальском тракте исправлена половина моста на р. Лахость, чтобы по нему 23 сентября 1866 г. прошел Ново-Ингерманландский пехотный полк, а ремонт других мостов, из-за отсутствия средств, был отложен до следующего года29. С 1 января по 1 сентября 1866 г. на ремонт Угличского тракта было израсходовано 1142 руб., Ростов-Суздальского тракта – 2198 руб.30, а всего за 1866 г.31 Ростовское земство затратило на дорожные работы в уезде 4474 руб.32

На земском собрании 26 сентября 1866 г. управа предложила провести в 1867 г. ремонтные работы в уезде, в т.ч. на Угличском тракте решено было поднять гать за р. Ишня и сделать пологий спуск к мосту, возле с. Демьяны укрепить берег реки длиной 0,5 версты и построить мост через промоину поперек дороги, образовавшуюся в 1866 г. На гать за Судиным насыпать речного песку до 200 кв. саж. и углубить придорожную канаву. Перед Борисоглебскими слободами исправить 2 моста, а у сельца Михайловское на расстоянии 25 саж. сделать гать с подъемом. Возле с. Павловское отремонтировать гать длиной 40 саж., а у с. Давыдово до Угличского уезда поправить суходол. По Ростов-Суздальскому тракту от Белогостицкого моста до поворота на Нажеровку построить дамбу с тремя мостами для протоки вешних вод из о. Неро. От д. Нажеровка до с. Сулость починить суходол, в с. Сулость построить новый мост. В Осиповском лесу суходол на расстоянии версты обратить в гать, а за Исаевским мостом подъем в «Глинистую гору» необходимо обрыть канавами и исправить суходол. За Ильинско-Хованским сделать новый мост 7 саж., а на границе с Юрьевским уездом построить постоянный Семернинский мост. На Ярославль-Суздальском тракте отремонтировать вторые половины мостов, ремонтированных в 1866 г., а от с. Язвицево до с. Погост Копыри поднять дорогу путем насыпи песка и щебня длиной 5 верст. Лесом от Малого Денисова до Счастливского моста окопать дорогу и исправить гати. Насыпь, проходящую через «Поемный покос» к Надорожной мельнице также исправить. Сделать обвод дороги возле мельницы и постоянный мост на р. Лахость, выделив на эти работы 380 руб. От д. Лахость до границы с Ярославским уездом поправить гати и суходолы. По мнению управы, на выполнение этих дорожных работ было необходимо 8000 руб.33

Ремонтные работы на дорогах уезда в это время производились при помощи связанного в пучки кустарника и небольших деревьев, укладывавшихся поперек дороги – фашинника, который засыпался сверху песком или грунтом из придорожных канав для стока дождевых и талых вод во время их прочистки.

В 1867 г. крестьяне д. Осиновицы Савинской волости от имени 109 человек мужского пола обратились к уездному земству с просьбой оказания помощи при ремонте деревянного моста через р. Устье длиной 30 саж. и шириной 5 арш.34 По сведениям крестьян, мост ежегодно частично ломался во время весеннего паводка, а потом восстанавливался их силами и средствами. В текущем году от ярославского купца Вахромеева они получили на ремонт моста 20 руб., но этих средств было недостаточно, чтобы «поправить» мост. Крестьяне отметили также, что они вынуждены делать частые «поправки» моста с заменой лесоматериалов, в то время как другие крестьяне Ростовского уезда подобной «тяжести» не несли. При обсуждении этого вопроса на очередном уездном собрании 2 октября 1867 г. гласный В.Н. Хомутов отметил, что дорога, где находится Осиновицкий мост, ведет на крупчатую мельницу Вахромеева, куда из Ярославля завозится пшеница, а обратно – мука, а также провозится товар на суконную фабрику Высоцкого35. Учитывая, что по мосту проезжает ежедневно большое количество крестьянских телег, Хомутов просил собрание поддержать ходатайство крестьян д. Осиновицы и нашел одобрение. Уездное собрание 4 октября 1867 г. внесло в смету расходов на 1868 г. на ремонт Угличского тракта 2050 руб.36 Подрядчику Кобелеву были сданы с торгов работы за 760 руб. на ремонт старых и постройку новых гатей от д. Вертлово к границе Угличского уезда. Помимо этого, для поддержания в исправном состоянии вновь построенной гати между с. Судино и р. Шула было необходимо 200 руб., а также от поворота с шоссе до новой дамбы на р. Ишня сделать насыпь 40 саж. на сумму 160 руб., а дамбу устлать тесовым мостовинником, на что должно быть израсходовано до 3000 полутретин на 450 руб.37 Управа также доложила собранию о том, что в 1867 г. от Ростова до д. Вертлово на расстоянии 30 верст были основательно исправлены или сделаны заново почти все трубы и мосты. На ремонт Ярославль-Суздальского и Ростов-Суздальского трактов было заложено в смету 3597 руб.38, в т.ч. на ремонт Белогостицкой дамбы и находящихся на ней мостов – 2250 руб. На ремонт снесенной во время весеннего паводка половины Семернинского моста и удлинение его на 10 саж. было ассигновано 538 руб.39 На мосту через р. Лахость необходимо сделать подмосты с обеих сторон длиной 3 саж. за 53 руб. На Ростов-Суздальском тракте имелись 72 трубы, из которых 20 – неисправны. При этом для ремонта одной трубы было необходимо 3 арш. бревен, стоивших 20 руб., а для 20 труб нужно было 400 руб. Ремонтные работы по починке одной трубы стоили 3 руб.40

На ремонт Суздальских трактов в 1868 г. было выделено 8798 руб., а расход составил 8683 руб.41 Оставшиеся 114 руб. были израсходованы на ремонт мостов, труб, а к 10 июля 1868 г. при перерасходе денег в сумме 46 руб. ремонтные работы по починке 3 ледорезов у моста на р. Лахость так и не были сделаны42. На Угличском тракте от выделенных уездным земством денег оставались неизрасходованными к 1 июля 1868 г. 359 руб. Часть суммы необходимо было выдать подрядчику Кобелеву за ремонтные работы, а на другую – исправить мостовины и сделать заново трубу у д. Селище, сломанную при перевозке через нее колокола43.

28 сентября 1868 г. Ростовское земство рассмотрено сообщение Ростовского полицейского управления от 16 сентября 1868 г. за № 12378 о падении с Белогостицкой дамбы крестьянина д. Селище с возом кренделей и крестьянина с. Сулость с возом. Учитывая это, управа предложила собранию установить по всей длине дамбы в 518 саж. 1554 столбов, по 777 шт. с каждой стороны на 2-х аршинном расстоянии друг от друга44. Наряду с этим решено было посадить по краям дамбы ивняк, который живой оградой будет ограждать обочину дороги и уменьшит расходы по ремонту столбов. Собрание внесло в смету расходов на покупку столбов по 5 коп. за штуку и выполнение строительных работ 202 руб.

Управа доложила собранию о проекте сметы на 1869 г. по замене натуральных повинностей денежными при выполнении дорожных работ, согласно отношению Ярославской губернской управы от 3 мая 1868 г. за № 1474. По составленной уездной управой смете стоимость всех ремонтных и строительных работ на трактах уезда в 1869 г. должна была составить 3387 руб., в т.ч. по Угличскому тракту на постройку нового моста и двух труб 1302 руб., ремонт мостов у с. Демьяны и в Борисоглебских слободах 205 руб., ремонт дороги 800 руб., ремонт дамбы у Юрьевской слободы 20 руб., ремонт дороги от Борисоглебских слобод до границы с Угличским уездом на протяжении 22 верст 300 руб.45 По двум Суздальским трактам постройка трех «быков» на р. Лахость стоила 195 руб., ремонт мостов и дамбы весной – 115 руб., на ремонт мостов и труб – 350 руб., непредвиденные расходы – 100 руб.46

30 января 1869 г. губернская управа предложением за № 381 направила уездной управе для руководства инструкцию47, в связи с переводом дорожной повинности по определению губернского земского собрания на общий по губернии земский сбор48. В предложении губернской управы за № 1189 от 17 марта 1869 г. сообщалось, что на дорожную повинность в Ростовском уезде выделено из губернских сумм 4396 руб., из которых 500 руб. предназначались на ремонт Кунидовского моста49. По распоряжению губернской управы губернский инженер А.М. Достоевский осмотрел мост и признал возможным ограничиться его ремонтом на сумму от 450 до 500 руб. На основании этого ремонтные работы с 3-летним содержанием моста сданы подрядчику Угличского тракта И.Г. Кобелеву за 500 руб. Ему же были сданы и ремонтные работы на Угличском тракте за 1382 руб.50, а ремонт обоих Суздальских трактов сдан за 728 руб. крестьянину д. Пирогово Ф.В. Ерофееву. На постановку 1914 столбов на Белогостицкой и Юрьевской дамбах выдано 765 руб., а 25 руб. – крестьянину В.И. Крайнову за ремонт моста у д. Семернино, поврежденного во время весеннего паводка. Мелочные работы на всех трактах стоили 8 руб., а всего было затрачено 3409 руб.51 На оставшиеся 987 руб. осенью 1869 г. было запланировано сделать мост через р. Шула 10 саж. длиной и 1 арш. шириной на сумму, согласно составленной смете в 286 руб., а также 100 руб. затратить на постройку ледорезов у Семернинского моста. Остальные деньги уездная управа предложила уездному собранию 1 октября 1869 г. употребить на ремонт Суздальского тракта от г. Ростова.

Вниманию уездного земского собрания 29 сентября 1870 г. был представлен доклад ревизионной комиссии о дорожном строительстве в уезде. Из него следовало, что починка на больших дорогах уезда была сделана согласно определению уездного собрания 1868 г. Подрядчик Суздальских трактов Ерофеев получил по «условию» 117 руб. По Угличскому тракту подрядчик Кобелев сделал работы по смете 1868 г., кроме нескольких труб, за что было удержано с него по 100 руб. В 1870 г. на Суздальские тракты затрачено 1488 руб., но не на постройку 29 новых мостиков, а на другие работы по починке этих трактов, в том числе и на ремонт Белогостицкой дамбы, по которой было невозможно ездить52. На Ростов-Суздальском тракте были выполнены строительные работы по замене труб возле селений Семернино, Румянцево, Матвеевское, Ильинское, Осипово, Лазарцево-Скоропеино и мостов в с. Полянки и Ильинское за 218 руб., для которых было закуплено 624 бревна на 347 руб. и фашинник на 97 руб.53 Комиссия отметила жалобы от жителей Борисоглебских слобод на некачественный ремонт Кунидовского моста, сделанного за объявленную на торгах сумму в 500 руб., но т.к. подрядчик обязался в течение 3 лет следить за его исправным состоянием и оставил в залог половину заявленной за работу суммы (250 руб.), то комиссия посчитала, что это «имеет фактическое значение, так как при несчастии с мостом он лишается залоговых своих денег»54. Комиссия отметила неудовлетворительное качество работ по постройке 2 ледорезов подрядчиком Ерофеевым. Ледорезы устояли во время весеннего паводка 1869 г., когда неизвестный лесопромышленник сплавлял по р. Лахость лесные плоты, но они были снесены водой весной 1870 г., когда плоты по реке никто не сплавлял, а лед у свай моста и ледорезов был сколот подрядчиком Кореневым за 16 руб.55 Член комиссии по проверке трактов в Ростовском уезде Ошанин предложил построить ледорезы в 2 ряда, 3 ледореза установить возле Лахотского моста, а 2 выше по реке на повороте, т.к. там, по его мнению, «главный напор льда, при этом ледорезы должны быть массивнее прежде устраивавшихся и иметь «пяту» в воде ниже льда»56. При этом каждый ледорез должен был стоить 70 руб., а 5 штук – 350 руб.

Из всего вышесказанного видно, что в начале своей деятельности Ростовское уездное земство выбрало в дорожном строительстве направление по ремонту только 3-х торговых трактов: Угличского, Ярославль и Ростов-Суздальских, которые ремонтировало до 1918 г. Натуральная дорожная повинность была заменена на денежную. Наибольшие затраты земство несло по ремонту Угличского тракта, на котором участок до с. Борисоглебские слободы впоследствии был выложен диким камнем (мостовая), а в Ростове и Борисоглебских слободах построены заставные дома для сбора пошлины за проезд. Собираемые деньги тратились на ремонт этого тракта. Проселочные дороги в уезде земство начало ремонтировать только в начале XX в.

  1. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 6. Л. 26.
  2. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 6. Л. 27, 27 об.
  3. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 6. Л. 28.
  4. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 36, 36 об.
  5. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 37.
  6. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 37 об.
  7. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 38.
  8. Летом 1865 г. под Белогостицком мостом утонули две лошади и воз с товаром. Мост у с. Исаевское сильно разрушен, поэтому для переезда реки в глубине оврага построен небольшой мостик, который имел крутые и опасные спуски. (РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 38 об.).
  9. По сведениям управы общее количество крестьян, несших дорожную повинность в уезде было 48831 человек. (РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 39).
  10. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 38 об., 39.
  11. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 40.
  12. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 41.
  13. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 41 об., 42.
  14. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 42 об., 43.
  15. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 15. Л. 7 об.
  16. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 15. Л. 12.
  17. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 15. Л. 46, 46 об.
  18. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 15. Л. 76.
  19. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 15. Л. 76, 76 об.
  20. В марте 1866 г. земство разрешило разобрать мост по случаю разлива р. Ишня, а по окончании паводка собрать его заново и сделать настилку мостовинника на 3-4 саж. в сторону Юрьевской слободы. Строительные работы были сданы артели подрядчика Дмитрия Семеновича Шадрина, крестьянина Юрьевской слободы. (РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 15. Л. 42.).
  21. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 29.
  22. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 29.
  23. Свод постановлений Переславского уездного земского собрания с 1866 по 1896 год. Владимир-на-Клязьме, 1896. С. 64.
  24. РФ ГАЯО. Ф. 206. Оп. 1. Д. 9. Л. 78 об.
  25. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 116. Л. 9, 9 об.
  26. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 103 об.
  27. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 104.
  28. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 16. Л. 69, 69 об.
  29. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 104 об.
  30. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 104 об.
  31. В этом году в Ростовском уезде были следующие цены на строительные материалы: куб. сажень речного песка стоила от 6 до 10 руб., фашинник – от 4 до 7 коп. за шт. (при длине 4 арш. и 5 вершков в диаметре), переклады на мост 15 арш. длины – от 2 до 4 руб. за шт., а переклады 12 арш. – от 1 руб. 50 коп, до 2 руб. 50 коп., бревна 9 арш. – от 60 коп. до 1 руб. за бревно, третник для мостовин – от 20 до 50 коп. штука и полутретник на трубы – от 8 до 15 коп. (РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 119.).
  32. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 116 об.
  33. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 106-108 об.
  34. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 31. Л. 17.
  35. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 31. Л. 18 об., 19.
  36. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 31. Л. 58.
  37. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 31. Л. 58, 58 об.
  38. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 31. Л. 59.
  39. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 31. Л. 59 об.
  40. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 31. Л. 60.
  41. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 47. Л. 10 об.
  42. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 47. Л. 11.
  43. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 47. Л. 11.
  44. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 47. Л. 47, 47 об.
  45. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 47. Л. 49, 49 об.
  46. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 47. Л. 49 об.
  47. 1) Наблюдение за исполнением всех дорожных работ лежит на ответственности уездной земской управы. 2) В распоряжение уездной управы поступает определенная губернским собранием сумма на содержание дорог. 3) Уездная управа не имеет права выходить за пределы выделенной суммы. 5) В случае необходимости устройства значительных сооружений, предоставляется уездной управе право просить о командировании техника. 6) Для облегчения работы губернской управой будут предоставляться чертежи мостов разных размеров с использованием количества материалов. 7) Мосты не более 12 саженей длины должны быть выполнены 9 арш. ширины, а мосты более 12 саж. длины должны быть более 12 арш. ширины. 8) В местах значительного возвышения дороги должны быть поставлены надолбы (столбы) из 5-вершковых бревен 3,5 – вершковой длины на расстоянии 2 арш. друг от друга (считая от средины столба) без продольных насадок. 11) Новых гатей не устраивать, а старые поддерживать насыпкой крупного гравия и в случае необходимости делать фашинную кладку из вязанных фашин. 12) Все расходы уездная управа ведет из собственных сумм. 13) Уездная управа подготавливает к сентябрьским заседаниям уездных собраний полный отчет по дорожному строительству. 14) Уездные собрания рассматривают отчеты управы и вместе с замечаниями предоставляют их в губернскую управу не позднее 15 октября 1869 г. (РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 64. Л. 111, 111 об.).
  48. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 64. Л. 111.
  49. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 64. Л. 112.
  50. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 64. Л. 111.
  51. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 64. Л. 112.
  52. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 92. Л. 97.
  53. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 120. Л. 92 об.
  54. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 92. Л. 97 об.
  55. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 92. Л. 99, 99 об.
  56. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 92. Л. 121.

Проблема деятельности земств в России – одна из важнейших в науке. Вкладом в ее решение является изучение работы уездных земств и, в частности, Ростовского земства Ярославской губернии. В процессе своей деятельности земство решало различные вопросы, в т.ч. связанные и с народным образованием. Необходимость в этом была вызвана небольшой сетью народных училищ, созданных Министерством государственных имуществ, внутренних дел, удельными и горными ведомствами в селениях бывших государственных крестьян. Деятельность Ростовского уездного земства в этом направлении интересна и всегда привлекала внимание исследователей1, но, несмотря на это, проблема строительства и открытия земских школ в Ростовском уезде мало изучена. В связи с этим, исследование работы Ростовского уездного земства в период приема и содержания училищ в селениях бывших государственных крестьян и открытию новых, представляет большой интерес.

По «Положению о губернских и уездных земских учреждениях»2 от 1 января 1864 г., (гл. 7, ст. 2) земству была представлена «хозяйственная забота» о народном образовании, а по «Положению о начальных народных училищах»3 от 14 июля 1864 г. оно могло избирать 2 членов в училищный совет (от Министерства народного просвещения, внутренних дел, епархиального ведомства, городского самоуправления – по 1), который принимал решения об организации и закрытии народных училищ, назначением и увольнением учителей, школьных попечителей и обязан был ежегодно предоставлять земскому собранию сведения о состоянии земских училищ4. Завершающим этапом в формировании системы управления народными школами стало принятие 25 мая 1874 г. «Положения о начальных народных училищах»5. В связи с этим школы окончательно подчинились ведению органов Министерства народного просвещения (инспектору и директору), заведование хозяйственной частью оставалось во власти местного самоуправления, которое через попечителей школ и членов училищного совета участвовало в решении административных вопросов. При этом высший надзор за школами возлагался на губернатора, а ближний – на православное духовенство и дворянство.

На одном из первых собраний 5 июня 1865 г. Ростовское земство при рассмотрении вопроса об обязательной грамотности для мальчиков и для девочек «от 10 до 13 лет или ранее по желанию родителей»6, решило сделать ее обязательной в Ростовском уезде. Однако, ярославский губернатор «опротестовал определение земского собрания об обязательной грамотности для всех мальчиков и девочек от 10 до 13 лет», т.к. этот вопрос находился в ведении «верховной власти»7.

Ростовское земское собрание 25 ноября 1865 г. вновь обратилось к рассмотрению вопроса о всеобщей грамотности в уезде. При этом уездная управа отметила, что промышленное положение и особенное развитие крестьян Ростовского уезда ставили его в исключительное положение «при котором неграмотность более чем где-либо поражает и препятствует дальнейшему развитию уезда»8. Таким образом, по мнению собравшихся, грамотность в уезде была не только обязательна, но и необходима, поэтому они полностью поддержали решение прошлого собрания об обязательной грамотности. Однако, учитывая замечания губернатора, собрание отменило «первоначальное свое распоряжение об обязательной грамотности»9, но решило обложить всех молодых людей с 18 до 25 лет рублевым сбором для открытия «повсеместно первоначальный училищ»10. В ходе обсуждения доклада управы гласный Н.П. Хлебников отметил, что «всякий заботливый отец желает учить детей своих, останавливают недостаток состояния и средств к образованию… поэтому посредником в этом случае может и должно явиться земство»11.

29 ноября 1865 г. собрание рассмотрело предоставленные управой сведения об учебных учреждениях в Ростове и его уезде12. Из них следовало, что в Ростовском уезде к этому времени имелись следующие училища: Мариинское женское училище в г. Ростове, в котором 11 учителей обучали 187 девочек, Ростовское уездное училище – 5 учителей – 60 мал., 2 Ростовских приходских училища – 3 учителя – 78 мал., Петровское приходское училище – 2 учителя – 24 мал., Поречское – 2 учителя – 55 мал. и 30 дев., Зверинцевское – 1 учитель – 50 мал. и 14 дев., Шурскольское – 1 учитель – 18 мал. и 2 дев., 2 Шулецких – 3 учителя – 104 мал. и 26 дев., Шугорское – 2 учителя – 93 мал., Карашское – 2 учителя – 30 мал., Ивановское Жадимировской волости – 1 учитель – 30 мал., Угодическое – 2 учителя – 81 мал. и 6 дев.13 Все училища содержались за счет средств ведомства Государственных имуществ. Независимо от полученных официальных сведений, уездная управа при помощи членов управы собрала дополнительные сведения о числе обучающихся в селениях ведомства бывших Государственных имуществ и временно-обязанных крестьян. Согласно составленной ведомости, количество «частично обучающихся» в уезде было следующим: в Астафьевской волости – 37 мал., Березниковской – 63, Гарской – 52, Григоровской – 46, Капцевской – 30, Климатинской – 3, Любилковской – 63, Никольско-Ошанинской – 5, Новоселка-Пеньковской – 21, Оносовской – 16, Пужбольской – 11, Сулостской – 22, Угодической – 4, Шулецкой – 51, Чашниковской – 32, Борисоглебской – 40 мал. и 10 дев., Борисовской – 66 мал. и 2 дев., Воржской – 43 мал. и 15 дев., Вощажниковской – 46 мал. и 13 дев., Жадимировской – 87 мал. и 5 дев., Ивашевской – 26 мал. и 1 дев., Ильинской – 62 мал. и 13 дев., Лазарцевской – 30 мал. и 1 дев., Нажеровской – 34 мал. и 3 дев., Никольской в Горах – 29 мал. и 1 дев., Новоселка-Зюзинской – 24 мал. и 4 дев., Приимковской – 32 мал. и 4 дев., Савинской – 49 мал. и 13 дев., Чучерской – 41 мал. и 4 дев.14 Таким образом, общее количество детей, обучавшихся в официальных училищах и в домашних школах грамотности (частно обучающихся) было в уезде около 1700 человек, в т.ч. 1533 мальчика и 167 девочек, которые составляли 9,8 % от общего числа учащихся детей15. Управа не могла полностью гарантировать точность этих сведений, т.к. крестьяне неохотно рассказывали где и сколько учится детей, кроме этого, опрос производился в летние месяцы, а дети обучались зимой, в связи с этим они не могли назвать всех ребят, обучавшихся грамоте.

Для сравнения приведём ряд данных по состоянию начальной народной школы в Переславском уезде в рассматриваемый период. Там в это время имелось 35 начальных приходских училищ при местных церквях, в которых 35 преподавателей обучали 498 учеников (463 мальчика и 35 девочек, при мужском населении 32.271 чел. это составляло 1:70, а при женском – 35.012 чел., или 1:1000)16. Рассматривая положение народного образования в уезде на очередном уездном собрании 20 октября 1866 г., уездная управа сообщила, что из 35 начальных училищ 12 содержались за счет городского и сельских обществ, а 23 – размещались в церковных домах и содержались на церковные деньги17. По мнению управы, в уезде необходимо было иметь 30 школ, для которых она предложила назначить на содержание каждой по 45 руб. и 300 руб. – на покупку учебников, а всего 1.650 руб. Собрание согласилось с ней и внесло на 1867 г. в смету расходов 2.205 руб. (с учетом 3 руб. на училище для покупки подарков ученикам по окончании школы и 235 руб. на открытие первого земского училища на Переславской земле в с. Бехтышево)18.

Ростовское земство 29 ноября 1865 г. рассмотрело предложение гласного С.Л. Пастухова открыть в г. Петровске училище для огородничества и образцовой фермы. Земская управа сообщила собравшимся о том, что 29 октября 1865 г. на заседание управы были приглашены крестьяне Ростовского уезда с. Поречья Николай Андреев Морзавин, Николай Яковлев Жиделев, Павел Николаев Круглин, с. Климотино Павел Александров Кручинин, с. Сулость Иван Андреев Пъянов, которые отметили, что в столицах, при огромной потребности в свежих овощах, не открыто ни одного училища для огородничества, и несмотря на то, что там «живут дорогие ученые садовники, а для вывода зелени все-таки, приглашаются практики, обученные ростовские огородники»19. Однако, собрание отклонило это предложение, т.к. содержание такого училища стоило бы земству больших денег, и, как следствие этого, обучение в нем было бы платным, поэтому крестьянские дети в него не пошли бы.

Экстренное уездное земское собрание 5 мая 1866 г. заслушало отношение ярославского губернатора за № 9265 от 6 декабря 1865 г., в котором он указал, что «обложение жителей уезда рублевым налогом противоречит ст. 9 «Временных правил для земских учреждений» и примечаний к ним»20. По этому замечанию управа отметила собранию, что «предложенный собранием налог не есть дополнительный рублевый сбор с ревизских лиц, а сбор с промысловых сил уезда»21. В связи с этим она просила собрание решить этот вопрос законодательным путем, а также «сделать первоначальное предположение о потребном количестве школ в уезде»22. Вниманию собрания было представлено отношение № 257 обер-прокурора Св. Синода от 5 марта 1866 г., в котором он предложил земству Ростовского уезда оказывать денежную помощь церковно-приходским школам в постройке новых зданий, обеспечении их дровами, освещением и прислугой, выдаче «содержания» преподавателям, приобретении методических указаний и книг для чтения учителям и учащимся23. На необходимость оказания денежной помощи для развития народного образования в уезде указал и гласный о. Павел Соколов, священник церкви с. Шулец. Свое мнение он обосновал тем, что Россия на народное образование выделяла ежегодно из Государственной казны 12 млн. руб., занимая при этом последнее место по сравнению с Австрией, Пруссией и Францией, где отношение количества учащихся к населению страны составляло: в Австрии и Пруссии – 1 : 6, Франции – 1 : 8, а в России – 1 : 50 или 1 : 60 жителям24. По его мнению, это было вызвано «неучастием нашего общества в деле образования», т.к. в России учебные заведения существуют за счет государственной казны, а в государствах Европы «значительная доля издержек по образованию падает на городские25 и сельские общества»26.

29 сентября 1866 г. земское собрание слушало доклад управы, где она указала количество детей в Ростовском уезде: 3951 мальчик и 4089 девочек, которые должны ежегодно обучаться при 3-годичном сроке обучения27. Учитывая это, управа предложила открыть в уезде 50 училищ, с учетом для приходящих детей самое дальнее 4-верстное расстояние. Постройка одного училища должна была составлять 600 руб., его обслуживание – 90 руб. в год, сторожу – 40 руб., освещение – 10 руб., отопление – 22 руб., приобретение необходимых учебных пособий – 30 руб., а всего – 192 руб. Таким образом, для открытия и содержания 50 училищ в уезде необходимо было 30000 руб.28 Такой суммы в распоряжении Ростовского земства не было, в связи с этим управа привела расчет по найму помещений для 50 училищ при оплате 30 руб. в год, по которому получалась сумма 1500 руб. Содержание училищ (по 192 руб. на каждое) обходилось в 9600 руб., а всего 11100 руб., в то время как ежегодный предполагаемый доход от рублевого сбора составлял 7599 руб., при этом количество людей в уезде от 18 до 25 лет, подлежавших обложению рублевым сбором, было 7599 человек29. В связи с этим и при найме помещений сумма, которой могло располагать уездное земство, была недостаточна, поэтому управа предложила несколько понизить стоимость содержания училищ за счет бесплатного отопления школ при помощи родителей учащихся, которые должны были самостоятельно заготавливать дрова.

Наряду с этим управа сообщила о пожертвовании голландским подданным Францем Яковлевичем Блесс 2000 руб. на обустройство и содержание школы в Марковском приходе Савинской волости. Из пожертвованной суммы за 450 руб. он купил бывший дом князя А.С. Меньшикова в сельце Василеве, а свидетельство о покупке, вместе с 1550 руб. передал уездной земской управе30. К свидетельству на покупку дома Блесс приложил заявление, в котором отметил: «Школа устраивается для детей обоего пола, к какими бы они селениям не принадлежали, правом бесплатного пользования должны пользоваться дети рабочих на суконной фабрике… Высоцкого»31. По его желанию, все расходы, связанные с открытием новой школы, должны были выполнять трое выборных от Василевского, Савинского и Марковского обществ. Уездная управа предложила собранию открыть школу 15 октября 1866 г. Поскольку купленный дом нужно было разбирать и перевозить на другое место, гласный В.Н. Хомутов предложил из-за значительных затрат подождать с этим и «открыть училище в доме священника села Марково отца Константина Измаилова, которого, за предложенную им жертву от лица собрания… поблагодарить»32. Предложение Хомутова было утверждено и собрание предложило управе обратиться к председателю училищного совета протоиерею собора Николаю Андреевичу Тихвинскому и членам училищного совета обсудить вопрос об открытии училища в Маркове.

Отношением за № 3093 от 25 августа 1867 г. губернская земская управа направила Ростовской уездной управе циркуляр № 146 министра внутренних дел от 30 июля 1867 г. о передаче в ведение уездного училищного совета существующих училищ и школ в селениях государственных крестьян, согласно положениям от 1 января и 14 июня 1864 г. В отношении управы указывалось на необходимость оказания помощи училищному совету по «принятию школ и училищ государственных крестьян в заведование… советов… и принятия мер к обеспечению с начала 1868 года содержания школ и училищ»33. Докладывая об этом уездному земскому собранию 30 сентября 1867 г., управа отметила, что расходы на содержание Ивановского-на-Лехти училища составляли 224 руб., Шугорского – 251 руб., двух Шулецких – 501 руб., Угодического – 190 руб., Зверинцевского – 241 руб., Карашского – 175 руб. Поскольку эти училища открыты в селах государственных крестьян, то другие податные сословия ими пользоваться не могли. Кроме этого, в селениях временно-обязанных крестьян с. Поречье и Борисоглебских слободах также были открыты училища, которые содержались на средства местных сельских обществ. В связи с этим, по мнению управы, возлагать на уездное земство все затраты на содержание училищ в селениях бывших государственных крестьян было бы не справедливо, поэтому она предложила часть расходов возложить на волостные сходы. При этом она заметила, что «существующие училищные советы имеют только почти нарицательное значение и не располагают никакими суммами и средствами к дальнейшему развитию грамотности в уезде»34. Для этого управа предложила ходатайствовать о предоставлении училищному совету права принимать пожертвования от частных лиц «сочувствующих делу народного образования, а земству – права ходатайства о награждении отличиями тех, которые своими жертвами положат прочное начало делу дарового образования рабочего населения»35 и нашла понимание собрания.

По сведениям Ростовского уездного училищного совета, который обязан был ежегодно предоставлять сведения о состоянии всех училищ в уезде на основании ст. 21 «Положения о народных училищах», утвержденного 14 июля 1864 г., в 1868 г. в Ростовском и Петровском городских приходских училищах обучались 139 мальчиков, а в уездных начальных – 522 мал. и 130 дев.36 Городские училища содержались за счет города, выделявшего для них 882 руб., а начальные сельские – на средства сельских обществ: Поречское – 290 руб., Никольское-на-Перевозе (в 1868 г. средств не имелось) и Борисоглебское – 175 руб. На средства Ярославского губернского земства содержались: Угодическое – 216 руб., два Шулецких (мужское и женское) – 501 руб., Шугорское – 250 руб., Зверинцевское – 244 руб., Карашское – 175 руб. и Ивановское-на-Лехти – 225 руб.37 Марковское – на 2250 руб., пожертвованных Блесс, из них 450 руб. было уплачено за купленный для школы дом и 1270 руб. на ее содержание в 1867-1868 гг., а остаток вместе с другими пожертвованиями составлял 1397 руб.38 Во время сдачи испытательных экзаменов весной 1868 г. особые результаты показали ученики Ростовских, Поречского и Борисоглебского училищ, хорошие – в Петровском, Марковском и Никольском-на-Перевозе, достаточные – в Шулецких, Зверинцевском и посредственные – в Угодическом, Шугорском и Ивановском-на-Лехти.

На уездном собрании 28 сентября 1868 г. управа доложила, что на средства губернского земства в уезде с 1 октября 1868 г. открыто 2-классное училище, для которого, по распоряжению управы, в с. Вощажниково арендован дом за 100 руб. годовых, а также приглашены на работу учитель, учительница и сторож39. Следует отметить, что первые земские училища в Ярославской губ. были открыты в 1866 г. – в с. Новленском Ярославского и с. Заозерье Угличского уездов40, а в Переславском уезде Владимирской губ. «Александровское» образцовое земское училище в с. Бехтышево – 6 августа 1868 г.41 Одновременно управа отметила, что уездное земство не несло затрат на народное образование и предложила ежегодно выделять по 50 руб. «пособия» для открытых и открываемых училищ, чтобы в дальнейшем «этим средством поощрения… надеяться на увеличение числа училищ в уезде, через что грамотность сделается более доступной для сословия крестьян, потребность в которой с каждым днем становится более и более ощутимой»42. Предложение управы собрание приняло единогласно.

26 сентября 1869 г. председатель Ростовского Мариинского женского училища и предводитель уездного дворянства А. Бабкин написал письмо Ростовскому земскому собранию, в котором предложил оказать помощь «в воспитании беднейших учениц из дворян, потомственных и личных, духовного звания, крестьян и прочих сословий», выделив для училища 300 руб.43 Уездное собрание 1 октября 1869 г. удовлетворило его просьбу и решило ежегодно отпускать на училище «из остатков земских сумм по 300 руб. серебром»44. Член училищного совета А.В. Ушаков сообщил также присутствующим о тяжелом положении дел в Угодическом училище, в котором обучалось до 70 детей, а с началом занятий могло быть до 120 учеников, и имеющаяся в училище классная комната, рассчитанная только на 70 учеников, не могла вместить всех желающих45. Наряду с этим, учитель Капцевич уже несколько месяцев не получал денег за свой труд и потерял всякую надежду на продолжение своей службы, но обязанности свои выполняет добросовестно. Гласный собрания В.Н. Хомутов отметил, что выделенная прошлогодним собранием сумма 50 руб. на училище мала, и предложил увеличить сумму денег, выделяемых уездным земством на помощь училищам уезда до 100 руб. В ходе баллотировки этого вопроса собрание решило выделить по 100 руб. на каждое училище в уезде «ныне существующие или которые могут быть впоследствии открыты и которые содержатся не на счет земства»46.

В 1869 г. в Ростовском уезде было 12 училищ, из них одно земское в с. Вощажниково открыто 1 октября 1868 г.47, но оно еще не было организовано в 2-классное с подготовкой учащихся в гимназии, уездные училища и введением курса черчения, обучения ремеслам, как было проектировано губернским земским собранием 7 декабря 1868 г. К 1 июня 1869 г. в нем обучалось 66 детей, в т.ч. 32 мал. и 34 дев., а на содержание земство выделяло 700 руб. В связи с рукоположением в священники учителя Красотина, на его должность с согласия училищного совета был назначен студент Сретенский и помощница учителя Дунаева, окончившая курс в Ярославском сиротском доме. Ученическими пособиями училище было снабжено достаточно, и запас книг в нем постоянно увеличивался. Училища в бывших казенных волостях: Шугорское, где обучались 72 мальчика и 24 девочки, два Шулецких – 90 мал. и 32 дев., Угодическое – 64 мал. и 4 дев., Карашское – 41 мал. и 9 дев., Ивановское-на-Лехти – 34 мал. и 11 дев. и Зверинцевское – 52 мал. и 19 дев. получали пособие от земства в сумме 1600 руб. в год48, а 4 училища: Никольское-на-Перевозе – 23 мал. и 4 дев., Борисоглебское – 41 мал. и 30 дев., Марковское – 69 мал. и 6 дев. и Поречское – 83 мал. и 35 дев. денежной помощи от земства не получали.

27 сентября 1870 г. А.В. Ушаков предложил уездному земскому собранию нанять для Поречского и Угодического начальных училищ, имеющих большое количество учащихся, учительницу, которая учила бы девочек шить белье, платье и прочие необходимые принадлежности «для употребления в их семейной жизни и при том имела бы постоянное наблюдение за нравственностью девочек в училище»49. Ушаков отметил, что Поречское приходское училище открыто в самом начале 1846 г. бывшим тогда вотчинным бурмистром Василием Ильичем Лисицыным и вскоре в училище обучалось большое количество учеников как богатых, так и бедных жителей округи50. В связи с этой заслугой Лисицына и пожертвованиями его для училища, он предложил назначить Лисицына попечителем Поречского приходского училища, а Угодического – старшину Щапова. Далее гласный Д.И. Успенский сообщил собранию, что, согласно отчету за 1870 г., расход уездного земства по 100-рублевому пособию на училища составил всего 499 руб.51, поэтому он просил разрешить выдачу денежного пособия по 100 руб. всем училищам, открытым и на средства сельских обществ. Его предложение поддержал гласный В.Н. Хомутов, предложив выделить на развитие народного образования в Ростовском уезде от 2000 до 3000 руб., т.к. потребность в нем «с каждым днем сознается все более и более»52. В ходе голосования по этому вопросу собрание большинством голосов 22 против 3 утвердило сумму в 3000 руб. Уездная управа доложила также о пожертвованиях, сделанных частными лицами для развития народного образования в уезде53.

Из вышеизложенного видно, что в начале своей деятельности Ростовское земство определило общее количество учеников и на основании этого наметило работу по организации народного образования в уезде. Оно не только приняло в свое ведение имевшиеся в уезде училища, но и приступило к организации начальной школьной сети, открывая новые, а также увеличивало денежные средства на их содержание, привлекая для этой цели сельские общества и пожертвования частных лиц.

  1. См.: А.А. Титов Деятельность Ростовского земства по народному образованию с 1865 по 1876 год. Ярославль, 1879; Л.Н. Трефолев Очерки деятельности Ярославского губернского земства (1865-1891 гг.). Народное образование. Вып.1. Ярославль, 1896; Л.Е. Петров Очерк деятельности Ростовского уездного земства по народному образованию. (1865-1904 гг.) / Под ред. А.А. Дидрикиль. Ярославль, 1905; П.Н. Дружинин Просвещение в Ярославской губернии в пореформенный период // Очерки истории Ярославского края. Ярославль, 1974. С. 94-136; Ю.Ю. Иерусалимский, В.А. Кувшинов Культура России 2-й половины XIX века // История Отечества: учебник. М., 1995. С. 188-197.; Ю.Ю. Иерусалимский Ярославский край в конце XIX – начале XX в. // История Ярославского края с древнейших времен до конца 20-х гг. XX века / Под. Ред. А.М. Селиванова. Ярославль, 2000. С. 193-229.; А.В. Борисова, Ю.Ю. Иерусалимский Культура России в пореформенный период (1860-1890-й гг.). Ярославль: ЯрГУ им. П.Г. Демидова, 2004; К.А. Степанов Открытие библиотек в г. Ростове и его уезде Ярославской губернии (2-я пол. XIX – начало XX вв.). Ростов, 2006.
  2. Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ)-2. Т. 39. Отд. 1. СПб., 1867. № 40457.
  3. ПСЗ-2. Т. 39. Отд. 1. СПб., 1867. № 41068.
  4. Галкин В.П. Земство и народное образование во второй половине XIX века // Земское самоуправление в России 1864-1918. Кн. 1. М.: Наука, 2005. С. 367.
  5. ПСЗ-2. Т. 49. Отд. 2. СПБ., 1876. № 53574.
  6. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 7 об.
  7. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 10.
  8. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 10, 10 об.
  9. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 6.
  10. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 10 об.
  11. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 11 об.
  12. На журнальном заседании Ростовской уездной земской управы 19 июля 1865 г. были заслушаны отношения Чучерского и Березниковского волостных правлений (от 16 июля 1865 г. за № 230 и от 17 июля 1865 г. за № 326) об отсутствии в этих волостях училищ и Угодического волостного правления (от 16 июля 1865 г. за № 136), в котором сообщалось об имеющемся в волости училище (учились 81 мал. и 6 дев., а преподавали местный священник о. Рафаил Густов и студент Ярославской духовной семинарии Александр Троицкий.). (РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 4. Л. 44 об.).
  13. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 87, 87 об.
  14. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 87.
  15. Петров Л.Е. Очерк деятельности Ростовского земства по народному образованию (1865-1904 гг.) / Под ред. А.А. Дидрикиль. Ярославль, 1905. С. 1.
  16. РФ ГАЯО. Ф. 206. Оп. 1. Д. 9. Л. 43 об., 44, 45.
  17. РФ ГАЯО. Ф. 206. Оп. 1. Д. 9. Л. 45 об.
  18. РФ ГАЯО. Ф. 206. Оп. 1. Д. 9. Л. 60 об., 62.
  19. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3. Л. 90 об.
  20. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 6 об.
  21. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 6 об.
  22. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 7.
  23. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 7.
  24. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 16.
  25. По приведенным Соколовым примерам видно, что Париж с 1,7 млн. населением расходовал в 1864 г. на народное образование 5,5 млн. франков, что составляло около 3 четвертаков на каждого жителя, Санкт-Петербург (586293 жителей) расходовал 10860 руб., что было менее 2 коп на человека, Москва (377838 жителей) расходовала 10714 руб. – менее 3 коп. на человека и Ярославль (31609 жителей) выделял 3506 руб. – около 11 коп. на 1 человека. (РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 16, 16 об.).
  26. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 16.
  27. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 155 об.
  28. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 155 об.
  29. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 155 об., 156.
  30. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 66, 151.
  31. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 151.
  32. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 14. Л. 154 об.
  33. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 31. Л. 9.
  34. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 31. Л. 10 об.
  35. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 31. Л. 11.
  36. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 47. Л. 63.
  37. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 47. Л. 63, 63 об.
  38. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 47. Л. 63 об.
  39. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 47. Л. 64.
  40. Дружинин П.Н. Просвещение в Ярославской губернии в пореформенный период // Очерки истории Ярославского края / Под ред. В.А. Ляхова. Ярославль, 1974. С. 104.
  41. Владимирские губернские ведомости. Неофиц. часть. № 41.1868.12 октября.
  42. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 47. Л. 64.
  43. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 65. Л. 44.
  44. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 64. Л. 36 об.
  45. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 64. Л. 44.
  46. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 64. Л. 49.
  47. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 64. Л. 110 об.
  48. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 64. Л. 110 об.
  49. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 92. Л. 11 об.
  50. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 92. Л. 12.
  51. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 92. Л. 13.
  52. РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 92. Л. 13 об.
  53. Гласный Ростовского уездного земского собрания Василий Дмитриевич Сластников пожертвовал для Вощажниковского училища стенные часы на сумму в 11 руб. и стопу писчей бумаги, управляющий Вощажниковской вотчиной Л.А. Диев – 7 руб. серебром на покупку Библейской истории с 700 гравюрами, тетрадь каллиграфии, образцы русского чистописания и русской прописи. Крестьяне П.А. Титов и Н.А. Городищев – по стопе писчей бумаги каждый. Наряду с этим для Вощажниковского училища поступили и денежные средства. Так, от Л.А. Диева – 2 руб., волостного старшины В.М. Комарова – 9 руб., В.И. Барашкова – 2 руб., Н.А. Городищева – 3 руб., А.Ф. Пугина – 5 руб. и д. Бабаева от крестьянина Ивана Сергеева – 1 руб. (РФ ГАЯО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 92. Л. 13 об.-14 об.; Д. 93. Л. 49, 50.).

Встреча с родственниками Ивана Александровича Шлякова произошла благодаря знакомству автора с Анной Игоревной Шляковой. Общение исключительно по рабочим вопросам с милой, интеллигентной женщиной, вызывало необыкновенную к ней расположенность, при этом совершенно не приходило в голову предположение о наличии родственной связи с Иваном Александровичем Шляковым, любые сведения о котором уже несколько лет разыскивались автором в архивах Москвы и Петербурга. Как столкновение с непостижимым, произошел первый разговор, затем знакомство с родственниками и документами из семейного архива, любезно предоставленные отцом Анны Игоревны, Игорем Павловичем Шляковым (сыном Павла Фирсовича Шлякова, внучатым племянником Ивана Александровича Шлякова).

В статье изложены сведения о ветви Шляковых по линии Фирса Петровича (1854-1926), племянника Ивана Александровича (1843-1919).

Фирс Петрович был женат на Марии Евграфовне Бовиной (1847-1913), от этого брака у них было двое детей – дочь Александра (1886-?) и сын Павел (1889-1961). Старшая дочь Александра получила неплохое образование, была учительницей, достаточно поздно вышла замуж за Кайдалова Дмитрия Васильевича, детей у них не было. В семье бытует история о том, что Александра и Дмитрий с юности испытывали друг к другу самые нежные чувства, но смогли пожениться, встретившись через 12 лет, будучи достаточно зрелыми людьми. Дмитрий Васильевич Кайдалов имел статус богатейшего человека с безупречным образованием. Примечателен тот факт, что крестными родителями Дмитрия Васильевича были Федор Леонтьевич Кекин, родной брат Алексея Леонтьевича Кекина, (оба брата – известные жертвователи Ростовского музея церковных древностей) и Мария Степановна Тюляева.

В первую мировую войну лучшие люди России вносили свою лепту по оказанию помощи своему отечеству, собирали деньги в помощь армии, ухаживали за ранеными. Кайдалов Дмитрий Васильевич в это время был врачом в госпитале города Костромы. В архиве Игоря Павловича Шлякова среди прочих семейных реликвий сохранилась книга по медицине с описанием и лечением болезней с личными пометками Д.В.Кайдалова на полях.

Сын Фирса Петровича, Павел, родился в 1889 г., начальное образование получил в Ростовском Городском Приходском училище. Документы позволяют утверждать, что с детства Павел ощущал авторитет великого деда, например, сохранились 2 похвальных листа, которыми был отмечен ученик Павел Шляков, датированные 1898 г. и 1899 г. «в знак внимания к прилежанию, благонравию и весьма хорошим успехам». Оба похвальных листа подписаны председателем экзаменационной комиссии Иваном Александровичем Шляковым.

Поскольку одаренность ребенка была очевидна, его отдали учиться в Ростовскую школу позолоты и резьбы по дереву, которую организовал И.А.Шляков в 1898 г. и являлся первым попечителем до 1905 г. Рисунки Павла Шлякова со штампом Ремесленного класса рисования, иконописи, резьбы и позолоты по дереву датированы 1902 – 1903 гг. Павлу в то время было 12 лет и он, безусловно, был опекаем Иваном Александровичем, который и предопределил будущее племянника, направив учиться в Москву, в Строгановское училище. Логично предположить, что именно о нем идет речь в письме В.В.Верещагина «о мальчике вашем писал в Москву»: по возрасту мальчиком был Павел, но не Петровичев, которому в 1902 г. было уже 25 лет (в 1891 – 16 лет1).

После учебы Павел Фирсович остался работать в Москве, жил в центре города, был востребованным художником гравером. В семейном архиве Шляковых сохранились визитки Павла Фирсовича, «художника торговой рекламы» выполняющего заказы на этикетки, плакаты, брандмауер, газосвет, вывески, марки, шелкографию.

В конце 1920-х годов П.Ф. Шляков работал в Издательстве АХР (ассоциация художников революции) в качестве выпускающего и технического редактора, в 1922 г. участвовал в выставке художников в Н.Новгороде от Бюро Изо Профсоюза работников искусств. В 1927 г. выходят почтовые марки, выполненные П.Ф.Шляковым.

В 1928 г., профессионал своего дела, заботясь, как и его великий предок о подготовке молодой смены, направляет обращение «гравера Шлякова П.Ф. в Инженерно-Техническую Секцию при Союзе Печатников», с предложением об издании подготовленного им «Цветного справочника» для цветной печати всех видов: «Детально разработанное практическое руководство позволяет безошибочно определять в процессе работы любой тон любого цвета: в хромографии, хромо-фотографии, фото-лито, цветной цинкографии, картографии…<…>…может служить для художников–графиков ориентировочным материалом. Старых, высококвалифицированных работников, не нуждающихся в подобном руководстве…<…>…осталось очень мало, тогда как вновь прибывающая смена слабо подготовлена ввиду трудности указанных профессий, требующих от работников. Помимо художественного развития, технического совершенства в комбинировании красок».

