Электронная библиотека

Творение "мниха Иеразма" - Повесть о Петре и Февронии Муромских - одно из популярнейших чтений в России XVI-XVIII веков. До нашего времени Повесть дошла в 439 списках, которые представляют семь редакций: Первую (Авторский вариант, вариант Бп, вариант МДА), Вторую (вариант с подзаголовками и без подзаголовков), Гермогена, Третью, Причудскую, Муромскую и Четвертую1. Литературная история Повести достаточно хорошо изучена в отечественной историографии2. Установлено влияние ее текста на иконографию знаменитых муромских чудотворцев3. Однако по-прежнему малоисследованными остаются отдельные списки Повести, история происхождения каждого из которых может существенно дополнить наши представления о ее литературной судьбе новыми сведениями.

Настоящая работа посвящена кодикологическому изучению Повести по списку ГИМ. Муз. № 30654.

Первое описание этой рукописи принадлежит М.Н. Сперанскому. Оно сделано от руки на небольшом листе бумаги, вклеенном в конец кодекса. Даты описание не имеет, однако скорее всего оно было составлено в 1920-1929 гг., когда М.Н. Сперанский возглавлял Отдел рукописей ГИМ. Сперанский привел сведения об общем числе листов в кодексе и миниатюр, охарактеризовал почерк основного текста как "искусственный полуустав", упомянул о позднейших рисунках и записях, которые отнес к категории "писарских". Сперанский собственноручно пронумеровал листы кодекса, однако ошибся в их подсчете, пропустив л. 47: сразу после л. 46 по его нумерации следует л. 48. Рукопись была датирована им концом XVII в.

В монографии Р.П. Дмитриевой (1979 г.) Музейский список специально не рассматривался. Ему посвящено несколько строк в археографическом описании выявленных списков Повести, где он фигурирует среди рукописей "с лицевыми изображениями, отражающими содержание Повести о Петре и Февронии и использующими ее текст"5. В основу текста кодекса, по мнению Дмитриевой, была положена Вторая редакция Повести, причем оказался включенным один подзаголовок6.

Р.П. Дмитриева и О.В. Белоброва (1985 г.) в исследовании памятников древнерусского изобразительного искусства, испытавших влияние сюжета Повести, пришли к выводу, что миниатюры Музейского списка наиболее пространно представляют содержание этого произведения. Авторы подчеркнули независимость миниатюр рукописи от известных художественных образцов. Текст Повести по списку Муз. № 3065 был определен ими как сокращенное переложение Второй редакции, не вызвавшее "ни подражания, ни продолжения"7.

В исследовании Ю.А. Грибова (1989 г.), посвященном атрибуции группы лицевых синодиков XVII в., изучаются и миниатюры Музейского списка Повести. Автор приходит к выводу о близости "многих композиционных схем, тождестве приемов рисунка и раскраски, изображения ландшафтов и растительности, архитектуры и интерьеров" миниатюр группы синодиков и списка Повести8. Грибову удалось уточнить время создания Музейского списка, который он датировал по водяным знакам бумаги 1690-ми годами9, а также по записям конца XVIII - начала XIX в. ограничить место создания кодекса районом, находящимся к северо-востоку от Москвы, "ближе к границе между современными Вологодской и Ярославской областями"10.

Музейский список Повести представляет собой небольшой кодекс форматом в 40 (17,2х15 см), объемом в 59 листов. Первоначальный переплет рукописи утрачен. Сейчас она заключена в картонный переплет начала XIX в. Сложное взаимоотношение текста и миниатюр составляет основную особенность рукописи. Композиция разворота книжного листа следующая: лицевую сторону листа занимают миниатюры, оборотную - текст Повести. Предполагалось, что миниатюр должно было быть 58, но по каким-то причинам работа по художественному оформлению кодекса не была завершена, и последних 11 миниатюр в рукописи нет: для них лишь оставлены пустые рамки на л. 48-57. Каждая из миниатюр строго соответствует тексту, дублируя его. Закон взаимного подчинения текста и миниатюр соблюдается настолько, что художественные изображения зачастую лишаются сюжетной и композиционной оригинальности. Так, многочисленные описания страданий "острупившегося" в результате борьбы со змием Петра иллюстрируются 12-ю из 47 миниатюр.

Текста на листе немного: в среднем 5-7 строк. Минимальное число строк в рукописи равно 3, максимальное - 12. В строке помещается от 17 до 20 букв высотой 3-5 мм. Расстояние между строк почти в два раза превышает высоту букв и составляет 5-8 мм. Текст кодекса от начала и до конца написан четко, крупно, яркими темно-коричневыми (почти черными) чернилами почерком одного писца. Уже поверхностное знакомство с рукописью оставляет впечатление, что главным в ней был не текст, а красочные миниатюры. Текст играл вспомогательную роль, разъясняя детальные изображения, достаточно точно и полно передающие содержание Повести.

Как уже отмечалось выше, Сперанский назвал почерк Музейского списка "искусственным полууставом", не пояснив значение этого определения. Тем не менее, понятие "искусственный полуустав" как нельзя лучше характеризует особенности почерка писца Музейского списка. Видимо, скоропись - его "родной" почерк, более близкий, простой и удобный, т.к. при палеографическом изучении списка выявляются начертания, характерные для более позднего по времени типа письма, а именно - скорописи. В рукописи употреблено значительное количество лигатур; использованы разнообразные сократительные приемы. Написание выносных близко скорописным "взметам" (см. табл. 1). Велика вариантность в начерках одной и той же буквы (рис. 1). Отдельные слова написаны с заглавной буквы, причем в их употреблении выявляются определенные закономерности (см. ниже). Последовательно выдержано словоотделение в строке, хотя служебные части речи (предлоги и союзы) пишутся слитно со знаменательными: ирече (вм. "и рече"), аблжную (вм. "А блаженную"), вбаню (вм. "в баню") и т.п. Начертания отдельных букв далеки от традиций полууставного письма конца XVII - начала XVIII в. и более свойственно скорописи этого же времени: ("ю"). ("аз"), ("ерь"), ("а" йотованная), ("ять"), ("еры").

Таблица 1

Образцы написания выносных букв в Музейском списке Повести о Петре и Февронии Муромских конца XVII - начала XVIII в.

Слова из церковной лексики, как правило, пишутся с прописной буквы: Бл(а)ж(е)н(н)ая, Кр(е)ста Г(о)с(под)ня, Бл(а)гослови, Наб(о)га, (т.е. "на бога": согласно общей орфографии списка служебные части речи пишутся слитно со знаменательными). Кроме того, с заглавной буквы пишутся слова, обозначающие принадлежность персонажей к верхушке феодальной лестницы: Кн(я)зь, Кн(я)гиня, Бояря, Брата (о кн. Павле), а также слова, обозначающие волшебства или волшебные явления: Агриков меч, Гробы (в описании чудесного перемещения тел Петра и Февронии из двух гробов в один) и т.д. В большинстве случаев слово пишется с заглавной буквы после точки, иногда после точки с запятой и запятой. Текст отдельного листа обязательно заканчивается одним из указанных знаков, и первое слово следующего листа пишется с прописной буквы.

В качестве надстрочных знаков в рукописи употребляется сочетание спиритуса с акутом(), паерок (), оксия (), вария (), дужка спинкой вниз (камора?) () и спиритусы (). Система словесного ударения в рукописи упорядочена и передается в зависимости от места ударения в слове либо варией, либо оксией. Наиболее последовательно надстрочные знаки расставлены в начале и конце рукописи.

В целом очевидно, что скоропись, присущая графической манере писца Музейского списка, была видоизменена в несколько небрежный, крупный полуустав, что должно было облегчить зрительное восприятие текста (прием, как известно, обычный: в подобных случаях писец стремился не убыстрить процесс письма, а упростить чтение). Уже в XI-XII вв. писцами были выработаны каллиграфические варианты своих индивидуальных почерков, отличные от тех, какими они фиксировали тексты делового, некнижного назначения. Одним из вариантов каллиграфических почерков конца XVII - начала XVIII в. является тип почерка писца Музейского списка. Такое письмо, представляющее собой намеренное возвращение от скорописи к более раннему и удобочитаемому типу письма - полууставу - и следует называть "искусственным" полууставом.

Примечательно, что текст Музейского списка располагался на листе так, чтобы не только не утомить, но даже и привлечь своей четкостью и малым объемом читателя к красочно иллюстрированной книге. Правда, к концу кодекса писец, спеша закончить работу, стал более небрежным и уже мало заботился о красоте письма. Именно в конце текста Музейского списка встречается наибольшее число скорописных начертаний, в которых писец обнаружил свой родной почерк.

Текст Второй редакции Повести о Петре и Февронии в Музейском списке подвергся существенной переработке от самого начала и до конца. Причем редактирование велось одновременно по нескольким направлениям: 1) сокращение (вплоть до исключения из текста) отдельных повествовательных сюжетов; 2) сокращение диалогов за счет введения преимущественно авторского повествования; 3) усиление элементов житийного жанра. Язык текста Повести в этом списке более динамичен и лаконичен. Сокращение и частичное исключение диалогов привело не только к изменению структуры произведения, но и к изменению систем восприятия текста. Почти лишенный диалогов, текст Повести перестал восприниматься через живой разговор персонажей между собой, а стал более похожим на монологическое авторское повествование, констатирующее уже свершившиеся факты. Следовательно, изменилась и категория времени: повествователь рассказывает о прошлом, диалоги же могут происходить только в настоящем времени.

Вторая редакцияМузейский список
Князь же мысляще, что сотворите змиеви, и недоумевше, и рече к жене своей: "Мыслю жено, но недоумеюся, что сотво-рити неприязненному змию? Невсем бо того, како бы на него навести смерть; Ныне же заповедаю ти: блюди опасно, аще ти начнет той лукавый змий глаголати каковы словеса, и вопроси его о сем льстивными словесы, весть ли ту лукавый от чего ему смерть хочет быти?" Князь же мысляще, что сотворити змиеви? Как бы его умертвити? И рече жене своей: "Вопроси его льстивно от чего ему смерть?" (Л. 4 об.).

Усиление элементов агиографического жанра в тексте Музейского списка несколько изменило сюжетную канву Повести. Во-первых, в Музейском списке акцентируется внимание на силе божественного участия в судьбе героев и упование их на силу божию, и, во-вторых, на благочестии Петра и Февронии. Так, например, в сцене борьбы Петра со змием (в отличие от других редакций) и в сходной со Второй манере) дается обращение кн. Петра к брату Павлу с просьбой не выходить из своей палаты до окончания поединка и молиться за счастливый исход событий.

Первая редакцияВторая редакцияМузейский список
Князь же Петр рече: "...Ныне убо, брате, отсюду никако же иди. Аз же тамо иду братися со змием, да неклибожию помощию убиенда будет лукавый сей змий". Ты же во время то пребуди в молитвеи богу: еда услышит бог молитвутвою и подаст ми помощь убити лукавого змия И рече ему: "Не исходи из полаты своея, дондеже убию змия, и пребуди на молитве" (Л. 11 об.).

Особое внимание уделяется теме духовного очищения кн. Петра через телесные страдания. Составитель текста Музейского списка, акцентируя внимание на мучениях Петра, несколько раз обращается к описанию его жестоких язв практически в одном и том же месте:

Вторая редакцияМузейский список
Блаженный же князь Петр нача его мечем сещи, дондеже до конца его низложи. От непризнения же его крови окровавися лице блаженного князя Петра от крепкого его ударения. И быша на блаженнем от тоя змиевы крови болезненныя струпы и язвы, и прииде на нь болезнь тяжка зело, яко весьострупися. Петр ж изсече его. И кровию змеиною окровавися лице блаженного Петра. И сташа у него от тоя змиины крови болезненныя струпы по всему [телу] (Л. 12 об.). И быша на блаженном Петре болезненныя струпы и язвы, и прииде на него болезнь, яко весь острупился (Л. 13 об.).

Примечательные детали введены в ту часть Повести, которая посвящена поиску заболевшим Петром чудесного исцеления. Во-первых, князь ищет не вообще врачей ("врачев"), а одного целителя, отмеченного богом. Во-вторых, вознаграждение за поиски врача (а не врачей других редакций!) обещается "рабам своим", то есть княжеским слугам. Во Второй редакции Повести княжеские дары обещаются не "синклиту" (слугам), а "врачем":

Вторая редакцияМузейский список
И егда, приспеша в приделы рязанския, разосла весь синклит свой искати врачев, яко да обрящут такова врача, иже бы его от тоя болезни уврачевал. Иповеле обещевати врачем дары многия. И егда приеде в пределы рязанские, разосла рабов своих искати врача, да обрящут такова врача иже изцелит от тоя болезни. И обещевал им воздати дары многия (Л. 15 об.).

Во Второй редакции Петр и Феврония посвящают себя церкви, только почувствовав приближение конца. В Музейском списке это - закономерный финал их земной жизни:

Вторая редакцияМузейский список
Егда же приспе благочестное их преставление, умолиша бога, даво един час будет преставление их. И совет сотворише, да будут положены оба во едином гробе и повелеста си учредитиво едином камени два гроба, едину токмо преграду имущу меж собою. И совещашася отстат от княжения своего и повелеша себе во едином гробе положити, и учредиша един гроб изсещи ис камени, токмо преграду имущу меж собою (Л. 44 об.).

Многочисленные повторы, введение симметрических синтаксических конструкций характерно для описания обращения Петра и Февронии "во иноческий образ".

Вторая редакцияМузейский список
Сами же (Петр и Феврония - Л.С.)во едино время облечшися во мнишеские ризы. И наречен бысть блаженный князь Петр во иноческом чину Давид, преподобная же княгиня Феврония наречена быстьво иноческом чину Евфросиния (Л. 46 об.). Князь же во иноческий образ облечеся, возлюбя имя Господне. И наречен бе князь во иноческом чину святый Давид. (Л. 45 об.). Такожде и блаженная Феврония облечеся во иноческий образ и нареченно имя ей Ефросиния

Поэтическая сцена успения муромских чудотворцев менее всего претерпела изменения в тексте Повести по Музейскому списку. Однако в отличие от Второй редакции в него внесены некоторые дополнительные детали. Так в тексте Второй редакции Петр фигурирует как "Преподобный князь", тогда как в Музейском списке он назван своим иноческим именем: "святой ... князь инок Давид". Его благочестие определяется словом "святой", а не "преподобный" или "преблаженный", как в различных списках Повести во Второй редакции. Умоляя Февронию прийти умереть вместе с ним, Петр заклинает ее "не изменить своего слова", жену свою по-монашески именует "сестра", а момент успения описан более живо, трогательно и поэтично: "Сестро Ефросиния! Уже отхожду от сего света" против "Уже хощу преставитися и не жду тя..." Второй редакции.

Вторая редакцияМузейский список
В то же время преподобныя и блаженныя Ефросиния во храм пречистыя Богородицы соборныя церкви своима рукама шьяше воздух, на нем же лики святых. Преподобный же князь Петр присла к ней, глаголя: "О сестро Ефросиния! Уже хощу отити от тела. Но жду тя, яко купно отидем. Она же рече: "Пожди, господине, да дошью воздух во святую церковь."
Он же и второе посла к ней, глаголя: "Уже мало пожду тя".
И яко же третицею присла к ней,глаголя: "Уже хощу преставитися и не жду тя".
Инокиня блаженная Ефросиния,живяще въ монастыре и ю во храм пресвятыя Богородицы в соборную церковь своими руками шьяше воздух, на нем же лики святых (Л. 48 об.) Святый князь инок Давид посла весть: "Сестро Ефросиния! Хощу отитти от тела, яко да купно отидем". Она же рече: "Пожде, господине, мало дондеже дошью воздух сей" (Л. 49 об.).
И тако и второе посла к ней, глаголя: "Сестро Ефросиния! Уже отхожду и мало подожду тя... Не измени своего слова" (Л. 50 об.).
Уже и третицею присла к ней: "Сестро Ефросиния! Уже отхожду от сего света" (Л. 51 об.).

Текст Повести по Музейскому списку оказался тщательно выхолощенным. Так, во Второй редакции описания свиданий жены кн. Павла со змием сопровождены многочисленными ругательными характеристиками. Змий назван здесь "лукавым", "неприязнивым", "треклятым", "льстивым прелестником", а свойственные ему "дыхание, и сипение, и все скардение" - "злыми". В тексте Повести по Музейскому списку ругательные определения змия ограничены словом "неприязневый", а также указанием, что в него вселился "искони же ненавидяи добра роду человечю диавол", имеющимися в текстах всех известных редакций произведения.

Вторая редакцияМузейский список
Князь же мысляще, что сотворити змиеви, и недоумеяше, и рече кжене своеи: "Мыслю, жено, но недоумеваюся, что сотворити неприязненому змию; не вем бо того, как бы на него навести смерть; ныне же заповедаю ти: блюди опасно, аще ти начнет той лукавый змий глаголати каковы словеса, и вопроси его о сем льстивыми словесы, весть ли той лукавый, от чего ему смерть хочет быти? И аще увеси, то поведай ми вскоре, яко да ты свободишься всяко в нынешнем веце злаго его дыхания, и сипения, и всего скардения, иже смрадно есть глаголати, и в будущем веце судию нелицемерного Христа милостива себе сотвориши. Князь же мысляше, что сотворити змиеви, како бы его умертвити, и рече жене своей: "Вопроси его льстивно, от чего ему смерть". (Л. 4 об.)

Как известно, в Повести Феврония совершает три чуда (во Второй редакции с подзаголовками эти подзаголовки чудеса и обозначают): "Чудо блаженныя, как прелагати хлебные крохи в фимиян", "О прозрении блаженныя в некоем человеце лукавого помысла" и "Чудо блаженныя о древиях". В тексте Повести по Музейскому списку Феврония совершает только два чуда. Живописный сюжет "О прозрении блаженной в некоем человеце лукавого помысла" опущен (о возможных причинах изъятия этой части текста см. ниже).

В Музейском списке Повести до минимума сведены нашедшие отражение во Второй редакции элементы социального неравенства. Так, отсутствуют знаменитые загадки Февронии, в которых она рассказывает о своих семье и родительском доме. Заглушена тема антагонизма самодержавной княжеской власти и боярского сепаратизма. Здесь перед составителем текста Музейского списка встала сложная задача: не отступить от основного сюжета и, вместе с тем, показать бояр как можно более кроткими. Так, например, бояре, изгнавшие незнатную княгиню из Мурома, быстро раскаиваются:

Вторая редакцияМузейский список
О пришествии людей от града Мурома И яко же хотяху людие их рухло вметати в суды со брега, и абие приидоша велможи от града Мурома, моляще и глаголюще: "О господине княже! От всех велможь и от всего града приидохом молити тя, да не оставиши нас сирых, но возвратитися на свое отечество! Мнози бо вельможи во граде погибоша от меча, кииждо бо их хотя дерьжавствовати, сами ся изгубиша, а оставиши со всем народом молят тя, глаголюще: "О господине княже! Аще и прогневахом тя, и раздражихом, но хотяще да княгиня Феврония господствует женами нашими, ныне же со своими домы своими рабы есмы ваю, хощем, и любим, и молим, да не оставиши нас, раб своих!" О пришествии боляр от града Мурома Постигоша боляря князя Петра плывуще по реце Оке моляще их глаголяще: "О господине наши! От всех бояр и от всего града посланы есмы умоляти вас возвратитеся на свое Отечество!" (Л. 42 об.).

В отличие от надписей, сопровождавших клейма житийных икон Петра и Февронии XVII-XVIII вв., и составивших как минимум три лицевых рукописных сборника конца XIX в.11, текст Повести по Музейскому списку довольно полно отражает идейный замысел, сюжет и структуру произведения. Музейский список действительно представляет сокращенное переложение текста Второй редакции Повести с подзаголовками и, по-видимому, является уникальным явлением в литературной истории этого памятника12.

Причины появления исследуемого текста Повести кроются, как нам представляется, в специфической истории происхождения самой рукописи Музейского списка, к которой мы и обратимся ниже.

В кодексе имеется ок. 50 владельческих рисунков и записей XVIII - начала XIX в., расположенных преимущественно на свободных от текста местах. Особенно много записей и рисунков сделано в конце кодекса, а также на чистых листах, незаполненных миниатюрами.

У книги с начала XVIII и по начало XIX в. сменилось несколько поколений хозяев, но практически всю свою жизнь она обслуживала потребности детского чтения. Об этом свидетельствуют многочисленные рисунки и записи, сделанные разными взрослыми и детскими почерками в разное время, и отразившие непосредственную реакцию на прочитанное. Анализ текста некоторых детских записей позволяет связать их с ученическими упражнениями. Ряд автографов взрослых, несомненно, составлен в воспитательных целях. Очевидно, данная рукопись не только читалась детьми, но и использовалась в процессе обучения их основам грамоты (чтению, письму, счету).

Первоначально появились смысловые вставки, сделанные по всему тексту Повести, поясняющие его содержание.

Таблица 2

Образцы некоторых смысловых вставок в текст Повести по Музейскому списку

Текст Повести по Музейскому списку без вставокТекст Повести по Музейскому списку со вставками
(Л. 10 об.) И потомъ иде к сноке в полату и увиде у нея змия седяща во образе брата своего Павла И изыде скоро из полаты и иде г брату И потомъ иде к сноке в полату и увиде у нея змия седяща во образе брата своего И изыде скоро из полаты и иде г брату своему

Подобные приписки13, сделанные рукой взрослого, должны были внести ясность в понимание прочитанного и, скорее всего, предназначались ребенку. Палеографический анализ позволяет отнести их к началу XVIII в. Вполне вероятно, что это автограф первых владельцев рукописи.

По-видимому, в это же время появляются сведенные с миниатюр на свет чернильные графические рисунки, сделанные детской рукой (сложно представить за таким занятием взрослого, аккуратно и старательно выводящего просвечивающие сквозь бумагу контуры миниатюр!). Копируются самые разнообразные изображения (группы фигур, отдельные лица предметы, целые сюжетные сценки): лодка, купол церкви, бокалы, заяц за задних лапках, Феврония и отрок, змий, пронзенный волшебным Агриковым мечом, Петр, едущий в Рязанские земли в надежде на исцеление... Эти рисунки, вернее было бы назвать их копиями, не очень удачны; чувствуется, что делались они детской рукой и не столько небрежно, сколько неумело (рис. 2).

Известно, что писец на Руси выполнял еще и функции учителя: составлялись специальные прориси, где тщательно выписанный текст копировался учащимися. По этим прописям учились письму, счету, чтению. Любопытно, что в Музейском списке основной текст неоднократно воспроизводится детской рукой. В этих графических упражениях прослеживаются два индивидуальных почерка. Одним из почерков (более ранним) копировался не только текст, но и надстрочные знаки (л. 38 об.). Возможно, что контуры миниатюр (см. выше) были прорисованы той же рукой и, скорее всего, теми же чернилами.

Первым почерком (начала XVIII в.) скопированы фразы на л. 13 об. ("и бища"), 15 об. (написано и размыто слово "дары"), 17 об. (воспроизведены первые шесть букв последней строки - перенесенная на другую строку часть слова "уврачевати" ("чевати"). На л. 18 об. скопирован оборот "она рече".

Цитирование текста Повести продолжено более уверенным детским почерком (л. 13 об., 38 об.). Сокращенные под титлом слова раскрыты, а искусственный полуустав писца заменен на неустоявшуюся ученическую скоропись конца XVIII в.14 Цитата на л. 13 об. пришлась поверх рисунка поверженного и пронзенного мечом змия, который был сведен на свет с миниатюры на л. 13.

Любопытно, что этот юный владелец книги вступил в своеобразное состязание со своим предшественником по цитированию, более неопытным и неумелым в писании, чем он (у первого даже не хватало сил и умения закончить начатую фразу), и цитировал те же куски, которые так и не удалось довести до конца его предшественнику. Этих юных владельцев книги разделяло, по-видимому, несколько поколений.

В кодексе много анонимных детских рисунков, сделанных, скорее всего, в конце XVIII в. Стилистика этих рисунков, характер изображений, чернила, которыми они сделаны, позволяют предположить, что их автором был один человек. Юный художник создал целую галерею портретов, оригинальных и своеобразных. Разумеется, этим изображениям далеко до совершенства, они скорее наивны и неумелы. Однако они отражают детское мироощущение, что само по себе очень ценно. Интересно, что ребенок попытался как бы выполнить работу за миниатюриста: рукопись не была иллюстрирована до конца (см. выше). Отсюда - желание вписать изображения в рамку, попытка рационально разместить фигуры на листе. Представляют интерес рисунки на л. 58. Вероятно, юный художник предпринял попытку создать целую композицию: здесь мы видим ветвистое дерево, охотника с ружьем, три мужских портрета (одно изображение профильное, другое - анфас, третье, первоначально профильное, было несколькими штрихами превращено анфас), две мужские фигуры в полный рост с хорошо прорисованными деталями одежды (рубаха, шапка, ботинки на каблучках). Одна из этих фигур "безрукая", другая - с согнутыми в локтях руками, вытянутыми вперед. Эти изображения (особенно бегущий охотник) очень динамичны и достаточно выразительны. Выполнены они светло-коричневыми чернилами. Во всем обнаруживает себя рука ребенка: линии недостаточно твердые, штриховые, "лохматые", не соблюдены пропорции в изображении фигур (рис. 3). На л. 50 изображена девушка в развевающейся на ветру одежде. Ее лицо позднее было обведен свинцовым карандашом и сейчас плохо просматривается (рис.4). Рядом с девушкой была нарисована крупная буква "к", которая несколькими дополнительными линиями была превращена в профильное изображение головы с развевающимися волосами. К этой композиции теми же чернилами сделана подпись: "буря" (рис. 5). В рисунках человеческого лица на л. 54 и 57 об. угадываются первоначальные изображения букв "п" и "о" (рис. 6). Рисунки человеческих голов и фигур имеются также на л. 42, 48, 58.

Листы Музейского списка пронумерованы трижды. Два раза детской рукой очень старательно, но неумело. О нумерации М.Н. Сперанского уже говорилось выше.

Детская нумерация двойная (скорее всего, ее сделали два разных человека). Листы учтены по левому внешнему полю оборотной стороны листа (I почерк) и по верхнему полю оборотной стороны каждого листа (II почерк). Вариант нумерации, принадлежащий I почерку, учитывает каждые два листа одной цифрой и доводит подсчет до числа "8". Таким образом пронумеровано 16 листов.

Нумерация по верхнему полю (II почерк) доведена до 12 листа (ошибочно записано "21"). Параллельно с л. 10 об. ребенок датирует свою работу: л. 10 об. - "1781 года, ноября"; л. 11 об. - "7 число"; л. 12 об. - "ноябрь".

Седьмой лист пронумерован не только цифрой, но и буквами: "седьмоi". Почерк автора нумерации еще очень неустойчив, а слово "лист" он никак не может написать правильно (пишет "лисъ", "лис"). Думается, этим же почерком было проведено повторное цитирование текста Повести (см. выше).

Таблица 3

Нумерация листов Музейского списка (л. 1-16)

Нумерация М.Н. СперанскогоI детский почеркII детский почерк
111
212
323
424
535
636
74седьмоi 7 лисъ
848
959 лис
1051781 года 10 лисъ ноября
11611 лист 7 число
12621 ноябрь
137 
147 
158 
168 

На верхнем и нижнем поле л. 48, 49, 53 об., 58 имеются многочисленные пробы пера, сделанные детской (неуверенной, неустойчивой) и юношеской (более уверенной, твердой, но все же неумелой) рукой почерками конца XVIII - начала XIX в. Молодые люди изощряются в начертании огромного количества завитков, варьируют толщиной линий, претендуют на изящество в написании букв. Выразительны детские записи эмоционального характера:
"... Яко ты мне, яко тебе, дуррак, свиня, дуринь. Яко ты дурак, свиня, яко ты, яко и я. Радел сюда милостию. Радуйся затрещине, дурак..." (л. 1); "Милостивому государю плещивому секъятарю. Покорно прощу подать сия письмо в город Нерехту мящанину Пе[т]ру Федорову Третьякову. А еще прощу тебя, щтобы уведомить сего человека в том. Как можно прощу тебя... в том как" (л. 51).

Среди владельческих автографов значительное место занимают записи начала XIX в., открывавшиеся словами прошения "милостивому государю подать ... письмо в город Нерехту" мещанину Алексею Ивановичу (Пе[т]ру Федорову, Алексею Димитричу, Алексею) Третьякову.

На л. 52 об. читаем следующую владельческую запись: "Во славу отца и сына и святаго духа аминь. - года 189 ноября. Сия книга города Нерехты Мещанина Алексея Третьякова. - Под номеромъ - 6 = письмо писано месяца марта 5 = дни. А писал попу Арътемеи письмо - Также де блаженъ князь инок Давыдъ".

Запись сумбурна. Текст ее написан светло-коричневыми чернилами, мелко, с преобладанием верхней части над нижней. Смысловые фрагменты отмечены горизонтальными черточками и точками. Палеографически запись датируется началом XIX в. Учитывая, что среди записей этого времени имеется несколько черновиков писем официального характера, не исключено, что владельцы кодекса могли иметь отношение к почтовому ведомству.

Большинство владельческих записей рукописи XIX в. помечены именем нерехотского мещанина Алексея Ивановича Третьякова (рис.7), сообщившего о своем владении кодексом в записи на л. 53 об.: "Сия книга города Не рехъты мещанина Алекъсея Третьякова". Он буквально испещрил свободные от текста и миниатюр листы рукописи финансовыми записями типа: "Осъталось денегъ мелочи четвора целковых, 2 в остатке. Кърупъных 4= целковыхъ" (л. 58); "Възято ... на торг по щету мелочи 30 дев(ять) целкъвыхъ. А въ ту неделю..." (л. 51); "Осталось денегъ по щету мелочи ... 9 целковых, 380 в остатке. Кърупныхъ 1 целковых. Сътариныхъ - 9= целковыхъ. Золота 40 рублей=" (л. 52). Неясно, почему одни и те же суммы денег он в разных местах называет и крупными, и мелкими. На л. 55 об. А.И. Третьяков сделал рисунок смеющегося человеческого лица с бакенбардами и снабдил его следующей подписью: "Сия гълава писъма (?) городу". Представляет интерес, что это единственный рисунок в рукописи, сделанный взрослым (рис. 8).

Видимо, А.И. Третьяков давал деньги в долг, что тщательно записывалось: "Възято Костемъ денегъ по щету мелочи= 2 целковыхъ. В остатке 2 гъривенника..." (л. 53). На л. 48 в нижней части пустой рамки от миниатюры имеется долговая расписка: "182 года месяца авгусьта 22 числа. Долъжен нерекоцькому мещанину Алекъ[сею] Иванову Третьякову денег полтора рублей съроком ..." (текст срезан с частью нижнего поля и далее не читается).

Итак, мы имеем две датированные записи с упоминанием имени одного и того же человека. Даты своеобразно обозначены тремя цифрами: 182 и 189. Дата записи на л. 54 об. выглядит иначе: "1840 года февраля...". Тем же почерком на л. 52 та же дата записана без конечного ноля: "184 года февраля". Может быть, А.И. Третьяков и его должник пользовались тем же способом записи даты, пропуская ноль? Подставим конечный ноль. Выходит, что две эти записи делались с промежутком в 70 лет (1820 и 1890 гг.). Это возможно, но маловероятно. Несколько странным кажется и тот факт, что владельцы рукописи делали свои записи раз в 20 и 50 лет (в 1820, 1840 и 1890 гг.). Кроме того, палеографически записи А.И. Третьякова датируются началом XIX в., а не серединой и не концом этого столетия. Думается, что мы имеем дело с весьма своеобразным способом записи четырехзначных чисел. При произнесении числа с нолем посередине ноль не произносится (восемьсот два, восемьсот девять). Вероятно, в датированных автографах А.И. Третьякова при записи чисел 1802, 1804, 1809 ноль опускался в соответствии с особенностями их произнесения. Не исключено, что дата записи на л. 54 об. (1840 г.) записана неверно. В соответствии с указанной особенностью фиксации чисел с нолем посредине она должна была выглядеть как 1804 г. Такая дата соответствует палеографическим признакам этой записи.

Впоследствии, уже в середине XIX в., юношей, изощрявшимся в вычурном написании букв, были сделаны многочисленные пробы пера. В его автографах также упоминаются имена Алексея Ивановича и Алексея Дмитриевича Третьяковых. В целом Третьяковы упоминаются во владельческих записях, фактическая и палеографическая дата которых восходит к XIX столетию.

Итак, наиболее ранние детские рисунки и записи появились в кодексе в начале XVIII в., самые поздние - в конце XVIII в., а именно ок. 1781 г. Следовательно, на протяжении почти целого столетия рукопись принадлежала детям. В XIX в. в кодексе появляются автографы взрослых, помеченные именем мещан Третьяковых. Если в XVIII в. записи и рисунки большей частью носят учебный характер, то в XIX в. - это повседневные записи делового характера. Не исключено, что владевший Музейским списком в начале XIX в. А.И. Третьяков был потомком детей, испещривших поля рукописи в начале XVIII в. своими рисунками и записями. У нас нет никаких прямых данных, позволяющих считать, что на протяжении двух столетий рукописью владели представители нескольких поколений одной семьи. Однако самый характер владельческих записей XIX в. позволяет считать, что рукопись к этому времени вряд ли использовалась по своему прямому назначению и уже не служила для чтения. Ее поля стали использовать в качестве "записной книжки" для фиксации финансовых дел, составления черновиков писем, проб пера. В ней по привычке продолжали писать, дополняя неуверенные детские рисунки и ученические записи XVIII в. новыми, уже "взрослыми" текстами.

Принадлежность кодекса детям наводит на мысль о специфическом происхождении содержащегося в нем текста. Не исключено, что Музейский список создавался по специальному заказу, учитывавшему потребности детского чтения. Текст Повести во Второй редакции был переработан таким образом, чтобы быть доступным детям. Поэтому из него были исключены некоторые нежелательные для детского восприятия сюжеты (см. выше), в частности, сюжет "О прозрении блаженной в некоем человеце лукавого помысла". Любопытно, что в тексте Повести по Музейскому списку был сохранен (хотя и сокращен и упрощен) аналогичный сюжет о прелюбодеянии жены муромского кн. Павла со змием. Крылатый змий, похищающий девушек и женщин - излюбленный персонаж русской волшебной сказки. Вероятно, сказочный сюжет со змием был сохранен в тексте Музейского списка в противоположность имеющему вполне реальные, жизненные черты сюжету о совращении Февронии "некоим человецем". В результате текст Повести стал еще более моралистичным и назидательным, лишенным сложных для детского восприятия мест. Использование текста Второй редакции для создания Музейского списка не было случайным. Именно текст Повести во Второй редакции читался во время богослужения, а в ряде его списков сохранились приписки ритуального назначения15.

Кодикологическое изучение рукописи позволяет утверждать, что она предназначалась читателю-ребенку и одновременно выполняла функции своеобразного учебного пособия. "Искусственный" полуустав списка, вернувший исконную скоропись писца к более ранней графической форме, простые лиг

В Московском Кремле в течение столетий были собраны многочисленные чтимые образы, привезенные сюда из старых русских городов. В XV-XVI вв. наряду с главной чудотворной иконой Москвы "Богоматерью Владимирской" здесь особо почитались иконы "Одигитрии", являвшиеся списками прославленной царьградской святыни.

Наше сообщение посвящено "Одигитрии Смоленской" и ее московским спискам XV в. Древняя история смоленской чудотворной иконы "Одигитрии" в письменных источниках не зафиксирована. В популярной церковной литературе XIX в. излагается версия о принесении иконы на Русь в 1046 г. греческой царевной Анной, выданной замуж за черниговского князя Всеволода Ярославича. После смерти Всеволода икона перешла по наследству к его сыну Владимиру Мономаху. В 1101 г. Владимир Мономах построил в Смоленске Успенский собор и поставил в нем греческую икону Богородицы, получившую после этого наименование "Смоленской".

В XV в. "Смоленскую" чудотворную икону приносили в Москву. Об этой памятном событии была составлена повесть, включенная в Московский летописный свод конца XV в.1 В повести, озаглавленной "О Пречистой Смоленской", рассказывается, что "в лето 6964" [1456] в январе месяце к великому московскому князю Василию прибыл смоленский владыка Мисаил "со многими местичи Смоленскыми" с просьбой отпустить чудотворную "Смоленскую" икону Богородицы, которую "взял пленом" Юрга. Великий князь, посоветовавшись с митрополитом Ионой и прочими святителями, а также с боярами своими, помыслил, что нельзя более держать в плену "владычицю всего мира", и решил возвратить святыню. Он повелевает сотворить "празднество на отпущение пресвятыа Богородица чюдовторныа иконы": в церкви Благовещения на дворе великого князя, где древняя "Смоленская" стояла "на деснеи стране от святых двереи царскых", перед образом совершают молебен, а затем служат литургию. После литургии митрополит Иона, великий князь и его супруга княгиня Мария с сыновьями - великим князем Иваном, княжичами Юрием, Андреем, Борисом и младенцем Андреем - "знаменуются" у чудотворного образа и со слезами провожают его. Святыню вынимают из киота и отдают в руки смоленскому епископу Мисаилу. Вместе с чудотворной "Смоленской" иконой великий князь Василий возвратил также "и иные многы иконы, опрочь того, менши тоа, златом же и камением и жемчугом украшены, того же плена". Из них митрополит Иона попросил оставить одну икону "Владычица со младенцом... на благословение на воспоминание сего дне". Эта икона, видимо, была излюбленным Богородичным образом великокняжеской семьи и, вероятно, изображала "Богоматерь Одигитрию", напоминавшую чудотворную "Смоленскую"; митрополит просил оставить ее "господину и сыну ми великому князю и княгини его и чадом его на воспоминание дне сего". Епископ Мисаил "знаменует" образом великокняжескую семью и отдает его в руки великому князю Василию. Чудотворную "Смоленскую" провожают два поприща за город - до церкви Благовещения на Дорогомилове; митрополит с "освященным събором" несут с собою и тот образ, который оставлен "на благословение великому князю". Затем все возвращаются, идуще "за тою иконою, иже остася" у великого князя. Пришедши в придворную церковь Благовещения, великий князь повелевает "поставити ... ея на том месте, иде же преже стоала, ея же отпусти, икону"; а также "повеле ину икону в тоа место писати, снем меру с неа и образ назнаменав, а пред тою, иже оставлена, повеле на всяк день молебен священником пети, акафист со икосы".

Из контекста повести не совсем ясно, с какой иконы был сделан список - с отпущенной "Смоленской" или с оставленной в соборе "на благословение". По нашему мнению, сняли меру и назнаменовали образ с чудотворной "Смоленской" иконы, что соответствовало традиции почитания прославленных икон. Написание иконы-копии по снятым мерками и прориси могло быть осуществлено несколько позднее, после возвращения чудотворного образа в Смоленск.

В повести нет известий о том, когда и при каких обстоятельствах появились в Москве чудотворная "Смоленская" и другие "плененные" Юргой иконы. Имя Юрги в летописях более не встречается. Его считали то литовским полководцем, перешедшим на службу к московскому князю, то московским воеводой. Наиболее убедительное объяснение дал А.А. Турилов2. По его мнению, Юргой называли в быту служилого новгородского князя Юрия Лугвеньевича (Семеновича) из рода Гедеминовичей. В 1440 г. он вернулся из Новгорода в Литву. Великий литовский князь Казимир Ягайлович дал ему в удел Мстиславль, Кричев и другие города и волости. Возгордевшись, Юрий занял Смоленский престол, но в том же году, увидев "свою неразсудную дерзость" и убоявшись "страхом велиим" великого князя Казимира, "избеже на Москву"3.

Таким образом оказывается, что древняя "Смоленская" икона находилась в Московском Кремле с 1440 по 1456 г. Однако именно возвращение чудотворного образа повлекло за собой его новое почитание в копиях-списках. Как следует из повести, особо почитаемой иконой в придворном Благовещенском соборе была не только копия, сделанная с чудотворного смоленского образа в 1456 г., но также та икона, которую оставили на благословение великому князю. Более того, судя по тому вниманию, которое ей уделил автор повести, и повелению князя ежедневно служить перед нею молебен с акафистом, можно думать, что именно эта икона стала тогда самой известной и прославленной.

Н.А. Маясова высказала убедительное предположение, что хранящаяся в музее-заповеднике "Московский Кремль" шитая пелена с образом "Богоматери Одигитрии" в среднике и святыми на полях была вышита в мастерской великой княгини Марии Борисовны, первой жены великого князя Ивана III, и предназначалась для оставленной в 1456 г. в Благовещенском соборе чтимой Богородичной иконы4. Она сочла возможным отождествить с этим образом небольшую византийскую икону XIV в. в серебряном окладе, происходящую из собрания Благовещенского собора и ныне находящуюся в экспозиции Оружейной палаты (инв. Ж-1756/1-2, 15489 охр.; 38х30 см)5. Это предположение кажется вполне правдоподобным и может быть подкреплено некоторыми наблюдениями.

От второй половины XV - начала XVI в. сохранилось несколько десятков икон, представляющих "Богоматерь Одигитрию". Среди них выделяется многочисленный ряд изображений, явно восходящих к одному и тому же образцу, отличающемуся от других вариантов "Одигитрии" горизонтальным положением свитка в руке Младенца Христа.

В рамках данного сообщения для нас особый интерес представляют следующие иконы: большой местный образ Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры (инв. 3029; 144х103 см), икона-пядница с "Троицей" вверху и святыми на полях из ризницы лавры (инв. 13015; 38х28 см), икона-пядница из Благовещенского собора Московского Кремля (инв. Ж-1459/1-2; 38х31 см) и образ из Покровской церкви села Гуменца Ростовского уезда (58х42 см)6.

Иконы близки по деталям иконографии; на них повторяется соотношение фигур, охряный, с золотым ассистом, цвет одежд Младенца Христа, а также характерный рисунок лика Богоматери и выреза горловины ее мафория. По нашему мнению, эти иконы являются списками с того чтимого в Благовещенском соборе Богородичного образа (отождествленного с византийской иконой в окладе), который в 1456 г. был оставлен на благословение великому князю.

Возможно, наиболее ранняя из них - икона-пядница из Благовещенского собора; ее можно датировать последней третью XV в. По нашему мнению, она была сделана как точный список чтимой иконы. Размеры двух образов очень близки. Здесь так же, как и на чтимой иконе, кайма мафория, спадающего с поднятой руки Богоматери, не выделена. Этот список, вероятно, предназначался для келейного моления княжеской семьи, а затем в XVI или XVII вв. был перенесен в домовый храм и поставлен в пядничный ряд иконостаса.

Икона из села Гуменца была изучена В.Г. Пуцко7. В качестве ее ближайшей аналогии он верно указал икону из Троице-Сергиевой лавры и связал обе иконы с произведениями круга Дионисия. Он также высказал предположение о том, что икона могла быть исполнена для ростовского архиепископа Вассиана, заказавшего в 1482 г. Дионисию и другим мастерам иконостас в новый Успенский собор Московского Кремля. Важным наблюдением В.Г. Пуцко является указание на византийскую икону в окладе как на один из возможных палеологовских образцов, на которые ориентировался мастер "Одигитрии" из села Гуменца.

Выводы статьи В.Г. Пуцко подтверждают предположение о том, что самой почитаемой иконой в Благовещенском соборе во второй половине XV - начале XVI в. была византийская икона в серебряном окладе, которую мы вслед за Н.А. Маясовой отождествляем с оставленной в 1456 г. на благословение великокняжеской семье. Великий князь Василий повелел ежедневно служить перед нею молебен с акафистом. Вероятно, эту традицию сохранял и его сын великий князь Иван III, помнивший торжественные проводы смоленской святыни. С чтимой княжеской семьей иконы делались копии-списки для вкладов в монастыри и приходские храмы; одним из подобных списков мы считаем и икону из села Гуменца.

Новейшие исследования комплекса икон, поступивших в Ростовский музей из села Гуменца, показали, что первоначально они составляли убранство церкви Димитрия Солунского в селе Поникарове8. В начале XVI в. это село, как установил А.Г. Мельник, принадлежало московскому дьяку Даниилу сыну Мамыреву; в 1520-е гг. дьяк продал село Троице-Сергиеву монастырю. Благодаря этому открытию история иконы "Одигитрия" может быть связана либо с Троице-Сергиевым монастырем, либо непосредственно с дьяком Даниилом Мамыревым.

В "Ономастиконе" С.Б. Веселовского Мамырев Данило Киприанов определен как дьяк великого князя Ивана III9. Икона "Одигитрии", являющаяся списком с чтимого великим московским князем Богородичного образа, вероятно, была исполнена по заказу самого дьяка Даниила. Из всех вышеназванных икон-списков она выделяется не только высочайшим художественным качеством, выраженном в изящном, утонченном рисунке, сияющей красочной гамме, виртуозном живописном исполнении ликов и одежд мелкими мазками, гармонии удлиненных силуэтов, но прежде всего той редкой одухотворенностью образов, которая присуща лишь немногим творениям древнерусских иконописцев. В сияющей, преображенной плоти ликов, исполненных светлой золотистой охрой с легкой подрумянкой на щеках, шее и губах, с прозрачными малоконтрастными притенениями и тончайшими белильными движками светов, как будто передается воспоминание о нежных светящихся ликах на чтимой иконе Благовещенского собора. Изображению Богоматери с Младенцем присущ внутренний и внешний аристократизм и та насыщенность духовного содержания, которая придает образам "психологическую портретность", мало свойственную русским произведениям конца XV - начала XVI в. и вызывающую в памяти классические византийские памятники.

Подобные образы встречаются лишь среди тех произведений, которые с наибольшей долей вероятности можно отнести к кисти самого Дионисия. Это - "аристократические", поражающие своей классической красотой образы архангелов из барабана Рождественского собора Ферапонтова монастыря, Богоматерь с Младенцем из конхи центральной апсиды и святитель Николай из Никольского придела собора. Среди иконных Богородичных образов, относимых к творчеству Дионисия и его мастерской, образ "Одигитрии" из Ростовского музея является самым совершенным, высокохудожественным и наиболее "классическим", еще далеким от геометрической стилизации и обобщенной условности контуров и пластических форм. Автором этой иконы мог быть либо сам Дионисий, либо иной московский мастер, равный Дионисию по одаренности и создавший лучший (среди сохранившихся) Богородичный образ конца XV в.

Древняя "Смоленская" икона, возвращенная в 1456 г., не сохранилась. До наших дней дошел ее список, исполненный в 1456 г. и до 1525 г. стоявший в Благовещенском соборе на месте отпущенной смоленской святыни. 13 мая 1525 г. этот список перенесли в соборный храм Новодевичьего монастыря, освященный во имя "Смоленской" иконы. В 1927 г. эту икону, благодаря ее богатому золотому окладу времени Бориса Годунова, венцам XVII в. и жемчужной ризе, передали в Оружейную палату10. Первоначальная живопись иконы скрыта под записью XIX в.

Главное отличие иконы-списка 1456 г. - вертикальное положение свитка в руке Младенца. Видимо, эта особенность была свойственна и чудотворной "Смоленской". Так же изображен свиток на иконе "Одигитрии" второй половины XVI в. из местного ряда придела Собор архангела Михаила придворной Благовещенской церкви; она была, видимо, исполнена по образцу списка 1456 г.

Вертикальное положение свитка свойственно и иконе "Одигитрии, с ангелами" из Вознесенского монастыря Московского Кремля, о которой известно, что она была сделана "в меру и подобие" прославленной царьградской святыни, в 1482 г. пострадала от пожара и была поновлена Дионисием "в тот же образ", как об этом сообщается в летописи11.

Подобное изображение свитка встречается на многих древних греческих иконах "Одигитрии". Вероятно, эта особенность восходит к чудотворной царьградской "Одигитрии" - протооригиналу Богородичных икон из Вознесенского монастыря Московского Кремля и из Смоленска.

Целый ряд икон "Богоматери Одигитрии" конца XV - начала XVI вв. повторяет образы прославленных кремлевских святынь - "Одигитрии" из Вознесенского монастыря и двух чтимых смоленских икон из Благовещенского собора. Большие местные образы обычно следовали либо "Одигитрии" из Вознесенского монастыря12, либо копии 1456 г. "Одигитрии Смоленской" из Благовещенского собора. Вкладные иконы-пядницы чаще повторяют маленькую чтимую византийскую икону из Благовещенского собора.

Однако многие иконы создавались как обобщенные изображения "Одигитрии", совмещающие в себе особенности вышеназванных кремлевских икон и отличающиеся деталями. Подобные образы, видимо, не назывались "Смоленскими" и, наверное, не всегда именовались "Одигитрией", но как и другие Богородичные иконы - "Пречистой Богородицей" или "Владычицей".

В искусствоведческой литературе "Одигитрией Смоленской" принято называть иконы Богоматери с Младенцем, в которых обе фигуры представлены фронтально. При определении иконографической и исторической связи икон с их возможными прототипами и чтимыми образцами положение свитка в руке Младенца и образы ангелов обычно не принимаются во внимание.

В данном сообщении мы пытались показать, что среди многочисленных икон "Одигитрии" есть особо чтимые образы, отличающиеся именно этими деталями. Такими чтимыми иконами-образцами были смоленские иконы из Благовещенского собора Московского Кремля, а их списками - ряд вкладных икон из монастырей и храмов, в том числе и дионисиевская "Одигитрия" из собрания Ростовского музея.

  1. ПСРЛ. М.-Л., 1949. Т. 25. С. 273-274.
  2. А.А. Туриловым написана статья "Смоленская (в Успенском соборе г. Смоленска)" для Энциклопедического словаря чудотворных икон Богоматери (рукопись). Благодарю А.А. Турилова за любезно предоставленную возможность ознакомиться со статьей до публикации.
  3. ПСРЛ. СПб., 1901. Т. 12. С. 36.
  4. Маясова Н.А. Памятник шитья московской великокняжеской светлицы XV века //Искусство Москвы периода формирования Русского централизованного государства (Гос. Музеи Московского Кремля: Материалы и исследования. III). М., 1980. С. 56-75.
  5. Там же. С. 66. Ил. 4. Э.К. Гусева отождествляет с оставленным в Кремле Богородичным образом другую икону - с темным зеленым ликом, с ангелами в медальонах вверху на фоне (Инв. Ж-2132, 5195 соб.; 45х37 см; втор. пол. XIV в.). См.: Гусева Э.К. Московские и смоленские иконы "Богоматери Одигитрии" и сложение общерусской иконографии "ОдигитрииСмоленской" в XV - начале XVI века (в печати). Об иконах см.: Щенникова Л.А. Станковая живопись //Маясова Н.А., Качалова И.Я., Щенникова Л.А. Благовещенский собор Московского Кремля. К 500-летию уникального памятника русской культуры. М., 1990. С. 66-67. Ил. 194, 195.
  6. См.: Николаева Т.В. Древнерусская живопись Загорского музея. М., 1977. Кат. № 26. Ил. 64; Попов Г.В. Живопись и миниатюра Москвы середины XV - начала XVI века. М., 1975. Ил. 30; Вахрина В.И. Иконы из собрания Ростовского музея-заповедника. М., 1991. Кат. № 5. С. 14, 15 (ил.).
  7. См.: Пуцко В. Икона Богоматери Одигитрии из церкви села Гуменец //Revue Roumaine d`histoire de l`art. Serie beauxarts. 1975. T. XII. P. 41-49.
  8. См. в настоящем издании: Мельник А.Г. К истории комплекса художественных памятников, поступивших в Ростовский музей из церкви села Гуменца.
  9. Веселовский С.Б. Ономастикон. М., 1974. С. 193.
  10. Мартынова М.В. Оклад иконы "Богоматерь Смоленская" и черневая гравюра XVI века //Уникальному памятнику русской культуры Благовещенскому собору Московского Кремля 500 лет. Тезисы научной конференции. М., 1989. С. 87-88; Государственные музеи Московского Кремля. М., 1993. Ил. 41.
  11. См.: Качалова И.Я., Маясова Н.А., Щенникова Л.А. Благовещенский собор Московского Кремля. Ил. XI.
  12. Об иконе см.: Гусева Э.К. Об иконе Одигитрии 1482 г. из Вознесенского монастыря и ее значении в творчестве Дионисия //Памятники культуры. Новые открытия. 1982. Л., 1984. С. 233 - 247; Щенникова Л.А. Икона "Богоматерь Одигитрия" из Вознесенского монастыря Московского Кремля и ее почитание в XV-XVII веках //Ферапонтовский сборник. Вып. 5 (Материалы научной конференции "Русский Север: История. Культура. Традиции) (в печати).

Известно, что в Московском государстве после отмены кормлений с 1552 г. доходные статьи, которыми пользовались наместники и волостели, перешли в государственную казну. Сбор различных пошлин и доходов стал осуществляться выборными представителями от населения - верными целовальниками или посредством откупов. Обычно откупщиками выступали артели из 3-5 человек разной степени состоятельности, связанные круговой порукой и "складными" записями, по которым они распределяли "прибыль" пропорционально своим денежным "паям", вложенным в дело.

При откупной системе казна была избавлена от частых "недоборов", сопутствующих "верной" системе сборов и за счет ежегодной "наддачи" обеспечивалась постоянной прибылью. Откупщики же все сверхдоговорные деньги, которые они получали, эксплуатируя доходные объекты порой со всевозможными злоупотреблениями, оставляли в свою пользу.

В послесмутное время правительство М. Романова для пополнения государственной казны стало широко использовать откупные отношения с населением и в сфере услуг и мелких промыслов. Инициатива заведения откупных мелких статей исходила снизу, когда какой-либо предприниматель подавал челобитную о своем желании взять на откуп, т.е. в монопольное право определенный промысел. Эта челобитная рассматривалась в четверти (чети), где ведался город, в котором собирался действовать откупщик, и обычно удовлетворялась. Затребовав поручные записи на откупщика, четверть через воевод пересылала ему откупную грамоту, содержащую в себе все условия откупа: кому отдан, какая статья дохода или промысел, на какой срок, на какую годовую сумму и т.д. По Соборному Уложению 1649 г. к мелким откупам относились те, годовая сумма которых составляла несколько больше 10 руб., т.е. в пределах 15-20 руб. - "а которым откупщиком даны будут на откуп ... доходы небольшие, которым оклады рублев 5 или 6 или 10 или больше..."1.

