Электронная библиотека

Вопрос о деятельности Андрея Александровича Титова по охране нижегородских архитектурных памятников практически не затронут в научной литературе. Вместе с тем, в архивах Москвы, Санкт-Петербурга и Нижнего Новгорода сохранился целый ряд документов, позволяющих в определенной степени осветить его.

Будучи бессменным (на протяжении более тридцати лет) членом ярмарочного биржевого комитета, бывая по нескольку раз в году в Нижнем Новгороде, (являясь, как считал городской голова А. М. Меморский, по сути его жителем)¹, А. А. Титов, в силу своих научных и общественных интересов, не мог не обратить внимание на памятники древнего города. Он первым из исследователей нижегородских древностей предпринимает практические шаги по их спасению, занимается фиксацией архитектурных сооружений.

Еще летом 1884 года он организует фотографирование старой Вознесенской церкви на Ильинской улице (ХVIII в.), предназначенной к сносу после возведения нового храма, и представляет снимки в Императорское Московское археологическое общество (МАО)². Это был первый подобного рода случай в Нижнем Новгороде.

Получив от МАО свидетельство на право осмотра нижегородских архитектурных памятников, А. А. Титов информирует его об их состоянии. Благодаря ему, удается сохранить шатровую колокольню Козьмодемьянской церкви на Софроновской площади, построенную в XVII веке. Это обосновалось не только древностью сооружения, но и тем, что "сохранение... колокольни не будет нисколько стеснять окружающие здания, а скорее будет служить украшением новой церкви"³.

Тогда же (осень 1884 г.) А. А. Титов обследует Рождественскую Строгановскую церковь и делает вывод, чти ее "внутренность по уцелевшим очертаниям может быть прекрасно реставрирована в прежнем виде". В письме в МАО обращалось внимание общественности на "художественность этого архитектурного памятника, особенно замечательного по наружным украшениям и оригинальности колокольни". При этом высказывалась тревога, что в ходе "возобновления последняя "будет перестроена по другому рисунку"⁴. (Колокольня находилась в аварийном состоянии: ее отклонение от вертикали составляло 1 3/4 аршина, т. е. около 1,24 м). К счастью, опасения не оправдались. В ходе ремонтно - реставрационных работ в целом был сохранен прежний облик памятника.

А. А. Титов резко выступает против всяческих поновлений, придающих внешнее "благолепие" церковным постройкам. Так, характеризуя происшедшие с Благовещенским собором Нижегородского Благовещенского монастыря перемены, он пишет в 1889 году в "Историческом вестнике": "Еще в прошлом (ХVIII - А. Д.) столетии своды этого храма были покрыты тесом, а глава - черепицей, но теперь покрытие сводов произведено железом и не совсем правильно, через что сильно изменилась первоначальная верхняя архитектура этого здания. Вокруг собора с двух сторон сделана галерея с арками, в пролетах которых за последнее время вставлены рамы. Вообще, вся эта древняя прекрасная постройка в позднейшее время сильно изменена и перепорчена: окна расширены, альфресковая живопись замазана, иконостас сделан новый, так что от времен "тишайшего" не осталось внутри ничего, да и снаружи не много что уцелело. Это невежественное благоукрашение храма производилось, главным образом, в пятидесятых годах настоящего столетия на средства богатых купцов: московского Борисовского и соликамского Дубровина. Конечно, нельзя не пожалеть, что этот архитектурный памятник XVII века находится в таком небрежении, а потому желательно, чтобы щедрые благотворители этой святой обители позаботились также и о научной его реставрации. В древнем Нижнем Новгороде мало сохранилось остатков древности, напоминающих величественные постройки наших предков, а потому правильная реставрация Благовещенского собора была бы крайне необходима. Восстановление же этого храма в том виде, в каком он вышел из рук первых строителей, будет вовсе не трудно, для этого нужно только просвещенное внимание отцов архимандритов, "горящих духом" к памятникам отечественной старины, чтобы исправить погрешения своих предшественников"⁵.

При обсуждении в 1894 году вопроса о приспособлении Георгиевской башни кремля под музей в Нижегородской губернской ученой архивной комиссии (НГУАК), действительным членом которой был избран А. А. Титов, он выступает за научно-обоснованный подход к реставрации, указывая на отсутствие данных об облике башни на XVI век. Им, лишь с определенными оговорками, поддерживается предложенный художником А. А. Карелиным проект завершения башни, поскольку при этом "самый памятник страдать не будет, покрытие не есть капитальная постройка, и, в случае, если будут средства и документально докажется действительное покрытие XVI века, всегда является возможность уничтожить устроенное и переделать"⁶. Мнение это было изложено письменно А. А. Карелину, а затем еще раз всем членам НГУАК. В письме содержатся также другие требования, которые "при реставрации положительно необходимо и строго соблюсти: во-первых, чтобы никаких новых пробитий в стенах и сводах допущено не было, ибо, кроме искажений древнего памятника, ничто так не разрушает здания, как подобные пробития стен и сводов, хотя бы это и было необходимо для более лучшего приспособления музея; во-вторых, чтобы устройство печей было также произведено под надзором сведущих лиц, и никоим образом не допускались бы выемки кирпичей или полукирпичей для дымовых труб, и, в-третьих, прежде чем приступить к реставрации, необходимо составить подробный план и фасад башни с шатровым покрытием, как в настоящем виде, так и с предлагаемыми изменениями; план по проверке представить на утверждение в Императорское Московское археологическое общество, и только с разшения Общества возможно допустить работы по реставрации"⁷. Таким образом, мы видим, что взгляды исследователя на методику реставрации близки современным.

Намеченное приспособление Георгиевской башни под музей из-за недостатка средств не состоялось. Он был открыт в другой башне - Дмитровской. И в этом деле не обошлось без участия Андрея Александровича, являвшегося членом специального комитета, образованного на заседании НГУАК 22 марта 1895 года⁸. К его помощи пришлось прибегнуть, чтобы уладить конфликт между упомянутым уже А. А. Карелиным, которому поручались организационные работы по устройству музея и архитектором Н. В. Султановым, привлеченным для разработки проекта реставрации башни (речь шла о приоритете в указанном деле)⁹. Судя по всему, А. А. Титову удалось уговорить последнего не отказываться от редложения НГУАК.

Как известно, Н. В. Султанов при разработке проекта взял за аналог укрепления Китай-города в Москве. Это привело к довольно вольной стилизации башни в духе русского средневековья, что вызвало справедливые возражения некоторых членов Нижегородской архивной комиссии. Однако, под давлением нижегородского губернатора Н. М. Баранова, НГУАК все же одобрила данный проект реставрации¹⁰, которую через несколько лет (1902 г.) сама же назовет "фантастической"¹¹.

Ответ на вопрос о позиции А. А. Титова, также рассматривавшего проектные чертежи, дает его письмо Н. М. Баранову, из которого видно огромное влияние "султановского" авторитета: "Раз это дело в таких руках, как Н. В. Султанов, можно быть уверенным, что худо не будет. Он единственный пока в России археолог-архитектор, который не только знает дело, но и горит духом в деле сохранения старины"¹².

Впрочем, в правильности подхода Н. В. Султанова к реставрации Дмитровской башни не сомневалась в 1895 году даже авторитетнейшая Императорская археологическая комиссия в Санкт-Петербурге (ИАК), с которой также сотрудничал А. А. Титов. В 1909 году он информирует ИАК о "полном небрежении" к другому памятнику Нижегородского кремля - собору Михаила Архангела и просит комиссию обратить свое внимание на этот древний храм и, по возможности, оградить его от неуместных переделок"¹³. В результате ремонтно-реставрационные работы были проведены под контролем ИАК.

Активно участвует А. А. Титов и в обсуждении законопроекта об охране памятников старины. В августе 1905 года он направляет НГУАК свой доклад по данному вопросу, в котором предлагает возложить охранные функции на губернские археологические общества. При этом подчеркивалось, чтобы "ни в коем случае не возлагалось это охранение на лиц, занимающих должности, например, в уездных городах: городского голову, исправника, податного инспектора и т. п., обремененных и без того своими прямыми обязанностями и, при том, не имеющими никакого отношения ни к исторической науке, ни к археологии. Эти лица, если на них возложить еще обязанности заниматься археологией, можно вперед сказать, отнесутся враждебно к охране памятников"¹⁴. Далее предлагалось ужесточить ответственность за нарушения законодательства об охране памятников, для этого "включить в Уложение о наказаниях более строгие меры и привлекать нарушителей, по подсудности, не в мировые учреждения, а в окружной суд. Но главными нарушителями, обыкновенно являются постоянно лица духовного звания: архиереи, настоятели монастырей и священники; таких лиц следовало бы лишать занимаемых должностей, а монастырствующих перечислять в число братства: только подобными мерами и можно остановить истребление древних памятников"¹⁵. Чтобы не быть голословным, А. А. Титов приводит в качестве примера "варварскую перемалевку" в 1903 году чудотворной иконы Печерской Божией Матери: "Несмотря на то, что я писал тогдашнему настоятелю Печерского монастыря, чтобы он отнесся к реставрации иконы осторожно, и указывал на известного реставратора икон М. И. Дикарева, преосвященный, совершенно игнорировал мое предложение и испортил окончательно этот древний памятник, составляющий одну из важнейших исторических святынь как Нижнего Новгорода, так и самого монастыря, тоже совершенно испорченного переделками"¹⁶.

Однако, действенность механизма охраны памятников так и не удалось выработать ни в дореволюционное, ни тем более, в советское время. Приходится констатировать, что высказанные в докладе на этот счет мысли, не потеряли и сейчас своей актуальности и злободневности. А примерам, подобным приведенным А. А. Титовым, "несть числа". И, кажется, не в далеком 1909 году, а сегодня сказаны выдающимся ученым-исследователем слова, проникнутые горечью и упреком: "Нижегородцы не заботятся о сохранении старины, ломают и переделывают (ее), очевидно, без всякого разрешения и сожаления..."¹⁷.

1. См.: ГАНО, ф. 30, оп. 35б, д. 227, л. 40 об.
2. ЦГИАМ, ф. 454, оп. 3, д. 85, лл. 2-3 об. Сами снимки, сделанные нижегородским фотографом Успенским, в деле отсутствуют. Судьба их остается пока невыясненной. Любопытна также характеристика, которую дал А. А. Титов новой Вознесенской церкви, построенной в тоновском стиле, как храма "неприглядной архитектуры, очевидно измышленной местными провинциальными строителями". (Там же, л. 2)
3. ЦГИАМ, ф. 454, оп. 3, д. 85, лл. 6 об-7.
4. Там же, лл. 5-6 об.
5. Титов А. А. Нижегородский епископ Иеремия // Исторический вестник, 1889, сентябрь. С. 599-600. Уточним: ремонт Благовещенского собора Благовещенского монастыря на средства купца И. Дубровина производился в 1869-1876 гг. (ГАНО, ф. 578, оп. 1, д. 85, лл. 96, 112, 129; ф. 570, оп. 559, д. 32 - 1873 г., л. 65). Резкий отзыв А. А. Титова о его последствиях свидетельствует, что никакой научной реставрации, которую нижегородский исследователь Н. Ф. Филатов упорно приписывает академику архитектуры Л. В. Далю (Филатов Н. Ф. Нижегородское зодчество XVII - начала XX века. - Горький, 1980. С. 185: он же. Нижний Новгород. Архитектура XIV - начала XX века. - Н. Новгород, 1994. С. 90), осуществлено не было. Единственно, собору вернули позакомарное покрытие- Что же касается Л. В. Дали, то он, помимо обмеров, выполнил графическую реконструкцию первоначального облика храма. Именно так следует понимать надпись на опубликованном его чертеже (Филатов Н. Ф. Нижегородское зодчество... С. 186) о "реставрированном в прежнем виде" фасаде собора.
6. Там же.
7. ГАНО. ф. 2, оп. 66) ГАНО, ф. 765, оп. 597. д. 49, л. 1-1 об., д. 1922, л. 46 об.
8. ГАНО. ф. 30, оп. 35 б. д. 227, л. 40 - 40 об.
9. ГАНО, ф. 2, оп. 6, д. 1922, л. 32; ф. 30. оп. 35б,д.227,лл .89об.-92.
10. РГИА, ф. 1284, оп. 188, д. 109-1902 г., л. 6.
11. ГАНО, ф. 2, оп. 6, д. 1922, л. 33.
12. РА ИИМК, ф. 1. д. 223-1909 г., л. 1.
13. ГАНО, ф. 1411, оп. 822, д. 80, л. 12 - 12 об.
14. Там же, л. 13 - 13 об.
15. Там же.
16. РА ИИМК. ф. 1, д. 223-1909 г., л. 1 об.

В собрании Ростовского музея имеется значительная коллекция документов ХVII-ХVIII вв., которая по источникам поступлений делится на четыре самостоятельных фонда: собрание Б. Эдинга, собрание документов Музея церковных древностей, собрание документов, поступивших из музея г. Переславля-Залесского и собрание А. А. Титова. Коллекция документов А. А. Титова насчитывает около 1500 единиц хранения (столбцов); точную цифру можно будет назватьтолько после окончательной обработки всего собрания. При описании коллекции документов, собранных А. А. Титовым, были выявлены документы, относящиеся к частным дворянским архивам. Таких архивов одиннадцать: архив дворян Лужиных (121 документ), Милославских (109), Кондыревых (74), РудаковыхОа), Ошаниных (47), Колычевых (42), Муромцевых (30), Головиных (38), Горяиновых (17), Хилковых (8), Смердовых (7).

Рассмотрим каждый архив отдельно.

Основные земельные владения дворянских родов Рудаковых, Горяиновых, Ошаниных находились в Ростовском уезде. Все эти три фамилии связаны между собою родственными ными связями: в сер. XVIII в. Иван Иванович Рудаков женился на Марине Владимировне Горяиновой, за которой в приданое было дано село Ивановское Ростовского уезда, впоследствии получившее название Рудаково. А во второй половине XIX в. одна из дочерей Федора Дмитриевича Рудакова вышла замуж за Михаила Александровича Ошанина, владельца села Никольское Ростовского уезда.

Архив дворян Горяиновых насчитывает 17 документов (хронологические рамки - 1676-1740 гг.). Это челобитные, отписи, расписки, различного вида писи. Документы данного архива охватывают два поколения. Горяиновы ведут свою родословную от стольника Семена Максимовича Горяинова, владельца села Филимонова Ростовского уезда. Генеалогия рода Горяиновых опубликована Д. А. Булатовым (Булатов Д. А. Материалы для генеалогии некоторых дворянских родов Ростовского уезда Ярославской губернии. Вып. 1. Ростов, 1887. Л. 1-2). Кроме того, им же в приложении к "Материалам..." опубликованы два документа, относящиеся к личности Семена Горяинова. Один из них - наказ Семену Максимовичу Горяинову при назначении его на воеводство в Ростов. К сожалению, в нашей части артива Горяиновых нет документов, относящихся к ростовскому воеводе. Архив содержит столбцы, связанные с братьями воеводы - Федором и Андреем и сыновьями - Владимиром и Петром Андреевичами Горяиновыми. Братья Федор и Андрей Горяиновы, как видно из отписи 1709 г., совместно владели селами Ивановское и Новоселки Песьего стана Ростовского уезда. Большая часть архива Горяиновых содержит документы, фиксирующие тяжбу Владимира Андреевича со снохою Маремьяною. вдовою Петра Горяинова, о недвижимом имении в селе Савинском Подоль- ского стана Ростовского уезда, оставшееся Владимиру после смерти отца и брата. Это документы 1738 г.: челобитные, указы, выписи с ростовских отказных книг. Особый интерес представляет перепись села Ивановское, выполненная по наказу Владимира и Маремьяны Горяиновых, которая фиксирует положение села на 1738г.

Архив ростовских дворян Рудаковых насчитывает 58 документов (хроноло- гические рамки - 1628-1782 гг.). Архив ценен тем, что охватывает семь поколений. Интересен он и по составу документов: в нем содержатся грамоты и указы, различные выписи, записи, памяти, купчие, челобитные, отписки, один контракт. В работе Д. А. Булатова приводится красивая семейная легенда о родоначальнике рода Рудаковых - неком крымском князе Лавре Рудко, попавшем в плен к русским в 1591 г., понравившемся Годунову, женившимся на русской девушке и принявшем христианство с отчеством Федорович. В данном архиве имеются документы, относящиеся к сыну Лавра Рудко - Дорофею Лаврову сыну Рудакову. Один из документов, можно сказать, "разрушает" легенду о крымском князе Лавре. Это указ 1648 г. на челобитную Дорофея Лаврова сына Рудакова о передаче ему послужной грамоты на вотчину его дяди, чарошника Поздея Михайлова сына Рудакова - село Большие Бремболы Переславль-Залесского уезда. Таким образом получается, что у крымского князя, крестившегося с отчеством Федорович, был родной брат Поздей Михайлович Рудаков. Дорофей Лавров сын Рудаков (в архиве к нему относится 14 документов) долгое время являлся воеводою г. Лебедяни. Здесь имеется список с царского указа Дорофею Лавреву о принятии им на воеводство города Лебедяни "со всем досмотром" (этот документ частично опубликован Д. А. Булатовым). Сын Дорофея - Иван Дорофеевич Рудаков, стряпчий, а затем стольник, был воеводой в городе Романове (в архиве к нему относится 19 документов). Интерес представляют купчие на покупку им в Москве дома и порожнего домового места. В купчей на дом (1675 г.), "в Белом городе у Пречистых ворот", перечисляется немалое число владельцев этого дома, менявших друг друга в течение нескольких лет. Таким образом, перед нами предстает история городской усадьбы XVII в. Некоторые документы раскрывают взаимоотношения Ивана Дорофеевича с монастырскими крестьянами, которые арендовали у него мельницу на р. Перли. 14 документов архива связаны с именами детей Ивана - Иваном, Василием и Федором Ивановичами Рудаковыми. 2 документа с сыном Ивана - Иваном Ивановичем Рудаковым, солдатом, капралом и прапорщиком Измайловского полка. Самый поздний документ в собрании ростовских дворян. Рудаковых относится к Николаю Ивановичу Рудакову. Это контракт 1782 г. о достройке его каменного дома в родовом имении, селе Ивановском Ростовского уезда. Николай Иванович Рудаков был прокурором Владимирского наместничества, затем служил в Тверской губернии, с 1780 г. был предводителем Ростовского дворянства. Его подробный послужной список опубликован Д. А. Булатовым (См., Булатов Д. А. Материалы...).

Архив дворян Ошаниных включает 47 документов (хронологические рамки 1652-1732 гг.). Род Ошаниных по родословной легенде происходит от выехавшего из венецианской земли Стеки, принявшего при крещении имя Федор. У его правнука был сын Василий Грязной, от которого пошли Грязные и Ошанины. (См. Булатов Д. А. Материалы... С. 2). К сожалению, по составу документов архив Ошаниных однообразен. Перед нами отписки о взимании различных денежных сборов и пошлин с поместий Ошаниных, с села Никольское и с села Новое Якимовского стана Ростовского уезда.

Самым крупным дворянским архивом в собрании документов А. А. Титова является архив дмитровских дворян Лужиных. Этот архив включает 121 документ (хронологические рамки - 1645-1720 гг.). В архиве Лужиных отложились самые разные виды документов: списки с жалованных грамот, отписи, распис-ки, памяти, различные записи (купчие, закладные, меновые, даточные записи о беглых крестьянах), отпускные, отрывки из судных дел, выписи. Большая часть документов собрания связана с именем Алексея Матвеевича Лужица. Эти источники позволяют проследить "послужной список" Алексея Матвеевича. В 1656 г. он был определен для сыскных дел в заокские города, с 1659 г. - полуголова, а затем голова московских стрельцов, с 1660 гг. - сотник московских стрельцов. В Москве Лужин имел два двора: один за Петровскими воротами, другой - за Тверскими. Документы показывают, что Алексей Матвеевич Лужин был женат дважды. От первого брака имел сына Петра. В 1683 г., уже в преклонном возрасте, Алексей Матвеевич женился на дочери Алексея Ивановича Вышеславцева, Прасковье, и у них родился сын Федор. Брак этот был непродолжителен. В первой половине 1688 г. Алексей Матвеевич Лужин скончался. В этом же году его вдова вышла за муж за стольника Гаврилу Андреевича Суворова. Самое большое количество актов архива Лужиных связано с земле владением: жалованные грамоты на поместные и вотчинные владения, закладные записи на дворы и пустоши, документы об обмене поместьями, купле и продаже поместных и вотчинных земель. Основная часть земельных владений Алексея Матвеевича находилась в Дмитровском уезде в Павельском и Вышегородском станах. Документы архива позволяют подробно осветить историю приобретения и обустройства дмитровских вотчин. Из сказки Лужина 1679 г. в поместный приказ мы узнаем, что в 1658. г. Алексей Матвеевич приобрел у Семена Матвеевича Батюшкова за 330 рублей сельцо Муханово и две пустоши Григорково и Соколью. В пустошь Григорково, что со временем стала сельцом, он перевел из села Максимова Костромского уезда свой вотчинный двор, а пустошь обустроил: "лес рассек и пашню распахал, сенные покосы расчистил, рядом с сельцом Исаковым сад насадил, и двор вотчинников построил, и конюшню, и скотный, и крестьянина поселил". В этой же сказке находится "роспись строениям" сельца Григоркова, которая дает нам довольно полное представление о дворянской усадьбе середины XVII в. В "росписи" даны размеры всем жилым и хозяйственным постройкам и расположение их относительно друг друга. Налаживание вотчинного хозяйства в Григоркове было затрачено 1350 руб. В этой же сказке 1679 г. содержатся сведения о переводе крестьянских семей из различных поместий Лужиных в сельцо Григорково. Для переезда и обустройства на новом месте каждой крестьянской семье выдавалась "ссуда на хлеб и на лошадей, и на корову, и на овцы, свиньи, куры, и на всякую мелкую живность, и на дворовое строение 50 рублей". Эти редко встречающиеся данные раскрывают состояние господского и крестьянского хозяйства середины XVII в. Обустройством другой части дмитровских вотчин, сельцом Мухановым и пустошью Сокольей, занимался старший сын Алексея Лужина Петр.

Часть документов архива Лужиных показывает отношение вотчинников и зависимых от них крестьян. Имеются так же записи о многочисленных побегах крестьянских семей. В архиве имеется целое дело 1690 г. о незаконном привоении беглых крестьян из вотчины Лужиных князем Петром Андреевичем Сонцевым-Засекиным. Интерес представляет и челобитная о побеге дворового портного Алексея Лужица Ивана Назарова, в которой подробно описана украденная портным одежда: "А платье на себе снес: кафтан суконный голубой кафтан крашенинный синий, сапоги теплые, штаны кожаные, епанчу серую, шапку зеленую с лисицей". В архиве имеются и документы, раскрывающие взаимоотношения между помещиками. Например, сохранилось дело 1686 г. (в отрывках) по иску А. М. Лужина на Семена Матвеевича Батюшкова "за бесчестие его. Лужина , на площади при многих людях". Широко представлены документы, относящиеся к финансовой отчетности: многочисленные отписи о приеме с вотчин и поместий Лужиных разнообразных денежных и натуральных сборов.

Следующее большое собрание, включающее 109 документов, относится к известному дворянскому роду Милославских, родоначальником которого являлся выходец из Литвы Вячеслав Сигизмундович, прибывший в Москву в свите невесты великого князя Василия Дмитриевича в 1390 г. Род Милославских возвысился через брак Марии Ильиничны Милославской с царем Алексеем Михайловичем. С этого времени члены семьи Милославских занимали высокие должности и посты. Архив Милославских в собрании Титова относится к бо- ярину Ивану Богдановичу Милославскому, наместнику симбирскому, и его детям, стольникам, Сергею и Алексею Ивановичам Милославеким. К сожалению, несмотря на значительный размер архива, по своему составу он однороден. Перед нами отписи о взятии денежных сборов и других различных пошлин с 1658 по 1746 гг. с поместья Милославских в Епифанском уезде, с д. Суханово, с с. Судаково и с. Новая Дача. Архив представляет несомненный интерес для изучения фискальной политики государства. Перед нами почти ежегодная фиксация поборов с одного и того же места в течение 90 лет. Чаще всего денежные сборы взимались "на жалование ратным людям", а с петровского времени - "на корабельную почин ку" и на "жалование мастеровым людям в Санкт- Петербург". Для истории материальной культуры интерес представляет документ 1710 г. - отпись в принятии на Веневском съезжем дворе с вотчин помещиков Епифанского уезда даточного рекрутского солдата, крестьянина вотчины Александра Милославского, Акинфа Сафронова. Тому солдату помещики справили: рубаху, платье, кафтан сермяжный, кафтан крашенинный пестрядный, шубу овчинную, шапку, опояску, рукавицы, галстук, чулки и хлебный провиант.

В Епифановском уезде находились и земельные владения дворян Муром-цевых. Архив Муромцевых включает 30 документов (хронологические рамки 1646-1713 гг.). Основная часть документов связана с делом о спорном межевании земли в Епифанском уезде Себинском стане между братьями Иваном и Яковом Михайловичами Муромцевыми и их родственником Гаврилой Тимофеевичем Муромцевым. Это челобитные с той и другой стороны, распросные речи епифанских крестьян, фрагменты из судного дела по иску Г. Т. Муромцева (17 документов). Оставшаяся часть архива относится к Ивану Михайловичу Муромцеву. Часть из них связана с делом по отказному ему поместью в Данковском уезд С. Баловнева, принадлежащего ранее его матери и сестре. Интерес представляет документ 1698 г. - закладная запись Богдана Гавриловича Муромцева дяде Ивану Михайловичу Муромцеву на продажу "липовых хором со всем строением" в с. Медведеве Епифанского уезда, в которой содержится подробное описание "хором" - усадьбы дворянина XVII в. Следующие два архива относятся к рязанским помещикам, дворянам Кондыревым и Смердовым.

Архив Кондыревых включает 74 документа (хронологические рамки - 1633-1697 гг.). Этот архив, как и архив Милославских, состоит в основном из отписей и расписок о принятии различных денежных сборов и пошлин с рязанских поместий Никиты Федоровича Кондырева, его сына Алексея, а также Григория Яковлевича Кондырева и Андриана Кондырева. Наиболее типичные отписи это отписи о взятии денег "на жалование тюремным сторожам", "на жалование московским стрельцам", о приеме "ямских "кормовых" денег. Интересна отпись пушкаря Агапа Обросимова о взятии денег на покупку подвод для перевоза "тюремных сидельцев с женами и детьми" Новгород.

Архив дворян Смердовых состоит всего из 7 документов. Все документы относятся к Ивану Григорьеву с. Смердову. В основном это столбцы судного дела переславль-рязанской приказной избы о поджоге сена в усадьбе Ивана Парфеньева с. Небосина (истца) и разбое в усадьбе Ивана Григорьева с. Смердова (ответчика). Документы довольно ярко, колоритно передают суть дела, описывая ночные события августа 1699 г., когда между вышеназванными помещиками из-за поджога копны сена разразилась целая война, участниками которой вились многочисленные дворовые люди и крестьяне.

В собрании А. А. Титова имеются документы (42 ед. хр.), относящиеся к известному дворянскому роду Колычевых, происходящему от второго сына Андрея Ивановича Кобылы Александра Елки. Одним из ярких представителей этого рода является Федор Степанович Колычев, знаменитый впоследствии митрополит Филипп. Архив дворян Колычевых по составу документов довольно разнообразный, он включает указы, грамоты, памяти, различные записи, челобитные. (Хронологические рамки - 1636-1708 гг.). Документы охватывают три поколения: Никиты Олферьева Кольцева, его сына Юрия Никифоровича и внука Ивана Юрьевича. Кроме того, в данном архиве находятся документы, относящиеся к дворянам Полтевым и Бутурлиным, состоящими с Колычевыми в родственных отношениях: сестра Юрия Никифоровича Колычева Ефросиния. была замужем за окольничем Тимофеем Федоровичем Бутурлиным, а Юрий Иванович Колычев был женат на Аксинии Поликарповне Полтевой, племяннице думного дворянина Семена Федоровича Полтева. Значительная часть документов архива связана с делом по духовному завещанию старицы Новодевичьего монастыря Афанасии, вдовы Т. Ф. Бутурлина, родной сестры Юрия Колычева. После ее смерти Юрий Колычев долгое время не мог получить отказанные ему сестрой земельные владения в Московском. Звенигородском и Рязанском уездах. Кроме того, Юрия Колычева обвинили в насильном присвоении имущества сестры ("трех коробьев с вещами и образами", находившегося в Новодевичьем монастыре. В архиве Колычевых имеется немало документов о беглых крестьянах. Чаще всего то записи о полюбовном обмене между помещиками беглыми крестьянами. Иван Юрьевич Колычев свозил своих беглых крестьян в Дмитровскую вотчину, сельпо Сырково.

Архив галичских дворян Головиных содержит 38 документов. (Хронологические рамки - 1664-1739 гг.). Значительное число документов составляют отписи, расписки и квитанции о взимании разных сборов с вотчины Головиных в Тушебином стане Галичского уезда. В архиве имеются также два судных дела. Одно из них - дело1664-66 гг. вдовы Антониды, жены Якова Головина о "ведомых ворах", крестьянах Ивашке Бугре и Петрушке Крюке, покушавшихся на жизнь ее сына Ивана Головина. Другое дело относится к братьям Иною и Ивану Яковлевичам Головиным. Это судное дело 1690 г. по иску крестьян Петрушки и Пашки Прокофьевых, которые оспаривали то, что они не являются крепостными Головиных, так как их отец в 1637 г. "порядился за Якова Толовина сроком только на 12 лет". Дело содержит челобитные, распросные речи, выписи с отказных и переписных книг. Но, несмотря на упорство братьев Прокофьевых в отстаивании своей свободы, дело ими было проиграно.

И последний дворянский архив в собрании А. А. Титова архив дворян Хилковых, род которых ведет свое начало от удельных князей Стародубских. Архив небольшой, всего 8 документов, которые связаны с устюжскими поместьями князей Петра Андреевича и Василия Ивановича Хилковых. Напомним, что князь Василий Иванович Хилков оказал в своем доме приют ссыльному протопопу Аввакуму, обличал многих воевод "за их безчеловечную расправу" с инородцами. Внук его Юрий Яковлевич Хилков был комнатным стольником Петра 1. В данном собрании имеется один документ, относящийся к Юрию Яковлевичу - это запись 1719 г. о даче с его устюжской вотчины рекрутского солдата.

Итак, в собрании документов ХVII-ХVIII вв. А. А. Титова содержится 551 документ из личных дворянских архивов. Отметим, что цифра эта предварительная, и может быть из менена по мере дальнейшего изучения собрания А. А. Титова. Как видим, дворянские архивы в основном представляют собой достаточно типичный набор документов этого времени, которые сохранялись владельцами для того, чтобы обосновать свои права на принадлежащие им земли, доказать, что они во время и в срок оплатили необходимые налоги и сборы, для юридического оформления отношений с крестьянами и соседями. Часто такие архивы передавались из поколения в поколение и вместе с земельными владениями переходили из семьи в семью. Некоторые архивы охватывают довольно значительный временной промежуток и включают сведения о нескольких поколениях (напр., архив Рудаковых), некоторые позволяют проследить биографию конкретного человека (напр., архив Лужиных), некоторые содержат подробные сведения об одном каком-нибудь деле или событии (напр., архивы Колычевых, Смердовых). Не приходится сомневаться, что документы частных дворянских архивов будут неоднократно использованы историками, а некоторые из них достойны публикации.

Одной из важнейших сторон многогранной научной и коллекционерской деятельности А. А. Титова было составление им богатейшей библиотеки славянских и русских рукописных книг (всего около 5 тысяч экземпляров)¹.

Значительная часть ее - это так называемые "поздние?" Рукописи ХVII-ХIХ вв., историка-художественная ценность которых в полной мере осознавалась собирателями и исследователями конца прошлого и начала нынешнего столетии.

При изучении этого раздела коллекции с целью выявления лицевых книг наше внимание привлек синодик последней трети XVII в., хранящийся теперь в РНБ². Собственноручная запись А. А. Титова на книге свидетельствует о том, что она была куплена в Ростово в 1885 г. за 20 рублей.

Исследуемый синодик представляет собой рукопись форматом в 1° на 48 листах в позднем кожаном переплете³. Украшен 48-ю миниатюрами в лист, сопровождаемыми текстом.

Сроеобразие синодика состоит в том, что в нем полностью отсутствует не только помянник, но и такая важная часть как "Чин почитания"⁴. Книга является только литературным сборником, составленным из повестей и притч, традиционно используемых в синодичных предисловиях⁵. Краткость их редакций позволяет не занимать текстом отдельную страницу рукописи, а размещать его в виде подписи к иллюстрациям двумя узкими полосами, как правило, над и под миниатюрой. Оборотная сторона книжного листа при этом оставлена совершенно чистой.

В настоящее время в науке широко распространено мнение, что с середины XVII в. синодики, являвшиеся до этого богослужебными книгами книгами,беллетризируются, превращаясь в четьи сборники. В третьей четверти XVII - начале ХVIIIв. на основе их тематического ядра сформировался новый тип литературного сборника - "Лекарство душевное", уже окончательно утратившее литургические функции⁶. Суть новой книги хорошо выразил в ее пространном названии писец, составлявший рукопись первой четверти XVIII в. из собрания РГАДА: "Лекарство душевное воспоминание смертное сиречь Синодик. Повести зело душеполезны суть. Избраны древних святых мужей, трудившихся бога ради, царствия ради небеснаго и своего ради спасения"⁷. Происходит постепенная трансформация синодика как субъекта богослужения в "душеполезное" чтение.

Превращение части синодиков в книги домашнего пользования повлекло за собой расширение функций изобразительной стороны. Их иллюстрации нередко не только наглядно разъясняют и дополняют текст, но и заменяют его. Во многих лицевых рукописях этого времени совершенно четко прослеживается доминирование художника над писцом.

Аналогичную ситуацию мы наблюдаем и в отношении апокалипсисов, также относящихся к числу наиболее распространенных богослужебных и четьих книг второй половины XVII в. В качестве примера приведем роскошную подносную рукопись из собрания РГБ форматом в полный большой лист с 73 страничными и полустраничными великолепными миниатюрами⁸.

Иллюстрации этого апокалипсиса по мастерству исполнения не уступают лучшим произведениям своего времени не только в области миниатюры, но также иконы и фрески. Они написаны группой талантливых художников в традиционной манере кроющей темперой и золотом. Композиции отличаются оригинальной иконографией, использованием реальных жизненных наблюдений. Миниатюры заключены в рамки растительного орнамента, рисунок которых ни разу не повторяется. Текст написан очень красивым "декоративным" полууставом. Но при попытке разобрать смысл написанного читатель неизбежно потерпит неудачу. Изящно прорисованные буквы плохо складываются в необходимые слова. Еще в конце XIX в. это обстоятельство так поразило кого-то из исследователей данной книги⁹, что он оставил на внутренней стороне переплета запись: "... толкование представлено по местам в сокращенном виде. Писцом допущено так много ошибок, что чтение рукописи почти невозможно". Ясно, что лицевые части книги выполнены художником без участия писца-профессионала, и мы имеем дело скорее не с памятником письменности, а с произведением изобразительного и декоративного искусства, в котором текст играет едва ли не роль своего рода дополнительного орнамента, подчеркивающего красоту оформления книжного листа.

Если в рассмотренном случае текст самой книги все же присутствует, хотя бы местами и в "орнаментальном " виде,то в синодике из собрания А. А. Титова уже недвусмысленно тверждается преобладание изобразительного начала над словесным. И текст выполняет здесь подчиненную задачу подписей к иллюстрациям. Над книгой работала артель художников (отчетливо различаются по крайней мере четыре авторские манеры исполнения миниатюр), которые соблюдают традиционные "правила игры"в отборе иллюстрируемых сюжетов. Внутри синодика можно выделить пять сюжетно-тематических групп миниатюр: сотворение *мира и человека, исход души умершего и ее мытарства, нравственно-учительные притчи (о бедном и богатом Лазаре; о человеке, имевшем трех друзей и т. п.), повести из патериков (об Андрее Юродивом, о Макарии Египетском, об игуменье Афанасии, о первомученице Фекле), заключает сборник "Повесть о старчества". Для первой группы миниатюр, выполненных рукой одного мастера, образцами служили не только синодичные иллюстрации, но и рисунки из современных ему космографий, ориентированных на западную гравюру, в которой мироздание показано во всей его полноте и сложности, доступной образованному человеку XVII столетия¹⁰. Остальные иллюстраторы довольствовались устоявшимися иконографическими схемами синодиков. Все мастера работали в одно; технике "очерковой миниатюры"- раскрашенного перового рисунка.

Тексты - подписи к миниатюрам могли быть выполненены писцом, входившим в артель мастеров, изготовлявшую книгу. Но более вероятной кажется принадлежность их перу художников, рисовавших миниатюры, так как почерк сопроводительных текстов на полях листов и пояснительных надписей внутри иллюстраций совпадает. Исследователями древнерусского искусства давно замечено, что еще в пору его расцвета иллюстратором книги и ее переписчиком нередке оказывалось одно и то же лицо¹¹. А в более поздней поморской традиции соединение ремесел писца, переплетчика, иконописца и художника, расписывавшего прялки, было широко распространенным явлением¹².

Открытым остается вопрос о месте изготовления интересующего нас синодика. Таковым мог быть и Ростов, митрополичья резиденция которого в последней трети XVII в. стала местом сосредоточения значительных художественных сил, занятых росписью вновь построенных церквей Григория Богослова. Спаса на Сенях, Иоанна Богослова, Зачатия. Тем более, что композиции многих миниатюр отличаются монументальностью и лаконичностью, свойственным фреске. Но это обстоятельство вовсе не исключает и вариант приобретения книги на рынке в другом городе: Москве, Ярославле, Костроме, да и в самом Ростово у заезжего книготорговца. В это время торговля книгами в России велась повсеместно, в одной только Москве на рынок работали несколько книгописных мастерских и многие отдельные писцы и миниатюристы¹³. Активный обмен художниками и творческими идеями, который установился между столицей и периферией во второй половине XVII в. не позволяет с достаточной долей уверенности судить о какой-либо региональной принадлежности стиля миниатюр изучаемой нами рукописи. Можно только утверждать, что эстетические вкусы их авторов были далеки от канонов придворного искусства Оружейной палаты и Посольского приказа и базировались скорее на традициях иконописных школ городов Поволжья и Севера Русского государства.

Несмотря на то, что в синодике титовского собрания прослеживаются все основные тенденции, характерные для искусства "украшения" книги последней трети XVII в., он все же по своей форме является редким исключением среди большого количества известных нам лицевых рукописей этого времени. По существу - это ранняя лубочная книжка, состоящая из отдельных рисованных картинок с кратким текстом. Синодики такого типа сохранились лишь в единичных экземплярах. Скорее всего, иначе и быть не могло, так как они существовали лишь короткое время в качестве переходного звена, соединяющего лицевую народную книгу и лубок. Форма и содержание вступают здесь в противоречие, что ведет к разрушению формы (процесс, характерный для всех промежуточных явлений культуры). Иллюстрация, автономная от канонического текста книги и понятная зрителю сама по себе, должна была стать народной картинкой в полном смысле этого слова - то есть рисованным лубком. При этом отбор используемых в лубке книжных сюжетов происходит по принципу максимального соединения в каждом из них назидательности и событийности (Притча о богатом и убогом Лазаре, Трапезе благочестивых и нечестивых, Повесть о юноше, впавшем в блуд и т. п.)¹⁴. Хорошо известно, что именно в таком порядке происходил процесс появления на свет лубочной картинки на Украине¹⁵. "Классические" же лицевые рукописи сохранили свои формы и функции и благополучно перешли в народную книжную культуру XVIII-XIX вв.

Возможно, находки других рукописей, подобных рассмотренному нами синодику, помогут внести ясность и в решение проблемы генезиса русского лубка.

Кроме того, существование данной книги лишний раз напоминает нам о расплывчатости понятия "синодик", которое используется для обозначения нескольких произведений древнерусской письменности, существенно отличающихся друг от друга и по назначению, и по своей литературной и художественной форме.

1. Подробнее о коллекции и ее составе см.: Сазанов С. В. О составе собрания рукописей А. А. Титова // А. А. Титов. Памятка краеведу. Ярославль, 1990. С. 27-31
2. ОР РНБ. Тит. 2595. см. также: Титов А. А. Описание славянорусских рукописей, находящихся в собрании А. А. Титова. СПб., 1901. Т. I. Ч. II (Книги богослужебные). С. 363-366.
3. При "реставрации" книги кем-то из ее владельцев лл. с 39 по 48 были перепутаны.
4. О структуре синодиков подробнее см.: Петухов Е. В. Очерки из литературной жизни синодика. СПб., 1895; Дергачева И. В. Типология синодиков в русской письменности ХV-ХVII вв. // Методические рекомендации по описанию славяно-русских рукописных книг. М., 1990. Вып. 3. Ч. 2. С. 246-270; Конов С. В. Синодикология // Историческая генеалогия. 1993, №1. С. 7-15.
5. Полную информацию о составе этой рукописи дает А. А. Титов. См.: Титов А. А. Описание славяно-русских рукописей... С. 363-366.
6. Дергачева И. В. Становление повествовательных начал в древнерусской литературе ХV-ХVII веков. (На материале Синодика). Дисс. на соиск. уч. степени канд. филол. наук. М., 1987. С. 64-76. Там же см. библиографию вопроса.
7. РГАДА. Ф. 181. (Собрание Архива МГА МИД). Оп. 6. Ч. 1. Ме 597. Л. 1.
8. РГБ. Ф. 173. (МДА). Фунд. 14.
9. Возможно, это был Ф. И. Буслаев, включивший данный апокалипсис в свое фундаментальное исследование. См.: Буслаев Ф. И. Русский лицевой Апокалипсис. Свод- изображений из лицевых апокалипсисов по русским рукописям с ХVI-го века по ХIХ-й. СПб., 1884. Т. 1-2.
10. См., например, миниатюру "Да будут светила... да изведут воды гад, душ живых и птицы небесныя" на л. 3.
11. Плугин В. А. Мировоззрение Андрея Рублева. (Некоторые проблемы). Древнерусская живопись как исторический источник. М., 1974. С. 17.
12. Бударагин В. П. Северодвинская рукописная традиция и ее представители // ТОДРЛ. Л., 1979. Т. XXXIII. С. 402-405; Понырко Н. В. Федор Антонович Каликин - собиратель древних рукописей 11 ТОДРЛ. Л., 1980. Т. XXXV. С. 446-450.
13. Костюхина Л. М. Книжное письмо в России XVII века. М., 1975. С. 6-24.
14. Подробнее о сюжетах ранних лубков см.: Балдина О. Д. Русские народные картинки и их связь с прикладным искусством (ХVIII в.). Автореферат дисс, на соиск. уч. степени канд. искусствоведения. М., 1971; Она же. Русские народные картинки. М., 1972.
15. Овсянников Ю. М. Лубок. Русские народные картинки XVII- XVIII вв. М., 1968. С. 8.

Как известно, огромное рукописное собрание А. А. Титова - знаменитого ученого-историка, археографа, краеведа, с особенным пристрастием собиравшего и отчасти публиковавшего многие рукописи сочинений Святителя Димитрия Ростовского - по завещанию почтенного владельца было передано в Публичную библиотеку им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (ныне Российская Национальная Библиотека, фонд 775). Чем не менее, небольшая часть этой многотысячной коллекции осталась в Ростове, одна рукопись попала в Киев, в собрание О. М. Бодянского, которому скорее всего могла быть подарена¹, а один список последнего, незавершенного труда св. Димитрия по Священной истории, его замечательного "Летописа келейного" теперь хранится в Польше, в библиотеке Люблинской Высшей Духовной Семинарии.

Именно на этот список впервые обратил внимание А. И. Рогов, который подчеркнул, что среди 32 кириллических рукописей ХV-ХVIII вв., находящихся в указанной библиотеке и имеющих украинское и белорусское происхождение, "единственным исключением является Летописец келейный Дмитрия Ростовского, написанный русской скорописью XVIII в. Интересно, - продолжает известный историк и полонист, - что эта книга происходит из собрания Титова, [...]"². Семью годами позже весьма краткое описание опубликовал Я. Н. Щапов, обозначив при этом следующие атрибуты фолианта: "Втор, пол. XVIII в. (филигр. с ярославским гербом). Великорусская книжная скоропись, 265 лл., в лист. Переплет кожаный. Запись "1887 года деревни Демьянъ Василей Андрияновъ Перепусков". Печати "А. А. Титов" "Библиотека (Холмского) православного св. [ято-]. Богород. [ичного] братства №" 170 1911 г."³. Уже из этого лаконичкого описания видно путешествие" рукописи из некогда любимого места отдыха Ростовского Архиерея в Польшу, в отдаленную от Ростова на тысячи верст Холмскую епархию. Между тем, какое-то время рукописью владел многоуважаемый Андрей Александрович. Каким образом он от нее избавился и почему, можно только догадываться, ибо прямых свидетельств никаких нет. А. А. Титов бывал в Кракове (но когда, точно неизвестно), в 1908 г. перевел дневник Марины Мнишек, а также перевел (или даже составил сам) путеводитель по историческим достопримечательностям Польши, автограф которого хранится ныне в библиотеке Ростовского музея. Но доступные источники в общем-то замалчивают "польский эпизод" в биографии ученого⁴. Целью предлагаемой работы является прежде всего более подробное описание рукописи и текстологическая оценка ее содержания.

Внимательное изучение филиграней позволяет, однако, уточнить датировку списка, который имеет явно ростовско-ярославское происхождение. По водяным знакам бумага смешанная, с разными типами Герба Ярославской губернии контрамарками ЯМЗ и Я?3, производившаяся мануфактурой, а затем фабрикой Затрапезного в 1731-1753 гг.⁵ 2° (32.ОХ20.5 см). 265 л. Фолиация двойная, начала XIX в. (чернилами) и современная, библиотечная (карандашом), арабскими цифрами, в правом верхнем углу. Современный шифр: № 539. Приведенная Я. Н. Шалавым запись В. А. Перепускова сделана карандашом на обороте верхней крышки картонного переплета, обтянутого темной кожей и обвернутого серой упаковочной бумагой. Штемпель А. А. Титова, каллиграфической прописью, фиолетового цвета, встречается в 4-х местах (Л. 1, верхнее поле; Л. 30 (28), в пробеле строки 6 снизу; Л. 70 (68), нижнее поле, справа; Л. 137 (135), нижний правый угол). Великорусская скоропись, без киновари. Украшения (заставки и инициалы) выполнены чернилами. Они отличаются особой тщательностью в начале очередных статей о тысячелетиях или столетиях исследованной Святителем Димитрием Ростовским Священной истории (особенно л. 145 (143), 145 (143), 148 (146) об, и др.). Стиль орнамента поразительно похож на, украшения, опубликованные преосвященным Амфилохием Угличским⁶. В конце статей нерегулярно выступают виньетки разных типов. Титульный лист утрачен, но его можно попытаться восстановить по авторизованной рукописи сочинения, из келейной библиотеки св. Димитрия: "+Летописъ келейный смиреннаго Димитрiа архiереа ростовского от начала мiробытiа до Р (о) ж (де) ства X (ри) с (то) ва"⁷. (В посмертной "Росписи книг келейных", составленной казначеем Филаретом: "ЗОО. Летописец в тетрадях, архiерейских трудов, три тысячи шесть сот лет"⁸. Люблинский список начинается обычным предисловием, которое озаглавлено: Предисловiе С (вя) тия Книги сеа К читателю благочестивому"⁹. [Л. 1-20 (19) ]. Утрачены листы 5 и 6, поэтому нет известного по рукописям надписания: "Въ славу Б (о) га въ Тро (и) цы единаг (о) въ честь Преч (и) стыя Д (е) вы Б (огоро) д (и) цы и всехъ с(вя)тых: Начинаем Летописъ сказующъ въкратце Деянiа от Начала Мiробытiя до Рождества Хр (и) отава, собранный из Б (о) жественного Писанiа; и из различных Хронографов, и Iсторiографов: Греческих, Славенских, Римских, Полских, Еврейских, и инех" (Синод. собр., № 53. Л. 7; РГБ, Ф. 218, № 1171. Л. 13; РЯАХМЗ, Р-21 (КП-10055/21). Л. 7 и др. списки, а также издания, в которых, однако, название переценено: "[...] Начинаем Летопись, сказующую деяния [...], собранную из [...]"). Оригинальное авторское название произведения ("Летопис келейный") является несомненным следом знания Святителем "украинского наречия" и польского языка. Так звучит название практически во всех прижизненных и близких по времени рукописях¹⁰. В научном обороте, тем не менее, принято иное название: "Летописец" (в изданиях же - вообще по-русски: "Летопись"), тогда как в применении к своему сочинению сам Святитель, если можно доверять изданиям, употреблял этот явно "рабочий" термин исключительно в письмах к "Преосвященному рязанскому" Стефану Яворскому, "пречестному Господину Отцу" Феологу Чудовскому, Феодору Поликарпову. Однако же, в одной из публикаций письма к Феологу, написанного после 31.ХII. 1707 г. читается: [...] Не потерял ли моего летописа и читаешь ли его, и отцу Кариону (ему же низко кланяюся), даешь ли читати? Послах к летопису малое приложенийце, прочти и положи на месте подобающом"¹¹. Археографический опыт подсказывает, что оригинальное надписание имелось и на утраченных листах Люблинской рукописи.

Далее текст на первый взгляд полный, но после сравнения с авторизованным списком оказалось, что в анализируемой копни не хватает толкования к XXVIII главе Книги Бытия о призвании Исааком сына своего Иакова и благословении того "вторицею". Нет также хронологических таблиц на 47-40-е столетия. Стало быть, рукопись скопирована не с авторского, а с какого-то другого, но достаточно раннего экземпляра, ибо в ней содержится знаменитая статья "О церковных имениях", по цензурным соображениям изъятая в первопечатном издании (и соответственно во всех последующих изданиях) последнего труда Святителя Димитрия, осуществленном Н. И. Новиковым в, 1784 г., "во время царствования Екатерины II, которая провела секуляризацию церковного землевладения". Напоминая об этом факте в своей блестящей работе, В. В. Калугин подчеркивает: "актуальность этой статьи была настолько велика, что один из преемников Димитрия по Ростовской кафедре Арсений Мацеевич за подачу в синод двух писем против секуляризации был лишен епархии, а в 1767 году - монашеского звания и заточен в Ревельскую крепость". Ученый также объясняет, почему "Летопис келейный" был издан именно Н. И. Новиковым, "который одним из первых осознал то большое значение, которое сыграли в деле просвещения России труды Димитрия Ростовского"¹². Это "большое значение" несомненно и особенно осознавали ростовско-ярославские ученые-краеведы (преосвященный Амфилохий Угличский (П. И. Сергиевский vel П. И. Казанский), А. А. Титов, И. Д. Троицкий, Г. Н. Преображенский, А. А. Израилев, Ф. Я. Никольский, В. Разумихин и др.), а также граф М. В. Толстой, в 1862 г. впервые опубликовавший статью "О церковных имениях"¹³. По сравнению с авторизованным списком публикация эта содержит немало существенных разночтений, среди которых прежде всего легко замечается полное отсутствие маргинальных ссылок на использованные автором источники. Нет этих ссылок и в Люблинской рукописи, где начало статьи помечено рукой А. А. Титова, синим карандашом¹⁴. Кроме того, начало и конец статьи помечены простым карандашом и той же рукой в начале на наружном поле сделан вертикальный прочерк вниз и небрежное Nota Bene (NB). Здесь кстати при вести еще одно любопытное совпадение с авторизованной рукописью, в которой имеются аналогичные пометы А. А. Титова (в конце, фиолетовыми чернилами). Карандашные пометы здесь почти такие же, а принадлежат они никому иному, как преосвященному Амфилохию Углическому.

И еще раз кстати - пометы обоих исследователей есть и в близком по времени копирования Ростовском списке "Летописа келейного" третьей четверти XVIII в. Список замечателен еще и тем, что в начале содержит дополнения, отсутствующие в авторской рукописи. Уже на титульном листе после общеизвестного эпиграфа из Псалтири (LXXVI, [6], киноварью приписан еще один эпиграф:
С(е) рдце мое яко воск
таяй посреде чрева моего [.] [Пс., XXI, 15].(14).

Далее читаются ранее не публиковавшиеся, неизвестные и в рукописной традиции силлабические "вирши", преисполненные искренних эмоций, и не менее задушевные "Стихи к читателю":

Какую радость ощущаю
небесну пищу я вкушаю
Куда я ныне восхищен
наверх Олимба вознесе
к Тебе я волна [,] Премудросте Безконечная
пролей свои луч ко мне [,]
где искренность сердечная:

СТИХИ К ЧИТАТЕЛЮ

Всякаго чина православныи Читателю
Г (о) с (по) ду Богу благодаренiе воздай яко благодетелю
яко сподоби тя в последнее сiе время:
видети Божественнаго Его Ученiя семя:
Понеже аще хощеши истинную веру познати
можеши ю сущими в неи писанiя разумети
Подобне и в делех добрых Богу угодити:
в том бо разлененiя имаши ю проходити
в том бо положи Б (о) г сокровища драгая:
открывает ищущим стези своя благiя
сего ради зде открыся истинная радость
всесветлых писанiи неизъглаголанная сладость
да правоверiе правоверных утвердится на многа лета
да не одолеют адова врата церкви да скончанiя века
Бог же вечный и всесилныи всякiя благодати
да подастъ ти рачителствующему благая всегда изволяти [:]
въ, день же страшныи да сподобит тя одесную Его стати:
и со с(вя)тыми Его агг(е)лы во веки Его прославляти:

Аминь. (Л. 1 об.).

Думается, что наряду со списком ОР РГБ эта копия сделана с какого-то очередного экземпляра "Летописа", предназначенного для учеников ростовской школы. А известно, что св. Димитрий Ростовский любил помещать стихи в своих сочинениях, письмах; создавал, между прочим, и стихотворные оценки трудов других писателей¹⁶. Вполне возможно, однако, что эти "вирши" принадлежат кому-то из учеников Святителя, работавших также в его школе скриптории при "архиерейском Доме¹⁷.