В 1932 г. Павел Фирсович работал над изобретением автоматических щитов для рекламы и информации с периодически одновременно вращающимися трехгранными колонками, т.е. на щите появлялись разные изображения, по его чертежам щиты планировалось установить в Сокольниках. Сегодня рекламные щиты с таким принципом стали привычным оформлением города.

В конце 1930-х годов Павел Фирсович был репрессирован. Как рассказывал в свое время сам Павел Фирсович, на очередном собрании фабрики по рекламному оформлению Москвы, где он работал главным художником, с речью выступил нарком А.И. Микоян.

В своем выступлении А.И.Микоян указал, в частности, что рекламу надо строить разъяснительным способом, например, в рекламе апельсинов надо изобразить процесс очистки апельсина от корки. Павел Фирсович имел неосторожность заметить, что люди через 20 лет советской власти должны бы уже знать, что апельсин надо чистить. Этого оказалось достаточно для обвинения человека по статье 58 «А». В 1956 г. он был полностью реабилитирован.

Известно, что в период с 1936 по 1939 г. он был в ссылке в Туркестане, работал художником в клубе Туркестанской горной железной дороги. Возможно, преподавал в школе: сохранилась поздравительная открытка от учеников 6 класса. Как вспоминает Игорь Павлович, отца он впервые увидел в возрасте 4 лет, когда они вместе с сестрой и матерью приезжали к нему в ссылку. Во время войны Анна Степановна с двумя детьми были эвакуированы из Москвы в Пензенскую область, и из Туркестана к ним приехал Павел Фирсович. Игорь Павлович помнит, как отец рисовал портреты погибших воинов с фотокарточек, родственники погибших за это давали продукты, что в какой-то период позволило семье выжить.

После войны Павел Фирсович с семьей некоторое время жил в Москве в доме Бахрушина, напротив Елисеевского магазина, в коммунальной квартире. По соседству с ними жили еще два художника – Гавриил Дмитриевич Лавров (брат известного скульптора Георгия Дмитриевича Лаврова) и Иван Васильевич Акимов, с которыми были очень теплые отношения. Георгий Дмитриевич Лавров для работы над своей известной скульптурой «Сталин и Мамлакат» выбрал в качестве модели пионерки Мамлакат сестру Игоря Павловича, Евгению Павловну.

В тот исторический период «благородное» происхождение было своего рода клеймом, для репрессии было достаточно самой малости: фразы, как в жизни Павла Фирсовича, или как для скульптора Георгия Дмитриевича простой случай: будучи в Париже до войны на стажировке он создал, наряду с другими, скульптурный портрет понравившегося ему лица. Этот человек впоследствии оказался в рядах фашистов, за что Г.Д. Лавров был осужден на 10 лет.

В 1947 г., в честь 800-летия Москвы, художественное освещение Кремля было выполнено по эскизам художника П.Ф.Шлякова, взявшего за образец оформление Кремля по случаю коронации императора.

Игорю Павловичу запомнилось, что, когда отец жил в Москве, весной они ездили в Новогиреево к Поляниной Анне Павловне2 и, по пасхальной традиции, выпускали на свободу щегла. В то время, имея за плечами 58 статью, Павел Фирсович был вынужден уехать из Москвы в Ростов, где жил несколько лет, занимался финифтью в маленькой мастерской, предложил идею внедрения в производство зеркальца с ручкой, пудреницу. В этот же период разработал этикетку для спичечной фабрики «Маяк». В официальном ответе на имя П.Ф.Шлякова значилось: «В целом она сделана интереснее существующей этикетки этой фабрики. После утверждения Вашей этикетки Главлитом, она будет сдана в печать».

И.П. Шляков вспоминает, что отец жил в небольшом доме на берегу озера Неро. Приезжая к отцу на каникулы, ходил на охоту и рыбалку с сыном Михаила Ивановича Кулыбина, зарисовывал понравившиеся ему виды местной природы. «Мой отец был очень строгий, я его даже побаивался. Любил читать, читал много. Больше всего не любил скользких людей».

К периоду жизни П.Ф. Шлякова в Ростове относится набросок художника И.А.Шумакова с припиской «Полюбуйтесь на вашего папулю…». На рисунке изображен Павел Фирсович за работой, как всегда, с дымящейся папиросой. Мало кто знал, о чем были мысли мастера… И известно ли было жителям Ростова, что в 1952 г. из Советского комитета защиты мира пришло письмо на имя П.Ф. Шлякова: «Уважаемый товарищ Шляков! Советский комитет защиты мира получил Ваше письмо и созданный Вами финифтяный портрет председателя Всемирного Совета Мира Фредерика Жолио-Кюри. Мы рады приветствовать волнующие Вас патриотические чувства <…> Сообщаем, что присланный Вами портрет передан члену Советского комитета защиты мира писателю А.А.Фадееву, лично вручившему его Фредерику Жолио-Кюри на чрезвычайной сессии Всемирного Совета Мира в Берлине <…>».

Материалы семейного архива, касающиеся деятельности Павла Фирсовича Шлякова, воссоздают образ сильной личности: несмотря на шлейф непролетарского происхождения, репрессию, его талант и творческая натура сочетались с активной созидательной гражданской позицией.

Безусловно, Павел Фирсович через всю жизнь пронес воспоминания о навсегда ушедших дорогих людях, которые имели самое прямое отношение к его судьбе. В семейном архиве Шляковых хранится памятная записка потомкам об Иване Александровиче Шлякове, составленная П.Ф.Шляковым и им подписанная: «внук И.А. Шлякова П.Ф. Шляков».

Здесь уместно утверждение, что Иван Александрович Шляков, видный деятель культуры своего времени, оказывал очень большое влияние на своих родных, он не был одинок, у него была большая семья, члены которой его любили, ценили его деятельность и разделяли взгляды.

Павел Фирсович Шляков умер в 1961 году, был похоронен на Калитниковском кладбище.

Клеймо врага народа не помешало Павлу Фирсовичу и Анне Степановне обеспечить своим детям Игорю и Евгении благополучное детство.

Игорь Павлович Шляков (1935 г.р.) в 1958 г. закончил МИСИ, факультет гидротехнического строительства портов и внутренних водных путей. Некоторое время работал в министерстве обороны СССР, а затем в проблемной лаборатории МИСИ. Там он принимал участие в изготовлении и испытании модели проектируемого варианта Нурекской арочной плотины на реке Вахш в Таджикистане. О проведении важных для страны исследованиях сообщали в «Экономической газете» за 1960 г.: «имея сферическую оболочковую форму, они (арочные плотины) обладают повышенной прочностью. Если коэффициент запаса прочности обычной массивной гравитационной плотины составляет 1,3-1,5, то у арочной плотины – 8-10. Расход строительных материалов при ее сооружении сокращается на 30-80 процентов».

В 1961 г. И.П. Шлякова пригласили работать в Проектно-изыскательский и НИИ «Союзморниипроект» в группе молодых инженеров во главе с Георгием Ивановичем Петровым. Газета «Водный транспорт» за 1 марта 1966 г. в статье «Молодо, да не зелено» рассказывает о «группе молодых энтузиастов под руководством Петрова», и их работе по теме: «Унификация конструкций морских и речных причальных сооружений»: «Теперь трудно припомнить, кто из них предложил эту идею. Может быть, Игорь Шляков. Товарищи утверждают, что у него идеи рождаются ежеминутно».

Итоги работы по унификации конструкций морских и причальных сооружений для всего Советского Союза (из 6 элементов могли строить все основные конструкции причалов) группа представляла на 5 Международном конгрессе в Антверпен, в июне 1968 г.

И.П. Шляков по работе много ездил по свету. Так, в Сирии, в 1980-х годах по его проекту было построено 10 причалов и волнолом в порту Латакия по уникальной технологии на илах. В Восточном порту (рядом с Находкой) был запроектирован и построен первый в СССР пирс с применением ячеистой конструкции опор. По сравнению с японским вариантом, эта конструкция позволила сэкономить нашему государству 7 миллионов рублей. Союзморниипроект выполнял изыскательные и проектные работы по строительству глубоководного причала в порту Салиф в Йеменской Республике (1995г.) В 1998 г. вместе со специалистами Атомэнергопроекта строили Бушерскую атомную станцию. Начинали строительство немцы, а заканчивали специалисты России, главным инженером проекта всех гидротехнических сооружений являлся И.П. Шляков.

Всего, как главный инженер, выпустил около 40 проектов.

С 1991 г. редакционная коллегия Производственной ассоциации государственных и кооперативных организаций (ПИКОС) с участием И.П. Шлякова начала выпускать «Морской коммерческий вестник»; всего издали 15 номеров, затем были вынуждены закрыться, потому что выпускать за свой счет было уже очень сложно. На страницах журнала публиковали все новости о морском транспорте.

Как вспоминает Игорь Павлович, на работе один знакомый все время называл его зодчим, а увлечение рисованием было с детства. В 1963 г. по заказу Агентства Печати Новости Игорь Павлович оформлял книгу Льва Безыменского с рабочим названием «Когда тайное становится явным» о преступлениях фашистов в Великой Отечественной войне. Однако увидеть книгу ему так и не удалось, так как издали ее в Швеции.

И.П. Шляков до настоящего времени востребован как профессионал, специалист по морской гидротехнике, продолжает работать в Союзморниипроекте. Ему присвоено звание почетный работник Морского флота.

У Игоря Павловича двое детей: дочь Анна и сын Андрей. Анна Игоревна Шлякова (1964 г.р.) окончила Московский электротехнический институт связи. Работает в МГУКИ. Андрей Игоревич Шляков (1976 г.р.) – архитектор.

Дочь П.Ф. Шлякова, Евгения Павловна (1930 г.р.), окончила Московский институт народного хозяйства им. Г.В. Плеханова, вышла замуж за Бориса Александровича Гурнова, журналиста-международника. Дети Евгении Павловны – Татьяна Борисовна и Александр Борисович.

Александр Борисович Гурнов (1957 г.р.) окончил Московский государственный институт международных отношений, журналист, известный ведущий информационной программы Российского ТВ «Вести», был главным редактором ТСН; как отметил недавно в одной из передач его коллега «вместе с Киселевым и Флярковским Гурнов положил начало честной журналистике». Сейчас Александр Борисович работает на канале вещания на Европу «Russia Today», по признанию коллег «разрушает антироссийские стереотипы».

Очевидно портретное сходство Александра Борисовича Гурнова с Павлом Фирсовичем Шляковым, также как у своего деда, увлечение – рисование.

В России исторически присутствовало бытовое, народное определение высокого родового статуса человека – «благородный», имеется и научное определение: «элита». Автор полагает, что даже кратко изложенный материал о жизненном пути представителей рассмотренной ветви Шляковых дает основание утверждать об их принадлежности к национальной элите России.

  1. Ким Е.В. И.А.Шляков и художественная жизнь в Ростове//ИКРЗ 2003.Ростов,2004.С.37.
  2. Дочь Марии Евграфовны Шляковой от первого брака с Бовиным.

За всю историю существования паперти Зачатьевского храма Спасо-Яковлевского монастыря только четыре человека удостоились чести быть погребенными в ней. Это иеромонах Амфилохий, скончавшийся в 1824 г., архимандрит Иннокентий (сконч. 1847) и супружеская чета Полежаевых. Все четыре надгробных памятника до наших дней сохранились, что же касается самих захоронений… Ничего не могу сказать о двух первых, а вот склеп купцов Полежаевых в одну из осенних ночей 1989 г. был варварски вскрыт, гробы взломаны, останки покойных Михаила Михайловича и Веры Леонтьевны – разбросаны тут же, на паперти. Сотрудники Ростовского музея, филиалом которого тогда являлся монастырь, сделали все, что могли сделать и вернули в могилы все, что можно было вернуть – кости, черепа, остатки тканей, золотисто-рыжую косу…

Мертвые сраму не имут. Мерзавцев, посмевших нарушить покой усопших, конечно же, не искали. И кто бы стал заботиться о поимке и наказании осквернителей могил каких-то дореволюционных богачей? Надо сказать, в Ростове если и сохранились воспоминания о Полежаевых, то они весьма противоречивы и носят характер устного народного творчества.

Данное исследование основано на документальных данных и призвано помочь защитить от поругания память тех, кто сам этого сделать не в состоянии.

Род Полежаевых к исконным ростовским домам не принадлежит. Родоначальником этой знаменитой купеческой фамилии был уроженец г. Калязина Тихон Федорович (сконч. до 1835 г.), который записался в купечество в конце XVIII в. Его сын Михаил Тихонович (1769-1840) – почетный гражданин, благотворитель Калязина, производил крупную оптовую торговлю зерном и хлебом на С-Петербургской бирже. Был женат на Ефимии Тимофеевне, в браке с которой родились Дмитрий (1804-1872), Алексей (1809-1872), Михаил, Николай (1817-1897) и Елизавета.

Имена братьев Полежаевых были широко известны в деловых кругах России. Этому способствовала не только их прибыльная хлеботорговля. В 1840 г. они унаследовали от отца крупный капитал – 449815 р. 98 4/7 к. сер., и, нарушив его кредо «На бирже не играть и с казной дела не иметь, потому как нельзя обойтись без взяток»1, вошли в число основателей грузового и пассажирского пароходного движения по Волге, освоение которой началось с 1842 г. Тогда в Петербурге была создана акционерная компания «Пароходное общество по Волге», утвержден Устав и избраны три уполномоченных директора; одним из них стал калязинский купец 1-й гильдии Д.М. Полежаев. Уставной капитал «Пароходного общества по Волге» складывался из 150 паев по 1500 р., что составляло в сумме 225 тыс. руб.2; четыре пая принадлежали братьям Полежаевым. Это вложение денег было очень выгодным. Через 14 лет, к 1856 г., их наследственный капитал возрос до 1 млн. 543 007 р. 4 к. сер., т.е. увеличился почти вчетверо3. Тогда же был основан Торговый Дом «Братья Полежаевы», занимавшийся оптовой торговлей зерном, конторы которого находились в Москве и С-Петербурге, где Полежаевым принадлежали амбары на Калашниковской пристани4.

Раздел семейного капитала произошел в 1857 г., и далее каждый из братьев распоряжался своей долей по своему усмотрению; при этом все Полежаевы занимались благотворительностью. Следуя семейной традиции, немалые средства они выделяли на строительство храмов. Вслед за отцом и дедом, которые устроили кладбищенскую Вознесенскую церковь с приделами Успения Божией Матери и св. Макария Калязинского в Калязине5, А.М. Полежаев построил в Женеве, где в 1866 г. от чахотки скончалась его дочь Анна, Крествоздвиженский храм в ее память6.

В 1869 г. на средства Д.М. и Н.М. Полежаевых на Ново-Лазаревском кладбище Александро-Невской Лавры по проекту архитектора Н.П. Гребенки в византийско-русском стиле была выстроена церковь-усыпальница во имя иконы Тихвинской Божией Матери. Заказчики «зарезервировали» в ней 20 мест с 13 могилами для представителей своих семейств7. Иконы для этого храма писал художник П.Ф. Плешанов, отец которого был уроженцем Ростова, происходившим из известной и состоятельной купеческой фамилии8.

К середине XIX в. трое братьев Полежаевых уже утвердились в столицах, женившись на С-Петербургских и московских купеческих дочерях. Супруга Дмитрия происходила из рода Ждановых, Николая – Елисеевых (С-Петербург), Алексея – Малюгиных (Москва)9.

Предположительно, Ростов они посещали неоднократно – здесь жили семьи их четвертого брата – Михаила Михайловича (1806-1876) и единственной сестры Елизаветы Михайловны (1813-1848)10.

Очевидно, на заключение в 1833 г. этих браков в Ростове были веские причины, и здесь свою роль могли сыграть торгово-партнерские интересы и связи.

Е.М была выдана замуж за достаточно богатого купца Александра Михайловича Кайдалова11. Приданое Елизаветы составляло, кроме вещей, 14189 р. 41 к. сер. По завещанию отца ей было выделено 4096 р. 30 и 4/7 к., и братья дали от себя еще 28571 р. 43 к.12

С ее семьей братьями поддерживались самые тесные, теплые, по-настоящему родственные отношения. В архиве Ростовского музея хранятся письма Дмитрия Михайловича от 1845 г.13 (см. приложение), посланные с 13 января по 28 декабря «милостивой государыне любезнейшей сватьюшке Евдокии Ивановне, любезнейшим «братцу Александру Михайловичу и сестрице Елизавете Михайловне», любезнейшим «племянничкам Николаю Александровичу, Михаилу Александровичу» и милым «племянницам Александре Александровне, Анне Александровне и Софии Александровне». Отметим, что старшему племяннику в это время 12 лет, а младшей племяннице – всего год, но обращение ко всем равное – полное имя и отчество. Всего писем 28, они посылались 2-3 раза в месяц в течение года. Помимо домашних новостей, письма содержат сведения о ценах на предметы торговли – хлеб, сало, пух, названия фирм, с которыми велись дела14. Из переписки следует, что Д.М. старался помочь Кайдаловым в их коммерции. Давал советы, особенно выделяя, как предмет торговли, хлеб.

<…> Милостивый государь сватушка Иван Михайлович!
Приятное Ваше письмо братец из Спаска имел удовольствие получить, в коем изволите писать, что в отношении Оренбургской покупки пшеницы Вы еще основательно не можете ничего сказать, а потому полагаю, что это останется, это есть Ваша воля, на будущее время за этим делом советую Вам понаблюсти повнимательнее. Есть основательная надежда, что в Англию разрешат свободный ввоз пшеницы и потому торговля этим товаром сделается постоянною, и покупку можно производить и на местах круглый год. А как у вас летом в Оренбурге живут постоянно, то неудобно ли Вам будет производить покупку этого товара за одними расходами, посоветуйтесь с семейством. Здесь теперь спрос заграницу еще тих, потому что ожидают решения в Англии по этому предмету <…>
15.

Д.М. взял себе в СПб младшего племянника – Василия, определил в коммерческое училище его, а потом и среднего Михаила и в дальнейшем не оставлял братьев своими заботами и вниманием к их коммерции.

Елизавета Михайловна скончалась в СПб в 1848 г.; похоронили ее в Ростове. Одну из ее дочерей – старшую Александру – взял в свою семью А.М. Полежаев (Москва), где она воспитывалась вместе с его дочерьми Клавдией и Анной. Он же устроил брак Александры с В.Н. Полтавцевым16. В Ростове постоянно жил брат Александры В.А. Кайдалов. Его потомки прослеживались здесь до начала XX в.

Вторым представителем клана Полежаевых, связанным с Ростовом, был Михаил Михайлович. Его супруга Вера Леонтьевна Мальгина происходила из старинной посадской, многочисленной и разветвленной фамилии. Предки ее в течение почти двухсот лет занимались свечным производством и были очень состоятельны не только по Ростову.

После заключения брака и до конца 1840-х гг. семья М.М. жила в Калязине, где для нее был отстроен новый собственный дом. «В доме у нас, мой друг, идет работа. Я полагаю, скоро кончат оную. Девятую комнату, обои, обклеивают, очень хорошо. У передних окошек драпировка, занавеси будут. Приехали мастера из Москвы доделывать сию драпировку, стали работать в готовых комнатах. Я полагаю, всю кончат работу не позднее 2-х недель. Мы живем в верху. На балконе бываем более. Погода стоит самая благоприятная в Калязине. С приезду моего брат Н.М. спрашивал об вас – долго ли в Ростове вы пробудете, я сказывал – как лошадей потребует, тогда и пошлем за ней <…> Напиши, мой друг, когда за тобой лошадей прислать в Ростов, тогда и вышлю немедленно»17. В этот период М.М. был в Калязине городским головой. Среди его добрых дел – покупка с аукциона дома для священника, общественного деятеля Белюстина Ивана Степановича за 2000 р. с последующей передачей ему18.

Но Вера Леонтьевна в Калязине не прижилась. Из писем ее мужа следует, что она постоянно стремилась к родным в Ростов, подолгу гостила у них летом. Отметим, что, ощущая, вероятно, себя жительницей Ростова, В.Л. не отказалась внести свой вклад в сбор средств «в ознаменование 100-летия обретения мощей св. Димитрия для поощрения престарелых и увечных граждан»19.

Точной даты переезда семьи М.М. из Калязина в Ростов нами не найдено. С 1856 г. семья Полежаевых – Михаил Михайлович, потомственный почетный гражданин, царскосельский 1-й гильдии купец, его супруга Вера Леонтьевна, сын Иван 8 лет и дочь Ольга 2 лет (домашние имена «Иван-царевич» и «Ольга-царевна») прослеживается по записям книги «Исповедных росписей» в приходе ростовской Предтечевской церкви20. За год до этого в 1855 г. М.М. выстроил для своей семьи особняк на ул. Покровской (на месте дома Е.А. Кайдаловой)21, который почти до самой Октябрьской революции являлся в Ростове самым красивым, дорогим и комфортабельным (его стоимость составляла в разные периоды от 22000 до 7500 р.)22; дом этот был записан на имя В.Л. Полежаевой23.

В 1857 г., когда только доля Мих.Мих. по семейному разделу составляла 386698 р. 14 к.24, он являлся одним из самых состоятельных горожан Ростова, при этом никогда не входил в состав его купечества – с 1864 г. и до смерти числился Санкт-Петербургским купцом25.

Сведений об участии М.М. в общественной жизни Ростове пока нами не обнаружено. Этот единственный крупный делец столичного масштаба Ростова того времени с местным обществом, как представляется по имеющимся данным, не сближался. Очевидно, на это был целый ряд причин. Начнем с того, что вся его коммерция, все интересы лежали вне Ростова. Крупный хлеботорговец, М.М. был не только пайщиком «Пароходного общества по Волге», членом ТД «Братья Полежаевы», но а одним из учредителей Волжско-Камского коммерческого банка (1870 г., С-Петербург). Отсюда и происходят высокие доходы Михаила Михайловича, которые обеспечивали его семье совершенно определенный социально-экономический статус. Дом его был лучшим в городе. В 1858 г. в особняке Полежаевых останавливался император Александр II с супругой Марией Александровной, а в 1860 г. – великая княгиня Александра Петровна. Ее портрет кисти художника П.Ф. Плешанова хранился в этом доме до революции. Есть сведения, что Павел Федорович Плешанов написал и портрет самого М.М. Полежаева (но где ныне этот портрет находится, неизвестно)26.

Как следует из писем его племянницы Софьи Александровны Кекиной (урожд. Кайдаловой), круг общения Полежаевых был очень узок. Их посещали, в основном, ростовские родственники: родная сестра Веры Леонтьевны Надежда Леонтьевна Говядинова, ее дочь Софья Жданова, племянники Кайдаловы; гостили братья М.М. Дмитрий и Николай с супругами и детьми, деловые партнеры (в т.ч. Щербаковы)27. Эта замкнутость, вероятно, и послужила к возникновению о Полежаевых в Ростове целого ряда самых невероятных вымыслов, домыслов и россказней, чрезвычайно живучих, дошедших вплоть до 1920-х годов.

Во время своих приездов в Ростов М.М. занимался, главным образом, семейными вопросами и благотворительностью. Его сестра умерла в 1848 г., в 1861 г. ушел из жизни шурин А.М. Кайдалов, и Полежаев был назначен опекуном над имуществом своей племянницы Софии. Заботясь о ней, он не забывал своим участием и ее братьев – это видно из писем С.А. Кекиной. Немало проблем приносил и его собственный сын Иван, от рождения слабоумный, интеллект которого до старости пребывал на уровне детского28. Болезненное состояние сына могло быть одной из причин, по которым М.М. держался в стороне от местного общества.

Может быть, ради Ивана, а не только в традициях семьи, супруги Полежаевы щедро благотворительствовали церкви. Так, в 1862 г. на средства М.М. были позолочены иконостас, устроены на стенах клейма приходского храма Иоанна Предтечи29. В 1870 г. на обеспечение этого храма «достоуважаемый и незабвенный М.М. Полежаев и его супруга Вера Леонтьевна» внесли 5500 р.30 За эти пожертвования епархиальное начальство исходатайствовало для М.М. в 1872 г. орден св. Станислава 2 степени «За усердие» для ношения на шее31.

В 1876 г. 70-летний М.М. Полежаев скончался от воспаления легких в Петербурге. Он был отпет протоиереем Невско-приходской Скорбященской церкви 26 ноября, а через две недели, 9 декабря, погребен в ростовском Спасо-Яковлевском монастыре32. Похороны М.М. были пышными. Восковые огарки, оставшиеся от употребления пожертвованных свеч на освещение церкви при служении литургии и на канун в день предания земле тела М.М., весили 3 пуда 6 фунтов. За место для двух могил В.Л. заплатила монастырю 1500 р., употребление катафалка 25 р.33

Его семья унаследовала немалый капитал, позволявший жить безбедно, оказывать финансовую поддержку родственникам34 и вести благотворительную деятельность. В 1878 г. на средства В.Л. была заменена ограда и выкрашены стены в алтаре и на паперти приходского храма Иоанна Предтечи35. В 1883 г. она пожертвовала в его пользу участок пустопорожней земли 5,5 саж. х 18 саж., стоимостью 210 р., в 1884 г. – банковский билет в 1000 р.36 В 1890 г. ее дочь Ольга Щербакова «внесла посильную лепту в устроение каменной ограды»37. Очевидно, немалые средства были внесены Полежаевыми и в Спасо-Яковлевский монастырь – не зря же в одном из документов, составленных уже при советской власти, они названы «благотворителями» Зачатьевского храма38. Из записей в приходно-расходных книгах Спасо-Яковлевского монастыря следует, что в 1877 г. В.Л. были пожертвованы 5200 р. с тем, чтобы ежегодные проценты употреблялись на поминовения Михаила Михайловича – 11 января и 26 ноября – именины и день кончины; 125 р. были даны на облачения священства. Известно, что на поминовение всего своего рода в кремлевских церквях она внесла 500 р.39

Вера Леонтьевна Полежаева пережила своего супруга почти на 9 лет. В 1885 г. «к великому прискорбию не только священнослужителей, но и прихожан после продолжительной и тяжелой болезни всеми уважаемая благотворительница и попечительница о бедных» скончалась и была похоронена рядом с мужем40.

Через 8 лет после погребения дочь поставила на ее могиле памятник за 5 тыс. р.41 Начиная с 1891 г., Ольга Михайловна дважды в год вносила по 35 р. на помин души отца – на именины и в день смерти42. И, что совершенно удивительно, она ни разу не прислала денег на помин души матери, по завещанию которой в 1885 г. была назначена опекуншей над имуществом своего недееспособного брата Ивана. Соопекунами являлись ее муж Иван Никанорович Щербаков и вдова родного брата матери – О.Д. Мальгина (урожд. Власова, дочь московского купца)43. Очевидно, по завещанию В.Л., ее дом перешел к сыновьям Ольги Дмитриевны – Григорию и Дмитрию Ивановичам Мальгиным44. Условием смены владельцев, как представляется, были пожизненное пребывание последнего из Полежаевых – больного Ивана Михайловича – в своем бывшем доме, забота и уход за ним родственников.

И.М. обладал немалым капиталом, который был вложен в ценные бумаги и размещен в двух банках – Волжско-Камском и Государственном. Соопекуны постоянно его увеличивали, покупая ценные бумаги на начисляемые проценты; обо всех приходно-расходных операциях они скрупулезно отчитывались перед ростовским Сиротским судом ежегодно. На содержание Ивана Михайловича вплоть до 1914 г. тратилась одна и та же сумма – 3750 р. в год. У него был «дядька», свои экономка, горничная, лакеи, повар. К 1917 г. на счетах банков у И.М. находилось почти 400 тыс. р. серебром45.

Поскольку сам он был недееспособен, его капиталом распоряжалась сестра Ольга Михайловна Щербакова, которая оставила Ростов после выхода замуж (ок. 1879 г.). Их единственный с Иваном Никаноровичем сын Михаил (1880) не дожил и до года. Супруги расстались. В начале XX в. О.М. жила в С-Петербурге46.

В 1909 г., за год до своей смерти (сконч. 1910 г. в Баден-Бадене), она составила подробнейшее завещание, в котором распорядилась как своим собственными средствами и имуществом, так общим наследственным капиталом, который таковым являлся, очевидно, еще по завещанию родителей. В случае смерти сестры он переходил в пожизненное владение брата, и наоборот. Душеприказчиками О.М. просила быть своих двоюродных братьев по линии дяди – коммерции советника Николая Николаевича и Михаила Николаевича Полежаевых, но, как оказалось, они от этой обязанности отказались. Может быть потому, что по ее завещанию им ничего назначено не было.

Общий капитал, составлявший почти 1 млн. р., на случай смерти своей и И.М., Ольга распределила, назначив следующие выплаты. Неотлучно находившимся при Иване «дядьке» Федору Гавриловичу Лабзину, экономке Екатерине Федоровне Шохиной, своим родственникам по линии мужа по 25 тыс.р. Также по 25 тыс. р. были завещаны городам Ростову и Калязину – на устройство в них благотворительных учреждений, по усмотрению Городской думы. Но они непременно должны были называться «Имени коммерции советника Михаила Михайловича Полежаева и его сына Ивана Михайловича Полежаева». Церковь Иоанна Предтечи, приходская Полежаевых в Ростове, получала 3 тыс. р. на вечное поминовение отца и брата Ольги. Всю остальную часть капитала она завещала на устройство в окрестностях Петербурга народной столовой, либо дома с даровыми благоустроенными квартирами, либо санатория для душевнобольных, и предполагала назвать это учреждение именем своих отца и брата.

По этому завещанию все лица и учреждения, означенные в данном завещании, приобретали свои права на отказанные суммы в момент смерти завещательницы, т.е. Ольги Михайловны. Но осуществление этих прав могло последовать только после кончины Ивана Михайловича Полежаева48.

Свой собственный капитал Ольга Михайловна разделила также между родственниками мужа – его сестрами и братьями, родным и троюродными, своим горничным, дворникам, назначив выплаты от 200 р. до 75 тыс. р. И ни копейки не завещала своим родственникам Мальгиным, Полежаевым, Зубовым! Выплаты были назначены также в пользу церквей Иоанна Богослова на р. Ишне близ Ростова (500 р.), св. Симеона Богоприимца в с. Семеновское на р. Слуде близ Рыбинска – на вечное поминовение завещательницы и ее мужа в годовщины смерти49.

Рыбинскому уездному земству Ольга завещала 35 тыс. р. на постройку в с. Семеновском профессиональной школы им. И.Н. Щербакова. По 1 тыс. р. было назначено на нужды двух церковно-приходских школ близ Семеновского – от имени И.Н. Щербакова. Городу Мамадышу Казанской губ. Ольга назначила 25 тыс. р. на устроение благотворительного учреждения в память усопших рабов Божиих Никонора, Наталии, Ивана, Леонида.

Все имевшиеся ценные вещи – серебро, бриллианты, картины, портреты, мебель, посуду, книги, платье, Ольга распоряжалась продать. Все вырученные деньги должны были пойти на благотворительность.

Кроме того, Ольгой были сделаны следующие распоряжения. Тело ее после смерти подвергнуть вскрытию. О смерти сделать публикацию на 1-й странице газеты «Новое время». Текст: «Ольга Михайловна Щербакова, рожденная Полежаева, скончалась там-то». Обозначить место похорон, день отпевания, часы панихиды. Похоронить рядом с мужем и сыном. Поставить памятник-часовню над всеми тремя могилами из прочного, но обязательно белого камня. Архитектура часовни и внутренняя отделка должна быть проста, прочна и изящна. Золото и серебро не употреблять. На стенах должны быть тринебольшие образа: «Св. мученика Иоанна, празднуемого 22 октября, Благоверной Княгини Ольги, Михаила Клопского, нарисованных на фарфоре (м.б. – финифти?- Е.К.). Лампада должна быть из стекла или фарфора. Надпись на часовне: «Иван Николаевич Щербаков скончался 15 августа 1903 г. Жена его Ольга Михайловна Щербакова скончалась тогда-то, сын их, младенец Михаил, скончался 15 мая 1880 г.» Обсадить часовню живой изгородью, постоянно украшать живыми цветами. Часовня должна была содержаться в чистоте и порядке, уход возлагался на школу, которую предполагалось построить. Гроб и похоронные аксессуары должны быть непременно белые, и как можно больше белых цветов. Капот заказать в магазине «Бризак» из белой шелковой кисеи. Отпевать в ц. Спаса Преображения на Литейном проспекте. Поминального обеда не делать. В день похорон устроить даровые обеды в СПб народных столовых. Певчих пригласить из Александро-Невской Лавры50.

Вот эти распоряжения, призванные облагодетельствовать бедных родственников, близких и увековечить доброе имя ее отца и брата, должны были быть исполненными в течение года после смерти завещательницы. Может быть, их и успели выполнить в точности, т.к. до революции оставалось целых шесть лет.

Согласно завещанию Ольги, опекуншей Ивана Михайловича осталась О.Д. Мальгина, к которой присоединялись Мария Никаноровна (сестра Ольгиного мужа) и ее супруг, доктор медицины Василий Гаврилович Купидоновы. Они жили в Казани по адресу ул. Б. Красная в собственном доме.

Последние сведения, касающиеся судьбы последнего из «ростовских» Полежаевых – Ивана Михайловича, относятся к 1918 г. В это время его счета в банке были уже закрыты большевиками, и денег на содержание Ивана Михайловича Полежаева не стало. Их общий с сестрой капитал, естественно, по назначению не поступил. Когда умерли И.М. Полежаев и О.Д. Мальгина, где они похоронены, неизвестно. В 1923 г. среди живых их уже не было.

Удивительно, но далекие потомки Полежаевых-Мальгиных оказались связанными с их знаменитым ростовским домом. Правнучка Алексея Михайловича Полежаева, «амазонка русского авангарда» Любовь Сергеевна Попова состояла в браке с историком искусства Борисом Николаевичем фон Эдингом, внучатым племянником В.Л. Полежаевой, который приходился внуком О.Д. Мальгиной по линии ее дочери Александры; брак этот был заключен в Ростове (1918).

В том же году новая власть особняк муниципализировала, а последний его хозяин Д.И. Мальгин был выселен в комнаты для слуг. Судьба находившегося в доме и вывезенного на семи возах имущества – неизвестна. В советское время в доме поочередно располагались детский сад, музей наглядных пособий, поликлиника № 1. До наших дней особняк сохранил остатки былой роскоши. Она угадывается в стройных пролетах парадной лестницы, витражах, стеклянном потолке одного из залов, узоре литой решетки балкона. В Ростове до сих пор он называется «Мальгинским» – по имени последних хозяев.

И ничто, кроме надгробий на паперти Зачатьевского храма Спасо-Яковлевского монастыря, не напоминает Ростову о коммерции советнике М.М. Полежаеве и его супруге Вере Леонтьевне, построивших дом, который до сих пор является украшением города.

«Sic transit gloria mundi»…

  1. Сведения из семейного архива М.В. Зубовой. Автор выражает Марии Васильевне глубокую признательность и благодарность за любезно предоставленные сведения.
  2. В 1843 г. «Общество» профинансировало исследование Волги от Самары до Рыбинска, выполненное голландцем К. Рентгеном; в 1846 г. первый пароход-буксир под названием «Волга» и три баржи грузоподъемностью 120 пудов зерна, заказанные в Англии, вышли на линию. В дальнейшем баржи строились в Копаеве под Рыбинском и отчасти в самом городе, где у «Общества» были своя верфь и механический завод. Первый же рейс Самара-Рыбинск показал, насколько оправданным было вложение капитала. Прибыль составила 52 тыс. р. К 1848 г. «Общество» приобрело в Голландии еще четыре грузовых парохода: «Геркулес», «Самсон», «Кама» и «Ока». Через два года «Пароходное общество» открыло пассажирское движение по Волге. В 1850-1860-х гг. оно построило и пустило восемь пассажирских пароходов. Шесть из них – «Царь», «Царица», «Царевна», «Царевич», «Государь», «Государыня» – были построены в Англии, а два – «Князь» и «Княжна» – на судостроительном заводе братьев Шинковых (близ Костромы). Капитанами пароходов тогда были исключительно иностранцы, поскольку речное пароходство в России еще только начиналось. Контора общества располагалась в Саратове, на ул. Никольской. Соснин Р. Начало пароходного движения // Газета «Волго-Невский проспект». 21 октября 2005 г. № 13.
  3. Сведения из семейного архива М.В. Зубовой
  4. Кононова И., Самсонидзе Н. Усадьба у реки. М., 2002. С. 152.
  5. Основатели рода Т.Ф. и М.Т. Полежаевы жертвовали на устройство кладбищенской Вознесенской церкви с приделами Успения Божией Матери и св. Макария Калязинского в Калязине (там они и похоронены; долгое время она лежала в руинах, ныне возрождается). Гуров Б. Калязин: футбол на человеческих костях // Газета «Караван» 9 июня 2004 г. № 25.
  6. Сведения любезно предоставлены М.В. Зубовой.
  7. Впоследствии по имени церкви и кладбище стало называться Тихвинским. // regionlibrary.tver.ru.
  8. Данные сведения сообщила сотрудник Ростовского музея Т.В. Колбасова, за что выражаем искреннюю благодарность.
  9. Данные сведения любезно предоставлены М.В. Зубовой, за что автор выражает искреннюю признательность.
  10. Сведения любезно предоставлены М.В. Зубовой.
  11. РФ ГАЯО. Ф. 134. Оп. 1. Д. 135. Л. 61. Л. 61 об.
    «30 января 1833 г. Ростовского купца Михаила Матвеева Кайдалова сын Александр Михайлов, [обвенчан] Тверской губ. г. Калязина 3-й гильдии купца Михаила Полежаева с дочерью девицей Елизаветой Михайловой (оба 1-ым браком).
  12. Сведения любезно предоставлены М.В. Зубовой
  13. ГМЗРК. Ф. 347. Оп. 1. Д. 77.
  14. Там же. Джон Томас и Ко, Шлиссер и Ко, И. Дырсен и Ко, И.К. Курциус, А. Прен, Клеменц, Тундер и Ко. Указана общая сумма выплат – 14. 175 р. Л. 32.
  15. ГМЗРК, Ф. 347. Оп. 1. Д. 77. Л. 1-56.; Л. 54.
  16. Сведения из семейного архива М.В. Зубовой.
  17. ГМЗРК. Ф. 351. Оп. 1. Д. 23. Л. 2., 2 об.
  18. Кононова И., Самсонидзе Н. Усадьба у реки. М., 2002. С. 63.
  19. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2844. Л. 2., 103.
  20. РФ ГАЯО. 371.1. 1155. Л. 219. Следовательно, год рождения Ивана – ок. 1847, Ольги – ок. 1854.
  21. Воспоминания крестьянина села Угодич, Ярославской губернии Ростовского уезда, Александра Артынова. Москва, 1882. С. 88.
  22. Ведомость об оценке недвижимых имуществ в городе Ростове, для взимания с них разных денежных сборов. Ростов, 1885. С. 51; Выпись из раскладочной книги Ростовской городской управы об оценке недвижимых имуществ в городе Ростове, Ярославской губернии, для взимания налогов за 1897 г. Ростов-Ярославский, 1898. С. 26; Ведомость об оценке недвижимых имуществ в г. Ростове, для раскладки на них денежных сборов 1904 года. Ростов, 1905. С. 8.
  23. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3591. Л. 75 об.
  24. Сведения из семейного архива М.В. Зубовой.
  25. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 1155. Л. 295.
  26. Сведения любезно предоставлены научным сотрудником Ростовского музея Т.В. Колбасовой, за что автор выражает ей глубокую благодарность.
  27. Крестьянинова Е.И. К вопросу о традициях и особенностях субкультуры ростовской купеческой среды в 60-х годах XIX в. (по письмам С.А. Кекиной) // ИКРЗ. 2000. Ростов, 2001. С. 177.
  28. «Потомственный почетный гражданин И.М. Полежаев, 61 года от роду, находящийся под моим наблюдением, по-прежнему страдает врожденною формою слабоумия (идиотизмом), вследствие чего его способности находятся на уровне детского развития и не подают ни малейшей надежды на улучшение. Физическое здоровье в удовлетворительном состоянии. 11 марта 1910 г. Врач Л.Я. Богданов». РФ ГАЯО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 1408. Л. 345.
  29. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 1222. Л. 1 об.
  30. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 1142. Л. 25; Там же. Д.1222. Л. 1 об.
  31. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 1222. Л. 3 об., 4.
  32. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 2. Д. 91. Л. 116 об. Поскольку Михаил Михайлович был привезен в закрытом гробу, и в Ростове его покойным никто не видел, в смерть его здесь не верили.
    «<…> Полежаев умер в 1876 г. Этим показанием [Д.И. Мальгина] опровергается упорно держащаяся до сих пор в народе легенда, что Полежаеву было приказано свыше умереть в 24 часа. Дело в том, что про Мих.Мих. Полежаева говорили, будто бы он в Турецкую кампанию (1877-78 гг.) поставлял на турецкую армию полушубки, на каковой операции нажил миллионы. Племянник его Мальгин эту басню отрицает, рассказывая, что сам был очевидцем смерти своего дяди и видел его в гробу. У него до сих пор хранится фотографическая карточка, изображающая Полежаева в гробу. Умер он в Петербурге и для похорон был привезен в Ростов. Схоронен он в Яковлевском монастыре. Между тем в Ростове и сейчас можно слышать рассказы, что хоронили вовсе не Полежаева, а какого-то солдата или просто чурку, а сам Полежаев жил после этого несколько лет. После его смерти, спустя 5 лет власти не оставляли в покое его жену Веру Леонтьевну Полежаеву. Раз, в глухую полночь, в дом к ней заявились прокурор, исправник, надзиратель и полицейские, и произвели обыск. Искали владельца дома. На заявление лакея, что Мих. Мих. умер уже пять лет назад, прокурор сказал «Врешь ты. Говори, где хозяин, тебе дали рубль, вот ты и не сказываешь». Конечно, покойника не нашли, а обитателей дома (Веру Леонтьевну и ее детей) перепугали смертельно. Очевидно, власти смешивали этого Полежаева с созвучной фамилией Полетаева из Ярославля – тоже знаменитым купцом. Вера Леонтьевна – тоже замечательная старуха. Она принимала в своем доме Александра II. В нашей семье она крестила 4-х братьев и одну сестру. После своей смерти, о которой я хорошо помню, она отказала одному старинную киоту с 4 образами и каждому крестнику по 100 р. денег. Каждый год, в день своих именин, мы, крестники, ходили к ней на поклон и относили большую просфору, за что получали по серебряному рублю и по апельсину. Подарки эти она выносила иногда сама, иногда посылала со своей экономкой». Дневники. С.А. Соколова. Публикация Л.Ю. Мельник // Сообщения Ростовского музея. Вып. VIII. Ярославль, 1995. С. 208-209.
  33. Cвечные огарки были проданы монастырем по 24 р. за пуд – 75 р. 60 к. ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 13. Д. 280. Л. 37 об. В приходно-расходной книге монастыря за 1876 г. есть запись о средствах, внесенных Верой Леонтьевной на захоронение М.М. «1625 р. вместо запрошенных 3000: «Почти насильно. Объявлено было 3000 р, но уступлено из уважения к покойному». ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 13. Д. 276. Л. 84 об.
  34. четырем своим племянницам по линии брата – Вере, Лидии, Любови и Антонине Мальгиным она оставила по завещанию по 20 тыс.р. РФ ГАЯО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 1129. Л. 87 об.
  35. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 1222. Л. 5 об.
  36. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 1142. Л. 25., 12.
  37. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. 1222. Л. 20 об.
  38. ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 13. Д. 390. Л. 111.
  39. ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 13. Д. 280. Л. 17 об. Л. 37 об.; Помянники о здравии и упокоении Род вдовы коммерции советника М.М. Полежаева В.Л. Полежаевой: Михаила, Ефимия, Анны, Анны, Александры, Николая, Екатерины, Стефаниды, Алексея, Наталии, Александра, Василия, Иулиании, Георгия, Филиппа, Алексея, Акилины, Веры, Михаила, Параскевы, Ирины, Леонтия, Иоанна, Николая. [Эта запись сделана рукой И.А. Шлякова, – Е.К.]. На обороте 1-го листа под номерами 17 и 17 названы соответственно Иоаннн (Иван Данилович Мансветов – секретарь ИМАО, член Музея, сконч. дек. 1885) и Александр (Александр Иванович Кельсиев, член музея, особенно горячо сочувствовавший возобновлению Ростовских древностей, сконч. дек. 1885). ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 13. Д. 131. Л. 175. Можно предположить, что эти известные деятели РМЦД происходят из рода Мальгиных.
  40. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 1. Д. 1222. Л. 14.
  41. ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 13. Д. 336. Л. 39 об. Л. 95 об.
  42. ГМЗРК. Ф. 289. Оп. 13. Д. 330. Л. 11 об, Д. 334. Л. 10 об., Л, 75 об. Д. 336. Л. 8 об.;Ф. 289. Оп. 13. Д. 337. Л. 12 об, 48 об.
  43. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 2. Д. 46. Л. 4 об.
  44. Выпись из раскладочной книги…С. 26.
  45. РФ ГАЯО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 1408. Л. 42.
  46. Адреса О.М. Полежаевой в СПб.: Невский проспект, д. 100, на Мойка, 120. Иван Никанорович жил в своем имении «Верзиновский завод» близ Рыбинска; у него служила в экономках некая Надежда Ивановна Иванова, которая родила ему двух дочерей. Там он умер в 1903 г. и был погребен в селе Семеновском на реке Слуде близ Рыбинска, на кладбище при церкви Св. Симеона Богоприимца, рядом с единственным сыном от Ольги – Михаилом (1880), не дожившим до года. Там же. Л. 377-377 об.
  47. Марии Купидоновой, Софии Дмитревской, Зиновии Шитовой, Наталье Ильиной, его троюродной сестре Любови Головановой, детям умершей троюродной сестры Дмитрию и Надежде Верещагиным, родному брату Корнилию Никоноровичу, жене покойного брата Марии Щербатовой, троюродному брату Ивану Полежаеву по 25 тыс. р. Там же. Л. 375.
  48. Там же. Л. 375-377.
  49. Дочерям мужа Марии и Татьяне от Н.И. Ивановой и самой Ивановой – также по 25 тыс. Управляющему делами мужа А.Я. Назарову «в благодарность за верную и честную службу» – 15 тыс.р. Не были забыты горничная О.М. (1000 р.), «мамка» (500 р.), экономка (3000 р.), кухарка (1000 р.), полотер, дворники, кучер (по 200 р.) и швейцар (200 р.) дома, в котором она проживала. Там же. Л. 377 об., 378.
  50. Вырученные деньги предполагалось разделить на две части. 1/6 часть половины передать «Обществу защиты детей от жестокого обращения» в СПб, столько же – на благоустройство санатория для чахоточных на Балтийской железной дороге. Такую же сумму предполагалось передать для благоустройства родовспомогательного приюта и больницы в СПб, та ж сумма должна была пойти на учреждение 3-х стипендий имени Ольги и ее мужа в СПб университете, технологическом институте Николая I и Военно-медицинской Академии. 1/6 часть предполагалась на обустройство дешевой столовой в СПБ, на стипендию им. Ольги и ее мужа в гимназиях СПб. Вторая часть от проданного имущества должна была поступить в безотчетное распоряжение душеприказчиков по завещанию – на расходы.
Приложение
В публикации частично сохраненены орфография и пунктуация автора.