В каждом городе в зависимости от его величины, экономического состояния, местных условий и традиций возникали и существовали самые разнообразные откупные статьи. Изучение постановки откупного дела в отдельно взятом городе позволяет выявить некоторые интересные моменты откупной практики в первой половине XVII в. В Ростове Великом в это время существовали как крупные, так и мелкие откупные статьи. К крупным относились откупа, связанные с кабацкими и таможенными сборами. В 1614 г. по челобитью посадских людей ростовский кабак, который "в прошлых годех" находился "в откупу за московскими за торговыми и за посадскими людьми за 290 руб. в год", был отдан в откуп всем посадским людям города, т.е. общине. При московских откупщиках "на кабаке было воровство великое, зернь (азартная игра) и блядня и душегубство и от тех кабацких откупщиков и от сторонних людей была продажа и поклеп и убытки великие..." В связи с этим посадская община посчитала для себя более удобным держать кабак в откупе "всем городом", не считаясь с ежегодной "наддачей" к прежним суммам. Так, уже в 1615 г. годовой кабацкий откуп составлял 311 руб., в 1616 г. - 321,5 руб., а в 1617 г. - 353 руб.2 Таким образом, в роли откупщика могла выступать и посадская община, что было обычным явлением в практике откупного дела. В этом случае сбор кабацких доходов был организован так же, как и при "верной" системе, т.е. при помощи выборных целовальников, но в случае "недобора" откупных денег они выплачивались из мирской казны, а не из средств выборных целовальников и их поручителей. В дальнейшем в 1626 г. кабак также был в откупе, но уже "за москвитиным за Федором Даниловым"3. Отсюда видно, что откупщик предложил казне большую "наддачу", чем посадская ростовская община (в источнике, к сожалению, об этом конкретно не сказано) и выиграл в конкурентной борьбе за доходный откуп.

Ростовская писцовая книга 1624 г. и некоторые документы 1626 г. глухо отмечают, что ростовская таможня также была на откупе за ростовскими предпринимателями4. В 1637 г. по челобитью ростовцев посадских людей, жаловавшихся на злоупотребления откупщиков Е. Душина "с товарищи", которые "брали таможенные пошлины не по уставной грамоте", в Ростов воеводе была прислана царская грамота, предписывающая откупщикам не допускать злоупотреблений при сборе пошлин5. Мы не располагаем сведениями о величине таможенных сборов в г. Ростове, но, принимая во внимание величину кабацких доходов городов, которые обычно были в 1,5 - 2 раза больше таможенных, можно предположить, что они составляли около 200 р. в год.

К откупным статьям, связанным со сферой услуг в г. Ростове, относились: торговая (общественная) баня, площадное письмо и извоз. Про ростовскую баню, которая была "на посаде за городом у озера", известно, что ее держал на откупе москвич "суконные сотни торговый человек Гр. Ерофеев" за 1 руб. 19 алт. 2 ден. в год"6. Для содержания бани откупщик использовал наймитов, которые непосредственно занимались обслуживанием бани. Отметим, что торговые бани в городах предназначались в основном для приезжих: торговцев, приказных людей, богомольцев и т. д., поскольку обычно у местных жителей на подворьях были личные бани. Цены за пользование торговой бани во всех городах были умеренные - не более 1 ден. (0,5 коп.) и доступны для посетителей. Укажем, что для прокормления взрослого человека в день в это время требовалось 6-8 ден. (3-4 коп.) По данным 1652 г. ростовская баня была уже "на вере", т.е. обслуживалась выборными целовальниками, и годовой сбор с бани, как это было принято при чередовании откупной и "верной" систем, назначался "против откупа прошлых лет".

Площадные подьячие в городах известны на Руси с XV в. Они за известную плату составляли неграмотным горожанам и жителям сельской местности различные документы: челобитные (прошения), кабальные и т.п. записи и памяти и являлись консультантами по юридическим вопросам, т.е. своеобразными средневековыми нотариусами. Летом они писали на площади под навесом, а зимой - в специальной избе. В крупных городах они составляли особую корпорацию полуслужилых людей, а в небольших городах площадным письмом свободно, т.е. безоброчно "кормились" грамотные люди разных сословий. С 20-х гг. казна стала отдавать площадное письмо на откуп. В Ростове в 1624 г. оно было за ростовским тяглецом Ф. Григорьевым за 2 руб. в год, в 1626-28 гг. - за тяглецом О. Павловым за 3 руб. 5 алт., а в 1638-39 гг. - "за церковным дьячком Ростовского Андреевского монастыря Елисейком Тимофеевым" за 4 руб. 7 ден.7 Эта статья откупного дохода была выгодной, и предприниматели конкурировали между собой за право ею обладать. В 1652 г. площадное письмо отдается на откуп всем посадским людям, т.е. общине за 5 руб. 2 алт. 5 ден. в год8. Таким образом, откупная сумма почти за три десятилетия выросла в 2,5 раза. Посадская община при переводе откупа на себя предоставляла желающим право писать на площади за известный оброк, давая возможность им "кормиться скорым письмом". Полученные же сверхоткупные деньги община использовала на мирские нужды.

Откуп извозного промысла - важной услуги по гужевой транспортировке товарных грузов и материалов - в Ростове до 1639 г. был за посадским человеком, ростовцем "Онашкою Емельяновым и за крестьянином боярина князя Ю.А. Ситского - Тимофеем Петровым с товарищи" за 1 руб. 10 алт. 2,5 ден. в год9. Монополисты-откупщики устанавливали определенную плату за провоз товаров в зависимости от расстояния и от объема товара и сами или их наймиты занимались извозом. Эта же артель также до 1639 г. наряду с извозом держала на откупе и другие ростовские мелкие торговые промыслы: деготь за 30 алт. 5 ден., сенную труху (мелочную продажу сена) за 27 алт. 3 ден. и овсяную мелочную продажу за 20 алт. 1,5 ден. в год10.

Кроме этих откупных промыслов, в Ростове также отмечен откуп "мыльной рези", когда мыло продавалось мелкими партиями, резанное "в лепест" от большого косяка весом до 1 пуда. Откуп промысла держал до 1639 г. ростовец С. Федулеев за 11 руб. 16 алт. 3,5 ден. в год11. Писцовая книга 1624 г. отмечает, что сусленная и квасная изба были на откупе за ростовскими откупщиками, а в одном документе от 1626 г. квасным и сусленным откупщиком назван ростовский "записной кирпищик" Л.Б. Репкин, которому этот промысел "отдавали" таможенные откупщики12. В источниках не приводится годовая сумма с откупа, но ясно, что он относился к мелкой статье дохода, как в большинстве городов. Монополия на продажу жизненно важных для населения предметов, например, мыла, дегтя, корма для скота приводила к их дороговизне и к "беспромыслице" беднейшей прослойки горожан, которая до откупщиков занималась этими промыслами. Протестуя против злоупотреблений откупщиков путем подачи многочисленных челобитных, посады вынудили правительство издать указ от 7 июля 1639 г. об отмене откупов мелких промыслов13. На основании этого указа откупа ростовских мелких промыслов были упразднены - "велено теми промыслы промышлять посадским людям против прежних лет", т.е. безоброчно или за легкий оброк, которым суммарно облагались мелкие торговцы еще в 1624 г. по ростовской писцовой книге (за дегтярный промысел 13 алт. 2 ден., за сенную труху - 10 алт.)14. В тех же городах, от которых не было челобитных об отмене мелких откупов, как отметил С.Б. Веселовский, апрельский указ не применялся15, но таких городов было немного. Крупные же откупа кабаков и таможен были отменены в начале 50-х гг. XVII в. (кабаков в 1652 г. по кабацкой реформе, таможен - в 1653 г. по уставной грамоте)16. В дальнейшем, с середины 60-х гг. XVII в., в связи с неудачей финансовой реформы, практика крупных откупов была возобновлена17, что свидетельствовало о непоследовательности правительства в откупной политике.

Таким образом, в Ростове Великом в первой половине XVII в. можно насчитать десять откупных статей, как крупных, так и мелких. В роли откупщиков выступали как иногородние (москвичи), так и местные ростовские предприниматели - "люди разных чинов", причем некоторые артели откупщиков могли держать за собой сразу несколько мелких откупов. Борьба посадских общин против откупщиков заканчивалась переводом некоторых откупных статей на "весь город" или их отменой по указу 1639 г. (для мелких откупов). В это время откупа не были еще источником первоначального накопления капитала, а выступали дополнительным, временным средством существования отдельных предпринимателей. Находясь под постоянным финансовым давлением казны, которая в своих интересах все время увеличивала "наддачу", испытывая острую конкуренцию со стороны претендентов на откуп и очень сильное противодействие посадских миров, откупщики недолго пользовались монополией и после 1-2-х сроков отказывались от нее.

  1. Соборное Уложение 1649 г. Текст. Комментарии. Л., 1989. С. 94.
  2. РГАДА. Ф. 396. Столбцы Оружейной палаты. № 182. Л. 3; № 38498. Лл. 99-101.
  3. Там же. № 38498. Л. 102.
  4. Там же. Ф. 1209. Поместный приказ. Кн. 380. Л. 174; Новомбергский Н.Н. Слово и дело государево. М., 1911. Т. 1. № 240. С. 438.
  5. РГАДА. Ф. 233. Печатный приказ. Кн. 668. Л. 242 об.
  6. Там же. Ф. 137. Боярские и городовые книги, г. Галич. Кн. 7. Л. 108; Кн. 14. Л. 58; Кн. 15. Л. 68.
  7. Там же. Ф. 396. № 40050. Лл. 64-65.
  8. Там же. Ф. 137, г. Галич. Кн. 15. Л. 318.
  9. Там же. Кн. 7. Л. 181.
  10. Там же. Лл. 180 об. - 181.
  11. Там же. Л. 271.
  12. Там же. Ф. 1209. Кн. 380. Л. 174; Новомбергский Н.Н. Слово и дело... № 240. С. 438.
  13. РИБ. СПб., 1888. Т. X. С. 187.
  14. РГАДА. Ф. 1209. Кн. 380. Л. 174; Ф. 137, г. Галич. Кн. 7. Лл. 273 об. - 274 об.
  15. Веселовский С.Б. Азартные игры как источник дохода Московского государства в XVII в. //Сборник статей, посвященный В.О. Ключевскому. М., 1909. С. 296.
  16. Акты Археографической экспедиции. СПб., 1839. Т. IV. № 59, 63; ПСЗ-I. СПб., 1830. Т. I. № 107.
  17. ПСЗ-I. Т. I. № 340.

В настоящее время после реставрации середины - второй половины 1950-х гг. башни парадных северных и западных стен1 Ростовского кремля (архиерейского двора), имеют своеобразные грушевидные, так называемые "кубоватые" покрытия (рис. 1). Они были сооружены по проектам архитекторов-реставраторов В.С. Баниге и Б.В. Гнедовского, которые ориентировались в этом на сохранившиеся чертежи кремля 1818 г.2 Ныне упомянутые чрезвычайно выразительные завершения башен во многом определяют впечатление от ансамбля в целом.

Характерно, что Б.В. Гнедовский осознавал соответствие форм данных завершений стилю русского барокко середины XVIII в.3 Сам же Б.В. Гнедовский первым поставил вопрос о времени их возникновения. По его мнению, из-за утраты документов Ростовского архиерейского дома "о дате возведения криволинейных покрытий его башен можно говорить теперь лишь предположительно. Не помогают делу и скупые сообщения о пожаре 1730 г., во время которого сгорели верхи большинства башен"4. Далее, ссылаясь на весьма далекие аналогии (см. ниже), он датировал упомянутые кубоватые покрытия концом XVII в., точнее даже - временем создателя кремля митрополита Ионы (1652-1690 гг.)5. Того же мнения придерживался и В.С. Баниге, осуществлявший общее руководство реставрацией ансамбля6. Однако очевидный контраст между архитектурой кремлевских башен, относящихся к 70-80-м гг. XVII в.7, и явно барочными формами их покрытий, характерными для середины XVIII в. (см. выше), заставляет усомниться в данной точке зрения. Особенно знаменательны главки с тонкими "перехватами", венчающие эти покрытия. Не случайно одной из наиболее близких аналогий кремлевским покрытиям, указанных Б.В. Гнедовским, является завершение церкви в с. Зачачье, построенной в 1748 г.9

Но надо признать, что корректней искать соответствующие аналогии не среди завершений церквей или жилых зданий, а среди покрытий крепостных башен. Б.В. Гнедовский привел единственную такую русскую аналогию - завершения башен московского Данилова монастыря, изображенного на гравюре 1707-1708 гг.9 Автор ошибочно отнес данные кубоватые завершения к концу XVII в.10 Дело в том, что существует более ранняя, датируемая 1702 г. гравюра, на которой большинство башен Данилова монастыря вообще не имеет покрытий, а на одной из башен оно шатровое11.

Следовательно, кубоватые покрытия башен указанного монастыря появились после 1702 г., но не позже 1707-1708 г.12 Итак, в настоящее время не известно ни одного свидетельства о существовании в Средней России до начала XVIII в. кубоватых покрытий крепостных башен. Но даже если бы такие покрытия появились где-либо и раньше, это само по себе не свидетельствовало бы о их возникновении на башнях Ростовского кремля в XVII в.

Теперь следует обратиться к гораздо более близким аналогиям рассматриваемых покрытий, чем те, на которые указал Б.В. Гнедовский.

Как известно, одной из наиболее оригинальных черт ансамбля Ростовского кремля являются композиции комплексов его двух главных ворот: северных и западных. Каждые из них оформляют надвратная церковь с двумя фланкирующими башнями. Именно на этих башнях, кроме прочих, существуют теперь кубоватые покрытия. Описанная композиция была настолько значима в конце XVII в., что ее повторили в оформлении следующих надвратных комплексов монастырей Ростово-Ярославской епархии: Сергиевской (1679 г.) и Сретенской (1692 г.) церквей Ростовского Борисоглебского монастыря; Никольской церкви (около 1684 г.) Ростовского Авраамиева монастыря; Никольской церкви (конец XVII в.) Угличского Покровского монастыря; Никольской церкви (конец XVII в.) Ярославского Толгского монастыря.

Логично предположить, что если бы на башнях Ростовского кремля изначально имелись кубоватые покрытия, то они нашли бы повторение в вышеперечисленных сооружениях. Однако этого не произошло. Так судить позволяют достаточно ранние изображения Угличского Покровского монастыря на иконе начала XVIII в.13 (рис. 2) Ярославского Толгского монастыря на гравюре 1731 г.14 (рис. 3) и Ростовского Борисоглебского монастыря на миниатюре 1760-х гг.15 (рис. 4). На всех этих произведениях покрытия башен надвратных комплексов упомянутых ансамблей имеют форму островерхих шатров. К сожалению, ничего не известно о форме первоначальных покрытий фланкирующих башен Никольской церкви Ростовского Авраамиева монастыря. Тем не менее, можно утверждать, что большинство ближайших аналогов надвратных комплексов Ростовского кремля не подтверждают рассматриваемую гипотезу Б.В. Гнедовского.

Далее обратимся к сведениям о пожаре архиерейского двора 1730 г., которые, по мнению этого автора, "не помогают делу" (см. выше). Вот что говорится в описи, составленной сразу после указанного пожара: "Круг дому архиерейского на оградной стене кровли и на башнях кровли шатровые, и на Архиерейских на прочих кельях, и столовых кладовых палатах, и на поварнях, и погребах, и кровлях, и деревянные кельи, и сушила, и житницы, и протчее в том дому деревянное строение погорело"16. Из данной цитаты следуют два существенных для настоящей темы вывода: во-первых, покрытия всех башен кремля, сохранявшиеся, вероятно, от XVII в., погибли в пожаре 1730 г., во-вторых, покрытия эти были ШАТРОВЫЕ.

Косвенным подтверждением того, что до пожара 1730 г. на башнях кремля не существовало кубоватых покрытий, является настенная роспись 1720-х гг. с циклом жития св. Исидора Блаженного в ростовской церкви Вознесения. В нескольких композициях этой росписи на заднем плане представлен Ростов.

Среди многих весьма условно показанных городских сооружений имеются и довольно реалистически изображенные постройки кремля17, такие, как Успенский собор, соборная звонница, Часобойня, церковь Спаса на сенях. Фигурируют также различные башнеобразные сооружения, часть из которых завершена шатрами. Но чего нет, так это изображений башенных кубоватых покрытий.

Таким образом, как прямые, так и косвенные данные свидетельствуют, что башни Ростовского кремля изначально и до пожара 1730 г. имели только шатровые завершения. С опорой на ближайшие аналогии, к которым следует отнести как упомянутые выше, так и шатры южной и северной стен Ростовского архиерейского двора на чертежах 1818 г., была сделана графическая реконструкция первоначальных завершений кремлевских башен (рис. 5, 6).

Когда же появились кубоватые покрытия башен, которые изображены на чертежах кремля 1818 г.? Ответов может быть два: или после пожара 1730 г., или после пожара 1758 г. Второй ответ более вероятен, и вот почему.

До нас дошла миниатюра рукописного жития св. Димитрия Ростовского, включенного в "Ростовский патерик", датируемый 1760-ми гг.18 На втором плане этой миниатюры видны постройки Ростовского архиерейского двора (рис. 7). И хотя они показаны довольно условно, хорошо видно, что некоторые из них завершены шатрами. Кубоватые же покрытия в данном изображении отсутствуют.

Очевидно, подобные покрытия, зафиксированные упомянутыми чертежами 1818 г., появились лишь в 1760-е гг. при больших ремонтных работах, отраженных письменными источниками19. Видимо, тогда же стены и башни кремля были окрашены в характерный для барокко голубой цвет20.

В заключение необходимо ответить на неизбежно встающий вопрос: как теперь относиться к кубоватым башенным покрытиям, сооруженным реставраторами в 1950-е гг.? И приходится признать, что это была ошибка, повлекшая за собой кардинальное искажение древнего облика ансамбля Ростовского кремля.

  1. Остальные башни кремля покрыты обычными шатрами.
  2. Гнедовский Б.В. Реставрация башенных покрытий Ростовского кремля //Материалы по изучению и реставрации памятников архитектуры Ярославской области. Древний Ростов. Ярославль, 1958. Вып. 1. С. 71.
  3. Там же. С. 72.
  4. Там же. С. 72.
  5. Там же. С. 72 - 76.
  6. Баниге В.С. Восстановление Ростовского кремля. Ярославль, 1963. С. 14-15.
  7. Мельник А.Г. Исследования памятников архитектуры Ростова Великого. Ростов, 1992. С. 39-40.
  8. Гнедовский Б.В. Указ. соч. С. 74-75.
  9. См.: Там же. С. 73. В статье Б.В. Гнедовского фигурирует также, правда, без какой-либо датировки, кубоватое покрытие башни Спасо-Прилуцкого монастыря (Гнедовский Б.В. Указ. соч. С. 75). Однако, судя по фотографиям начала XX в. (Лукомский Г.К. Вологда в ее старине. Вологда, 1914. С. 227, 229, 231, 233, 234, 297), таких покрытий на башнях этого монастыря, видимо, не существовало.
  10. Там же. С. 74.
  11. См.: Памятники архитектуры Москвы. Кремль. Китай-город. Центральные площади. М., 1982. С. 104.
  12. Между прочим, на опубликованных гравюрах начала XVIII в. башни других московских монастырей либо совсем не имеют покрытий, либо завершены обычными шатрами. См.: Ильин М. Москва. Памятники архитектуры XIV-XVII веков. М., 1973. С. 20-21; Памятники архитектуры Москвы. С. 83-110.
  13. Опубликована в: Кириков Б.М. Углич. Л., 1984. С. 74.
  14. Опубликована в: Добровольская Э., Гнедовский Б. Ярославль. Тутаев. М., 1971. С. 191.
  15. ОР РНБ. Собр. Титова. № 43. Л. 304 об.
  16. РГИА. Ф. 796. Оп. 11. Д. 282. Л. 130.
  17. Одна из композиций росписи опубликована в: Титов А.А. Ростов Великий в его церковно-археологических памятниках. М., 1911. С. 51.
  18. ОР РНБ. Собр. Титова. № 43. Л. 49 об.
  19. См.: Добровольская Э.Д. Новые материалы по истории Ростовского кремля // Материалы по изучению и реставрации памятников архитектуры Ярославской области. Древний Ростов. Ярославль, 1958. Вып. 1. С. 32-35; Гнедовский Б.В. Указ. соч. С. 72.
  20. Следы данной голубой покраски были обнаружены В.С. Баниге, который датировал ее XVIII в. (ГМЗРК. А-1130. Л. 168). Уточнить время возникновения этой покраски помогают обнаруженные мною фрагменты видимо первоначальной аналогичной голубой покраски на стенах стоящей рядом с кремлем ростовской церкви Бориса и Глеба, построенной в 1761 г.

Одной из наиболее характерных форм в русской архитектуре XVII в. является форма висячих арок. Она целиком принадлежит данной эпохе. Приехавший в середине 1650-х гг. в Москву Павел Алеппский обратил внимание на широкое использование этой никогда им прежде не виданной формы: "Над верхней площадкой лестницы воздвигают купол на четырех столбах с четырьмя арками; в середине каждой арки выступ прочный, утвержденный прямо с удивительным искусством: обтесывают камень в очень красивую форму и, просверлив его, пропускают сквозь него железный шест с двумя ветвями на концах, заклепывают их и заканчивают стройку над этим камнем, который представляется великим чудом, ибо висит в средине, спускаясь прямо"1.

Форма, поразившая сирийского архидьякона так, что он счел своим долгом вникнуть в ее технологию (и довольно точно ее описал), должна была удивлять и путешественников-европейцев, узнававших в тесаной каменной гирьке распространенный элемент оформления немецких шкафов-поставцов (Stollenschranke), английских и голландских "кабинетов", четырехопорных столов, резных кессонированных плафонов; более наблюдательные могли усмотреть в ней сходство с пристенными консольками под пятами крестовых сводов, нервюр и аркатурных тяг в северно-ренессансной архитектуре; но только какому-нибудь знатоку висячие арки московских крылец напомнили бы трифорий довольно редкого "болонского окна" или совсем уж архаичную форму романского и готического protiro, воспроизведенную Фиораванти в крыльце Успенского собора2. То, что применительно к деревянной мебели, стенам или сравнительно узким проемам выглядит просто изысканным украшением и, во всяком случае, не противоречит природным возможностям материала, в применении к пространственной конструкции, да еще нагруженной "куполом" (т.е. шатром), приобретает особую, заостренную выразительность.

Устраивая двухарочные перекрытия над входными пролетами крыльца, московские зодчие использовали металлическую связь переброшенной между пилонами большой охватывающей арки: к этой затяжке (а не к замку арки, как в "болонском окне") на продетом в нее железном болте и подвешивалась гирька, служившая общей опорой для вписанных арок. Таким образом, средняя пята широкого трифория свободно повисала на стержне, растягиваемом, наподобие тетивы, концами большой арки, и вертикальное усилие, необходимое для поддержки тимпана, создавалось самим распором, т.е. горизонтальным усилием конструкции. Но четкая логика созданной конструктивной системы остается в тени (поскольку не прочитывается роль частично заделанных в кладку металлических элементов), а на первый план выступает тектонический алогизм, почти абсурд - "великое чудо" повисшей в воздухе, зрительно лишенной опоры пяты двух арок, подтягивающих к срезу большой арки кирпичный тимпан, словно занавес над широким входным пролетом. Что же касается конструкции, то она позволяет в дальнейшем развивать эффект "чуда", увеличивая число висячих арок до трех и даже вынося форму на периферию архитектурного ансамбля до четырех, при одновременном увеличениии ширины пролета (ворота Борисоглебского под Ростовом, 1680 г., и Николо-Улейминского, рубеж XVII и XVIII вв., монастырей).

В Москве форма двойных висячих арок появляется не позднее середины 1630-х гг., связываясь, в первую очередь, с вновь создаваемой структурой "московского" бесстолпного храма (церковь Троицы в Никитниках, 1630-1634 гг.)3 в Ярославле, в господствующей здесь традиционной, лишь видоизменяемой структуре крупного четырехстолпного храма, почти полтора десятилетия спустя (церковь Ильи Пророка, 1647-1650 гг.)4.

К этому времени в ярославском зодчестве уже были выработаны два основных способа построения формы архивольта. Архивольты первоначально открытых аркад церкви Николы Надеина (1620-1622 гг.) выполнены кирпичным валиком, отступающим от кромки арок на длину кирпича, "ребром" обращенного к лицевой плоскости. В верхнем ярусе галерей церкви Рождества Христова (1635-1644 гг.) валик отступает от кромки не на длину, а на ширину кирпича, поскольку кладка арок выполнена "тычками", и это сближение валика с кромкой сопровождается появлением дополнительного облома слегка притопленного четвертного валика по самой кромке, благодаря чему архивольты превращаются в пучки тонких обломов, непосредственно совпадающих с очертаниями арок. Как видим, начавшееся развертывание исходной формы валика, отделяющего напряженную часть конструкции, направляется в глубину строительной массы, внедряясь в "работающую" кладку аркады.

Другое решение, также усложняющее форму архивольта, наблюдаем на фасадах крыльца Рождественской церкви: здесь архивольты выполнены поребриком, обрамленным сверху и снизу двумя кирпичными валиками, нижний из которых соответствует исходному валику. В этом втором случае развертывание формы идет в противоположном направлении, по плоскости, не затрагивая "работающей" кладки. Следует добавить, что горизонтальное сопряжение арок с пилонами на композиционной периферии Рождественской церкви позволило строителям применить ложные импосты, которые соединяют пяты архивольтов поверх собственно импостов. Возникает единая форма "архивольт-импост": профиль непрерывно перетекает из одного качества в другое, как бы игнорируя принципиальное различие между основными тектоническими элементами аркады. Этот прием коренным образом расходится с классической трактовкой архивольта как изогнутого, совпадающего с очертаниями арки архитрава, концы которого опираются на импосты, - трактовкой, проведенной в декоре московского Архангельского собора и воспроизведенной затем годуновскими зодчими (храмы в Хорошеве, Вяземах и др.). Строители же ранних храмов "ярославской школы" исходят из традиционной формы, довольно часто повторяющейся в декоративном решении оборонительных сооружений и на периферии культовых архитектурных композиций рубежа XVI и XVII вв., горизонтального валика, мягко огибающего проемы.

Оба рассмотренных способа построения архивольта совмещаются в оформлении галерей церкви Ильи Пророка: кромки арок обработаны притопленным четвертным валиком и охвачены несколько отступающим от них, заключенным в валики поребриком. Впервые же примененные в крылечных пролетах двойные висячие арки получают архивольты совершенно новой формы: между исходным валиком на плоскости и притопленным четвертным валиком по арочной кромке вводится сразу от восьми (восточный фасад северного крыльца) до тринадцати (западный фасад северного крыльца, его входной пролет) чередующихся обломов полочек и четвертных валиков, исполненных соответственно в пяти и восьми рядах кирпичной кладки "тычками", причем на торцевых фасадах обоих крылец это чередование дополнено промежуточным обломом полного валика. Таким образом, все обломы, кроме внешнего и промежуточного, служат последовательному заглублению поверхности. Иными словами, строители Ильинской церкви, продемонстрировав совмещение обоих выработанных к этому времени способов построения формы, в применении к висячим аркам пользуются только одним из них - заглублением в строительную массу. Резко увеличив число заглубляющих обломов, отождествив "работающую" кладку с "неработающей", они добиваются нового и неожиданного эффекта: уведенная далеко в глубину, утратившая свою конструктивную определенность арочная кромка возвращается к фасадной плоскости в виде сильного декоративного пятна. Этот эффект дематериализации поверхности согласован с местными особенностями в конструировании висячих арок.

Главная из этих особенностей заключается в отсутствии большой арки трифория, переброшенной между пилонами и растягивающей металлическую связь с подвешенной гирькой (на восточном и западном фасадах северного крыльца сохранился слабый след этой арки в виде узкой полоски двухобломного охватывающего архивольта). Отказываясь от большой арки, строители Ильинской церкви отказываются и от импостов, служивших опорой ее архивольту; профили импостов сохраняются только под пятами висячих арок на внутренних сторонах пилонов. Таким образом, здесь отсутствует то распределение взаимно уравновешенных усилий конструкции, которое характеризует "московские" крыльца, и вместе с тем отсутствует архитектурное воплощение той силы, которая противопоставляется работе висячих арок. Последние, со своей стороны, несут на себе не тимпан трифория, а весь межпилонный участок стены, включая и треугольный фронтон торцевого фасада крылец. В этой связи становится понятным предпочтение заглубляющего построения архивольта применительно к висячим аркам: нагруженная на них масса, дематериализуясь, соотносится с пилонами как легкое, почти невесомое заполнение с прочной конструктивной основой.

Как видим, особенности "ярославской школы" в оформлении висячих арок представляют собой ряд взаимосвязанных приемов, за которыми нельзя не признать известного декоративного заострения образа по сравнению с "московскими" крыльцами. Строители Ильинской церкви даже прямо декларируют преобладание декоративности, закладывая пролеты висячих арок северного крыльца и устраивая в этой закладке небольшие проемы, уподобленные заложенным аркам. Висячая гирька, оказавшаяся при этом внутри проема, утрачивает свое конструктивное значение общей пяты арок и превращается в некий декоративный узел, связывающий архивольт с обрамлением проема. Но именно на примере ярославских крылец мы наблюдаем смысловое взаимодействие декора с развивающейся структурой сооружений: видоизменение формы арочного перекрытия сразу же вызывает соответствующее видоизменение формы архивольта. Само же направление осуществляемых видоизменений обнаруживает лежащий в их основе формообразующий принцип: двойные висячие арки не просто усложняют привычный образ арочного пролета, а полностью вытесняют его, и это деление пролета на две половины без уменьшения его ширины - деление, резко диссонирующее с привычным представлением и приобретающее поэтому особую смысловую нагрузку, подчеркивается умножением тонких, наслаивающихся обломов архивольта, который заглубляет и дематериализует арочную кромку. Созданная форма контрастно сопоставляется с обычными пролетами аркады, отмечая ее окончания - входы - сильными, парадоксальными акцентами.

В дальнейшем развитии архивольта висячих арок на ярославской почве отметим превращение промежуточного валика в расчленяющий: он несколько выдвигается вперед и отделяется от вышележащих обломов плоским промежутком, заполненным обронным узором (крыльцо церкви Архангела Михаила, 1658 г.). В крылечных архивольтах тутаевского Воскресенского собора (1670-1678 гг.) этот валик вместе с узорным промежутком вынесен на фасадную плоскость, т.е. на место исходного валика; нижележащие обломы, как и прежде, заглубляют арочную кромку, вышележащие - выступают из плоскости, скрадывая ее перелом и отягощая тимпан висячих арок. Умножение заглубляющих обломов сменяется расчленением профиля и равномерным развертыванием его в обе стороны от исходной позиции. Эффект исчезновения арочной кромки, дематериализации архитектурной поверхности обогащается теперь противоположным впечатлением нависающей тяжести; декоративное пятно сменяется пластически трактованным мотивом, утверждающим самодовлеющее, вне соотнесенности с конструктивными опорами, значение двойной висячей арки.

Этот принцип распространяется по всей композиционной периферии собора. Двустороннее развертывание профиля открывает возможность разнообразно комбинировать обломы (полочку, валики, притопленный четвертной валик, поребрик и обронный узор); форма, непрерывно перетекающая из архивольта в импост, видоизменяется по фасадам и участкам фасадов, явно реагируя на состоявшееся растягивание аркад и учащение ритма арок.

Применение трифория в конструкции двойных висячих арок над входными пролетами крылец церкви Иоанна Предтечи в Толчкове (1671-1687 гг.) вызывает поляризацию способов построения формы: архивольт вписанных арок заглубляет арочную кромку, архивольт большой охватывающей арки развертывается по фасадной плоскости (характерно, что, в отличие от "московских" крылец, охватывающая и висячие арки не связываются здесь в единую конструктивную систему: они лежат в различных, изолированных друг от друга и как бы взаимно скользящих прослойках стены). Одновременно развертывание формы приобретает чисто количественный характер. Происходит явное, неприкрытое дублирование целых групп обломов, разделенных узорными промежутками. Четкость построения утрачивается, значение расчленяющего облома астрагала, сменившего валик, - размывается в механических повторах.

Поляризация способов построения архивольта исчерпывает возможности выработанного формообразующего принципа. У двойных висячих арок над нижней крылечной площадкой собора Толгского монастыря (1683-1685 гг.), опять оставленных без охватывающей арки, профиль архивольта развернут только наполовину в сторону заглубленной арочной кромки; о другой половине напоминает лишь узорный промежуток под верхним валиком. Свертывание формы архивольта наблюдается по всем аркадам собора. Арки украшены заключенным в валики поребриком, который образует напрерывную цепочку "архивольтов-импостов". Это не просто воспроизведение формы, впервые примененной к крыльцу Рождественской церкви, - теперь поребрик почти вплотную примыкает к слегка заглубленной арочной кромке. В конце столетия, когда закладывались аркады церквей Николы Надеина и Рождества Христова, поребрик, уже вполне освоившийся на "работающей" кладке, огибает уменьшенные проемы по самой кромке.

  1. Павел Алеппский. Путешествие Антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века. М., 1898. Вып. 3. С. 145.
  2. Снегирев В. Аристотель Фиораванти и перестройка Московского Кремля. М., 1935. С. 83-84; Подъяпольский С.С. К вопросу о своеобразии архитектуры московского Успенского собора // Успенский собор Московского Кремля: Материалы и исследования. М., 1985. С. 39-40.
  3. Чуть позже двойные висячие арки применены в крыльцах Казанского собора на Красной площади, 1634-1636 г. (несколько тесаных белокаменных гирек с просверленным отверстием для болта найдены при археологических раскопках 1989-1992 гг.), и кремлевского Теремного дворца, 1635-1636 гг.
  4. Этому предшествует применение двойных висячих арок к проезду под колокольней церкви Рождества Христова (1644 г.), но они применены в таком контексте уникальных композиционных и декоративных форм, что этот эпизод можно рассматривать лишь как какой-то занесенный на ярославскую почву "образец", возможно, побудивший местных зодчих к самостоятельной разработке данной формы.

В отличие от предыдущих столетий истории древнерусского искусства XVII век сохранил достаточно много имен зодчих, иконописцев, резчиков по дереву, мастеров ювелирного дела. В настоящее время выявление подробностей жизни и творчества отдельных художников этого периода становится одной из приоритетных задач искусствоведения. Сейчас уже восстановлены биографии некоторых выдающихся изографов XVII в. - Симона Ушакова, Гурия Никитина, Федора Евтихиева Зубова. Но наряду с мастерами, работавшими над крупными заказами государственной важности или произведениями, получившими широкую известность, существовал целый ряд провинциальных - городовых и монастырских иконописцев, оставивших заметный след лишь в художественной культуре своего региона. Тем не менее, изучение их творчества значительно расширяет наши представления об иконописной практике XVII столетия.

В XVII в. иконописание было широко распространено во всех городах и больших монастырях. Переславль-Залесский не принадлежал к числу крупных художественных центров, но и здесь, особенно во второй половине столетия, трудилось несколько десятков городовых и монастырских мастеров. Известны имена четырнадцати из них1.

На протяжении почти целого столетия, во второй половине XVII - первой половине XVIII в., исполнением монастырских и частных заказов в пределах Переславля и уезда занималась семья иконописцев Казариновых. В прошлом переславскими краеведами М.И. Смирновым и С.Д. Васильевым предпринимались попытки систематизировать сведения о Казариновых, содержащиеся в архивных документах и литературе2. Но в обоих случаях был допущен ряд существенных неточностей. К настоящему времени нам удалось установить о семье Казариновых следующее.

Свой род они, видимо, вели от Казаринки Петрова - государева сокольего помытчика (этот вид промысла был одним из самых распространенных в окрестностях города), упоминающегося в грамоте царя Василия Шуйского 1606 г.3 Его сын Антипа Петров Казаринов с женой Антонидой значатся среди исцеленных посмертными чудесами местного святого Даниила Переславского4. Последним в роду, кто ограничивал свою деятельность лишь государственной службой, был площадной подъячий г. Переславля-Залесского Логин Антипьев Казаринов5. Его дети и внуки в официальных документах и церковных поминаниях числились сокольими помытчиками6. Но в связи с постепенным угасанием царской соколиной охоты в окрестностях Переславля основой существования семьи Казариновых стало иконописание. Нам не известно, были ли они официально освидетельствованы в качестве иконописцев. В Москву для выполнения работ общегосударственной значимости не вызывались, но в пределах Переславского уезда пользовались особым почетом, их работы высоко ценились у местных заказчиков со средствами. Имели учеников. Династии переславских иконописцев второй половины XVIII-XIX вв. Гусевых и Шеманаевых, занимавшихся росписью храмов и "починкой" икон, считались последователями Казариновых7.

Нам удалось выявить сведения о пятерых представителях семьи Казариновых. Самым известным из них был сын (вероятно, старший) площадного подъячего Логина Антипьева Казаринова - Стефан (Степан) Логинов (родился в середине XVII в. - умер после 1690 г.). Стефан Казаринов писал пышные торжественные иконы в стиле московского барокко. Кажется, самым плодотворным периодом его творчества был конец 70-х - 80-е гг. XVII в. Сохранились две иконы "Троица Ветхозаветная" (1678) и "Распятие с семью таинствами" (1682), написанные Стефаном по заказу подъячего переславской Съезжей избы Никиты Максимова Ведерницына для местных храмов - церкви Входа во храм Богородицы (позже ц. Иоанна Богослова) и Спасо-Преображенского собора8. Оба произведения - подписные. "Распятие с семью таинствами" интересно своей символико-аллегорической композицией и "реалистическими" элементами. Возможно, что в сцене "Таинство брака", расположенной у подножия процветшего креста, а не в медальонах-цветах его кроны, как все остальные "таинства", изображены члены семьи Ведерницыных (в эти годы Максим Ведерницын должен быть женить своих сыновей)9.

В краеведческой литературе приводится надпись с иконы "Богоматерь Владимирская", написанной Стефаном Казариновым в 1690 г. по заказу архимандрита Троицкого Данилова монастыря Варфоломея для Рождественской церкви в сельце Твердилкове Переславского уезда, только что полученном монастырем в дар от князя Ивана Петровича Барятинского. В XIX в. эта икона была заново переписана и до настоящего времени не дошла10.

Не сохранились и работы родного брата Стефана Казаринова - Иакова (Якова) Логинова. Известно, что в ныне не существующей Воскресенской церкви Переславля-Залесского была икона 1693 г. с его подписью11.

В собрании Переславского музея находится произведения младшего брата Стефана и Якова Казариновых - Алексея Логинова, работавшего уже в первой половине XVIII в. Это икона "Преображение" (1731) - храмовый образ Преображенской церкви с. Усолье Переславского уезда, подписанный автором12.

Кроме него из Казариновых, писавших иконы в XVIII., нам известны сын и внук Иакова Логинова - Антипа Яковлев и Василий Антипов. В иконостасе церкви с. Махра Александровского уезда Владимирской губернии еще в начале XX в. находилась икона "Отечество" с надписью: "Писал Антипа Казаринов. 1718 год"13. До настоящего времени сохранился образ Николая Чудотворца (1738) из Спасо-Преображенского собора Переславля-Залесского, написанный Антипой вместе с сыном Василием в стиле барокко14.

Возможно, самой значительной работой, выполненной семьей Казариновых, было изготовление полного набора икон для иконостаса Всехсвятской церкви Троицкого Данилова монастыря в Переславле-Залесском в 1688 г. Сведения об этом заказе нам удалось обнаружить в Ростовском филиале Государственного архива Ярославской области15.

Всехсвятская церковь - самый древний храм на территории обители. Ее первоначальное деревянное здание, согласно преданию, было построено самим основателем монастыря святым Даниилом Переславским в 1508 г.16 Вероятно, церковь погибла в период Смуты начала XVII в. В 1683 г. архимандрит Данилова монастыря Варфоломей испросил разрешение на строительство больничных келий с храмом при них, так как "больничная братия старые дряхлые живут по разным братским кельям и на соборное пение в церковь божию ходить не могут"17. Денег на строительство дал крупный переславский землевладелец и известный полководец князь Юрий Никитич Барятинский с условием освящения церкви во имя Федора Стратилата, в память о погибшем сыне Федоре Юрьевиче18. Патриарх Иоаким не только дал разрешение, но и определил своей грамотой архитектурные формы и внутреннее убранство храма: "...построить церковь во имя святого великомученика Федора Стратилата, а верх на той церкви построить против прочих церквей, а не шатровой и олтарь велел зделать круглой тройной, а в церкви б во олтарной стене царския двери были б посреди, а по правую их сторону южныя, а по левую северныя, а подле царских дверей по правую сторону между южных в начале поставить образ Всемилостивого Спаса, а подле Спасова образа поставить образ настоящаго того святого храма, а по левую сторону царских дверей между северных в начале поставить образ пречистыя Богородицы и иныя образы по чину"19.

Строительство храма продолжалось четыре года, и за это время настроение монастырской братии изменилось. В нарушение слова, данного князю Барятинскому, решено было освятить церковь во имя Всех святых, в память храма преподобного Даниила, на что было получено и благословение патриарха20. Естественно, претерпела изменения и программа иконостаса.

Порядная роспись сохранила имена заказчиков и художников21. В октябре 1688 г. даниловский архимандрит Варфоломей и казначей старец Иона Гносин наняли Стефана и Иакова Логиновых детей Казариновых писать иконы в новую церковь. По условиям договора работа должна была завершиться к концу того же года, для чего мастеров обязывали трудиться прямо в монастыре и при необходимости до позднего вечера. В качестве вознаграждения братьям Казариновым полагалось тридцать рублей денег, три четверти ржаной муки, две четверти солоду, две четверти пшеничной муки, четверть овсяных круп, осьмина гороху, два ведра вина "в краски" и казенные свечи по мере надобности.

Всехсвятская церковь имеет широкое, но небольшой высоты внутреннее пространство. Иконостас Казариновых имел всего два ряда. Местный состоял из шести икон: Спас Вседержитель (поясной), Собор всех святых, Пр. Даниил Переславский (поясной), Богоматерь Иверская, Св. Федор Стратилат, Св. Николай Чудотворец. При этом образ Федора Стратилата перемещался в иконостасе на левую сторону, после иконы Богоматери, по сравнению с первоначальной программой 1683 г., так как храм стал Всехсвятским, а во имя Федора Стратилата был освящен лишь один из приделов. На царских вратах помещались шесть икон: Богоматерь и Архангел из Благовещения и Евангелисты (поясные). На надвратной сени - Тайная вечеря. Деисус представлял собой икону "Предста царица одесную Спасову образу" (с Иоанном Предтечей и Архангелами) и двенадцать отдельных досок с изображениями Апостолов (по шесть с каждой стороны). Все иконы "самого доброго мастерского письма" пробелялись золотом, кроме апостольских, ризы которых пробелялись красками.

Работа, видимо, была исполнена в срок, и художники получили, как свидетельствует приписка на обороте порядной, "деньгами и запасом ... сполна"22.

На протяжении последующих столетий Всехсвятская церковь дважды ремонтировалась. Во время второй "починки" в 1882 г. в ней был сооружен новый иконостас с другими иконами23. Судьба произведений братьев Казариновых неизвестна24.

Как мы убедились, расцвет династии иконописцев Казариновых приходится на последние десятилетия XVII - первую половину XVIII в. Сохранилось не так уж много их подлинных произведений. Тем не менее, фамилия Казариновых еще в начале нашего века была в Переславле почти такой же легендарной, как имя Симона Ушакова. Здесь их причисляли к сонму выдающихся изографов XVII столетия. Иконами их письма гордились, их показывали приезжим любителям искусства (например, профессору С. Шевыреву), они служили для местных знатоков церковной старины эталоном вкуса и художественного качества, хотя на самом деле были весьма далеки от совершенства. Уже этот любопытный феномен провинциальной культуры вызывает дополнительный интерес к творческой биографии Казариновых. Дальнейшие поиски, возможно, позволят выявить имена и других представителей династии, которые, по мнению некоторых исследователей, продолжали заниматься иконописью и во второй половине XVIII, и в XIX в.25, а также установить их творческие связи с прочими переславскими иконописцами позднего времени.

Приложение

Порядная роспись 1688 г. на написание икон во Всехсвятскую церковь Троицкого Данилова монастыря Переславля-Залесского

Л. 1 196 /1688/ году октября в 6 день.
Переславль-Залесского живоначальной Троицы Данилова монастыря архимандрит Варфоломей да казначей старец Иона Гносин с братией порядили мы иконописцов Переславля-Залесского Стефана да Иакова Логиновых детей Казаринова написать во обители чудотворцеве в каменую больничную церковь местных икон. Вначале Вседержителя образ поясно.
Всех святых образ же.
Да образ же Даниила преподобного поясно.
Да на другую сторону от царских дверей образ Пресвятой богородицы Иверския.
Образ же Федора Стратилата.
Да образ же Николы Чудотвоцра.
Всех местных шести икон венцы сиятельные двойничным золотом.
Да царские двери писать только в вемках опрись пола.
Струговых золоченья богородицын образ да архангельский и евангелисты поясные.
Да сень а на ней так же писать опричь золочения полевого и стругового писать тайная вечеря.
Да деисус вначале предста царица одесную Спасова образа да предтечи Иоанна со архангелами стоящих на одной иконе.
Да апостольских дванадесять образов.
А пробелять все иконы твореным золотом опричь деисусных икон двунадцати апостолов а апостольские ризы красками пробелять.
Писать им все иконы самым добрым мастерским письмом в нынешнем же 196 году а венци на всех иконах золотить двойничным золотом а золото и краски самые добрые цельные их мастерской своей, а не монастырской.
Поряжено им за всех мастерство и за золото и за краски всех денег тридцать рублев да запасом ржаной муки три четверти да солоду две четверти да пшеничной муки две четверти да круп овсяных четверть гороху осмину вина в краски два ведра а запас им давать в переславскую таможенную меру. Писать им у нас в Даниловом монастыре в каке прилучится по вечерам за нашими казенными свечами и писать здесть им (монастырское) покаместа дело отвершитца
Л.2 а наперед дела дано им Стефану да Иакову Логиновым детям Казаринова из той выше писаной ряды десять рублев денег в том с ними и росписи написали и розняли себе по противнам а сию росписку писа по властину приказу казенный подьячий Савка Подобедов к сей расписке Данилова монастыря казначей старец Иона Гносин казенную печать приложил.
Л. 1об. Против сей росписи с иконописцами деньгами и запасом росплачен сполна.
(РФ ГАЯО. Ф. 329. Оп. 1. Д. 69. № 74).

  1. На основании надписей на сохранившихся произведениях и архивных данных в настоящее время мы считаем, что в Переславле-Залесском в XVII в. постоянно жили и работали следующие художники: Федор Никитин, Фадей Потапов, Федор Иванов, Иван Москалин, Иван Семенов, Дмитрий Григорьев (тезка знаменитого ярославского изографа Дмитрия Григорьева Плеханова), Евтифий Богданов, Федот Протопопов, Никифор Андреев, Григорий Попов, Михайло Бахлычев, Стефан Казаринов, Иаков Казаринов, Антипа Казаринов. См. также: Забелин И.Е. Материалы для истории русской иконописи //Временник имп. Московского общества истории и древностей российских. М., 1850. Кн. 7; Он. же. Перечень иконописных и живописных работ московских дворцовых и городовых мастеров //Русский художественный архив. СПб., 1894. Вып. 2; Успенский А.И. Царские иконописцы и живописцы XVII в. М., 1910-1916. Т. I-IV; Шилов В.С. К вопросу о художественном наследии Дмитрия Григорьевича Плеханова //Отечественное и зарубежное искусство XVIII века. Основные проблемы.. Л., 1986. С. 167-171.
  2. Смирнов М.И. Переславщина. Источники и материалы краеведения, их систематизация и обзор // Переславль-Залесский, 1929. Вып. 9. С. 64-65; Васильев С.Д. Заметки о переславских иконописцах (машинопись) //ПЗИХМ. Научный архив. № 233. Л. 78-79.
  3. Смирнов М.И. Переславские сокольи помытчики. Владимир, 1912. С. 16.
  4. Смирнов С.И. Житие преподобного Даниила Переславского чудотворца, Повесть об обретении мощей и Чудеса его. М., 1908 С. 107-108, 115-116.
  5. Шумаков С.И. Обзор грамот коллегии экономии. М., 1917. Вып. IV. С. 300; Титов А.А. Синодики XVII в. Переславского Никитского монастыря. М., 1903. С. 70.
  6. Переславль-Залесский. Материалы для истории города XVII и XVIII столетий. М., 1884. С. 11, 22; Смирнов М.И. Переславские сокольи помытчики. С. 40.
  7. Ильинский П. Преображенский собор в г. Переславле //Владимирские губернские ведомости. 1892. № 1. С. 7.
  8. ПЗИХМ. Инв. 2158 и Инв. 2147. См. также: Шевырев С. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. М., 1850. Ч. 1. С. 52; Монастыри и церкви Владимирской епархии. Под ред. В.В. Касаткина. Владимир, 1906. Ч. 1. С. 71.
  9. Подробнее о Ведерницыных см.: Переславль-Залесский. Материалы для истории... С. 4, 5, 17.
  10. Смирнов М.И. Актография Переславль-Залесского края XVIII ст. //Труды Переславль-Залесского историко-художественного и краеведческого музея. Переславль-Залесский, 1929. Вып. X. С 80.
  11. Там же.
  12. ПЗИХМ. Инв. 8972.
  13. Смирнов М.И. Переславщина. С. 65.
  14. ПЗИХМ. Инв. 346. См. также: Ильинский П. Преображенский собор в г. Переславле. С. 7.
  15. Порядная роспись на написание иконостаса во Всехсвятскую церковь Троицкого Данилова монастыря. 1688 г. // РФ ГАЯО. Ф. 329. Оп. 1. Д. 69. № 74. Л. 1 - 2.
  16. Добронравов В.Г. История Троицкого Данилова монастыря в г. Переславле-Залесском. Сергиев Посад, 1908. С. 58.
  17. Грамота патриарха Иоакима на постройку церкви Федора Стратилата при больничных кельях. 1685 г. //РФ ГАЯО. Ф. 329. Оп. 1. Д. 69. № 23.
  18. Там же.
  19. Там же. Текст грамоты опубликован: Добронравов В.Г. История Троицкого Данилова монастыря в г. Переславле-Залесском. Приложения. С. 12-13.
  20. Грамота патриарха Иоакима на освящение церкви в Даниловом монастыре г. Переславля во имя Всех святых //РФ ГАЯО. Ф. 329. Оп. 1. Д. 69. Б/н.
  21. РФ ГАЯО. Ф. 329. Оп. 1. Д. 69. № 74. Л. 1- 2. Порядная роспись представляет собой любопытный документ, характеризующий некоторые обстоятельства иконописной практики второй половины XVII в., поэтому мы публикуем его полностью в приложении к статье.
  22. Там же. Л. 1 об.
  23. Монастыри, соборы и церкви ... С. 71.
  24. Поздний иконостас до нас также не дошел, как и все иконы Данилова монастыря. Видимо, в 1920-е гг. они оказались в распоряжении Комиссии по борьбе с голодом. Что с ними стало - неизвестно. В настоящее время Всехсвятская церковь - теплый храм действующего мужского Троицкого Данилова монастыря Ярославской епархии. Иконостас в ней временный, составлен из репродукций массового типографского производства.
  25. Смирнов М.И. Переславщина. С. 65.

В октябре 1966 г. в фонде стекла и фарфора тогдашнего Ростовского филиала Ярославо-Ростовского историко-архитектурного и художественного музея-заповедника я неожиданно обнаружил несколько произведений древнерусской каменной пластики. Возникло желание их ввести в научный оборот, и позже была написана статья, посланная затем в журнал "Советская археология". Там ее судьбу решил строгий приговор Т.В. Николаевой: "Датировки икон больших возражений не вызывают..., но определение художественной школы критики не выдерживает. Большинство иконок автор относит к Новгороду только на том основании, что первые собиратели музея скупали древние произведения, в частности, и в Новгороде". Перечитывая сегодня эту "черную рецензию", могу сказать, что она тенденциозна и необъективна. Так я думал и тогда, и именно поэтому в 1971 г. статью опубликовал в Праге1. Но если Т.В. Николаеву не устраивала локализация материала, то у А.В. Рындиной возникли несогласия иного рода: "Не имея возражений против новгородской атрибуции группы рельефов, мы должны отметить в ряде случаев неточность датировок, тенденцию к удревлению памятников. Эта ошибка закономерна, ибо только пристальное исследование новгородской пластики в целом может показать, что архаизация под воздействием образцов XII-XIII вв. - один из основополагающих признаков местной резьбы XIV в. Изолированное рассмотрение единичных изделий приводит автора к выводам о XIII, а не XIV в. (см., например, две каменные иконки с "Гробом Господним", датированные В.Г. Пуцко XIII в.)"2.