Необходимо добавить к сказанному еще одно важное замечание. Единственное в своем роде, но неоконченное произведение св. Димитрия в принципе является первым российским трудом по Священной истории. Оно почти полностью составлено из толкований иезуитских экзегетов и проповедников (на 320 листах авторизованной рукописи ГИМ, Синод, собр., № 53 имеется 134 ссылки и цитаты из трудов в первую очередь иезуитов: Корнелия а Ляпиде, св. Роберта Беллармина, Дидакуса де Безы, Франциска де Мендозы, Иеремни Дрекселя, Горация Турселлино, Иоанна де Бусьера, Мартина Бекана, Филиппа Гартунга, Петра Скарги и Фомы Млодзяновского, Иакова Куска, Гериберта Росвейда, Каспера Дружбицкого и Михала Гинкевича), а кроме того - очень многих ученых-католиков из других конфессий, протестантов, польских историков. Георгий Кедрин здесь тоже цитируется по латинскому изданию. Славяноязычные источники - это тоже памятники переводной литературы: "Хронограф" Псевдо-Дорофея Монемвасийского, толкования св. Иоанна Златоуста, "Лествица" св. Иоанна Синайского¹⁸. В Люблинском описке "Летописа" некоторые ссылки на труды иезуитских экзегетов имеются только в "Предисловии", причем они тщательно "переведены" "[...] на подтверждение от Корнiлiа на сiе место / Дамаскин кн (и) га 2 о вере глава 5 / слово на Р (о) ж (де) ство Хр (и) стово предлагается на подтвержденiе / от Корнилiа на Бытiiя I лист 36 глав [а] 2 / Двоеслов в кн (и) se [!] 4 обыкновентiи глав [а] 19 / Предлагается на подтвержденiе от Корнiлiа / таможде яко же и вышше. / [...] Iсаiя 14 Беканс [...]". [Л. 7 (5)]. Подобным образом, например, и в Ростовском списке: "[...] Адрнхомиус / Зон [?] i Аль/стедiус / Стратеманус / Беркаминус [1 == Белларминус] / Фун,[к] цiус / i Карiон)[ус] /[...] Бек кар/минус [==Белларминус] / Корнелiус / [...]". (Л. 27 об.-28); "Iероним.. цiта/тус, а Корнелiи /на Быст [! Бытия]. Глав[а]. ? [5] / Iоан[н] Навклерус / лист. ? [9]. Петр Опмеер / лист АI ,[11]. /Iаков Берго/менис. лист. 7 [7]. Стратемо/ниус [!], лист. КS[26]. / Быт. S [6]". Л.101 об.). Иное отношение имел к такого рода ссылкам переписчик одной из рукописей Синодального собрания, в конце "Предисловия" обратившийся к читателю в приписке с таким предупреждением: "Благочестивый читателю, идеже<зри> аще обрящеши свидетелства писаны, при нем Димитрiии архiерей, латiнским дiалектом. А по преставленiи Его, те свидетельства проведены на россiйскiи дiалект, и писаны для отмены [!] киноварем, якоже ниже узриши на краех". (ГИМ, Синод, собр., №150. Л. 2)¹⁹. И действительно, на полях аккуратно выполненной рукописи в четкой транскрипции кирилловскими буквами читаются почти все латинские и польскоязычные ссылки Святителя на источники своего сочинения. Приведенные из других списков примеры свидетельствуют, к сожалению, о неграмотности и невнимательности великороссийских переписчиков этого важного произведения св. Димитрия Ростовского. К ним относится и писец Люблинской копии "Летописа келейного", неправильно переписавший некоторые выражения, переставивший их местами, пропустивший не только отдельные слова, но и целые фразы, что было выявлено в результате выборочного текстологического сравнения некоторых отрывков, в том числе и статьи "О церковных имениях". Например: "Ап (осто) льскiи доводства" заменены на "с (вя) т (ите) льстiи доволства" (Л. 231 (229) об.); "И вы [далее пропущено:] убо и (ы) не вси, иже чин д (у) ховный о именiах осуждаете."; "ответующаго" заменено на "отвещавщаго" (Л. 232 (230)) и т. п. Несмотря на эти текстологические дефекты, Люблинская рукопись "Летописа" является не менее ценным источником, чем другие близкие по времени, многочисленные великорусские списки. Необходимо помнить о том, что это популярнейшее, несравнимо распространенное в рукописях сочинение св. Димитрия Ростовского осталось незавершенным. Поэтому даже основной, авторизованный экземпляр из библиотеки Святителя нельзя считать окончательный редакцией.

1. Отдел Рукописей Института Украинской Литературы ДНУ, ф. 99, собр. О. М. Бодянского, № 249. Сборник проповедей св. Димитрия Ростовского [?], Стефана Яворского и других неустановленных авторов. Конец XVII - начало XVIII в. 4°. Украинская скоропись разных рук. Филиграни не просматриваются, но бумага разного качества. К рукописи приложено недатированное письмо преосвященного Амфилохия Угличского к А. А. Титову. Епископ поздравляет владельца "с бесценнейшим приобретением проповедей Св. Димитрия митрополита, писанных собственноручно им в Украине" и сообщает: "Сейчас просмотрел оглавление печатных его проповедей, ни одной из них нет. В сей драгоценной рукописи около 20 его проповедей. У некоторых конца нет. Пометьте все листы чернилами яснее. Читать проповеди трудно, потому что с 1665, и с 1679 г. выцвели чернила. Списать не имел времени. А [Вы]11 их разберите, прочтите и [...] напечатайте. Еще раз поздравляю с бесценнейшим приобретением проповедей св. Димитрия неизданных. [...] Амфилохий, епископ Угличский. [Р. S.]. Кое-что пометил на пустом листочке". Благодарю М. А. Федотову, указавшую мне на эту рукопись, В сентябре 1992г, удалось с ней ознакомиться iп visu и с понятным разочарованием прийти к выводу, что это отнюlь не автограф, а атрибуция "неизданных проповедей св. Димитрия" очень сомнительна. См.: М. А. Федотова. Автографы Дмитрия Ростовского, хранящиеся в рукописных отделах Ленинграда и Киева // Проблемы развития русского фольклора и литературы ХII - ХХ веков. Тезисы науч. конференции молодых ученых и специалистов. Л. 1988. С. 28-29.
2. Рогов. Кириллические рукописи в книгохранилищах Польши //Studia zrodloznawcze. Т. XIV. Warsawa-Роznan. 1969. С. 162.
3. [Я. Н. Щапов]. Восточнославянские и южнославянские рукописные книги в собраниях Польской Народной Республики. Составители: Я. Н. Щапов. М., 1976. Ч. 2. Рукописи собраний Люблина. Перемышля, Санока, Познали, Курника и Вроцлава (№№ 94-239). № 133/2. С. 37-38.
4. См.: Титов А. А. Некролог // Голос. 1911, № 242: У. Г. Иваск. Памяти А. А. Титова. // Русский библиофил. 1911. № 7. С. 115-116; В. Рудаков. Андрей Александрович Титов. Некролог // Исторический вестник. 1911. № 17. С. 1089-1095: [В. П. Алексеев]. Титов Андрей Александрович (16.10.1844-21.10.1911). и [В. Л. Алексеев]. Ярославские краеведы. Библиографический указатель, аннотированный. Ч. 1. Ярославль. 988. С. 39-43: А. А. Титов. Памятка краеведу. Ярославль, 1990 Ср. рукопись РЯАХМЗ, архив А. А. Титова, № Р-666. На скопирование текста и его подробное исследование в ноябре 1993 г. мне, к сожалению не хватило времени. На эту рукопись любезно указал мне Я. Е. Смирнов, а необходимые уточнения доброжелательно сделаны А. Г. Мельником Искренне благодарю коллег за помощь.
5. По С. А. Клепикову: № 760: 1731 г.: №№ 761. 762: 1751- 1753 гг.: № 784: 1737-1742гг.: № 785: 1734-1741 гг.: № 786: 1748 г.; № 7877: 1750, 1752 г. // С. А. Клопиков. Филиграни и штемпели на бумаге русского и иностранного производства ХVII - ХХ вв. М., 1959.
6. См.: Псалмы Святителя Димитрия митрополита Ростовского чудотворца выбранныя из рукописей монастырской Библиотеки [...] с заставками и заглавными буквами и конечными украшениями, рисованными самим Святителем Димитрием в Киеве, [...], на средства Амфилохия Епископа Угличскаго в пользу св. Обители. [...] Ярославль. 1893. Экз. РЯАХМЗ. 25 (Яр.) /Д-46/-6322- Ср.: ЯМЗ-17102/Р-918. (В. В. Лукьянов. Краткое описание коллекции рукописей Ярославского областного краеведческого музея // Краеведческие записки. Вып. III. Ярославль, 1958 № 275 (889). С. 69).
7. ГИМ Синод, собр., № 53. Далее тот список! цитируется со ссылками в тексте. Краткое описание см.: [Т. Н. Протасьева]. Описание рукописей Синодального собрания (не вошедших в описание А. В. Горского и К. И. Невоструева). Составила Т. Н. Протасьева. Ч. 1. № 577-819. М. 1970. № 611. .С. 31. Далее в ссылках: Прот., I (1970. В цитатах полностью соблюдается орфография источников, причем технически сложные кирилловские буквы печатаются в следующем соответствии: "ять" = е, "юс малый" = я, "а йотированное" = я, греческая "омега" = о; выносные буквы печатаются курсивом, киноварные буквы - жирным шрифтом; "титлы" раскрываются в круглых скобках; маргиналии выделяются угловыми скобками: косые линии обозначают разделение строк в рукописи; всяческие вторжения в текст, дополнения и уточнения заключаются в квадратные скобки.
8. Ср. там же: "214 Лътописец, с Печерскаго списанный" - не обнаружен; "248. Лътописъ рускiй н собранiе различные вещей": ГИМ, Синод. С.35 собр., № 147. Прот., 1 (1970). № 619. С. 37-38; "254. Летописъ. 255. Другiй летописъ": ГИМ, Синод, собр., № 138. Прот., 1 (1970). № 615, № 616. С. 34. "Роспись" опубликована в целом ряде изданий, начиная уже с 1855 г., в частности, в приложениях к широко известной книге И. А. Шляпница, а также по рукописи И. А. Вахрамеева № 273 (ныне в ГИМ) в издании: Летописец о Ростовских архиереях. С примечаниями члена-корреспондента А. А. Титова. СПб., 1890. ("Памятники общества любителей Древней Письменности". Т. ХСIV). С. 37-43.
9. Так в авторизованной рукописи, в большинстве известных мне списков и во всех изданиях. Ср. особый вариант в копии РГБ. Ф. 218, собр. Отдела Рукописей, № 1171. Л. 12-12 об. см. об этом: В. Калугин. "Келейный летописец" Дмитрия Ростовского // Альманах библиофила. ВЦП 15. М., 1983. 11 С. 170-172. (Далее в ссылках: Ук. соч.). Ср. публикацию И. А. Шляпкина по рукописи Великоустюжного собора. XVIII в.: И. А. Шляпкин. Библиографические разыскания в русских и заграничных библиотеках по славяно-русской письменности. (Петровская эпоха). М.; СПб., 1894. С. 24-25. Разночтения незначительны.
10. см. подробнее: Л. А. Янковска. Литературно-богословское наследие Святителя Димитрия Ростовского: восприятие иезуитской науки XVI-XVII вв. Автореферат докторской диссертации. М., МГУ, 1994. Примечание 50. С. 19-20.
11. Русская старина. 1872. Т. 5. Кн. VI. С. 952 цли: Петровский сбник, изданный "Русскою стариною" 30 мая 1872 г. СПб., 1872. С. 162. Ср.: ЯЕВ. 18.IХ.1874. № 38. С. 303. Письмо № 29. См., однако: В. В. Калугин. 1) Об одном источнике "Келейного летописца" Дмитрия Ростовкого) // Археографический ежегодник за 1982 год. М., 1983. С. 107-111; 2) "Келейный летописец" [...] // Ук. соч. С. 160-174: М. А. Федотова. Димитрий [...] // Словарь;, книжников и книжности Древней Руси. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 1. А-3. СПб., 1992. С. 265-267. Здесь повторяются основные наблючения В. В. Калугина. но подлинное авторское название сочинения св. Димитрия не указывается.
12. В. Калугин. Ук. соч. С. 169-170. Об Арсении Мациевиче см.: А. А. Титов. Арсений Мациевич митрополит Ростовский. Ревель, 1893. Уместно напомнить, что похожая участь постигла еще одного церковного иерарха, Тверского архиепископа, по происхождению тоже "малороссиянина" Феофилакта Лопатинского (ок. 1680-V.1741), активнейшего представителя "ученой дружины" Петровской эпохи, в годы "бироновщины" арестованного, лишенного сана, заключенного в Выборгской крепости за злоумышленные, непристойные и предерзостные рассуждения", но освобожденного и реабилитированного при Елизавете Петровне, в декабре 1740 г. см. подробнее: Косьма Чередеев. Биографии Тверских иерархов. Тверь.1859.
13. См.: [М. В. Толстой]. О церковных имениях. Из Келейного Летописца Димитрия Ростовскаго. [По рукописи Московской Духовной Академии. № 71. Л. 136-137]. // Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских при Московском Университете. М., 186.2. Кн. 2 (апрель - июнь). V. Смесь. С. 40 - 44. 44. Важный факт существования этой публикации в статье В. В. Калугина, не отмечен. Впервые о ней: А. А. Титов. Келейный летописец св. Димитрия, митрополита Ростовскаго. Синодальная рукопись XVIII века. [№ 531. (Палеографическая заметка) //. Библиографические заметки. 1892, № 6. С. 397-401. В сочинении св. Диоптрия Ростопского эта статья не имеет никакого особого надписания. Заглавие "О Церковных имениях" является условным, принятым в научном обороте.
14. Такие же пометы приходилось видеть во многих рукописях сочинений св. Димитрия Ростовского из собрания А. А. Титова (РНБ, ф. 775).
15. РЯАХМЗ, Р-21 (КП-10055/21). Л. 1. 2? (20,5х.32,8 см). 258 л. Мелкий полуустав, с киноварью (тит. л., надписания, инициалы). Филиграни: герб Ярославля с контрамаркой ЯМСЯ (Клепиков II, № 1074; 1774 г.). А. А. Титов считал, что книга написана "рукой бельца Яковлева" (об, верхней крышки картонного переплета в коже), или "уже после открытия мощей Димитрия рукою бельца Яковлева, постоянного переписчика творении Св. Димитрия, около 1760 г." (Описание рукописей Ростовскаго Музея Церковных древностей. Составил А. А. Титов. Выл. 2. Ярославль, 1886. № 21. С. 49).
16. Известно стихотворение св. Димитрия на польском языке, воспринятое как реакция на издание "стихоплетства" будущего Тобольского святого иерарха, а тогда архиепископа Черниговского Иоанна Максимовича, "книга вершов печатних" которого ("Богородице. Дево". Чернигов. 13.VIII.1707. 2°) явно вывела Архиерея Ростовского из душевного равновесия. См.: [И. А. Шляпкин] Св. Димитрий Ростовский и его время (1651-1709 г.). Исследование И. А. Шляпкина. (Записки Историка-Филологическаго Факультета Императорскаго С-Петербургскаго Университиета. Ч. XXIV). СПб., 1891. С. 263-264. Ср.: ГИМ, Синод, собр., № 187. "NOTATA per Alphabetum". Из библиотеки св. Димитрия ("185. Нотата пер алфабетум"). Об нижней крышки переплета. Автограф. Стихи, написанные святителем в ответ на рукописное сочинение И. Т. Посошкова "Зерцало очевидное" или "Зерцало безымяннаго творца на раскольников обличение", до сих пор практически почти неисследованное, см. в издании: Сочинения Ивана Посошкова. Изданы на иждивении Московскаго Общества Истории и Древностей Российских. Михаилом Погодиным, Профессором Русской Истории. Ч. 2. М., 1863. С. 7-8.
17. См.: [Ф. Я. Никольский] Ростовское училище при св. Димитрие митрополите // ЯЕВ. 1863. №№ 24-45. С. 231-438. Ср.: В. В. Калугин Педагогическая деятельность Дмитрия Ростовского // Просвещение и педагогическая мысль Древней Руси. М., 1983. С. 76-841 М. А. Федотова. Димитрий [...] // Словарь. Ук. соч. С. 263-265
18. Об этом подробно говорится в моей докторской диссертации
19. См.: Прот.. I (1970). № 612. С. 32. Рукопись датирована "кон. ХVII - нач. XVIII в.", тогда как известно, что "Летопис келейный" создавался в Ростове Великом в 1708-28.Х.1709 гг.

После работ в Ростове Н. Н. Вороника в 1954-1956 гг. археологическое изучение города было начато только в 1983 г. Планомерные исследования и наблюдения за культурньным слоем позволили получить новые данные по истории древнего города. В общей сложности раскопки охватили 1742 кв. м городской территории, сохранившей древние отложения. В сравнении с некоторыми другими русскими городами это немного, но .достаточно для того, чтобы получить новую информацию об истории Ростова, столь скупо освещенной письменными источниками. Предлагаемая статья знакомет с некоторыми возможными выводами о развитии территории города.

О предпосылках возникновения Ростова

Летопись совершенно права, называя жителями побережья оз. Неро финское племя Меря. Ростов и окружавшие его селения возникли в хорошо освоенном земледельческом районе, отличившемся большой, для своего времени, плотностью населения. Появление именно здесь Ростова как княжеского форпоста представляется закономерным¹.

О "первых насельниках" и времени возникновения Ростова

И в этом случае прав автор ПВЛ, полагая. мерянское начало Ростова. Как показали раскопки 1983 г. и 1985 г., в основании культурного слоя сохранились отложения с типично мерянской керамикой². Мерянское поселение занимало край береговой террасы к западу от устья р. Пижермы. Его размеры установить затруднительно, но по результатам раскопок поселок тянулся вдоль берега не менее чем на 200 м. Ростов возник на месте рядового мерянского поселка в тот период, когда еще существовал на склоне своей трехвековой истории меранский центр - Сарское городище, находившееся в 14 км от города.

Отчего город вырос на неудобном низком участке побережья - вопрос едва ли разрешимый³. По своим топографическим особенностям - расположению на открытом, лишенном естественных оборонительных рубежей месте, близ кромки берега. Ростов схож с виками - "открытыми торгово-ремесленными поселениями" стран Балтики и Руси VIII-XI вв.⁴ Однако, по мнению исследователей, ОТРП представляли собой особый тип раннегородских поселений, не получивших развития позже указанного периода⁵.

Летописная дата - 862 г. как указание на время, когда Ростов уже существовал, пока археологического подтверждения не нашла. Ко второй половине IXболее раннему времени) могут относиться слои мерянского поселка, но это предположение требует доказательств. По имеющимся данным город со свойственными ему особенностями начинает складываться не ранее середины X в. Наиболее ранняя из имеющихся дендрохронологических дат 963 г.⁶ Нужно отметить, что дата получена при раскопках не самого древнего участка городской территории (раскоп у Часозвона в Кремле).

Историческая топография города

Для выявления динамки изменения городской территории использованы данные раскопок, геологического бурения, наблюдений за культурным слоем при строительных работах.

Первоначальный Ростов занимал правый берег в устье ныне засыпанной р. Пижермы и располагался вдоль берега по надпойменной террасе озера на месте мерянского поселка. Границы города для конца X в., времени Ярослава Мудрого определить затруднительно. Однако по результатам раскопок можно полагать, что внапольную сторону город тянулся не менее чем на 260 м и вдоль берега к западу от р. Пижермы более чем на 300 м. Приводимые данные не полны и в дальнейшем потребуют уточнения: нет сведений о раннем этапе освоения побережья к востоку от Пижермы.

В последующие столетия Ростов интенсивно рос. Уже в начале XI в. городская черта почти доходит до границ, очерченных ныне существующим валом XVII в.⁷ В дальнейшем осваивается озерное побережье и участки в напольную сторону к северу от центра. В результате к началу ХIII в. городская территория составляла около 200 га, что ставили Ростов в число крупнейших городов Древней Руси. Для сравнения: размеры Киева и Новгорода превышали 300 га, территория Чернигова равнялась 160 га, Владимира - около 145 га, Суздаля - 49 га. Таким образом очевидно, что упоминание Ростова как "Великого" ("великого") в обращении князя Вачеслава Владимировича к Юрию Долгорукому в 1151 г.⁹ не было случайным и отражало истинную значимость города. Сведения о планировке древнерусского города не полны. Раскопки показали, что застройка Ростова имела, как и в других городах Руси, усадебный характер с неизменяемым столетиями границами участков¹⁰. Удалось обнаружить лишь одну уличную мостовую, которая в начале XII в. вела к озеру со стороны двора епископа¹¹. Впоследствии мощение на этом участке не возобновлялось. След еще одной мостовой того¹² времени отмечен также на современной Соборной площади города¹³.

Особым местом была площадь, на которой стояла легендарная дубовая церковь Успения Богородицы 991 г.¹⁴, а после пожара 1160 г. был воздвигнут первый белокаменный Усленский собор. Как показали исследования, территория к западу от храма изначально и вплоть до наших дней никогда не застраивалась¹⁴. С других торон пространство вокруг собора было расширено за счет примыкавших освоенных участков после начала белокаменного строительства. Учитывая топографические особенности Ростова, едва ли вся городская территория была равномерно освоена и имела уличную застройку. Скорее, наличие болотистых участков побережья естественным образом вели к сохранению пустошей в черте города, а в дальнейшем определили расположение городских слобод. Археологические наблюдения подтвердили заселение в ХII-ХIII вв. таких частей города как Пески. Горицы (западная окраина города), Чудцы, Чудской конец (восточная окраина, в районе ц. Козьмы и Дамиана). Вполне возможно, что отдельные части городской территории могли называться "концами" (пример - Чудской конец, о существовании которого известно из источника XVII в.¹⁵

Нерешенным остается вопрос об укреплениях Ростова Великого. Бесспорно существование городской крепости, предшествовавшей бастионам 1632 г., вероятно существование внешнего городского рва, но о времени строительства оборонительных сооружений в источниках сведений нет. В 1992 г. удалось проследить стратиграфию культурного слоя на участке от валов 1632 г. до Успенского собора, но никаких следов прежних валов и рвов не было обнаружено¹⁶. Понижение первоначальной поверхности непосредственно к северу от стены Успенского собора¹⁷ едва ли связано с древним рвом. По видимому, справедливо мнение Н. Н. Воронина о том, что укрепления XVII в. в целом повторили линию валов предшествовавшего времени¹⁸. Однако, расположение церкви Бориса и Глеба "что на княжьем дворе", оказавшейся в насыпи вала¹⁹, показывает, что в прибрежной части укрепления проходили в другом месте. Впрочем, учитывая топографические особенности Ростова, сильную влажность грунта, затруднявшую земляные работы, можно полагать, что поначалу обязательные для любого города оборонительные сооружения представляли собой бревенчатую стену с башнями на незначительной подсыпке.

Обозначенные на планах Ростова ХVIII-ХIХ вв. и до сих пор местами заметные низины и пруды, тянувшиеся цепочкой с изгибом к озеру, традиционно считаются остатками городского рва²⁰. Об этом свидетельствовали и названия приходских церквей, местоположение которых так или иначе связано с рвом (Св. Леонтия на Заровье, Св. Власия, что за Рвом, Благовещения Богородицы на Рву, Николая Чудотворца на Сполье, то есть за рвом), а также расположение и названия некоторых улиц (Большая и Малая Заровские)²¹. Отмеченный на некоторых участках вблизи рва культурный слой XII (?) - ХIIIвв. позволяет предполагать его давность. Но полное отсутствие каких-либо признаков, существовавшего вала, важнейшего элемента оборонительной системы, заставляет сомневаться в военном назначении рва, тем более, что нет следов и свидетельств его существования на значительной части территории города. Серьезные изменения в жизни Ростова наступили в ХIVв. На всех исследованных участках культурный слой XIV-XV вв. отличается сравнительно слабой насыщенностью и меньшим количеством строительных остатков²². Некоторые ранее освоенные участки городской территории пустеют В черте города и его ближайшей округе в продолжение процесса, начавшегося в XIII в., возникают многочисленные новые монастыри: Лазаревский, Андреевский, Сретенский, Златоустовский, Спассопесоцкий, Петровский²³. Это распространенное раненное и характерное не только для Руси явление, вызванное общеисторическими причинами. Применительно к истории Ростова следует отметить, что основанные обители в большинстве своем так и остались на периферии города: отложения ХIV-ХV вв. на окружающей территории не зафиксированы. Это обстоятельство свидетельствует о том, что потенциальные возможности роста города, столь явно проявившиеся в предшествующие столетия, оказались исчерпанными.

Приведенные наблюдения позволяют сделать вывод, что переломными в истории Ростова стало XIV столетие, происходившие в то время политические и социально-экономические изменения в условиях феодальной раздробленности и, в конечном итоге, подчинение Москве. Эта мысль в исторической науке не нова, но археологические наблюдения служат серьезным подтверждением ранее высказанных предположений.

1. Леонтьев А. Е. Ростов. Предпосылки возникновения древнерусского города. // Труды пятого международного конгресса славянской археологии. Т. 1, выл. 2. М., 1987. С. 151-157.
2. Леонтьев А. Е., Самойлович Н. Г. Керамила Ростова X- XIII вв. // Керамика раннего железного века и средневековья Верхневолжья и соседних территорий. Тверь, 1991. С. 56-66.
3. Леонтьев А. Е. Заметки о ранней истории Ростова // Сообщения Ростовского музея, выл. 1. Ростов, 1991. С. 3-7
4. Херрман И. Славяне и норманны в ранней истории Балтийского региона, и //Славяне и скандинавы. М., 1986. Голочко П. П. О торгово-ремесленном пути становления древнерусских городов, // История и культура древнерусского города. М., 1989. С. 159-167.
5. Толочко П. П., ук. соч.; Седов В. В. Становление европейского раннесредневекового города. // Становление европейского раннесредневекового города. М., 1989.
6. Определение Н. Б. Черных и А. Ю. Урьевой. Лаб. ИА РАН.
7. Леонтьев А. Е. Отчет о работе Волга-Окской экспедиции ИА РАН в 1992 г. /Архив ИА РАН. С. 22-34.
8. Куза А. В. Древнерусские города. // Древняя Русь. Город, замок, село. Археология СССР. М., 1985. С. 56, 122-125.
9. ПСРЛ. Т. II. Ипатьевская летопись. М., 1962. Стб. 431.
10. Леонтьев А. Е. Отчет о работе Волга-Окской экспедиции ИА РАН в 1988 г. /Архив ИА РАН, № 12858. С. 48-49.
11. Леонтьев А. Е. Отчет о работе Волга-Окской экспедиции ИА РАН в 1991 г. /Архив ИА РАН. С. 33, 34.
12. Леонтьев А. Е. Отчет о работе Волга-Окской экспедиции ИА РАН в 1992 г. /Архив ИА РАН. С. 30.
13. ПСРЛ. Т. VII. Воскресенская летопись. СПб., 1856. С. 313, 314.
14. Леонтьев А. Е. Новые данные археологии об истории Успенского собора. // История и культура Ростовской земли 1991. Ростов 1991 С. 3-6.
15. Титов А. А. Переписные книги Ростова Великого второй половины XVII в. СПб., 1887. С. 74. Он же. Рукописи славянские и русские, принадлежащие действительному члену Императорского Русского археологического общества И. А. Вахрамееву. Выл. V. СПб., 1906. С.357.
16. Леонтьев А. Е. Отчет о работе Волга-Окской экспедиции /ИА РАН в 1992 г. С. 23-50.
17. Леонтьев А. Е. Новые данные археологии...; Иоаннисян О. М., Зыков Л. Л., Леонтьев А. Е., Терший Е. Н. Архитектурно-археологические исследования памятников древнерусского зодчества в Ростове Великом. //Сообщения Ростовского музея. Ростов, 1993. Вып. VI. С.215.
18. Воронин Н. Н. Отчет Ростовского отряда Среднерусской экспедиции.
19. Иоаннисян О. М., Зыков П. Л. ... С. 189-200.
20. Титов А. А. Ростов Великий и его святыни. М., 1909. С. 61. Собинов В. А. Ростов в прошлом и настоящем. Ростов Яросл., 1928. С. 13. Горюнова Е.И. этническая история Волга-Окского междуречья МИА № 96 М., 1961. С.201
21. Титов А.А. Дозорные и переписные книги древнего города Ростова. М., 1880. С. Х, план.
22. Леонтьев А. Е. Стратиграфия и хронология культурного слоя Ростова Великого. // Археологические памятники на территории РСФСР. М., 1985. С. 105 - 112.
23. Титов А.А. Вкладные и записные книги Иосиф Волокаламского монастыря и упраздненные пустыни в Ярославской епархии. М., 1900. С. 132 - 135, 142.

Андрей Александрович Титов и Иван Александрович Шляков относятся к числу наиболее известных ярославских краеведов. Члены ЯГУАК и других научных обществ, авторы многочисленных статей и монографий об истории, древностях, архитектурных памятниках Ростовского края - они оставили заметный след в отечественной науке. А. А. Титов и И. А. Шляков являлись инициаторами и участниками реставрации Ростовского кремля и создания местного музея церковных древностей. Несколько меньше известно об их участии в восстановлении одного из древнейших памятников гражданской архитектуры на территории Ярославского края - Палат угличских удельных князей. Авторитет и компетентность Титова и Шлякова в деле организации реставрационных работ в Угличе во многом способствовали успешному их завершению. Целый ряд интересных фактов, раскрывающих данную тему, содержится в деле о реставрации Палат, сформированном И. А. Шляковым. Оно входит в состав фонда местного музея древностей Угличского филиала Государственного архива Ярославской области. (УФГАЯО, ф. 40, оп. 1, ед. хр. 6а).

Дворцовый комплекс, частью которого являются Палаты, был построен в конце XV в. угличским князем Андреем Большим. Однако, история не была благосклонна к памятнику. Чуть более столетия он являлся резиденцией удельных князей, а в годы Смуты был весьма сильно поврежден. Впоследствии он н использовался, хотя со стороны государства принимались некоторые меры для сохранения его остатков. В целом, памятник, по мнению архитектора Ухтомского, не имел каких-то перспектив к восстановлению. В 1802 г. местный купец А. В. Кожевников на свои средства и по своему вкусу возобновил Дворец, однако, сам не ведая того, в ходе работ уничтожил целый ряд деталей, которые могли существенно помочь научной реставрации в будущем.

В конце XIX в. инициатором восстановления Палат стал Ярославский губернатор А. Я. Фриде, посетивший осенью 1887 г. Углич и крайне пораженный печальным состоянием памятника. Заручившись поддержкой угличан, губернатор решил ознаменовать приближавшуюся трехсотлетнюю годовщину гибели царевича Димитрия возобновлением связанного с его именем Дворца. Он представил свое предложение на утверждение Александра III, от которого получил полное одобрение.

По предложению Императорской Археологической Комиссии составление проекта реставрации было поручено профессору Н. В. Султанову - известному знатоку древнерусского зодчества. В конце августа 1888 г. он предпринял натурное обследование памятника, которое впоследствии дополнил результатами археологических изысканий¹. Собранные материалы позволили ему заняться подготовкой проекта.

В мае 1890 г. в Угличе была образована "Комиссия по реставрации Дворца св. Царевича Димитрия". В ее состав вошли: Ярославский губернатор А. Я. Фриде, угличский предводитель дворянства Я. С. Колмогоров и городской голова М. А. Жаренов, губернский инженер А. М. Достоевский и губернский архитектор И. Л. Маас, профессор Н. В. Султанов, члены Императорского Московского Археологического общества И. А. Шляков и А. А. Титов, епископ Угличский Амфилохий - известный ученый и церковный деятель, а также священник о. Николай Кузьмодемьянский. Титов и Шляков были приглашены в комиссию как знатоки истории и древностей, практически знакомые с проблемами реставрации и музеефикации архитектурных памятников. Первый из них участвовал в работе как рядовой член и научный консультант, а второму было поручено "наблюдение в археологическом отношении"². Именно поэтому деятельность И. А. Шлякова выглядит более активной и лучше отражена в документах.

На заседании комиссии 14 июля того же года обсуждался подготовленный и уже утвержденный Техническо-Строительным Комитетом МВД и Императорской Археологической Комиссией проект Н. В. Султанова³. В целом он был сдобрен, хотя с некоторыми вещами члены комиссии не согласились. И. А. Шляков критиковал автора проекта за использование "ползучих арок", опиравшихся на круглые колонны, в нижней каменной части крыльца (как не соответствующих архитектурным приемам конца XV в.), за слишком длинную верхнюю площадку крыльца, а также за кровлю крыльца, закрывавшую декор северного фасада⁴. Кроме того, при рытье фундамента для крыльца с северной стороны была обнаружена каменная лестница, ведущая в подвал. Все это требовало доработки проекта. Однако, в том, что первоначальный замысел Султанова не был реализован, оказался виноват и сам автор. Он допустил значительные неточности при обмерах на 1 аршин 7 вершков.

Новый проект реставрации разрабатывался при активном участии И. А. Шлякова. На заседание комиссии 11 октября он представил свои рабочие материалы, эскиз измененного проекта крыльца⁵. Комиссия одобрила изыскания Шлякова и передала их результаты архитектору И. П. Маасу для составления нового проекта.

Вскоре таковой был сделан и представлен на обсуждение местной комиссии. Он заметно отличался от предыдущего, разработанного Н. В. Султановым. Новый проект, по мнению членов реставрационной комиссии, значительно больше соответствовал типу построек XV в. Верхняя деревянная часть крыльца должна была иметь в основании не колонны, соединенные арками, а полную прикладку стенок к Дворцу. Кровлю на памятнике предполагалось повысить против первоначального проекта на 12 вершков, что придало более крутизны щипцам. Верхняя часть крыльца, наоборот, спустилась несколько ниже и перестала закрывать декор северного фронтона. Крышу на Дворце предполагалось сделать медную, а над крыльцом устроить кровлю из "деревянной чешуи". В качестве образца последней И. А. Шляков рекомендовал использовать "лемех", каким была покрыта церковь Иоанна Богослова на Ишне близ города Ростова.

В середине декабря 1890 г. новый проект был направлен в Императорскую Археологическую Комиссию на рассмотрение и утверждение. Однако, эта процедура затянулась на довольно продолжительное время. Во многом под давлением академика В. В. Суслова Комиссия отказалась от своего первоначального убеждения и выдвинула требования, фактически исключающие реализацию и этого проекта.

Местная комиссия, члены которой не ожидали столь неблагоприятного поворота событий, вынесла решение работ не приостанавливать, а продолжать начатое строительство. В противном случае создавалась угроза значительных убытков и потери доверия у лиц, из собственных средств, финансировавших восстановление памятника. Члены реставрационной комиссии учли, что первоначально проект был одобрен и о каких-либо серьезных изменениях в нем речи не шло. Дальнейшие исследования не принесли никаких доказательств его несостоятельности. Наконец, члены комиссии полностью осознавали, что "цель нынешней реставрации уцелевшего строения Дворца не имеет ввиду (по ясной невозможности) воспроизвести этот дворец совершенно в прежнем виде, а что достаточно будет только, чтобы при осуществлении реставрации не уклониться от характера и типа древнерусских построек XV и XVI столетий"⁶. А ведь именно в "ненаучности" и склонности к стилизации упрекают их некоторые наши современники.

Однако А. А. Титов и И. А. Шляков выступали не только как научные консультанты проекта, но практически содействовали организации ремонтных работ в Угличе. Их опыт, приобретенный при восстановлении памятников Ростова, связи и знакомства значительно облегчили местной реставрационной комиссии поиск надежных подрядчиков для выполнения работ. По рекомендации Титова и Шлякова привлекались ростовские мастера, многие из которых, вероятно, прежде были связаны с восстановлением памятников. Так, например, работы по украшению интерьера второго этажа Палат выполнял иконописец Владимир Владимирович Лопаков, прежде потрудившийся над росписью зданий Ростовского кремля⁷. Образцы рисунков, заимствованные из книги Н. Симакова "Русский орнамент", И. В. Султанов передал И. А. Шлякову. Последний отобрал из них наиболее соответствующие интерьеру Дворца. Весной 1892 г. В. В. Лопаков выполнил по полученным образцам роспись по цоколю стен "полотнами", украсил орнаментом стены, оконные откосы, свод. Северную стену заняла палатная летопись, на южной стене художник поновил центральный образ "Спаса нерукотворного". Ростовский, мастер выполнял и кузнечные работы. В. И. Баганин исполнил по старинным образцам люстру и железные двери.

Особенно следует отметить роль И. А. Шлякова в подготовке музейного оборудования для первой экспозиции. И были сделаны эскизы деревянной резьбы витрин, шкафов, скамей, а также двери, ведущей в помещение верхнего этажа и карнизов крыльца. За образец Шляков взял резные узоры Богословской церкви на Ишне и орнаменты убранства Белой палаты архиерейского дома в Ростовском кремле. За образец на "потребные для Дворца" столярные работы выполнил ярославский мастер И. Серебряков.

3 июня 1892 г. в Угличе во Дворце св. Царевича Димитрия открыла музей древностей. Управление музеем осуществлялось комитетом, в состав которого вошли представители местной власти: уездный предводитель дворянства, городской голова и привлеченные видные угличане - любители старины из среды местного купечества. А по утверждении 18 марта 1894 г. устава, комитет по управлению пополнился двумя членами Московского Императорского Археологического общества. В него вошли И. А. Шляков и И. А. Вахромеев. С открытием музея, его создатели должны были решать многочисленные организационные вопросы, связанные с упорядочением деятельности, финансированием, формированием коллекции. И добрые советы более опытных сотрудников-ростовцев во многом помогали и содействовали делу организации музейной работы в Угличе. Члены комитета, по-мере возможности, своими трудами и за свой счет восполняли коллекцию музея. Так от И. А. Шлякова, например, поступили копии и снимки с хранящихся в Ростовском музее предметов старины, а исследования А. А. Титова и издания Ростовского музея пополнили историка-археологический отдел библиотеки музея.

Приведенные выше материалы позволяют раскрыть еще одну сторону в научной деятельности ростовских краеведов А. А. Титова и И. А. Шлякова, сыгравших значительную роль в деле восстановления Дворца Царевича Димигрия и организации Угличского музея древностей.

1. УФГАЯО, ф. 40, оп. 1, ед. хр. 1, л. 99-103.
2. Там же, ел. хр. 6а, л. 6.
3. Там же, ед. хр. 6а, л. 7.
4. Там же, ед. хр. 1, л. 21.
5. Там же, ед. хр. 6а, л. 24.
6. Там же, ед. хр. 6а, л. 3.
7. Там же, ед. хр. 6а, л. 138.

При вступлений на престол Василий III, как известно, произвел пересмотр и подтверждение прежних жалованных грамот. Из старых грамот на ростовские земли подтверждение получили две (во всяком случае, нам известны только две): жалованная тарханно-несудимая и от конского пятна грамота в. кнг. Марии Ярославны Троице-Сергиеву монастырю (1467-74 гг.) на двор в Ростово¹ и жалованнfя несудимая грамота Ивана III 1497 г, Андрею, Степану и Василию Федоровым детям Пильемовым на с. Ивашково в Лутском стану², находившемся на северо-восточных рубежах Ростовского уезда(3). Лутский стан имел большое политическое значение, т. к, непосредственно граничил с владениями князей Курбских. Подтверждение грамоты Пильемовым не датировано, но подписано тем же дьяком Данилой Кипреяновым, который подтвердил грамоту Марии Ярославны и многие другие акты. Грамота Марии Ярославны закрепляла податной иммунитет монастырского двора в широком объеме (освобождение от дани, яма, подвод, тамги и др.), а судебный ограничивала только изъятием дел о душегубстве. Пильемовы податного иммунитета не получили, а из их судебного иммунитета исключались дела о душегубстве и разбое с поличным.

Наиболее ранняя, жалованная грамота Василия III, касающаяся ростовских земель, датируется 1512 г. Она была выдана Троице-Сергиеву монастырю на два сельца - Загорие и Петрецово - с деревнями⁴. Монастырь получил их вкладом от Юрия Романова сына Алексеева по данной грамоте, не имеющей даты⁵. Ни в данной, ни в жалованной грамотах не указан стан, в котором находились эти сольца. Сказано только: "в Ростовском уезде на Горах". Становая принадлежность названных селен выясняется из жалованной меновной грамоты 1520 г. В ней Петрецово и Загорье фигурируют в качестве деревень в Савинском стану Ростовского уезда⁶. Савин стан был расположен юго-западнее Ростова и ограничен с юга р. Сарой⁷. Упомянутые в грамотах Горы отождествляются либо с ныне существующим селением Горки на левом берегу Сары⁸, либо с находившимся к югу от него погостом Горки тоже у р. Сары⁹. Сельцо Петрецово локализуется на месте или вблизи современного поселка Петровского, лежащего к востоку от Горок, на пути из Переславля в Ростов. Загорье было где-то рядом с Горками и Петровским Предоставленный Троице-Сергиеву монастырю иммунитет в сельцах Загорье и Петрецове отличался типичным для этого момента объемом. В 1511-1512 гг. правительство перешло от практики выдачи главным образом несудимых грамот к закреплению не только судебного, но и податного иммунитета, хотя и в весьма ограниченном объеме. Владения освобождались лишь от общих с тяглыми людьми проторов и разметав. Судебный иммунитет фиксировался "опроче душегубства и разбоя с поличным".

В 1515/16 г. произошел крупный обмен землями между Андреем Петровичем Плещеевым и Иваном Васильевичем Ляцким. Плещеев отдал Ляцкому одно село, одно сельцо и десять деревень в Верхусенском стану Ростовского уезда в обмен на село и тринадцать деревень в Суходольском стану Кашинского уезда¹⁰. Верхусенский стан, где концентрировались владения А. П. Плещеева, полученные И. В. Ляцким, был расположен на крайнем западе Ростовского уезда по древним Углицкой, Кашинской и Переславской границам¹¹. Центром вотчины являлось село Розжалово. Такого пункта в СНМ Яр, не находим. Возможно, с Розжаловым XVI в.отождествляется позднейшая казенная д. Рагуйлово при колодце, во 2-м ст. Углицкого у., в 44 вер, к юго-востоку от Углича, недалеко от верховий р. Устье¹². Упомянутое в грамоте сц. Поповское - это, вероятно, существовавшая в XIX в. казенна) д. Поповская при рч. Ворге¹³ во 2-м ст. Углицкого у., в 45вер. юго-восточнее Углича¹⁴. Северо-западнее Рагуйлова находится селение Василево¹⁵. Деревня с таким названием также фигурирует в меновной грамоте. Свою обширную вотчин А. П. Плещеев создавал посредством частых покупок земель у родственников. С. Розжалово с четырьмя деревнями он купил у Нечая Иванова с. Лопатина, остальные земли - у своих многочисленных родственников, Плещеевых, которые продавали ему каждый по одной или по нескольку деревень. Так, сц. Поповское, дд. Тарасова, Софроново, Василево он купил у Ивана Игнатьева сына Плещеева. В XV в. Плещеевы являлись проводниками великокняжеского влияния в Ростовском уезде. Иногда они скупали земли у ростовских князей непосредственно по указанию московского государя. Так, в духовной Андрея Михайловича Плещеева (около 1491 г.) сообщается, что сц. Приимков он "купил по государя своего жалованью великого князя (Ивана III - С. К.) у князя Дмитрия у Приимкова"¹⁶.

Какие скрытые мотивы побудили А. П. Плещеева выменять свою ростовскую вотчину И. В. Ляцкому, сказать трудно. Сделка была совершена без доклада великому князю. Новый владелец не получил иммунитетной грамоты на свои владения. Впрочем, не имел ее, вероятно, и прежний. А. П. Плещеев, приобретая вотчины в Кашинском уезде, попал под власть дмитровского удельного князя Юрия Ивановича.

В деловой грамоте трех братьев Болтаных 1518/19 г. упоминается, что их отец Семен Матвеевич Болтин купил у Павла Никифорова три деревни и пустошь "в Подольском стану, на репе на Усье". Ку¹⁷пчая Семена Матвеевича Болтина у Павла Никифорова Демидова на д. Новое в Подольском стану относится к 1496-1497 гг.¹⁸ Подольский стан находился на правом берегу р. Устья¹⁹. Деревня Новое, может быть, отождествляется с позднейшей казенной д. Новое при колодцах и прудах, во 2-м ст. Ростовского у., в 28 вер, от Ростова. по левую сторону большого тракта из Ростова в Углич²⁰. Болтины были людьми известными в Ростовском уезде. Брат Семена Матвеевича Иван Матфеев сын Болтина по грамоте князя Василия Ивановича выполнял в 1500/01 г. обязанности судьи первой инстанции по земельной тяжбе в Ростове²¹. В 1518/19 г. вотчина Семена Матвеевича раздробилась, будучи разделена между тремя его сыновьями - Андреем, Владимиром и Данилой.

В 1520 г. несколько расширилось великокняжеское землевладение в Ростовском уезде. По жалованной меновной грамоте, выданной Троице-Сергиеву монастырю, великому князю отошли шесть троицких деревень в Савине стану, южнее Ростова,среди них Петрецово и Загорье, которые в 1511-1512 гг. еще считались сельцами. В составе монастырской вотчины они, по-видимому, не слишком расцвели, если превратились в деревни. В этих деревнях монастырь не настолько нуждался, чтобы не пойти на крупномасштабный обмен с великим князем, который предоставил монастырю логост с деревнями в близкой к Троице волости Корзеневе, за что получил ряд троицких владений в Можайском и Ростовском уездах.

Несмотря на убыль шести деревень, землевладение Троице-Сергиева монастыря в Ростовском уезде продолжало расти. В конце 1521 г. душеприказчики Гр. дм. Русинова дали по его духовной грамоте Троице-Сергиеву монастырю село Берликово (Берлюково) с деревнями в Лутском стану²², к северу от Ростова²³. Правда, какие именно деревни этого села достались монастырю, неясно. В своей духовной Григорий Русинов распределил деревни села Берликова между своими родственниками, отдав сестре Настасье восемь деревень, племяннику Василию-одну деревню "на выемок", двоюродному брату и тетке - две деревни, купленные у них же. Кроме того, он завещал "Илье пророку в дом" свою куплю сц. Ильинское и придал к нему из своей вотчины в Ростово пять деревень²⁴. В своей духовной Г. Русинов специально оговаривал, что с. Берликово он дает в Троице-Сергиев монастырь "оприч тех деревень, которые есми дал Илье пророку в дом по своих родителех да и по себе, да сестре своей Настасье да и племянником своим"²⁵.

В жалованной грамоте Василия III на сц. Берликово от 15 января 1522г. податной и судебный иммунитет закрепился в том же объеме, что и в грамоте 1512 г. на сц. Загорье и Петрецово, т. е. давалось освобождение от преторов и разметав и несудимость, "оприч душегубства и разбоя с поличным²⁶.

В 1523/24 г. Горяин Григорьев сын Мордвинов далТрице-Сергиеву монастырю д. Лаптево в Лутском стану Ростовского уезда, оговорив право постричься в монастыре за свой вклад²⁷. Д. Лаптево фигурировала в духовной Гр. дм. Русинова. Она была куплена завещателем у его двоюродного брата Якова Васильевича и по духовной возвращена ему. К Горяину эта деревня перешла, видимо, от Якова. с которым он был связан узами родства. Д. Лаптева может быть отождествлена с позднейшей владельческой д. Лаптево при рч. Курбице и колодцах, во 2-м ст. Ярославского у., в 24 вер. от Ярославля, по правую сторону Курбской проселочной дороги²⁸. В декабре 1525 г. Даниил Горяин Григорьев сын Мордвинов составил духовную грамоту, в которой он завещал Троице-Сергиеву монастырю свою деревню Курелдяево "в Ростовском уезде в Лутуцком стану"²⁹. Среди населенных пунктов XIX в. такой деревни мы не находим.

Наряду с ростом монастырского землевладения в середине 20-х годов XVI в. по-прежнему шел процесс перераспределения земельных фондов в среде светских феодалов. Андрей Семенов сын Болтина, старший из сыновей Семена Матвеевича Болтина, известный нам по семейному разделу 1518/19 г., увеличил в 1526 г. свою вотчину путем покупки у Андрея Ильина с. Коробьина д. Гвизово в Подольском стану Ростовского уезда³⁰. В XIX в. селения с таким названием уже не существовало. В XVI в. оно находилось, вероятно, недалеко от принадлежавших Андрею Болтину д. Коростылево и пуст. Исаково³¹, из которых первая отождествляется с позднейшей владельческой д. Коротылево при пруде и колодце во 2-м ст. Ростовского у., в 34 вер, к западу от Ростова, по правую сторону большого тракта из Ростова в Углич³², а вторая - с казенной д. Исаково при колодцах и прудах, во 2-м ст. Ростовского у., в 28 вер.к западу от Ростова, по правую сторону того же тракта³³.

В 1527/28 г. братья Андрей и Степан Федоровы дети Пильемовы разделили владения с. Ивашкова в Лутском стану Ростовского уезда. Само село Ивашково с несколькими деревнями (Гора Большая, Чесноково и др.) досталось Степану, Андрей же получил только ряд деревень (Горка Малая, Дьяково, Поникарово и др.)³⁴. Однако в том же году Андрей купил у своего брата Степана с. Ивашково с деревнями³⁵, и наследственное владение вновь сосредоточилось в одних руках. Тогда же Андрей Пильемов приобрел у кн. Юрия Ивановича Ростовского Темкина д. Чюраково в Сотемском стану Ростовского уезда в обмен на пуст. Колозково и пожню Плоскую по р. Луту в Лутском стану³⁶. Интересно, что пуст. Колозково и пожня Плоская не фигурировали ни в деловой братьев Пильемовых, ни в купчей Андрея у Степана. Видимо, это было какое-то особое приобретение Андрея Пильемова.

Что касается расширения его землевладения за счет деревни в Сотемском стану, то в этом опять-таки проявилось наступление служилых людей, близких к великому князю, на позиции ростовских княжат. Сотемский стан находился в ближайших окрестностях Ростова и к северу от него по рекам Которосли, Устью и Сотме³⁷. Д. Чюраково (Чураково в данном районе по СИМ Яр, не обнаруживается. Видимо, к XIX в. ее уже не существовало.

В конце 20-х годов XVI в. дьяк Данила Кипреянов сын Мамырев дал Троице-Сергиеву монастырю с. Паникарово с деревнями и починками в Согильском стану, расположенном к западу от Ростова до течения р. Устье³⁸. С. Поникарово отождествляется с позднейшей казенной д. Поникарово при колодцах и прудах, во 2-м ст. Ростовского у., в 14 вер. к западу от Ростова, по левую сторону большого тракта из Ростова в Углич³⁹. В январе 1529 г. монастырь получил от Василия III жалованную грамоту на это село. В ней представляется судебный иммунитет во всех делах, кроме душегубства и разбоя с поличным, и право монастырского пятна⁴⁰. В 1528/29 г. была выдана жалованная грамота ростовским ружным церквям на посаде: ц. св. Василия на Чютцкой улице. ц. св. 70 апостол за Болотом, приделу Пятницкой церкви. св. "Власья [м. б. Василия? - С. К.], ж другаго, что в "Заровье⁴¹. В следующем 1529/30 г. ростовские церкви снова получили жалованную грамоту от Василия III. Возмоно, к этому времени относится и жалованная грамота Троицкому Ростовскому, "что у варниц", монастырю на дворы у варниц и деревни в "Солигалицком" (м. б. Согильском?) стану Ростовского уезда⁴³, хотя, конечно, она могла бы выдана и в другое время.

В 1531/32 г. Троицкий монастырь получил вкладом от Дан. Фед. Кутузова с. Гусарниково и сц. Новое с деревнями в Печеготском стану⁴⁴. Печеготский стан располагался по правому берегу р. Сары и по р. Печегде, в окрестностях нынешнего г. Петровска⁴⁵. С. Гусарниково отождествляется с позднейшей казенной д. Гусарниково при р. Печегде, в 1-м ст. Ростовского у., в 26 вер, от Ростова, по левую старону Московско-Ярославского шоссе⁴⁶, южнее Петровска⁴⁷. Василний III не торопился предоставить иммунитетные привилегии с. Гусарникову и сц. Новому. Жалованная грамота на ростовские вотчины Троице-Сергиева монастыря, в том числе на с. Гусарниково и сц. Новое, была выдана только при навом великом князе, Иване IV, в 1534 г.

В 1531/32 г. Троице-Сергиев монастырь приобрел несколько новых деревень в Лутском стану Ростовского уезда. Троицкий казначей Серапион Курцев купил у Ильи Петрова сына Морева дд. Неврюево и Медведково, относившиеся к берликовскому комплексу (д. Неврюево по завещанию Г. Д. Русинова была отдана его сестре Настасье, матери И.П. Морева). В том же документе (купчей) Илья Морев давал вкладом в монастырь дд. Федоровское и Поповское в Лутском стану⁴⁸.

В июле 1533 г. Андрей Семенов сын Болтика отдал Троице-Сергиеву монастырю свои владения в Подольском стану Ростовского уезда - сц. Губино и Взманово - в обмен на сц. Трояк в Чудском стану Кашинского уезда⁴⁹. Сц. Взманово по СНМ Яр, локализовать не удается, сельцо же Губино предположительно может быть отождествлено с позднейшим владельческим сц. Губимым при колодцах и пруде, во 2-м ст. Ростовского у., в 37 вер, к западу от Ростова, по левую сторону проселочного тракта из Ростова в Калязин⁵⁰. Произведенный Болтиным обмен должен был создать определенную зависимость Болтина от удельного князя Юрия Ивановича, в удел которого входил Кашин. Как и в случае с А. П. Плещеевым, переход Болтина из Ростова в Кашин не поддается достаточно полному объяснению. Что это было? Бегство из под власти великого князя или согласованное с великим князем внедрение верных ему людей в Кашинский удел?

В заключение следует отметить, что активная земельная политика проводилась при Василии III преимущественно в районах к северу и западу от Ростова, что может объяснять ся заинтересованностью в укреплении великокняжеских позиций по соседству с Углицким и Кашинскими уделами, а также на ярославских рубежах, особенно рядом с владениями князей Курбских.