Письма Д.М. Полежаева семье Кайдаловых. ГМЗРК. Ф. 347. Оп. 1. Д. 77.
(Л. 1.)
С. Петербург 13 января 1845.
Милостивая Государыня, Почтеннейшая сватинька Евдокия Ивановна, Милостивый государь, Любезнейший братец Александр Михайлович, Милостивая Государыня, Любезнейшая сестрица Елизавета Михайловна, Любезнейшие племяннички Николай Александрович, Михайло Александрович и милые племянницы: АлександраАлександровна, Анна Александровна и Софья Александровна!
Желаю вам доброго здоровья и благополучия, свидетельствуем наше искреннейшее почтение и по поклону.
От 1-го и 3-го января 8-м два приятных Ваши письма имели удовольствие получить, в коих извещаете, что Николинька слава Богу выздоровел, поправляется. Вельми приятно, и от души поздравляю Вас в том, что Вы избавились выбор в должности. Л. 1 об. Сегодня с почтою Максима Михайловича я благодарю за Вас что обстояли в выборе.
Семейные мои все слава Богу здоровы, а я более нездоров, чем прежде. Душевные раны лечить труднее, чем наружные. От неприятностей разного рода я поставил себя в такое положение, что лечение раны не пойдет вперед, а более развивается болезнь. На последних днях пригласил Адольфа Ивановича, г. Аренда и общим советом положили рану вновь открывать снаружи. Боль нестерпима, более, чем во время самой болезни. Домой я не пишу в подробности, а говорю с Вами по-родному, кто мне все это нанес, заплатит ему Всевышний сторицею. По-крайней мере, он достиг своей цели, желал сделать лиха в болезненном состоянии, теперь я и нахожусь по его желанию в таком виде! Спасение мое зависит от власти Божией и от искусства врачей, но делами я занимаюсь до невозможности, опасности, как говорят врачи, не предстоит, но что будет далее, Богу известно.
Дела по торговле в берегу тихи: в Бирже сало желтое 103. С задатком тих. Мыльное г. Плешанов продал мыльного сала 20000 п. по 91 и 90 при 10% задатка. С поташом и разговору нет.
(Л. 2.)
С семем дела тоже тихи. Пух белый дают по 110, серый 45. Просят белый 120, серый 50.
В согласность с Ваш

<p>Известно, что органической частью любой национальной культуры является народное искусство. Оно, возникнув из потребности решения коллективом утилитарных и духовных задач, постоянно находится во взаимодействии с окружающей средой и, непрерывно развиваясь, отражает мировосприятие народа. Здесь и отношение народа к себе, своей истории, климату, ландшафту, к миру в целом, космосу. Как справедливо отмечено Г.К. Вагнером, народное искусство, наряду с фольклором, выступает носителем народной философии и народного этоса<sup><a href="#prim">1</a></sup>, поэтому в народном искусстве находит отражение и комплекс религиозных представлений. О периоде конца XVII – начала XX вв., к которому относятся большинство дошедших до нас памятников русского народного искусства, можно говорить как о времени глубокого проникновения христианских идей в мировоззрение человека, в его быт, традиции и обряды. Само население, в среде которого создавались и бытовали образцы народного творчества, идентифицировало себя как православное, следовательно, христианские мотивы не могут не присутствовать в русском народном искусстве.</p>
<p>Вопрос семантики изображений в народном искусстве уже давно интересует ученых, сложилось несколько подходов к его рассмотрению. Одним из первых исследователей, обратившихся к русскому орнаменту, стал В.В.Стасов, отмечавший, что это наполненный глубоким содержанием, «уцелевший осколок древнего мира, значение которого давным-давно совершенно потеряно»<sup><a href="#prim">2</a></sup>. Несмотря на то, что труд В.В. Стасова посвящен такому виду русского народного искусства как вышивка, многие образы, распространенные в ней и упомянутые автором, были характерны и для декорировки деревянных изделий – двуглавые птицы, птицы с девичьим лицом, фантастические животные. Исследователь указывал, что главнейшие и характернейшие фигуры наших вышивок имеют самое близкое сходство с орнаментами и заглавными буквами наших рукописей XII, XIII и XIV вв.<sup><a href="#prim">3</a></sup>, а именно в них Н.К. Голейзовский увидел исключительно христианскую символику. По мнению ученого, это был способ выражения сокровенных философских идей, отклик искусства на духовные проблемы, волновавшие людей, а все чудовища – это своеобразная персонификация духовных сил христианского мира<sup><a href="#prim">4</a></sup>.</p>
<p>Целый ряд ученых – среди них В.А. Городцов, Л. Динцес, Б.А. Рыбаков и другие – видели в образах народного искусства отзвуки язычества, память о древнейшем прошлом<sup><a href="#prim">5</a></sup>. Несмотря на то, что эти работы были посвящены анализу почти исключительно образов вышивки, их в большинстве своем можно соотнести с декором на дереве. Одним из основных исследований, в которых разрабатывается данный вопрос, является известная книга Г.С. Масловой<sup><a href="#prim">6</a></sup>. В ней, как и в названных выше работах, изображения на полотенцах, подзорах, одежде трактуются как различные воплощения языческих сил природы. Между тем отмечается, что архаический пласт в вышивке XVIII-XX вв. занимал сравнительно небольшое место, среди образов, интерпретируемых автором как языческие, также называются и присутствующие в вышивке образы христианские: часовни, церковь, старообрядческий крест, святые – Параскева Пятница, Илья Пророк, Богородица, Сирин и виноградная лоза<sup><a href="#prim">7</a></sup>.</p>
<p>Христианские мотивы упоминаются и в трудах В.М. Василенко, Г.К. Вагнера, которые говорили об апокрифическом происхождении многих сюжетов и образов, вошедших через рукописную и старопечатную традицию в арсенал народных мастеров<sup><a href="#prim">8</a></sup>. О христианском в народном искусстве говорится в ряде работ последних лет<sup><a href="#prim">9</a></sup>, но исследования, посвященные изучению именно этого вопроса, актуальность которого была подчеркнута на Международных Рождественских чтениях профессором М.А. Некрасовой, пока единичны<sup><a href="#prim">10</a></sup>, несмотря на то, что накопленный материал, насущность времени, позволяет пересмотреть подходы к изучению данной темы.</p>
<p>В образах традиционного народного искусства присутствуют христианские компоненты. Малочисленность прямых подтверждений этого убеждения – полевых этнографических материалов о значении тех или иных фигур в народном творчестве – вынуждает прибегнуть к косвенным данным – материалам по духовной культуре русского населения рассматриваемого времени. Такой подход оправдан синкретизмом в традиционной культуре духовной (мировоззрение, вера, обряд) и материальной (прикладное искусство) составляющей.</p>
<p>Вопросам изучения русской духовной культуры в настоящее время посвящены многочисленные исследования этнографов<sup><a href="#prim">11</a></sup>, ставшие базой в данной работе. Они на значительном полевом и архивном материале свидетельствует, что важнейшей и определяющей чертой русской народной культуры была религиозно-духовная, православная основа, оказавшая значительное влияние на процесс формирования всего русского этноса, его культуры, что православие – религия большинства русского народа<sup><a href="#prim">12</a></sup>.</p>
<p>Известно, что вера определяла весь строй жизни большей части населения. Любое дело: новый день, трапеза, сельскохозяйственные или другие работы, обряды и ритуалы начинались с молитвы<sup><a href="#prim">13</a></sup>. Обращение к имени Господа, Богородицы или Святого сопутствовало даже такому действию как заговор<sup><a href="#prim">14</a></sup>. Обязательной принадлежностью каждого дома были иконы, они являлись неизменным спутником различных семейных и календарных обрядов. Так, например, в Ярославской губернии «во время сговора отец с матерью… берут икону, которая идет в приданное невесте, и благословляют. Нареченные наклоняют головы, а родители обводят кругом их голов иконой три раза, передавая икону из рук отца в руки матери. После благословления нареченные делают три земных поклона, целуют икону и потом – отца с матерью»<sup><a href="#prim">15</a></sup>.</p>
<p>Глубокое проникновение веры во весь уклад жизни формировало среду, где искусство народное и церковное составляли находившиеся в постоянном взаимовлиянии потоки единой целостной культуры, где художественные элементы языческой Руси наполнились христианским восприятием мира. Этот процесс протекал как переосмысление форм или образов. Так, окружающие человека в быту предметы «земные» становились первообразами предметов культовых, «небесных». Прототипом деревянного храма, как известно, являлась рубленая изба, возвышающаяся над землей на подклете. Связь внутренняя между двумя видами строений прослеживается уже на лингвистическом уровне – хоромы – храм, для православного человека дом испокон веков считался малой церквью, ведь храм – это тоже дом, только Дом Божий (Мк. 2, 26). Отношение к предметному миру храма, его искусству как к продолжению мира бытового, обыденного, только возносящегося к небу, сказывалось и в обратном его влиянии на искусство народное, чутко впитывавшее тенденции православной культуры.</p>
<p>В связи с тем, что, как известно, главным источником христианских символических изображений, были языческие памятники<sup><a href="#prim">16</a></sup>, практически в любом изображении можно найти языческие аллюзии. Многие образы традиционного народного искусства, будучи языческими по своим истокам, чаще изучались именно в аспекте проявления в них архаических, более древних элементов, а позднейшие христианские влияния не привлекали внимание исследователей и, поэтому остались менее изученными.</p>
<p>Устойчивые образы-символы традиционного искусства, будучи как всякий символ многозначными, с принятием христианства свою исконную семантику не сохраняли, но наполнялись православным мироощущением. Протекали сложные процессы контаминации: характерные для народного искусства львы, сирины, птицы, растения, отмеченные изначально в языческих памятниках, сначала «узнавались», переосмысливались как христианские, а потом вновь из искусства культового заимствовались искусством народным.</p>
<p>К образам, принятым народным искусством в языческие времена, но несущим в себе христианскую символику, можно отнести излюбленные в резьбе и росписи по дереву растительные и цветочные мотивы, травные орнаменты (ил.1). Изображение тюльпана, цветка или плода шиповника – известного христианского символа было наиболее предпочтительным в уфтюгских росписях. Они могли покрывать почти всю свободную площадь северной крестьянской избы, присутствовать в сюжетной росписи, заполняя все пространство и сообразуя с жанровыми сценами единую композицию. Сочетание живописных букетов с цветной раскраской резных деталей и профилировок, с активным цветом фона создавало поистине торжественную, праздничную атмосферу. Тем самым хозяева уподобляли свое жилище воображаемому райскому саду, что находит документальное подтверждение – жители Заонежья объясняли бессюжетные росписи как «Мир Божий» или «Чтобы жизнь была подобна цветущему саду<sup><a href="#prim">17</a></sup>», а он ассоциировался, по традиции, с образом сада райского. В отношениях народных мастеров к флористическим мотивам просматривается аналогия с их интерпретацией в христианстве, где они наделялись широким символическим смыслом. «Остатки рая на земле»<sup><a href="#prim">18</a></sup> – так называл цветы святой праведный Иоанн Кронштадский.</p>
<p>Аллегорией райского сада могла являться не только его развернутая сцена, например, изображение Адама и Евы у древа, но и насыщенные глубоким смыслом орнаменты, применявшиеся как в храмовых росписях, так и в народном искусстве, отдельные символы: райские птицы, пышные «травы», изображение виноградной лозы. (ил. 2) Она часто помещается на прялках, в домовой росписи на филенках дверей, является распространенным элементом декора упряжных дуг. Этот мотив в крестьянском быту сопоставим, с одной стороны, с распространенными в северной традиции виноградьями – поздравительными песнями, входившими в святочную и свадебную обрядность, являвшимися поэтическими образами, символизирующими плодородие. С другой стороны, виноградная лоза, столь характерная для народных росписей, является одним из основных образов церковного искусства (является значимым элементом резьбы иконостасов, украшения облачений священников) и символизирует как самого Спасителя, сказавшего: «Аз есмь виноградная лоза» (Иоанн XV, 1,5), так и Рай<sup><a href="#prim">19</a></sup>. По народным представлениям, отразившимся в «Повести о Горе-Злочастии» именно виноград является плодом райского дерева:</p>
<p class="text">А вначале века сего тленного<br>
сотворил Бог небо и землю,<br>
Сотворил Бог Адама и Евву,<br>
повелел им житии во святом раю,<br>
дал им заповедь Божественну:<br>
не повелел кушать плода виноградного<br>
от едемского древа великаго<sup><a href="#prim">20</a></sup>.</p>
<p>Непосредственно с идеей рая связан Сирин – птица с девичьим лицом – христианский символ, воспринятый русским народным искусством. (ил. 3) По некоторым предположениям ученых, он мог олицетворять радость жизни<sup><a href="#prim">21</a></sup>, идею роста, идею жизни<sup><a href="#prim">22</a></sup>. В росписях русского Севера и Поволжья Сирин часто занимает центральное место, является неизменным атрибутом народных северодвинских росписей, где на предметах изображается только в верхних ярусах, читаемых как рай. Свидетельством того, что именно в христианских традициях и трактовался народными мастерами этот образ, являются раскрывающая ее семантику надписи под птицей. На известном сундуке 1710 г. из коллекции ГИМ, например, можно прочитать: «Святого блаженного рая птица Сирин. Виноградъ»<sup><a href="#prim">23</a></sup>.</p>
<p>Возможно, Сирин, наряду с другими символами рая олицетворял вечное стремление православного к жизни вечной – к Царствию Небесному. Видимо, в этом проявилась ориентированность всей православной культуры, называемой пасхальной, в отличие от католической, рождественской, на жизнь духовную, вечную. Это устремление нашло отражение в «Символе веры»: «…чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века» и в упоминавшемся памятнике средневековой литературы, заканчивающемся так:</p>
<p class="text">А сему житию конец мы ведаем:<br>
Избави, Господи, вечныя муки,<br>
А дай нам, Господи, светлый рай!<br>
Во веки веков аминь<sup><a href="#prim">24</a></sup>.</p>
<p>Влечение к горнему миру, возможно, изначально присутствовало в душе человека древней Руси и повлияло на выбор веры князем Владимиром, послы которого не ведали, где находились во время византийского богослужения – на земле или небе. Ориентированность мировоззрения крестьянина на ожидание воскресения, вечной жизни отразилась и в образах народного искусства – наиболее предпочтительными среди них оказывались олицетворяющие рай. Его символами могли выступать не только Сирин, виноград, растения, но и дерево с сидящей на нем птицей<sup><a href="#prim">25</a></sup>. Причем, изображение птицы, характерное для резьбы на пряничных досках, для росписей интерьеров домов, прялок, в христианстве соотносится с догматом Воскресения<sup><a href="#prim">26</a></sup> и со словами из псалма «Душа наша яко птица» (Псалом XXIII, 7).(ил. 4, 5)</p>
<p>Символом христианским, а также одним из наиболее распространенных в народном искусстве стал лев. (ил.6) В самом деле, резные изображения различных животных и, в частности, львов встречаются в храмовой архитектуре Киевской Лавры, Владимира и Суздаля, в декоре иконостасов XIII в.<sup><a href="#prim">27</a></sup> При этом лев может символизировать Божественное начало, отмечать божественное покровительство, оберегание. Львиные маски, ставшие характерными для украшения дверных ручек средневековых православных храмов, были восприняты в крестьянской домовой резьбе и росписи, в декоре упряжных дуг в качестве одного из самых распространенных компонентов. Лев изображался, как правило, стоящим на задних лапах, часто как две симметрично расположенные фигуры, и его силуэт подчеркивался черным контуром. Сложившийся иконографический канон объясняется магическим содержанием, вкладывавшимся в этот образ.</p>
<p>Причем, в бывшей Вологодской губернии льва стали помещать в интерьерах домов именно на таких семантически значимых предметах и деталях, которые раньше украшались резным коньком, солярными розетками – припечная доска, входные и голбечные двери, подшесток. Данный факт может указывать, во-первых, на то, что происходило замещение образов, обладающих сакральным смыслом, во-вторых, на то, что в народной культуре объекты, обладающие особым магическим значением, сохраняют высокий семантический статус.</p>
<p>Одним из предметов, несущим в народном быту особый смысл, являлась вся, связанная с приготовлением хлеба утварь, что объясняется важностью самого хлеба как для любого земледельца, кем и являлись славяне, так и для христианина. Его значимость – он воспринимался в качестве символа причастия – нашла отражение в народной пословице: «Хлеб на стол, так и стол – престол, хлеба ни куска, так и стол – доска»<sup><a href="#prim">28</a></sup>. С другой стороны, хлебница, как и другая посуда, наделялась, по христианским представлениям, символическим значением: отождествлялась с человеческим телом – сосудом, вместилищем души<sup><a href="#prim">29</a></sup>.</p>
<p>В связи с особой ролью хлебницы в народном быту, заслуживают внимания изображения на них. К наиболее значимым, пожалуй, следует отнести фигуру рыбы – раннехристианскую эмблему Спасителя, символ таинств крещения (рождения к новой жизни) и причащения<sup><a href="#prim">30</a></sup>. (ил. 7) Возможно, появление изображение рыбы на хлебнице не случайно, и обусловлено синонимической связью между хлебами и рыбой как символами одного и того же таинства (причащения). Это единство просматривается и в известном евангельском событии – насыщении народа пятью хлебами и двумя рыбами (Мф. XIV, 15-20).</p>
<p>Влияние притч, псалмов из рукописных книг – Прологов, Псалтырей, Сборников, Паремий на сюжеты росписей предметов быта уже неоднократно было отмечено исследователями<sup><a href="#prim">31</a></sup>. Широко известно, что деревянная утварь Пермогорья декорировались живописными композициями, близкими миниатюрам в рукописях XVII в. (ил. 8). Это проявлялось как в составе сюжетов, так и в технике исполнения, в основе которой простой и лаконичный перовой рисунок, в колорите – с излюбленными зеленым, красным, желтым, в трактовке персонажей. Они изображены с благообразными ликами, всегда статично, плоскостно.</p>
<p>Кроме того, композиция росписей в Пермогорье по принципам построения близка иконописи – это развернутое повествование, при котором сочетаются на одной плоскости разновременные, последовательные эпизоды (семья молодая – семья с ребенком), разделяемые орнаментами. В их основе – цветок крина или лилии, имеющий в христианстве особый смысл, проясняющийся из слов Спасителя о своем служении: «Я… – лилия долин» (Песн. 2;1). (рис. 9)</p>
<p>Крин занимает важное место и в росписях бытовых предметах Борка, которые также содержали элементы, характерные для древнерусского искусства. Они проявлялись на нескольких уровнях. Во-первых, в структуре росписей – на прялках данной местности она сопоставима с конструкцией иконостаса, имеющего горизонтальное и вертикальное членение, в центре – крупная арка, по богатству декорировки напоминающая царские врата. Персонажи в жанровых композициях всегда изображены в длиннополых одеждах, характерных для иконописи.</p>
<p>Знакомство с символикой цвета древнерусского искусства прослеживается в отношении народных мастеров к золотистому фону (ил. 10, 11). Он использовался в Ракулке, где на нем выписывали композицию с ветвью и птицами, подчеркнутыми черным рисунком, при инкрустации знаменитых Нижегородских донец, на которых размещали древо, всадников, выполненных изящными силуэтами из черного мореного дуба. По христианской традиции, золотой фон символизировал свет духовный и любовь небесную.</p>
<p>Такая непосредственная связь народного искусства с церковным, выражающаяся в специфике образности и стилистике, наиболее полно проявилась в графической росписи бытовых предметов бассейна Северной Двины и Нижегородского Поволжья. Это зоны с максимально высоким процентом староверческого населения, известного как хранителя древних традиций, знатока Священного писания и ценителя иконы. Иными словами, именно в искусстве старообрядцев наиболее последовательно обнаруживается связь с искусством культовым, что объясняется теми задачами, которые стояли перед мастерами. Старообрядцы, испытывая потребность в сохранении своих убеждений и объяснении их правильности, занимались не только перепиской апокрифов, но и созданием наглядных способов передачи информации. С этой целью они рисовали настенные картинки с поучительно-нравственными сюжетами и украшали предметы домашнего обихода. Возможно поэтому, аналогии, находящие выражение в общих тематических, композиционных решениях, а также в прямых заимствованиях изобразительных элементов объясняются не только фактом выполнения одним и тем же мастером предметов культовых и народных.</p>
<p>Иным способом воплощения христианских образов можно считать изображение на предметах народного искусства культовых архитектурных сооружений. Такие мотивы отмечены Г.С. Масловой в вышивке (см. выше), имеют место и на деревянных предметах крестьянского быта. (ил.12) Одним из вариантов является придание некоторым разновидностям прялок бывшей Архангельской губернии (мезенским, олонецким) формы, ассоциирующейся с завершением православных храмов – традиционным трех-и пятиглавием, что отразилось и в названии соответствующих деталей прялки – главки, купола, маковки<sup><a href="#prim">32</a></sup>. Их расположение аналогично изображению куполов в миниатюрах (ил. 13), с традиционной для иконописи плоскостностью.</p>
<p>Другим вариантом являлось воплощение в контурной резьбе на прялках-волшинках<sup><a href="#prim">33</a></sup>, бытовавших на территории северной части Ярославской и южной Вологодской губернии, архитектурного мотива многоярусной колокольни с колоколом. (ил. 14) Ее прототипом, по мнению исследователя С.Г. Жижиной, могли являться колокольни расположенных поблизости монастырей, среди которых Павлов-Обнорский являлся важнейшим культурно-экономическим центром, средоточием ремесел и торговли, повлиявшим на формирование определенных художественных традиций в близлежащих посадских и крестьянских промыслах<sup><a href="#prim">34</a></sup>.</p>
<p>Тем самым монастыри, находясь в тесном общении с народом, несли глубокое духовное просвещение не только через прямой контакт с населением, но и посредством бытовых предметов, изготовителями которых часто сами являлись. Эти изделия могли иметь строго регламентированный, содержащий этический компонент набор мотивов для декора<sup><a href="#prim">35</a></sup>, становясь средством формирование мировоззрения.</p>
<p>В изделиях народных мастеров христианские составляющие, кроме использования сюжетов, образов, символов, передавались также в большей степени посредством идейного содержания. Именно с христианских позиций, как плоды единого акта творения, рассматривалась сама теснейшая взаимосвязь мира природы с миром человека, в формировании которого он сам принимал живейшее участие. Создавая произведения народного декоративно-прикладного искусства, он становился сотворцом – именно работе мастера над сосудом уподобляется процесс создания человека Господом в одной из миниатюр. Изготовленные человеком предметы народного быта заключали в себе символику морального напутствия и несли духовную традицию. Она передавалась не только через различные виды устного народного поэтического творчества: предания, бывальщины, сказки, заговоры и т.д., но и через весь комплекс предметно-вещного мира, среди которого особую семантическую нагрузку, безусловно, несли изделия народных мастеров. Они выполняли роль, схожую с ролью искусства культового.</p>
<p>Подобно тому, как, попадая в храм, человек изучал основы христианской жизни, знакомясь с евангельскими рассказами, которые представали в стенных фресковых росписях, так и предметы, окружающие его каждодневно, несли на себе родственную идеологическую функцию – ознакомления с нравственными устоями окружающего мира, бытового пространства. Методом прямых иллюстраций раскрывались взгляды на то, что добродетель – лестница на небеса, порок – в преисподнюю. Формирование христианской нравственности преследовали и сцены, которые выполнялись народными мастерами в северодвинском и нижегородском регионе, и символизировавшие идеальную жизнь, тем самым, выполняя задачи морально-этического воспитания. Наиболее последовательное воплощение подобные композиции нашли на прялке. Она – предмет обрядовый, сохранивший в народных представлениях до XIX в. сакральные элементы – стала своеобразной женской иконой, наставляющей на «путь праведный»<sup><a href="#prim">36</a></sup> и воплощающей комплекс норм христианского благочестия в виде иллюстраций идеальной благочестивой семьи – в сценах, именуемых «застолье» или в виде аллегорий. Например, на одной из Борецких прялок<sup><a href="#prim">37</a></sup> изображены две лисицы, держащие в зубах куропатку. Пояснительная надпись раскрывает иносказание сцены, содержащей одну из важных для семьи заповедей: «Разорить гнездо чужое грехъ большой большое зло преступление такое здесь однясь произошло». На оборотной стороне прялке показана и сцена наказания, расплаты за грех.</p>
<p>Подобные вопросы решались и иным способом – посредством нравоучительных надписей, помещавшихся непосредственно на предметах быта, обладающих повышенным семантическим статусом, чаще на праздничной посуде. Например, «Человече, буди при славе смирен, а при печали мудр, не зван на пир не ходи, аще пойдеши, в высоком месте не садись, да последи нас бесчестен не идеши, не всякой ковш пей до дна, да не будешь без ума, а к чужим женам в кут не ходи, с ними не беседуй, да не будеши бесчестен»<sup><a href="#prim">38</a></sup>. Наиболее емкой надписью, заключающей в себе всю основную суть народной морали, является следующая, помещенная на одном из экспонатов ростовского музея: «Употреби труд, храни умеренность – богат будешь, воздержанно пии, мало яждь – здрав будешь, твори благо, бегай злаго – спасен будешь»<sup><a href="#prim">39</a></sup>.</p>
<p>Нравоучительные надписи, сюжетные росписи на предметах народного искусства свидетельствуют о том, что бытовое пространство, воплощая эстетические концепции прекрасного, приобретало иные масштабы связи личности, вещи с макрокосмом и отражало мировоззренческие принципы.</p>
<p>Названные выше «общие места» в церковном и народном искусстве объясняются тем, что все эти образы, сюжеты, воззрения бытовали в рамках единой целостной культуры, были близки, понятны и необходимы крестьянину. Народное искусство русских, имея глубинные мифопоэтические корни, дополнялось и обогащалось христианским смыслом. Христианские мотивы в народном искусстве, хотя и не столь последовательно как в церковном, но все же имеют место. Это объясняется тем, что православие определяет весьма существенный пласт русской духовной культуры.</p>
<a name="prim"></a>
<ol class="end">
<li>Вагнер Г.К. О соотношении народного и самодеятельного искусства // Проблемы народного искусства. Под ред. М.А. Некрасовой и К.А. Макарова. М., 1982.С.50.</li>
<li>Стасов В.В. Художественные статьи // Собр.соч. 1847-1886. Т. 1. С. 197.</li>
<li>В. Стасов Русский народный орнамент. Шитье, ткани, кружева СПб., 1872. Вып. I. С. 8.</li>
<li>Голейзовский Н.К. Семантика новгородского тератологического орнамента // Древний Новгород. История. Искусство. Археология. Новые исследования. М., 1983. С.202-207.</li>
<li>Городцов В.А. Дако-сарматские религиозные представления в русском народном творчестве// Труды ГИМ. М. 1926. С. 7-36.; Динцес Л. Древние черты в русском народном искусстве// История культуры древней Руси. М., Л.. 1951, Т. 2. С 465-491, Б.А. Рыбаков. Язычество древних славян. М., 1981.</li>
<li>Маслова Г.С. Орнамент русской народной вышивки как историко-этнографический источник. М, 1978.</li>
<li>Там же, С. 148, 159, 166, 172.</li>
<li>Василенко В.М. Народное искусство: Избранные труды о народном творчестве X-XX вв. М., 1974. С. 28-29, 44-51; Вагнер Г.К. Мастера Древнерусской скульптуры: Рельефы Юрьева Польского. М.,1966. С. 29.</li>
<li>Тарановская Н.В. Редкий сюжет в народной росписи северодвинского типа //Из истории собирания и изучения произведений народного искусства. Сборник научных трудов. Л., 1991. С. 29-39; Алексеева О.В. Из истории развития центра росписи на реке Уфтюге (конец XIX-XX век) // Народное искусство. Материалы и исследования. Сборник статей. Вып. II.ГРМ. 2004, С.30; Там же, Емельянова Т.И. Нижегородские росписи по дереву. Проблемы образной содержательности. С. 61., Бернштам Т.А. Прялка в символическом аспекте культуры (по русским памятникам в музеях) // Из культурного наследия народов Восточной Европы (Сборник трудов МАЭ, т. XLV). СПб., 1992. – С. 14-43</li>
<li>Гончарова Н.Н. Влияние православной культуры на сюжетные композиции в росписи сундуков XVII-XVIII вв. // Проблемы изучения истории русской православной церкви и современная деятельность музеев. Труды ГИМ. Вып. 152. М., 2005. С.217-231; Панкова Т.М. Один из средневековых сюжетов декоративного искусства и его трансформация в русской народной вышивке XVII-XIX вв. // Традиции и современность. № 2. 2003. С.83-92; Некрасова М.А. народное искусство и православие. Целокупность образа мира. Методология исследования. // Традиции и современность. № 5. 2006. С. 3-14.</li>
<li>Бернштам Т.А. Русская культура и народная религия // СЭ 1891. № 1., Православная жизнь русских крестьян XIX-XX вв.: Итоги этнографических исследований. М., 2001.</li>
<li>Громыко М.М. Православие как традиционная религия большинства русского народа // Историчекий вестник. №2-3 (13-14). Специальный выпуск. 2001. С. 19.</li>
<li>Со слов информантки Гусевой Манефы Васильевны, 1926 г.р. из бывшей Костромской губ., лен сеяли 3 июня. В праздник Елены Льницы и перед приходом на поле читали молитвы: «Господи, Елена Льница, благослови миня и лен мой, штоб был справной, долгой».</li>
<li>От информантки Крюковой В. И., 1933 г.р., проживающей в д. Чопорово и занимающейся целительством, был записан обряд заговора на порчу, в котором произносятся такие слова: «Николай Угодник, батюшка, помогои болящей и скорбящей (имя рек)». См отчет об экспедиции ГМЗРК от 12. 08.2004. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 1077. Л. 112.</li>
<li>Ф. Р-1333. Оп. 1. Д. 15. Л. 9 об.</li>
<li>Уваров А.С. Христианская символика. Ч. I. Символика древнехристианского периода. М. Университет истории культур, Спб., 2001. С 143.</li>
<li>Вишневская В.М. Резьба и роспись по дереву мастеров Карелии. Петрозаводск. 1981. С. 26.</li>
<li>Цит. по Стрижев А. Остатки рая на земле (растения в русской церковной жизни) // К свету. №17. 1995. С. 169.</li>
<li>Уваров А.С.Указ. соч. С. 146.</li>
<li>Повесть о Горе-Злочастии. Серия: Литературные памятники. Л., 1984.</li>
<li>Василенко В.М. Народное искусство. М. , 1974. С.114.</li>
<li>Рыбаков Б.А. Языческая символика русских украшений // Тезисы докладов советской делегации на 1-м международном конгрессе славянской археологии в Варшаве. М., 1965.С. 65.</li>
<li>Жегалова С.К. Русская народная живопись. М., 1984. С.79.</li>
<li>Повесть о Горе-Злочастии. С. 120.</li>
<li>Уваров. Указ. соч. С. 194.</li>
<li>Там же.</li>
<li>Бибикова И.И. Монументально-декоративная резьба по дереву//Русское декоративное искусство: от древнего периода до XVIII в. Т. I. М., 1962, С. 60-61.</li>
<li>Даль В. Пословицы русского народа. М., 1984. С. 255</li>
<li>Данное представление основывалось на словах их Нового Завета, где говорится: «И ведети комуждо от вас свой сосуд стяжавати во святыни и чести» (1 Солунянам IV, 4).</li>
<li>Уваров А.С. Указ. соч. С.181.</li>
<li>Жижина С.Г. Сюжет « Времена года» в росписи по дереву XVII-XVIII веков. Истоки и традиции // Народное искусство. Материалы и исследования. ГРМ. Сб. статей Вып. II. СПб. 2004. С. 21-27; Гончарова Н.Н. Указ соч. С. 217-231.</li>
<li>Бернштам. Указ. соч. С. 21.</li>
<li>Введены в научный оборот С.Г. Жижиной: см. Жижина С.Г. О семантике резьбы теремковых прялок // Русское народное искусство. Сообщения СПГИХМЗ 1996., М., 1998. С. 61-73. Ее же. Крестьянский резчик Федор Черепенев // Народное искусство России. Традиция и стиль. Труды ГИМ. Вып. 86. М., 1995. С. 69- 83.</li>
<li>Жижина С.Г Крестьянский резчик… С. 66-67.</li>
<li>Уханова И. Н. Указ выговцев об изготовлении туесков // ТОДРЛ. XXXI. Л., 1976. С. 387-389.</li>
<li>Бернштам Т.А. Прялка в символическом контексте культуры // Из культурного наследия народов восточной Европы. Сборник музея антропологии и этнографии. Вып. XLV. С. 38.</li>
<li>СП ГИХМЗ, № 3872 д.</li>
<li>Скобкарь. ГИМ, 15947-Щ-3940, сер. XVII в.</li>
<li>Платок ГМЗРК, Т 450</li>
</ol>

В Ярославском Поволжье в XIX – начале XX вв. была сформирована оригинальная фольклорная традиция. Данное утверждение, прежде всего, следует рассматривать в связи с существованием здесь социально-экономической системы, характеризовавшейся отсутствием хозяйственной замкнутости. Наличие отхожих промыслов, развитие торговых и промышленных центров являлись факторами, оказывавшими влияние на возникновение особенностей ярославской фольклорной традиции. Последняя сочетала крестьянское поэтическое творчество и нарождавшийся городской фольклор. Одним из распространенных жанров устного народного творчества русских являлась сказка, которая, не смотря на фантастическое содержание, отражала не только иррациональные знания о мире, но и характер взаимоотношений между людьми, представления о нормах поведения, особенности быта.

Для рассмотрения данного вопроса обратимся к сказке «Марьюшка Чудная»1, записанной С.Я. Деруновым в Пошехонском уезде Ярославской губернии во второй половине XIX в. Приведем ее текст: «В некоторой деревне жила вдова. У этой вдовы была дочка Марьюшка. Такая была девочка Марьюшка, поглядишь, диковинка! Смотрит – глаза точно звездочки светятся, слезинками блистают. А как настанет лето, только и проживает она на речке да в лесу. Зимой бывает такая кручинная, точно больная, с подругами с измалости не водилась, уединение любила. Ну и прозвали ее Марьюшкой Чудной. Выросла эта Марьюшка, а ума-разума точно у ней не прибыло: все молчит да глядит таково жалостливо, точно душу из тебя тянет. Учила Марьюшку мать и тому и сему, и к разному делу приобучала: не понимает Марьюшка, никакое дело ей не дается. За это самое и не взлюбила ее мать, так не взлюбила, что в одно время предала ее проклятию: «Что ты все мои хлебы жрешь? Хоть бы тебя лукашка унес!». С этого проклятия Марьюшка и стала пропадать из дому по целым неделям, ошалела совсем девка. В одно время пришла она домой и говорит матери: «Прости, матушка, замуж иду». Мать ей в ответ: «Разве тебя лукашка берет?». Только таким словом мать и приголубила Марьюшку. Зарыдала Марьюшка, вышла от матери, пошла полем к реке, запела жалобно-жалобно, пришла, села у мельницы к омуту, стала глядеть в воду, рыдать, слезы горькие проливать, в слезах же такие слова выговаривала: «Жених мой, жених званый-жданый, принимай меня, девицу проклятую, безкрестную!».

Вода в омуте помутилась, заколыхалась, из воды вынырнул добрый молодец красоты неописанной, только у молодца вместо ноженек рыбий хвост. Подплыл он к Марьюшке Чудной, взял ее за белые руки, да и нырнул с ней в воду. Так и пропала Марьюшка Чудная»2.

Обратимся к анализу приведенной сказки. Выделим в данном произведении следующие эпизоды: своеобразная «сезонная» жизнь героини, материнское проклятие, появление «доброго молодца» и исчезновение «Марьюшки Чудной». Рассмотрим каждый аспект в отдельности.

Во-первых, обращает на себя внимание странный образ жизни Марьюшки Чудной: летнее времяпрепровождение на реке и в лесу и зимнее «болезненное» состояние. Как показывают материалы по традиционным верованиям русских XIX – начала XX вв., данные черты присущи такому персонажу русской демонологии, как русалка, название которой, однако, в произведении не указывается. На «сезонный» характер поведения названного представителя «нечистой силы», в частности, указывал С.В. Максимов, связывавший поверья о русалке с почитанием душ умерших: «Души умерших, т.е. русалки, суть представители царства смерти, тьмы и холода; поэтому-то с наступлением весны, хотя они и оживают, но обитают все-таки в темных недрах земных вод, еще холодной весною. С Троицына дня русалки оставляют воды и живут в лесах на деревьях»3. Таким образом, по народным представлениям, русалки одну часть лета (до Троицы) проводили в водоемах, а другую – в лесах, что соответствует рассматриваемому фрагменту сказки.

В связи с этим обратим внимание на имя сказочной героини («Марьюшка») и отметим его фонетическое сходство с названиями таких персонажей русской демонологии, как мара, мора, кикимора4. Кроме того, показательно, что в различных жанрах восточнославянского фольклора сходные по звучанию Марина, Марынка являлись собственными именами русалок5. Имя героини пошехонской сказки представлено в уменьшительной форме, что также характерно для личных имен русалок в русском традиционном фольклоре6. Таким образом, приведенные сведения позволяют сделать предположение о мифологическом значении имени героини рассматриваемой сказки.

Обратимся к эпизоду с материнским проклятием. В сказке его произнесение со стороны матери вызвано неумением Марьюшки Чудной заниматься домашними делами. Действительно, как показывают источники по традиционной культуре русского народа XIX-XX вв., отсутствие у подростка трудовых навыков обеспечивало ему плохую репутацию и низкий статус в крестьянском «мире»7. В том случае, когда речь шла о девушке, данное обстоятельство обязательно учитывалось при выходе ее замуж8.

Говоря о мотиве проклятия, отметим, что представления о вредоносности последнего были распространены в различных местах расселения русских в XIX-XX вв.9 Считали, что человек, на которого падало проклятие, исчезал и некоторое время находился под присмотром демона, к которому был «послан»10. В нашей сказке этот демон назван «лукашкой». Под именем «лукашки» или «луканьки» обычно понимался черт или «нечистый дух» вообще11. В данном случае таким «нечистым духом» выступает водяной, который также не упоминается в сказке. Однако на это указывает его внешний вид («вместо ноженек рыбий хвост») и место обитания – мельничный омут, который, согласно народным представлениям, являлся одним из любимых жилищ водяного12. По поверьям, водяной предпочитал всем занятиям топление девушек, купающихся без креста (обратим внимание, что и в сказке героиня называет себя «проклятой» и «безкрестной») и утопленниц, которые становились его сожительницами, превращаясь в русалок13.

Однако эпизод с проклятием в сказке можно представить и в качестве фольклорного обыгрывания такой этнографической реалии, как ритуал инициационного изгнания, который совершался в рамках перехода ребенка из детского состояния в более взрослое14. Отметим, что мотив изгнания родителями детей (в других случаях увода) был распространен в русских народных сказках. В.Я. Пропп, один из первых обративший внимание на данное явление, связывал его с актом посвящения, символизировавшим наступление половой зрелости15. Источники свидетельствуют, что ритуал посвящения нередко представлял собой действительное или инсценированное похищение детей. В этом случае говорили, что их унес «черт» или «дух»16. По мнению авторов, значение этого обряда с течением времени было забыто, и, чтобы оправдать вражду родителей к детям, сказочник вводил в текст сюжет, в котором «изгоняемый» ребенок представлен с отрицательной стороны17, в нашем случае, лишенным способностей к труду.

Авторы, изучавшие данную проблему на материалах русских бывальщин, отмечали изменение облика и поведения вернувшихся из «изгнания» детей: они испытывали «притягательную силу» леса, в который рано или поздно возвращались18. Данная тема обыгрывается и в рассматриваемой сказке: Марьюшка представляется «диковинкой», у нее необычный взгляд и поведение (глаза «точно звёздочки светятся, слезинками блистают», «все молчит да глядит таково жалостливо, точно душу из тебя тянет»); героиня не воспринимает указаний матери-вдовы, а в конце сказки приходит к «луканьке», к которому была «послана».

В данном контексте следует сказать, что понятием «русалка» в русской традиционной культуре обозначали не только демонологического персонажа, но и такую социо-половозрастную категорию крестьянского общества, как просватанная или обрученная девушка19. В этом случае ее исчезновение (смерть) могло трактоваться как инициация – символическая кончина в старом статусе и обретение нового20.

Если предположить, что в изучаемой сказке присутствует данный мотив, то в этом случае произведение обнаруживает несоответствующее расположение эпизодов: описание необычного поведения девушки предшествует сюжету ее изгнания. Вероятно, первоначальная очередность действий должна быть следующей: проклятие и изгнание Марьюшки Чудной к «лукашке» (начало инициации), ее исчезновение (процесс посвящения-перехода), превращение героини в русалку и проведение ею «сезонной» жизни (окончание инициации, постинициационный период). В этой связи проклятая девушка может представляться не получившей родительского благословения на брак, что в случае заключения брачного союза являлось необходимым условием21.

Как показывает анализ источников, русская традиционная свадьба включала добрачный, брачный и послебрачный периоды. Обычно благословение давалось в день венчания, проводившийся с соблюдением всех правил. Утром к невесте приходили подруги, которые «сбирали» ее к венцу и рассаживались вокруг, ожидая приезда жениха и дружки. Роль последнего, главным образом, играл женатый мужчина, знакомый с церемониями свадебного обряда. В том случае, если жених являлся выходцем из другой деревни, то соседи невесты преграждали дружке дорогу, и тот был обязан оделить их вином и пивом, прося пропустить «нареченного князя», то есть жениха. Кроме того, чтобы получить жениху место за столом, дружка должен был выкупить его у «продавца», в качестве которого обычно выступал брат невесты. Процесс «выкупа» чаще всего сводился к отгадыванию загадок, задаваемых «продавцом». Вот пример такой загадки:
«- Давай мне, друженька, что светлее солнца, краше неба звёздного.
- Изволь принимать.
Дружка вынимает из-за пазухи образ и подаёт…»22.

Иногда «торг» занимал продолжительное время. В таком случае, присутствовавшие советовали «продавцу»: «Ну, полно тебе торговать, морить нареченную-то родню. Все ли у тебя приговорки?…
- Ну, ин, спрошу друженьку в останный раз: дай мне, друженька, чего у нашего хозяина в доме нет»23.

После этих слов дружка брал за руку жениха и подводил к «продавцу», который усаживал последнего за стол вместе с невестой. Остальные участники свадебного «поезда» также «выкупали» места за столом у сидящих девушек. Отведав угощение и поблагодарив хозяев, дружка приглашал их благословить жениха и невесту. В то же время благословения просила и сама невеста: «… Благослови-ко меня, кормилец батюшко / И родимая моя матушка / От раденья ретива сердца, / Чтобы жить-то мне не маяться, / На меня бы вам не плакаться. / Ваше-то благословленьецо / Мне дороже злата-серебра, / Я ведь с ним-то, красна девица, / Буду жить до гробовой доски»24. С окончанием данной церемонии дружка отвозил венчающихся в церковь, после чего «молодые» посещали родителей жениха и получали от них благословение25.

Возвращаясь к теме заключения брака без согласия родителей, отметим, что материалы по традиционной культуре русских XIX – начала XX вв. содержат упоминания о свадьбах, совершенных таким способом («убегом», «уходом», «самоходом», «самокруткой», «уводом»)26. Источники показывают, что в ряде мест Пошехонского уезда Ярославской губернии – месте записи сказки «Марьюшка Чудная» – несмотря на уменьшение к концу XIX в. количества похищений невест27, данный обычай продолжал широко бытовать. Приведем его описание: преимущественно в Крещенье (6 января / 19 января) к началу обедни в села Грамматино, Владычное и Никольское, что на Ухтоме на «лучших выездных лошадях» съезжалась празднично одетая молодежь. После освящения воды начиналось катание на лошадях, во время которых молодые люди приглашали «поочередно знакомых девиц прокатиться вокруг села»; «Здесь влюбленные, которым несогласие предмета страсти или, чаще всего, родителей ее препятствует вступить в законный брак, улучив время, отделяются от катающихся и мчатся с новыми сабинянками в дом родителей... Родители девушки иногда в сопровождении целой толпы родни… отправляются в погоню за похитителем, и счастье молодца, если он успеет угнать от преследования: в противном случае не только отобьют невесту, но и самому придется поплатиться за смелое намерение. Но раз девица приведена в дом жениха, чаще всего этим и кончается вся опасность: ни сама она не решится упорствовать, ни родители – взять к себе дочери, бывшей в доме постороннего молодого человека. Дело в большинстве случаев кончается тем, что после свадьбы молодые отправляются на поклон к родителям невесты, падают им в ноги, и само собой, сердце родительское не камень, пожурят, да, делать нечего, и простят виновных»28. Несмотря на распространенность данного образа вступления в брак в XIX – начале XX вв., поступившие так девушки имели пониженный общественный статус29.

Изучая сказку в данном отношении, обратим внимание, что похищение Марьюшки происходит около воды30. Небезынтересно, что об аналогичных реалиях упоминается в «Повести временных лет» при описании обычаев славянского племени древлян: «и брака у нихъ не бываше, но умыкиваху у воды девиця»31. По мнению авторов, «нахождение девушки у воды являлось основным условием правомерности такого похищения»32. В обычаях, в которых присутствует связь свадебных ритуалов и воды, отражены, по-видимому, представления о водных преградах, преодоление которых означало вступление в группу взрослых33.

Интересно, что связь воды и брака прослеживалась и в традиционных гаданиях. В XIX – первой трети XX вв. девушки, чтобы увидеть лицо «суженого», в Святки приходили к проруби или колодцу и, сняв с себя кресты, приглашали к воде «суженых», «чертей», «водяных», «леших», «бесов», «дьяволов». Затем, судя по определенным знакам (колыханию воды, звону колокольчиков, лаю собак, появлению демонологических персонажей), судили о сроках своего замужества34. Обратим внимание, что аналогичные мотивы присутствуют и в нашей сказке.

Подведем итоги. Анализ сказки позволяет говорить о существовании связи между произведением и темой брака. С другой стороны, пошехонская сказка испытала влияние мифологических представлений русского населения данного региона в XIX в. Кроме того, в нашем случае, необходимо указать на существование «межжанровой» связи. Будучи жанром, имевшим главным образом «волшебную» и сатирико-бытовую направленность, сказка не содержала ярко выраженного мифологического сюжета. Между тем, можно констатировать связь сказки «Марьюшка Чудная» с таким жанром повествовательного несказочного фольклора, как бывальщина – рассказом, нередко включавшим «сказочные» обороты и основанном на необычном, но достоверном происшествии.