Спор по затронутым вопросам затянулся надолго, обойдя стороной пишущего эти строки. Так, Т.В. Николаева датированные мной одну из упомянутых каменных икон концом XIII в. и фрагмент второй - рубежом XIII-XIV вв., соответственно отнесла к XIII-XIV и ко второй половине XIII в. (со знаком вопроса)3, связав эти изделия с Владимиро-Суздальской Русью4. Как показывает одна из более поздних публикаций, А.В. Рындина теперь не возражает против датировки фрагмента каменной иконы, о котором здесь пойдет речь, рубежом XIII-XIV вв., но при этом ошибочно приписывает мне мнение о принадлежности рельефа к искусству центрально-русских земель5. В отличие от обеих исследовательниц, не могу отказаться от локализации изделия Новгородом, и именно поэтому решаюсь здесь повторить ранее приведенные аргументы, добавив к ним некоторые новые. Впрочем, целью обращения к этому интереснейшему образцу каменной пластики является вовсе не желание победы в споре, а скорее стремление определить место памятника в культурном наследии средневекового периода. К счастью, изданные материалы ныне облегчают сравнительный анализ, тогда как несколько десятилетий назад большая часть этих сокровищ, распределенных по бесчисленными ящикам и коробочкам, так ревниво была охраняема музейными хранителями-старушками от любознательных исследователей.

В 1891 г. в Ростовский музей церковных древностей был приобретен у Н.Д. Красоткина фрагмент каменной иконы, размером 7,6х4,6 см, толщиной 1,3 см, имевшей почти прямоугольную форму, найденный в огороде близ Лазаревской церкви (Инв. № Ц-91/50). Последняя была сооружена в 1809 г. на средства А.В. Юматова, на месте упраздненного в XVIII в. Лазаревского монастыря, основанного в XIII или XIV в. Однако эта локализация находки, как увидим, не свидетельствует ни о месте изготовления резного образка, ни о ее принадлежности к числу принадлежностей церковной утвари монастырского храма.

Каменная икона двусторонняя: на одной ее стороне изображен тронный Христос Пантократор с облачными ангелами и предстоящим преподобным, на другой - Гроб Господен, с фигурами воинов и жен-мироносиц, а также парящих ангелов у кивория с трехглавым завершением (рис. 1). Вследствие механического повреждения темного камня, из которого выполнен образок, одна треть каждой из названных композиций вверху и более половины внизу оказались утрачены, и их первоначальная схема может быть реконструирована лишь в целом, но не в деталях. Причиной тому служит некоторая иконографическая нетрадиционность последних. Какая сторона иконы мыслилась как лицевая? Ответ на этот вопрос отчасти дают образки, заключенные в ювелирные оправы, по характеру обрамления и изображению на оглавии. Как выясняется, имело значение соотношение сюжетов, вследствие чего Гроб Господен оказывается то на лицевой стороне, но на оборотной. Исходя из характера оформления каменной иконы XIII в. с изображениями Распятия и Гроба Господня в Ярославле6, условно можно в данном случае принять за лицевую сторону, имеющую изображение тронного Христа Пантократора. Именно эта композиция проливает свет на происхождение изделия, если не окончательно, то все же выводя решение этого вопроса за пределы простых догадок.

Сначала об иконографии. Вряд ли стоит здесь приводить все известные примеры деисусной композиции в древнерусской каменной пластике малых форм, но на некоторых из них все же надо задержать внимание. Это прежде всего икона с изображениями на одной стороне тронного Христа Пантократора с парящими ангелами и предстоящими в молении двумя святыми, а на другой - двух святых, из собрания Ф.М. Плюшкина; Т.В. Николаева отнесла ее к севернорусской группе (Псков, Вологда) и датировала XIV в.7, как и А.В. Рындина, считающая изделие новгородским8. Новгородское происхождение другой двусторонней каменной иконы не подвергается сомнению со стороны обеих исследовательниц, при том, что А.В. Рындина датирует его XIV в.9, а Т.В. Николаева - рубежом XIV-XV вв.10 Речь идет об образке из собрания П.Р. Коробанова, на лицевой стороне которого рельефная композиция, включающая изображение тронного Христа с предстоящими Симеоном и Иулианией и с полуфигурами двух архангелов, а на оборотной размещены фронтально стоящие в рост апостол Петр, Никола и мученик Никита. В обоих случаях, при всех различиях иконографического и стилистического характера, общим является то, что Христу предстоят святые с молитвенно простертыми руками, и их фигуры по высоте лишь достигают кодекса Евангелия, стоящего на колене тронного Пантократора. То же самое можно видеть и на лицевой стороне фрагментарно сохранившейся иконы из Ростова. Трудно здесь не заподозрить следование одной общей традиции, восходящей к определенному образцу. Какому же именно?

Подобная схема осталась чуждой византийской иконографической традиции, но она находит точки соприкосновения с западной формулой представления заказчика книги, в бенедиктинских миниатюрах коленопреклоненного, как и в болгарском Добрейшевом евангелии первой четверти XIII в., иллюминация которого выполнена под воздействием окцидентальных моделей11. Пример адаптации позы заказчика в сербской живописи дает изображение кралей на иконе апостолов Петра и Павла, выполненной около 1300 г., находящейся в Риме12. На вологодской иконе тронной Богоматери с младенцем, датируемой XIV в., небольшие фигуры молящихся трансформированы уже в образы святых Николы и Климента, скорее всего под воздействием продукции византийских художников, обслуживавших крестоносцев в период существования Латинской империи на Востоке (1204-1261)13. Упомянутые три каменные резные иконы отражают то же самое художественное явление, едва ли распространившееся на обширные пространства различных русских земель, но зафиксированное, однако, в Новгороде, уже даже благодаря двум названным каменным иконам, к которым по общей схеме примыкает ростовский фрагмент.

Кто представлен предстоящим тронному Христу Пантократору в последнем случае? Судя по тому, что этот святой в монашеском одеянии и с островерхим куколем на голове, при первой публикации изделия было высказано предположение, что это, возможно, Варлаам Хутынский, но при этом, однако, указаны иконографические параллели в миниатюрах латинских рукописей XII в., изображающих соответственно св. Леонарда и св. Бенедикта14. Ныне вероятность помещения образа новгородского преподобного, обычно представляемого с открытой головой, можно исключить, отдавая преимущество версии в пользу помещения фигуры Бенедикта Нурсийского, почитание которого в Новгороде, как известно, засвидетельствовано фреской церкви Спаса на Нередице (1199 г.)15. Трудно сказать, осознавал ли это резчик ростовского фрагмента каменной иконы. Однако можно не сомневаться в том, что он достаточно внимательно следовал иконописному образцу. Не излишне обратить внимание и на такую деталь, как представление тронного Христа Пантократора на миниатюре латинской рукописи монастыря в Монте-Кассионо (№ 109. Л. 296), с предстоящим Бенедиктом, держащего опирающийся на колено, в наклонном положении раскрытый кодекс16. И она тоже аккуратно перенесена в рассматриваемую резьбу. В связи с этим невольно возникает вопрос: не воспроизвел ли резчик средствами пластического искусства определенный иконописный оригинал, пользовавшийся почитанием на Руси? И если да, то каково было его происхождение и где вероятнее всего он мог находиться в XIII-XIV вв.?

Поиски ответов на эти вопросы нами частично уже были предприняты в связи с изучением источника выходной миниатюры тверской рукописи Хроники Георгия Амартола, имеющей авторскую подпись художника Прокопия17. Изображение тронного Христа Пантократора здесь типологически сходное с отмеченным в резьбе ростовского фрагмента каменной иконы, и оба произведения в этом плане сближаются с иконой Деисуса первой половины XIV в. из церкви Николы от Кожи в Пскове18 (рис. 2). Образ тронного Христа с раскрытым кодексом в христианском искусстве известен уже со времени раннего средневековья, о чем говорят фрески алтарных ниш капелл в Бауите, VI-VII вв., а также энкаустическая икона того же времени в монастыре св. Екатерины на Синае, изображающая седовласого Христа Эммануила19. В послеиконоборческий период он появляется в мозаике люнеты над западной дверью собора Св. Софии в Константинополе (886-912 гг.), с представленным в положении проскинесиса византийским императором Львом VI20. Сопоставление с этой константинопольской мозаикой рубежа IX-X вв. русских памятников XIV в. не исключает существование генетической связи с ныне уже утраченными соединительными звеньями. Однако иконографический образ Христа Пантократора в отмеченном варианте сохранен. Следует заметить, что вариативность была свойственна и самой византийской иконографической традиции, притом на столичной почве. В целом в искусстве Византии преобладали изображения тронного Христа Пантократора в варианте с закрытым кодексом, что широко отражено в иконописи, книжной миниатюре, нумизматике, сфрагистике и глиптике. Тем больший интерес представляет появление интересующего нас варианта в фасадной мозаике римской церкви Санта Мария Маджоре, выполненной около 1305 г.21 Он показателен как свидетельство новой популярности образа, известного по уже упомянутой композиции времени императора Льва VI. На Руси ее реминисценции достигают уже во второй половине ХIII в. Новгорода, о чем свидетельствует краснофонная икона из Крестцов22. Правда, Христос здесь представлен сидящим на троне с высокой спинкой лирообразной формы, но с раскрытым кодексом, хотя и изображенным без наклона, в отличие от заглавной миниатюры тверской рукописи ХIV в.23 Последняя, возможно, служит повторением ктиторской композиции в утраченных стенописях, соответственно включавшей византийский образ, подобный известному в рассматриваемой резьбе по камню.

Наконец, еще один элемент резной композиции ростовского фрагмента каменной иконы представляют помещенные вверху фигуры поклоняющихся ангелов, подобно тому, как и на двух упомянутых каменных иконах ХIV в. новгородского круга, а также на псковской иконе из церкви Николы от Кожи. Случайность в таком совпадении маловероятна, и, по-видимому, скорее может идти речь о локальной иконографической традиции, опирающейся на византийский источник, относящийся к эпохе крестовых походов. Примером тому может служить резной камень (серпентин) в Ватикане24.

На другой стороне каменной иконы из Ростова, как уже было сказано, помещена резная композция Гроба Господня, сохранившаяся преимущественно в своей левой части: по аналогии с иными произведениями каменной пластики с этим же сюжетом и с аналогичной иконографической схемой на утраченном фрагменте следует предположить фигуры ангела, апостолов Петра и Иоанна25. Резьбу упомянутой композиции отличает четко выраженная вертикальность ее построения, с выделенным более высоким рельефом и украшенным растительным орнаментом киворием на массивных колоннах, увенчанным тремя луковичными главами с крестами и фланкированным галереями. На их фоне - парящие ангелы. К киворию приближаются трое жен-мироносиц с флаконами в правой руке, в знак печали поднесшие левую руку к щеке, ниже - трое воинов в высоких колпакообразных шлемах, с копьями в руках. Рельеф отличается изысканными пропорциями и тонкой моделировкой объемов, сочетающимися с тенденцией к декоративности. Последняя выражается в размещении широкой п-образной ленты растительного узора вверху, что косвенно может свидетельствовать об использовании в качестве образца книжной миниатюры, где подобное обрамление было вполне естественным. В свою очередь возникает вопрос и о характере предполагаемой миниатюры, явно адаптированной резчиком, но все же сохраняющей элементы, более свойственные романской книжной иллюминации, чем византийской живописи. Во всяком случае, многие детали этого рельефа еще сохраняют отголоски переработки оригинала, мало напоминавшего изображения большей части ныне известных каменных икон Гроба Господня, в своем большинстве новгородских ХIV в. Однако и они достаточно разнообразны по своей схеме и явно не восходят к единому общему источнику, представляя свободную интерпретацию иконографической композиции, сложившейся на основе паломнических раннесредневековых евлогий. В Новгороде, с использованием элементов западной художественной традиции, на протяжении ХIV-ХV вв. был придан ей вполне локальный характер. Каменная икона из Ростова еще не несет явных следов этого процесса, по вполне объективным причинам, нашедшим свое выражение и в художественном стиле резьбы.

В поисках стилистических аналогий для ростовского фрагмента двусторонней каменной иконы вряд ли можно обойти вниманием небольшую группу образцов элитарной резьбы, устойчиво датируемых рубежом ХIII-ХIV вв. Т. В. Николаева относила их к продукции новгородской мастерской с чертами романо-готической пластики и византийской иконографии26 (рис. 3, 1-3). Наиболее оригинальной манерой исполнения выдается образок Богоматери Умиление под стрельчатой аркой, сплетенной из ремней, с ярко выраженной скульптурной лепкой, романизирующие тенденции которого явно были несколько преувеличены исследователями27. Икона Богоматери Умиление из темно-серого сланца характеризуется тщательной и выразительной лепкой лиц и мягко проработанными складками одежд (рис. 3, 1), свойственными также и шиферной иконе Христа из ризницы Троице-Сергиевой лавры28 (рис. 3, 3). Это произведения блестящего византинизирующего мастера, в творчестве которого едва улавливаются отголоски западной художественной традиции, впрочем как и в резьбе ростовского фрагмента. Проследить истоки столь оригинальной индивидуальной манеры резьбы - особая задача. Здесь же можно ограничиться лишь указанием на то, что под ее воздействием на новгородской почве в ХIV в. оформляется целое направление, большей частью отмеченное в той или иной степени фольклоризацией образов и упрощенностью манеры исполнения, порой переходящей в несколько грубоватую выразительность29.

Конкретные задачи уточнения атрибуции ростовского фрагмента каменной иконы отчасти делают излишним расширение исторического фона. Однако в будущем явно следует объяснить, откуда именно и каким путем могли оказаться в Новгороде на рубеже ХIII-ХIV вв. мастера, столь блестяще владевшие искусством художественной обработки камня. Эта манера резьбы мало напоминает византийские классицирующие рельефы палеологовского периода, а тем более их провинциальные реплики. Но зато она заставляет вспомнить стеатитовые вставки ХIII в. (всего 25) диптиха-реликвария в соборном музее Мдины на Мальте30. При всех их отличиях новгородские и мдинский памятники объединяет то общее, что они отражают следы взаимопроникновения византийской и западной художественных традиций, проходящего с ХII в. через все последующее столетие и дающего новые качественные результаты на рубеже ХIII-ХIV вв. Проводниками этих тенденций на Руси были большей частью произведения греческих иконописцев, обслуживавших крестоносцев31. Труднее проследить миграцию мастеров-ремесленников, хотя именно они могли легко переносить новые художественные формы, как это имело место в Киеве 1200-х гг.32

Возвращаясь к фрагменту каменной иконы, найденному на "древнем" месте в Ростове, близ Лазаревского монастыря, можно лишь подтвердить его принадлежность к кругу изделий, исторически связанных с Новгородом, и в то же время засвидетельствовать бытование произведения в Ростове. Когда оно здесь появилось? Может быть, вместе с переселенными сюда новгородцами после похода Ивана III в 1471 г., а также раньше либо позже этой даты: перемещение подобных изделий удается фиксировать лишь в исключительных случаях. Понятно, что эта находка 1891 г., сохраненная Ростовским музеем, примечательна уже тем, что показывает пример обращения предметов художественного ремесла, к которым вполне приложимо определение в качестве шедевров.

  1. Пуцко В. Г. Каменные иконки и кресты в Ростове Великом // Byzantinoslavica. 1971. Т. XXXII. Fasc. 1. С. 86-101.
  2. Рындина А. В. Древнерусская мелкая пластика: Новгород и Центральная Русь ХIV-ХV веков. М., 1978. С. 11.
  3. Николаева Т. В. Древнерусская мелкая пластика из камня: ХI-ХV вв. М.,1983 (Свод археологических источников. Вып. Е 1-60). С. 126-127. Табл. 53/5, 2/. №№ 300, 297. Ср.: Пуцко В. Г. Каменные иконки и кресты в Ростове Великом. С. 90-95. Табл. 1,3; П,1.
  4. Николаева Т. В. Древнерусская мелкая пластика из камня. С. 39.
  5. Рындина А. В. Шиферная икона из Ростова Великого // Искусство Руси, Византии и Балкан XIII века: Тезисы докладов конференции. Москва, сентябрь 1994. СПб., 1994. С. 35-37.
  6. Николаева Т. В. Древнерусская мелкая пластика из камня. С. 123. Табл. 51,1. № 286.
  7. Там же. С. 116-117. Табл. 47, 2. № 269.
  8. Рындина А. В. Древнерусская мелкая пластика. С. 64. Илл. 50.
  9. Там же. С. 53. Илл. 33-34.
  10. Николаева Т. В. Древнерусская мелкая пластика из камня. С. 100. Табл. 36,3. № 206.
  11. Пуцко В. О портретном изображении попа Добрейша // Старобългаристика. 1985. Т. IX. № 3. С. 65-73.
  12. Татич-Джурич М. Икона апостола Петра и Павла у Ватикану // Зограф. Београд, 1967. Св. 2. С. 11-16.
  13. Подробнее см.: Пуцко В. Г. Вологодская икона тронной Богоматери и проторенессансная живопись Италии // Послужить Северу... Историко-художественный и краеведческий сборн. Вологда, 1995. С. 152-163.
  14. Пуцко В.Г. Каменные иконки и кресты в Ростове Великом. С.95
  15. Мурьянов М. Ф. Алексей Человек Божий в славянской рецензии византийской культуры // Литературные связи древних славян. Л., 1968 /ТОДРЛ. Т. ХХIII/. С. 120-122.
  16. DAncona P. La miniature italienne du Xe au XVIe sicle. Paris; Bruxelles, 1925. Pl. III.
  17. Пуцко В. Заглавная миниатюра тверской рукописи XIV в. и византийский образ тронного Спаса // Тверскаы старина /в печати/.
  18. Псковская икона XIII-XVI веков /Сост. Родникова И. С. Л., 1991. С. 293. Табл. 9.
  19. Ihm Chr. Die Programme der christlischen Apsismalerei vom vierten Jahrhundert bis zur Mitte des achten Jabrhunderts. Wiesbaden, 1960 (Forschungen zur Kunstgeschichte und christlichen Archaologie Bd. IV); Sinai: Treasures of the Mоnastery of Saint Caterine / Gen. ed. Manafis К. A. Athens, 1990. P. 93. Fig. p. 137 (№ 3).
  20. Mango С. Materials for the Study of the Mosaics of St. Sophia at Istanbul. Washington, 1962 (Dumbarton Oaks Studies. Vol. VIII). P. 24-25. Fig. 8.
  21. Oakeshott V. Die Mosaiken von Rom vom dritten zum vierzehnten Jahrhundert. Leipzig, 1967. S. 338. Abb. 218.
  22. Смирнова Э. С. Живопись Великого Новгорода: Середина ХIII - начало XV века. М., 1976. С. 161-164. № 3.
  23. Вздорнов Г. И. Искусство книги в Древней Руси: Рукописная книга Северо-Восточной Руси XII - начала XV веков. М., 1980. С. 44-53. Описание рукописей, № 18 /с указ. лит./.
  24. Righetti R. Opare di glittica dei Musei Sacro е Profano. Vaticanо, 1955 (Biblioteca Apostоlica Vaticana. Museo Sacro: Guida VII). P. 25-26. Tav. XI. Fig. 2.
  25. Высказанные здесь положения, касающиеся развития этой композиции, изложены в подготовленной к печати моей работе: "Гроб Господен" в каменной пластике средневекового Новгорода. Из существующих статей по иконографии этой композиции см.: Рындина А.В. "Гроб Господен" //Древнерусское искусство. Художественная культура Новгорода. М., 1968. С. 223-238; Она же. Древнерусские паломнические реликвии: Образ Небесного Иерусалима в каменных иконах XIII-XV вв. //Иерусалим в русской культуре. М., 1994. С. 63-85.
  26. Николаева Т.В. Древнерусская мелкая пластика из камня. С. 29.
  27. См.: Айналов Д.В. Две каменные новгородские иконки //Новгородская церковная старина: Труды Новгородского церковно-археологического общества. Новгород, 1914. Т. 1. С. 67-72. Рис. 1.
  28. Николаева Т.В. Древнерусская мелкая пластика из камня. С. 77. Табл. 22, 1-2.
  29. Там же. Табл. 21-24.
  30. Kalavrezou-Maxeiner I. Byzantine Icons in Steatite. Wien, 1985 (Byzantina Vindobenensia. Bd. XV). P. 180-184. Pl. 50-51. № 102.
  31. Пуцко В. Крестоносцы и западные тенденции в искусстве Руси XII - XIV в. //Actes du XVe Congrs International detudes byzantines. Athnes - 1976. Athnes, 1981. T. II: Art et archeologie. Communications. C. 953-972.
  32. Пуцко В. Византийская пластика на Руси //Московский журнал. 1995. № 6. С. 16-21.

Коллекции лицевого художественного и орнаментального шитья, хранящиеся в собраниях музеев старых русских городов, вызывают заслуженный интерес современных исследователей. Они, в отличие от крупнейших собраний Москвы, С.-Петербурга, Сергиева Посада, не могут похвастаться большим числом памятников, принадлежащих известным мастерским. Однако и здесь ждут ученых интересные открытия. К тому же шитые произведения, происходящие из местных мастерских, достойны внимания и изучения, т.к. связаны исторически с регионами происхождения, местными художественными традициями, архитектурными памятниками, личностями.

Собрание Угличского историко-художественного музея располагает небольшой коллекцией памятников шитья XVI-XIX вв. Она начала формироваться еще в конце прошлого столетия. Тогда в Угличский музей Древностей поступали шитые произведения в качестве даров от частных лиц - жертвователей из числа угличан различных сословий. Еще одним источником пополнения были угличские церкви. Сильно обветшавшая от долговременного использования шитая церковная утварь передавалась в музей и дополняла коллекцию. Но значительную часть составляют памятники шитья, поступившие в музей в 20-30-е гг. XX в., когда пополнение шло за счет имущества из закрытых церквей и монастырей Углича и района. В эти годы, наряду с иконами и другой церковной утварью, в музей поступали многочисленные произведения лицевого и орнаментального шитья.

Ценный материал для исследователей истории и культуры Угличского края представляют памятники шитья, вышедшие из светлиц местных именитых граждан. Упоминаемые в документах вклады в церкви и монастыри свидетельствуют о широком распространении вышивального мастерства в домах угличан в XVII в. Четкость композиционных построений шитых произведений, строгая каноничность изображений, отточенная техника говорят о достаточно высоком мастерстве угличских вышивальщиц и наличии местной традиции.

В коллекции шитья Угличского музея привлекают внимание вклады в Покровский Паисиев монастырь. Эта обитель, основанная в XV в., играла большую роль в духовной и культурной жизни края в период XV-XVII вв. В ризнице монастыря хранились шитые произведения - вклады угличской боярыни Татьяны Ивановны Супоневой.

Супоневы - старинный дворянский род, известный в Угличе с XVII в. Многие Супоневы занимали высокие административные должности в городском управлении. В 1651 и 1683 гг. угличским воеводой был стольник Матвей Семенович Супонев1. Жена его брата Григория являлась вкладчицей в Покровский монастырь. Супоневы продолжали играть важную роль в управлении Угличской провинцией и в XVIII в. С именем Супоневых в Угличе связана сохранившаяся до наших дней на Малой стороне усадьба Григорьевское, или Супоневский дворец, построенный якобы для дочери императрицы Елизаветы Ольги (по мужу Супоневой)2.

В июле 1928 г. в Угличский музей Древностей поступило имущество из Покровского монастыря3. Среди церковной утвари в описи поступлений значились и шитые памятники - вклады Татьяны Ивановны Супоневой: покров на престол с изображением Положения во гроб, покровец "Се агнец", покровец "Знамение"4. На первых двух на вкладной надписи значилось только имя вкладчицы и что это вклад "... по иноке Ионе и по своей душе"5. Принадлежность Т.И. Супоневой этих покровов не вызывает сомнения, поскольку все они упоминаются в едином комплексе. Очевидно, все они были вложены или одновременно, или через короткий промежуток времени. О вкладе Т.И. Супоневой в Покровский монастырь сейчас в коллекции музея напоминает лишь один покровец на потир "Знамение".

Покровец на потир "Богоматерь Знамение", посл. четв. XVII в. 45х48; Инв. 837.

В среднике в круге изображение Богоматери "Знамение", по углам четыре серафима. Фон средника - малиновый атлас. Лики шиты атласным швом телесного цвета шелком. Черным шелком выделены глаза, нос, брови, губы светлого шелка практически сливаются со светлым тоном лика. Одежды Богоматери и Христа шиты золотными и серебряными прядеными нитями швами "ягодка" и "черенок" с шелковой серой прикрепой. Нимб Богоматери шит швом "ягодка", нимб Христа - швом "клопчик" в 2 нитки; крылья серафимов шиты швом "перышки". Нимб Христа и плат Богоматери обведен низкой из мелкого жемчуга в одну прядь.

Общий тон шитого произведения производит впечатление нарядности. Золотное шитье одежд Богоматери в среднике перекликается с блестящей золотисто-желтой каймой покровца. Грамотно выстроена композиция средника: фигура Богоматери хорошо вписана в окружность, изображения небесных сил заполняют угловые пространства. Несколько наивное выражение ликам придают схематизированно шитые округлые без зрачков глаза Христа и серафимов. Однако, несмотря на схематизм, перед нами образец тщательного технического исполнения шитого рисунка.

По кайме вокруг средника шита серебром надпись: "Пейте от нее все сия есть кровь моя нового завета за вас и за многих изливаемая о оставлении грехов". На поздней подкладке из серого коленкора - надпись чернилами: "Сие покров положен вкладу в церковь Покрова Пресвятые Бцы и Паисия Чудотворца положила Григорьева жена Семеновича Супонева Татьяна Ивановна".

Покровец реставрирован.

Из Покровского монастыря происходит покров "Паисий Угличский" (экспонируется в отделе прикладного искусства на втором этаже палат удельных князей).

Покров "Паисий Угличский", втор. пол. XVII в. 228х134; Инв. 590.

Паисий изображен в рост, в монашеских одеждах; правая рука его согнута перед грудью в молитвенном жесте, в левой - свернутый свиток. На поздней кайме - тропарь Преподобному Паисию. Фон покрова - зеленоватая шелковая ткань (видна в местах стыков средника и малиновой бархатной каймы). Лик и руки шиты атласным швом серого цвета шелком по форме; глубокие морщины на лбу и щеках трактованы графично и выделены шелком более темного тона. Здесь предпринята попытка создания психологического облика святого и передачи портретного сходства. Одежды Паисия шиты кручеными шелковыми нитями различных оттенков зеленого, коричневого, голубого цветов "в прикреп" швами "ягодка", "черенок"; нимб шит золотными нитями швом "перышки". Контур фигуры обведен толстым четким контуром темно-коричневого шелка. Фон средника сплошь зашит пряденым золотом и серебром растительным орнаментом из вьющихся стеблей и крупных стилизованных листьев "на аксамитное дело".

Кайма малинового бархата с тропарем Паисию была сделана в XIX в. В исторической записной книге Покровского монастыря есть запись от 1824 г., в которой значится, что "рака Преподобному Паисию сделана серебряная (в 6 фунтов весу)"6. Возможно, тогда же был починен и обветшавший покров на раку и к нему была пришита новая кайма. По кайме золотными нитями "косым рядком" шит тропарь Паисию: "Христовой ради любви отечество и род оставил еси ангельскому житию поревновал и в пустыню вселился и жестокое житие показал и чудес дарованных от бога принял еси".

Мы склонны отнести этот покров к работе московской мастерской. Композиционное построение изображения, художественные особенности роднят покров "Паисий Угличский" с покровом на раку Нила Столбенского, являющегося вкладом Ивана Михайловича Милославского в Столбенский монастырь (1664 г.)7.

Покров реставрирован.

Необходимо отметить хранящиеся в коллекции музея шитые произведения, происходящие из Богоявленского девичьего монастыря. Женские монастыри, как известно, были центрами рукоделия. Из монастырских мастерских выходили шитые изделия светского и церковного назначения, они обеспечивали шитой утварью окрестные мужские монастыри, занимались ее починкой и исправлением.

6 июня 1892 г. игуменья Богоявленского женского монастыря принесла в дар Угличскому музея Древностей сударь "Се агнец".

Сударь "Се агнец", XVII в. 56,6х50,7; Инв. 812.

На среднике изображен агнец в дискосе, по сторонам два стоящих ангела с рипидами, вверху над ними два серафима. Под верхним полем надпись: "Се агнец божий вземяй грехи мира". Фон средника - бежевого цвета атлас, широкая кайма того же цвета камка. Лик, тело Христа шиты телесного цвета шелком атласным швом без притенений. Нимб Христа, дискос, звездица с восьмилепестковой розеткой шиты нитями пряденого золота и серебра "в прикреп", основной шов "ягодка", прикрепа - нежно-голубой и светло-зеленый тонкий крученый шелк. Контур изображения шит по веревочке серебром. Лики ангелов шиты атласным швом, одежды, нимбы, крылья - золотными и серебряными нитями "в прикреп" швами "ягодка", "перышки", "клопчик" с прикрепой телесного, нежно-голубого, светло-желтого, светло-зеленого, коричневого тонкого шелка. Серафимы и херувимы шиты золотными и серебряными нитями "в прикреп" "косым рядком". Миниатюрное изображение на сударе: тонко трактованные лицевые изображения (правого ангела в особенности), утонченные руки ангелов, графическая четкость изображения младенца Христа свидетельствуют о достаточно высоком мастерстве художника-знаменщика. Надо отметить и большое мастерство вышивальщицы: шитье тонкое с незаметной прикрепой, швы тщательно исполнены. Со вкусом подобраны шелковые нити нежных, светлых тонов.

В качестве подкладки использована синяя крашенина. Сударь не реставрирован.

После закрытия Богоявленского женского монастыря в 1930 г. в Угличский музей поступила подвесная пелена "Иоанн Милостивый".

Подвесная пелена "Иоанн Милостивый", кон. XVI в. 58х46; Инв. 4931.

На среднике - поясное изображение Иоанна Милостивого шито "по карте", одной рукой (правой), святой благословляет, в другой держит евангелие. Личное шито атласным швом телесного цвета тонким крученым шелком, волосы и удлиненная клином борода - шелком более темного тона. Контуры лица, глаза, нос, губы, брови, морщины на лбу шиты крученым тонким шелком коричневого цвета. Одежды святого шиты пряденым золотом швом "черенок" с зеленой прикрепой крученого шелка, исподь - золотом с прикрепой малинового шелка швом "ягодка", омофор - пряденым золотом с зеленоватой прикрепой. В левой руке Иоанн держит платочек, шитый шелковыми нитями малинового цвета атласным швом. Нимб святого обнизан крупным жемчугом в одну прядь. Изображение святого переложено на поздний фон малинового бархата, шитый золотными нитями стилизованным травным орнаментом со вставками цветной фольги. Фон не вышивался специально, а,ы видимо, был переделан из церковных одежд, так как фигура святого перекрывает травный узор. Кайма пелены шита рубленым перламутром, в касты в виде цветка вставлены стекла. Контуры каймы обнизаны уродливым жемчугом, чередующимися с голубыми бусинами.

Датировка пелены XVII веком (в инвентарных книгах) нам представляется неверной. Художественные особенности шитого памятника свидетельствуют о более раннем его появлении. Лик святого шит тонким шелком плавью. Образ Иоанна Милостивого психологичен. Перед нами благородный лик мудреца, к которому применимы слова М.В. Алпатова, сказанные об искусстве Дионисия: "Много одухотворенности, нравственного благородства, тонкости чувств..." О более раннем времени создания пелены говорит также трактовка рук; они утонченные, с длинными пальцами. Благословляющая правая рука святого с несколько отставленным мизинцем и плавный изгиб левой, держащей сулок, напоминают образы Дионисия.

Привлекают внимание некоторые детали в изображении. Например, отсутствует конец омофора, традиционно спускающегося с левого плеча, необычно трактованы складки одежд; они изображены в виде широких полос в местах сгибов рук и одежд. Святой не держит евангелие в руке, как это принято, а как бы прижимает его левой рукой к груди.

Традиционен для XVI в. подбор шелковых нитей благородных зеленых и малиновых (шитье исподи) тонов.

Богоявленский женский монастырь, откуда происходит пелена, был основан в нач. XVII в. и находился первоначально в Кремле, впоследствии был перенесен на посад и возобновлен на землях церкви Иоанна Милостивого, принадлежащей Ростовскому архиерейскому дому. В этой церкви и находилась пелена, и была подвесной к местному образу. При строительстве Богоявленской соборной церкви один из престолов был освящен в честь Иоанна Милостивого, и туда поместили икону и пелену. Согласно документам церковь Иоанна Милостивого уже существовала в нач. XVII в.8 Однако нам предстоит выяснить точное время ее строительства. Таким образом, возможно, подтвердится предположение о датировке пелены XVI веком.

Пелена не реставрирована.

Из церкви Рождества Иоанна Предтечи на Волге происходит подвесная пелена "Спас Нерукотворный".

Подвесная пелена "Спас Нерукотворный", втор. пол. XVII в. 58х 51; Инв. 926.

В центре на убрусе образ "Спаса Нерукотворного", по сторонам - держащие убрус ангелы. Лики шиты кручеными шелковыми нитями телесного цвета атласным швом в вертикальном направлении. Глаза Христа, тонкий нос и тонкие линии морщин на лбу выделены черными шелковыми нитями. Черным шелком вышиты волосы Христа, нимб шит пряденым золотом "в прикреп" швом "черенок", контур нимба зашит серебряной нитью по веревочке. Убрус шит пряденым серебром с серой прикрепой, которой создан рисунок из параллельных горизонтальных полос. Фигуры ангелов, держащих убрус, удлиненные и непропорциональные, как бы втиснуты в узкое пространство между убрусом и шитым полем каймы. Одежды ангелов шиты золотными и серебряными прядеными нитями "в прикреп" швом "двойная ягодка", прикрепа - малиновый крученый шелк. Надпись по кайме пелены шита серебряными нитями с серой прикрепой: "Пречистому твоему образу покланяемся, благий, просяще прощения согрешений наших, Хрте Бже: волею бо благоизволил еси взыти на крест, да избавиши аже созда от работы вражия. Тем блгодарственно вопиите радости всия исполнил вся, спсе наше, пришедый спасти мир" (тропарь).

Пелена упоминается в писцовых книгах XVII в.9, церковной описи Угличской Предтеческой церкви10 и в числе святынь этой церкви в "Путеводителе по церквам г. Углича" Н.Ф. Лаврова11.

Упоминаемая в описаниях жемчужная обнизь венца Спаса, подписей, венцов ангелов не сохранилась. Очевидно, в 1922 г. пелена в плохом состоянии была передана в музей Древностей.

Пелена реставрирована.

Мы представили в данном случае лишь отдельные памятники из коллекции шитья Угличского музея. Она еще до конца не изучена. В научный оборот введены только некоторые произведения. Наша задача в настоящее время в описании коллекции: уточнении датировок, сборе исторических документальных сведений. Таким образом мы получим исходный материал для дальнейших исследований.

  1. Дмитриев Б.А. К истории возникновения Супоневского дворца в Угличе //Исследования и материалы по истории Угличского Верхневолжья. Углич, 1957. Вып. 1. С. 15-23.
  2. Там же.
  3. УИХМ. Д. 4. Ч. 2.
  4. Там же. Л. 21, 29.
  5. Там же.
  6. РГАДА. Ф. 1450. Оп. 1. Д. 2. Л. 8.
  7. Манушина Т. Художественное шитье древней Руси в собрании Загорского музея. М., 1983. С. 81-82.
  8. Липинский М.А. Угличские акты XVII в. Ярославль, 1889-1890. С. 81.
  9. Выпись с писцовых книг письма и меры стольника Михаила Федоровича Самарина да подъячева Михаила Русинова 1674, 1675, 1676 годов //Труды ЯГУАК. Вып. 11. М., 1892. С. 84.
  10. Церковная опись Угличской Предтеческой церкви //Архив А.Н. Горстки. С. 16.
  11. Лавров Н.Ф. Путеводитель по церквам г. Углича. Углич, 1994. С. 79.

Темой нашего исследования стал анализ иконографии росписей сводов ростовских церквей XVII - XVIII веков1. Подобных исследований для стенописей этого времени еще не предпринималось, и к памятникам XVII - XVIII вв. обычно применяется ряд принятых в науке устоявшихся представлений о "канонической" системе росписи византийского храма.

Еще в прошлом веке Н.В. Покровский отметил связь иконографии стенописи с символическим воззрением на храм, выраженным в литургических толкованиях отцов церкви2. Согласно этим толкованиям, верхние части храма образуют "видимое небо"3. Верхние части, однако, есть не только своды, но и купола, и именно иконография росписи куполов с их барабанами, как показывают примеры анализа купольных росписей4, наиболее тесно связана со святоотеческим толкованием.

Росписи сводов обычно рассматриваются вместе с росписями стен5, что имеет свои причины для стенописей раннего периода, где сюжеты укладываются в большинстве случаев в один цикл, который можно широко определить как "праздничный" (он может составляться из праздников двунадесятых, "триодных" или богородичных, и быть весьма разнообразным по составу). В научной литературе между тем принято обозначение всех композиций, имеющих в основе евангельский текст, как "евангельских" или "христологических", и это равное обозначение для изображений различной значимости и принадлежности к тому или иному богослужебному кругу ведет к неясности понимания структуры и смысла росписи. Распространены также представления о порядке расположения стенописей как "хронологическом" (иначе "историческом"), иной порядок объясняется влиянием заказчика.

Как известно, в поздневизантийскую эпоху иконографический состав стенописей значительно расширился, они стали составляться из нескольких сюжетных циклов, и тут, по нашим наблюдениям, обнаружилась определенная закономерность в их размещении в храме. В частности, выявилась особость праздничного цикла по отношению к другим евангельским сценам и более высокое иерархическое место "праздников" в системе росписи - они локализуются в сводах, и во второй половине XVII в. со стен исчезают вовсе6. Потому мы и рассматриваем росписи сводов отдельно от других составных частей стенописных комплексов.

Сохранность рассматриваемых нами ростовских стенописей весьма различна - некоторые из них реставрированы, некоторые находятся под записью в удовлетворительном состоянии, некоторые же руинированы и разрушаются. По счастью, именно эти последние памятники были подробно описаны А.А.Титовым7, и неполнота натурных данных компенсируется опубликованными описаниями сюжетов росписи. Кроме упомянутых описаний, сделанных Титовым для Успенского собора и церквей Вознесения и Спаса на Торгу, существуют описания иконографии стенописей Зачатьевского и Рождественского соборов8, ц. Спаса на Сенях9 и Богоявленского собора Аврамиева монастыря10.

Наиболее ранний из рассматриваемых памятников - роспись Успенского собора. В настоящее время живопись XVII в. находится под слоями потемневших записей, однако имеются значительные участки самораскрытия. В сводах собора располагаются композиции, иллюстрирующие Символ веры. Титов так и обозначает их текстами Символа. Однако в натуре ни в слое записи, ни в первоначальной росписи нам не удалось рассмотреть подобных надписаний.

Естественно, вспоминается стенопись Архангельского собора Московского Кремля как единственно возможный образец нашей росписи. Однако при сравнении обнаруживается существенное различие. В Архангельском соборе "Символ веры" - не единственная тема в сводах, изображения составляют компактную группу, занимающую западную часть свода и западную стену, порядок их следует тексту. В Ростовском же соборе "Символ веры" занимает все своды, всю западную стену11, с ним же можно связать и изображения Вселенских соборов в нижнем ярусе южной и северной стен. При этом отдельные композиции праздников ("Благовещение", "Рождество", "Воскресение", "Вознесение") изображаются на своих обычных местах, традиционная система росписи соборного типа12 практически не нарушается, но вся роспись в целом приобретает определенный оттенок смысла и начинает звучать как мощный глас исповедания веры. При этом масштабно выделенными оказываются "Страшный Суд" и "Вселенские соборы", обозначающие актуальнейшие для того времени темы13.

Архиерейские домовые церкви небольшие, бесстолпные, световым является лишь один купол. Главной в ансамбле считалась ц. Спаса на Сенях. Она перекрыта крещатым сводом. Сюжеты росписи - праздники пасхального круга, от "Воскрешения Лазаря" до "Сошествия Св. Духа". В участках стен там, где свод прорезан распалубками, расположены: "Распятие" на восточной стене, фигура Бога Отца из "Страшного суда" на западной, "Воскресение" на южной и "Вознесение" на северной (эти участки стен во всех ростовских памятниках с крещатыми сводами получают изображения, полностью связанные с росписью свода и обособленные от росписи стен). В сводах распалубок евангелисты. На вертикальных плоскостях боковых стенок под сводами распалубок изображены херувимы (такие же изображения имеют аналогичные стенки и в других росписях крещатых сводов).

Исследовавший роспись ц. Спаса В.В. Зякин заметил, что она связана с пасхальной службой, и даже точнее - с литургией14. Однако мысль эта осталась не раскрытой, и дальнейший анализ касался иных проблем. Между тем, связь в данном случае устанавливается прямая, и выражается она уникальной иконографической чертой росписи - изображениями евангелистов в сводах распалубок крещатого свода, которые и обозначают в интерьере пространственный крест. Один из наиболее торжественных моментов пасхальной литургии - чтение пасхального зачала Евангелия от Иоанна (Ин. 1, 1-17), которое по современному чиноположению читается всеми сослужащими, располагающимися в церкви от алтаря до западных врат15, и которое в ростовском соборе во времена митрополита Ионы читалось четырьмя диаконами посреди церкви именно на четыре стороны света16. Таким образом, в росписи свода ц. Спаса наглядно и впечатляюще обозначена тема благовествования, апостольской проповеди, содержание которой раскрывается в росписи стен. Фигуры евангелистов, кроме того, выделены масштабно, их крупный размер не позволяет забыть за проповедью самих благовестителей, и именно со свода начинает свое развитие очень важная в росписи тема апостольская, переходящая в тему преемственности благодати от апостолов к церковным иерархам.

В сводах ц. Воскресения круг сюжетов тоже пасхальный, что особо обусловлено, видимо, и посвящением церкви. Конструкция свода здесь иная - две арки, опираясь на стены, несут центральный купол, выделяя центральную часть свода, а западную и восточную части образуют каждую один большой и два малых лотка. В восточной части свода изображены праздники предпасхальные, в западной - послепасхальные. Среди них масштабно выделены "Распятие" и "Сошествие Святого Духа", и архитектурно - расположенные между арками "Положение во гроб" и "Воскресение".

Возможны два варианта прочтения, восприятия этих четырех акцентированных композиций (в дальнейшем мы будем обозначать подобные группы композиций термином "блок сюжетов"). Первый - "построчное" прочтение (от востока к западу и слева направо). В этом случае в росписи свода выделяются три рядоположенных узловых пункта - "Распятие", "Воскресение", "Сошествие Св. Духа", отражающие историческую последовательность событий и обозначающие начало и конец пасхального празднования. Второй вариант - сопоставление композиций, расположенных друг против друга. В этом случае две пары композиций мысленно обозначают крест, в котором пересекаются две темы - тема Воскресения (во всем многообразии аспектов) и тема Церкви. Ключевым, по-видимому, является сопоставление "Распятия" и "Сошествия Св. Духа". В богослужебных текстах такое сопоставление образов Христа, как краеугольного камня, и церкви, встречается в ряде ирмосов на третьей песни канона, и сопровождается молением об утверждении церкви17. Наиболее известный и выразительный текст такого рода - ирмос канона на Сретение: "Утверждение ня Тя надеющихся, утверди, Господи, церковь, юже стяжал еси честною Твоею кровию". Нам думается, что и в росписи сопоставление названных композиций тоже несет идею моления о церкви.

Третья домовая церковь - Иоанна Богослова - считается наиболее открытой для мира, "дворцовой" при Красной палате. Свод церкви крещатый. Сюжеты росписи объединяются темой Символа веры. Начало текста Символа читается в надписании изображения Новозаветной Троицы. Расположение композиций соответствует порядку текста, однако состав неполный - нет изображения Страшного суда. Зато усилена тема Страстей (целых пять композиций), и совсем необычным изображением проиллюстрирован 9-й член (о Церкви) - кроме композиции "Сошествие Св. Духа" мы видим на западных лотках изображение "Учения трех святителей" (на иконах Символа веры изображались обычно проповедующие апостолы). Необычно также включение в этот цикл "Крещения Христа".

В участках стен под распалубками свода изображены "Распятие" на восточной стене, "Воскресение" на северной, "Вознесение" на южной, "Сошествие Св. Духа" на западной, то есть блок сюжетов, подобный имеющемуся в ц. Воскресения. Блок теперь включает в себя все великие праздники пасхального круга, чем приобретает более общий характер и завершенность. Смысл его остается тем же, но, если в ц. Воскресения "Положение во гроб" напоминало зрителю о Страстях, то здесь "Вознесение" является еще одной сценой торжества, славы Христа. Подобное же выделение четырех композиций, встречающееся впервые в ц. Воскресения, повторяется в ряде ростовских памятников, однако повторяется в том составе, который имеется в ц. Иоанна Богослова.

Последний памятник, расписанный по заказу и при жизни митрополита Ионы, - собор Яковлевского монастыря. Церковь имеет уникальные особенности интерьера - на уровне перехода от стен к сводам между стенами и столпами переброшены арки. Они очень важны для организации стенописи, служа архитектурным обрамлением храмового цикла Деяний Троицы, и одновременно - росписи сводов, которая из-за этих арок выглядит совсем обособленной от росписи стен. Кроме того, в выделенную арками верхнюю пространственную зону попадают, кроме сводов, и значительные участки стен до их пят, благодаря чему увеличивается площадь, занимаемая композициями. Конструкция сводов едина для всего храма, однако роспись их резко разделена - в сводах алтаря изображаются сцены Страстей, продолжающие роспись стен алтаря.

В помещении для молящихся роспись сводов складывается из двух циклов. В центральном поперечном нефе группируются сцены из круга богородичных и рождественских, то есть изображения событий, связанных с Боговоплощением. Друг против друга на южной и северной оконечностях нефа размещаются "Рождество Христово" и "Явление ангела женам-мироносицам", обозначающие начало и конец цикла. Соединение именно этих композиций в смысловую пару показывает, что цикл имеет не только богородичный или рождественский характер, а более широкий. Рассматривая и сопоставляя перекликающиеся детали двух композиций, зритель вынужден охватить мысленно весь период земной жизни Христа. Если вспомнить, что в куполе собора изображен Бог Отец, то вся эта совокупность сюжетов получит как бы возглавие и завершение.

В западной части центрального нефа изображены "Преображение", "Сошествие во ад" и "Вознесение". По сторонам от этой группы, в угловых сводах располагаются композиции пасхального круга, к которым добавлены "Крещение" и "Проповедь Христа в назаретской синагоге", раскрывающие с разных сторон тему Богоявления.

Ближайший по времени к ионинским росписям памятник - стенопись ц. Спаса на Торгу. Свод здесь лотковый, внутрь открыт один световой барабан. Роспись располагается четырьмя большими композициями на склонах свода. Известный образец росписи подобных церквей - московская ц. Троицы в Никитниках. Там в сводах те же сюжеты, однако иначе, по кругу, расположенные. Здесь же крестообразное расположение сюжетов, видимо, обусловлено ориентацией на вышеназванные ростовские образцы.

Свод такого же типа, только глухой, имеет собор Рождественского монастыря. И тут изображения распределяются сходным образом - четыре большие композиции на четырех сторонах. Однако на восточном склоне свода - Новозаветная Троица с предстоящими. И здесь есть особенность в расположении изображений евангелистов в откосах двух оконных проемов, врезающихся в западный склон свода и освещающих верхнюю часть храма.

Следующая по времени роспись - в ц. Вознесения (Исидора Блаженного). Свод церкви крещатый. Сюжеты группируются как бы в три круга. В сводах распалубок праздники, связанные с Боговоплощением (как в Троицком (Зачатьевском) соборе, в сочетании с изображением Бога Отца). В лотках - цикл композиций пасхальной тематики, начинающийся "Преображением"18, и заканчивающийся "Преполовением". В участках стен под распалубками свода - тот же блок сюжетов, что в ц. Иоанна Богослова.

Отмеченная особенность группировки сюжетов, составляющих роспись крещатого свода, когда каждая совокупность однородных элементов архитектурной конструкции (своды распалубок, лотки, вертикальные боковые стенки распалубок, участки стен под сводами распалубок) получает ряд изображений, раскрывающий свою особую тему в общей программе росписи свода, не впервые встречается в ц. Вознесения. Такой же принцип группировки сюжетов применен еще в ц. Спаса на Сенях, можно проследить его и в ц. Иоанна Богослова.

Резко отлична от остальных роспись сводов Богоявленского собора Аврамиева монастыря, где нет ни одной темы из обычных. Праздники размещаются в алтаре, и то не в сводах, а на стенах и на щеках пониженных подпружных арок угловых компартиментов. В своде восточного рукава креста изображен "Деисус" с предстоящими Богоматерью и Иоанном Богословом, в своде западного рукава - "Богоматерь Неопалимая Купина". Восточная и западная подпружные арки центрального купола несут соответственно изображения "Христос Царь Царем" и оглавный "Деисус" в кругах. В сводах и подпружных арках поперечного нефа изображены евангельские сцены, размещенные без видимой закономерности. Часть северного свода разрушена, и представить полный состав сюжетов невозможно.

Аналогичную систему декорации поперечного нефа встречаем в Благовещенском соборе Московского Кремля, где евангельские сцены так же размещаются в сводах и на стенах над пониженными подпружными арками угловых компартиментов, с той разницей, что в Благовещенском соборе на склонах свода помещается по одной композиции, а не по две, как в Богоявленском.

Итак, в рассмотренных памятниках в росписи сводов прослеживаются две основные темы - тема Воскресения, раскрываемая кругом пасхальных праздников, и тема исповедания веры. В ряде случаев дополнительно имеется цикл праздников, связанных с Боговоплощением. Темы и циклы обычно четко разграничены и не пересекаются, образуя самостоятельные группы изображений. Тематическая самостоятельность подчеркивается соотнесенностью циклов с различными элементами архитектурной конструкции или с различными структурными частями здания. В ряде памятников встречается блок сюжетов Распятие - Воскресение - Вознесение - Сошествие Св. Духа, имеющих крестообразное расположение в пространстве храма. Мы предполагаем, что эта группа сюжетов связана с цитированным текстом ирмоса и выражает идею моления о церкви.

Наконец, можно сделать попытку интерпретации общего смысла росписей сводов, связав их с местоположением сводов рядом с обычным для византийского храма изображением евангелистов в парусах (как известно, эти изображения знаменуют проповедь учения Христа по всей земле) и апостолов в подпружных арках. Главное содержание апостольской проповеди (благовествования), главная благая весть - весть Воскресения, а затем проповедь догматов веры (все они имеют иллюстрации в композициях обычного цикла двунадесятых праздников). Православная догматика получила систематическое изложение в принятом Вселенскими соборами Символе веры. Поэтому мы предполагаем, что в росписи сводов развивается идея апостольской проповеди, с которой связаны обе названные основные темы и раскрывающие их циклы изображений.

В приложении к статье публикуются схемы рассмотренных росписей сводов19. Нумерация сюжетов сделана по следующим принципам: богородичные и евангельские сюжеты нумеруются в историческом порядке, исключая праздники Триоди, нумеруемые по порядку служб Триоди. При этом подряд нумеруются сюжеты, составляющие самостоятельный цикл. В циклах Символа веры номера соотносятся с порядком текста Символа, буквенные обозначения даются сюжетам, иллюстрирующим один член.

  1. Стенописи XVII -XVIII вв. имеют в Ростове следующие памятники: Успенский собор (дата росписи 1670-1671 гг.), церкви Архиерейского дома - Спаса на Сенях (1675), Воскресения (ок. 1675) и Иоанна Богослова (1683), Троицкий (Зачатия св. Анны) собор Яковлевского монастыря (1689), ц. Спаса на Торгу (1690-е гг.), собор Рождества Богородицы Рождественского монастыря (1715), ц. Вознесения (Исидора Блаженного) (1720-е гг.) и Богоявленский собор Аврамиева монастыря (1736).
  2. Покровский Н.В. Стенные росписи в древних храмах греческих и русских. М., 1900. С. 7, 37, 74-80.
  3. Блаженнаго Симеона Фессалоникийскаго Разговор о святых священнодействиях и таинствах церковных // Писания св. отцев и учителей Церкви, относящияся к истолкованию православного богослужения. СПб., 1856. Т. 2. С. 183; Отрывок из слова св. Софрония, патриарха Иерусалимского, О божественном священнодействии // Писания св. отцев и учителей церкви, относящияся к истолкованию православного богослужения. СПб., 1855. Т. 1. С. 268.
  4. Малков Ю.Г. О роли балканской художественной традиции в древнерусской живописи XIV в. Некоторые аспекты творчества Феофана Грека // Древнерусское искусство. Монументальная живопись XI - XVII вв. М., 1980. С. 135-160.
  5. Этот принцип хорошо виден в обобщающих трудах, содержащих множество кратких описаний стенописей - напр., у Н.В.Покровского (Покровский Н.В. Стенные росписи в древних храмах греческих и русских. М., 1900; Церковная старина на Ярославском археологическом съезде // Христианское чтение. 1888, №1-2. С. 36-69), В.Н. Лазарева (Лазарев В.Н. История византийской живописи. М.,1986), В.Г. Брюсовой (Брюсова В.Г. Русская живопись XVII в. М., 1984).
  6. Результаты наших наблюдений над системами росписи византийских и древнерусских храмов мы планируем изложить в специальной работе.
  7. Титов А.А. Ростов в его церковно-археологических памятниках. М., 1911. С.18-23, 49-52, 53-54, 96-97.
  8. ГМЗРК. Коллекция архивных материалов Ростовской реставрационной мастерской. № 286. Собор Рождественского монастыря в Ростове. 1. Историческая справка. 2. Описание иконографии. 1967 г. (сост. Т.Е. Казакевич); № 289. Зачатьевская церковь. Исследование и описание живописи. (сост. Т.Е. Казакевич). Никитина Т.Л. Иконографический план росписи собора Рождества Богородицы ростовского Рождественского монастыря // СРМ. Ростов, 1994. Вып. 6. С. 126-146.
  9. Зякин В.В. Роспись церкви Спаса на Сенях в Ростове Великом - памятник русской монументальной живописи XVII в. 1982 г. Рукопись.
  10. Никитина Т.Л. Об иконографическом плане росписи Богоявленского собора ростовского Аврамиева монастыря // СРМ. Ростов, 1993. Вып. 5. С. 102-122.
  11. Принято считать, что изображенный на западной стене "Страшный суд" иллюстрирует 7-й член Символа (см. Брюсова В.Г. Русская живопись XVII в. М., 1984. С. 84).
  12. Краткую характеристику типа см.: Никитина Т.Л. К характеристике иконографии стенных росписей в Ростовской епархии времени архиерейства митрополита Ионы III //Филевские чтения. Тезисы... конференции.1995. М., 1995. С.60-63.
  13. Интересно, что Титов в своем описании приводит текст Символа в дореформенном виде - "рожденна, а не сотворенна" (Титов А.А. Ростов в его церковно-археологических памятниках. М., 1911. С. 22).
  14. Зякин В.В. Указ. соч. С. 22.
  15. Триодь Цветная. Во святую и великую неделю Пасхи, на литургии. М., 1992. С. 13.
  16. Чин пасхального богослужения в ростовском Успенском соборе отразился в его Чиновнике (свящ. А.Ю. Парфенов. Чиновник Ростовского Успенского собора // СРМ (в печати)).
  17. См. Ирмологий нотного пения. М., 1890. Ирмосы первого гласа №№ 27, 31, 33, 34, 35, 36, 40, второго гласа №№ 28, 34, третьего гласа №№ 15, 23, четвертого гласа №№ 27, 34, 36, пятого гласа №№ 16, 17, 26, 27, шестого гласа № 15, седьмого гласа №№ 15, 17, 21, восьмого гласа №№ 29, 30, 45.
  18. Композиция "Преображения" часто примыкает к изображению Страстей (напр., в росписях ц. Иоанна Богослова и Троицкого собора). Богословские толкования и тексты службы празднику раскрывают эту связь, трактуя событие Преображения как явление Божественной славы Христа ученикам для их укрепления во время грядущих Его страданий, и как прообраз Воскресения (см., напр., в Прологе под 6 августа Поучение св.Климента на Преображение Господне, в Минее под 6 августа стихиры на Господи, воззвах).
  19. Схемы росписей сводов Рождественского и Богоявленского соборов, уже опубликованные нами (см.: Никитина Т.Л. Иконографический план росписи собора Рождества Богородицы ростовского Рождественского монастыря // СРМ. Ростов, 1994. Вып. 6. С. 126-146; Никитина Т.Л. Об иконографическом плане росписи Богоявленского собора ростовского Аврамиева монастыря // СРМ. Ростов, 1993. Вып. 5. С. 104), в приложении не воспроизводятся.