1. АСЭИ. Т. 1. № 349. С. 255-256.
2. Там же. № 611. С. 522-5.
3. О положении Лутского стана см.: Готье Ю.. В. Замосковный край в XVII в. Изд. 2. М., 1937. С. 398. С. Ивашково отождествляется с позднейшим казенным с. Ивашковым при рч. Пер во 2-м ст. Ярославского у., в 40 вер, к юго-западу от Ярославля. См.: СНМ Яр. № 1023.
4. АРГ. № 98.С. 102-103.
5. Там же. № 82. С. 88.
6. Там же. № 184. С. 182.
7. Готье Ю. В. Указ. соч. С. 399.
8. См.: В СНМ Яр. (№ 7074) указано владельческое с. Горки (Нальяново) при рч. Саре в 1-м ст. Ростовского у., в 23 вер, к югу от Ростов.
9. См. карту Петровского уезда Ярославского наместничества: РГАДА Ф. 1356 (Губернские карты, уездные планы, карты, атласы и планы городов). Оп. 1. № 6658.
10. АРГ. № 128. С. 126-127.
11. Готье Ю. В. Указ. соч. С. 398,
12. СНМ Яр. № 9687. Ср. Топ. Яр.
13. Топ. Яр.: "Вогра". Фасмер указывает по СНМ Яр. "Ворга"; Worterbuh der Russischen gewassernamen / Zusammengestellt von A/Kernd l, R. Reichardt u. W. Eisold unter Leitung von Max Vasmer, Berlin; Wiesbaden, 1961. Bd. 1. S. 36
14. СНМ Яр. № 9582.
15. Топ. Яр.; СНМ Яр. № 9636: Василево, казенное село при пруде во 2-м ст. Углицкого у., на торговом тракте из становой квартиры в Заозерье.
16. АСЭИ. Т. 1. № 562. С. 440. Сц. Приимков. вероятно, отождесталется с позднейшим владельческим селом Приимковым (Борисоглебским) в 1-м ст. Ростовского у., в 16 вер, от Ростова, на большом тракте изРостова в Нерехту (СНМ Яр. № 7269).
17. АРГ. № 164. С. 15.
18. АСЭИ. Т. 1. №606. С. 504-50.
19. Готье Ю. В. Указ. соч. С. 399.
20. СНМ Яр. № 7593.
21. АСЭИ. Т. 1. № 635. С. 547-549.
22. АРГ. № 198. С. 502.
23. Позднейшее казенное с. Берлюково при рч. Луте, пруде и колодце находилось во 2-м ст. Ярославского у., в 38 вер, к юго-западу от Ярославля. на проселочной дор. из Ярославля в с. Курбу (СНМ Яр. № 705) Топ. Яп.: Берлюково в 14,5 км на юго-запад от Курбы.
24. очевидно. монастырек Ильи пророка находился в сц. Ильинском, которое может быть отождествлено с позднейшим владельческим с. Ильинским при рч. Луте, прудах и колодцах во 2-м ст. Ярославского у., 35 в. от Ярославля, по левой стороне Курбской проселочной дор., к Ростовской границе (СНМ Яр. № 8301. Этим Ильей пророком отнюдь не был известный позднее монастырь Ильи пророка в погосте Ильинском, что на Березниках, в Романово-Борисоглебском у. Якославской губ., в 8 вер, от уездного города - о нем см.: СНМ Яр. № 6805; 3веринский В. В. Материал для историко-топографического исследования православных монастырях в Российской империи. СПб., 1897. [Т.] III С. 70. № 1626.
25. АРГ. № 196. С. 200.
26. Там же. № 205. С. 207-20.
27. Там же. № 221. С. 223.
28. СНМ Яр. № 728.
29. АРГ. № 256. С. 262.
30. Там же. № 275. С. 27.
31. См.:Там же. № 164. С. 158.
32. СНМ Яр. № 7546: см. также на карте в правобеоежье рч. Лехоти левого притока р.Устье (РГАДА. Ф. 1356. Оп. 1. № 6711).
33. СНМ Яр. № 7554 на карте показана в правобевежье рч. Большой Кутьмы Кутьмы, правого притока Лехоти (РГАДА. Ф. 1356. Оп. 1. № 6711).
34. ОР РГБ. Ф. 303. (Архив Троице-Сергиевой лавры). № 272 подлинник Списки: Там же. Кн. 520. Л. 254 об.-256, 258-260; Кн. 532. Ростов. № 45, 47. Л. 756 об.-757 об.. 758-759; Кн. 533. Ростов. № 45, 47. Л. 722 об.-723 об., 724-725; Кн. 553. Ростов. № 12, 14. Л. 39 об. 40 об.
35. РГБ. Ф. 303. № 274 (подлинник). Списки: Там же. Кн. 520. Л. 256 258; Кн. 532. Ростов. Мэ 46. Л. 757 0б.-758; Кн. 533. Ростов, № 46.Л. 723 об.-724; Кн. 533. Ростов. № 13. Л. 39-39 об.
36. РГБ. Ф. 303. № 275 (подлинник). Списки: Там же. Кн. 520. Л. 295-296: Кн. 532. Ростов. № 22. Л. 733-733 об.; Кн. 533. Ростов. № 22. 733-733 об.; Кн.533. Ростов. № 11. Л. 37-37 об.
37. Готье Ю. В. Указ. соч. С. 399.
38. О расположении Согильского стана см.: Там же.
39. СНМ Яр, № 757.
40. РНБ. Собр. актов и грамот. Оп. 1. № 100 (подлинник). Списки: РГБ. Ф. 303. Кн. 518. Л. 437 об.-438; Кн. 527-529. № 221; Кн. 553. Ростов. № 15. Л. 40 об.- 41 об. Уп.: Андреев А. И. Краткая опись грамот, хранящихся в рукописном отделении Российской публичной библиотеки. Вып. 1 // Летопись занятий Археографической комиссии. Пг., 1923. Выл. XXII. С. 15. № 88; Каштанов С. М. Хронологический перечень иммунитетных грамот XVI в. [ч. первая] // АЕ за 1957 год. М., 1958. С. 336-337. № 260
41. См.: Каштанов С. М., Назаров В. Д., Флоря Б. Н. Хронологический перечень иммунитетных грамот XVI в., ч. третья XVI в., ч. третья // АЕ за 1966 год. М., 1968. С. 209. № 1-101.
42. Там же. С. 210. № 1-105
43. Там же. С. 201. № 1-17
44. РГБ. Ф. 303. Кн. 518. Л. 432; Кн. 520. Л. 275 об.-276 об.; Кн. 532. Ростов. № 23. Л. 733 об.-734 об.; Кн. 533. Ростов. № 23. Л. 704 0б.-705: Кн. 533. Ростов. № 16. Л. 41 об.-42
45. Готье Ю. В. Указ. соч. С. 399
46. СНМ Яр. Мэ 7082.
47. Подробнее об этом владении см.: Каштанов С. М., Кириченко Л. А. К истории феодального землевладения в Ростовском уезде в XVI веке. (Две указные грамоты 1537 г. о городовой повинности крестьян сельца Гусарникова) // История и культура Ростовской земли. 1992. Ростов. 1993. С. 128-134
48. РГБ. Ф. 303. Кн. 518. Л. 433-433 об.
49. РГАДА. ГКЭ. (Ф. 281). по Ростову, № 10/10547, 11/10548 (подлинники меновной и обязательственной записи). Списки: РГБ. Ф. 303. Кн. 518. Л. 423-424 об.; Кн. 520. Л. 299-301 об.; Кн. 532. Ростов. № 19. 27. Л. 727 об.-728 об., 738 об.-741; Кн. 533. № 19. 27. Л. 699 об.-700 об., 708-710 об.; Кн. 553. № 17. 18. Л. 42-43, 43-46.
50. СНМ Яр. № 7741.

Основным источником изучения Рыбной Слободы ХVII века являются выписки из писцовых книг дворцовой ловецкой Рыбной Слободы 1674-1676 гг. и ряд грамот середины - второй половины ХVII столетия.

Как известно, писцовые книги - это правительственный документ ХV-ХVIII вв., служивший основанием для податного обложения. Выписи являются уникальным источником экономической истории дворцовой слободы, в жизни которой большую роль играл рыбный промысел.

Писцовая книга включает в себя:
1) описание тяглых дворов Рыбной Слободы, государсвенных угодий (рыбных ловель, мельниц и т. д.), сдаваемых на оброк, общественных зданий;
2) межевую книгу (описание границ Рыбной Слободы граничащих с ней деревень и пустошей).

Писцовая книга 1674-1676 гг. сохранилась в нескольких списках. Один из списков находится в Государственной публичной библиотеке, в отделе рукописей¹, другой - в Рыбинском историко-архитектурном и художественном музее-заповеднике (РБМ 947). Наш доклад строится на основе второго списка, по рукописи начала XIX в. (1807 г.), филиграни "Рropatria", написанному полууставом, заголовок киноварью на 72 листах, в переплете из картона, корешок из кожи.

Книга, как свидетельствуют записи на втором переплетном листе, находилась в частной библиотеке 3. Губченко (в семье известного в городе нотариуса II пол. XIX в. Ф. Губченко), на обороте листа записано, что подарена книга краеведческому музею Н. Приселкиной в декабре (?) 1945 года.

На первом листе название: "Список с писцовых книг слово в слово. Выпись с Ярославских писцовых книг великого государя ловецкия Рыбной Слободы писца и меры стольника Михаила Федоровича Самарина да подъячего Михаила Русинова 182, 183, 184 годов". На последнем листе запись "Переписывал Павел Кудринов, 1807 г.".

Писцовая книга была известна еще дореволюционным исследователям. В 1917 г. публикуется один из списков с писцовой книги под редакцией И. Н. Ельчанинова. В предисловии к книге сообщается, что "Рыбинское отделение естественно-исторического общества, выслушав доклад И. Н. Ельчанинова "О писцовой книге ловецкой Рыбной Слободы 1673 года (видимо опечатка - Н. П.) решило эту писцовую книгу опубликовать, дабы дать возможность ознакомить широкую публику с редким историческим документом, обрисовывающим экономический быт России ХVII столетия"². Несмотря на это, книга является библиографической редкостью, и, к сожаленью, имеет много ошибок и опечаток.

Выписи с писцовых книг в совокупности с другими документами позволяют нам рассмотреть многие вопросы жизнедеятельности Рыбной Слободы, ее статус, количество населения, их занятия, систему управления, налогообложения. Мы остановимся на некоторых из них.

Слободой, как правило, называлась городская земля, где занимались ремеслами и промыслами. Большинство исследователей считают подобные торгово-промысловые поселения с оформившейся посадской общиной - городами³. Соответствует ли Рыбная Слобода этим признакам?

Промысловая деятельность Рыбной Слободы не вызывает сомнений. Само название ловецкая Рыбная Слобода свидетельствует о главном занятии ее жителей - рыбной ловле, да и писцовая книга, где подводятся итоги подворного описания Рыбной Слободы, имущественного состояния каждого двора и занятий населения, яркое подтверждение тому, так как половину населения, как мы увидим ниже, составляют рыбные ловцы.

Кстати, подворное описание Рыбной Слободы свидетельствует о том, что это городское поселение, так как двор был единственною утвержденною единицею городских земель в раскладке подати и повинности, да и сама структура писцовой книги характерна для описания городов, когда начинают описание с дворов и лавок, а заканчивают пожнями и угодьями. Причем описываются дворы либо по улицам, либо по приходам.

Немаловажным является вопрос о количестве дворов и жителей в Рыбной Слободе. Рыбная Слобода, на наш взгляд, на количеству жителей была под стать большинству городов России XVII в., в которых число посадских торгово- промышленных людей не шло дальше ста-двухсот человек.

Поскольку, при написании писцы пользовались данными прежних писцовых книг 1628, 1632 гг. и других, это позволяет сравнить количество дворов в Рыбной Слободе на протяжении всего XVII столетия.

Так, в 1631 г. "в Рыбной Слободе середних 32 двора, 45 молотчих, всего середних и молотчих 77, людей 79 человек"⁴.

В 1646 году "в Рыбной Слободе 87 дворов, да бобыльских 24, да вдовьих и всего 115 дворов"⁵.

Писцовая книга 1674-1676 годов, подводя итоги подворного описания, констатирует: "Да тяглых посадских людей: лутший, 10 дворов середних, 11 дворов молотчих, 7 дворов оскудалых, 46 дворов рыбных ловцов, 30 дворов вдовьих, и всего лучших, середних, молотчих оскудалых и рыбных ловцов вдовьих 88"⁶, хотя при простом арифметическом подсчете их получается не 88, а 105. Были дворы пустые и обнищалые жителей Рыбной Слободы, поэтому общее количество дворов было еще больше. По подсчетам автора количество дворов, где жили люди составляло около 127.

Проблемой численности посадов и посадочного населения занимался известный исследователь Водарский Я. Е. который внес Рыбную Слободу в число 65 посадов Московской губернии и дал следующие данные по количеству дворов и людей до 1670-1680 гг., несколько отличающиеся от наших. Посадских дворов, по Водарскому, в Рыбной 53 (96 чел.), прочих дворов 69 (53 чел.), итого получается 122 двора (149 кел.)⁷. В другом документе "Памяти..." (данном в приложении книги Водарского) указано 99 дворов, видимо, к 53 посадским присчитаны 46 дворов рыбных ловцов, остальные категории населения не учтены⁸.

Таким образом, бесспорным остается количество дворов рыбных ловцов. Этим промыслом занималась почти половина населения Рыбной Слободы, ловившая "с вешнего льду до осеннего льду" на государев обиход красную рыбу.

53 двора посадские. Водарский не случайно выделяет посадские дворы. Название "посадские" жителей Рыбной Слободы встречается и в других документах XVII века. "А по грамоте великого царя и великого князя Федора Алексеева какова прислана по челобитью ловецкой Рыбной Слободы посадских людей и рыбных ловцов в 185 г. (1677 г.)". И еще один документ 1686 года "... и все мы Рыбной Слабоды посадские люди и рыбные ловцы, приговорили меж собой...". Как считают исследователи средневекового города, там где существовала категория населения посадские, обязательно был город.

В писцовой книге встречается и деление населения на категории: лучшие, средние, молотчие и оскудалые. В Судебнике 1649 года имеется три разряда посадских людей: лутшей статьи, середней статьи, молотчей статьи. Деление людей на статьи в большей степени имело фискальный характер, поэтому, как правило, искусственный и колеблющийся. Основанием для отнесения посадского человека к тому или иному разряду служило количество оклада, с которого двор его платил подати. Есть основание предположить, что данные, об имущественном состоянии жителей Рыбной Слободы во второй половине XVII ст. явно занижены. Согласно данных прежних писцовых книг, в 1631 году в Рыбной Слободе средних и молотчих 77 дворов, тогда как по писцовой книге 1674-1676 гг. середних и молотчих всего лишь 36 дворов, вполовину меньше чем в первой половине XVII века. Правда, появилась такая категория, как "лутший".

Лучший двор в Рыбной Слободе был один. Это двор посадского человека Федора Коростелева. Род занятий его не указан, зато известно, что была у него лавка, и оброк в этой лавки был 2 алтына или 12 денег, тогда как с других 6, 8, иногда 10 денег. По всей видимости, он занимался торговлей и весьма успешно. В числе 10 человек середней статьи почти половина людей без рода занятий, зато у каждого есть лавка, а иногда и не одна. Можно предположить, что основным занятием этих людей тоже была торговля. Подтверждение этому мы находим в позднейших документах. Так, в челобитной 1699 года записано: "...деньги... за пошлинным недобором не высланы, потому что торговые люди, на ком довелись взять пошлины и за питья в отъезде на Макарьевской ярманке..."¹⁰.

Таким образом, Рыбная Слобода развивается не только как промысловое поселение, но и как торговое. Об этом свидетельствуют и другие факты.

В Рыбной Слободе были две торговые площади, одна площадь для постоянной торговли с лавками и лавочными местами посадских жителей Рыбной Слободы, где "торгуют в неделю один день в субботу", да у Рыбной же Слободы площадь торговая, "где бывает ярманка, а приезжают на ярманку из разных городов торговые люди торговать на Петров да на Преображеньев день¹¹.

Именно развитие торговли, капиталы от торговли должны были принести населению улучшение благосостояния. В октябре 1653 года была принята единая уставная таможенная грамота для всей страны, нередко называемая Торговым уставом. Этот устав заменял все прежние торговые пошлины единой в размере 10 денег с рубля или 5% с продажной цены товара. Видимо, эти и другие документы способствовали дальнейшему развитию торговли. В Рыбной Слободе увеличивается количество лавок. Как сообщает писцовая книга в 1674 году "стало 50 лавок, 5 полулавок, 3 места лавочных, 15 скамей да полок, 5 изб харчевенных, перед прежними писцовыми книгами прибыло 30 лавок, 4 полулавок, 2 места лавочных, скамьишко да полок, 2 избы харчевенных..." (12).

Торговлей занимались и многие рыбные ловцы, фамилии которых в документах начала XVIII века мы встречаем уже в списках купецких людей. Так, например, оскудалый рыбный ловец Васька Михайлов сын Шонгин занимался одновременно и рыбной ловлей, и торговлей. И уже в начале XVIII века в списке Рыбной Слободы хлебных промышленников значатся его дети Сергей и Григорий. Вероятно, именно торговля принесла им наибольший доход.

К концу XVII в. Рыбная Слобода постепенно приобретает новые функции, которые в начале XVIII века, при Петре I, становятся доминирующими, а век спустя в 1760 году в выписке Сената относительно Рыбной Слободы записано: "Ремесленных людей в Рыбной Слободе кроме купечества не имеется".

Итак, мы рассмотрели один из аспектов жизнедеятельности Рыбной Слободы, а именно, социально-профессиональный состав ее жителей, который позволяет сделать вывод о функциональном назначении Рыбной Слободы как торгово-промыслового поселения, определить ее статус. Данная выше характеристика свидетельствует о том, что в XVII веке Рыбная Слобода была городом, под стать большинству городов государства Российского.

1. ОР РНБ, ф. 550, 0. IV, д. 469.
2. Писцовая книга дворцовой ловецкой Рыбной Слободы 1674-1676гг. (под редакцией И. Н. Ельчанинова). Ярославль, 1917 г.
3. См.: Водарский Я. Е. Город и городское население России в ХIV веке. // Вопросы истории хозяйства и населения России в XVII в. Очерки истории географии. М., 1974; Сахаров А. М. Россия и ее культура XVII в. // Очерки русской культуры. М., 1979; Черепнин А. В. Русские феодальные архивы. М.-Л., 1948, 1951. Ч. 1, ч. 2.
4. Выпись с Ярославских писцовых книг... 182, 183, 184 годов. РБМ 947. С. 56.
5. Там же. С. 56.
6. Там же. С. 55.
7. Водарский Я. Е. Список городов России с указанием количества посадских дворов. // Исторический архив, 1961, № 6. С. 58.
8. Водарский Я. Е. Население России в конце ХVII - начале XVIII вв. (численность, сословно-классовый состав, размещение). М., 1977. Прим.
9. ЯГВ. 1850. № 35.
10. ЯГВ. 1850. № 36.
11. Выпись с Ярославских писцовых книг... 182, 183, 184 годов. РБМ 947.
12. Там же. С. 60.

Изучение истории отдельных сел можно рассматривать составную часть исследования феодального землевладения и хозяйства ХV-ХVIII вв. Нами было избрано для такового анализа ярославское село Коприно, расположенное в 100 км от Ярославля на правом берегу Волги. Его история отразилась в актах XVI в. из архива Троице-Сергиева монастыря, писцовых, дозорных, вытных, переписных книгах 1594, 1616, 1623, 1678 гг. и офицерских описях 1763 г.¹ Названные не позволяют осветить многие вопросы социально-экономической истории: феодальный иммунитет и организация вотчинного суда, управления, обложения, государственные повинности и феодальная рента монастырских крестьян, торгово-ремесленное и промысловое развитие монастырской вотчины, динамика населения и другие демографические процессы в ней в ХVI-ХVIII вв.

Село Коприно было получено Троице-Сергиевым монастырем в 1544/45 г. по вкладу кн. Ивана Васильевича Третьяка Ушатого, а фактически куплено за 400 руб.² Это был сложившийся земледельческо-промысловый комплекс с починками, пустошами, займищами "и со всем тем, что к тому селу и к деревням и к починкам и к пустошам и к селищком из старины потягло, куды ходил топор и плуг и коса и соха, со всем угодьем ...и с лесы и с луги и с ножнами и перевесы и с рыбною ловлею". По соседству с вотчиной кн. И. В. Ушатого располагались владения его брата, кн. Бориса Васильевича, межа с которыми подробно описывалась в данной грамоте 1544/45 г. Сам Б. В. Ушатый позднее также намеревался дать Троицкому монастырю одну свою вотчину - село Кривцово. Судя по записям в Кормовой и Вкладной книгах, село это корпорации не досталось, будучи отобранным Иваном IV в 1564 г. за 100 руб. компенсации властям³. Имена князей Ивана и Бориса Ушатых, их отца, инока Перфилья (в миру - Василия), матери Домны, жены Ивана инокини Киликеи и других представителей княжеского рода Ушатых упоминаются, помимо Кормовой и Вкладной книг, в троицком пергаменном Синодике ХVI-ХVII вв.⁴

Предусматриваемый кн. И. В. Ушатым выкуп села Коприна для его "братьев и братаничев" в 400 руб. не произошел и село это прочно закрепилось в составе вотчины Троице-Сергиева монастыря в ХVI-ХVIII вв., вплоть до самой ее cекуляризации. 13 октября 1547 г. на село была получена жалованная тарханно-несудимая грамота Ивана IV. Этим документом юридически оформлялся полный административно-судебный и податной иммунитет троицких владений в Копринском комплексе - освобождение от дани, ямских денег посошной службы, городового дела, мыта, тамги, кошения и возки великокняжеского сена, кормления его коней, строительства дворов для великого князя, его наместников или волостелей, возведения мостов и гатей, ямских дворов, от обязанности тянуть к сотским и дворским "во всякие розметы". 17 мая 1551 г. грамота была подписана с ограничениям: "опричь ямских денег и откупных и посошные службы и тамги и мыта"⁵.

Наиболее ранние сведения о хозяйственном развитии Копринской вотчины дошли до нас от 1567-1569 гг. в виде приправочного списка 1619 г. (как установила Е. И. Колычева) с Ярославской писцовой книги В. Фомина и Г. Сукина⁶. Сопоставление с его данными сведений позднейших описаний показывает, что общий фонд пашенной земли в 1560-1620годы составлял здесь 770-850 четв. в 1 поле. Крестьянское землепользование обстоятельно было описано в вытной книге 1623 г. дворцового старца Левкеи Смагина. Средний надел на крестьянский двор составлял в конце ХVI - первой четверти XVII в. 4-5 четв. в 1 поле. В 1620-е гг. монастырские крестьяне платили феодальную ренту не со всей земли, которую обрабатывали. Дозор Л. Смагина заключался в измерении крестьянской тягловой пашни (252 дес. в 1 поле) и пашни, находящейся "в лишке за тяглом" (175 дес.).

В своей Копринской вотчине монастырь практиковал преимущественно хлебно-оброчную и денежно-оброчную эксплуатацию крестьян. Отмеченная писцовой книгой 1594 г. небольшая по размерам господская запашка в самом селе (10 десятин, из которых 8 пахались повытно, а 2 - "взгоном") в дальнейшем развития не получила. Судя по описаниям 1623 и 1763 гг., здесь монастырь своего хозяйства не имел. Денежные и натуральные взимания по данным писцовой книги 1594 г. и вытной 1623 г. можно сопоставить:

Из приведенной схемы видно, что внутривотчинные взимания в вытной книге 1623 г. были описаны намного полнее, чем в писцовой 1594 г. Обращает на себя внимание упоминание таких редких взносов, как сеньориальные платежи - "дымное" (своего рода прямой общемонастырский подворный налог), писчее и праздничное (на Троицын день и 25 сентября - день кончины преп. Сергия Радонежского, оба праздника отмечались и как общерусские) . Из числа сеньориальных поборов писцовая книга сообщает только о "проезжем". Ему в вытной книге 1623 г. соответствует "проезжая рожь" (размер - по 1 четв. ржи с выти - совпадает в 1594 и 1623 гг.). Данный побор можно связать с явлением проезда-разъезда троицкими дворцовыми старцами по территории отдельных монастырских комплексов. Применительно к Копринской вотчине гипотезу о таком проезде-разъезде можно поставить в связь как раз с наиболее ранними упоминаниями о дворцовой структуре управления обширной Троицкой латифудией с 90-х годов XVI в. В структуру эту входили дворцовые старцы с их административно-налоговыми полномочиями, а на местах - представители сельского административно-хозяйственного аппарата вотчинника и верхушки крестьянского мира.

По вытной книге 1623 г. можно также представить соотношение сеньориальной и государственной эксплуатации монастырских крестьян. Государственные платежи Копринской вотчины ("ямские и прогонные деньги, за белой корм и к губному делу на подмогу") с выти составляли 14 ал. 10 ден., разительно отличаясь от монастырской ренты - 66 ал. 4 ден. Эти данные добавляют существенный штрих в имеющийся в нашей научной литературе тезис о значительном превышении государственной ренты над сеньориальной в России XVI-XVII вв. (Е. И. Колычева, Н. А. Горская и др.).

Важно отметить также и то, что сами монастырские власти собирали и сеньориальные, и государевы подати в троицких вотчинах, в том числе и Копринской. Вытная книга 1623 г. после сведений о феодальной и государственной ренте сообщает: "а емлют на них те доходы дворцовые старцы как приезжают зимою для дворцовых доходов"⁸. Трудно сказать, платили ли Копринские крестьяне и другие государственные налоги, помимо отмеченных в вытной книги. Номенклатура их известна по общей жалованной грамоте царя Михаила Федоровича от апреля 1625 г.: стрелецкие хлебные запасы, городовое и острожное дело⁹.

В ХVII-ХVIII вв. Копринская вотчина все более приобретает оброчно-промысловый облик. Уже писцовая книга 1594г. называла среди некоторых крестьян Копринских деревень "коробейников", "рыболовов", "прасолов". Городская слободка Троицкого монастыря в Ярославле в XVII в. заселялась частично за счет Копринских крестьян и бобылей. В первой половине XVII в. известны денежные вклады троицких торговых крестьян из Ярославля и Копринского комплекса, причем иногда они достигали таких крупных сумм, как 50-100руб.¹⁰ В промысловом отношении Копринский комплекс на Волге был связан с троицкими приселками низовьев Шексны (Поповским - в ХV в. здесь располагался монастырек Св. Юрия "в Раменейце") и белозерским селом Танищи на р. Суде. Из них монастырь провозил хлеб, соль, рыбу, мед на "свой обиход" и на продажу. Описание местного торжка в с. Коприне содержится в вытной книге 1623 г. Доход приносил монастырю сбор таможенных пошлин на этом Торжке (он совершался по вторникам), а также - перевоз через Волгу под селом.

По данным "офицерской описи" 1763 г. до 500 чел. в год уходило из Копринской вотчины вверх по Волге до Твери "на отвоз". Была установлена цена за получение "паспортов" - по 25 коп. на человека. При некотором уменьшении размера обрабатываемой пашни (672 чете, в 1 поле) крестьяне по-прежнему платили корпорации денежный и хлебный оброк (рожью, овсом, пшеницей, ячменем), взносы "за столовые" и "конюшенные припасы". Ежегодно к монастырю высылались конные и пешие работники, на наем которых шло более 585 руб. К числу сеньориальных платежей можно отнести взносы управителю (денежное жалованье и "за припасы") и его подьячим (трансформация "писчего" конца ХVI-ХVII в.), оплату въезда управителя и казначея с соборными монахами представителей высшей Лаврской юстиции) в село и его деревни.

Накануне секуляризации "вотчинный режим" Троицкого монастыря в Копринском комплексе был, можно сказать, в полном расцвете. Ярким его проявлением выглядят свадебные деньги управителю (по 62 коп.), когда браки заключались внутри данного комплекса, и "выводные за баб и девок в другие, а не в монастырские вотчины" (по 10 руб.). Такая разница, естественно, затрудняла выход женщин замуж за пределы Копринской вотчины-волости. В 1761 г. было 20 внутренних свадеб и только 3 внешних. Сеньориальная власть монастыря над Копринсими крестьянами выражалась также и в специальных платежах "управителю в почтение" (40 руб. в год) перед отвозом денежного и хлебного оброка в Лавру. Кроме, того, в самой Лавре для своевременного приема привезенного хлеба и денег и получения за это расписки тоже приходилось платить, с каковой целью с каждого тягла собиралось по 18 коп. Крестьяне были обязаны привозить и отвозить управителя с его семьей и людьми из Лавры в село и обратно. Для этого им приходилось на свои деньги нанимать 4 пары лошадей (по 100 руб.). В целом по офицерским переписям начала 1760-х гг. отчетливо прослеживаются корпоративно-монастырские и централизованно-монастырские сеньориальные платежи и поборы. Первые усвоялись административно-хозяйственным аппаратом Копринской вотчинной конторы, вторые - Троице-Сергиевой Лаврой как корпоративным собственником.

Сложившийся к концу XVII - первой половине XVIII в. "вотчинный режим" в Копринском комплексе (система административно-судебного и политического подчинения крестьян духовному собственнику) позволял последнему широко осуществлять внутривотчинные переводы крестьян без земли. Так, перепесные книги 1678 г. по Московскому уезду показывают, что своих многочисленных слуг в подмонастырской Служней Слободе корпорация обеспечивала "деловыми людьми" из числа крестьян и бобылей ярославского села Коприна (как и ряда других старинных троицких сел)¹¹.

1. ПКМГ, 1877. Отд. П. С. 1-8; РГАДА. Ф. 1209 (Поместный приказ). Кн. 498. Л. 80-96 об.; Ф. 280 (Коллегия экономии). Оп. 1. Кн. 622. Ч. 2. Л. 33-94: ОР РГБ. Ф. 303 (АТСЛ). Кн. 520. Л. 304-304; Кн. 583. Л. 366-370; Кн. 573. Л. 106: Кн. 604. Л. 165-221, 239 об. - 241.
2. Кн. 520. Л. 304-308. Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. М., 1987. Л. 349 об.; Назаров В. Д. К источниковедению Дворовой тетради // Россия на путях централизации. Сб. ст. М., 1982. С. 169 - прим. 13. С. М. Каштанов выявил продолжение грамоты кн. И. В. Третьяка-Ушатого 1544/45 г. в составе Погодинского сборника № 1905 (на. лл. 129-129 об.). См.: Каштанов С. М. Очерки русской дипломатики. М. 1970. С. 232, 314-318; Лавров Н. Ф. Село Коприно // ЯГВ № 10, 13, 17, 18. 1869. Ч. неофиц.
3. Вклад. кн. Л. 349 об.; Горский А. В. Историческое описание Свято-Троицкие Сергиевы лавры. М., 1890. Ч. П. С. 55.
4. ОР РГБ. Ф. 304 - Собрание ТСЛ. Кн. 40. Л. 10, 15, 21.
5. АТСЛ. Кн. 519. Л. 142-144 об.; Каштанов С. М. Хронологический перечень иммунитетных грамот XVI в. // АЕ за 1957 год. М., 1958. № 555.
6. РГАДА Ф. 1209. Кн. 7785. Л. 211-222.
7. Колычева Е. И. Аграрный строй России XVI в. М., 1987.С. 161-168 (наблюдения над соотношением подворных ставок в вотчинах Иосифо-Волоколамского монастыря по его податным тетрадям 1580-х гг.); Горская Н.А. Монастырские крестьяне Центральной России XVII в. М., 1977. С. 327-330, 339 и табл. 54, 55 (наблюдения над соотношением сеньориальных и госплатежей в монастырских вотчинах в 1630-е и 1670-1690-е гг.); История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. М., 1986. Т. II. С. 429-431, 434; История крестьянства СССР. М., 1990. Т. II. С. 357, 359.
8. АТСЛ. Кн. 604. Л. 239 об.-241.
9. Там же. Кн. 527. Л. 559-563 об.; Сборник ГКЭ. Пг., 1922. Т. 1. № 530.
10. Там, же. Кн. 573. Л. 106. Кн. 604. Л. 166 об.-167; Вклад. кн. Л. 1200 об.
11. РГАДА. Ф. 1204 (ТСЛ). Оп. 1. Кн. 25466. Л. 27 об., 45 об., 50, 61.

Изучая прошлое Ростовской епархии, можно встретить имена духовных деятелей, оставивших заметный след в истории не только своего края, но и России в целом. К их числу следует также отнести Мисаила - келейного старца патриарха Филарета и настоятеля Угличского Алексеевского монастыря, влиятельного и деятельного представителя духовенства первой трети XVII века, но впоследствии почти забытого.

Вообще, личность Мисаила никогда ранее не становилась объектом исторического исследования, хотя заслуживает самого пристального внимания. Разрозненные сведения об этом человеке встречаются во многих письменных источниках, однако их все же недостаточно для восстановления в полном объеме его биографии. Можно отметить лишь то, что по характеру своей деятельности старец Мисаил - фигура явно не местного исторического масштаба.

В описаниях Алексеевского монастыря и публикациях прошлого столетия он неоднократно упоминается как "патриарший келейный старец". Это сообщение, однако, требует незначительного уточнения. Мисаил стал келейным старцем, (особо приближенным лицом патриарха Филарета, когда тот не занимал еще высоких должностей в церковной иерархии. Вероятнее всего, это произошло в Архангелогородском Антониево-Сийском монастыре, где последний в 1601 году оказался в ссылке. Рассказывая о жизни пленника в обители, Карамзин сообщает, что Годунов, тревожимый предчувствиями, усилившимися с появлением Лжедимитрия 1, изъявил милость к Филарету: позволил ему стоять в церкви на клиросе, а также взять к себе чернеца в келью для услуг и беседы¹. Отсюда можно заключить, что появление Мисаила в качестве келейного старца произошло около 1604 года. Он оставался в этом качестве и тогда, когда Филарет занимал Ростовскую митрополичью кафедру, то есть в 1605-1608 годах. О более раннему периоде его биографии известные нам источники умалчивают.

Сейчас, зная дату смерти Мисаила (1638 г.)², можно приблизительно установить время его рождения около 1568 года. О характере его деятельности до того как он стал "келейным старцем" никаких сообщений нет. Однако, не вызывает сомнения, что уже тогда он приобрел обширные связи в столице и состоял в кругах, близких к будущей династии Романовых. Подтверждается такое предположение тем, что в годы настоятельства в Алексеевском монастыре Мисаил пользовался покровительством не только самого патриарха, но и всех членов царской семьи, получал пожалования, которых не имели другие местные монастыри, оказывал заметное влияние на деятельность государевых чиновников, находившихся в Угличе.

В краеведческих публикациях XIX века неоднократно высказывалась мысль о том, что старец Мисаил начал свою деятельность в городе после возвращения из польского плена в 1619 году³. Однако представленные ниже документы говорят о его неучастии в "великом посольстве" к Сигизмунду III в 1610 году, которое возглавлял Филарет.

Мисаил прибыл в Алексеевский монастырь в 1610 году. Обитель находилась в плохом состоянии: хозяйство почти полностью разорено, постройки частично разрушены, а ценности и документы разграблены. В жалованной грамоте Василия Шуйского, данной в том же году, положение характеризуется следующим образом: "...И как де приходили на Углич воры русские и литовские люди, и монастырь их выжгли, и братию побили, и монастырскую вотчину разорили, и крестьян высекли и наши де жалованные грамоты пожгли, и ныне де у них в монастыре наших жалованных грамот нет..."⁴. Поэтому последующая деятельность Мисаила была направлена на восстановление хозяйства обители.

При Василии Шуйском он добился возобновления всех ранее выданных монастырю грамот, возвращения прежних владений. Сверх того обитель получила пашни, мельницы и запустевшее место Богоявленского монастыря.

Михаил Федорович пожаловал в 1614 году Алексеевскому монастырю три мельницы на реке Улейме, определил братии ежегодное содержание, а также отдал право на сбор таможенной пошлины в селе Некоузе. После возвращения из Польши Филарета Никитича Мисаил в августе 1619 года получил находившуюся на посаде оброчную Рыбную слободу⁵. В 1620-х годах Михаил Федорович пожаловал монастырю несколько мельниц и пустошей в Городском стану⁶. Тогда же Мисаил приобрел по вкладными⁷ и выхлопотал по причине исчезновения прежних владельцев⁸ ряд участков выгонной, покосной и пашенной земли. Так он сумел значительно увеличить монастырское хозяйство, что благоприятно отразилось на материальном положении обители и обеспечило ее необходимой силой. Судя по писцовым книгам 1629-1631 годов, Алексеевский монастырь стал одним из крупнейших землевладельцев-феодалов в Угличском Верхневолжье.

Краткая характерстика основных моментов хозяйственной деятельности настоятеля Мисаила в 1610-20-х годах позволяет рассмотреть в нем талантливого организатора, умело использовавшего связи и высокое покровительство для восстановления обители. Не менее важно сказать о тех негативных последствиях, которыми обернулась она для населения угличского посада.

События смутного времени крайне отрицательно повлияли на состояние городского хозяйства. Их результатом стало почти полное разорение угличского посада и бегство оттуда оставшегося в живых населения. По замечанию П. П. Смирнова, "пустота и экономический упадок открывали возможность для мотивированных и немотивированных захватов посадской территории"⁹. Именно так можно охарактеризовать действия настоятеля Мисаила по отношению к посаду. В последствии посадские люди говорили: "А после де литовского разорения в тех верстах посадские дворовые и выгонные земли поимали монастырские власти, и помещики, и вотчинники и построили слободы и деревни"¹⁰. Позднее составитель писцовых книг Аверьян Давыдов записал захваченные земли за монастырем "своим изволом, по стачке с строителем Мисаилом, утаясь посадских людей и не обыскивая старожил"¹¹. И только во второй половине XVII река, территории, незаконно занятые настоятелем Алексеевского монастыря, были возвращены в посад.

Строительная деятельность старца Мисаила - тема отдельного исследования. Однако в данной статье представляется необходимым обозначить факты, характеризующие его как талантливого зодчего, оставившего след в истории отечественной архитектуры.

В публикациях о достопримечательностях Углича неоднократно высказывалось предположение, что старец Мисаил являлся создателем Успенской "Дивной" церкви Алексеевского монастыря. Впервые такая мысль встречается у И. Э. Грабаря в "Истории русского искусства"¹². Анализ существующих письменных источников позволяет выявить ряд фактов свидетельствующих в пользу указанной гипотезы.

Во-первых, отсутствие биографических данных о Мисаиле до того как он стал келейным старцем Филарета, затрудняет изучение его деятельности в целом. Неизвестно когда, где и при каких обстоятельствах этот человек принимал постриг, а также сколько времени находился в монастыре. Однако именно там он мог получить необходимые навыки зодчего, что было характерно для архитектурной деятельности в Древней Руси.

Во-вторых, Мисаил стал настоятелем разоренной обители в разрушенном и обезлюдевшем городе, где ему пришлось рассчитывать только на собственные силы. Оказывая Апексеевскому монастырю материальную поддержку, патриарх, однако, не мог содействовать присылке туда даже незначительных строительных сил, поскольку обстоятельства вынуждали использовать специалистов на восстановлении и укреплении оборонительных рубежей. Но именно с Алексеевского монастыря в конце 1620-х годов возобновилось каменное строительство в Угличе. Причем "Дивная" была не единственным зданием, возведенным Мисаилом на территории обители. Это подтверждается писцовыми книгами 1629-1631 годов, где упоминаются вновь построенные каменные хозяйственные "палаты", колокольня, деревянная церковь Иоанна Предтечи¹³. Есть сведения о возобновлении в этот период Алексеевского соборного храма и сооружении при нем Богоявленского придела¹⁴.

В-третьих, все позднейшие описания Алексеевского монастыря, в которых зафиксированы многие легендарные сведения, сообщают, что Успенскую церковь "построил патриарший келейный старец Мисаил", в то время как Предтечевская церковь упоминается возведенной "при игумене Лаврентии", Этим проводится различие между автором замысла, непосредственном руководителем строительства и простым заказчиком, каковым являлся Лаврентий. Важно и то, что Мисаил во всех документах именовался "строителем". В начале XVII века это могло означать не просто организацию и "устройство" монастыря, а именно профессиональную строительную деятельность.

В-четвертых, именно Мисаилу доверила инокиня Марфа, мать Михаила Романова, руководить восстановлением женского Богоявленского монастыря в угличском кремле. В этом случае старец выступал не как администратор или заказчик, а как производитель строительных работ.

Если о раннем периоде в биографии Мисаила никаких сообщений не сохранилось, то о последних годах его жизни можно говорить совершенно определенно. Известно, что в 1637 году Крутицкий митрополит Пафнутий поставил его игуменом в Угличский Покровский монастырь. Возможно, такое решение было обусловлено попыткой использовать богатый строительный опыт старца для восстановления обители. Однако Мисаил находился уже в преклонном возрасте и не мог сколько-нибудь продолжительное время руководить монастырем. Вскоре он возвратился на прежнее место, где и скончался в 1638 году. Мисаил был похоронен в соборной Алексеевской церкви с правой стороны. К сожалению, из-за многократных перестроек храма уточнить расположение могилы весьма затруднительно.

Перечисленные выше факты позволяют говорить о Мисаиле. келейном старце патриарха Филарета и настоятеле Угличского Алексеевского монастыря, как об одном из наиболее замечательных представителей духовенства Ростовской епархии первой трети XVII века, чья личность требует более глубокого, всестороннего изучения.

1. Карамзин Н. М. История государства Российского. Изд. 4. Т. XI. СПб., 1834. С. 61 (прим. 157).
2. Серебреников В. Алексеевский монастырь // ЯЕВ. 1860. Ч. н № 32.
3. Ярославский К. Об основании и месте первоначального существования Угличского Богоявленского женского монастыря. // ЯЕВ. 1886. Ч. н. № 41.
4. Липинский М. А. Угличские акты XVII в. Ярославль. 1889-1890, С. 42.
5. Там же. С. 76.
6. Грамота Царя и Великого Князя к Алексеевскому монастырю оброчных мельниц. // ЯЕВ. 1895. Ч. п. № 21.
7. Липинский М. А. Угличские акты XVII в. С. 85-87, 128-129, 142-143, 160, 163-165, 166, 180.
8. Оброчная запись Алексеевского монастыря с Семеном Марковым на деревню Околышево. // ЯЕВ. 1895. Ч. н. № 21.
9. Смирнов П. П. Посадские люди и их классовая борьба до середины XVII века. Т. 1. М-Л.: Изд. АН СССР, 1947. С. 251.
10. Список с грамоты подкрепительной писцовой книги Михаила Самарина 1784 году. // Труды ЯГУАК. Вып. 3. М., 1892. С. 305.
11. Там же. С. 310.
12. Грабарь И. Э. История русского искусства. Т. 2. Спб.; Изд. Кнебель, 1909. С. 84. См. подстрочные ссылки.
13. Липинский М. А. Углицкия писцовая книги. Углицкий уезд в XVII в. Ярославль, [1887-1888]. С. 219.
14. Писцовые книги стольника Михаила Федоровича Самарина и подьячего Михаила Русинова 1674 года. // Труды ЯГУАК. Вып. 2. М., 1892. С. 113.

Древнейшие фрески, уцелевшие в интерьере Успенского собора в Ростове, по исследованию В. Г. Брюсовой, относятся к 1589 г.¹ Семнадцатым веком датировал все сохранившиеся росписи А. Г. Мельник², причем роспись порталов под кирпич, по мнению автора, создана в период строительства ныне существующего здания в нач. XVI в.³ Стенная живопись белокаменных построек XII и XIII веков, а также возможное украшение храма в нач. XV в. пока не изучались.

Сегодня по следам комплексных архитектурно-археологических изысканий, проводимых экспедицией Эрмитажа под руководством О. М. Иоаннисяна, собраны первые коллекции разновременных росписей, древнейшим из которых посвящена настоящая работа. Отдельно рассмотрена небольшая коллекция фрагментов, поступивших в музей вероятнее всего после раскопок в Ростове Н.Н. Воронина.

Основным опорным материалом для атрибуции фресок построек ХII-ХIII вв. послужили каменные блоки (квадры) с остатками живописи, часть из которых обнаружена в шурфе на соборной площади у юго-восточной апсиды, а другая часть зафиксирована на камнях, вошедших в кладку стен и столбов сооружения XVI в.⁴ Сюда подключены и мельчайшие обломки фресок. Методика исследования разрушенных стенописей включает все вопросы производственного процесса и апробирована на фресках Новгородской земли XII-XIV вв.⁵

Сомнения о времени росписей, сохранившихся на белокаменных квадрах, возникшие в ходе обработки материала, располагают к тому, чтобы на первом этапе исследования объединить результаты изысканий в одно целое. Растворы грунта и кладки Владимира-Суздальских церквей характеризуются отсутствием цемянки, что объясняется сложившейся в ХII-ХIII вв. местной традицией строительства без применения кирпича⁶. Стабильность технологии затрудняет классификацию грунтов как близких по месту и времени памятников без определенных дат, так и смешанных образцов разновременных растворов, что и случилось в Успенском соборе Ростова.

Анализ растворов кладок церкви Успения провела Е. Ю. Медникова. Основные параметры результатов исследования сходны с данными визуального наблюдения грунтов фресок, которые отличаются от кладочного связующего добавками соломистых наполнителей, глинистых частиц и, соответственно, цветом. Более ощутимо растворы грунтов меняются на протяжении ХII-ХVII вв., что связано с постепенными изменениями технологий⁷.

Растворы грунта на белокаменных блоках кладки Успенского собора имеют постоянную толщину в пределах 0,5 см.

На отдельных фрагментах удалось проследить слой левкаса (интонако) толщиной ок. 2 мм. Двуслойный грунт однороден по составу, белый, с многочисленными пустотами от соломы. Видны вкраплины кварцевого песка, известняковой крошки и угля. Следы от обработки камня в виде параллельных насечек содействовали прочному сцеплению грунта со стенами, включая, по-видимому, и своды. Стыковка слоев левкаса производилась нахлестом световых дней. Следовательно, роспись производилась по византийской традиции: сверху вниз и от середины по сторонам.

Разметка композиций и отдельных деталей изображений велась контурной жидкой красной линией и графьей. Применение графьи по всей видимости было ограничено работой отдельных мастеров; традиционно графьей очерчивались нимбы. Возможное применение синопии по слою арричиато из-за плотного соединения обоих слоев грунта проверить не удалось.

Повсеместно живопись исполнялась в один-три слоя. Пропитки краски в трещинки грунта нигде не зафиксировано. С привлечением мельчайших фрагментов из раскопок 1994 г. в интерьере собора в палитре росписей насчитывается шесть пигментов: охра красная и желтая, зеленый (глауконит), черный (шунгин), голубой (ляпис-лазурь) и белый (известняк). Смешение красок между собой на палитре не допускалось, за исключением традиционной добавки в краски белил и, возможно, черного пигмента. Колористическое многообразие росписей достигалось разработкой гаммы полутонов красного цвета (до четырех оттенков от розового до вишневого), желтого и коричневого, двух оттенков зеленого, серого и черного, голубого и белого. Черный цвет, по-видимому, применялся в качестве рефти. Встречены примеры двойной прописки желтой и красной охры. Красный, желтый, серый и черный цвета на отдельных фрагментах смываются, что неново для русских стенописей и объясняется технологией приготовления некоторых красок с добавлением в их состав органического связующего⁸.

По итогам обзора технико-технологического процесса создания росписей церкви Успения ХII-ХIII вв. возникает картина, в принципе хорошо известная для стенописей Древней Руси вт. пол. XII - нач XIII вв. Этот период характеризуется применением техники фреска-секко с подготовкой стен под технику чистой фрески и исполнением росписей по византийской традиции; а также применением обычных приемов разметки стен под живопись и стандартным набором красок со сравнительно несложной цветовой гаммой.

На трех фрагментах из раскопа 1994 г. в интерьере собора прослежен прием живописи вохрениями с подрумянкой по сплошному слою зеленого санкиря, что соответствует методу моделирования личного, известному по ряду памятников Византии, Древней Руси, в том числе и Владимира-Суздальской земли от сер. XII в.⁹

Некоторые сведения о стиле росписи собора ХII-ХIII вв. дают фрески на блоках, вошедших в новый объем здания. На северной грани южной межалтарной стены в 1992 г. зафиксирована роспись на нескольких квадрах постройки XIII в. Здесь хорошо читается рисунок зеленых ветвей по белому фону с широкой темно-красной филенкой, с одной стороны, и с вертикальными тонкими полосами последовательно красного, зеленого и желтого цветов - с другой¹⁰. Реалистический по трактовке орнамент перекликается с фресками храма на Протоке XII в. в Смоленске¹¹. На одном из блоков восточной плоскости в проходе из алтаря в жертвенник сохранилось изображение креста и круга красно-коричневого цвета по желтому фону всего поля фрагмента, из-за чего этот рисунок нельзя отождествить с изображением нимба и одежды святителя. Вероятнее всего, перед нами открылась декоративная ткань, украшенная фигурами и крестами. Близкие по форме кресты встречаются, к примеру на завесах церквей Смоленска ХII-ХIII вв.¹² По исследованию археологов, данный блок с фреской расположен в кладке цоколя здания XVI в.¹³ Завесы с рисунком двух полос каймы и полосой красной складки на белом фоне на кладке XIII в. (согласно передатировке по итогам последних раскопок) открыл на лопатке напротив северо-западного столба Н.Н. Воронин¹⁴. Если предположить, что квадр с фреской в межалтарном проходе использован второй или даже третий раз на своем первоначальном месте, то декорация цокольной части собора полотеничным фризом от XII до XVII вв. Окажется основной и по периметру стен для всех периодов жизни собора.

Ко времени сразу после возведения первого каменного здания, судя по приему личного письма, относится композиция Деисуса, открытая на северной стене жертвенника в раскопе 1994 г. Здесь над полом XVI в. и над каменным саркофагом без погребения в кладку XVI в. вставлены два камня с остатками живописи. Оба камня входят в один ряд, но разделены между собой камнем без росписи. На правом из них читаются два нимба в различном положении, соответствующим ракурсам полуфигур Христа и Иоанна Предтечи. Нимбы с характерной темно-красной отгранкой и с графьей почти соприкасаются. Видна только голова Предтечи в трехчетвертном повороте влево с густой шапкой волос и с бородой, в розовом хитоне и в милоти оливкового цвета. Прием письма лика - бессанкирный, характерный для XI - раннего XII вв. Детали лика прорисованы темно-красной линией по желтому фону карнации. Притенения красно-коричневым цветом и пробела, проследить которые не удалось, составляли весь набор средств лепки объема. На третьем камне едва сохранились следы белого фона, желтого нимба п красно-коричневого тона, возможно, мафория Богоматери. Пустой саркофаг и вторично использованные камни с Деисусом вероятнее всего служили отметкой памятного места древнейшего погребения. Ближайший пример изображения семифигурного Деисуса известен в Мартирьевской паперти Софии Новгородской, где он также оказался связан с погребением¹⁵.

Вышеупомянутый живописный прием письма по зеленому санкирю с наибольшей долей вероятности может быть отнесен к росписи 1187 г. или к ХIII в.

Итак, собор 1231 г. был расписан, и об этом свидетельствует фреска с растительным орнаментом in situ; украшение интерьера в 1187 г. отмечено летописью¹⁶; а Деисус над саркофагом в северной апсиде по приему личного письма мог быть исполнен в 1160-х годах по возведению первого каменного собора. На примере камней, использованных вторично, обращает на себя внимание укладка камней с живописью в сторону интерьера. Наконец, ни на одном из блоков, вынутых из раскопок, не удалось обнаружить росписей на разных сторонах камней, что соответствовало бы двум циклам строительства и росписи XII и ХIII веков. В определенной степени эта картина напоминает историю поэтапного украшения Успенского собора в XVII в.

На десяти камнях, поднятых из раскопа с юго-восточной стороны от собора, сохранились остатки первоначальной живописи. Росписи на них отличаются ограниченностью колорита, включающего только желтый, красно-коричневый и темно-серый цвет с небольшим количеством белильных высветлений сероватого тона. Сумеречность колорита на них вероятнее всего объясняется пожаром 1408 г.

К группе фресок ХII - ХIII вв. по немногим стилистическим признакам колорита и характера рисунка, а также по особенностям технологии растворов и по технике исполнения стенописей тяготеют фрагменты живописи, собранные при раскопках церкви-ротонды на соборной площади с южной стороны от церкви Успения. Строительные растворы из этого раскопа имеют более широкие хронологические рамки вплоть до XIX в.

По всей вероятности от раскопок Воронина в фондах Ростовского музея хранятся две небольшие группы-фрагментов фресок, на которые обратил мое внимание С. В. Сазанов. В одной из них есть фрагменты, идентичные по раствору и по живописи полотеничному фризу, сохранившемуся в интерьере. Другая, состоящая из 12 фрагментов, отличается ото всех известных памятников Ростова. В числе особенностей этих фрагментов - грунт толщиной ок. 3,5 см кремоватого тона со щепой, соломистыми наполнителями и, возможно, с глинистыми частицами. Тесто раствора представляет собой плотную комковатую массу. Стиль живописи на фрагментах с изображением ликов по характеру рисунка глаз, бровей, носа, бороды и по способу многослойной моделировки объема с оттушевками светло-зеленого цвета близок фрескам XIV в. в Копорье и на Ковалево¹⁷, а с другой стороны - образцам личного письма из раскопа с южной стороны Борисоглебской церкви в Ростове. В сумме данных можно предположить, что фрагменты с ликами из фондов Ростовского музея, несхожие с грунтами фресок из раскопок Борисоглебской церкви, могут принадлежать стенам Успенского собора, восстановленным после разрушений 1408 г. Подчеркнем, что принадлежность этой группы фрагментов Успенскому собору может быть подтверждена только при условии дальнейшего открытия подобных же образцов.

Опыт работы с ростовскими фресками показывает, что подробная классификация всех групп росписей возможна в уже имеющихся объемах собранного материала, но также очевидно, что эффективность выводов зависит от максимально полного сбора остатков живописных ансамблей.

1. Брюсова В. Г. Изучение и реставрация фресок Ростовского кремля // Древний Ростов. Материалы по изучению и рест. пам. архитектуры Ярославской обл. Ярославль, 1958. Вып. 1. С. 96.
2. Мельник А. Г. К проблеме датировки стенописей Успенского собора Ростова Великого // "Когда Россия молодая мужала с именем Петра. Труды Всеросс. н. конф., посвященной 300-летнему юбилею Отеч. флота. Переяславль-Залесский, 30 июня-2 июля 1992. Переяславль-Залесский, 1992. Вып. II. С. 91.
3. Мельник А. Г. Новые данные об Успенском соборе Ростова Великого // Реставрация и архитектурная археология. Новые материалы и исследования. М.: ВНИИТАГ, 1991. С. 128.
4. Иоаннисян О.М., Зыков П.Л., Леонтьев А.Е., Торшин Е.Н. Архитектурно-археологические исследования памятников древнерусского зодчества в Ростове Великом // СМР. Ростов, 1994. Вып. VI. С. 210-211.
5. Васильев Б. Г. Фрески церкви Климента 1153 года в Старой Ладоге. Автореф. соиск. уч. ст. кандидата искусствоведения. СПб., 1994. С. 5-6.
6. Филатов В. В. К истории техники стенной живописи в России // Древнерусское искусство. Художественная культура Пскова. М., 1968. С. 54.
7. Медникова Е. Ю. Заключение по результатам качественного анализа растворов и глинистых минералов из раскопок 1993 г. в Успенском соборе в Ростове Ярославском // Архив ИИМК РАН. СПб., 1993. Рукопись. Таблица.
8. Шейнина Е. Г. Методика снятия стенных росписей храма XII в. в Смоленске // КСИА. Л., 1965. Вып. 104. С. 33.
9. Артамонов М. И. Мастера Нередицы // Новгородский ист. сб. Новгород, 1939. Вып. 5. С. 33-47; Яковлева А. И. Приемы личного письма в русской живописи конца XII - начала XIII в. // Древнерусское искусство. Монументальная живопись ХI-ХVII вв. М., 1980. С. 39-40; Васильев Б. Г. Указ. соч. С. 13.
10. Иоаннисян О. М., Торшин Е. Н., Зыков П. Л. Отчет о работе архитектурно-археологической экспедиции Гос. Эрмитажа в г. Ростове Ярославской обл. в 1992,г. СПб., 1993. Рукопись. Ил. 22, 23.
11. Воронин Н. Н. Смоленская живопись ХII-ХIII вв. М., 1977. С. 132. Ил. 51.
12. Воронин Н. Н. Указ. соч. Ил. 70-73.
13. Леонтьев А.Е., Иоаннисян О.М., Торшин Е.Н., Зыков П. Л. Исследования в интерьере и у стен Успенского собора // Отчет об исследованиях памятников древнерусского зодчества в Ростове Великом. М. - СПб., 1994. Т. II. Рукопись. С. 15.
14. Иоаннисян О. М., 3ыков П. Л., Леонтьев А. Е., Торшин Е. Н. Архитектурно-археологические исследования... С. 203-204; Воронин Н. Н. Археологические исследования архитектурных памятникков Ростова // Древний Ростов. Ярославль, 1958. Вып. 1. С. 10.
15. Штендер Г. М. Деисус Мартирьевской паперти Софийского собора в Новгороде // Древнерусское искусство. Монументальная живопись ХI-ХVII в. М., 1980. С. 77-92.
16. ПСРЛ. Т. I. С. 406.
17. Васильев Б. Г. Фрески церкви Спаса Преображения в Копорье // Петербургский археологический сборник. СПб., 1994. (в печати).