  1. Некоторые положения настоящей работы были опубликованы нами ранее. См.: Киселев А.В. Сказочный фольклор русских Ярославской губернии в XIX – начале XX в. // Век нынешний, век минувший… Вып. 2. Ярославль, 2000. С. 31-35.
  2. Дерунов С.Я. Сказки Пошехонского уезда // ТЯГСК. 1868. Вып. 5. С. 154.
  3. Максимов С.В. Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб.: ТОО «Полисет», 1994. С. 89.
  4. Криничная Н.А. Русская народная мифологическая проза: истоки и полисемантизм образов. Т. 1. Былички, бывальщины, легенды, поверья о духах-«хозяевах». Спб.: Наука, 2001. С. 175.
  5. См.: Садовников Д.Н. Сказки и предания Самарского края. Записки ИРГО по отделению этнографии. Т. XII. Спб., 1884. № 124; Зеленин Д.К. Избранные труды. Очерки русской мифологии. Умершие неестественной смертью и русалки. М.: Изд-во «Индрик», 1995. С. 306. Ср. наименования демонологических персонажей в поверьях других европейских народов: «Марушка-пумпарушка», «Марина», «Марея», «Мария», «Мархва». См.: Судник Т.М., Цивьян Т.В. К реконструкции одного мифологического текста в балто-балканской перспективе // Структура текста. М.: Наука, 1980. С. 281; Невская Л.Г. Пестрое в балто-славянском: семантика и типология // Фольклор и этнографическая действительность. Спб.: Наука, 1992. С. 94.
  6. См.: Померанцева Э.В. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М.: Наука, 1975. С. 79.
  7. См.: Тульцева Л.А. Религиозные верования и обряды русских крестьян на рубеже XIX и XX веков (по материалам среднерусской полосы) // СЭ. 1978. № 3. С. 31-46; Громыко М.М. Мир русской деревни. М.: Молодая гвардия, 1991. С. 107-108; Листова Т.А. Трудовое воспитание в крестьянской среде // Православная жизнь русских крестьян XIX-XX веков: итоги этнографических исследований. М.: Наука, 2001. С. 194.
  8. Громыко М.М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М.: Наука, 1986. С. 108.
  9. В качестве примера приведем следующее сообщение: «Еще в деревне, когда в лес ходили. Все говорили, что одну девицу мать прокляла, и она ушла в лес. И люди видали ее и зимой и летом. Потом пришла к матери эта девица, и она [мать] ее простила…». Архив автора. Информант В.И. Куропаткина, 1913 г.р., уроженка д. Лисино Харовского района Вологодской области. Запись сделана в с. Макарово Ростовского района Ярославской области 19 августа 1999 г. Ср.: Завойко Г.К. Верования, обряды и обычаи великороссов Владимирской губернии // ЭО. 1914. № 3-4. С. 100, 164; Быт великорусских крестьян-землепашцев. Описание материалов этнографического бюро кн. В.Н. Тенишева (на примере Владимирской губернии). Спб.: Издательство Европейского дома, 1993. С. 125.
  10. ГАЯО. Ф. 230. Оп. 5. Д. 471. ЛЛ. 64 об.-65. Сходные представления бытовали и в более ранний период. Так в «чуде» Прокопия и Иоанна Устюжских о Соломонии Бесноватой (XVI в.) говорилось о «девке Ярославке», живущей под водой у водяных бесов. Как сообщает источник, Ярославка была проклята: мать «отдаде» девушку бесам сразу после ее рождения. Интересно, что в одной из редакций «чуда» Ярославка непосредственно названа русалкой. См.: Пигин А.В. Народная мифология в северно-русских житиях // ТОДРЛ. XLVIII. Спб., 1993. С. 332.
  11. Балов А.В. Народный говор в Пошехонском уезде Ярославской губернии // ЖС. 1893. Вып.4. С. 511.
  12. Максимов С.В. Указ. соч. С. 79.
  13. Там же. С. 89.
  14. И.А. Морозов считает, что данный тип проклятия можно рассматривать как одну из формул ритуального отречения родителей от посвящаемого. См.: Морозов И.А. Отрок и сиротинушка (возрастные обряды в контексте сюжета о «похищенных» детях) // Мужской сборник. Мужчина в традиционной культуре. М.: Лабиринт, 2001. Вып. 1. С. 65.
  15. См.: Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки // Пропп В.Я. Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки. М.: Лабиринт, 1998. С.150. Ср.: Коровина Н.С. Отражение обряда посвящения в фольклоре коми-пермяцкого народа // Религия и церковь в культурно-историческом развитии Русского Севера (к 450-летию Преподобного Трифона, Вятского Чудотворца). Материалы Международной научной конференции. Киров, 1996. Т. 2. С. 149.
  16. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки… С. 178. Как показывают материалы по традиционным верованиям различных этносов, «дух» – это одно из существ, которое может совершить инициацию. См.: Тендрякова М.В. Еще раз о социально-исторической «прародине» личности // Одиссей. Человек в истории. 1995. М., 1995. С. 135.
  17. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки… С. 177.
  18. См., например: Криничная Н.А. Указ. соч. С. 144.
  19. См.: Морозов И.А. Женитьба добра молодца: происхождение и типология традиционных молодежных развлечений с символикой «свадьбы» / «женитьбы». М.: Государственный республиканский центр русского фольклора; Изд-во «Лабиринт», 1998. С. 235. В этой связи в сказке «Марьюшка Чудная» обращает на себя внимание отсутствие у героини подруг и ее одиночество. В то же время известно, что пошехонские крестьянские девушки «лет с пятнадцати» начинали «невеститься», то есть «принимать участие в увеселениях взрослой молодежи». Балов А.В. «Посиденки», «беседы», «свозы». Из этнографических материалов, собранных в Пошехонском уезде // СК. 1899. 27 января (8 февраля). С. 3. Рассматривая на материале северно-русских былин мотив затворничества девушек, В.Я. Пропп объяснял его возможным предназначением девушки кому-либо в жены в будущем. См.: Пропп В.Я. Русский героический эпос. Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1955. С. 409.
  20. Морозов И.А. Женитьба добра молодца… С. 235. В этой связи вызывает интерес мнение М.Н. Власовой о существовании в древности обрядов, разрушающих проклятье замужеством. Власова М.Н. Русские суеверия. Спб.: Азбука-классика, 2001. С. 434.
  21. См.: Громыко М.М., Буганов А.В. О воззрениях русского народа. М.: Паломник, 2000. С. 349; Листова Т.А. Народный православный обряд создания семьи // Православная жизнь русских крестьян… С. 9.
  22. Дерунов С.Я. Крестьянская свадьба в Пошехонском уезде // ТЯГСК. 1868. Вып. 5. С. 122.
  23. Там же. С. 124.
  24. Там же. С. 127
  25. Там же. С. 127.
  26. Ср.: Липинская В.А., Сафьянова А.В. Свадебные обряды русского населения Алтайского горного округа // Русский народный свадебный обряд. Исследования и материалы. Л.: Наука, 1978. С. 186; Кузнецова В.П., Логинов К.К. Русская свадьба Заонежья: конец XIX – начало XX в. Петрозаводск: Издательство Петрозаводского государственного университета, 2001. С. 255-259.
  27. См.: Дерунов С.Я. Село Козьмодемьянское Щетинской волости Пошехонского уезда // ЯГВ. неоф. ч. 1890. 3 июля. С. 3.
  28. Ильинский Я. Увод. Современный народный обычай Ярославской губернии // ЯГВ. неоф. ч. 1898. 28 января. С. 3. Интересно, что о свадьбе «уводом» в Пошехонском уезде Ярославской губернии исполнялась следующая песня: «Во глухую во полночь / У вдовы пропала дочь, / По всем горницам пустилась: / Во горнице ее нет. / Ей навстречу молодец: / «Не плач, не плач, вдовушка, / Не пропала девушка. / Она тихо [у]ведена, / Во карету сажена, / Шестерочкой везена, / В Божью церковь введена» (Там же. С. 3.). Обратим внимание, что настоящее произведение и сказку «Марьюшка Чудная» объединяет тема исчезновения дочери у вдовы, что может указывать на распространенность данного мотива в регионе.
  29. См.: Торгов А. «Заклад» (из народных обычаев в Пошехонском уезде Ярославской губернии) // ЖР. 1904. Т. 1. С. 646. Ср.: Морозов И.А., Слепцова И.С., Островский Е.Б. и др. Указ. соч. С. 322; Громыко М.М. Мир русской деревни… С. 96, 99;
  30. Известно, что еще в начале XIX в. молодые люди, выкравшие невесту без ее воли, требовали согласия на брак, находясь около проруби. См.: Ильинский Я. Увод… С. 3. Отметим, что последователи ряда старообрядческих безпоповских толков, большое количество которых сосредоточилось и в Пошехонском уезде Ярославской губернии, заключали браки у водоемов. См.: Дмитриевский В. Современный раскол в Ярославской епархии и борьба с ним. Ярославль, 1892. С. 79; Прокофьева Н.В. Старообрядчество Верхнего Поволжья в конце XVIII – начале XX вв.: Дис. … канд. ист. наук / Ярославский государственный университет им. П.Г. Демидова. Ярославль, 2001. С. 220;
  31. Памятники литературы Древней Руси. Начало русской литературы. XI – начало XII века. М., 1978. С. 30.
  32. См.: Зорин Н.В. Русский свадебный ритуал. М.: Наука, 2001. С. 154.
  33. См.: Еремина В.И. Историко-этнографические истоки мотива «вода – горе» // ФЭ. У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. Л.: Наука, 1984. С. 198. О воде как границе см. также: Успенский Б.А. Дуалистический характер русской средневековой культуры (на материале «Хожения за три моря» Афанасия Никитина) // Успенский Б.А. Избранные труды. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. С. 385.
  34. Смирнов В.М. Народные гаданья Костромского края (очерк и тексты) // Труды КНОИМК. Четвертый этнографический сборник. Вып. XLI. Кострома, 1927. С. 63, 66, 68, 71; Крылова Н.Д. Гадательные обряды в системе народного календаря Вятского календаря // Религия и церковь… Т. 2. С. 158. Померанцева Э.В. Указ. соч. С. 142. О роли воды в гаданиях о замужестве см., например: Виноградова Л.Н. Девичьи гадания о замужестве в цикле славянской календарной обрядности (западно- восточнославянские параллели) // СБФ. Обряд. Текст. М.: Наука, 1981. С. 20.

О ростовских исторических достопримечательностях написано много, есть хорошие путеводители, позволяющие свободно ориентироваться в пространстве одного из самых примечательных древнерусских городов. Не столь уверенно в нем чувствует себя исследователь, обратившийся к выяснению места Ростова в истории русской культуры. Многочисленные надежно документированные исторические факты чаще освещают внутреннюю жизнь города на различных этапах его развития, чем роль в общерусской культурной истории, большей частью слитой с церковной, особенно в XI – XII вв. Появление памятников литературы и искусства поэтому в значительной мере инспирировано почитанием ростовских святых и тесно связано с местонахождением их мощей. Последнее превратило Ростов в центр паломничества, и это значение город долго сохранял после того, как утратил свое былое политическое влияние.

Первое летописное упоминание о Ростове относится к 862 г., но по заключению А.А. Шахматова оно (как и упоминание под 907 г.) представляет вставку сводчика начала XII в.1 По крайней мере город уже существовал до 1014 г., когда владевший им Ярослав получил Новгород2. Мерянское, дохристианское прошлое Ростова осталось как бы за порогом истории, хотя о нем реально напоминают сохранившиеся древности3. Здесь не место говорить и о политических событиях столь ранней эпохи, явившихся предметом специального изучения4. Трудно судить и о топографии древнего города, планировка которого прослеживается лишь фрагментарно5. Некоторый свет на это проливают топонимы, содержащиеся в агиографических произведениях, опирающихся на местную фольклорную основу, на «примесь местного предания»6.

Смутные предания о распространении христианства в Ростове в полной мере нашли свое отражение в житии Леонтия Ростовского, с противоречивыми фактами, остающимися в полной мере не разъясненными и теперь7. Иконография святителя складывается сравнительно поздно, ко второй половине XV в.8 В основе же приписывания принадлежности свт. Леонтию фелони-полиставрия лежит явное недоразумение9. Если оригинал известного по поздним копиям меднолитного креста действительно принадлежал преп. Авраамию Ростовскому, то его жизнь должна быть отнесена лишь к началу XIII в.10 Начало почитания ростовских святителей Леонтия и Исайи относится ко времени князя Андрея Боголюбского, т.е. к третьей четверти XII в. Именно с этой поры Ростов все чаще упоминают в письменных источниках в связи с определенными церковными событиями. Сказанное все же, разумеется, не дает основания заподозрить достоверность более ранних фактов, таких, как, скажем, отправление князем Владимиром Мономахом в Ростов найденной на пожарище храма на Подоле в Киеве невредимой иконы Богоматери, кисти преп. Алимпия Печерского, с которой безуспешно отождествляли существующие ныне, в том числе и икону Богоматери Великой панагии, первой трети XIII в.11 В Ростове найдена и свинцовая печать Владимира Мономаха12.

Успенский собор в Ростове оставался деревянным до пожара 1160 г. («чудная» дубовая церковь), после чего заменен каменным храмом 1162 г., возведенным князем Андреем Боголюбским, обрушившимся в 1204 г. И позже неоднократно отстраиваемым13. Сооружение ростовского собора, следовательно, принадлежит ко времени становления владимиро-суздальского зодчества. Заложенная в 1213 г. князем Константином Всеволодовичем «на первом месте падшая церкве» постройка была окончена лишь незадолго до 1231 г., когда освящена. Обнаруженные фрагменты белокаменного цоколя и блок камня с орнаментальной резьбой (растительная плетенка) характерны именно для первой трети XIII в. Столь же далекий отклик на романский прототип представляют белокаменные резные изваяния львов (около 1207-1213 гг.), служившие принадлежностью синтрона14. Упомянутых археологических материалов явно недостаточно, чтобы на основании их делать широкие выводы. Однако качественный показатель позволяет заметить, что речь может идти о далеко продвинувшейся локальной переработке элитарных европейских образцов типа прослеживаемых в пластическом убранстве Успенского собора во Владимире, его наиболее ранней части. Н.Н. Воронин полагал, что построенный в 1213-1231 гг. собор «был крупным шагом вперед в развитии владимиро-суздальского зодчества»15. Вполне возможно, хотя это никак не является очевидным и требует обстоятельной аргументации.

В литературе неоднократно обсуждался вопрос о «Старом летописце ростовском» и о местных ростовских летописных записях XII – XIII вв.16 Стенописи и иконы домонгольского времени в Ростове не сохранились. Но, по счастливой случайности, уцелело несколько иллюминированных рукописей, выполненных в ростовском скриптории в конце XII – первой трети XIII вв., начало изучению которых было положено А.И. Соболевским17. Книги писаны стильными почерками, художественное оформление в одних случаях восходит к староболгарским прототипам, а в других – отражает современный написанию рукописей византийский стиль, обнаруживая при этом привлечение к выполнению миниатюр греческих мастеров18. Это лучшие образцы книжного искусства Северо-Восточной Руси раннего периода, свидетельствующие о том, что из стен ростовской книгописной мастерской выходила продукция элитарного художественного уровня. Как теперь выясняется, в Ростове в течение почти всего XIII в. не прекращалась литературная работа, о чем свидетельствует Пролог второй редакции, в состав которого включены жития Михаила Черниговского и Кирилла Туровского19. Принято считать, что литературным трудом занималась и жена погибшего в 1238 г. в битве на р. Сити князя Василька Мария, – основательница Спасо-Песоцкого монастыря20. Здесь же должна идти речь и о ростовском летописании второй половины XIII в., отразившемся в Своде 1305 г.21

Ростов оказался среди тех немногих городов Северо-Восточной Руси, где уже во второй половине XIII в. происходит возобновление церковного каменного строительства. Здесь в 1287 г. была сооружена церковь Бориса и Глеба, остатки которой стали известны в результате археологических раскопок 1986-1991 гг.: одноапсидного четырехстолпного храма, сохранившегося на 2/3 своей высоты, с пониженными боковыми сводами, с боковыми апсидами, скрытыми в толще стены, имевшего скорее всего трехлопастное покрытие и одну главу22.

Если в последней четверти XIII в. в Ростове могли быть выполнены иконы столь высокого художественного уровня, как изображающая Спаса Нерукотворного, из Введенской церкви, то есть основания говорить о сохранении элитарного направления, хотя и с ярко выраженным архаизмом23. Иконописание XIV в., напротив, обнаруживает ярко выраженную тенденцию к фольклоризации образца24. Наиболее показательным примером того может служить икона Троицы Ветхозаветной, 1360-1380-х гг., из церкви святых Косьмы и Дамиана25. Ростов явно превратился в провинциальный центр, при этом оставаясь центром обширнейшей епархии. Мало что изменилось и в XV в., когда разве что усилилось московское влияние на иконопись26. Известный резной белокаменный надгробный крест 1458 г., поставленный дьяком Стефаном Бородатым, представляет один из примеров проникновения столичного пластического искусства27.

Явные сдвиги в церковной и культурной жизни Ростова происходят к рубежу XV – XVI вв., в связи с расширением почитания ростовских святителей до размеров всей Руси. Великие князья совершают сюда паломнические поездки, сопровождаемые богатыми вкладами, в том числе и драгоценной церковной утвари. Около 1508-1512 гг. возведен ныне существующий Успенский собор, отмеченный итальянизмами28. Ростовская архитектурная школа с конца XV в. начинает проявлять удивительную творческую активность29. Однако в Ростове в XVI в. ведут строительство столичные зодчие, по царскому указу30. В окрестностях Ростова в конце XV – начале XVI вв. заметен приток изысканных по исполнению икон, выполненных в лучших московских мастерских31. Правда, нельзя заметить их воздействия на продукцию местных иконописцев, в целом неодинаковую по манере и качественному уровню32. Явно сказывалось также социальное и имущественное положение заказчика: достаточно хотя бы сравнить произведения, происходящие из ростовских приходских храмов, выполненные в хронологических пределах XVI в.33

Смутное время совершенно лишило Ростов драгоценной церковной утвари, оставив в целости лишь иконы и произведения лицевого шитья. Среди последних есть выполненные в великокняжеских и царских светлицах. Особенно примечательны покровы с изображениями ростовских святых, порой являющимися древнейшими из известных.

Во второй половине XVII в., при митрополите Ионе Сысоевиче (1652-1690), в Ростове возникает обширный архитектурный ансамбль митрополичьего двора – знаменитый Ростовский кремль, строительство которого начато с 1664 г.34 Он объединяет митрополичьи хоромы с комплексами церкви Спаса со столовой палатой, корпусом сушил на кладовых палатах, пивоварни и житий на кладовых палатах, корпусом пивоварни и приспешни, Судным приказом, церквями Григория Богослова, Воскресения и Иоанна Богослова35. Надвратные церкви оформлены двумя примыкающими крепостными башнями, в чем проявился отклик на композицию комплекса Спасской башни Московского Кремля в XVII в.36 Особенностью интерьера возведенных при митрополите Ионе церквей Ростовского кремля является введение каменных стен-иконостасов, украшенных стенописями37. Церкви Спаса, Воскресения и Иоанна Богослова расписаны лучшими мастерами того времени. Вопрос об авторе ансамбля решается в пользу самого митрополита Ионы, имевшего помощников в лице приказных, дворецкого и других служащих митрополичьего двора38. Ростовский кремль в композиционном отношении оказался хорошо связан с находящимися рядом Успенским собором и звонницей, возведенной также во второй половине XVII в.39 При митрополите Иоасафе Лазаревиче (1691-1701) много в только что созданном великолепном ансамбле будет переустроено, возведена церковь Одигитрии (1692-1693), а несколько позже часобойня (около 1696-1698), много заказано серебряных изделий для украшения Успенского собора40.

Следующий митрополит, свт. Димитрий Туптало (1702-1709), был непохожим на своих предшественников: писатель, драматург, автор исторических и богословских трудов, капитальных Четьих-Миней, полемист, аскет41. Он прежде всего уделял внимание просвещению своей паствы, организовал школьный театр42. В 1757 г. причислен к лику святых и стал одним из небесных покровителей Ростова, для которого лучшие времена отошли в прошлое, оставив богатое культурное наследие.

Первые исследователи Ростова, принимавшие непосредственное участие в организации Музея церковных древностей, к категории церковно-археологических памятников относили все, что не может быть названо современным43. Сейчас эти предметы отошли как бы на второй план, уступив место имеющим более важное историко-культурное значение и характеризующим свою эпоху предельно ясно и выразительно, отражая динамику развития. Здесь немыслимо было даже просто упомянуть о многих замечательных произведениях. Названы лишь те из них, не сказать о которых было невозможно.

  1. Шахматов А.А. Повесть временных лет. Т. 1. Пг., 1917. С. 19, 24.
  2. Кучкин В.А. Ростово-Суздальская земля в X – первой трети XIII века. (Центры и границы) // История СССР. 1969. № 2. С. 65-66.
  3. Леонтьев А.Е. Ростов. Предпосылки возникновения древнерусского города // Труды V Международного конгресса славянской археологии. Киев, 18-25 сентября 1985 г. Т. 1. Вып. 2а. М., 1987. С. 151-157; он же. Археология мери. К предыстории Северо-Восточной Руси. М., 1996.
  4. См.: Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X – XI вв. М., 1984.
  5. Мельник А.Г. Фрагменты древнерусской планировки Ростова Великого // СРМ. Вып. II. Ростов, 1991. С. 85-89.
  6. Подробнее см.: Ключевский В. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871. С. 3-43.
  7. Воронин Н.Н. «Житие Леонтия Ростовского» и византийско-русские отношения второй половины XII в. // Византийский временник. Т. XXIII. М., 1963. С. 23-46; Ленхофф Г. Канонизация и княжеская власть в Северо-Восточной Руси: культ Леонтия Ростовского // Ярославская старина. Вып. 3. 1996. С. 13-22; Мельник А.Г. Святой Леонтий Ростовский: равноапостольный или мученик? // СРМ. Вып. XIV. Ростов, 2003. С. 86-90.
  8. Пуцко В.Г. Иконописные изображения св. Леонтия Ростовского: становление традиции // ИКРЗ. 1995. Ростов-Ярославль, 1996. С. 53-62. Также см.: Иконография ростовских святых. Каталог выставки. Сост. А.Г. Мельник. Ростов, 1998. №№ 1-12, 34; Мельник А.Г. Почитание св. Леонтия Ростовского в домонгольскую эпоху // Уваровские чтения – У. Муром, 14-16 мая 2002 г. Муром, 2003. С. 100-103.
  9. Пуцко В.Г. Фелонь-полиставрий св. Леонтия Ростовского // СРМ. Вып. XV. Ростов, 2005. С. 401-414.
  10. Пуцко В.Г. Крест преп. Авраамия Ростовского // ИКРЗ. 1994. Ростов-Ярославль, 1995. С. 96-104.
  11. Подробнее см.: Пуцко В. Киевский художник XI века Алимпий Печерский (По сказанию Поликарпа и данным археологических исследований) // Wiener Slavistisches Jahrbuch. Bd. 25. Wien, 1979. С. 77-84; он же. Богоматерь Великая Панагия  // Зборник радова Византолошког института. Кнь. XVIII Београд, 1978. С. 247-256.
  12. Пуцко В.Г. Вислая печать Владимира Мономаха // Нумизматика и сфрагистика. Вып. 5. Киев, 1974. С. 96-99.
  13. Воронин Н.Н. Археологические исследования архитектурных памятников Ростова // Материалы по изучению и реставрации памятников архитектуры Ярославской области. Вып. 1: Древний Ростов. Ярославль, 1958. С. 4-17; он же. Зодчество Северо-Восточной Руси. XII – XV вв. Т. 1. М., 1962. С.55-57, 307-308; Леонтьев А.Е. Археологические наблюдения в ростовском Успенском соборе // СРМ. Вып. V. Ростов, 1993. С. 162-171.
  14. Пуцко В.Г. Ростовские каменные львы // Советская археология. 1979. № 2. С. 276-282.
  15. Воронин Н.Н. Археологические исследования… С. 15.
  16. Лимонов Ю.А. Ростово-суздальское летописание середины XII в. // Исторические записки. Т. 72. М., 1962. С. 184-216; Насонов А.Н. Малоисследованные вопросы ростово-суздальского летописания XII в. // Проблемы источниковедения. Вып. 10. М., 1962. С. 355-363; Воронин Н.Н. К вопросу о начале ростово-суздальского летописания // Археографический ежегодник за 1964 г. М., 1965. С. 21-27; Кузьмин А.Г. Летописные источники посланий Симона и Поликарпа (к вопросу о «Летописце старом Ростовском») // Археографический ежегодник за 1968 г. М., 1970. С. 73-92.
  17. Соболевский А.И. Остатки библиотеки XIII века // Библиограф. 1889. № 1. Отд. 1. С. 144-145; он же. Материалы и исследования в области славянской филологии и археологии. М., 1910. С. 205-206; Голышенко В.С. К гипотезе о ростовской библиотеке XIII в. // Исследования по лингвистическому источниковедению. М., 1963. С. 45-64; Вздорнов Г.И. Малоизвестные лицевые рукописи Владимиро-Суздальской Руси XII-XIII вв. // Советская археология. 1965. № 4. С. 179-185; Князевская О.А. Рукопись Евангелия XIII в. из собрания Московского университета // Рукописная и печатная книга в фондах научной библиотеки Московского Университета. Вып. 1. М., 1973. С. 5-18; Столярова Л.В. О производстве рукописей в Ростове в XII в. (Еще раз о судьбе библиотеки епископа Кирилла I) // ИКРЗ. 1992. Ростов, 1993. С. 38-53; она же. Свод записей писцов, художников и переплетчиков древнерусских пергаменных кодексов XI – XIV веков. М., 2000. С. 106-115.
  18. Вздорнов Г.И. Искусство книги в Древней Руси. Рукописная книга Северо-Восточной Руси XII – начала XV веков. М., 1980. С. 22-29, 15-18; Описание рукописей. №№ 1-8; Пуцко В.Г. Византийские художники-иллюминаторы славяно-русских рукописей начала XIII века // СРМ. Вып. X. Ростов, 2000. С. 77-85; он же. Миниатюра Университетского евангелия и новые черты живописного стиля 1200-х гг. // СРМ. Вып. XII. Ростов, 2002. С. 215-230.
  19. Лосева О.В. Роль Ростова в процессе формирования второй редакции Пролога // ИКРЗ. 2004. Ростов, 2005. С. 110-116.
  20. Плешанов Е.В. Княгиня Мария Ростовская // ИКРЗ. 2002. Ростов, 2003. С. 112-118.
  21. Лаушкин А.В. Малоизученный эпизод ростовского летописания второй половины XIII века // ИКРЗ. 2001. Ростов, 2002. С. 6-13.
  22. Иоаннисян О.М., Торшин Е.Н., Зыков П.Л. Церковь Бориса и Глеба в Ростове Великом // Древнерусское искусство: Русь. Византия. Балканы. XIII век. СПб., 1997. С. 229; Антипов И.В. Древнерусская архитектура второй пол. XIII – первой трети XIV в. Каталог памятников. СПб., 2000. С. 25-27. № 1.7. Предыдущая постройка была завершена в 1218 г., а в 1253 г. отремонтирована.
  23. Пуцко В.Г. Ростовская икона Спаса Нерукотворного // ИКРЗ. 2003. Ростов, 2004. С.341-353.
  24. Подробнее см.: Пуцко В.Г. Иконы XIII-XV вв. из Ростовской земли: проблема историко-художественного контекста // ИКРЗ. 2004. Ростов, 2005. С. 254-270; он же. Ростовская иконопись в истории русского искусства // ИКРЗ. 2005. Ростов, 2006. С.  486-498.
  25. Пуцко В.Г. Ростовская икона Троицы Ветхозаветной: иконография и стиль // Троицкие чтения, 2001-2002 гг. Большие Вяземы, 2003. С. 142-154.
  26. Пуцко В.Г. Заметки о ростовской иконописи второй половины XV века // Byzantineslavica. T. XXXIV. Prague, 1973. C. 199-210.
  27. Вагнер Г.К. От символа к реальности. Развитие пластического образа в русском искусстве XIV-XV веков. М., 1980. С. 156-165; Пуцко В.Г. Белокаменный крест 1458 года дьяка Стефана // Byzantinоslavica. T. XXXVII. Prague, 1976. C. 201-214: он же. Белокаменные резные кресты XV-XVI вв. в Поволжье // СРМ. Вып. XI. Ростов, 2000. С. 66-70.
  28. Мельник А.Г. Новые данные об Успенском соборе Ростова Великого // Реставрация и архитектурная археология: Новые материалы и исследования. М., 1991. С. 125-135. О характере разрушенного собора: Леонтьев А.Е. Древний Ростов и Успенский собор в археологических исследования 1992 г. (Предварительное сообщение) // ИКРЗ. 1992. Ростов, 1993. С. 163-166.
  29. Седов Вл. В. К вопросу о ростовской архитектурной школе XV-XVI вв. // Научная конференция «История и культура Ростовской земли» (тезисы докладов). Ростов, 1991. С. 17-20.
  30. Баниге В.С., Милорадович А.Н. Памятник казанской победе в Ростове // КСИА. Вып. 139. 1974. С. 118-126; Баталов А.Л. Богоявленский собор Ростовского Авраамиева монастыря и многопридельные храмы Северо-Восточной Руси второй половины XVI в. // Научная конференция «История и культура Ростовской земли». С. 21-23; Мельник А.Г. Первоначальный интерьер Богоявленского собора Ростовского Авраамиева монастыря // СРМ. Вып. III. Ростов, 1992. С. 71-79; он же. О церкви Вознесения в Ростове // Мельник А.Г. Исследования памятников архитектуры Ростова Великого. Ростов, 1992. С. 18-29.
  31. Пуцко В. Икона Богоматери Одигитрии из церкви села Гуменец // Revue roumaine d’histoire de l’art: Sиerie beaux-arts. T. XII. Bucarest. 1975. C. 41-49; Мельник А.Г. Поникаровский деисусный чин // VII Тихомировские чтения. Тезисы докладов. Ярославль, 1999. С. 71-73; он же. Икона круга Дионисия в собрании Ростовского музея // Ферапонтовский сборник. Вып. VI. М., 2002. С. 167-174; он же. К истории комплекса художественных памятников, поступивших в Ростовский музей из церкви села Гуменца // ИКРЗ. 1996. Ростов, 1997. С. 55-66; он же. Царские врата из церкви села Поникарова близ Ростова // IV чтения памяти И.П. Болотцевой. Сборник статей. Ярославль, 2000. С. 152-158; он же. Московский великокняжеский дьяк Данило Мамырев // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2006. № 2 (24). С. 61-69.
  32. Мельник А.Г. Иконостас ростовской приходской церкви Параскевы Пятницы // ИКРЗ. 1999. Ростов, 2000. С. 157-163.
  33. См.: Вахрина В.И. Иконы Ростова Великого. М., 2003.
  34. Баниге В.С. Кремль Ростова Великого XVI – XVII века. М., 1976; Мельник А.Г. Ростовский митрополичий двор в XVII в. // СРМ. Вып. 1. Ростов, 1991. С. 132-144.
  35. Мельник А.Г. К истории ансамбля Ростовского кремля // Памятники Истории и архитектуры Европейской России (Исследование, реставрация, охрана). Нижний Новгород, 1995. С. 181-191.
  36. Мельник А.Г. О происхождении композиции надвратных церквей с двумя примыкающими башнями Ростовского кремля // Научная конференция «История и культура Ростовской земли». С. 23-26. См. также: Мельник А.Г. Исследования памятников архитектуры Ростова Великого. С. 30-55.
  37. Мельник А.Г. О храмовых интерьерах второй половины XVII в. Ростова Великого, созданных по заказу митрополита Ионы // СРМ. Вып. III. Ростов, 1992. С. 89-105; Пуцко В.Г. Русские стенописные преграды и иконостасы XV-XVII вв. // Звенигород за шесть столетий. Сборник статей. М., 1998. С. 382-386. Рис. 3-6.
  38. Мельник А.Г. К проблеме авторства ансамбля Ростовского кремля // СРМ. Вып. III. Ростов, 1992. С. 80-88.
  39. Мельник А.Г. Новое о звоннице // СРМ. Вып. IV. Ростов, 1993. С. 6-20.
  40. Мельник А.Г. Ростовский архиерейский дом при митрополите Иоасафе (1691-1701) // Кремли России. М., 2003. С. 359-372.
  41. Подробнее см.: Шляпкин И.А. Св. Димитрий Ростовский и его время (1651-1709 г.). СПб., 1891.
  42. Жигулин Е.В. Проблематика реконструкции театра св. Димитрия Ростовского // ИКРЗ. 1992. Ростов, 1993. С. 236-245.
  43. См.: Титов А.А. Ростов Великий в его церковно-археологических памятниках. М., 1911; Толстой М. Святыни и древности Ростова Великого. Изд. 3-е, испр. и доп. М., 1866.

Каменный храм Николы-Зарядского в Муроме был разрушен в 1930-х годах. К. Тихонравов отмечал, что «в Муроме есть замечательные по древности приходские церкви… по стилю архитектуры и сохранившимся в них памятникам старины», к которым он причислил «Церковь Никологородскую, построенную в половине XVII столетия»1. Она располагалась на шестом из семи муромских холмов, где был «большой деревянный мост, часть гостиного двора, городские судебные места», а также церкви – Рождественская, Предтеченская, Николо-набережная, Троицкий и Благовещенские монастыри2. По замечанию В. Добронравова, «церковь во имя Николая Чудотворца „Зарядного“ называется так искони вследствие своего положения за торговыми рядами»3. В «Описи древних церквей города Мурома…» (кон. XIX в.) приводится описание храма: «Наружный вид Николозарядской церкви древней архитектуры: теплая трапеза с одним ярусом окон, равно как и холодный храм с двумя ярусами имеют квадратный вид. Окна украшены теремками и изящными колонками.. Между верхними окнами с южной стороны поставлен образ св. Николая Чудотворца… На холодной церкви устроена каменная глава с продолговатыми глухими окошечками. Алтарь одночастный… При церкви каменная восьмигранная, шатровая колокольня, выстроенная, по преданию, еще ранее существующего храма. На южной стороне ея один над другим высечены два изображения двуглавого орла»4.

Придел святого Леонтия Ростовского просуществовал в церкви Николы чуть более ста тридцати лет. После 1811 г. «по благословению Преосв. Ксенофонта в трапезе Никольского храма устроены приделы в честь Казанской иконы Пресв. Богородицы и свят. Прор. Илии, придел же в честь Леонтия Ростовского упразднен». Теплая церковь, благодаря перестройке, утратила свой первоначальный вид. Расширение трапезы произошло для размещения указанных выше приделов в память упраздненной Ильинской церкви, приход которой был приписан к Николо-Зарядской церкви5.

Проследить историю придела ростовского чудотворца в Муроме возможно только при помощи немногочисленных источников XVII-XIX вв., а также с привлечением икон, происходящих из Николо-Зарядской церкви, и, прежде всего, двух произведений второй половины XVII в., посвященных Леонтию Ростовскому. Не известны описания храма того времени, когда в нем существовал данный придел. Мы используем ранний источник (1636) и поздние (1872, 1897, кон. XIX в.).

Храм Николы-Зарядского в Муроме не упоминается в документах ранее первой трети XVII в. О нем нет сведений в «Выписи из писцовых книг города Мурома 1566 года» и «Муромской Сотной 1573/74 года6. Так как город в них описан не полностью, то нельзя исключить существование во второй половине XVI в. этой церкви. В Писцовой книге города Мурома 1636 года (с отсылкой к 1624 г.) храм описан подробно: «В осыпи ж за хлебным рядом церковь Великого Чудотворца Николы древяна клетцки с папертью, а в церкве Божия милосердия образ местный Великого Чудотворца Николы… да образ местный Пречистые Богородицы Одигитрия… да образ местный Николы Чудотворца… да образ местный всех святых, да образ местный святыя мученицы Паросковеи… Двери царские и сень и столбцы и деисусы… да на колокольнице шесть колокол не велики… а церковь и в церкви Божия милосердия образы и свечи и книги и ризы и колокола, и всякое церковное строенье мирское приходных людей»7. Из описания следует, что деревянная церковь не имела придела, не было и второго (теплого) храма. Устройство придела во имя Леонтия Ростовского было задумано одновременно со строительством на этом месте нового каменного храма Николы. В Муромском музее хранится белокаменная закладная плита, которая находилась на южной стороне церкви правее входной двери. Храмозданная резная надпись на ней подтверждает, что придел Леонтия Ростовского создавался вместе с основным храмом в 1675-1677 гг.: «лета 7183 Маия 30 начата сия церковь созидатися во имя Чудотворца Николая и придела Леонтия Ростовскаго чудотворца при благочестивой державе Государя, Царя, Великаго Князя, Алексея Михайловича Всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержца в 31 лето благочестивой державе царствию Его. А совершена жъ сия церковь при благочестивой державе Государя Царя и Великаго Князя, Феодора Алексеевича, всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержца в 3-е лето Государства державе царствию его лета 7185»8. Данный текст не содержит имени строителя – Ивана Леонтьева Смолина, который упоминается в ряде источников (XVII – XIX вв.) и в работах дореволюционных авторов. Последние называют его «Муромским гостем, бывшим Московским»; «муромским гостем»; «Гостем»; «Гостиной Сотни»9.

Анализ источников по церквям Мурома показывает, что в городе ранее 1675-1677 гг. не было ни храмов, ни приделов святого Леонтия Ростовского. Устройство придела в его честь в Никольском храме, очевидно, связано с личностью ктитора, который посвящал его памяти своего «родителя» Леонтия, чьим небесным патроном был ростовский чудотворец. В Писцовой книге города Мурома 1636 г. указан один из Смолиных, по нашему предположению, отец строителя храма: «Да в городе же дворы и места избные осадные пустые Муромцев посадских людей… Место Левки Ондреева сына Смолина»10. Имя и отчество находят подтверждение среди перечисления имен рода Смолиных в рукописных синодиках Муромского Благовещенского монастыря 1695 и 1713 гг. В первом из них перечислено 94 лица. Из них первоначальны два имени: Леонтий и Пелагия. Под ними можно подразумевать родителей Ивана Смолина. Несколько позднее приписаны остальные, Андрей указан четвертым. Во втором синодике вписано 96 лиц, среди них первым указан Леонтий; Андрей – третьим. В рукописном синодике Муромского собора конца XVII в. в записи рода Смолиных три имени: «Схимника Андроника. Евфросинии. Леонтия»11. В первоначальной части всех этих муромских синодиков имеются упоминания «Архиепископов ростовских», среди которых нет имени святого Леонтия. Вписаны имена: Игнатия, Исайи, Ефрема, Тихона, Васьяна, Иоанна12. Интересные наблюдения над особенностями упоминания ростовских святых епископов в синодиках ростовского и ярославского происхождения сделаны А. Г. Мельником. В трех ростовских синодиках 1680-х годов в таких списках отсутствуют имена архиереев — Леонтия, Исаии, Игнатия, Иакова и Феодора, по мнению исследователя, по причине их святости13. В муромском варианте не прослеживается такого четкого разграничения. Но отсутствие в них самого почитаемого ростовского святого – Леонтия в списках для поминовения, вероятно, может быть объяснено его высоким «небесным» статусом.

По сведениям В. Добронравова «двести двадцать лет тому назад в 1676 г. в приходе при церкви Николая Чудотворца в Зарядье числилось 2 двора подьячих, двор гостиные сотни Ивана Смолина, 37 дв. Посадскихъ и 7 дв., в которых жили дворники»14. Видимо, Иван Смолин еще до строительства каменного храма был благотворителем прихода. Неизвестно время построения упомянутой каменной колокольни15. Не исключено, что и она создавалась на средства рода Смолиных. Имя Ивана Леонтьева в качестве вкладчика было зафиксировано на несохранившемся «большом серебряном кадиле», «весом 2 1/2 ф.» (1 кг. 134 г. – О.С.). Вероятно, оно было исполнено специально для нового храма. На нем имелась надпись: «Сие кадило Мурома города церкви великаго святителя Николая, что въ зарядье 185 (1677 – О.С.) Августа въ 1 день построилъ гостинныя сотъни Iванъ Леонтьев по своихъ родители въ вечнопоминокъ»16. В. Добронравов упоминает «Евангелие печати 1671 г.; приложено… строителем каменного Никольского храма Иваном Леонтьевым Смолиным»17. История рода купцов Смолиных требует дальнейших исследований18.

Указанные выше поздние описания Николо-Зарядской церкви и сохранившиеся иконы (около 40 произведений), в основном XVII в., позволяют представить внутреннее убранство. Они дают возможность определить местонахождение икон, связанных с почитанием святого Леонтия Ростовского.

Первая икона – «Святой Леонтий Ростовский», поступила в музей 15 января 1930 года19. Она стала известна в 1998 г. благодаря выставке в Ростовском музее и публикации в каталоге «Иконография ростовских святых»20. На иконе имеется «этикетка» с первичным описанием и датировкой – «XVII в». Подобная запись имеется в старом инвентаре музея21. Без достаточных оснований при инвентаризации в Муромском музее в 1980-х гг. икона была датирована XVI в. «под записью». (Полностью не раскрыта, проводилась частичная реставрация и консервация в 1980-1990-х годах). На наш взгляд, произведение по живописным приемам, особенностям иконографии, а также по своему происхождению относится ко второй половине XVII в. Вероятно, она была создана для нового каменного храма Николы с приделом Леонтия Ростовского около 1677 г.

Основа иконы узкая, состоит из двух досок; сзади две поперечные шпонки (138,1 Х 57, 5 Х 3,3). На лицевой стороне вверху в центре изображение «Спаса на убрусе». По обе стороны надпись: «СТЫИ ЛЕОНТiИ» «ЕП. РОСТОВ. ЧУ.». Святой представлен в рост с Евангелием в левой (покровенной платом) руке. Правая рука сложена в благословляющем жесте. В соответствии со сложившейся традицией, он изображен с небольшой редкой бородой и в белом клобуке22. Лику придан объем, по исполнению он близок ликам других святых на иконах, происходящих из Николо-Зарядского храма. Святой изображен не в полиставрии, что характерно для более ранних изображений святого, а в фелони красного (почти бордового) цвета, с золотым крупным орнаментом. Подризник – зеленоватого тона, омофор – бледно-зеленый, с крестами и узорами. Фигура святителя показана анфас, но неестественно придвинута к правому полю иконы. Нарушены пропорции, нижняя часть тела укорочена, ноги святого «упираются» в ковчег нижнего поля. Возможно, что использовался образец, где святой Леонтий был представлен в деисусной позе, тем более, что и узкий формат доски косвенно подтверждает это предположение. Вместе с тем, в изображении на иконе имеются детали, исполненные с изяществом: тонкая красивая рука святителя, сложенная в благословляющем жесте; драгоценный оклад Евангелия с красным обрезом. Образ Леонтия создан, очевидно, местным (муромским) мастером. По иконографии он не восходит к «классическим» ростовским изображениям святителя. В их ряду особое место занимает фреска южной стены аркасолия над захоронением св. Леонтия Леонтьевского придела ростовского Успенского собора второй половины XVII в., где святой показан с воздетыми руками23. Муромский памятник по представленной позе святителя ближе поздним ростовским иконам, например, образу Леонтия Петра Воржского (1738 г.). Некоторое сходство имеет она с ростовскими деисусными иконами Леонтия (втор. пол. и кон. XVII в.)24. По замечанию В.Г. Пуцко, «в XVII веке в развитие иконографии св. Леонтия как будто не было внесено ничего нового»25. На примере провинциального муромского памятника видно, что вне Ростовской земли, в какой-то мере независимо выбирались детали иконографии ростовского чудотворца. Из церковных описей известно, что рассматриваемая икона находилась в местном ряду иконостаса холодного (основного) храма. В Описи 1872 г. образ зафиксирован следом за местной иконой Богоматери Смоленской: «Иконы по левую сторону Царских врат… Священномученика Леонтия Ростовского, на нем венчик серебряный позлащенный»26. Подробнее произведение представлено в «Описи древних церквей города Мурома и древних предметов в них находящихся» конца XIX – начала XX в.: «Икона священномученика Леонтия Ростовского – шириною 14 в. и высотою 2 ар. (61,6 Х 142,2 см – размер немного неточен – О.С.) Дска деревянная с выемкой. Изображение священномученика писано по золотому полю. На нем венчик серебряный позлащенный. XVII в.»27. Там же указано, что иконостас в холодной церкви был «деревянный прямой четырехъярусный с гладкими колоннами и резными царскими дверями. Иконы в нем все древнего письма по золотому полю; изображения на некоторых из них попортились и потускнели»28. Мы предполагаем, что, т. к. холодный храм не подвергался перестройке, то, возможно, что порядок размещения икон в иконостасе во многом оставался прежним. По данным этих источников следует, что в местном ряду по обе стороны от Царских врат располагалось по три иконы. Симметрично были размещены дьяконские двери с живописными изображениями архангелов Михаила (справа) и Гавриила (слева). По правую сторону Царских врат стояла икона Спасителя XVII в. (не сохранилась). Рядом с ней традиционно был размещен храмовый образ Николая Чудотворца XVII в. (не сохранился) (возможно, именно этот образ упомянут в Писцовой книге 1636 г.). Симметрично ему слева располагался рассматриваемый образ святого Леонтия. Такое расположение двух святителей представляется не случайным, т. к. это были две главные (храмовые) иконы церкви Николы с приделом Леонтия. По наблюдению А. Г. Мельника, во второй половине XVII в. «в Ростове своих старых святых стали особо чтить за их контакты с высшими христианскими святыми»29. В Муроме также проявилась тенденция к усилению роли святого покровителя семьи ктиторов храма – святого Леонтия Ростовского. Он был уравнен с величайшим для русских людей христианским святым – Николаем Чудотворцем. Последней справа была расположена икона Иоанна Предтечи XVII в.30 Крайним слева (на стене) был образ двенадцати святых XVII в.31 Сохранились почти все иконы трех верхних рядов иконостаса: праздничного, деисусного и чина, состоящего из икон-двурядиц с изображением праотцев и пророков. Все они датируются XVII в., находятся под записью, фон покрыт поздней бронзовой краской32. Нам представляется, что иконы холодного храма, за редким исключением, созданы в одно время специально для новой каменной церкви (около 1677).

Другая муромская икона с житийным циклом Леонтия Ростовского (около 1677) стала своего рода открытием для исследователей. Еще недавно такие памятники не были известны. К настоящему времени несколько из них выявлено и опубликовано (датируются XVII – XIX вв.). По словам А. Г. Мельника, «все эти произведения создавались в разных центрах страны и, судя по иконографии житийных клейм, независимо друг от друга. Художникам и заказчикам этих икон, по-видимому, каждый раз заново приходилось интерпретировать житие Леонтия»33. Житийный образ святого Леонтия из Николо-Зарядской церкви уже неоднократно был опубликован и привлекался исследователями в своих работах34. Отметим лишь основные особенности иконы. Изображение в среднике, в отличие от первой, более традиционно – святитель представлен фронтально в рост, с разведенными в стороны руками, в полном епископском облачении и белом клобуке. На нем не узорная, а крестчатая фелонь, как на более древних изображениях святого35. Вокруг средника с трех сторон помещен текст тропаря Леонтию, написанный вязью. Житийный цикл муромской иконы, как и ярославской, состоит из двадцати четырех клейм, но состав их отличается. По предположению М.С. Трубачевой, литературным источником для Муромской иконы послужил рукописный сборник 1514 г., созданный в самом Муроме и содержащий в числе прочих текстов Житие Леонтия Ростовского, который автор отнесла к «третьей редакции» (ГИМ, фонд А.С. Уварова, № 895). Вряд ли создатель рассматриваемой иконы мог воспользоваться именно этим муромским списком, т. к. из записи на самой книге следует, что уже в 1602 г. ее передали из Мурома36. Вероятно, иконописец мог пользоваться другим, близким списком жития. М. С. Трубачева приводит не все сохранившиеся надписи в клеймах. Более полно они опубликованы в книге «Иконы Мурома». Условно содержание клейм делится на следующие циклы. Первый – жизнь святого Леонтия до принятия епископского сана (клейма 1-10), второй – принятие епископства и путешествие на корабле в Ростов (клейма 11-12), встреча с язычниками в Ростове и изгнание Леонтия (клеймо 13). Третий цикл посвящен миссионерской деятельности святого – строительству храма и служению в нем (клеймо 14), просвещению и крещению детей (клейма 15-16), чудесному обращению язычников в христианство (клеймо 17) и крещению народа (клеймо 18). В этот же цикл может быть включена и кончина епископа (клеймо 19). Четвертый цикл повествует о чудесах, происшедших над мощами святого – исцеление князя Иоанна (клейма 20, 21), исцеления после пожара 1408 г. (?) (клеймо 22), исцеление бесноватого (клеймо 23) и жены, повредившейся умом (клеймо 24). Обращает на себя внимание несоответствие фрагмента надписи на клейме № 22: «С(вя)тыи Леонтеи воста он (?)» и изображения, почти идентичного клейму № 23. Композицию клейма № 22 М.С. Трубачева трактует как обобщенную сцену исцелений после пожара 1408 г. Сохранившиеся слова, возможно, относятся к надписи, которая была ошибочной, т. к. она могла соответствовать изображению с чудесным восстанием святого Леонтия из гроба, которого нет в составе клейм иконы. Особенностью муромского образа является то, что он имеет парную к нему икону с циклом жития святого Николая Чудотворца, созданную одновременно с ним и в одной и той же мастерской37. Совершенно очевидно, что они составляли ансамбль и были, по нашему предположению, принадлежностью придела ростовского чудотворца, расположенного в теплом храме – трапезе. Последняя, как было указано выше, была расширена и перестроена после 1811 г. для размещения в ней приделов бывшей деревянной церкви Ильи пророка.