Ростовский архиерейский дом - центр одной из старейших и знаменитейших русских епархий. В данной работе предпринята попытка рассмотреть общую структуру Ростовского архиерейского дома и обозначить ее основные компоненты.

Хронологические рамки ограничены XVIII в., точнее, периодом 1701 - конца 1780-х гг. Выбор указанных дат обусловлен следующими обстоятельствами. С началом XVIII в., благодаря петровским преобразованиям, в истории русской церкви открылась новая эпоха, что, в частности, было ознаменовано возобновлением деятельности Монастырского приказа в 1701 г. Во второй половине 1780-х гг. произошли существенные изменения в административной структуре Ростово-Ярославской епархии - архиерейская кафедра была перенесена из Ростова в Ярославль, в связи с чем Ростовский архиерейский дом как епархиальный центр и архиерейская резиденция прекратил свое существование. Таким образом, XVIII столетие в истории Ростовского архиерейского дома выступает как целостный и самостоятельный период.

Ростовский архиерейский дом не исследован монографически, следовательно, и данная тема является малоизученной. Упоминания об отдельных компонентах структуры архиерейского дома встречаются в работах дореволюционных исследователей истории Ростова и авторов биографий ряда ростовских иерархов XVIII в., а также в трудах по истории русской церкви1, но специальных работ, посвященных характеристике его структуры как целостной системы и ее эволюции на протяжении ХVIII столетия, не существует.

Ростовский архиерейский дом исполнял три основные функции - являлся резиденцией епархиальных архиереев, центром Ростовской епархии и крупным вотчинным центром. Это функциональное разделение в самом общем виде отражает его структуру.

I. Резиденция

Основной резиденцией ростовских архиереев служил собственно архиерейский двор в Ростове - огромный и роскошный каменный ансамбль, возведенный во второй половине XVII в. Он включал в себя, в частности, комплекс жилых построек, предназначавшихся для постоянного проживания ростовских духовных владык и их многочисленной свиты2.

В крупных городах Ростовской епархии - Ярославле и Угличе - находились архиерейские дворы. Разумеется, они были гораздо менее представительными, чем центральная резиденция в Ростове3.

В обеих Российских столицах Ростовский архиерейский дом имел подворья, одно в Петербурге, на Васильевском острове, и два в Москве: старое - в Дорогомиловской слободе, и новое - в Китай-городе4.

В больших селах архиерейской вотчины в Ростовском уезде: Песошне, Демьянах, Никольском, Предтечевском и Шестакове, были устроены пять сельских загородных архиерейских дворов. За исключением Демьянинского , все они располагались в административных вотчинных центрах5.

Итак, перечисленные архитектурные комплексы, предназначавшиеся для постоянного или временного проживания ростовских архиереев, существенно отличались друг от друга. Во-первых, различались их статус и масштаб сооружений. Разумеется, значимость архиерейского двора в Ростове и какого-либо сельского архиерейского подворья являлись просто несопоставимыми. В той же степени были различными и размеры самих архитектурных комплексов. Во-вторых, разной была численность обслуживающего персонала. Если жизнедеятельность центральной резиденции в Ростове обеспечивали более 200 служащих до реформы 1764 г. и около сотни служащих после нее, то при городовых подворьях состояли лишь несколько человек, а при сельских - всего по одному дворнику. В-третьих - архитектурные комплексы отличались друг от друга способом использования. Если Ростовский двор предназначался для постоянного проживания архиереев, то остальные дворы и подворья служили временными резиденциями на случай выездов ростовских владык в столицы или посещения ими городов и сел своей епархии. В-четвертых - различным было время их существования. К примеру, резиденция в Ростове, как уже упоминалось, просуществовала до второй половины 1780-х гг. Старое московское подворье, по всей видимости, было упразднено еще в первой четверти XVIII в., новое - протянуло до конца XVIII в. Сельские архиерейские дворы были утрачены вместе с потерей вотчины после реформы 1764 г.

II. Епархиальный центр

Для осуществления епархиального управления Ростовский архиерейский дом имел особую церковно-административную структуру.

Центром системы управления епархией являлись ростовские церковно-административные учреждения - духовная консистория и экономическая канцелярия (последняя была упразднена в 1764 г.). В первой четверти XVIII в. эти учреждения именовались духовным (судным) и казенным приказами, впоследствии - духовной и казенной канцеляриями. В первой половине 1740-х гг. духовная канцелярия была переименована в духовную консисторию, казенная канцелярия - в экономическую. Они выполняли административные и судебные функции, располагались при архиерейской резиденции и состояли в непосредственном подчинении ростовских архиереев6.

В подчиненном положении по отношению к ростовским учреждениям епархиального управления находилась сеть городовых духовных правлений (в начале XVIII в. - приказов; до первой половины 1740-х гг. - контор). Они были устроены в крупных городах епархии - Ярославле, Угличе, Романове, Пошехонье, и служили органами церковного управления на территории соответствующих уездов. В конце 1770-х гг., после изменения административного деления Ярославской губернии произошло упразднение духовного правления в Романове и учреждение его в Мологе7.

Представительство Ростовского архиерейского дома в Москве и Петербурге обеспечивали московский и петербургский стряпчие. Они проживали в столичных архиерейских подворьях, имели широкие полномочия, а также многочисленные и разнообразные обязанности8.

Важным элементом системы епархиального управления являлась походная архиерейская контора, учреждаемая на время архиерейских "походов" - выездов из Ростова9.

Определенная роль в системе управления епархией отводилась кафедральному храму - Ростовскому Успенскому собору. В частности, собор являлся местом, где светские и духовные лица приносили присягу перед назначением на должностные посты10.

Церковно-административные учреждения, как ростовские, так и расположенные в других городах епархии, стряпческие представительства в столицах, походная контора и кафедральный собор имели различный статус, существенно отличались их штаты, неодинаковыми были объем полномочий и круг обязанностей. Между тем, все эти учреждения выступали в качестве элементов единой и достаточно сложной системы управления Ростовской епархией.

В прямом подчинении и на содержании Ростовского архиерейского дома состояли некоторые храмы и монастыри, а именно кафедральный собор, церкви архиерейских резиденций, приписные монастыри и сельские ружные церкви.

Главным храмом ростовской кафедры являлся собор Успения Богоматери с приделом Леонтия Ростовского, располагавшийся в центре Ростова, под стенами архиерейской резиденции. Он служил местом парадных архиерейских богослужений. В лучшие времена, то есть до секуляризационной реформы, в штате собора насчитывалось до 70 человек11.

На территории архиерейской резиденции в Ростове существовало шесть однопрестольных церквей. Четыре холодных и один теплый храмы были построены во второй половине XVII в. Домовую Всехсвятскую церковь в начале XVIII в. основал епископ Досифей. Отправление богослужения в этих храмах поручалось домовому духовенству. На ярославском и московском архиерейских подворьях были устроены церкви, освященные в честь самого известного святого Ростовской епархии - святителя Леонтия12.

Ростовский архиерейский дом имел пять приписных монастырей и пустынь. В это число входили три ростовских монастыря: Белогостицкий, Яковлевский и Рождественский девичий; две пустыни: Акакиевская в Ростовском уезде и Дивногорская в Угличском13.

III. Вотчинный центр

Вотчина Ростовского архиерейского дома располагалась в 10 уездах центральной и северо-восточной России. Основная часть земельных владений находилась в Ростовском уезде - 161 населенный пункт, в которых проживало более 9 тысяч крестьян. Значительная часть вотчины размещалась в Вологодском уезде - 181 село и деревня с населением более чем 3,5 тысячи человек. В Белозерском уезде проживали 825 крестьян, в Епифанском - около 600, в Ярославском - около 300, в Московском - 280. Кроме того, архиерейскому дому принадлежало небольшое количество земли в Балахнинском, Алатырском, Юрьевецком и Свияжском уездах - так называемые "низовые вотчины", где в 29 селах и деревнях насчитывалось 280 человек. Всего во владении архиерейского дома состояло более 16 тысяч крепостных крестьян. Вотчина имела строгое территориально-административное деление. К примеру, в Ростовском уезде вотчина делилась на пять повытий, три из которых, в свою очередь, разделялись на волости. В качестве особых частей выделялись Козловская волость и оброчные села, а также вотчины приписных к архиерейскому дому ростовских монастырей. Вотчинные повытья и волости имели свои административные центры. Огромные земельные владения являлись главным источником средств существования архиерейского дома. Своей вотчины архиерейский дом лишился в 1764 г.14

Центр управления земельными владениями находился в Ростове при архиерейском доме. В начале XVIII в. для управления вотчиной существовал особый вотчинный приказ. Во второй половине XVIII в., не позднее 1743 г., он был упразднен и его функции переданы архиерейской экономической канцелярии15.

Непосредственное управление вотчиной на местах осуществляли посельские, приказчики и подьячие, состоящие в штате архиерейского дома. Предположительно их количество соответствовало числу административных вотчинных центров16.

Отметим, что вотчины приписных монастырей находились на особом положении, нежели земли, непосредственно принадлежавшие архиерейскому дому. Доходы с монастырских вотчин преимущественно шли на содержание монастырей, а сами вотчины управлялись при содействии монастырских властей. Между тем, земельные владения приписных монастырей формально входили в общий земельный фонд Ростовского архиерейского дома17.

Таким образом, Ростовский архиерейский дом представлял собой обширное и сложное образование. Компоненты этой структуры были неравнозначны. Важнейшее место в ней занимали архиерейский двор и учреждения епархиального управления, находившиеся в Ростове. В то же время, все компоненты структуры архиерейского дома, являясь частью единой системы, были тесно взаимосвязаны. На протяжении XVIII столетия структура Ростовского архиерейского дома не оставалась неизменной, но соразмерно требованиям своего времени развивалась и совершенствовалась.

  1. См., напр.: Крылов А. Историко-статистический обзор Ростово-Ярославской епархии. Ярославль, 1861. С. 30-36; Каптерев Н. Светские архиерейские чиновники в Древней Руси. М., 1874. С. 99-100; Титов А.А. Летопись о ростовских архиереях. СПб., 1890. С. 167-23, 34-45, 51-54; Шляпкин И.А. Св. Димитрий Ростовский и его время (1651 - 1709 г.). СПб., 1891. С. 291-327; Доброклонский А. Руководство по истории русской церкви. М., 1893. С. 105-140; Павлов А.С. Курс церковнаго права. Троице-Сергиева лавра, 1902. С. 236-248; Попов М.С. Арсений Мациевич митрополит Ростовский и Ярославский. СПб., 1905. С. 16-24.
  2. См., напр.: РГАДА. Ф. 237. Оп. 1. Д. 6338. Л. 133-257; ЯАХМЗ. Архив. 15268. Л. 61-142; РГАДА. Ф. 280. Оп. 3. Д. 506. Ч. 1. Л. 16-27.
  3. РГАДА. Ф. 237. Оп. 1. Д. 6343. Л. 159-173; УФ ГАЯО. Ф. 18. Оп. 1. Д. 125. Л. 1-9.
  4. См., напр.: РФ ГАЯО. Ф. 341. Оп. 1. Д. 3-б. Л. 1-24; Ф. 197. Оп. 1. Д. 4173. Л. 1 - 23.
  5. См., напр.: РГАДА. Ф. 280. Оп. 3. Д. 506. Ч. 1. Л. 27 об.
  6. См., напр.: Описание документов и дел, хранящихся в архиве святейшаго правительствующаго синода. СПб., 1885. Т. VII. С. 614-615.
  7. См., напр.: РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 3691. Л. 1-11.
  8. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 1-2.
  9. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 628. Л. 1, 3; Ф. 123. Оп. 1. Д. 7. Л. 1 об., 10.
  10. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 223. Л. 1-230.
  11. ЯЕВ. 1868. Ч. неофиц. С. 216.
  12. ЯАХМЗ. Архив. 15268. Л. 1-60; РГАДА. Ф. 237. Оп. 1. Д. 6338. Л. 18 об.-19 об.
  13. РГАДА. Ф. 237. Оп. 1. Д. 6338. Л. 56-74.
  14. См., напр.: РГАДА. Ф. 280. Оп. 3. Д. 506. Ч. 1. Л. 75 об. - 467.
  15. РФ ГАЯО. Ф. 123. Оп. 1. Д. 223. Л. 9, 11, 17, 40, 65.
  16. РГАДА. Ф. 237. Оп. 1. Д. 2275. Л. 1; Ф. 280. Оп. 3. Д. 506. Ч. 1. Л. 75 об.-476.
  17. РГАДА. Ф. 237. Оп. 1. Д. 20. Л. 1022-1030.

Самые ранние документальные сведения о слободах относятся ко второй половине ХV в. В княжение Андрея Большого угличские монастыри впервые начали получать крупные земельные пожалования, что способствовало возникновению промыслово-ремесленных слобод, которые в дальнейшем стали важными факторами хозяйственной и культурной жизни Углича. В качестве примера, характеризующего этот процесс, можно рассмотреть зарождение Входоиерусалимской слободы Покровского монастыря.

В отличие от многих населенных мест Угличского Верхневолжья, история возникновения которых нам известна сейчас только по легендарным сведениям, дата основания Иерусалимской слободы подтвержается документально. 13 августа 1476 г. местным князем Андреем Большим была дана в Покровский монастырь жалованная грамота, юридически прикрепившая означенную территорию к обители. В документе говорится: "Се князь Андрей Васильевич пожаловал есми покровского игумена Паисея с братиею или по нем кто иной игумен будет: освободил есми им Покрову Пречистыя в дом слободу сбирати на сей стороне Волги по берегу от Рождественского врага к Покрову, и ково к себе в ту слободку перезовут жити иных княжений, а не из моей вотчины княжий Андреевы Васильевич тем их людям слобожанам не надобет моя дань на двадцать лет; а ково призовут к себе жити из его князь Андреевы вотчины безвытных людей или к себе откупив посадят, и тем людям не надобет моя дань на десять лет..."1. Приведенный фрагмент из источника XV в. позволяет понять два важных условия, определивших дальнейшее развитие Иерусалимской слободы. Во-первых, ее население должно было формироваться из жителей других княжений, а не из владений Андрея Большого. И если в отношении "безвытных" людей делалось исключение, то "письменных и вытных" принимать в слободу категорически запрещалось. Во-вторых, слобожане до конца XV ст. освобождались от налогов и податей в казну местного князя. Это должно было содействовать быстрому росту населения Иерусалимской слободы. Судебная и административная власть над территорией, согласно принятым тогда на Руси юридическим нормам, передавалась игумену Покровского монастыря. Вмешательство в дела слободы со стороны княжеской власти могло произойти только в исключительных случаях.

Документ XV в. не позволяет нам узнать, кто и откуда были первые жители слободы, указать род их занятий. Вероятнее всего, уже тогда наметился ремесленно-промысловый характер Иерусалимской слободы. Однако, возможно, какую-то часть ее населения составляли крестьяне. К сожалению, аналогичных сведений по другим монастырям не сохранилось.

Рост монастырского землевладения в XVI в. стимулировал развитие промыслово-ремесленных слобод. С одной стороны, они являлись важнейшим хозяйственным и экономическим фактором, определяющим материальное благосостояние монастырей, с другой - были неразрывно связаны с их культурной деятельностью.

В источниках имеются достаточно скудные сведения о состоянии монастырских слобод в XVI ст. Это не позволяет провести тщательного, детального анализа проблемы. Однако некоторые общие выводы и заключения сделать все-таки можно. Так, например, за Покровским монастырем в исследуемый период упоминаются "две слободы монастырские"2. Одной из них была уже упоминавшаяся Входоиерусалимская слобода. Другая, вероятно, состояла из населения, проживавшего в непосредственной близости от обители. При Николо-Улейминском монастыре существовала "слобода служек монастырских особая Никольски же именуем"3. Рядом с Кассиано-Учемской пустынью находилась "тако же служитель его и крестьян немалая слобода"4. На посаде под Алексеевским монастырем имелась одноименная слобода, упоминавшаяся в грамоте Ивана IV5. При Воскресенском монастыре также находилась ремесленная "слободка", впервые упомянутая в приправочных книгах Дмитрия Бельского 1594 - 1595 гг.6 Таким образом, все наиболее значительные местные обители в ХVI ст. уже имели промыслово-ремесленные слободы.

В большинстве источников того периода нет сколько-нибудь подробных описаний монастырских слобод, а лишь зафиксирован факт их существования. Поэтому особую ценность представляет сообщение "Угличского летописца" об Иерусалимской слободе. "А на взгорье, против Покровского монастыря по сию сторону Волги, построено было сельцо Покровского монастыря. И при нем дворы и служки монастырские. И от того сельца монастырского и до Рождественского врагу дворы ж все по берегу многия по Волге. И построены были слободою, и жители в них были служки Покровского Паисьева монастыря по данной грамоте еще самому преподобному отцу Паисию благоверным князем Андреем Васильевичем Угличским. И слобода их была на посадской земле даже и до погоста Рождественского, мало не доставая больше семидесяти дворов. А от тоя слободы и пошли посады все"7. Представленный фрагмент летописи впервые упоминает число дворов, составлявших слободу - около 70. Зная эту цифру и тот факт, что Иерусалимская слобода занимала заметное место среди промысловых и ремесленных территорий Углича и уезда, можно приблизительно определить размеры остальных монастырских слобод. Однако нельзя не сказать о неточности, которую допустил автор летописца - живший в конце XVIII в. Федор Фаддеевич Торопов - зачислив слободу в посад. Никогда на протяжении своей истории она не входила в территорию посада, хотя имела с ним давние хозяйственные, экономические связи, а лишь соседствовала8. Только столетие спустя ремесленно-промысловое население Иерусалимской слободы формально стали приписывать к угличскому посаду, что должно было увеличить количество денежных поступлений в казну. К сожалению, источники XVI в. не позволяют проанализировать качественные характеристики населения монастырских промыслово-ремесленных слобод: профессиональный состав, специализацию, семейные ремесленные династии и другие. Подобная информация появится в документах только после "польского разорения".

Первое после "польского разорения" описание промыслово-ремесленных слобод, принадлежавших угличским монастырям, зафиксировано в писцовых книгах по Угличскому уезду 1629-1631 гг.9 Самое большое число слобод принадлежало Алексеевскому монастырю, хозяйство которого стараниями строителя Мисаила восстанавливалось значительно быстрее, чем в других местных обителях. Ведущее место среди них по числу ремесленников занимала Алексеевская слобода, в которой проживали мастера следующих специальностей: кузнецы, серебренник, кожевники, каменщики, кирпичники, портные, свечники, солоденники, квасники, огородники, сапожники, хлебники, плотники, тележники. Всего более 50 человек10. К Алексеевской обители были приписаны также Петухова и Сретенская слободы, в которых однако в этот период ремесленники не упомянуты11. Монастырю же принадлежала Рыбная слобода, закрепленная государевой грамотой в 1619 г. Она состояла из двадцати одного двора рыбных ловцов12.

Довольно подробно в писцовых книгах описана слобода Воскресенского монастыря, находившаяся "под монастырем на посаде"13. В ней тогда проживали ремесленники следующих специальностей: хлебник, епанечники, кожевник, извозчики, плотники. Всего 13 человек. Этому же монастырю принадлежала находившаяся на р. Корожечне Тетерина слободка, в которой ремесленники не упоминаются14. Во Входоиерусалимской слободе проживали ремесленники Покровского монастыря - "мастеровые молотчие беспашенные люди". Всего 7 человек15. В отношении наличия промыслово-ремесленных слобод у остальных угличских обителей можно сказать следующее: ни один из монастырей, кроме вышеназванных, не обладал таковыми. В писцовых книгах, в описании Николо-Улейминского монастыря имеется указание, что "под монастырем за рчк. Улеймою слободка"16. Однако проживали в ней пашенные крестьяне, а не ремесленники. В Кассиано-Учемском, Михаило-Архангельском, Богоявленском монастырях слободы не упоминаются вообще.

Писцовые книги свидетельствуют, что события Смутного времени значительно ухудшили состояние ремесла в монастырских слободах, сократили число населяющих их промысловых людей. Так, если на конец XVI в. в Иерусалимской слободе насчитывалось около 70 дворов, то по состоянию на 1530 г. всего лишь 12, причем 8 из них пустовали.

В середине XVII в. борьба между городскими властями и местными монастырями за промыслово-ремесленные слободы стала особенно напряженной. Началом событий послужил указ царя Алексея Михайловича от 15 января 1649 г. о переводе на посады торговых и ремесленных людей из митрополичьих и монастырских вотчинных земель, расположенных вблизи посадов17. Для исполнения царского указа из Москвы в Углич был прислан "стройщик" Иван Исленев18. Посадские люди угличане в апреле 1549 г. представили ему росписи на вывод 228 дворов торговых и ремесленных людей и закладчиков. Требовали они в посад в тягло следующие группы лиц и дворов: 1. Воскресенского монастыря,что на Углече на посаде за рядами, торговые и ремесленные непашенные люди - 16 чел., да Воскресенского ж монастыря на Заводском на посаде слободка, а в ней торговые, и ремесленные, и промышленные люди непашенные - 5 чел.; 2. Живоначальные Троицы Сергиева монастыря слобода, что на Углече на посаде за рядами, торговые и ремесленные непашенные люди - 19 чел.; 3. Покровского монастыря слобода близко посаду лавочные, и торговые; и ремесленные, и промышленные люди (из них у одного 5 братьев) - 17 чел.; 4. Алексеевского монастыря слобода на Угличе на посаде торговые лавошные и ремесленные люди непашенные (из них двое с сыном и двое с братом) - 100 чел., Алексеевского монастыря блиско посаду Рыбная слобода, а в ней лавочные торговые и ремесленные люди непашенные - 22 чел., да Алексеевского же монастыря слободка Роговка блиско посаду, а в ней пашенные люди - 7 чел., того же Алексеевского монастыря, что на Углече, Стретенская слободка блиско посаду пашенные люди - 3 чел..."19. Приведенный в качестве примера фрагмент документа позволяет проанализировать состояние монастырских промыслово-ремесленных слобод в середине XVII ст. Сразу можно отметить,что к этому времени заметно возросла по сравнению с 1620-ми гг. общая численность "торговых, ремесленных, промышленных непашенных" людей. Данный факт свидетельствует об укреплении экономического и хозяйственного потенциала монастырских слобод, повышении их значимости в жизни Угличского Верхневолжья. Самым большим числом ремесленников и промысловых людей обладал Алексеевский монастырь. Из общего числа слободского населения 132 чел. (двора) 122 чел. (двора) приходилось на "непашенных" и только 10 чел. (дворов) на "пашенных" людей. На 2-м месте по показателям находился Воскресенский монастырь, в двух слободах которого был 21 двор "непашенных" людей. Ненамного меньше промысловых людей насчитывалось в Иерусалимской слободе - 17 дворов. В остальных угличских обителях промыслово-ремесленных слобод не имелось.

Учитывая пожелания горожан, подавших свое прошение, Иван Исленев "отписал к Углечу в посад Покровского монастыря Иерусалимскую слободку"20. Однако настоятель и братия Покровского монастыря не согласились с таким решением и подали царю Алексею Михайловичу свою челобитную, в которой указывали на удаленность слободы от территории посада и неправомерность ее изъятия21. После длительных споров и тяжбы монастырские власти смогли убедить государя в своей правоте. Несмотря на жалобы посадских Иерусалимская слобода осталась за монастырем.

Сходным образом развивались события и в других угличских обителях. Так, после составления строельных книг и утверждения их в Приказе Сыскных Дел у Алексеевского монастыря были взяты все затребованные территории. Однако игумен Дионисий уже в 1650 г. оспорил решение государева дьяка, отписавшего монастырскую Рыбную слободу в посад. Поданная им челобитная была удовлетворена царем22. То же получилось со слободами Роговкой и Сретенской, которые по грамоте из Сыскного Приказу "к посаду отписать не велено"23. П.П. Смирнов, подводя результаты посадской реформы, достигнутые в Угличе, указывал, что у монастырей было изъято в посад около 130 дворов промыслово-ремесленного населения24. "...Из-за Алексеевского монастыря Алексеевская слободка, опричь Роговки и Стретенки, из-за Воскресенского монастыря Воскресенская слободка, торговые, и лавочные, и ремесленные непашенные люди отписаны к Угличу в посад и ныне в посаде"25. Таким образом, угличские монастыри в ходе посадской реформы лишились значительной части своего промыслово-ремесленного населения. Это существенно ослабило их экономические позиции, но, одновременно, способствовало объективно дальнейшему развитию посада.

Во второй половине XVII ст. за монастырями Угличского Верхневолжья сохранялись только две слободы: Входоиерусалимская и Рыбная, в которых имелось промыслово-ремесленное население. В писцовых книгах по Угличу 1674-1676 гг. зафиксированы данные о состоянии Иерусалимской слободы в указанный период. Наибольший интерес для исследователей представляют сведения о численности и профессиональном составе ее промыслово-ремесленного населения. В слободе кроме лиц духовного звания проживали ремесленники следующих специальностей: сапожники, оконнишники, кожевники, калашники26. Всего 27 человек. Некоторые из мастеровых людей Иерусалимской слободы имели на торгу собственные лавки. Писцовые книги позволяют говорить об увеличении к 70-м гг. ХVII в. числа дворов и росте населения в Иерусалимской слободе. Однако она так и не смогла достичь своих прежних размеров, которые имела накануне Смутного времени.

Составление в 1674-1677 гг. новых писцовых книг послужило поводом для возобновления многих старинных споров и тяжб. Пользуясь случаем, жители угличского посада предприняли еще одну попытку изъять Иерусалимскую слободу у Покровского монастыря. Свои притязания они мотивировали тем, что слобода находится на посадской земле и была населена посадскими жителями, сошедшими от скудости. Новый государь принял такое решение: слободу оставил за монастырем, но запретил ее населению заниматься ремеслами и промыслами27. Тогда же сократились размеры городских владений Алексеевского монастыря. Своей грамотой к составителям писцовых книг царь Федор Алексеевич повелел слободы Роговку и Сретенскую, а также сельцо Коренево "... по прежним указам блаженныя памяти отца нашего Великого Государя и по соборному уложенью и по вашему досмотру, и по мере очистить, и отвесть ту землю к Угличу к посаду"28. Вероятно, что в этот же период была переведена в посад и Рыбная слобода.

Таким образом, к концу XVII в. угличские монастыри лишились своих промыслово-ремесленных слобод, признанных юридически городскими территориями. Это заметно ослабило экономические, хозяйственные позиции обителей, а также повлияло на развитие ремесла в крае.

  1. Список с жалованной грамоты Андрея Большого Угличскому Покровскому монастырю //Труды ЯГУАК. М., 1892. Вып. 2. С. 337.
  2. ГМЗРК. Р-48. Угличский летописец. Л. 69 об.
  3. Там же. Л. 76.
  4. Там же.
  5. Жалованная грамота Алексеевского монастыря //ЯЕВ. 1897. № 18. Ч. неофиц.
  6. Липинский М.А. Углицкия писцовые книги. Углицкий уезд в 17 в. Ярославль, /1887-1888/. С. 299.
  7. Угличский летописец. Л. 139.
  8. См.: Денисов В.В. Угличская Иерусалимская слобода: исторический очерк (Подвижник отец Петр Иерусалимской слободы). Углич, 1995. С. 7-8.
  9. Липинский М.А. Указ соч. С. 619.
  10. Там же. С. 219.
  11. Там же.
  12. Там же. С. 220
  13. Там же. С. 229.
  14. Там же.
  15. Там же. С. 198.
  16. Там же. С. 229.
  17. Законодательные акты русского государства второй половины 16 - первой половины 17 века. Л., 1986. С. 230 (№ 345).
  18. Смирнов П.П. Посадские люди и их классовая борьба до середины 17 века. М., 1948. Т. 2. С. 395.
  19. Там же. С. 542.
  20. Список с грамоты о посадских тяглых людях, которые живут в Иерусалимской слободе 7184 года //Труды ЯГУАК. М.,1892. Вып. 2. С. 350.
  21. Там же.
  22. Жалованная грамота царя Алексея Михайловича на Рыбную слободу 1650 г. //ЯЕВ. 1897. № 20. Ч. неофиц.
  23. Список с грамоты подкрепительной писцовой книге Михаила Самарина 7184 году //Труды ЯГУАК. Вып. 2. С. 308.
  24. Смирнов П.П. Указ. соч. С. 543.
  25. Список с грамоты подкрепительной... С. 311.
  26. Писцовые книги стольника Михаила Федоровича Самарина и подьячего Михаила Русинова 1674 года //Труды ЯГУАК. Вып. 2. С. 122.
  27. Список с грамоты о посадских тяглых людях... С. 356.
  28. Список с грамоты подкрепительной... С. 313.

Доходный дом - новое явление в архитектуре и быте русских провинциальных городов второй половины XIX века. В это время, как отмечают исследователи, в городе понятие "жилой дом" уже не так часто совпадает с понятием "жилище семьи": в это время уже существенное значение имеет понятие "квартира"1. В начале XX в. в Ростове значительная часть горожан (76 %) проживала совместно с квартирантами или полностью сдавала дом квартиросъемщикам2.

Доходный дом имеет свою предысторию. Сдача жилья внаем практиковалась и в более раннее время, даже в XVII и в XVIII столетиях. Cдача квартир была особенно развита в тех городах, в которых размещалась регулярная армия или где проводились большие ярмарки. Оба эти случая были характерны для города Ростова3. Еще в самом начале прошлого века некоторые ростовские купцы стали извлекать значительную выгоду в период ярмарок не только от того, что продавали свои товары, но и от того, что сдавали часть помещений иногородним купцам под торговлю и жилье. Одним из первых купцов, построивших специальное здание "для приезжих", был Андрей Михайлович Серебренников. Сохранился документ 1803 года, в котором описаны "покои", сдаваемые Серебренниковым во время Ростовской ярмарки. Этот документ для данного исследования интересен тем, что содержит описание первых "мебелированных комнат". Всего в доме Серебренникова было двадцать "покоев", некоторые из них имели одно, а некоторые два или три окна. В каждой комнате находились "изразчатая" или кирпичная печь, "тесовые лавки". Более дорогие "покои" имели при себе чулан, печь с лежанкой, иногда стол, переносную скамью, стулья4. Более поздние документы также дают нам описание помещений, сдаваемых в "ярмарочный сезон". Например, в договоре 1867 г. между купчихой Кайдаловой и торговым крестьянином Красновым сказано, что она, Кайдалова, отдает ему свой каменный дом по Московской улице "для приема приезжающих разных лиц" - "в нижнем этаже одну кухню и три покоя, в верхнем шесть покоев и коридор". Здесь также находим такую интересную приписку: "Принимать постояльцев только на время ростовской ярмарки, а постояльцам постоянно квартирующим не отдавать и ничем не занимать"5. Таким образом, мы видим, что к этому времени в Ростове уже существовала жилищная проблема, так как имелись "постоянно квартирующие" люди.

Право на немедленное безоговорочное предоставление жилплощади имели только военнослужащие и государственные чиновники. Известно, что по этой причине горожане выполняли постойную повинность, по которой были обязаны предоставлять жилье для солдат и офицеров военных частей, находившихся в данный момент в городе. В Ростове для распределения по квартирам военных, а также и приезжающих чиновников была создана специальная Квартирная комиссия, которая просуществовала с 1809 по 1871 гг. Комиссия заключала с владельцем жилых помещений договор, в котором оговаривались все условия сдачи жилья.

Эти многочисленные договоры показывают нам повседневный быт русского офицерства и чиновничества, вынужденного иногда подолгу пребывать в провинции. Как правило, офицеры и чиновники располагались в каменных двухэтажных домах, принадлежавших богатым ростовским купцам. Например, купцы Мальгины в 1852 г. сдавали в одном из своих домов, расположенном в центре города, восемь комнат на втором этаже и три комнаты на первом, при которых имелась кухня с перегородкой "для людей" и два чулана. Во всех помещениях стояла "приличная мебель со всеми принадлежностями обыкновенно в хороших домах находящихся", а во дворе имелись "удобные помещения для экипажей, каменный каретник и конюшня для четырех лошадей"6. Владельцы дома обязывались "все комнаты содержать так, чтобы в них холоду, сырости и дурного запаху и угару не было, и освещать оные приличным образом, а при высших особах в их помещениях восковыми или стеариновыми свечами"7. Ниже, здесь же, читаем: "На кухне и в буфете иметь посуду, белье, и необходимое количество прибору для шести особ, и самовар с угольями; при дому иметь речную чистую без запаха воду, и погреб на летнее время набивать льдом"8.

Примерно на таких же условиях сдавался и дом купца П.В. Хлебникова "для генералов и чиновников". Дом был каменный в три этажа, находился также в центре города. На первом этаже сдавалась одна комната - "людская", на втором - четыре, на третьем - пять. Все комнаты были меблированы9. В некоторых договорах указывался и размер помещений. Так, например, в договоре купеческой вдовы Кайдаловой даны следующие размеры сдаваемой жилой площади: две комнаты по 25 кв. м, следующие - 18 кв. м., 17 кв. м и 15 кв. м10. Стоимость предоставляемых для жилья помещений в каменных купеческих особняках "вместе с отоплением, освещением, мебелью и прислугой" была около 600 - 500 рублей в год.

Офицерам нижних чинов предлагали более дешевые квартиры, обычно в деревянных одноэтажных домах. Здесь примером может послужить дом губернской секретарши М.Г. Боголюбской по Московской улице (договор 1848 г.) - одноэтажный деревянный с тремя комнатами, кухней и сараем для семи лошадей. За весь дом, "с отоплением, освещением и приличной мебелью", хозяйка брала всего 35 рублей в год11. За такую же сумму и на таких же условиях сдавали свои деревянные одноэтажные дома купецкий сын Д.А. Серебренников, купец Д.М. Рахманов и др.12 Важным условием при сдаче помещений для военных людей было наличие конюшни.

После отмены крепостного права и проведения целого ряда буржуазных реформ начался бурный процесс урбанизации, который захватил не только крупные, но и небольшие города. В это время "сдача квартир" превращается в своеобразный городской промысел. Исследователи отмечают, что во всехгородах имелся свободный квартирный фонд, находившийся в постоянном обращении13. Можно сказать, что его наличие составляло одну из специфических черт городского образа жизни.

В погоне за прибылью многие владельцы недвижимости максимально расширяли жилплощадь. В фонде Ростовской городской управы имеется немало документов, относящихся к 1870-м - 1910-м гг., свидетельствующих о частом обращении жителей за разрешением построить рядом с домом один, два, а то и три флигеля (рис. 1) или перестроить имеющийся дом, чаще всего увеличить его за счет надстройки второго этажа (рис. 2, 3). Таким образом, еще до появления в городе собственно доходных домов, многие городские дома постепенно превращались в "доходные". Для примера можно привести следующий документ из фонда городской управы: "На Всехсвятской улице крестьянкой Анной Ивановной Ереминой перестроен деревянный одноэтажный дом в двухэтажный с увеличением в длину на 16 аршин ... Низ дома сдается под квартиру за 10 рублей, вверху проживает хозяйка, флигель, переделанный из бани, сдается за 2 рубля 50 копеек"14.

План одного из этажей двухэтажного дома М.И. Ивановой, находившегося по улицам Окружной и Заровской, показывает нам еще один из вариантов увеличения жилой площади дома (рис. 4). Это был дом с тремя окнами по фасаду, с парадным входом и верандой. Немного сзади, с правой стороны отдома находился флигель, который был соединен с основным объемом сложным пристроем, образовавшим длинный коридор, куда можно было попасть и с парадного входа и со двора. Позади общего объема дома - еще один пристрой, где находился туалет. В бывшем флигеле размещалась квартира из двух смежных комнат и кухни, в основном объеме - две квартиры из двух смежных комнат, с общей кухней и небольшой прихожей15. Очень часто в доходные дома превращались некоторые купеческие и дворянские особняки.

Так например, в известном доме купца Кекина на Покровской улице, по переписи населения Ростова 1897 г., кроме семьи самого городского головы Федора Леонтьевича Кекина, проживала семья капитана артиллерии третьей гренадерской бригады А.Д. Ушакова, а также семья дворянина А.М. Ошанина16.

Собственно доходным домом являлся дом, построенный специально для сдачи его помещений под жилье. Исследователи считают, что характерной чертой таких домов является наличие нескольких или многих одинаковых ячеек - квартир17. В Москве и в Петербурге доходные дома появились намного раньше, чем в губернских и, тем более, уездных городах. Многие столичные дома были значительных размеров и строились известными архитекторами18. Но в малых российских городах такие многоквартирные доходные дома встречаются очень редко.

Рассмотрим более подробно типичные ростовские доходные дома, которые начали появляться на улицах города в конце 1870-х годов и существенно повлияли на его внешний облик. Но, важно отметить, что эти дома, по меткому замечанию исследователя деревянной архитектуры Ю. Барашкова, "будучи продолжением того развития, которые с изменением экономических отношений претерпевал дом традиционный, не утратили положительных качеств индивидуальной архитектуры, не вошли в противоречие с размерным, спокойным образом жизни провинциального города, никого не шокировали своим вторжением в его ткань"19. Типичный ростовский доходный дом - это деревянное (реже смешанное) двухэтажное здание, в основе которого лежали различные типы городского дома (трехкамерного, пятистенка, крестовика). По внешнему виду это были дома в три, четыре, пять или более окон по фасаду. По своему декоративному убранству они развивались по трем основным направлениям. Первое было основано на традициях народного жилища, поэтому сохранило присущий последнему резной декор. Второе направление было связано с профессиональной архитектурной деятельностью, при которой в городских домах воплощались в дереве различные формы каменных сооружений. И, наконец, к третьему направлению, появившемуся в начале ХХ столетия, относятся дома с присущими элементами модерна: криволинейными линиями, эркерами, открытыми верандами. Все эти доходные дома были рассчитаны на четыре, шесть, реже восемь или десять квартир. Иногда владелец дома увеличивал жилищную площадь различными пристройками, делая дом многоквартирным. Такими большими (для Ростова) доходными домами были дом Полушкиной по Благовещенской улице, в котором было 18 квартир и проживало 105 человек, а также 16-ти квартирный дом Лыкова по Успенской улице20 (к сожалению, эти дома не сохранились).

Если в основе доходного дома лежал тип трехкамерного городского дома, то он не имел парадного входа, вход был с торца (один, два или три, в зависимости от количества квартир). Доходный дом, в основе которого лежал тип дома-пятистенка или крестовика, имел один или два парадных крыльца. Парадный вход сразу же вел на второй этаж, где находились более дорогие квартиры. Входы на первый этаж, а также и на ту часть второго этажа, квартиры которой выходили не на улицу, а во двор, располагались в торце дома или в его задней части.

Квартиры состояли из двух-четырех комнат, кухни и туалета, который располагался в пристрое вместе с лестницей (в домах-пятистенках и крестовиках) или в специальном пристрое в торце здания (в домах, в основе которых лежал трехкамерный дом). Туалет типа люфт-клозет обычно являлся общим на весь этаж. В этом же пристрое размещались кладовые и чуланы, а в некоторых домах террасы или открытые веранды. Квартиры отапливались печами: русскими, голландскими, утермарками; освещались керосиновыми лампами. В 1910-е годы в некоторых домах стали появляться электричество и водопровод. В дворе доходного дома находилось несколько сараев, в некоторых имелись каретник и погреб, и, очень редко, баня.

К сожалению сведений о внутренней планировке квартир сохранилось немного, поэтому любой план доходного дома представляет значительный интерес. План двухэтажного дома в пять окон по улице Успенской показывает, что в основе сооружения лежал тип трехкамерного дома. Бывшие сени, делившие дом на две половины, образовали коридор, в который можно было попасть из террасы, пристроенной к левой стороне дома. Планировка этажей аналогична друг другу: в передней части здания находилось две комнаты (одна в два, другая в три окна), в задней части, через коридор, комната и кухня21. В отличие от вышеописанного дома М.И. Ивановой, в котором некоторые комнат были смежными, здесь все комнаты отдельные. План дома П.К. Муравьевского по улице Ярославской показывает нам приспособление под доходный дом городского дома-пятистенка (рис. 5). Здесь также планировка первого и второго этажей полностью повто ряют друг друга. В дом можно было попасть и с парадного входа, и со стороны двора. В передней парадной части дома находилась квартира из двух смежных комнат, кухни и небольшой прихожей. В задней половине дома мы видим коридор, разделяющий его на две половины. В коридор выходят двери двух не смежных между собой комнат и кухни, а также чуланчика, где располагался и туалет. Этот чуланчик соединен дверью с прихожей передней части дома22.

Особняком стоят дома, которые были предназначены не только под жилье, но и под торговлю. Такие каменные дома строились в центре города. В Ростове они появились, как уже указывалось выше, на рубеже XVIII-XIX столетий, и продолжали строиться на протяжении всего XIX столетия. Но особенно много их появилось в конце XIX - начале ХХ вв. Это дома М.Н. Галашиной, П.И. Гурьичева, А.А. Галашина, И.А. Полушкина. Под жилые помещения отводились верхние этажи. В них обычно поселялись люди, связанные с коммерцией и торговлей. На поэтажных планах дома М.Н. Галашиной (рис. 6) мы видим, что в доме имелись 4 квартиры, располагавшиеся на втором и третьем этажах (первый этаж был полностью торговый). Квартиры-ячейки жилых этажей были аналогичны друг другу. На каждом этаже было по две квартиры, между которыми находилась лестничная площадка. Одна квартира была меньшего размера, состояла из двух помещений в два и одно окно. Другая, большего размера, состояла из трех помещений в три, два и одно окно23. Некоторые сведения о квартирной плате дают подворные бланки домовладельцев Ростова за 1883 г.24 Эти бланки показывают, что квартиры в двухэтажных деревянный домах не в центре города стоили относительно недорого: от 120 рублей в год (это за квартиру в пять-шесть комнат с отдельной кухней) до 25 рублей (за одну комнату с общей кухней). В центре города в каменном доме квартира стоила значительно дороже. Так, например, в доме наследников Мальгиных пятикомнатная квартира с кухней стоила 480 рублей, а двухкомнатная - 132 рубля. Отметим, что при этом доме было две конюшни, два сарая, погреб, баня и небольшой сад25.

Исследуя доходный дом как элемент урбанизации города, интересно рассмотреть его в самых разных аспектах. Каждый доходный дом жил своей особенной жизнью. Он был не настолько велик, чтобы его жители не знали друг друга. Между ними складывались определенные взаимоотношения. Они были связаны не только общим двором, но и общим коридором, террасой, кухней, туалетом. По словам M. Perrot, каждый дом имел свои сцены и кулисы, где раздавались крики и шепоты его обитателей, он не знал секретов26. В своей совокупности доходные дома являлись зеркалом городской жизни. Таким образом, история доходных домов является важной частью изучения культуры и быта русского города XIX и начала ХХ столетий.

В первую очередь встают вопросы о владельцах доходных домов и о людях, населявших их. Изучение 28 домов27 Ростова дало интересные наблюдения и результаты.

Основными домовладельцами являлись ростовские мещане28. Большая часть владельцев жила только доходом от сдачи квартир, но некоторые имели и дополнительный источник существования. Например, содержали булочную или галантерейную лавку; один хозяин дома "торговал газетами", а мещанин Василий Юрыгин, имевший в своем доме восемь квартиросъемщиков, работал приказчиком на льнопрядильной фабрике29. Один из рассмотренных домов (по Спасской улице) принадлежал рабочему-сортировщику льнопрядильной фабрики Смирнову. Этот небольшой дом достался ему по наследству от родителей, занимавшихся торговым огородничеством. Внаем сдавалось три квартиры: семье рабочего-чесальщика, семье работницы фабрики и нищей30. Так что доход от таких квартирантов был невелик.

В рассмотренных 28 доходных домах проживало 129 семей. По социальному положению квартиросъемщиков они подразделялись следующим образом: лицам дворянского сословия принадлежало 6 квартир, духовного звания и церковнослужащим - 5, военнослужащим - 2, купцам - 3, мещанам - 55, крестьянам, занимавшимся отхожими промыслами - 53, солдаткам - 5. Из приведенных цифр видно, что основными квартирантами были мещанские и крестьянские семьи. Но здесь нужно сделать существенную поправку. Дело в том, что 41 квартиросъемщик (главы семей), которые относились к мещанскому или крестьянскому сословиям, работали на ростовских фабриках мастерами, квалифицированными рабочими и чернорабочими. То есть фактически это были представители рабочего класса. Если учесть эту поправку, то на "чистых" крестьян и мещан остается 67 семей.

Главы мещанских и крестьянских семей занимались ремеслом или мелкой торговлей. Так, было 13 семей портных, 8 - сапожников, 4 - плотников, 3 - кузнецов, 8 - мелких торговцев, 7 - приказчиков различных лавок, а также семьи картузников, позолотчиков, печников, маляров, извозчиков, часовых мастеров. Из неремесленных и торговых профессий проживали семьи государственных служащих (5), бухгалтеров (2), живописцев и финифтянщиков (4), а также представителей интеллигентных профессий - семья учителя и семья городского врача. Имелись и семьи, жившие за счет доходов с капитала (в основном, семьи купеческих вдов), а также семьи низшего слоя городского общества - прачек, поденщиков, нищих.

Интересно то, что в одном доходном доме можно было найти квартиросъемщиков из разных общественных прослоек. Например, в доме мещанки Е.И. Чуксиной по Покровской улице было шесть квартир. В первой проживала портниха, во второй - прачка с "соквартирником" сапожником, в третьей - "кучер без места", в четвертой - сама домовладелица, в пятой - маляр-стекольщик и, наконец, в шестой - генерал-майор, командир гренадерской артиллерийской бригады31.

"Перемешивание" представителей разных социальных групп в одном доме имело место не только в малых городах, но и в губернских и столичных. Такое положение было характерно и для западных городов первой трети XIX в. R. Guerrand пишет, что во Франции "типичное общественное жилье исчезает после революции, соответственно дома для богатых и бедных стали строить в разных местах. Старые гравюры показывают, что квартиры на более высоких этажах были менее дорогостоящими и удобными, чем на нижних этажах, но самой неудобной была мансарда. Владельцы второго, благородного этажа, вскоре переезжали в новейшие кварталы, в более привилегированную часть города"32. Такой "исход" богатых людей в престижные дома наблюдается в русских городах в конце XIX в. (в крупных городах немного раньше), когда для рабочих при фабриках начали строить специальные дома казарменного типа - "отели плотвы" (M.Perrot), превратившие городские окраины в трущобы. Ростовский краевед А.А. Титов оставил нам описание условий быта городского рабочего: "теснота, сырость, грязь, спертый зловонный воздух и отсутствие положительно всякого, даже самого дешевого комфорта, делающего сносной трудовую жизнь"33.

Каждая квартира большого дома была заселена довольно плотно. Очень часто сами квартиросъемщики пускали на свою площадь дополнительных квартирантов, которые в документах значатся как "постояльцы" и "жильцы". Пока мне не удалось обнаружить разницу между двумя этими понятиями. Скорее всего, это связано со сроком пребывания человека в квартире. По-видимому, жилец - это более стабильный съемщик, которому, может быть, отводилась в квартире отдельная комната. С.Б. Рождественская в своем исследовании домов рабочих Горьковской области отличает "нахлебников" от квартиросъемщиков. Она пишет, что нахлебниками являлись временные, сезонные рабочие, которые имели только сундук с личными вещами34. Вполне возможно, что и в нашем случае постоялец - это временный житель.

Это положение косвенно подтверждает список квартирантов в доме ростовского мещанина Ф.Т. Мастерова35. В первой квартире проживала семья сапожника, во второй - семья рабочей-мотальщицы с тремя жильцами, в третьей - семья поденщицы с двумя жильцами, в четвертой - работница фабрики с двумя жильцами, в пятой - крестьянин, который "держит нахлебников - постояльца и четырех ночлежников", в шестой квартире проживала семья кожевника вместе со своими подмастерьями. То, что здесь постоялец и ночлежники объединены одним словом "нахлебники" позволяет предположить, что постоялец - это временный житель, снимавший угол в квартире на очень короткий срок.

Приведенный выше список квартирантов наглядно показывает, что сдача основными квартиросъемщиками углов и комнат в своих квартирах была очень развита. Кроме того, источники свидетельствуют, что мастера-ремесленники очень часто проживали на отведенной им жилплощади вместе со своими подмастерьями и учениками. В документах эта категория людей называется "служителями" или "работниками". А дворяне, военные, чиновники, представители интеллигенции проживали вместе со своими слугами: горничными, кухарками, нянями, кучерами.

Таким образом, плотность заселения квартир часто превышала все санитарные нормы. Чтобы не быть голословной, приведу следующий пример. В доме М.М. Зеленовой по Городской улице было пять квартир. В первой, четырехкомнатной, проживала сама хозяйка с четырьмя детьми, а также семья чиновника почтового телеграфа Чиркова и чиновник Сперанский. Итого 10 человек. Во второй квартире, состоящей из двух комнат, проживало три семьи: торговца, сторожа и рабочего, в общей сложности 12 человек. И только в третьей, четвертой и пятой квартире, состоящих из одной комнаты и кухни каждая, проживало по одной семье из четырех человек36. Здесь мы видим, что в доходных домах отдельные квартиры превращались в коммунальное жилье с общей кухней. Конечно, это было не обязательно в каждом доме. Но уплотнение жилья было общей тенденцией. И если мы сравним домовые ведомости за 1897 г. с ведомостями 1918 г., то ясно увидим, что квартиры становятся все более переполнены жильцами.

Важно отметить, что длительное время простые горожане не проявляли особого интереса к "жилищному вопросу", то есть к "чистоте воздуха" и "здоровому жилью". Только в самом конце прошлого столетия начали говорить о "минимальных приемлемых нормах" квартиры, которые определялись количеством квадратных метров пространства, необходимого для удовлетворения основных жизненных потребностей. В популярной литературе (например, в журнале "Домострой") начали печатать статьи об обязательном соблюдении гигиены жилья. В одной из статей отмечается, как отрицательно действует на здоровье сырое помещение, в котором "при недостаточном отоплении холодно, при усиленной топке получается уже баня или теплица. В обоих случаях обитатели постоянно рискуют простудиться и получить ревматизм, катарр, лихорадку, даже тиф, самое меньшее - постоянную головную боль"37.

Тенденция "уплотнения" связана с общими изменениями в структуре городского населения, произошедшими в течение XIX в., особенно во второй его половине. В городе появился совершенно новый, мобильный слой людей, "не обремененных" излишней собственностью, даже традиционной для малых русских городов собственностью на жилье. Этот слой людей все больше растет. В начале ХХ в., как уже указывалось выше, в доходных домах Ростова проживало более 70 % населения. Нет сомнения, что эта своего рода "революция образа жизни" тесно связана с наступившей капиталистической эпохой.

Начиная с середины XIX столетия и вплоть до 1917 г. доходный дом становится определяющим для культурно-бытового облика города. Он влияет не только на его внешнее лицо, но и на содержание внутренней жизни горожан. Изучение городского быта этого отрезка времени во всем его многообразии невозможно без исследования доходного дома как особого типа городского жилища и особого образа жизни его обитателей. Таким образом, изучение доходного дома связано с широким кругом вопросов; в данном исследовании эти вопросы лишь намечаются, а их конкретизация - задача последующих работ.