Православная церковь прославляет в лике святых великих чудотворцев, дивных святителей, благоверных государей, блаженных и преподобных подвижников, просиявших своими добродетелями и молитвенными подвигами. Во время своей жизни они явились "солью" (Мф. 5, 13) Земли Русской, подвигами которых она "осолялась" и благодатно возрастала. После своей блаженной кончины святые, предстоя Престолу Божию, молитвенно ходатайствуют о своем Отечестве¹. Это Светильники Православия на Руси, возжегшиеся на церковном небосводе. "Святые суть те, кто подвигом своей действенной веры и деятельной любви осуществили в себе богоподобие и тем явили всем Божий образ, чем и привлекли к себе изобильную благодать Божию)². Пред их иконами и святыми мощами возгревалась и укреплялась православная вера наших соотечественников. В чтении их житий совершалось духовное воспитание и возрастание русского народа. Одним из таких великих подвижников Древней Руси был преподобный Даниил, переяславское похвало - "прекрасный доме Святыя Троицы... добрый пастырю, подражавый Пастыреначальнику Спасу Христу"³.

Подвизаясь первоначально в Горицкой обители, преподобный Даниил взял на себя особый подвиг Служения людям - погребение по христианскому обычаю в месте, "ниже зовется Божий дом", безродных, скончавшихся на дороге путников, убиенных и др. В книге Товит говорится: "Раздавай хлебы твои при гробе праведных" (Тов. 4, 17). Так важна милость по усопшим, добродетельное служение чему подъял на себя преподобный Даниил Переяславский, воздвигнув обитель на месте, где совершались постоянные молитвы за умерших. Один инок Горицкой обители однажды в ночи видел удивительное явление на месте погребения - множество горящих свечей и народа, участвующего в Богослужении. Из этого явствует, насколько благодатно и необходимо попечение о умерших пред Богом, у которого нет живых или мертвых, т. к, "у Него все живы" (Лк. 20, 38). В службе Преподобному об этом говорится: "Человеколюбию Товита подражали, о погребении странных промышляше и на свою раму тыя ношаше"⁴.

Однажды в Горицкой обители скончался один странник, который был погребен в скудельнице. Преподобный Даниил очень переживал, что тот не был погребен около храма и за него не будут возноситься молитвы. Кроме того, на месте скудельницы Преподобный видел однажды ночью "свет и спеша многие горяще⁵. После этого с благословения Митрополита Симона (1495-1511) он берется за богоугодное дело: устроение обители на скудельном месте. "Священник Горицкия обители именем Трифон, и последи был во иноцех Тихон советует Преподобному: "Лепо есть на том месте Божию церковь поставити во имя Всех святых, от века Богу угодивших, понеже хощеши, реч, память сотворити о многых, безчисленных душах в скудельницах сих положенных человек"⁶.

Русское благочестие знает такую традицию, когда в память почивших почитаются их небесные Покровители и предстатели пред Богом. Так, благоверный князь Димитрий Донской (+1389; пам. 18 мая) в поминовение убиенных на Куликовом поле воинов строит храм во имя Всех святых на Кулижках⁷ Когда в 1467 году Великий Новгород пережил сильное моровое поветрие, то в память скончавшихся на стенах храма праведного Симеона Богоприимца в Зверине монастыре был написан годовой круг праздников - святцы⁸.

Преподобный Даниил являет собою пример сочетания духовного и телесного врачевания приходивших к нему в обитель. Неоднократные свидетельства обращения близлежащих больных жителей находим в его Житии. "И мнози прихождаху к нему и велми ползовахуся, и мнози к нему исповедаху грехи своя. Преподобный же... яко премудрый (и) искусен врач, целяше милостивными словесы, лечебное былие прилагая и с разсуждением божественными заповедми обязуя, и многих от грех простата увещая, и покаянием исправляя"⁹. И в последующее время, когда Преподобный стал игуменом, "мнози же от гражан и от поселян, ведуще Данилово нищелюбие, приношаху нужных болящих, яка нимало собою владущих, инии же от зверий уязвляеми и еле живи бяху. И пометаху сих у манастыря тайно свои им. понеж убози суще и не имяху чим питати их и врачевати. Данил же с радостию сих в манастырь взимаше, и печашеся ими, и упокоиваше их всяческы, и сладостными словесы утешаше"¹⁰. Житие называет также одного инока обители - "Инок некий бе ученик святаго, именем Нил, родом немецкий области; навыкновение име лекарьскаго художества..."¹¹ Таким образом можно говорить о традиции врачебного искусства в обители преподобного Даниила, который своими подвигами подражал Евангельскому милосердному самарянину (Лк 10, 33-37). Историк древнерусского врачевания отмечает значимость монастырей в этом отношении. "Построенная еще при Сергии в XIV веке больница (в 71 км к северу от Москвы) впоследствии приобрела значение "образца" монастырского больничного уклада для всех монастырских больниц. Московские больничные заведения быстро возобновили давно забытый из-за татарского ига порядок внутренней жизни"¹².

Житие повествует об исцелениях, совершенных Преподобным. И. С. Воронцов, будучи воеводою в Смоленске, сильно заболел. Он вспомнил преподобного Даниила и мысленно обратился к нему за помощью. "И абие, яко забывая, зрит Данила, приседяща у него и яко облегчевающа ему болезнь.

И в том часу очистися, и уразуме болезнь отступившу от него, и здрава себе виде Даниловым посещением"¹³.

Чудесным образом больные получали исцеление от Преподобного и после его блаженной кончины, обращаясь к нему за помощью. В одном случае исцелилась некая Евдокия, которая не могла "ни единым от уд своих двигнути", затем боярский сын Иоанн, v которого была "скорбь зело люта нутренняя". Матрона Соева имела "лютую болезнь очима и ломота бе велия во очию ея", у жителя Переяславля Автонома был "во главе ... шум велий и ломота зла". Называется также лютая болезнь. нарицаемая "огневой", в другом случае "трясавицей"¹⁴. После совершения молебна у гробницы святого, испив "от кладезя воды", отходили от больных недуги¹⁵.

В обителях у делателей монашеского молитвенного подвига русские люди черпали помощь и избавление в душевных и телесных напастях. Преподобный Даниил Переяславский, подражавший библейскому Товиту и новозаветному самарянину, являет собой благодатный пример молитвенного горения в служении Богу и ближним.

1. В этом заключается молитвенное единство Церкви земной и Церкви Небесной. Его нарушение влечет да собой бедствия и страдания и нужны усиленные молитвы и покляние, чтобы восстановить его. История знает подобные примеры. В 1521 голу во время нашествия Крымского хана Махмет-Тирея одна благочестивая инокиня видела в видении, как Московские Святители износили из Кремля Владимирскую икону Богоматери, но были умолены преподобным Сергием Радонежским и Варлаамом Хутынским. В это время вся Москва усиленно молилась об избавлении от нашестия и Господь помиловал Русскую землю. В память чудесного избавления Москвы от татарского нашествия в Русской Церкви было установлено 21 мая празднование в честь Владимирской иконы Богоматери. Один духовный автор говорит, что нашествие Наполеона началось началось на Русскую землю в среду после праздника Троицы, когда по всех храмах читался Апостол из Послания к Римлянам о належащем гневе (Рим. 1. 18-27). В связи с этим он отмечает: "Мы знаем теперь конец Наполеона, зане обратилась к покаянию и вере отцов Русь Появославная. Не столько силою войск, не гением Кутузова. а искупительной жертвой святой Москвы. подъемом веры и молитвы и ...морозами и снегами лютой зимы двенадцатго года была сокрушена мощь беззаконного вершителя судеб Европы (Нилус С. Святыня под спудом. Тайны монашеского духа. Изд. Троице-Сергиевой Лавры. 1991. С. 150). Нечто подобное ппоизошло на наших глазах. В день памяти Всех святых, в Земле Российской просиявших, наших защитников и молитвенников, началась Великая Отечественная война, после чего наши соотечественники, наконец, обратились к Богу и пошли в храмы. И не погибла страна наша.
2. Булгаков С.. прот. Православие. Очерки учения Православной Церкви. Париж. 1990. - С. 261.
3. Икос службы преподобному Даниилу // Минея Апрель. Изд. Московковской Патриархии. 1985. Ч. 1. С .152.
4. 1 тропаоь 6 песни Канона // Минея Апрель. Изд. Московской Патриархии 1985. Ч. 1. С. 151. В древнейшем памятнике русской канонической письменности "Вопрошание Кирика Новгородца" также отмечается благодарность подвига погребения умерших: "Ож кости мертвых валяються где-то велика человеку тому мьзда. оже погребут их" ( Русская историческая библиотека. Т. 6 Памятники древнерусского канонического права Ч. 1 (Памятники ХI-XV в.). Изд. 2. Стб., 1908.
5. Житие преподобного Даниила. Переяславского чудотворца. Повесть о обретении мощей и чудеса его. К 400-летию Троицкого Данилова монастыря в Переяславле Залесском (5 июля 1508 г, - 15 июля 1908 г.) / Изд. проф. С, И. Смирнова, М., 1908. С. 15.
6. Там же. С. 29.
7. Сорок сороков. Альбом-указатель всех московских церквей в четырех томах / Сост. С. Звонарев. Т. 2: Центр Москвы. МСА-Ргеss. 1988. С. 147-148.
8. Герасимов Н. Н. Фрески церкви Симеона Богоприимца в Новгородском Зверине монастыре // Памятники культуры. Новые открытия Ежегодник. 1978. Л.. 1979. С. 242-266.
9. Житие преподобного Даниила Переяславского чудотворца. С. 12.
10. Там же. С. 49.
11. Там же. С. 46.
12. Богоявлинский И Н. К. Древнерусское врачевание в ХI-ХVII вв.Источники для изучения истории русской медицины. М., 1960. С. 31.
13. Житие преподобного Даниила Переяславского чудотворца. С. 59-60.
14. Под трясовицей разумеется эндемическая малярия (Богоявленский Н. А. Древнерусское врачевание в ХI.-ХVII вв. С. 178).
15. Следует также отметить, что жития отечественных подвижников являются хорошим источником для изучения врачевания на Руси. "Для истории русской медицины первоочередный интерес должны вызывать русские "Жития святых", т. е. те, редакция которых целиком принадлежала русскому авторству, в которых описаны типично русские черты, потому что весь материал для них черпался из конкретной русской действительностн" (Богоявленский Н. А. Древнерусское врачевание в ХI-ХVII вв. С. 161).

Среди чтимых святынь Ростова значительное место занимает келейная икона святого Димитрия Ростовского Богоматерь Ватопедская, которая находилась в Спасо-Яковлевском Димитриевом монастыре.

Впервые об этой иконе упоминается в книге Описание Ростовского ставропигиального первоклассного Спасо-Яковлевского Димитриева монастыря¹, изданной в 1849 г. Исследователи жизни святителя Димитрия² называют келейную икону святого с ссылкой на указанную книгу. Все последующие работы³, касающиеся Спасо-Яковлевского монастыря упоминают икону как келейный образ св. Димитрия, указывая ее местоположение в храме, подробно описывая ее драгоценную ризу. В 1916г. иеромонахом Димитрием (Воскресенским) была написана статья для журнала Приходскай жизнь⁴, которая вышла брошюрой⁵. В архиве Ростовского музея есть рукописное Сказание об этой святыне⁶ без даты создания, но по описанию событий, происходящих в Ростове, можно рукопись датировать нач. 50-х гг. XIX века. Сказание вносит некоторые подробности бытования ростовской святыни.

Согласно вышеназванным источникам, икона Богоматерь Ватопедская была привезена святителем Димитрием в Ростов при заступлении им на митрополичью кафедру 1 марта 1702 г. В молитве перед иконами, где был и Ватопедский образ, Димитрий умер в ночь на 28 октября 1709 г. Около месяца икона находилась рядом с гробом Димитрия в Успенском соборе, в похоронной процессии сопровождала его тело 25 ноября 1709 г., и в храме Зачатия Праведной Анны Яковлевского монастыря при могиле Димитрия была оставлена.

Мощи святителя Димитрия были обретены через 42 года. Все эти годы память о святителе жила в народе, и приходящие в храм приносили молитвы его келейному образу. После обретения святых мощей святителя Димитрия, до появления в храме первых икон с изображением его, именно, перед келейным образом Ватопедской Богоматери совершались молебные ей пения и панихиды по преосвященном митрополите. При описании многочисленных чудес у мощей св. Димитрия, часто упоминался и образ Богоматери Ватопедской, которой как и Димитрию, возносились горячие молитвы паломников.

В первом упоминании 1849 г. келейная икона святителя находилась на западной стороне правого столба Зачатьевского храма, т. е. обращена была в сторону раки с мощами святого. Видимо, там она находилась более 100 лет, со времени захоронения Димитрия. Жемчужная риза украшена во многих местах алмазами и разноцветными яхонтами, сребропозлащенный венец и корона убраны драгоценными камнями⁷. Оклад был пожертвован Анной Алексеевной Орловой-Чесменской (1785-1848). В 1849 г. потомственный почетный гражданин купец 1 гильдии Никита Харитонович Быков (1800 - не ранее 1873 гг.) по благословению архимандрита Поликарпа собственным иждивением устроил особый деревянный киот на постаменте, украсил киот мелкою богатою резьбою, увенчал короною и другими царскими атрибутами⁸. Киот на постаменте был поставлен у южного столпа прямо к лицу святителя Димитрия, открыто почивающего в раке. Но в ярмарочные и праздничные дни было очень много богомольцев, желающих приложиться к образу Богоматери, и киот с иконою был перенесен к алтарю, близ южного угла иконостаса. У иконы появляется свое место в храме, уже не рядом с Димитрием. В 1848-1849 гг. икона Богоматерь Ватопедская, как высокочтимая святыня Ростова, участвует в крестных ходах, наравне с другой святыней города - Богоматерью Владимирской по случаю вспышки холеры в Ростовe. В начале 1 850-х годах создается Сказание об иконе. Все это говорит о выделении келейной иконы святителя Димитрия в самостоятельную святыню обители и города. Несколько позднее чудотворную икону Ватопедской Богоматери помещают над царскими вратами соборного храма монастыря. По воскресным дням после вечерни икону на ремнях спускали вниз, перед нею читали акафист, привлекающий множество богомольцев. В начале XX века создается ряд копий с чудотворной иконы, во многих храмах города появляются списки с Яковлевской святыни. Копии с иконы Богоматери Ватопедской были приподнесены императрице Александре Федоровне в 1913 г. во время приезда августейшей семьи в Ростов, чуть позднее такая же копия со святыни Яковлевской обители была подарена приехавшей на богомолье великой княгине Елизавете Федоровне⁹. Особое почитание иконы оформляется в создание придела во имя иконы Ватопедской Богоматери в 1916 г. в Яковлевском храме монастыря.

В первой четверти XX века в монастыре было 9 изображений Богоматери Ватопедской¹⁰. Сама святыня находилась над царскими вратами храма Зачатия Праведной Анны. В этом же соборном храме было еще две иконы Богоматери Ватопедской: в местном ряду и позади настоятельского места, т. е. она обращена к раке с мощами Димитрия. В храме святителя Димитрия, куда с 1909 года на лето переносили мощи святого, над ракой находилась копия с чудотворного образа. В этом же храме в приделе святителя Николая на передней мраморной доске престола было изображение Богоматери Ватопедской. Такое же изображение на мраморной доске было и на престоле в приделе, посвященном иконе Богоматери Ватопедской в церкви святителя Иакова. На восточной стене и местном ряду придела были изображения Богоматери Ватопедской. На паперти Яковлевского храма в киоте находилась большая икона Богоматери Ватопедской.

Eсли в литературе святыня Яковлевского монастыря впервые упоминается в 1849 году, то в иконах святителя Димитрия ее можно видеть во второй пол. XVIII века, т. е. вскоре после причисления Димитрия к лику святых (1757), очевидно, в числе первых изображений святителя¹¹. Наличие образа Богоматери Ватопедской в иконах святителя Димитрия прослеживается почти во всех изображениях святого¹². С середины XIX века, ко времени выделения самостоятельной святыни обители, изображения Спасо-Яковлевского монастыря осеняются образом Богоматери Ватопедской¹³. В период наивысшего расцвета монастыря главными святынями обители были святые мощи Божиих Угодников святителей Иакова и Димитрия и чудотворная икона Богоматерь Ватопедская. Последнее упоминание о келейной иконе Димитрия находим в архивных документах 20-х гг.¹⁴ Владыка Иосиф в 1925, 1926 гг. обращается в милицию с просьбой разрешить крестные ходы по Ростовскому уезду с Ватопедской иконой Божией Матери и образом святителя Димитрия.

Монастырь был закрыт в 1929 г. И хотя все храмы монастыря были переданы Ростовскому музею, иконы в музей из Яковлевского монастыря в 1930-е годы не поступали. В музейном иконном собрании есть только одна икона этой иконографии¹⁵, поступившая в музей в 1909 г. от Молодцыгина. Икона интересна не только редким изображением святыни, но надписью на обороте: Благословение Всечестнейшего и Всепочтеннейшего Отца Амфилохия в 18 день февраля 1822 г.. При работе над данной темой была найдена икона Богоматерь Ватопедская, которая находилась на паперти Яковлевского храма в киоте. Сейчас эта икона находится в приделе ц. Толгcкой Богоматери в Ростовe. Судьба же самой святыни долгое время была неизвестна. В 1963 году она была взята¹⁶ из закрытой церкви Успения Дивной Горы архиепископом Ярославским и Ростовским Никодимом (Ротовым)¹⁷ Сейчас находится у митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия¹⁸. Икона реставрирована. Имеются вставки левкаса, тонировки, прописи. На данном этапе изучения икона Ватопедской Божией Матери, как мы полагаем, близка к московским иконам первой пол. - середины XVI века, так называемым зеленофонным, которые выделяются типологически в особую группу. И хотя этот тип существует и выходит в рамки второй пол. XVI в., наша икона ближе именно к произведениям пер. пол.- сер. XVI в. Сравним нашу икону с иконами Богоматерь Тихвинская и Никола из музея им. А. Рублева, происходящими из Дмитровского Успенского собора. Г. В. Попов их датирует втoр. четв. ХVI в., Салтыков А. А. - сер. XVI в., Смирнова Э. С. - втoр. четв. - сер. XVI в.¹⁹ По сравнению с вышеназванными иконами в иконе Ватопедской Богоматери есть ощущение некого драматизма, что, возможно, связано с литературной программой. Иконография иконы идет из Афона, из Bатопедского монастыря, основание которого восходит еще ко временам царя Константина. Предание²⁰ гласит, что в 807 году в Ватопедском монастыре Богоматерь на иконе предупредила настоятеля монастыря о готовящемся нападении на обитель разбойников. Настоятель услышал голос от иконы и увидел ожившее лицо Богоматери и младенца Христа, который рукой прикрывал ее уста, требуя наказание монахам. Но Богоматерь, стараясь держать своею рукою руку сына, уклоняясь от него, снова произнесла настоятелю предупреждение, чем спасла обитель и иноков. В отличие от иконы Ватопедской обители²¹ на иконе Яковлевского монастыря младенец сидит на правой руке Богоматери, т. е. здесь зеркальное изображение. В иконах Ватопедской Богоматери и Богоматери Тихвинской близки рисунки спокойно выстроенного контура. Близко и личное, выполненное без резких движков. Абрис лица Богоматери в той и другой иконах классически московский. Близка графичность деталей: организация ритма каймы мафория вокруг лика Марии, контуры век и подглазных теней, придающие взгляду особую остроту. Внутренняя энергия ликов, характерная для этих икон, внешне более выявлена в иконе Богоматерь Ватопедская. В той и другой иконе глаза разного размера и разноцентричны, в Ватопедской эта особенность чуть преувеличена. Тонко сгармонированы отношения зеленого прозрачного фона с коричневым и охристым. Зеленый фон требует деликатности в колорите, здесь не может быть ярких вспышек открытого цвета. Самые интенсивные цветовые пятна в общем спокойном колорите той и другой иконы - узкие синие полоски чепца Марии и рукава платья. Аналогично решен и колорит иконы с изображением Николы. Фигура святого написана так же плотно, рисунок упругий. Тонко проработаны детали. Особенно тщательно выполнен лик, в котором ощутимы нотки драматизма и аскетического осмысления образа²². Здесь есть некоторые признаки, отличающие работы мастеров грозненской эпохи. Отсвет грозненского искусства есть и в иконе ВатопедскойБогоматери. Но именно отсвет, здесь еще нет той предельной обнаженности, трагичности, характерной для искусства эпохи Ивана Грозного.

Иконография Ватопедской Богоматери относится к редким. В самых крупных иконных собраниях России иконы данной иконографии нам неизвестны. На сегодняшний день это самая ранняя иконография Богоматери Ватопедской. Появление изображения Афонской святыни в пер. пол. - сер. XVI века в московском искусстве неслучайно. Сношения Древней Руси с православным Востоком были всегда. В Русских летописях неоднократно указывается на приезд греков в Москву за милостыней, которой великие князья щедро наделяли во все времена²³. В 1515 г., с такими возвращающимися с милостынею из Москвы старцами, на Афон прибыли послы великого князя Василия III. Кроме грамот с уведомлением посылки милостыни на Афон и прошения молитв, была отправлена особая грамота к Афонскому Протату, где великий князь просил прислать переводчика книжнаво на время. Через три года послы вернулись вместе с переводчиком Максимом Греком²⁴. Максим Грек пришел на Русь во второй половине жизненного пути, ему было более 40 лет. В конце XV в., будучи монахом доминиканского монастыря во Флоренции, он был в центре богословской жизни Италии. В 1505 г. он навсегда покидает Запад и католичество и направляется на Афон, духовный центр восточного православия. В 1505 году он стал православным монахом в Ватопедском Благовещенском монастыре. Позднее, в одном из посланий к Ивану Грозному. Максим вспоминает о своем десятилетнем пребывании в Ватопеде, принесшем ему душевное и телесное успокоение. В Москве ватопедский монах с необычной судьбой и широкими знаниями сразу же привлекает внимание современников. Его келья становится притягательным духовным центром, где собирались любители знания спираться меж себя о книжном. Максим Грек постепенно втягивается в самую гущу событий в связи со спором об устройстве монастырей и их владений. Он пишет несколько произведений об устройстве Афонских монастырей. А. И. Иванов²⁵, исследователь творчества Максима Грека, приписывает ему 9 произведений, посвященных Афону. Позднейшие исследователи считают, что атрибуции Иванова далеко не все убедительны, что часть произведений, приписываемых Ивановым Максиму Греку, есть сочинения других авторов, анонимных. Как установлено Буланиным²⁶ Повесть о Ватопедском монастыре была известна на Руси еще во втoр. пол. XV века, но широкое распространение она получила в XVI столетии. В 60-е гг. XVI века интерес к Афону и афонским монастырям связан с пребыванием в Москве в течение двух лет трех игуменов со старцами из Афонских монастырей²⁷. По просьбе митрополита Макария они создали Сказание о святой горе Афонской.

Таким образом, внимание к Афонским монастырям, к общехристианским святыням и, в частности, к Ватопеду, на Руси прослеживается в литературе, письменности от зрелого XV до 60-х гг. XVI вв., но вспыхивает этот интерес, подъем его связан с появлением на Руси монаха от Ватопеда Максима Грека, с его широкой деятельностью с 1517 до сер. XVI в. При всей своей активной переводческой и публицистической деятельности на Руси, Максим Грек всегда жил с мыслью о возвращении в родную обитель. Во времена наивысшей славы, периодов гонений и послаблений. Максим Грек постоянно просит отпустить его в Ватопедскую обитель. В послании к Петру Шуйскому 1542 г. Максим Грек, прося снять с него отлучение и вернуть в Ватопед, как заслугу подчеркивает яже с мною оттуда пришедшие книги греческыя. Видимо, речь идет не только о том, что благодаря переводам Максима многие греческие книги стали известны русскому читателю, но и о греческих книгах, привезенных с собою книжником с Ватопеда. Максим Грек, воспитанный и долгие годы пребывавший в католичестве с особым культом Мадонны, на всю жизнь сохранил особое благоговейное отношение к образу Богородицы.

В пер. трети XVI века создана икона Богоматерь Одигитрия. Еще Г. В. Попов²⁸ в 1973 г. обратил внимание на ее необычную иконографию, а в 1988 г. на научной конференции в Новгороде научный сотрудник музея им. А. Рублева Л.П. Тарасенко убедительно рассмотрела эту иконографию как Богоматерь Ктиторскую (Алтарницу), список со второй святыни Ватопеда²⁹.

Таким образом, в пер. пол. XVI века на Руси в московском искусстве создаются иконы с изображением двух главных святынь Ватопедского монастыря. Богоматери Ктиторской и Богоматери Ватопедской и, вполне возможно, что создание их, появление на Руси связано с деятельностью и жизнью, пусть косвенно, монаха от Ватопеда Максима Грека³⁰. Зеркальность композиции Иконы Яковлевского монастыря по отношению к Ватопедской святыне, вернее всего связана с тем, что иконография была еще неизвестной и иконописец не разобрался с калькой.

Откуда у святителя Димитрия могла появиться эта икона? В первой книге о Спасо-Яковлевском монастыре 1849 г. нет сообщений о происхождении иконы. Наиболее широко распространено предание, что келейная икона Богоматерь Ватопедская - родительское благословение святителя. В литературе об этом впервые пишет А. А. Титов³¹ в 1900 г. Затем во всех упоминаниях о Спасо-Яковлевском монастыре³² икона связана с родительским благословением. Так же ее рассматривает и о. Димитрий³³. Здесь же в сноске³⁴ он приводит еще одно предание: 13 сентября 1689 г. во время пребывания святителя Димитрия в Троице-Сергиевой Лавре в свите гетмана Ивана Мазепы, находившийся здесь же патриарх Иоаким благословил его образом Божией Матери в окладе за труд составления житий святых, в котором и думают видеть Ватопедский образ. О патриаршьем благословении Димитрия образом Божией Матери в окладе упоминается и в Дневных записках святителя³⁵. Не исключено, что благословением патриарха могла быть икона Богоматерь Ватопедская. Не удивительно, что Димитрий ее не называет: икона потемнела под олифой, находилась под окладом, иконография ее была редкой.

Если автор книги 1849 года ничего не сообщил о происхождении иконы, то в Сказании..., созданном в 1850-е гг., т. е. через несколько лет, автор приводит событие появления у Димитрия иконы, которое подробно описано в его дневнике: 1700 год Декабря 16, из великой церкви Печерской, из великого алтаря, прислан ко мне на благословение образ пресвятая Богородицы Московской, прислал преподобный господин отец ИОАСАФ Кроковский, архимандрит с братиею. О сем образе таковая повесть: благочестивый царь и Великий князь Алексей Михайлович прислал оную святую икону преосвященному митрополиту Киевскому Петру Могиле...³⁶. Митрополит Петр Могила (1596-1647) возглавлял Киевскую церковь 1633-1647 гг. Именно им была задумана колоссальная работа по составлению житий святых, которые он не успел составить из-за смерти, и что исполнил Димитрий Ростовский. Петр Могила избран Киевским митрополитом (1633) с сохранением лаврского архимандритства, поэтому икона, подаренная царем Алексеем Михайловичем, после смерти Петра Могилы осталась в Киево-Печерской Лавре и находилась в алтаре соборного храма. В дневнике святитель Димитрий называет икону московской. Видимо, это связано не с иконографией (такой иконографии нет), а с происхождением (от царского двора). К тому же, буквально, за пять лет до этого события Киевская митрополия была присоединена к Московской церкви, до того она относилась к Константинопольскому патриархату. Присоединение к Москве было воспринято киевским духовенством без большой радости, и в литературе еще долго прослеживается противопоставление киевского и московского. Этим, видимо, объясняется название иконы московской. И здесь тоже есть основания предполагать, что подарок царя, а затем благословение Димитрию могла быть икона Ватопедская Богоматерь. И у предания как родительское благословение есть тоже своя правда, пусть и не подкрепленная каким-то конкретным событием. Таким образом, нельзя исключить ни одно из преданий.

Келейная икона святителя Димитрия Ростовского Богоматерь Ватопедская, привезенная в Ростов митрополитом, бывшая при жизни в его келье, оставленная при гробе святителя, с прославлением святых мощей Димитрия выделяется в отдельную святыню обители и Ростова. Изображение чудотворного образа Богоматери Ватопедской можно видеть в иконах святителя Димитрия и при изображении Спасо-Яковлевского монастыря. Икона Богоматерь Ватопедская относится к редким иконографиям, но здесь в Ростовe списки со святыни были широко распространены³⁷. Как художественное произведение икона относится к произведениям московской живописи пер. пол. - сер. ХVI в. и создание ее могло быть связано с жизнью и деятельностью монаха от Ватопеда Максима Грека.

1. Описание Ростовского ставропигиального первоклассного Спасо-Яковлевского Димитриева монастыря и приписанного к нему Спасского, что на песках. СПб., 1849. С. 20.
2. Шляпкин И. А. Св. Димитрий Ростовский и его время (1651-1709). СПб., 1891. С. 291.
3. Нечаев В. Святой Димитрий, митрополит Ростовский. Изд. 2-е.М., 1910.
4. Успенский Н. А. Путеводитель по святыням древнего Ростова Великого. Сергиев Посад. 1913. С. 23. Титов А. А. Спасо-Яковлевский Димитриевский монастырь в городе Ростове Ярославской губернии. М., 1911. С. 76-77.
5. Приходская жизнь, 1916.
6. И. Димитрий (Воскресенский). Благодатная святыня Спасо-Иаковле-Димитриева Ростовского монастыря - Ватопедская икона Богоматери, принадлежавшая Святителю Димитрию. Ярославль. 1916.
7. Сказание об иконе Божией Матери Ватопедской Димитрия митрополита ростовского келейной, находящейся в соборном храме Яковлевского монастыря. РЯМЗ, Р-813.
8. Описание... С. 20.
9. Сказание..., лл. 7, 7 об.
10. Вахрина В. И. Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь в Ростове Великом. М., 1994. С. 80.
11. РЯ АХМЗ, А-1035.
12. Икона Димитрий Ростовский, З-я четв. XVIII в., дерево темпера. И-199, РЯ АХМЗ.
13. Неизвестный художник. Портрет митрополита Димитрия. Втор.пол. XVIII в., дер. масло, Ж-440, РЯ АХМЗ. Крест напрестольный. 60-е гг. XVIII в., серебро, чернь. КП-11902, РЯ АХМЗ
14. Вид Яковлевского монастыря, втор. пол. XIX в., финифть, Ф-934, РЯ АХМЗ. Св. Иаков и Димитрий, втор. пол. XIX в., финифть, Ф-1700, РЯ АХМЗ
15. РФ ГАЯО, Р-6. оп. 1, д. 55.
16. Икона Богоматерь Ватопедская, нач. XIX в., дер., темпера, И-192, РЯ АХМЗ.
17. Сведения о том, что икона была взята владыкой Никодимом в 1963 г., сообщил мне В. Н. Сергеев в 1978 г., тогда научный сотрудник музея им. А. Рублева.
18. Митрополит Никодим (Ротов) 1929-1978; епископ Ярославский и Ростовский в 1960-1963 гг.
19. Автор статьи выражает чувство признательности вдадыке Ювеналию за предоставленную возможность сфотографировать икону. Публикацию иконы см.: Вахрина В. И. Указ. соч. С. 39.
20. Попов Г. В. Художественная жизнь Димитрова в ХV-ХVI вв. М., 1973, С. 130. Салтыков А. А. Музей древнерусского искусства имени Андрея Рублева. 1989. С. 38. Смирнова Э. С. Московская икона ХV-ХVII веков. Л., 1988. С. 39.
21. Письмо Святогорца к друзьям своим о Святой горе Афонской. СПб., 1873. изд. 5-е. С. 203-206.
22. Кондаков Н. П. Иконография Богоматери. СПб., 1911. С. 165-168. Кондаков Н. П. Иконография Богоматери. Связи греческой и русской иконописи с итальянской живописью раннего Возрождения. СПб. 1910. С. 165-167. В сноске на стр. 174 упоминается икона Яковлевскогo монастыря.
23. Попов Г. В. Указ. соч. С. 130.
24. ПCРЛ, СПб., 1858, т. 8. С. 233, 247. 259.
25. О Максиме Греке: Белокуров С. А. О библиотеке московских государей в XVI столетии. М., 1898. Дунаев Б. И. Максим Грек и греческая идея на Руси в XVI веке. М., 1916. Иконников В. С. Максим Грек и его время Изд. 2-е. Киев, 1915. Иванов А. И. Литературное наследие Максима Грека. Л., 1969. Синицына Н. В. Максим Грек в России. М., 1977.
26. Иванов. Указ. соч.
27. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Ч. 2. Л., 1986. С. 89-98.
28. Словарь... С. 389-390.
29. Попов Г. В. Указ. соч. С. 122.
30. Тарасенко Л. Л. Иконография Богоматери Ктиторской в древнерусской живописи и литературе. Тезисы доклада. - Резюме сообщений XVIII Международного конгресса византинистов. М. 1991. С. 1142-1143.
31. День памяти преподобного Максима Грека и ватопедских святынь - икон Богоматерь Ватопедская и Богоматерь Криторская - чтится церковью в один день, 21 января (ст. ст.).
32. Титов А. А. Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь в городе Ростовe, Ярославской губ., М., 1900. С. 8-9.
33. Титов А. А. Указ. соч. 1911. С. 76-77; Успенский Б. А. Указ. соч. С. 23 и др.
34. И. Димитрий (Воскресенский). Указ. соч.
35. Там же. С. 7.
36. Сочинения святого Димитрия, митрополита Ростовского. Ч. 1. Изд. 7-е. М., 1848. С. 489-490.
37. Там же. С. 499-500.
38. В алтаре собора Рождественского монастыря Ростова находилась икона, список со святыни Яковлевского монастыря иконы Богоматерь Ватопедская. См.: Израилев А. Ростовский Ярославской губернии Рождественский третьеклассный женский монастырь. СПб., 1899. С. 10.

Высокий иконостас, по общему мнению - это одно из центральных явлений русской средневековой культуры. Естественно, что вопросы его истории и типологии с давних пор привлекали внимание исследователей¹. Особо в данном отношении следует выделить работы последних лет С. В. Филатова и В. М. Сорокатого². Согласно С. В. Филатову, который во многом следует за предшествующими авторами, иконостасы ХV-ХVI вв. условно можно разделить на следующие четыре типа:
1. Двухъярусный иконостас, состоявший из местного и деисусного чинов.
2. Трехъярусный, включавший в себя либо местный, деисусный и праздничный чины, либо вместо праздничного такой иконостас завершался пророческим чином.
3. Четырехъярусный, состоявший из местного, деисусного, праздничного и пророческого чинов.
4. Пятиярусный, который, кроме чинов последнего типа имел дополнительный праотеческий чин³.

В свете введенного в оборот в недавнее время большого фактического материала, касающегося отдельных иконостасов ХV-ХVII вв., данная типология нуждается в последующей дифференциации. В настоящей работе мы попытаемся проследить историю и установить типологию только тех иконостасов, которые имели так называемую полную схему, то есть состояли из четырех или пяти ярусов. В последующем только такие иконостасы мы и будем называть высокими, подразумевая под этим термином не физическую высоту алтарной преграды, а упомянутую полноту ее схемы. Условно верхней хронологической границей нашего исследования принята середина XVII в., когда стали происходить многочисленные изменения в традиционной структуре высокого иконостаса. Будут также нами привлекаться отдельные памятники, относящиеся ко второй половине XVII в., но восходящие к более раннему времени.

Известно, что старейшим фрагментарно дошедшим до нас русским высоким иконостасом является созданный в 1408 г. для владимирского Успенского собора иконостас, первоначально включавший в себя, кроме местных икон, полнофигурный деисусный, праздничный и поясной пророческий чины⁴.

Важно подчеркнуть следующее. Во-первых, до сей поры не обнаружено никаких данных о наличии иконостасов столь полного состава в более раннее время. Во-вторых, этот иконостас возник в главной соборной церкви тогдашней русской митрополии. По-видимому, данные обстоятельства свидетельствуют в пользу предположения о том, что он был первым русским четырехъярусным иконостасом. Думается, несомненное новшество, которое представлял тогда такой иконостас, могло возникнуть лишь с санкции высшей церковной власти, и появление его в главном храме митрополии с Предельной наглядностью олицетворяло эту санкцию.

Характерной чертой владимирского иконостаса является его пропорциональная схема. Деисусные иконы имеют высоту 317 см, праздничмые - 125 см, и пророческие первоначально, по расчетам М. А. Ильина, - 165 см. Явное превосходство по вертикальным размерам деисусного чина над остальными чинами свидетельствует о его иерархическом господстве в данном иконостасе, т. е. основная идея владимирского иконостаса выражалась деисусным чином.

Небольшое различие в вертикальных размерах праздничного и пророческого чинов вряд ли имело содержательное значение. Скорее всего, несколько большие вертикальные размеры икон пророческого ряда при взгляде снизу скрадывались, и они казались почти равными по высоте иконам праздничного ряда. И, как свидетельствуют сохранившиеся иконы иконостасов ХV-ХVI вв., по традиции, существовавшей в ту эпоху, иконы праздничного и пророческого чинов иконостасов данного типа должны были иметь примерно равные высоты. Так, например, равны по высоте праздничные и пророческие иконы иконостаса конца XV - начала XVI вв. Никольской церкви в Гостинополье⁵, а в иконостасе Успенского собора Кирилло-Белозерского монастыря 1497 г. пророческие иконы даже чуть меньше по высоте, чем праздничные⁶. Но все-таки в большинстве иконостасов пророческие иконы несколько выше праздничных.

На наш взгляд, два основных фактора, имевших содержательный характер, являются определяющими для отнесения высоких иконостасов к тому или иному типу:
1) Пропорциональная схема.
2) Важнейшие особенности иконографии отдельных чинов, точнее - какие изображения в них представлены, полнофигурные или поясные.

Во владимирском иконостасе 1408 г. уже отчетливо присутствуют все характернейшие черты первого типа высокого иконостаса. Единственным отличием от большинства последующих иконостасов этого типа является то, что владимирский иконостас был расчленен подкупольными столбами, то есть он не был сомкнутым. Полагают, что один из первых или самый первый сомкнутый иконостас данного типа появился около 1427 г. в Троицком соборе Троице-Сергиева монастыря. Таким образом, в троицком иконостасе мы видим вполне завершенный вариант первого типа высокого иконостаса. Уже не раз отмечалось, что по образцу владимирского и троицкого иконостасов создавались некоторые иконостасы ХV-ХVI вв. В частности, владимирский иконостас послужил образцом для иконостаса 1481 г. Успенского собора Московского Кремля⁷ и иконостаса 1497 г. Успенского собора Кирилло-Белозерского монастыря⁸. Наличие одного и того же типа высокого иконостаса в трех важнейших храмах России - в Успенских владимирском и московском, а также Троицком Троице-Сергиева монастыря - определило широчайшее распространение этого типа в XV-ХVI вв. Кроме указанных к первому типу можно отнести так называемый кашинский иконостас середины XV в.⁹, иконостас конца XV - самого начала XVI в. Никольской церкви села Гостинополье близ Новгорода¹⁰, иконостас 1502-1503 гг. собора Ферапонтова монастыря¹¹, иконостас XVI в. собора новгородского Хутынского монастыря¹², иконостас XVI в. тихвинского Успенского собора¹³, иконостас около 1570 г. соловецкого Преображенского собора¹⁴, иконостас XVI в. (?) церкви Иоакима и Анны новгородского Софийского двора¹⁵, иконостас второй половины XVI в. церкви села Спасского близ Переславля-Залесского¹⁶. Этот список можно было бы продолжать. Но и его достаточно для утверждения о том, что первый или, условно говоря, владимирский тип иконостаса являлся наиболее распространенным и даже господствующим в ХV-ХVI вв., конечно, только среди высоких иконостасов¹⁷.

Но и он не был единственным типом четырехъярусного иконостаса. Как документально установлено, в 1485 г. Дионисием для Успенского собора Иосифа-Волоколамского монастыря был создан иконостас, состоявший из местного, поясного деисусного, праздничного и поясного пророческого чинов¹⁸. Ныне трудно сказать, был ли этот иконостас первым в России или восходил к более ранней традиции. К сожалению, он не дошел до наших дней. Однако сохранилось, по крайнeй мере, два подобных иконостаса: в Успенском соборе Белозерска (середина XVI в.)¹⁹ и в церкви Иоанна Лествичника (вторая пол. XVI в. ?) Кирилло-Белозерского монастыря²⁰. У обоих этих иконостасов, хотя иконы деисуса и поясные, пропорциональные соотношения между высотой деисусного, праздничного и пророческого чинов примерно те же, что и у иконостасов первого типа. Можно думать, что и иконостас 1485 г. Иосифо-Волоколамского монастыря имел ту же пропорциональную схему. Об этом косвенно свидетельствует то, что в описях монастыря его поясной деисус называется большим²¹. Таким образом, во втором типе высокого иконостаса господствующая роль отведена деисусному чину. Этот второй тип иконостаса отличается от первого типа только характером иконографии деисуса. Поэтому можно предположить, что второй тип высокого иконостаса - назовем его условно волоцким - возник не самостоятельно, а появился в результате переработки первого типа высокого иконостаса.

Третий тип четырехъярусного иконостаса, по-видимому, впервые возник в новгородском Софийском соборе путем добавления к более древнему полнофигурному деисусному чину и праздникам полнофигурного пророческого чина в начале XVI в. Предположение о том, что последний возник в 1509 г., не подтверждено документально²². Несомненно, появление полнофигурного пророческого ряда высотой лишь немногим менее деисусных икон существенно изменило идею высокого иконостаса, в одинаковой мере присущую первым двум его типам. В третьем типе иконостаса деисус уже не обладает абсолютным господством. А это значит, что изначальная новозаветная идея иконостаса была здесь существенно потеснена, так сказать, ветхозаветной идеей, олицетворяемой пророческим чином.

По всей видимости, третий тип высокого иконостаса не был широко распространен в XVI в., хотя именно такой иконостас был создан в московском Благовещенском соборе в середине ХVI в.

Пропорциональные соотношения в третьем типе высокого иконостаса между полнофигурными иконами деисуса и праздниками, подобные соответствующим соотношениям в первом типе высокого иконостаса, позволяют предположить, что третий тип высокого иконостаса происходит от первого типа.

Далее мы подходим к проблеме появления в высоком иконостасе праотеческого чина, которая до сей поры является одной из самых спорных в науке. Одни исследователи предполагали, что праотеческий чин появился в начале XVI в.²³ Другие - что в начале XV в. - в эпоху Андрея Рублева²⁴. Г. В. Попов относит его к середине XVI в.²⁵ С. В. Филатов, а за ним В. М. Сорокатый, рассмотрев большой объем письменных источников XVI - начала XVII вв., присоединились к последнему мнению²⁶. Однако анализ приводимых ими документов свидетельствует, что до сей поры не найдено ни одного письменного источника, который бы прямо указывал на появление праотеческого чина именно в середине XVI в.²⁷ Не cуществует и праотеческих иконостасных чинов этого времени²⁸.

Мы знаем достоверно лишь о создании двух праотеческих чинов по заказу Бориса Годунова: для иконостаса Смоленского собора Новодевичьего монастыря в 1598 г.²⁹ и для иконостаса Троицкого собора в Троице-Сергиеве монастыре в 1599-1600 гг.³⁰ Источники же самого конца XVI - начала ХVIIвв. показывают, что в это время иконостасы с праотеческим чином в России были довольно редким явлением³¹. Широкое распространение их приходится уже на эпоху, наступившую после Смутного времени, т. е. на вторую четверть - середину ХVII в.

С появлением праотеческого ряда в иконостасе еще более усилилась ветхозаветная тема, и уже не раз отмечалось, что такой иконостас как бы представлял всю библейскую историю, правда, весьма специфически понятую. Пожалуй, именно данное качество пятиярусного иконостаса и позволяет приблизиться к пониманию причин его появления.

В 1580-1581 гг. произошло событие исключительного значения - Иваном Федоровым была Напечатана Острожская Библия. Впервые русский читатель получил сведенные воедино все библейские тексты.

Легко заметить, что пятиярусный иконостас изоморфен полному тексту Библии. Вряд ли это случайно. Скорее всего, распространение в России Острожской Библии³² стало одной из основных причин появления идеи пятиярусного иконостаса с праотеческим чином. Следовательно, иконостас с праотеческим чином возник, видимо, после 1581 г. Возвращаясь назад, можно предположить, что идея полнофигурного пророческого чина иконостаса новгородского Софийского собора была рождена под влиянием рукописной Геннадиевcкoй Библии 1499 г.

Существовавшие до 1581 г. три типа четырехъярусного иконостаса породили 5 типов иконостасов пятиярусных.

Надо полагать, от третьего типа четырехъярусного иконостаса произошло два типа пятиярусных иконостасов. Первый из них имел кроме местных икон полнофигурный деисусный, праздничный, полнофигурный пророческий и полнофигурный праотеческий чины. Наиболее ранним известным иконостасом такого типа, по-видимому, является дошедший до нас, правда, в перестроенном виде, иконостас 1598 г. Смоленского собора Новодевичьего монастыря. Второй тип - представлен местным, полнофигурным деисусным, праздничным, полнофигурным пророческим и поясным праотеческим чинами. Судя по описи 1601 г. Кирилло-Белозерского монастыря, к данному типу принадлежал иконостас придельной церкви Кирилла Белозерского³³, возникший, очевидно, между временем освящения указанного придела в 1587 г. и временем составления описи 1601 г., т. е. в конце XVI в. Более ранние подобные иконостасы нам неизвестны. К тому же типу принадлежат дошедшие до нас иконостасы Благовещенского собора Московского Кремля и Софийского собора в Новгороде.

От первого типа четырехъярусного иконостаса происходит третий тип пятиярусного, состоящий из местного, полнофигурного деисусного, праздничного, поясного пророческого и полнофигурного праотеческого чинов. Одним из первых иконостасов такого типа, видимо, стал иконостас Троицкого собора Троице-Сергиева монастыря, после добавления к его древней четырехъярусной части в 1599-1600 гг. праотеческого яруса.

По всей видимости, от первого же типа происходил еще один тип пятиярусного иконостаса - состоявший из местного, полнофигурного деисусного, праздничного, поясного пророческого и поясного праотеческого чинов. Таков иконостас Георгиевской деревянной церкви (1651 г.) Покшенгского погоста Архангельской губернии³⁴. Возможно, подобным же иконостасом в третьей четверти XVII в. являлся иконостас ростовского Успенского собора. Об этом свидетельствует то, что расстояние между тяблами, предназначавшимися для крепления праотеческого чина этого иконостаса, почти такое же, как расстояние между тяблами, в которых крепился, по-видимому, поясной пророческий чин³⁵.

Наконец, от второго типа четырехъярусного иконостаса произошел пятый тип пятиярусного, он состоял из местного, поясного деисусного, праздничного, поясного пророческого и поясного праотеческого чинов. Таков сохранившийся в перестроенном виде иконостас в Успенском соборе Белозерска³⁶ (иконы его праотечеокого чина отнесены О. В. Лелековой к концу XVII в.).

Предварительно время возникновения последних двух типов датируем концом XVI - серединой XVII вв.

Как видим, в пятиярусном иконостасе идея деисуса потеряла господствующее положение, потесненная идеями, выраженными в пророческом и праотеческом чинах, т. е. ветхозаветной идеей.

Особенно справедлив этот вывод для иконостаса с полнофигурным деисусным, праздничным, полнофигурным пророческим и праотеческим чинами. Одним из наиболее характерных памятников такого типа является дошедший до нас иконостас московского Успенского собора середины XVII в. В нем высота икон деисуса примерно равняется высотам икон пророческого и праотеческого чинов.

Итак, на настоящем уровне знания можно считать, что в России XV - середины XVII в. бытовало три типа четырехъярусных и пять типов пятиярусных иконостасов³⁷.

1. Голубинский Е. История алтарной преграды или иконостаса в православных церквах // Православное обозрение. М., 1872. Второе полугодие, № 7-12; Сперовский Н. Старинные русские иконостасы. СПб., 1893; Голубинский Е. История русской церкви // Чтения в императорском обществе истории и древностей Российских. М., 1904. Кн. 2. С. 195-207; Успенский Л. А. Вопрос иконостаса // Вестник Русского западно-европейского патриаршего экзархата. Париж, 1963. № 44. С. 223-255; Ильин М. А. Иконостас Успенского собора во Владимире Андрея Рублева // Древнерусское искусство. Художественная культура Москвы и прилегающих к ней княжеств. ХIV-ХVI вв. М., 1970. С. 29-40; Бетин Л. В. Об архитектурной композиции древнерусских высоких иконостасов // Древнерусское искусство. Художественная культура Москвы и прилегающих к ней княжеств. ХIV-ХVI вв. М., 1970. С. 41-56; Его же. Исторические основы древнерусского высокого иконостаса // Там же. С. 57-72.
2. Филатов С. В. Проблемы взаимодействия станковой и монументальной живописи в памятниках архитектуры Московского круга конца ХV-ХVI веков. М., 1987. Диссертация; Сорокатый В. М. Новгородские иконостасы в XVI в., их состав и иконографические особенности // Русское искусство Позднего Средневековья. М., 1993. С. 59-102. B данных работах см. более полную библиографию по рассматриваемому вопросу.
3. Филатов С. В. Проблемы взаимодействия станковой и монументальной живописи в памятниках архитектуры Московского круга конца ХV-ХVI веков. М., 1987. Автореф. диссертации. С. 13.
4. См.: Ильин М. А. Иконостас Успенского собора во Владимире... С. 29-40.
5. См.: Смирнова Э. С., Лаурина В. К., Гордиенко Э. А. Живопись Великого Новгорода. XV век. М., 1982. С. 289-290, 340-343.
6. Лелекова О. В. Иконостас 1497 г. Успенского собора Кирилло-Белозерского монастыря (исследования и реставрация). Художественное наследие. М., 1988. С. 208-319.
7. Ильин М. А. Указ. соч. С. 32; Зонова О. В. К вопросу о первоначальном художественном убранстве предалтарной стены московского Успенского собора // Проблемы русской средневековой художественной культуры. М., 1990. Вып. VII. С. 57-66.
8. Лелекова О. В. Иконостас 1497 г. ... С. 66.
9. См.: Попов Г. В., Рындина А. В. Живопись и прикладное искусство Твери ХIV-ХVI вв. М., 1979. С. 209, 296, 302.
10. См.: Мельник А. Г. Об иконостасе конца XV - начала XVI вв. церкви Николы в Гостинополье // Плесский сборник. Плес. В печати.
11. См.: Подъяпольский С. С. Каким же был иконостас Рождественского собора Ферапонтова монастыря? // Ферапонтовский сборник М., 1991. Вып. 3. Рис. 4. 5.
12. См.: Гусев П. Л. Новгород XVI века по изображению на Хутынской иконе Видение пономаря Тарасия // Вестник археологии и истории, издаваемый С-Петербургским археологическим институтом СПб., 1900. Вып. XIII. С. 53.
13. См.: Смирнова Э. С. Живопись Древней Руси. Л., 1970. Илл. 31, 32, 33, 34. Приношу благодарность Татьяне Борисовне Вилинбаховой, сообщившей мне дополнительные сведения об иконах данного иконостаса. Для рассматриваемой темы не существенно то, что, как теперь полагают, настоящий иконостас первоначально не принадлежал тихвинскому Успенскому собору.
14. Мельник А. Г. Об иконостасах Преображенского собора Соловецкого монастыря // Археология и история Пскова и Псковской земли. 1992. Псков, 1992. С. 48-50.
15. См.: Соловьева И. Д. К истории иконописного собрания Александро-Свирского монастыря // ТОДЛР. СПб., 1993. Т. ХLVIII. С. 404.
16. См.: Масленицын С. И. Переславль-Залесский. Л., 1975. С. 96.
17. Известно, что количественно по всей Руси ХV-ХVI вв. преобладали иконостасы, состоявшие из местного и деисусного чинов.
18. Меняйло В. А. Новые данные о творчестве Дионисия // Древнерусское искусство. Художественные памятники русского Севера. М., 1989. С. 58.
19. Cм. воспроизведение в: Памятники Отечества. М. 1994. Вып. 30. С. 38-39. Приношу благодарность Ольге Владимировне Лелековой, сообщившей мне данные о датировке икон данного иконостаса.
20. Кочетков И.А., Лелекова О. В., Подъяпольский С. С. Кирилло-Белозерский монастырь. М. 1979. Рис. 54, 55, 57. Приношу благодарность Галине Олеговне Ивановой, сообщившей мне дополнительные сведения об этом иконостасе.
21. Меняйло В. А. Указ. соч. С. 58.
22. Гордиенко Э. А. Большой иконостас Софийского собора (по письменным источникам) // Новгородский исторический сборник. Л., 1984. Вып. 2 (12). С. 215.
23. Сперовский Н. Старинные русские иконостасы // Христианские чтения. СПб., 1892. С. 4-7; Успенский Л. А. Указ. соч. С. 234.
24. Ильин М. А. Указ. соч. С. 30; Бетин Л. В. Исторические основы... С. 71; Лазарев В. Н. Русская иконопись от истоков до начала XVI века. М., 1983. С. 143. Сноска № 195.
25. Попов Г. В. Иконостас Дионисия 1481 года: опыт исследования комплекса по письменным источникам // Успенский собор Московского Кремля. М., 1985. С. 135.
26. Филатов С. В. Проблемы взаимодействия... Диссертация. С. 91-93; Сорокатый В. М. Об иконостасе с праотеческим рядом и его развитии во второй половине XVI века // Русская художественная культура ХV-ХVI вв. Тезисы докладов. М., 1990. С. 70; Его же. Новгородские иконостасы... С. 80-82.
27. Названные авторы оперируют храмовыми описями самого конца XVI - начала XVII вв., экстраполируя их данные на более раннее время. Рискованность таких операций покажем на одном примере. В. М. Сорокатый, обнаружив в "Описи Новгорода 1617 г. свидетельство, что в соборе новгородского Клопского монастыря тогда существовал высокий иконостас с праотеческим чином, датировал этот иконостас 1560-ми гг. (Сорокатый В. М. Новгородские иконостасы в XVI в. С. 79-80). Однако, согласно опубликованной описи того же монастыря 1582 г., ни в одном из его храмов такого иконостаса не существовало. (Гневушев Г. М. Церкви и ризницы трех монастырей Новгородской области по описи 7090 (1582 г.) // Сборник новгородского общества любителей древности. Новгород, 1910. Вып. III. С. 1-4).
28. Как будто этому выводу противоречит наличие в иконостасе Благовещенского собора Московского Кремля икон праотеческого чина, датируемых по стилю серединой - третьей четвертью XVI в. (Щенникова Л. А. Станковая живопись // Качалова И. Я., Маясова Н. А., Щенникова Л. А. Благовещенский собор Московского Кремля. М., 1990. С. 61). Однако датировка только по стилю весьма ненадежна и, в частности, С. П. Филатов относит эти иконы к началу XVII в. (Филатов С. В. О времени появления праотеческого чина в русском иконостасе // Архитектурное наследие и реставрация. М., 1992. С. 110). Более того, они представляют собой врезки в киоты XIX в. (Филатов С. В. О времени появления... С. 110). Каково же первоначальное назначение этих очень маленьких иконок - неизвестно.
29. Сорокатый В. М. Новгородские иконостасы. С. 82.
30. Николаева Т. В. Древнерусская живопись Загорского музея. М., 1977. C. 61.
31. См.: Филатов С. В. О времени появления... С. 106; Сорокатый В. М. Новгородские иконостасы... С. 62, 79-82.
32. О распространении в России Острожской Библии см.: Сапунов Б. В. Острожская Библия в русских библиотеках конца ХVI-ХVII вв. // Федоровские чтения. 1981. М., 1985. С. 160-167.
33. См.: Никольский Н. К. Кириллo-Белозерский монастырь и его устройство до второй четверти XVII в. 1397-1625. СПб., 1897. Т. I. Ч. 1. С. 153; РНБ. Кир.-Белоз. № 71/1310. Л. 88-117 об.
34. См.: Известия императорской археологической комиссии. СПб., 1911. Вып. 41. С. 132.
35. См.: Мельник А. Г. К истории иконостаса Успенского собора Ростова Великого // Памятники культуры. Новые открытия. 1992. М., 1993. С. 340-341.
36. Cм. воспроизведение в: Памятники Отечества. М., 1994. Вып. 30. С. 38-39.
37. В данной классификации не учитывается наличие в некоторых икoностасах ХV-ХVII вв. рядов пядничных икон и завершений в виде иконы Спаса Нерукотворного, или распятия с предстоящими, или ряда херувимов и серафимов.