Вероятно, убранство придела Леонтия Ростовского было перемещено, но все же в основном находилось не в холодном храме, а в трапезе. В рассматриваемых нами описях там зафиксированы парные житийные иконы святого Леонтия и Николая Чудотворца. Причем они размещались рядом, на одном «столпе». В документе 1872 г. указано: «Посреди трапезы два каменных столба… На втором столпе с северной стороны иконостас столярной работы. С южной стороны Икона Леонтия мученика Ростовского с житием венчики серебряные позлащенные. Вверху в двух клеймах изображены страдания сего мученика. С западной стороны икона святителя и Чудотворца Николая с житием. Риза на чудотворце сереб., позлащен., а на житии медные. Венец и цата на Чудотворце, Спасителе и Б. М. сереб. и позлащен. И вверху сей иконы в двух клеймах Страдания Апостол»38. Обращает на себя внимание, что над обеими иконами были дополнительные (видимо, поздние) клейма с изображением «страданий». В содержании клейм над образом Леонтия, вероятно, отразилась «патериковая» версия жития святого, где он представлен мучеником39. В описи конца XIX в. данная пара описана с указанием размеров (приблизительных) и сохранности: «Икона Св. и Чуд. Николая с его жизнеописанием греческого письма шириною 1 ар. 1 в. и высотою 1 ар. 7 вер. (75,5 Х 101, 9 см – О.С.). Дска деревянная с выемкой. Краска от времени потемнела. Риза на Чудотворце серебряно-позлащенная, а на житии медная. Венец и цата на Чудотворце, Спасителе и Божьей Матери серебряно-позлащенные. XVII в… Икона св. Леонтия Ростовского чудотворца греческого письма шириною 15 в. а высотою 1 ар. 4 вер. (66 Х 88,7 см – О.С.). Дска деревянная с выемкой. На той же дске кругом лика его изображено Его житие. На нем риза медно посеребренная, венчик серебряный. XVII в».40

Устройство придела святого Леонтия Ростовского в Муроме во второй половине XVII в. купцом гостиной сотни Иваном Леонтьевым Смолиным подтверждает мысль об усилении роли личностного начала в почитании святых, в данном случае – покровителя рода. С середины XVII столетия муромские купцы становятся создателями «культурного пространства» города и хранителями церковного предания и местных традиций. Статус ростовского чудотворца, являющегося патроном муромской семьи, нарочито возвышается, уравнивается с одним из главных христианских святых – Святым Николаем Чудотворцем.

  1. Тихонравов К. Город Муром, история и древности // Тихонравов К. Владимирский сборник. Материалы для статистики, этнографии и археологии Владимирской губернии. М., 1857. С. 88.
  2. Титов А. А. Статистическое обозрение города Мурома (1840 г.). Владимир, 1900. С. 4.
  3. Добронравов В. Г. Историко-статистическое описание Владимирской епархии. Владимир, 1897. Вып. IV. С. 164.
  4. Описание древних церквей города Мурома и древних предметов в них находящихся. Рукопись конца XIX в. МИХМ. НА. 29. Л. 45; Белокаменная плита с изображением двуглавого орла хранится в Муромском музее. МИХМ. Инв. № М-3962. 84 Х 78 Х 15.
  5. Добронравов В. Г. Указ. соч. С. 166.
  6. Выпись 1566 г. из писцовых книг г. Мурома писцов Д.А. Бутурлина с товарищами. 1573/74 г.; Сотная грамота Муромскому посаду писцов М.И. Шишелова и Б. Григорьева. См.: В.А. Кучкин. Материалы для истории русского города XVI в. (Выпись из писцовых книг г. Мурома 1566 г. и муромская сотная 1573/74 г.) // Археографический ежегодник за 1967 год. М., 1969. С. 291-315; 297-304; 304-315.
  7. Писцовая книга города Мурома 1637 года (верно 1636 г. – О.С.) // Тихонравов К. Указ. соч. С. 158.
  8. МИХМ. Инв. № М-3961. 56 Х 64 Х 14. Надпись имеет утраты. Мы сверяли ее с надписью, приведенной в рукописной «Описи Николозарядской церкви». См.: Опись древних церквей г. Мурома… Л. 45.
  9. Титов А.А. Историческое обозрение города Мурома (1833 г.). Владимир, 1902. Труды ВГУАК. Кн. IV. С. 51. Прим. 94. (Репринтное издание – Муром, 1991); он же. Статистическое обозрение… С. 10; Тихонравов К. Указ. соч. С. 88; Опись древних церквей... Л. 45.
  10. Писцовая книга. С. 149.
  11. Синодики рукописные 1695, 1713 гг., кон. XVII в. МИХМ. Инв. № М-2230, М-2233, М-2232. Л. 34-34 об., 90 об. 91 об., 99.
  12. Там же. Л. 16; 5(6); 46.
  13. Мельник А. Г. История почитания ростовских святых в XII – XVII вв. Диссертации на соискание кандидата исторических наук. Ярославль, 2003. С. 172-175.
  14. Добронравов В. Г. Указ. соч. С. 167. Очевидно, автор пользовался Окладными книгами Рязанской епархии, составленными в 1676 г.
  15. Опись древних церквей… С. 45. Добронравов В. Г. Указ. соч. С. 167.
  16. Опись древних церквей. Л. 47 об. В документе имеется более поздняя пометка «1679» вместо «1677», а также запись: «украден». С разночтениями и ошибкой в дате приводится вкладная надпись Добронравовым: «сiе кадило города Мурома церкви Великаго Святителя Николая, что въ Зарядье, в лъто 7187 построилъ гостинныя сотни Иванъ Леонтьевъ по своихъ родителяхъ въ въчный поминъ». См.: Добронравов В.Г. Указ. соч. С. 167-168. В сообщении А.А. Титова об этом серебряном кадиле, видимо опечатка в дате: «1687». См.: Титов А.А. Историческое обозрение города Мурома. С. 10.
  17. Добронравов В.Г. Указ. соч. С. 167. В Описи древних церквей… указано евангелие 1681 г. без указания на вкладную запись. Л. 47 об. В этих же описаниях упоминается также «Крест напрестольный серебряный позлащенный с мощами. На нижнем конце его надпись: „си кресс города Мурома церкви чудотворца Николы, что взарядье“. Весу в нем 1 1/8 ф. (510, 3 г. – О.С.) XVII в». Имеется поздняя пометка «украден». См.: Опись древних церквей… Л. 47 об. Имеется более поздняя пометка фиолетовыми чернилами – «украден». В. Добронравов приводит список частиц мощей, содержащихся в кресте: «Андрея Первозванного, преп. Александра Свирского, свят. Иакова, Феодора Стратилата, Архидиакона Стефана, муч. Елевферия, Иоанна Милостивого, Анастасия Перского, Евстафия Плакиды, Меркурия Смоленского» и замечает, что «кем и когда приложен этот крест не известно». См.: Добронравов В. Г. Указ. соч. С. 167.
  18. Таможенные книги Московского государства XVII в. М.-Л., 1951. Т. 3. С.10, 19, 47, 138, 139, 143, 169. В них под 1676/77-1678/79 несколько раз упоминаются торговые люди под данной фамилией, но проходят как «вологжане», вряд ли связанные с муромскими.
  19. МИХМ. Инв. № М-6652. 138,1 Х 57,5 Х 3,3.
  20. Иконография ростовских святых. Каталог выставки / Сост. А. Г. Мельник. Ростов, 1998. Кат. 6. Ил. С. 21. (Описание О. А. Суховой).
  21. МИХМ. НА 98. Иконы и живопись на дереве. Л. 13 об. – 14.
  22. Вахрина В. И. Иконы Ростова Великого. М., 2003. С. 78.
  23. Иконография ростовских святых… – Кат. 1. С. 16. (Описание А.Г. Мельника).
  24. Там же. Кат. 8, 9; Вахрина В. И. Указ. соч. Кат. 97. Ил. с. 309. (Описание В.И. Вахриной, Е.В. Гладышевой).
  25. Пуцко В. Г. Иконописные изображения св. Леонтия Ростовского; становление традиции // ИКРЗ, 1995. Ростов, 1996. С. 57.
  26. Николозарядская церковь г. Муром, Влад. губ. Опись церковного имущества. 1872 г. // ГАВО. Ф. 590. Оп. 1. Д. 734. Л.3.
  27. Опись древних церквей… Л. 46 об.
  28. Там же. Л. 45 об.
  29. Мельник А.Г. История почитания ростовских святых в XII – XVII вв. Автореферат диссертации на соискание кандидата исторических наук. Ярославль, 2004. С. 18.
  30. Ее можно идентифицировать с иконой этого святого с житийными клеймами внизу. МИХМ. Инв. № М-6636.
  31. МИХМ. Инв. № 6638.
  32. Четыре иконы праздников находятся на реставрации в Свято-Тихоновском православном университете.
  33. Иконография ростовских святых. С. 6.
  34. МИХМ. Инв. № М-6674. 99,3 Х 77,6 Х 3,3. Реставрирована в 1996 г. в ВХНРЦ им. И.Э. Грабаря Е.И. Мельниковой. См.: Иконография ростовских святых. Кат. 11. С. 26 (описание Суховой О.А., Сазонова С.В.); Трубачева М.С. Житийный образ Леонтия Ростовского из собрания Муромского музея и его литературный источник // IV Грабаревские чтения. Древнерусское искусство. Доклады, сообщения, тезисы. 22-23 апреля 1999 г. М., 1999. С. 61-71; она же. Житийный образ Леонтия Ростовского из собрания Муромского музея и его литературный источник // Уваровские чтения–III. Муром, 2001. С. 82-86; Мельник А.Г. Житийная икона Леонтия Ростовского в собрании Угличского музея // Уваровские чтения-IV. Муром, 2003. С. 101-103.; Сухова О.А. и др. Иконы Мурома. М., 2004. Кат. 44. С. 256, 258. Ил. с. 257, 259-261 (описание Е.К. Тюриной).
  35. Создание иконы около 1677 г. косвенно подтверждается тем, что с 1675 г., по определению Московского собора, полиставрий сделался принадлежностью всех архиепископов и епископов. См.: Полный церковно-славянский словарь. М., 1998. Т. 2. С. 775.
  36. Систематическое описание славяно-российских рукописей собрания графа А.С. Уварова в 4-х частях. М., 1894. Ч. 4. С. 27. Отдел VII. Сборники. C. 28.
  37. См.: Сухова О. А. и др. Иконы Мурома. Кат. 43. С. 250, 252. Ил. c. 251, 253-255 (описание Е.К. Тюриной).
  38. Опись 1872 г. Л. 10 об. -11 об.
  39. См.: Мельник А. Г. Указ. соч. Сн. 13. С. 31.
  40. Опись древних церквей... Л. 47.

Церковь Рождества Богородицы села Вощажникова бывшего Ростовского уезда (ныне Борисоглебского района Ярославской области) до сего времени не становилась предметом специального исследования. В справочных и популярных изданиях XIX — XX вв. она неизменно датировалась 1700 г. и очень кратко и явно неполно описывалась1. Некоторое внимание истории храма уделил А.А. Титов. В рамках работ более широкого плана, сначала в 1885 и потом в 1903 гг., он утверждал, что нынешней кирпичной церкви в XVII в. предшествовала одноименная деревянная. Ссылаясь на некий акт, хранившийся в конторе гр. Шереметева2, Титов писал: «В 1700 году церковь эта была сломана и вместо нее построена каменная также во имя Рождества Пресвятые Богородицы. В ней был образ великом. Параскевы резной. Подле церкви на столбах четыре колокола. На церкви глава обита чешуею деревянною, на главе крест железный, полужный. Алтарь церкви и трапеза крыты тесом, около церкви и кладбища ограда деревянная. В конце восемнадцатого века церковь эта перестраивалась. Она была расширена, сделана пятиглавою, к ней пристроена 3-х ярусная колокольня с башенными часами, которые приобретены в 1800 году за 2000 руб. ассигнациями»3. Вот, собственно, и все, что можно почерпнуть из литературы о Рождественской церкви. Настоящая работа посвящена данному храму и построена на сопоставлении свидетельств доступных письменных источников с данными ее натурного обследования.

Обнаруженные документы рисуют нам гораздо более сложную строительную историю памятника, нежели она представлялась А.А. Титову. Оказалось, что первоначально храм именовался не Рождественским, а — Параскевы Пятницы. Между 1735 и 1740 гг. данная церковь подверглась значительной реконструкции по инициативе ее священника и прихожан. Из источника, который представляет собой указ 1740 г. Иоакима, архиепископа Ростовского и Ярославского, не вполне ясно, какие именно части памятника она затронула. То ли в самой церкви, то ли в ее трапезной старый свод «ради его низости» был разобран, стены «надкладены» и свод сложен снова, выше прежнего. В «левой», то есть в северной части трапезной, был устроен придел Николая Чудотворца, освященный в 1737 г. По окончании всех не только строительных, но и художественных работ архиепископ Иоаким 20 августа 1740 г. указал дать храму новое посвящение во имя Рождества Богородицы4.

Важно подчеркнуть, что описанная реконструкция 1735-1740 гг. вощажниковского храма является первым известным актом каменного церковного строительства в окрестностях Ростова, состоявшимся после перерыва в таком строительстве, который наступил в начале XVIII в.

Наиболее ранняя на данный момент инвентарная опись рассматриваемого храма, составленная в 1796 г. (далее — Опись 1796 г.), донесла до нас важные факты его истории и, в частности, описание ее облика: «Означенная церковь Рождества Пресвятыя Богородицы имеется каменная, низменная, четверостенная, об одной главе, с приделом в трапезе святаго Николая Чудотворца; снаружи оная церковь выбелена; глава обита чешуею деревянною и выкрашена зеленою краскою, на ней крест железной; крыта тесом; при ней колокольня возвышена над входом церковным, о четырех ярусах, верх шпилем; на ней крест железной. Внутри церкви олтаре и трапезе стены выбелены просто, окон во всей церкви осмнатцать, в них оконницы стекольчатые, решетки железные, пол кирпичной. Двери двои, в них затворы деревянные на железных лапах. У одних замок нутреной. Начало оной Рождественской церкви имеется 1700-го году»5.

Приведенное описание позволяет сделать следующие выводы. Нынешняя колокольня, примыкающая к западному фасаду трапезной, уже существовала в 1796 г., следовательно, построена до этого времени. Завершение же церкви в 1796 г. еще оставалось одноглавым, вероятно, первоначальным, или относящимся к 1735-1740 гг., а замена его пятиглавием произошла после 1796 г. Церковь в 1796 г. была крыта тесовой, очевидно, четырехскатной кровлей. Значит, усложненное криволинейное барочное покрытие храма (ил. 2), а также подобная по форме крыша его алтаря появились после 1796 г. Внутренняя настенная роспись церкви также возникла после 1796 г. Наконец, мы теперь имеем хоть и позднее, но все-таки достаточно надежное документальное подтверждение принятой в литературе датировки памятника 1700 г.

Общая композиция рассматриваемого здания имеет центрально-осевое построение: алтарь — собственно церковь — трапезная — колокольня (ил. 1, 2, 3, 4).

Собственно Рождественская церковь представляет собой вытянутый по оси север-юг двусветный четверик, перекрытый лотковым сводом. В зените последнего имеется круглое отверстие, над которым возвышается центральный световой барабан (ил. 5). Остальные четыре барабана глухие. С востока к церкви примыкает пониженный алтарный объем, перекрытый сводом, близким к конхе на распалубках. Характерно, что этот алтарь изнутри, будучи одноапсидным, снаружи оформлен тремя округлыми выступами, имитирующими апсиды (ил. 1, 6). Четверик трапезной, в отличие от собственно церкви, несколько вытянут по оси восток-запад. Ныне трапезная лишена сводов. Но первоначально они существовали, о чем свидетельствуют их следы на внутренней поверхности ее стен (ил. 7). Собственно церковь, алтарь и трапезная в нижних частях, доступных для обмеров, сложены из одинакового кирпича (30,5-32х14,5-15х6,5-8 см), и их кладка перевязана между собой. Значит, они построены одновременно, в 1700 г.

Напротив, кладка трапезной не перевязана с кладкой колокольни. Архитектура последней, наделенная чертами барокко, также говорит о позднем ее появлении. Известные документы умалчивают о времени строительства колокольни. По стилю ее можно было бы датировать второй половиной XVIII в. Но более вероятно, что колокольню возвели незадолго до 1796 г. Характерно, что кирпич, из которого сложена последняя, по размерам (30х14-15х7,5-8 см) практически не отличается от кирпича XVII в. Однако, по моим наблюдениям, подобный большемерный кирпич применялся в строительстве Ростова и его окрестностей вплоть до конца XVIII — начала XIX в. Натурные исследования не подтвердили мнение А.А. Титова о том, что церковь была расширена в конце XVIII в. (см. выше). На самом деле, общие горизонтальные размеры алтаря, собственно церкви и трапезной с 1700 г. по сию пору не изменились.

Обследование завершения церкви выявило то, что не только боковые барабаны имеют позднее происхождение, а и центральный барабан с самого основания полностью переложен после 1796 г., о чем свидетельствует его кладка, состоящая из разнокалиберного кирпича (ил. 8), — такая же, как у боковых барабанов.

Далее сосредоточим наше внимание на древнейшей части здания, относящейся к 1700 г. На стенах и сводах в интерьере алтаря, церкви и трапезной нет никаких элементов архитектурного декора. Следует отметить наличие в северной и южной стенах, у места соединения их с восточной стеной церкви, вертикальных пазов, типичных для XVII в., выложенных еще в процессе строительства здания, которые предназначались для крепления первоначального иконостаса. В то же время на упомянутой восточной стене отсутствуют какие-либо элементы оформления, присущие церковным интерьерам, созданным по замыслам ростовского митрополита Ионы (1652-1690), или таким, которые возникли в подражание последним6. Как мы помним, первоначально Рождественский храм не был расписан, поэтому тогда важнейшим элементом убранства его интерьера являлся иконостас. К сожалению, он не сохранился. Согласно Описи 1796 г., в названном храме имелся вызолоченный «иконостас столярной с резбою», состоявший из шести рядов (снизу вверх): местного, праздничного, апостольского, пророческого, праотеческого и страстного в особых клеймах7. По общей схеме данный иконостас соответствовал иконостасам ростовского Успенского собора — как тому, который был создан в 1694-1695 гг., так и сменившему его иконостасу 1731-1740 гг.8 Поэтому ныне невозможно установить датировку иконостаса рассматриваемой церкви.

Большая часть наружного декора памятника была сбита во время одного из его ремонтов. Ныне, поскольку поздняя штукатурка и побелка в значительной степени осыпались, очертания и фрагменты этого декора, — в первую очередь, оконных наличников — стали хорошо различимы. Поэтому теперь можно составить довольно отчетливое представление о первоначальном внешнем убранстве храма.

Углы собственно церкви и трапезной оформлены плоскими лопатками. В промежутках между апсидами алтаря помещены полуколонны (ил. 6). Венчающие карнизы собственно церкви, алтаря и трапезной одинаковы. Они составлены (снизу вверх) из валика, плоской панели, двух полочек, ряда сухариков, четверного валика и двух полочек (ил. 9). К сожалению, теперь, когда мы знаем, что верх стен части, а может быть, и всего памятника между 1735 и 1740 гг. перекладывался и надстраивался, трудно решить, к какому времени относится форма указанных карнизов. Она может соответствовать первоначальным карнизам, а может относиться и ко второй половине 1730-х годов.

Нижние оконные проемы собственно церкви, а также алтаря и трапезной сильно искажены поздними растесками, которые повредили нижние и боковые элементы наличников. По уцелевшим фрагментам можно судить о том, что наличники всех упомянутых окон были почти одинаковы. С боков они имели вертикальные тяги в виде валика, а в завершении — сдвоенные килевидные кокошники (ил. 6, 9).

В отличие от нижних верхние окна собственно церкви не были растесаны, сбили лишь их наличники. Последние, в отличие от наличников всех нижних окон, обладали более развитой и выразительной формой. С боков их составляли полуколонки, снизу — два расположенные один под другим карниза, сверху — подобные же два карниза, а в завершении располагались кокошники с очень вытянутыми вверх килями, которые врезались даже в венчающий карниз храма (ил. 9). Рельефные обрамления в виде валика имели и ниши киотов (ныне заложены), располагавшиеся между верхними окнами памятника (ил. 9).

В целом описанный наружный декор характерен для русской архитектуры второй половины XVII в. О конце этого столетия говорит, пожалуй, лишь наличие парных карнизов в нижней части наличников верхних окон.

Ближайшим аналогом нижним наличникам здания являются наличники нижних окон церкви Похвалы Богородицы (1695) Ростовского Петровского монастыря. Но это не значит, что такие наличники представляют собой нечто сугубо ростовское. Сходные наличники широко использовались в зодчестве Ярославля и других русских земель во второй половине XVII в. В рассматриваемом памятнике вообще нет ни одной формы, присущей лишь ростовскому зодчеству XVII столетия. Нет в Рождественской церкви и явных черт нарышкинского стиля, распространившихся в архитектуре Ростова и его окрестностей в 1690-е годы.

По моим наблюдениям, все архитектурные памятники, построенные в Ростове и его окрестностях в середине XVII — начале XVIII в., в стилистическом отношении делятся на две большие группы. Первую из них составляют здания, имеющие ярко выраженные местные, весьма своеобразные черты. Ко второй принадлежат те сооружения, в которых таких черт нет, а есть лишь формы, присущие общерусской архитектурной традиции того времени. Рассмотренная Рождественская церковь, как мы убедились, относится ко второй из этих групп.

  1. Крылов А. Историко-статистический обзор Ростово-Ярославской епархии. Ярославль, 1861. С. 261; Титов А.А. Ростовский уезд Ярославской губернии. М., 1885. С. 515; Краткие сведения о монастырях и церквах Ярославской епархии. Ярославль, 1908. С. 155; Федотова Т.П. Вокруг Ростова Великого. М., 1987. С. 55, 57.
  2. Титов А.А. Ростовский уезд... С. 515.
  3. Титов А. С. Вощажниково и вощажниковская вотчина в старинном Запурском стану Ростовского уезда. Ярославль, 1903. С. 2-3.
  4. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 7. Л. 15-16.
  5. РФ ГАЯО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 472. Л. 1.
  6. См. напр.: Мельник А.Г. Ростовский митрополит Иона (1652-1690) как творец сакральных пространств // Иеротопия. Создание сакральных пространств в Византии и Древней Руси / Ред.-сост. А.М. Лидов. М., 2006. С. 741-753.
  7. РФ ГАЯО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 472. Л. 3-5.
  8. См.: Мельник А.Г. Интерьер ростовского Успенского собора в XVI — XVIII вв. // СРМ. Ростов, 1993. Вып. 5. С. 72-78.

Данная работа посвящена нереализованным проектам конца XVIII – начала XIX вв. по сооружению ярмарочного каменного общественного Гостиного двора 1841 г. и приурочена к его юбилею. Следует заметить, что на конференции 2005 года были охарактеризованы проекты 20-х годов XIX в., поскольку на тот момент комплекс документов по истории его строительства именно этого времени был наиболее полон и, соответственно, нами изучен1. Ещё одно уточнение: речь идет не об архитектурных проектах, а о проектах организационных, и, по сути, представленный материал – это история важного и интересного периода жизни Ростовской ярмарки и ростовского общества, который ознаменовался достаточно серьезным конфликтом между большинством купцов и мещан и небольшой группой богатого купечества – хозяев частного Гостиного двора. В Ростове владельцев этого торгового комплекса называли вотчинниками, частниками, на наш взгляд, по той причине, что застройку лавок они провели на земельных участках, находящихся в их частной собственности. В 80-е годы XIX в. согласно Высочайше конфирмованного плана, данного г. Ростову, часть ростовского купечества (вотчинники), около 25 семей, построила в кремле города четыре каменных корпуса с лавками, а также деревянные лавки, которые располагались во внутренних дворах и на галереях2. Всего частный Гостиный двор насчитывал к концу XVIII в. 515 каменных лавок и более 120 деревянных (168 отдельных каменных лавок, 347 каменных лавок под домами, надворных деревянных лавок – 51, деревянных прилавков в галереях – 72)3. Примечательно, что треть частного торгового комплекса принадлежала двум купеческим фамилиям: Емельяновым и Серебренниковым, первые владели 170-ю лавками, вторые – 110-ю.4 Другая сторона конфликта – так называемое, ростовское общество (совокупность купцов и мещан, около 2000 человек5), чьи интересы публично выражала городская дума. С 1784 г. городская дума, естественно, подразумеваем городское общество, ежегодно строила специально для ярмарки общественный деревянный Гостиный двор (в начале XIX в. он состоял из 193 лавок и 150 балаганов), который по окончании ярмарочного торга разбирался, что делало его содержание нерентабельным, поскольку приводило к серьезным расходам городского бюджета6. Лишь с мая 1796 г. ценной невероятных усилий городскому голове Андрею Межевскому удалось добиться от губернатора разрешения не разбирать хотя бы часть этих лавок7. Кроме этого, город распоряжался деревянным Мытным двором из 150 стационарных балаганов8, который также активно использовался во время ярмарки. Конфликт в ростовской купеческо-мещанской среде разгорелся вокруг проблемы строительства каменного общественного Гостиного двора, а подлинной причиной противоборства было стремление переделить ярмарочные доходы, львиная доля которых принадлежала вотчинникам.

В статье будут рассмотрены проекты по сооружению общественного Гостиного двора, предложенные в период с 1794 по 1810 гг. Первый из них, проект 1794 г., частично был освещен в нашей предыдущей работе9. Напомню лишь, соорудить каменные общественные лавки планировалось в восточной части на городской площади (площадь около городского вала – крепости XVII в.), в районе Крестовоздвиженской церкви, на том месте, где сейчас находится Мытный двор 1836 г. (ил. 1). Следует отметить, что город не располагал достаточными средствами для постройки торгового комплекса, поэтому ростовцы рассчитывали осуществить проект за счет ссудного капитала с последующей его компенсацией теми купцами и мещанами, которые пожелают выкупить лавки в частную собственность10. В том случае, если положенной суммы собрать не удалось бы, оплатить сооружение Гостиного двора должно было все ростовское общество «вскладчину и безвозмездно», а полностью распоряжаться им и его доходами должна была городская дума. Желание вложить свои капиталы в строительство общественных стационарных лавок изъявили 154 человека, ими было собрано 125 тыс. 65 рублей11. Проект не был реализован по причине запрещения строительства Гостиных дворов по всей России из-за сильного пожара в Казани 1797 г.12 Когда в июле 1774 г., Казань была захвачена войсками Е. Пугачёва, по его приказу на углу Гостиного двора была установлена артиллерийская батарея, обстреливавшая Кремль. Гостиный двор в числе других многочисленных зданий города сильно пострадал от пожара, устроенного пугачёвцами. Другой пожар, 1797 года, окончательно его разрушил. Между этими двумя печальными датами произошло событие, существенно изменившее роль Гостиных дворов в торговле, а именно – 8 июня 1782 года вышел указ, разрешающий открывать лавки «по домам»13. Гостинодворной монополии в торговле пришел конец. Казанский пожар 1797 г., противоречивость законов и импульсивность императора Павла I привели к появлению указа о запрещении строительства общественных Гостиных дворов в России14. Через год, в 1798 г., тот же император Павел I посетил Казань, обратил внимание на плачевное состояние Гостиного двора и приказал его восстановить15.

Вслед за этим последовал указ императора Александра I от 10 августа 1799 г., позволяющий «иметь городам Гостиные дворы», и уже 3 октября 1799 г. ростовское общество принимает очередное решение «без всякого спора и противоречия» построить Гостиный двор для «польз здешнего города и приезжающих на ярмарку торговцев», но на этот раз было решено отдать его строительство на откуп частным лицам16. 15 октября 1799 г. о своем желании строить ярмарочный общественный лавочный комплекс объявили ростовские купцы 2-ой гильдии Василий Михайлович Хлебников, Фёдор Борисович Мясников и поречский крестьянин графа Орлова Василий Иванович Сорогин17. По их проекту Гостиный двор из 472 лавок предлагалось построить за 4 года там же, где предполагалось по первому проекту, то есть около Крестовоздвиженской церкви, с последующей арендой в течение 25 лет18. При этом подрядчиками были выдвинуты требования: во-первых, запретить торговлю в надворных частных лавках и навсегда вывести её в общественный Гостиный двор; во-вторых, все общественные торговые места (лавки, балаганы, шалаши, Мытный двор, городские весы, торговые места на ярмарочных площадях), которыми распоряжалась Городская дума, передать на время строительства подрядчикам, которые должны были выплачивать думе по окончании ярмарки по 4 тысячи рублей ежегодно, независимо от сборов по этим статьям19. В случае, если Гостиный двор не будет построен «в срок без уважительной причины», т.е. по вине подрядчиков, он должен быть передан безвозмездно ростовскому обществу. Если строительство затянется по непредвиденным причинам, т.е. по причинам не зависящим от застройщиков, или городская дума не выведет торговлю из внутренних частных лавок в новый торговый общественный комплекс, он досрочно переходит в собственность города с компенсацией всех убытков строителям20. Городское общество на общем собрании поддержало этот проект, внеся, правда, существенные коррективы: ежегодные отчисления думе устанавливались в размере 6 тыс. руб.; аренда Гостиного двора сокращалась до 15 лет; наконец, общество отказалось взять на себя расходы по его строительству в том случае, если частная торговля не будет выведена из внутренних лавок в общественный Гостиный двор21. На этих условиях купцы В.М. Хлебников, Ф.Б. Мясников и крестьянин В.И. Сорогин отказались осуществлять строительство ярмарочных магазинов в Ростове.

Проект 1799 г., безусловно, вызвал недовольство вотчинников. На имя губернатора немедленно последовала просьба ростовских купцов Петра Емельянова и Алексея Серебренникова остановить его постройку, так как для них в этом случае «могут последовать разные убытки и раззорения», особенно в случае вывода торговли из их лавок22. Они предложили ростовскому обществу альтернативу: выкупить их торговые места и использовать как общественный Гостиный двор. Емельянов просил за лицевые и внутренние лавки по тысяче рублей, за «задние» (расположены внутри двора) – по 500; Серебренников свои 110 лавок оценил в 50 тысяч рублей23.

Ярославский губернатор поддержал и ростовское общество, признав необходимость строительства каменного общественного ярмарочного Гостиного двора, и вотчинников, посчитав их претензии справедливыми. 26 мая 1800 г. ростовская городская дума получила из канцелярии губернатора указ: созвать общее собрание и, «не дружа с одними и не норовя другим, а с пожеланием добра ближнему как самому себе, с миром решить, как строить Гостиный двор без нарушения выгод, объявленных обывателям, удовлетворив хозяев домов, которые надо было снесть, равно и без причинения безобразия и стеснения городу»24, решение «изделать ближе к согласию всех вкупе граждан, какое в общежитие весьма нужно, и согласие навсегда похвально»25.

Поиск «мира и согласия» затянулся на три года. Новый импульс эпопея строительства общественного Гостиного двора получила только в 1803 г., когда крестьянин графа Орлова Сергей Кобелев обратился к императору Александру I с прошением позволить ему строительство этого торгового комплекса в Ростове за свой счет с предоставлением ярмарки на 25 лет в аренду (кстати, до 1803 г. все предложения по поводу Гостиного двора ограничивались губернским начальством)26. В октябре 1803 г. губернатор Голицын по распоряжению министра внутренних дел направляет ростовским полиции и думе предписание, собрать данные о ярмарке и представить решение городского общества по поводу строительства Гостиного двора в связи с просьбой С. Кобелева27. Естественно, ростовцы пожелали строить общественный торговый комплекс собственными силами. Предполагалось соорудить новый Гостиный двор из 1000 лавок, «обыкновенный, в одноэтажном виде на городской площади за земляным валом или за мясным деревянным рядом»28. При этом указывалось, что «для возовых товаров, не помещающихся в Гостином дворе, имеющийся ныне деревянный Мытный двор, распространить более соответствующими лавочными деревянными линиями»29. Против нового проекта вновь выступили строители «прежнего» Гостиного двора. Алексей Серебренников, Иван и Петр Емельяновы, Григорий и Андрей Мальгины пожаловались на этот раз и императору, и губернатору, опасаясь ввиду постройки нового торгового комплекса «подвергнуться в состоянии своем совершенной расстройки»30. В 1804 г. царь ответил Кобелеву отказом, но разрешил построить Гостиный двор ростовскому обществу за свой счёт, а если общество откажется, кому-либо из горожан или приезжающих на ярмарку купцов на следующих условиях: условие первое – когда затраченный капитал окупится, Гостиный двор должен стать собственностью города, и доход от него должен поступать в городскую казну; условие второе – Гостиный двор должен быть выстроен как можно ближе к уже имеющимся ярмарочным местам, и, наконец, третье условие – хозяев частных лавок не принуждать «не отдавать их в наймы», «они должны пользоваться ими невозбранно, равно как и всякий другой, кто пожелает и впредь на местах своих строить лавки или магазины»31. Город взял постройку на себя, но обстоятельства складывались не лучшим образом. Во-первых, ростовское общество не устроил проект 1805 г. губернатора Голицына «из-за большой занимаемой земельной площади»32 (ил. 2, 3). Во-вторых, достаточными средствами городское общество по-прежнему не располагало. Получить кредит в 300 тысяч рублей из Государственного заемного банка не удалось (городская дума просила ссуду на 20 лет под 8 % годовых)33. Поэтому ростовское общество в 1806 г. пожелало отдать строительство Гостиного двора в частные руки по плану 1805 г. по смете в 300 тыс. рублей; данный приговор подписали 95 человек (из них 65 купцов 2 и 3 гильдии, посадских – 30 человек)34.

Против этого проекта выступили семь купцов во главе с Н. Кекиным, а вскоре, 16.05.1806 г., последовало прошение к императору от девятнадцати «первостатейных» купцов35. Среди них: Николай Федорович Кекин, Василий Михайлович Хлебников, Афанасий Яковлевич Гогин, Семен Яковлевич Гогин, Иван Петрович Малышев, Сергей Иванович Полосухин, Алексей Семенович Пятунин, Иван Матвеевич Латышев, Василий Афанасьевич Малышев, Михаил Семенович Пономарев, Григорий Иванович Пузов, Василий Васильевич Кекин, Иван Никитович Полосухин, Иван Васильевич Кекин, Иван Михайлович Руфанов, Иван Гаврилович Кекин (отсутствуют две фамилии – Н.Г.)36. «Предложение девятнадцати» («прошение первостатейных» – ещё под таким названием фигурирует в документах данное предложение) состояло в следующем: строить общественные лавки «за счет складочного капитала, по акциям от каждого состояния купцов и посадских»37; доход от нового Гостиного двора и других ярмарочных мест должен поступать полностью акционерам, из этой суммы они должны выплачивать думе столько, сколько она получала с ярмарочных мест до 1806 г., примерно 6 тыс. рублей, а также делать ежегодные отчисления Приказу общественного призрения в сумме 1000 рублей38. По мнению «девятнадцати», отдать сооружение Гостиного двора в частные руки, означало отдать ярмарку на многие годы в одни руки, «тем легко может составиться запрещенная монополия, через кою навлечется во всем дороговизна, поскольку строители Гостиного двора, взявшие постройку на урочное время лет, не о пользе городских жителей, ни о том, чтоб умножалась ярмарка, а о корысти своей будут иметь старание и печность», так как «будут стремиться получить с тех лавок с процентами капитал и сверх сего ещё наградиться пользой», отчего уменьшится ярмарка, «коею благосостояние здешнего города жителей приобретается»39. «Первостатейные» купцы просили императора повелеть вновь собрать ростовских купцов и посадских на собрание для рассмотрения проблемы строительства Гостиного двора, указывая при этом на незаконность прежнего приговора, который был принят, по их мнению, меньшинством – «малым числом купечества, а более посадских», а «в рассуждении такого важного предмета» нужно присутствие большинства общества, «коего здесь 1959 душ»40.

Городской глава Фёдор Мясников поддержал «предложение девятнадцати» и в 1806 г. подал записку министру внутренних дел о сооружении ярмарочного общественного торгового комплекса в г. Ростове по акциям. Любопытно, что Ф. Мясников предложил построить не только общественный каменный Гостиный двор, но и каменный Мытный двор, где и планировалось сосредоточить всю ярмарочную торговлю (ил. 4). Городской голова выдвинул радикальное требование: запретить вообще всю торговлю во время ярмарки в лавках вотчинников, позволив им торговать исключительно во внеярмарочное время, и только в лицевых лавках41. 27.03.1807 г. состоялось собрание ростовского общества по обсуждению проекта Ф. Мясникова, который был поддержан большинством ростовских купцов и мещан с двумя замечаниями: первое – была увеличена сумма отчислений на «городские надобности» с 6 до 8 тыс. рублей; второе – были оговорены условия акционирования, в частности, «если кто-либо из ростовских купцов, а особливо посадских, окажутся неисправными взнести положенную по акциям сумму на строительство Гостиного двора, они имеют право уступить свои акции другим желающим выстроителям, а если такового не найдется, вообще отказаться от своей доли в Гостином дворе, на каких условиях – будет рассмотрено позднее на общем собрании»42. Естественно, вотчинники, «человек не более двадцати пяти», приговора не учинили»43. Но поскольку ярославский губернатор Михаил Константинович Голицын в своем предписании от 4.02.1807 г. ростовскому полицмейстеру и городской думе особо строго указал: «если граждане, имеющие в городе каменные лавки, рукоприкладства не учинят, предоставить им подавать в общее присутствие свои отзывы в самом скорейшем времени»44. Поэтому Алексей, Иван и Мария Серебренниковы, Афанасий Гогин, Александр Щеников, Григорий и Андрей Мальгины, Петр Говядинов, Алексей и Иван Хлебниковы, Григорий Щапов, Иван и Анна Щенниковы, Никита Крылов, Петр Емельянов и Егор Иванов сделали свои, особые объявления губернатору и ростовскому собранию45. В них они указали, что еще в 1781 г. губернатор Алексей Петрович Мельгунов предложил ростовскому обществу построить каменный Гостиный двор, отчего общество отказалось «за ненастоянием в надобности»46. В результате часть купцов сделала каменную застройку города (дома с лавками), выстроив, по сути дела, частный Гостиный двор. По словам вотчинников, согласно решению губернского правления от 22 октября 1780 г. им было позволено для приобретения выгод «внутренность строить по воле хозяина, да и в оградной каменной стене строить каменные же лавки»47. Частники обвинили Ф. Мясникова в том, что он скрыл от общества законные основания существования частного Гостиного двора и требовал выведения торговли из их лавок без согласия общества. «Если бы купцы и посадские знали все истинные обстоятельства сего дела, приговор о поддержке проекта Ф. Мясникова не подписали бы»48. Естественно, вотчинники в объявлениях указали, что живут только за счет дохода от торговли в своих лавках во время ярмарки, получая «пользу с тех лавок самую малую», так как не всегда все лавки занимаются торговцами в ярмарку, не говоря уже о круглогодичном времени49. Упоминали значительные затраты капитала, в том числе ссудного, на строительство домов и лавок, а также «немалые и важные против прочих граждан» городские повинности50. Ответ городского общества на объявления частников был таковым: отзыва с подписками 1781 г., доказывающих отказ ростовского общества строить общественный Гостиный двор «за ненадобностию», не обнаружено, но если он действительно был, то был обусловлен прежним положением ярмарки, а сейчас, через 27 лет, ситуация изменилась: «торговля в ярмарку против того времени весьма уже размножилась»51. По надворным лавкам совершенно справедливо было указано, что по конфирмованному плану во дворах каменных домов позволялось строить сараи, конюшни и другие хозяйственные помещения, но только не лавки. Ордер губернатора Евгения Петровича Кашкина 1789 г. ростовскому полицмейстеру Сукину подтвердил данное положение и потому содержал требование «разломать внутренние лавки» частников52. Городской голова Ф. Мясников действительно не советовался с ростовскими купцами и мещанами, когда направлял «Записку» в министерство внутренних дел, так как получил от них на три года доверенность, «без просьбы общества просить высшее начальство о пользе могущей от Гостиного двора последовать не одним имеющим гражданам лавки, а всему здешнему обществу, состоящему до 2000 душ»53.

Особняком стоят объявления вотчинников Алексея Серебренникова и Егора Иванова, их вернули авторам как «недельные и никакого внимания не заслуживающие по соединению в них разных материев и по причине опорочивания приговора общества»54. Поскольку купцы в своих отзывах «позволили себе сторонние, неследующие укоризненные выражения и вымышленности насчет полицмейстера и думы», ростовское общество вообще не допустило их к рассмотрению55. При этом было решено оставить копии с этих объявлений в думе, и «объяснить купцам, что о таких недельных объявлениях следовало бы общему присутствию об учинении по ним о рассмотрении отнестись куда следует, так как в них значится обнесение полицмейстеру и думе, но оставить без всякого внимания, подтвердив, чтоб они впредь от того воздержались»56.

«Оставленные без внимания» объявления Алексея Серебренникова и Егора Иванова достаточно критичны и остры. Например, А. Серебренников, высказывая свое мнение, пишет: «Ростовское общество никаковых видов на постройку тех дворов не имеет, а только преднамеривается к заведению оных, а притеснение прежде времени наводит на нас издавна, и более 15 годов ростовская городская дума великие разорительные при помощи полиции притеснения делает», так, «городская дума издавна неоднократно усиливается перевести в построенные от оной думы из самых тонких досок в малостоящие шалаши железную торговлю, и к удовольствию градской думы, а к нашему притеснению приезжал неоднократно к нашим каменным лавкам господин полицмейстер Палицын, весьма строго и азартно запрещал в наших лавках товары складывать, не допускал к сложенным товарам, а понуждал в новопостроенные из тонкого теса от той же думы шалаши складывать, почему едва и последняя в наших лавках торговля не расстроилась»57. Ещё одна цитата из объявления А. Серебренникова: «При начатии ярмарки градская дума и полицмейстер, как они по городу власть имеющие, из наших каменных лавок пряжную торговлю насильно палками и по щекам посланные от них били и выгнали в шалаши, а наши лавки, хотя и каменные, а остались и поныне впусте»58.

Объявление Е. Иванова более взвешенное и отчасти конструктивное. Во-первых, строительство Гостиного двора за пределами кремля, по его мнению, более опасно «в пожарном случае», так как на городской площади и недалеко от нее много деревянных сооружений59. Во-вторых, на данном месте отсутствовала ярмарочная инфраструктура – харчевни, трактиры, гостиницы60. Безусловно, как указывает Е. Иванов, в этом отношении хорош частный Гостиный двор, который к тому же крайне удобен для торговли: 600 лавок вотчинников состоят из 4 отдельных корпусов, расстояние между ними «через улицы простирается до 10 саженей, товары по разным сортам в разных рядах и линиях продаются», что удобно для покупателей и позволяет быстро сделать все покупки61. Купец предложил ростовскому обществу построить небольшой Гостиный двор вместо деревянного, постоянно разбираемого, или вообще отказаться от этой затеи, так как лавки частников не во всякую ярмарку занимаются полностью и часто пустуют. При этом жалобщик не преминул посетовать, что горожане, чьи ветхие дома расположены на городской площади, в том числе на том месте, где предполагается строительство Гостиного двора, просили в 1798 г. у городской думы разрешения увеличить их земельные участки для постройки нового добротного жилья62. При письменном приговоре ростовских обывателей в городскую думу к тому же был представлен план строительства новых кварталов, но «и доныне», пишет Е. Иванов, по этому делу «городскою думою ничего не сделано»63. Автор объявления продолжает: «И ежели бы городской голова, и граждане, имеющие домы в плановых линиях, обратили попечение свое на выполнение желания общества и просьбы тех обывателей, и исходатайствовали бы от кого следует позволения на дополнение кварталов на этой площади для построения новых домов, то бы таковой подвиг господина городского главы и граждан гораздо был для человечества полезнее и от всех похвальнее, нежели Гостиный двор, можно сказать, ненужное по прописанным обстоятельствам»64.

Несмотря на недовольство и протесты вотчинников, губернатор все-таки поддержал проект ростовского общества и 27.07.1807 г. направил все документы, в том числе объявления хозяев частного Гостиного двора, на рассмотрение в министерство внутренних дел. Ответ последовал только через два года. Товарищ министра внутренних дел Осип Петрович Козодавлев «по Высочайшему повелению» сообщил, что «главный предмет в сем деле состоит в соглашении выгод: 1) купцов, кои уже построили в городе лавки и производят в них торг; 2) городских жителей, которые имеют надобность в лавках, близко расположенных к их домам; 3) приезжающих на ярмарку купцов, кои по всей справедливости требовать могут, чтобы за известную плату товар их был ограждаем от пожара и расположен был в удобном месте»65. Он предложил разделить торговлю на временную и постоянную. Постоянная – та, которая уже есть и ныне производится в лавках частников. Она удобна для жителей и выгодна для торгующих, потому и должна остаться здесь «без всякого принуждения к перемене до тех пор, пока не возникнет вопрос об этом произвольно»66. Временную торговлю составляет ярмарка с многомиллионным капиталом, «для сохранения столь важного капитала от всякой опасности, удобнейшим без сомнения представляется построить каменный Гостиный двор вне города: ибо таковое положение всегда удобнее для ярмарок, как в рассуждении безопасности от огня, так и для большего порядка при великом стечении народа»67, который во внеярмарочное время использовать в качестве склада68. В министерстве на основе предложения городского головы Ф. Мясникова был составлен проект общественного Гостиного двора в Ростове стоимостью 1 млн. 58 тыс. рублей, представленный ростовскому обществу на рассмотрение 17.04.1809 г.69 Но ростовцы в течение 1,5 лет не могли собрать кворума для принятия приговора по данному вопросу «по причине разъезда из Ростова многих здешних граждан по коммерциям»70. Наконец, в августе 1810 г. в общее присутствие собралось более 100 человек – и правительственный проект был отклонен71. Ростовских купцов, в первую очередь, и мещан не устроило то, что общественный Гостиный двор предполагалось построить за пределами кремля (городской крепости) и, что немаловажно, дороговизна его строительства. Общество приняло решение взять строительство на себя только в том случае, если будет позволено соорудить новые общественные лавки «внутри города в один этаж на удобной площади», где защитой от огня будет земляной вал и достаточная удаленность от обывательских строений72. При этом, по мнению собрания, будут соблюдены права частников, которые будут пользоваться выгодами от собственных лавок до тех пор, «покуда сами торгующие не признают для себя за полезное переместиться с сею торговлею в Гостиный двор»73. С большим энтузиазмом ростовское общество отнеслось ко «второму способу» строительства общественного торгового комплекса: соорудить общественный каменный Гостиный двор на месте бывшего архиерейского дома. «Именно этот проект общество находит для себя самым полезнейшим и выгоднейшим во всех частях способом. Если соблаговолено будет высшим правительством отдать оный на вышеозначенный предмет обществу, и тогда изъясненные в предложениях правительства правила неотменно все соблюстись могут в той мере, как общество предполагает, а для общего порядка от великого на ярмарку народного стечения общество предлагает Мытный двор оставить на устроение его надлежащим образом на предназначаемой выше сего для Гостиного двора площади. В доказательство же точной и несравненно лучшей сего последнего способа обществу произойти могущей пользе, оное каждогодно изъявило согласие взносить из доходов с Гостиного и Мытного дворов по устроении их … в пользу Ярославского приказа общественного призрения по тысяче рублей»74. Собрание городского общества, «изъявя на оную постройку Гостиного двора яко удобнейшую к поддержанию всех, к общей пользе, своё согласие, донесть рапортом губернатору об этом с пополнением, что через обращение архиерейского дома в Гостиный двор не может возникнуть и большей противу ныне существующих цен дорговизны … недостатку в материалах»75 (ил. 4, 5).

Итак, характеристика представленных нереализованных проектов 1794-1810 гг. строительства ярмарочного общественного Гостиного двора в г. Ростове дополняет общую картину его сооружения, позволяет раскрыть истоки и все перипетии социального конфликта в ростовском обществе, полвека будоражившего уездный городок. Кстати, данное противостояние вотчинников и большинства купцов и мещан во многом было спровоцировано несовершенством и противоречивостью российского законодательства разных уровней, традиционным русским бюрократизмом, что позволяло обеим сторонам конфликта отстаивать свои интересы. Безусловно, не обошлось и без подводных течений: первой скрипкой в противоборстве были недавно разбогатевшие ростовские купцы, которые, в первую очередь, стремились к переделу местного рынка. Наконец, можно с уверенностью утверждать, что впервые официально ростовцы решают приспособить бывший архиерейский дом под общественный торговый комплекс на общем собрании 16 сентября 1810 г.