  1. См., напр.: Анохина Л.А., Шмелева М.Н. Быт городского населения средней полосы России. М., 1977. С.130.
  2. В 1910-е годы в Ростове было 1030 домов. Из них только в 178-ми семьи проживали отдельно без квартирантов (17 %); 21 дом принадлежал городским властям и другим ведомствам (2 %); 45 домов принадлежали церквям и монастырям (4 %); 786 домов являлись доходными (76 %). Сведения даны по "Списку владений по городу Ростову 1920 г.", который был составлен до передачи многоквартирных домов жилищным кооперативам. РФ ГАЯО. Ф. Р-152. Оп. 1. Д. 52.
  3. Рабинович М.Г. Очерки этнографии русского феодального города. М., 1978. С. 48; Он же. Очерки материальной культуры русского феодального города. М.,1988. С. 98.
  4. РФ ГАЯО. Ф. 204. Оп. 5. Д. 795. Л. 198.
  5. РФ ГАЯО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3709. Л. 3 об.
  6. РФ ГАЯО. Ф. 75. Оп.1. Д. 290. Л. 4.
  7. Там же.
  8. Там же.
  9. РФ ГАЯО. Ф. 75. Оп. 1. Д. 290. Л. 5.
  10. РФ ГАЯО. Ф. 75. Оп. 1. Д. 526. Л. 3.
  11. РФ ГАЯО. Ф. 75. Оп. 1. Д. 526. Л. 56.
  12. РФ ГАЯО. Ф. 75. Оп. 1. Д. 526. Лл. 5, 58, 59, 70 об.
  13. Анохина Л.А., Шмелева М.Н. Быт городского населения... С. 130.
  14. РФ ГАЯО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 1061. Листы без пагинации.
  15. РФ ГАЯО. Ф. 2. Оп. 1.Д. 691.
  16. ГАЯО. Ф. 643. Оп. 3. Д. 765. Л. 28.
  17. Рабинович М.Г. Очерки материальной культуры русского феодального города. М., 1988. С. 112.
  18. Кириченко Е.И. История развития многоквартирного дома к. XIX - н. ХХ вв. (Москва - Петербург). М., 1964.
  19. Барашков Ю. Ностальгия по деревянному городу. М., 1992. С. 51.
  20. РФ ГАЯО. Ф. Р-152. Оп. 1. Д. 52.
  21. РФ ГАЯО. Ф. 76. Оп. 1. Д. 40.
  22. РФ ГАЯО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 977.
  23. РФ ГАЯО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 340.
  24. РФ ГАЯО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 280.
  25. Там же. Л. 10.
  26. Perrot M. At Home // A History of Private Life. IV. London. P. 343.
  27. В это количество входят не только собственно доходные дома с характерными для них квартирами - ячейками, но и традиционные городские дома, в которых часть помещений сдавалась в наем.
  28. Из 28 рассмотренных домов мещанам принадлежало - 25, остальные три дома принадлежали дворянину, купцу, рабочему.
  29. ГАЯО. Ф. 643. Оп. 3. Д. 758. Л. 21.
  30. ГАЯО. Ф. 643. Оп. 3. Д. 759. Л. 10.
  31. ГАЯО. Ф. 643. Оп. 3. Д. 767. Л. 42.
  32. Guerrand R.-H. Private Spaces // A History of Private Life. IV. London. P. 360.
  33. Титов А.А. Статистико-экономическое описание Ростовского уезда Ярославской губернии. СПб.,1885. С. 200.
  34. Рождественская С.Б. Жилище рабочих Горьковской области (XIX-XX вв.). М., 1972. С. 60.
  35. ГАЯО. Ф. 643. Оп. 3. Д. 759. Л. 13.
  36. РФ ГАЯО. Р-152. Оп. 1. Д. 21.
  37. "Домострой. Журнал для всех горожан, дачников и сельских жителей. 1892". Изд. Л.П. Сабанеева. М., 1892. С. 51.

В трехтомном "Собрании поучительных слов и других сочинений" св. Дмитрия Ростовского, опубликованном в Москве в 1786 г. и состоящем из шести частей, имеются три текста, объединенных в пятой части в небольшой комплекс, словно представляющий единое произведение, состоящее из "Слова о умерших" и двух "Слов на поминовение". Обратившись к этим трудам св. Дмитрия Ростовского, мы считаем необходимым рассмотреть особенности их образного строя в связи с общеевропейскими - и западными, и восточными - традициями восприятия и истолкования общей темы "Памятования о смерти" - "Memento mori".

"Слово о умерших" открывается строкой из Апокалипсиса, выполняющей роль эпиграфа (л. РД об.): "Блаженны мертвии, умирающии о Господе" (Апокал. 14. 13). В тексте автор следует наиболее общим традициям напоминаний о смерти, выстраивающихся в общеизвестные смысловые схемы, которые нам хотелось бы определить как общеевропейские иконографические схемы, посвященные теме смерти. Следуя классическим традициям риторической культуры, св. Дмитрий Ростовский заимствует их из Нового и Ветхого Завета, в начало текста ставя строку из Книги Сираха: "Поминай последняя твоя, и во веки не согрешиши", - общеизвестную морально-назидательную формулу эпохи средневековья и Нового времени, более широко распространенную в западноевропейской культурной традиции.

"Не погрешим убо, егда смерть назовем вселенским учителем" (л. РЕ об.) - эта строка св. Дмитрия Ростовского воспринимается шире, чем общий смысл отмеченного ею фрагмента "Слова о умерших", показывающего всю обреченную смерти землю. Особенности осмысления темы автором, явившим слушателю и читателю принципиально новый стиль словотворчества, характерный для России рубежа XVII - XVIII вв., заставляют воспринимать слово "вселенское" скорее как глобальную общекультурную связку, определяющую общие пути прохождения символа через культуру разных времен и народов. Притом в трактовке св. Дмитрия Ростовского несомненно преобладают западноевропейские традиции, впрочем и прежде известные на Руси - самыми наглядными примерами тому являются фрески, трактующие тему смертного часа, в усыпальнице Ивана IV Грозного в Архангельском соборе Московского Кремля и фрагмент иконы "Четырехчастная" из Благовещенского собора Московского Кремля (середина XVI в.). Обратим особое внимание на трактовку образа смерти у св. Дмитрия Ростовского: "Вместо учителя смерть, яже аще и уста мертвостию заключенна имать, и язык недвижимый, согнивший, и гортань безгласну: обаче паче трубы велегласне вопиет, и вопиением своим всех сердца проникает" (л. РЕ). Отметим почти натюрмортный подход к проблеме осмысления смерти, показанной не в образе отвлеченной аллегории, а конкретно, в виде мертвеца во гробе: "Смотри труп мертв во гробе, и внемли, что, к тебе, аще и не словом обаче самим делом вещает: каков ты ныне еси, аз бех таковый, каков же аз есмь, ты будеши вскоре, и еже мне бысть днесь, то тебе утро" (л. РЕ).

В древнерусской культуре образ смерти распространен более в литературной, чем в изобразительной традиции - в морально-назидательной притче, истолковании библейских текстов, и т. д. Рассматривая "Слова" св. Дмитрия Ростовского, эту традицию ни в коем случае нельзя игнорировать, и все же больше связей его тексты обнаруживают с некоторыми особенностями западноевропейской культуры XVI - XVII вв., связанными с трактовкой образа смерти в русле общеевропейского маньеризма и барокко, например, последние слова вышеприведенной цитаты: "Еже мне бысть днесь, то тебе утро" - аналогичны широко распространенной латинской фразе: "Hodies mihi - cras tibi", в XVI - XVII столетиях обретшей роль морально-назидательной поговорки, нередко воспроизводившейся в произведениях графики и живописи того времени. Она вошла и в западноевропейские эмблематические сборники - многие эмблемы, посвященные теме смерти и бренности земного бытия, сопровождаются подобными надписями1.

"Слово на поминовение Иоанна Семеновича Грибоедова Столника Его Царскаго Величества" (л. РS) развивает далее тему соотношения смерти с временными сроками, тем более что Иван Семенович Грибоедов умер в молодых годах, до срока. Тема времени, безусловно подвластного смерти, звучит в начале "Слова": "...понеже смерть не смотрит времени, не изчитает лет, не ждет старости, не щадит юности, не спрашивает готовности..." (л. PS об.). Вслед за этим логически проходит традиционное для всех эпох и народов уподобление смерти жнецу или косарю. У св. Дмитрия Ростовского это уподобление, при всей традиционности, настолько своеобразно, что необходимо привести большую цитату целиком: "...Якоже кто исшедый с косою на пожню, не смотрит, не разбирает травы от цветов, цветов от травы: но вся копну косит присвядшая и новопрозябшая, увядающая и новоцветущая, и вся изсушив в стог согребает, аще и смерть, юже обычно с косою пишут, изшедши в мир сей, человеков яко траву и яко цвет сельный посещает всех без разбору... и всех мертвостию изсушивши, в гроб аки сено в стоги согребает. Чего ради псаломник глаголет: Человек аки трава, дние его, яко цвет сельный тако отцветет..."

Мы видим здесь сцену полевых работ с ярко выраженным натюрмортным подходом: вначале это косарь на пожне, косящий сено большими копнами и затем сгребающий в стога, но, в отличие от косаря, автор текста всматривается в эту копну, видя в ней и цветы, и траву, и увядшие, и только начинавшие процветать растения. Исследовав этот своеобразный цветочно-травный натюрморт, автор приходит к традиционному образу смерти, имеющему в руках обычный атрибут - косу. Притом манера образного письма св. Дмитрия Ростовского позволяет ему не продолжать дальнейшее стройное развитие риторической фигуры, являя в тексте как бы натурную сцену, но наоборот - автор словно раскрывает правила театральной постановки, показывая, что смерть является в роли общеизвестной аллегорической фигуры с атрибутом: "Аще и смерть, юже обычно с косою пишут". Эта строка позволяет рассматривать дальнейший фрагмент текста уже как описание аллегорической композиции, как будто прежде того увиденной автором на картине или гравюре, а возможно, в иконе, хотя изображение смерти с косой, все же несвойственное древнерусскому искусству, в иконах встречается редко.

Впрочем, именно на рубеже XVII - XVIII в. в русской культуре получают распространение так называемые "тезисы" - упомянем, например, созданный неизвестным художником в 1716 или 1717 г. "Портрет царевны Натальи Алексеевны"2, представляющий именно "тезис" на смерть Натальи Алексеевны, со стихами на старославянском и латинском языках, с традиционными для западноевропейской культуры аллегорическими фигурами Смерти и Кроноса. Программа этого "тезиса" была составлена новгород-северским протопопом Афанасием Заруцким. В общей живописной композиции "тезиса", кроме портрета царевны и прославления ее добродетелей, присутствуют отдельные небольшие сюжеты, представляющие своеобразные "пляски смерти" на фоне пейзажа - детали, несомненно перекликающиеся с образом смерти-жнеца из "Слова на поминовение... Грибоедова".

Выбранная нами цитата, после уподобления умерших "сену, в стоги согребаемому", логично завершается наиболее часто использовавшейся в темах "Vanitas" (Суета сует) и "Memento mori" (Памятования о смерти) строкой из Псалма (102, 3): "Дни человека, как трава, как цвет полевой, так и он цветет...". Именно этот фрагмент нам хотелось бы проиллюстрировать двумя произведениями, принадлежащими двум разным культурам, но одному и тому же XVII столетию - это натюрморт неизвестного северогерманского мастера 1610 г., хранящийся в музее города Дортмунда, и известный памятник древнерусского прикладного искусства - напрестольный крест 1658 г., вложенный думным дьяком Аверкием Кирилловым в Троицкий собор московской Берсеневской слободы (хранится в Гос. Оружейной палате, Москва). За неимением места и времени мы не будем анализировать эти интереснейшие памятники, но, позволив себе нетрадиционно сопоставить их, отметим, что именно так они ярче и глубже раскрывают свой смысл3. На нижнем конце креста мы видим яркое эмалевое изображение изысканного сплетения цветов и, казалось бы, мало сочетающуюся с ними "адамову голову" - изображение черепа на горе Голгофе, несомненно увеличенное по сравнению с представленным выше Распятием. После сравнения с немецким натюрмортом "Vanitas" и вышеприведенной цитатой из св. Дмитрия Ростовского, эта деталь обретает самостоятельное смысловое значение, словно отмечая собой тему "памятования о смерти" вынесенную на нижний конец напрестольного креста. Натюрморт "Vanitas" 1610 г. также обретает новый оттенок символического истолкования. Вынесенный на его фон текст из Книги Иова (14, 1, 2), по смыслу и содержанию параллельный строфе 102 Псалма, иллюстрирован изображением букета цветов, человеческой кости и черепа, а в сравнении с русским напрестольным крестом эта иконографическая схема может быть уподоблена изображению более конкретной детали, а именно - голгофскому черепу под Распятием4.

"Любомудрствуют философы: всяко движимое два места имать, от коего и к коему ... жизнь наша на земле есть движима ... Движется и непостоянством Фортуны, или щастия: днесь богат, утро нищ, днесь славен, утро безчестен ... Движется и переменением нрава ... временем трезвен, временем пиянствуяй, временем к Богу тепл, временем далече отстояй от Бога... вкратце реку: все житие наше движение есть на земли" (л. РН об.). Обратим внимание на лексику автора рубежа XVII - XVIII в., безусловно владеющего новым литературным стилем и естественно использующего новые образы - параллели традиционным общеевропейским аллегорическим фигурам, входящим в цикл темы "Vanitas" (Суеты сует). Эта цитата, ярко рисующая поворот колеса Фортуны и пути человеческих судеб, в нашем представлении являет несомненную общесмысловую параллель одной из аллегорических композиций периода маньеризма, запечатленную как отражение в мыльном пузыре, парящем над черепом, в картине "Vanitas" 1603 г. нидерландского мастера Я. Де Гейна II5. Разумеется, ни в коем случае нельзя утверждать, что св. Дмитрий Ростовский видел эту картину или аналогичную гравюру - речь идет о совпадении путей осмысления тщеты и непостоянства жизни. Архетипический символ краткости бытия - пузырь отражает на тонких стенках изображения атрибутов непостоянства, в том числе корону, кадуцей, бокалы на столе, а также катящееся колесо - указание на быстрые повороты колеса Фортуны.

Св. Дмитрий Ростовский заканчивает "Слово на поминовение... Грибоедова" словами утешения, находя для этого изысканный и светлый метафорический образ: "В молодых летах раб Божий от земнаго жизни сея вертограда пресажден в вертоград райский, да тако процветает яко древо насажденное при исходиших вод Божия милосердия" (л. PI). Резким контрастом к этому образу звучат основные темы "Слово на поминовение Тимофея Борисовича окольничаго, иже сын бе боярина Бориса Гавриловича Юшкова" (л. PI об.). Открывающая этот текст евангельская строка: "Придет час, и ныне есть, егда мертвыи услышат глас сына Божия, и услышавше оживут" (Иоан. 5, 25) - определяет главные пункты этого "Слова", которые здесь ярко противопоставляют темы гибели и воскресения, неисправимого греха и неотвратимого суда. По сравнению с этим текстом "Слово на поминовение... Грибоедова" поразительно отличается мягкостью и лиричностью тонко и изящно подобранных образов, сравнений, истолкований. "Слово на поминовение... Юшкова" наделено довольно-таки резкой динамикой мрачных тем и сюжетов, ведущих к неизбежному осмыслению не столько уже и собственно смерти, сколько безвозвратной гибели: "Сугубая бо есть в настоящем времени смерть, особно телесная, особно душевная, кроме третией вечной" (л. РД1).

Традиционная линия "памятования о смерти", буквально обязующая "ныне живых суще якоже общаго воскресения несумненно чаяти" (л. РЕ), ведет здесь, однако, к мрачному и тяжелому образу: "Видиши гробы мертвых, и то глас есть Божий, от коегождо гроба к тебе вещающих: умреши человече и ты, почто долго в гресех аки в кале тинном валяешися" (л. PS 1 об.). Проходя мысленным взором через историю человечества, автор определяет этот путь, опираясь на своды достоверных источников, одновременно отсылая к ним внемлющих "Слову": "...и сам чтеши хронографы, и то глас Божий глаголющ к тебе: тыи бяху царие, тыи князи, тыи воеводы, тыи славныи бяху, и се ныне не суть, умроша". Подтверждением этой фразы служат следующие далее упоминания достославных мертвецов - Навуходоносора, Александра Македонского, римского кесаря Августа. Приведенная же в центральной части текста евангельская строка, где Христос сравнивает фарисеев с "гробами повапленными, полными мертвых костей и нечистот" (л. РД 1 об.), воспринимается как смысловой контраст к центральному образу предыдущего "Слова" - цветы и травы, падающие под косой смерти.

Особый строй "Слова на поминовение... Юшкова" также может быть проиллюстрирован конкретной аллегорической композицией, построенной на преобладании аналогичной тематической линии: Смерть - Страшный суд - надежда на спасение. Эта гравюра Я. де Гейна II, созданная в 1599 г., с названием "Равенство в смерти"6. Основная тема гравюры - бренность человека и равенство перед лицом смерти и короля, и простолюдина - полностью соответствует вышеприведенной цитате из "Слова" св. Дмитрия Ростовского.

Указав и на грядущий Страшный суд, и на воскресение мертвых, автор тем не менее ставит особый акцент не на апокалиптические трубы, но на "глас труб онех", заставляющих человека пробудиться и отвратиться от погубительных грехов, притом особое сокрушение вызывает тот, кто "в непокаянии ожесточен сердцем пребываяй, что ино есть: точно некая стена нечувственная" (л. PS 1 об.). Вместо просветленных слов утешения, обращенных к родителю И.С. Грибоедова, автор довольно сухо и строго завершает поминовение Т.Б. Юшкова: "Его гроб зряще, о своем гробе помышляем. Поминаемому же польза от поминания: ибо ходатайствуется ему грехов прощение, со святыми упокоение, и превожделенное зрение Бога" (л. РЗ 1 об.). Этот резкий контраст поневоле заставляет задуматься о причинах, определивших две принципиально разные программы "Слов на поминовение". Образная программа, своя для каждого "Слова", в их сравнении образует смысловой контраст столь яркий, что он неизбежно становится непосредственным отражением характернейшего для стиля барокко принципа резкого сопоставления противоположных друг другу образов и тем. Стиль "Слов" св. Дмитрия Ростовского "индивидуализирует" восприятие слушателя (читателя): помимо того, что слушатель (читатель) получает необходимые отправные точки для размышлений о собственном пути, он воспринимает и яркую индивидуальность образа, непосредственно связанного с поминаемым.

В заключение остается сказать, что литературно-художественный уровень "Слов на поминовение", принадлежащих перу св. Дмитрия Ростовского, свидетельствует о том, что это - замечательные произведения литературы начала Нового времени, ярко отразившие особенности общеевропейской (в том числе и русской) риторической культуры XVII - начала XVIII столетия. Они отмечают важную веху в становлении и развитии литературы, пока еще малоизученную - это пласт духовно-назидательной и аллегоризирующей литературы между традициями средневековья и новым руслом развития русской культуры XVIII - XIX вв.

  1. См., например: Bretschneider A. Pratum Emblematicum Neues Album... Leipzig, 1617. S. 47 u. a.
  2. Хранится в Государственном Русском музее.
  3. О натюрморте "Vanitas" 1610 г. и о проблеме текста в натюрморте см.: Звездина Ю.Н. Нидерландский натюрморт XVII века и традиции эмблематики. Дис. канд. искусствовед. М., 1992.
  4. Подробнее о теме Распятия в натюрморте см. Там же. Гл. 4.
  5. Хранится в музее Метрополитен, Нью-Йорк. См.: Stilleben in Europa. Kat. Ausst. Munster - Baden-Baden, 1979. Abb. 112.
  6. Ил. см.: L OEil. 95. Nov. 1962. P. 27.

Настольной книгой почти всех исследователей русской литературы и истории, культуры и теологии "бунташного" XVII века уже более столетия является замечательная монография Ильи Александровича Шляпкина, обладающая особенной ценностью прежде всего как фундаментальный свод источников, среди которых многие уже затерялись или даже пропали навсегда1. Как и во всяком большом научном труде, в данном случае изобилующем документами и фактическими сведениями по истории культуры сложной "переходной" эпохи, так и здесь, однако, довольно часто встречаются опечатки и ошибки прочтения, а иногда и просто ошибки, временами весьма неожиданные. Подобного рода недосмотр ученого и послужил непосредственным поводом для предлагаемой заметки.

Прослеживая историю создания "Летописа келейного", Илья Александрович приводит ответ св. Димитрия на один из советов Стефана Яворского, к которому, как известно, Святитель неоднократно обращался с просьбами критического рассмотрения посылаемых рукописей. В январе 1708 г. он писал своему другу: "Благодарствую Святительству Вашему о замеченных двух [Подлинник: нанотованных двох] вещах, о невоздержании Хамовом и о Ханаане сыне его, и мне приходило тоже, что [Подлинник: то, же] супружество законное несть блуд. Однако вспомнил [Подлинник: Еднакже спомнилем] Товия молодого женитьбу [женитбу], где Ангел [Аггел] супружество невоздержное expresse называет блудом. Обаче лучше будет, когда о Хаме вместо блуд переменится невоздержание [Подлинник: як исправитъся о Хаме вместо блуда невоздержание]. А о Ханаан et in Cornelio прiискалося: Господина (sic!) не имамъ [Gospodarza niemam]. Написал [Подлинник: Написалем] Ханаана с нравоучением, посылаю преосвященству вашему, еще что исправити желал бы, если только Бог поможет [Подлинник: еще что исправляти желалбых, елико Бог поможет"] (С. 422). При этом И.А. Шляпкин пользуется изданием Сочинений св. Димитрия Ростовского (Т. V. С. 505). Сравнение с подлинником показало, что в этой выдержке переведены все украинизмы и полонизмы, а также местами изменен порядок слов. Особенно странным представляется обозначение в примечании, что приводимое письмо "исправлено по подл. рук. Синод. № 81", то есть по подлинному "Епистолару", составленному в Ростове (4 XII 1707 - 11 IX 1709) и находящемуся ныне в Государственном Историческом Музее среди других рукописей из библиотеки св. Димитрия.

Непосвященный в суть дела читатель вряд ли уразумеет, о каком таком "Господине" идет речь. А в подлиннике, по которому Илья Александрович якобы "исправил" текст, это место звучит намного яснее: "[...] А Ханаану et Cornelio приискалос, Gospodarza niemam. [...]" (ГИМ. Синод. собр. № 81. Л .7). Кроме труда очень популярного во времена Святителя Димитрия голландского экзегета, иезуита Корнелия Ляпиде (18 XII 1567 - 12 III 1637)2, упомянут здесь несомненно сборник проповедей на Господские праздники "Господин неба и земли Иисус Христос Сын Божий, Бог Воплощенный", написанный известным в Польше и за ее пределами краковским проповедником, уставным каноником лютеранским Яцеком Либериушем (1599 - 23 X 1673)3 и изданный дважды, в 1665 и 1669 гг.4 Ни эта книга, ни другие сочинения одного из мастеров старопольской барочной гомилетики не фигурируют в посмертной описи книг из библиотеки св. Димитрия Ростовского.

Однако даже на страницах "Летописа келейного" автор дважды обращается к этому сборнику Либериуша. Прежде всего, разумеется, есть цитата, непосредственно связанная с историей упомянутого в письме Ханаана, а точнее с истолкованием его проклятия Ноем: "Не без таинства же бысть и сие, яко в своем Ное от вина изтрезвлении, налагая клятву на отцеругателя Хама, в начале сына его, а своего внука Ханаана прокля, глаголя: проклят буди Ханаан, и прочая, [раб да будет братома своима. Быт., IХ.24-25. - Л.Я.] Кая же сего тайна, внемлем: сказуют Евреи, а от них и наши неции толкователи, яко Ханаан сын Хамов мал отрок сущи [:десятолетен:]. Той первое виде наготу деда своего Ноя, и возвести Хаму, отцу своему. Хам же шед, тоже виде и поругася. Того ради Ное, егда изтрезвися от вина и разумe бывшее, абие проклятию предаде Ханаана. Нам же разсуждати естъ, яко сего проклятиа Ханаану сотворися виновен Хам, отец его, иже сынови своему, обнажение Ноево сказующему, не запрети, не наказа, но и сам видети идe, аки похваляя малому отроку смысл того безумный; и за что отрок грознаго достоин бе наказания, он ему то премолча, и поблажи и глаголати о наготе отчей попусти невозбранно, и сам в сладость послуша, и тако сына своего и себе проклятию отчу подложи". Текстовая ссылка "сказуют Евреи, а от них и наши нецїи толкователи" в авторизованной рукописи уточняется в изъятой в изданиях маргинальной глоссе: "Hebraei et Theodoretus citati a Corn: [Cornelius] in hunc locum fol: 129.2.C. et Gospodarz fol: 625."5. Но у Либериуша во второй проповеди "Na Dzien Poswiacania Koscioіa" эпизод с Ханааном приведен с иной целью: исходя из слов Священного Писания ("Мaledictus Chanaan seruus seruorum erit fratribus suis. Przekiety Chanaan, bedzie sіuga sіug braci swoich. Gen. 9, [25-25]", он выводит, что появление слуг в человечестве произошло "z okazyey piianstwa у wina", по причине пьянства и вина, изобретенного св. праотцем Ноем: "Dopiero na tym mieyscu w pismie s. sіychac о sіugach, przedtym nie byі zaden seruus, wszystko Pankowie, wine z paniat vczyniіo nedzarze у sіugi". (S. 625). A на подтверждение своей правоты краковский проповедник обращается не к Феодориту или Корнелию, а к св. Амвросию Медиоланскому: "Vwazyі to Ambrozy s. S. Ambr. Iib. de Elia c. 5. Manebat anteguam vinum inueniretur, omnibus inconcussa libertas, nemo sciebat a consorte naturae suae obsequia seruitutis exigere. Non esset hodie seruitus, si ebrietas non fuisset. Trwaіa przed naleџieniem wina wszystkim nienaruszona wolnosc, nie vmiaі zaden od brata vczesztnika natury swoiey powinnosci sіugi wyciagac. Nie byіoby dџis niewoli у sіugi, gdyby pianstwa nie byіo". (C. 625). В данном случае оказывается, что Святитель Димитрий не знал истолкования Либериуша, а полностью доверился своему собрату во Христе и другу Стефану Яворскому, изложившему свой совет по памяти.

Но несомненно по проповеди Либериуша Святитель Димитрий Ростовский цитирует толкование св. Кирилла Иерусалимского (315 - 386), рассуждая о целомудрии, о чистоте телесной человека как создания Божьего, единосущного с Сыном Божьим: "Убо сопряжены есмы Ему, аки невеста жениху, не токмо в един Дух, но и в едино тело. Чесо ради и Святый Кирилл Иерусалимский глаголет: "съплотни и съкровни Христови [:въ Святомъ причащенїи:] бываемъ". Здe помыслом, не гневается ли жених, егда видит невесту свою прелюбодействующую? Подобне и Христос, не подвижется ли на гнев, видя того, его же сопряже Себе в един Дух, и в едину плоть, сквернящася нечистотами греховными, яко прелюбодействующа от Него, и не востанет ли на отмщение, по Псаломникову речению: Потребил еси всякаго любодеющаго от Тебе [Псал., LХХII, 27]?" В авторизованной рукописи из библиотеки Святителя напротив слов св. Кирилла читается также изъятая в изданиях собственноручная ссылка: "Citatus Сог: [Cornelius] in loann: 6. v.57. fol: 347. 2. А. Et Gospodarz. fol: 544." (Л.115)6. У Либериуша в первой проповеди "nа Dzien Bozego Ciaіa"7 тоже цитируется толкование св. Кирилла Иерусалимского, утверждающего, что после принятия Пресвятого Причастия "Con-corporei [et] consaguinei Christi, staiemy sie iednym ciatem, ledna krwia z Chrystusem Panem. Cyril. Hierosol. Catech. Мyst. 4." (C. 540).

Далее Либериуш приводит еще высказанное "rzetelnie", "честно" суждение св. Кирилла Александрийского († 444) из IV книги комментариев на Евангелие от св. Иоанна ("Lib. 4 in loan. сар.77"), но автору "Летописа келейного", возможно, здесь не подошел ярко выраженный аллегорический смысл этого толкования. Однако Святитель Димитрий использует его в "Поучении на Неделю Пятую Великого Поста", произнесенном, как гласит маргиналия в рукописи, в Москве [10 марта] 1706 г. ("Аnn:[о] 1706. Moschoviae")8. В прижизненной копии поучения ссылки на источники в большинстве случаев введены в текст: "[...] и святый Кирилл Иерусалимский citat[us] Cornel: in hunc Joanni locum. fol: 347. 2. A. et Gospodarz: глаголяй: мы во святом причащении бываем Христоносни, пачеже съплотни и съкровни Христови. А святый Александрийский Кирилл приводит сицевое подобие citatus Cornel: in ejusdem locum fol: 347.l.D. et Gospodarz. fol: 544. Якоже егда кто воск растаенный, в другий воск растаенный вливает, смешается в един воск, и по всему тойже и един воск бывает: тако аще кто тело и кровь Господню приемлет, с ним || сице соединяется, яко Христу в нем и ему во Христе обретатися. Слышиши ли толь великих учителей свидетелства, и самая неложная словеса Господня, о человече! и еще ли не имеши веры, ни корыстнаго приобретения от причащения чаши Господни познаваеши? Аще тем не имеши веры, то кому верити начнеши? Слышиже и еще вещь чудну: Есть некиих божественнаго писания испытателей вопрос: Jacek Liberiusz in libro suo vоcatо Gospodarz. fol: 552. почто Июда предая Господа нашего Июдеом, даде им знамение глаголя: Егоже аще лобжу, той есть, uмете его Матф: 26. v: 48.? [...] || [...] На то вопрошение от Златоустаго толкования домышляются тайны таковой: егда на последней вечере святии Апостоли от рук Христовых причастишася Тела и Крове Христовы: вси просветишася лицы своими, и быша яко лице Христово, и на коеголибо Апостола Июда воззре, виде лице того красотою и благодатию подобно лицу Христову. Сице о них глаголет Златоуст святый: citatus Gospodarz loco que supra Habebant CHristiferas facies post Communionem. [S.] Chrysost: Hom: 45. in Joan: имеяху христоносныи лица по причащении. || Помыслил ибо в себе Июда: требе будет слугам Каиафовым дать знамение, по коем бы познали Христа, ибо не познавши им Того, опасно есть, да некако вместо Его uмут инаго. И того ради, егда прием от архиереи слуг спиру, роту, даде им знамение: Егоже аще лобжу, той есть" (Лл.41 об.-42 об.). Все цитаты из трудов святых Отцов Церкви читаются в проповеди Либериуша и дословно переведены Святителем Димитрием Ростовским. В неопубликованной рукописи разных выписок и заметок, начатой в Ростове в феврале 1708 г. и озаглавленной "Notata per Alphabetum", есть копия этого отрывка "о Naswiezym Sakramencie", где слова св. Иоанна Златоуста Митрополит Димитрий подчеркнул киноварью (ГИМ. Синод. собр. N 187. Лл.21(5)об.-22(6)).

Итак, ни одного из двух изданий проповедей на Господские праздники у Митрополита Димитрия не было. Быть может, он сумел получить сборник Либериуша хотя бы в библиотеке Московского Печатного Двора, с сотрудниками которого состоял в постоянных "листовных" контактах... Может, даже он воспользовался уцелевшим и до сегодняшнего дня экземпляром из собрания Сильвестра Медведева...

Но скорее всего среди его рукописей должны были быть выписки из проповедей Либериуша. Еще одна такая выписка сохранилась в принадлежавшем св. Димитрию старопечатном "Прологе" на второе полугодие, где в качестве прибавления к "Житию св. Апостола Матфея" (9 VIII) вклеена небольшая рукопись на польском языке, на одной странице in folio (19,3 х 30,9 см), выполненная красивым латинским курсивом и озаглавленная: "Gospodarz w kazaniu trzecim na nowe lato fol: 75: о S: Macieiu Apostole." Нач.: "Francior. Zolnierze iedni obieraiac sobie za Patrony Swietych Bozych, pisali na pewnych kartkach imiona swiete, у iako kto trafi, brali z iedney kupy. Niektoremu z nich trafiі sie Maciey Swiety, [...]." Конец: "Wiedzze iz kazdy z sіug wybranych Bozych zacny iest, i lego imie zacne у swiete"9. У Либериуша далее говорится о том, что не следует пренебрегать никаким именем святого, ибо каждое красиво и свято; но самое святое и прекрасное имя Господне Иисусово, что подтверждается словами св. Апостола Павла (Филип., 11,9): "Nomen super omne nоmеn. Имя выше всякаго имени" (С.76). Чудо о явлении св. Матфея пренебрегшему его именем воину отсутствует, однако, в Димитриевских редакциях Жития св. Апостола и Евангелиста Матфея (16 XI и 9 VIII). Очевидно, выписка из проповеди Либериуша была сделана после сентября 1705 г., когда вышел "типом" последний том "Книги Житий Святых".

Представленные материалы заставляют обратиться попутно к вопросу датировки "Поучения на Неделю Пятую Великого Поста", в приписках к которому отмечена дата произнесения "казания", но написано оно должно было быть не ранее февраля 1708 г., когда начата была рукопись "Notata per Alphabetum", содержащая соответствующую выписку из проповеди Яцека Либериуша.

Далее, следует напомнить, что в письме Стефана Яворского от 19 декабря 1707 г., на которое отвечал Святитель Димитрий в январе 1708 г., нет ни слова об "отроке" Ханаане. Исключая возможность существования еще одного, неизвестного письма, надо полагать, что "нижайший Cтioпкa грешник" нанес свои замечания непосредственно в рукописи "Летописа келейного", экземпляр которой пока не обнаружен. Но содержание проповеди Либериуша, трактующей историю Ханаана в ином плане, св. Димитрию известно не было. В этом месте "Летописа келейного" он воспользовался трудом Корнелия Ляпиде, а ссылка на сборник Либериуша, должно быть, была скопирована с приписки Стефана Яворского.

И в конце концов, представленные материалы свидетельствуют, что наряду с Петром Скаргой10, Фомой Млодзяновским11, Франциском Рыхловским и другими старопольскими писателями известную долю влияния на литературно-богословское творчество св. Димитрия Ростовского, крупнейшего классика российской религиозной литературы конца XVII - начала XVIII вв. оказал и Яцек Либериуш из Казимежа под Краковом. Такова очередная, далеко еще не последняя страница истории того огромного наследства, которое Россия восприняла из Польши в то самое сложное время, когда "русская культура, мучительно расставаясь со средневековыми идеалами, сначала робко и неуверенно, затем все более решительно вставала на путь европеизации"12.

  1. Шляпкин И.А. Св. Димитрий Ростовский и его время (1651-1709 г.). СПб., 1891.
  2. COMMENTARIA IN PENTATEVCHVM MOYSIS, Auctore R.P. Cornelia Comelii Lapide, Societate lesv. In Louaniensi Academia Sacrae Scripturae Professore. Antwerpiae 1616. 2° (1 издание). Принадлежавшая св. Димитрию книга не найдена.
  3. Вiеniаrzownа J., Liberlusz Jacek [...] //Polski Sіownik Biograficzny. Т. XVII. Wrocіaw - Warszawa - Krakow - Gdansk, 1972. S.282-283; J. Кrukоwski. Rozbior krytyczny kazan X. Jacka Liberiusza //"Homiletyka". Krakow, 1898.
  4. [Liberiusz Hyacinthus Casimiritanus], GOSPODARZ Nieba у Ziemie IESVS CHRYSTVS SYN BOZY BOG WCIEIONY, Zbawiciel у Naprawca Swiata, W przednie Taiemnic у Dziel swoich vroczystosci Poboџnemu Audytorowi na Kazaniach WYSTAWIONY, Od X. IACKA LIBERIVSZA S.T.Doktora, Proboszcza Koscioіa Bozego Ciala na Kazmierzuprzy Krakowie. W KAZIMIERZV przy Krakowie W Drukarni Balcera Smieszkowicza Typographa, Roku Panskiego 1665. 4°; [To же, с дополнениями:] Znowu Przedrukowany z przydatkiem Koledy gospodarskiey, у dwu Kazan о s. Jgnacym Fundatorze Soc: IESV. у о В. Janie Kantym Theologu у Professorze Akademiey Krakowskiey. W KRAKOWIE. W Drukarni Balcera Smieszkowica I. K. M. Typogr. Roku Panskiego 1669. 4°. Cm.: [К. Estreiсher]. Bibliografia polska. Stolecie XV- XVIII. W ukіadzie abecadіowym. Przez Karola Estrelchera [библиотекаря Ягеллонской библиотеки]. Wydaі Stanisіaw Estreicher. T. XXI. Krakow, 1906. C. 260. 1 - 262. 2. Кроме перечисленных на титульном листе второго издания дополнений, книги различаются высотой шрифтов, причем издатель старался, чтобы на страницах "Gospodarza" был один и тот же текст, что заставило его добавить на таких страницах по строке. Но в содержании проповедей нет никаких разночтений, поэтому в данной заметке используется 2-е изд. из библиотеки Сильвестра Медведева [РГАДА. Ф.1251. N 2558 (4168)], сверенное с экземплярами обеих изданий, находящихся в Ягеллонской Библиотеке в Кракове (585504 I и 585684 I). Благодарю хранителя этой библиотеки магистра Анну Кучару за помощь в получении копий необходимых источников.
  5. ГИМ. Синод. собр. N 53. Л.144 об. Далее цитируется эта же рукопись, хотя во многих других авторизованных и прижизненных списках в этом месте не отмечается особых разночтений.
  6. COMMENTARIVS IN QVATVOR EVANGELIA, Avсtore R.P. Corneliо Cornelii Lapide, [...]. Tomvs secvndvs, complectens expositionem Litteralem [et] Moralem in SS. Lucam [et] Ioannem, lndicibvs necessariis illvstratvs. Antverpiae, 1695. 2°. РГБ. Музей Книги. Инв. N 29826-29827, экз. из библиотеки св. Димитрия Ростовского, со "своеручными" пометами и записями.
  7. Литургическое торжество в католической церкви, установленное в 1264 г. папой Урваном IV и посвященное особенному почитанию Пресвятого Причастия Тела Христова, осуществляемому в форме теофорического шествия священнослужителей с Пресвятым Причастием, помещенным в монстранции, в сопутствии хоров и массы верующих. В польском ритуале с XV века во время шествия перед четырьмя специально сооруженными алтарями проводятся краткие молебны с предписанными чтениями из четырех Евангелий. В XVI-XVII вв. во время торжества Божьего Тела особенного расцвета в Польше достигли введенные иезуитами паратеатральные инсценизации, известные в трех типах (см.: J. Роріаtеk. Studia z dzlejow jezuickiego teatru szkolnego. Wrocіaw, 1957, a особенно, с библиографией включительно: J. Оkоn. Dramat i teatr szkolny. Sceny jezuickie XVII wieku // "Studia Staropolskie". T. XXVI. Wrocіaw-Warszawa-Krakow 1970. С.357). Один из них, эпического характера, представлен в драме "Духовное причастие святых Бориса и Глеба" ("Kommunjia duchowna SS. Borysa i Hleba", Орша [?], до 1693 г.), находящейся в рукописи из коллекции Оссолинских (Ossol. N 12.778 1. С.401-472) и блестяще исследованной в неопубликованной (несмотря на рекомендации к печати) кандидатской диссертации Л.А. Софроновой "Древнерусский сюжет в польской драматургии XVII века" (Институт Славяноведения и Балканистики АН. М., 1972). Дорогую соименницу благодарю душевно за возможность ознакомиться с рукописью работы. Cм. также: L.А. Sоfrоnоwа. Intermedia polskiego dramatu z XVII wieku "Komunia duchowna swietych Borysa i Gleba" // "Pameitnik Teatralny", 1971. N 1. О торжестве Божьего Тела см., например: J. РikuIik.Oficjum о Bozym Ciele w swietle historycznо-krytycznym // "Collectanea Theologica", 1974. Vol. 44. Z. 3. S. 27-40. Для Яцека Либериуша, более тридцати лет своей жизни прослужившего проповедником и настоятелем костела Божьего Тела в краковском Казимеже, это был еще и храмовый праздник.
  8. ГИМ. Cобр. И.Е. Забелина. N 618 (инв. N 45641). Л. 35-54 об., с дополнительными заметками в конце. Далее цитируется по этой рукописи. Ср.: РГАДА. Ф. 381. Рукописи Синодальной Типографии. N 505. Ч. 1. Лл. 71 (76) об.-85 (90), с исправлениями и переделками авторского текста; РГБ. Ф.394. Собр. А.И. Хлудова. N 25. Лл. 48(57) об. - 55(64); РГБ. Ф.310. Собр. ТСЛ. N 658. Лл. 258-265 об., с припиской в конце; РНБ, Ф.775. Собр. А.А. Титова. N 100. Лл.29(45)-35(51), с заметками после текста; ГM3РК. N 808 (КП-10055/799). Лл. 42-50 об., с заметками в конце, и др. Первая публикация: Собрание разных поучительных слов и других сочинений святаго Димитриа митрополита Ростовскаго чудотворца на шесть частей разделенное, [...]. М., III 1796. Ч. 1. Лл. 52 об.-60 об.
  9. Пролог. Т. II. Кн. 2 (июнь, июль, август). М., XII 1685. 2°. VI (V полное) издание. РГБ, Музей Книги. Инв. N 1290. Запись казначея Филарета на об. верхней крышки переплета: "Минеа трехмесячная архиереа Димитриа". Ниже автограф Владельца: "От книг Иерея Василия Батуринского Замкового бе, нынеже есть Иеромонаха Димитриа Савича, житий Святых Писателя". Вклейка между лл. 676 и 677, в разворот с л. 676 об.
  10. См.: Т. Пачовськiй. Вiдгуки "Zywotow Swietych" П. Скарги в "Четьтiх-Мiнеях" Дмитра Тупталенка. Отд. оттиск из "Записок Наукового Товариства iм. Шевченка", T. CLV. Львiв, 1937; А. М. Державин. Четии-Минеи Святителя Димитрия, митрополита Ростовского, как церковноисторический и литературный памятник // Богословские труды. 1976. Т. XV - XVI; L. А. Jаnkоwskа. Recepcja tworczosci ks. Piotra Skargi SJ na Rusi w spusciznie sw. Dymitra z Rostowa i innych // Jezuici a kultura polska. Materialy sympozjum Jubileuszowego z okazji 500-lecia urodzin Ignacego Loyoli (1491-1991) i 450-lecia powstania Towarzystwa Jezusowego (1540-1990). Krakow, 15-17 lutego 1991 r. WAM - Ksieza Jezuici. Krakow, 1993. C.93-111.
  11. Cм.: M.A. Фeдотова. О двух источниках украинских проповедей Димитрия Ростовского (Фома Млодзяновский и Корнелий Лапиде // ТОДРЛ. СПб., 1993. Т. XLVII; Idеm. Ораторская проза Димитрия Ростовского (украинский период: 1670-1700 гг.). Канд. дисс. СПб., 1995. С.101-152, и соответственно автореферат диссертации.
  12. Буланин Д. Последнее столетие древнерусской книжности // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 1 (А-З). СПб., 1992. С. 3.

В начале XVIII в. государственная политика по отношению к приверженцам старой веры существенно изменилась: от прямых преследований власти решили перейти к миссионерской деятельности. В этой связи появился целый ряд полемико-догматических сочинений, принадлежавших перу известных иерархов господствующей церкви: "Знамения пришествия антихристова" Стефана Яворского (1703), "Ответ краткий на подметное письмо о рождении сими временами антихриста" митрополита Иова (1707) и, конечно, "Розыск о раскольнической брынской вере" Димитрия Ростовского. Черновая работа над последним сочинением, наиболее известным в данном ряду, была начата ростовским митрополитом в конце 1708 г., а в мае 1709 г. "книжица о капитонех Розыска" была уже закончена1. Автор пользовался различными источниками: собственными сведениями, рассказами очевидцев (в том числе и вымышленными), письменными сочинениями. Глава XV третьей части "Розыска", повествующей о "деяниях раскольнических", представляет собой пространную выписку, как замечает автор, "от послания Иосифа священника, иже в мимошедших недавно годех по указу государеву был на Олонецком верву и писал к раскольническим во онои стране учителем"2. До сих пор это послание оставалось неизвестным3, так же, как, собственно, и факт миссионерского "увещевания" выговцев ранее 1722-1723 гг., когда появились знаменитые "Поморские ответы". Нам удалось обнаружить тексты трех посланий Иосифа и ответное письмо ему, а также на основании документальных источников восстановить обстоятельства этой полемики.

Выго-Лексинское общежительство, организованное шунгским дьячком Даниилом Викулиным и повенчанином посадским человеком Андреем Денисовым в 1694 г. в глухих лесах Обонежья, достаточно быстро превратилось в крупнейший конфессиональный, экономический и культурный центр старообрядцев-беспоповцев. Правовое положение Выговской общины значительно упрочилось благодаря ее приписке в 1704 г. к Олонецким Петровским заводам. Выговцы должны были изыскивать и разрабатывать месторождения руды, взамен же получали возможность вести богослужение по старопечатным книгам. Общежители сначала работали на находившемся в непосредственной близости к Выговской пустыни Повенецком заводе, а затем также на Алексеевском заводе, заложенном в 40 верстах от Повенецкого на реке Телекиной. Руководил строительными работами и управлял этими заводами крещенный мастер-иноземец Герасим Традел.

Административным центром всех Олонецких заводов был Петровский завод, при котором стала строиться рабочая слобода (позже переросшая в город Петрозаводск). Построили и деревянную церковь - во имя св. апостолов Петра и Павла. Первым священником этой церкви и был упоминаемый Димитрием Ростовским Иосиф.

В делах Ижерской канцелярии сохранилась выпись из письма, поданного 15 марта 1708 г. олонецким комендантом А.С.Чоглоковым. Документ содержит ценные сведения, касающиеся биографии Иосифа: "По указу великого государя на Олонецких Петровских заводех построена вновь церковь верховных апостол Петра и Павла, а к той церкви для служения взят был по присылке не Патриарша духовнаго приказу Коломенского уезду села Дединова вдовой поп Иосиф. И в 708-м году он, Иосиф, с тех заводов отпущен на обещание для пострижения"4. Заметим, что неточность Димитрия Ростовского, который полагал местопребыванием Иосифа Олонецкую верфь, вполне объяснима: крестьянское население Олонецкого уезда распределялось между двумя стратегически важными объектами данного района - верфью и железными заводами.

Попав в известный старообрядческий район и следуя предписаниям церковного начальства по "обращению раскольников", священник Иосиф решил обратиться к выговцам с посланием. Это первое послание, направленное в сентябре 1706 г., до нас не дошло. О нем упоминает сам Иосиф в следующем своем послании (1707): "Прошлаго лета Божия (год соскоблен - Е.Ю.) в месяце септемврии лисах к вам, прося ответа на писме, откуду взяли крещенных вами крестити (?) (1 слово соскоблено - Е.Ю.). И тому до сего времени более году, а ответа от вас никаково же приях"5.

Три последующих послания Иосифа и ответ выговцев на одно из них сохранились в списке начала ХVIII в. из собрания Е.В. Барсова (РГБ, № 664). Рукопись размером в 4° писана скорописью начала XVIII в. одной руки на 56 л. в картонном переплете, обтянутом кожей. В 1775 г. эта тетрадь была вновь использована в миссионерских целях, о чем свидетельствуют рукописные дополнения на полях, исправленные имена и даты.

Второе по счету (но первое сохранившееся) послание выговцам, названное "Обличительным уветствованием", было составлено Иосифом год спустя, в октябре 1707 г. Оно начиналось так: "Желаю обращения вашего и поко[рения] ко святей церкви и истиннаго покая[ния] и от клятвы разрешения и сообщения с правоверными" и содержало 12 разделов. Как и все антистарообрядческие трактаты того времени, сочинение Иосифа содержит резкие обличения и бранные эпитеты. Основным вопросом полемики становится вопрос о старообрядческом перекрещивании (как известно, Выговская пустынь стояла во главе общин, признававших необходимость перекрещивания), о священстве и в связи с этим об остававшихся у беспоповцев таинствах крещения, исповеди и покаяния. Касается Иосиф и вопроса о самосожжениях, укоряет выговцев, что их пустынная жизнь не истинная: "а у вас торги и промыслы великия имеютца и звериныя многия" (Л. 10).

26 ноября 1707 г. Иосиф получил письмо приказчика Повенецкого завода Герасима Традела, который сообщал, что тетрадь с "Обличительным уветствованием" через Ивана Романовича Даниилу Викулину и "прочиим" была передана и "зде при многих таких не по един случай читана и споров было доволно, токмо ответу прямо никакова дать не могут" (Л. 21 об.). Традел приказал выговцам, "чтоб ответ изготовили на писме". Приехав на Рождество на Петровский завод, повенецкий приказчик священнику Иосифу "о расколниках сказывал: они де баснословят, что крестят некрещеных, а именно, от святая церкве содержимое нами православное крещение отрицают" (Л. 22), т.е. выговцы не признавали обвинений во вторичном крещении. Иосиф решил продолжить полемику и в конце января 1708 г. "написав иную тетрать и на Повенецкия заводы при грамотке к тому же прикащику послал, чтоб он, призвав началников росколничих и при многих послушниках их для ведения не единожды прочитавши, отдал им" (Л. 22).

В этом, уже третьем по счету послании (Нач.: "Царствующий пророк в некоем растленнаго жителства и во образе того описует о всех бытия Божия закона пренебрежниках..." Л. 23-29 об.) все рассуждения Иосифа сводятся к опровержению взгляда выговцев на то, что кроме старообрядческого в российской земле нет истинного крещения, и к доказательству преемственности никонианского рукоположения. Не приводя никаких новых соображений, автор послания, тем не менее, не оставляет своего резко обличительного пафоса ("злобу свою покрывающе, буесловите", "аще бредите по ожесточению вашему") и заключает свое послание: "Темже почто вы суровы и немилостивы сами над собою и, безумием слепотствующе, во тме прелести седите, а свет трисиятелный вне вас минает, а противныя силы и власти темныя в вас живут. Сын же Божий вне доме вашего стоит, ради богопротивных хулений ваших" (Л. 29 об.).

26 января 1708 г. новая тетрадь Иосифа была послана выговцам. 1 февраля священник Петропавловской церкви получил письмо Герасима Традела, писавшего, что "тетрать самому Даниилу Викулину зде отдана и приказал, чтоб на ответ к милости твоей отписали, и он обещал о том вскоре отписать, и чаю, что отпишут" (Л. 30).

Однако выговцы поступили иначе: 15 февраля они направили ответ иноземцу Траделу, который 20 февраля вынужден был сообщить Иосифу: "К пустынножителем по тому писму милости твоей и паки с притужением писал и нарочнаго посылал, дабы ответ на посланныя от вас к ним прислали. И сего числа получих от них писмо, которое пишут к моему лицу, которому бы, видится, и быть так не надлежит и мочно бы им и мимо мене к вашей милости писать, и видится, мало что есть ко ответу на ползу. А каково писмо при сем посланной список означит" (Л. 30).

Безусловно, заводской приказчик был выбран выговцами в посредники для общения с Иосифом не случайно. Как устанавливается по документам канцелярии коменданта Олонецких заводов, выговские киновиархи, в частности Андрей Денисов и Даниил Викулин, уже с 1705 г. установили прямые контакты с администрацией заводов - А.С. Чоглоковым и Г. Траделом. На Петровских заводах выговцы снискали себе уважение не только как хорошие и знающие работники, но также как опытные рудознатцы (напомним, что они разыскивали руды и для Демидовских заводов в Сибири, в частности в 1723 г. ими было открыто богатейшее Колывано-Воскресенское месторождение меди). По этой причине начальники Олонецких заводов А.С. Чоглоков и позже В. Геннин и, конечно, управляющий Повенецким заводом Г. Традел высоко ценили участие пустынножителей в работе казенных предприятий, поскольку от их деятельности, требовавшей большого опыта и высокой квалификации, зависело обеспечение литейного производства сырьем, т.е. непосредственное функционирование заводов. И потому конфессиональная принадлежность, особенно для иностранных специалистов, отступала на второй план.

Поэтому В. Геннин не боялся оказывать открытое покровительство даже состоящим под следствием выговским наставникам, как было в 1714-1717 гг. с Семеном Денисовым и в 1718 г. с Даниилом Викулиным.

Таким образом, отвечая петрозаводскому священнику через Герасима Традела, выговцы проявили известную осторожность и хитрость.

Послание выговцев было довольно пространным. "И о сем тебе возвещаем, - писали они повенецкому заводскому приказчику, - что с Петровских заводов от Иосифа попа в трех временах присыланы ко убогим к нашей худости писма в тетратех своею его, Иосифа, рукою писаны, иже последней присылки четыре листа мне, Даниилу грешному, будучи на Повенецких заводах, вручити изволил ты и ответа испросил. И противо тех писем о различных гаждениях на придержащихся истиннаго по старопечатным книгам православия, расколниками называя нас, в них же, тетратех, хулы и укоризны многая греховныя небывалыя на житие наше клеветал, а о коих винах нападение его, Иосифа, на нас отчасти ниже сего во ответствованиих, а не все же противо блядословия онаго" (Л. 30 об.).

Выговцы сетуют на безвыходность своего положения. С одной стороны, равноправная полемика была невозможна, поскольку "он, оболгатель наш и наветник, не терпит терпкости праведнаго слова, обличение наше мозолие ему бывает, абие ищет вины и многими клеветами подвизатися тщится кормила держащих земская на конечное наше сиротское разпужение и с пролиянием крове, конечно память нашу тщатся взяти от земля, якоже и о преждебывших нас сотвориша" (Л. 31 об.). С другой стороны, и отсутствие ответа на обличения расценивалось как якобы признание собственной неправоты: "яково же и днесь в настоящее лето егово, Иосифа попа, велехваление козлогласует, яко молчанием уступихом клеветоносная и лжесоставная его на нас написания, ихже не просихом и никождаже по нужде требуем. Он же не ино что ища, нападает на ны, разведа, обрящет во ответе нашем, что им же бы пролияти кровь нашя неповинная, якоже и прежде клеврети его твориша о исповедницех древняго благочестия" (Л. 32). Именно этой причиной выговцы объясняют свое молчание на "лживая плетения" Иосифа. Другая причина - недостаток времени: "объяти в трудех многих, различных сиротских попечениях" (Л. 32).