О значительном влиянии московского Успенского собора (1475-1479) на русскую архитектуру XVI в. писали многократно¹. Некоторая роль в этом влиянии отводилась и интерьеру храма². Однако последняя тема до сей поры специально не рассматривалась, поэтому остаются неясными конкретные формы и масштабы такого влияния.

Известно, что интерьер московского Успенского собора знаменует собой разрыв почти пятивековой традиции в организании внутреннего пространства русского храма. Если в предыдущую эпоху в интерьерах всех русских храмов, имевших внутренние опоры, тем или иным образом выявлялся пространственный крест, то в московском Успенском соборе впервые он оказался совершенно не обозначенным. То есть данный собор не является крестовокупольным сооружением. Первоначально он был перекрыт системой расположенных в одном уровне крестовых сводов без подпружных арок, что позволяет определить его как зальный храм³. Однако для большей ясности последующего изложения необходимо ввести еще один термин, который применил к Успенскому собору летописец, современник его строительства. Он писал, что храм построен палатным образом⁴. Оставляя в стороне споры, которые велись по поводу того, что понимал под этими словами летописец⁵, мы будем в настоящей работе условно называть палатными те храмовые интерьеры, у которых своды расположены в одном уровне, т. е. термин палатный будет у нас выступать в значении не крестовокупольный. Прибегать к этому дополнительному термину приходится потому, что, как мы увидим ниже, некоторые храмы XVI в. даже при наличии сводов в одном уровне никак нельзя назвать зальными, т. е. обладающими цельным внутренним пространством. Слишком массивные столпы таких храмов явно затесняют их интерьеры. К тому же термин палатный позволяет более отчетливо выявить наиболее инновационную черту интерьера московского Успенского собора.

Итак, с появлением названного интерьера в русском зодчестве возникла принципиально новая парадигма, исключительное значение которой определялось, конечно, статусом Успенского собора как главного храма русской митрополии.

Очевидно, палатность интерьера этого храма была настолько непривычна, даже чужда современникам его строительства, что прошло не менее четверти века, прежде чем данный интерьер стал оказывать непосредственное влияние на русскую архитектуру (все известные церкви с внутренними столпами последнего двадцатилетия XV - самого начала XVI вв. являются крестовокупольными).

По-видимому, первая попытка воспроизвести основные черты внутреннего пространства Усленского собора была предпринята при сооружении Спасского собора (1506-1515) ярославского Спасского монастыря. Данный памятник - четырехстолпный трехглавый трехапсидный храм на подклете. Четырехстолпие значительно смещено к востоку. Собор перекрыт системой крестовых сводов, опирающихся на пониженные подпружные арки. Шелыги всех этих арок и сводов расположены в одном уровне. В данном случае произошло совмещение перекрытия палатного типа с системой опор, имеющих расположение, характерное для обычного крестовокупольного храма. И, надо сказать, такое совмещение было осуществлено не без некоторых трудностей и противоречий. Ведь применение упомянутой системы перекрытия вполне логично лишь для храма с равномерным расположением опор. Так, в московском Успенском соборе столпы находятся на одинаковых расстояниях друг от друга и от стен. В этом случае у всех сводов соответственно на одних уровнях расположены как пяты, так и шелыги. В Спасском же соборе при сильно различающихся расстояниях между столпами и стенами, зодчему, чтобы вывести шелыги всех подпружных арок на один уровень, пришлось разместить пяты этих арок на разной высоте. Такой разнобой маскирует расположенные в одном уровне импосты, которые, по своей логике, должны были бы фиксировать места опирания упомянутых подпружных арок на столпы и стены. На самом же деле лишь самые широкие арки обладают импостами у своих оснований. Арки же меньшего пролета опираются выше своих импостов на короткие отрезки лопаток. Итак, внутреннее пространство Спасского собора, благодаря относительно нетолстым крестчатым столпам и палатной системе сводов, обрело зальный характер⁶. Подчеркнем, что в данную систему, в отличие от Успенского собора, впервые были введены пониженные подпружные арки. Не были повторены и круглые столпы прототипа.

В последующем описанные черты интерьера Спасского собора почти в неизменном виде были повторены в интерьер одноглавых Борисоглебского собора (1522-1523) Ростовского Борисоглебского монастыря⁷ и Троицкого собора (1530-1532) Данилова монастыря в Переславле-Залесском⁸. Те же черты, но в модифицированной форме, получил и собор Иоанна Предтечи (1531-1534) малого Ивановского монастыря при Кирилло-Белозерском монастыре. Отличие системы перекрытий этого храма от первых двух соборов заключается в следующем. Его средний западный компартимент перекрыт крестовым сводом, опирающимся на пониженные подпружные арки. Остальные боковые ячейки перекрыты коробовыми сводами. Но применены эти своды весьма своеобразно. Обычно коробовые своды опираются не непосредственно на подпружные арки, а на специально устроенные над ними той или иной высоты выкладки, для того, чтобы основания этих сводов находились на одном уровне. В Предтеченском же храме коробовые своды опираются непосредственно на подпружные арки, причем под углом к ним. Таким образом, основания указанных сводов размещены не на одном уровне, а образуют дугу. Поэтому такие своды выглядят очень уплощенными, отдаленно напоминая крестовые своды. Данный прием был использован для того, чтобы вывести шелыги всех сводов примерно на один уровень⁹, и, значит, выразить все ту же идею палатности храмового интерьера. К данной группе примыкает, видимо, интерьер значительно перестроенного Архангельского собора (1520-е гг.) в Рязани¹⁰.

Вернемся к началу XVI в. Почти одновременно с упомянутым Спасским собором создавался четырехстолпный трехглавый трехапсидный Покровский собор (1510-1518) суздальского Покровского монастыря. Зодчий храма попытался наделить его интерьер чертами палатности, для чего весь западный поперечный неф был перекрыт тремя слитыми между собой, т. е. без пониженных подпружных арок, крестовыми сводами, видимо, точно повторяющими первоначальные своды московского Успенского собора. Правда, рукава среднего нефа перекрывают коробовые своды. Как у упомянутого прототипа, центральный барабан Покровского собора значительно превосходит по ширине подкупольный квадрат. Но впечатлению зальности в таком интерьере мешает возникнуть ступенчато повышенные подпружные арки под центральным барабаном и чрезмерно толстые прямоугольные в плане столпы. В рассматриваемом контексте важно то, что средний компартимент восточного поперечного нефа перекрыт коробовым сводом, опирающимся на расположенные довольно низко подпружные арки, т. е., так же, как у обычного крестовокупольного храма. Следовательно, чертами палатности наделен не весь интерьер, а только собственно храм. Некоторой обособленностью обладает и алтарная часть московского Успенского собора.

Редкий для XVI в. пример очень последовательно воспроизведенных основных форм интерьера московского Успенского собора представляет собой интерьер Владимирского собора (1548-1554) Новгородского Сыркова монастыря¹¹. В этом четырехстолпном пятиглавом трехапсидном храме повторены не только система перекрытия крестовыми сводами, без пониженных подпружных арок упомянутого прототипа, но и круглые столпы с отвечающими им лопатками на стенах, и даже арки, соединяющие восточные столпы со стенами апсид. В своем подражании автор рассматриваемого храма зашел столь далеко, что сделал алтарные столпы круглыми, тогда как у московского Успенского собора соответствующие столпы крестчатые. Перед мастером Владимирского собора стояла та же проблема, что и перед зодчим ярославского Спасского собора: как перекрыть по-палатному среднюю ячейку восточного поперечного нефа, сильно суженного по сравнению со средним и западными поперечными нефами? Очевидно, не зная об описанных выше приемах, выработанных в Ярославле, новгородский мастер вышел из затруднения так: он искусственно расширил пролет крестового свода по оси восток-запад упомянутой ячейки, оперев западные пяты этого свода не на восточные края верха алтарных столпов, а почти на середины их верхних торцов. Таким весьма сомнительным способом была достигнута вожделенная палатность системы перекрытий храма.

Судя по исследованию О. В. Бакеевой Успенского собора (1554-1558) в Великом Устюге, интерьер этого сильно перестроенного в ХVII-ХVIII вв. храма, видимо, являлся одной из наиболее близких в XVI в. реплик интерьера указаннoго московского прототипа. Собор в Устюге был шестистолпным, трехапсидным, пятиглавым. Причем два его восточных столпа были либо квадратными, либо крестчатыми, а остальные столпы - круглыми, к тому же храм изначально перекрывали крестовые своды¹².

Особую группу в зодчестве второй половины XVI в.составляют три шестистолпных пятиглавых храма: Успенский собор (1558-1585) Троице-Сергиева монастыря. Смоленский собор (конец 60-х - начало 70-х гг. XVI в.?)¹³ московского Новодевичьего монастыря и Софийский собор (1568-1570) в Вологде. Именно на их интерьеры чаще всего указывают, когда упоминают о влиянии московского Успенского собора. Из всех трех храмов ближе всего к интерьеру последнего интерьер Успенского собора Троице-Сергиева монастыря. Это единственный в XVI в. храм, план которого построен на основе сетки из двенадцати квадратов, как и у московского прообраза. Буквально повторены формы пятиапсидного алтаря, крестовые своды без пониженных подпружных арок настенные лопатки, внутренние формы барабанов, арочные перемычки и столпы между восточными алтарными столпами и стенами апсид, наконец, система освещения. Вот только вместо круглых колонн применены массивные крестчатые столпы¹⁴. У Смоленского же и Софийского соборов существенно расширены за счет боковых главные продольные и поперечные нефы и использованы крестчатые столпы. В первом храме палатными чертами обладает лишь собственно храм, перекрытый крестовыми сводами, которые применены как с пониженными подпружными арками, так и без них. Средняя же ячейка очень узкого восточного поперечного нефа перекрыта, подобно суздальскому Покровскому собору и некоторым другим храмам, о которых речь пойдет ниже, коробовым сводом¹⁵. Система перекрытий вологодского собора, которая состоит из крестовых сводов на пониженных подпружных арках, весьма напоминает перекрытия ярославского Спасского собора.

Казалось бы, неожиданно явные черты организации внутреннего пространства московского Успенского собора обнаружились в интерьере двустолпного Преображенского собора (1558-1566) Соловецкого монастыря¹⁶. Если отвлечься от малозаметной вытянутости по продольной оси всех его ячеек, то можно считать, что план собственно храма построен на основе сетки из шести почти одинаковых квадратов. По-палатному, в одном уровне перекрывают соловецкий собор крестовые своды, опирающиеся на пониженные подпружные арки. Вот только два квадратных столпа исключительной массивности не позволяют возникнуть впечатлению зальности в данном интерьере.

Если верна реконструкция утраченного костромского Успенского собора XVI в., выполненная С. С. Чижовым, то, видимо, интерьер данного двустолпного храма тоже следует отнести к палатному типу¹⁷.

Во многом родственны интерьеры двух четырехстолпных пятиглавых трехапсидных храмов, построенных, видимо, в 1560-е гг., - Федоровского собора Федоровского монастыря в Переславле-Залесском и Преображенского собора суздальского Спасо-Евфимиева монастыря. Пространства собственно храмов того и другого обладают явными чертами палатности. Средние ячейки сильно суженных восточных поперечных нефов того и другого, подобно суздальскому Покровскому и Смоленскому соборам (см. выше), перекрыты коробовыми сводами на довольно низко расположенных подпружных арках. Сходны и арочные перемычки между восточными столпами и стенами апсид. У того и v другого средний компартимент западного поперечного нефа перекрыт крестовым сводом на пониженных подпружных арках. Боковые же компартименты среднего поперечного нефа перекрыты коробовыми сводам на аналогичных арках. Очевидно, не случайно, что данные коробовые своды Федоровского собора имеют ту же конструкцию, что и коробовые своды собора Иоанна Предтечи Кирилло-Белозерского монастыря (см. выше). Возможны, на интерьеры этих суздальского и переславского храмов оказали влияние находящиеся в тех же городах более ранние вышеназванные Покровский и Троицкий соборы.

Подведем итоги. Интерьер московского Успенского собора являлся одной из важнейших парадигм в русском зодчестве ХVI в. Под ее влиянием создавались интерьеры значительного числа храмов - и шестистолпных, и четырехстолпных, и двустолпных. Основные черты интерьера указанного прототипа каждый раз подвергались модификации, как правило - в плане адаптации их к более традиционной для России организации внутреннего храмового пространства. Редко в интерьерах, затронутых указанным влиянием, применялись круглые столпы и достигалась подлинная зальность. Однако палатный принцип перекрытий во всех описанных интерьерах применялся неизменно. По существу, это - сквозная тема русской архитектуры XVI в.¹⁸ Не устанавливалась ли таким образом символическая связь между данными церквами и главным собором страны? И случайно ли, что все названные интерьеры принадлежат только соборным храмам, либо городским, либо монастырским?

Для того, чтобы более наглядно представить результаты нашего исследования, подобно текстологам построим стемму палатных храмовых интерьеров XVI в., восходящих к интерьеру московского Успенского собора.

В заключение подчеркнем, что рассмотренная в настоящей работе тенденция была унаследована и зодчеством XVII - начала XVIII вв.. Только подражание организации внутреннего пространства московского Успенского собора часто стало носить более буквальный характер. Таковы, например, интерьеры Спасского собора (1647 - 1652) Нижнего Новгорода, Троицкого собора (1658) Макарьевского монастыря, Успенского собора (1672 - 1682) Коломны, Успенского собора (1688 - 1692) Иосифо-Волоколамского монастыря и Астраханского Успенского собора (1698 - 1710).

1. Грабарь И. История русского искусства. М., Б. г. Т. 2. С. 101-104; Красовский М. В. Очерк московского периода древнерусского церковного зодчества. М., 1911. С. 92; Некрасов А. И. Очерки по истории древнерусского зодчества ХI-ХVIIвв. М., 1936, С. 230-241; Ильин М. А., Максимов П. Н., Косточкин Н. Н. Каменное зодчество эпохи расцвета Москвы // История русского искусства. М., 1955. Т. III. С. 306, 308, 352, 354, 366; Максимов П. Н. Творческие методы древнерусских зодчих. М., 1976. С. 183-184; Филатов С. В. Проблема взаимодействия станковой и монументальной живописи в памятниках архитектуры Московского круга конца ХV-ХVII веков. Автореф. диссертации. М., 1987. С. 3-4; Раппорпорт Л. А. Древнерусская архитектура. СПб., 1993. С. 161, 164, 175, 177.
2. Филатов С. В. Указ. соч. С. 3-4.
3. Подъяпольский С. С. К вопросу о своеобразии архитектуры Московского Успенского собора // Успенский собор Московского Кремля. М., 1985. С. 26-27.
4. ПCРЛ. Т. VI. С. 200; Т. XX. С. 302.
5. См.: Подъяпольский С. С. Указ. соч. С. 26.
6. Мельник А. Г. О соборе ярославского Спасского монастыря // Научная конференция, посвященная 125-летию со дня рождения Михаила Ивановича Смирнова. Тезисы докладов. Переславль-Залесский, 1993. С. 75-76.
7. Мельник А. Г. Новое о соборе Ростовского Борисоглебского монастыря // Памятники истории, культуры и природы Европейской России. Тезисы докладов. Нижний Новгород, 1993. С. 80.
8. Мельник А. Г. Интерьер собора Данилова монастыря в Переславле-Залесском // Памятники истории, культуры и природы Европейской России. Тезисы докладов. Нижний Новгород, 1994. С. 121-122.
9. Мельник А. Г. Об интерьерах некоторых храмов Белозерья конца XV - первой половины XVI вв. // История и культура Ростовской земли. 1993. Ростов, 1994. С. 97-98.
10. Вагнер Г. К. Древнейшие памятники каменного зодчества Переславля Рязанского // Памятники культуры. М., 1960. Вып. 2. С. 24-30.
11. См. воспроизведение в: Петров Д. А. Владимирский собор новгородского Сыркова монастыря // Архив архитектуры. М., 1992. Вып. 1. С. 66-67.
12. Бакеева О. В. Успенский собор в Великом Устюге. Результаты исследований и проект реставрации // Градостроительство. Теория и практика. Л., 1983. Л. 40-45.
13. Последнее время преобладает точка зрения, высказанная С. С. Подъяпольским и В. В. Кавельмахером о строительстве собора Новодевичьего монастыря во второй половине XVI в. (Баталов А. Е. Идея многопридельности в московском каменном зодчестве середины - второй половины XVI века // Русское искусство позднего средневековья. М., 1993. С. 193) или же в конце 1560-х - начале 1570-х гг. (Кавельмахер В. В. Большие благовестники Москвы XVI - первой половины XVII в. // Колокола. История и современность. 1990. М., 1993. С. 97).
14. См. воспроизведение в: Трофимов И. В. Памятники архитектуры Троице-Сергиевой лавры. Исследования и реставрация. М., 1961. Тaбл. 19-23.
15. См.: воспроизведение в: Машков И. П. Архитектура Ново-Девичьего монастыря в Москве. M., 1949. С. 16-19.
16. См. воспроизведение в: Курлов В. И. Преображенский собор Соловецкого монастыря XVI в. // СА. М., 1974. № 1. С. 94; Савицкая О. Д. Исследования и реставрация Спасо-Преображенского собора Соловецкого монастыря // Реставрация и исследования памятников культуры. М., 1990. Вып. 3. С. 92, 103.
17. См. воспроизведение в: Кудряшов Е. В. К вопросу о первоначальных формах Успенского собора в Костроме // Культура средневековой Руси. М., 1974. Рис. 2.
18. Подчеркнем, что фактическое влияние интерьера московского Успенского собора на интерьеры храмов XVI в. было более многогранным, чем показано в настоящей работе. Но это тема уже другого исследования.

Первоначальная роспись великокняжеской усыпальницы - Архангельского собора - была создана в 1564-65 гг.¹ Документы XVII столетия доказывают, что иконографическая программа этой росписи была сохранена, когда живопись собора поновляли в XVII столетии².

Наиболее конкретно идею княжеской усыпальницы в росписи XVI в. воплощал цикл надгробных княжеских портретов в нижнем ярусе северной, южной и западной стен собора. В этом цикле особое место портрета князя обусловлено местом расположения его гробницы. Князья представлены в светских одеждах, фронтально, в трехчетвертном повороте к востоку, с молитвенными жестами рук, в торжественном предстоянии перед алтарем храма. Рядом с ними, вверху, в медальонах, помещены изображения их небесных патронов, святых соименников. Эти портреты наиболее точно следуют первоначальной живописи XVI столетия³. О композиционной основе XVI в. говорят неподвижные, монотонно повторяющиеся позы изображенных, контуры фигур, очерченных прямыми и строгими линиями без характерных для живописи XVII столетия сложных и мягких складок одежд. ХV-му столетию принадлежит и типология княжеского костюма. На князьях - орнаментированные шубы и длинные платья с вертикальными каймами по центру и поясами. Характерная деталь платья - небольшой воротничок с прямыми углами, из-под которого видна горловина, унизанная жемчугом. Такая деталь костюма встречается только на изображениях XVI столетия. Например, на фресках Благовещенского собора (Дмитрий Донской и Василий 1) и на иконах грозненского времени (фигуры нижнего клейма иконы Богоматерь Тихвинская сер. XVI в.)⁴. Фрески Благовещенского собора, создание которых относится к 1547-1551 гг.⁵, могут служить ближайшими стилистическими аналогиями изображениям князей из Архангельского собора. Очевидно, мастера, выполнявшие роспись в XVII в., следуя царскому указу писать против прежнего, особую точность соблюдали при копировании портретных изображений. Косвенным подтверждением этому служит миниатюра из Синодика, принадлежавшего Татьяне Михаиловне Романовой (ок. 1676-1682 гг.), выполненная ее собственной рукой⁶. На миниатюре изображено родословное древо русских князей и царей от Владимира Киевского до царя Федора Алексеевича. Романовы облачены в парчовые золотые платна, а Рюриковичи в орнаментированные кафтаны с золотыми поясами и шубы зеленого и красного цветов. Несмотря на несовершенство рисунка, легко заметить сходство одежд Рюриковичей на рисунке Татьяны Михаиловны и на фресках Архангельского собора. Вполне вероятно, что княжеские одежды были скопированы Татьяной Михаиловной с фресок Архангельского собора, где она имела возможность неоднократно бывать.

Мерное шествие князей к алтарю в нижнем ярусе на северной стене прерывают две сюжетные композиции, расположенные против северо-восточного столба. Композиции иллюстрируют эпизод из легенды о Петре царевиче Ордынском, созданной в кругу московских книжников в конце XV в.⁷ На первой из них изображен царевич Петр, возлежащий на ложе, к нему наклоняются апостолы Петр и Павел, держа в руках по небольшому мешочку. Надпись гласит, что царевичу во сне явились апостолы Петр и Павел и повелели ему на том самом месте, где он прилег отдохнуть во время охоты, возвести храм. На следующей композиции Петр и Павел вручают стоящему перед ними Петру два мешочка, один с золотом, другой с серебром, на покупку икон для будущего храма. За этими композициями следует портрет Петра Кудайкула. Казанский царевич Кудайкул, сын царя Абреима, находился долгое время в Ростове в заточении, а впоследствии был взят ко двору Василия III. В Степенной книге этот факт объясняется тем, что мальчик возлюбил христианскую веру и молил великого князя о крещении. Царевича крестили и нарекли Петром. До рождения наследника Василий III даже прочил его в преемники царскому трону и женил на своей сестре Евдокии⁸. Как названный брат великого князя и член великокняжеской семьи он был погребен в Архангельском соборе у юго-западного столба. Вполне возможно, что выбор сюжета о татарском царевиче Петре, как соименнике Кудайкула, связан с памятью о нем и был призван в таком случае подчеркнуть, как сказано в Повести, что бывает и добрая отрасль от худого древа. Особенно важно было провести эту мысль в Архангельском соборе. Доказано, что в XVI в. история Архангельского собора самым непосредственным образом связана с памятью о Казанском походе. Автор Казанского летописца, который, как предполагают, был одним из участников похода на Казань, сообщает об особом акте благодарственного моления царя в храме-усыпальнице, Архангельском соборе, по возвращении в Москву⁹. Самым первым храмом-памятником Казанскому взятию был также возведенный в 1553-54 гг. Покровский придел Архангельского собора¹⁰. Изображение в цикле княжеских надгробных портретов Казанского царевича, своею волею пришедшего к христианской вере и ставшего членом великокняжеской семьи, имело целью обосновать право русского царя на Казанское наследие, и таким образом сам поход представить как войну за принадлежавшее по праву. Однако не совсем понятно, чем обусловлен выбор именно эпизода о вручении князю денег на строительство храма. Нам представляется, что в контексте росписи на первый план выходит иной аспект толкования этого сюжета, утверждающий мысль о том, что основание князем храма является актом исполнения Божественной воли. Напомним, что ктитор храма Василий III изображен в Архангельском соборе без традиционной модели храма в руках, подносимого в дар Спасителю, и, таким образом, идея храма-приношения остается нереализованной в росписи. Размещение композиции о Петре в завершении цикла надгробных портретов дает право толковать ее содержание именно как намек на приношение в дар Богу княжеского храма от всей династии рюриковичей, как исполнение Божественного промысла о нем. Смысл, прочитывающийся в соотношении сюжета о Петре и княжеских портретов, сравним с тем значением, которое придается портрету императора на Хрисавулах - документах, оформляющих акт дарения земель или каких-либо юридических прав монастырю. На них император изображен получающим Хрисавулу от самого Христа и Богоматери, или патрона монастыря. Акт дарения земли монастырю в данном случае осмысляется как символическая передача дара, полученного императором, носителем воли Божьей, на земли от самого Христа¹¹. Кроме того, и в Сказании о Петре Ордынском, и в надписи, сопровождающей композицию, сообщается, что для освящения нового храма необходима икона св. Димитрия. Этот текст подтверждает существование внутренней связи сюжета с замыслом основания княжеского собора: св. Дмитрий Солунский и в Византии, и на Руси почитался покровителем воинов и князей, защитников Отечества. Культ Димитрия развит на Руси со времен Всеволода Большое Гнездо, построившего Дмитровский собор и привезшего из Солуни икону и реликвии святого воина¹².

Обращает на себя внимание и такая деталь, как денежные мешочки, вручаемые апостолами князю. Они изображены дважды (в обеих композициях) и выделены колористачески (написаны ярким белым цветом). Думается, что эта особенность не является случайной, но имеет определенную смысловую нагрузку. В византийской традиции всякий акт императорского пожертвования храму стремились зафиксировать не только документально, но и увековечить в образах монументального искусства. Так, например, на южной галерее св. Софии в Константинополе сохранилась мозаичная композиция, изображающая императора Константина и императрицу Зою по сторонам от Спасителя. Зоя в руках держит Хрисавул, закрепляющий за церковью дарованные ей привилегии, а Константин - внушительного объема денежный мешок, напоминающий о щедрых денежных пожертвованиях Софийскому клиру¹³. В церкви Панагии Мавриотиссы в Кастории на фреске XIII в. изображен Михаил VIII Палеолог, держащий в руках свиток и красный кошелек - знак денежного пожертвования¹⁴. Приведенные выше смысловые аналогии позволяют предположить, что денежные мешочки в сюжете о Петре Ордынском - также своего рода опосредованное напоминание и о пожертвованиях, денежных и земельных, которые русские князья закрепляли за Архангельским собором¹⁵. В целом, сюжет о Петре Ордынском призван напомнить, что княжеский собор строился по Божественному произволению как ктиторское приношение от всей династии, служащее залогом ее прощения и спасения на Страшном Суде. Тем самым утверждались права всей династии на особое молитвенное поминовение, которым пользовался в средневековом мире ктитор.

1. Сизов Е. С. Датировка росписи Архангельского собора Московского Кремля и историческая основа некоторых ее сюжетов. // Древнерусское искусство. XVII век. М., 1964.
2. Дмитриев Ю. Н. Стенописи Архангельского собора Московского Кремля (материалы к исследованию). // Древнерусское искусство. XVII век. М., 1964. С. 139-140.
3. Сизoв Е. С. К атрибуции княжеского цикла в росписях Архангельского собора. //ГММК. Материалы и исследования. Вып. II. М., 1976. С. 64.
4. Щенникова Л. А. Станковая живопись. // Качалова И. Я., Маясова Н. А., Щенникова Л. А. Благовещенский собор Московского Кремля. К 500-летию уникального памятника русской культуры. М., 1990. Илл. 180, 175.
5. Качалова И. Я. Монументальная живопись. // Качалова И. Я., Маясова Н.А., Щенникова Л. А. Благовещенский собор Московского Кремля. М., 1990. С. 35-37.
6. Срезневский И. И. Родословное древо русских князей и царей. Рисунок 1676-1682 гг. // Известия императорского археологического общества. Т. IV. Вып. 1-6. СПб., 1863. С. 308-310.
7. ПЛДР. Конец XV - первая половина XVI вв. М., 1984. С. 20-37.
8. ПCРЛ. Т. XXI. Ч. 1. СПб., 1913. С. 583. Зимин А. А. Россия на пороге нового времени. М., 1972. С. 298, 316, 405-423.
9. Зимин А.А. И.С. Пересветов и его современники. М., 1958. С. 423, 424.
10. Сизов Е. С. О происхождении Покровского придела Архангельского собора в Кремле. // Советская археология. № 1. М., 1969. С. 248.
11. Буриt В. Портрети на повельна визаниjских и српских владара. // Зборник философског факултета. Вып. VIII-I. Београд, 1963. С. 271.
12. Смирнова Э. С. Образ Дмитрия Солунского в русской культуре ХII-ХV вв. Доклад на научной конференции Лазаревские чтения. 4 февраля 1994 г. ПCРЛ. Т. XXI. Ч. 1. СПб., 1913. С. 226.
13. Oikonomides N. The mosaic panel of Constantine IX and Zoe in Saint Sophia. // Rekue des Etudes Byzantines. t. 36. Paris, 1978. P. 223-227.
14. Орлова М. А. Наружные росписи средневековых памятников архитектуры. М., 1990. С. 68.
15. О земельных пожертвованиях Архангельскому собору см.: Русские достопамятности. Т. 2. М., 1877. С. 41.

Положение о том, что ростовские стенописи мало изучены, справедливо даже для знаменитых росписей XVII века, и тем более справедливо оно по отношению к стенописям XVIII века, которые долгое время не были предметом научного исследования. Между тем очевидно, что эти памятники представляют большой исторический и художественный интерес.

Ростовские стенописи, о которых пойдет речь в сообщении, создавались в первой трети XVIII века. Круг их ограничен тремя памятниками - это, во-первых, роспись собора Рождества Богородицы Рождественского монастыря (1715г), далее роспись ц. Вознесения (иначе называемой по месту погребения святого церковью Исидора Блаженного), датируемая 1720-ми гг. и роспись Богоявленского собора Авраамиева монастыря (1736 г.).

Наши знания об этих памятниках складываются, во-первых, из сведений, содержащихся в документах монастырских и церковных архивов, во-вторых, из сведений, сообщаемых авторами XIX века, и, наконец, из данных современных исследователей. Заметим сразу, что сведения эти немногочисленны и очень отрывочны. Из первой группы источников¹ мы узнаем хронологию поновлений стенной живописи. Издания XIX в. - описания монастырей и путеводители по Ростову - в какой-то мере отражают состояние стенописей во второй половине XIX века². Характерно, что в исторических описаниях монастырей стенописи обычно лишь упоминаются. В другом типе изданий - путеводителях по древностям и святыням Ростова, где авторское внимание уделяется более древностям, чем святыням, - памятники искусства описываются более подробно. Наиболее ценным изданием в этой группе для нас является книга А. А. Титова Ростов в его церковно-археологических памятника³, где мы находим ряд подробных описаний и интересных замечаний о ростовских стенописях.

В советское время росписям были даны некоторые научные характеристики - отдельные проблемы стиля затронуты в книге Б. И. Пуришева и Б. В. Михайловского⁴, в работах В. Г. Брюсовой⁵, в последние годы А. Г. Мельником были уточнены датировки⁶. При этом специальному исследованию стенописи XVIII века до недавнего времени не подвергались. На сегодняшний день степень их изученности ограничивается описанием иконографического плана росписи¹⁷.

Задачей настоящей работы является попытка обобщить наблюдения над иконографией и системой росписи названных памятников и установить связи их с окружением.

Рассматриваемые росписи можно разделить на две группы. В одной из них оказывается роспись Рождественского собора⁸, которую отличает ее демонстративный, несколько даже нарочистый консерватизм. Автор подчеркивает следование образцу (росписи алтаря полностью повторяют такие же росписи надвратных церквей архиерейского дома), отказывается от многословности и аллегоричности в композициях, от модных иконографических новшеств. Своеобразной чертой иконографии росписи является последовательное изображение двуперстного сложения рук во всех необходимых случаях.

Во вторую группу объединяются росписи ц. Вознесениям⁹ и Богоявленского собора¹⁰ по причине очевидного стилистического сходства некоторых частей этих росписей. Близость рисунка фигур, типов ликов, повторяемость характерных особенностей колорита¹¹ заставляет предположить участие в росписи обоих храмов одного мастера.

Определенная близость двух росписей прослеживается и в составе сюжетов. Яркий пример тому - наличие в обоих храмах редкой для стенописи композиции Единородный сыне. Важное место занимают в обоих храмах богородичные композиции символического характера - Достойно есть алтаря ц. Вознесения соотносима с изображением Неопалимой куницы Богоявленского собора. В составе евангельского цикла обоих храмов присутствуют композиции притч, причем характерно то, что избираются в обоих случаях одни и те же довольно редко встречающиеся сюжеты (о милосердном самарянине (Лк 10, 30-35), о безрассудном богаче (Лк 12, 16-20), о сеятеле (Мф 13, 3-9; Мк 4, 3-9; Лк 8, 5-8), o званных на вечерю (Лк 14, 16-24). Последняя особенность позволяет наметить круг аналогий. Ближайшей из них оказывается роспись ростовской церкви Спаса на Торгу (1690-е гг.), где мы встречаем в росписи сочетание тех же сюжетов¹². Кроме того, в Ярославле существует ряд памятников с такими же особенностями сюжетного состава. Среди них Введенский собор Толгского монастыря (1690), ц. Федоровской Богоматери (1715) и ц. Михаила Архангела (1731). Сходство обнаруживается не только в составе притчевого цикла. В ряде памятников этой группы имеется редкая композиция Искушение Христа: мы видим ее во Введенском соборе на Толге, в ц. Спаса на Торгу и в Богоявленском соборе, где эта тема разрастается в целых три композиции.

Продолжая сравнение, отметим еще одну черту сходства. В названных ярославских памятниках, начиная с Толгского собора, средний ярус росписи занимает блок композиций, восходящих к гравюрам Библии Пискатора - это иллюстрации молитвы Отче наш, евангельских блажеств и Символа веры¹³. С этим соотносится, по-видимому, цикл Дел милосердия в Богоявленском соборе. Названный цикл также иллюстрировался в Библии Пискатора и также помещается в средней части стены единым фризом.

Таким образом, выясняется, что рассматриваемые нами ростовские росписи примыкают к определенному направлeнию в стенописи, которому свойственна приверженность к новшествам не только в иконографии, но и в самой системе декорации храма. Автор ростовских росписей также допускает большую свободу в обращении со старой иконографической системой. Так, в ц. Исидора он изменяет привычную программу росписи алтаря и создает иную. Система росписи четверика также нетрадиционна - количество ярусов росписи, тяготеющее в это время к умножению, здесь сводится к четырем. При всем этом нельзя говорить об отрыве от традиции. Многие черты росписи ц. Исидора имеют свои прототипы в церквах архиерейского дома, например, в ц. Спаса на Сенях (ветхозаветные сюжеты в алтаре) или ц. Иоанна Богослова (цикл жития местного святого в нижнем ярусе).

В росписи Богоявленского собора количество изменений в традиционной системе росписи храма нарастает, и изменения затрагивают важные элементы этой системы. Мы видим, как со сводов и подпружных арок исчезают традиционые изображения, и их место занимают композиции, помещавшиеся ранее на стенах, как изображения праздников со сводов переносятся в алтарь, как изменяются устойчивые иконографические схемы и появляются новые. Но особенно важным нам кажется момент потери смысловой связи росписи с архитектурой и одновременно композиционной связи между отдельными изображениями. Отсюда намечается, как нам кажется, путь к новой системе декорации церковного интерьера, формирующейся под воздействием светского искусства.

1. Документы хранятся в ряде фондов РФ ГАЯО (ф. 190 - Рождественский монастырь, ф. 197 - Ростовская духовная консистория, ф. 232 - Авраамиев монастырь, ф. 371 - церкви г. Ростова), а также в архиве Ростовского музея.
2. Израилев А. Описание Ростовского Ярославской губернии Рождественскаго девичьяго монастыря. СПб., 1858; Иустин, архим. Описание ростовскаго Богоявленскаго Авраамиева мужескаго монастыря Ярославской епархии. Ярославль, 1862. С. 35-42; Титов А. А. Ростовский Богоявленский Авраамиев мужской монастырь Ярославской епархии. Сергиев Посад, 1894. С. 46-52; Толстой М. В. Древние святыни Ростова Великого. М., 1847; Хранилов И. И. Ростовский уезд и город Ростов Ярославской губернии. М., 1859; Шамурин Ю. Ростов Великий. М., 1912; Успенский Н. А. Путеводитель по святыням древнего Ростова. Сергиев Посад, 1913; Эдинг Б. Н. Ростов Великий. Углич. М., 1913.
3. Титов А. А. Ростов в его церковно-археологических памятниках. М., 1911.
4. Пуришев Б. И., Михайловский Б. В. Очерки истории древнерусской монументальной живописи. М., 1941. С. 119, 131.
5. Баниге В. С., Брюсова В. Г., Гнедовскии Б. В., Щапов Б. Н. Ростов Ярославский. Ярославль, 1957. С. 114-116, 143, 145.
6. Мельник А. Г. Первоначальный интерьер Богоявленского собора ростовского Авраамиева монастыря. // СРМ. Вып. 3. Ростов, 1992. С. 795; Мельник А. Г. О церкви Вознесения в Ростовe. // Мельник А. Г. Исследования памятников архитектуры Ростова Великого. Ростов, 1992. С. 18-29.
7. Архив ЯСНРПМ, № 2069. Собор Рождественского монастыря в Ростове. 1. Историческая справка. 2. Описание иконографии. 1967 г. (Сост. Т. Е. Казакевич); РЯ АХМЗ, А-1267. Отчет о научно-исследовательских и экспериментально-производственных работах в ц. Вознесения (Исидора блаженного) в Ростове Великом. М., 1987. Никитина Т. Л. Об иконографическом плане росписи Богоявленского собора ростовского Авраамиева монастыря. // СРМ. Вып. 5. Ростов, 1993, С. 102-121; Никитина Т. Л. Иконографический план росписи собора Рождества Богородицы ростовского Рождественского монастыря... // СРМ. Вып. 6. Ростов
8. О росписи см.: Никитина Т. Л. Иконографический план... C. 126 -145.
9. Подробное описание иконографии см.: Титов А. А. Ростов в его церковно-археологических памятников, с. 49-52, стилевые характеристики см.: Баниге В.С., Брюсова В.Г. и др. Указ. соч. C.143, Иванов В. Н. Ростов. Углич. М., 1975. С. 140.
10. О росписи см.: Никитина Т. Л. Об иконографическом плане... С. 102-121.
11. В стенописи применяется плотный изумрудно-зеленый цвет темного тона, не характерный для колорита ярославских фресок того времени.
12. Описание иконографии см.: Титов А. А. Ростов в его церковно-археологических памятниках. С. 53-54.
13. Имеется ввиду не прямое иконографическое, а типологическое сходство. Листы с иллюстрациями Отче наш, блажеств и Символа веры в Библии Пискатора образуют также единый блок, следуя непосредственно друг за другом.

Варлаам (в миру Василий Рогов) - первый Ростовский митрополит. Он получил это назначение в 1589 году, когдаббыла образована Ростовская митрополия взамен прежней архиепископской кафедры, которую Варлаам перед тем возглавлял с 1587 года. "Летопись о ростовских архиереях" повествует так:
"Варлаам, преведену бывшу Иову из Ростова на митрополию московскую, поставлен бысть от него архиепископом Ростову в то же лето 7095 (1587). Егда же Иов поставлен бысть патриархом, тогда Варлаам от него поставися первый митрополит Ростову в лето 7097 (1589)"¹.

Следует заметить, что Варлаам вместе с Иовом и новгородским архиепископом Александром был кандидатом на патриарший престол. Избран был Иов, архиепископы же получили следующую степень в церковной иерархии - сан митрополита, Варлаам - митрополита Ростовского и Ярославского².

До назначения архиепископом Ростова Варлаам был игуменом Кирилло-Белозерского монастыря. "Кормовая книга" монастыря уточняет, что Варлаам "в списке кирилловских настоятелей показан два раза: в первый раз год без семи недель, во второй - взят из Владимирского Рождественского монастыря в 1584 и был на игуменстве три года"³.

Время первого игуменства тут не указано, в фундаментальном же труде П. М. Строева "Списки иерархов и настоятелей монастырей" (СПб., 1877, стб. 55) фиксируются 1563 и 1564 годы, что, видимо, соответствует "Кормовой книге". Поскольку, однако, не говорится - где до того был Варлаам, мы предполагаем, что он был насельником того же Кирилловского монастыря. Где и когда Варлаам принял монашеский постриг - неизвестно. Современный историк Н. П. Парфентьев в своей докторской диссертации, опубликованной в виде книги в Свердловске в 1991 году, полагает, что скорее всего Варлаам постригся в монахи в Кирилловом монастыре⁴. Исследователь XIX века Ап. Крылов говорит иначе: "Начальное иноческое образование он (Варлаам) получил в монастырях Новгородских"⁵. Думается, что к 1563 году Варлаам уже имел достаточный опыт, чтобы быть избранным на пост настоятеля этой крупной обители - Кирилло-Белозерского монастыря. В 1569-1581 гг. Варлаам был (по Строеву) игуменом Соловецкого монастыря. Если время рождения Василия (Варлама) отнести к 20-м годам XVI столетия, тогда выходит, что сан игумена он получил в возрасте 40 лет, умер же 25-го (или-24-го) марта 1603 года, то есть 80-ти лет.

Брат Варлаама Савва Рогов (по-видимому, старший брат), учитель знаменитых распевщиков Федора Крестьянина и Ивана Носа, умер в 1577-1578 году, о чем свидетельствует внесенная Варлаамом плата 20 алтын за сорокоуст, т. е. за сорокадневное поминовение после смерти, в Соловецкий монастырь⁶. Таким образом, Варлаам пережил брата лет на 25.

Во вкладных книгах Кирилло-Белозерского монастыря есть записи о вкладах Варлаама в разные годы - и во время игуменства, и когда он был поставлен архиепископом, а потом митрополитом Ростова. В общей сумме это составляло 487 рублей с гривною⁷. Естественно, что в монастыре по смерти Варлаама назначены были ежегодные поминки или "корм" - 1 января и "второй корм Марта в 24 день... Пища по рассуждению, квас ячной и пироги", - как сказано в "Кормовой книге"⁸. Примечание "пища по разсуждению" вызвано тем, что 24-е марта могло прийтись и на время великого поста, и на страстную неделю, а иногда и на первые дни светлой седмицы. Вполне понятно, что во всех этих случаях пища должна быть разной.

Происходили братья Роговы из новгородских земель, а упоминавшийся Ап. Крылов называет Карелию. "Летописец о ростовских архиереях" (СПб. 1890, с. 20) приводит словно бы точное место рождения Варлаама - деревня Иван-Гора Бежецкой пятины Новгородской области, но это не подтверждается переписными книгами.

Для нас Варлаам это прежде всего музыкант-распевщик (композитор) и певец. Широко известное теперь "Предисловие - откуду и от коего времени начася в нашей Рустей земли осмогласное пение", относящееся к ЗО-м годам XVII столетия, говорит так: "В Велицем Иове граде были старыя мастера Сава Рогов да брат его Василий, во иноцех Варлаам, родом кореняне, и последи того тотъ Варлаам митрополитом былъ, вельми мужъ благоговеинъ, мудръ зело, Пети былъ гораздъ, знаменному и трестрочжому и демественному пению был роспевщик и творецъ"⁹.

Впервые этот документ был опубликован в журнале М. П. Погодина "Москвитянин" в 1846 году, а в 1849 году - в "Журнале Министерства народного просвещения" И. П. Сахаровым в его большой работе "Исследование о русском церковном песнопении". "Предисловие" явилось в сущности первым музыкально-историческим трудом в России, оно дало важные сведения о деятельности первых русских композиторов-распевщиков, среди них и о Варлааме Рогове. К сожалению, нужно сказать, что наши современные музыковеды еще далеко не полностью выявили и освоили с музыкально-стилистической точки зрения творчество Рогова и его современников, исключая Федора Крестьянина, которому посвятил свое глубокое исследование М. В. Бражников.

Приведенная выдержка из "Предисловия" говорит о разнообразии творчества Варлаама: о сочинении им одноголосных знаменных и о трехголосных ("трестрочных") и демественных песнопений. Если иметь в виду, что демественным назывался не только одноголосный распев, но и многоголосный 4-голосный склад хоровых произведений, то можно предположить, что именно Варлааму (хотя и не одному ему) принадлежали такие многоголосные произведения. Он, может быть, брал готовые мелодии и прибавлял к ним дополняющие мелодические голоса, образуя троестрочие или же демественное четырехголосие. На такую мысль наводят указания в рукописи № 123 Синодального певческого собрания Государственного исторического музея в Москве, которые читаются так: "правлено с доброго переводу" и "по красному все - с Варлаамовсково"¹⁰. Вспомним, что красным цветом (киноварью) записывался один из голосов троестрочия в крюковой нотации, - не говорит ли приведенное указание, что Варлааму принадлежит эта красная строка крюков в многоголосном песнопении?

Н. П. Парфентьев называет ряд произведений Варлаама: "Возыде Бог в воскликновении" ("Ино знамя Варлаамово"), стихиры крестные Варлаамовские". "Вполне возможно, что среди песнопений кирилловского и соловецкого роспевов есть и его (Варлаама) творения" - замечает Н. Л. Парфентьев. Весьма важно его же заключение: "...цикл из трех избранных славников, исполнявшихся в Крестопоклонную неделю, мастер выполнил в распеве мелизматического склада, с обилием пространных внутрислоговых мелодических оборотов. Позже, после смерти распевщика, за этим стилем утвердится наименование Большого роспева"¹¹.

Варлаам мог рассчитывать свои многоголосные коллизиции на исполнение митрополичьим хором в Ростове. У нас, к сожалению, нет документов об этом хоре за годы жизни Варлаама, но сохранились они за 1619 год¹², т. е. спустя 16 лет после его кончины. По переписи города Ростова тогда было десять дворов митрополичьих певчих. Хор, следовательно, состоял из десяти человек, а могло быть и больше, так как часто в семье певца были дети, которые тоже состояли певцами хора. Можно предположить, что и при Варлааме, когда было еще Спокойное время, до Смуты, хор насчитывал не меньшее число певчих. Таким образом, музыкальное творчество и хоровое исполнительство шли рука об руку.

Интересно, что Варлаам во время его первого игуменства вложил в Зосимо-Ворбозомский Благовещенский монастырь книгу Псалмов Давида своего письма: "письмо Кириллова монастыря игумена Варлаама новгородца лета 7072 (1564)¹³. Приблизительно в это же время, или немного раньше, Псалтырь была распета, то есть положена на музыку записана нотными крюковыми знаками Маркелом Безбородым в Новгороде¹⁴. Не были ли Псалмы, переписанные Варлаамом, этой нотной книгой? В источниках об этом не говорится, - но зачем было переписывать один текст псалмов, который был в повседневном обиходе? Нотная же Псалтырь была создана впервые, ее нужно было переписать. Интересны сведения, приводимые А. А. Титовым в примечаниях к упоминавшемуся изданию "Летописец о ростовских архиереях". Этот источник не во всем достоверен, поэтому можно сомневаться и в его сообщении о том, что Варлаам сочинил похвальный канон Иоанну Власатому, который умер 5 сентября 1580 года в Ростове¹⁵, память же его совершается 23 мая в сонме ростовских святых. Если сообщение источника справедливо, то оно вносит новую черточку в художественную деятельность Варлаама - талантливого человека.

---

Хотелось бы, чтоб наши молодые ученые-музыковеды заинтересовались трудами Варлаама Рогова и продолжали бы исследование его музыкальной деятельности, установили бы стилистические особенности его музыкальных творений в сопоставлении с тем, что было достигнуто Федором Крестьянином и другими прославленными мастерами второй половины XVI - начала XVII века. Выражаю надежду, что решение этой музыкально-научной задачи не заставит себя долго ждать.

1. РГАДА, ф. 181, еl. хр. 610 "Летопись о ростовских архиереях". л. 21. То же в кн.: Титов А.А. Летописец о ростовских архиереях. Спб., 1890. С. 11.
2. См. факсимиле подписи Варлаама 1591 г. в кн.: Парфентьев Н. П. Древнерусское певческое искусство в духовной культуре Российского государства XVI-XVII вв. Свердловск. 1991. С. 36.
3. Записки отделения русской и славянской археологии имп. Археологического Общества. Том первый. СПб., 1851. III. Источники русской археологии. "Кормовая книга Кирилло-Белозерского монастыря". С. 65
4. Парфентьев Н. П. Указ. соч. С. 34.
5. Крылов Ап. Иерархи Ростово-Ярославской паствы. // Ярославские епархиальные ведомости. 1862, № 17. С. 172.
6. Зверева С. Г. Монастырские клирошане XVI - первой половины XVII в. // Литература Древней Руси. Источниковедение. Л., 1988. С. 119.
7. Никольский Н. Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство до второй четверти XVII в. (1397-1625). Том первый, вып. II. Спб., 1910, С. 176. То же в "Кормовой книге Белозерского монастыря", с. 65.
8. "Кормовая книга". С. 66.
9. "Предисловие откуда и от коего времени начася в нашей рустей земли осмогласное пение и от коего времени и от кого пошло на оба лика пети в церкви". // В кн.: Протопопов Вл. Русская мысль о музыке в XVII веке. М., 1989. С. 78.
10. Парфентьев. Указ. соч. С. 35.
11. Там же. С. 35-36.
12. Ростов. Материалы для истории города XVII и XVIII столетий. М., 1884, с. 3. То же в кн.: Титов А. А. Дозорные и переписные книги древнего города Ростова. М., 1880, с. 6. В 1678 г. тоже было 10 певцов - они указаны поименно. // Ростов, с. 31.
13. Успенский Н. П. Зосимо-Ворбозомский Благовещенский монастырь. // Новгородские епархиальные ведомости, 1894, № 15, с. 713. Кроме того Варлаам, уже будучи митрополитом ростовским, пожертвовал этому монастырю "кандеи булатные" (там же, с. 713). По описанию "Словаря русского языка ХI-ХVII вв." (М., 1980. Т. 7, с. 53): "кандея или кандия - металлический сосуд наподобие небольшой чаши, на ножке с поддоном, часто употребляемый как колокольчик... О Велице дни звонят на обедне перед еувангелием (из описания Иосиф. монастыря, 1545 г.)".
14. О Маркеле Безбородом см.: Парфентьев..., с. 33-34. А также: Будовниц И.У. Русская публицистика XVI века. М., 1947.
15. См.: Христианство. Энциклопедический словарь. Т. 1. М., 1993, с. 617, ЯЕВ, 1860, с. 240: "Блаженный Иоанн Власатый по прозванью Милостивый". Варлаам участвовал в Соборном определении 1598 г. об избрании Бориса Феодоровича Годунова на Царство (Акты Археографической Экспедиции. Т. II. СПб., 1836, с. 14) и подписал Грамоту, утвержденную 1 августа 1598 г. об этом избрании (там же, с. 41).

В ряду представлений о смерти и посмертной "судьбе" человека особое место занимает срок со дня смерти до дня похорон покойного, исследователи не останавливались специально на этом вопросе. В нашем распоряжении меются только отдельные замечания по этому поводу, не подкрепленные развернутой аргументацией. Эти замечания весьма разноречивы и основываются, в основном, на указаниях иностранных путешественников 16-17 веков Флетчера и Олеария. а также беглого русского подьячего XVII века Григория Котошихина. Исключение составляет ряд обобщаюших работ современных этнографов, где фиксируется ныне существующая традиционная норма - третий день после смерти. Такая разноречивость историографии заставляет вновь вернуться к этому вопросу. Я попытаюсь рассмотреть его на протяжении очень длительного времени, начиная с ХI-ХII вв. и до XIX века.

Обратимся, вначале, к периоду средневековья. Далеко не все известия о смерти и погребениях, которые мы находим в летописях и других источниках, содержат обе необходимые даты, т. е. дату смерти и дату похорон. Точная датировка смерти встречается в очень большой части таких известий. Фиксация этой даты связана с христианским правилом ежегодного поминовения умерших в день смерти. Вероятно, именно она была значима для человека средневековья. Что же касается даты погребения, то известий, где она прямо или косвенно оказывается, гораздо меньше. За период ХI-ХVII вв. их чуть более сорока. Видимо наличие этой даты не вызывалось непосредственной, практической необходимостью и она вводилась в повествование лишь для придания ему большей подробности.