  1. См.: Грудцына Н.В. К истории Ростовского ярмарочного Гостиного двора: проекты 20-х годов XIX в. // ИКРЗ. 2005. Ростов, 2006. С. 476 – 486.
  2. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2354. Л. 22 об. – 23.
  3. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2470. Л. 54 – 54 об.
  4. Там же. Л. 57 – 58.
  5. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 564. Л. 69.
  6. Там же. Л. 10.
  7. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 312. Л. 27.
  8. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 564. Л. 10.
  9. Грудцына Н.В. Указ. соч. С. 298
  10. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 285. Л. 3.
  11. Там же. Л. 5 – 6.
  12. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 416. Л. 5.
  13. ПСЗ. Т. XXI. N 15462.
  14. История Казани. Под ред. З.И. Гильманова. Казань, 1991. т. 1. С. 118.
  15. Там же. С. 118.
  16. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 416. Л. 5.
  17. Там же. Л. 15.
  18. Там же. Л. 15 об.
  19. Там же. Л. 15 – 15 об.
  20. Там же. Л. 15 об. – 16.
  21. Там же. Л. 19 – 20.
  22. Там же. Л. 28.
  23. Там же. Л. 28.
  24. Там же. Л. 29.
  25. Там же. Л. 29.
  26. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2354. Л.. 28 об.
  27. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 564. Л. 3.
  28. Там же. Л. 21 – 22 об.
  29. Там же. Л. 22 об.
  30. Там же. Л. 29 – 29 об.
  31. ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 2354. Л.. 28 об. – 29.
  32. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 564. Л. 37.
  33. Там же. Л. 37 об.
  34. Там же. Л. 59 – 59 об.
  35. Там же. Л. 59 об.
  36. Там же. Л. 64.
  37. Там же. Л. 70 об.
  38. Там же. Л. 59 – 59 об.
  39. Там же. Л. 69 об.
  40. Там же. Л. 75 – 75 об.
  41. Там же. Л. 74 об. – 75 об
  42. Там же. Л. 78 об. – 79.
  43. Там же. Л. 85.
  44. Там же. Л. 85 об.
  45. Там же. Л. 86.
  46. Там же. Л. 86 – 86 об.
  47. Там же. Л. 86 об.
  48. Там же. Л. 86 об.
  49. Там же. Л. 87 об.
  50. Там же. Л. 87 об.
  51. Там же. Л. 88 об. – 89.
  52. Там же. Л. 89.
  53. Там же. Л. 89
  54. Там же. Л. 88 об.
  55. Там же. Л. 88 об.
  56. Там же. Л. 88 об.
  57. Там же. Л. 93 об.
  58. Там же. Л. 93 об.
  59. Там же. Л. 96 об.
  60. Там же. Л. 97.
  61. Там же. Л. 97 об.
  62. Там же. Л. 97 об. – 98.
  63. Там же. Л. 98.
  64. Там же. Л. 98.
  65. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 779. Л. 1 об.
  66. Там же. Л. 1 об. – 2.
  67. Там же. Л. 2.
  68. Там же. Л. 2.
  69. Там же. Л. 3.
  70. Там же. Л. 6.
  71. Там же. Л. 6 об.
  72. Там же. Л. 7.
  73. Там же. Л. 7 – 7 об.
  74. Там же. Л. 7 об. – 8.
  75. Там же. Л. 8.

Всякий, кто достаточно серьезно занимается изучением стилей древнерусской живописи, согласится с тем, что период конца XV – середины XVI в. является одним из самых трудных для понимания ее истории. Проблема порождена, конечно, переходным характером той эпохи. В конце XV – начале XVI в. сформировалось единое Русское государство. В области искусства это привело к активизации влияния различных региональных художественных «школ» или манер отдельных мастеров друг на друга. К сожалению, пока еще не появился такой исследователь, который решился бы разобраться во всем разнообразии стилевых тенденций того времени. Недаром в литературе датировки многих произведений, возникших, с большей или меньшей вероятностью, в рамках этого периода, так сказать, скачут с рубежа столетий в середину XVI в. и обратно, или оказываются в одном из отрезков названного временного промежутка. Именно к таким памятникам принадлежит икона1, уточнению датировки которой посвящена настоящая работа.

Напомню: икона происходит из церкви села Уславцева близ Ростова. Ранее произведение неоднократно кратко описывалось2, но ни разу это не было сделано с необходимой полнотой. Попытаемся восполнить указанный пробел.

На иконе представлено семь святых в полный рост (ил. 1). В центре изображен епископ Леонтий Ростовский, справа от него – епископ Исаия Ростовский, преподобный Авраамий Ростовский, на правом поле иконы – юродивый Исидор Ростовский. Слева от Леонтия – епископ Игнатий Ростовский, преподобный Сергий Радонежский и на левом поле иконы – юродивый Максим Московский. По размерам фигуры юродивых на полях более чем в три раза уступают изображениям святых в среднике иконы.

Важнейшей чертой иконографической программы рассматриваемого произведения является то, что на нем в единую группу объединены ростовские и московские святые, причем первые из них количественно и иерархически явно преобладают3. Поэтому икону предлагается называть «Ростовские и избранные московские святые».

Св. Леонтий, представленный в центре композиции, облачен в светло-розовый подризник в косую белую клетку. Складки на нем обозначены красновато-коричневыми линиями. Источники показаны парными темно-серыми полосами. Епитрахиль, палица и поручь правой руки золотые, украшены цветными камнями, жемчугом в виде белых точек и расчерчены черными полосами орнамента. Первые две украшены понизу красными кистями. Фелонь светло-зеленая, с белыми крестами и другими декоративными элементами. Омофор белый, с красно-коричневыми крестами и полосами. На голове святителя белый клобук с серыми воскрыльями. В левой руке епископа, покрытой фелонью и омофором, Евангелие с золотой, оформленной камнями, жемчугом и орнаментом крышкой переплета и ярким киноварным обрезом. Лик святого моделирован желтовато-коричневой охрой по оливковому санкирю, с плавными высветлениями на выпуклых местах. Зрачки обозначены черными точками, а белки – небольшими белыми бликами. Характерной чертой данного образа являются вьющиеся пряди волос святителя, выбившиеся из-под клобука.

Цветовые решения образов святых Исаии и Игнатия подчеркнуто схожи. Они оба облачены в белые подризники со светло-серыми складками и темно-серыми источниками. Золотые епитрахили, палицы и поручи святителей украшены подобно соответствующим элементам образа св. Леонтия. На Исаие и Игнатии сходные белые фелони, в основном, отличающиеся размерами красно-коричневых крестов и других элементов оформления. Сходны и Евангелия с золотыми декорированными крышками и зелеными обрезами. Подобны и белые омофоры с темно-серыми крестами и полосами. Почти одинаковы белые клобуки святых. Лики их также очень похожи, за двумя исключениями: борода Игнатия в нижней части округлая, а у Исаии в той же части распадается на небольшие пряди и тронута сединой. Техника написания личного та же, что и у образа Леонтия рассматриваемой иконы.

Схоже решены и образы преподобных Сергия и Авраамия. На них желтые подризники со светло-коричневыми складками, вишнево-коричневые мантии, зеленые с красными рисунками куколи и черные пояса. Свитки, белый – у Авраамия и серый – у Сергия, перевязаны красными нитями. В такой же технике, как и личное святителей, написаны соответствующие элементы изображений преподобных. Их лики схожи, но не во всем. В частности, в волосах на голове и в бороде Авраамия обозначены седые пряди, тогда как в волосах Сергия седина отсутствует.

Обувь святителей красно-коричневая, а у преподобных – темно-коричневого цвета. Позем средника зеленый, нанесен разной плотности горизонтальными мазками, сквозь которые просвечивает белый левкас.

Почти целиком обнаженные фигуры юродивых на полях иконы выполнены теми же живописными приемами, что и личное персонажей средника. На св. Максиме – белая набедренная повязка с черными полосками, на св. Исидоре – ткань болотно-зеленого цвета, прикрывающая нижнюю часть торса и правое плечо. Зеленый позем у изображений юродивых такой же, как и в среднике. Следовательно, оба юродивых написаны одновременно со святыми средника иконы одним и тем же художником.

Нимбы всех семи персонажей обозначены двойными циркульными линиями. Фон иконы золотой. Значительную роль в общем решении образа играют тщательно нанесенные киноварью надписи, обозначающие имена святых. В нижней и верхней части доски неплохо сохранились киноварные сплошные полосы опуши. Доска иконы очень тщательно обработана как с лицевой, так и с оборотной стороны. Левкас наложен и отшлифован также с большим мастерством.

Сразу бросается в глаза вытянутость пропорций центральной группы. Действительно, небольшие головы святых составляют примерно десятую часть их фигур. Однако все вместе эти фигуры образуют очень устойчивую, почти монолитную группу, в которой, в какой-то мере, скрадывается неестественность упомянутых пропорций. Видимо, с целью усиления такого впечатления художник вписал центральную группу святых (с учетом нимбов) в предельно статичную фигуру – квадрат.

При поверхностном взгляде может показаться, что святые в среднике расположены строго фронтально. На самом же деле боковые фигуры изображены в легком, почти незаметном развороте к центру. При этом центральная фигура слегка перекрывает своих соседей, а те, в свою очередь, также перекрывают фигуры преподобных. К центру направлены взоры святых. То же направление, при фронтальном расположении ликов, отмечает изображение носов. С еще большей определенностью к центру обращены фигуры юродивых.

Более чем очевидна симметричность композиции иконы. Симметрично расположены не только основные цветовые пятна и важнейшие элементы композиции, но и многие мельчайшие элементы изображения. Весьма характерен в этом отношении рисунок складок одежд святых. Так, например, длинные складки от выставленных вперед ног Авраамия и Исаии имеют одинаковый наклон, то есть параллельны друг другу. С таким же углом наклона и так же параллельно изображены аналогичные складки у противоположной пары святых. Чтобы еще более усилить симметричность композиции, художник даже пошел на заведомое нарушение обычая. Он изобразил ромбовидную «палицу» епископа Исаии не у правого бедра, как это положено по традиции, и как она изображена у епископов Леонтия и Игнатия, а у левого. Вероятно, все эти средства служили одной цели – достижению впечатления единства центральной группы святых.

И все-таки далеко не все элементы композиции подчинены жесткой симметрии. Например, вправо от центра смещены такие семантически важные детали, как находящиеся в руках святителей Евангелия, а их наклон создает впечатление легкого движения в ту же сторону. Но оно уравновешено рядом элементов, создающих впечатление встречного движения. Самыми заметными из них являются наклоненный влево свиток в руке Авраамия и «летящий» омофор епископа Леонтия. Такими средствами, надо думать, художник стремился ослабить некоторый схематизм данного произведения.

Особо следует подчеркнуть, что наша икона создана хоть и не выдающимся, но все-таки высокопрофессиональным мастером. Вся ее художественная система необыкновенно продумана и выверена. В ней нет никаких признаков примитивизма, столь свойственного многим произведениям, вышедшим из провинциальных мастерских среднего уровня.

Как мы убедились, колорит иконы сильно высветлен и изыскан. Он явно близок произведениям Дионисия и мастеров его круга. Близки их творениям и чрезмерная вытянутость фигур, и графичность манеры письма, и характерные приемы изображения одежд на нашей иконе. В качестве аналогов можно назвать такие известные произведения Дионисия и художников его круга, как роспись 1502 г. Рождественского собора Ферапонтова монастыря, икону «Положение пояса и ризы Богоматери» (около 1485 г.) из церкви села Бородава, житийные иконы конца XV – начала XVI в. московских митрополитов Петра и Алексия из Успенского собора Московского Кремля4 и др.

Несомненно, художник нашей иконы, в основном, следовал за мастерами круга Дионисия, но не во всем. Цветовое решение ликов написанных им святых иное, чем в произведениях названных столичных художников. Здесь нет того характерного нежно-розового вохрения, по которому можно отделить произведения Дионисия и наиболее близких ему мастеров от творений других современных им художников, и московских в том числе.

Довольно долгое время рассматриваемую икону датировали концом XV – началом XVI в.5 Но эта датировка присутствовала без какого-либо обоснования лишь в каталогах выставок и в популярных изданиях.

Первая специальная небольшая работа, посвященная тому же произведению, была обнародована автором этих строк совместно с С.В. Сазоновым в 1993 г. Тогда мы пришли к выводу, что оно написано одним из последователей Дионисия в начале XVI в. – примерно в период правления ростовского архиепископа Вассиана Санина (1506-1515)6.

Позже вышли в свет две статьи разных авторов, поразительно схожие по основным подходам и выводам. Писавшие их А.Л. Вахрина (ныне Третьякова) и Н. Гордеева утверждают, что интересующая нас икона создана в середине XVI в. – после 1547 г.7 Обосновывая свое утверждение, и та, и другая весьма неопределенно говорят о стиле иконы, который якобы характерен для более позднего времени, чем рубеж XV – XVI вв.8 При этом А.Л. Вахрина (Третьякова) не приводит ни одной аналогии исследуемой иконе из живописи середины XVI в. По мнению Н. Гордеевой, «чрезвычайно вытянутые» пропорции фигур на той же иконе «не находят аналогий в живописи конца XV – раннего XVI в.»9. В качестве аналогов пропорциональному построению фигур исследуемого произведения она приводит несколько икон середины – второй половины XVI в.10 Но если бы изучение древнерусской живописи исчерпывалось только анализом пропорционального построения изображений, то все проблемы этой науки давно были бы решены. Однако такой анализ, проводимый без учета других компонентов изображения, мало что дает для атрибуции памятников иконописи. В данном же случае цветовое и пластическое решение произведений11, указанных Н. Гордеевой, поразительно мало напоминает то, что мы видим на нашей иконе.

Более того, вопреки мнению исследовательницы, пропорциональное построение фигур святых на последней обнаруживает многочисленные аналогии в живописи Дионисия и мастеров его круга. В целом ряде сцен настенной росписи (1502) Рождественского собора Ферапонтова монастыря, выполненной Дионисием и художниками его школы, головы персонажей составляют десятую часть их фигур. Таковы, например, композиции «Встреча Марии и Елизаветы», «Притча о десяти девах», «Стена еси девам... » и др. Аналогичными пропорциями наделены образы на известной иконе «Распятие», написанной Дионисием в 1500 г. для иконостаса Павло-Обнорского монастыря12, и на иконе начала XVI в. круга Дионисия «О тебе радуется»13. Вообще же наблюдения показывают, что пропорциональные построения образов в творчестве художников того времени не были устойчивыми и варьировались в довольно значительных пределах. В частности, и на исследуемой иконе фигуры юродивых заметно менее вытянуты, чем фигуры ее средника. Как видим, особенности пропорционального построения образов на иконах, взятые сами по себе, не могут являться надежным датирующим признаком.

Следует подчеркнуть, что комплексного анализа произведения, который мог бы помочь уточнить его датировку, ни А.Л. Вахрина (Третьякова), ни Н. Гордеева не провели. По мнению первой из них, решающим аргументом в пользу датировки иконы серединой XVI столетия является то, что изображенные на ней «юродивые Максим и Исидор были канонизированы к общецерковному празднованию лишь в середине XVI в.: Максим – на соборе 1547 г., а Исидор – между 1547 и 1549 гг.»14. В пользу той же версии Н. Гордеева предлагает сходные соображения. Почитание Исидора «началось в ростовских землях видимо вскоре после кончины (1474 г.), т.е. еще в конце XV в. С середины XVI века почитание Исидора Твердислова приобретает общецерковный характер»15. «Вероятнее всего на ростовской иконе мы имеем одно из изображений Максима Блаженного, сделанных уже после его канонизации, т.е. не ранее 1547 г.»16. Однако специальных исследований по истории почитания названных святых ни А.Л. Вахрина (Третьякова), ни Н. Гордеева не производили.

По поводу присутствия на иконе изображений трех ростовских святителей Леонтия, Исаии, Игнатия и преподобного Сергия Радонежского ни у кого никаких вопросов не возникало, поскольку они, по общему мнению, официально почитались как святые еще до ее написания.

Недавно мной было установлено, что и преподобный Авраамий, и юродивый Исидор к концу XV в. уже были прославлены, а в первой трети XVI в. их культы обрели общецерковный статус. Тогда вместе с епископами Леонтием, Исаией и Игнатием они воспринимались как некая особая общность, иначе говоря – собор ростовских святых17.

В данный момент проблематичным является только один персонаж рассматриваемой иконы – блаженный Максим Московский. В своих выводах о времени начала его почитания А.Л. Вахрина (Третьякова) и Н. Гордеева следовали за Н. Барсуковым18 и Е.Е. Голубинским19. Последний наиболее определенно высказался по данному вопросу. По его мнению, местное празднование «на Москве» блаженному Максиму установлено собором 1547 г., «а предполагать чтобы это было подтверждением прежде установленного празднования, нет никакого основания, ибо и прежде нее празднование могло быть установлено только митрополитом и подтверждать митрополиту митрополита не было бы никакого побуждения и резона»20.

Однако документы явно противоречат данному утверждению автора. Память св. Максима имеется в месяцеслове сборника конца XV в., владельцем которого являлся великокняжеский дьяк Данило Мамырев21, служивший непосредственно в Московском Кремле22. Иерусалимский Устав конца XV – начала XVI в., ныне хранящийся в Нижнем Новгороде, содержит память того же святого23. В Лисицком монастыре близ Великого Новгорода в 1504 г. был написан Требник, в нем также присутствует память блаженного Максима24. Еще митрополит Макарий (Булгаков) указал на месяцеслов начала XVI в. с памятью Максима юродивого25. Существует церковный Устав 1522 г., принадлежавший епископу вологодскому и пермскому Алексею (1525-1543), в котором есть тропарь и кондак Максиму Московскому. В них, в частности, дается характеристика подвига юродивого, а в тропаре указывается на его телесную наготу, которую он не прикрывал даже в морозы: «Ноготою телесною, терпением обнажил еси вражиа коварствиа, обличяа неподобнаа деяниа, зелне страждуща солнячныи вар и ноужныя великыя студени, мраза и огня не чуяше Божиею помощию покрываем, Максиме премудре»26.

Таким образом, данные тексты содержат как бы общую характеристику иконографии Максима. Именно таким, то есть в одной набедренной повязке, он и изображен на нашей иконе. Любопытно, что в том же Уставе 1522 г. указано: «А другую ему память празднуют м(еся)ца генваря 21 на памят с(вя)т(о)го Максима Исповедника»27. Следовательно, блаженный Максим Московский, по крайне мере, в конце XV – первой четверти XVI в. почитался не только в Москве, но и далеко за ее пределами.

После всего вышесказанного аргументы А.Л. Вахриной (Третьяковой) и Н. Гордеевой теряют всякую убедительность. Вопреки их мнению, не только некоторые, а все представленные на исследуемой иконе святые чтились церковью в конце XV – первой четверти XVI в.

Ранее в качестве датирующего признака того же произведения не привлекались имеющиеся на нем надписи. По моей просьбе с ними ознакомился А.А. Турилов и отнес их к концу XV – первой трети XVI в.28

Казалось бы, теперь ничто не мешает вновь датировать икону концом XV – началом XVI в. Однако живопись личного не дает оснований быть уверенным в этом. Все-таки более надежно отнести икону к первой трети XVI в.29

И последнее. Давно принято считать, что рассматриваемая икона принадлежит кисти ростовского мастера. Однако мне не удалось найти ни одного примера в ростовской иконописи, близкого данному памятнику. Напротив, как мы убедились выше, все подобные аналоги обнаруживаются лишь в живописи Москвы. Следовательно, нашу икону написал не ростовский, а московский художник, лишь частично следовавший творческой концепции Дионисия и мастеров его круга. Но иконографическая программа этого произведения, несомненно, выработана его ростовским заказчиком.

  1. Государственный музей-заповедник «Ростовский кремль». И-517. 71,5 х 56 х 2,7 см.
  2. Иванов В. Ростов. Углич. М., 1975. С. 123; Кривоносов В. Ростовский музей-заповедник. Путеводитель. Ярославль, 1975. С. 93-95.
  3. Мельник А.Г., Сазонов С.В. Икона «Ростовские святые и Сергий Радонежский» // Научная конференция, посвященная 125-летию со дня рождения Михаила Ивановича Смирнова. Тез. докл. Переславль-Залесский, 1993. С. 66.
  4. См.: Лазарев В.Н. Русская иконопись. Московская школа. М., 1983. Ил. 117, 118, 119. Библиографию об этих иконах см.: Словарь русских иконописцев XI – XVII веков / Ред.-сост. И.А. Кочетков. М., 2003. С. 187-188.
  5. Живопись Ростова Великого. Каталог / Сост. С. Ямщиков. М., 1973. Б.п.; Иванов В. Указ. соч. С. 123; Кривоносов В. Указ. соч. С. 93; 1000-летие русской художественной культуры. М., 1988. С. 67.
  6. Мельник А.Г., Сазонов С.В. Указ. соч. С. 66-67.
  7. Вахрина А.Л. Об иконе «Сергий Радонежский и ростовские чудотворцы» из собрания Ростовского музея // ИКРЗ. 1995. Ростов; Ярославль, 1996. С. 69; Гордеева Н. О датировке иконы «Ростовские чудотворцы и Сергий Радонежский» // Золотой Рожок. М., 1999. С. 98.
  8. Вахрина А.Л. Указ. соч. С. 68; Гордеева Н. Указ. соч. С. 92-95.
  9. Гордеева Н. Указ. соч. С. 92.
  10. Там же. С. 95.
  11. См. воспроизведение этих икон: Розанова Н.В. Ростово-Суздальская живопись XII – XVI веков. М., 1970. Ил. 41, 87; Смирнова Э.С. Московская икона XIV – XVII веков. Л., 1988. Ил. 186.
  12. Икона хранится в Государственной Третьяковской галерее. Инв. № 29971; См.: Кочетков И.А. Еще одно произведение Дионисия // Памятники культуры. Новые открытия. 1980. Л., 1981. С. 261-267.
  13. Икона хранится в Государственной Третьяковской галерее. Инв. № 28640; См.: Дионисий и искусство Москвы XV – XVI столетий. Каталог выставки. Л., 1981. С. 54, ил. 54.
  14. Вахрина А.Л. Указ. соч. С. 68.
  15. Гордеева Н. Указ. соч. С. 97.
  16. Там же. С. 98.
  17. Мельник А.Г. История почитания ростовских святых в XII – XVII веках. Автореф. канд. исторических наук. Ярославль, 2004. С. 16-17.
  18. Барсуков Н. Источники русской агиографии. СПб., 1882. Стб. 347-348.
  19. Голубинский Е. История канонизации святых в Русской церкви. 2-е изд. М., 1903. С. 89.
  20. Там же.
  21. Описание рукописей библиотеки Иосифо-Волоколамского монастыря из епархиального собрания ГИМ / Сост. Т.В. Дианова, Л.М. Костюхина, И.В. Поздеева // Книжные центры Древней Руси. Иосифо-Волоколамский монастырь как центр книжности. Л., 1991. С. 337.
  22. См. о нем: Мельник А.Г. Московский великокняжеский дьяк Данило Мамырев // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. М., 2006. № 2(24). С. 61-69.
  23. Каталог рукописных книг из собрания ИГОУИБ. Ч. 1. XV – XVII вв. / Сост. И.В. Нестеров. Нижний Новгород, 1999. С. 11.
  24. Описание рукописей Соловецкого монастыря, хранящихся в библиотеке Казанской духовной академии. Казань, 1898. Ч. 3. Отд. 1. С. 101-103.
  25. Макарий (Булгаков). История русской церкви. СПб., 1877. Т. 8. Кн. 3. С. 42.
  26. Российская государственная библиотека. Отдел рукописей. Ф. 256. № 446. Л. 84 об.
  27. Там же. Л. 84 об.
  28. Искренне благодарю А.А. Турилова за эту консультацию.
  29. Иконография ростовских святых. Каталог выставки / Сост. А.Г. Мельник. Ростов, 1998. С. 54.

Основной причиной затянувшейся до самого недавнего времени путаницы в атрибуции и датировках сохранившихся и исчезнувших с научного горизонта произведений ростовского цикла В.В. Верещагина оказалось десятилетиями господствовавшее в искусствоведческой литературе ошибочное представление о том, что художник приезжал в Ростов и работал здесь якобы лишь дважды: с декабря 1887 по 24 февраля 1888 г. (с перерывом на поездку в Кострому) и, в другой раз, в июле-августе 1891 г. При этом, из-за незнания точной даты первого его сюда приезда, состоявшегося, как недавно нами установлено, не ранее 28 или 29 декабря 1887 г. (по старому стилю, т.е. 9 или 10 января 1888 г. по новому), утвердилась необоснованная в нижней своей дате двойная датировка большей части цикла и примыкающих к нему произведений 1887-1888 годами. Истинную картину создания ростовского цикла Верещагина существенно искажали и ошибочные сведения о времени изготовления выдающимся ростовским мастером-резчиком Михаилом Дмитриевичем Левозоровым сохранившихся до наших дней высокохудожественных рам к картинам Верещагина (якобы до лета 1889, на самом деле, не позже июля 1888 г.)

Эти несоответствующие действительности представления получили развернутую критическую оценку, которая, в разных аспектах, была сформулирована в недавних работах автора настоящей статьи1. В них рассматривается целый ряд ранее неизвестных или ложно интерпретированных письменных, а также забытых печатных источников. В результате введения в научный оборот обойденных вниманием исследователей неопубликованных писем Верещагина к ростовским его адресатам и других источников оказалось возможным обнаружить и прочитать некогда выпавшие из биографии художника две содержательные страницы, открывающие подробности еще двух его приездов в Ростов и без малого полуторамесячного пребывания и работы на ростовской земле: с 26 июня по 25 июля 1888 и в первой половине мая 1889 г.2 Эти открытия, вместе с аналитическим осмыслением ранее известных фактов, позволили окончательно разрешить практически все проблемы, связанные с историей создания ростовского цикла В.В. Верещагина и значительной части примыкающих к нему работ (из костромского и ярославского циклов). При этом удалось установить их датировки с редкой, за единственным исключением, точностью (до одного-двух месяцев, иногда – недель). Хронология и география создания этих работ представляется теперь в следующем виде: 1) не ранее 28-29 декабря 1887 – 24 февраля 1888 г. (с. Богослов на Ишне Ростовского уезда, окрестности Ярославля, Ростов Великий) – «Иконостас церкви Иоанна Богослова на Ишне», «Внутренний вид церкви Иоанна Богослова на Ишне», «Отставной дворецкий» (все три в ГРМ), «Вход в церковь Иоанна Богослова на Ишне», «Улица в городе Ростове при закате солнца зимой», «Княжьи терема в Ростовском кремле» (местонахождение неизвестно); 2) после 2 февраля-16 февраля 1888 г. (Кострома) – «Усыпальница бояр Салтыковых и других боярских фамилий в Богоявленском женском монастыре в Костроме», «Входная дверь в собор Ипатьевского монастыря» (местонахождение неизвестно); 3) вторая декада мая – 25 июня 1888 г. (с. Толчково близ Ярославля) – «Паперть церкви в селе Толчкове близ Ярославля» (ГТГ), «Паперть церкви в селе Толчкове близ Ярославля с детьми сторожа», этюды отдельных уголков той же церкви с иконами и фресками (местонахождение неизвестно); 4) 26 июня – 25 июля 1888 г. (с. Богослов Ростовского уезда) – «Перед исповедью на паперти сельской церкви» (ГРМ); 5) первая половина мая 1889, 21 июля – 4 августа 1891 (с. Богослов Ростовского уезда) – наброски и, возможно, эскиз интерьера церкви Иоанна Богослова на Ишне (местонахождение неизвестно) к картине «На этапе. Дурные вести из Франции» (ГИМ; закончена в Москве не ранее конца 1891 г.); 6) после 15 июля 1888 – не позднее октября 1895 г. (с. Богослов Ростовского уезда) – набросок с видом церкви Иоанна Богослова на Ишне, «выкрашенной старостой-ревнителем в ярко-красную краску» (местонахождение неизвестно)3. Однозначно устанавливается время создания выполненных в Ростове сохранившихся рам М.Д. Левозорова к трем из этих произведений4. С большой долей вероятности определяется и судьба трех ростовских работ Верещагина 1888 г., не вернувшихся в Россию после нью-йоркского аукциона 1891 г. («Вход в церковь Иоанна Богослова на Ишне», «Улица в городе Ростове при закате солнца зимой», «Княжьи терема в Ростовском кремле»)5.

В переписке художника с И.А. Шляковым, А.А Титовым и другими лицами с февраля 1888 и вплоть до начала января 1904 г., встречаются сведения о пожеланиях или прямых его намерениях посетить Ростов в ближайшее, либо в более или менее отдаленное время. В большинстве случаев определенно известно, состоялись или не состоялись эти приезды. Несколько других предполагавшихся кратковременных (от «двух-трех часов» до одного-двух дней) посещений или остановок В.В. Верещагина в этом городе на настоящем этапе исследования могут быть подтверждены или опровергнуты только в результате привлечения новых, неизвестных сейчас документов. Наиболее перспективным для положительного разрешения представляется вопрос о возможном кратком его пребывании в Ростове, в отсутствие здесь И.А. Шлякова, летом 1890 г.6 Но в любом случае, эти сведения, за исключением, касающемся вышеупомянутого приблизительно датированного небольшого наброска с видом церкви Иоанна Богослова на Ишне, вряд ли могут внести какие-либо дополнения в хорошо прослеживаемую по документам историю создания известных сейчас из разных источников произведений ростовского цикла7. Основная цель дальнейшего исследования этих и других документальных материалов – вписать новооткрытые ростовские страницы личной и творческой биографии В.В. Верещагина в летопись художественной и культурной жизни города рубежа 80-90-х годов XIX в. во всей полноте исторических, бытовых и психологических подробностей.

Ранее неизвестные ростовские страницы в биографии Верещагина получили отражение более чем в пятидесяти источниках, хранящихся в нескольких архивных и книжных собраниях. Помимо разноязычных выставочных каталогов, прижизненных газетных и журнальных публикаций, это письма к В.В. Верещагину И.А. Шлякова, А.А. Титова и других лиц, главным же образом, письма самого Василия Васильевича, написанные непосредственно в Ростове и его ближайших окрестностях, присланные им сюда из местечка Мезон-Лаффит под Парижем, из самой французской столицы, из Петербурга, Москвы, Ярославля, Костромы, Нью-Йорка, Кисловодска, Пятигорска, Ахена – почти отовсюду, куда бы в эти годы судьба ни приводила художника. Эти письма отражают и пребывание Верещагина на ростовской земле, и подготовку к его сюда приездам, либо ретроспективно проливают дополнительный свет на произошедшие когда-то события ростовской жизни и на его в них участие. При всей условности такого деления, оно имеет смысл, способствуя в ряде случаев уточнению сведений биографического характера и датировки недатированных источников.

Ввиду весьма значительного объема материала и, нередко, необходимости аналитического сопоставления документов разного времени, в том числе, относящихся к многочисленным лицам и событиям, упомянутым в переписке художника, мы вынуждены разделить публикацию этого своего исследования на несколько частей. В настоящей статье ставится цель подробно рассмотреть ряд документальных свидетельств, в которых отражены связанные с Ростовом события и факты после переселения художника из этого города в Москву в феврале 1888 г. и во время его здесь пребывания до отъезда в Париж в начале марта того же года. Оговоримся сразу, что по отношению к этому периоду речь идет о неопубликованных и впервые вводимых в научный оборот письмах самого Василия Васильевича, поскольку соответствующие послания его ростовских адресатов не выявлены. В каком-то смысле, настоящую статью можно рассматривать как результат разработки источников, которая должна лечь в основу развернутых комментариев к соответствующим письмам Верещагина в подготавливаемом в настоящее время издании переписки художника с И.А. Шляковым, А.А. Титовым и др. (в рамках совместного издательского проекта ГМЗ «Ростовский кремль» и ГАЯО)8.

Итак, как известно, в первый свой приезд Верещагин покинул Ростов 24 февраля 1888 г. (по ст. стилю), т.е. 7 марта по новому (год был високосный), с пятью созданными здесь относительно небольшими по размеру живописными работами: двумя городскими пейзажами («Улица в Ростове при закате солнца зимой», «Княжьи терема в Ростовском кремле») и тремя интерьерами пригородной церкви Иоанна Богослова на Ишне, которые, в рамах ростовского резчика М.Д. Левозорова, вскоре были представлены, в числе 74 написанных в разное время и в различных странах произведений живописи, на открывшейся 1 апреля (по нов. стилю) 1888 г. третьей персональной его выставке в Париже9.

Выехав 24 февраля (7 марта) из Ростова, Василий Васильевич, судя по датам на письмах, более недели, по крайней мере, до 3 (15) марта включительно, живет в Москве, остановившись в гостинице «Славянский базар» на Никольской улице и поддерживая интенсивную переписку с ростовскими своими знакомыми. За шесть дней, с 27 февраля по 3 марта им будет отправлено четыре письма к И.А. Шлякову в Ростов и одно передано А.А.Титову, находившемуся тогда по своим делам в Первопрестольной10. Отражая чисто человеческие отношения художника с новыми ростовскими его знакомыми, эти письма содержат целый ряд ранее неизвестных ценных сведений историко-культурного характера.

В первом своем письме от 27 февраля Верещагин обращается к Шлякову с необычайно теплыми словами благодарности за оказанное ему в Ростове гостеприимство: «Многоуважаемый Иван Александрович! Земной Вам поклон за Ваше милое, доброе участие ко мне и жене моей за все время нашей поездки, надеемся и впредь пользоваться Вашим благоволением, которое будет сказываться на Вас большим или меньшим успехом в работах, здоровье и проч.»11 Эта часть письма требует комментария. Выраженная художником надежда и в будущем пользоваться «благоволением» со стороны И.А. Шлякова (и, заметим от себя, – его родственников), несомненно относится к возможности снова приезжать и работать в Ростове, принимая «и впредь» помощь И.А. Шлякова в обустройстве здешнего своего быта, в организации работ по изготовлению рам для картин, в приобретении предметов старины для верещагинской коллекции и их реставрации, пересылке корреспонденции, при знакомстве с экспонатами Белой палаты, экскурсиях по ростовским и пригородным храмам и монастырям и многим иным услугам, которые с первого же приезда ему здесь оказывались, вплоть до предоставления в долг довольно крупных денежных сумм12. С другой стороны, с полной откровенностью и присущей Верещагину подчас обескураживающей прямотой, он подчеркивает и заинтересованность самого Шлякова проявлять «благоволение» к приезжей знаменитости, что и «будет сказываться» (подразумевается – отчасти «уже сказалось») «в больших или меньших успехах в работах» гостеприимного ростовца. Здесь Василий Васильевич имеет ввиду уже состоявшееся плодотворное свое участие в комплектовании музейного собрания, авторитетную поддержку деятельности Ростовского музея, творческих и общественных начинаний его хранителя перед лицом светского и духовного начальства и, на будущее – сочувственные о них печатные отзывы, оценку рисунков и литературных трудов Шлякова, помощь ему в разработке реставрационных и художественных проектов, готовность споспешествовать экспонированию изделий шорной мастерской братьев Шляковых на промышленной выставке в Париже и т.д.13 Не забыта здесь Верещагиным и собственная роль, кажется, несколько преувеличенная, в деле поправления здоровья Ивана Александровича14.

В том же письме от 27 февраля содержится ранее неизвестное и на данное время единственное, весьма ценное для истории художественной жизни в Ростове свидетельство о пребывании здесь в феврале 1888 г. петербургского художника академика М.Я. Виллие и о его знакомстве с В.В. Верещагиным15. Оно представляется важным источником для установления более точной датировки отдельных акварелей Виллие, выполненных в Ростове и его окрестностях в 1886 – начале 1890-х годов, а также проливает дополнительный свет на историю реставрации настенных росписей кремлевской Воскресенской церкви, с 1886 г. раскрывавшихся из-под под позднейших записей по инициативе и под наблюдением Виллие16.

Имеются определенные основания полагать, что В.В. Верещагин и М.Я. Виллие знали друг друга еще по Парижу, где оба постоянно проживали в 1880-х годах (последний до 1886 г.)17 Не исключено также, что работавшие в начале 1888 г. в Ростове и его окрестностях над близкими по тематике произведениями (церковный интерьер, городской пейзаж, памятники архитектуры с элементами жанра), Верещагин и Виллие тогда же и здесь же могли познакомиться. На жанровую и, в определенной степени, тематическую близость ростовских работ того и другого указывает список произведений Виллие: «Церковь Иоанна Богослова на Ишне», «Ишна», «Внутренность церкви Спаса на Сенях в Кремле», «Алтарь церкви Воскресения в Кремле» «Церковь Воскресения в Кремле», «Церковь св. Иоанна Богослова в Кремле», «Праздничный звон на соборной колокольне», «Храм Всемилостивого Спаса и Толкучий рынок», «Ростов», «Общий вид г. Ростова Великого», «Яковлевский монастырь на озере Неро» и др.18 Однако знакомство художников едва не привело к серьезному между ними конфликту, в предотвращении которого невольно пришлось принять непосредственное участие И.А. Шлякову, причем, выступить в качестве доверенного лица Верещагина именно в Ростове. Из письма от 27 февраля 1888 г. следует, что, едва прибыв в Москву, Василий Васильевич узнал о слухах, которые распространяет про него все еще находившийся в Ростове Виллие. Суть их заключалась в том, что Верещагин-живописец якобы использует или использовал в своих целях знакомства и связи в высших аристократических кругах Запада. Василий Васильевич дает решительную отповедь этим слухам: «Будьте добры, – обращается он к Шлякову, – скажите Вилье, что в рассказе его обо мне вкрадываются очевидные неверности: принц Уэльский никуда не таскал меня с собою, и я никогда не пользовался его покровительством (хотя и знаком с ним, как со многими государями и принцами). По натуре своей, я всегда любил уединение и независимое занятие, заказов же никогда, никаких, ни от кого не принимал»19. Здесь речь идет, вероятнее всего, о событиях, относящихся к пребыванию Верещагина в Дели в 1875 г., во время приезда туда принца Уэльского (Валлийского) Альберта-Эдуарда, в 1901-1909 гг. – английского короля Эдуарда VII, изображенного на его картине «Будущий император Индии» (1875-1879. Музей «Викториум-мемориум» в Калькутте)20. Не исключено также, что близкий к русским придворным кругам Виллие что-то знал и о возможных недавних встречах Верещагина с принцем Альбертом-Эдуардом в Лондоне, куда художник заезжал на краткое время по дороге из Парижа в Россию за два месяца до описываемых событий, в декабре 1887 г.21 Декларируемую свою принципиальную независимость от царственных особ Василий Васильевич поручает заявить перед работавшим в Ростове по личному заказу Александра III Виллие постоянно безотказному И.А.Шлякову, с его «всегдашним тактом и умеренностью», а в случае несогласия, высказывает намерение написать петербургскому гостю такое «письмо по этому поводу, что ему может не понравиться»22. Поручение, вероятно, было выполнено, т.к. в дальнейшей переписке Верещагин к этой теме не возвращается. Как видим, исполнение Шляковым этого поручения весьма деликатного свойства – еще одна грань упомянутого «благоволения», которым Василий Васильевич «пользовался» со стороны своего ростовского друга и почитателя.

Значительный биографический и историко-культурный интерес представляет упоминание в цитируемом письме еще двух связанных с Ростовом и, одновременно, с В.В. Верещагиным, лиц, чьи фамилии приведены здесь без инициалов. «Андрей Александрович [Титов], – сообщает Шлякову из Москвы Верещагин, – доставит Вам несколько вещей, которые потрудитесь переслать от меня Волоцкому (выделено нами – Е.К.) Покупая кое-какой хлам, не утерпел, чтобы не приобресть, что попалось под руку <...> Я поговорил с Сизовым (выделено нами – Е.К.) на счет Волоцкого, пусть он перешлет свою книжку Сизову, который представит ее и сделает все остальное»23. Личность упомянутого здесь общего московского знакомого Верещагина и Шлякова, сотрудника Исторического музея Сизова хорошо известна и не вызывает вопросов, хотя связи его с Ростовом никогда не были предметом специального исследования. Владимир Ильич Сизов (1840-1904) – историк-археолог, в качестве члена Императорского Московского Археологического общества участвовал в наблюдении над реставраций Белой палаты и побывал с этой целью в Ростове еще до открытия в ней Музея церковных древностей, в мае 1883 г.24 29 сентября 1885 г. он принял участие в торжествах освящения реставрированной т.н. «пещерной церкви» – придела св. Леонтия Ростовского в Успенском соборе и опубликовал статью об этом событии, содержавшую малоизвестные тогда сведения по истории Ростова25. В тот же день побывал в Белой палате и оставил свою подпись в музейной Книге посетителей26. Не позднее 1886 г. В.И. Сизов получил почетное звание «члена-сотрудника Ростовского музея церковных древностей»27. Разнообразными были его деловые и дружеские связи с В.В. Верещагиным. В январе 1888 г., во время пребывания художника в Ростове, В.И. Сизов оказывал содействие при покупке в Москве произведений искусства для его коллекции, в частности, картины И.И. Левитана «Осеннее утро. Туман» (1887. ГТГ)28. Содействовал временному хранению вещей из верещагинской коллекции в Историческом музее29. Целый ряд публикаций 1886-1904 гг. о выставках Верещагина и воспоминания о нем в газете «Русские ведомости» имеют подписи «В. Си-въ» и «В. Сизовъ»30.

Что касается упомянутого в процитированном письме Волоцкого и его «книжке», то возникает соблазн предположить, что речь здесь идет о Василии Николаевиче Волоцком – в начале 1900-х годов преподавателе Ростовского 4-классного училища, авторе-составителе «Сборника для изучения Ростовского (Яросл. губ.) говора» (Спб.,1902), издания, состоявшегося через 14 лет после описываемых событий благодаря поддержке А.А. Титова31. Но такое предположение не соответствовало бы действительности. Из контекста верещагинской переписки и по свидетельству документов, хранящихся, в частности, в ГМЗ «Ростовский кремль», ясно, что в письме имеется в виду совершенно другое лицо. Это полностью забытый в историографии Ростова и его музея популярный в 70-90-х годах крупный общественный и культурный деятель русского Севера, общий знакомый В.В. Верещагина, И.А. Шлякова и А.А. Титова Дмитрий Владимирович Волоцкой (1826-1892). Вологодский губернский предводитель дворянства и председатель губернского Земского собрания, он был известен и как основатель и создатель первого в Вологде музея – открывшегося в 1885 г. мемориального Домика Петра I32. Д.В. Волоцкой бывал в Ростове еще в 50-х годах и был горестным свидетелем упадка и разрушения здешнего кремля. С тем большим восхищением относился он, по собственному свидетельству, к последующему «восстановлению древней нашей святыни, так долго остававшейся в запустении, на которое в годы юности моей взирал я во время посещений моих Ростова»33. В 1880-е годы труды по созданию и комплектованию коллекции основанного им вологодского музея связывали Волоцкого с ростовскими его собратьями по музейной и реставрационной работе. Дмитрий Владимирович восхищался ими как людьми, заслуживающими «полного одобрения и благодарности русского человека» за «собирание древности и старины в Ростовском музее, а главное, за приведение в порядок Ростовской святыни и его древнего кремля...»34 Заканчивая цитируемый здесь отзыв, оставленный им в музейной Книге посетителей, Д.В. Волоцкой возглашал «честь и славу устроителям кремля». С другой стороны, будучи крупным и опытным общественным деятелем, близким к властным структурам, он хорошо понимал, что «с возрождением Ростовского кремля возродился и самый город» и признавал, что «мало видел городов губернских», где было бы осуществлено нечто подобное35. Потомок древнего дворянского рода, известного с начала XVI в., отставной боевой офицер – ветеран Кавказских войн, Д.В. Волоцкой умел сказать о дорогой ему русской старине ярко и вдохновенно. Кроме двух весьма содержательных отзывов в Книге посетителей Ростовского музея, отражающих его посещения Ростова в летние месяцы 1884 и 1888 гг., удалось выявить еще один документ – опубликованную в Ярославских губернских ведомостях телеграмму Волоцкого с извинениями за невозможность приехать в Ростов для участия в торжествах по поводу освящения возрожденных усилиями реставраторов кремлевской церкви Григория Богослова и Княжьих теремов, состоявшихся 28 октября 1884 г.36 В телеграмме объясняется и более чем уважительная причина, по которой Дмитрий Владимирович был «лишен удовольствия и чести присутствовать на торжестве великого Ростова» – начавшийся голод в некоторых уездах Вологодской губернии и срочный созыв по этому поводу Чрезвычайного Губернского Земского собрания, председателем которого он являлся. Известны также призывы Д.В. Волоцкого к частным лицам содействовать пополнению собрания созданного им вологодского музея предметами старины, пересылая дары, предложения или сведения лично к нему37.

Думается, связи этого незаурядного человека с любимым им Ростовом и его музеем еще найдут своих заинтересованных исследователей-историков. Для нас важно особо отметить, что переписка В.В. Верещагина с И.А. Шляковым проливает свет на роль ростовских деятелей культуры в становлении музейного дела в других регионах России, в частности, в Вологде, и на участие в этом выдающегося художника. Одно из известных тому свидетельств – цитируемое письмо Верещагина из Москвы в Ростов от 27 февраля 1888 г. В нем же в первый, но не в последний раз зафиксирован факт знакомства Верещагина с Волоцким и деловых с ним отношений. Время пребывания художника в Ростове в июле 1888 г. совпадет с приездом сюда гостя из Вологды38. Одно из позднейших писем Верещагина к Шлякову подтверждает продолжавшиеся контакты художника с вологодским предводителем дворянства и в мае 1889 г.39 В нем сообщается, что Д.В. Волоцкой просит Василия Васильевича передать А.А. Титову список лиц из высшей администрации Вологодской губернии, начиная с губернатора, которым он рекомендует послать экземпляры «Устюжского летописца», в издании которого Титов принял участие как автор предисловия40.

Возвращаясь непосредственно к неоднократно цитируемому письму от 27 февраля 1888 г., следует напомнить, что за несколько дней до отъезда Верещагина из Ростова, в начале 20-х чисел февраля И.А. Шляков посетил Вологду для отбора музейных экспонатов в рухлядной Софийского собора41. Здесь он, судя по всему, встречался с Д.В. Волоцким. Скорее всего, с этой встречей и связана переданная через В.В. Верещагина В.И. Сизову упомянутая в письме просьба относительно «книжки», которую тот согласился куда-то «представить» и «сделать все остальное». Из этого же источника мы узнаем, что находясь в Москве, Верещагин приобрел для Волоцкого какие-то старинные вещи. Безусловно, речь идет об экспонатах для вологодского музея, куда по инициативе и активном участии Дмитрия Владимировича собирались предметы старины, в том числе, от частных лиц. Передача в Ростов из Москвы нескольких приобретенных здесь вещей Шлякову, которому поручалось «переслать» их от имени Верещагина Волоцкому, могла означать или дар художника в упомянутый вологодский музей или, скорее всего, быть частью каких-то «коллекционерских» обменов, подобных тем, которые практиковались между Верещагиным и Титовым. Во всяком случае, сразу же после упоминания о купленном для Волоцкого в письме следует просьба о том, чтобы отправлявшийся из Ростова в Москву М.Д. Левозоров доставил в «Славянский базар» «доски с крестами» – две ставротеки, «уступленные» художнику А.А. Титовым в обмен на рукописи, которые в будущем могут встретиться Василию Васильевичу в его странствиях при многочисленных контактах с торговцами-антикварами в разных городах. Что касается упоминаемой в том же письме «книжки», то речь идет об одной из двух незадолго перед этим опубликованных книг, в которых освещалась история вологодского Домика Петра I и открытия в нем музея – детища Волоцкого. Обе книги анонимные: первая из них вышла в свет без обозначения автора, другая подписана псевдонимом «Житель Вологды»42. Передача экземпляра любой из них В.И. Сизову могла преследовать сразу две цели, поскольку тот был тесно связан с музейной и частной собирательской деятельностью и, одновременно, имел возможность содействовать популяризации издания и самого вологодского музея в московской прессе.

Письмо от 27 февраля было уже написано и отправлено в Ростов, когда в тот же день Василий Васильевич получит по почте от И.А. Шлякова «любезный совет, что посмотреть в Москве», и немедленно на него ответит во втором письме, датированном тем же числом43. Из ближайшего по времени еще одного послания художника к Шлякову от 1 марта 1888 г. видно, что речь шла о каких-то московских монастырях44. Из того же источника следует, что воспользоваться «любезным советом» ростовского своего знакомца Верещагин затруднился из-за отсутствия времени: «Тороплюсь уезжать и, может быть, не успею повидать монастырей, Вами указанных. Впрочем, через два месяца надеюсь воротиться»45. Этот эпизод для нас важен как один из довольно многочисленных примеров, отражающих роль хранителя Ростовского музея в становлении и развитии интереса художника к «древнерусским» и «церковным» темам и в ориентации работ его «русской серии» в целом. Письмо от 1 марта содержит еще два чисто «ростовских» сюжета. Во-первых, к этому времени в Москву уже приехал М.Д. Левозоров, доставивший часть неоконченных вовремя рам, по поводу чего следует указание Шлякову: «Работа от Левозорова принята, деньги ему можно уплатить». Как видим, бухгалтерские расчеты с ростовскими мастерами – еще одна обязанность, взятая на себя Иваном Александровичем по отношению к своему знаменитому другу. И в дальнейшем Верещагин предпочитал уклоняться от подобных дел, предоставляя Шлякову вести переговоры с ростовскими ремесленниками относительно цен, сроков исполнения заказов, оплаты и т.д.