Наставники пустыни кратко касаются двух догматических вопросов о истинном крещении, которое сохраняется только у старообрядцев, и о признаваемом ими истинном священстве. Еще раз, может быть, специально для иноземца Традела, приверженцы древнего благочестия подчеркивают: "Никоеже свое учение имамы, но учение держим святых апостол и святых и богоносных отец, иже на всех святых соборех бывших, иже и в наше российское государство от соборныя апостолския восточныя церкви преподадеся, егоже и мы прияхом от наших пастырей и учителей, патриархов и митрополитов, не точию написанное, но и печатным тиснением всему миру изданное" (Л. 35).

Отвергаются также обвинения в проповеди самосожжения. "Пощади, Боже, - пишут выговцы, - души нашя от таковаго суемудрия, еже бы нам за прибыток любовещнаго имения человеков в пожжение оболщевати, сие в нас никогда же бысть, ни быти хощет. Но имамы мы учение церковное, еже точию за сохранение благочестия смерть паче произволяти, неже со отвержением истины наслаждатися богатств и сладостей немирнаго сего мира" (Л. 35 об.).

Опровергают выговцы и заявления Иосифа об их богатстве (и действительно, эти годы были для пустыни в материальном отношении крайне тяжелыми): "О Иосифе, откуду навыкл сей богатство торгов наших, но вемы тя: ниоткуду же сего можеши показати, иди убо и вопроси пошлиноборцов и от них навыкнеши, колико пошлин собирается от торгов наших, да не будеши ктому лгати, но истинствовати опасно. Остави, остави завистодержание, Иосифе, и рачение несущих наших богатств и отради своему желанию, еже насытитися нашея богатая трапезы: многажды бо наша трапеза не довлеет насытити нас и с соломою смешеннаго хлеба и в вечерянии за неимением брашен не дает истощевати время, но отсылает ждати с надеждою в Бозе другаго обеда. И тако питаяся, не достигнеши уты отолстети" (Л. 36 об.).

Старообрядцы пишут Траделу, что, отвечая на тетради петропавловского священника лишь "отчасти", не хотят продолжать "укор и распрь", которыми полны его послания. "Аще ли Иосиф желает истиннолюбие правость познати, - заключают он свое письмо повенецкому приказчику, - и он да потщится приехати до нашего убожества со своими новыми книгами московских и белоруских печатей, ихже имеет. Мы же со своей истинны, от святых отец приятой, известны, а до него нужды не имеем" (Л. 37 об.).

Получив 20 февраля 1708 г. через Г. Традела послание выговцев, Иосиф не замедлил ответить. Новое его сочинение ("Даниилу Викулину и Андрею Денисову и всему сонмищу вашему, в лесах и по части везде обитающим, грешнейший священник Иосиф. О писании вашем, еже написасте к Герасиму Традлу и что в нем известисте, велми благодарен...) датируется последними числами февраля 1708 г., 6 марта оно уже было отправлено в общежительство. Именно этот источник использовал в своем "Розыске" Димитрий Ростовский (послание Иосифа ростовский архиепископ, по всей видимости, получил от своего друга и корреспондента новгородского митрополита Иова, в чью епархию входило Обонежье).

Последнее послание Иосифа выговцам стало еще более резким по тону. И вновь в нем поднимаются все те же вопросы: о крещении, священстве и таинствах. В некоторых случаях, не желая повторять свои доказательства, Иосиф отсылает пустынножителей к своему предшествующему посланию (в 12 разделах), называя его "второй епистолией" (Л. 42, 48, 51), что еще раз подтверждает существование не дошедшего до нас первого сочинения петрозаводского священника. Обличая своих адресатов, Иосиф прибегает к доводу, который позже использует и Димитрий Ростовский: он указывает на внутренние несогласия в старообрядчестве, в частности, в связи с догматическими письмами протопопа Аввакума: "Можете и сами познати, - пишет Иосиф, - яко прежднии ваши клеврети, за раскол в разная времена казненныя, их же вы называете исповедниками, кто же из них явился во святых или чудеса какия творит, возвестита, ибо расколники же, в Калуге обретающиися, от оных исповедников ваших именуемаго Аввакума за еретика имут и проклинают" (Л. 42).

Иосиф прибегает к обвинениям в "притворных добродетелях", в "частых пощениях", в организации самосожжений ради приобретения богатства.

Завершает этот ряд обвинение в "чаровании", предваряемое пересказом артикула 5-го из "Зерцала короны польской" о "жидах" в Королевстве Польском, покупавших "млеко христианское" (Л. 55-55 об.). Автор "Розыска" использует этот фрагмент почти дословно6. Однако в последней тетради рукописи, содержащей подборку посланий Иосифа, утрачено 4 листа, два из них следовали за вышеназванным фрагментом. Поэтому уяснить, в чем, по мнению Иосифа, состояло старообрядческое"чарование", удается только благодаря обширной выписке, сделанной из этого послания Димитрием Ростовским. Оппонент выговцев ссылался на рассказ некоего Григория, жившего в Березовом на Волоке, в дом которого приходили старообрядцы "всячески обольщевати к своему зловерию", родные Григория, выпив "очарованной" ими воды, ушли из дома и присоединилась к затворившимся в остроге приверженцам старой веры; при приближении воинской команды произошло самосожжение (по всей видимости, имеется в виду "гарь" в Березовом на Волоке 23 августа 1687 г.)7.

Выговцы в письме Герасиму Траделу призывали Иосифа приехать для диспута к ним в общежительство. На это приглашение, заключая свое послание, Иосиф отвечает следующим образом: "Вам удобнее было со своими книгами до нас прибыти, зане вас множество и имате коней доволность и сами во всем свободность и служба у вас не станет. Аз же един, а ктому коней своих и праздности не имею и при церкви един во службе нуждаюся, а к вам, аще прибыти, служба станет. Однако же, аще бы с любовию призывали, не отреклся бы прибыти" (Л. 56).

Как можно судить по источникам, переписка священника Иосифа с выговцами оборвалась, очное "разглагольствие" тоже не состоялось. Когда пустынножители получили последнее, четвертое по счету послание (после 6 марта 1708 г.), его автор готовился принять монашеский постриг и к 15 марта он уже покинул Петровские заводы. Иван Филиппов в "Истории Выговской пустыни" ни словом не обмолвился об этом эпизоде, хотя при других обстоятельствах (прояви Иосиф большую настойчивость и лишись выговцы покровительства заводских приказчиков-иноземцев), исход письменной полемики, если вспомнить миссионерскую деятельность Питирима Нижегородского, мог быть для старообрядческого общежительства достаточно печальным. Тем не менее, послания Иосифа побудили выговских книжников активизировать разыскания и систематизацию доказательств в защиту старой веры. Именно к первой четверти XVIII в. относится большинство выговских авторских сборников, содержащих как бессистемные выписки, так и тематические их подборки.

События 1706-1708 гг., связанные с попытками священника Петровских заводов вовлечь пустынножителей в устное и письменное обсуждение различий между "старой" и "новой" верой, явились предысторией миссии иеромонаха Неофита в 1722 г. и появления знаменитых "Поморских ответов", которые, разойдясь в огромном количестве рукописных списков по всей России и выдержав несколько изданий, стали настольнои книгой всего старооорядчества.

Обнаружение посланий священника Иосифа, и, в частности, того, которое цитирует Димитрий Ростовский, расширяет круг выявленных письменных источников "Розыска" и дополняет наши знания о принципах работы писателя над этим полемическим сочинением.

  1. См.: Шляпкин И.А. Св. Димитрий Ростовский и его время (1651-1709). СПб., 1891. С. 443, 445; РГАДА. Ф. 381. Д. 352.
  2. Димитрий Ростовский. Розыск о раскольнической брынской вере. М., 1745. Л. 23 (третьего счета).
  3. Шляпкин И.А. Св. Димитрий Ростовский... С. 448.
  4. РГАДА. Ф. 26. Оп. 1. Д. 8. Л. 394 об. Письмо Чоглокова содержало просьбу о присылке нового священника, поскольку на место Иосифа "никого на те заводы не прислано. А надобен де на те заводы священник доброй" (Там же. Л. 394 об.).
  5. РГБ. Ф. 17. № 664. Л. 10. Далее ссылки на листы рукописи приводятся в тексте после цитаты.
  6. Димитрий Ростовский. Розыск... Л. 23-23 об. (третьего счета).
  7. Там же. Л. 23 об.-24 (третьего счета).

Среди игумений Рождественского девичьего монастыря в Ростове выделяется Павла, сорок лет своей жизни посвятившая обители и много сделавшая для ее благосостояния. В историческом описании монастыря указывается, что она прибыла в Ростов в 1808 г., став настоятельницей1. После принятия монашеского пострига в следующем году ее произвели в игуменьи. Эту должность Павла оставила в 1848 г., за год до смерти. Могила игуменьи находилась за алтарем Рождественского собора. Составитель ее краткой биографии отметил еще одну сторону ее деятельности - искусное вышивание, которым она обратила "на себя внимание митрополита Платона, по поручению его занималась полтора года вышиванием и низанием священных вещей для Сергиевской лавры"2. Мирское имя Павлы - Прасковья Яковлевна Шатилова. Жизненный путь Прасковьи Яковлевны был связан с церковным служением. Она родилась в 1765 г. В 1786 г. стала послушницей Сретенского монастыря в Кашине, а в 1792 г. переведена в Хотьковский Покровский монастырь, где до 1800 г. занималась вышиванием и пением, уйдя отсюда в Мологский Афанасьевский монастырь. Таким образом, рядом с Троице-Сергиевым монастырем она прожила 8 лет, которые и были насыщены творчеством.

В фондах Сергиево-Посадского музея сохранилось несколько произведений, созданных для обители преп. Сергия Прасковьей Шатиловой, в том числе и указываемая биографом плащаница. Находясь в Хотьковском монастыре, мастерица оказалась связана с лаврским творческим коллективом, работавшим в содружестве с Московским митрополитом и священноархимандритом Троице-Сергиевой лавры Платоном Левшиным. Как известно, архиерей положил много сил на пополнение уникальными произведениями знаменитой троицкой ризницы. Еще в первые годы управления лаврой он способствовал созданию новой "жемчужной ризницы", выполненной в Петербурге только в части священнических облачений3. Почти через тридцать лет уже в конце XVIII в. Платон решил завершить это грандиозное дело4. Им были привлечены для новой работы местные мастера. Одной из двух вышивальщиц, создававших новые жемчужные произведения, стала Прасковья Яковлевна, известная Платону с 1793 г., когда она занималась реставрацией и украшением жемчугом двух древних троицких хоругвей5. В 1794-96 гг. она вместе с другой мастерицей, жительницей Сергиева Посада, Натальей Егоровной Баскаковой, создала две роскошные пелены - индитию на престол и одежды на жертвенник в Троицкий собор лавры6. В 1798 г. выполнялся последний заказ Платона - плащаница на темно-фиолетовом бархате с вышитым именем исполнительницы7. Рисунки для всех произведений делались Игнатием Басовым, бывшим в то время ведущим живописцем Троицкой живописной мастерской8.

В хорошем первоначальном состоянии сохранились обе индитии и плащаница; хоругви, значительно обветшавшие, в XIX в. подверглись кардинальной реставрации.

Судя по художественным достоинствам вновь открытых произведений, Прасковья Шатилова владела приемами и жемчужного низания, и живописной глади с одинаковой степенью совершенства. Индитию на престол9 отличает удивительная роскошь: обилие драгоценных дробниц, панагий, камней и жемчуга составляет ее украшение. Она сшита из серебряного глазета, по краям лопастей пришита серебряная бахрома и позолоченные пуговицы. Каждая сторона украшена отдельно выполненными и нашитыми жемчужными крестами, угловыми картушами, облачными сияниями и надписями на каймах из темно-вишневого бархата. П.Я. Шатилова низала все угловые детали - картуши с бантами вокруг золотых дробниц, облака и четыре кисти с жемчужными пронизками. Все остальное делала Н.Е. Баскакова10. При создании одежды на жертвенник обе мастерицы принимали одинаковое участие в низании деталей, использовав оставшиеся от "жемчужной ризницы" 1767-71 гг. картуш и цветы11. На передней стороне выполнена композиция "Несение креста". Шитье шелком и драгоценными нитями в фигуре Христа, храма и горы отличает высокая степень совершенства, виртуозность владения живописной гладью. Опираясь на сходство манеры и техники работы, приемов вышивания в этой композиции и подписной плащаницы, можно утверждать, что ее вышивала П.Я. Шатилова.

Пеленам свойственны уравновешенность и четкость композиционных построений. На серебристом фоне напрестольной индитии ясно выделяются рельефно вынизанные детали, расположение которых напоминает композиции книжных окладов, включающих центральную и угловые пластины. Одежда на жертвенник решена более традиционно. Передняя сторона выделена сложной композицией: над сценой несения креста, занимающей почти всю плоскость, вынизаны жемчугом картуш с надписью "Се человек!", а в углах - чаша с сиянием и терновый венец с гвоздями. Образ Христа полон величия, трагичности и триумфа, огромная фигура в нежно-розовых одеждах, согбенная под жемчужным крестом, главенствует над миром. Остальные стороны упрощены, каждая заключена в орнаментальную рамку, украшена картушем или вензелем, монограммой Христа или изображением яслей.

В плащанице жемчужными нитями и фестонами средник отделен от разрезной каймы с литургической надписью, шитой золотом и жемчугом12. Композиция центральной части необычна: изображение "Положения во гроб" (в иконографическом изводе "Оплакивание Христа") дополнено патрональной фигуркой коленопреклоненного и молящегося митрополита Платона, которой сопутствует комментирующая надпись "Платон Митроп. Москов." Плащаница имеет редчайшую датирующую и авторскую надписи, шитые золотом в подножии гроба - "1798 года", "Вышивала Праск. Шатилова". В углах висели золотные кисти с пронизками из бантиков.

Все три произведения создавались в Троице-Сергиевой лавре под непосредственным наблюдением митрополита Платона. Для выполнения такого уровня памятников в лавре существовали все условия. На протяжении XVIII в. здесь не прекращались живописные работы в храмах и покоях. В монастыре писали иконы, финифтяные пластины и образки, портреты, картины символико-аллегорического и христианского содержания. Лаврские живописцы выступали своеобразными экспертами при оценке техничности и художественности монументальных росписей, осуществлявшихся в сообществе с московскими мастерами13. Значительный уровень профессионализма лаврских художников определяет факт существования живописной школы, куда отбирали наиболее способных детей штатнослужителей и готовили универсальных художников. Следует учесть и деятельность семинарий, как в лавре, так и в Вифании, студенты которых получали и художественные основы образования14. Существовало в лавре собрание образцов, в том числе и западноевропейских, под влиянием которых создавались рисунки для "Несения креста" и "Положения во гроб". Среди них еще значительным оставалась Библия Пискатора, но немаловажное значение имели иллюстративные гравюры с произведений европейской живописи. Необходимо добавить, что сам Платон, как человек передовой культурной среды XVIII в., не был чужд увлечению западной культурой, в том числе и церковной, собирая картины, гравюры, церковные предметы15.

Хотьковский Покровский монастырь находился в постоянной связи с Троицкой лаврой. В XVIII в. в нем занимались вышиванием как отдельные монахини, так и белицы и послушницы, жившие при нем. Возможно, в живописной мастерской лавры создавались рисунки для хотьковских вышивальщиц. Известно, что в 1770-90-е годы в монастыре вышивались иконы "Преп. Сергий" и "Явление Богоматери преп. Сергию". В конце столетия кроме П.Я. Шатиловой здесь по заказам лавры работали Анна Титова и Авдотья Иванова16. Скорее всего, когда П. Шатилова прибыла в Хотьковский монастырь, она уже была опытной вышивальщицей. Сотрудничество Шатиловой с лаврскими живописцами и сергиевской мастерицей стали основой появления уникальных памятников жемчужного и лицевого шитья для Троице-Сергиевой лавры.

Помимо этих документально зафиксированных произведений в коллекции имеются еще два памятника, которые связываются с обеими вышивальщицами. Это два больших покрова "Преп. Сергий" в рост. Один из них, полностью шитый шелками, с "Троицей" вверху, был вложен Н.Е. Баскаковой в 1797 г. в Спасо-Вифанский монастырь близ Троицкой лавры, а затем хранился в лаврской ризнице17. Его выполняли две мастерицы: доличное, вышитое более упрощенно, скорее всего шила Баскакова, трудами которой, как отмечено во вкладе, строился покров. Лицо и руки, вмонтированные в основное полотно, резко отличаются высоким уровнем профессиональной работы. Сравнение этих частей с вышивкой плащаницы 1798 г. и одежды на жертвенник 1796 г. дает основание для предположения, что автором личного была, скорее всего, П.Я. Шатилова18.

Второй покров происходит из Хотьковского монастыря и сохранился без каймы и подкладки19. Произведение полностью вышито на тонком полотне, кайма была из коричневато-зеленой камки, следы которой имеются на границе шитья по боковым сторонам. Фигура преп. Сергия с четками в левой руке выполнена на голубовато-зеленом фоне без позема у ног. На голове черно-коричневый куколь с золотистым крестом. Нимб шит золотными нитями в шахмат. Над головой в сиянии надпись "БГЪ". Объемный лик шит тонкими пряденными шелковыми нитями гладью, борода и усы удлиненными стежками по форме.

Наблюдения над Хотьковским покровом позволяют соотнести его с работами П.Я. Шатиловой. Манера вышивания, приемы передачи объемов в доличном, принципы выявления образа и эмоциональной нагрузки идентичны в "Несении креста", "Положении во гроб" и рассмотренном выше покрове "Преп. Сергий". Следует привести и замечания о рисунке этого произведения, который делался, вполне возможно, при участии митрополита Платона. Знаменщиком, вероятно, был троицкий художник. Рисунок крупного лика с несколько акцентированными очертаниями носа, резкость перехода между ликом и бородой, необычность этой линии, большая заостренность формы бороды, рисунок благословляющей руки напоминают прорисовку лица и руки в позднем портрете митрополита Платона, написанном в лавре. Портретист и знаменщик был, несомненно, и иконописцем, так как покров и портрет несут черты творческого метода, в котором переплелись признаки живописных и иконописных приемов вышивания20. Причем в покрове живописность вышивания в значительной мере поддерживает оттенок портретности в трактовке образа преп. Сергия.

Итак, Прасковья Яковлевна Шатилова, будущая игуменья Павла, предстает мастерицей высокого профессионального уровня и в жемчужном, и в лицевом шитье. Принимая во внимание произведения лицевого шитья XVIII в. нашего собрания, можно говорить об уникальности памятников, связанных с ее именем, о высоком уровне гладьевой техники, которой она владела, о значительной степени творческого проникновения в выразительную структуру образов. Стежки накладывались в одном направлении, чаще по вертикали лица, рисунок глаза (белок, зрачок, световая точка в зрачке, брови и веки) выявляется на основе этого приема, который в волосах и бороде применялся в соединении с шитьем по форме, передающим объем. Мастерица виртуозно владела и интуитивно, как художник, чувствовала особенности цветовых акцентов в свето-теневой структуре лика и всего образа. Живописный эффект в шитье гладью объемных ликов достигнут благодаря валерным переходам в тонах слабо крученных шелковых нитей. В построении лица применены один-два цвета нитей, подобранных по наибольшей насыщенности тона, которыми выполнена основа застила и которые соединены стежками переходных нитей, образующих валерность. Причем в лике Христа, несущего крест, она более многочастна, большее количество цветовых переходов потребовалось мастерице для создания образа величественного спокойствия, наполненного внутренним содержанием трагичности и одновременно триумфа духа. Образы в "Оплакивании Христа" построены на более резких сочетаниях тона нитей, что создает большую открытость и натуральность чувств, усиленных жестикуляцией рук и позами святых. Эмоционально строгий образ лика преп. Сергия во вкладном покрове Н.Е. Баскаковой в основе имеет усложненную систему сближенных оттенков тонально подобранных охристых шелковых нитей, которые в соединении с цветовыми валерами, напоминающими систему лессировок в живописи, создают тонкую свето-теневую игру объемов. Выделение основных линий рисунка более темным оттенком цвета и плотными короткими стежками подчеркивает суровую выразительность лика. Утонченные сочетания охристых, телесных, коричневатых, сероватых нитей придают некоторую холодность суровому образу преп. Сергия в Хотьковском покрове. Удлиннив пропорции лика и изменив форму бороды, резковато очерчивающей скулы и подбородок, мастерица значительно заострила черты, подчеркнув найденную образность техническими приемами. Строя вышивку только на вертикальных стежках, она выполнила более тонкие и четкие линии в соединении переходов нитей, вместе с тем придав больше резкости тональным сочетаниям нитей одного цвета. Традиционность приемов прослеживается в конструкции объемов и складок одежд, они выполнены линейно-плоскостной системой светлых линий - полос и затененных участков, переданных разными по цвету нитями или резко различающимися в тоне.

Оценивая эти произведения с точки зрения высокого искусства лицевого шитья, для которого изобразительность, то есть качества живописного, играют не последнюю роль, следует сказать о значении достижений мастерицы. В шитье использована живописная система XVIII в., принципы которой отрабатывались портретистами и декораторами на протяжении всего столетия. По всей вероятности, попытки новой трактовки образов в церковном лицевом шитье, которые можно наблюдать на некоторых памятниках первой половины XIVIII в. из собрания Сергиево-Посадского музея, превратились в целостную систему гладьевой живописной техники, в совершенстве примененной при создании лаврских пелен. Она давала возможность для серьезных поисков выразительности в образах церковного искусства нового времени.

Важны эти произведения, обе индитии и плащаница, и с точки зрения жемчужного шитья, являясь памятниками, завершающими историю этого драгоценного шитья в XVIII в. В то же время они дают представление о степени владения приемами низания двух мастериц. Прасковья Шатилова выполнила более сложное объемное низание жемчугом в деталях напрестольной индитии. Опираясь на традиции жемчужного шитья средневековья и барокко, создавали мастерицы низание в одежде на жертвенник и плащанице. Но стилистические представления конца столетия внесли существенные изменения в понимание жемчужного зерна и нити, сочетания объема, плоскости и линии в жемчужном рисунке. Барочная контрастность и прихотливость получили классицистическую сглаженность и уравновешенность; объемность деталей, выявлявшаяся в барокко сложным сочетанием золотного и жемчужного шитья, оказалась подмененной имитацией объема благодаря объемной формовке нитяной или картонной основы, на которую укладывалась драгоценная вышивка и жемчужные нити. Пожалуй, эти произведения достаточно ясно отразили сложную художественную ситуацию конца XVIII в., когда определяющая классицистическая направленность искусства дополнялась и взаимодействовала с опытом средневековья и барокко, которые в той или иной мере помогали претворить новые идеи.

Высокие эстетические и технические качества обоих видов шитья, свойственных показанным памятникам, могут быть основанием для постановки ряда проблем шитья XVIII в. Вопрос о профессионализме, подготовленности мастериц, степени участия профессиональных художников - живописцев, иконописцев, миниатюристов, в создании произведения связан с вопросом о школе, то есть мастерских, где создавались произведения и лицевого, и жемчужного шитья. Его решение пока что достаточно сложно из-за немногочисленности и отрывочности известных сведений. Архивные материалы еще только начинают выявляться. В результате исследования проблемы подготовки мастеров декоративно-прикладного искусства при Академии художеств ясно, что вышивка в любом ее проявлении осталась за пределами профессионального академического образования21. По имеющимся памятникам можно предположить о существовании мастерской лицевого шитья в первой половине XVIII в.22 В источниках и литературе имеются сведения о мастерской баронессы Строгановой первой половины и середины XVIII в. в Москве, С.-Петербурге и других местах23. На начальном этапе изучения находятся исследования придворных мастерских в столице24. Но если уже установлено, что в цалмейстерской конторе выполнялись произведения золотного и жемчужного шитья, то сведения о создании лицевого неизвестны. В XVIII в. сохранялась традиция монастырских мастерских, где обучались мастерицы и создавались произведения для храмов и монастырей. Но проблема монастырских мастерских в XVIII в., видимо, достаточно неоднозначна. Так, не известно, где обучалась П.Я. Шатилова. Но творческие достижения ее связаны с Хотьковским монастырем и Троице-Сергиевой лаврой. В самом Хотьковском монастыре работали отдельные вышивальщицы, не связанные организацией мастерской.

Все эти вопросы требуют усилий многих исследователей. Важнейшим условием начала работы в этой области художественной культуры будет выявление и публикация памятников. Прасковья Яковлевна Шатилова и памятники, созданные ею в сотрудничестве с Н.Е. Баскаковой, предстали открытой страницей истории художественного шитья XVIII в.

  1. Израилев А. Описание Ростовского, Ярославской губернии, Рождественского девичьего монастыря. СПб., 1858. С. 19, 23, 45-48.
  2. Там же. С. 48.
  3. РГАДА. Ф. 1204. Оп. 1. Д. 23952 (1767-1769). Л. 15; Д. 252 (1767-1771). См. также: Зарицкая О.И. "Жемчужная ризница" 1767-1771 гг. Троице-Сергиевой лавры. Машинопись (в печати). Архив СПМЗ.
  4. РГАДА. Ф. 1204. Оп. 1. Д. 1961 (1794). Л. 2.
  5. РГАДА. Ф. 1204. Оп. 1. Д. 1922 (1793). Л. 2 - 4 об.
  6. РГАДА. Ф. 1204. Оп. 1. Д. 1961 (1794). Л. 2 - 4 об., 5, 7 - 14, 17 - 21, 25 - 33; Д. 19314 (1795). Л. 59 об.; Д. 2087 (1796); Вкладная книга № 5. 1790 - 1805 гг. СПМЗ. Инв. 72 рук. Л. 70 об. - 74.
  7. РГАДА. Ф. 1204. Оп. 1. Д. 19319 (1798). Л. 52 об., 53, 54, 54 об.; Вкладная книга 1790 - 1805 гг. Л. 83 об. № 271. Опись 1805 г. Гл. 9. Л. 545 об. - 564 об. № 2. Опись 1859 г. Кн. 2. Гл. II. Л. 298 - 299 об. № 581/3; Смирнов С. Спасо-Вифанский монастырь. М., 1869. С. 23.
  8. РГАДА. Ф. 1204. Оп. 1. Д. 1904 (1797). Л. 4.
  9. Индития "Голгофский крест". 1794 - 1795 гг. ТСЛ. Работа Н.Е. Баскаковой и П.Я. Шатиловой. По рисунку И. Басова. 105х85х93 см. СПМЗ. Инв. 2353.
  10. РГАДА. Ф. 1204. Оп. 1. Д. 1964 (1794). Л. 7-14, 17-20 об., 25-33.
  11. РГАДА. Ф. 1204. Оп. 1. Д. 2087 (1796). Л. 13, 14; Одежда на жертвенник "Несение креста". 1796 г. ТСЛ. Работа П.Я. Шатиловой и Н.Е. Баскаковой. По рисунку И. Басова. 99х94х103 см. СПМЗ. Инв. 2364.
  12. Плащаница "Положение во гроб" ("Оплакивание Христа"). 1798 г. ТСЛ. Работа П.Я. Шатиловой. По рисунку И. Басова (?). 200х147 см. СПМЗ. Инв. 2363.
  13. В последнее время история художественной живописной жизни в Троице-Сергиевой лавре получила некоторое освещение в статьях: Зарицкая О.И. Портреты митрополитов в собрании Загорского музея. Машинопись. 1984 г. Архив СПМЗ; Шитова Л.А. Троицкий эмальер середины XVIII в. Машинопись. 1991 г. Архив СПМЗ; Она же. Троицкая эмальерная школа //Сергиев-Посадский музей-заповедник. Сообщения. 1995 г. М., 1995. С. 166-196. РГАДА. Ф. 1204. Оп. 1. Д. 163 (1766). Л. 1; Д. 601. (1776). Л. 1 об. - 2; Д. 24042 (1782 - 1784). Л. 9, 18; Д. 1120 (1783). Л. 5, 17 - 20; Д. 24012 (1777). Л. 3 - 5; Д. 3079 (1813). Л. 1 - 4 об.; Д. 1428 (1787).
  14. РГАДА. Ф. 1204. Оп. 1. Д. 601 (1776). Л. 1 об. - 2; Д. 1085 (1785), Л. 1; Д. 19312 (1794). Л. 9; Д. 2484 (1802); Д. 2817 (1806), Л. 2.
  15. Снегирев И.М. Жизнь Московского митрополита Платона. М., 1890. Ч. 2; Васильчиков А.А. Каталог предметам, принадлежавшим преосвященнейшему митрополиту Платону, находящимся в его покоях в Вифанском монастыре //ЧОИДР. 1879. Окт. - дек. Кн. 4. М., 1879. С. 5-15.
  16. РГАДА. Ф. 1204. Оп. 1. Д. 252 (1767 - 1771). Л. 40 - 40 об., 45, 55, 57; Д. 23952 (1767 - 1771). Л. 5, 10; Д. 19314 (1795). Л. 19; Д. 19315 (1796). Л. 106; Д. 1856 (1794 - 1795). Л. 14.
  17. Покров "Преп. Сергий Радонежский". 1797 г. Работа Н.Е. Баскаковой и П.Я. Шатиловой (?). Вклад Н.Е. Баскаковой. 76х194. СПМЗ. Инв. 2426. Во Вкладной книге 1790 - 1805 гг. и Описи 1805 г. (Гл. 9. Л. 599. № 347/54) описания одинаковые, в примечаниях на полях Описи следующая запись: "1838 года июня 10 числа за ветхостью по силе резолюции Его высокопреосвященства (митрополита Филарета Дроздова) исключен". Сведения о нем имеются и в других документах: РГАДА. Ф. 1204. Оп. 1. Д. 2349 (1800). Л. 129 об. На обороте покрова имеется надпись: "По Вифании по Описи Дольник № 176". СПМЗ. Архив отдела хранения. Оп. 1. Д. 3 (1918). Л. 22. № 15/7. Покров был осмотрен Александровой-Дольник и включен в реставрационные списки вышитых произведений из собрания Троице-Сергиевой лавры.
  18. Предположение о работе Н.Е. Баскаковой основано на сравнении с еще одним вкладным произведением, делавшимся ее трудами - подзором с избранными Святыми отцами Троице-Сергиевой лавры, в котором личное выполнено в технике живописи и представляет тонкую миниатюрную работу, а вышивка выполнена свободно и несколько небрежно, неумело, с тем же уровнем профессионализма, что и в доличном на вкладном покрове.
  19. Покров "Преп. Сергий Радонежский". Конец XVIII в. Работа П.Я. Шатиловой(?). 165х57. СПМЗ. Инв. 4307.
  20. По документам о лаврских живописцах известно, что они, как правило, занимались различными работами: писали иконы для продажи в лавках лавры или для подношения знаменитым гостям, выполняли портреты, копировали картины, находившиеся в лаврских покоях, принимали участие в поновлениях и написании новых фресок.
  21. Пронина И.Я. Декоративное искусство в Академии художеств. Из истории русской художественной школы XVIII - первой половины XIX века. М., 1983.
  22. Этого плана произведения хранятся в Оружейной палате и Сергиево-Посадском музее. См.: Русское художественное шитье ХVI - начала XVIII века. Каталог выставки. Сост. Маясова Н.А. и Вишневская И.И. М., 1989. Кат. 36, 37, 38; Русское культовое искусство XVI-XIX веков //Сокровища подмосковных музеев. М., 1996. С. 40.
  23. Соловьев В.М. История Росийского государства. Кн. 9. М., 1963. Т. 17-18. С. 428; Берхгольц Ф. В. Дневник Камер-юнкера Берхгольца, веденый им в России в царствовании Петра Великого, с 1721-25 гг. М., 1858. Ч. 2. С. 92 - 93, 134, 136; Введенский А.А. Дом Строгановых в XVI-XVIII вв. М., 1962; Вкладная книга ТСМ. 1672-73 гг. М., 1987. С. 32. Л. 63 об. - 64; РГАДА. Ф. 1204. Оп. 1. Д. 23951 (1767-1771). Л. 15 об., 20, 29; Силкин А. Лицевое шитье //Искусство строгановских мастеров. Реставрация. Исследования. Проблемы. Каталог выставки. М., 1991. С. 115, 127, прим. 1; Маясова Н.А. Художественное шитье //Троице-Сергиева лавра. Художественные памятники. М., 1966. С. 137. Прим. 1.
  24. Моисеенко Е. Русская вышивка XVII - начала XX в. из собрания Госурадственного Эрмитажа. Л., 1978. С. 10, 11; Маясова Н.А. и Вишневская И.И. Русское художественное шитье XVI - начала XVIII в. Каталог выставки. М., 1989. С. 18, 19; Деева Н.Н. Некоторые образцы декоративного убранства культовых тканей в России в XVIII в. (из собрания Государственного музея истории религии) //Проблемы формирования и изучения музейных коллекций Государственного музея истории религии. Сборник научных трудов. Л., 1990. С. 138-174; Амелехина С.А. Придворная мастерская дамского платья в России XVIII в. //ГИКМЗ "Московский Кремль". Материалы и исследования. IX. Декоративно-прикладное искусство. М., 1993. С. 175-181.

Роспись Архангельского собора 1564 - 1565 гг.1, величественной княжеской усыпальницы, покоящей прах многих поколений московских правителей, предков Ивана IV, была призвана прославить царскую династию и в ее лице институт власти. Сама функция храма-некрополя диктовала эту тему (вспомним слова первого русского царя, прозвучавшие в одном из его посланий: подобает лишь "царской власти церковью, и гробницею и покровом почитатися"). "Царская" тема прозвучала прежде всего в уникальной галерее княжеских портретов, составивших в системе росписи три обширных цикла: надгробные портреты князей московских, портреты великих князей владимирских и цикл изображений святых русских князей2.

Однако с точки зрения содержания иконографическая программа в целом отличается чрезвычайно корректным, деликатным содержанием универсальных литургических идей и темы власти. Ее стрежневая идея, интерпретирующая русскую княжескую святость как часть богоизбранного народа, восходящего в чертоги Святого Града Иерусалима, служит тем литургическим контекстом, который органично вмещает в себя историческую конкретику и, не нарушая строгий порядок "всеобщего", в конечном счете способствует набиравшему силу в царствование Ивана Грозного процессу сакрализации самодержавия3.

Ввиду неоднократно отмечавшейся исследователями уникальности программы декорации собора, проявившейся как в ее общем строе, так и в отдельных составных частях, чрезвычайно актуальным представляется решение вопроса о ее авторе.

Традиционно в числе лиц, причастных к составлению программы, называют имена двух выдающихся деятелей эпохи: самого Ивана IV и митрополита Макария4. Действительно, духовный климат эпохи во многом определяется согласованностью идей и действий царя и митрополита, которые воплощали свои замыслы не только в государственных актах, как облеченные властью, но неутомимо трудились и на литературном поприще. Безусловно и то, что вся кипучая литературно-художественная деятельность в Москве находилась под неусыпным "редакторским" контролем Ивана IV и Макария. Ситуация резко меняется со смертью в 1563 г. митрополита: спустя год царь устанавливает в стране режим террора - опричнину. Архангельский собор расписывался уже после смерти Макария, в 1564 - 65 гг. Однако не исключено, что как руководитель и вдохновитель восстановительных послепожарных (1547 г.) работ в Кремле, завершающим этапом которых явилась роспись княжеского храма, он оставил определяющие рекомендации относительно планировавшейся росписи. В то же время не подлежит сомнению, что существовал некий "наперсник" митрополита, который детально разрабатывал и воплотил предначертанный митрополитом замысел росписи собора. Известно, что одним из близких к Макарию человеком был постриженник Чудовского монастыря, духовник царя, Афанасий. Именно Афанасий навещал митрополита во время его предсмертной болезни, именно Афанасий был организатором и распорядителем его похорон, наконец, именно Афанасий в 1564 г. стал преемником Макария на митрополичьей кафедре. В контексте поставленной проблемы авторства программы росписи Архангельского собора особенно важно указать на то обстоятельство, что митрополит Афанасий, как было убедительно доказано П.Г. Васенко, является автором "Степенной книги Царского родословия"5. Причем исследователь считает концепцию "Степенной книги" уникальной, несущей в себе печать индивидуального образа мышления. Напомним, что и "Степенная книга", и роспись собора создавались в 60-е годы XVI в.

Как отмечал Е.С. Сизов и как показали наши наблюдения, касающиеся портретных княжеских циклов6, в основе обоих произведений лежат сходные концепции истории московского царства и царской династии и их прославления. Однако кроме "параллелизма" концепций, еще целый ряд конкретных деталей, характеризующих определенный способ изложения идей, указывает на родство этих произведений. В "Степенной книге" для всех правителей Русского государства за период с 1054 по 1113 г. отведена одна ступень. Ее главным героем сделан не старший Ярославич, а князь Всеволод, от которого идет генеалогическая линия князей Владимирских. В росписи Архангельского собора в "историческом" цикле портретов великих князей владимирских также особое место отведено потомкам Всеволода (Всеволод-Димитрий, Ярослав Всеволодович, Константин Всеволодович, Александр Ярославич, Федор Ярославич, Даниил Александрович). Начиная с "возвышения Москвы", исторический материал в "Степенной книге" членится не по великим княжениям, а по княжениям московским. В росписи Архангельского собора именно московские великие князья и принадлежащие к их роду князья удельные стали главными персонажами цикла надгробных портретов. Большинство княжеских биографий в "Степенной книге" по литературному стилю приближены к житиям святых7. В Архангельском соборе все изображенные князья, независимо от того, были они канонизированы церковью или нет, также представлены как святые, с нимбами8. Перечисленные пункты сходства, отражающие оригинальный ход логических построений, дают основание высказать осторожное предположение, что у обоих произведений был один автор. Немногочисленные биографические данные о митрополите Афанасии также предоставляют факты, подкрепляющие гипотезу о его причастности к составлению программы росписи Архангельского собора. Митрополит Афанасий был родом из Переяславля, где служил священником в соборном храме. С 1549 г. Афанасий упоминается как протопоп кремлевского Благовещенского собора. В 1552 г. он благословил царя на Казанский поход и сам принял в нем участие. Особо отличал Афанасия и сам Макарий: именно его митрополит взял себе в помощники, когда поновлял иконный образ Николы Великорецкого. Афанасию была доверена и ответственная работа над поновлением иконы Богоматери Владимирской9. В 1566 г., не смирившись с политикой террора, проводимой царем, но не имея сил сопротивляться, митрополит добровольно покинул кафедру. В этой краткой биографии, рисующей незаурядную по силе и талантливости личность, для нас существенно следующее. Во-первых, сообщение о работе Афанасия над поновлением икон, из чего следует, что кроме литературы, его занимали и вопросы изобразительного искусства. Во-вторых, факт участия его в Казанском походе, который во многом объясняет то, что память о Казанском взятии столь явственно выражена в росписи Архангельского собора, причем не только через традиционные библейские батальные сцены, служившие аллюзиями на современные исторические события10, но и через изображение большой группы святых князей, акты поклонения мощам которых отмечали путь Ивана Грозного к Казани (Александр Невский, Федор Ярославич, Глеб Андреевич Боголюбский, Василий и Константин Ярославские, Петр и Феврония Муромские и др.)11.

Знаменательно присутствие в росписи Архангельского собора и композиции "Покаяние Давидово", изображающей царя Давида кающимся в своих прегрешениях перед пророком Нафаном (т.е. властью духовной). В контексте опричной политики, проводимой царем с 1564 г., появление в росписи композиции подобного содержания выглядит несколько неожиданно. Однако оно вполне объяснимо, если признать, что разработка программы росписи принадлежит Афанасию, как известно, не раз ходатайствовавшему перед царем за опальных бояр.

Посредством данного сюжета митрополит, вероятно, пытался провести в росписи назидательную идею о нравственном приоритете духовной власти, несмотря на основную официальную мысль программы, провозглашавшую главенство власти царя (декорация центрального барабана собора12).

Своеобразными "визитными карточками" митрополита-переяславца представляются композиции на тему жития Петра Ордынского и портреты двух переяславских князей Дмитрия Александровича и его сына Ивана Дмитриевича. Эти князья, погребенные в Переяславле, изображены в Архангельском соборе именно в цикле надгробных портретов московских князей как принадлежащие династическому царскому древу. Объяснение себе данный факт вновь находит на странице "Степенной книги", содержащей особую статью о том, что Дмитрий Александрович добровольно передал свои земли во владение московскому князю Даниилу13. Сюжет о царевиче Петре, получившем от апостолов деньги на строительство храма, помещенный в завершении цикла надгробных портретов, был призван подчеркнуть, что княжеский храм с его росписью рассматривался как исполнение божественного промысла о нем, как дар Богу от всей династии Рюриковичей14. Тем не менее показательно то, что для проведения данной идеи в росписи собора выбран был именно эпизод из жизни святого князя, особенно чтимого в переяславской земле.

Все вышеизложенные факты, как нам представляется, дают весомые основания полагать, что митрополит Афанасий, автор "Степенной книги Царского родословия", имел самое непосредственное отношение и к созданию росписи княжеского собора-усыпальницы. Последовательно проводя идеи своего предшественника митрополита Макария, ставшие знаменем целой эпохи, Афанасий формулировал их в такой индивидуальной манере, которая придала неповторимость и концепции росписи, и концепции его знаменитого литературного произведения.

  1. Сизов Е.С. Датировка росписи Архангельского собора Московского Кремля и историческая основа некоторых сюжетов //Древнерусское искусство. XVII век. М., 1964.
  2. Самойлова Т.Е. Портретные циклы в системе росписи Архангельского собора // Музей-заповедник "Московский Кремль". Проблемы изучения памятников духовной и материальной культуры. Вып. 3 (в печати).
  3. Самойлова Т.Е. Тема избранного народа в росписи Архангельского собора Московского Кремля // Библия в культуре и искусстве: сборник материалов конференции "Випперовские чтения - XXVIII". Гос. Музей изобразительного искусства им А.С. Пушкина. М., 1996.
  4. Подобедова О.И. Московская школа живописи при Иване IV. М., 1972. С. 14 - 16.
  5. Васенко П.Г. "Книга Степенная Царского родословия" и ее значение в древнерусской исторической письменности. СПб., 1904. Ч. I.
  6. Сизов Е.С. Русские исторические деятели в росписи Архангельского собора и памятники письменности XVI в. // ТОДРЛ. М.-Л., 1966. Т.22. С. 264 - 274; Самойлова Т.Е. Портретные циклы...
  7. Покровский Н.Н. Афанасий (в миру Андрей) // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Вторая половина XIV - XVI вв. Часть I. Л., 1988. С. 76.
  8. Самойлова Т.Е. Княжеские портреты в системе росписи Архангельского собора Московского Кремля XVI века. Автореф. дисс. М., 1996. С. 14.
  9. Покровский Н.Н. Афанасий (в миру Андрей). С. 73 - 74.
  10. Подобедова О.И. Московская школа живописи ... С.83-185.
  11. Самойлова Т.Е. Княжеские портреты ... С. 16.
  12. Самойлова Т.Е. Тема избранного народа ... С. 131.
  13. Степенная книга // ПСРЛ. СПб., 1911. Т. 21. Ч.1. С. 297.
  14. Самойлова Т.Е. Сюжет о Петре - царевиче Ордынском в росписи Архангельского собора Московского Кремля. // ИКРЗ. 1994. Ростов, 1995. С. 133 - 137.

К теме "Резчики Ростова Великого" автор обратился в последние годы. Разработке её были посвящены две работы, опубликованные в сборниках музея. В результате этих исследований выявлен сам факт наличия в городе резчиков в конце XIX - начале XX в., высокий их профессиональный уровень, восхищавший таких знатоков, как В.В. Верещагин и В.В. Стасов. Выявлен разнообразный ассортимент выполняемых ими предметов. В ряде случаев определены расценки на изготовление некоторых изделий, а также собраны сведения о возможностях получения в указанный период профессионального образования в этой области ремесла непосредственно на месте.

Тем не менее и в настоящее время эта тема представляет собой очень мало разработанное, обширное поле для исследования. Малоразработанность этой темы объясняется тем, что сведения по ней очень разрозненны, разбросаны по самым различным источникам и, чаще всего, отрывочны.

И по сей день затронуты далеко не все аспекты этой темы и, в частности, личностный.

Личность провинциального мастера находилась вне поля зрения.

Собственно говоря, исследование этого вопроса всегда представлялось проблематичным, поскольку в данном случае речь идёт о тех талантливых и умелых русских людях, которые, если отрешиться от специализации, составляли основное население городских посадов, ближайших к ним сёл, жили весьма сходной жизнью и как бы сливались в одну личность под названием "мастеровой люд". Они, как правило, не оставляли обширного эпистолярного наследия, не оставляли мемуаров, и даже их фотографии неблагодарные потомки не хранили зачастую в своих альбомах. Поэтому весьма распространённым явлением в музейной практике является то обстоятельство, что наличествует вещь и, в лучшем случае, известно имя её автора, или, напротив, известно имя автора, безо всякой возможности приписать ему вещь, и в обоих случаях почти полное отсутствие биографических сведений.

Тем интереснее, на наш взгляд, возможность расширить наше представление об этой категории мастеров, на примере династии местных резчиков Кищёнковых - отца, сына и внука, жизнь которых пришлась на последнюю четверть XIX - начало 60-х гг. XX в.- Михаила Андреевича Кищёнкова (умер в начале 30-х гг.), Ивана Михайловича Кищёнкова (1880 - 1963) и Леонида Михайловича Кищёнкова (1902 - 1975).

Среди материалов, которыми мы располагаем, работы Михаила Андреевича Кищёнкова: резной крест небольших размеров с финифтяными вставками, хранящийся ныне в Русском музее и нами приписываемое ему распятие в человеческий рост, хранящееся в фондах Ростовского музея-заповедника.

Работы Ивана Михайловича Кищёнкова - две резных рамки и небольшой бюст В.Г. Белинского, хранящиеся также в Ростовском музее - заповеднике.

Единственная известная резная работа Леонида Ивановича Кищёнкова - небольшой бюст - автопортрет, находится также в Ростовском музее.

Среди имеющихся документов, помимо разрозненных сведений в периодике тех лет, - литературные труды Ивана Михайловича Кищёнкова: стихи, изданные в ранний период его жизни, его письмо ко Льву Николаевичу Толстому, хранящееся ныне в музее Льва Толстого в Москве, и книга, изданная в 1953 году небольшим тиражом "Семья. Картины старой деревни", написанная на биографическом материале и ныне ставшая библиографической редкостью. Экземпляр этой книги хранится в музее-усадьбе Н.А. Некрасова "Карабиха", вместе с собственноручно написанной автобиографией Кищёнкова. Книга эта художественная, поэтому имена героев изменены, однако эти изменения весьма прозрачны, например, у главного героя фамилия Ищенков и т. д.

К этим документам примыкают записи воспоминаний снохи Ивана Михайловича Кищёнкова - Анны Васильевны Савельевой (1908 г. р.), по мужу Кищёнковой, которая была замужем за Леонидом Михайловичем Кищёнковым, в семье которых Иван Михайлович доживал последние годы1.

Запись беседы с Николаем Константиновичем Волковым, тоже резчиком, дружившим с Иваном Михайловичем Кищёнковым2.

А также - свидетельства ростовского художника Германа Николаевича Макарова, дружившего с Леонидом Кищёнковым в период проживания последнего в Ростове3.

Семья Кищёнковых родом из деревни Ширяево Ильинско-Хованского района Ростовского уезда. А.А. Титов так описывает эту деревню в книге "Ростовский уезд": "...Ширяево... владельческая деревня при колодцах и реке Сахте в 40 верстах от города: в ней 35 дворов, 111 ревизских душ и то же число наделов, прихода села Ильинского"4.

Там же указывается, что в самом Ильинском есть столяры-иконостасники и резчики.

Кищёнковы принадлежали к династии потомственных резчиков. По воспоминаниям Ивана Михайловича Кищёнкова, резчиком был и его дед Андрей, и его отец Михаил, и даже деревенская фамилия - прозвище их, по словам снохи, было "резчиковы". В семье Михаила Андреевича Кищёнкова было семеро детей: пять сыновей - Димитрий, Аркадий, Александр, Василий, Иван, и две дочери - Анна и Мария. Все мальчики в семье были обучены резному делу. Обучил их этому ремеслу, по словам Михаила Андреевича, отец5.

В книге "Семья. Картины старой деревни" есть описание процесса обучения: "...ученье начиналось с рисованья. Малышу давалась гладко выстроганная липовая доска, карандаш и он должен был рисовать простенькую завитушку орнамента. Рисовал долго... испачкает доску... выстрогает и снова рисует потом стамеской долбит сквозные отверстия"6.

Семья по деревенским меркам была культурной. В доме было много книг. По словам Ивана Михайловича библиотеку начал собирать ещё его дед, бывший страстным любителем чтения. Среди авторов были Шекспир, Гоголь, Лермонтов, Некрасов, Кольцов, Горький, Гамсун. Некоторая часть библиотеки сохранилась и по сей день. В обычае было чтение вслух, послушать которое приходили соседские мужики. Несмотря на проживание в деревне, основным заработком отца было ремесло резчика, поэтому он часто бывал в отъезде на заработках - нанимался к подрядчикам. Подрядчик, у которого он работал в ближайшем городе, выведен в книге под именем Василия Терентьевича Усольского. Думается, что под этим именем скрывается Владимир Лаврентьевич Никольский, который имел свою мастерскую, брал подряды и нанимал рабочих. Имя его известно в связи с изготовлением резного убранства церкви Григория Богослова во время реставрации 1880-х годов.

Об Усольском в книге имеется следующее замечание: "...хозяин сам не работал, а имел два дома..." Поэтому вполне вероятно, что Михаил Андреевич Кищёнков был в числе мастеров, принимавших участие в резных работах в церкви Григория Богослова.

Мечтой любого квалифицированного резчика было заведение собственной мастерской. Описание такой мастерской переоборудованной из дровяного сарая мы также находим в книге. Посредине мастерской там стоят большие столы, а по стенам развешаны фрагменты оконченных и неоконченных образцов орнаментов, а также репродукции с понравившихся произведений. По воспоминанием снохи, в деревенском доме Кищёнковых также было нечто вроде мастерской, где помимо столов находился верстак.

Вот изба простая
С низким потолком,
Весь передний угол
Занят верстаком:
Печь, полати, лавки,
Стены из осины,
На "божнице" образ,
На стенах картины.
Пол в щепах и стружках,
Тесно, грязновато;
Наша обстановка
Не совсем богата!7

Однако обладателем собственной мастерской герой книги не стал, как не стал им и Михаил Андреевич Кищёнков.

Сам он был высокопрофессиональным резчиком. Об этом свидетельствует большая серебряная медаль, полученная им на Всероссийской Кустарно-промышленной выставке в Санкт-Петербурге в 1902 г.8 К сожалению, автору не удалось найти сведений относительно того за что была получена столь высокая награда. Однако в марте того же года им был принесён в дар Государю Императору Николаю Александровичу резной крест с финифтяными вставками, который был передан последним в музей Александра III, ныне Русский музей, об этом есть запись в музейной книге описей под № 222-1.

Сам крест сравнительно небольшой, напрестольный (37,5х27), шестиконечный с двумя перекладинами. Нижняя перекладина прямая, выступающая за пределы вертикали небольшими полукругами. Концы креста также оформлены тремя полукруглыми выступами. Внизу крест заканчивается круглой шишкой с плотно прилегающими чешуйками, продолженной как бы плотной кистью. В верхней и нижней части креста, а также справа и слева на поперечине резные квадратные рамки и в них круглые образки: вверху - Саваоф, внизу - Логин Сотник, справа - Иоанн Богослов, слева - Богородица, в средокрестье крестообразная пластина с распятием. Под распятием резная надпись в высоком рельефе: NIKA. Каждый квадрат с трёх сторон обрамлен полукругами с выпуклыми пятилепестковыми розетками, наложенными на пятиконечную звезду. По краю полукругов и по всему контуру креста в высоком рельефе идёт обрамление из встречных завитков, наподобие акантовых. Поверхность фона покрыта цировкой. В верхнем конце креста над квадратной рамкой и в нижнем конце креста под квадратной рамкой такие же рельефные, но более крупные розетки. Все эмалевые пластины обрамлены резными бусинами. Оформление оборотной стороны такое же, только вместо эмалевых пластин по концам креста крупные розетки в кольцевом обрамлении. На перекладине в высоком рельефе по вертикали резная надпись: Государю Императору Николаю II. На основании креста по вертикали в контррельефе в пять строк также надпись С-Пб I 2 I Мар I 1902 I Го Далее в три строки по горизонтали также в контррельефе: кустарь резчик ростова великого михаил андреев кищенков. крестьянин деревни ширяева.

Таким образом, из этой надписи становится ясно, что это заранее заготовленный подарок, и что он не мог быть тем произведением, за которое учреждена медаль.

Вся резная отделка креста довольно мелкая, суховато-строгая, очень чисто и тщательно выполненная.

В какой степени эту работу можно назвать творческой, сказать трудно, потому что нам неизвестна сама процедура дарения. Был ли свободен автор в выборе отделки, или существовала некая цензура, ориентировавшая на определённые образцы. Как это было с его следующим подарком царю - резным блюдом под хлеб-соль, поднесённым в 1913 году во время посещения царской семьёй Ростова. Это блюдо в оформлении было подобно предшествующим подаркам царской семье, разработанным при участии И.А. Шлякова.