Как видим, за первые семь столетий русской истории мы имеем весьма ограниченный материал для выводов. На первый взгляд отрезок времени между смертью и похоронами здесь самый разнообразный: от нескольких часов до нескольких десятков суток. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что в более чем половине случаев умерших хоронили в течение суток, чаще всего наследующий день после смерти. Большинство исключений из этого правила связанос перемещением умерших к месту похорон. Такие перемещения были широко распространены в русском средневековье, гак как месту захоронения придавалось особое значение. Перемещения покойников были основной причиной значительного временного разрыва между смертью и погребением. Известны и другие причины. В 1473 г. похороны князя Юрия Васильевича были отложены из-за отсутствия в Москве великокняжеской семьи. Юрий Васильевич умер 12 сентября, в субботу. Великий князь вернулся в Москву 16 сентября, в среду. В тот же день, немедленно по приезду великого князя, состоялось погребение. Очевидно, разрыв в четыре дня между днем смерти Юрия Васильевича и днем возвращения в Москву великого князя казался достаточно большим и именно поэтому с погребением поспешили. В 1175 г. тело Андрея Боголюбского было на следующий день после убийства положено в церковь, где оно лежало два дня и две ночи, так как смута в городе не позволяла произвести погребение. Но на третий день разрыв между смертью и похоронами, по всей видимости, показался избыточным и козьмодемьянский игумен Антоний предложил, если не похороните князя, то, хотя бы, отпеть над ним необходимые погребальные тексты, что и было сделано. В целом ряде других случаев летописцы не указывают нам причины значительного разрыва между смертью и погребением, но можно предположить, что и здесь он воспринимался как нежелательный.

Косвенно это подтверждается тем, что, как отмечалось выше, в большинстве известий о смерти деятелей XI-XVII вв., где нам известны и дата смерти и дата погребения, разница между этими датами составляет около одного дня. Именно так, в день смерти или на следующий день были похоронены князь Всеволод Ярославич в 1093 г., князь Андрей Владимирович в 1141 г., его сестра Марина в 1146 г., князь Игорь Ольгович в 1147 г., князь Юрий Долгорукий в 1158 г., Иван Данилович Калита в 1340 г., Дмитрий Донской в 1389г., князь Михаил Александрович Тверской в 1399 г., игумен Пафнутий Боровский в 1447 г.. великий князь Василий Васильевич в 1462 г.. царь Иван Васильевич в 1584 г., царь Федор Иванович в 1598 г., царь, Михаил Федорович в 1645г., царь Федор Алексеевич в 1681 г., патриарх Иоаким в 1691 г., патриарх Адриан в 1700 г.

На этом хронологическом рубеже я пока остановлюсь. От мечу, что внутри этого периода, с ХI по XVII век включительно, можно было бы привести еще целый ряд примеров похорон в течение именно первых суток после смерти. В то же время. в отношении целого ряда лиц, таких, например, как Владимир Святой или Василий III. источники не дают точных сведений о времени похорон, но косвенные данные летописных известий позволяют предположить, что они так же были похоронены в очень короткие сроки.

В нашем распоряжении имеется ряд текстов, позволяющих, как кажется, придти к выводу, что захоронение умершего в течение первых суток могло восприниматься авторами этих текстов и их современниками-читателями как некая норма Феодосий Печерский рано утром 3 мая 1074 г.. перед самой своей смертью, счел необходимым указать братии монастыря- "В ночь похороните тело мое", что и было исполнено монахами. Видимо такой, очень короткий, разрыв между смертью и погребением был для Феодосия значимым.

Видимо значимым он был и для преемников печерских монахов ХI века. Именно на восприятии очень небольшого разрыва между смертью и похоронами как нормы строятся два рассказа о чудесах, происшедших с печерскими монахами. Мы находим их в Киева-Печерском патерике. В первом из них, "О святом Афанасии затворнике",- рассказывается о том, что один из умерших монахов, по притоне своей бедности, целый день оставался непогребенным. Ночью того же дня игумену чудесным образом явился человек, упрекнувший его в небрежении. Когда же наутро братия явилась в келью умершего, то обнаружила его воскресшим. В другом рассказе, "о преподобном Марке пещернике", сюжет строится на том, что монах, чьим послушанием было копать пещеры для погребения умерших, не успевал закончить подготовку места погребения в день смерти своих собратьев. В первом случае пещера была еще очень тесна и не позволяла произвести необходимые действия с телом усопшего. Тогда, по просьбе Марка пещерника, известного своей праведной жизнью, мертвый сам возлил на себя елей. В следующий раз тот же монах Марко, не успевая закончить своей работы, попросил мертвого воскреснуть и прожить еще сутки.

Сходный сюжет находим в "Слове о князьях", произведении второй половины XII века. Согласно этому тексту, после смерти князя Давыда Святославича, который здесь прямо прославляется как святой, епископ решил отложить похороны, так как солнце уже заходило и близился вечер. К тому же не успели подготовить каменный гроб князя. Но солнце остановилось и вечер не наступил до тех пор, пока гроб не был закончен, а святой князь не захоронен.

Как видим, во всех этих случаях чудеса совершаются для того, чтобы соблюсти суточный срок между смертью и погребением, а сам этот срок воспринимается как норма, нарушение которой нежелательно. Проявление такого восприятия этого срока в разных произведениях древнерусской литературы, широкое распространение именно краткого разрыва между смертью и погребением в практике ХI-ХVII вв. позволяет утверждать, что такая норма была общепризнанной хотя ее нарушения и допускались сравнительно легко. Но на чем же базировалась эта норма?

К сожалению, в нашем распоряжении нет текстов, которые бы позволили судить об этом. Ни в церковных, ни, тем более, в государственных установлениях средневековой Руси не регламентировался срок похорон. Нет такой регламентации и в общехристианских установлениях. Западная Европа средневековье также не имела такой твердо установленной нормы, но, как и на Руси, там существовала норма традиционная, совпадающая с русской. "День погребения..., как правило, шел сразу за днем смерти" - отмечает Ф. Арьес в своей книге, посвященной проблемам восприятия смерти Западной Европе. Тексты, которые бы каким-то образом комментировали эту традиционную норму, мне не известны. Остается только высказать осторожные предположения.

Возможно, что отмеченная мною традиционная норма восходила на Руси и в других странах еще к дохристианским традициям, когда, из-за присущего архаическим обществам страха перед мертвыми, их старались захоронить как можно быстрее. Нельзя исключить и христианское происхождение этой нормы. Жизнь христианина, особенно христианина Средних веков, всегда ориентирована на предельно значимый бразец - земную жизнь Христа, является подражанием этой жизни, даже имитацией ее. Смерть Христа - ключевое событие Нового Завета и ориентация на это событие может быть прослежена во многих произведениях как общехристианской, так и древнерусской литературы. Захоронение тела Христа состоялось, в соответствии с требованиями иудейской религии, в день его смерти, т. е. менее чем через сутки. Возможно, что именно ориентацией на этот значимый образец вызвано восприятие краткого, в течение суток, срока погребения, как нормы.

В приведенных выше примерах верхняя хронологическая дата (похороны патриарха Адриана) относилась к 1700 г. А уже 28 января 1704 г. вышел указ Петра I о порядке погребения умерших. В нем говорилось: "Умерших всяких чинов мужеска и женска пока, которые будут надлежать к погребению у святых церквей, и тех до трех дней не погребать, а выносить их из домов в церкви, и в третий день их погребать по обыкновению". Как видим, этот указ отходит от прежней, традиционной нормы и вводит новую, законодательную. Появляется новый, обязательный срок погребения -третий день после смерти. Эта норма регулировала только нижнюю границу этого срока - погребать не ранее третьего дня после смерти. Верхняя граница оставалась неопределенной. И когда возникала нужда в перемещении "мертвых тел" (а такие случаи были достаточно распространены и в XVIII-XIX вв.), погребение, естественно, откладывалось.

В указе никак не объясняются причины его появления. На первый взгляд появление новой нормы можно связать с христианскими представлениями о состоянии души и тела в третий, девятый и сороковой день после смерти. С этими представлениями, в свою очередь, связывались традиции поминовения умерших в третий, девятый и сороковой день. Такие представления были известны на Руси еще в раннем средневековье, однако их актуализация произошла в XVI, и особенно, в XVII веке, когда статьи с соответствующими текстами стали широко распространяться в составе синодиков. Эти статьи не всегда совпадают между собой. В одной из них необходимость поминовения умерших на третий день обосновывается тем, что первые три дня душа человека остается возле тела, навещает дом, -где жил умерший, другие места, которые были ему дороги. И только через три дня она навсегда покидает этот мир. Можно было бы предположить, что погребение тела также старались приурочить к этому моменту. В другом подобном тексте к третьему дню приурочено изменение внешнего вида покойного под воздействием тления. Известны тексты, связывающие поминовение в третий день с трехдневной смертью Христа.

Однако ни один из этих и подобных текстов не связывает прямо представления о состоянии души и тела на третий день после смерти с погребением. Вскоре после принятия интересующего нас петровского указа вышло известное сочинение митрополита Стефана Яворского - "Камень веры". Стефан Яворский был одним из тех близких к Петру людей, кто оказывал реальное влияние на его церковную политику. ""Камень веры" митрополита Стефана стал своего рода "суммой теологии" православия. Однако и здесь трехдневное поминовение усопших не связывается с днем похорон.

Общие тенденции политики Петра I и его преемников В этом вопросе также противоречат догадке о связи новой нормы с церковными установлениями. Известны указы Петра о запрещении погребать в дубовых и долбленых сосновых гробах (но разрешено делать дощатые), об "уравнении" надгробий с поверхностью земли, о запрете погребать покойников ("кроме знатных персон") внутри городов и некоторые другие, касающиеся этой сферы. Можно по-разному воспринимать эти указы Петра I, но одно несомненно: их появление вызвано отнюдь не стремлением соблюсти традиционные нормы русского православия. Речь, скорее, должна идти не о сакрализации, а, пусть своеобразной, но рационализации этой стороны жизни. Видимо прав был С.М. Соловьев, приводивший запрещение хоронить мертвых ранее трех дней в ряду других фактов, свидетельствующих о попытках упорядочения и рационализации русской жизни в целом.

Возможно, что выяснить причины этой новации Петра I помогут более поздние этапы законотворчества. В статье 1081 "Уложения о наказаниях", принятого в середине XIX века, грехдневный срок между смертью и похоронами также вводится как обязательный. Здесь читаем " Кто, исключая случаев законом определенных, похоронит мертвого прежде истечения определенного для сего времени (трех суток по удостоверению в смерти его), тот за сие подвергается..." - далее следует перечень наказаний. Дальнейший текст стать разъясняет причину столь жесткой регламентации срока похорон: "Но если впоследствии окажется, что похороненный таким образом человек находился в летаргическом сне или в припадке оцепенения, принятом за смерть, и умер от преждевременного погребения, то виновный в сем приговаривается..."- далее вновь следует перечень наказаний.

Как видим, законодательство XIX века, вслед за указа; Петра I, жестко регламентирует срок похорон тремя днямя. Однако, в отличие от указа, в "Уложении о наказаниях имеется текст, объясняющий столь жесткую регламентацию. Законодатель исходит из опасения похоронить человека живого, но заснувшего летаргическим сном. Думается, что плодотворно будет сравнить этот факт с наблюдениями французского исследователя Филиппа Арьеса. Он отмечает, что уже со второй половины XVII века, а особенно в XVIII - первой половине XIX века на западе Европы умами овладевает, и его определению, "всеобщая паника" "страх быть похороненным заживо, очнуться от долгого сна на дне могилы". В обществе начинает распространяться множество историй о оживших покойниках. Эти страхи проникли и в Россию. Известно, что страх быть похороненным заживо преследовал Н. В. Гоголя. "Мнимая смерть" как литературный мотив используется в таких широко известных и вроде бы далеких от нашей темы произведениях, как сказка "Сяпящая царевна В. А. Жуковского, "Сказка о мертвой царевне и семи богатырях" А. С. Пушкина и др. Летаргия стала "общим местом" культуры.

На западе в ХVII-ХVIII веках сами умирающие предусматривали в своих завещаниях меры, необходимые против погребения заживо. Эти меры включали в себя как различные хирургические манипуляции, так и увеличение срока между смертью и похоронами. Во Франции с конца XVIII века такие меры стали предусматриваться в законодательном порядке. Был зафиксирован срок похорон (не ранее 24 часа после смерти), введено обязательное врачебное освидетельствование и т. д. Приведенный выше текст "Уложения о наказаниях" позволяет утверждать, что именно эта фобия охватившая всю Европу, стала причиной жесткой регламентациин срока похорон а российском законодательстве середины XIX века. Срок в три дня восходил, безусловно, к приведенному выше Указу Петра I от 28 января 1704 г. Но не исключено, что и сам этот указ был вызван теми же причинами. Массовый страх перед "мнимой смертью", как уже отмечалось выше, распространился в Европе со второй половины XVII века. А в конце этого столетия Европу посетил Петр I. Эти страхи могли произвести впечатление и на русского царя. Страх перед погребением заживо могли завезти в Россию и многочисленные иностранцы, приезжавшие ко двору Петра. В этих условиях и мог возникнуть указ, регламентирующий время похорон.

Но почему был выбран именно трехдневный промежуток между смертью и погребением? Здесь уместно вспомнить упомянутый выше синодичный текст о том, что именно на третий день после смерти лицо и тело умершего начинают необратимо изменяться под воздействием тления. В Синодике этот текст используется для истолкования традиции поминовения покойных в третий день после смерти. Видимо это представление было общим местом в то время. Стефан Яворский в разделе о необходимости поминовения усопших своего "Камня веры" приводит этот текст первым из подобных ему. Но именно необратимые изменения внешнего вида покойного могли неопровержимо указать на факт смерти. Таким образом, не исключено, что в петровском указе парадоксальным образом соединились западноевропейские страхи Нового времени и древнерусские квазинаучные представления. Если это так, то указ Петра почти на столетие предвосхитил появившиеся в Западной Европе в конце XVIII - начале XIX века под воздействием страха "мнимой смерти" "специальные хранилища, где трупы оставались бы под наблюдением вплоть до начала разложения" - морги. Но в России таким "моргом" стала церковь.

С середины ХIХ века, по наблюдениям Ф. Арьеса, подобные страхи на западе Европы стали ослабевать. Особая роль в этом принадлежала врачам, отвергавшим возможность погребения заживо как предрассудок. Те же процессы происходят в это время в России. Если изданный в 1864 г. "Настольный словарь для справок по всем отраслям знания" пишет, что "при глубокой летаргии... больной легко может быть признан мертвым", а в изданном в 1878 г. "Всенаучном энциклопедическом словаре" читаем, даже, что "одержимых летаргией нередко заживо погребают по ошибке", то в последующих аналогичных изданиях этот страх отсутствует. Уже в "Энциклопедическом словаре", изданном Брокгаузом и Ефроном (1896 г.), осторожно отмечается: "Возможно, иной раз такие мнимоумершие были заживо похоронены, хотя несомненно многие рассказы о подобных роковых ошибках недостоверны". Изданная в 1903 г. "Болышая энциклопедия. Словарь общедоступных сведений по всем отраслям знания" и Словарь "Гранат" вообще не упомилают о такого рода опасности. "Большая советская энциклопедия" (начиная с первого издания) категорически утверждает: "существовало мнение, что больные летаргией могут быть приняты за мертвецов, однако установлена полная недостоверность приводившегося в подтверждение этого материала", "принять летаргию за истинную смерть нельзя", "даже в самых тяжелых случаях летаргию можно отличить от смерти, что исключает возможность ошибочного погребения живых лиц".

Параллельно с этим происходит процесс сакрализации трехдневного срока погребения. Он отчетливо проявился у авторов, писавших, преимущественно, на церковную тематику. Известный русский богослов первой половины XIX века Игнатий Брянчанинов, посвятивший православным представлениям о смерти специальную работу, ни словом не упоминая о трехдневном сроке похорон, вероятно хорошо понимая что это норма не церковная, а светская. В отличие от него А. Н. Муравьев, в своих "Письмах о богослужении", изданных в первой четверти века, впервые сводит воедино петровскую законодательную норму и традиционные христианские представления, "научно" истолковывающие смысл поминовения усопших в определенные дни после смерти: "Как третий день избран для погребения, ибо мертвенность уж слишком ясно начинает проявляться в теле, так девятый и двадцатый, и сороковой поминаниями соответствуют постепенному его разложению, по законам естественным, бывающему в сии промежутки времени".

А уже игумен Антоний ("Вечные загробные тайны", четвертое издание - 1908 г.) нисколько не сомневается, что "поминовение усопших православною Церковию имеет отношение ко многим весьма важным событиям в царстве благодати, например, погребение тела на третий день и поминовение новопреставльшагося в этот день - к тридневной смерти Первенца из мертвых - Иисуса Христа". Эти и некоторые другие подобные высказывания были, скорее, не причина а симптомом стихийно происходящего процесса. Законодательная норма стихийно превращалась в сакральную, или, по крайней мере, в традиционную. Вероятно, причиной этого послужило неосознанное желание людей "освоить" эту норму, вторгавшуюся в сферу, где ранее безраздельно господствовали традиция и церковь.

В современном обществе, изжившем страх "мнимой смерти", подобная законодательная норма вообще отсутствует, а тридневный срок похорон прочно воспринимается как традиционный. Именно эта ситуация и зафиксирована в упоминавшихся в начале работах этнографов.

16 ноября 1702 г. ростовский стольник В. Р. Воейков жаловался в Монастырский приказ на непривычные траты: "Преосвященный Димитрий митрополит из домовой казны материи и всякие локотные товары бывших архиереев на комедии держит", - на что 9 декабря из Москвы ответили: "Без нашего указа не держать ни на что"¹. Несмотря на запрет властей, экономивших средства в связи с Северной войной, подготовка к действу "На Рождество Христово" продолжалась, и 24 декабря 1702 г. было "куплено у ростовца посацкого человека Василья Зверинцова к диалогу проволоки железной четыре фунта"². Документально известно об исполнении действа "На Рождество Христово" 27 декабря 1702 г. и декламации "На погребение Христово плач" 27 марта 1703 г.³ В полном названии пьесы "Венец Димитрию", содержащемся в Программе постановки 1704 г., есть указание на время исполнения "в день преславного праздника" св. Димитрия Солунского 26 октября и указаны авторы пьесы и действа - "от [...] питомцев грамматики учащихся младенцев стихословне [...] сплетенный"⁴

Первое упоминание о ростовской Архиерейской школе содержится в Указе от имени Петра 28 мая 1702 г.: "[...] по росписи преос[вя]щенного Димитрия [...] н[а]ше Великого Г[о]с[у]д[а]ря жалованье [...] учителем греческого да латинского языков по тридцати рублев ч[е]л[ове]ку, рускому пять рублев, да хлеб нищим, которые учитися будут руской грамоты по д[е]нге на д[е]нь, а которые греческого да латинского языков, тем по две д[e]нги на д[е]нь"⁵. Труд учителей греческого и латинского языков ценился в шесть раз выше среднего жалования служителей Архиерейского дома, видимо, и связи с их многочисленными обязанностями, в том числе и по постановке спектаклей. Собиравшиеся со всей епархии дети священников учились в ростовской школе русскому языку, а самые способные учились в особом классе греческому и латинскому языкам. 25 июля 1702 г. "поехал из Ростова в Ярославль греческой школ учител Алексей Димитриев"⁶. Название "греческой" употреблено как сокращенное от "греколатинской". Учителю Алексею Димитриеву адресовано стихотворное ученическое поздравление "господину Алексию" с именинами 17 марта 1704 г. на русском языке и в переводе на латынь⁷. 31 августа 1702 г. "домовой сын боярской Алексей Бобров ездил к Москве с учителем Иваном Филиповым для домоваго дела [...] куплено в школы для учения младых отроков пять книг граматик греческих"⁸. Об учителе Иване Филипове Филиповиче) известно, что он был автором словаря "латинского и славянского языков, сочиненный в Ростовe в 1701 году Иваном Филиповичем"⁹. Возможно, на должность учителя греческого и латинского языков митрополит вызвал в Ростов из Новгород-Северского монастыря своего бывшего "писаря Ивана Филипьева", который приезжал с Димитрием в Москву на поставление и был отпущен новопосвященным митрополитом назад 28 марта 1701 г.¹⁰

Первым лицом после учителей в школе был "сеньор", которого митрополит упоминает в так называемом "Письме к детям": "Дети, блядины дети! Слышу о вас худо. Место учениа учитеся развращениа, неции от вас и вслед блуднаго сына пошли со свинями конверсоват. Печалюся зело и гневаюся на вас. А якоже вижду, вина развращениа вышего та, что всяк живет по своей воли, всяк болший. Того ради поставлю над вами сеньора господина Андрея Юревичя, чтоб вас мунштровал як циганских лошадей, а вы ему будте покорни, послушливы, а кто будет противен, той пожалован будет плетю"¹¹ "Сеньором" младших учеников ростовской школы был Андрей Юрьевич Бодаковский. В ноябре 1707 г. Андрей Бодаковский сделал перевод с латыни части одного из сочинений Иосифа Флавия¹². В это же время он выполнял обязанности писаря: 1 января 1708 г. митрополит в распределении платы за церковные требы упомянул "писаря Андрея Бодаковского"¹³.

В латино-польском словаре Григория Кнапского, сохранившемся в составе библиотеки Димитрия Ростовского, которым пользовались учителя и ученики школы, в качестве закладок (?) вложены листки с именами учеников: "Ваsilius Zeleniaew, Leontius Благовещенский", "Michael Вознесенкий", "Gregorius Zwerincow"¹⁴. Григорий Зверинцев был, вероятно, сыном ростовского посадского человека Василия Зверинцова, у которого покупали проволоку к постановке "Рождественской драмы" (см. выше). Лучшие ученики ростовской школы ездили на каникулы в Москву. В 1704 г. Димитрий писал своему другу Феологу Чудовскому: "Студент школ ростовских Василий [Зеленяев (Заления)?] немного поучився, грядет к милости вашей на вакацию [...]¹⁵. Есть упоминание о тетради "польско-латинских сочинений [...] писана рукою Василия Залении"¹⁶.

В 1708-1709 гг. Андрей Бодаковский, Леонтий Благовещенский и Василий Зеленяев (Заления) учились по этике и риторике в московской Славяно-Греко-Латинской Академии. 1 октября 1708 г. Leontius Вlagowieszens и Ваsilius Zalenia послали из Москвы в Ростов письмо с благодарностью митрополиту Димитрию за заботу о них¹⁷. 23 сентября 1709 г. Димитрий писал Бодаковскому: "Возлюбленно пане Аndreas. Послах написанное de Misticis sensibus [...] То, еже преосвященному Рязанскому [Стефану Яворскому] надписано, вручете о[тцу] ректору [Феофилакту Лопатинскому], он отдаст его милости, а если и вам досуг, отдайте вы; да то чине будет покриво, что письма от мене нет к его милости, не вспех написать"¹⁸. Тогда же, за месяц до кончины, Димитрий беспокоился о задержке занятий риторикой в Московской академии: "О школах же нет до тых час учения и я печален; напрасно харчатся бедныи студенты. Пишущих себе лексиконы похваляю. Бумагу пришлю с Благовещенским"¹⁹. 24 октября Бодаковский писал из Москвы в Ростов своему товарищу "Леонтию Федоровичу Благовещенскому": "велено учить риторику отцу Воgomodlewskomu. Учитель изрядной, проезжает ргincipia, где не прогуляет"²⁰. Продолжавший учиться в Московской Академии уже после преставления Димитрия Леонтий Благовещенский обращался за поддержкой к поставленному в 1711 г. новому ростовскому епископу Досифею (Глебову), вспоминая почившего "батюшка нашего"²¹.

В библиотеке Димитрия Ростовского сохранились учебники греческого (РГАДА, ф. 1251, №№ 267, 269, 307) и латинского языка Эммануила Альвара (РГАДА, ф. 1251, №№ 1879-1880 ин., 1881-1882 ин.). Сохранился рукописный сборник упражнений учебника грамматики Альвара, сделанных учеником ростовской школы Петром Курохтанским в 1703 г.:"Iп аеtегnum. Libег Аlvаrianae institutionis grammaticae primus ad guaestiones responsionibus ac singulis explicationibus recognitus in alma divinae sapieniae matris basilica Rostoviae A[nno] D[omi]ni 1703"²². Из названия сборника видно, что ученики торжественно называли свою школу "аlma [..] matris basilica Rostoviae". В первой части сборника (лл. 1-122) содержатся упражнения в латинской грамматике, вместе с которой преподавались и начала поэтики: "Хвалюся аз, яко прилежный, изучихся стихам" (л. 53). Вторую часть сборника (лл. 122 об. - 139 об.) составляет "Книга школьных и домашних сочинений, написанных мной, Петром Курохтанским, в школе аналогии в 1703 г.": Liber schlasticarum et domesticarum compositionum, schriptus perme,Petrum Kurochtanski, in schola analogiae A[nno] D[omi] ni 1703 "(л.122 об.).

Трехлетнее обучение в ростовской школе состояло из трех классов:" Infima classis, media classis,suprema classis"²³. Вместе с Петром Курохтанским в 1702-1703 учебном году в начальном классе инфимы учились Иоанн Мальцевич и Евфимий Морогин. Неизвестно местонахождение в настоящее время опубликованного сборника "Книга школьных и домашних сочинений, написанных мной, Иоанном Мальцевичем, в школе аналогии в 1703 г.": "Liber schlasticarum et domesticarum compositionum,scriptus per me,Ioannem Maiceviczi, in schola anaiogiae A [nn] о D [omi] ni 1703"²⁴, содержащего те же сочинения, что и в сборнике Курохтанского, с незначительными разночтениями. Учившегося латыни украинца Мальцевича Н. Н. Корсунский принял за учителя латинского языка²⁵. В сборниках Курохтанского и Мальцевича имя Евфимия Морогина упоминается вместе с учениками: "Petrus Kurochtanski,Ioannes Malcevich, Evthymius Morogin"²⁶. Учившийся латыни Ефим Морогин был подьяком ростовского Архиерейского Дома²⁷. Неизвестно местонахождение в настоящее время частично опубликованных сборников ростовской школы 2-го учебного года (media classis 1703-1704 гг.) и З-го учебного года (suprema classis 1704-1705 гг.) Ефима Морогина и Василия Зеленяева, хранившихся в ростовской семье Вознесенских²⁸.

Ростовская школа по примеру украинских и российских школ (в частности, Киевской и Московской Академий) была основана на лучших педагогических принципах иезуитских коллегий. Лучший ученик латинского класса назывался "императором", этого звания стремились достичь "сенаторы". "Императором" в 1703-1705 гг. чаще других был Морогин: "Господину Евфимию позволяется сидеть на императорском месте, а Гавриилу нельзя"²⁹. Ефим пользовался "правами начальника над учениками своего класса: "В предупреждение наказаний приказываю вам быть прилежными, так как Архипастырь уполномочил меня поступать с вами по моему усмотрению"³⁰. В домашнем сочинении 20 января 1704 г. В день своих именин Ефим риторически обращался к св. Евфимию Великому, называя однокашников "своими учениками": "учеников моих [...] отвещати научил ми [...]: 0 учителю наш! Твой ангел, святый Евфимий Великий, того ради в четверток празднуется, зане нам, твоим ученикам, обычай есть в четверток прохлаждатися точию полдня, он же и в весь день нам прохладу хощет сделати"³¹. Ф. Я. Никольский принял Ефима за учителя латинского языка³². Общепринятым стало мнение, что в ростовской школе преподавали "учитель русского - Евфимий Морогин, латинского - Иван Мальцевич"³³.

Ученикам ростовской школы предлагали к переводу на латынь фрагменты стихов Димитрия. В домашнем сочинении из сборника Морогина, написанном 27 сентября 1703 г. в честь праздника Воздвижения Животворящего Креста, двустишие "На кресте спасение наше пригвожденно, / Без креста душа, тело не будет спасенно"³⁴ фразеологически сходно с двустишием из монолога Отрока 11-го, заключающим декламацию "На Воскресение Христово": "На кресте спасение наше умирает, / Кроме креста спасения да никтоже чает"³⁵. В конце сборника Курохтанского содержатся "Вирши школныя", свидетельствующие о прижизненном почитании святости Димитрия и о стихотворном навыке учеников: "Архиерей Димитрий чтити Бога учит, / За то ему бе Бог венец небесный вручит, / И подаст ему Бог с небеси честь и славу, / Повелит ему Бог венец тот на главу"³⁶. "Вирши школныя" 1703 г. фразеологически сходны со стихами Эпилога драмы "Венец Димитрию" 1704 г.: "За то венец дадеся ти златокованный / Архиерейский, им же сей увенчанны. / Будеши потом увенчан венцем вечновластным, / Яко же и твой ангел дванатцаточастным"³⁷.

Поэтический и театральный круг ростовской Архиерейской школы митрополита Димитрия, исполнявший действо "На Рождество Христово" 27 декабря 1702 г., создавший текст и действо "Венец Димитрию" 26 октября 1704 г., состоял из учителей Ивана Филипова (Филиповича) и Алексея Димйтриева, "сеньора" Андрея Бодаковского, старших учеников Петра Курохтанского, Ивана Мальцевича, Ефима Морогина, Леонтия Благовещенского, Василия Зеленяева (Залении), Михаила Вознесенского, Григория Зверинцова и других (известно более 20 имен) учеников "Alma Matris Basilica Rostoviae".

1. Указы императора Петра Великого от 1702 г. в Ростов по делам церковным / Сообщены о. Архимандритом Владимиром из ризницы Ярославского Архиерейского Дома // ЯЕВ. 1890. № 23. Ч. неофиц. С. 359-361.
2. РГАДА. Ф. 237. Оп. 1. Кн. 19. Расходная книга Ростовского Архиерейского Дома за 1702 г. Л. 62 об.
3. Янковска Л. А. Литературно-богословское наследие Святителя Димитрия Ростовского: восприятие иезуитской науки XVI-XVII вв.: Автореферат докт. дисс. М., 1994. С. 23.
4. Ранняя русская драматургия (ХVII - первой половины XVIII вв.). Пьесы столичных и провинциальных театров первой половины XVIII в. М., 1975. [Вып. 4]. С. 49.
5. РГАДА. Ф. 381. № 420. Л. 545.
6. РГАДА. Ф. 237. Оп. 1. Кн. 19. Л. 41.
7. [Никольский Ф.Я .] Ростовское училище при св. Димитрии митрополите // ЯЕВ. 1863. № 24-45. Ч. неофиц. С. 374.
8. РГАДА. Ф. 237. Оп. 1. Кн. 19. Л. 46 об.
9. [Каразин В. Н.] Каталог славяно-российским рукописям (погибшим в 1812 году) профессора Баузе Ф. Г. М., 1862. С. 1.
10. Шляпкин И. А. Св. Димитрий Ростовский и его время (1651-1709). СПб., 1891. С. 280.
11. ЯМЗ. № 71 [462]; см.: Шляпкин И. А. Св. Димитрий... С. 349-350.
12. РГАДА. Ф. 1251. № 468; см.: Янковска Л. А. Литературно-богословское наследие Святителя Димитрия Ростовского: восприятие иезуитской науки ХVI-ХVII вв.: Дисс. докт. наук. М., 1994. Машинопись. С. 61.
13. Шляпкин И. А. Св.Димитрий...С.319.
14. РГАДА. Ф. 1251. № 1256 ин.; см.: Янковска Л. А. Литературно-богословское наследие... Машинопись. С. 324-325.
15. Шляпкин И. А. Св.Димитрий...С.337.
16. [Никольский Ф. Я.] Ростовское училище... С. 275.
17. [Никольский Ф. Я.] Ростовское училище... С. 253.
18. [Юрьевский А.] Драгоценные автографы // Тобольское церковное древлехранилище. Тобольск, 1902. Вып. 1. С. 32.
19. [Юрьевский А.] Драгоценные автографы... С.32.
20. [Никольский Ф.Я.] Ростовское училище... С. 290.
21. [Никольский Ф.Я.] Ростовское училище... С. 330.
22. РГАДА. Ф. 381. № 1602. Л. 1.
23. [Никольский Ф. Я.] Ростовское училище... С. 263.
24. Корсунский Н. Н. Материалы для истории училища Святителя Димитрия Ростовского // ЯЕВ. 1883. № 44-46. Ч. неофиц . С. 349.
25. Корсунский Н.Н. Материалы.. С. 348.
26. РГАДА. Ф. 381. № 1602. Л. 58 об.; Корсунский Н. Н. Материалы... С. 348.
27. РГАДА. Ф. 237. Оп. 1. Кн. 19. Л. 68.
28. [Никольский Ф. Я.] Ростовское училище... С. 233.
29. [Никольский Ф. Я.] Ростовское училище... С. 329.
30. [Никольский Ф. Я.] Ростовское училище... С.328.
31. [Никольский Ф. Я.] Ростовское училище... С. 327.
32. [Никольскнй Ф.Я.] Ростовское училище... С. 327.
33. Шляпкин И. А. Св. Димитрий... С. ЗЗО; Берков П. Н. Школьная драма "Венец Димитрию" (1704 г.) // ТОДРЛ. М., Л., 1960. Т. 14. С. 325; Ромодановская Е. К. Морогин Евфимий // Словарь книжников и книжности Древней Руси. СПб., 1933. Вып. 3. Ч. 2.
34. [Никольский Ф. Я.] Ростовское училище... С. 341.
35. Украiнськая поэзiя. Середина XVII ст. Киiв, 1992. С. 318.
36. РГАДА. Ф. 381. № 1602. Л. 150-151 об.
37. Ранняя русская драматургия... [Вып. 4]. С. 91.

В настоящей работе рассматриваются ранее не изучавшиеся штаты церковно-административных учреждений Ростовской епархии за время с 1743 по 1763 гг. Выбор данного периода обусловлен следующими обстоятельствами. В середине XVIII в. система управления Ростовской епархии дважды подвергалась реорганизациям - в 1742-1743 гг. - в связи с реформой церковно-административных учреждений, произведенной назначенным на Ростовскую кафедру митрополитом Арсением Мациевичем; в 1764 г. - по причине секуляризационной реформы, вследствие которой в структуру церковно-административных учреждений России в общегосударственном масштабе были внесены определенные изменения. Между указанными датами, т. е. с 1743 по 1763 г., на протяжении двух десятилетий, система управления Ростовской епархии в своей основе оставалась неизменной. Кроме того, рассматриваемый хронологический отрезок точно соответствует периоду, в течение которого Ростовской епархией управлял митрополит Арсений Мациевич. В качестве источников были использованы документы Ростовской духовной консистории (РФ ГАЯО. Ф. 197).

Во главе системы епархиального управления стоял архиерей. Для управления епархией в его распоряжении имелась система церковно-административных учреждений: духовная консистория и канцелярия экономического и казначейского правления, расположенные при архиерейской резиденции, четыре городовых духовных правления, находившиеся в городах епархии - Ярославское, Угличское, Пошехонское и Романовское; два представительства стряпчих в столицах, а также походная архиерейская контора.

Ростовская духовная консистория
Ростовская духовная консистория, наряду с канцелярией экономического и казначейского правления, являлась одним из двух главных церковно-административных учреждений Ростовской епархии. Она состояла в непосредственном подчинении архиерея; в свою очередь, ей подчинялись четыре городовых духовных правления, находившиеся в Ярославле, Угличе, Пошехонье и Романове, ряд наиболее значительных монастырей епархии, а также девять заказов или благочиний (церковно-административных округов) на территории Ростовского уезда.

Во внутреннем устройстве консистории выделялось два своеобразных самостоятельных ведомства: первое называлось присутствие, второе - канцелярия. В соответствии c этим лица, служившие в консистории, делились на так называемых присутствующих или консистористов и служителей канцелярии.

Остановимся на организационной структуре присутствия. Членами присутствия духовной консистории могли быть только представители духовенства. Среди них имелась определенная иерархия, в соответствии с которой присутствующие именовались первым, вторым или третьим. Так называемый первоприсутствующий или управитель, по всей вероятности, возглавлял деятельность присутствия, в частности, он имел право первым ставить свою подпись на консисторских документах. Вместе с тем, присутствие являлось коллегиальным органом, и каждый из документов заверялся подписями нескольких консистористов.

Обязанности членов присутствия заключались в слушании дел, производимых в консистории, вынесении по ним решения и предоставлении своего мнения на рассмотрение архиерея. За заседание в консистории денежного вознаграждения духовным лицам не предусматривалось. Присутствующие назначались по выбору архиерея. Увольнение духовных лиц от присутствия в консистории или перевод их в другие церковно-административные учреждения епархии также входили в сферу полномочий епархиального владыки. Одновременно в составе присутствия находилось 4-5 человек. Продолжительность службы духовных лиц в консистории, в среднем, составляла 3-5 лет.

Членами присутствия являлись представители как черного, так и белого духовенства, однако явное преобладание имели монашествующие. В основном, это были настоятели ростовских монастырей. Представители белого духовенства, заседавшие в консистории, в подавляющем большинстве являлись причетниками Ростовского Успенского собора.

Перейдем к рассмотрению штата второго ведомства Ростовской духовной консистории - канцелярскому. Служителями консисторской канцелярии являлись светские чиновники. Штат канцелярских служителей духовной консистории, как и канцелярии экономического и казначейского правления, был утвержден митрополитом Арсением Мациевичем 1 января 1743 г., т. е. через полгода после его назначения на Ростовскую кафедру.

Деятельность консисторской канцелярии возглавлял секретарь, которому помогал управитель. Регистрацией входящих и исходящих документов ведал регистратор. 3-4 канцеляриста вели дела по трем повытьям (подотделам) консистории. Повытья возглавлялись канцеляристами, кроме того, во главе повытья мог стоять и регистратор. Копированием и перепиской документов занимались 15-16 копиистов и несколько писчиков. Два сторожа осуществляли охрану консистории. 7-14 приставов выполняли обязанности курьеров, охранников и сопроводителей. В целом общее количество светских служащих консистории в 1740-х гг. составляло 35 человек, а к началу 1760-х гг. оно было увеличено до 45 человек. По численности служащих духовная консистория занимала ведущее место среди всех церковно-административных учреждений Ростовской епархии.

Из 29 человек, которые в начале 1760-х гг. в консистории занимали канцелярские должности, 15 человек, т. е. половина, являлись подьяческими детьми - сыновьями канцелярских служителей, состоявших в епархиальном ведомстве; семеро, т. е. четвертая часть от общего числа - были сыновьями священно-церковнослужителей; шестеро являлись сыновьями служителей архиерейского дома и один - сыном вотчинного крестьянина. Таким образом, значительная часть служителей консисторской канцелярии являлась потомственными подьячими. Существовали целые династии канцелярских служителей, представители которых на протяжении нескольких поколений занимали различные посты в церковно-административных учреждениях Ростовской епархии. Из 16 человек, которые в начале 1760-х гг. служили приставами и сторожами, 11 человек, т. е. 2/3, являлись сыновьями служителей архиерейского дома или оброчных архиерейских жителей; пятеро - т. е. 1/3 - были священно-церковнослужительскими детьми, которые по ряду причин не годились для определения в церковные причетники. Забегая вперед, отметим, что при рассмотрении происхождения канцелярских служителей прочих церковно-административных учреждений Ростовской епархии мы пришли к аналогичным данным. Таким образом, возможно сделать вывод, что светские лица, служившие в этих учреждениях, являлись выходцами и в то же время представителями тех социальных групп, которые имели непосредственное отношение к епархиальному ведомству и в той или иной мере состояли в подчинении архиерея, а именно: архиерейских и монастырских подьячих, служителей архиерейского дома, священно-церковнослужителей, жителей оброчных архиерейских слобод и вотчинных крестьян.

Основная часть светских служителей консистории, а также канцелярии экономического и казначейского правления имели дворы в центре Ростова, преимущественно в архиерейской слободе, расположенной около архиерейской резиденции, и являлись прихожанами Борисоглебской, Николоподозерской, Воскресенской и Воздвиженской церквей.

Определение в канцелярский чин или отрешение от него, а также все перемещения канцелярских служителей, будь то изменение чина, должности или места службы, персонально рассматривались в консистории и производились только с ведома архиерея. Вступлению в канцелярский чин предшествовали приведение к присяге в кафедральном соборе и подписание в консистории письменного обязательства в честной службе и добропорядочной жизни, заверенное подписями нескольких поручителей.

Канцелярские служители духовной консистории получали денежное и хлебное жалование. Денежное исчислялось в рублях, хлебное - в четвертях ржи и овса, при этом количество четвертей ржи и овса соответствовало установленному числу рублей. Размеры годовых окладов, как денежных, так и хлебных, были утверждены митрополитом Арсением 1 января 1743 г. Так, управитель консистории получал 20 руб. и, соответственно этому, по 20 четвертей ржи и овса. Каждому из канцеляристов выделялась половина управительского оклада (т. е. по 10 руб. и по 10 четвертей ржи и овса). Подканцеляристы получали 1/3 оклада управителя, что составляло по 7 руб. и по 7 четвертей ржи и овса. Копиисты довольствовались четвертой частью управительского оклада или половиной консисторского жалованья - по 5 руб. и по 5 четвертей ржи и овса. Писчикам жалованье не выделялось. Оклады приставов и сторожей составляли десятую часть от размера управительского оклада - по 2 руб. и по 2 четвертей ржи и овса. В начале 1760-х гг. годовое жалованье секретаря составляло 50 руб. и по 50 четвертей ржи и овса. По сравнению с серединой 1740-х гг., к началу 1760-х гг. размеры годовых окладов прочих канцелярских служителей были несколько уменьшены. Так, подканцеляристы получали по 5-7 руб., копиисты - по 3-4 руб. и соответствующие этому хлебные оклады. Некоторая часть канцелярских служителей вообще не получала жалованья, а именно-трое из 16 копиистов, четверо из пяти писчиков, 13 из 14 приставов.

Канцелярия экономического и казначейского правления
Это учреждение было образовано по распоряжению митрополита Арсения Мациевича на рубеже 1742-1743 гг. путем объединения экономической канцелярии и казенной канцелярии. Канцелярия экономического и казначейского правления действовала на протяжении двух десятилетий; в мае 1764 г. указом ростовского епископа Афанасия она была упразднена. Канцелярия экономического и казначейского правления или, как ее еще называли, экономическая канцелярия состояла в непосредственном подчинении архиерея. Статус экономической канцелярии был равен статусу духовной консистории. Полномочия канцелярии экономического и казначейскго правления ограничивались решением финансовых вопросов. Это учреждение заведовало бюджетом епархии и архиерейской резиденции.

Канцелярию экономического и казначейского правления возглавляли эконом и казначей архиерейского дома - лица духовного звания. Этим исчерпывалось участие духовенства в деятельности экономической канцелярии, остальные ее служащие являлись светскими лицами. Наряду с экономом и казначеем во главе экономической канцелярии стоял управитель или секретарь. Два отдела экономической канцелярии - экономическое и казенное повытья - возглавляли два канцеляриста-повытчика. В каждом повытье служили один подканцелярист, пять копиистов и 1-2 писчика. Кроме того, в штате экономической канцелярии числился стряпчий, обязанностью которого являлось представительство в различных присутственных местах. Таким образом, число служителей, занимавших канцелярские должности в экономической канцелярии, составляло 15-18 человек. К этому следует добавить 8-9 сторожей и приставов, числящихся при экономической канцелярии.

Лица, служившие в канцелярии экономического и казначейского правления, как светские, так и духовные, получали денежное и хлебное жалованье. Эконом получал 25 руб., казначей - 15. Размеры денежных и хлебных окладов светских служителей экономической канцелярии были такими же, как и у служителей консистории.

Городовые духовные правления
Ярославское, Угличское, Пошехонское и Романовское духовные правления являлись органами епархиального управления в соответствующих уездах. По отношению к духовной консистории духовные правления занимали подчиненное положение, между тем, на территории своих уездов в их юрисдикции состояли второстепенные монастыри и церковно-административные округа (заказы). Статус, а также объем штатного расписания каждого из духовных правлений зависел от статуса подчиненного им в церковном отношении города и уезда. Так, наиболее значительный штат служащих имелся в Ярославском духовном правлении - оно располагалось в крупнейшем городе епархии, а кроме того, в его ведомстве состояло самое большое число сельских заказов - 12.

Духовные правления были устроены на основе тех же принципов, что и консистория. Так же, как и в консистории, в каждом из духовных правлений существовало разделение на присутствие и канцелярию, а лица, служившие в духовных правлениях, соответственно делились на присутствующих из числа духовенства и светских канцелярских служителей. Обязанности служащих духовных правлений были аналогичны функциям консисторских служителей. Однако, между консисторией и духовными правлениями существовали определенные различия, касающиеся, в частности, численности, состава и положения служащих лиц. На характеристике этих отличий мы остановимся подробнее. Присутствия духовных правлений возглавлялись духовными лицами, которые именовались управителями. Численность присутствующих составляла, в среднем, в Ярославском - 3-4 человека, в Угличском - не более З-х, в Пошехонском и Романовском - по 1-2 человеку. Находящиеся в нашем распоряжении источники, свидетельствующие о духовных правлениях, немногочисленны, но они позволяют выявить интересную закономерность: чем выше был статус церковно-административного учреждения, тем большее число духовных лиц вводилось в состав присутствия, и тем чаще производилась их замена. Также удалось установить, что в Ярославском духовном правлении в составе присутствующих преобладание имели представители черного духовенства, а в отдаленных и менее представительных Пошехонском и Романовском духовных правлениях присутствующими являлись, преимущественно, представители белого духовенства. Белые священники, заседавшие в духовных правлениях, как правило, были протоиереями соборных храмов, а монашествующие - настоятелями наиболее значительных монастырей, расположенных в соответствующих городах.

Канцелярия Ярославского духовного правления возглавлялась светским чиновником - управителем. В канцеляриях остальных духовных правлений высшей должностью являлась должность канцеляриста. Секретарская, стряпческая и регистраторская должности в штатах духовных правлений отсутствовали. В начале 1760-х гг. численность канцелярских служителей в Ярославском духовном правлении составляла 24 человека, в Угличском - 16, в Пошехонском - 12, а в Романовском - всего лишь 4 человека. В штатах каждого из трех первых упомянутых духовных правлений, т. е. Ярославского, Угличского и Пошехонского, числилось по 2-3 канцеляриста и подканцеляриста, от 5 до 10 копиистов, 6-7 сторожей и приставов. В Романовском духовном правлении имелся самый малочисленный штат служителей, состоявший из одного канцеляриста, двух копиистов и одного сторожа.

В отличие от канцелярских служителей ростовских церковно-административных учреждений, получавших содержание от архиерейского дома, служащие канцелярий духовных правлений не имели установленных окладов. Источники не дают полной ясности, но возможно предположить, что чиновники духовных правлений содержались за счет подведомственного этим правлениям духовенства, а кроме того, имели возможность "довольствоваться дозволеными от дел доходами".

Представительства стряпчих
Представительства стряпчих в Москве и Санкт-Петербурге являлись своеобразной формой церковно-административных учреждений Ростовской епархии. При московском и петербургском архиерейских подворьях находились двое стряпчих, которые выступали в качестве представителей Ростовского архиерейского дома в столицах. Источники прямо указывают, что должность стряпчих учреждена "ради ходатайства в разных присутственных местах по касающимся архиерейского дома делам". Из бюджета архиерейского дома стряпчим выплачивалось жалованье. В начале 1760-х гг. годовой оклад петербургского стряпчего составлял 50 руб., московского - 20 руб. Правда, московскому стряпчему выдавался и хлебный оклад. Кроме того, при московском стряпчем имелся подьячий, служивший без жалованья.

Походная архиерейская контора
Походная архиерейская контора выступала в качестве личной канцелярии архиерея, сопровождающей его во время отъезда из Ростова, посредством которой осуществлялась связь между владыкой и духовной консисторией. В отличие от рассмотренных выше церковно-административных учреждений, функционирующих постоянно, походная архиерейская контора действовала периодически и образовывалась лишь на время архиерейских походов. Штат канцелярских служащих походной конторы вербовался из служителей духовной консистории и экономической канцелярии, при этом отбирались действительно лучшие чиновники. Возможно предположить, что отбор производил сам архиерей. Источники пока не позволяют нам выявить полный состав штата архиерейской походной конторы. Известно лишь, что в состав ее служащих входили как духовные, так и светские лица; возглавлялась контора одним из духовных лиц, а также канцеляристом, "правящим управительскую или секретарскую должность"; наконец, из светских чиновников в штате конторы одновременно находились как минимум два канцеляриста и два копииста. Важно подчеркнуть, что статус походной конторы был достаточно высок и приравнивался к статусу духовной консистории или экономической канцелярии.

Таковыми, в общих чертах, были штаты церковно-административных учреждений Ростовской епархии в период с 1743 по 1763 гг. или, иными словами, во время управления епархией митрополита Арсения Мациевича.

К многочисленным дворянским родам, оставившим свой след в истории Ростова Великого, относится и древний род дворян, а впоследствии графов и князей Воронцовых и Воронцовых-Дашковых. Состоявшие на государственной службе по меньшей мере с середины XVII столетия, Воронцовы и Воронцовы-Дашковы на протяжении следующих двух с половиной веков дали России немало преданных талантливых дипломатов, военачальников и других знаменитых государственных деятелей. Достойны уважения и почитания имена канцлера графа Михаила Илларионовича Воронцова, посла России в Англии графа Семена Романовича и его брата, Президента Коммерц-Коллегии графа Александра Романовича, княгини Екатерины Романовны Дашковой (урожденной Воронцовой), героя кавказских и наполеоновских войн, генерала-губернатора Новороссии и полномочного наместника Бессарабии светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова, последнего наместника царя на Кавказе графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова.

Уже в конце XVIII столетия Воронцовым принадлежало множество владений по всей территории европейской России: они имели земли в 16-ти губерниях страны. Особо значимыми среди них были вотчинные имения, наследуемые из поколения в поколение на протяжении нескольких веков. К таковым принадлежат и ростовские вотчины Воронцовых.

В краеведческой литературе по истории Ростова Великого и его окрестностей сведения о Воронцовых собраны благодаря А. А. Титову. В своем труде "Ростовский уезд Ярославской губернии"¹ Андрей Александрович сообщает, что с фамилией Воронцовых в уезде связаны следующие достопримечательности:
- в селе Якимовском "сельская каменная одноглавая, в связи с колокольнею, церковь построена гр. Воронцовым в 1787 году имеет два престола: Рождества Христова и св. Николая, а до сей церкви существовала деревянная, которая и была нарушена лет 70 назад..."²;
- в селе Каликине "одноглавая каменная, в связи с колокольнею, церковь сооружена тем же гр. Воронцовым-Дашковым в 1777 году имеет два престола: Св. Пр. Илии и Св. Димитрия Ростовского Чудотворца..."³;
- в селе Капцево (Богородском тож) "местный каменный, одноглавый, в связи с колокольнею, храм основан в 1757 году графом Ив. Ил. Воронцовым-Дашковым и имеет три трестола: 1) Владимирской Пресвятой Богородицы, 2) Св. Иоанна Златоустаго и 3) Св. Гурия, Самона и Авива..."⁴

Далее о селе говорится, что "Капцево доныне принадлежит фамилии Воронцовых-Дашковых. В прошлом столетии в нем временно проживала сама владелица, знаменитая Е. Р. Дашкова, которую императрица Екатерина, приезжавшая в Ростов на открытие мощей святителя Димитрия и посетила...".

В прежнее время, по словам А. А. Титова, в Капцеве был огромный господский дворец, парки, зверинец, оранжереи, конский и винный заводы, манеж, а по дороге к Ростову до села Якимовского - обсаженный на несколько верст липами проспект. Но уже в 1885 году "... ото всего этого остались жалкие следы, напоминающие о прежнем величии"⁵.

Упоминаемые выше села располагались в восточной части Ростовского уезда и входили в состав Угодичской и Нажеровской волостей (ныне с. Капцево находится на территории Ильинского района Ивановской области).

Встречаются и другие подтверждения принадлежности Капцева фамилии Воронцовых. Так, Д. А. Булатов⁶ упоминает "графа Ивана Илларионовича Воронцова-Дашкова, село Богородскаго с деревнями...", при коем 439 душ обоего пола, а также "графини Ирины Воронцовой, онаго же села" 3 души.

Наконец, сведения 1907 года приведены у А. А. Титова: "Воронцов-Дашков, Илларион Иванович - граф. Имение его: в селе Богородском (Капцево тож) 104 д., деревнях: Лысцове 106 д., Мартюкове 85 д., Иванова 75 д., селе Каликине 130 д., деревнях: Милославке 103 д., Исакове 83 д., Петроково 46 д., а всего 732 души; земли 31.777 десятин"⁷.

В настоящей работе сделана попытка критически проанализировать приведенные выше факты и на основе архивных и генеалогических материалов ввести в научный оборот новые сведения по данному вопросу.

Прежде всего следует отметить, что фамилия Воронцовы-Дашковы появилась только в 1807 году, когда по ходатайству княгини Е. Р. Дашковой ее фамилия была присоединена к таковой ее двоюродного племянника графа Ивана Илларионовича Воронцова (1790-1854). В этой линии Воронцовых имена Иван и Илларион чередовались в каждом поколении, что иногда приводило к путанице. Таким образом, указанный в качестве строителя храмов в Каликине и Капцеве граф Иван Илларионович носил фамилию Воронцов, а не Воронцов-Дашков.

Первым, из известных автору Воронцовых, связанных с Ростовским краем, был дед княгини Е. Р. Дашковой Ларион Гаврилович Воронцов (1674-1750) (во всех документах он именовался именно как - "Ларион"). Его отец, Гаврила Никитич Воронцов, служил сотником в стрелецком войске и погиб при осаде Чигирина в 1678 году⁸. Сам Ларион Гаврилович в начале XVIII столетия был стольником и воеводой в Ростове Великом, однако точных указаний на годы его воеводства автор найти не смог. Известно, что "Лета 1709 сентября в день, по указу вел, государя царя... и по грамоте из Розряду, стольник и воевода Ларион Гаврилович Воронцов в гор. Ростове на посаде посадские и в уезде помещиковы, и вотчинниковы, и крестьянские, и бобыльские жилые дворы и в них людей мужска полу по имянам и в каковы лета описал, также и пустые дворы осматривал и описал..."⁹

Другим свидетельством воеводства Л. Г. Воронцова служит письмо Ростовского и Ярославского митрополита Димитрия, в котором последний благодарит Воронцова за милость, проявленную к ростовским учителям. Опубликованное в "Архиве князя Воронцова"¹⁰, это письмо имеет только дату "19 июня", но может быть датировано 1702-1709 годами, то есть временем, когда Св. Димитрий занимал архиерейскую кафедру в Ростове.

В примечаниях к указанному письму издатель "Архива..." Л. Бартенев писал: "Есть предание, что дружбой Святителя пользовалась жена Л. Г. Воронцова Анна Григорьевна, урожденная Маслова и что письма к ней Димитрия Ростовского сохранились в семействе графов Бутурлиных. (В конце XVIII столетия Бутурлины породнились с Воронцовыми - В. А.).