Кроме того, из каких-то источников, возможно, из недошедших до нас писем того же Шлякова, Верещагину стали известны обстоятельства продолжавшейся борьбы основателей Ростовского музея с действиями тогдашнего настоятеля Успенского собора прот. Павла Фивейского, прозванного ими «Каиафой», который в самом начале 1888 г. сдал находившуюся в ведении соборного причта одну из кремлевских башен под пивной склад, причем, со своекорыстными, по их данным, целями. Эта была та самая башня, за плачевное состояние которой Василий Васильевич, не знавший еще всех обстоятельств дела, два месяца тому назад, сразу же после приезда в Ростов упрекал Титова46. В борьбе за сохранение и достойное использование памятников старины художник, естественно, на стороне своих ростовских знакомых, но не одобряет «тайного донесения» на сей счет, переданного в какие-то инстанции А.А. Титовым, предпочитая и предлагая «явное обличение церковных воров»47. Что и просит, вместе с поклоном, передать Андрею Александровичу.

В письмах в Ростов из Москвы конца февраля-начала марта 1888 г. Верещагин уделяет особое внимание пополнению своего собрания предметов старины. Он сообщает Шлякову об удачной покупке в Москве по недорогой цене целой коллекции старинных «крестов, серег и проч.» («теперь я просто Крез по этой части») и дает поручение впредь приобретать для него «только очень хорошие вещи, или по форме, или по работе»48. Как особенно «интересную» для покупки Василий Васильевич упоминает «финифтевую эмаль, к которой здесь в Москве нет приступа»49. Чрезвычайно важно было бы установить, не идет ли в его письме речь о произведениях ростовской финифти, разумеется, старинной, и их приобретении в верещагинскую коллекцию. Однако сделать определенно положительный вывод по этому поводу на основании известных сейчас источников затруднительно и преждевременно. В выявленных нами в переписке Верещагина упоминаниях эмальерных изделий (семь из них принадлежит перу самого художника, одно – его корреспонденту) используются и, кажется, без различения, термины «финифтевая эмаль, «эмаль», «хорошая финифть», »финифтевые вещи», «эмалевые вещи» и т.д. При этом, в половине случаев упоминаются украшенные эмалью серебряный крестик, серьги, ножны кинжала, эмалевая сахарница петровского времени, т.е. старинные изделия, к Ростову никакого отношения не имеющие. Ни сам термин «ростовская финифть», ни сведения о произведениях определенно ростовского происхождения, купленных для его коллекции, в известных нам источниках пока не обнаружены. Учитывая реальности тогдашнего богатого рынка древних и старинных эмальерных изделий, отечественных (средневековые русские и грузинские, более поздние устюжские, выголексинские и вообще старообрядческие, петербургские и московские), а также западных и восточных, окончательно решить вопрос об отношения нашего художника к старой ростовской финифти – дело будущего.

Занятый многочисленными хлопотами накануне отъезда в Париж, Верещагин находит время ознакомиться с давним, опубликованным еще в 1876 г., очерком А.А. Титова, посвященным больным санитарным и, как теперь принято выражаться, экологическим проблемам Ростова, и просит И.А. Шлякова передать свое мнение автору, в целом, положительное: «Скажите Андрею Александровичу, что его «Вымирающий город», хотя и полон «шуточек», но очень интересен и, сколько могу судить, верен»50. Однако, в дни предшествовавшие отъезду времени у Василия Васильевича остается уже в обрез и, не успев написать обещанную статью в Ярославские губернские ведомости, он срочно уезжает – устраивать свою новую парижскую выставку: «Теперь тороплюсь за границу к моим картинам»51.

В переписке его с И.А. Шляковым наступает почти трехнедельный перерыв. На это время приходятся переезд художника из Москвы в Мезон-Лаффит, монтаж выставочной экспозиции в Литературно-художественном клубе на рю Вольней в Париже, издание иллюстрированного каталога на французском языке, торжественное открытие выставки и первые дни ее работы.

  1. Ким Е.В. Ростовский цикл В.В. Верещагина (проблемы датировки и атрибуции). Доклад, прочитанный 28 октября 2005 г. на Всероссийской научной конференции в Мемориальном доме-музее Верещагиных в г. Череповце (в печати); того же автора. В.В. Верещагин в Ростове Великом (факты, гипотезы, домыслы). СРМ. Вып. XVI. Ростов, 2006. С. 414-463; того же автора. Ростовский цикл В.В. Верещагина (история создания, проблемы атрибуции и датировки). Доклад на научной конференции «Экспертиза и атрибуция произведений изобразительного и декоративно-прикладного искусства» в ГТГ 23 ноября 2006 г. (в печати). Основные положения настоящей статьи заявлены в докладе «В.В. Верещагин в Ростове (неизвестные страницы)», сделанном 10 ноября 2006 г. на ежегодной конференции в ГМЗ «Ростовский кремль».
  2. Ким Е.В. В.В. Верещагин в Ростове (факты, гипотезы, домыслы)... С. 431-433, 435-436, 456. Эта работа осуществлялась на основании анализа переписки В.В. Верещагина, хранящейся в ГАЯО (тексты подготовлены к печати Л.Г. и Е.Л. Гузановыми), и той ее части, которая находится в ОР ГТГ и введена в научный оборот автором настоящей статьи, а также ряда прижизненных печатных источников, русских и иностранноязычных, обнаруженных нами в книгохранилищах Москвы и Санкт-Петербурга. В связи с тем, что разборка фонда В.В. Верещагина в ГАЯО не закончена, ссылки на источники из этого фонда делаются по машинописи с текстами писем, аутентичные экземпляры которой хранятся в ГАЯО и в архиве картинной галереи ГМЗРК, с указанием дат или устанавливаемых датировок. См.: Там же. С. 450, прим. 15.
  3. Все даты, в соответствии с источниками, приводятся по старому стилю. В переводе на новый стиль работа над картинами, указанными в пунктах 1-2, началась не ранее 9-10 января и была завершена к 7 марта 1888 г.
  4. Январь-февраль 1888: 1) рамы к картинам »Иконостас церкви Иоанна Богослова на Ишне», «Внутренний вид церкви Иоанна Богослова на Ишне», (обе в ГРМ). 2) Июль 1888: «Перед исповедью на паперти сельской церкви» (ГРМ). Ким Е.В. В.В. Верещагин в Ростове (факты, гипотезы, домыслы)... С. 421-423, 452-454.
  5. Там же. С. 435, 456, прим. 116.
  6. Определенный вывод автора настоящей статьи, что приезд художника в Ростов летом 1890 г. не состоялся, ввиду недавно обнаруженных документов, следует считать преждевременным. Ср. Ким Е.В. В.В. Верещагин в Ростове (факты, гипотезы, домыслы)... С. 437.
  7. Там же. С.415, 439, прим. 144.
  8. В.В. Верещагин. Из эпистолярного наследия (предварительное название). Подготовка текстов – Л.Г. Гузанов, Е.Л. Гузанов (ГАЯО); Е.В. Ким (ОР ГТГ). Вступительная статья, комментарий – Е.В. Ким.
  9. Ким Е.В. Ростов Великий в творческой биографии В.В. Верещагина. // Россия рубежа веков: культурное наследие Верещагиных. Материалы Всероссийской научной конференции. Череповец, 2005. С. 108-109; того же автора. В.В. Верещагин в Ростове (факты, гипотезы, домыслы)... С. 415, 418, 420-422, 424-431, 449-450. О дате отъезда художника из Ростова см. Брюханова Е.В. Верещагин и Ростов. СРМ. Вып. V. Ростов. 1993. С. 143. Здесь же впервые приведен текст записи в Книге посетителей Ростовского музея церковных древностей (.ГМЗРК. ОРКРИ. Р-866. Л. 48 об.), содержащий высокую оценку деятельности И.А. Шлякова и А.А. Титова. Факсимильное воспроизведение текста. Ким Е.[В.] В.В. Верещагин в Ростове (продолжение). Ростовская старина. №115 // Ростовский вестник. 24 мая 2004 г.
  10. Речь идет о краткой записке, оставленной им А.А. Титову 27 февраля 1888 г. в гостинице, возможно. в том же «Славянском базаре», со словами благодарности за гостеприимство. Гузанов Л.Г., Гузанов Е.Л. Приложение 1. № 12. См. также. Гузанов Л.Г., Гузанов Е.Л. №12, 13 (оба от 27 февраля 1888), № 14 (от 1 марта 1888 г. ), № 15 (от 3 марта 1888 г.)
  11. Там же. № 12.
  12. Только на период от 17 января до 16 февраля 1888 г.сведения от этом содержатся в 10 из 11 писем В.В. Верещагина к И.А.Шлякову и едва ли не в каждом его письме последующих лет, вплоть до последнего, отправленного тому же адресату 28 ноября 1903 г. Гузанов Л.Г., Гузанов Е.Л. № 198. То же самое – в неопубликованных письмах И.А Шлякова к В.В. Верещагину 1890-1892 гг. ОР ГТГ. Ф.17. № 1178-1186.
  13. См., например, письма от 2, 15, 16 февраля, 15 мая, 15 июня 1888 и др. Гузанов Л.Г., Гузанов Е.Л. № 4, 9-11, 27,32.
  14. В письмах Верещагина к И.А. Шлякову, склонному к простудным заболеваниям и осложнениям, а также к обостренным нервным реакциям, постоянно встречаются дружеские советы не перегружать себя, не волноваться в случаях неприятностей и конфликтов, в частности, по поводу реставрационных работ в Ростове, Ярославле и Угличе, в которых Шляков принимал непосредственное участие. Здесь же содержатся настойчивые приглашения приехать в Париж, погостить и отдохнуть в загородном доме Верещагина в Мезон-Лаффит (ни одна поездка так и не состоялась). Из того же источника известно, что в январе-феврале 1888 г. Верещагин рекомендовал Шлякову, так же как и Титову, модное тогда лечение электричеством, для чего одалживал и тому и другому возимый с собой заграничного происхождения специальный прибор – «ящичек с электричеством». Однажды он призвал Ив

В фонде керамики ГМЗ «Ростовский кремль» хранится более 250-ти фарфоровых предметов иностранного производства XVIII – начала XX вв. из тысячи единиц хранения коллекции фарфора. Самым большим по численности является фарфор Германии – 107 единиц хранения, Франции – 82 предмета, Японии – 15 предметов, Китая – 13 предметов. Единичными предметами представлены заводы Австрии (5 ед. хр.), Англии (2 ед. хр.), Дании -10 ед. хр. и пр.

Большинство экспонатов поступило из Государственного музейного фонда в 20-е годы XX в. Многие из этих изделий являлись частью коллекций и предметами обихода в дворянских усадьбах и царских дворцах, некоторые находились в купеческих домах. Рассмотрим некоторые экспонаты подробнее.

Для европейцев и для России также фарфор всегда был редким и дорогим предметом, который сразу же стал предметом коллекционирования.

В коллекции нашего музея есть чайник из голландской Ост-Индской компании1 в виде уплощенного диска с тонким носиком и с изображением с каждой стороны в центральном медальоне европейца в голландском костюме и странника. Каждый медальон окружен четырьмя символами — символами восьми бессмертных богов и белыми аистами. Подобные сюжеты были широко распространены на металлических эмалевых изделиях. (ил. 1). В в основном китайский фарфор представлен несколькими чайниками, пиалами и чашками с блюдцами XVIII – XIX вв.

В нашей коллекции письменный прибор Майссенской фарфорофой мануфактуры в Германии конца XVIII – начала XIX веков состоит из подноса, чернильницы, песочницы и колокольчика. На темно-синем фоне с позолотой ярко выделяются цветы и голландские пейзажи, исполнявшиеся на Майссенской фарфоровой мануфактуре предположительно по произведениям фламандского живописца Давида Тенирса Младшего (1610-1690). Главной областью творчества Тенирса Младшего было изображение фламандской простонародной жизни, деревенских праздников, крестьянских свадеб, пирушек и сборищ в сельских шинках, солдатских караулен, курильщиков, пьяниц, картежников и т.п. Он зорко изучал эти сюжеты в натуре и потому воспроизводил чрезвычайно правдиво и характеристично, особенно в тех случаях, когда выводил на сцену небольшое число лиц – стаффажа (Ил. 2)2.

Наиболее ценными из майссенских изделий являются превосходные фарфоровые статуэтки середины XVIII в. Иоганн Иоахимм Кендлер руководил модельной мастерской (1731-1774), разработал отделку тарелок плетенкой в плоском рельефе. Именно этот мастер заложил основы майссенского пластического стиля, характеризирующегося грациозностью и жизнерадостностью. В так называемый четвертый период (1756-1774), переходный от стиля рококо к классицизму, создавал свои великолепные работы парижский скульптор Мишель – Виктор Асье. Эпоха XVIII в. получила свое продолжение и в скульптуре XIX в. (ил. 3)3.

Берлинская королевская фарфоровая мануфактура была основана в 1761 г. промышленником Иоганном Эрнстом Гоцковски. В 1763 г. король Фридрих II выкупил фабрику, которая стала называться Королевской фарфоровой мануфактурой. В Пруссии были открыты несколько залежей каолина. Вырабатывавшийся на его основе фарфор, начиная с 1771 г., имеет типичный для этой фабрики красивый голубовато-белый оттенок. По заказу короля был изготовлен ряд первоклассных сервизов. В том числе сервиз для Екатерины II4.

На тулове вазы и на крышке по два изображения черного российского двуглавого орла с двумя итальянскими (овальными) щитами в лапах, на одном – изображение черного двуглавого орла с изображением Георгия Победоносца на щите, расположенном на груди, на другом представлен герб Шлезвиг – Голштинский. Сервиз был изготовлен на Берлинской фарфоровой королевской мануфактуре при Фридрихе II в связи с вторичным бракосочетанием великого князя Павла Петровича 26 сентября 1776 г. на принцессе вюртембергской Софии-Доротее, в православии Марии Феодоровне и соответствующим его визитом в Берлин5 (ил. 4).

Понятие «Севр» является символом французского фарфора. С 1759 г. Севрская королевская мануфактура становится поставщиком фарфора для Версальского двора. Выпускаются большие чайно-кофейные и столовые сервизы для дворцов. Для украшения изделий часто используются сюжеты Ватто и Буше (пасторальные сцены). Удивительный эффект создавало сочетание цветных фонов с миниатюрами, превосходно выполненными в незакрашенных резервах, что можно видеть в сервизе «тет-а-тет» с кобальтовым крытьем и золотым орнаментом, выполненным во 2-й пол. XVIII в. (ил. 5, 6)6.

В XVIII в. было очень сильно увлечение китайским искусством. В стиле «шинуазри» изготовлена тарелка Севрской фарфоровой мануфактуры, где на интенсивном темно-синем кобальте, почти что черном, золотом с серебристыми разделками представлен стилизованный китайский пейзаж (ил. 7)7.

В нашей коллекции имеется две тарелки с монограммой «LP» под короной – монограммой короля Людвика-Филиппа, созданные в 1846-1848 гг. для дворца в городе Фонтенбло(Fontainebleau) в департаменте Сены и Марны в 59 км от старого Парижа, что подтверждается специальной маркой Севрской фарфоровой мануфактуры: в оранжевом круге под короной на французском языке: «CHATEAU de F.BLEAU» (дворец Фонтенбло). Предметы из этого сервиза находятся в нескольких музеях. Некоторые предметы, например, можно было купить в магазине Море в Москве. Так, компотьер из этого сервиза был приобретен там Елизаветой Федоровной и подарен Николаю II в 1905 г., и был помещен в Музей в Зимний дворец, в 1910 г. передан на хранение в Императорский Эрмитаж (ил. 8)8 В ГМЗ «Ростовский кремль» эти тарелки были переданы из Государственного музейного фонда: одна – в 1925 г. из Государственного музейного фонда г. Ленинграда, из дома князей Юсуповых, обладавших богатыми коллекциями произведений искусства, а другая в 1927 г. из центрального хранилища ГМФ, из собрания Анри Атанаса Брокара, известного парфюмера и коллекционера в России.

На другой тарелке с кобальтовым бортом с золотым орнаментом, в центре зеркала два амурчика с розами в руках поддерживают золотую монограмму короля Людвика-Филиппа (Луи-Филиппа) «LP» под короной. Такое начертание монограммы повторяется и в голубом штампе на данной и на предыдущей тарелке. На оборотной стороне стоит круглый штамп оранжевой краской на французском языке: «CHATEAU des Tuilleries» (Дворец Тюильри). Для дворца Тюильри и был изготовлен данный предмет в 1846 г. Людовик – Филипп (1773-1850) был королем Франции с 1830 г. по1848 г., старший сын герцога Людовика-Филиппа-Иосифа Орлеанского; носил сначала титул герцога Валуа, потом герцога Шартрского. Его называли «королем-гражданином» и это было время господства буржуазии (ил. 9)9

На Севрской фарфоровой мануфактуре выпускались серии предметов с портретами представителей императорского дома. На представленной тарелке в круглом медальоне на зеркале выполнено погрудное изображение герцогини де Берри, что подтверждается надписью на французском языке на оборотной стороне: «Duchesse de Berry». Герцогиня изображена в розовом платье, а на левом плече видна небольшая часть накидки на горностаевом меху. Борт тарелки богато орнаментирован. В декоративный рисунок включены короны и цветные эмали, имитирующие драгоценные камни. Герцогиня де Берри (1798-1870 ) была дочерью короля обеих Сицилий Франца I, носила имя Каролина-Фердинанда-Луиза. 16 апреля 1816 г. герцог де Берри вступил с ней в брак. Шарль-Фердинанд де Берри (герцог де Берри) был вторым сыном графа д’Артуа, впоследствии французского короля Карла Х и Марии-Терезии Савойской. Сражался против республиканской Франции, но, потеряв надежду на восстановление прежнего порядка, отправился с семейством в Россию, затем в Англию. Был убит в 1820 г. политическим фанатом Лувелем. Герцогиня де Берри, уже после смерти герцога, родила в 1820 г. сына – Генриха, получившего титул герцога Бордосского (графа Шамбора). Карл Х назначил ее регентшей на время малолетства ее сына Генриха V. В 1832 г. она пыталась вызвать серьезное восстание в Ванде, но была арестована во время бегства. В январе 1833 г. обнаружилось, что герцогиня беременна от своего мужа, итальянского маркиза Луккези Палли, с которым тайно обвенчалась, живя в Италии. Это сразу лишило герцогиню всякого политического значения, и французское правительство сочло возможным немедленно освободить ее после рождения дочери. После этого она жила в Италии, а после смерти мужа поселилась в замке Брунзее, недалеко от Граца в Австрии, где и умерла в 1870 г. (ил. 10)10

Лимож – один из крупнейших керамических центров Франции, представлен фарфором высокого качества: чашечкой с блюдцем 2-й пол. XIX в. завода М. Редона очень тонкой работы, где на темно-синем фоне в восточном стиле выполнен стилизованный пейзаж с аистами и насекомыми (ил. 11,12)11

Заметный вклад в развитие фарфорового искусства внесли датские керамисты. В конце XIX – начале XX вв. на этой фабрике стали применять роспись с расплывчатыми силуэтами в пастельных тонах. Изделия Датской королевской мануфактуры представлены несколькими экспонатами. В нежных серо-голубых полутонах, нанесенных подглазурно на черепок тонким слоем выполнены женские образы на сервизе для завтрака в составе которого у нас имеется: сахарница с крышкой, поднос, сливочник, кофейник с крышкой12 (ил. 13, 14). Эти изделия украшены металлическими ажурными накладками, нанесенными, видимо, в Версале, т.к. эти изделия маркированы ещё и клеймом Версаля. Очень нежно смотрится на вазе чертополох в пастельных тонах13 В этом же стиле выполнена скульптура «Два цыпленка» копенгагенской фабрики Бинг и Грёндаль14.

Такова основа нашей коллекции зарубежного фарфора, которая представляет несомненный интерес в изучении этого вида декоративно-прикладного искусства, представляющего как уникальные произведения, так и изделия, которые в большом количестве тиражировались на керамических предприятиях художественной промышленности, находившихся под покровительством монархов, и представляющих большую ценность для государственной казны определенных стран. Именно майссенский фарфор стал «белым золотом» для Саксонии и предметом зависти, подражания, копирования, конкуренции и коллекционирования правителей и дворян многих стран.

  1. Инв. № РЯМЗ КП- 38735, К-2270.
  2. В. Борок, Т. Дулькина. Марки европейского фарфора 1770-1950». М. 1998. С.70-72; Р. Хегард. Энциклопедия европейской керамики и фарфора. 2002. С. 339; Брокгауз и Евфрон. Энциклопедический словарь. Т. XXXII. Спб. 1901. С. 870. Инв. № РЯМЗ КП-16788, К-993.
  3. В.Борок, Т.Дулькина. Ук. соч. С. 72-74. Инв. № РЯМЗ КП-25742, К-2000.
  4. В.Борок, Т.Дулькина. Ук. соч. С. 86.
  5. Аннотацией «На визит в Берлин в 1775 году» Великого князя Павла Петровича сопровождена иллюстрация блюда с идентичным изображением совмещенного герба, изготовленного на Императорском фарфоровом заводе в 1856-1880 гг. «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования.» // Русские наградные медали XVIII века (1700-1800). М.Селиванов. С.120. (Визит Павла Петровича в Берлин был в 1776 г. Брокгауз и Евфрон. Энциклопедический словарь.) В коллекции ГМЗ «Ростовский кремль» находится тарелка (доделка к берлинскому сервизу) Императорского фарфорового завода 1825-1855 гг.с аналогичным гербом на зеркале. Пост, в 1923 г. из Фонда отдела музеев Главнауки Инв. №: РЯМЗ КП-16877, К-1094. Описание: С волнистым краем, со кругленным ажурным, в верхней части в виде готических арок, бортом. Белая, с многоцветной росписью. Борт и марли расписаны золотом. По краю золотая отводка. На зеркале черный двуглавый орел под короной, держащий в лапах гербы. Марка синяя надглазурная Н I под короной. Инв. № РЯМЗ КП-16784(1-2), К-997(1-2).
  6. В.Борок, Т.Дулькина. Ук. соч. С. 213-216. Инв. № РЯМЗ КП-16251/1-2, К-895/1-2; КП-16250/1-2, К-896/1-2; КП-16249/1-2, К-897/1-2; КП-16248, К-898; КП-19901, К-1551; КП-19902, К-1552; КП-19903, К-1553; КП-19904, К-1554.
  7. Инв. № РЯМЗ КП-16778, К-1047.
  8. Наше наследие // Н. Казакевич. Достопамятные вещи российских монархов // 54/2000. С. 142. Павловск. Обретенные сокровища. Новые поступления в коллекции музея. Каталог. СПб. 2003. Автор-составитель Коваль Л.В. Автор текста вступления к разделу «Фарфор. Стекло.» Э.Д. Нестерова. № 42. С. 29. Инв. № РЯМЗ КП-16780, К-1045; КП-16779, К-1046.
  9. Инв. № РЯМЗ КП-16253, К-893.
  10. Брокгауз и Евфрон. Энциклопедический словарь. Т. III-А. СПб, 1891. С. 584. Инв. № РЯМЗ КП-16766, К-1060.
  11. В. Борок, Т. Дулькина. Ук. соч. С. 239-240. Инв. № РЯМЗ КП-19445, К-1430; КП-19356, К-1429.
  12. В. Борок, Т. Дулькина. Ук. соч. С. 171-172. Инв. № РЯМЗ КП-16796/1-2, К-985/1-2; КП-16795, К-986; КП-16794, К-987; КП-16793/1-2, К-988/1-2.
  13. Инв. № РЯМЗ КП-16450, К-984.
  14. Инв. № РЯМЗ КП-16792, К-989.

Вопрос о производстве ростовской финифти по заказам Бгоявленского Авраамиева монастыря, как и любой другой городской обители, встает при решении одной из основных задач научной работы в музее – атрибуции музейных памятников. В Ростове позволить себе заказать церковную утварь с финифтью, а не принять ее в качестве вклада, мог только монастырь или такой крупный храм, как Успенский собор. Чтобы «привязать» то или иное иконописное произведение к конкретному времени и месту, необходимо найти упоминание о заказе, в соответствии с которым оно было выполнено. Если, конечно, этот предмет не был вкладным, что сразу возвращает наш поиск на исходную позицию. Конкретизируем и время нашего исследования – последняя четверть XVIII- первая половина XIX в., т.е. период, когда еще можно выделить почерк того или иного мастера на эмалевых дробницах.

Из ростовских иконописцев на монастырь в последней четверти XVIII – первой четверти XVIII в. работали, в основном Степан Васильев сын Ликинский1, Петр Семенов сын Юров2, Тимофей Сергеев Кучеров3. Реже встречаются следующие имена: иконописца «бываго служителя оного монастыря Ивана Семенова»4, Великосельского дьячка Егора5, иконописца сторожа Успенского собора Леонтия Иванова Коркина6, протоиерея Успенского собора Гавриила7, иконописцев Алексея Васильева Ставотинского8, Козьмы Михайлова Щаднева9, Михаила Гладкого10. Они выполняли весь спектр иконописных работ: писали иконы в иконостасы, для благословения вкладчиков, расписывали артосы, вели малярные работы. Монументальной живописью занимались иногородние мастера: переславец Петр Васильев Шманаев11 и московский мещанин Петр Иванович Думнин12. За весь исследуемый период наиболее активно иконы заказывались в конце XVIII – начале XIX в. Основную массу составляли иконы, предназначенные для благословения приезжающим для поклонения именитым людям, с изображением либо преподобного Авраамия, либо преподобного Авраамия с апостолом и евангелистом Иоанном Богословом.

Из иконописцев для нас наибольший интерес представляют те, кто мог осуществить росписи по эмали. Это, прежде всего, Тимофей Сергеев Кучеров – сын первого ростовского мастера Сергея Кучерова, названного эмальером уже в исповедных росписях 1762 г. Но по монастырским заказам Тимофей Кучеров выполнял только росписи и позолоту артосов, что надо полагать было все же миниатюрной живописью.

Другим мастером, пополнившим ряды ростовских эмальеров XVIII в., оказался Степан Васильев Ликинский. Степан Ликинский родился около 1743 г.13, был сыном, как написано в одном случае – солдата14, в другом – отставного капрала15, проживал с семьей в приходе ростовской церкви Воскресения, был женат на Анне Григорьевой, имел троих детей. Уже в 1774 г. он занимался починкой и позолотой икон в иконостасах Введенской и Богоявленской церквей Авраамиева монастыря16. Обитель часто заказывала ему иконы апостола и евангелиста Иоанна Богослова с преподобным Авраамием Ростовским Чудотворцем на благословение «приезжающим в оной монастырь для моления разным персонам»17. В 1787 г. он получал деньги не только за иконы на досках, но и за 10 штук финифтяных икон «из оных два со изображением святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова с преподобным Авраамием ростовским Чудотворцем и преподобным Авраамием» отдельно18. Надо сказать, что именно с этого года монастырь начал закупать финифтяные иконы для благословения богомольцев. Мы не знаем, какого уровня иконы писал Степан Ликинский, так как его подписные произведения до нас не дошли, но его фамилия, как мы можем предположить, происходит от прозвища, от слова «лик», т.е. носивший ее сын отставного капрала был личником или иконописцем высокого уровня.

Заказы на финифтяные иконки мог выполнить и Петр Семенов сын Юров19. Сторож ростовского Успенского собора Петр Семенов сын Юров в конце 1780-х годов проживал в приходе Ростовской церкви Введения во храм. Он был дважды женат, в 1790 г. вступил в ростовское купечество. С 1778 г. он интенсивно работал на Богоявленский монастырь. Кроме разовых заказов на выполнение икон для благословения богомольцев, по контракту, заключенному в этом году20, он должен был отреставрировать 36 икон в иконостасе церкви Николая Чудотворца, расписать северные и южные алтарные двери.

Ростовский Богоявленский Авраамиев монастырь, как было сказано выше, заказывал и финифтяные иконы для благословения богомольцев и вкладчиков. Такие заказы осуществлялись с 1787 по 1792 гг. Кто их выполнял, не указано, но, возможно, не только Степан Ликинский. Всего за весь период было заказано 183 иконы на финифти. Причем, больше всего с 1790 по 1792 гг.. Затем заказы резко прекратились. Это могло быть связано со сравнительной дороговизной финифтяной миниатюры, которая стоила от 25 копеек до 2 рублей21. В то время как «печатаные» листы на благословение богомольцев с той же тематикой, которые монастырь периодически заказывал в Москве купцу Якову Алексеевичу Шмагину, стоили всего несколько более двух копеек за штуку22.

Поступления ростовской финифти в музей из Ростовского Авраамиева Богоявленского монастыря представляют собой, в основном, отдельные миниатюры, которые мы можем сгруппировать в соответствии с комплексами, используемыми на том или ином предмете23. К сожалению, все миниатюры не являются произведениями, созданными по особому заказу, из тех, что упоминаются в монастырских документах. Поэтому мы не можем идентифицировать их с конкретным временем и именем мастера. Что возможно по отношению к церковной утвари и облачениям так же поступившим в музей из монастыря, на которые мы и обратим свое внимание. В данном случае речь пойдет о митрах из Ростовского Богоявленского Авраамиева монастыря.

По описи 1919-1928 гг., в Авраамиевом монастыре было восемь митр с финифтяными дробницами. По картотеке ГМЗ РК, сегодня их всего три: две хранятся в фонде тканей (Т-3227 и Т-2985) и одна в фонде драгметаллов (Дм-34). Кроме того, в поле нашего внимания будут находиться пять митр с финифтью неизвестного происхождения. При этом рассматривать мы будем не все подряд митры, происхождение которых не определено, а только те, которые можно соотнести с монастырским архивом.

Самая ранняя информация о митрах Богоявленского монастыря встречается в документах 1770 г., где сказано, что «Куплено на починку архимандричьей шапки жемчугу дому его преосвященства у певчего Федора Васильева на 6 рублей 66 копеек»24.

В 1780 г. монастырь покупал ткани, в том числе «фриз парчи золотной с травами серебренными и разных шелковых цветов» для шитья риз и «бахрому золотную» для митры. Причем, в документе указано, что бахрома необходима не для ремонта, а на «делание» новой митры25. Но не в 1780, не в 1781 гг. в документах монастыря не оказалось новой митры. Только в 1786 г. в ризнице обители появилась «Шапка архимандричья по серебряному глазету»26, но она была изготовлена не силами самого монастыря, а вложена «от доброхотного подателя а от коего именно не объявлено». В нашем собрании нет митры из серебряного глазета с девятью миниатюрами, украшенной фольгой и золотом, как сказано в монастырской описи, поэтому мы решили, что позже она была переделана, о чем мы имеем сведения в документах за 1806 г.27

Информацию о создании очередной митры мы находим уже в 1788 г.28 «Прибыло … Шапка архимандричья по золотому глазету – обнизана бусами с разноцветною фольгою на оной местами девять разными наименованиями финифтяными в серебряной опайке штук в круге оной шапки опушено веревочным золотом изнутри подложена тафтою белой». Позже она же упоминается в «Реестре прибылым 789 г. в церковь ростовского Богоявленского монастыря ризнице вещам …»29. Эта митра уже была изготовлена «из положенной по штату на починку церкви и монастыря и на содержание ризницы и монастырская неокладная церковная суммы»30 при архимандрите Ювеналии. За митру было заплачено 68 рублей, но кому не указано.

Среди митр, поступивших из Авраамиева монастыря в музей в 1921 г., находится митра, близкая к описанной выше. Это митра из фонда тканей Т-3227 (ил. 1). Она выполнена из золотистого глазета, украшена растительным орнаментом, выполненным искусственным жемчугом, фон которого застлан разноцветной фольгой. Из девяти миниатюр на митре сохранилось восемь. Отсутствует дробница с изображением евангелиста Иоанна. В центральном перекрестии находится дробница с изображением Бога Отца (ил. 2). Четвертой дробницей нижнего деисусного ряда является миниатюра с изображением святого Ювеналия патриарха Иерусалимского (ил. 3), надо полагать, святого покровителя заказчика – архимандрита Ювеналия, что лишний раз подтверждает датировку нашей митры 1788 г. Дальнейшее изучение показало, что такое посвящение является не правилом, а скорее исключением, которое только уводит исследование в сторону.

Декоративное оформление этой митры можно назвать скромным, а эмалевые миниатюры на ней очень хорошей работы. Судя по всему, митра позже не перешивалась, и на ней сохранились миниатюры 1788 г. Подписные работы этого мастера нам неизвестны, но даже на первый взгляд они близки к миниатюрам мастеров Спасо-Яковлевского монастыря.

В описях Богоявленского Авраамиева монастыря упоминается сразу несколько близких по декору митр. Отличительной приметой предыдущей, как мы думаем, является не достаточно скромное шитье искусственным жемчугом, а использование фольги. Поэтому, когда в документах говориться о «бусовой шапке», видимо, имеется в виду другая митра. «Бусовую», как и предыдущую, назовем ее «фольговой», митры могли изготовить и в Ростове и даже непосредственно в монастыре. Так, служитель Богоявленского монастыря Козьма Иванов в 1778 г. шил архимандричьи ризы из «венецианского бархату» и «парчи золотной», а их оплечья низала «половинчатыми зернами Дому архиерейского подканцеляриста жена, Анна Сахарова дочь»31. А в 1802 г. заказы выполнял уже «Ярославского Архиерейского дома служитель Карп Кондратьев»32. До 1804 г. Богоявленский монастырь имел своего портного Семена Иванова33.

Первый раз «бусовая» митра упоминается в описи ризничных вещей 1808 года34. Это «шапка по золотной фризе низана бусами с вставочками и восточными хрусталями, на ней 9 образов и 4 вензелевые штуки в оправе финифтяные в оправе серебряной; опушена бахромою золотною». Но уже с 1802 г. монастырь начинает периодически покупать бусы для ее починки35. Эта работа выполнялась и в 1805, и в 1807 гг. «низальщицей ростовского посадского вдовой Александрой Козьминой Заводской»36. Александра Заводская умерла в 1813 г. и была погребена на кладбище Богоявленского монастыря37. Возможно, с ней были связаны заказы монастыря на шитье жемчугом и бусами в Ростове, которые затем прекратились. Александра Заводская чинила не только «бусовую», но и жемчужную митры38. Последняя, как и митра 1780 г., не сохранилась, а была использована для создания новой митры в 1814 г., о чем будет сказано ниже.

В собрании тканей нашего музея хранится митра Т-3225, которую иначе как «бусовая» назвать трудно (ил. 4). Это глазетовая митра, шитая искусственным жемчугом (бусами) на бели, в ее декоре используются так же стекла и финифтяные дробницы. На митре имеются пластинки с вензелями «БЯ» и «ПА» (ил. 5, 6). Прежде, мы как только не пытались истолковать эту аббревиатуру, но теперь очевидно, что она читается как название обители: Богоявленский и Преподобного Авраамия монастырь.

На митре из 13 миниатюр сохранились 12, отсутствует миниатюра с изображением евангелиста Иоанна. На четвертой дробнице в деисусном ряду представлен преподобный Авраамий (ил. 7). Изображение преподобного Авраамия первоначально, по аналогии с предыдущей митрой, позволяло нам предположить, что митра создана в годы правления монастырем архимандрита Авраамия Флоринского, т.е. с 1775 по 1786 гг. Поэтому с особой тщательностью нами были просмотрены архивные дела за этот период. Но в документах нет упоминания ни об одной созданной в этот период митры, ни об оплате выполненных работ. Хотя чинить митру начали уже в 1802 г., а в 1799 – м монастырь платил иконописцу «за нарисование вензелей на трех садовых щитах»39, надо полагать аналогичным, тем, что на митре. Поэтому очень осторожно, создание митры мы относим к концу XVIII – началу XIX в.

В описи 1808 г. упоминается еще одна митра из музейного собрания: «3-я шапка по серебряной земле низана каменьями самородных зеленого и алого цветов в серебряной оправе а внизу вокруг и по перекрестьям жемчугом мелким на ней девять финифтяных образов»40. Это митра Т-2985 с дробницами, выполненными в технике гризайли на зеленом фоне (ил. 8). Точную дату создания митры найти не удалось, но, судя по всему, она недалека от времени составления описи и относится к началу XIX в. Возможно, заказ на ее изготовление был размещен уже не в Ростове.

Тканью на основе плетения металлической нити, только не серебряной, а золотой покрыта и последняя монастырская митра этого периода. Она была изготовлена в 1814 г. и подробно описана в книге поступлений в монастырь: « Архимандричья шапки: 1-я на коей по золотой плетеной бити наложены 13 финифтяных образов кои обнизаны настоящим жемчугом неозначенных сортов имянно: около первых пяти образов: Господа Саваофа, Спасителя, Божия Матери и преподобного Авраамия сияния вынизаны из среднего сорта. Около четырех образов херувимских травы из мелкого сорта и под каждым из сих образов херувимов по одной крупной жемчужине уродливой. Около четырех образов евангелистов обведено кругом одной ниткою среднего сорта, да особо наложены около сих евангелистов гирлянды из среднего сорта жемчугу у коих внизу по одной жемчужине крупной ... над евангелистами четыре короны из разноцветных стразов с камешками. Опушена бахромою золотною. …Оные шапки сделаны из трех прежних ветхих шапок»41. В последнем случае имеются ввиду еще две митры, но без финифти.

На изготовление митры с 13-ю эмалевыми дробницами отцу архимандриту было выдано 350 рублей42. Митра была заказана и изготовлена в Ярославском Казанском монастыре золотошвейкой и казначей – монахиней Афанасией, которой за работу заплатили 50 рублей. В документе детально описан весь материал, который пошел на изготовление митры, процитируем его без указания цен «…10 золотников бити золотой…; … 23 золотника канители … 28 золотников вьюни золотного … 14 золотников золотых на бахрому … на бумагу хлопчатую нитки и бель, …14 золотников шелку»43. Она же, казначея, получила «за переделку … еще трех шапок бархатных, красной, черной и зеленой из снятых с прежних ветхих шапок дробниц и плашек 46 рублей 95 копеек». Кроме того, за оправу серебром пяти финифтяных образов было заплачено 10 рублей серебрянику. А так же были куплены четыре короны на 55 рублей и за оправу и гранку ставок заплачено 19 рублей. Сравнивая архивное описание с митрой ДМ-34 в ростовском собрании (ил. 9), мы можем убедиться, что музейный памятник и является митрой, изготовленной по заказу ростовского Богоявленского Авраамиева монастыря в Ярославском девичьем Казанском монастыре в 1814 г.

Но самым ценным для нас здесь является упоминание имени мастера, который получил деньги за изготовление финифтяных дробниц. «Плачено иконописцу штатному Ярославского Архиерейского дома служителю Аврааму Данилову Метелкину за тринадцать финифтяных образов на шапку Архимандрическую 50 рублей»44, ему же заплатили за проезд из Ростова в Ярославль, куда он, видимо, возил свои миниатюры для монтажа их в митру45.

Таким образом, выясняется, что мы имеем в своем собрании миниатюры мастера, про которого А.А. Титов писал следующее: «В 20-30-х годах были истинные художники между которыми особенно славился Метелкин. Это был Рафаэль финифтяной живописи. Что за прелесть рисунка! Что за блеск и изящество красок! Оставшиеся после него образки (преимущественно итальянского стиля) ценятся, чуть ли не на вес золота, да их почти совсем нет. Мне пишущему эти строки с трудом и страшною ценой удалось достать его небольшой образ медальон: «Спаситель у колодца»»46.

Теперь обратимся непосредственно к миниатюрам на митре. Из 13 дробниц на митре сохранилось только девять. Полностью отсутствует нижний ряд – деисусный чин. Но мы можем составить себе некоторое представление о том, как он выглядел.

Сравним митру Т-3225 и Дм-34 (ил. 10). Сразу можно отметить одинаковый принцип расположения декора. Каждая митра первоначально имела по 13 дробниц. Кроме традиционных миниатюр в центральном перекрестии, в данном случае изображение Бога Отца; деисусного чина – на концах ветвей креста и среднего ряда с изображением евангелистов, митры имеют дополнительные миниатюры меньшего размера, расположенные между дробницами деисусного чина. В первом случае это дробницы с изображением вензелей, во втором – головок сил небесных. На обеих митрах мелкие дробницы объединены с дробницами среднего ряда гирляндами. На митре Т-3225 дробницы нижнего ряда венчают короны, на митре Дм-34 такие же по форме короны расположены над дробницами среднего ряда. Перекрестие в обоих случаях выложено полудрагоценными камнями и стеклами в кастах. Единственным отличием более поздней митры является наличие ободка над очельем. Поэтому не вызывает сомнения, что митра Т-3225 являлась образцом при создании митры Дм-34.

Таким образом, в ходе нашей работы были уточнены происхождение и датировки миниатюр на четырех митрах из собрания музея. Выявлены произведения Авраама Метелкина, подписные миниатюры которого нам неизвестны.

  1. РФ ГАЯО Ф.2 Оп.1 Д.4 Л.33(об.); Ф.232 Оп.1 Д.120 Л.9(об.), 13; Ф.232 Оп.1 Д.110 Л.24; Ф.232 Оп.1 Д.93 Л.24; Ф.232 Оп.1 Д. 67 Л.6(об.), 49(об.); Ф.232 Оп.1 Д.50 Л.5(об.); 18(об.)
  2. РФ ГАЯО Ф. 232 Оп.1 Д.68 Л.1; Ф.23 Оп.1 Д.67 Л.2
  3. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.70 Л. 3(об.); Ф. 232 Оп.1 Д.197 Л.46(об.); Ф.232 Оп.1 Д.184 Л.67; Ф. 232 Оп.1 Д.209 Л.9(об.)
  4. РФ ГАЯО Ф.232 Оп. 1 Д.36 Л.3; Ф.232 Оп.1 Д.6(об.); Ф.232 Оп.1 Д.209 Л.9(об.)
  5. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.142 Л.13(об.)
  6. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.50 Л.5(об.)
  7. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.150 Л.13
  8. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.50 Л.6(об.)
  9. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.166 Л.9(об.)
  10. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.184 Л.42
  11. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.169 л.9; Ф.232 Оп.1 Д.189 л.40, 49; Ф.232 Оп.1Д.188 Л.46
  12. РФ ГАЯО Ф. 32 Оп.1 Д.169 Л.8(об.)
  13. РФ ГАЯО Ф.196 Оп. 1 Д.140 Л.31
  14. Там же
  15. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.96 Л.24
  16. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.4 Л.33(об.)
  17. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.67 Л.16
  18. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.120 Л.9(об.)
  19. О покупке финифти у Юрова (без указания имени и отчества) упоминает в своих дневниках преосвященный Арсений (Верещагин) архиепископ Ярославский и Ростовский. ГАЯО Ф.298 д.173 л. 11
  20. РФ ГАЯО Ф. 232 Оп.1 Д.68 Л.1 «1778 г. июля 29 дня Ростовского Успенского собора сторож Петр Семенов сын Юров Дал я сей контракт Ростовского Богоявленского Авраамиева монастыря господину Архимандриту с братиею в том что подрядился я в оном монастыре в церкви Николая Чудотворца в олтаре Распятие Господне с предстоящими поясных в лицах и в протчем поправить вычистить и золотить. В третьем ярусе апостольском пророческом тридцать шесть икон» Л. 1(об.) «да северные и южные двери написать вновь и как оные написанные вновь икон тако ж и починку вышеписанных поясех и оных же поставить в иконостас по прежнему и оные писание образов и починку начать сего 778 г. августа месяца первого числа и окончить в будущем 1779 г. апреля в первых числах а за оные письмо образов и починку получить мне Семенову от монастыря » Л.2 «денежной суммы 70 рублев из коих в задаток 10 рублев а достальные 60 рублев сего 778 г. … По окончании всей работы в чем я Семенов под сим контрактом подписуюсь. Подлинного контрактау подписано числа к сему контракту Петр Семенов сын Юров своеручно подписался»
  21. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.120 Л.9(об.)
  22. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.166 Л.14(об.)
  23. Таким образом, в собрании ГМЗ «Ростовский кремль» мы имеем: икону с изображением Спасителя, стоящего на головах херувимов, второй трети XIX в.(КП-6180 Ф-431); дробницы с напрестольного креста – Богоматерь и Иоанн Богослов первой половины XIX в. (КП-5672 Ф-337; КП-5673 Ф-338); пластинку Богоматерь так же первой половины XIX в. (КП-6231 Ф-454); дробницы с напрестольного креста – Господь саваоф и Голгофа первой половины XIX в. (КП-6651Ф-489; КП-6716 Ф-531); пластинку с наперсного креста «Положение во гроб» по клейму – Москва первой половины XIX в. (КП-6809 Ф-589); икону Иисус Христос с финифтяными дробницами начала 1860-х годов (КП-7116 Ф-708); дробницу с напрестольного креста Распятие, по клейму – Москва первой половины XIX в.(КП-7756 Ф-921) и крест наперсный на цепеи второй половины XIX в. (КП-10745 Ф-1562)
  24. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.36 Л.3(об.)
  25. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.72 Л.48(об.)
  26. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.48 Л.66(об.)
  27. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.188 Л. 2
  28. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.48 Л.70(об.)
  29. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.96 Л.2
  30. Там же, Л.5 (об.)
  31. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.67 Л.6
  32. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.166 Л.8(об.)
  33. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.82 Л.10
  34. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.206 Л.15(об.)
  35. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.232 Л.9
  36. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.188 Л.45
  37. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.226 Л.4(об.)
  38. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.67 Л.6
  39. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.157 Л.10
  40. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.206 Л.16
  41. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.204 Л.10(об.)
  42. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.233 Л.10
  43. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.233 Л.11
  44. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.233 Л.9(об.)
  45. РФ ГАЯО Ф.232 Оп.1 Д.233 Л.18
  46. Титов А.А. Живопись по финифти в Ростове. (Посвящается Е.А. Алексееву). Вестник Ярославского земства 1875. отд. III. С.73

Живописец по эмали Нина Николаевна Старчикова1 более полувека своей жизни посвятила ростовской финифти. Придя шестнадцатилетней девушкой в артель «Ростовская финифть», она в 1956-1958 гг. была ее председателем, затем членом художественного совета, а позже входила в состав отдела технического контроля в живописном цехе.

Нина Николаевна родилась 4 мая 1921 г. в Ростове, в 1937 г. после окончания седьмого класса поступила в финифтяную артель «Возрождение»2. Мастерству финифти училась у Александра Алексеевича Назарова3. Учеба у Назарова сводилась к следующему: ученики сначала рисовали простым карандашом на бумаге контур, затем обозначали свет и тень. Овладев светотенью, учились писать акварелью мелкими мазками по образцу, как на финифти.

В годы Великой Отечественной войны промысел прекратил свое существование4. Нина Николаевна работала медсестрой в ростовском госпитале, который располагался в гимназии5.

После войны художников собирал Николай Михайлович Хрыков6, лишь считанные единицы вернулись живыми с фронта. Н.М. Хрыков «не раз приходил и домой, и в госпиталь, – вспоминает Нина Николаевна. – В артели уже работали тогда: Анна Евдокимова, Елизавета Кайдалова, Николай Павлович Старчиков, Александр Алексеевич Назаров, Дмитрий Иванович Евдокимов».

Много сделал для промысла Н.М. Хрыков, он безвозмездно разрабатывал образцы, лишь бы финифть выжила. Финифть послевоенная открылась не как самостоятельное производство, а как часть 1-й механической артели. Кроме нее, в 1-й механической были цеха: эмальерный (где покрывали хозяйственную посуду эмалью), лудильный, велосипедный, жестяный, часовая мастерская. В финифтяном цехе сначала работали всего шесть человек, писали броши, оправляли их гладким медным или латунным кастом. Условия работы и организация труда продолжали оставаться примитивными: механизации никакой, обжигали кустарным способом, не хватало качественных материалов, оправа изделий оставалась гладкой.