Упоминание об этом блюде имеется в Журналах Ростовского Уездного Земского Собрания за 1913 год : " ...22 мая текущего года Ростовский уезд был осчастливлен посещением их Императорских Величеств. Управа в полном составе поднесла Его Императорскому Величеству от лица Ростовского Земства хлеб-соль... [со словами - Е.В.Б.] Просим Ваше Императорское Величество принять хлеб-соль от ростовского земства на блюде работы местного крестьянина Кищёнкова резчика-самоучки..."9

Дальнейшая судьба этого блюда не известна. В семье Кищёнковых до последних лет сохранялась фотография с него. Однако со смертью Леонида Кищёнкова она была увезена кем-то из родственников.

Следующая работа - распятие Иисуса Христа10 в полный человеческий рост - приписывается нами Михаилу Андреевичу Кищёнкову исключительно на основании устных свидетельств Анны Васильевны Кищёнковой, слышавшей, что в музее хранится подобная фигура работы старших Кищёнковых, от своего мужа Леонида Ивановича Кищёнкова, и на основании устного свидетельства художника Германа Макарова, утверждающего, что на эту фигуру, находившуюся в 50-е годы в экспозиции музея, указывал ему Леонид Кищёнков как на работу своего деда. При этом и Анна Васильевна, и Герман Макаров вспоминают одно и то же предание, слышанное ими от Леонида Кищёнкова. Что во времена его малолетства тот узнал, что дед начал работу над скульптурой Иисуса Христа. Дед с отцом стали часто пропадать на заднем дворе, куда запирались ворота и дети не допускались. Но однажды ворота оказались почему-то незапертыми, и детям удалось пробраться и тогда они увидели обнаженного отца, привязанного к стене сарая, а рядом деда, резавшего скульптуру. Таким образом, его отец, Иван Михайлович Ки-щёнков послужил моделью для фигуры Иисуса Христа.

В книге Ивана Михайловича Кищёнкова главный герой Никита Ищенков мечтает вырезать фигуру Христа, но упоминаний о том, что его мечта исполнилась, нет.

Однако никаких сведений, об указанной, хранящейся в фондах, фигуре Христа, в музее не имеется, не указывается её происхождение, время поступления, неизвестен также и её автор.

Фигура очень натуралистична. Детально подробно переданы даже выступающие жилы и вены на руках и ногах. Вместе с тем в области таза видны некоторые анатомические нарушения. Натурализм часто свойственен именно мастерам, не имеющим специального образования. Скульптура без левкаса, жидко тонирована прозрачной краской на лаке под цвет смуглого тела. Но в ней вовсе отсутствует раскраска в волосах, лице, набедренной повязке. Эта непоследовательность заставляет предположить, что в конечном итоге мастер ориентировался на подобные каменные, возможно мраморные изображения. Об этом говорит и характерная глянцевая заглаженность фигуры. Однако вся фигура достаточно пластична, особенно в области головы. Здесь очевидны и мастеровитость, и талант автора.

Дальнейшая судьба Михаила Андреевича неизвестна. По словам снохи, он умер в Ростове и похоронен на Юрьевском кладбище.

Кроме сыновей у него были ученики, так по свидетельству Николая Константиновича Волкова, его учеником был некто Василий Павлович Попов, родственник по линии жены, у него, в свою очередь, учился сам Волков. Волков передал нам некоторые профессиональные термины, перешедшие к нему от Попова, которые тот, в свою очередь унаследовал от Кищёнкова.

Попов учил следующей последовательности: сначала карандашом намечается контур будущего орнамента, затем выполняется "склонение" и "споцировка" - т.е. грубая пластическая разработка вместе с " чисткой " т.е. удалением лишней древесины, затем выполняется "цировка" - нанесение мелких порезок - желобков (жилок у листочков, например).

Попов также учил при выполнении побега виноградной лозы не вырезать настоящий виноградный лист - пятипалый, а вырезать смородиновый - трёхпалый, как более красивый [пластичный - Е.В.Б.]11.

Были и другие ученики, имена которых нам неизвестны.

Все сыновья Михаила Андреевича были обучены резному делу, но подробных сведений о них мы не имеем. Известно только, что в 1906-1907 гг. среди учеников школы резьбы и позолоты по дереву, существовавшей при Ростовском Музее Церковных Древностей, значится Кищёнков Дмитрий из деревни Ширяево. А Василий Михайлович Кищёнков, по словам невестки, был скрипичным мастером и жил в Баку.

Все братья Кищёнковы, за исключением Ивана, рано ушли из жизни, он, Иван, в основном, и наследовал ремесло отца.

Иван Михайлович Кищёнков был младшим сыном в семье. Образование получил всего 3 класса в земской школе села Ильинского-Хованского, которую окончил в 1890 г. В своей биографии он вспоминает первую учительницу, которая привила любовь к русской литературе и поэзии. С ранних лет помогал отцу.

В период с 1894 по 1901 год перенёс несколько тяжёлых заболеваний.

В результате этого у него искривилась шея.

Возможно, что период тяжёлых болезней обострил восприятие мира и юноша начал писать стихи. Первые стихи были напечатаны в 1899г. в газете "Северный край". В 1902 году ярославский губернатор Штюрмер Б.В. помог издать его стихи крошечным тиражом в сто экземпляров отдельной книжкой12.

Я жил в глуши, объятый тьмою,
Любил я петь, любил читать,
Увлекшись дерзкою мечтою,
Надумал я стихи слагать...

В 1903 году он пишет письмо Льву Николаевичу Толстому с просьбой высказать мнение по поводу его стихов, которые прилагает к письму: "Я крестьянин Ярославской губ. Ростовскаго уез. Ильинско-Хованской волости из дер. Ширяева, мастеровой резчик по дереву. Живя в деревне, и безпрерывно занимаясь своим ремеслом с шести часов утра и до восьми вечера, я занимаюсь в часы досуга и даже иногда во время своей физичесой работы, - умственным трудом: я сочиняю стихи..."13.

Местонахождение ответного письма Л.Н. Толстого, прежде бережно хранившегося в семье Кищёнковых, нам не известно. Возможно, оно находится у кого-то из родственников. Но, по словам той же Анны Васильевны, ответ был благожелательный.

С 1905 году постоянно передвигался, жил то в городе, то в деревне. Как он пишет в своей автобиографии: "...Работал по своему ремеслу то в Ростове, то Александрове (Влад. губ.) и Петрограде..."

В 1912-1913 гг. печатал свои произведения в Ярославской газете "Голос".

В 1913 году переезжает к брату в Баку , где работает и посещает общеобразовательные курсы. В 1916 году уезжает в Тифлис на место преподавателя ручного труда, а в 1920 году возвращается на родину в деревню, в 1924 году семья переезжает в Ростов.

В 1927-28 гг. работал инструктором резного дела при ростовской профшколе14.

В 1953 году в свет выходит его книга "Семья. Картины старой деревни".

Все эти годы основным его занятием было ремесло резчика. Какую же работу ему приходилось выполнять? По словам невестки, он вместе с отцом участвовал в резьбе иконостаса тёплой, зимней церкви святого мученика Харлампия в селе Ильинском. К сожалению, в советское время эта церковь была переоборудована под клуб, и интерьер её совершенно не сохранился. Некоторое представление о том, какого характера там была резьба, даёт его книга, где он пишет, что в сельских церквах характер декора отдавался на усмотрение мастера. Требование было только одно: "Чтобы благодать с резьбы так и капала". В книге приводится образец такой резьбы: "Никита заканчивал большую гранёную колонку почти сплошь покрытую всевозможными орнаментами из выпуклых завитков, розеток, бус, с гирляндой фантастических цветов и листьев. Всё это было вырезано довольно искусно, чисто, пестро и испещрено штрихами, жилками, но не имело какого-либо определённого стиля. Вернее это был особый, выработанный иконостасными мастерами стиль, долженствующий поразить взор зрителей обилием украшений"15. Некоторое представление о подобной резьбе, на наш взгляд, дают рамы, вырезанные Иваном Михайловичем уже в 55 и 57 годах и хранящиеся в музее под инвентарными номерами РМК-24 и РМК-15, где пышные барочные формы одной рамы соединяются с рокайлями, лавровыми ветвями и оленьей мордой, прямоугольный контур другой рамы полностью образован побегом аканта.

Судя по всему, ему хорошо знакома была работа и позолотчика. Процедура золочения хорошо описана в книге: "На покрытые полиментом [из белка протухших яиц - Е.В.Б.] орнаменты накладывалось золото. Листы золота резались тонким ножом на обтянутой кожей шкатулке... мастер раскрывал книжку с золотом, вложенным между листками папиросной бумаги и стряхивал тонкий золотой лист на подушку шкатулки, лёгким дуновением расправлял на подушке... ножом отрезал кусочек золота, затем, сменял нож на лапку из беличьей шерсти, похожую на маленький, распущенный веер и прикасался к кусочку. Золото прилипало к шерсти и тогда мастер клал этот кусочек на смоченное спиртом место орнамента "16.

Кроме орнаментальной резьбы он мог вырезать и скульптуру, но вероятно большого опыта в этой работе у него не было. Так в 1956 году в возрасте 76 лет мастер вырезал бюст Белинского, который хранится в ростовском музее17.

Бюст этот небольшой по размеру. Очень выглаженная, лишённая следов резца, поверхность лица, заставляет предположить, возможно, с какого-то гипсового бюста, распространённого в те годы, вместе с тем в строении лица чувствуются лёгкие анатомические искажения (в области уха и нижней челюсти). Обобщённая, слабо промоделированная на затылке разделка контрастирует с пластикой лица и выдаёт большее знакомство с рельефом, чем с круглой скульптурой. Сильно выдвинутое верхнее веко, дающее глубокую тень и как бы рассчитанное на взгляд с отдалённого расстояния, заставляет вспомнить иконостасные головки, рассчитанные на левкас, сглаживающий формы.

Об отсутствии технического опыта говорят радиальные трещины, покрывающие скульптуру.

Н.К.Волков вспоминает: "Однажды между Кищёнковым, Волковым и Поповым произошёл спор. Смогут ли они вырезать человека?

Попов и Волков вырезали рельефы, а Кищёнков вырезал бюст. Волков вырезал профиль Ленина, Попов Сталина, а Кищёнков Ворошилова.

Работа Волкова сейчас хранится в музее. Попов же с работой не справился, а Кищёнков вырезал прекрасно, но допустил техническую ошибку, вырезав бюст из "кругляка". Технически это не допускается, так как сердцевина и остальная часть древесины имеют разную усушку, поэтому требуется обязательное удаление сердцевины и, если бюст делается из 2-х половинок, то они склеиваются. Кищёнков эту сердцевину не удалил, поэтому бюст потрескался".

Возможно, конечно, что в этот период у него под рукой не было подходящего материала, но аналогичный дефект мы видим и у бюста В.Г. Белинского. Повидимому, Иван Михайлович Кищёнков больше знаком был всё-таки с горельефом.

По словам того же Волкова, Кищёнков, как и большинство резчиков, резал не только иконостасы, но и наличники, мог также делать и мебель.В доме Анны Васильевны Кищёнковой до сих пор сохранилась мебель, выполненная его руками.

В последние годы он работал модельщиком на паточном заводе.

К сожалению, по стопам отца не пошёл ни один из его сыновей, хотя каждый из них по мере надобности мог выполнить для себя всю резную и столярную работу. Более других сыновей соприкасался с этой областью искусства сын Леонид. В 20-х гг. он окончил ВХУТЕМАС и, очевидно, владел основательно навыками работы с круглой скульптурой. Сохранилась фотография студенческих времён, на которой он - рядом со своей значительного размера круглой скульптурной работой из дерева18.

Его жена вспоминает, что в 1928 году Леонид вырезал её скульптурный портрет в полный рост. Она ждала как раз в это время первого ребёнка, названного впоследствии Леонардом в честь Леонардо да Винчи. По окончании скульптура некоторое время находилась в школе, где Леонид работал учителем, а затем была увезена в Москву на выставку, откуда она уже не вернулась. Местонахождение этой скульптуры неизвестно.

Перед самой войной, они жили тогда под Москвой, в деревне неподалёку от Химок, он вырезал бюст Ворошилова. Но во время войны деревню бомбили, пришлось бросить дом и большую часть вещей. Что стало с этим бюстом, также неизвестно.

Уже в возрасте 53 лет вырезал небольшой бюст-автопортрет, который и хранится ныне в ростовском музее19.

Но основной сферой приложения его интересов была живопись. Леонид Иванович был также человеком незаурядным. У него была своя теория изображения окружающего мира. Картины свои он писал на больших кругах, где по краям панорамой разворачивались пейзажи, располагавшиеся вокруг него.

К сожалению, вместе со смертью Леонида Ивановича Кищёнкова прервалась и династия резчиков Кищёнковых. Дети их все рано ушли из жизни, профессиональные навыки в полной мере никому не были переданы.

  1. ГМЗРК. А-1560.
  2. ГМЗРК. А-1559.
  3. ГМЗРК. А-1558.
  4. Титов А.А. Ростовский уезд. М.,1885. С. 194.
  5. Кищёнков И.М. Семья. Картины старой деревни. Ярославль, 1953. С. 67.
  6. Кищёнков И. Стихотворения крестьянина деревни Ширяева Ростовского уезда Ярославской губернии 1895 - 1901 г. Ярославль. 1902.
  7. Кищёнков И. Стихотворения крестьянина деревни Ширяева Ростовского уезда Ярославской губернии 1895 - 1901 г. Ярославль, 1902.
  8. Вестник Ярославскаго земства. 1903. № 5. С. 162.
  9. Журналы Ростовскаго Уезднаго Земскаго Собрания и доклады управы. Очередная сессия 1913 года. Ярославль, 1914. С. 870.
  10. ГМЗРК. Инв. № С-46, КП 27797.
  11. ГМЗРК. А-1559.
  12. Кищёнков И. Стихотворения крестьянина деревни Ширяева Ростовского уезда Ярославской губернии 1895 - 1901 г. Ярославль, 1902.
  13. ГМЗРК. А-1557.
  14. РФ ГАЯО Ф.471. Оп .1. Д. 7. С. 121; Д. 5.
  15. Кищёнков И.М. Семья... С. 57.
  16. Там же. С.67.
  17. ГМЗРК. Инв. № НВФ-2696.
  18. ГМЗРК. Инв. № КП-27962.
  19. ГМЗРК. Инв. № КП-28194, ФТ-3606.

Обращение к творчеству Александра Алексеевича Назарова обусловлено тем, что роль его личности в развитии финифтяного промысла в Ростове 1-й половины XX в. исключительна и вместе с тем плохо изучена. Его имя упоминается лишь в работах обзорного характера, причем некоторые из них повторяют одни и те же сведения почти дословно1. Для исследователей ценен краткий очерк современника А. Назарова - Н. Анова2 тем, что он написан под впечатлением непосредственного контакта с художником.

В данной статье привлечены воспоминания родственников, документы, прослежены основные этапы биографии, и представлен ряд его неизвестных ранее работ.

Александр Алексеевич Назаров родился в Ростове 28 июля 1873 года3, 29 июля ребенка крестили и нарекли Александром. В Метрической книге церкви Архангела Михаила за 1866-1876 гг. произведена соответствующая запись: "Ростовский мещанин Николай Андреевъ Назаров и законная жена его Надежда Алексеевна оба православного вероисповедания", крестными его были: "Ростовский мещанинъ Михаилъ Николаевъ Усачовъ и ростовская мещанская девица Александра Павлова Кононова". Таинство крещения совершал священник Александр Тихомировъ съ дьячкомъ Владимиромъ Спасским и пономаремъ Николаемъ Любомудровымъ"4.

Родители жили неподалеку от Спасо-Яковлевского монастыря. Отец 25 лет отслужил в царской армии, вернувшись, много пил и рано умер (рассказывает сын А.А. Назарова - Георгий). С восьми лет Александр был в учениках у финифтяников Завьяловых, где и обучился финифтяному ремеслу5. Ошибочность точки зрения Н. Анова о том, что Назаров "обучался финифтяному искусству у отца"6 подтверждается еще и архивными данными: финифтяников с такой фамилией в середине и конце XIX в. не обнаружено7.

Относительно технологии и процесса работы мастера, сын Г.А. Назаров говорил: "Отец где-то доставал куски эмали, толок на большом камне курантом, потом размешивал со скипидаром до сметанообразного состояния. Пластины и кисти изготавливал сам, писал тоненькой, в один волосок, кистью из хвоста колонка, обжигал пластину не менее трех раз. Работы писал пунктиром, сначала рисовал эскиз карандашом, потом прокалывал и затем рисовал на пластине"8. Таким образом, мы видим, что Назаров владел всеми ремесленническими навыками, какими владели мастера-финифтяники ХIХ столетия.

Женился в конце 1890-х, скорее в 1897 г., т.к. первый его сын Николай родился в 1898-1899 гг. Жена Варвара Николаевна Паутова происходила из семьи белоготовильщиков9, она была женщиной предприимчивой и нередко спасала семью от материальных затруднений (осенью возами покупала на рынке продукты, делала соленья и зимой продавала их на рынке), - заработка Александра Алексеевича финифтью не хватало10.

В 1904г. был открыт класс финифти при школе рисования, иконописи, резьбы и позолоты по дереву в Ростовском музее церковных древностей, куда Иван Александрович Шляков пригласил "одного из лучших мастеров по финифтовой живописи - А. Назарова" (об этом мы читаем в письме И. Шлякова в Ростовскую уездную земскую управу)11. Из чего следует определенно сказать, что к началу XX в. А.А. Назаров сложился как мастер и снискал заслуженную славу.

По моему предположению, некоторые иконы, находящиеся в экспозиции Ростовского музея, были созданы после 1904 года, в качестве учебных образцов, т.к. в ростовском архиве имеются частые сведения о том, что дополнительно к педагогическому жалованию А.А. Назаров получал деньги "за образцовые финифтяные иконы, образцы для финифтовой иконописи и другие материалы для финифти" (1905-1913)12. Из документов фонда по этому периоду следует, что А.А. Назаров преподавал в школе с 1905 по 1914 годы, в документах 1915-1917 гг. в списках получавших жалованье его имени не значится, хотя сам Назаров в заявлении 1939 года пишет: "... с 1912 г. работал в школе финифтяной живописи по 1918 г. включит..."13.

Возвращаясь к воспоминаниям сына, нельзя не упомянуть об одном неизвестном ранее факте: в 1913 году в Ростов по случаю празднования 300-летия дома Романовых приезжала царская семья. К этому событию А. Назаров пишет финифтяной портрет царской семьи, преподносит его в дар, за что вскоре получает золотые именные часы фирмы П. Бурэ14. В память об этом событии в семье Назаровых хранится царская грамота.

Александр Алексеевич писал иконки для различных монастырей России и Русской православной церкви за рубежом, "приходили красивые монахи в рясах, при крестах, которые заказывали их. Брат Николай был ювелиром, он помагал оправлять финифтяные пластины. Нередко Александру Алексеевичу духовные лица заказывали свои портреты"15.

Конец 1910-х -1920-е гг. - время нестабильное. Вся страна переживала различного рода трудности. Так в 1919 году в Ростове была голодовка, спроса на финифть не было, и пришлось Александру Алексеевичу устроиться в депо, т.к. железнодорожникам давали по 400 граммов хлеба.

Интересный случай из жизни А.А. Назарова вспомнил и рассказал мне его сын: "Как-то раз (в нач. 1920-х гг. - В.П.) в церкви молился отец Богу о своих невзгодах, и было ему видение: заплакала Богородица, слезы потекли по иконе. После этого пошли заказы"16.

В 1923-1931 гг. Назаров преподавал в Ростовской финифтяной показательной мастерской, руководил двумя группами (первую начальную вел Н.И. Дубков).

С 1931-1947 гг. работал в артелях инвалидов и "Возрождение" (в разные годы), преподавал в ростовской школе финифтяной живописи17. О том, что его ценили как мастера, свидетельствуют строки из характеристики директора школы М. Андрианычева: "Прекрасный мастер - практик в совершенстве владеющий техникой своего дела, достигший непревзойденных результатов в технике мастерства, выработке стиля и колорита свойственного только ему. В тоже время он не обладает в должной степени необходимыми для мастера-инструктора качествами, слабо владеет педагогическими и методическими навыками и приемами"18. Поэтому у него было много проблем.

Некоторые руководители (в их числе завуч школы Галактионова) не желали учитывать, что имеют дело с уникальной творческой личностью. Следствием чего было увольнение с работы, правда вскоре А. Назарова восстанавливают вновь, но с потерей одной пятой заработка19.

В конце 1930-х гг. лихорадка сталинских репрессий докатилась и до Ростова, дом Назарова несколько раз безжалостно обыскивали, но, к счастью, компрометирующих его вещей не находили, и участи репрессированного Назарову удалось избежать, хотя пострадали в это время многие его коллеги - преподаватели финифтяной школы.

На факте переезда А.А. Назарова в Москву мнения исследователей и потомков разделяются. И.М. Суслов указывает, что мастер был приглашен для росписи метро20, сын же не уверен, что именно метро, он предполагает, что отец работал в Москве в какой-то художественной мастерской, а в действительности, скорее всего, произошло следующее: "А.А. Назарова и моего отца Н.М. Хрыкова пригласили в Москву для работы на фабрике по выпуску товаров широкого спроса. На фабрике был цех, где работали мастера-филигранщики из Красного села Костромской обл. Было решено сочетать филигрань с финифтью, главным образом, с изображением архитектурных памятников Москвы, выпускались подстаканники, кубки, туалетные коробочки, дело было заманчивое, т.к. архитектуру в то время в Ростове не писали, а о филиграни только мечтали, а там была целая бригада классных филигранщиков"21.

Переезд в Москву осуществился в 1947 году, т.к. в ростовской артели "Возрождение" А.А. Назаров работал до сентября 1947 г.22 В Москве семья Назарова жила на Земляном валу по ул. Казакова в маленькой одной комнатке (общежитие фабрики).

В декабре месяце 1948 г. случилось несчастье: Александр Алексеевич попал под трамвай, вскоре скончался и был похоронен на Введенском кладбище.

Как отмечалось выше, еще до революции А.А. Назаров был известен не только как иконописец, но и как портретист. Ниже мы рассмотрим портреты, выполненные им после 1917 г.

"Портрет старшей дочери Софьи (1902-1982)" (в замужестве Солыниной) (рис. 1). 1920 г.23 На круглой пластинке диаметром 4 см, в оправе из желтой меди, посеребренной на лицевой стороне.

На нем изображена восемнадцатилетняя девушка, слегка повернувшая голову влево. Вытянутое лицо, длинный нос, небольшие глаза - она не отличается красотой, но обаянием молодости, душевной теплотой - несомненно. Коротко стриженые темные волосы зачесаны на косой пробор, на ней белая блузка, отделанная простеньким кружевным воротничком. Волосы и блузка украшены букетиками из роз; листья нежно окутывают лицо и плечи девушки. Лицо написано, скорее всего, по фотографии, но оно реально и осязаемо: глаза, рот, нос, надбровные дуги, щеки - все исполнено с превосходным знанием своего дела, в этом мастер ничуть не отступает от других своих портретов. Но есть в нем то, чего нет в заказных гризайльных портретах, - это особая искренность, интимность чувств, когда мастерство уходит на второй план, уступая место чувствам художника, любившего "для себя" писать пейзажи, делать красивые вещи для домашних, украшая их в соответствии со своим природным вкусом, который развился, на мой взгляд, не только на доступных ему образцах западноевропейского искусства (гравюры и репродукции живописи), но и во многом - на городской провинциальной культуре, впитавшей в себя, как известно, и многие черты народного искусства. Мастер, щедро одаренный от природы, но не получивший специального образования, совершенствовался в мастерстве самостоятельно.

Портреты детей из семейства Федоровых были написаны в начале 30-х годов. История их создания записана мною со слов Л.С. Успенской (1919-1996), изображенной на одном из них. Ее бабушка Мария Ивановна происходила из семейства Усачевых - потомственных финифтяников, занимавшихся изготовлением белых пластин для финифти. Тетя Анна Михайловна Усачева работала в 30-е годы в финифтяной школе вместе с А.А. Назаровым. Почти каждое лето к ним в гости приезжал из Ташкента Иван, который ухаживал за Анной. И вот, приехав в очередной раз в гости, он привез племянникам Анны по тюбетейке. Анна с Иваном, забрав всех племянников, отправилась в фотоателье Орлова, знаменитое в те годы в Ростове, где они и сфотографировались. Вскоре Анна Михайловна заказывает А.А. Назарову пять финифтяных портретов в форме брошей. Два из них мне удалось увидеть (рассмотрим их ниже), а вот судьба остальных известна довольно приблизительно: Иван свой портрет увез в Ташкент, а портреты детей Боровских вскоре в конце 30-х гг. всвязи с переездом семьи в Москву, вероятно оказались там24.

Оба портрета овальной формы, выполнены в гризайли, размер 3х4,3 см. Рассмотрим портрет Людмилы25 (рис. 2). На сером нейтральном фоне изображена девочка-подросток. Свет, падая сверху справа, освещает лицо и левую часть фона. Художник мастерски пользуется светотенью, оперируя всего двумя цветами - белым и темно-коричневым. Так, правая часть лица изображенной вся выявлена при помощи светлых, чуть сероватых, почти белых тонов, контур головы справа оттенен светлыми воздушными штрихами, контрастно выступающими на густом темном фоне. Густота фона подчеркнута светлыми прозрачными очертаниями фигуры. Тогда как другая сторона - в легкой прозрачной тени хорошо "прочитывается" на белом фоне. Контрасты света и тени здесь не так ярки, но их светоносность и воздушность явно ощутимы. Девочка изображена в простеньком светлом платьице с темными цветочками. Платье по вороту украшено светлым рюшем и бантом, завязанным на левом плече. На голове ее вышитая узбекская тюбетейка. Волосы коротко острижены и зачесаны по-мальчишечьи на пробор. Черты ее выразительного лица утончены и строги. Нельзя сказать, что она красавица, здесь она еще не вполне сформировавшийся угловатый неловкий ребенок 13-ти лет со своим непростым характером, в котором угадывается воля и желание быть самостоятельной.

Манера письма художника точна и виртуозна, он мастерски прописывает каждый миллиметр, в лице нет ни единого случайного штриха. Глаза обведены тонкой темной полосой, выявляющей объем и плавно рассеивающейся к надбровным дугам. Высокий лоб обрамлен короткими русыми волосами. Красивый прямой нос украшает лицо. Художник лепит его форму при помощи резкого контраста светлого тона посередине, делящего нос на темную (теневую) и светлую (освещенную) стороны. Тонкие губы плотно сжаты, художник мастерски выделяет округлости и впадинки возле губ этого юного очаровательного создания.

Портрет брата Игоря Сергеевича Федорова (1924 - 1972)26 (рис. 3) выполнен также в гризайли. На нем изображен мальчик семи лет в белой рубашке с черным бантом на шее и черных штанишках на лямках. Его фигура хорошо прочитывается на нейтрально-сером фоне. Свет, падая справа, выделяет левое плечо мальчика и левую часть его лица. Прекрасно смоделирована голова - высокий открытый лоб с "залысинами", освещенные светом виски, хорошо прописаны коротко стриженые волосы. Художник то сгущает, то высветляет штрихи - подчиняя все одной цели - безукоризненно точной передаче изображаемого. Внимание он сосредотачивает на голове и лице, добиваясь при этом эффекта осязаемости, я бы сказала, ощущения присутствия. Глядя на портрет, ощущаешь золотистый блеск стриженых волос, округлость и "задиристость" открытых висков, твердый взгляд мальчишки. Несмотря на то, что скопировано фото, художнику удалось передать передать характер. Как вспоминает жена Игоря Сергеевича, в детстве он был очень непоседлив и задирист, первым лез во всяческие озорства. По взгляду глаз, абрису губ, носа, угадывается характер живой и изменчивый. Мастерство художника здесь также вызывает уважение: если движения кисти явно ощущаются в изображении одежды, фона (мягкие касания эмалевой пластины - то сгущенные, то рареженные), то лицо прописано очень тщательно - здесь прикосновения кисти настолько выверены, точны, что порой становятся едва различимы (даже при увеличении).

Портретное сходство в портретах выдержано очень точно, но, этим художник не ограничивается: высокое техническое мастерство одухотворено здесь творчеством, благодаря которому появляется ощущение световоздушной среды, свежести детской кожи, упругости и блеска волос. Так мог работать далеко не каждый художник, для этого требуется высочайшее мастерство, каким, несомненно, обладал Александр Алексеевич Назаров, недаром его современники называли ростовским Рафаэлем27.

На протяжении всей жизни художнику пришлось исполнить очень много портретов: от рядовых граждан до высших руководителей государственной власти.

Портрет Н.А. Костырева28 (рис. 4) был написан А.А. Назаровым в 1936 году (овал, размер 19х14) также на финифти в гризайли. Внизу справа подпись: "А. Назаров". Оправа из желтой меди, по краю которой простая витая веревочка. На обороте сверху помещена финифтяная дробница с надписью: "Организатору и руководителю Ростовской Артели т. Костыреву Н.А. от членской массы". По оформлению портрет напоминает зеркала тех лет: на двух ножках с подставкой.

Перед нами уже немолодой человек. Высокий лоб венчают свободно вьющиеся волосы, разделенные на пробор. Его спокойный взгляд устремлен вдаль, возле уголков глубоких светлых глаз заметны легкие морщинки. Густые брови чуть нависают над веками. Большие вьющиеся усы, по моде тех лет, украшают нижнюю часть лица, почти полностью скрывая рисунок губ. Завершает абрис лица округлый волевой подбородок, выявленный светлым пятном и контрастной тенью.

Ремеслом портретиста-копииста А.А. Назаров владел в совершенстве. Мягкой тонкой кистью художник сумел передать объем, глубину и прозрачность глаз. Путем наложения пятна-блика возле зрачка он достигает большей выразительности. Пятно это уже само по себе неоднородно: светлое в центре с плавным переходом в более густые тона радужки, оно подчеркивает и выявляет объем светлого глазного яблока. Верхнее веко выделено тонкой темной линией и сгущающейся тенью, которая "уводит" глаз в глубину, необходимую для создания иллюзии, ощущения воздушности. Художник умело оперирует светом и тенью, безошибочно "лепя" объем. Источник света здесь справа. Фон мягкий и ровный, справа притенен, слева чуть высветлен. Одежда написана ровной кистью, плотными рядами прилегающих друг к другу мазочков, сгущающихся в тени и "разреженных" на свету.

В начале 1930-х гг. школа финифтяной живописи в Ростове была ликвидирована, а основной состав педагогов и оборудование перешло в артель инвалидов, которой руководил Н.А. Костырев, - в этот период там и работал Александр Алексеевич Назаров.

Из заказных портретов, написанных А.А. Назаровым, нам многие известны. Среди них можно выделить два направления: парадный портрет деятелей высшей государственной власти и портрет бытовой, интимный. Последний как отпечаток своего времени отличается строгостью поз и одежд, простотой оформления и сдержанностью палитры: обычно всего два цвета - черный (либо темно-коричневый) и белый. Портрет Н.А. Костырева относится ко второму типу портретов, но выделяется более крупными размерами (дань месту, занимаемому им в обществе). Увеличение размера связано с появлением новых трудностей для художника. С этими трудностями Александр Алексеевич Назаров как художник справился в совершенстве, хотя имеются чисто технические недостатки (мелкие вкрапления, изъяны и трещины), связанные с низким качеством эмали, применявшейся в те годы.

Назаров собирал репродукции картин, напечатанные на почтовых открытках, несколько таких открыток было обнаружено в любезно предоставленном мне домашнем альбоме Нины Николаевны Бабушкиной (в девичестве Хрыковой), а после разговора с Людмилой Владимировной Гришиной (внучкой А.А. Назарова) мое предположение о том, что художник помимо финифти занимался живописью, оправдалось. Живопись - это его отдушина, любимое занятие, но писать маслом доводилось редко.

Недавно мне стало известно, что в 1-й половине 1920-х гг. Назаров увлекся изготовлением монументального декоративного панно "Иван царевич и Елена Прекрасная на сером волке"29. Оно было сделано для младшей дочери Ольги, ей в то время было не более 15-ти лет. За основу взята известная картина В.М. Васнецова "Иван-царевич на сером волке" (1889, ГТГ). Но способ воспроизведения уникальный - аппликация из различных материалов: ткани (шерсть, хлопок, шелк, парча), кожи, бисера, финифтяных дробниц. Сделано оно было от начала и до конца Назаровым самостоятельно. "Леля (Ольга - В.П.), пытаясь помочь отцу и ускорить его работу, - прошила лоскутки на машинке, отцу не понравилось, он все распорол и пришил сам вручную"30, при этом изготовив и расписав финифтяные пластины - глаза волка и детали украшения одежд Елены Прекрасной. Не ограничившись росписью по ткани, художник украшает панно также вышивкой и изготавливает из ткани цветы, добиваясь дополнительных декоративных эффектов. Несмотря на ряд значительных разрушений от времени (моль, истлевание шелка), это панно производит на нас удивительно сильное впечатление, пусть это копия, но не будем забывать, что в мещанско-ремесленнической среде, в которой жил художник, высшим мастерством считалось не выдумать что-то свое, а повторить точь в точь, будь то портрет или известное произведение искусства.

Рассматривая творчество ростовского мастера Александра Алексеевича Назарова, нельзя не отметить, что оно уникально и являет собой высокий образец так называемой "третьей культуры" - народной культуры провинциального города благодаря высокому профессионализму и широким творческим устремлениям художника.

  1. Василенко В.М. Ростовская финифть // Народное искусство СССР в художественных промыслах. М.-Л., 1940. Т. I. С.48; Суслов М.И. Ростовская эмаль. Ярославль, 1959. С. 25-28, 41, 44. Илл. 16, 19, 24; Тюнина М.Н. Ростов Великий. Ярославль, 1969. С. 81, 82.; Кривоносов В. Огненное письмо. Ростовская финифть. Ярославль, 1977, С. 9, 10; Зайцев А.Е. Ростовские эмали. Фотоальбом. М. 1988. С. 113, 122. Илл. 54/55, 60/61, 62/63, 72/73; Вахрина В. Ростовская финифть. Открытки. М., 1989; Мельник Л.Ю. К истории финифтяных школ в Ростове Великом // СРМ. Ростов, 1992. Вып. III, С. 46, 47, 49, 52, 53; Сазонова Е.И. Организация финифтяного промысла в Ростове в конце XVIII - XIX вв. // СРМ. Ростов, 1992. Вып. III. С.30, 46; Борисова В.И. Ростовская финифть. Альбом. М.1995. С.17. Илл.143.
  2. Анов Н. Ростовская финифть. // Народное искусство. 1938. № 10-11. С.63-67.
  3. В вышеуказанных источниках дата рождения - 1872 год.
  4. РФ ГАЯО. Ф. 371. Оп. 2. Д. 50. Л. 139 об.
  5. Воспоминания младшего сына А.А. Назарова - Георгия Александровича Назарова, личный архив автора.
  6. Анов Н. Указ. соч. С. 64.
  7. Сазонова Е.И. Указ. соч.
  8. Воспоминания сына.
  9. Воспоминания племянницы А.А. Назарова - Марии Николаевны Калбека. 1996 г., личный архив автора.
  10. Из воспоминаний внука А.А. Назарова - Александра Георгиевича Назарова, личный архив автора.
  11. Мельник Л.Ю. Указ. соч. С. 46.
  12. РФ ГАЯО. Ф. 60. Оп. 1. Д. 2. Лл. 124 об., 129 об., 133 об.; 144 об.; Ф. 60. Оп. 1. Д. 4. Лл. 3, 6, 8, 12, 14.
  13. РФ ГАЯО. Ф. Р-62. Оп. 1. Д. 115. Л. 1.
  14. Часы карманные с массивной золотой цепочкой, на них была выгравирована надпись с именем А.А. Назарова. Их до 1947 г. Назарову удалось сохранить, а ввиду сильных материальных затруднений пришлось продать знакомому учителю.
  15. Воспоминания Виктора Сергеевича Латышева (его дед - родной брат А.А. Назарова), личный архив автора.
  16. То же.
  17. РФ ГАЯО. Ф. Р-62. Оп. 1. Д. 115. Л. 1.
  18. Там же. Л. 5.
  19. Там же. Л. 2-3.
  20. Суслов И.М. Указ. соч. С. 26
  21. Из воспоминаний Виталия Николаевича Хрыкова, личный архив автора.
  22. РФ ГАЯО. Ф. Р-З9. Оп. 2. Д. 5. Л. 242, лицевой счет А.А. Назарова.
  23. Музей фабрики "Ростовская финифть".
  24. Известно, что портрет Ю. Боровского в 1980-е гг. находился у брата М.Н. Тюниной.
  25. Собственность Л.С. Успенской, Ростов.
  26. Игорь Сергеевич Федоров (1924-1972), собственность жены Марии Матвеевны Федоровой.
  27. Анов Н. Ростовская финифть...
  28. Николай Аристархович Костырев (1886-1974) родился в дер. Редрикове близ с. Ильинского-Хованского (бывш. Ростовского уезда, ныне Ивановской области). Рано лишившись отца, он вынужден был стать подмастерьем в ростовской каменотесной мастерской, в которой впоследствии работал мастером до начала первой мировой войны. В 1914-1917 гг. служил в воздухоплавательном батальоне. В годы гражданской войны служил в ростовских артскладах. В 1937 г. Н.А. Костырев был репрессирован, но спустя два с небольшим года был реабилитирован, полностью восстановлен в правах и продолжал руководить артелью вплоть до выхода на пенсию в 1957 г. Сведения сообщены А.Г. Мельником. Данный портрет - собственность А.Г. Мельника.
  29. В июле 1996 г. С.Ф. Смагин (Москва) передал панно в дар Ростовскому музею.
  30. Воспоминания Г.А. Назарова.

Настоящая статья является продолжением предыдущей работы, посвященной истории формирования Ростовского уезда в XV-XVI вв.1 В первой части исследования мы рассмотрели древнейшие свидетельства о Локсомери и Рождественском стане, находившихся на северо-западе Ростовской земли и граничивших с Угличским уездом. Рождественский стан впервые упоминается в грамоте 1453 г.2 Следующим по древности упоминания в источниках может считаться Лутский (Луцкий) стан. Как отмечал Ю.В. Готье, стан назван по р. Луту и располагался "по северной границе древнего Ростовского уезда"3. Речка Лут, названная в атласе Ярославского уезда конца XVIII в.4 и на карте 1993 г.5 "Луть", в атласе Ростовского уезда конца XVIII в.6 и на карте 1909 г.7 - "Лутъ"8, представляет собой левый (северный) приток р. Устья, впадающий в нее в 0,6 км к северо-западу от д. Бородино, или в 2,5 км западнее поселка Семибратово (Приимково) и в 12 км к северо-востоку от Ростова. Верховья Лута находятся в 27 км к северу от Ростова и в 29 км к юго-западу от Ярославля9.

От устья рч. Локсомери (Локсимера) в Рождественском стане до верховий Лута примерно 20,5 км на юго-восток. На карте Готье между Рождественским (№ 15) и Лутским (№ 7) станами помещены станы Раменский (№ 14) и Утемский (№ 20)10. Названия двух последних станов появляются в источниках позднее, чем названия двух первых. Поэтому, оставляя пока без ответа вопрос о времени образования Раменского и Утeмскoгo станов, обратимся к рассмотрению данных о Лутском стане.

Наиболее ранние сведения о нем содержатся в зарядной записи Черемисиновых ок. 1463-1476 гг., дошедшей в подлиннике, где сказано: "в Ростове в Лутьском стану село Ильинское да Заречье"11. Село Ильинское этой записи, по всей вероятности, идентифицируется с современным поселком Ильинское-Уpyсовo, лежащим при р. Луте (ныне - Фекленке) в 24,5 км к северу от Ростова и в 30,5 км к юго-западу от Ярославля. Согласно СНМ Яр., с. Ильинское было расположено во 2-м ст. Ярославского у., в 35 в. от Ярославля, по левую сторону Курбской проселочной дороги12. На картах 1991 и 1993 гг. мы видим поселок Курбу в 16 км к северо-востоку от Ильинского-Урусова. В атласе Ярославского у. конца XVIII в. Ильинское показано на обоих берегах р. Лута13, на картах 190914, 1991 и 1993 гг. - на левом берегу.

Если с. Ильинское локализуется довольно уверенно, то вопрос о местонахождении Заречья кажется менее ясным. На картах 199115 и 1993 гг. мы находим Заречье буквально рядом с Ильинским-Уpyсoвым, на другом (правом) берегу Лута, в каких-нибудь 0,2 км к юго-западу от Ильинского. В обоих пунктах отмечено наличие церкви. Близость Ильинского и Заречья на современной карте соответствует изображению с. Ильинского в атласе Ярославского у. конца XVIII в., где оно расположено на обоих берегах Лута. Вместе с тем ни в атласе, ни на карте Ярославского у. 1909 г., ни в СНМ Яр. название "Заречье" рядом с "Ильинским" не фигурирует.

Согласно СНМ Яр., ближайшее к Ильинскому Заречье - казенная д. Заречье при рч. Вздериножке, пруде и колодцах во 2-м ст. Ярославского у., в 36 в. от Ярославля, по правую сторону торговой дороги в с. Великое, к границе Ростовского у.16 В данном случае имеется в виду не Вздериножка - западный приток Лута17, а совсем другая речка, которая на карте 1909 г. названа просто "Ножка". Измерение по карте 1909 г. приводит к выводу, что д. Заречье находилась в 17 в. к юго-востоку от Ильинского. Измерение по современным картам дает примерно тот же результат - 19 км. Поселок Заречье, о котором сейчас идет речь, показан на карте 1993 г. в 32,5 км к юго-западу от Ярославля и в 19 км к северо-востоку от Ростова, в 8 км к востоку от Семибратова и в 6 км к юго-западу от Великого18. Ясно, что в XVI в. эта местность находилась вне пределов Лутского стана, будучи расположена восточнее не только Лутского, но и Сотемского стана, примыкавшего к нему с востока. Следовательно, есть основания думать, что Заречье, упомянутое в записи XV в. вместе с Ильинским, находилось не в округе с. Великого, а рядом с позднейшим Ильинским-Урусовым, как об этом свидетельствуют карты 1991 и 1993 гг., т.е. на правом, южном берегу Лута, напротив Ильинского, лежащего чуть севернее, на левом берегу той же речки. Вероятно, нынешнее Заречье, расположенное на правом берегу Лута, - не новообразование, а старинный придаток с. Ильинского. Наличие здесь церкви служит косвенным доказательством относительной древности Заречья. Не исключено, что название "Заречье" в XVIII - XIX вв. воспринималось как обозначение части с. Ильинского и поэтому не попало на карты и в СНМ Яр.

В духовной Гр. Дм. Русинова 1521/22 г. упоминается его "купля" сц. Ильинское "в Ростовском уезде"19. Стан, где находилось Ильинское, в акте не указан, но поскольку другие владения Гр. Дм. Русинова, в том числе с. Берлюково, определенно числились "в Луцком стану"20, можно думать, что и сц. Ильинское относилось к тому же стану. Вероятно, оно тождественно с. Ильинскому, фигурирующему в зарядной записи Черемисиновых. Во всяком случае, это Ильинское нельзя отождествить с позднейшим Ильицыным, показанным в атласе конца XVIII в. и на картах 1909 и 1993 гг. в 6,5 в. (= 7 км) к юго-востоку от Ильинского, в правобережье рч. Сотьмы21.

У кого Русинов купил сц. Ильинское, неизвестно. Были ли это потомки Черемисиновых или представители другого рода, неясно.

Сц. Ильинское Русинов отдал "Илье пророку в дом", т.е., по-видимому, духовной корпорации, находившейся в самом сельце или рядом с ним22. К сельцу он придал пять деревень: Берендеево, Петрунино, Моланьино, Редриково и Поникарово23. Из них наиболее уверенно идентифицируются по СНМ Яр. и картам Редриково в 2,7 в. на северо-запад от Ильинского, при рч. Вздериножке (ныне - Жуковке), правом притоке Лута (в 36 в. от Ярославля)24, и Моланьино в 3,7 в. на юго-восток от Ильинского, при рч. Пере25, левом притоке Лута (в 32 в. от Ярославля)26.

Что касается Поникарова, то с его идентификацией дело обстоит сложнее. Позднейшее Поникарово (в 41 в. от Ярославля), известное по СНМ Яр.27 и картам XVIII - начала XX в., находилось довольно далеко от Ильинского (в 5,1 в. на юго-восток), и на его пути к Ильинскому лежало с. Ивашково (в 2 в. на северо-запад от Поникарова и в 3,5 в. на юго-восток от Ильинского). В середине XIX в. Ивашково - казенное село при рч. Пере ("Перъ"), прудах и колодцах, во 2-м ст. Ярославского у., в 40 в. от Ярославля, между Московским шоссе и торговой дорогой в с. Курбу, к границе Ростовского у.28 Ивашково, существующее и сейчас, расположено в 20,5 км к северу от Ростова29.

Из актов XV-XVI вв. известно, что при с. Ивашкове имелась д. Поникарово. Впервые она упоминается в документах около 1474-1484 гг. как купля Федора Ив. Пильёма30. Позднее Ивашково с деревнями принадлежало сыновьям Федора Пильёма - Андрею, Степану (Стефану) и Василию31. Последний, по-видимому, умер до 1527/28 г., когда произошел раздел владений между Андреем и Стефаном32. По разделу 1527/28 г. д. Поникарово отошла к Андрею Фед. Пильёмову. Таким образом, в Лутском стану, по-видимому, одновременно существовали две деревни с названием Поникарово - одна, принадлежавшая к ивашковскому комплексу Пильёмовых, и другая, принадлежавшая к ильинскому комплексу Русинова. По расположению населенных пунктов можно предположить, что сохранившееся Поникарово относилось к ивашковскому комплексу. Вместе с тем в АРГ Поникарово духовной Русинова отождествляется с Поникаровым, фигурирующим в СНМ Яр. под № 102533, т.е., как мы думаем, с Поникаровым ивашковского комплекса. Вернее, однако, допустить, что Поникарово духовной Русинова не тождественно позднейшему Поникарову и, по-видимому, вообще не сохранилось.

Трудно локализовать и д. Петрунино. В XIX в. во 2-м ст. Ярославского у. были две деревни с названием Петрунино: одна - на рч. Вздериножке, в 37 в. от Ярославля, между торговыми дорогами в Углич и с. Курбу, к границе Угличского у.34, другая - в 34 в. от Ярославля, по левую сторону торговой дороги в с. Курбу, к границе Ростовского у.35 Обращение к картам показывает, что Петрунино (Петрушино) на рч. Вздериножке, притоке рч. Ширинки, находилось в 14,4 в. (по карте 1993 г. - 17,6 км) на северо-запад от Ильинского, а второе Петрунино было расположено в 4 в. к юго-востоку от с. Великого, т.е. в 24 в. (по карте 1993 г. - 26,2 км) юго-восточнее Ильинского36.

В АРГ Петрунино духовной Русинова отождествляется с Петруниным на рч. Вздериножке37. Автор комментариев, В.Д. Назаров, по-видимому, принял Вздериножку, упомянутую рядом с Петруниным (СНМ Яр. № 877), за ту же самую речку, приток Лута, на которой стоит д. Редриково38. Однако это совсем другая Вздериножка, расположенная в значительном отдалении от Ильинского. Вообще ни одно из двух Петруниных, находившихся в XIX в. во 2-м ст. Ярославского у., не подходит для отождествления с Петруниным духовной, поскольку оба они слишком удалены от Ильинского.

Владелец сц. Ильинского Григорий Русинов еще на рубеже XV-XVI вв. участвовал вместе со своим отцом Дмитрием Русином в обмене земель "в Ростовском уезде в Лутском стану". К 1489-1503 гг. относится сохранившаяся в подлиннике меновная грамота, по которой архиепископский дьяк Василий Яковль сын Михайлова выменил "в дом святеи Богородици" ростовскому архиепископу Тихону две деревни: Яковльское и Скоково. Эти деревни были вотчиной Дмитрия Русина и его сына Григория. В обмен Русиновы получили "домовые деревни" Каданово, Сидоров Починок и пустошь Высокое39. Оба земельных комплекса, ставших объектами мены, находились в Лутском стану: "А те земли обои в Ростовском уезде в Лутском стану"40.

Д. Яковльская отождествляется по СНМ Яр. с казенной д. Яковлевской, расположенной во 2-м ст. Ярославского у., при прудах и колодцах, в 40 в. от Ярославля, по правую сторону Курбской проселочной дороги41. Эта деревня находится в 3,4 км к северо-западу от Ильинского, у истоков рч. Вздериножки (Жуковки), притока Лута, в 26,6 км к северу от Ростова42.

Название "Скоково" рядом с "Яковлевской" не встречается ни в СНМ Яр., ни на картах. Скоковы, известные по СНМ Яр., занимали иное местоположение. Из них ближе других к д. Яковлевской была д. Скоково в 17 в. от Ярославля, по левую сторону большой торговой дороги в Углич43. На карте 1909 г. этот пункт назван "Скаково". Он расположен в 26 в. к ceвepo-вocтoку от Яковлевской44. Вследствие своей значительной удаленности от последней данное поселение не может быть отождествлено со Скоковым, упомянутым в меновной грамоте 1489-1503 гг.

В атласе конца ХVIII в. северо-западнее д. Яковлевской, примерно в 0,6 в. от нее, показано с. Благовещенское45. На карте 1909 г. фигурирует уже погост Благовещенский на Холму, расположенный в 0,6 в. к западу от д. Яковлевской46. В СНМ Яр. погост "Благовещенский (Благовещенье, что на Холму)", при прудах и колодцах, отмечен во 2-м ст. Ярославского у., в 40 в. от Ярославля, по правую сторону Курбской проселочной дороги. На погосте имелась православная церковь и периодически проводилась ярмарка47. "Благовещенское поле" упоминается при описании "отвода" деревень Яковльской и Скокова в меновной грамоте 1489-1503 гг.: "...а с потоку направо промеж Скокова и Редрикова на воротца; а от воротец дорогою по ямам до Благовещенского поля до воротец". Редриково находилось в 1 в. к юго-западу от Яковлевской, следовательно, Скоково располагалось южнее Яковлевской и севернее Редрикова. Направление межи "направо" в сторону Благовещенского поля говорит о движении с востока на запад и затем на север. Под "потоком" подразумевалась, скорее всего, рч. Вздериножка. Исток Вздериножки лежал восточнее д. Яковлевской, но ее дальнейшее течение в сторону Редрикова шло с северо-востока на юго-запад. Межа начиналась "от Олександрова врагом да поперек лугом на прудище; а с прудища потоком вниз (т.е. вниз по течению Вздериножки - С.К.) поперек лужку до плотины; а от плотины потоком вниз". Можно полагать, что значительная часть восточной границы владения проходила по Вздериножке, а с запада и северо-запада вотчина граничила с Благовещенским полем. Таким образом, вся земля, вымененная ростовскому архиерейскому дому, а прежде составлявшая собственность Русиновых, была расположена в правобережье Вздериножки, южнее д. Яковлевской и севернее д. Редрикова.

Где же находились земли, полученные в порядке обмена Дмитрием Русином и его сыном Григорием? Деревни Каданово, Сидоров Починок и пустошь Высокое по СНМ Яр. не идентифицируются и на картах не обнаруживаются48. "Отвод" этих земель в меновной грамоте описан глухо, упомянут лишь один топоним - Олександровская земля, вероятно, та самая, с которой начинался отвод дд. Яковлевской и Скокова: "А отвод тем деревням от Гавриловы земли от Олександровские по купчей грамоте, как купил архиепискупов дияк Иван Пыскъ у Гаврила у Яковля сына у Козлова до Русиновы ж земли".

Земля Александра Гаврилова, по-видимому, разделяла земли дд. Яковлевской и Скокова, с одной стороны, и земли дд. Каданова, Сидорова Починка и пустоши Высокой, с другой. Мы полагаем, что земли, полученные при обмене Дмитрием Русином и его сыном, были расположены в основном на левобережье Вздериножки, несколько ближе к с. Ильинскому, чем д. Яковлевская. Между тем, поскольку оба владения примыкали (наверное, с разных сторон) к одной и той же вотчине (Александра Гаврилова), ясно, что они находились недалеко друг от друга.

Дальнейшая судьба дд. Каданова, Сидорова Починка и пустоши Высокой нам неизвестна. В духовной грамоте Григория Русинова 1521/22 г. они не упоминаются.

Кроме сц. Ильинского, в духовной Гр. Русинова фигурирует с. Берлюково с деревнями "в Ростовском уезде в Луцком стану"49. По СНМ Яр. Берлюково - казенное село при рч. "Лупе", пруде и колодце, во 2-м ст. Ярославского у., в 38 в. (к юго-западу) от Ярославля, на проселочной дороге из г. Ярославля в с. Курбу и в Ростовский у. к с. Вощажникову и Борисоглебским слободам50. Буква "п" в слове "Лупе" - несомненная опечатка51. Других упоминаний "Лупа" в СНМ Яр. мы не находим. Из атласа конца XVIII в. и карты Ярославского у. 1909 г. видно, что с. Берлюково находилось в верховьях Лута, на его левом берегу, в 1,7 в. к северо-западу от Ильинского и в 1,8 в. к юго-востоку от Яковлевской. Примерно такое же соотношение между этими пунктами на картах 1991 и 1993 гг. На первой, правда, нет названия реки, возле которой расположено Берлюково, а на второй эта река фигурирует под именем "Фекленка".