По петровской "Табели о рангах" Л. Г. Воронцов получил чин статского советника, а впоследствии, благодаря успехам старшего сына, канцлера Михаила Илларионовича, еще и разбогател. "Статский советник Илларион Гаврилович, коего все имение состояло из двух сот душ крестьян, в день Коронования Императрицы Елисаветы Петровны, за услуги, оказанныя сыном его Михаилом, получил богатые поместья, чин действительного статского советника и Александровскую ленту, а вскоре и чин тайного советника"¹¹. Есть основания полагать, что те двести душ крестьян, о которых говорится в приведенной выше цитате, есть крепостные ростовского имения Л. Г. Воронцова - села Капцево (Богородского) с деревнями. Так, в документах Ростовской духовной консистории имеется "Дело о пострижении в монашество Ростовского Рождественского Девичьего монастыря дворовой девки Афросинии Федоровой вотчины генерала Иллариона Гавриловича Воронцова Ростовского уезда села Богородского"¹². Документ датировали 1749 годом, и слово "вотчина" указывает на то, что Капцево получено Ларионом Воронцовым от своих предков - отца или даже деда.

Более того, из дела следует, что указанная девица имеет 25 лет и родилась "в Ростовском уезде в вотчине объявленного т. е. генерала Иллариона Гавриловича Воронцова в селе Богородском, Капцы тож..." Ее отец был служителем у Воронцова, и погребен у церкви с. Богородского. Другими словами, Богородское было вотчиной Лариона Гавриловича и за 25 лет до описанного прошения, т. е. в 1724 году, когда первому сыну Михаилу было всего 10 лет.

Таким образом, если принять Богородское владение Л. Г. Воронцова за его единственную вотчину, то это Ростовское владение окажется и древнейшей вотчиной рода Воронцовых и Воронцовых-Дашковых вообще. (Другое вотчинное имение - владимирское "Андеевское" досталось Воронцовым от приданого М. И. Сурминой, супруги среднего сына ростовского воеводы - графа Романа Илларионовича, владимирского наместника).

Датировка бумаг вышеназванного дела и приложенное к нему письмо за подписью самого Л. Г. Воронцова указывают, что последний проживал в Богородском до самых последних дней жизни (его жена скончалась еще в 1740-м году). Отсюда вытекает одно интересное предположение.

Известно, что мать княгини Е. Р. Дашковой, упомянутая выше Марфа Ивановна Сурмина, скончалась в 27 лет, оставив сиротами пятерых детей: Марию, Елизавету, Александра, Екатерину и Семена. Старших дочерей определили к императорскому двору, старший сын Александр оставался с отцом, а Екатерину первое время воспитывала бабка по матери Федосья Сурмина. Что касается Семена (будущего дипломата и продолжателя рода С. Р. Воронцова), то о нем было известно, что он находился на воспитании в деревне у деда¹³. Поскольку из двух дедов Семена Романовича в то время оставался в живых лишь Ларион Гаврилович Воронцов, то к нему и попал мальчик. Не исключено, что его первые годы прошли именно в Богородском.

По смерти Л. Г. Воронцова его ростовские владения унаследовал младший из сыновей, Иван, в будущем граф, Президент Вотчинной Коллегии, генерал-поручик, сенатор, действительный камергер и кавалер (1719-1786). Он был женат на дочери казненного при Бироне кабинет-министра Артемия Петровича Волынского - Марии. Внучка И. Ил. Воронцова, графиня Анна Артемьевна (1777-1854) была замужем за Дм. Петр. Бутурлиным, и, возможно, именно в их семье хранились письма Св. Димитрия.

Село Каликино значилось вотчиной Ив. Ил. Воронцова еще в 1753 году. В исповедальных росписях каликинской церкви за 1753 год упоминаются дворовые люди, а также крестьяне с. Каликина, деревень Петрецовой, Мирославки, Исаковой (свыше 300 душ обоего пола), как живущие в вотчине "лейб-гвардии Преображенского полку капитана Ивана Ларионова сына Воронцова"¹⁴.

Документально подтверждается устройство Иваном Илларионовичем каменной церкви в с. Каликине: "... а во оном селе (Каликине - В. А.) по желанию моему и данному от вашего Преосвященства Указу каменная церковь о двух апартаментах стротца, нижняя престол святителя Димитрия Ростовского Чудотворца, а верхняя Илии пророка которые чрез год совсем ипоконче ... могут"¹⁵.

Что касается сведений об устроителях церквей в Богородском и Якимовском, то в известных автору документах фамилии Воронцовых не встречается. В отношении Богородского, как вотчины Воронцовых, речь идет, скорее всего, о недостаточной изученности архивных материалов. Напротив, судя по последним, к строительству церквей в Якимовском Воронцовы не имели отношения вовсе.

Из документов Ростовской духовной консистории¹⁶ следует, что в начале 1770-х годов в Якимовском (тогда Якимовском погосте) существовали две деревянные церкви "Рождества Пресвятыя Богородицы" и Св. Николая Чудотворца. В 1779 г. на погост из Калязинского уезда перевезли еще одну, теплую, деревянную церковь, впоследствии освященную во именование Знамения Пресвятой Богородицы. В том же 1779 году прихожане Якимовского во главе со священником Иоанном Яковлевым обратились к архиепископу Ростовскому и Ярославскому Преосвященному Самуилу с прошением о постройке в селе каменной церкви во имя Рождества Христова с приделом Св. Николая Чудотворца¹⁷. В прошении сообщалось о готовности прихожан начать строить кирпичные заводы и заготавливать материалы для будущего храма, а также о денежном сборе до 1.000 рублей. 4 сентября 1779 г. архиерей разрешил строительство каменного храма, повелев по окончании иконами и прочим благолепием убрать и украсить, "и чтоб иконы святые были искусно написаны а не искуснова иконы в ту церковь отнюдь не поставлять".

Поскольку упомянутая церковь в Якимовском была выстроена двухэтажной (ныне храм практически разрушен), она напоминала церковь в Каликине и, возможно, поэтому тоже приписывается Воронцовым, хотя даже само Якимовское в их владениях не значится.

По крайней мере, в 1771 году в Богородском проживал граф Александр Романович Воронцов, племянник Ив. Ил. Воронцова. В документах РГАДА имеются письма Александра Романовича к своим вотчинным управителям, написанные в Капцеве 2 и 3 августа 1771 года¹⁸. Однако причины пребывания графа на ростовской вотчине остаются неизвестными.

Внешний вид усадьбы в Богородском, по-видимому, действительно совпадал с описанием, приведенным А. А. Титовым. Правда, по воспоминаниям нынешних старожилов села, обсаженная деревьями дорога ("проспект") вела не к Якимовскому, а в сторону Нажеровки.

Как бы то ни было, указание на приезд императрицы Екатерины в гости к княгине Е. Р. Дашковой представляется всего лишь красивой легендой.

Камер-фурьерский журнал 1763 года очень подробно описывает события того времени. Из "Походного журнала путешествия Ея Императорского величества в Ростов"¹⁹ следует, что поездка состоялась в период с 12 мая по 1 июня 1763 года. Пребывание в Ростове заняло неполных четверо суток - с вечера 23-го до обеда 26 мая. Журнал сообщает о всех мероприятиях, связанных с прибытием императрицы, но не упоминает ни о каких поездках в окрестности. Да они и не могли состояться, ввиду чрезвычайной насыщенности визита богослужениями. На обратном пути из Ярославля пребывание Екатерины II в Ростове Великом было еще более кратким: с З-х часов пополудни 29 мая до 2-х часов пополудни ЗО-го мая. В этот раз императрица была только на литургии в соборной церкви.

Невозможно предположить и то, что княгиня Е. Р. Дашкова сопровождала императрицу или (по словам А. А. Титова) ожидала ее в своем Капцеве-Богородском. Дело в том, что в день отъезда Двора в Ростов, то есть 12 мая 1763 года, княгиня родила сына Павла. На следующий день ей стало так плохо, что она даже подумала, что умирает и, позвав мужа, поцеловала его "в знак вечной нашей разлуки". Далее в своих "Записках" княгиня Дашкова пишет: "Мое выздоровление шло очень тихо, и я продолжала жить в Москве, принимая с некоторой пользой, холодные ванны до июля"²⁰.

Наконец, Богородское не значится в собственности княгини ни в качестве приданого, ни в качестве владений ее мужа.

Если же все-таки допустить существование доли истины в устройстве "проспекта" с липами в Богородском в связи с ожиданием императрицы, то, скорее всего, эта идея могла принадлежать графу Ивану Илларионовичу, дяде Е. Р. Дашковой и владельцу ростовской вотчины Воронцовых. В отличие от большинства своих родственников, он признал императрицу сразу же после переворота 1762 года, за что уже 15 июля того же года был пожалован Ея Императорским Величеством орденами Св. князя Александра Невского и Белого Орла²¹. Так что Иван Илларионович (в то время генерал-поручик, сенатор и камергер) имел все основания просить императрицу посетить его вотчину. Однако, все сказанное остается пока только предположением.

С другой стороны, следует отметить малоизвестный сейчас факт путешествия в Ростов Великий и княгини Дашковой. Эту поездку она совершила уже во времена правления императора Александра Первого, в 1806 году, на 63-м году своей жизни. Сопровождавшая княгиню англичанка Кэтрин Уильмот подробно описывает это паломничество Екатерины Романовны, начавшееся в Москве 11 августа 1806 года. В одной из первых фраз своего повествования К. Уильмот пишет: "Мы отправляемся к св. гробу Димитрия Ростовского, патрона семейства Воронцовых"²². Княгиня Дашкова приложилась к мощам Святителя Димитрия, присутствовала на литургии, а также нанесла визит архимандриту Ростовского монастыря (по-видимому, речь идет о тогдашнем архимандрите Спаса-Яковлевского монастыря в Ростове - Аполлинарии - В. А.). Других подробностей поездки княгини Дашковой в письме Уильмот не приводится, но само поклонение праху Святителя Димитрия (равно как и упомянутые выше его отношения с воеводой Л. Г. Воронцовым и его женой, а также строительство И. И. Воронцовым храма в Каликине в честь Св. Димитрия) еще раз подчеркивают особое почитание этого Святого среди Воронцовых.

Проследить ход дальнейшего наследования ростовской вотчины Воронцовых пока не удается. Учитывая, что в 1907 году она значилась за графом Илларионом Ивановичем Воронцовым-Дашковым (умер 1916 г.) (см. выше), можно предполагать, что Богородское с селами и деревнями наследовалось потомками Ивана Илларионовича Воронцова, то есть той линией рода, к которой впоследствии перешла фамилия Дашковых. Сам по себе факт столь длительного владения родом Воронцовых ростовской вотчиной (более двух столетий) в этом случае не удивителен: воронцовские имения (а уж тем более вотчины!) почти никогда не дробились и не продавались.

Что касается графини Ирины Воронцовой, владевшей в Капцеве тремя душами (см. выше), то, вероятно, речь идет о дочери графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова Ирине Илларионовне, которой в указываемое время (1887г.) было около 15-ти лет. Впоследствии Ирина Илларионовна была выдана замуж за графа Дмитрия Сергеевича Шереметева и стала графиней Шереметевой.

1. Титов А. А. Ростовский уезд Ярославской губернии. М., 1885.
2. Там же. С. 70.
3. Там же. С. 308.
4. Там же. С. 305-308.
5. Там же.
6. Булатов Д. А. Материалы для генеалогии и истории дворянских родов Ростовского уезда. 1783-1887. Вып. 1. Ростов, 1887. С. 118.
7. Титов А. А. Рукописи славянския и русския, принадлежащия действительному члену Императорского Русского Археологического Общества И. А. Вахромееву. Вып. VI. М., 1907. С. 102.
8. Российская родословная книга. Роспись сорока книгам архива князя Воронцова. М., 1897. С. 235.
9. Ростов. Материалы для истории города XVII и XVIII столетий. (Сост. Н. А. Найденов). М., 1884. С. 38.
10. Архив князя Воронцова. Кн. 1. Бумаги графа Михаила Ларионовича Воронцова. М., 1870. С. 1-2.
11. Российская родословная книга. С. 107.
12. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 1152.
13. Дашкова Е. Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. М., 1987. С. 38. (см. также другие издания "Записок" Е. Р. Дашковой).
14. РФ ГАЯО. Ф. 197. Оп. 1.Д. 1819.
15. РФ ГАЛО. Ф. 197. Оп. 1. Д. 5784.
16. Там же. Д. 7106. Л. 1.
17. Там же.
18. РГАДА. Ф. 1261. Оп. 7. Д. 131. Лл. 10, 13 об., 14, 16 об.
19. Журналы камер-фурьерские, 1763 года. Церемониальный, банкетный и походный журнал 1763 года.
20. Записки княгини Е. Р. Дашковой. Репринтное воспроизведение издания 1859 г. М., 1990. С. 89.
21. РГАДА. Ф. 1261. Оп. 1. Д. 4. Л. 1.
22. Записки княгини Е. Р. Дашковой... С. 484.

Тема данного исследования посвящена источникам по истории Синодальной (Патриаршей) ризницы - хранилища, "совмещающего в себе богатое собрание рахных видов отечественной промышленности и художественного труда не только из эпохи патриаршества, но и из периода Московской митрополии с самого ее основания", - как писал о ней А. Викторов в "Обозрении старинных описей Патриаршей ризницы". (см. Викторов А. Указ. соч. М., 1876. С. 10). Точная дата образования ризницы не установлена, до сих пор нет обобщающего труда по ее истории. Краткие, отрывочные сведения об этом учреждении можно найти в "Истории Москвы" И. Забелина (М., 1990), упомянутой работе А. Викторова, исследованиях по истории церкви и архитектуры Московского Кремля, а также в опубликованных указателях сокровищницы¹. Основные документы ризницы находятся в РГАДА. Это немногочисленные источники с XVII в. по н. XVIII в. из фондов Монастырского, Патриаршего Казенного и Патриаршего Дворцового приказов (РГАДА, ф. №№ 235, 236, 237) и фонда "Оружейная палата" (см. РГАДА, ф. 396, оп. 2, ч. 2). Часть описей сокровищницы опубликована². Документы Синодальной ризницы с 20-х гг. XVIII столетия по 1917 г. находятся в фонде Московской Синодальной конторы (см. РГАДА, ф. 1183, оп. 1, ч. 1-49; оп. 6, 7), а также в ЦГИА в Санкт-Петербурге (ф. 482, оп. 3; ф. 789, оп. 6, ф. 797, оп. 16, оп. 25, оп. 10, оп. 40; ф. 796, оп. 182-183; ф. 799, оп. 16-17; ф. 834 и др.). Из-за ограниченного объема статьи мы не будем касаться истории ризницы, а перейдем непосредственно к заявленной теме.

Фонд "Патриаршая ризница" в собрании музея-заповедника "Московский Кремль" невелик (ОРПГФ ГИКМЗ "МК", ф. 21), насчитывает всего 33 единицы хранения 1833-1917 гг., поступивших из Комендатуры Кремля в виде россыпи в начале 1960-х гг. В настоящее время к документам составлены описания и картотека, однако архивная обработка фонда не завершена, отсутствует архивная опись, а дела не имеют постоянных архивных шифров. Это связано с тем, что ряд документов нуждается в уточнении авторства и датировки, а их расположение внутри тематических разделов предполагается именно по хронологии.

Первый раздел фонда представлен общей документацией о деятельности сокровищницы в 1866-1912 гг. Остановимся подробнее на наиболее интересных делах. Черновик доклада комиссии по охране предметов Синодальной ризницы в Московскую контору Синода за 1908 г. знакомит с организацией охраны предметов. В нем отмечалось неудобство существующего способа хранения и предполагалось создать комиссию, отвечающую за сохранность вещей, куда бы входили ризничий и представитель Синодальной конторы. В приложенном проекте правил для хранения предметов говорится, что сокровища должны находиться в запираемых на замки и опечатанных шкафах и витринах, открывать которые для обозрения запрещалось. К рисованию ценностей допускались лишь "вполне благонадежные посторонние лица", фотографирование производилось только с особого разрешения, причем два отпечатка непременно передавались в ризницу. "Отчет о деятельности Патриаршей ризницы" за 1911 г. содержит три пункта, в первом из которых - "приобретения ризницы" - говорится о поступлении антиминсов, из второго - "научная работа" - мы узнаем, что ризничий и его помощник трудились в Комиссиях по созданию научной описи ризницы и по описанию антиминсов, а ризничий Димитрий опубликовал доклад о Евангелии патриарха Никона и прочел доклад "Антиминсы XVII в. Киевской и Московской печати". Из последнего пункта отчета видно, что число посетителей за 1910 и 1911-й гг. неизвестно, но среди них были принц Баварии, Северо-Американский консул, видные российские ученые и царедворцы. Сохранившаяся "Книга записи лиц, посетивших Синодальную ризницу" за 1883-1917 гг., в красном сафьяновом переплете, с тисненой надписью, убедительно показывает, что количество посетителей было невелико, большинство их составляли ученики и воспитанницы светских и духовных училищ. Прошение настоятеля Николо-Угрешского монастыря епископу Дмитровскому, викарию Московскому Трифону о замене ветхого антиминса из Николаевского собора новым за 1911 г. свидетельствует о том, что Синодальная ризница и в н. XX в. Не утратила своей давней функции по замене антиминсов в различных храмах.

Особо можно выделить "Дело о перенесении предметов Синодальной ризницы, а также ризниц Архангельского и Успенского соборов, в помещение Мироваренной палаты, о производстве реставрационных работ и составлении новой описи", включившее сорок документов 1893-98 гг. В августе 1893 г. подходили к концу ремонтные работы в Мироваренной палате, и появилась возможность расставить ценности из ящиков по шкафам, в связи с чем и была создана специальная комиссия. Однако в феврале 1894 г. состав комиссии был изменен. Сохранилось 18 протоколов работы этой новой комиссии, по ее итогам был поднят вопрос о создании новой описи. Из этого дела мы узнаем также о реставрации сокровищ монахинями Вознесенского монастыря и о перенесении ризницы в здание Звонницы в 1898 г., где она и просуществовала до своего упразднения (см. лл. 78-85).

Особый раздел фонда образуют документы Комитета по составлению научной описи ризницы 1910-1915 гг., о необходимости которой говорилось выше. Сохранившееся "Руководство для работы Комитета" за 1910 г. предъявляло следующие требования: "... чтобы каждая вещь ризницы была описана научным языком ясно и точно, с необходимыми историческими справками", а также содержало структуру новой описи и список лиц, которым поручалось ее оставление (см. л. 1). Так, описанием одежд занимался В. К. Клейн, немало проработавший в Оружейной палате после 1917 г. В описание предмета входили его название, материал, техника, общий вид, клейма, отметки о реставрации и источник поступления. Помимо "Руководства..." деятельность Комитета представлена указами из Московской конторы Синода за октябрь и ноябрь 1912 г. о передаче ризничему описей и ряда предметов из Успенского собора для работы, а также указ от 2.01.1915 г. с изложением более раннего предписания конторы от 29.11.1914 г. об издании научной иллюстрированной описи ризницы. В нем говорится, что Прокурор Синода отмечал неудовлетворительное состояние прежней описи, однако из-за частой смены ризничих начать ранее работу по созданию новой описи не удавалось. Наконец в 1909 г. был создан Комитет под председательством Прокурора Московской Синодальной конторы, куда были приглашены лица, известные своими научными изысканиями. В их числе - товарищ Председателя Исторического музея князь П.С. Щербатов, хранитель этого музея А. В. Орешников, директор Архитектурного института А. И. Успенский, Директор Живописной палаты при Донском монастыре К. П. Степанов, хранитель Оружейной палаты В. К. Трутовский, синодальный ризничий Димитрий, и его помощник Арсений, зав. Синодальной библиотекой Н. Попов, Секретарь Московской Синодальной конторы и его помощник. Издание предполагалось снабдить цветными фототипиями "и вообще сделать возможно роскошнее, дабы оно было достойно важного значения" сокровищницы, а расходы определялись в 15-20 тысяч рублей (см. л. 5). Главное руководство изданием описи осуществлял Епископ Можайский Димитрий. Протокол заседания Комитета от 19.05.1915 г. знакомит с ходом работ по составлению новой описи. К этому времени было окончено фотографирование предметов, изготовлены 350 клише с фотографий, а остальные 340 клише находились в работе. В первом отделе издания предполагалось поместить описания церковных одежд, составленные В. К. Клейком (Л. 2). Очевидно, бурные события 1917 г. помешали Комитету по изданию научной описи завершить свою работу, задуманную серьезно и основательно. Сведений об этой публикации не обнаружено.

Материалы Комиссии, работавшей в н. XX в. над описанием антиминсов Синодальной ризницы, наиболее многочисленны, и их можно разделить на две подгруппы. В первую из них входят описания, составленные членами Комиссии священниками А. Пятикрестовским и Н. Скворцовым по указу Синодальной конторы от 12.01.1902 г., в составе второй группы источников - более ранние описи антиминсов, использованные членами Комиссии в их работе.

Помимо рассмотренного нами архивного комплекса документы о Синодальной (Патриаршей) ризнице входят также в состав фонда "ГММК". Наиболее ранние из них - предметные карточки 1837 г. с описанием вещей ризницы в двух томах, где в графе "место нахождения" стоит "Оружейная палата", а в графе "владелец" - Патриаршая ризница. Это свидетельствует о том, что предметы- (в основном, из Западной Европы) выставлялись в залах музея на обозрение посетителей (ОРПГФ ГИКМЗ "МК", ф. 20, оп. д/р, ед. хр. №№ 12, 13).

Сохранились описи церковных ценностей, переданных из Оружейной палаты в Патриаршую ризницу в 1853 и 1899-1900 гг. (Ф. 20, оп. д/р, ед. хр. №№ 41, 253) "Докладная записка о перенесении из коллекции Патриаршей ризницы светских вещей в коллекцию Оружейной палаты и из Оружейной палаты в коллекцию ризницы церковных предметов" от 23.12.1885 г. (Ф. 20, оп. д/р, ед. хр. 221) свидетельствует о разном подходе музея и духовенства к предметам старины. Предлагая отдать в ризницу 26 культовых вещей, руководство палаты указывало, что в ризнице есть немало изделий, служивших для домашнего обихода патриархов. "Чуждые ризнице по своему назначению, они еще более чужды ей по характеру украшений, большей частью заимствованных из западных сюжетов, иногда весьма нескромного содержания" (д. 221, лл. 1-1 об.). Далее отмечались неудовлетворительные условия хранения и то, что эти произведения искусства "ценятся здесь лишь по металлической их ценности". Так, в 1797 г. значительная часть этих серебряных вещей пошла на изготовление 16 сосудов для мира, подобная участь грозила изделиям и в 1884 г. Так как уничтожение их "... более нежели прискорбно", было предложено выставить означенные предметы в музее под наименованием "Патриаршей домовой казны", сохранив за Синодом право их использования в дни церемоний.

Журнал учета вскрытия витрин и шкафов ризницы за март 1903 - декабрь 1917 гг. как бы продолжает тему по созданию новой описи (см. ф. 20, оп. 1917 г., ед. хр. 29), иллюстрируя ежедневную работу упомянутого нами выше Комитета по описанию сокровищ. Рассказывает этот документ и о снятии рисунков художниками, о выдаче вещей для мироварения, на торжества в память 300-летия патриарха Гермогена, на выставку к 300-летию Дома Романовых. Необходимо упомянуть также "Акты и описи найденных ценностей, похищенных из Патриаршей ризницы, Чудова, Вознесенского монастырей и принятых на хранение в Оружейную палату" за январь-ноябрь 1918 г. Факт ограбления ризницы широко известен, однако документы об этом событии из архива ГММК известны мало. Так, на первом листе упомянутого дела - запись члена Комиссии по охране памятников искусства и старины Патриаршего ризничего Арсения, хранителя Оружейной палаты В. Трутовского и других о том, что 30.01.1918 г. ризничий, подрядчик Кулаков, "келейник ризничего" и двое мастеров, войдя в ризницу, увидели, что из нее "через окно и железные ставни в углу у столба..." оказались похищенными самые ценные предметы. Затем в деле следуют описи части похищенного, обнаруженного у одного из грабителей, поступившие на хранение в Оружейную палату, протоколы и акты по ценностям Чудова и Вознесенского монастырей, найденным на Троицком подворье (ф. 20, оп. 1918 г., ед. хр. № 13).

К 1920 г. относятся "Акты проверки вещей, принятых в Оружейную палату из бывшей Патриаршей ризницы после взрыва снарядов и ограбления" (ф. 20, оп. 1920 г., ед. хр. № 41), к 1925 г. - акт и опись имущества бывшей Синодальной библиотеки, рассказывающие о ее передаче в ГИМ (ф. 20, оп. 1925 г., ед. хр. № 27). За 1926 г. сохранились учетные документы и материалы о реставрации вещей ризницы, составленные уже музейными сотрудниками Оружейной палаты (ф. 20, оп. 1926 г., ед. хр. №№ 20, 61).

В заключение хотелось бы сказать, что документы по истории Патриаршей ризницы в архиве ГИКМЗ "МК" немногочисленны и охватывают небольшой временной отрезок, но благодаря своей разноплановости они позволяют судить о деятельности указанного учреждения, проводившего научную, учетно-хранительскую работу и комплектование в последние десятилетия своего существования, представляют несомненную ценность для исследователей.

1. См., например: Указатель для обозрения Московской Патриаршей (ныне Синодальной) ризницы и библиотеки, составленный синодальным ризничим, магистром. Архимандритом Саввою. М., 1863; Краткий указатель Патриаршей ризницы в Москве, с описанием церкви 12 Апостолов, Апостола Филиппа, Мироваренной палаты и историческими сведениями о всероссийских Патриархах. Изд. 4-е, испр. и доп., М., 1907.
2. См., например: Опись домовой и келейной казны патриарха Никона // Временник ОИДР. 1852. кн. 15; Попов Н. Опись Патриаршей ризницы 1720 г. М., 1910 (это издание было осуществлено по решению Комитета по изданию новой описи ризницы); Переписная книга домовом патриаршей казны, составленная при патриархе Иоасафе в 1634 г. (с предисловием Н.А. Скворцова). М., 1911.

Школа эта открылась 1 ноября 1898 года и просуществовала 20 лет. Много усилий приложил к этому Комитет музея и, в особенности, И. А. Шляков¹.

Основанием для появления ремесленного, заведения такого профиля было наличие в Ростове в указанный период высокого уровня профессиональных резчиков, мастерство которых было замечено В. В. Верещагиным и В. В. Стасовым, а также давнее существование его, связанное тесным образом со значением Ростова как религиозного центра, издавна служившего украшению церквей города и его окрестностей². Предистория школы освещалась в ряде работ, опубликованных в сборниках музея³.

Сведения, касающиеся местонахождения школы, разноречивы, так в отчете ремесленного класса за 1910-1911 год указывается, что она "... помещается в здании городского 4-х классного, по положению 1872 года, училища с начала 1901-1902 учебного года"⁴. То есть не ранее чем с сентября 1901 года.

В книге Д. А. Иванова "Спутник по Ростову Великому" указывается, что школа находилась при 4-х классном училище приблизительно с 1887 года⁵. На то, что школа находилась при училище с более раннего времени указывает и протокол заседания Комитета Музея за 23 сентября 1900 года, где рассматривалось заявление И. А. Шлякова следующего содержания: "... что в помещении резного класса в нижнем этаже дома Плешанова давно ощущались крайние недостатки по тесноте этого помещения, а также известно, что из смежной комнаты нижний полицейский чин выехал и комната эта по распоряжению Г. Городского головы Л. Н. Мальгина предоставлена под резное отделение..."⁶.

Но в то же время в первом тексте устава школы указано, что первоначально школа должна была находиться при городском приходском З-х классном училище в его здании⁷.

Таким образом вопрос этот представляется не совсем ясным и требует уточнения.

Однако совершенно определенным является тот факт, что с момента создания и вплоть до 1914 года школа находилась в ведении Музея Церковных Древностей.

С 1914 года школа становится ремесленным отделением при высшем городском 4-х классном училище⁸.

С 1904 по 1914 год в школе существовало отделение иконописи по финифти. С 1914 года по решению Комитета Музея от 28 декабря, оно было закрыто⁹.

Главную организаторскую деятельность, а также направление в развитии школы определял и осуществлял музей. Своей основной задачей он считал: "... привести в обиход жизни любовь к родной старине, путем популяризации тех предметов древняго уклада русской жизни, какие находятся в Ростовском музее". И, добавим, тем содействовать развитию вкуса будущих резчиков и тем самым способствовать развитию этого ремесла и русской промышленности¹⁰.

Надежды возлагались на "основательное обучение рисованию и изучению орнамента", которые должны были дать большую свободу творчеству"¹¹.

Образцом для себя устроители избрали Строгановское училище технического рисования, наиболее старое и уважаемое заведение этого характера в России. Обучение в школе осознавалось как начальная ступень, дававшая возможность поступления в заветное Строгановское училище.

Ориентация эта была указана еще Верещагиным: "Федор Федорович Львов (директор Строгановского училища), пожалуй Вам устроит рисованье, обойдется дешевле, чем, если будете иметь дело с магазином и методу даст хорошую практическую¹².

В 1897 году Правление Строгановского училища обещало выслать, а позднее действительно выслало, коллекцию геометрических тел и гипсовых моделей. Учебные столы для рисования скопированы были полностью со столов в классах того же училища, по указанию этого же училища было устроено и освещение в школе во время вечерних занятий¹³. Учителями рисования чаще всего были выпускники этого училища, поскольку, по мере освобождения вакансии, школа направляла запрос в него с просьбой рекомендовать на освободившееся место одного из выпускников¹⁴.

Некоторые учебные пособия также, вероятно, были выписаны оттуда. Так, например, известно, что школа пользовалась собранием орнаментов академика Васильева¹⁵. Очевидно речь идет об издании Строгановского училища "Руководства для учащихся рисованию. Составленное Академиком М. В. Васильевым" в З-х выпусках. Выпуск III содержит, как раз, коллекцию орнаментов¹⁶. Именно с копирования карандашом и углем этих орнаментов было начато обучение рисованию в школе.

Еще В. В. Верещагин советовал обучать рисованию учеников резчиков, поэтому, вероятно, с школу набирались преимущественно ученики городского высшего 4-х классного училища, где рисование входило в число учебных предметов.

При открытии заведения и, очевидно, первое время действовала следующая методика преподавания: в начале зарисовки с орнаментов вышеупомянутого издания М. В. Васильева (в старшей группе), а в младшей с настенных таблиц, сочинений для художественно-промышленных рисунков¹⁷, затем должны были следовать в старшей группе натурные зарисовки с геометрических тел и гипсовых моделей.

В дальнейшем система преподавания усложнилась, так из отчета школы за 1910-1911 год мы узнаем, что "В первый год обучения ученики занимались рисованием с натуры гипсовых и геометрических тел и компоновали простейшие задачи, которые исполнялись ими в мастерской. Обучавшиеся второй год рисовали гипсовые тела с прокладкой падающих теней и компоновали более сложные задачи.

Обучавшиеся 3 и 4 год, кроме всего этого, занимались лепкой и изучением некоторых стилей, которые применялись при обработке дерева или финифти". Главное внимание было обращено на "художественность" исполняемых учениками работ, самостоятельную компоновку рисунков на заданную тему.

Занятия в резной мастерской начинались с обучения столярному делу. Столярное ремесло упоминается уже в тексте первого устава школы. В 1903 году оно уже упоминается, как столярно-токарное.

Обучение же собственно резьбе шло при непосредственном копировании (в увеличенном или в уменьшенном масштабе) с образцов древне-русского искусства, хранящихся в музее. Начинали с менее сложных в техническом отношении образцов и, по мере освоения приемов и приобретения навыков, переходили к более сложным. Непосредственному исполнению предшествовала натурная зарисовка, которая, очевидно, делалась в залах музея. Об этом свидетельствует единственный сохранившийся рисунок с царских врат ученика Алексеева, находящийся ныне в архиве музея.

Большое значение устроители придавали оснащению резной мастерской. По их замыслу она должна была быть устроена, вероятно, даже на европейском уровне. Так верстаки и мебель резного класса изготовлены были по образцам, существующим в лучших столярных мастерских города Москвы, а столярные и все необходимые по дереву инструменты приобретены в изобилии в складе заграничных слесарно-столярных инструментов г. Кирхгоф¹⁸.

В документах за 1905 год приводится список имеющегося в школе резного инструмента, в том числе шкаф с 213 вещами резного инструмента¹⁹.

Что же умели ученики по окончании школы, где обучение в зависимости от способностей длилось от 3 до 4 лет?²⁰ Какими техниками владели? Судить об этом трудно. Единственная известная работа свидетельствует, скорее о мастерстве преподавателя, чем учеников. Речь идет о резном изображении головы херувима в очень высоком рельефе, хранящемся в Ростовском музее. На обороте его есть надпись, свидетельствующая, что резали ученики под руководством учителя Ивана Абрамовича Солярского в первый год существования школы - 1899²¹. Трудно поверить, что столь совершенная и сложная работа могла быть выполнена учениками всего по прошествии 1 года обучения. Глядя на этот рельеф, мы можем только отметить чему мог научить Иван Абрамович Солярский своих учеников.

Чтобы как-то восполнить этот пробел, обратимся вновь к документам. За время существования школы, работы учеников демонстрировались на 4-х выставках. Две из них крупные, на которых работы были удостоены-серебряных медалей. Это Всероссийская Кустарная выставка в Петербурге в 1902 году и выставка Северного края в Ярославле в 1903 году, и две меньшего масштаба - это Кустарная ученическая выставка в городе Курске в 1902 г. и в 1908 году в Казани областная выставка мелкой промышленности и низшего профессионального ремесленного образования²².

Сохранился список работ, демонстрировавшихся на выставке Северного края, но как становится понятным из документов, лучшие работы сохранялись в школе и кочевали с одной выставки на другую, так что этот список может дать. представление о более широком периоде существования школы. Обращает на себя внимание предметное разнообразие. Здесь и шкафчик для посуды, и шкатулки, и рамки, и киоты, и крест запрестольный, блюдо для хлеба-соли, солонки, подставка для письменного прибора, вазочка. В перечне есть, судя по всему, и скульптура - это "херувим", "головка Дианы", изображение "женской головки". Очевидно "Херувим" (22а) и головка "Дианы"-круглая скулыптура, а изображение женской головки, птицы, грифона, окруженного орнаментом - рельеф, так как в отдельных вещах есть пояснение, что они выпиловочные²³.

Относительно запрестольного креста поясняется, что он скопирован с креста, находящегося в музее. Среди поступивших в музей до революции запрестольных крестов известны два, украшенные резьбой, оба они и поныне хранятся в запасниках музея²⁴. Орнамент на них выполнен в технике глухой резьбы. В перечне также указан валек, скопированный с музейного образца, в других документах есть упоминания солонок, выполненных также с музейных образцов. Образцы этих предметов, хранящиеся в музее с дореволюционных времен, демонстрируют нам, как правило, геометрическую, выемчатую резьбу.

Таким образом, исходя из этих сведений можно заключить, что по окончании школы, выпускники владели достаточным техническим разнообразием.

Кроме музейных образцов, пользование которыми должно было иметь ограничения уже в силу того только, что они являлись экспонатами, существовали и другие образцы, более доступные. Так счета школ показывают, что в 1898 году были приобретены резные образцы у некоего Альфонса Старжинского, в том же и в последующем годах образцы приобретались у мастеров школы Дубова Н. Д. и Солярского И. А.²⁵ О характере образцов судить трудно, лишь в одном случае упоминается, что у Дубова приобретены были розетки, а в 1900 году Солярскому заплатили за резные тумбы. В 1903 году на выставке Северного края для образцов были закуплены резные рамка и сундучок. Лучшие работы учеников так же хранились в школе и могли служить экспонатами²⁶.

Для поддержания материального положения школы, ученические работы продавались или выполнялись заказы. Документы поясняют характер этих заказов - это запрестольные кресты, рамы и рамки, ящики и блюда, а также поясняется, что все это делалось преимущественно по образцам, хранящимся в музее. В 1904 году поступило от Общества Ростовских Хоругвеносцев за икону Ростовских Чудотворцев в резной золоченой раме - 40 руб., а в описи Успенского собора под № 422 значится киот резной в "русском стиле", под старину, работы ремесленных классов²⁷.

Таким образом, исходя из изученных документов, можно заключить, что большинство работ учащихся представляло собой копии, однако нельзя забывать, что на занятиях были задачи на построение композиций, которые затем воплощались в материале в мастерской. Относительно характера этих композиций можно сделать несколько предположений. Во-первых, они несомненно должны были быть в "русском стиле", следуя характеру задач заведения. Во-вторых, поскольку школа всегда находилась под опекой музея по выработанной им же программе, то эти композиции должны были быть близки вкусам представителей Комитета Музея и быть похожими на резные подношения Музея различным важным персонам. В музее хранятся два таких блюда под №№ РМК-316, 913/84.

Кроме того, сохранилось описание подношения императорской семье в 1895 году. Оно наглядно демонстрирует принцип композиционного подхода. Вот несколько выдержек из него: "Собрание фотографических видов древних памятников Ростовского Кремля вложено в художественно-резной вызолоченный ларец, на лицевой стороне надпись церковно-славянским шрифтом... Надпись эта кругом окаймлена резным золоченым и местами посеребряным орнаментом, заимствованным с памятников русскаго искусства XVII в.; находящиеся в Ростовском музее... На оборотной стороне в середине ларца, по темно-голубому бархату (в большом виде) изображен государственный герб, изображение коего всецело почерпнуто с древней сени XVII в., находящейся над престолом Ярославской Ильинской церкви, а на углах ларца - золоченые розетки, заимствованные с древних памятников Ростовского музея"²⁸.

Касаясь вопроса программы занятий школы, необходимо учитывать также, что, находясь в ведении музея, она должна была пользоваться программой, разработанной им же. О том, что в этой программе не усматривалось какой-то четкой системы свидетельствует замечание инспектора Макшеева, вызванного следующими обстоятельствами. Во вверенном ему 4-х классном училище, где, судя по документам, находилась и школа, предполагалось введение уроков ручного труда, училище сочло удобным для себя возможное преобразование ремесленной школы в отделение при училище. С этим предложением в 1912 году оно и обратилось в музей. Музей поставил условия, одним из которых было требование заниматься по прежней программе. В ответ на это требование Педагогический Совет училища вынес решение, зафиксированное в протоколе: "... принимая во внимание, что поставленное музеем условие вести преподавание по той же прежней программе не выполнимо, так как вообще у Музея никакой строго определенной программы не оказалось... Совет не признает возможным устройство ремесленного отделения по дереву на указанных музеем основаниях"²⁹.

К вопросу этому вернулись лишь в 1914 г., когда, находясь в стесненных обстоятельствах, музей пошел на этот шаг, сохранив, однако, за собой членство в Попечительном и Педагогическом Советах училища с правом решающего голоса. Инспектор Макшеев хотел поставить дело возможно основательнее. В своей докладной записке он указывает: "... Благодаря тому, что общего надзора за преподаванием в ремесленном классе не было, что при имеющихся в распоряжении музея средствах не представлялось возможным производить обучение в достаточно полном виде, учащиеся при небольшом количестве часов занятий не могли заинтересоваться классами и занимались в них не регулярно, а скорее в виде развлечения", и далее он предлагает проект устава, по которому занятиям должно было отводиться не менее 6 часов в день³⁰. Для сравнения - раньше занимались по 12 часов в неделю.

Относительно этого короткого периода существования школы подробных интересующих нас сведений нет. Известно только, что преподаватели остались прежние и .состав предметов тот же, а именно: рисование и техническое черчение, столярно-токарное и резное мастерство. Известно также, что дополнительные верстаки и инструменты были закуплены в Торговом доме Братьев Линдеман³¹.

Позолотное ремесло не преподавалось, но и во времена ведения музея преподавание его прекратилось, судя по всему давно. Преподавание его в документах школы значится с 1899 года по 1905 год включительно. Преподавателями его были последовательно В. Л. Никольский и Кудрявцев. С 1906 года в связи с возникшим ограничением в средствах, преподавание его было возложено одновременное резьбой по дереву на Солярского.

Но преподавание его, вероятно, велось от случая к случаю, а после и вовсе прекратилось, о чем свидетельствует упоминаемый выше протокол Педагогического Совета училища.

По своему характеру школа резьбы и позолоты по дереву в Ростове была ближе всего, на наш взгляд, к современным детским художественным школам. Отличительной особенностью являлась профессиональная ориентация. Высокий качественный состав преподавателей обеспечил успехи учеников в рисовании и резьбе.

Тот факт, что школа была бесплатной, способствовал обучению и развитию навыков, прежде всего детей крестьянских и мещанских сословий, которые и составили основную часть ее учеников. Большая часть их местные по происхождению и, совершенно очевидно, что именно они, владея ремеслом столяра, токаря, резчика, формировали послереволюционную предметную среду Ростова.

1. Брюxанова Е. В. В. В. Верещагин и Ростов // СРМ, вып. 5, Ростов, 1993. С. 148-149.
2. Там же: Брюханова Е. В. Резчики Ростова Великого конца XIX в. (обзор сведений) // История и культура Ростовской земли. Ростов. 1994. С. 3-9.
3. Ук. соч.: Мельник Л. Ю. К истории финифтяных школ в Ростове Великом. // СРМ, вып. 3, Ростов, 1992. С. 42-57.
4. Титов А. А. Отчет ремесленного класса рисования, иконописи по финифти и резьбы по дереву при Ростовском Музее Церковных Древностей за 1910-1911 учебный год. Ростов, 1911.
5. Иванов Д. А. Спутник по Ростову Великому. Ростов, 1912. С. 116.
6. РЯ АХМЗ, А - 4521.
7. РФ ГАЯО, Ф, 60, оп. 1, ед. хр. 4. л. 15, 15 об.
8. РЯ АХМЗ, А - 66. л. 45, 82.
9. РЯ АХМЗ, А - 64.
10. РЯ АХМЗ. А - 50, л. 242 об.
11. Там же.
12. Брюханова Е. В. В. В. Верещагин и Ростов. С. 149.
13. РЯ АХМЗ, А - 735, л. 28-29 об.
14. РЯ АХМЗ, А - 50; А - 52.
15. РЯ АХМЗ, А - 735, л. 28-29 об.
16. Художественно-промышленный музей при Строгановском центральном училище технического рисования. М., 1895. С. 11
17. Там же.
18. Там же.
19. РФ ГАЯО, Ф. 60, оп. 1, ед. хр. 2, л. 94.
20. РФ ГАЯО, Ф. 60, оп. 1, ед. хр. 4, л. 15, 15 об.; Там же, ед. хр. 2, л.46, 46 об.
21. В инвентарной книге значится под № Ц. 922/735.
22. РФ ГАЯО, Ф. 60, оп. 1, ед. хр. 30, л. 179.
23. РФ ГАЯО, Ф. 60, оп. 1, ед. хр. 2, л. 44.
24. В инвентарной книге значатся под №№ Ц 48/41, Ц 48/42.
25. РФ ГАЯО, Ф. 60, оп. 1, ед. хр. 2, л. 8 об., 10.
26. РФ ГАЯО, Ф. 60, оп. 1, ед. хр. 1, л. 4 об.
27. РЯ АХМЗ, А - 44, л. 11.
28. РЯ АХМЗ, А - 44, ЯГВ, 13 января 1895. С. 3.
29. РФ ГАЯО, В. 52, оп. 1, ед. хр. 30, л. 105 об.- 106.
30. Там же, л. 179.
31. РФ ГАЯО, Ф. 60. оп. 1, ед. хр. 1.

О поступлении ростовских икон в Третьяковскую галерею во вступительной статье к двухтомному каталогу икон говорится кратко: иконы поступили в 1935-1938 годах, сведения о них предоставлял директор Ростовского музея Д. А. Ушаков, отбирала и вывозила иконы Н. А. Демина¹. Эти сведения нуждаются в уточнении и детализации.

В июле-августе 1930 года Ю. А. Олсуфьев, работавший тогда экспертом-консультантом древнерусской живописи ЦГРМ, обследовал ряд городов для регистрации икон в местных музеях и церквах. По результатам им был составлен список икон, которые желательно передать в Третьяковскую галерею, в том числе 7 икон из Ростовского музея:
1. Спас Нерукотворный XII века. Из Введенской церкви Ростова.
2. Троица XIII века. Из церкви Троицы в Ростове.
3. Никола оглавный, с деисусом и избранными святыми вверху. Из Введенской церкви в Ростове. Начало XIV в. 73x54 см.
4. Никола в житии, ХIII-ХIV вв. 121x80 см. (Ныне в ГТГ, кат. № 175).
5. Никола в житии, XIII в. Из с. Павлова Ростовского уездa.
6. Чин в рост из 7 икон (Христос, Богоматерь, Иоанн Предтеча, 2 архангела, 2 апостола в рост), ХIV-ХV вв. На светло-желтом фоне (канареечного тона). Средник 86x57, остальные 86xЗ2 см. (Судя по описанию, это чин неизвестного происхождения, находящийся ныне в Ростовском музее. (Инв. 1742, 1747, 1749, 1755, 1779 и "Спас в силах").
7. Чин поясной из 6 икон (Христос, Богоматерь, 2 ангела, 2 апостола), ХIV-ХVвв. На фоне изумрудного цвета. Средник 92x69 см. (Судя по описанию, это чин из с. Ивашково, 2 иконы которого находятся в ГТГ и остальные 4 - в Ростовском музее).

В отчете о командировке Ю. А. Олсуфьев пишет, что Галерея может ставить вопрос о передаче икон в том случае, "если Кремль не признают заповедником"². Всего же в Ростовe Ю. А. Олсуфьев зарегистрировал 67 икон².

В феврале 1931 года в Ростов на переговоры едет Ярослав Петрович Гамза (1897-1938), в то время руководитель Группы феодализма ГТГ. Результаты командировки были скромными: Ростовский музей согласился передать в собственность ГТГ всего 3 поздние иконы: "Добрый пастырь ХVII-ХVIII вв., "Корабль веры XVIII в. и "Притча об Иосифе неизвестного времени. В настоящее время эти иконы в собрании Галереи не числятся.

Вместе с тем Ростовский музей согласился передать в ГТГ на временное хранение 3 древние иконы:
1. Спас оглавный XII в. (Так назван Спас Нерукотворный. В акте передачи он датирован XIII в. - И. К.).
2. Борис и Глеб XIII в.
3. Архангел из чина из с. Ивашково начала XV в.⁴

Все три были раскрыты в Ростовском музее: "Спас - наполовину, остальные две иконы - полностью. Согласно акту от 24 июня 1931 г. иконы передаются на временное пользование "с обязательством закончить реставрацию их. Вещи передаются для использования их на организуемой Третьяковской галереей выставке, причем при первом требовании Музея после 4-6 месяцев вещи возвращаются в сохранности Музею. В свою очередь, Третьяковская галерея отпускает Музею из запасного фонда несколько картин на временное пользования на музейную картинную выставку по теме "Искусство на службе капитала⁵.

И в дальнейшем дирекция Третьяковской галереи не оставляет попыток приобрести ростовские иконы в свою коллекцию. 23 июня 1933 г. директор ГТГ М. П. Кристи пишет письмо в Ростовский Борисоглебский музей с просьбой передать из музейного запаса "хотя бы во временное пользование иконы:
1. Никола в житии, XVI в. 168x110 см.
2. Снятие с креста. XVI в.
3. Положение во гроб. XVI в.⁶

Летом 1935 года сотрудники ГТГ А. И. Леонов и Н. Е. Мнева были командированы Наркомпросом и Комитетом по охране памятников в ряд городов для обследования работы музеев. В общей сложности ими было осмотрено 10 тысяч памятников живописи. Положение всех музеев было определено как ужасное. В Ростовском музее иконы были разобраны и распределены по категориям: 1 кат. - 124 иконы, 2 кат. - 80 икон, 3 кат. - 350. 94 иконы были рекомендованы к ликвидации. Сюда вошли, главным образом, иконы XIX века, но частично иконы XVIII и даже XVII веков плохой сохранности. (Для сравнения: в Ярославском музее рекомендовано к охране 370 икон и к ликвидации - 462).

Кроме того, проверяющие составили список памятников, требующих срочной реставрации и изучения, и список уникальных произведений, подлежащих передаче в ГТГ. В первый вошли:
1. Спас Нерукотворный, ХII-ХIII в. Из Благовещенской церкви. Значится в книге поступлений церковного археологического отдела 1929 г.
2. Троица, ХIII-ХIV вв. 116x86 см. Фрагмент не расчищен.
3. Никола оглавный, с изображением святых, XIV в. 73х54 см. Не расчищен.
4. Никола в житии, XIII в. Из с. Павлова. Не расчищен.
5. Никола в житии, XIV в. 121x80 см. (Ныне в ГТГ, кат. 175).

Во втором cписке всего две иконы:
1. Леонтий Ростовский. Рубеж ХV-ХVI вв. Расчищена.
2. Чин из 6 икон на зеленом фоне, конец XV - начало XVI вв. Частично расчищен. (Это чин из с. Ивашково. Одна икона из него - "Архангел Михаил - уже находилась в ГТГ)⁷.

"Уникальные иконы и на этот раз не были переданы в ГТГ, а иконы, которые были названы нуждающимися в срочной реставрации, вскоре были переданы на реставрацию в мастерскую ГТГ, которая после ликвидации в начале 1934 года ЦГРМ являлась центральным органом по реставрации монументальной и станковой живописи в РСФСР⁸.

Основная масса ростовских икон поступила в ГТГ в 1937 году. В архиве ГТГ есть рукописный "Список икон, которые желательно получить в ГТГ, без подписи и даты. Здесь перечислены иконы Ростовского, Борисоглебского и Ярославского музеев⁹. Иконы из Ростовского музея:
1. Икона с изображением Воздвижения, Покрова и святых. 127x125 см. Из с. Полянки. На обороте резная надпись с датой, которая была прочитана как 1492 год.
2. "Всякое дыхание да хвалит Господа. 2-я пол. XVI. в. 122x91 см. Из с. Полянки.
3. Георгий на коне с чудом. Нач. XVI в. 113х98 см. Из с. Полянки.
4. Никола в рост, XVI в. (или XIV в.) 79х55 см. Из с. Филимонова.
5. Никола поясной в житии. XV в. 135х95 см. Из церкви Николы на Всполье в Ростовe.

Из Борисоглебского музея:
6. Никола поясной, по сторонам Спаситель и Богоматерь в круглых клеймах. XVI в. 85Х71 см. Из с. Внуково.
7. Сошествие во ад. XV в. (?) 91x70 см. Из с. Яковцево.
8. Воскрешение Лазаря. XV в. 87x60 см. Из Борисоглебского монастыря.
9. Григорий Богослов, из чина в рост, в басме. XVI в. 113x73 см. Из Борисоглебского музея.
10. Благовещение с клеймами. XVII в., конец. 140х123см. Из Борисоглебского музея.
11. Илия в житии. XVII в., конец. 133x106 см. Из с. Яковцево.
12. Никола в рост, в житии. ХVII-ХVIIIвв. 125x196 см.
13. Иоанн Предтеча крылатый, в рост. ХVII-ХVIII вв. 115x72 см. (Против списка икон из Борисоглебского музея приписано на полях: "Следует просить разрешения, если директор и так их пришлет?).

Из Ярославского музея:
14. Евхаристия. XV в. 88x62 см.
15. Троица. XVI в., 1-я пол. 166x126.
16. Одигитрия. XVI в. 1-я пол. 166x126.
17. Архангел Михаил, в рост. Из деисуса XV в. 169x78 см.
18. Иоанн Предтеча в рост.
19. Апостол Павел в рост, из того же деисуса.
20. Зосима и Савватий, Иоанн Большой колпак, пророк Илия и Знамение. ХVI-ХVII вв. 181x118.
21. Никола в рост, в житии. Вверху Собор Иоанна Предтечи, Благовещение, Троица, Знамение, Сошествие во ад и Чудо в Хонех. XV в. 156x108 см.
22. Иоанн Предтеча крылатый, в рост, в житии. XV в. 103x76 см.
23. Василий Великий в рост, из деисуса. ХV-ХVI вв. 155x73 см.
24. Положение во гроб. XV в. 86x65 см.
25. Снятие с креста. XV в. 86x65.
26. Богоматерь Лидская с клеймами. Конец XVI в. 170x115 см. На обороте длинная надпись XIX в., из которой следует, что икона находилась в Борисоглебском монастыре.
27. Преображение. XV в. Примерно 80x60 см. (Далее размеры икон даются составителем списка на глаз). Из с. Спас-Подгорье.
28. Спас на престоле. XVI в. 100x80 см. Из с. Зюзино-Новоселково.
29. Никола поясной, по бокам Спаситель и Богоматерь XV в. 110x90 см. Из с. Верзино, туда принесена из деревянной часовни в Десягине.
30. Богоматерь Смоленская. Начало XV в. 110x90 см. Из с. Верзино.
31. Спас на ирестоле. XV в. 160x120. Из с. Троица на Бору.
32.O тебе радуется. ХV-ХVIвв. 160x140см. Из с. Троица на Бору.
33. Спас Нерукотворный. Начало XVII в. 120x110 см. Из с. Троица на Бору.

Внизу списка написано: "Ю. А. Олсуфьеву. Прошу принять меры к получению этих произведений. Щекотов. 3.VII.37. К). А. Олсуфьев в это время заведовал Сектором реставрации древнерусской живописи ГТГ, а Н. М. Щекотов был заместителем директора Галереи по научной работе.

Уже через день, 5 июля, директор ГТГ пишет письмо в Комитет по охране памятников с просьбой предложить музеям Ростова, Ярославля и Борисоглебского монастыря передать в Галерею на реставрацию иконы, которые были изъяты и переданы в эти музеи Н. А. Деминой в январе и июне 1937 года. Приложенный список полностью совпадает с вышеназванным списком¹⁰.

Из этих двух документов следует, что Н. А. Демина в 1937 году вывезла в музеи некоторые иконы из церквей окрестностей Ростова и Борисоглебска. Это дало основание Третьяковской галерее ставить вопрос о передаче этих и некоторых других икон.

Что касается икон из Ярославского музея, то, по-видимому, все они поступили туда ранее из Борисоглебского музея. Об этом свидетельствует хранящаяся в архиве Ростовского музея телеграмма (1937 г.) директору Борисоглебского музея Золотову с требованием немедленно упаковать иконы, отобранные Третьяковской галереей, и выслать их в Ярославский краеведческий музей¹¹.