Со стороны руководства 1-й мех. артели на развитие финифти почти не выделялось никаких средств. Были и такие курьезные случаи, когда в Дулево под Москвой не могли «сварить» очень нужной для ростовской финифти 13-й эмали, ссылаясь на отсутствие необходимого компонента – сурика. Руководители же 1-й мех. артели не потрудились узнать, что сурик производится, что называется «под боком», в Ярославской области, и только настойчивые требования, письма финифтяников в вышестоящие инстанции дали делу нужный оборот.

Состояние промысла оставалось неудовлетворительным, часто менялись руководители, на должность которых назначались в основном случайные люди, но бывали и счастливые исключения, например, художественный руководитель в конце 1940-х годов «присланный из Москвы» Аркадий Д. Галядкин. Хотя он и не являлся первым лицом в артели, но главные производственные вопросы, от которых зависело будущее промысла, решал он (ил. 1). На фото запечатлены Нина Николаевна и Аркадий Галядкин. Последний активно содействовал снабжению артели эмалью, способствовал обучению ростовских мастеров ювелирному делу в Красном Селе, что в дальнейшем сказалось на развитии финифти. А.Д. Галядкин видел, что скань для финифти открывает большие возможности, «финифтяная пластинка найдет, наконец, для себя место», – писал он. Несмотря на трудности, был изготовлен новый муфель, предполагалось сделать и плавильную печь7. А.Д. Галядкин проработал в артели не долго, в начале 1950-х он уже покинул Ростов.

«В послевоенные годы было тяжело особенно женатым мужчинам, – вспоминает Нина Николаевна, – им нужно было заботиться и о том, как прокормить семью. Сбыта финифти не было, о нас беспокоиться было некому и мы сами сделали несколько образцов. Вручную посеребрили их кое-как, отправили Хрыкова в командировку на какую-то выставку, чтобы он заключил договор на сбыт. В складчину собрали ему деньги на дорогу. В Ростове вообще никто не беспокоился о нашей финифти, наоборот, думали как бы ее закрыть, чтоб и проблем-то никаких не оставалось. Нашему начальству и правительству города финифть была не нужна, им не брошки, но продукты, одежду да обувь подавай. Вот и обращали внимание на те производства, а на нас нет, мы уж сами как-то выкарабкивались... Руководителями артели назначали людей просто некомпетентных, что на практике вело к уничтожению мастера и промысла в целом. Посади незнающего человека, вот он и набезобразит», – сетовала Нина Николаевна. На мой вопрос кого она конкретно имеет ввиду, я получила ответ: «Да все они такие были, все до одного, кроме, пожалуй, Зотова. Он был ювелиром из Красного Села, видимо по распределению приехал, но, проработав совсем немного, вернулся в Красное. Вот, например, Иван Михайлович Головкин был председателем сапожной мастерской, вдруг его ставят к нам. Чего он знал, чего он понимал в нашей работе? И затоварились, конечно», – говорит Нина Николаевна. Приехала с ним как-то раз Нина Николаевна на ярмарку в Москву, он все приготовленные к продаже зеркальца держал, чтобы продать оптом, но оптом такую продукцию не взяли, ее надо небольшими партиями продавать, как предлагала Нина Николаевна, и, конечно, вернулись ни с чем.

После этого его сняли с работы, а 24 сентября 1956 г. артель стала самостоятельной, и на общем собрании председателем была выбрана Нина Николаевна. «Мне пришлось на пустом месте искать сбыт. Помню, приехала случайно в Ярославль, в наш облпромсовет8, и слышу, идет разговор о какой-то выставке, я поинтересовалась, мне ответили, что не поздно в ней принять участие. В одной из гостиниц Москвы шла распродажа продукции всех промыслов. Взяла всего три-четыре или пять зеркал с цветочками, с пейзажами, и продала всю эту продукцию по договорам, по маленьким кучкам. Вот с этого и началось. Мы заключили договора с различными базами и магазинами на целый год вперед, и уже тогда начали стабильно работать. Так было в течение всех трех последующих лет».

«Ко мне стали люди приходить, а я их сортировала: кого в живописный, кого в ювелирный цех. Помню Н.А. Куландин пришел, а я ему говорю:
- принеси свои рисунки, а он спрашивает,
- а со стены можно?
- Ну неси со стены. Он принес небольшой красивый пейзаж. Приняла его в живописный цех учеником к Н.М. Хрыкову. Чувствую, парень-то может и портреты писать.
- Слушай, Куландин, подходи почаще к Хрыкову, смотри, как он пишет портреты, а ведь он писал по-настоящему, – пунктиром. Куландин-то и стал больше подходить к Хрыкову, - а пейзажи, говорю, смотри у Кулыбина, – отличный пейзажист»9.

Много времени Н.Н. Старчикова уделяла общественной и руководящей работе, но иногда и работала творчески. В эти годы она разработала запонки круглой формы с изображением птицы Сирин, овальную пластину с изображением цветов, которые экспонировались на выставках в 1950-е годы.

Н.Н. Старчикова писала главным образом цветы. В коллекции Государственного музея-заповедника «Ростовский кремль» хранятся две вытянутые по горизонтали пластины – заготовки для пудрениц10 (ил. 2). На одной из них мы видим характерный для этого времени набор цветов в букете: в центре роза, по бокам астры, незабудки и бледные цветы шиповника.

В коллекции ГИМа – круглая пластинка для пудреницы с изображением розы (ил. 3). В центре на белом фоне изображен бутон пышной пурпурной розы на коротком стебле с маленьким бутоном слева и несколькими ярко-зелеными листьями. Изображение реалистичное, роза на стебле аккуратно вписана в плоскость пластины, объем цветка строится за счет сочетания светлых и темных пятен, контуры лепестков кое-где на границах света и тени выделены более темным цветом. Художник вводит декоративные элементы, оживляющие рисунок: штрихи нежно-зеленой травки, направленные от центра к краям пластины. Листья написаны пятнами от более светлого в центре к более плотному цвету по краям, прожилки на них прочерчены красновато-коричневыми линиями. Нина Николаевна чаще писала цветы, но иногда копировала образцы с пейзажными мотивами. Так, например, в коллекции ГИМа хранится ее пластина для броши11 с изображением берега моря с пальмами (ил. 4). Авторами образца могли быть Николай Михайлович Хрыков или Михаил Михайлович Кулыбин.

Но это не было главным, стержневым же ее вкладом было то, что она, будучи талантливым хватким организатором, способствовала новым достижениям в финифти, послужившим основой для дальнейшего развития промысла, а именно: при ней Михаил Михайлович Кулыбин вместо терпентина, на котором разводили раньше краску применил машинное веретенное масло. Это было, по словам ведущего художника-технолога современности Александра Геннадиевича Алексеева, настоящей технической революцией. Терпентин быстро загустевает, а веретенное масло способствует сохранению краски на долгое время в виде, весьма пригодном для письма. Сегодня большинство художников, наверное, и не представляют, как бы усложнилась работа, не будь этого эксперимента М.М. Кулыбина, горячо поддержанного Н.Н. Старчиковой. При Нине Николаевне талантливый художник-экспериментатор Николай Александрович Карасев, хорошо чувствовавший материал, блестяще его применял в своих новых разработках. Достаточно вспомнить его уникальные единичные вещи – дамский пояс из коллекции ГМЗРК, подстаканник из коллекции ФРФ, ларец в подарок И.В. Сталину12 и другие эксклюзивные, как теперь говорят, произведения.

И второе, создание и поддержание атмосферы, действительно способствующей активной творческой работе, это, несомненно, ценно.

В 1958 г. художники (и живописцы, и ювелиры) артели активно готовились к выставке в Брюсселе. На ней экспонировались броши, серьги, коробочки работы А.М. Кокина, В.В.Горского, портрет К.Э. Циолковского письма Н.М. Хрыкова и произведения других художников, в их числе было колье Н.Н. Старчиковой с ромашками на черном фоне в оформлении С.М. Каретниковой. Творческий подъем в артели ощущался очень остро, – отмечает приезжавшая в это время из Москвы специалист Института художественной промышленности Мария Александровна Тоне. Объективно говоря, все это сказалось на результатах: достижения артели были оценены самой высокой наградой – золотой медалью Международной выставки в Брюсселе.

Атмосфера взаимопонимания и поддержки царила тогда в артели среди всех ее членов, а ведущего художника промысла, художественного руководителя артели Николая Михайловича Хрыкова и председателя Нину Николаевну Старчикову связывали теплые дружеские отношения, на фотографии (ил. 5) запечатлены Нина Николаевна и Николай Михайлович в библиотеке. Николай Михайлович с интересом писал ее образ на эмали. Один портрет был исполнен на круглом зеркальце с ручкой, на тринадцатой эмали (ил. 6), а другой – на довоенной девяносто шестой эмали, написан в 1953 г.13 (ил. 7). Оба портрета были выполнены по фотографии, так принято было в среде финифтяников, – с натуры могли писать в основном маслом или карандашом на бумаге.

Во втором портрете художник слегка добавляет цвет. Возможности эмали тринадцатой и девяносто шестой поразительно отличаются друг от друга. Художники с удовольствием писали до войны на 96-й эмали: краски ложатся мягко, легко лепится объем, несложно передать свето-воздушную среду, тогда как тринадцатая эмаль сухая, жесткая, на ней живописать очень сложно. И, кстати сказать, эмали середины прошлого века отличаются сухостью и непрозрачностью краски именно потому, что качество материала иное. Тщетно Нина Николаевна пыталась заказать Дулевскому заводу нужную эмаль, и только спустя некоторое время исследования Алексеева Александра Геннадиевича привели фабрику к выбору нужной эмали.

Советская система планирования улавливала производителя на естественном желании заработать, и если он больше выполнял продукции – снижались расценки и завышался план, с этим, видимо, бороться было очень сложно, и как-то раз финифтяная артель не выполнила в очередной раз завышенный план, в результате чего Нину Николаевну сняли с работы. Все последующие годы она честно проработала в живописном цехе, исполняя главным образом цветочную роспись, и, кроме того, вела кропотливую работу по сохранению высокого качества живописной продукции фабрики «Ростовская финифть», будучи бессменным членом отдела технического контроля.

Итак, Нина Николаевна Старчикова, всей своей жизнью и деятельностью на промысле внесла свой вклад в развитие советской ростовской финифти: она была вместе с другими членами артели (художниками Николаем Михайловичем Хрыковым, Николаем Александровичем Карасевым) в трудные послевоенные годы, когда артель была на грани закрытия и оказывала всяческую поддержку талантливым мастерам, своим самоотверженным трудом завоевавшим признание права промысла на жизнь. Своей деятельностью она ежедневно и ежечасно вносила уверенность художников промысла в то, что их искусство должно жить, что у него большое будущее. Будучи председателем, Нина Николаевна добилась улучшения технического оснащения артели, а в последующие годы стабильного существования промысла, ежедневно борясь за качество выпускаемой продукции.

  1. См.: Суслов И.М. Ростовская эмаль. Ярославль, 1959. С. 31, 32, 44. Рис. 26; Тюнина М.Н. Ростов Великий. Путеводитель по городу и его окрестностям. Ярославль, 1969. С. 82; Пак В.Ф. Уникальный серебряный ларец: 50 лет со дня создания (К 90-летию Н.А. Карасева) // VII Тихомировские краеведческие чтения в Ярославском музее-заповеднике. Тезисы докладов. Ярославль, 1999. С. 99; Пак В.Ф. Коллекция ростовской финифти ХХ в. из собрания ГИМ // ИКРЗ 2002. Ростов, 2003. С. 292-297, 299; Пак В.Ф. Производство ювелирных украшений в ростовской финифти ХХ в. Исторический обзор. // Мода и дизайн: исторический опыт – новые технологии. Материалы международной конференции. СПб, 2004. С. 64. А также упоминания в газетных публикациях: Малай С. Слово о художнике / Ростовский вестник. Ростов, 27.10.1990.; Федорова М. Коллекция финифти Сивцовых на выставке в музее / Ростовский вестник. Ростов, 26.08.2003; Пак В.Ф. Ростовская финифть ХХ века. Иллюстрированный библиографиечский словарь. М., 2006. С. 6, 11, 13-15, 88 198.
  2. «Когда я пришла в 1937 г., – вспоминает Нина Николаевна, – в артели работали выпускники Красносельского техникума Ламинский и др., делали только гладкую оправу».
  3. Обучение проходило от трех до шести месяцев, потом переводили на план.
  4. По воспоминаниям Н.Н. Старчиковой из артели «Возрождение» ушли на фронт: живописец Кулыбин Михаил Михайлович (вернулся, умер после войны), живописец Горский Виктор Владимирович (вернулся, умер после войны), живописец Карасев Николай Александрович – (вернулся, умер после войны), живописец Лещев Виктор (погиб на фронте), живописец Мошенин Владимир (вернулся и жил в Москве), живописец Кочин Павел Александрович (погиб на фронте), живописец Иванов Дмитрий (погиб на фронте), живописец Старчиков Николай Павлович (вернулся, умер после войны), живописец Мошков Владимир (вернулся и жил в Москве), ювелир Палинский Андрей (погиб на фронте), ювелир Шеин Александр (погиб на фронте), ювелир Кувшинников Владимир (вернулся, умер после войны), ювелир Горев Николай (погиб на фронте), ювелир Никифоров (погиб на фронте), ювелир Никифоров Александр (вернулся, умер после войны), эмальер Левский Евгений Константинович (вернулся, трагически погиб, сгорел на фабрике).
  5. «В войну я немного работала в госпитале, – вспоминает Нина Николаевна, – была членом санитарной дружины еще до войны. Городская сандружина располагалась в центре, на площади, где теперь редакция газеты «Ростовский вестник». Начальником была Александра Короткина. Когда пришел в госпиталь первый эшелон раненых, нас сразу вызвали, а собирались мы «по цепочке», передавая друг другу, кто ближе живет. Ночью ходили поодиночке и не боялись, моя близкая дружинница тоже недалеко жила, я дойду до ее дома, постучу в окошечко, и иду на пункт, а она дальше кому-то сообщает. Когда мы все собирались, шли в госпиталь, там распределяли кого в мойку, кого таскать раненых с первого этажа, кого еще чего делать. Раненые поступали с фронта, с Москвы, там у них была первая перевязка. Госпиталь был на 1200 мест, кроме этого у Яковлевского был небольшой госпиталь, а также на улицах Революции и Пролетарской. Хоть я и маленькая была, а больше любила таскать раненых. Пошла учиться на медсестру, потом почему-то бросила. Во время войны работала несколько дней курьером, затем меня перевели в ВВС делопроизводителем, потом в финансовую часть, где я проработала до 1946 года». Из воспоминаний Н.Н. Старчиковой. Архив автора.
  6. РФГАЯО. Р. 1130. Оп. 1. Д. 58. Л. 1. Архив Тюниной М.Н., воспоминания Н.Н. Старчиковой
  7. См. Пак В.Ф. Коллекция ростовской финифти ХХ в. из собрания ГИМ // ИКРЗ 2002. Р. 2003. – С. 293-294
  8. Областной совет промысловой кооперации
  9. Воспоминания Н.Н. Старчиковой. Архив автора.
  10. Пластина «Цветы» (заготовка для пудреницы) 1950-е. Медь, эмаль, живопись 2х6,5 ГМЗРК. Ф-1590; пластина «Цветы» (заготовка для пудреницы) 1950-е. Медь, эмаль, живопись 2х6,4 ГМЗРК Ф-2005.
  11. Пластина «Берег моря». 1952-1953. Медь, живопись по эмали. d-4,3. ГИМ 98043/24 эм 4025; пластина круглая (для крышки пудреницы). 1952-1953. Медь, живопись по эмали. d-6,7. ГИМ 98043/30 эм 4034
  12. Макет ларца с финифтяными пластинами Н.А. Карасева хранится в фондах ЯХМ
  13. Портрет Н.Н. Старчиковой работы Николая Михайлович Хрыкова. На лицевой стороне справа внизу подпись: Хрыков Н. / 1953. Медь, эмаль, живопись, дерево, шпон. 11,8х8,5 (пластина).

1. Сложные процессы политической эволюции Древнерусского государства привели его в первой половине XII в. к распаду. На ранних этапах раздробленности выделившиеся из него области являлись крупными и относительно стабильными территориально-политическими образованиями. Их существование оказывало серьезное влияние на политико-географические представления современников и, соответственно, приводило к изменению значения старых и появлению новых региональных топонимических понятий (хоронимов). Не была тут исключением и Северо-Восточная Русь – один из самых значительных (как по территории, так и по военно-политическому потенциалу) регионов страны.
К развитию хоронимических понятий, использовавшихся для обозначения данного региона в новгородском летописании XII – начала XIV в., мы уже обращались. Проделанная работа позволила тогда сделать вывод, что при формировании пространственных представлений новгородцев о Северо-Восточной Руси системообразующими выступали не столько географические, сколько политические факторы. Единство региона олицетворялось для них фигурой великого князя, а также, первоначально – в XII в., – и его стольным городом. Изменение политических реалий вызывало заметную корректировку хоронимической системы1.
В настоящем докладе мы коснемся тех обобщающих региональных понятий, относящихся к Северо-Восточной Руси, которые в XII–XIII вв. бытовали среди южнорусских летописцев.

2. К работе были привлечены Киевский свод 1198 г. (далее – КС), лучше всего сохранившийся в Ипатьевской летописи и (в виде фрагментов) в Московском великокняжеском своде 1479 г., и Галицко-Волынская летопись XIII в. (далее – ГВЛ). Оба памятника сложны по составу и дошли до нас не в первоначальном виде, что создает препятствия для изучения избранной темы. КС, являющийся продолжением Повести временных лет (далее – ПВЛ), помимо собственно киевского летописания впитал в себя фрагменты черниговского и переяславско-южного летописных источников, а также был осложнен заимствованиями из галицко-волынского летописания, княжеских летописцев Юрия Долгорукого и его сына Андрея, владимирского летописания времен Всеволода Большое Гнездо и др. При изъятии текстов, связанных с поименованными князьями, памятник позволяет судить о хоронимической практике в землях, которые располагались к югу и юго-западу от интересующего нас региона. Что же касается ГВЛ, охватывающей события с 1205 по 1292 г., то она, по преимуществу, передает исторические записи, которые возникли в Юго-Западной Руси. Упоминания интересующих нас понятий в ней единичны.

3. Древнейшим центром Северо-Восточной Руси был Ростов. В хоронимических определениях южнорусских летописцев конца XI – начала XII вв. воспоминание об этом еще сохранялось (см. ПВЛ под 6579/1071 и особенно под 6604/1096 г.). КС практически порывает с этой практикой. Можно лишь подозревать, что в некоторых случаях сам урбоним мог употребляться там в обобщающем смысле (как он использовался, по заключению А.Н. Насонова, в «Поучении» Владимира Мономаха2), обозначая всю северо-восточную вотчину князя Юрия Долгорукого (под 6656/1148 и 6659/1151 гг.). Кроме того, под 6668/1160 г. помощь, направленная князем Андреем Боголюбским князю Изяславу Давыдовичу, названа «силою многою Ростовьскою», что, видимо, подразумевало не одних только представителей города Ростова – демонстрация силы произвела на противников сильное впечатление (правда, можно сомневаться в том, что это сообщение возникло под пером именно южнорусского летописца). Что же касается известий об изгнании владыки Феодорца под 6680/1172 г. и успехах князей Ростиславичей в борьбе за власть в Северо-Восточной Руси под 6683/1175 г., в которых упоминается «Ростовьская земля» в широком смысле, то они имеют явно владимирское происхождение.

4. В изучаемых памятниках при обозначении Северо-Восточной Руси доминируют понятия, образованные от урбонима «Суждаль». Хотя попытку (впрочем, – неявную) определить северо-восточную окраину государства посредством упоминания Суздаля можно отыскать еще в ПВЛ (см. статью 6532/1024 г.), имя региону этот город дал, без сомнения, в княжение Юрия Долгорукого. Именно тогда столичная роль в крае перешла от Ростова к Суздалю, а сама Северо-Восточная Русь впервые обрела независимость от Киева, что и породило потребность в новых политико-географических определениях.
Как и в новгородской летописи 30–70-х годов XII в., в южнорусском летописании слово «Суждаль» в большинстве случаев соседствует с упоминанием правящего князя. Само это слово употребляется двояко – как урбоним и как хороним (на последнее также обращал внимание еще А.Н. Насонов3), причем далеко не всегда ясно, какое из двух значений имеет в виду летописец. Хоронимическое значение становится более различимым после того, как в княжение сыновей Юрия столица земли перемещается из Суздаля во Владимир. Так, к примеру, ГВЛ под 6737/1229 г. сообщает о поездке князя Василько Романовича «Соуждалю» на свадьбу своего шурина Всеволода Юрьевича. «Соуждаль» употреблен тут явно в хоронимическом значении, поскольку, согласно Лаврентьевской летописи (под 6738/1230 г.), венчание брака совершилось «в великои церкви зборнеи святыя Богородица священьным епископомъ Митрофаном», т.е. в Успенском соборе г. Владимира.
Довольно устойчиво для обозначения представителей Северо-Восточной Руси применяется обобщающее понятие «суждальцы» (в других случаях оно указывает только на жителей города и тянущей ему округи), а для региона в целом – словосочетание «Суждальская земля». В КС первое определение используется начиная со статьи 6645/1137 г. и заканчивая статьей 6688/1180 г., второе – начиная со статьи 6656/1148 г. и заканчивая статьей 6691/1183 г. (если не считать владимирского по происхождению известия под 6695/1187 г. о рождении у Всеволода Большое Гнездо сына Юрия, чему радовалась вся «Соуждальская земля»). В ГВЛ находим только второе из них – в составе южнорусской версии Повести о нашествии Батыя под 6745/1237 и 6748/1240 гг. К этому следует добавить, что с последней четверти XII в. в исследуемых текстах определение «суждальский» начинает прилагаться не только к существительному «земля», но и к другим субъектам и объектам – князьям, столицей которых уже сделался Владимир (под 6682/1174, 6683/1175, 6690/1182, 6691/1183, 6698/1190, 6702/1194, 6704/1196 гг.), их полкам (под 6688/1180 г.) и даже самой новой столице, поименованной под 6690/1182 г. «Володимерем Соуждальским». Отдельного упоминания заслуживает известие ГВЛ под 6744/1236 г., где князь Ярослав Всеволодыч, попытавшийся занять Киев, назван «Ярославом Соуждальскым», и это притом, что он еще не являлся тогда великим князем – главой «Суждальской земли» (перед походом в Киев он княжил в Новгороде). Определение «Соуждальскыи» лишь указывало на землю, откуда «был родом» Ярослав.
Другими словами, зародившись не позднее 30-х гг. XII в., «суждальская» хоронимия на Юге доживает, по крайней мере, до середины XIII в. (ГВЛ, к сожалению, мало интересуется делами на Северо-Востоке). Данная практика отличает южнорусских летописцев от их новгородских собратьев, которые начиная с 1180-х годов надолго отказались от употребления «суздальской» терминологии (реагируя, очевидно, на окончательно закрепившийся в это время столичный статус Владимира), а затем и подыскали ей замену (хоронимы с корнем низ-). Все это заставляет полагать, что если в Новгороде XII – первой половины XIII в. подход к «суждальской» хоронимии был явно политизирован, то на Юге она постепенно приобретала помимо политического и чисто географическое содержание. Такой же, скорее географический, подход к «суждальским» понятиям демонстрируют и некоторые источники из Западной Европы, где распространяется практика наречения северо-восточных великих князей не «владимирскими», а «суздальскими»4. Интересно, к примеру, что Плано Карпини именует князя Ярослава Всеволодыча «великим князем в некой части Руссии, которая называется Суздаль»5.

  1. Лаушкин А.В. Политико-географические реалии Северо-Восточной Руси в новгородском летописании второй трети XII – первой трети XIV в. (тезисы доклада) // ИКРЗ, 2004. Ростов, 2005. С. 149-153.
  2. Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства: Историко-географическое исследование. Монголы и Русь: История татарской политики на Руси. СПб., 2002. С. 164.
  3. Там же. С. 160, 164.
  4. Матузова В.И., Назарова Е.Л. Крестоносцы и Русь. Конец XII в. – 1270 г. Тексты, перевод, комментарии. М., 2002. С. 265.
  5. Дель Плано Карпини Дж. История монголов. Де Рубрук Г. Путешествие в восточные страны. Книга Марко Поло. М., 1997. С. 79.


АСЭИ    Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV – начала XVI вв.
ВЯ    Вопросы языкознания
ВЯЗ    Вестник Ярославского земства
ГАИО    Государственный архив Ивановской области
ГАЯО    Государственный архив Ярославской области
ГИМ    Государственный Исторический музей
ГИКМЗ    Государственный историко-культурный музей-заповедник «Московский Кремль»
ГТГ    Государственная Третьяковская галерея, Москва
ГРМ    Государственный Русский музей
ГМЗРК    Государственный музей-заповедник «Ростовский кремль»
ЖР    Живописная Россия
ЖС    Живая старина
ИКРЗ    История и культура Ростовской земли
ИМАО    Императорское Московское Археологическое общество
ИРГО    Императорское Русское географическое общество
КМРИ    Киевский музей русского искусства
КНОИМК    Костромское научное общество по изучению местного края
Комиссия    Комиссия по административно-хозяйственному управлению Ростовским кремлем
НПБ    Национальная публичная библиотека
ОР ГИМ    Отдел рукописей ГИМ
ОР ГРМ    Отдел рукописей ГРМ
ОР ГТГ    Отдел рукописей ГТГ
ОРКРИ    Отдел редкой книги и рукописных источников
ОРРНБ    Отдел рукописей Российской национальной библиотеки
ПЗИХМ    Переславль-Залесский историко-художественный музей-заповедник
ПСЗРИ    Полное собрание законов Российской империи
ПСРЛ    Полное Собрание Русских Летописей
РбФ ГАЯО    Рыбинский филиал ГАЯО
РФ ГАЯО    Ростовский филиал Государственного архива Ярославской области
РГАДА    Российский государственный архив древних актов
РГИА    Российский государственный исторический архив
РГБ    Российская государственная библиотека
РИБ    Русская историческая библиотека
РМЦД    Ростовский Музей церковных древностей
РНБ    Российская национальная библиотека
РНОИМК    Ростовское научное общество по изучению местного края
РФ ГАЯО    Ростовский филиал Государственного архива Ярославской области
СБФ    Славянский и балканский фольклор
СК    Северный край
СРМ    Сообщения Ростовского музея
СЭ    Советская этнография
ТОДРЛ    Труды отдела древнерусской литературы
ТЯГСК    Труды Ярославского губернского статистического комитета
УФ ГАЯО    Угличский филиал ГАЯО
ФРФ    Фабрика «Ростовская финифть»
ФЭ    Фольклор и этнография
ЭО    Этнографическое обозрение
ЯАД    Ярославский архиерейский дом
ЯГВ    Ярославские губернские ведомости
ЯЕВ    Ярославские Епархиальные Ведомости
ЯИАМЗ    Ярославский историко-архитектурный музей-заповедник
ЯМЗ    Ярославский музей-заповедник
ЯХМ    Ярославский художественный музей

«Звон порядочной есть, можно сказать, молитва звонарей, ибо чрез оной уважается св. храм».
Протоиерей Андрей Тихвинский

Условия жизни и обстоятельства службы звонарей Ростовской соборной звонницы не раз становились предметом специального исследования. Первым к этой теме обратился А.Г. Мельник, в 1993 г. опубликовавший список имен 55 звонарей XVII – нач. XX вв.1 Впоследствии о звонарях писали Д.В. Смирнов и А.Е. Виденеева2.

Настоящая работа посвящена соборным звонарям первой половины 20-х годов XIX в., а точнее – оценке их деятельности и характеристике их жизни, которая была дана настоятелем Успенского собора протоиереем Андреем Тихвинским и нашла отражение на страницах его дневника.

«Дневные записки» ростовского протоиерея стали главным источником нашего исследования3. Дополнительную информацию предоставили адресованные в собор указы, ведомости о состоянии соборного причта и ревизские сказки4.

Андрей Тихвинский, по окончании курса в Петербургской духовной академии, с 1814 г. занимал должность профессора в Новгородской и Ярославской семинариях, а в 1820 г. был удостоен чина протоиерея, переведен в Ростов и определен настоятелем Успенского собора5. В то время ему было только 32 года. Должности ростовского протоиерея он посвятил всю свою последующую жизнь – 45 лет возглавлял собор, вел службы, управлял клиром, заботился о храме6. Андрей Тимофеевич Тихвинский вел дневник, отдельные тетради которого сохранились и донесли до нас летопись его жизни7.

Значительное место в своих «дневных записках» протоиерей уделял соборному причту, причем, в большей степени это относится к началу 1820-х годов, – первым годам его настоятельства. Звонари, и по своему статусу, и по своим доходам, относились к низшей категории соборных причетников, несмотря на это, они довольно часто привлекали к себе внимание протоиерея8. К сожалению, поводы, вынуждающие прот. Андрея упоминать звонарей в своем дневнике, как правило, были негативными, связанными либо с их недостойным поведением, либо с «упущениями должности». Справедливости ради заметим, что время от времени настоятеля огорчали и другие причетники, но звонарям это удавалось лучше других. К примеру, 14 февраля 1822 г. прот. Андрей с сожалением констатировал, что «звонарь Егор за пьянством не был на сей день на ночлеге в стороже, не благовестил к заутрене; пред обеднею явился к протоиерею не трезв, к вечерне не благовестил и не звонил». На следующий день «тот же звонарь, отправив звон к заутрене и обедне, к вечерне к должности не пришел. Сими упущениями произвел безпорядок и навлек безпокойство протоиерею». Впрочем, спустя три дня звонарь пересмотрел свое отношение к работе, «после того, как сказано ему, что далее не будет терпима его неисправность»9. Порой случалось, что виновными в тех или иных проступках оказывались сразу все звонари. Так, 23 сентября 1820 г., «звонарю Алексею, возвратившемуся из Ярославля, зделан строгий выговор за то, что не явился по возвращении из Ярославля, звонарю Егору – за то, что не пришел благовестить к вечерне, звонарю Василию, самовольно отлучившемуся, надобно тоже зделать выговор или представить в правление»10.

В XVIII в. столетии штат соборных звонарей состоял из шести человек. После перевода архиерейской кафедры из Ростова в Ярославль в конце XVIII в. число штатных звонарских вакансий сократилось до четырех11. В феврале 1793 г. по указу архиепископа Арсения предписано было быть при ростовском соборе четырем звонарям и трем сторожам «имея содержание добраго порядка в исправном наблюдении сторожи, чистоты и звона, а иногда, смотря по обстоятельствам, взаимным сторожей и звонарей одних другими в должностях вспомоществованием»12. С тех пор на протяжении всего XIX столетия нехватка звонарей ощущалась довольно остро, особенно при больших звонах в праздничные дни, когда, в соответствии с церковным уставом, предписывалось звонить в большие колокола и исполнять звон на протяжении длительного времени.

По заведенному порядку, звонари работали поочередно, сменяя друг друга через неделю. Подобный график выдерживался в будние дни. К большим звонам по воскресным и праздничным службам звонари выходили полным составом.

Главным долгом звонарей было исполнение благовеста к началу службы. Как правило, звон к началу службы продолжался около получаса. 7 октября 1820 г. «благовест к заутрени продолжался сорок минут, при том звонарь кончил оной, не дождавшись священника». В тот день протоиерей решил завести порядок, «чтоб он [благовест – А.В., И.К.] был не более 25-ти минут, особливо в зимнее время из сострадания к звонарям»13. Опоздание к началу звона или вообще не выход на звонницу в положенное «чередное» время являлись для звонарей серьезными проступками. Так, в воскресенье, 6 февраля 1822 г., протоиерей отметил в своем дневнике: «к Достойну благовест был поздно, что возмутило душу в важнейший пункт службы, т.е. во время преосуществления. Виноват звонарь Феодор, который провинился равным образом и вчерашнего дня, не пришел благовестить к малой вечерне»14. Порой случалось, что за отсутствием звонарей, к колоколам поднимались сторожа. Подобное, к примеру, произошло 22 сентября 1820 г., когда «к вечеру благовест производил сторож Сергей, ибо не было недельнаго и поднедельнаго звонаря»15. Та же история повторилась спустя десять дней: «звонарь Егор, котораго просил звонить звонарь Василий, самовольно отлучившийся домой, за себя отблаговестить и отзвонить к вечерни, – пьян и не исполнил поручения. Благовестил сторож»16. Беспрецедентными были случаи, когда за отсутствием звонарей и занятостью сторожей для звонов нанимали посторонних людей, как произошло 22 апреля 1822 г.: «Сей день, в которой случился праздник Георгия Победоносца, был камнем преткновения. Звонари Иван Алексеев и Феодор отлучились от должности и Егор также. Почему некому было звонить, кроме посторонних, которые очень дурно делали первой [звон – А.В., И.К.] ко всенощному. Первые два звонаря не явились и к обедне в воскресенье. Егор и Иван были пьяны»17.

Согласно церковному уставу, в различные дни церковного календаря благовест производился в разные колокола. Самые большие праздники сопровождались благовестом в главные колокола. За точным соблюдением «иерархии колоколов» следил настоятель собора. Так, в его дневнике от 17 января 1822 г. читаем: «за утренею пожурил звонарей ... Федора – за то, что просыпает, Андрея – за то, что не в Тысячной, а в Пятисотной благовестил вчера к вечерне»18.

Должностные обязанности звонарей не ограничивались исполнением благовеста и колокольных звонов. Наряду со сторожами, также, по установленной очереди, они несли ночную охрану собора19. Периодически, по поручениям настоятеля, оказывали помощь в выполнении различных хозяйственных работ.

Опираясь на записки протоиерея, следует признать, что звонари не особенно затрудняли себя строгим соблюдением дисциплины и тщательным исполнением порученной работы. Между тем, по мнению настоятеля собора, специфика их деятельности требовала от них особой ответственности. Обращаясь к звонарям, протоиерей Андрей утверждал: «Кто может дать знать о своей небрежности целому городу, как не вы? Кто начальника может более возмутить и оскорбить, как не вы? Ему надобно с спокойствием духа приготовить себя к совершению Св. тайн, но вы мешаете. Звон порядочной есть, можно сказать, молитва звонарей, ибо чрез оной уважается св. храм. Не забывается ли вами почтение к святым угодникам, когда вы забываете время быть у своего дела?»20.

Сам протоиерей к колоколам и колокольным звонам относился с большим вниманием, считая, что «в соборе надлежит осторожно употреблять звон колоколов, ибо по оному распоряжается общий всех церквей звон»21.

За свою службу звонари получали вознаграждение, однако, по сравнению с прочими соборными причетниками, звонарский труд являлся самым низкооплачиваемым. В начале XIX в. годовые оклады звонарей составляли 35 руб. В 1812 г., в связи с тем, что из-за войны наступила «во всех самонужнейших к содержанию себя для пищи и одежды потребностях великая дороговизна» архиерейским указом жалованье звонарей было утверждено в размере 45 руб.22

Очередную прибавку звонари решились попросить в сентябре 1824 г., подав прошение ярославскому архиепископу Аврааму. Они сообщили владыке, что получают лишь по 48 руб. в год, и заверили его, что «таковаго количества жалованья к содержанию нам себя с семействами недостаточно, наипаче по дороговизне жизненных припасов, а потому претерпеваем великую затруднительность в жизни». Звонари просили добавить им денег «и тем облегчить наше состояние». Архиепископ Авраам предоставил решить эту проблему соборному протоиерею, который, разумеется, изыскал возможность облегчить положение своих звонарей23. Судя по ведомости 1831 г., звонарские оклады были увеличены до 60 руб. в год, но и тогда протоиерей Андрей, считал, что «содержание их скудно»24.

В какой-то мере звонарей выручали «наградные» деньги, которые сверх окладов им выплачивались по большим праздникам25, но поскольку эти суммы были копеечными, принципиально изменить положение дел они не могли.

Большим вспоможением для звонарей являлось предоставление им служебных квартир. Как известно, при переводе архиерейского дома в Ярославль часть помещений бывшей архиерейской резиденции, была передана Успенскому собору под жилье для причетников26. Апартаменты для звонарей и их семей располагались в каменном двухэтажном корпусе, стоящем в юго-восточном углу двора. Документально подтверждено, что там проживали звонари Федор Ломов, Иван Алексеев, Егор Дмитриев и Василий Семенов. Важно подчеркнуть что «отделка покоев», т.е. приспособление пустующих и обветшавших помещений под жилье, производились за счет соборных средств, хотя порой этот ремонт оказывался достаточно дорогостоящим27. К примеру, когда в 1824 г. Василий Семенов просил выделить ему комнату, протоиерей, отчитываясь перед архиереем, сообщал, что «по осмотру нашему оказалось, что просимой звонарем покой для помещения удобен и препятствия к тому никакого нет, тем паче что и на отделку онаго суммы потребуется немного, поелику в нем только зделать нужно вновь печь, пол, поставить перегородки и разделать окна»28.

Определение в звонари Успенского собора производилось по решению Ярославской духовной консистории, с благословения архиерея и при условии согласия настоятеля собора. Один из редких случаев, когда звонарем стал человек весьма преклонного возраста, произошел в 1824 г. Григорий Васильев, бывший пономарь с. Рождествено что в Кадке Мышкинского, состарившись, был определен в Ростовскую духовную богадельню. Узнав о появившейся в штате Успенского собора звонарской вакансии, в феврале 1824 г. он подал прошение об определении «на праздное звонарское место». Ровно полгода дело рассматривалось в соответствующих инстанциях и после того, как прот. Андрей заверил Ярославскую духовную консисторию, что престарелый мышкинский пономарь «годен в звонарскую должность», в октябре он был зачислен в соборный штат. Однако звонарем Григорий Васильев прослужил менее полугода, поскольку в конце февраля – начале марта 1825 г. скончался29.

В тех случаях, когда в звонари определяли несовершеннолетних подростков, старшие на первых порах обучали и опекали их. Так, к примеру, произошло с Егором Краснораменским, зачисленным в соборный штат в марте 1824 г., которого взял под свое крыло звонарь Иван Алексеев, пообещав «делать ему в исправлении звонарской должности вспоможение»30.

Как уже говорилось, звонари соборной звонницы не всегда отличались добропорядочным поведением. Показательным в этом отношении является рассуждение настоятеля собора по поводу звонаря Андрея Вуколова: «Вчера испытал, не звонарь ли Андрей унес из часовни 3 целковых, но не открыл ничего по причине непризнательности. Показал звонарю сему, что я знаю, что он дурно себя ведет, как то: отлучается с квартиры и не занимается работою, замечен дважды в постыдном обращении с девками, в приеме полтинника и гривенника здачи от винопродавца лишку против надлежащаго (строгость требует заставить возвратить взятье), в лакомстве, в позднем прихождении по вечерам в сторожку церковную для караула»31.

И все-таки, главным пороком звонарей было пьянство, из которого, в свою очередь, проистекали другие проступки и нарушения. В субботу светлой седьмицы 1822 г., протоиерей с горечью записал: «К Евангелию не было звона. И на будущее время должно иметь в сей день и подобные оному крайнюю осторожность. Сторожа ходят раздавать артос и напиваются, звонари, напившись в сей день вечером бывают во время всенощнаго одни, их, пьяных, уже некому заменить, так как заменяются в дни прочия Пасхи. Почему сторожей не отпускать до воскресенья с артосом, а звонарям наказывать накрепко о своей должности»32.

Порой звонари совершали более серьезные правонарушения. Так, в 1809 г. соборный звонарь Иван Васильев был уличен в краже жемчуга с хранящегося в соборе образа Богоматери33, а в 1822 г. звонаря Андрея Вуколова отдали под суд за кражу денег из соборной часовни34.

Стараясь вразумить своих звонарей, прот. Андрей Тихвинский беседовал с ними, как наедине, так и при свидетелях. Если словесные внушения не достигали своей цели, проштрафившихся звонарей отправляли на черные работы, такие, к примеру, как чистка переходов бывшего архиерейского дома35. Однако самой действенной мерой воздействия, как показывала практика, являлось «наказание рублем» – более или менее ощутимое урезание денежных доходов.


Ниже представлен перечень имен десяти звонарей ростовской соборной звонницы первой половины 20-х годов XIX в., чьи имена упомянуты на страницах дневника прот. Андрея или зафиксированы в документах соборного архива. Знак (*) служит обозначением того, что имя звонарей упоминается в списках А.Г. Мельника и А.Е. Виденеевой, а мы указываем некоторые новые сведения, относящиеся этим людям.

Алексей Ильин* – родился в 1794 г.. Обучался в Ростовском духовном училище, служил сторожем в Ярославском семинарском правлении. В качестве звонаря упомянут в 1815 г.36 После женитьбы в сентябре 1821 г., уволился из соборных звонарей и переехал к жене, в Ярославль37.

Василий Семенов – зачислен в соборный штат в ноябре 1823 г.38, в качестве соборного звонаря упомянут в 1824 г.39

Григорий Васильев – пономарь с. Рождествено что в Кадке Мышкинского у. Состарившись, был определен в Ростовскую духовную богадельню. В феврале 1824 г. подал прошение об определении его в соборные звонари, в коей должности и был утвержден в октябре того же года. Скончался в конце февраля – начале марта 1825 г.40

Егор Дмитриев* – в качестве звонаря упомянут в 1821–1822 гг.41

Злобин Иван Алексеев* – в качестве звонаря упомянут в 1822–1825 гг.42

Иван Дмитриев* – родился ок. 1775 г., Определен в звонари в 1804 г. из пономарей церкви Димитрия Солунского c. Колягино43. В качестве звонаря упомянут в 1821 г. Приходился старшим братом соборного сторожа Егора Дмитриева. Был женат на Марии Григорьевой (род. ок. 1775 г.) По характеристике прот. Андрея, «читает не худо, поет наслышкою, в катихизисе малознающ, поведения хорошаго»44.

Краснораменский Егор Васильев – родился ок. 1810 г., сын пономаря с. Краснораменье Ростовского уезда Василия Афанасьева. Закончил 1-й класс Ярославского духовного училища. В марте 1825 г. был зачислен в штат соборных звонарей45.

Левицкий Андрей Вуколов* – род. ок. 1805 г. В соборные звонари определен в ноябре 1821 г. По характеристике прот. Андрея, «поведения не худого»46. В 1822 г. был отдан под суд за кражу денег из соборной часовни47. В 1823 г. был освобожден от звонарской должности48.

Ломов Федор Егоров* – родился ок. 1790 г. В число соборных звонарей зачислен в 1809 г., в качестве звонаря упомянут в 1831 г. Был женат на Клавдии Осиповой (род. ок. 1790 г.), имел дочь Парасковью (род. в 1815 г.) По характеристике прот. Андрея, «грамоте малознающ, поведения порядочнаго»49.

Никольский Василий Осипов*– род. ок. 1770 г., сын сельского дьячка. В штат соборных звонарей определен в 1807 г., в качестве звонаря упомянут в 1831 г. Был женат на Анне Андреевой (род. в 1780 г.), имел детей: Александру (род. в 1805 г., Ивана (род. в 1810 г.), Евдокию (род. в 1820 г.) По характеристике прот. Андрея, «грамоте малознающ, поведения порядочнаго»50.

  1. Мельник А.Г. Звонари XVII - начала XX вв. // Соборная звонница Ростова Великого. Ростов, 1993. СРМ. Вып. IV. С. 47-57.
  2. Виденеева А.Е., Смирнов Д.В. Звонари в послереволюционное время // Соборная звонница Ростова Великого. СРМ. Ростов, 1993. Вып. IV. С. 69-72; Виденеева А.Е. Звонари ростовского Успенского собора во второй половине XVIII - первой четверти XIX вв. // Колокола и колокольни Ростова Великого. СРМ. Ярославль, 1995. Вып. VII. С. 18-27; Смирнов Д.В. Родословие семьи звонарей Урановских XIX – начала XX вв. // СРМ. Ростов, 2002. Вып. XII. С. 91-92.
  3. ГМЗРК. Р-811 Л. 1-170.
  4. РФ ГАЯО. Ф. 12. Оп. 1. Д. Д. 20, 27, 32, 33.
  5. Крылов А. Именная роспись начальствующих и служебных лиц Ярославской епархии. Ярославль. 1861. С. 109
  6. Подробнее о жизни прот. Андрея Тихвинского см.: [Тихвинский Н.А., прот.] Воспоминание о жизни и служебной деятельности протоиерея Ростовскаго Успенскаго собора Андрея Тимофеевича Тихвинскаго, скончавшагося 15 Мая 1867 года. Ярославль, 1868.
  7. Виденеева А.Е. О дневнике соборного протоиерея Андрея Тихвинского // ИКРЗ. 2000. Ростов, 2001. С. 75-80.
  8. Отрывки из дневника прот. Андрея Тихвинского, имеющие непосредственное отношение к характеристике личностей соборных звонарей и их должностным обязанностям, процитированы в тексте данной работы.
  9. ГМЗРК. Р-881. Л. 23.
  10. ГМЗРК. Р-881. Л. 1 об.
  11. Мельник А.Г. Звонари XVII – начала XX вв. ... С. 49.
  12. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 10. Л. 47.
  13. ГМЗРК. Р-881. Л. 5 об.
  14. ГМЗРК. Р-881. Л. 21 об.
  15. ГМЗРК. Р-881. Л. 1 об.
  16. ГМЗРК. Р-881. Л. 4 об.
  17. ГМЗРК. Р-881. Л. 34.
  18. ГМЗРК. Р-881. Л. 130.
  19. ГМЗРК. Р-881. Л. 114 об.
  20. ГМЗРК. Р-881. Л. 34.
  21. ГМЗРК. Р-881. Л. 162.
  22. РФ ГАЯО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 2795. Л. 1, 4.
  23. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 33. Л. 173.
  24. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 32. Л. 7 об.
  25. «15 [мая], воскресенье. День Исайи святителя. ... звонарям и сторожам выдано за исправность по 15 коп.» (ГМЗРК. Р-881. Л. 42).
  26. «...здания по бывшему архиерейскому дому, состоящия ныне в духовном ведомстве, оставлены единственно на тот предмет, чтоб на случай приезда в Ростов епархиальнаго архиерея, дабы можно было поместиться в оном со свитою, а при том и для жительства соборян с семействами их». (РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 33. Л. 6).
  27. В мае 1821 г. протоиерей Андрей «разсматривал записки печника и плотника, в которых показаны цены, за материал и работу, касательно починки покоев для звонаря Феодора. Служитель Богоявл. мон. Василий Григорьев рядился за шестнадцать рублей переделать печку; для наката 70 бревен по 1 руб. 50 коп. – 105; для полов тесу 50 по 1 руб. 50 коп. – 75. В оном покое будет 3 окошка, 3 двери, потолок и пол. За работу плотнику 120 руб. Итого – 316 руб». (ГМЗРК. Р-881. Л. 38 об.)
  28. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 33. Л. 127-127 об.
  29. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 33. Л. 139, 178, 209.
  30. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 33. Л. 210.
  31. ГМЗРК. Р-881. Л. 114-114 об.
  32. ГМЗРК. Р-881. Л. 151 об.-152.
  33. РФ ГАЯО. Ф. 196. Оп. 1. Д. 2197. Л. 1.
  34. ГМЗРК. Р-881. Л. 147.
  35. ГМЗРК. Р-881. Л. 151 об.
  36. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 20. Л. 3 об-4; Д. 21. Л. 27 об. - 28.
  37. ГМЗРК. Р-881. Л. 3, 10 об.
  38. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 33. Л. 112.
  39. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 33. Л. 173.
  40. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 33. Л. 139, 178, 209.
  41. ГМЗРК. Р-881. Л. 1 об., 23, 34; РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 33. Л. 47.
  42. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 33. Л. 33, 210, 74.
  43. РФ ГАЯО. Ф. 196. Оп. 1 Д. 219. Л. 26 об. - 27.
  44. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 27. Л. 9 об.-10.
  45. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 33. Л. 210.
  46. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 27. Л. 9 об.-10; Д. 32. Л. 7 об.
  47. ГМЗРК. Р-881. Л. 147.
  48. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 33. Л. 112.
  49. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 20. Л. 3 об. - 4; Д. 27. Л. 9 об.-10.
  50. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 27. Л. 9 об.-10; Д. 32. Л. 7 об.





Сложности с получением «Пушкинской карты» или приобретением билетов? Знаете, как улучшить работу учреждений культуры? Напишите — решим!