При с. Берлюкове в духовной Гр. Русинова указано 11 деревень: Федоровское, Погорелка, Иванково, Котрыниково, Неврюево, Оксенцово, Поповское, Чюдинково, Мокрый Луг, Лаптево и Дерьгалово52. Из них более или менее уверенно локализуется только Поповское, которое может быть отождествлено с позднейшей д. Поповка, расположенной в 1,5 в. к юго-западу от Берлюкова, на правом берегу Лута, почти напротив Ильинского, в 0,8 в. к северо-западу от него53. По СНМ Яр., это владельческая деревня при рч. Луте и колодцах, во 2-м ст. Ярославского у., в 35 в. (к юго-западу) от Ярославля, по левую сторону Курбской торговой проселочной дороги, к ростовской границе54.

В литературе были также попытки отождествить дд. Погорелка, Дерьгалово, Чюдинково и Лаптево. В комментариях В.Д. Назарова к духовной Г.Д. Русинова в АРГ55 д. Погорелка отождествляется с д. Погорелка при р. Золотухе и пруде, во 2-м ст. Ростовского у., в 35 в. от Ростова, между Московско-Ярославским шоссе и Калязинским проселочным трактом56, д. Дерьгалово идентифицируется с владельческой д. Дергалово при прудах, во 2-м ст. Ростовского у., в 33 в. от Ростова, между Московско-Ярославским шоссе и Калязинским проселочным трактом57. Как видим, обе позднейшие деревни находились в одном районе, но только совсем не там, где с. Берлюково, а в большом отдалении от него. На карте 1993 г. Дергалово показано в 28,4, Погорелка в 36,4 км к юго-западу от Ростова. Дергалово расположено в 10 км к юго-востоку от Погорелки. Поскольку Дергалово находится в 47,6, а Погорелка - в 51,6 км к юго-западу от Берлюкова (по прямой), ясно, что они не имели к нему никакого отношения.

Что касается еще двух Дергаловых, указанных в СНМ Яр., то одно из них было расположено в Пошехонском58, другое в Романово-Борисоглебском59 уездах Ярославской губ. Весьма значительная удаленность этих пунктов от Берлюкова не позволяет связать их с берлюковским земельным комплексом.

Отрицая правомерность отождествления искомой Погорелки с одноименной деревней Ростовского у. Ярославской губ., мы вместе с тем не можем идентифицировать ее и ни с одной из четырех Погорелок, существовавших в Угличском у. той же губернии60 - слишком далеки они от Берлюкова! Как будто ближе к нему должны были быть две деревни с названием "Погорелки" в Ярославском у. Ярославской губ. Погорелки № 1 - владельческая деревня при колодце, в 1-м ст. Ярославского у., в 25 в. (к юго-востоку) от Ярославля, по левую сторону проселочного торгового тракта в с. Бурмакино61. На карте 1993 г. эта деревня показана в 44,4 км к ceвepo-востокy от Берлюкова. Из-за ее большой удаленности от последнего она не может быть отождествлена с Погорелкой, упомянутой в завещании Гр. Русинова. Погорелки № 2 - владельческая деревня при прудах и колодцах, во 2-м ст. Ярославского у., в 29 в. от Ярославля, по правую сторону Курбской проселочной дороги62. На картах 1991 и 1993 гг. она не обозначена. На карте 1909 г. эта деревня названа "Погорелка" и показана южнее истоков рч. Аратовки, левого притока Курбицы, в 5 в. к юго-западу от с. Курбы, в 9 в. к северо-востоку от Берлюкова63. На карте Ярославской губ. инженер-капитана Каменского l-го д. "Погорелки" изображена в 8,6 в. к северо-востоку от Берлюкова64. По дальности разделяющего их расстояния ясно, что позднейшая д. Погорелки не могла тянуть к Берлюкову (нагляднее ее связь с Курбой) и поэтому не должна идентифицироваться с Погорелкой XVI в., входившей в состав берлюковского земельного комплекса.

Деревня Чюдинково, отнесенная в духовной Гр. Русинова к числу берлюковских владений, отождествляется в АРГ с д. Чудиново65. По СНМ Яр., Чудиново - казенная деревня при прудах и колодцах, во 2-м ст. Ярославского у., в 45 в. (к юго-западу) от Ярославля, по левой стороне Курбской торговой проселочной дороги к границе Ростовского у.66 На карте 1993 г. мы видим Чудиново в 6,4 км к юго-западу от Берлюкова, в правобережье рч. Рюминой (на карте 1909 г. - Рюминка), протекающей западнее Жуковки (Вздериножки). Вследствие относительной близости Чудинова к Берлюкову возможность отождествления с ним Чюдинкова не исключена, однако сомнения в правомерности такого отождествления остаются. Думается, что берлюковский земельный комплекс концентрировался в междуречье Лута и Вздериножки, где находится, в частности, Поповка (в XVI в. - Поповское) - единственная более или менее уверенно идентифицируемая деревня из числа тянувших к Берлюкову. Выход берлюковских владений на правобережье Вздериножки и, тем более, за соседнюю рч. Рюмину представляется не очень вероятным, хотя здесь и расположено Настасьино67, деревня, получившая свое название, быть может, от Настасьи, сестры Гр. Русинова, которой он как раз и завещал ряд деревень с. Берлюкова68.

В грамоте 1523/24 г. фигурирует д. Лаптево "в Ростовьскомъ уезде в Луцкомъ стану"69. По-видимому, это та же деревня, которая упоминается в духовной Гр. Дм. Русинова 1521/22 г. Она была отождествлена нами с позднейшей владельческой д. Лаптево70, расположенной при рч. Курбице, во 2-м ст. Ярославского у., в 24 в. (к западу) от Ярославля, по правую сторону Курбской проселочной дороги71. К сожалению, это отождествление неприемлемо. Указанное Лаптево находится в 2,4 км к северу от Курбы и в 17,6 км (т.е. очень далеко!) к северо-востоку от Берлюкова72. Данная территория не только в XIX, но и в XVI в. относилась к Ярославскому, а не к Ростовскому уезду.

В XIX в. во 2-м ст. Ярославского у. было еще одно Лаптево - казенная деревня при рч. Вздериножке и колодцах, в 23 в. (к юго-западу) от Ярославля, по правую сторону Московского шоссе73. На карте 1909 г. речка, возле которой расположена указанная деревня, называется Вздеряшка74 на карте 1993 г. - Чуга. Это приток не Лута, а Шопши. Д. Лаптево на Вздериножке (Вздеряшке, Чуге) находится в 2,2 км к юго-западу от Козьмодемьянска и в 15,6 км к ceвepo-востоку от Берлюкова. К последнему она относиться не может по причине большой удаленности от него.

Не идентифицируется по СНМ Яр. и д. Курелдяево "в Ростовскомъ уезде в Лутцком стану", которую завещал Троице-Сергиеву монастырю Данила Горяин Григорьев сын Мордвинова75. Наверное, она примыкала к берлюковскому комплексу земель. Во всяком случае, с ней никак нельзя сопоставить отдаленно близкую по названию д. Кулелеево, расположенную во 2-м ст. Ростовского у., в 29 в. (к западу) от Ростова, по правую сторону проселочной дороги из Ростова в Углич76.

В 1531/32 г. Илья Петров сын Морев продал Троице-Сергиеву монастырю дд. Неврюево и Медведково и дал ему вкладом дд. Поповское и Федоровское "в Ростовском уезде в Лутцком стану"77. Все указанные в акте владения, кроме д. Медведково, фигурировали в духовной Гр. Дм. Русинова и предназначались его сестре Настасье, которая была матерью Ильи Морева. Установить местоположение Неврюева, Медведкова и Федоровского по СНМ Яр. не удается. Поповское, как уже говорилось, отождествляется с позднейшей Поповкой в 1,5 в. к юго-западу от Берлюкова. Деревни Неврюево, Медведково и Федоровское находились, наверное, вблизи Берлюкова и Поповки.

В грамоте 1531/32 г. упоминается, что духовным отцом Настасьи был игумен Мисаил "от Миколы з Бою"78. Монастырь "Микола з Бою" существовал как самостоятельный до 1723 г., когда он был приписан к ростовскому Спасо-Яковлевскому монастырю, затем превратился в село Микола-Бой; находился в 41 в. к юго-западу от Ярославля, по левую сторону Курбской торговой проселочной дороги, к ростовской границе79. Никола-Бой расположен в 8 км к юго-западу от Ильинского-Урусова и в 8,4 км к юго-западу от Берлюкова. Входил ли он в состав Лутского стана, мы не знаем. В 3 км к западу от Николы-Боя протекает р. Утьма, в бассейне которой сформировался Утемский стан.

Рассмотрев состав владений берлюковского комплекса и убедившись, что большинство входивших в него деревень исчезло, по крайней мере, до конца XVIII в. (или раньше), обратимся к другому большому комплексу земель Лутского стана - ивашковскому. Ивашково находится в 3,6 км к юго-востоку от Ильинского и в 5,6 км к юго-востоку от Берлюкова. Первое прямое указание на то, что "село Ивашково з деревнями" расположено "в Ростовском уезде в Луцком стану", содержится, как уже отмечалось, в жалованной грамоте Ивана III 1497 г.80

В купчей Федора Ивановича Пильёма на с. Ивашково ок. 1474 - 1484 гг. перечислен основной состав относящихся к этому селу владений: 24 деревни (Феклино, Бебекино, Мышино, Радино, Гридково, Хонявино, Спеньцино, Горошково, Ивановское, Маринкино, Вишенки Малые, Вишенки Большие, Селино, Горка Малая, Поникарово, Чесноково, Мишково или Мишуково, Маныйлово или Мануйлово, Кобяково, Солоденово, Еськино, Назарьево, Григорово, Ломок), 3 починка (Игнатов Непоседов, на Чеснокове горе, Ошеметков), 14 пустошей (Микиткино, Шанково, Княинино или Княгинина, Зевеньдеево, Мызрино или Мыздрино, Староселово, Пахомьево, Поддубное, Головьцово, Олексицино или Олексино, Князцово, половина Олексеевского, Дьяково, Поповская), 4 пожни ("за рекою за Оусьею пожъня Батурово, да пожьня Феклино. А на сеи стороне Оусьи пожъня Киянець да пожъня Оугримово")81 - всего 45 объектов, а вместе с с. Ивашковым - 46. Брат Федора, Семен Иванович, купил отдельно село Горку (впоследствии - д. Гора Большая), которое также вошло в состав ивашковского комплекса82. В деловой Федора и Семена Ивановичей фигурируют, помимо перечисленных объектов, еще три починка (починок на Острове, починки Семенков и Беляев) и некое Кузицино Малое. При описании границы разводимых владений здесь упоминаются: 1) земля Василия Мещеринова в районе Шанкова; 2) овраг "около Плоских"; 3) Носовское (?); 4) река "Пиаръ" (= Пер? Пера?) в районе Мануйловской земли и Чеснокова83.

В деловой Андрея и Стефана Федоровых детей Пильёмова 1527/28 г. указано 26 деревень с. Ивашкова (Горка Малая, Дьяково, Поникарово, Ошеметково, Ескино, Назарьево, Пахомьево, Князево, Мышкиных детей, Глинки, Староселово Верхнее, Курсаево, Погорелка, Мыздрино, Григорево, Староселово Нижнее, Гора Большая, Чесноково, Мишково, Остров, Поддубная, Пальцево, Силино, Ондрейка Митенина, Зевендеево, Онтипиных детей), 4 пустоши (половина пуст. Олексеевские, Головцово, Поповское, Микиткино), 3 пожни ("за Усьею пожни за рекою Батурово да Угримово", "пожня припускъ"), и 3 луга ("луг Осник", "луг Киянец" и "луг под селом"), лес "около Никиткины и Головацкие, и Поповские пустоши"84 - всего 37 объектов, не считая самого села Ивашкова.

В 1527/28 г. Андрей Фед. Пильёмов променял кн. Юрию Ивановичу Ростовскому Темкину "пустошь Колозково да пожни Плоскии и до реки до Луту и вверхъ по Луту до Иванковские земли"85. Какие-то "Плоские" упоминались еще в деловой Федора и Семена Ивановичей Пильёмовых-Сабуровых 1474-1484 гг.86, но те ли это земли, неясно (см. также ниже).

Из многочисленных поселений и угодий, существовавших при с. Ивашкове во второй половине XV - первой трети XVI в., по СНМ Яр. и картам идентифицируются немногие: Зевендеево (Зелендеево), Староселово, Остров, Назарьево, Поникарово (Паникарово), Кобяково, Поддубная (Поддубное).

Зелендеево87 было расположено в верховьях рч. Перы (Пера), на правом ее берегу, в 5 в. на северо-восток от Ивашкова. Ниже по течению Перы, на левом берегу последней, в 0,8 в. к юго-востоку от Зелендеева, находилась д. Староселово88. Неизвестно, какое из древних Староселовых - Нижнее или Верхнее, - скрывается под этим названием. Село Ивашково контролировало нижнее течение Перы. Оно лежало на правом берегу этой речки, в 1,3 в. до впадения ее в Лут89.

К востоку от Ивашкова, в верховьях рч. Мятковки90 или Матковки91 (по СНМ Яр. - Матки), притока Сотьмы, протекающего восточнее Перы (Пера), находились деревни Остров (в 2 в. от Ивашкова)92 и Назарьево (в 1,5 в. к востоку от Острова и в 4,44 в. от Ивашкова)93. Д. Остров была расположена в 3,3 в., а Назарьево в 3,8 в. к югу и юго-востоку от Зелендеева.

Д. Поникарово (Паникарово) лежала в 2,08 в. к юго-востоку от Ивашкова и в 1,44 в. к юго-западу от Острова, между руч. Тятя и руч. Иванковским, левыми притоками Лута, на юге и безымянным ручьем, правым притоком Мятковки, на севере94.

Д. Кобяково досталась по разделу 1474-1484 гг. Семену Ивановичу Сабурову95. Поэтому мы не встречаем ее среди владений, которыми делились в 1527/28 г. сыновья его брата Федора Ивановича, Андрей и Стефан Федоровичи Пильёмовы96. В СНМ Яр. фигурируют два пункта с названием "Кобяково": 1) владельческая деревня при рч. Тетерке, пруде и колодце, во 2-м ст. Ярославского у., в 40 в. от Ярославля, по правую сторону Курбской проселочной дороги97; 2) владельческое сельцо при рч. Луте и колодцах, во 2-м ст. Ярославского у., в 38 в. от Ярославля, между Московским шоссе и торговой дорогой в с. Курбу, к границе Ростовского у.98

С д. Кобяково XV в. предпочтительнее идентифицировать второе селение. Оно расположено в 1,4 в. к северо-западу от Ивашкова на левом берегу той части Лута, которая на карте 1993 г. называется Феклинкой. К востоку и юго-востоку от сц. Кобякова протекает руч. Арининский, левый приток Лута99.

Д. Кобяково на рч. Тетерке находилась в 6,56 в. к северо-западу от сц. Кобякова и примерно в 8 в. к северо-западу от Ивашкова100. Большая удаленность этой деревни от с. Ивашкова исключает возможность отождествления ее с древней д. Кобяково, указанной в актах XV в. как часть ивашковского земельного комплекса.

В 3 в. к западу от сц. Кобякова (с которым идентифицируется д. Кобяково XV в.), в междуречье Вздериножки и Рюминки (Рюминой), расположено сц. Поддубное101. К северу и западу от него протекает руч. Игнатьев, левый приток рч. Рюминой102. Поддубное находится в 4,3 в. к северо-западу от Ивашкова103.

Несмотря на совпадение названий "Подъдубъное", "Поддубная", "Подубное", "Поддубнаа" в актах XV-XVI вв., с одной стороны, и "Поддубное" в СНМ Яр. и на картах XVIII-XX вв., с другой, у нас есть сомнения в правомерности отождествления этих селений. Позднейшее Поддубное выдвинуто слишком далеко на запад, в бассейн рч. Рюминой, куда обычно не заходили владения вотчинников Лутского стана (единственное исключение - д. Чудиново, но и ее отождествление с более ранним Чюдинковым берлюковского комплекса не бесспорно). Вместе с тем в актах XV- XVI вв. "Поддубное" или "Поддубная" фигурирует обычно по соседству со Староселовом или Островом, находившимися на левой (восточной) стороне Перы (Пера). Так, в купчей 1474-1484 гг. говорится: "...пустош Староселово, да пустош Пахомьево, да пустош Подъдубъное"104. В записи 1474-1484 гг. читаем: "пустоши... Староселово, да Пахомьево, да Поддубная, да Головцова"105. В деловой - разъезжей того же времени сказано: "...да на Острове починок, да Подубное, да Пахомьево"106. В деловой 1527/28 г. упоминаются "...деревня Остров, деревня Поддубнаа"107, в купчей 1527/28 г. - "...деревня Остров, деревня Поддубная"108 .

Все это подводит нас к мысли о том, не вернее ли сопоставить д. Поддубную (Поддубное) XV-XVI вв. с позднейшей д. Новодубной, расположенной, судя по карте 1909 г., в 1,48 в. к юго-западу от Староселова и в 1,44 в. к северо-западу от Острова, в междуречье Перы (на северо-востоке) и Мятковки (на юге)109. В атласе конца ХVIII в. на месте Поддубной показана д. Новая110. Возможно, она возникла вблизи старого Поддубного и впоследствии получила название Новодубная, которое мы встречаем в источниках XIX-XX вв. Косвенными признаками того, что Поддубное XV-XVI вв. следует если не отождествить, то, по крайней мере, сблизить с Новодубной, являются, во-первых, окончание старого названия в женском р. ("Поддубная") в одном из трех документов XV в. (запись 1474-1484 гг.)111 и в обоих актах 1527/28 гг.112; во-вторых, статус Новодубной в середине XIX в. - казенная деревня, в отличие от статуса позднейшего Поддубного, - владельческое сельцо: казенные деревни обычно происходили из прежних монастырских, а с. Ивашково с 26 деревнями (приобретение Федора Ивановича Пильёма-Сабурова) поступило в 1562/63 г. в Троице-Сергиев монастырь вкладом от Домны Пильёмовой-Сабуровой по ее муже Юрье Андреевиче (сыне Андрея Федоровича и внуке Федора Ивановича)113.

Известным аргументом в пользу отождествления Поддубного XV-XVI вв. с позднейшим Поддубным в бассейне рч. Рюминой могло бы служить расположение последнего у верховья ручья Игнатова, впадающего в рч. Рюмину слева114. Название этого ручья частично совпадает с названием одного из починков, существовавших при с. Ивашкове в ХV в.: "Игнатовъ починок Непоседовъ"115, или "Игнатово починок Непоседов"116. Данный объект указан в грамотах 1474-1484 гг. в окружении деревень, которые не отождествляются с позднейшими населенными пунктами и не локализуются по картам (Гридково, Радино, Хонявино и др.). В деловой и купчей 1527/28 г. починок Игнатов Непоседов не упоминается (он не входил в состав владений Андрея и Стефана Федоровичей Сабуровых, поскольку по разделу 1474-1484 гг. достался не их отцу, Федору, а его брату Семену117). Имел ли починок Игнатов Непоседов какое-либо отношение к ручью Игнатову, неясно. В перечнях ивашковских земель в грамотах XV в. он никогда не соседствует с Поддубным. Эти названия находятся каждый раз в разных частях перечня, что свидетельствует против возможности территориально объединить Игнатов починок с позднейшим Поддубным.

Более перспективной представляется попытка локализовать д. Ескино по ручью Ескинскому, соединяющему речки Сотьму и Мятковку. К северу от этого ручья лежат дд. Остров и Назарьево118. В актах XV в. дд. Ескино и Назарьево упоминаются рядом: "...да деревьня Еськино, да деревьня Назарьево"119. Та же картина в деловой 1527/28 г.120 Можно предположить, что д. Ескино находилась южнее Назарьевой, возле Ескинского ручья.

Нельзя ли отождествить упоминаемую в грамотах XV-XVI вв. пустошь Головцово с позднейшей д. Гаврецово, расположенной на левой стороне Лута, в 2,44 в. к северу от Ивашкова и в 1,95 в. к северо-востоку от Кобякова121. На этот вопрос надо дать скорее отрицательный ответ. Головцово фигурирует в актах рядом с Поддубным122, Староселовом123 или Нижним Староселовом124, т.е. находилось оно, по-видимому, где-то в верховьях Перы (Пера).

В актах XV в. обращает на себя внимание топоним "Феклино", который применен к двум объектам - деревне и пожне125. Этот топоним следует сопоставить с названием верхней части рч. Лута на карте 1993 г. - "Фекленка". Можно предположить, что д. Феклино находилась в бассейне рч. Фекленки, недалеко от Кобякова.

Теперь посмотрим, как распределились земли ивашковского комплекса между Федором и Семеном Ивановичами в 1474-1484 гг. Федору достались с. Ивашково, дд. Горка Малая, Чесноково, Мишково, Поникарово, Ескино, Назарьево, Григорьево, Селино; починки Ошеметков, на Чеснокове горе, на Острове; Подубное, Пахомьево, Князцьво; пустошь Микиткино; Зелендеево, Мыздрино, Староселово, Головцово; половина пустоши Олексеевской; Дьяково, Поповское; пожня Батурово "за рекою за Усьею" и пожня Угримово "на сеи стороне реки Усьи". Во владение Семена перешли с. Горка с д. Мануйлово; дд. Феклино, Бебекино, Мышино, Радино, Гридково; Игнатов починок Непоседов; Хонявино, Спенцино, Горошково, Ивановское, Маринкино, Кобяково, Вишенки Большие, Вишенки Малые, Солоденево, Ломок; починки Семенов, Беляев; пустоши Шанково, Княинино, Олексино; пожня Феклино за p. Усьей126.

По отождествленным и найденным на карте пунктам можно в самом общем виде сделать вывод, что Федор получил земли главным образом к востоку от с. Ивашкова, а Семен - к западу от него.

Описание межи в деловой грамоте 1474-1484 гг. начинается с указания рубежа "межь Головцовым и Шанковым". Далее отмечен переход "через Шанковскую дорогу", затем "на ручяи меже Княининым и Микитким", "потоком", "по потоку по Княининскому". После этого упоминаются "Зевендеевское дворище", Зевендеевское болото, зимняя дорога, Кузицино Малое, которое разделяется "по половинам", д. Вишенская, овраг около Плоских, овраг между Селиным и Вишенками "по речку", разъезд "от Носовские по реку по Пияръ по Мануиловские земли с Чесноковым по враг"127.

Из приведенного описания видно, что граничили между собой следующие владения Федора и Семена: Головцово - Шанково, Микиткино - Княинино, Зевендеево - [Княинино?], Селино - Вишенки, Чесноково - Мануйлово.

Река Пера ("Пияръ") не служила главным водоразделом владений двух братьев. Непосредственно с ней соприкасались только земли Мануйлова и Чеснокова, которые, возможно, разделялись каким-то оврагом. Судя по тому, что Мануйлово - первая деревня в перечне владений Семена, а Чесноково - вторая в перечне деревень Федора, видимо, это были земли, наиболее близкие к с. Ивашкову и к с. Горе. Разделявший Мануйлово и Чесноково овраг может быть отождествлен с небольшим притоком Перы справа, расположенным в 0,92 в. к северо-востоку от Ивашкова. Длина его - 0,6 в.

В статье 1904 г. Е.Е. Голубинский впервые обратил внимание на противоречивое описание событий, последовавших за смертью кн. Владимира, в Летописной повести и Сказании о Борисе и Глебе1. Действительно, в Летописной повести (Лп.) читаем: "Умре же на Берестовемь, и потаиша и, бе бо Святополкъ Кыеве. Ночью же межю двема клетми проимавше помостъ, обертевше в коверъ и, ужи съвесиша на землю; възложьше и на сани, везъше поставиша и въ святей Богородици, юже бе създалъ самъ. Се же уведевъше людье, бе-щисла снидошася и плакашася по нем... И вложиша и в корсту мороморяну, схраниша тело его с плачемь, блаженаго князя"2. Из текста следует, что после смерти князя Владимира некие не названные в тексте люди (как полагал Е.Е. Голубинский - бояре, противники Святополка) решили сохранить это событие в тайне из-за того, что в Киеве находился Святополк.

Прямо противоположную версию находим в Сказании (Ск.) о Борисе и Глебе. Вестник, пришедший к князю Борису, рассказал ему "како преставился отьць его Василии... и како Святопълкъ потаи сьмьрть отьца своего, и ночь проимавъ помостъ на Берестовемь и въ ковъръ обьртевъше, съвесивъше ужи на землю, везъше на саньхъ, поставивше и въ цьркви святыя Богородица"3. Как видим, по версии Ск., смерть князя Владимира утаил Святополк.

Тесная связь между Лп. и Ск. не вызывает сомнений у исследователей, однако характер этой связи остается предметом дискуссии. Либо один из этих памятников зависит от другого, либо оба они восходят к третьему, не дошедшему до нас источнику4. Соответственно, на каком-то этапе истории этих памятников, либо составитель или редактор Лп. заменил имя Святополка безличным "потаиша", либо составитель или редактор Ск. заменил упоминание неизвестных нам противников Святополка именем этого князя. Гипотетически возможен и третий вариант: описание событий, связанных с сокрытием смерти князя Владимира, отсутствовало в возможном общем источнике Лп. и Ск., и авторы этих памятников независимо друг от друга изложили их в своих произведениях. Однако вероятность этой возможности настолько мала, что ее можно не принимать в расчет.

Интерпретируя это разночтение, исследователи (а это уже упомянутый Е.Е. Голубинский, А.А. Шахматов, С.А. Богуславский, Н.Н. Ильин) основывались на возможности механической порчи текста в одном из памятников5. Думается, однако, что правильнее будет в первую очередь рассмотреть интересующее нас разночтение не как следствие механической ошибки, а как возможный результат сознательной правки, коренным образом изменившей смысл повествования6. Такая правка могла быть внесена в том случае, если кого-то из авторов или редакторов не устроила трактовка интересующих нас событий.

Попробуем выявить те существенные, на взгляд человека средневековья, детали, ради изменения которых могла быть предпринята правка. Важным будет тот этикетный образец, на который могли ориентироваться древне-русские книжники. По наблюдениям И.П. Еремина, такой этикетный образец или "строгая схема", по которой составлялись летописные записи о смерти того или иного лица, существовали7. Характерным примером такой этикетной записи может, в частности, служить известие о смерти Ярослава Мудрого под 1054 г. Как и Владимир Святославич, он умер за городом, но не в Берестове, а в Вышгороде. Всеволод Ярославич, на которого легли заботы о похоронах, "спрята тело отца своего, възложьше на сани везоша и Кыеву, попове поюще обычныя песни. Плакашася по немь людье; и, принесше, положиша и в раце мороморяне, в церкви святое Софье. И плакася по немь Всеволодъ и людье вси"8.

В этом известии летописец зафиксировал основные этапы похорон князя: обряжение тела, возложение его на сани, перенос тела к месту погребения и захоронение. Для нас важно обратить особое внимание на перенос тела. Судя по этому известию, перемещение мертвого тела к месту погребения было очень существенной смысловой частью погребального обряда. Как не раз указывали исследователи, при этом и зимой, и летом использовалось особое сакральное средство передвижения - сани. Из приведенного выше текста видно, что сани сопровождали священники, певшие положенные при этом песнопения. Наконец, в переносе тела участвовали многочисленные "люди", представители всех слоев средневекового общества, как указано в известии ниже, "весь народ". Эти люди не только сопровождали тело, но и оплакивали князя, что, несомненно, также имело ритуальный характер.

Еще более подробно эта процессия описана в известии 1078 г. ПВЛ о похоронах Изяслава Ярославича, погибшего под Черниговом: "Убьенъ бысть князь Изяславъ месяца октямбря въ 3 день. И вземше тело его, привезоша и в лодьи, и поставиша противу Городьцю, изиде противу ему весь городъ Кыевъ, и възложивше тело его на сани, привезоша и, съ песнми попове и черноризци понесоша и в град. И не бе лзе слышати пенья во плачи велице и вопли; плака бо ся по немь весь град Киевъ, Ярополкъ же идяше по немь, плачася с дружиною своею... И, принесше, положише тело его в церкви святыя Богородица, вложивъше и в раку мраморяну"9.

Не менее впечатляющую картину рисует летописец в известии 1086 г. о похоронах Ярополка Изяславича, убитого под Владимиром-Волынским: "Ярополка вземше отроци на конь передъ ся.., несоша и Володимерю, а оттуду Кыеву. И изиде противу ему благоверный князь Всеволодъ с своима сынъма, с Володимеромь и Ростиславомь, и вси боляре, и блаженый митрополитъ Иоан с черноризци и с прозвутеры. И вси кияне великъ плачь створиша над нимь, со псалмы и песнми проводиша и до святаго Дмитрея, спрятавше тело его, с честью положиша и в раце мраморяне..."10. К тем подробностям, что мы почерпнули из известия о похоронах Ярослава Владимировича, здесь добавляется торжественная встреча похоронной процессии князем, митрополитом и боярами.

Я не буду приводить других примеров, отмечу только, что летописи пестрят сходными описаниями похоронных процессий тех князей, кому почему-либо симпатизируют летописцы. Наконец, все основные элементы похоронной процессии можно увидеть на миниатюре Радзивиловской летописи, представляющей перенос тела Андрея Боголюбского из Боголюбова во Владимир. Мы видим здесь и священников, и плакальщиков, вытирающих глаза длинными рукавами одежд. Вот только место саней заняла колесная повозка11.

По сути дела, перед нами традиционная средневековая процессия. Такого рода массовые действа были очень распространены в это время. Достаточно вспомнить многочисленные крестные ходы, переносы мощей, встречи и проводы князей, известия о которых широко представлены в русских летописях. Существенно, что в двух приведенных известиях мертвого князя встречают как живого. Навстречу покойнику выходят великий князь со своими сыновьями, все бояре, митрополит с монахами и священниками. Видимо, и в этом случае пышная процессия была необходимым элементом этикета. В известии о смерти Андрея Боголюбского читаем, что, несмотря на обстановку смуты, тело его привезли во Владимир "с честью"12. Таким образом, похоронная процессия в глазах человека средневековья была тесно связана с понятием феодальной чести.

Однако в случае с похоронами Владимира Святого никакой процессии не было. Тело вынесли из терема ночью, тайно. В Киев его доставили на традиционных санях, но не было ни священников, сопровождающих тело песнопениями, ни плакальщиков, заглушающих священников своими рыданиями. Навстречу князю Владимиру не высыпал весь Киев, и толпы людей не провожали его до места захоронения. Оплакивание князя состоялось уже в церкви, и то только потому, что "люди" "уведевше" "се", т.е., видимо, случайно узнали. Перенос тела в Киев, этот существенный, как мы убедились, элемент средневековой похоронной церемонии, оставляет ощущение какой-то торопливой, унизительной суеты, недостойной великого князя, крестившего Русскую землю.

Если Андрея Боголюбского в обстановке владимирской смуты сумели, по заявлению летописца, перенести к месту захоронения "с честью", то похороны Владимира Святого, в глазах русских книжников конца XI - XII века, должны были выглядеть "безчестно".

Эта негативная оценка должна была существенно влиять и на оценку людей, виновных в этом бесчестье. В Лп. это не названные прямо враги Святополка; в Ск. это сам Святополк. Такая постановка вопроса прямо подводит нас к выводам о первичности или вторичности этих текстов. Предположим, что первичной является та трактовка событий, которую находим в Ск. Это значит, что автор или редактор Лп. изъял из текста известие, отрицательно характеризующее Святополка, и заменил его на известие, отрицательно характеризующее союзников Бориса и Глеба и, в конечном счете, победившего в этой войне Ярослава Мудрого. Такой поступок был бы нелогичен. Напротив, если предположить, что первоначальным было чтение Лп., то картина становится более логичной. На одном из этапов истории текста Ск. его автор или редактор обнаружил, что в этом тексте или его источнике имеется известие, отрицательно характеризующее людей, принадлежащих к лагерю победителей. Этот древнерусский книжник изменил текст, обвинив в "бесчестных" похоронах князя Владимира зловредного Святополка.

Как мне кажется, оттенок осуждения действий Святополка действительно слышится в этом отрывке Ск.: "И се приде вестникъ къ нему (т.е. к Борису - С.С.), поведая ему отьчю съмрьть, како преставися отьць его Василии... и како Святопълкъ потаи сьмьрть отьца своего, и ночь проимавъ помостъ на Берестовемь и въ ковъръ обьртевъше, съвесивъше ужи на землю, везъше на саньхъ, поставиша и въ цьркви святыя Богородица. И яко услыша святыи Борисъ, начать телъмъ утьрпывати и лице его вьсе слезъ исполънися, и сльзами разливаяся и не могыи глаголати"13. В приведенных ниже размышлениях Бориса имеются слова, которые, как будто, подтверждают мою интерпретацию интересующего нас разночтения: "Увы мне, увы мне! Како заиде свете мои, не сущу ми ту! Да быхъ поне самъ чьстьное твое тело своима рукама съпряталъ и гробу предалъ. Нъ то ни понесохъ красоты мужства тела твоего, ни съподобленъ быхъ целовати добролепныхъ твоихъ сединъ"14.

Как видим, Борис, в изложении автора этих слов, огорчен своим отсутствием на похоронах отца, сделавшим невозможным его участие в традиционных, этикетных действиях, в частности, в похоронной процессии. Между тем, более поздняя практика вполне допускала отсрочку похорон, для того, чтобы успела собраться вся княжеская семья. Соответствующие примеры в летописях имеются15. Бесчестные похороны князя Владимира, невозможность для его ближайших родственников исполнить свой долг сыновей и вассалов оказываются здесь еще одним преступлением Святополка.

Но если это так, то требуется ответить еще на один вопрос: почему то, что смутило автора или редактора Ск. и вызвало необходимость кардинальной редакторской правки, не смутило автора текста Лп.? Почему этот древнерусский книжник не ощутил в своем тексте урона чести князя Владимира и великокняжеской семьи? Думается, что объяснение этому следует искать в эволюции представлений о должном порядке похорон. Сколько-нибудь подробные описания похоронных процессий появляются в летописи далеко не сразу. Так, под 1036 г., давая весьма лестную посмертную характеристику князю Мстиславу Владимировичу, летописец не пишет ни об оплакивании покойного, ни о похоронной процессии. В некрологе добродетели князя описаны с дружинной, сугубо мирской точки зрения. Единственным христианским элементом этого известия является упоминание о том, что князя похоронили в церкви Спаса16.

Первое упоминание о похоронной процессии находим в уже приводившемся известии 1054 г. о смерти Ярослава Мудрого17. Но это именно упоминание без развернутого описания подробностей. Столь же скудно описана похоронная процессия Феодосия Печерского под 1074 г.: "... братья вземше тело его, и положиша и в печере, проводивше с песньми, с свещами, честно..."18. Но отсутствует упоминание о похоронной процессии князя Святослава Ярославича и его сына, Глеба Святославича под 1076 и 1078 гг.19 В этом отношении особого внимания заслуживает известие о похоронах Глеба Святославича. Летописец характеризует его с точки зрения христианских, церковных добродетелей: "Бе же Глебъ милостивъ убогымъ и страннолюбивъ, тщанье имея к церквамъ, теплъ на веру и кротокъ". Однако подробностей христианского погребения не приводит, сообщая лишь о его месте. И лишь с уже упоминавшихся известий 1078 и 1086 гг. о похоронах князей Изяслава и Ярополка начинаются развернутые описания похоронных процессий.

Возможно, до этого летописцы просто не ощущали потребности в такого рода описаниях, а сама процессия не получила еще такого большого значения, как позднее. Сходные явления наблюдались в Западной Европе. По наблюдениям Ф. Арьеса, лишь начиная с XIII в., траурная процессия стала здесь "символом смерти и похорон"20. Можно предположить, что соответствующий текст Лп. возник именно в ранний период. Автор этого текста просто не предполагал, что несколькими десятилетиями позднее его известие может быть воспринято как наносящее ущерб чести князя Владимира и очерняющее лагерь победителей в междуусобной войне. Автор или редактор Ск. постарался, как мог, исправить эту ошибку своего предшественника.

Таким образом, если приведенные здесь рассуждения верны, описание смерти и похорон князя Владимира, приведенное в Лп., первично по отношению к соответствующему тексту Ск. Хочу еще раз оговорить, что не распространяю этот вывод на полные тексты памятников. Взаимоотношения между ними наверняка являются гораздо более сложными.

  1. Голубинский Е. О погрешности одного места в нашей первоначальной летописи, остающейся незамеченною // Известия Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. 1904 г. СПб., 1904. Т. IX. Кн. 2. С. 60-62.
  2. Повесть временных лет // ПЛДР. XI - начало XII века. М., 1978. С. 144.
  3. Там же. С. 280.
  4. См.: Дмитриев Л.А. Сказание о Борисе и Глебе // Словарь книжников и книжности Древней Руси. XI - первая половина XIV в. Л., 1987. С. 398 - 408.
  5. Голубинский Е.Е. О погрешности... С. 61; Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 71-74; Ильин Н.Н. Летописная статья 6523 года и ее источник: (Опыт анализа). М., 1957. С. 201-203.
  6. Ср.: Лихачев Д.С. Текстология. Л., 1983. С. 379-391.
  7. Еремин И.П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. Л., 1987. С. 62.
  8. Повесть временных лет. С. 176.
  9. Там же. С. 214.
  10. Там же. С. 218.
  11. Радзивиловская летопись. Факсимильное воспроизведение рукописи. Текст. Исследование. Описание миниатюр. СПб.-М., 1994. Т. 1. Л. 216.
  12. Летопись по Лаврентьевскому списку. СПб., 1872. С. 351.
  13. Сказание о Борисе и Глебе // ПЛДР. XI - начало XII века. М., 1978. С. 280.
  14. Там же.
  15. Сазонов С.В. Время похорон // ИКРЗ. 1994. Ростов, 1995. С. 51.
  16. Повесть временных лет. С. 164.
  17. Там же. С. 176.
  18. Там же. С. 200.
  19. Там же. С. 210, 212.
  20. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М., 1992. С. 166.

О ремонтных работах в Успенском, Архангельском и Благовещенском соборах Московского Кремля в начале 1770-х гг. упоминает большинство исследователей, посвятивших свои труды древнему центру Москвы. Однако все они, в том числе и А. Левшин, Н. Снегирев, Н. Скворцов и Н. Извеков1, уделившие этим событиям наибольшее внимание, не касались при их описании деятельности провинциальных мастеров. Задача автора - с помощью научной литературы, опубликованных источников и документов, хранящихся в РГАДА и архиве музея-заповедника "Московский Кремль", по возможности восполнить этот пробел.

Состояние трех указанных соборов к 1770 г. было весьма плачевно. Все они в большей или меньшей степени пострадали от пожара в Кремле в 1737 г., после чего подвергались лишь незначительным поновлениям, постепенно теряя былую красоту и величие. Подтверждением этому служат многочисленные рапорты священнослужителей. Например, протоиерей Успенского собора А. Левшин в 1770 г. писал об этом храме: "Не можно без сердечного соболезнования взирать на сие... в жалостное состояние приведенное здание2.

Непосредственной причиной начала работ послужила закладка в 1770 г. нового дворца по проеекту архитектора В.И. Баженова между Архангельским и Благовещенским соборами. Из-за вырытого огромного котлована под его фундамент стала осыпаться земля с южной стороны Архангельского собора, стоявшего на самом краю холма, а по стенам появились новые трещины. Угрожали разрушения и Благовещенскому собору3. Очевидно, в этой связи и были предприняты меры по их наружному укрепленнию, а в июне 1770 г. Екатерина II поручила архиепископу Московскому и Калужскому Амвросию "смотрение" за обновлением стенописи и икон в Успенском, Благовещенском и Архангельском соборах. Исполнять задуманное предстояло не светским художникам, а представителям духовенства. Средства на работы выделялись из Коллегии экономии. Производить реставрацию полагалось водяными красками и так, "чтоб все то живопииство написано было таким же искусством, как и древнее, без отличия, и где было золото на стенах, тут и теперь употребить такое же, а не краску желтую". Однако по мнению иконописцев оказалось, что водяными красками им "вовсе нельзя писать", ибо "такой раствор в окаменелый левкас никак пройти не может", и в результате работы производились масляными красками4.

Несмотря на то, что в Архангельском соборе требовалось "менее позолоты и починки", начать все же решили с Благовещенского собора из-за его небольших размеров. К концу июля 1770 г. было "приискано" в Москве 34 человека. Наградой за работу в кремлевских храмах объявлялось обеспечение лучшими священнослужительскими местами по желанию5. Во время поновления стенописи в Благовещенском соборе церковную утварь, мощи, оклады икон и часть образов перенесли в Синодальную ризницу, а реставрация икон производилась в Чудовом монастыре "под смотрением" искусного в живописи игумена Путивльской пустыни Арсения. За поновлением стенописи наблюдал Перервинский игумен Афанасий. К декабрю 1770 г. фрески были прописаны масляной краской, иконы поновлены с указанием веса вставленных в них жемчуга и "каменьев", часть окладов позолотили6.

Освящение этого храма, по словам Амвросия "событие достопамятное и... всякому зрителю приятное и слезное", состоялось 18 декабря 1770 г. и было приурочено к приезду в Москву прусского принца7. Все работы в нем обошлись казне в 938 рублей 12 и одна вторая копейки, из них 250 рублей ушло на кормовые иконописцам. 5 января следующего года императрица выделила 2000 рублей на устройство в храме новой ризницы и церковной утвари8.

В мае 1771 г. планировалось приступить к обновлению и двух оставшихся соборов. Для этого требовалось найти еще 28 мастеров, так как по "найденной в Мастерской палате книге" о реставрации 1642 г. только для возобновления Успенского собора приглашали 60 мастеров, и те справились с поставленной задачей за два года. В этой связи и решили затребовать по 10 человек из соседних епархий - Ростовской, Переславской, Суздальской, Владимирской, Коломенской, Крутицкой и из города Калуги9. Однако этим намерениям помешала страшная эпидемия чумы, прокатившаяся по ряду губерний России и с наибольшей силой обрушившаяся на Москву. О ее масштабах свидетельствует тот факт, что закрывались присутственные места, прекращались банковские операции и даже был отложен набор рекрутов. В мае в городе умерло 778 человек, в июне - 1099, а в июле уже 170810. Во время погромов и беспорядков, вызванных эпидемией, 15 сентября был разграблен Чудов монастырь, а 16 сентября в Донском монастыре убит преосвященный Амвросий. По приговору Высочайше учрежденной специальной комиссии от 10 ноября 1771 г. над виновниками был учинен суд. Их постигло суровое наказание11. Но еще ранее, 21 сентября Екатерина II издала манифест "Об отправлении графа Орлова в Москву для употребления всевозможных мер к пресечению заразительной болезни"12. Прибывший из Санкт-Петербурга блистательный красавец и фаворит императрицы Григорий Орлов со всей энергией принялся за выполнение приказа. Им были учреждены специальные комиссии, куда вошли все городские лекари, издан ряд толковых распоряжений по борьбе с распространением заразы, постоянно выходили объявления о действиях при обнаружении первых признаков заболевания13. Наконец в начале следующего года чума отступила. Жизнь входила в нормальное русло. Проводились меры по дезинфекции. Так, 12 января было издано наставление священникам "Об очищении церквей", которым предписывалось на 3 дня открыть во всех храмах окна для проветривания, а затем перемыть все предметы, полы и стены с помощью щеток "святой водой", однако же с добавлением уксуса14.

Встал вопрос и о продолжении работ в кремлевских соборах. 30 июня 1772 г. "смотрение" за ними было возложено на епископа Крутицкого Самуила. Остро стояла проблема и с мастерами, так как 17 из тех, кто трудился в Благовещенском храме, умерли от чумы, и уже в июле вновь запрашивались специалисты из соседних епархий. Для того, чтобы прибывшие "не имели в квартирах нужды", по приказу императрицы было решено их поселить на время работ в Богоявленском, Крестовоздвиженском, Знаменском и Сретенском монастырях, а также в Перервинском подворье15.

Необходимо отметить, что работы в Архангельском соборе носили более широкий размах. Судя по сохранившемуся реестру, с июля по ноябрь 1772 г. в храме было занято 166 человек, в том числе иконописцев I-го класса - 47, II-го - 50 и III-го - 20, а также 23 золотаря и 24 краскотера. Однако нельзя забывать, что некоторые из них были отправлены из Москвы буквально через несколько дней из-за низкого профессионализма или по состоянию здоровья. В среднем же постоянно работало порядка 50 человек16.

В возобновлении стенописи и икон Архангельского собора принимали активное участие и московские священнослужители, в том числе кремлевские. Здесь можно упомянуть хотя бы иконописца I-го класса протопопа церкви Спаса на Бору Михаила Ильина, под чьим наблюдением велось поновление икон17. Знаем мы и провинциальных мастеров. Например, иконописец II-го класса г. Углича Ростовской епархии Гаврила Яковлев "трудился прилежно" и затем был назначен на место отца - протоиерея церкви Казанской богородицы18. Иногда мастера просились в московские храмы. Так, дьячок домовой церкви преосвященного Афанасия, епископа Ростовского, Андреян Иванов, зарекомендовавший себя примерным и добросовестным работником, был определен в церковь Николы Чудотворца на Студенце Ивановского сорока19. Иногда при назначении на новое место службы священнослужители подвергались проверке.

При реставрации в Архангельском соборе помимо обновления фресок и икон были вымыты и вычищены старые паникадила, а также решетки у гробниц. Стоимость всех работ в храме составила 2611 руб. 69 коп., из них 267 руб. 30 коп. пошло на кормовые20. В начале 1770-х гг. храм был также укреплен контрфорсами, а слюдяные оконца в нем и Успенском соборе заменили на стеклянные. На выделенные по прошению епископа Крутицкого Самуила из Коллегии экономии 2000 руб. проводилась работа по устройству новой ризницы и утвари, для хранения церковных предметов вместо прежнего сундука за 436 руб. устроили 4 деревянных шкафа с ящиками21. 8 ноября 1772 г. в день Святого Михаила Архангела Архангельский собор был торжественно освящен. Этому знаменательному событию предшествовало всенощное бдение, колокольный звон и крестный ход из Успенского собора. Литургию служил сам епископ Самуил22.

Необновленным оставался лишь Успенский собор, но уже 7 февраля 1773 г. протоиерею А. Левшину был направлен указ из Московской Синодальной конторы № 358 о начале в марте работ по исправлению икон, а реставрацию фресок намечалось провести "...в ...вешнее время, как только способная к тому теплая погода откроется"23. На места вновь направлялись указы с требованием прислать по 10 мастеров, причем к прежним 6 епархиям прибавилась и Смоленская. При отборе специалистов не следовало уже учитывать тех, кто был награжден местами в церквях Москвы, так как им "с московскими иконописцами и числиться должно24. Отбирать для работы полагалось лишь самых искусных, в том числе и тех, кто сам изъявил желание принять в этом участие, необходимо было также наблюдать "честное и бесподозрительное состояние" людей. Кормовые выплачивались по 5 - 8 копеек в день, нередко выплата происходила со значительными задержками25. Москвичи же денег вообще не получали. Примечательно, что именно к работам в Успенском соборе было допущено значительное число "саможелающих", и дела 1772- 1773 гг. буквально пестрят прошениями о допуске к работе, даже без получения выплат. Приведем лишь один пример. В мае 1773 г. Яков Иванов, сын дьякона Угличской церкви Воскресения Христова, навестивший брата Афанасия Иванова, занятого при поновлении Успенского собора, написал на имя Самуила прошение, указав, что ему "вознамерилось" тоже "труд свой приложить для научения более и привычке в том богоугодном деле на своем собственном бесплатном питании и... содержании"26 и был принят краскотером. Неискусных и слабых здоровьем работников отправляли обратно, "чтоб ненапрасно кормовые деньги... тратились". Как и в Архангельском соборе, с помощью московских мастеров и купцов Серебряного ряда были вычищены и отремонтированы все медные и серебряные паникадила27.

К 29 июля 1773 г. основные работы в храме были завершены, и Самуил докладывал Екатерине II о его готовности к освящению. Это торжественнное событие состоялось в храмовый праздник - 15 августа28. Стоимость проведенных в Успенском соборе работ составила 7497 руб. 24 коп и 3/4 коп., из них 681 руб. 28,5 коп. - на кормовые мастерам29.

Одновременно с реставрацией икон и фресок в Успенском соборе, в Архангельском шло возобновление покровов на гробницы Петра II-го и прочих похороненных там монархов. В этой связи были приглашены две монахини Вознесенского монастыря, однако для быстрого окончания работ их было недостаточно, и из Успенского монастыря в Александровской слободе Переславской епархии затребовали еще четверых мастериц-клирошанок. Для оценки украшений на покровах пригласили 5 купцов Серебряного ряда. К осени 1774 г. работы были окончены30.

Несмотря на то, что все три собора к августу 1773 г. были освящены, их окончательная отделка продолжалась. Так, исправление папертей обошлось казне в 739 руб. 49 коп. Значительные средства были выделены на новую церковную утварь и ризничные вещи, облачения для священнослужителей. О приобретениях в Благовещенском соборе рассказывает сохранившийся реестр купленных в 1771 - 1774 гг. предметов31.

3 июля 1774 г. по решению епископа Самуила было решено установить деревянный иконостас в приделе Петра и Павла в Успенском соборе, так как стоявшая там прежде кирпичная стена была разобрана из-за тесноты. Сделать иконостас полагалось так, чтобы он соответствовал "древности" главного храмового иконостаса, и к 13 ноября 1775 г. он был готов. Однако уровень его исполнения был столь низок, что уже в 1784 г. его заменили новым32.

21 ноября 1774 г. состоялось торжественное перенесение в Архангельский собор святых мощей князя Михаила Черниговского и его ближнего боярина Федора в новой серебряной раке из Сретенского собора, где они находились после упразднения ветхого Черниговского храма33. Таким образом, к 1775 г. все три главных российских собора были приведены в "благолепный вид". Так были закончены работы, начатые в 1770 году. Без сомнения, их нельзя назвать реставрацией в ее современном понимании, да и само это понятие начало складываться в России лишь в середине XIX столетия. И поэтому не случайно, что практически все исследователи XIX - н. XX вв., говоря о несомненной заслуге Екатерины II, обратившей внимание на бедственное состояние храмов, отмечали при этом низкий уровень проведенных работ. Например, в 1856 г. И. Снегирев писал : " ... но как в то время искусство реставрирования еще было несовершенно, то восстановлением нередко почиталось произвольное поправление... притом не всегда по старым графьям34. Позднее к этой оценке присоединились упоминавшиеся нами Н. Извеков и Н. Скворцов, а также современные исследователи. Тем не менее работы 1770-х гг. носили довольно широкий размах, и после них поновление храмов в значительных объемах не проводилось вплоть до 1812 г., когда вторжение войск Наполеона и разрушительное пребывание французов в Москве поставило власти перед новой необходимостью восстановления пострадавших от войны памятников.

  1. Левшин А.Г. Историческое описание первопрестольного в России храма Московского Большого Успенского собора. О возобновлении трех Московских соборов Успенского, Благовещенского и Архангельского. М.,1783; Извеков Н.Д. Московский придворный Благовещенский собор. М., 1911. Он же. Московский придворный Архангельский собор. Сергиев Посад, 1916; Снегирев И.М. Успенский собор в Московском Кремле. М.,1856; Скворцов Н.А. Археология и топография Москвы: курс лекций, читанных в Императорском Московском археологическом институте имени Императора Николая II-го в 1912 - 1913 году. М., 1913.
  2. Снегирев И. Указ. соч. С. 56.
  3. Извеков Н.Д. Московский придворный Благовещенский ... С. 26-27.
  4. РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. 1770 г. Д. 168. Л. 22.
  5. Там же. Л. 14; Розанов Н.П. История Московского епархиального управления. М., 1870. Ч. 2. Кн. 2. С. 167.
  6. Извеков Н.Д. Московский придворный Благовещенский ... С. 21; Розанов Н.П. Указ.соч. С. 315; РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. 1770 г. Д. 168. Л. 1.
  7. Извеков Н.Д. Московский придворный Благовещенский ... С. 22.
  8. Там же. С. 23; РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. 1773 г. Д. 854. Л. 160.
  9. РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. 1770 г. Д.168. Лл. 14-14 об.
  10. Розанов Н.П. Указ. соч. Ч. 2. Кн. 2. С. 77.
  11. ПСЗ. Т. 19. С. 364.
  12. Там же. С. 313.
  13. ПСЗ. Т. 19. С. 315-400.
  14. Там же. С. 419.
  15. РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. 1770 г. Д. 168. Лл. 43-47.
  16. РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. 1772 г. Д. 1211. Л. 23.
  17. Там же. Лл. 4-4 об.
  18. Там жe. Лл. 14-15.
  19. Там жe. Л. 15.
  20. Там же. 1773 г. Д. 854. Лл. 160 - 160 об.
  21. Извеков Н.Д. Московский придворный Архангельский ... С. 32.
  22. РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. 1772 г. Д. 1211. Лл. 87-91.
  23. ОРПГФ ГИКМЗ "МК. Ф. 4. Д. 9. Л. 131.
  24. Там же.
  25. См., например: РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. 1772 г. Д. 1126. Л. 69.
  26. Там жe. Л. 144.
  27. См.: Там же. Л. 5.
  28. Там же. 1773 г. Д. 853. Л. 120.
  29. Там же. 1773 г. Д. 854. Л. 161.
  30. См.: там же, 1773 г. Д. 853. Лл. 78, 52, 196.
  31. См.: там же, 1773 г. Д. 854. Л. 159; ОРПГФ ГИКМЗ "МК". Ф. 3. Д. 93.
  32. См.:РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. 1773 г. Д. 854. Л. 127; Скворцов Н. Указ. соч. С. 239.
  33. Извеков Н.Д. Московский придворный Архангельский ... С. 39.
  34. Снегирев И. Указ. соч. С. 14.





Сложности с получением «Пушкинской карты» или приобретением билетов? Знаете, как улучшить работу учреждений культуры? Напишите — решим!