Каковы были последствия письма директора ГТГ? Все пять икон Ростовского музея в ГТГ поступили по акту № 0463 от 22 августа 1937 г. Из 8 икон Борисоглебского музея в ГТГ не поступило ни одной. Из Ярославского музея были переданы все иконы по акту № 0459 от 16 августа 1937 г.¹²

В настоящее время в ГТГ имеется 4 из 5 икон, поступивших в 1937 г. из Ростовского музея (кат. №№ 196 и 399, инв. №№ АРХ ДР 61 и АРХ ДР 205). Пятая икона - "Никола поясной в житии из церкви Николы на Всполье по документам, но в наличии ее нет. Судьба ее неизвестна.

То же приходится сказать, к сожалению, об иконе "Богоматерь Лидская, с клеймами, поступившей из Ярославского музея. На обороте этой иконы имелась длинная надпись XIX века следующего содержания: "Сия икона Божией Матери называется Лидскою потому, что она есть список с той иконы Божией Матери, называемой Лидскою, которая сама собою изобразилась на столпе церковном в храме, созданном святыми апостолами в г. Лиде. Еще ее называют Римскою, потому что список с чудотворной иконы Божией матери Лидской патриархом Германом, списанный в 715-м году, во время иконоборства 115 лет находился в Риме.

Празднование положено церковию 12-го марта и 26-го июня. В сем же Борисоглебском монастыре ей праздновали неизводно с 1588 году при строителе Варлааме, бывшем ключаре московского Архангельского собора, в мире называемом Владимире, современнике Иринарха затворника, 9-го февраля... Сведения о праздновании 9-го февраля заимствованы из кормовых книг на стр. 33-й·на обороте и 116-й на обороте же¹³.

Архимандрит Амфилохий об этой иконе сообщает, что она была пожертвована ключарем священником Московского Архангельского собора Владимиром, который постригся в Борисоглебском монастыре в 1588 г. Встреча этой иконы и иконы Архангела Михаила была 9 февраля 7075 (1567) года. Икона реставрирована в 1855 г. иконописцем Иваном Самойловым. Прежде стояла в церкви Сергия¹⁴.

По документам, "Богоматерь Лидская находится в собрании ГТГ и имеет инв. № АРХ ДР 62. На самом же деле под этим номером находится другая икона - "Богоматерь Шуйская-Смоленская, 111х94 см, которая числится в приведенном выше списке под № 30. Уже в записи инвентарной книги ГТГ, сделанной 22 марта 1951 г., под именем Лидской описана Шуйская-Смоленская. Современное местонахождение настоящей Лидской неизвестно. Остальные иконы, переданные из Ярославского музея, находятся в собрании Галереи (кат. №№ 176, 193, 398, 400, 401, 404, 414, 988, инв. №№ ДР 43, 28749, 28752, 28753, 28755).

Формирование коллекции ростовских икон ГТГ завершилось передачей 26 марта 1938 г. по акту № 0218 трех икон из реставрационной мастерской:
1. Апостол Петр из деисусного чина с. Ивашево.
2. Никола Зарайский, ХVI-ХVII вв. 132x83 см. (Инв. ГТГ28759).
3. Богоматерь Смоленская, ХV-ХVI в. (Дионисий?) 100x72.5 см. Иконы поступили на временное хранение. Все были под записью, на некоторых имелись пробные раскрытия.

Подведем итоги. В ЗО-е годы из Ростовского музея поступило в ГТГ всего 16 икон. Из Борисоглебского музея через Ярославль поступило в 1937 году 20 икон. Все иконы поступали на временное хранение, для реставрации. Некоторые из них были ранее частично расчищены. Многие имели сведения о происхождении. Иконы Ростовского и Борисоглебского музеев составили основу собрания живописи Ростово-Суздальской школы, или Центральной Руси, Третьяковской галереи, Большая часть их вошла в научный оборот в 60-е годы, когда появился каталог древнерусской живописи ГТГ, составленный В. И. Антоновой и Н. Е. Мневой, и прошла выставка "Ростово-Суздальская школа живописи.

1. Антонова В. И., Мнева Н. Е. Каталог древнерусской живописи. Т. 1. М., 1963. С. 36.
2. ОР ГТГ, ф. 8, 11, ед. хр. 404, л. 51-52.
3. ОР ГТГ, ф. 67, ед. хр. 493.
4. ОР ГТГ, ф. 8, 11, ед. хр. 459, л. 27.
5. РЯ АХМЗ, А-187, с. 50. Благодарю В. И. Вахрину за ознакомление с этим документом.
6. Мельник Л. Ю. К истории Борисоглебского музея, // СРМ. 1. Ростов, 1991, с. 127.
7. ОР ГТГ, ф. 8, 11, ед. хр. 613, 824.
8. Согласно реставрационным протоколам, иконы №№ 2, 4 и 5 этого списка поступили в ГТГ 18 сентября 1936 г., о №№ 1 и 3 сведений нет. Скорее всего, они поступили одновременно. (см. ОР ГТГ, ф. 67, ед. хр. 407, 403, 404).
9. ОР ГТГ, ф. 8, 11, ед. хр. 340.
10. ОР ГТГ, ф. 8, 11, ед. хр. 806.
11. Мельник Л. Ю. Указ. соч., с. 127.
12. В инвентарной книге нет указания на поступление "Спаса Нерукотворного (№ 33 списка) из Ярославского музея. Об иконе "Одигитрия XVI в. из церкви с. Верзино ошибочно говорится, что она поступила по акту № 0469 от 26 августа 1937 г. Сам акт передачи найти не удалось.
13. ОР ГТГ, ф. 8, 11, ед. хр. 340.
14. Амфилохий, архимандрит. Ростовские древности. // "Вестник Общества древнерусского искусства. 1874. Вып. 1-3. Смесь, с. 1-5.

Одной из важных характеристик культуры древнерусского города является развитие ремесла, ювелирное дело в сфере которого занимает немаловажное место. Кострома в ХII-ХIV вв., да и в более позднее время, - центр значительной провинции - не исключение из этого правила. Однако, несмотря на неоднократные упоминания в письменных источниках XVII в. (Писцовые книги) о мастерах-серебрениках, для более ранней истории Костромы наличие местного производства ювелирных изделий долгое время лишь предполагалось. В последние годы были сделаны открытия, позволившие существенно решить эту проблему.

Речь идет не только о находках значительного количества изделий из меди и серебра, что может указывать и на привозной характер этих вещей, но, главным образом, о ремесленном инструментарии ювелиров.

Как известно, одной из массовых традиций ювелирного производства в древнерусских городах являлось литье в полых формах. Первоначально металлообразующие компоненты расплавлялись при высокой температуре в тиглях. При раскопках одной из костромских усадеб ХIII в.был обнаружен глиняный тигль с округлым дном и явными следами воздействия на него высокой температуры, каплями расплавленной меди. Вблизи были обнаружены две литейные формы.

Одна - из известняковой плитки, двусторонняя, сохранилось 3/4 одной стороны. Форма предназначалась для отливки поясных украшений и шаровидных привесок.

Вторая - из черного полированного камня, возможно, четырехсторонняя, сохранилась 1/4 часть формы. Предназначалась для отливки конусовидного украшения. Особый интерес к последней форме определяется и тем, что с обеих сторон плитки прослеживаются прочерченные линии, изображающие животных и различные символы. С одной стороны изображено сказочное животное с головой огнедышащего дракона (?), с чешуйчатым туловищем и раздваивающимся хвостом. С обратной стороны изображена композиция из солярного знака, прыгающего через него животного (кошачий хищник? волк?) с недорисованным туловищем, рядом, возможно, символ мирового дерева.

Обращает на себя внимание, что обе литейные формы, также как и тигль, обнаружены в пределах одной усадьбы костромского посада, что может указывать на профессиональную принадлежность ее владельца.

Одна известняковая литейная форма известна в коллекции Костромского историко-архитектурного музея-заповедника из сборов В. И. Смирнова в 1920-е гг. на р. Суле. Это - фрагмент формы, предназначенной для отливки какого-то крупного шаровидного украшения с канавками.

К ювелирному инструментарию относятся железные пинцеты, ювелирные напильники. В коллекции из раскопок в Костроме имеются два пинцета с плоскими губами и один - с Г-образными губами. Все они пружинного типа и, как известно, встречаются в древнерусских городах в слоях Х-ХIV вв. Костромские пинцеты встречены в слоях и комплексах ХII-ХIII вв. Два ювелирных напильника также обнаружены в слоях этого времени.

Безусловно, нет прямой зависимости между ювелирным инструментарием и изделиями из цветного металла, встречаемыми во время раскопок. Часть изделий из серебра и медных сплавов могла быть произведена и в других ремесленных центрах. Однако следует признать, что определенное количество изделий выполнено в Костроме, поскольку отдельные формы предметов не имеют широких аналогий и характерны лишь для Костромы и Костромской округи.

Украшения женского головного убора представлены височными кольцами. Из разрушенного в 1966 г.¹ и раскопанного в 1967 г. М. В. Фехнер сохранившегося погребений на бывшей Больничной (ныне Спасокукоцкого) улице² происходят 13 височных браслетообразных колец, выполненных из сплава на медной основе. 4 из них - с заходящими концами, один из которых завернут в трубочку, остальные - с заходящими концами. Данные браслеты бытуют в костромских курганах ХII-ХIII вв.³, причем височные кольца с завернутым в трубочку одним концом, по мнению Е. А. Рябинина, характерны лишь для костромской земли⁴. Одно перстнеобразное височное кольцо с разомкнутыми концами обнаружено в слое первой половины XIII в.

Медные привески представлены несколькими типами: конусовидными с прорезью, 2 шаровидными, одна из которых с крестообразной прорезью, другая - с одной прорезью, двумя фрагментированными шарообразными привесками, одной лапчатой

.

В разрушенном погребении на ул. Спасокукоцкого, о котором говорилось выше, обнаружены две шумящие подвески: одна - подтреугольная, выполненная из двух медных проволок, с вертикальной перемычкой посредине, тремя кольцами для привесок внизу и одним кольцом для крепления к одежде сверху, другая - арочная с тремя кольцами внизу, на которые крепились шаровидные привески, и одним сверху.

Украшения рук представлены медными браслетами и перстнями. Встречены следующие типы браслетов: перевитые из двух проволок и незавязанными концами, пластинчатые с сужающимися концами, на двух концы завернуты, на одном завершения концов не определены. Последний по лицевой стороне имеет орнамент в виде зигзагообразных линий и кружков. Один пластинчатый браслет с завернутыми концами покрыт позолотой по меди. К медным браслетам относится также фрагмент круглодротового браслета. Один браслет - серебряный, литой, округлый в сечении - покрыт прямой насечкой. Последний датируется XIV в., остальные обнаружены в слоях XII-ХIII вв.

Перстни представлены следующими типами: пластинчатым прямым незамкнутым, который датируется ХI-ХII вв.⁵, печатным с овальным щитком, относящимся к середине ХIII-ХIV вв.⁶, фрагментом витого из двух проволок. Все перстни выполнены из сплавов на местной основе.

Интерес вызывает медная лировидная пряжка с позолотой. К украшениям также относятся 2 шаровидные медные пуговицы с петлей. Уникальны в своем роде серебряное украшение конской упряжи в виде креста и двух обрамлений в виде полумесяцев, серебряный затыльник нагайки в виде полой трубочки с выступом в форме головы коня.

Слабо представлена бытовая утварь из цветного металла. В костромской коллекции имеется лишь дужка от медного котла, датирующаяся ХII-ХIII вв.

Довольно необычной особенностью является совмещение кузнечного и ювелирного ремесел. Речь идет о находках 2 железных цилиндрических навесных замков типа В по Б. А. Колчину⁷, наружная сторона которых инкрустирована медными пластинами. Аналогии данной технологической операции встречаются в Волжской Болгарии, однако там инкрустации подвергались отдельные части замков. В нашем же случае инкрустировался весь цилиндр замка.

Таким образом, может считаться вполне доказанным существование в Костроме в ХII-ХIV вв. местного ювелирного производства, которое формируется на основе общих древнерусских традиций, но со своеобразными особенностями как в технологии ювелирного дела (золочение по меди, инкрустация железных замков медными пластинами), так и в формах некоторых изделий (височные кольца и др.).

1. Фехнер М. В. Отчет о командировке в г. Кострому с 7 по 10 октября 1966 г. // Костромской историкo-архитектурный музей-заповедник. Кок. 18029.
2. Фехнер М. В. Об археологических работах 1967 г. в Калининcкoй области и в г. Костроме. // Архив ИА РАН. Р. 1. Д. 3566, 3566а.
3. Рябинин Е. А. Костромское Поволжье в эпоху средневековья. Л., 1986. С. 54, 56.
4. Там же. С. 54. 112.
5. Садова М. В. Ювелирные изделия древнего Новгородца (Х-XV вв.) // МИА. 1959. № 65. С. 254-255.
6. Там же. С. 255.
7. Колчин Б. А. Хронология новгородских древностей // Новгородский сборник: 50 лет раскопок Новгорода. М., 1982. С. 162. Табл. 3.

Исследователи древнерусской литературы нередко пользуются термином "цикл" произведений, например: "борисоглебский цикл", "цикл повестей о Николе Заразском", цикл проповедей и цикл молитв Кирилла Туровского и др. Циклизация представляет собой серьезную теоретическую проблему, которая решается прежде всего исследователями новой литературы. "Современная теория циклов, осваивая историко-литературный материал, развивается индуктивно-логически, от частных наблюдений к обобщениям. [...]. Так получилось, что изучение циклизации развивалось как раздельное изучение циклов лирических и эпических. Взаимосоотнесенность этих явлений, угадываемая в историческом плане, до сих пор становилась специальным предметом внимания лишь в тех случаях, когда циклы обоих типов встречаются в творчестве одного автора. Этот подход может и должен быть расширен"¹.

В исследовательской литературе на сегодняшний день существует ряд работ, посвященных теоретическому осмыслению этого явления², но почти все из них основаны на материале литературы ХIХ-ХХ вв. Для нас же наиболее важным стало замечание В. В. Виноградова, который подчеркнул, что "критерии иклизации различны, изменчивы в разные эпохи"³.

К сожалению, проблемы циклизации древнерусских произведений не нашли до сих пор должного отражения при анализе конкретных произведений. Здесь перед нами встает множество проблем: отличие цикла от "макрожанра" (например в отношении к летописи), разграничение цикла и типа сборника, виды циклов, описание структурообразующих элементов цикла и др. Разумеется, все эти вопросы невозможно, да и не нужно решать в рамках одной небольшой статьи, но наша задача заключается в том, чтобы поставить допрос о природе циклов в древнерусской литературе и на примере цикла Андрея Боголюбского попытаться подойти к решению некоторых проблем. Сразу оговоримся, что наши выводы и предложения будут верны только для таких циклов, которые складывались на протяжении нескольких веков из произведений различных авторов. Памятники, связанные с именем одного автора и зависящие от цикла православного богослужени (каковыми являются, например, циклы Кирилла Туровского) представляют собой отдельную проблему. Так называемый "программный цикл" Андрея Боголюбского - интереснейшее не только историка-литературное, но и культурно-политическое явление. Ни у кого не вызывает сомнения то, что этот цикл литературных произведений должен был служить укреплению политического авторитета власти Андрея Боголюбского в Ростово-Суздальской земле, формированию нового политического центра Русской земли. Одним из важнейших направлений в завоевании независимости и утверждении приоритета Ростово-Суздальской земли являлось установление церковной независимости. Эта идея и легла в основу цикла. Работа велась в русле создания местных святынь, которыми явились икона Владимирской Богоматери и мощи ростовского епископа XI в. Леонтия. "Именно на 60-е гг. падает чрезвычайно интенсивная пропаганда идеи местного идеологического центра на северо-востоке. Во Владимире и Боголюбове идет оживленная литературно-агиографическая работа. Вероятно, к самому началу 70-х гг. XII в. была закончена основная политическая "композиция" - "Сказание о чудесах Владимирской иконы Божией Матери." Несмотря на простоту построения, неприхотливость сюжета, произведение несет очень четкую и ясную политическую нагрузку - идею самостоятельности города Владимира, его богоизбранности, непосредственной связи "Залесской земли" и ее центра с местной иконой Божьей Матери. Одновременно во Владимире создается еще ряд произведений: "Проложная статья", "Служба" и "Слово на праздник Покрова"⁴.

Андрей Боголюбский сам принимает непосредственное участие в создании своего "программного цикла". По мнению исследователей, ему принадлежит "Слово великаго князя Андрея Боголюбского о милости божией" или иначе "Сказание о победе над волжскими болгарами 1164 г. и празднике 1 августа"⁵. Таким образом, мы видим, что структура общего цикла достаточна сложна: икона Владимирской Богоматери является тематическим центром для создания ряда произведений, что, в свою очередь, ведет к складыванию другого цикла - "Слов на Покров", который в дальнейшем будет развиваться уже самостоятельно⁶. Другим тематическим центром является Житие Леонтия Ростовского. Уже в самой ранней редакции этого памятника⁷, которая возникла в 60-е гг. XII в. и, возможно, еще какое-то время бытовала устно, Андрей Боголгобский предстает как бы инициатором действия⁸.

Имя князя Андрея Юрьевича и является, на наш взгляд, тем центростремительным структурообразующим элементом, который формирует цикл в дальнейшем. Цикл древнерусских произведений, в отличие от произведений новой литературы, совсем не обязательно должен складываться единовременно , или, по крайней мере, в течение какого-то определенного обозримого временного отрезка. Нет у него и единого автора. Основа цикла действительно закладывается сразу, а затем жизнь литературного цикла, как и любого другого произведения средневековой литературы, в силу рукописной традиции и специфики отношения к "авторскому праву" продолжается по особым законам. Поэтому идеологическая направленность произведений цикла может меняться. Это хорошо показал Н. Н. Воронин, говоря о том, как изменилась идеологическая и политическая направленность в различных редакциях Жития Леонтия Ростовского⁹. Меняется и жанровая природа произведений, входящих в цикл. В позднейших редакциях краткое проложное Житие Леонтия было не только распространено (кстати, в него вошло в кратком виде и Сказание об убиении Андрея Боголюбского), но и дополнено поучениями, чудесами и канонами епископа Иоанна. Все эти факторы являются центробежными элементами в формировании цикла.

В связи с этим особая роль отводится фигуре Андрея Боголюбского. Видимо, не случайно он становится как бы функционально тождественен Леонтию. например, структура распространенной цитаты из "Слова о законе и благодати" митрополита Илариона предполагает, что будет названо имя следующего царя или князя, но вместо этого автор Жития "вписывает" в этот ряд Леонтия: "хвалит бо римьская земля петра и павла. гречьская земля констянтина царя, киевская земля володимера князя, ростовская ж земля вся тебе великыи святителю леонтие оублажает"¹⁰. Также не случайным кажется нам и введение в пространную редакцию сокращенного Сказания об убиении Андрея Боголюбского. В традиционалистской памяти средневекового человека эти две личности слились в единое воспоминание об истории Ростово-Суздальской земли. Исследователи уже неоднократно отмечали, что в Житии Леонтия исторически недостоверно изображены обстоятельства его смерти, поскольку Леонтий был убит язычниками, а не мирно скончался, как это следует из памятника агиографии. Возможно, что осмысление смерти князя Андрея как смерти мученической и соотнесение ее с обстоятельствами гибели Леонтия и послужили основной причиной включения Сказания об убиении в Житие Леонтия при его очередной переработке.

Итак, в качестве предварительных выводов мы можем предложить следующее. Древнерусские литературные циклы, как мы увидели это на примере "программного цикла" Андрея Боголюбского, имеют очень сложную структуру, складываются в течение длительного времени из произведений различной жанровой природы. Произведения цикла не обязательно едины в своей идеологической концепции. Более того, они могут быть не всегда связаны тематически между собой (например, Сказание о празднике 1 августа и Житие Леонтия Ростовского). Главным структурообразующим центростремительным элементом является в цикле определенная христианская святыня, по отношению к которой и рассматриваются все челопеческие действия. Другим элементом может стать событие или человек, духовно наиболее связанный с этой святыней.

И в нашем случае фигура Андрея Боголюбского "скрепляет" повествование в единый цикл как на синхронном (Сказание о чудесах Владимирской Божьей Матери - Сказание... о празднике 1 августа - Житие Леонтия Ростовского), так и на диахронном уровнях (редакции Жития Леонтия Ростовского. Сказание о чудесах... - слова на Покров). Дальнейшее изучение литературных циклов Древней Руси, надеемся, поможет более глубокому и адекватному пониманию как самих памятников так и культуры и ментальности того времени.

1. Лапина Л. Е. О природе драматической циклизации. // Исторические пути и формы художественной циклизации в поэзии и прозе. Кемерово, 1992. С. 4.
2. См., например: Дарвин М. Н. Русский лирический цикл. Красноярск. 1988. Там же библиография работ по этой теме: Приложение С. 134-138.
3. Виноградов В. В. Поэтика русской литературы. М., 1976. С. 54.
4. Лимонов Ю. А. Владимира-Суздальская Русь. Л., 1987. С. 59.
5. См.: Забелин И. Е. Следы литературного труда Андрея Боголюбского // Археологические известия и заметки. М., 1895, № 2-3. С. 37-49. Погодин М. П. Князь Андрей Боголгобский. // ЖМНП, 1849. Ч. 63. Отд. 2. С. 145-1851 Ч. 64. Отд. 2. С. 181-210; ФилипповскиЙ Г. 10. "Союво" Андрея Боголюбского о празднике 1 августа. // Памятники истории и культуры. Ярославль, 1983. Вып. 1. С. 75-84; Он же. Жанры Историко-легендарного повествования Владимирской литературы второй половины XII в. Автореф. канд. дис. М., 1979.
6. Фет Е. А. Слова на Покров. // Словарь книжников и книжности Древней Руси, Л,, 1987. Вып. 1. С. 421-423.
7. Г. В. Семенченко считает, что самая ранняя редакция отразилась в списке ГИМ. Сип, собр., № 256, втор, пол XIV в. (Син.) См. ее статью: Семенченко Г. В. Древнейшие редакции жития Леонтия Ростовского, и ТОДРЛ. Т. 42. Л., 1989. С. 241-254.
8. Н. Н. Воронин полагает, что "начальная краткая редакция "Жития" "Леонтия" была составлена "при участии самого князя Андрея". См.: Воронин Н. Н. "Житие Леонтия Ростовского" и византийско-русские отношения второй половины XII в. // Византийский временник. 1963. Т. 23. С. 45.
9. Если в первых редакциях соперничество Ростова и Владимира не отразилось, потому что для середины XII в. было актуально их общее противостояние византийской и киевской гегемонии, то в последующих редакциях, отражающих настроения и политику во время княжения Всеволода III, явно чувствуется грекофильская направленность, противостоящая превосходству "нового" Владимира над "старым" Ростовом. См.: Воронин Н. Н. "Житие Леонтия Ростовского"... С. 43.
10. Титов А. А. Житие Леонтия, епископа Ростовского. М., 1893. С. 13.

Специфика местных традиций, их связи с общим направлением развития русского церковного пения - вопрос, который еще предстоит изучить историкам русской музыки. Новгород, Владимир, Ростов имели свои обычаи, свой уклад пения при богослужении. Представление о них могут дать рукописные нотные книги, хранящиеся как в местных, так и в центральных архивах. Большой интерес представляет в этом отношении Синодальное певческое собрание Государственного Исторического музея, хранящее рукописи из разных мест России. С. В. Смоленский, инициатор этого собрания, писал: Большими художниками, должно быть, обладали в прошлом Кострома, Ростов и особенно Ярославль¹.

Подтверждением этим словам является певческий сборник № 977 (а-д) Синодального певческого собрания². Он принадлежал ростовскому Зачатьевскому Яковлевскому монастырю³. Точное указание на происхождение сборника дает владельческая надпись, расположенная в нижней части листов всех партий по слогам: Сии книги ростовскаго Зачатиевскаго Иаковлевскаго монастыря ризничьего иеромонаха Автонома собственныя ево, а он по усердию своему приложил оныя пятиголосныя книжки в помянутую зачатьевскую церковь и сам своею рукою подписал. Более поздняя запись гласит: Сии пять книг ростовского яковлевского монастыря церковныя (№ 977а).

Данный певческий сборник можно датировать довольно точно по тексту многолетия в одной из литургий (№ 34). В многолетии упоминаются царь Петр, царевич Алексей, патиарх Адриан (годы патриаршества 1690-1700) и ростовский митрополит Иоасаф (1691-1701)⁴. Имя царя Ивана, умершего в январе 1696 года, отсутствует. Следовательно, основная часть сборника, включающая Литургию с многолетием, была написана не ранее января 1696 года и не позднее 1700 года (года смерти патриарха Адриана).

Рассмотрим далее состав сборника. Основная часть, написанная одним почерком, включает в себя три Литургии (№ 1, 2, 34) и 33 пятиголосных концерта⁵. Еще одна Литургия и семь концертов (№ 36-42) написаны другим почерком, и, вероятно, имеют более позднее происхождение. То же можно сказать и о пятиголосных Задостойниках господским праздникам и четырехголосных причастных стихах (написаны двумя другими почерками). Таким образом, основная часть, созданная в 1696-1700 годах, в дальнейшем дополнялась новыми песнопениями и концертами.

Остается невыясненным вопрос об авторстве произведеий, входящих в певческий сборник. Нам удалось установить, что почти все концерты (26 из ЗЗ-х) основной части сборника совпадают по тексту и по музыке с концертами, также безымянными, из сборника № 663 Синодального певческого собрания. Сборник № 663 принадлежал Вяжицкому монастырю под Новгородом. Этот монастырь получил архимандрию в 1651 году благодаря покровительству Никона, в то время митрополита новгородского. Известно расположение Никона к партесному пению. В бытность патриархом он официально поддерживал новый певческий стиль, приглашал малороссийских мастеров пения. Почерк в сборнике Вяжицкого монастыря охарактеризован как украинский, следовательно, концерты принадлежат перу одного из украинских мастеров второй половины XVII века.

Новый стиль пения быстро распространялся по всей России. Ростовские певчие (или ризничий Зачатьевского монастыря Автоном), очевидно, имевшие какие-либо связи с монастырем под Новгородом, могли заимствовать оттуда певческий репертуар и переписать партии концертов. Являются ли шесть остальных концертов основной части и семь концертов второй части сборника, а также песнопения Литургий, Задостойники и причастные стихи списками, или их авторами были ростовские композиторы - пока неизвестно. Окончательные выводы возможны лишь после изучения других многоголосных рукописей Синодального певческого собания.

В состав сборника входят концерты, посвященные Богородице (№ 7, 24), архистратигу Михаилу (№ 4), различным святым: евангелисту Луке (№ 3), Василию Великому (№ 18), страстотерпице и мученице Екатерине (№ 19), мученице Наталии (№ 5), митрополиту Алексею (№ 6). Выделяется Катавасия на Воздвижение Креста Господня - своеобразный цикл из девяти концертов, соответствующих девяти песням канона. Другой пример цикла - три концерта, посвященные Варлааму и Иоасафу: От кореня царска, Преосвещенный душою Варлаам и Услышав доблественный царь Иасаф⁶. Этот триптих (№ 25-27) имеет и музыкальную связь: все концерты написаны в одной тональности соль минор. Ряд концертов не связан с каким-либо праздником или святым - это покаянные концерты (Кто ны разлучит от любве Божия, Оле, окаянная душе и т. д.) и, с другой стороны, хвалебные, прославляющие концерты (Ликуют ангели, "Радуйтеся с нами вся ангельская чиноначалия", Веселитеся праведнии). В этих произведениях ярче всего проявляется зависимость средств музыкальной выразительности от текста концерта. Покаянные концерты, образующие группу лирико-драматических произведений, написаны в миноре. Большое значение имеют в них интонации плача, мольбы (нисходящее мелодическое движение, особенно нисходящий ход на малую секунду). Ликующе-праздничные концерты, напротив, написаны в мажоре, в них господствует аккордово-гармонический склад или энергичное моторное движение мелкими длительностями, торжественно звучат фанфарные восходящие интонации. Немалую роль играет тембровое решение, особую яркость вносит в музыку использование тембра дискантов. В двух концертах (Веселитеся праведнии и "Елизавет зачат") встречается соотношение крайних голосов хора: двух басов и трех дискантов, дающее эффект широкого звукового пространства, усиливающее радостно-блестящий колорит концертов. В большинстве других концертов используется состав, характерный для монастырского пения: два баса, два тенора, альт.

Концерты ростовского сборника представляют зрелый стиль партесного многоголосия. Развернутость форм, наличие нескольких контрастирующих разделов, использование приемов полифонического развития, оформленность тематизма, опирающегося на определенные комплексы выразительных средств (покаянные или виватно-панегирические) - все это говорит о высоком мастерстве композиторов. Остановимся более подробно на музыке некоторых концертов.

Концерт "Заступнице усердная" по своему образно-эмоциональному содержанию примыкает к группе покаянных концертов. Обращает на себя внимание самое начало концерта - запев первых теноров, своеобразное соло, за которым имитационно вступают вторые тенора. Интонация малой секунды (V-VI, VII - I, II-III в гармоническом ре миноре) определяет скорбную выразительность этой темы. Лирически-напевный первый раздел, завершающийся парящим движением шестнадцатых у первых теноров и альта, сменяется ровными ходами долгих длительностей во втором разделе с контрастным метроритмом (4/4-3/1). Далее этот контраст повторяется при переходе от третьего к четвертому и от пятого к шестому разделам. В нечетных разделах минорно-лирическая образность постепенно уступает место спокойно-уравновешенным настроениям. В заключительном, седьмом разделе минорный оборот с восходящим ходом баса (I-V) дважды сопоставляется с мажорными аккордовыми оборотами, вносящими просветление и успокоение.

В покаянном концерте Егда поставятся престоли (соль-минор, в рукописном реестре он обозначен как бемолярный) метроритмический контраст отсутствует. Разнообразие звучания достигается за счет смены тематизма и исполнительского состава. Первую тему, звучащую как непреклонное, грозно-повелительное восклицание, исполняют басы с первыми и вторыми тенорами. В следующем эпизоде в сочетании с басом вступают два альта. Возвращение первой темы образует строгую репризную трехчастность в экспозиционном разделе.

В празднично-панегирическом концерте Воскликните Господеви нет ни смены метроритма, ни тембровых изменений - почти весь концерт звучит как единое торжественное tutti. Тем не менее контрастность эпизодов ощущается, когда на смену аккордовым вертикалям приходит бурное движение во вcех голосах с имитациями кратких мотивов. В этом концерте выделяется начало: два баса энергично вступают с имитацией краткого мотива, а три верхних голоса (тенор, альт, дискант) образуют самостоятельный тематический пласт, иногда резко диссонирующий с парой нижних голосов.

Особая яркость, запоминаемость, необычность начальных разделов, возможно, свидетельствует о том, что они принадлежат перу одного автора (напомним, что эти концерты не входят в состав сборника из Вяжицкого монастыря и могут быть произведениями ростовского композитора).

Литургические произведения на пять голосов (в целом сборник содержит четыре Литургии) также выдержаны в стиле концертного, переменного многоголосия, когда чередуются фрагменты общего хорового звучания tutti и ансамблевые, в основном трехголосные, эпизоды, используется метроритмический контраст.

Образцом постоянного многоголосия в данном певческом сборнике являются Задостойники господским праздникам. По всей видимости, это свободные сочинения, а не гармонизация какого-либо древнего напева. Партии всех голосов явно подчинены гармоническим закономерностям, аккордовым последованиям. Тем не менее встречаются широкие распевы, эпизоды, основанные на свободном плавном течении голосов. Укажем для примера на два фрагмента из Задостойника Воздвижению: на слове живоносный, где мелодические линии двух басов перекрещиваются, и на слове возносим, где введена имитация небольшого мотива.

Сборник ростовского монастыря представляет собой замечательный образец многоголосной рукописи конца XVII века. Он дает возможность познакомиться с певческим репертуаром петровской эпохи, разными типами партесного многоголосия, многообразной трактовкой жанра партесного концерта. Он вводит нас в глубокий мир русских звуков, этот мир озарения самых чистых и простых чувств русской души⁷.

1. Смоленский С. О собрании древнепевческих рукописей в Московском Синодальном училище церковного пения. // Русская музыкальная газета. 1899, № 13, ст. 398.
2. Указание на этот певческий сборник, первые сведения о нем, а так же информацию о других рукописях Синодального певческого собрания мы получили от В. В. Протопопова, за что выражаем ему огромную благодарность.
3. Двойное название монастыря связано с названием церкви во имя Зачатия св. Анны и с именем основателя, св. Иакова, епископа ростовского. С 1836 года он стал именоваться СпасО-Яковлевским Димитриевым. см. // Титов А. А. СпасО-Яковлевский димитриевский монастырь в г. Ростове, Ярославской. М., 1900.
4. Иоасаф II Лазаревич, бывый архимандрит чудовский, поставлен митрополит Ростову от Адриана патриарха в лето 7199-е, а от рождества 1691-е июлия в 5 день, и пребысть на престоле десять лет, четыре месяца и пять дней. // Летописец о ростовских архиереях с примечаниями А. А. Титова. СПб., 1890. С. 14.
5. Перечислим названия концертов основной части сборника: 1. Кто ны разлучит; 2. Оле, окаянная душе; 3. Что тя ныне наречем; 4. Чиноначальник вышним силам; 5. Девства твоего красоте; 6. Кто доволен есть; 7. Радуйся, пресвятая Марие; 8. Егда поставятся престоли; Катавасия на Воздвижение Креста Господня; 9. Крест начертав; 10. Жезл во образ; 11. Услыши Господи; 12. О преблаженное древо; 13. Воднаго зверя; 14. Безумное веление; 15. Благословите отроцы; 16. Таин сей Богородице рай; 17. Радуйтеся с нами вся ангельская чиноначалия; 18. Радуйся, богомудре; 19. Страстотерпице и мученице Екатерино; 20. Преподобие отче Авраамие; 21. Иже на камени веры; 22. Яко вышняя тверди; 23. Ликуют ангели вси; 24. Заступнице усердная; 25. От кореня царска; 26. Просвещенный душею; 27. Услышав доблественный царь Иоасаф; 28. На кресте тя возвышена; 29. Богоносе Игнатие; 30. Днесь приидите празднолюбнии собори; 31. Воскликните Господеви; 32. Веселитеся праведнии; 33. Елизавет зачат.
6. Варлаам и Иоасаф царевич и отец его Авенир - индийские преподобные. Оба были язычниками: после принятия христианства Иоасафом отец, некогда преследовавший христиан, тоже крестился.
7. Смоленский С. Указ. соч., Русская музыкальная газета. 1899, № 5, ст. 147.

АЕ -- Археографический ежегодник.
АРГ -- Акты Русского государства 1505-1526 гг. М., 1975.
АС -- Археологический съезд.
АТСЛ -- Архив Троице-Сергиевой лавры.
АСЭИ -- Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV - начала XVI вв. М., 1952.
ВНИИТАГ -- Всероссийский научно-исследовательский институт теории архитектуры и градостроительства.
ГАНО -- Государственный архив Нижегородской области.
ГАЯО -- Государственный архив Ярославской области.
ГИКЗМ ("МК") -- Государственный историка-культурный музей-заповедник "Московский Кремль".
ГИМ -- Государственный исторический музей.
ГКЭ -- Грамота коллегии экономии.
ГММК -- Государственные музеи Московского Кремля (ныне ГИКМЗ "МК").
ГТГ -- Государственная Третьяковская галерея.
ЖМНП -- Журнал Министерства Народного Просвещения.
ИА РАН -- Институт археологии Российской академии наук.
ИИМК -- Институт истории материальной культуры РАН.
КСИА -- Краткие сообщения института археологии.
МГА МИД -- Московский главный архив Министерства иностранных дел.
МДА -- Московская духовная академия.
МИА -- Материалы и исследования по археологии СССР.
ОИДР -- Общество истории и древностей Российских.
ОР РГБ -- Отдел рукописей Российской государственной библиотеки.
ОР РНБ -- Отдел рукописей Российской национальной библиотеки.
ПКМГ -- Писцовые книги Московского государства XVI в. СПб., 1877.
ПЛДР -- Памятники литературы Древней Руси.
ПСРЛ -- Полное собрание русских летописей.
РА ИИМК -- Рукописный архив Института истории материальной культуры РАН.
РГАДА -- Российский государственный архив древних актов.
РГБ -- Российская государственная библиотека.
РНБ -- Российская национальная библиотека.
РФ ГАЯО -- Ростовский филиал государственного архива Ярославской области.
РЯ АХМЗ -- Государственный Ростово-Ярославский архитектурно-художественный музей-заповедник.
СА -- Советская археология.
СНМ Яр. -- Списки населенных мест Российской империи. Ярославская губерния. Список населенных мест по сведениям 1859 г, СПб., 1865.
СРМ -- Сообщения Ростовского музея.
ТОДРЛ -- Труды отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук.
Топ. Яр. -- Ярославская область. Топографическая карта (М 1:350000). М., 1991.
УФ ГАЯО -- Угличский филиал государственного архива Ярославской области.
ЦГРМ -- Центральные государственные реставрационные мастерские.
ЦГИАМ -- Центральный государственный исторический архив Москвы.
ЯГВ -- Ярославские губернские ведомости.
ЯГУАК -- Ярославская губернская ученая архивная комиссия.
ЯЕВ -- Ярославские епархиальные ведомости.
ЯИАМЗ (ЯМЗ) -- Государственный Ярославский историке-архитектурный музей-заповедник.
ЯСНРПМ -- Ярославская специальная научно-реставрационная производственная мастерская.

Металлический крест с рельефными изображениями, связываемый с именем преп. Авраамия Ростовского, принадлежит к числу тех произведений русской металлопластики, происхождение и датировка которых представляются загадочными. Между тем то и другое может быть установлено прежде всего в процессе изучения самого памятника, насколько нам известно, пока не освещенного в специальных работах.

Ростовский крест интересовал преимущественно историков¹. В свое время обративший на него внимание И. И. Срезневский ограничился отнесением предмета ко времени около 1125 г., на том основании, что преп. Авраамий был современником князя Владимира Мономаха². По преданию, крест получен Авраамием на берегу реки Ишни от явившегося ему Иоанна Богослова, на том месте, где ныне стоит деревянный храм, посвященный этому апостолу. Предание говорит о кресте как о павершии жезла, которым вскоре Авраамий сокрушил стоявшее в Ростове изваяние Велеса. Исчезновение жезла записи Богоявленского Авраамиева монастыря связывают с именем Ивана Грозного, который быв при освящении храма.... молебная совершив, от гроба Преподобнаго трость Богословлю взя на победу и одоление Казанского царства, в лето от сотворения мира 7061, а от Рождества Христова 1553 октября 2 дня³. С крестами на длинной рукояти, между прочим, представлены византийские императоры на монетах различных периодов. Следовательно, существование некогда в Ростове увенчанного крестом жезла представляется вполне реальным.

В результате изучения трех редакций жития Авраамия Ростовского В. О. Ключевский пришел к заключению, что устное предание явилось почти единственным источником первой из них, нестройной, составленной не ранее XV в. Малознающий составитель второй редакции, по мнению исследователя, смешал основателя ростовского монастыря с Авраамием Чухломским, бывшим постриженником Троице-Сергиева монастыря⁴. Житие Авраамия Ростовского специально исследовал М. И. Соколов⁵. Пользуясь его наблюдениями, можно легко представить перипетии, сопровождавшие составление жития в ХVI - ХVII вв. на основании старых монастырских преданий⁶. И все же, как нам представляется, следует особо обратить внимание на начальную фразу третьей редакции Слова о явлении чудотворца Авраамия и о снискании родословия его и о чудесах ныне бывших и о трости Богословли, которая читается: Иже исперва святии и братия о родословии чудотворца Авраамия в прежде написанном житии его токмо возвещено от предел Галицких града нарицаемого Чюхлома и обители пострижен Валаамовы⁷. Легендарный характер сведений жития Авраамия, мало связанных с исторической обстановкой, отмечал и А. Кадлубовский, полагавший, что упоминание об участии и помощи Иоанна Богослова привнесено в повествование уже после того, как сложилось представление о святом как сокрушителе идолов⁸.

Данные агиографии об Авраамии Ростовском в самом деле очень противоречивы. С одной стороны, есть указания на появление святого в Ростове около 1073-1074 гг.⁹ С другой, - попытка Е. Е. Голубинского, исходя из сомнительных известий жития, передвинуть описанные факты к концу XIV в., отождествив самого святого с игуменом Богоявленского монастыря в Ростове Авраамием Низким, сопровождавшим митрополита Пимена в его путешествии в Константинополь в 1385 г.¹⁰ По догадке Е. Е. Голубинского, прообразом легендарной трости Иоанна Богослова могла быть виденная Добрыней Ядрейковичем (впоследствии новгородским архиепископом Антонием) в императорском дворце реликвия, охарактеризованная им как посох железен, а на нем крест Иоанна Крестителя, копию чего мог вывезти упомянутый Авраамий Низкий¹¹. Это предположение стоило бы принять, если бы характер креста не располагал к совершенно иным выводам. А. Кадлубовский обратил внимание на то обстоятельство, что Авраамий Низкий именуется просто игуменом ростовским, тогда как настоятели Богоявленского монастыря с 1261 г. имели достоинство архимандрита¹².

Крест, находившийся прежде в монастырском соборном храме близ мощей преп. Авраамия как мемория и реликвия, сохранился, будучи передан в 1929 г. в Ростовский музей (инв. № Ц 929/320). Он относится к типу епископских или воздвизальных¹³. Как заметил Л. В. Алексеев, шестиконечная форма креста на Руси никогда не являлась господстующей и употреблялась почти исключительно в домонгольский период¹⁴. Распространение такого типа креста прослеживается одинаково на византийском и западноевропейском материале с VII-VIII вв. В Византии аналогичной формы крест встречается уже на монетах Константина II (685-695, 705-711), и вновь становится популярным лишь в XII в., при Комнинах, что подтверждают, в частности, многочисленные ставротеки¹⁵. С указанной периодизацией согласуется и древнерусский вещевой материал, включающий изображения на Борисовых камнях¹⁶, крест преп. Евфросинии Полоцкой, изготовленный в 1161 г. Лазарем Богшею¹⁷, датированный 1181 г. бронзовый крест из Яксманичей близ Добромиля (Галиция)¹⁸, крест новгородского архиепископа Антония, посвященного в епископский сан в 1211 г.¹⁹ Ростовский крест, размером 35,0х14,5 см, отлитый из медного сплава, типологически может быть тоже включен в этот ряд.

С лицевой стороны крест преп. Авраамия Ростовского украшен рельефными изображениями. Кроме фигуры распятого Христа, размещены пять круглых медальонов с нагрудными изображениями Богоматери и Иоанна Богослова (на концах большой перекладины), двух архангелов, поклоняющихся кресту (на концах верхней перекладины) и архангела, держащего мерило в правой руке (вверху). На крестах константинопольского происхождения на верхнем конце обычно размещено изображение архангела Михаила. Если здесь сохранена та же традиция, то архангел представлен дважды (парные изображения имеют сопроводительные надписи с именами Михаила и Гавриила). Иконографические особенности рельефа сказываются, в частности, в том, что вместо Адамовой главы здесь характерное для романских памятников олицетворение Земли в виде человеческой маски. Надписи на кресте, в основном, обычного содержания, с эпиграфическими признаками выполнения их в XIV в. Не совсем понятными остаются нанесенные резцом знаки над Распятием, включающие сочетание СХС под титлом и ниже (если крест повернуть основанием вправо) - пуд: неправильно воспроизведенная надпись? Заподозрить тайнопись невозможно. Монограммы Христа над рельефным Распятием обычного вида, НИКА начертано в левой части крестного древа без разделения на слоги и с лигатурой НИК. Имя Иоанна Богослова воспроизведено как IВАНЪ. В верхнем перекрестье, выделенном достаточно примитивно исполненной резьбой, размещен гравированный столь же неискусно шестиконечный крест с неестественно низко опущенной большой перекладиной, а по сторонам его размещены относящиеся к изображениям в медальонах имена архангелов: МИХАЛЪ - ГАВРИЛЪ, отражающие ранние формы их написания.

Судя по надписям, кстати, расположенным на плоскости несколько неуверенно, и гравированной вдоль нижнего края большой перекладины декоративной елочки, рассматриваемое изделие (отлитое, украшенное резьбой и позолоченное) следует датировать XIV в. Однако формы креста и стиль рельефных изображений не соответствуют представлениям об общем характере пластического искусства Северо-Восточной Руси этого времени. Заплывший рельеф, слегка обработанный резцом, указывает на то, что это воспроизведение более раннего образца. Не исключено, что увезенная Иваном Грозным трость и была тем самым оригиналом, который послужил моделью для литейщика XIV в. Срез круглой формы в нижней части креста говорит в пользу предположения о завершении крестом той самой таинственной трости, которая некогда хранилась в Богоявленском монастыре как реликвия.

Теперь следует определить время выполнения утраченного оригинала, насколько можно о нем судить по отчасти адаптированной копии. Изображение Распятия находит иконографические параллели в резьбе византийских рельефов из слоновой кости, датируемых Х-ХII вв.²⁰ На том же материале, но в иных композициях, можно указать аналогии изображениям архангелов²¹. Но под ногами распятого Христа. как уже было отмечено, помещено более обычное для романской иконографической традиции олицетворение Земли, где оно нередко имеет сопроводительную надпись: ТЕRRА²². Эта деталь, похоже, исключает правдоподобность версии о константинопольском происхождении утраченного оригинала креста преп. Авраамия Ростовского. Вместе с тем нельзя в категопической форме отвергать возможность изготовления в XIV в. сохранившейся копии по инициативе игумена Авраамия Низкого, небесным покровителрм которого, очевидно, был именно местный подвижник. Классицируюшие формы рельефных изображений несколько тяжеловатых пропорций указывают на возникновение модели примерно около 1200 г. Ориентиром могут служить знаменитый стеатитовый панагиар с именем императора Алексея III Комнина Ангела (1195-1203)²³ и миниатюрные стеатитовые иконы, выполненные константинопольским ремесленником в Киеве вскоре после 1204 г., когда византийская столица была захвачена и разграблена крестоносцами²⁴. Причастность к изготовлению модели креста Преп. Авраамия Ростовского мастера константинопольского круга представляется реальной, но он должен был соприкасаться где-то с романской традицией. К счастью, эта загадка теперь вполне разрешима.

Во-первых, существует группа произведений константинопольской пластики, отмеченных воздействиями романского стиля. Это несколько камей и уже помянутый панагиар Алексея III Камнина Ангела, изготовленные на рубеже XII - XIII вв. Во-вторых, после 1204 г. греческие ремесленники в поисках средств для существования частично покинули пределы образовавшейся Латинской империи на Востоке и устремились в славянские земли. Ярким примером продукции одного из таких ремесленников служат бронзовые иконы-матрицы, обнаруженные в ходе археологических раскопок в Раковце на территории бенедиктинского монастыря²⁵. Две бронзовые иконы-матрицы найдены в 1981 г. в помещении кладовой византийского мастера-литейщика в Галиче²⁶.

На археологическо-библиографической выставке в Ставропигийском институте во Львове в 1888 г. был представлен составлявший собственность священника Л. Лаврецкого из Залуквы фрагмент бронзового креста, найденный при разборке руин церкви Спаса под Галичем, разрушенной вместе с городом при нашествии хана Батыя в 1241 г.²⁷ Это изделие идентично кресту преп. Авраамия Ростовского, но более высокого художественного достоинства, которое можно распознать даже несмотря на покрывающую поверхность патину. Кроме того, оно не несет следов позднейших доработок резцом, в отличие от ростовского экземпляра. Все формальные признаки этой находки соответствуют образцам византийской металлопластики самого начала XIII в., связанным с древнерусскими землями. Таким образом, указание жития преп. Авраамия Ростовского на то, что он был от предел Галицких, может быть конкретизировано, не ассоциируясь отнюдь с Чухломой. Если крест указанного типа в действительности принесен из Галича в Ростов преп. Авраамием, то время его подвигов соответственно передвигается на первую половину XIII в., занимая как бы промежуточное место в широких хронологических границах, в которых предполагалось допустимым появление инока на берегу озера Неро. Это выводы, которые единственно возможны на основании изучения креста и привлечения данных агиографических источников (а иными мы не располагаем).

Крест преп. Авраамия Ростовского сделался популярным главным образом благодаря еще более радикально, чем копия XIV в., переработанным воспроизведениям в литье ХVIII-ХIХ вв. На рукояти обычно помещен текст следующего содержания: Сей крест в граде Ростове во Авраамиеве монастыре св. Иоанном Богословом дан преподобному Авраамию победити идола Велеса, при князе Владимире. Преставися Авраамий в лето 6518; зри о сем в пролозе октября 29 дня²⁸. То обстоятельство, что память преп. Авраамия Ростовского в календаре соединена с памятью тезоименитого ему преп. Авраамия затворника, скончавшегося около 360 г., говорит о забытом дне его кончины. Варианты поздних воспроизведений креста преп. Авраамия, а также ареал их распространения, причины их связи со старообрядческой средой могут служить темой отдельного исследования, и его появление очень желательно.

1. См.: Орлов А. С. Библиография русских надписей ХI-ХV вв. М.-Л., 1952. № 25.
2. Срезневский И. И. Древние памятники русского письма и языка. СПб., 1863. С. 27; Он же. Славяно-русская палеография. СПб., 1885. С. 163.
3. Иустин, архим. Описание Ростовского Богоявленского Авраамиева мужского второклассного монастыря Ярославской епархии. Ярославль, 1862. С. 41; Толстой М. Святыни и древности Ростова Великого. Изд. З-е. М., 1866. С. 67. Табл. после с. 70; Титов А. А. Описание Ростова Великого. М., 1901. С. 82; Он же. Ростов Великий в его церковно-археологических памятниках. М., 1911. С. 112. О монастырском соборе см.: Баниге В. С., Милорадович А. Н. Памятник казанской победе в Ростове // КСИА. 1974. Вып. 139. С. 118-126.
4. Ключевский В. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871. С. 32-35.
5. Соколов М. И. Пространное житие преподобного Авраамия, ростовского чудотворца. Ярославль, 1890; Он же. О редакциях жития св. Авраамия Ростовского // Труды VIII АС. М., 1895. Т. II. С. 236-241.
6. Там же. С. 238-239.
7. Там же. С. 238.
8. Кадлубовский А. Очерки по истории древнерусской литературы житий святых // Русский филологический вестник. Варшава, 1897. Т. XXXVIII. № 1-2. С. 147.
9. Барсуков Н. Источники русской агиографии. СПб., 1882. Стб. 1-4.
10. Голубинский Е. История русской церкви. М., 1904. Т. I. Период I. Ч. 2. С. 768-770. Cм. также: Карташев А. В. Очерки по истории русской церкви. Париж, 1959. Т. 1. С. 152-153.
11. Голубинский Е. История русской церкви. С. 770. Прим. 1. cм. также: Путешествие новгородского архиепископа Антония в Царьград в конце XII столетия. Изд. Савваитова П. CПб., 1872. С. 98.
12. Кадлубовский.А. Очерки по истории древнерусской литературы житий святых. С. 153.
13. Пуцко В. Крыж Еуфрасiньнi Полоцкай i узьвiжальныя крыжы ХII-ХIII стст. // Полацак. Клiуленд, 1992. № 4 (14). С. 12-17; Он же. Чин воздвижения Креста в византийской живописи // Revue des etudes sud-est europeennes Bucuresti, 1978. Т. XVI. С. 647-661.
14. Алексеев Л. В. Лазарь Богша - мастер-ювелир XII в. // СА. 1957. № 3. С. 240.
15. Frolov A. La religue de la Vraie Croix . Paris, 1961; Idem. Les religuaires de la Vraie Croix. Paris, 1965.
16. Пуцко В. Г. Триумфальный крест на Борисовых камнях // Навуковая канфэрэнцыя Гiсторыя i археалогiя Полацка i Полацкай зямлi. Тэзiсы дакладау . Полацк, 1992. С. 51-52.
17. Алексеев Л. В. Лазарь Богша - мастер-ювелир XII в. С. 224-244.
18. Свенцiцкий I. Провiдник по Нацiональнiм музеевi у Львовi. Жовква, 1913. С. 11. Рис. 6. Размер 23,2Х10,3 см.
19. Покровский Н. В. Древняя ризница новгородского Софийского собора // Труды XV АС. М., 1914. Т. 1. С. 64-65. Табл. VI. Рис. 1. Число недатированных памятников значительно больше.
20. Ross M.C. The Walter Art Gallery: Early Christian and Byzantine Art an Exhibition held at the Baltimore Museum ot Art. Baltimore, 1947. №№ 132, 133, 135, 137. Р1. ХХVI-ХХVII.
21. Ibidem. №№ 126, 128. Р1. XXVI, XXXI.
22. Могеу С. R. Gli oggetti di avorio di Osso del Museo Sacro Vaticano. Citta del Vaticano, 1936. P. 69. Fig. 66; Swarzenski H. Monuments of Romanesque Art. Chicago, 1954. Fig. 50.
23. Пуцко В. Византийские панагиары на Афоне // Сборник в чест. на акад. Димитър Ангелов. София, 1994. С. 247-256.
24. Пуцко В. Вiзантыйскi мастацкi iмпарт пачатку XIII ст. паводле археалагiчных знаходак у Беларусi i на Украiне // Беларуciка. Мiнск, 1994. Т. 3. С. 203-208.
25. Надь Ш. Домбо. Резултати истраживаньа на градини у Раковцу (1963-1966) // Рад воjводьанских музеjа. Нови Сад, 1971. Кн. 20. С. 161-164, 169-175.
26. Археология Прикарпатья, Волыни и Закарпатья (Раннеславянский и древнерусский периоды). Киев, 1990. С. 190-191. Рис. 23; Пекарская Л. В., Пуцко В. Г. Византийская мелкая пластика из археологических находок на Украине // Южная Русь и Византия. Киев, 1991. С. 136-137. Рис. 11, 12.
27. Шараневич И. Отчет из археологическо-библиографической выставки в Ставропигийском институте, открытой 28 сент. (10 окт.) 1888 г., закрытой 16 (28) февр. 1889 г., и опись фотографий, снятых предметов из той же выставки. Львов. 1889. С. 26. Табл. II. № 28. О церкви Спаса на Карпице см.: Пастернак Я. Старий Галич. Археологiчно-iсторичнi дослiди у 1850-1943 рр. Краiв-Львiв, 1944. С. 75-76; Иоаннисян О. М. Церковь Спаса в Галиче - памятник первой половины XII века // Древние памятники культуры на территории СССР. Л., 1986. С. 102-109.
28. О некоторых поздних отливках см.: Покровский Н. В. Церковно-археологический музей С.-Петербургской духовной академии. СПб., 1909. С. 10. Табл. V. № 2; Грацилевский В. Д. Описание музея Псковского церковно-археологического комитета. Псков, 1914. С. 38. Рис. ХIII; Денисов Л. И. Православные монастыри Российской империи. М., 1908. С. 707.